Шли мы с Ибрагимом по широкой зеленой улице, через южную окраину города, туда, где среди высоких деревьев прятались пансионат и кемпинг. Был самый разгар туристского сезона. Гости из многих стран, привлекаемые неувядаемой красотой Кавказа, заполняли городские и загородные гостиницы. Но мы-то знали, что среди них есть и такие, которых влекла к нам не экзотика туристских маршрутов.
Присутствием в городе таких «гостей» и объяснялась наша прогулка в этот тихий загородный, район, считающийся излюбленным местом отдыха.
Шли мы молча и не спеша, занятые своими мыслями.
Вскоре слева от дороги замелькали утопающие в зелени белые шапки палаток кемпинга. В густых зарослях кустаре ника, в стороне от палаток, нас поджидала женщина.
— Я вас побеспокоила? — спросила она, когда мы приблизились.
Я сразу же опознал ее по голосу. Накануне она позвонила в управление и попросила приехать, помочь ей разобраться в ее сомнениях. По телефону мы условились о времени и месте встречи.
— Беспокойство — наша профессия, — ответил я, здороваясь и пожимая ей руку. — Да и ваша тоже, раз вы решили работать в таком беспокойном месте. Чем чаще вы будете нас беспокоить, тем больше мы будем беспокоиться о делах, — заключил я полушутя.
— Это так, — усмехнулась она. — Но вот, скажите, зачем человеку выбрасывать изорванные бумаги не у своей палатки, а у чужой, хотя там стоит такая же урна?
— Нельзя ли подробнее?
Я всматривался в лицо женщины: запоминались две крутые морщины, седые волосы и большие выразительные глаза.
Ночью приехал какой-то Мориц, и не один, а с дамой. Приехал на собственной автомашине, — тихо, но твердо говорила она. — Так вот, ранним утром иду я по дорожке и вижу: вышел он в брюках и рубашке, без пиджака, осмотрелся По сторонам, словно вор, и двинулся к другой палатке, подальше. Бросил в урну бумаги и опять к себе. А я думаю, зачем эти бумаги бросать у чужой палатки?
Ин-те-рес-но, — посмотрев на меня и пожимая плечами, многозначительно произнес Ибрагим. Затем он уточнил ряд вопросов, которые могли ему помочь при установлении наблюдения за Морицем и его спутницей.
— Спасибо, мы все проверим, — прощаясь, поблагодарил ее я за своевременное сообщение о подозрительных действиях иностранца.
— Проверьте, сынки, проверьте, не нравится мне эта пара, — скороговоркой проговорила она и, поклонившись, ушла.
Звоните, если будет необходимость, — сказал я вслед.
Мы вышли из густых зарослей, и снова ослепило нас яркое июльское солнце. Вершины гор утопали в нежно-розовой „дымке…
Вечером в душном тесном кабинете управления мы опять встретились с Ибрагимом.
Давай подведем итог, — сказал я, — что нам известно об этом Морице?
Ибрагим заглянул в свою записную книжку:
Мориц со своей спутницей пробыли в нашем городе всего один день, но уже видно, что их все время тянет туда, где находятся советские военнослужащие.
Ибрагим пробежал глазами другую страницу записной книжки:
— В кассе аэропорта он попросил расписание пассажирских самолетов. Зачем оно ему? Ведь он путешествует на автомашине и лететь никуда не собирается.
— Все очень просто, дорогой друг, для нас с тобой, — заговорил я, вставая со стула. — Донесся, скажем, шум самолета во время, не указанное в расписании, — значит, самолет военный, ну, и далее не трудно понять ход его мыслей…
— И долго мы еще будем церемониться? — запальчиво произнес Ибрагим. — Бегаем только вокруг них, а они свое делают.
— На наш запрос сообщили из Ростова, — спокойно продолжал я, снова присаживаясь к столу, — что после отъезда Морица и его дамы, в их номере на стекле письменного стола были обнаружены большие коричневые пятна. Полагая, что у нас и стены «с ушами», и опасаясь говорить, они переписывались между собой, сжигая записки и унося пепел, не замечая странных ожогов на стекле.
— В гостинице сжигал бумаги, а здесь в палатке рвет их и обрывки уносит подальше от себя. Что же это за записи?
— Конечно же, не путевые заметки и не письма родным. О Морице я уже доложил руководству. Надо, соблюдая необходимый такт, внести ясность в его поведение, понять, что ищет он в нашем городе, на чем сосредотачивает свои усилия. Пусть поработает немного «на нас». Кстати, не появлялся ли он в районе центрального почтамта?
— Пока нет, а что?
— Существуют особые опасения на этот счет,
— Значит, мы усиливаем наблюдение?
— Усиливаем наблюдение и переходим с тобой на прямую двухстороннюю радиосвязь…
Утром следующего дня на небольшой портативной рации, установленной в кабинете, загорелся глазок — позывной сигнал от передатчика. Настроив рацию на прием, перехватил голос Ибрагима:
— Двенадцатый, двенадцатый, я двадцать первый, перехожу на прием.
— Двенадцатый слушает, перехожу на прием.
— В шесть часов утра объект выехал за город и вел мач шину так: сорок, семьдесят и вдруг — резкое торможение, машина замедляет ход, если объект заметит что-нибудь необычное. Постовой милиционер показал мне след на обочине — навстречу шло небольшое воинское подразделение, и он так затормозил, что чуть не свалился в канаву. Пока все, продолжаю разведку, перехожу на прием.
«— Разведку продолжать, о всех подозрительных действиях докладывать. Главное, не вспугнуть. Малейшая неосторожность с твоей стороны, и все улики будут уничтожены, — передал я Ибрагиму.
Между тем в поведении Морица и его дамы были замечены не совсем обычные манеры. Просыпались они и вставали очень рано и очень рано вечером запирались в палатке. Но, видимо, сразу спать не ложились, потому что еще долго сквозь стены палатки разносились по лесу иностранная речь и звуки джаза. Они крутили транзистор, заглушая свой шепот.
Работники кемпинга услужливо предлагали туристам горячие завтраки и ужины, кондитерские изделия, приглашали их в ресторан, но они никак не реагировали на приглашения, опасаясь покинуть свое убежище в непредусмотренное для этого время.
Обслуживающим персоналом было также замечено, что два туриста уж больно много пишут и что их явно раздражают предлагаемые услуги. Таким образом, у работников кемпинга, связанных с обслуживанием этих туристов, сложилось твердое убеждение, что Мориц и его спутница делают какое- то тайное дело. И они написали заявление в органы КГБ.
Перед обедом Ибрагим доложил, что десять минут назад Мориц заходил на центральный почтамт. Повертелся у почтового ящика, прошелся вдоль окон, но, ничего не отправив и ничего ни у кого не спросив, вышел на улицу, сел в машину и снова вернулся в кемпинг.
Обусловив время дальнейшей связи, я вышел из управления и зашагал в сторону почтамта. Знакомое волнение снова охватило меня.
В просторном зале, как всегда, было людно. Часть посетителей шумно хлопотала у посылок с фруктами, тут же заколачивая фанерные ящики и нанося на них адреса. Другие стояли в очереди за письмами до востребования, отправляли переводы и телеграммы.
За большими овальными столами сидели люди, что-то писали. Каждый был занят своим делом каждый спешил…
Пройдя по залу, я подошел к окошечку с надписью: «Продажа марок, конвертов, открыток», купил конверт, сел к столу и не спеша вывел на конверте свой собственный адрес.
«Интересно, когда получу это письмо?» — с улыбкой подумал про себя.
Сидевшая рядом молодая девушка несколько раз резко повернулась в мою сторону, по-видимому, проверяя, не подглядываю ли я в ее бумаги. Я отвернулся, заклеил конверт, подошел к ящику. Задержался, делая вид, что смотрю через стекло двери на улицу. Напряг зрение.
Да, сомнений не оставалось: моя тоненькая черточка на левом заднем углу ящика для писем, нанесенная желтым карандашом, была перекрещена такой же едва заметной желтой чертой.
И вдруг все прошлое, все пережитое как бы озарилось ярким светом. Я снова увидел грозный, суровый лик невидимых, но жестоких боев, боев, которые длятся и день, и ночь потому, что эти бои — неустанная схватка с хитростью и коварством врага.
И в душе у меня зародилось столько сил, забила ключом такая жажда жизни, и упорно верилось: враг не пройдет!
В процессе следствия Ползунов показал, что Шварц, располагая данными о его родственных связях в СССР, неоднократно настаивал на том, чтобы по возвращении на родину он- осел на постоянное жительство в одном из небольших городков на юге, там, где жила мать с новым мужем — капитаном Советской Армии.
По этой причине в этот же городок прибыли и мы с Ибрагимом с задачей завершить дело — выявить и своевременно обезвредить возможных посланцев Шварца. В связи с выходом Ползунова из игры, мы даже подобрали и тщательно подготовили его двойника, и он готов был заменить собой Ползунова и выйти на связь с врагом по первому же сигналу.
Разрабатывая способ встречи по варианту один, Шварц предложил, чтобы сразу же по прибытии в указанный городок Ползунов поставил определенный знак в левом заднем углу ящика для писем на центральном почтамте и каждый год 27 июля проверял бы этот знак в ожидании курьера.
И если в указанный день знак будет перекрещен таким же знаком того же цвета, он должен будет явиться к девяти часам вечера в район ближайшего к почтамту кинотеатра и ждать, пока «гость» предложит ему «лишний» билет, а затем они встретятся в зрительном зале.
Он даже водил его на один из почтамтов в Вене, показывая, как и где надо поставить знак и как он будет перекрещен гостем.
И вот долгожданный час настал. Сегодня, 27 июля, давно поставленный нами знак, был перекрещен такой же, едва заметной чертой.
Теперь по пути, указанному Шварцем, на связь к Ползу- нову шел шпион, и этим шпионом был Мориц.
Возвращаясь с почтамта на службу, я подумал о том, в чем же основная ошибка Морица? Как охотнику за шпионами, мне было важно знать, могли бы мы его раскусить, не располагая таким неопровержимым доказательством, как черточка на почтамте?
«Известно, что напряжение нервов и двойственная жизнь, которую, как правило, ведут шпионы, подсознательное ожидание краха, приводит к промахам, — размышлял я. — И Мориц вчера, например, кажется, перехитрил самого себя.
Чем он обратил на себя внимание? Тем, что отнес изорванные бумаги далеко от своей палатки, тогда как их естественнее было бы выбросить рядом. Допустил он и другие ошибки.
Но на ошибках, как и на всяких случайностях, нельзя строить расчет. Ошибка может быть, а может и не быть, может броситься в глаза, а можно ее и не заметить.
Шпиона выдают не столько ошибки в действиях, сколько сами действия. Ошибки превращаются лишь в дополнительные улики, помогают ускорить разоблачение».
А действия этих «туристов» заключаются в том, что их все время тянет туда, где находятся советские военнослужащие.
Едва успел я, вернувшись в управление, доложить обо всем руководству и приняться за подготовку встречи двойника Ползунова с Морицем у кинотеатра, как неожиданный звонок Ибрагима из отделения милиции спутал все наши планы и сделал ненужными дальнейшие приготовления.
— Мориц и его дама в милиции, — доложил он, — и я произвожу их опрос и обыск.
С этого времени непрерывная связь с Ибрагимом осуществлялась по телефону.
Как же был ускорен последний этап в «карьере» шпиона?
Все началось с того, что группа рабочих, ремонтировавших трамвайную линию, обратила внимание на подозрительное поведение одного гражданина и его спутницы, которые прохаживались вдоль стен военного городка и вели наблюдение за ним. Они не были похожи на случайных прохожих. Ведя наблюдение, делали пометки в блокнотах; то расходились в разные стороны, то снова сходились.
Бдительным советским людям все это показалось весьма подозрительным, и они решили доложить о своих подозрениях дежурному по воинской части. По предложению Ибрагима, военные доставили их в милицию, куда прибыли и свидетели этого случая. На Морица и его даму был составлен соответствующий акт, зафиксировавший происшедшее. Подписывая акт и неестественно улыбаясь, Мориц все время повторял по немецки: «Это — недоразумение, это — недоразумение».
При опросе и обыске он не сопротивлялся. С легкостью отвечал он на вопросы Ибрагима.
Нет, нет, у них нет записей. Только вот дорожный блокнот.
«Но ведь существуют найденные в кемпинге разорванные черновики, значит, где-то лежат и страницы, переписанные набело», — напряженно размышлял Ибрагим.
— Не волнуйся, спокойно думай, — говорит Ибрагиму по телефону руководитель КГБ. — Мориц осторожен, черновики не случайность, ищи тайнопись.
Внимательно просматривая один из путевых блокнотов, вернее, большую конторскую книгу, Ибрагим вдруг замечает внизу, на пустом пространстве страницы, едва заметный вдавленный след «калибр 120», так, как если бы на предыдущей странице на этом же месте сильно нажали карандашом.
Но на предыдущей странице этих слов нет. Значит, они нанесены тайнописью. Нанося тайнописный текст, Мориц по ошибке сильно нажал на лист, так, что оттиск цифр перешел на следующую страницу.
Теперь уже уверенно Ибрагим протягивает руку к коробочке с карандашами и к «старым, уже не пишущим», как сказал Мориц, стерженькам шариковой ручки. При этом, как замечает Ибрагим, лицо шпиона покрывается крупными каплями пота. Все стерженьки оказались заряженными бесцветной пастой.
Страница за страницей шпион вел невидимые записи. Они делались через каждые три-пять минут, через каждые три- четыре километра:
«Высоковольтная линия электропередачи (фотоаппарат № 2, катушка А, кадр 24). Мост через реку, две казармы, военный аэродром (фотокамера № 6, катушка В, кадр 21 24)». И еще, и еще…
Разве похожи эти записи на пометки туристов, любующихся красотами кавказской природы!
Ибрагим требует предъявления всех фотопленок и дорожных блокнотов. Мориц вынужден повиноваться. Видно, что он теряет прежнюю самоуверенность. Руки у него дрожат…
Три раза Мориц переписывал свое объяснение, и каждый раз оказывалось, что он солгал. При тщательном обыске автомашины Ибрагим и его помощники обнаруживают приготовленную для вручения Ползунову приемо-передаточную радиоаппаратуру, вмонтированную и запаянную в запасной аккумулятор, шифровальные блокноты и расписание работ американской радиостанции во Франкфурте-на-Майне.
Шпион пойман с поличным, и ему не уйти от ответственности. Морица и его даму лишь поздно ночью доставили в управление. И вот его вводят в мой кабинет.
Предстоит длительная большая работа. Предстоит новая схватка с хитрым и коварным врагом. Но уже не в Австрии, которая стала далекой, живущей в воспоминаниях страной, я здесь, на Родине, вдали от границ капиталистического мира. Но и здесь эта работа была не легче.
Передо мной на небольшом столике были разложены его ©ещи, изъятые у него во время ареста: портативная радиоаппаратура, шифры, фотопленки, дорожные блокноты, цветные карандаши, в том числе желтый, шариковые ручки, стерженьки к ним и многое другое.
Но не успел Мориц переступить порог, как я вздрогнул и склонился ниже к бумагам.
Сразу же перед глазами проплыла Вена с ее дворцами и парками, с ее тихими зелеными окраинами. «Западный вокзал. Фюнфхаус. Мариябрунн. И едва заметный из-за деревьев, в стороне от автострады на Лину, отель «Белый Петух»! Вот так встреча! И меня захлестнули вцспоминания.
Как-то наша радиоконтрразведка запеленговала работу тайной радиостанции, интенсивно передававшей информацию в эфир. Были определены и ее координаты — небольшой <отель «Белый Петух», расположенный на западной окраине Вены.
Часть радиопередач была перехвачена, и нам стало ясно, то они ведутся в Мюнхен уже известным нам Шварцем.
Небольшой группе контрразведчиков, в которую входил и я, было поручено «накрыть» рацию во время очередного сеанса и захватить радиста, не прибегая к стрельбе. Но, видимо, нашем приезде в отель Шварц был предупрежден хорошо замаскированным наружным наблюдателем.
Пока мы отпирали дверь в его номер, он успел разобрать рацию, поджечь дымовую шашку и взобраться на подоконник. Я увидел его сквозь слабую завесу дыма в момент, когда он стоял на окне, готовый к прыжку. Это были всего секунды, но я отчетливо и надолго запомнил его обрюзглое, перекошенное от страха лицо с испуганными, широко раскрытыми глазами.
Вплотную к отелю подступал лес, и Шварц сумел тогда скрыться.
Обыскивая его номер, мы обнаружили в кованом сундуке и радиопередатчик, и запасные лампы к нему. В раскрытых нами нескольких тайниках оказались шифрованные и незашифрованные донесения, фотоаппараты и советские деньги…
Медленно поднимая, голову от стола, я все больше узнавал в Морице эсэсовского верзилу Шварца. Теперь я пристально наблюдал за ним, особенно за его лицом и глазами. По-видимому, он тоже узнал меня, и его лоснящееся лицо стало покрываться крупными каплями пота.
— Не стоит волноваться, Шварц, — спокойно сказал я, поднимаясь ему навстречу, — ведь мы, можно сказать, старые знакомые, не так ли? Помните отель «Белый Петух»?
Но Шварц напоминал человека, которого хватил апоплексический удар. Когда он обрел, наконец, дар речи, он так заикался, что ничего нельзя было разобрать. Вид у него был жалкий. Куда только девалось его упорство!
— Боитесь, Шварц, чувствуете, что напакостили? Да, отныне вам уже не придется ожидать в укромных уголках Пра- тера указаний из Пуллаха и Вашингтона. Вы конченый человек, Шварц.
Шварц раскрыл было рот, намереваясь что-то сказать, но горло сдавила спазма. Он жадно глотал воздух, и его лицо снова стало покрываться крупными каплями пота.
Резкий телефонный звонок прервал ход моих мыслей. Я медленно поднял трубку и как-то особенно громко и разборчиво произнес:
— Подполковник Клементьев у телефона.
Звонила женщина с кемпинга, беспокоилась о своих отдыхающих.
— А, это вы? — спросил я. — Не беспокойтесь, ваши отдыхающие у нас, — и, тепло попрощавшись с нею, добавил твердо — теперь они отдохнут по-настоящему. Пора!
За окном шумел тенистый бульвар из вековых деревьев. Дети спешили в школу, взрослые на работу — к станкам, к чертежным доскам, в лаборатории.
И в смехе детей, и в поступи взрослых, как и в тихом спокойном шелесте старого клена, и в девственной красе горных хребтов ощущалось спокойное и уверенное дыхание Родины.
Я взглянул на поверженного врага. С этим кончено!
Но невидимая война не затухает — впереди новые схвати ки на жизнь и на смерть за тебя, за твою мирную жизнь, любимая и дорогая Отчизна.