13

"Колдовство", 1816 год

Когда Анжела впервые увидела Чарлза Аркера, он ехал верхом на гнедой, которую рысцой направлял по дорожке к ее дому; он ехал посредине между мальчиком, точной его, но более нежной, копией, восседающим на чалой кобылке, и дядюшкой Этьеном, который важно сидел на жеребце серой масти.

— Добрый день, Анжела! — поздоровался дядюшка.

Анжела, встав со стула на галерее, — она вынесла свою работу сюда, чтобы проследить за занятиями Жана-Филиппа и Мелодии, которые сидели рядом за небольшим столиком, — и подошла к перилам.

Визитеры привязали своих лошадей.

— Месье, разрешите представить вам свою племянницу, маркизу де ля Эглиз.

— Добро пожаловать в мое "Колдовство", — с улыбкой ответила Анжела, подумав: "Что это еще за сосед? Откуда он взялся?" Ведь она знала всех своих соседей-плантаторов.

— К вашим услугам, мадам, — сказал Арчер на сносном французском. Приподняв над головой шляпу, он добавил: — Это мой сын Джеффри.

Мелодия с Жаном-Филиппом при этих словах переглянулись и, отложив учебники в сторону, подбежали к перилам и свесились с них.

— Добрый день, дети мои, — поздоровался Этьен.

— Позвольте вам представить сына мадам, Жана-Филиппа, и мою внучку Мелодию Беллами.

— Дети! — с упреком сквозь зубы пробормотала Мелодия, делая книксен. Двенадцатилетний Жан-Филипп, который был на год ее младше, хотя уже был высок ростом, выглядел гораздо моложе своих лет. Он широко улыбался ей, склонив голову в легком поклоне.

По брошенному на нее взгляду месье Арчера Анжела сразу поняла, что он оценил ее по достоинству, хотя ей было абсолютно все равно после смерти Филиппа, что любой мужчина подумает о ее внешности.

Он говорил на французском с заметным английским акцентом; по сути дела, он многим напоминал Анжеле вражеских офицеров, которые попали в плен во время британского вторжения во Францию; некоторые из них развлекались на соседних плантациях, находясь под домашним арестом. Он был одним из тех подтянутых американцев, которые теперь толпами прибывали в Новый Орлеан; они были совсем не похожи на тех американских речников, которые гоняли плоскодонки по Миссисипи и которые казались местным жителям-креолам такими неотесанными, но, тем не менее, они сумели завоевать их уважение во время защиты города от неприятеля.

— Добро пожаловать, Джеффри, — улыбнулась Анжела его сыну. — Как приятно снова увидеть вас, дорогой дядюшка Этьен. Может, гости хотят выпить что-нибудь из прохладительного?

Мелодия перехватила взгляд голубых глаз ярко-рыжего мальчика, который беззастенчиво, с большим интересом разглядывал ее, и с вызовом уставилась прямо на него своими темными блестящими глазами.

Из-за угла дома выскочил Жюль с одним из помощников, чтобы отвести лошадей на конюшню. Когда гости поднялись к ней на галерею, она увидела, что американец был высоким мужчиной. Он держался весьма самоуверенно, что было, по ее мнению, типично для всех его дерзких соотечественников.

— А вот и ты, Муха, — обратился ее дядя к подходившему к ним лакею в ливрее. — Ну-ка, принеси нам по бокалу доброго бренди.

Они сели за стол, а Джеффри тут же подошел к своим сверстникам. Стоя рядом с Жаном-Филиппом, Мелодия отважно посмотрела на Джеффри Арчера, заглянув прямо в его бездонные голубые глаза. Ей захотелось сразу произвести на него должное впечатление.

— Где ты живешь?

Джеффри показалось, что он никогда прежде не видел ни таких темных кудрявых волос, которые так нежно оттеняли кожу ее лица, напоминающую ему лепесток розы кремового цвета, ни таких темных глаз, которые были похожи на две мерцающие звездочки и которые, казалось, смеялись над ним. "Мелодия, — подумал он. — Какое восхитительное имя!" Он отвернулся и обратился прямо к Жану-Филиппу, который хотя и был явно младше его, отличался таким же высоким ростом, как и он сам, да и глаза у него были очень похожи на глаза этой девочки.

— В настоящий момент в гостинице в Новом Орлеане, но мы переезжаем в Беллемонт.

— Как в Беллемонт? — взвизгнули одновременно Мелодия и Жан-Филипп, перепутав юного гостя.

— Это мой дом! — воскликнула Мелодия, а Джеффри не отрывал от нее своих восторженных глаз.

Они перепугали Анжелу.

— Вы, дядюшка Этьен, берете квартирантов? — полушутя, полусерьезно спросила Анжела.

Месье Арчер рассмеялся, и ей понравился его смех.

— Я сдаю дом мистеру Арчеру, Анжела, а сам переезжаю в небольшой дом в городском квартале.

— Понятно, — сказала как можно бесстрастней Анжела.

Дядюшка, как и Мелодия, старался позабыть о своих бедах. Отец Мелодии, Эктор Беллами, пал на поле боя в битве при Шалметте, решившей судьбу Нового Орлеана полтора года назад. Это был тяжелый удар для девочки, но он оказался не единственной потерей, так как ее бабушка, тетушка Астрид, которая занималась ее воспитанием с двухлетнего возраста, заболела в эпидемию желтой лихорадкой и умерла сразу же после окончания войны.

Мелодия осталась одна со своим горюющим дедушкой, а та тяжкая ответственность, которая ложилась на него в связи с девочкой, быстро подходившей к порогу юности, просто приводила Этьена в ужас. Он был так благодарен Анжеле, когда она пригласила Мелодию жить у нее в поместье "Колдовство", которое теперь стало ее вторым родным домом. Анжела испытывала большую привязанность к девочке, так напоминающей ей Клотильду. Она обладала таким же мягким шармом и красотой, как и ее мать. Анжела подозревала, что та обладает и точно таким же чувством собственного достоинства, как и она сама.

— Мы все будем так скучать без вас, и Мелодия, и Жан-Филипп, и я, — сказала она дядюшке.

— Мне было там так одиноко, когда уехала Мелодия, а Астрид умерла, — сказал дядюшка Этьен. — Я передаю все свои плантации под опеку ради Мелодии и хочу, чтобы ты стала моей опекуншей, Анжела. Раз ты управляешь своим имением точно так же, как это делал твой отец, то мне, кажется, тебе можно доверить и Беллемонт.

— Конечно, конечно. — Месье Арчер, вероятно, понял, что дядя ей ничего раньше не говорил о принятом решении.

Перегнувшись через перила галереи, Жан-Филипп окликнул помощника грума, который уводил под уздцы чалую кобылку Джеффри, и попросил его остановиться, чтобы полюбоваться грациозным животным.

— У меня тоже есть молодая кобыла, — сказал он Джеффри. — Если хочешь, можем как-нибудь вместе покататься, — предложил он.

— С большим удовольствием, — ответил Джеффри на своем неважном французском с явным английским акцентом.

— У меня тоже есть лошадь, — вмешалась в разговор Мелодия.

Стараясь не обращать на нее внимания, Джеффри спросил Жана-Филиппа, ходит ли он в школу.

— А я на следующий год пойду в монастырскую школу, — торжественно объявила Мелодия.

Они подошли к столу, словно позабыв о Мелодии. И Джеффри принялся разглядывать учебники Жана-Филиппа.

Мелодия слышала, как ее дедушка сказал:

— Как хорошо, что у Жана-Филиппа появился друг.

Но Анжела нахмурилась. Разве он не знал, что они с Жаном-Филиппом неразлучны и все делают вместе?

Когда же месье Арчер подхватил его мысль, что Джеффри тоже нуждается в друге, она вдруг почувствовала, что сразу же превратилась в ничто. Ведь они с Жаном-Филиппом всегда были неразлучны, и вот тебе на! Теперь он отказался от нее ради своего нового друга.

— Не хочешь ли взглянуть на мою лошадь? — спросил его Жан-Филипп.

— С большим удовольствием, — вежливо ответил Джеффри.

— Тогда пошли на конюшню. — Извинившись перед Анжелой, они пошли, а Мелодия, не дожидаясь приглашения, поспешила следом за ними.

Муха вернулась с подносом, на котором стоял небольшой кофейник с очень крепким черным напитком и бренди для дядюшки Этьена. За столом Анжела узнала, что Чарлз Арчер — вдовец из Вашингтона, который недавно приехал в Новый Орлеан, чтобы заняться своим бизнесом по оптовой торговле. Он намеревался покупать и переправлять на судах партии сахара, а также меха, кожи, строевой лес, которые прибывали по Миссисипи в Новый Орлеан на плоскодонках.

— В Новом Орлеане я обнаружил кучу возможностей, — сказал Арчер. — Он уже превратился в важный перевалочный пункт по пути к приграничным территориям, и его значение будет постоянно расти по мере дальнейшего продвижения переселенцев на Запад.

Он уже нанял помещение для склада неподалеку от дамбы, а также офис на Бурбон-стрит. Вскоре ему должны были доставить мебель, вместе с которой должны были прибыть и несколько слуг.

— Ну, а как быть с мебелью тетушки Астрид? — спросила Анжела. — Когда-нибудь она понадобится Мелодии.

— Само собой разумеется, — ответил дядюшка Этьен. — Она тоже включена в опись на наследование имущества.

— Но в Беллемонте с лихвой хватит места и для мебели, которую доставит грузовое судно, — сказал месье Арчер. — Прошу вас, приезжайте и забирайте все, что пригодится вашей племяннице до того, как мы туда переселимся. Я еще не приобрел ни кареты, ни лошадей, но…

— В таком случае, может, взглянете на мою конюшню, — предложил дядюшка Этьен. — Я намерен продать нескольких лошадей. — Мне придется сделать кое-какую перестановку в комнатах, — сказал он. — Мне бы пришелся весьма кстати ваш совет, когда я начну подбирать материал для обивки мебели, — обратился он к Анжеле.

— Отличная идея, — согласился с ним дядюшка Этьен. — То, что одобряет Анжела, всегда устраивает и меня.

Когда они увлеченно беседовали о лошадях, Анжела внимательно изучала Чарлза. Вероятно, он был одним из тех процветающих американцев, которые все в большем числе оседали в городе. Хотя креольское общество все еще пребывало в самоизоляции, но со времен войны с Англией оно стало гораздо менее предосудительным по отношению к гражданам их новой страны.

"Вероятно, когда-то родители Чарлза Арчера поменяли английское подданство на американское", — подумала Анжела.

У него была светлая кожа, на которой попадались бледные веснушки, волосы у него были песочного цвета и были довольно красивы. Его глаза, несомненно, могли привлечь к нему внимание в стране, где голубые глаза были скорее исключением, а карие обычным явлением.

Не без чувства неловкости она поняла, что он заметил ее пристальный, изучающий взгляд.

— Вы ездите верхом, мадам?

— Ежедневно.

— Я тоже. Джеффри ни за что не желал расставаться со своей чалой кобылкой, поэтому мы привезли сюда своих лошадей в загонах, сооруженных для этой цели прямо на палубе.

Между ними возникло молчаливое согласие о том, что однажды они отправятся на прогулку верхом вместе, и это вызвало у Анжелы искреннее удивление и радость.

Джеффри и Жан-Филипп, сидя верхом на своих кобылах, выехали из-за угла дома и, помахав им рукой, направили их по дорожке.

— У нас нет времени для прогулок, — напомнил ему Чарлз.

— Мы лишь покатаемся по дорожке, папа! — крикнул ему Джеффри.

Перейдя на галоп, они помчались к большой дороге, пролегавшей вдоль ручья. Джеффри был соответственно одет — даже слишком основательно для такой погоды, — и он был в сапогах. На Жане-Филиппе была расстегнутая на шее рубашка и простые брюки.

Когда они начали свою гонку, Мелодия медленно выехала из-за угла дома на своей маленькой черной кобыле. Анжела, все понимая, испытывала к ней жалость.

Она была наставницей и близким товарищем Жана-Филиппа с того времени, как Анжела привезла его из Парижа в трехлетнем возрасте. Мелодии тогда было четыре года, и, с тех пор, как она поселилась в поместье "Колдовство", они стали друзьями. И вот теперь ее покидал ее первый, самый близкий друг.

Мелодия, спешившись, довела лошадь под уздцы до дорожки, стараясь удержать ее, когда мальчики шумно проносились мимо в оспариваемом друг у друга почти равном гите.

— Ну, кто из нас выиграл, Мелодия? — закричал Жан-Филипп.

— Джеффри, — вяло произнесла она.

— Ну, давай повторим забег, Джеффри! — предложил Жан-Филипп.

Они вновь умчались прочь, оставив Мелодию в одиночестве. Но когда она, ослабив поводья, вывела свою лошадь на дорожку, чтобы принять участие в следующем забеге, они вернулись. Когда она во второй раз провозгласила Джеффри победителем, он сказал:

— Теперь нужно немного поводить лошадей шагом.

Вдруг Мелодия неожиданно спросила:

— А сколько тебе лет, Джеффри?

Он сразу покраснел, не ожидая такого прямого вопроса.

— Четырнадцать.

На два года старше Жана-Филиппа. И на год старше ее.

— Но у меня такой же рост, как и у тебя, — похвастал Жан-Филипп. — Ну-ка посмотри, посмотри на меня, Джеффри. — Освободившись от стремян, он, согнув длинные ноги, оперся на луку седла, и поставил босые ступни на задний край седла. Медленно, медленно, когда его уставшая кобыла шла шагом круг по лужайке, он выпрямился во весь рост.

Наблюдая за ними с галереи, Анжела подумала, как это похоже на Жана-Филиппа. Подверженный инстинкту, внезапной перемене настроения, он был таким очаровательным, что требовал к себе повышенного внимания. Встав на седло, он без всякого напряжения ловко ехал вперед, удерживая абсолютное равновесие, сохраняя при этом грациозную осанку и явно наслаждаясь производимым им на зрителей эффектом.

Заметив в глазах Джеффри Арчера выражение благоговейного страха и зависти, Мелодия, глубоко вздохнув, оторвала одно свое колено от седла и, освобождая ступню левой ноги из стремени, сбросила на землю туфли. Подтянув колени под платье и ухватившись руками за луку, она приподнялась, пытаясь нащупать голыми пятками упор на задней части седла. "Не дрейфь, — успокаивала она себя, — ведь ты способна удерживать равновесие даже в пироге". Протянув руки вперед, она, покачиваясь, поднялась и стала на седле во весь рост. Ее беспокойная кобыла хотя и не участвовала в гонке, как лошадь Жана-Филиппа, все же еще не могла преодолеть охватившего ее беспокойства от заездов и вдруг перешла на бег.

— Мелодия! — завопил Жан-Филипп. — Боже мой, ты разобьешься!

Взрослые на галерее повскакивали со стульев.

Мелодия чуть наклонилась вперед, предвосхищая взлеты и падения из-за несущейся галопом Нолы и пытаясь удержать равновесие. Она переминалась с ноги на ногу. Ликуя, она поняла, что не упадет, и счастливая улыбка озарила ее лицо.

— Боже праведный! — воскликнул дядюшка Этьен.

Анжела с упавшим сердцем подбежала к лестнице.

— Не нужно на нее кричать, — тихо посоветовал стоявший у нее за спиной Чарлз Арчер. — Вы лишь еще больше напугаете лошадь.

Мелодия стояла, широко расставив ноги, откинув голову назад, словно деревянная фигура на бушприте корабля. Волосы у нее развевались, юбки топорщились, надуваясь сзади, как пузыри, открывая взору ее стройные ноги. Но, несмотря на все ее усилия, ноги ее соскальзывали с седла. Она согнула большие пальцы, пытаясь притормозить таким образом скольжение, но не было никакой зацепки, и ничто не могло предотвратить ее постепенное сползание вниз. Она, туго натянув поводья, постепенно начала отпускать их, покуда Нола не замедлила ход и не перешла на резвую рысцу. Теперь уж было совсем трудно устоять, и она, больше не сопротивляясь, сползла на круп лошади. Но промахнулась и опустилась за седлом. Она крепко ухватилась за луку, чтобы не соскользнуть со своей кобылы Нолы.

— Браво! — закричали взрослые с галереи.

Жан-Филипп с Джеффри подъехали к ней мелкой трусцой и стали по обе стороны ее кобылы. На лице Джеффри застыло недоверчивое обожание, а Мелодия тем временем спешила насладиться всеобщим вниманием.

На лице Жана-Филиппа беспокойство сменилось чувством гордости.

— Ну как тебе моя маленькая кузина? — похвастал он перед новым товарищем.

На галерее Анжела, улыбаясь, вздохнула с облегчением. Она была уверена, что мальчики теперь не станут исключать Мелодию из своих игр.

Чуть позже гости попросили привести своих лошадей. На пути к Беллемонту Чарлз Арчер начал поддразнивать своего сына.

— Ну, что ты скажешь по поводу искусства верховой езды дочери мадам маркизы, Джеффри? Ты когда-нибудь видел такую отчаянную девчонку?

— Нет, папа, — покраснев признался он. — Она была… — Он не мог найти нужное французское слово, — просто потрясающа! Но это же очень опасно, ты не находишь? Мне казалось, что лошадь могла ее сбросить.

— Это ребенок моей дочери, — вмешался Этьен. — Но сегодня она напомнила мне скорее мою племянницу. Раньше Анжела имела обыкновение гонять свою одноколку с такой скоростью, словно ее преследовал сам дьявол, причем она сломя голову неслась прямо на мои закрытые чугунные ворота, ожидая, что их отворят для нее как раз вовремя.

Заинтригованный его рассказом, Чарлз спросил:

— Ну, и их вовремя открывали?

— Всегда. Чернокожие ребятишки знали иноходь ее лошади. Заслышав стук копыт, они сломя голову неслись к воротам и успевали открыть их за несколько мгновений до того, как она на бешеной скорости вырывалась на дорожку, и они всегда выигрывали это состязание. Нам всем нравилась эта игра.

— Мадам — замечательная женщина, — задумчиво сказал Чарлз.

Десять дней спустя Анжела получила от Чарлза записку, в которой он приглашал ее к себе на чашечку кофе. "Джеффри жаждет увидеть снова мадемуазель Мелодию и месье Жана-Филиппа в своей компании, а мне необходим ваш совет в отношении выбора обивочных тканей", — упоминалось в конце записки. Она была подписана: "Ваш Чарлз Арчер".

Мелодия с Жаном-Филиппом пришли в восторг.

Анжела приказала приготовить экипаж после обычного утреннего объезда своих плантаций. Она, сняв юбку и блузку для верховой езды, переоделась в муслиновое платье с вызывающе глубоким декольте. Она испытывала неподдельное удовольствие от того, что одевалась, чтобы понравиться мужчине, чего она не делала уже давным-давно.

Если бы дети не были так сильно возбуждены, они наверняка бы заметили и ее волнение, которое заставляло ее сердце сильно биться.

В Беллемонте Чарлз с Джеффри, стоя на галерее рядом, радостно приветствовали их. На обоих были костюмы, предназначенные для торжественных случаев: белые бриджи и темно-голубые камзолы. Беллемонт внешне ничуть не изменился, но внутри дома переезд дядюшки Этьена сразу бросался в глаза. Большой, висевший над камином портрет Клотильды исчез. Анжела помнила, когда он был заказан. Дядюшка Этьен также хотел, чтобы и тетушка Астрид попозировала художнику-портретисту, который должен был заменить тот, который они оставили во Франции, но она наотрез отказалась, оправдываясь тем, что уже давно утратила свою прежнюю красоту.

Чарлз сделал комплимент Мелодии, отметив, как она похожа на мать.

— Джеффри, будь любезен, покажи мадемуазель и ее кузену комнаты, чтобы они могли выбрать что им нужно из мебели, а мы тем временем обсудим с мадам образцы тканей.

— Сейчас, папа.

Когда троица удалилась, Чарлз с улыбкой повернулся к Анжеле.

— Вам очень идет это платье, мадам.

— Вы очень любезны, месье, — улыбнулась Анжела.

Она озиралась вокруг, останавливая свой взор на резных с мраморной крышкой столах, на сундучках, которые были добавлены к этой комнате к прежней мебели.

— Ну, что скажете? Боюсь, что все это английская мебель, или же она сделана по английскому образцу. Может, она здесь не к месту? Вот эти маленькие столики вполне сочетаются, но некоторые предметы мне кажутся излишне тяжеловесными. Ну, например, сервант. Я бы его немедленно отправила на чердак.

— Я знал, что вы будете со мной откровенны, — улыбнулся он.

— Конечно, можно иметь французскую комнату и английскую с отличающейся по стилю мебелью.

— Нет, — поспешил он возразить. — Я предпочитаю слегка разбавить французское английским.

Глаза их встретились, и она поняла смысл его дерзкого взгляда. Сердце у нее, к ее удивлению, сильно забилось.

— Думаю, я совершенно с вами согласна, — сказала она.

Блеск его голубых глаз, казалось, обволакивал ее и как бы переносил в новый мир.

— Прошу вас, сядьте вот здесь. — Он указал на небольшой диван, а затем передал ей несколько кусков парчи и атласа различных цветов.

— Я нанял маляров. Я попрошу их подобрать краску для стен под эти тона. Мне хотелось бы получить от вас совет, какую из этих тканей предпочесть для обивки дивана, на котором вы сидите, а также довольно потертых двух-трех стульев.

— Знаете, я больше поднаторела в определении сроков рубки сахарного тростника, — сказала она, но все же взяла образцы и, сравнивая их, отбросила несколько штук в сторону, а остальные, на расстоянии вытянутой руки, прикинула к выкрашенным стенам.

Он не спускал с нее глаз, улыбаясь про себя, когда она, прищурив глаза, рассматривала образцы ткани. Приложив два куска к стене, она наконец сделала вывод:

— Нужно выбирать между этими двумя. На каком же вы намерены остановить своей выбор?

— Теперь я с большей уверенностью это сделаю. Разве можно ошибаться, получив совет от женщины, целиком несущей ответственность за такую пользующуюся заслуженной славой элегантность "Колдовства"?

— Между прочим, среди ваших потомков случайно нет ирландца? Если такового не имеется, то я готова биться об заклад, что вы настоящий француз! — Анжела все еще разглядывала образец ткани на фоне стены. Когда она, улыбаясь, повернулась к нему, то заметила, что он подошел к ней почти вплотную. Секунды, когда они пристально глядели в глаза друг другу, складывались в минуты, и Анжеле показалось, что она слышит, как бьются их сердца. Она перевела взгляд на его красивые губы, и вдруг ее губы полураскрылись в предвкушении того, что она ощутит, слившись с ним в сладостном поцелуе.

Через несколько секунд, Чарлз, казалось, прочитал ее мысли. Он поднес свои губы к ее устам, и это прикосновение показалось ей удивительно сладким. Закрыв глаза, она обняла его за шею, отдаваясь удовольствию, которое испытывала только в своих снах. Он тоже обнял ее и стал пальцами ласкать ее нежные ушки, а потом жадно прильнул к ее губам. Он, казалось, выпивал из нее сладостный нектар. Наклонив голову, он поцеловал ее в шею, а она ласкала его прямые волосы на затылке. Просто удивительно, как приятно и уютно ей было с ним, словно она знала его всю жизнь. Руки его оказались у нее на лифчике, и она только чуть-чуть удивилась, когда он, расстегнув его, освободил ее грудь и поднес свои губы к соску, который начал страстно лизать. Теплые волны непередаваемого удовольствия разлились по всему ее телу.

Из глубины дома до них донесся голос Мелодии, поздоровавшейся с одним из старых слуг своего дедушки. Она прошептала:

— Чарлз, осторожнее, дети!

— Понимаю, — ответил он, неохотно отрываясь от нее.

Она быстро застегнула лифчик и привела в порядок прическу.

— Когда я снова могу вас увидеть? — спросил он.

— Я каждое утро на рассвете выезжаю на плантации, — сказала она, — в ее улыбающихся глазах сквозил вызов. — Если вы способны так рано встать, то мы можем прогуляться верхом вместе.

В комнату вошли дети. За ними один из слуг дядюшки Этьена катил тележку, на которой стоял чайный сервиз и блюдо с пирожными.

— Это что, чай? — Анжела с удивлением вскинула брови.

— Нет, кофе. Слуга вашего дяди вовремя поправил меня.

Рассмеявшись, она разлила кофе, добавив сливок в чашки детям. Попивая темный, тягучий напиток, они прислушивались к болтовне Мелодии и двух мальчиков, позволяя себе лишь украдкой обмениваться нежными взглядами.

На следующее утро Чарлз уже поджидал ее, сидя на своей огромной гнедой возле ее конюшни. Анжела подошла к нему.

Поздоровавшись, она вскочила в седло и поехала впереди него по тропинке между двумя рядами кирпичных домиков. Она с гордостью показала ему новую улицу, которую выстроила для своих рабов.

— Мой отец перед самой смертью разработал этот проект застройки. Они сложены из кирпича, который мы изготавливаем из местной глины.

Из полутемных комнат за открытыми настежь дверьми, из садиков возле кухонь, чернокожие женщины сопровождали их внимательными взглядами и судачили по поводу ехавшего с ней рядом мужчины. Они уже знали, что это новый хозяин Беллемонта. Даже самая мелкая деталь в его одежде не ускользнула от их любопытных глаз.

За невольничьей улицей она указала ему кнутом на сарай для переработки тростника, — в нем помещался большой жернов, а вместительные железные чаны для варки патоки стояли рядом.

— Вот здесь мы измельчаем и отжимаем тростник, когда приходит сезон уборки урожая.

— Когда же он наступает?

— Обычно он длится с сентября по декабрь.

— И вы кристаллизуете сахар здесь же, на плантации?

— Частично, но большую часть отправляем на судах для переработки в Европу.

— Может, мы с вами вместе займемся этим бизнесом, — сказал он с улыбкой.

— Возможно, — ответила она.

Они вели своих лошадей под уздцы, и Анжела рассказывала ему о своем тростнике.

— Первая плантация, которую вы увидите, занята отрастающим тростником, то есть, мы даем ему возможность вегетировать естественным путем после прошлогодней рубки.

Дальше они поехали верхом. Восходящее солнце пронизывало своими косыми лучами молодые, бледно-зеленые всходы.

— Эта плантация лишь недавно была засажена черенками, — объяснила ему Анжела. — Это очень медленный, трудоемкий метод, но его чаще всего и применяют. Конечно, здесь ничего не вырастет без больших затрат труда.

Кнутом она указала ему на редкую поросль тростника на огороженном участке.

— Время от времени у тростника вызревают семена. В таком случае мы их собираем и высеваем, используя для проведения экспериментов по перекрестному опылению. Она подвела свою лошадь с белой звездой на лбу к самому забору. Повсюду вокруг них колыхалось целое море зеленого тростника, нежные стебли которого тянулись к солнцу и чуть заметно меняли окраску под долетавшими сюда порывами бриза, дувшего сюда со стороны залива.

— Сладкая травка, — мы так его называем, — сказала она, указывая на тростник кнутом. — А вон та темная линия — это граница болота.

— Если вы хотели своим рассказом произвести на меня впечатление, то нужно признать, что вы в этом преуспели.

— Да, это входило в мои планы, — призналась она.

Он рассмеялся.

— Я захватил с собой бутылку вина, хлеб и сыр. Где можно остановиться и перекусить?

— Следуйте за мной.

Она поехала к болоту. Дом теперь был далеко от них, его скрывали высокие, как башни, дубы и магнолии. Между ними и домом протянулись сотни акров тростника, достающего взрослому человеку до плеча. Она ехала к одинокому кипарису, возвышающемуся на краю поля, где рядом с ручьем рабами была построена земляная дамба для осушения участка. Под ним, на покрытой травой дамбе они могли найти тенистое место.

Прямо перед кипарисом она свернула с дороги на узкую тропинку, извивающуюся между двумя стенами плотного тростника.

Ее кобыле не нравилось продираться сквозь стебли тростника, и когда она вдруг начинала упрямиться, отказываясь идти вперед, Анжела, теряя терпение, ее подгоняла. Потом она поняла, что так напугало лошадь. Большая тростниковая гремучая змея свернулась в клубок, изготовясь к атаке. За какое-то мгновенье она выхватила из кармана юбки пистолет и выстрелила в ее раскачивающуюся из стороны в сторону поднятую голову.

Перепуганная насмерть, кобыла резко отскочила назад, столкнувшись с лошадью Чарлза. Несколько секунд было неясно, кто же из них наконец овладеет первым своей лошадью, — она или Чарлз, а они все пятились и, стараясь избавиться от удерживающих их поводьев, колотили по земле копытами, приминая тростник.

— Боже милостивый! — воскликнул Чарлз, когда ему наконец удалось успокоить лошадь и он наконец увидел, что заставило Анжелу стрелять.

— Никогда не видел такой большой змеи! — В окружности она была толще ее руки, а о ее длине можно было только догадываться. Если ее развернуть, то в ней могло оказаться никак не менее пяти футов. Он был поражен меткостью ее стрельбы.

— Вам удалось снести ей голову!

— Я не промахиваюсь на таком близком расстоянии. Эта особь живет на тростниковых плантациях и иногда достигает внушительных размеров.

По тропинке, навстречу им, галопом на лошади устремился внушительный испанец, вероятно, полукровка. Он закричал:

— Вы не пострадали, мадам? А вы, месье?

— Я убила змею, Жан-Батист. Вам она нужна?

— Да, мадам. Проехав по тростниковому полю, он остановился рядом с ними.

Она повернулась к Чарлзу. Ему показалось, что она немного побледнела.

— Это мой десятник Жан-Батист, мистер Арчер, наш новый сосед.

Десятник поприветствовал его, приложив пальцы к черной фетровой шляпе, а потом, бросив взгляд на убитую змею, широко улыбнулся.

— Я приготовлю из нее отличные отбивные.

— Хорошо. Чарлз, давайте сядем в тени.

Жан-Батист пристально поглядел на Чарлза и повернул назад.

Весь остальной путь до одиноко стоявшего кипариса они проехали в полном молчании. Чарлз, быстро выскочив из седла, протянул ей руку. Она вся дрожала.

— Что с вами? Вам плохо?

— Теперь, когда все позади, я начинаю нервничать, — призналась она.

— Никогда еще я не чувствовал себя таким беспомощным, — сердито сказал он. — Мой жеребец делал все, что было в его силах, чтобы сбросить меня, а ваша кобыла не отставала от него, намереваясь поступить с нами в любую минуту точно так же. Я даже не видел, по какой цели вы стреляли, покуда мы не успокоили лошадей.

Притянув ее поближе к себе, он нежно поцеловал ее. Чувствуя, что дрожь ее еще не унялась, он выпустил ее из объятий, развернул привязанный к седлу узел из одеяла, в котором лежали бутылка вина, две кружки и пакеты с едой.

Налив ей немного вина, он, когда она поднесла кружку к губам, обнял ее. Потом они отвели лошадей к небольшому дереву неподалеку, и там их привязали. Вернувшись к кипарису, он снял камзол, галстук и расстегнул ворот рубашки.

Он был крепким, мускулистым и красивым, с широкими прямыми плечами, с конусообразно сужающимся к талии торсом. Губы у него еще были в вине, когда он еще раз поцеловал ее.

— Я не могу заснуть с того момента вчера вечером, когда я обнимал тебя так, как сейчас.

— Я тоже, — призналась она.

Он расстелил стеганое одеяло на траве и сел на него рядом с ней и снова крепко ее обнял, осыпая ее поцелуями, а она, расстегнув платье, обнажила груди. У него перехватило дыхание, и он, склонившись над ней, принялся нежно целовать то одну, то другую. Охватившее ее возбуждение от неожиданной встречи со змеей лишь распаляло ее желание после памятного поцелуя вчера вечером. Ибис с белой мордочкой выпорхнул из ветвей кипариса, захлопав своими сильными крыльями у них над головами. Он издал пронзительный звук, и этот вопль, казалось, выражал ее собственное, требующее удовлетворения желание.

Ей казалось, что она больше никогда не сможет испытать нечто подобное.

Жан-Батист, развернув громадную змею, шагами измерил ее длину, перед тем как сунуть ее в приготовленный для этого мешок. Боже мой, она была длиной почти шесть футов! Он крепко завязал мешок и приторочил его к седельной луке.

Отец Батист, как называли его рабы, испытывавшие к нему уважение из-за его возраста и отеческой заботы о них, был крупным мужчиной, а загривок его кобылы в конюшне возвышался над всеми остальными лошадьми. Так как он стоял на дамбе, возвышавшейся над тростниковым полем, ему все было хорошо видно. Он не сразу понял, что увидел. Потом, выехав на дорогу, он галопом помчался к рабочим, которым поручил прополоть сорняки на поле.

— Пошли со мной! — закричал он им. — Мадам убила шестифутовую змею. — Он похлопал свисающий с седла мешок.

— Я готов разделить ее со всеми!

Его предложение встретили одобрительными возгласами. Круглые белесые отбивные из гремучей змеи считались деликатесом, — и все мужчины бросились за ним, где змею освежевали и разрубили на части.

Поздно ночью, когда лежавшая рядом Мими прижалась к нему, он хрипло сказал:

— Мадам завела себе любовника.

Она сказала:

— Это все равно должно было рано или поздно случиться, как ты считаешь?

После того как Жан-Батист заснул, она, как и тогда, несколько лет назад, долго лежала с открытыми глазами, глядя в потолок, пытаясь выяснить, чем им все это грозило. Если хозяин обращается с ними по-человечески, то он либо добрый человек, либо никудышный хозяин. В любом случае они знали, что можно было от него ожидать, но если их хозяином была женщина, то могло произойти все что угодно.

Ей оставалось только надеяться, что эта связь сделает Анжелу счастливой.

 

14

"Колдовство", 1820 год

Июньская жара тяжело, гнетуще давила на влажную землю. Голубая стрекоза парила над водяными жучками, летавшими в разные стороны, едва касаясь поверхности черной воды, где отходящий от ручья рукав, извиваясь за конюшней, расширялся и наконец впадал в небольшое внутреннее озерцо. Там образовался небольшой, довольно глубокий пруд, и в нем запросто могли купаться взрослые; сюда часто приходили полевые рабочие после душного, проведенного на тростниковых плантациях дня, а днем здесь резвились их детишки.

Жан-Филипп стоял голый на берегу, там, где начиналась вереница кипарисов. Он внимательно всматривался в водную гладь, пытаясь сразу засечь пузырьки, которые говорили о присутствии в этом месте аллигатора. Большинство их в этом ручье были маленьких размеров, и однажды Жан-Филипп оторвал у одного из них хвост, который повар, разрезав на куски, изжарил для него. Если он заметит хотя бы одного, то Джеффри немедленно схватит его и выбросит на берег к его ногам.

Джеффри вынырнул из воды. У него была такая светлая кожа, что даже если он проводил почти все лето на открытом воздухе, у него на плечах появлялись только золотистые веснушки загара.

— Что-нибудь заметил? — спросил он у Жана-Филиппа.

— Нет, ничего.

Джеффри, кивнув в сторону маленьких чернокожих детишек, которые, поспешно выскочив из воды при их с Жаном-Филиппом приближении, внимательно следили за ними из окружавших пруд кустов, спросил:

— Может, поймать им рыбку?

— Конечно, если сможешь. — Все тело Жана-Филиппа покрывал ровный загар.

— Ну, не спускай с меня глаз, — предостерег его Джеффри и, войдя в воду, медленно поплыл.

В пруду кроме полосатой зубатки с белым мясом водились и другие водные обитатели, да и у самой этой крупной рыбины росла острая колючая бородка, о которую можно было поранить руки.

Он вдруг увидел, как что-то в воде блеснуло, и он погрузился в воду. Рука его нащупала что-то холодное и мускулистое и слишком нежное для рыбы. Из-за внезапно охватившего его страха он что было силы сжал змею. Она не могла его ужалить, покуда он сжимал ее в руке. Это было небезопасно. Подняв руку вверх, он вынырнул и закричал:

— Жан! Держи змею!

Он швырнул ее что было сил на берег. Детишки с дикими воплями разбежались врассыпную. Жан-Филипп быстро среагировал. Не давая ей свернуться для атаки, он схватил смертоносную моккасиновую змею за хвост и начал сильно вращать ее в воздухе, покуда не сломал ей шею.

Джеффри выбрался на берег и распластался, широко раскинув руки.

— Да, быстро ты с ней управился, — сказал он, тяжело дыша.

Моккасиновые змеи в воде представляли смертельную опасность. Неоднократно Джеффри видел, как лихо мальчишки обращались с ними, но все же он всякий раз опасался такой встречи, так как не был уверен, что его не скует страх и он ничего не сможет сделать.

— Ты тоже оказался не промах, — сказал Жан-Филипп, а Джеффри зарделся от удовольствия.

Они услыхали, как по тропинке к ним, что-то напевая, между дубами и кустами, из-за которых их не было видно со стороны конюшни, шла Мелодия. Они живо натянули брюки.

— Ах вы, негодяи! — воскликнула она, увидев пятнистую жирную змею, безжизненно растянувшуюся на, траве рядом с Жаном-Филиппом. Дождетесь, что вас укусит змея, а мне придется сделать разрез у вас на коже и высосать весь яд. В результате я тоже умру вместе с вами.

— В ваших благодарных объятиях, несомненно, — широко улыбнулся ей Джеффри. — Мелодия, монахини сделали из тебя романтика.

— В благодарных объятиях? Это в ваших-то?

Джеффри, подняв мертвую змею, бросил ее в ручей с напускным безразличием.

Тот факт, что Беллемонт, его нынешний дом, когда-то был домом Мелодии, всегда имел для него особое значение. Он сразу понял, как она красива, когда впервые увидел ее. Она была смелой наездницей и легко управляла плоскодонным каноэ, которое креолы называли пирогой. Мелодия стала их товарищем, членом их троицы. Мать Жана-Филиппа, ее опекунша, настояла на том, чтобы она отправилась в монастырь Святой Урсулы, и хотела, чтобы ее воспитали как настоящую леди, но Мелодия постоянно возвращалась к своим мальчишеским манерам, когда приезжала домой либо на каникулы, либо на уик-энд. Она по-прежнему предпочитала Джеффри с Жаном-Филиппом компании своих школьных подруг.

По какому-то волшебству, она в это лето превратилась в очаровательное существо, которое было даже трудно себе представить, — мягкая, цвета магнолии кожа, которая заставляла его всего трястись, стоило ему даже нечаянно к ней прикоснуться; ее озорные глаза, обрамленные темными ресницами, ее нежная грудь, одна только мысль о которой наполняла его всего восторгом, ее нежный голос…

Вероятно, половина парней с креольской кровью не спускали с нее глаз, но Джеффри уже твердо решил, что только она, и никто другой, не станет его невестой, но он никому не говорил о принятом решении, даже Жану-Филиппу.

Она смотрела на их обнаженные торсы.

— Давайте надевайте рубашки. Кузина Анжела послала меня сюда, чтобы пригласить вас выпить с нами кофе на галерее.

— Разве мы осмелимся присоединиться к ним? — игриво спросил Джеффри у Жана-Филиппа, который, обменявшись взглядами с Мелодией, сказал:

— Раз мать просит, то отказывать нельзя.

Джеффри засмеялся. Они вместе пошли по дорожке к дому, на ходу застегивая и заправляя в штаны рубашки, но когда они заметили изящные колонны колониального дома, когда он увидел женщину, сидевшую перед кофейным подносом на нижней галерее, то смотрел на нее не как на мать Жана-Филиппа, а как на женщину, державшую в своих руках его судьбу. Она была просто потрясающей, эта Анжела Роже де ля Эглиз, которой придется дать свое согласие на его женитьбу с Мелодией.

Ей, как он полагал, было около сорока, но у нее была стройная фигура женщины, которая, несмотря на свой высокий титул, ежедневно выезжала верхом, чтобы проследить за полевыми работами. В ее темных волосах при солнечном свете проскальзывали серебристые нити, говорящие о проходящих годах, но в ее голубых глазах чувствовался постоянно бросаемый ею вызов, как и у молодой женщины, только взгляд был у нее теперь холоднее. Он подозревал, что Жан-Филипп ее побаивается.

Сидя на галерее в ожидании молодых людей, Анжела думала о тростниковых плантациях, которые она только что объехала. Тростник был крепким. В этом году снова будет хороший урожай, если только не подуют суховеи или не пронесутся ураганы, и она вновь получит большую прибыль, даже если и придется посылать в бочках коричневую патоку для рафинирования в Европу. Та рассада, которую она получила от Этьена де Боре, которую ее рабочие выращивали и улучшали на протяжении нескольких лет, произвела такой сорт сахарного тростника, который оказался весьма стойким по отношению к вредным насекомым и различным распространенным болезням в Луизиане.

Сегодня утром она испытала особую гордость от своих успехов по разведению сахарного тростника. На протяжении многих лет она постоянно увеличивала площади этой культуры благодаря проводимым ею ирригационным работам и рытью каналов. Ее плантации были самыми процветающими во всем районе. Еще "Колдовство" славилось элегантной, доставленной из Франции мебелью, а также множеством отлично вышколенных домашних слуг. Ее знали купцы в Новом Орлеане, как ловкого и хитроумного торговца. Им была известна ее некоторая эксцентричность, так как очень немногие женщины занимались тростником, но все они с радостью стремились заполучить от нее приглашение на организуемые ею вечера и балы, в которых принимали участие все самые богатые семьи.

Увидев, как троица молодых людей, вышла из леса, она сказала себе, что все сделала для Жан-Филиппа и Мелодии, которых она одинаково любила. Но, хотя такая мысль и крепла, она знала, что все это неправда; только одна ее гордость заставила бы ее добиться успеха и без этой любящей, но иногда раздражающей ее парочки. Она сделала для них только одно, — сохраняла для них места в новоорлеанском обществе, чтобы они, достигнув зрелого возраста, смогли без всяких затруднений в него вступить.

Они вприпрыжку приблизились к дому, весело о чем-то беседуя и смеясь, а сознание Анжелы наполнялось знакомыми образами, эта неразлучная троица, которая всегда была вместе с того времени, когда дядюшка Этьен привез Джеффри в "Колдовство" вместе с его отцом Чарлзом Арчером. У обоих юношей были широкие плечи, отличные торсы, свойственные молодости плоские, подобранные животы, но Жан-Филипп в свои пятнадцать лет был более компактным, чем его семнадцатилетний американский друг, у него отмечалась мягкая координация всех мышц, чему Джеффри Арчер очень завидовал. Несмотря на разницу в возрасте, они были неразлучны, дополняя друг друга во многом. Джеффри был задумчив, проявлял медлительность, — какой контраст по сравнению со взрывчатой натурой Жана-Филиппа и его нетерпеливостью.

Что касается Мелодии, то она обещала стать настоящей красавицей, такой очаровательной, что замаячила вполне реальная угроза ее испорченности в будущем, тем более что она привыкла принимать как само собой разумеющееся постоянное внимание к себе со стороны как ее кузена, так и Джеффри Арчера.

Анжела поприветствовала обоих молодых людей, как и всех своих гостей. В конце лета оба они отправятся в школу, и эта триада, как друзья называли их в шутку, распадется. Когда Жан-Филипп вернется из Парижа, то будет жить в восьмиугольном доме для холостяков, который она намеревалась построить для него за время его отсутствия. Это соответствовало французскому обычаю признания совершеннолетия сыновей, а необходимость создания условий для его личной жизни, для небольших приключений молча признавалась всеми как неотъемлемая часть жизни зрелого мужчины. Восьмиугольной конфигурации дома будет соответствовать и небольшая голубятня, воркование обитателей которой, несомненно, позабавит детишек и доставит ей большое удовольствие.

Они поднялись по лестнице на галерею, а Мелодия с Джеффри сели за стол рядом с ней. Жан-Филипп, взяв из ее рук чашку с кофе, подошел к перилам. Прислонившись с небрежной грациозностью спиной к колонне, он глядел на них, и в это мгновение он вдруг так напомнил ей отца. Он все больше становился похожим на Филиппа, и иногда Анжела просто не могла смотреть на него из-за испытываемой глубокой боли, — его темные волосы, в выразительных глазах появился оттенок меланхолии, а в движениях неуловимая, тонкая грация.

— Сегодня нам прислали приглашения на бал, который дают де Мартины, — сказала она Мелодии. — Твое, вероятно, дожидается тебя дома, Джеффри.

Она часто задумывалась над тем, почему дружба между двумя молодыми людьми оказалась такой долгой, — она, казалось, все крепла изо дня в день. У них была только единственная общая черта — высокомерие, но даже у каждого из них она проявлялась по-разному. Ему сопутствовала и свойственная юности самоуверенность, но у Жана-Филиппа этому способствовало еще и имя, наследный титул его отца и его роялистское прошлое. Джеффри обладал наивным высокомерием, характерным для американской нации, это была невольная нахальная дерзость, которая как раздражала, так и забавляла давнишних жителей-креолов нового американского штата Луизиана, это название вот уже целое столетие фигурировало в истории Франции и Испании.

Глаза у Мелодии заблестели.

— Значит, я смогу надеть то платье, которое вы заказали для меня. Можно, кузина Анжела?

— Почему же нет? — ответила, улыбаясь, Анжела. — Могу предсказать, что ты будешь первой красавицей на балу. Перехватив беспокойный взгляд на лице Джеффри Арчера, она подумала: "Этот молодой человек уже предъявляет на нее свои права".

Ну и что, что он американец? Мелодия тоже наполовину американка. Никого это не будет волновать, кроме, может, дядюшки Этьена, который все еще ворчал по поводу непредсказуемых бесшабашных манер американских бизнесменов.

— Никогда не предлагай мужчине стакан вина, — настойчиво поучал он ее. — Никогда не проводи попусту время, исключая Чарли. Тебе следовало бы выйти за него замуж, Анжела.

— Может быть, дядюшка Этьен, — покорно согласилась она.

Глядя на Мелодию в расцвете своей красоты в шестнадцать лет она чувствовала, как у нее теплеет сердце. Ей передалась красота ее матери, "но мой дух", подумала Анжела, видя себя в ребенке Клотильды. Она не была взбалмошной и она всегда упрямо добивалась своего, но делала это всегда разумно, зачастую бросая вызов условностям.

— И… Жене Бурдо, которая так прекрасно поет, и Кармен Эррера, волосы которой вызывают у меня такую зависть, — ну, чистое золото… — Мелодия рассказывала о своих подругах в монастырской школе, которые тоже придут на бал. Наблюдая за Джеффри, Анжела думала: "Он не скоро раскроется, для этого он слишком сложен". В любом случае этой осенью он уедет в школу. Мелодия была весьма состоятельной девушкой по своему законному праву, — она была единственной наследницей как ее отца, так и деда. У нее могло появиться немало шансов выйти замуж до возвращения Джеффри.

И она непременно выйдет замуж. У нее не было ни малейшего желания управлять собственным состоянием, как у Анжелы, которая просто была одержима таким стремлением в ее возрасте, и эта одержимость все еще определяла всю ее жизнь. К несчастью, точно таким был и Жан-Филипп. Его неспособность разделить с ней почти мистическое чувство обожания поместья "Колдовство" напомнило ей о его отце и вызвало в ней знакомый приступ гнева.

— Можно в таком случае нам поехать одним в карете? — спросила Мелодия.

— Одним? Но ведь я тоже приглашена, — резко возразила Анжела, — и не только в качестве вашего чичерона, чтобы вы знали. Но Жан-Филипп может, если ты хочешь, стать твоим сопровождающим.

Троица переглянулась, разговаривая, как всегда, только глазами.

— И Джеффри тоже! Они оба будут моими сопровождающими, — сказала, смеясь, дерзкая девчонка.

Анжела с удивлением отметила, что Джеффри слегка покраснел, — теперь она была права в отношении своих догадок.

— Мне всегда очень хотелось увидеть такую картину, — сухо заметила она. — Как будут управляться три человека, танцуя вместе.

Выпив кофе, она встала.

— Жан-Филипп, твое образование начнется немедленно. Есть вещи, которые даже в Париже тебя не смогут научить. С завтрашнего утра ты каждое утро будешь выезжать верхом вместе со мной для объезда плантаций. — Она вышла из комнаты, не дожидаясь его ответа.

— Какое дерьмо! — тихо, чтобы она не услышала, сказал он.

Мелодия с Джеффри рассмеялись, но он, посмотрев на кузину, заметил, что она чем-то обеспокоена.

"От пребывания этих молодых людей летом здесь, — думала Мими, — в "Колдовстве" сразу повеселело". Она напевала за работой, а с красивого лица Оюмы никогда не сбегала милая улыбка. После смерти Дюваля Анжела сделала Оюму своим дворецким, и, так как он помогал ей составлять счета — Анжела сама научила его писать буквы и цифры, — она прикрепила к нему двух смышленых юных африканцев, чтобы он сделал из них хороших лакеев. Мими по-прежнему управляла домом, но теперь ей приходилось следить за гораздо большим числом домашних слуг, — в ее подчинении находились повариха, ее помощники, несколько горничных, а также персональная прислуга мадам и мадемуазель.

Ее муж, Жан-Батист, по-прежнему был надсмотрщиком на полях и командовал двадцатью тремя полевыми рабочими и пятнадцатью еще, занятыми в сарае приготовлением патоки. Ему не подчинялись только помощники конюха и грумы, за которых отвечал Жюль, а также садовники и уборщики, у которых был свой надсмотрщик. У них в "Колдовстве" была хорошая жизнь, признавала Мими, и все они пользовались полным доверием Анжелы. Хотя она была на десять лет старше своей хозяйки, у нее было значительно меньше седых волос на голове, да и те появились из-за переживаний по поводу ее несчастной дочери Минетт.

Не проходило и дня, чтобы она не вспомнила озорное поведение котенка и ее солнечную улыбку. Ей часто казалось, что она уголком глаза видит ее, эту оживленную, шаловливую девчонку, которая носилась в доме по всем комнатам. Но по ночам, когда она видела во сне Минетт, ее появление сопровождалось ужасными кошмарами. Она уже стала взрослой, она испытывала сильную нужду, находилась в каком-то жутком месте. Не проходило ни одной ночи, чтобы Мими не молила Бога сохранить ее Минетт.

С той минуты, когда она услыхала разговор о предстоящей поездке Жан-Филиппа в парижскую школу, она намеревалась попросить его поискать Минетт. Для этого она выбрала утренние часы, когда они с Анжелой подсчитывали съестные припасы и обсуждали меню.

— А Париж большой город, да?

— Да, конечно. — Анжела, сидя за конторкой, бросила на нее настороженный взгляд. Что-то в непривычной для Мими робости подсказало ей, что она замышляла. — Больше, чем ты думаешь, Мими.

— Но ведь можно кого-нибудь найти даже в таком громадном городе? Ну, как в Новом Орлеане, можно, например, обратиться в городскую управу…

— Если ты имеешь в виду Минетт…

— Нет, я думаю о вашем Жане-Филиппе, который этой осенью отправляется в Париж, — сказала Мими. — Может, он выяснит, жива ли она еще?

Тяжкие предчувствия сдавили Анжеле горло. Не в первый раз она волновалась по поводу того, что сохранилось в памяти Жана-Филиппа о его первых двух годах жизни. Она очень сомневалась, прежде чем принять окончательное решение и позволить ему поехать в Париж. Ему еще оставалось два года. Она рассчитывала, что он добьется прочного положения в жизни.

Вряд ли он встретится с кем-нибудь из ее друзей, которые могли бы выразить недоумение по поводу того, что она никогда не упоминала о сыне, которому должно было исполниться уже два года с тех пор, когда старший Филипп был убит при попытке к бегству. Двора Наполеона уже не существовало. К власти снова вернулись Бурбоны в лице Людовика XVIII, брата погибшего на гильотине короля.

Наполеон находился на острове Святой Елены, а известие о смерти Жозефины от простуды Анжела получила пять лет назад. Чета де Ремюза бежала от развязанного роялистами Белого террора и теперь находилась в ссылке, скорее всего, в Швейцарии.

— Неужели ты не понимаешь, что я разыскала бы Минетт, как и любой другой человек на моем месте, если бы только это было возможно? — спросила она Мими. — Я даже просила полицию ее разыскать! — Ей было тяжело смотреть в умоляющие глаза этой женщины. — Все это безнадежно, Мими.

— Мне хотелось бы только узнать, жива ли она… — Ее откровенные, такие же, как у Минетт, глаза наполнились слезами, и Анжеле пришлось перебороть возникший у нее инстинкт рассказать ей всю правду, как она это делала, когда была еще ребенком.

— Если Минетт жива, она могла бы прислать письмо. А не приходит ли тебе в голову, что она не желает сообщать, чем она занимается. — Только это и могла сказать ей Анжела, будучи уверенной, что сказала правду. — От Минетт не было никаких известий, и не будет. Она не пойдет на риск и не станет афишировать свой образ жизни, чтобы вызвать у них у всех разочарования.

Посмотрев снова на Мими, она увидела, как в глазах у нее вспыхнули искорки гнева.

— Мне очень жаль, — поторопилась добавить она, — но такое предположили в полиции. Чем же еще может заниматься такая девушка, как она, чтобы выжить. Прошу тебя, не обращайся к Жану-Филиппу за помощью. В результате у него появится прекрасный предлог, чтобы манкировать своими занятиями. Понимаешь?

Мими сжала губы.

Она ожидала лишь благоприятного момента, и он наконец выдался за несколько недель до отъезда на корабле Жана-Филиппа. Его друг Джеффри уже уехал в школу на западном побережье, и в то утро его мать с мадемуазель Мелодией наносили кому-то утренний визит. Жан-Филипп проснулся поздно и, выйдя на галерею, попросил себе кофе и булочку, объяснив, что из-за жары больше ничего не желает.

Мими, взяв поднос у девушки, сама отнесла его на галерею.

— Доброе утро, — сказала она, наливая ему кофе.

Он взял чашку.

— Благодарю тебя, Мими.

— Скоро вы уедете. Франция — большая страна, правда?

— Да, так говорят. — Отхлебнув кофе, он начал намазывать маслом булочку.

— Вам будет трудно там прижиться?

— Думаю, что мне это удастся, во всяком случае, я готов к этому, — сказал он, зевнув. — Боже, какая жара! Как мне хочется поскорее очутиться на палубе корабля.

— А трудно найти какого-нибудь человека, который там живет?

Заморгав, он непонимающе уставился на нее.

— Где?

— В Париже.

— Куда ты клонишь, Мими?

— Я имею в виду свою дочь, Жан-Филипп. Я, конечно, не должна была вам об этом говорить, но сердце мое обливается кровью. Не могли бы вы, по приезде в Париж, навести справки о женщине по имени Минетт, которая убежала из дома вашей матери и с тех пор исчезла…

Ничего не понимая, он продолжал глупо глядеть на нее.

— В Париже? А когда маман была в Париже?

— Когда был жив ваш отец.

— Боже мой, Мими! Когда это было! Я был совсем маленьким, когда он умер.

— Да.

Он перевел задумчивый взгляд на ручей, но не видел там утреннего тумана, приглушающего блеск водной глади, окутывающего тайной серебряные бороды свисающего с ветвей старых дубов мха, бросающих плотную тень на его берег. У него в памяти очень мало что сохранилось о первых проведенных в Париже годах. Но и эти воспоминания не были зрительными. Он не мог вспомнить очертаний отцовского лица, а только чувствовал его присутствие, которое было таким всеохватывающим, таким любвеобильным, но имя Минетт, казалось, отозвалось эхом в его сознании.

Помолчав с минуту, он сказал:

— Кажется, так звали мою няньку — Минетт.

Мими в замешательстве вздрогнула. Но она быстро подавила в себе волнение, как это обычно делают все хорошие слуги, когда нечаянно услышат то, что не предназначалось для их ушей.

"Что за чертовщина?" — подумал Жан-Филипп.

— Прошу простить меня, все это было так давно. Прошу вас, забудьте о том, что я вас побеспокоила. — И она ушла.

Жан-Филипп, продолжая не спеша пить кофе, вновь и вновь прокручивал в сознании это имя — Минетт. "Не забывай свою Минетт". Это предостережение вдруг всплыло у него в голове неизвестно откуда. У него наверняка была нянька, которую так звали. Выходит, она была дочерью старой Мими? Но почему же она не вернулась с ними домой? Что же могло с ней случиться?

— Я буду чертовски скучать по тебе, Мелодия, — сказал ей Жан-Филипп. До его отъезда оставалось двадцать четыре часа. Вчера ночью они устроили с несколькими друзьями прощальный пикник при лунном свете, точно такой же, как и за две недели до этого, когда они попрощались, пожелав доброго пути, с Джеффри, после чего его судно подняло якорь и по реке через залив взяло курс на Бостон. Завтра другой корабль повезет Жана-Филиппа в Англию, а потом во Францию.

Сегодня Мелодия и Жан-Филипп остались одни. После обеда Анжела заперлась в своем кабинете, чтобы составить счета.

— Да, осталась одна ночь, — с горечью в голосе сказал Жан-Филипп, — а она занимается своими счетами. — Видно, рада, что я наконец уезжаю.

— Жан-Филипп! Она просто думать не может о твоем отъезде. Поэтому и пытается занять себя работой.

— Она меня ненавидит.

— Нет, Жан-Филипп! Она любит тебя! Разве можно в этом сомневаться?

— Даже очень, — мрачно заметил он. — Но такое происходит, правда, не всегда. Иногда, наступают такие моменты, когда я это чувствую достаточно…

— Не выдумывай, — сказала Мелодия. — Она и на меня сердится, когда я ее раздражаю. Пошли на галерею, понаблюдаем за игрой светлячков, как когда-то в детстве. — Теперь целых два года им больше не быть вместе.

— Теперь я уже никогда не буду такой, как прежде! — грустно сказала Мелодия. — Ни я, ни ты, ни Джеффри. У меня ничего не изменилось, когда я пошла в монастырскую школу Святой Урсулы. Но теперь все изменится. Я буду скучать по тебе, по Джеффри! У вас будут новые приключения, вы встретитесь с новыми людьми, а я все время буду только ждать…

Она думала о Джеффри, о его последнем проведенном здесь вечере, когда они с ним отошли далеко от костра, на котором жарилась рыба, и он обнял ее. Ей показалось вполне естественным, что он крепко прижимал ее к своему сердцу; она посмотрела на него, ожидая как вполне естественного его поцелуя. Луна освещала лицо Джеффри, и она заметила, как плотно у него был сжат рот, какая страсть была в его глазах, и тогда впервые она поняла, какие глубокие чувства он испытывает к ней. Когда он поцеловал ее, этот нежный поцелуй открыл перед ней совершенно новый неизведанный мир чувств, у них появилось новое ощущение своего "я", и все это случилось, когда он уезжал.

Стоя рядом с ней на галерее, Жан-Филипп глядел на нее по-иному, печальными от неминуемой разлуки глазами. Он вдруг увидел то, что прежде не замечал, считая чем-то само собой разумеющимся, — богатство, прямо-таки изобилие ее волос, оттеняющие ее щеки цвета магнолии, темные ресницы, похожие на бабочки, вот-вот готовые вспорхнуть, яркость ее освещенного луной взгляда, когда ресницы ее взмывали вверх. Он также чувствовал, как ей не по себе.

— Мелодия, тебе не дадут прохода местные щеголи. Может, я вернусь домой, а ты уже выйдешь замуж, — печально сказал он.

— До тех пор, покуда ты не сможешь приехать на мою свадьбу, я ни за кого не выйду! Обещаю тебе, Жан-Филипп!

— Просил ли тебя Джеффри ждать его?

Даже в темноте Мелодия почувствовала, как покраснели ее щеки.

— Он сказал, что не станет обращаться ко мне с такой просьбой, но… "Он любит меня!" — Она не могла повторить его слова. Они для нее еще были совсем неясными, слишком интимными. Да, она будет его ждать. Она была уверена, что Жан-Филипп знает об этом и без нее.

— Если бы мы не были родственниками, — порывисто сказал он, — я тоже попросил бы тебя ждать меня, но если ты захочешь выйти замуж за другого, то я предпочел бы, чтобы твоим избранником стал Джеффри.

Она заплакала.

— Ах, Жан-Филипп, я вас так сильно люблю обоих, так сильно…

 

15

Париж, 1821 год

В кафе в Пате-Рояле было много посетителей, которые пришли сюда после театра, — все возбужденно обсуждали сообщение о смерти Наполеона Бонапарта на острове Святой Елены. Во Франции воцарился мир, власть вновь оказалась в руках Бурбонов, а на троне сидел тучный Людовик XVIII. Париж снова стал центром удовольствий.

В Тронном зале кафе "Тысяча колонн" раздавался шепот приглушенных голосов и сдержанные смешки. Свет сотен свечей в хрустальных канделябрах заставлял сверкать, играть всеми цветами радуги изумруды, рубины и золото на ценных украшениях женщин. При их движениях атлас поскрипывал, а бархат шуршал, вино искрилось в красных или золотых изящных бокалах.

Вдруг раздался чей-то юношеский сердитый голос, неуверенный и невнятный от выпитого:

— Черт вас подери, месье! Я всегда плачу свои долги!

— Но тебя никто не просит ставить аперитив моей даме, ты, пьяный сосунок!

Все посетители, в том числе и Минетт, как по команде, повернулись в сторону ссорящихся. Взгляд ее остановился на молодом человеке, который заговорил первым. Она никак не могла отвести от него глаз. Минетт видела перед собой воскресшего Филиппа, Филиппа в молодости, когда она впервые увидела его… Неужели это… Нет, не может быть!

Мой сын. Сердце у нее, казалось остановилось, и слабость разлилась по всему телу. Она жадно глядела на Жана-Филиппа, стараясь получше рассмотреть его.

Боже мой, он рылся в кармане, пытаясь выудить оттуда свою визитку. Неужели он был таким сорвиголовой, что не побоялся бросить вызов такому человеку, как месье Доде?

Охваченная паникой, она встала и через зал направилась к группе гостей, стоявших возле "трона" Лимонадной Королевы, которая, сидя за стойкой, уставленной бутылками, стаканами и фужерами, уже лихорадочно махала рукой своему мужу, хозяину заведения.

Грациозно споткнувшись, она сделала вид, что падает между двумя стоявшими друг напротив друга джентльменами прямо на Жана-Филиппа. Он инстинктивно поднял руки, чтобы удержать ее, но, ощутив ее вес, неожиданно зашатался. Она покорилась непреодолимому желанию обнять его.

— Ах, месье, — прошептала она. — Вы спасли меня от позора, от неминуемого падения. Я вам так благодарна.

Она выпустила его из объятий, стоя по-прежнему между ним и разгневанным месье Доде, улыбаясь Жану-Филиппу. Он улыбнулся и покорно поплелся за ней, когда она его оттащила от стоявших вокруг лимонадной стойки мужчин. Он сразу же забыл о своей ссоре с Доде и, когда она ему предложила выйти, чтобы подышать свежим воздухом, охотно согласился, выйдя вместе с ней на улицу.

Минетт окликнула карету, и Жан-Филипп сел в нее без посторонней помощи. Но как только карету начало раскачивать от неторопливой рысцы лошадей, его охватил хмельной сон, и он уронил голову ей на плечо.

"Он все еще мальчик", — думала она, уступая своему непреодолимому желанию прикоснуться к нему. Она стала нежно ворошить его мягкие волосы. Только сегодня ночью Минетт может проявить к нему свою материнскую заботу. Назвав кучеру адрес своих апартаментов, она, на протяжении этой короткой поездки с Жаном-Филиппом, голова которого по-прежнему покоилась у нее на плече, просто купалась в невыразимом удовольствии, не думая ни о прошлом, ни о будущем, а лишь наслаждаясь настоящим. Она молча выражала свою любовь к нему, а карета громыхала по мостовой мимо окутанных туманом нимбов вокруг светильников уличных фонарей.

Возле дома он попросила кучера помочь консьержке довести его по лестнице.

— Проводи его в комнату для гостей, — приказала она горничной.

— Слушаюсь, мадам. — Пожилая женщина подозрительно разглядывала Жана-Филиппа.

— Это просто глупый мальчишка, который сегодня немного перебрал, — не подавая виду, бесстрастно объяснила она. — Он хотел было вызвать на дуэль месье Доде. Я спасла его от катастрофы.

— Боже мой, на самом деле? — Ее горничная с сожалением смотрела на молодого человека, лежавшего в своем лучшем костюме на кровати; он был таким уязвимым, таким несчастным в своем вызванном алкоголем сне, что она, наклонившись, начала медленно стаскивать с него башмаки.

— Я оставлю его на ваше попечение, — сказала Минетт.

Утром Жан-Филипп проснулся с такой головной болью, что с трудом открыл глаза. Когда ему это наконец удалось, он увидел над собой балдахин над какой-то странной кроватью. Сделав над собой усилие и повернув голову, он увидел прекрасную, стоявшую возле кровати женщину, которая протягивала ему чашку кофе. Он пытался припомнить — что же с ним произошло накануне и как он оказался в чужой спальне.

Может, он поехал с этой женщиной к ней домой? Он не помнил, но, судя по кровати, рядом с ним никто не спал. Кроме того, она, вероятно, была дамой высшего света. Судя по коже цвета кофе с молоком, он предположил, что она — полукровка, но никак не мог догадаться, к какой расе она принадлежала. У нее были типичные французские черты лица.

Немного приподнявшись, сжимая руками болевшую голову, он, чуть слышно ругаясь, спросил:

— Вчера вечером я, наверное, здорово валял дурака?

— В некоторой степени, — улыбнулась Минетт. — Я уберегла вас от серьезной глупости.

— В таком случае я благодарю вас, мадам.

— Выпейте кофе, месье, а то остынет.

"Какой у нее приятный голос", — отметил он про себя.

— После того как вы завершите свой туалет, мы поговорим.

Взяв чашку, он начал маленькими глотками пить кофе.

Покончив с кофе, он встал с кровати и пошел в туалет. Когда он вернулся в спальню, там его уже ждал слуга. Его костюм был вычищен и отглажен. Он последовал за слугой, который привел его в красивую комнату, окна которой выходили в маленький сад. Хозяйка сидела за столом, на котором стоял дымящийся кофейник, тарелки с булочками и свежими грушами, что было редкостью в зимний сезон.

Она показалась ему сейчас старше, но все равно была настоящей красавицей.

Он поклонился.

— Меня зовут Жан-Филипп, маркиз де ля Эглиз, мадам. Так как вполне очевидно, что мы с вами не любовники, то могу ли я предположить, что мне скоро удастся узнать причину, в силу которой вы меня доставили к себе.

Она рассмеялась. У нее был контральто, и в нем слышались озорные нотки.

— Вы намеревались вызвать на дуэль месье Доде, который без всяких сомнений наверняка бы всадил вам пулю в лоб.

— Боже мой! Была ли у меня для этого достаточно веская причина?

— Никакой, кроме излишне выпитого вина.

— В таком случае, я вам весьма благодарен, мадам.

На лице у нее блуждало загадочное выражение.

— Вы помните Минетт?

Услыхав ее имя, он сразу вспомнил, что ее смех был ему знаком. Он часто заморгал от удивления, не веря собственным глазам.

— Это вы? Моя няня?

Она, таинственно улыбаясь, кивнула.

— Значит, вы дочь Мими? — Все это было просто невероятно!

Она снова кивнула, глаза у нее заблестели от выступивших слез.

— Ну, как она поживает?

— Очень хорошо, но она никак не может понять, почему от вас нет никаких вестей? Она попросила меня даже найти вас в Париже.

— Ну, а Жан-Батист? Оюма?

— И с тем, и с другим все в порядке!

Она была просто потрясающей! Само собой, она знала, как нужно пользоваться женскими чарами. К тому же, она говорила на хорошем французском языке. Вдруг его удивление сменилось нетерпением.

— Вы знали моего отца, — сказал он. — Расскажите мне о нем. Я ничего не помню.

— Вы очень на него похожи.

Ему показалось, что никогда прежде он не видел подобной милой улыбки, и спрашивал себя, уж не ошибся ли он, принимая ее за дорогую куртизанку. Да нет, для дочери рабыни ее матери, это был единственный путь.

— А вы, месье Жан-Филипп, учитесь в коллеже Святого Луи?

— Во Французском коллеже.

— Ба! Это почтенное старинное учебное заведение, не правда ли?

— Оно было основано в 1530 году Франциском Первым как гуманитарный коллеж.

— Вам нравится в нем учиться?

— Мне больше нравятся мои увлечения вне учебной программы, — засмеялся он. — Мы пользуемся полной свободой.

— Вы говорите, как подлинный аристократ, — сказала она, несколько удивившись. — Она знала, что во Французском коллеже не взимали плату за обучение, и любой человек мог посещать занятия без зачисления в списки студентов.

— Мне казалось, что ваша маман могла бы зачислить будущего хозяина "Колдовства" в какую-нибудь католическую школу, которая отличается строгой дисциплиной.

— Она так и сделала, — признался Жан-Филипп. — Она до сих пор не знает, что я перешел в другое учебное заведение.

— Значит, вы в душе анархист. — От ее милой улыбки он сразу почувствовал себя в своей тарелке. — Ну, а ваша маман вышла еще раз замуж?

— Нет. Она проводит все свои дни, надзирая за плантациями, — рубкой, измельчением тростника, приготовлением сахарной патоки, продажей сахара. В этом вся ее жизнь. Она зарабатывает кучу денег.

— И в один прекрасный день эти деньги станут вашими, и такая жизнь станет вашей жизнью, как вы считаете?

— Надеюсь. Она рассчитывает, что я так же, как и она, полюблю процесс выращивания сахарного тростника, но мне это кажется ужасно скучным занятием. Между прочим, вы, Минетт, говорите на очень хорошем французском.

— Почему бы и нет? Я живу в Париже вот уже шестнадцать лет.

— И вы не послали ни одной весточки своей семье за все это время?

— Кем я была? Беглой рабыней, а сейчас я французская подданная.

Он озирался в ее апартаментах, и по выражению его глаз было ясно, что он все понял. Он пристально разглядывал резные, обитые парчой стулья, красивые ковры на стенах и коврики на полу.

— У меня есть опекун, — объяснила она с печальной улыбкой. — Думаю, что матери лучше не знать, как я здесь живу.

Допив кофе, он откинулся на спинку стула. Ему было так приятно.

— Вам, Минетт, известно гораздо больше о моих первых годах, проведенных в Париже. Я ведь ничего не помню, расскажите мне о них.

— Ну что об этом рассказывать? — сказал она. — Вы родились…

— Где?

— На улице Невер.

— Вы были моей нянькой с самого рождения?

— Да, до того момента, когда вам исполнилось два с половиной годика.

— Вы были и моей кормилицей?

— Да.

— И что же произошло?

Она колебалась, не зная, что сказать.

— Ваш отец был убит, — вам, конечно, об этом рассказывали?

Он кивнул.

— Ваша мать вернулась в Луизиану и забрала вас с собой, а я… осталась здесь.

Он внимательно изучал ее. У него было сильное подозрение, что она могла ему рассказать больше, сообщить что-то весьма важное для него.

— Кто же ваш опекун, Минетт?

Она отрицательно покачала головой. Глаза у нее смеялись, но губы были плотно сжаты.

— Что мне сказать, когда Мими спросит, почему вы не вернулись домой с моей матерью и со мной?

Минетт снова заколебалась.

— Скажите ей, — сказала она мягко, — что я… влюбилась.

Жану-Филиппу стало не по себе. Между ними теперь чувствовалась какая-то натянутость. Он понял, что ему пора идти. Встав со стула, он спросил:

— Вы мне позволите вас еще раз навестить?

В ее глазах появилось странное, печальное выражение.

— Вряд ли это будет здраво с вашей стороны, месье.

Значит, она хранила верность своему опекуну. Ему вновь захотелось узнать, кто же этот человек, и он решил навести соответствующие справки. Жан-Филипп чувствовал, как к ней его влекла какая-то мощная, таинственная сила. Выйдя на узкую улицу, он, озираясь, постарался определить, где находится, и запомнил номер на воротах ее дома.

Он делил две комнаты и общего слугу с Жаком Готилем, высоким, узкоплечим молодым денди, который приучил его к карточной игре. Их квартирка находилась рядом с коллежем. Он застал там Жака, который хотел выяснить, пойдет ли он на утреннюю лекцию.

— Надеюсь, ты переспал с очаровательной крошкой?

— Тебя это не касается, Жак. Зачем ты ждал меня?

— Ну, как тебе понравилось? — Жан-Филипп притворно вытаращил глаза. — Где мне можно ее повидать?

— Находи сам себе крошек, Жак.

— Эгоистичный пес!

— А ты чем занимался сегодня ночью?

— Я обнаружил одно маленькое казино, где к учащимся относятся довольно сносно. Кроме того, оно весьма прибыльно. Могу отвести тебя туда в обмен на адресок и имя твоей подружки.

— Ничего не выйдет.

Не доверяя Жаку, Жан-Филипп попытался сам навести нужные справки, но обнаружил, что никто не знал Минетт. Он наконец был вынужден признать, что ее, вероятно, знати под другим именем, но даже располагая номером ее дома, ему так и не удалось выяснить ни ее имени, ни имени человека, который ее содержал. Через несколько дней эта случайная встреча начала постепенно выветриваться из его памяти. В конце концов, кем ему приходится эта нянька? Она сама захотела, чтобы Мими ничего не узнала о той жизни, которую она здесь ведет.

Жак все же отвел его в новое казино, где они познакомились с девушками, которые с радостью помогли им избавиться от выигрыша. Жану-Филиппу так понравилось это заведение, что его последние месяцы в Париже прошли как сладкий сон.

Приобретя билет на корабль перед возвращением в Луизиану, он вновь вспомнил о Минетт. Подчиняясь собственному капризу, он снова пришел к ней, чтобы осведомиться, не желает ли она передать письма членам своей семьи, но слуга сообщил ему, что мадам в данный момент находится на юге Франции.

 

16

"Колдовство", 1822 год

В столовой горели все свечи, — их свет отражался от изысканного фарфора и хрусталя, которые кузина Анжела привезла на пароходе из Франции, он, пронизывая рубиновые бокалы для вина, отбрасывал легкие тени на камчатную скатерть.

Из Бостона домой вернулся Джеффри Арчер, — и Анжела пригласила их с отцом к себе в "Колдовство" на обед. Мелодия сидела напротив Джеффри и все больше сердилась на себя за то, что чувствовала себя в его компании ужасно робко.

Чарлз Арчер, оптовая торговля которого в Новом Орлеане процветала, рассказывал хозяйке о резком повышении цен на сахар, возникшем в результате ажиотажа среди плантаторов, желающих заняться возделыванием этой культуры.

— Это очень выгодное дело, — согласилась с ним Анжела, — но я не в состоянии постоянно увеличивать площади посевов, не приобретая при этом дополнительного контингента рабов. Сейчас не так просто найти плантатора, готового продать хорошего и добросовестного работника.

— Но ведь на болотах до сих пор проходят аукционы, на которых можно приобрести рабов у контрабандистов, как, например, поступают Лафитты, — сказал месье Арчер.

Глаза у Анжелы вспыхнули:

— Вы имеете в виду незаконные аукционы.

— Если хотите, я мог бы купить их вместо вас…

— Благодарю вас, не нужно.

Он бросил на нее испытующий взгляд.

— Вы, Анжела, деловая женщина, вы также упрямы и целеустремленны в своих делах, как и мужчина. И ваши эти сантименты вызывают у меня удивление.

Она посмотрела на него, размышляя над его словами. Чарлз был смекалистым, проницательным бизнесменом и не обладал теми вызывающими американскими манерами, оскорбляющими креольскую общину бизнеса. Он ей ужасно нравился, но, в конечном счете, этого влечения оказалось недостаточно, чтобы вытолкнуть из памяти тот экстаз и ту боль, которые ей пришлось пережить в браке. Тем не менее их азартная, но короткая любовь переросла в прочную дружбу.

— Я сама выросла среди рабов, но никогда ни одного не купила.

Заметив его вопросительный взгляд, она добавила:

— Они сами размножаются. Дети, вырастая, постепенно обучаются трудовым навыкам. Рабочая сила в "Колдовстве" только за одно поколение больше чем удвоилась. В настоящий момент, Чарлз, я возделываю всю пригодную для этой цели землю между болотом и ручьем. Если я приобрету новую мельницу для измельчения сахарного тростника, то смогу обрабатывать его для моих соседей и таким образом еще больше увеличить доход.

Мелодия лишь в полуха прислушивалась к их беседе, то и дело бросая взгляды на Джеффри, удивляясь, каким он стал красивым. Он был похож на зрелого мужчину в своем выходном костюме, а не на того рыжеволосого парнишку, которого все поддразнивали, этого равноправного члена их триады. Но она и не рассчитывала увидеть его таким, как прежде. По крайней мере, волосы у него были такими же рыжими, хотя они чуточку потемнели.

Глаза его, казались, излучали тепло, когда он с улыбкой смотрел на нее, а она думала о тех девушках, которых он встречал в Бостоне и которые тоже видели его улыбку и чувствовали себя от нее в замешательстве точно так же, как и она сама.

— Сколько же женских сердец ты разбил, Джеффри? — поддразнивая его, спросила она, а отец Джеффри с улыбкой ждал, что он скажет.

— Не считаете ли вы, что она ревнует? — спросил Джеффри у Анжелы. — Нужно признать, что девушки в Бостоне больше похожи на леди, чем Мелодия…

— Ты лжешь, Джеффри! — воскликнула Мелодия.

— Они никогда не перебивают собеседника, — резко бросил Джеффри. — Я хотел сказать, что они ей и в подметки не годятся, если говорить о ее красоте.

— А теперь ты преувеличиваешь, — сказала Мелодия, пытаясь скрыть свое удовольствие от комплимента. Он все ее еще поддразнивал. — Месье, вы отправили в Гарвард Джеффри, чтобы он там приобрел ораторские способности?

— А что может быть лучше для адвоката, моя дорогая?

— Джеффри, а чему еще тебя учат?

— Мне придется затратить немало времени, чтобы объяснить это, — сказал Джеффри, широко улыбаясь. — Поэтому предлагаю начать немедленно.

Анжела с удовольствием слушала, следя за сменой блюд, которые повариха Петра приготовила, превзойдя самое себя, чтобы угостить на славу креольской кухней Джеффри, которых в Бостоне не найдешь: креветки и крабы под бамией, — как называла Петра окру, которой она сдабривала крепкий рассыпчатый рис и суп из морских обитателей, за которым последовала тушеная куропатка и грудинка дикой утки под грибами.

Позже, когда Анжела пила маленькими глотками бренди в компании месье Арчера в гостиной, Мелодия с Джеффри вышли на галерею и смотрела вниз на сад: ухоженные лужайки протянулись до самого ручья вместе с красивыми цветочными клумбами.

— Как я скучал вот по этим светлячкам, там, на севере, — прошептал он.

— Наверное, не меньше, чем по мне, я уверена, — поддразнила она его. Она знала, что он непременно вспоминал их троицу, которые ловили этих таинственных маленьких насекомых и отправляли их в заточение в бутылку, из которой хотели сделать "фонарь".

— Но по мне тоже не скучали, могу побиться об заклад, — отпарировал он. Он почувствовал тонкий запах, исходивший от нее. Ему захотелось вдруг узнать, сколько мужчин флиртовали с ней?

Они беззаботно болтали, чувствуя, как между ними устанавливается немая связь, как они подвергали тщательному испытанию свои прежние отношения.

— Я стояла на этом месте с Жаном-Филиппом в ту ночь, когда он уезжал, — призналась ему Мелодия. — Мы наблюдали за светлячками и думали о тебе. Мы гадали, вернешься ли ты когда-нибудь снова в Новый Орлеан.

— Я же сказал тебе, Мелодия, что вернусь.

При бледном лунном свете черты его проступили еще резче, они утратили свойственную юности мягкость.

— Я хотела в это верить, но ты так много писал о своем пребывании в Бостоне, о том, какой это великолепный город… — Она замолчала.

— Да, — это великолепный город. Ты сама в этом убедишься… в один прекрасный день.

— Я ведь родилась янки, разве тебе об этом неизвестно, Джеффри?

Он рассмеялся:

— Ты могла появиться на свет и в Филадельфии, но ты никогда не будешь янки, Мелодия!

Склонив на плечо голову, он прислушивался к пению пересмешника. Над вершинами дубов луна смотрелась в собственное изображение водной глади ручья.

— Жан-Филипп написал мне, что соловей поет куда приятнее, чем пересмешник. Как ты думаешь, это на самом деле так, или же он меня, как обычно, разыгрывает? Как будет здорово, когда он на следующей неделе вернется домой! — воскликнула Мелодия. — И снова соберется вместе наша троица! Просто не могу дождаться! Как ты думаешь, Джеффри, он сильно изменился?

— Мне так хочется увидеть снова Жана-Филиппа, — сказал Джеффри, — но мне кажется, что мы уже переросли нашу бывшую троицу, Мелодия. А тебе?

Он нежно обнял ее, и она протянула к нему жаждущие губы. Поцелуй его был сладким, пытливым, словно он хотел что-то у нее выведать.

— Боже, как я мечтал вот так обнять тебя!

Ей было так приятно снова очутиться в его объятиях, но и одновременно несколько непривычно. Его одежда теперь пахла иначе, и чей-то неслышный голос все время повторял ей на ухо: "Бостон, Бостон". Захочет ли он вернуться туда? Ведь он довольно прозрачно намекнул ей, что она там не приживется.

Обхватив ее лицо ладонями, он поднял его кверху, пытливо всматриваясь в ее глаза. Тепло от его прикосновения растекалось по всему ее телу.

— Ты ждала меня, Мелодия? У тебя больше никого нет?

— Я ничуть не изменилась. — Никогда я никого так не любила, как тебя и Жана-Филиппа.

— Хочется надеяться, что ты испытываешь ко мне несколько иные чувства, чем к своему кузену, — сказал он сухо.

— Само собой разумеется, что с тобой все по-другому. Джеффри! Ведь мы с Жаном-Филиппом вместе росли. Ты же знаешь, что мы всегда были близки друг к другу. А ты… ты так изменился, Джеффри.

— Я? Это как же?

— Не знаю…

— Я всегда любил тебя, Мелодия, и был уверен, что непременно женюсь на тебе, — или я, или никто. Уезжая, я считал, что мы испытываем друг к другу одинаковые чувства.

После тягостной для нее паузы она сказала:

— Твои письма говорили о другом.

— Мои письма? — удивленно переспросил он.

— Они были такие серьезные, в них ты излагал такие глубокие мысли… В них ты рассказывал о том, о чем прежде не говорил до отъезда. Ты задавался вопросом, почему мы живем на земле, что такое федерализм, что такое денежная политика и… и часто говорил мне о том, о чем я не имела никакого понятия. Мне казалось, что я получаю письма от какого-то незнакомца.

Он был поражен сказанным ею.

— Мелодия, эти письма отражали меня, мое реальное существо, я вкладывал в них всего себя.

— Прежде ты был более беспечным, — упрекнула она его.

— Потому что мы всегда держались втроем. В Новой Англии я изучал кое-что весьма важное, и мне хотелось поделиться с тобой возникшими у меня мыслями.

Она окинула его испытующим взором.

— А теперь ты даже внешне похож на чужака.

— Ты считаешь, что я превратился в мужчину? — спросил он улыбаясь. Не дождавшись от нее ответа, он добавил: — Мелодия, как ты считаешь, для чего мы живем на этой земле?

— Бог послал нас сюда. Почему бы тебе не задать Ему этот вопрос?

— Человек должен задавать себе вопросы, это вполне естественно. Все, что мы узнали в этой жизни, начиналось с вопроса.

Она задумчиво глядела на него.

— Ну что, придется мне получше познакомиться с твоей новой "реальной" сущностью.

— Ты понимала меня, когда я писал тебе, что люблю тебя? — нежно спросил он.

— Да, понимала. — Но ей не хотелось повторяться, чтобы не обидеть его, но слова как-то утратили свое значение, словно они доносились до нее издалека от незнакомца. Ей так хотелось встретить своего приятеля, который вклинился между ней и Жаном-Филиппом, а потом стал частью ее жизни здесь, в "Колдовстве".

— Мелодия!

— Что, Джеффри?

— Поцелуй меня.

Она обняла его. Губы у нее были теплые и мягкие, и они жадно раскрылись перед ним. Он проникновенно ее поцеловал, вложив в поцелуй всю свою страсть, все свое долгое ожидание, скопившееся в его сердце.

Наконец она от него отстранилась. Его отец и мадам Анжела в этот момент вышли на галерею. Они услыхали, как Мелодия спросила:

— Джеффри Арчер, кажется, вы здорово напрактиковались, не так ли?

Джеффри отправился с ними встречать корабль, на котором должен прибыть Жан-Филипп. Захватили они с собой и дедушку Мелодии, который ожидал их в своих апартаментах в Понталбе, окнами выходящего на бывшую Пляс д'Арм, которая была переименована в площадь Джексона — в честь американского генерала, отстоявшего Новый Орлеан в войне с англичанами. В карете Анжелы они поехали на набережную. Река ощетинилась острыми мачтами шхун, плавающих под самыми разными флагами многих стран, корабли, стоявшие на якоре, убрали паруса, а матросы сновали по палубам, приводя в порядок оснастку. У пристани стояло британское торговое судно с большими квадратными парусами под разгрузкой. Заметив Жана-Филиппа, Мелодия затаив дыхание проговорила:

— Как он вырос! — Он казался таким высоким, но, может, все объяснялось цилиндром, лихо сидевшим на его черноволосой голове.

Фасон его желтовато-коричневого костюма, казалось, кричал: "Париж! Париж!"

— Настоящий парижский денди, — с улыбкой сказал Джеффри. — Креолки будут кружиться вокруг него хороводом.

Мелодия побежала по набережной навстречу ему, и они крепко обнялись. Его темные глаза светились удовольствием.

— Ты, моя маленькая кузина, превратилась в писаную красавицу, — сказал Жан-Филипп. Удивление чувствовалось даже в его голосе, который, казалось, стал мягче от испытываемого им удовольствия. Они вместе поднялись по косогору на набережную, где их ожидали остальные. Джеффри сделал шаг назад, когда дедушка Роже неуклюже, как медведь, обнимал Жана-Филиппа, а от этого тучного старого джентльмена отчаянно разило вином. Заметив его искривившуюся физиономию, старик широко улыбнулся. Волосы на голове Этьена Роже до сих пор были серо-стального цвета, но было видно, что он не в меру увлекается спиртным.

Когда наконец он выпустил из своих объятий Жана-Филиппа, Джеффри, выступив вперед, пожал ему руку.

— Добро пожаловать домой, индеец племени шони! — воскликнул он.

Мелодия заметила озорные искорки в глазах Жана-Филиппа. Вместе с ним они немного посмеялись над произношением Джеффри. "Нет, мой кузен совсем не изменился", — подумала она, и от этой мысли ей стало приятно.

Ожидая своей очереди, Анжела чувствовала, как сильно бьется у нее сердце. Не веря собственным глазам, она вглядывалась в него. Да, это был вылитый, воскресший Филипп! Их сходство было таким поразительным, что ей было больно смотреть на него. Чувства у Анжелы раздвоились.

Когда он был еще на судне, пересекая океан, она получила из Католической школы, куда она его устроила, длинное послание, в котором дирекция хотела выяснить, знает ли она о том, что ее сын прекратил посещать занятия, представив им письмо, в котором содержалось требование немедленно возвратиться домой из-за плохого состояния здоровья его матери, но через несколько дней выяснилось, что он посещает вольнодумный и либеральный Французский коллеж. Кроме того, она получила второе уведомление о необходимости заплатить его карточные долги, которые он, несомненно, до сих пор не погасил, но его беззаботный вид и одновременно его внешность изысканного денди приятно щекотали ее нервы и сильнее разжигали гнев.

Жан-Филипп сразу по ее объятиям почувствовал, что она им недовольна, и вся прелесть возвращения домой могла быстро улетучиться из-за наплывающих на него воспоминаний о его юношеском отчаянии, заставлявшем иногда его думать, что она его ненавидит. Ведь, в конце концов, в Париже он стал настоящим мужчиной. Для чего же она в таком случае его туда послала? Боже, ведь у матери больше никого нет! Кроме Мелодии, само собой разумеется!

Вся компания, перейдя через площадь, вошла в ресторан пообедать. По дороге им навстречу попадались знакомые, которые любезно поздравляли Жана-Филиппа и Джеффри с возвращением домой.

В ресторане они встретились со старым другом Анжелы Анри Дюво. Это был привлекательный мужчина с серебристой густой шевелюрой, который, как рассказала однажды бабушка Роже Мелодии, был ухажером кузины Анжелы и даже просил у нее руки до того, как она вышла замуж за отца Жана-Филиппа.

— Ну вот, вся триада снова в сборе, — поприветствовал он троицу молодых людей. — Какими приятными теперь снова станут наши балы! — Он бросил поддразнивающий взгляд на Мелодию. — Вам теперь придется выдерживать конкуренцию среди других девушек-креолок за внимание вот этих высокоученых молодых джентльменов, — предостерег он ее.

— Мелодия своего никогда не уступит, я в этом лично убедился, — сказал, улыбаясь ей, Джеффри.

— Моя кузина могла бы блистать и в Париже, — сказал Жан-Филипп, посмотрев на месье Дюво.

Мелодия, взяв каждого из них под руку, рассмеялась.

— Вот мои кавалеры! — сказала она.

Анжела пригласила месье Дюво отобедать с ними. Посоветовавшись между собой, они с дядюшкой Роже заказали вина с креветками под острым соусом, а также слегка обжаренных устриц из Баратарии, — они были такими нежными, что просто таяли во рту. Жан-Филипп истосковался по такому изысканному блюду. Постепенно за столом все повеселели.

Возвратившись в "Колдовство", Джеффри хотел было распорядиться, чтобы ему привели лошадь, но Жан-Филипп упросил его остаться, чтобы полюбоваться привезенными им подарками. Вся домашняя прислуга выстроилась в линию на передней галерее, чтобы официально его поприветствовать, и когда они закончили отвешивать ему поклоны, их место заняли чернокожие детишки, — на их тщательно вымытых личиках сияла широкая белозубая улыбка.

После завершения этого ритуала они с Джеффри выпили в гостиной бренди, а Мелодия с Анжелой — кофе. Жан-Филипп подарил Джеффри красивую саблю для дуэлей, — лезвие ее было сделано из самой лучшей толедской стали, и оно было таким эластичным, что его можно было сгибать чуть ли не пополам. Он был в восторге, глядя на своего друга.

Для Мелодии он привез небольшую, украшенную драгоценностями шкатулку, которая наигрывала звонкий минуэт, стоило только откинуть ее крышку. Она не могла скрыть своего восхищения. Он также привез прекрасную коллекцию вееров для нее и для матери, а Мелодия всех позабавила, когда, взяв по вееру в каждую руку, сделала несколько кругов в вальсе, шаловливо имитируя манеру некоторых важных дам Нового Орлеана.

— А это я привез для тебя, маман, — сказал Жан-Филипп, вынимая фарфоровую пастушку. Он протянул ее ей.

Анжела, испытав глубокое волнение при виде этой фигурки, застыла на месте.

— Почему ты выбрал для меня такой подарок?

"Какая изящная пастушка", — подумала Мелодия. В одной руке пастушка держала кривую пастушью палку, увитую голубой ленточкой, а другой поднимала ниспадающие красивыми складками юбки. Где-то на ее затылке примостилась широкополая шляпа. В воцарившейся тишине Мелодия видела, как возбуждение от приготовленного сюрприза исчезало с лица Жана-Филиппа, она видела, насколько он этим удивлен.

— Тебе не нравится?

Анжела, чувствуя, что она вот-вот сорвется, убеждала себя в том, что это не может быть простым совпадением. Что же он помнил? Может, он умышленно выбрал этот подарок, чтобы напоминать ей о том дне в Париже, когда она подарила ему точно такую же фигурку, эту игрушку, которую он сохранил. Встречался ли он там, в Париже, с Минетт?

— Почему? — снова спросила она.

Жан-Филипп недоуменно пожал плечами.

— Мне показалось, что тебе понравится что-то в этом духе. Она напомнила мне о тебе.

— Тебе напомнила обо мне пастушка? — спросила она насмешливо. — Мне казалось, что она должна была тебе напомнить о том, как ты однажды разбил точно такую фигурку.

В ее тоне звучал вызов, который Жан-Филипп принял за вспышку гнева. Он покраснел:

— В таком случае считай, что я ее заменил, согласна?

Он сказал это таким ледяным тоном, что Мелодия поспешила открыть крышку своей шкатулки, но мелодия менуэта еще больше оттенила грубость его голоса.

— Она такая миленькая, Жан-Филипп! Спасибо за восхитительный подарок!

— А какая превосходная сабля! — воскликнул Джеффри.

Анжела, бросив взгляд на саблю, жестко сказала:

— Надеюсь, тебе не придется испытывать ее в деле?! — Поставив фигурку пастушки на маленький столик, она вышла.

— Черт бы ее побрал! — процедил сквозь зубы Жан-Филипп. — Ей никогда не угодишь.

— Но ты его доставил двум из трех, это совсем неплохо, — ободрил его Джеффри, рассмеявшись. Они договорились снова встретиться на следующий день. Джеффри, распорядившись, чтобы привели ему лошадь, вышел.

Когда Мелодия с Жаном-Филиппом остались наедине, она спросила его:

— Почему вы с кузиной Анжелой постоянно ссоритесь, словно встали не с той ноги?

— Да разрази меня гром, если я что-нибудь здесь понимаю! — раздраженно ответил он. Он был явно в подавленном состоянии духа. Она остро чувствовала его глубокое разочарование и очень жалела его. Для чего понадобилось кузине Анжеле портить ему прекрасное настроение от возвращения домой?

— Ты помнишь, как ты разбил ее фигурку?

— Да, конечно. Вероятно, именно поэтому эта пастушка мне напомнила о ней, когда я ее увидел в лавке. Но я ее не помню, это точно. Боже, ну для чего было нужно ей затевать этот разговор? Какое это имеет сейчас значение после стольких лет?

Мелодия взяла его за руку.

— Абсолютно никакого. Вероятно, кузина Анжела расстроилась из-за чего-то другого. Ей приходится много работать, ты ведь знаешь.

Улыбнувшись, Жан-Филипп в знак благодарности сжал ей руку.

Поздно ночью Мелодия проснулась от чьих-то громких голосов. Она ушла к себе после того, как кузина Анжела попросила Жана-Филиппа зайти к ней в кабинет, чтобы обсудить с ним его будущее. Теперь она узнала их голоса, которые доносились до нее через открытые окна и ставни прямо из комнаты под ней. Она слышала, как кричал Жан-Филипп:

— Для чего ты отправила меня в Париж, чтобы я жил там как сын простого работяги? Мой отец играл в карты, ты сама мне об этом говорила.

— Но твой отец выигрывал!

"Ах, кузина Анжела, — думала Мелодия. — Она всегда была справедливой в обращении со своими слугами, полевыми рабочими, любила своих прекрасных лошадей, — но почему же она так строга с Жаном-Филиппом?" Повернувшись лицом к стене, она заткнула пальцами уши. Ссора все еще продолжалась, но вот дверь сильно хлопнула и все стихло. Никто из них долго не поднимался по лестнице, и Мелодия наконец заснула.

В первом и самом большом доме, построенном из кирпича ее обитателями, Мими услыхала крики. Жан-Батист, который обычно вставал с восходом солнца и ложился в кровать незадолго до его захода, безмятежно спал. Мими решила его не будить. Встав с кровати, она зашлепала голыми ногами к двери. Открыв ее, она села на крыльце.

В кабинете Анжелы горел свет. Мими, не испытывая чувства стыда, прислушивалась к ссоре, происходящей между ее хозяйкой и Жаном-Филиппом. Она подозревала еще до его отъезда в Париж, что он сын Минетт. Она помнила, как Анжела пыталась скрыть от нее охватившую ее панику, когда она хотела попросить Жана-Филиппа поискать ее пропавшую дочь, но об этом она не осмеливалась рассказать даже Жану-Батисту. Могло ли быть на самом деле, что будущий хозяин "Колдовства" и всего этого богатства был ее внуком, сыном ее дочери. Она не находила себе места от снедавшего ее любопытства, но, по ее мнению, только два человека знали правду, — ее дочь и ее хозяйка.

Ну, а что сказать о Минетт? Мими помнила, как мадам Астрид сообщила ей, получив печальное послание от Анжелы, что Минетт сбежала. Может, она покинула этот дом, чтобы тайно родить ребенка? Мими не могла дать точного ответа на этот вопрос.

Если Минетт была его матерью, то он явно об этом ничего не знал. Он отличался своим бессознательным высокомерием человека, выросшего в доме, где не было недостатка в рабах, готовых выполнить его малейший каприз.

Прислушиваясь к голосам, доносившимся до нее из-за прикрытых ставней, она услыхала, как назвали ее имя. Теперь голоса стихли, но она чувствовала, что оба они все еще рассержены.

—… Еще одно! Ты искал в Париже дочь Мими. Не пытайся мне лгать, Жан-Филипп! Я знаю, она обращалась к тебе с такой просьбой!

— Да, дорогая маман, она говорила мне об этом. Я ее не искал, она сама меня нашла.

— Что-что?

— Минетт — куртизанка, пользующаяся дурной славой, маман.

Мими застонала:

— "Ах, мое дитя!"

Жан-Филипп нарочно поддразнивал свою собеседницу.

— Она нашла меня в кафе "Тысяча колонн", я был сильно пьян, и она отвезла меня к себе домой.

Мими вздрогнула. В освещенной комнате в конце дорожки наступила такая гробовая тишина, что она почувствовала легкое головокружение. Она знала, что в эту минуту у Анжелы перехватило дыхание, и не ошиблась. Казалось, ее подозрения оправдывались.

Ее охватило тягостное предзнаменование, очень похожее на ужас.

— Должен сказать, она прекрасно поживает, ни в чем себе не отказывая, — услыхала она.

Обхватив себя руками, Мими зашаталась от боли. Она вспомнила, как любил Роже дочь квадрунки, которая завладела его сердцем, в чем он никак не желал признаваться.

Она еще долго сидела на прохладном крыльце после того, как все свечи в доме были задуты, а масляные лампы погашены. Она постепенно приходила в себя после испытанного от их слов нервного потрясения. В тоне разгневанного Жана-Филиппа она чувствовала затаенную юношескую браваду. Он, несомненно, выпендривается перед мадам Анжелой.

Когда она снова легла под бок к Жану-Батисту, то была убеждена, что теперь ей известна истина. Она считала, что Минетт была матерью Жана-Филиппа, теперь у нее не оставалось сомнений.

Она поклялась про себя, что никто никогда не узнает от нее этой тайны.

Утром, когда Мелодия вышла к завтраку, в столовой никого еще не было.

— А где остальные? — поинтересовалась она у горничной, принесшей ей кофе и булочки.

— Мадам еще не спускалась, а Жан-Филипп потребовал принести ему завтрак в холостяцкий дом.

Значит, Жан-Филипп уже перебрался в холостяцкие покои, которые были построены специально для него. Вспоминая о том, какое удовольствие получала кузина Анжела от придуманного ею восьмиугольного холостяцкого дома, как ей нравилось обставлять его мебелью, как она поручала Жану-Филиппу купить еще чего-нибудь из обстановки, Мелодия еще больше досадовала на то, что они поссорились из-за такого пустяка, — подарка, сделанного Анжеле Жаном-Филиппом.

Съев булочку, она вышла на галерею, потом спустилась по лестнице вниз и прошла через лужайку, чтобы отыскать его.

Холостяцкий дом представлял собой двухэтажную копию голубятни с крышей в виде купола. Первый, нижний этаж был выделен для Жана-Филиппа, а комнаты второго предназначались для остающихся на ночь родственников и гостей.

Воробьи-кардиналы с ярко-красным оперением, клевавшие крошки на крыльце, вспорхнули вместе со своими не столь пригожими подружками. Дверь в гостиную была открыта. Негромко постучав, Мелодия вошла. Жан-Филипп был уже одет и завтракал. Перед ним стоял большой серебряный поднос. Он тотчас же вскочил и, подойдя к ней, обнял и торопливо поцеловал.

— Доброе утро, прелестная кузина. Ты пришла, чтобы залечить мои раны?

— Я вчера все слышала. Вы с кузиной Анжелой так кричали.

— Ты завтракала?

— Да, только что, спасибо.

Подойдя к небольшому шкафу, он вынул из него чашку с блюдцем. Налив в нее кофе, он протянул ее ей. Потом сел рядом.

— Почему же кузина Анжела так разгневалась? — спросила она. — Только не говори мне того, что мне знать не следует.

Он рассмеялся.

— Да ничего особенного, — уверяю тебя. Она рассвирепела из-за того, что ей пришлось уплатить в Париже кое-какие мои карточные долги. Боже мой, что это для нее? Ерунда! Мне рассказали на корабле, что сахарные плантаторы просто купаются в деньгах.

Мелодия, опершись на спинку стула, любовалась им.

— Прошу тебя, перестань ссориться с кузиной Анжелой, — умоляла она его. — Если бы ты только знал, с каким нетерпением она ждала твоего возвращения, как она суетилась с твоими комнатами, как заказывала для тебя Петре меню. Она так тебя любит.

— Но она как-то странно выражает ко мне свою любовь.

Мелодии показалось, что пора сменить тему разговора.

— Мими просто умирает от любопытства — ей очень хочется знать, нашел ли ты в Париже ее дочь? Она буквально не находит себе места после того, как кузина Анжела сообщила ей о твоем скором приезде.

— Да, я нашел ее. Скорее, она меня нашла. — Он рассказал ей, как привел в ярость свою мать накануне ночью, когда признался, что в апартаментах с Минетт у него ничего с ней не было.

— Ах, Жан-Филипп, — засмеялась она, — какой стыд!

— По сути дела Минетт спасла меня. Иначе я мог стать полным кретином, или даже вообще трупом. Я захотел драться на дуэли! — признался он. — Я расскажу об этом матери, когда перестану на нее сердиться.

— А Минетт на самом деле куртизанка?

— Несомненно, причем высокого класса.

— Я хочу, чтобы ты мне подробно рассказал, как она одевается, какая у нее квартира. Все! — потребовала Мелодия.

— Ну что в ней такого особенного? В Новом Орлеане полно куртизанок. Мне очень хотелось вспомнить Минетт, и, кажется, мне это удалось. Хотя, конечно, все это довольно туманно. Мне кажется, что она была моей кормилицей.

— Куртизанка и кормилица? — воскликнула, откровенно хихикнув Мелодия. — Неудивительно, что ты мучаешь своими догадками мать!

— Она все еще дуется?

— Она завтракала в своей комнате, и сегодня не поехала объезжать, как обычно, поля.

— Это что-то новенькое, — кисло заметил Жан-Филипп. — Она хочет, чтобы я каждое утро выезжал на плантации либо с ней, либо с Жаном-Батистом. Сегодня мы должны осмотреть новую сахарную мельницу, которую она сейчас строит. Мне кажется, что подобные обязанности не дадут мне возможности свободно вести светскую жизнь. Я ведь обычно отправляюсь в постель в то время, когда они утром выезжают в поля.

— В таком случае, я буду делать это вместе с Джеффри, так как мне нравится ездить на лошади на рассвете.

Он застонал, а Мелодия засмеялась.

— Тебе нечего беспокоиться по поводу своей светской жизни. В твоем списке десятки балов и званых вечеров, — заверила она его. — Кузина Анжела собирается дать большой бал в честь твоего возвращения, но я тебе ничего ни об одном из них не сообщу, покуда не приедет Джеффри. Мне так не терпится похвастаться на них вами обоими.

Они улыбнулись друг другу. "Нет, ничего не изменилось", — подумала, довольная, Мелодия. Та близость, которой они всегда наслаждались, не исчезла. Физическая зрелость мужчины, которую она в нем чувствовала, лишь усиливала ее. В ней появлялось тайное очарование. Она скучала без него, и как было все же приятно снова читать мысли друг друга. Но на сей раз Жан-Филипп не разделял ее мысли. Он напряженно думал о том, что сказал прежде.

Неужели Минетт на самом деле была его кормилицей? Он просто это чувствовал интуитивно, но не помнил об этом. Но такое впечатление вносило в его сознание новую, диссонансную нотку.

Почему его мать прибегла к услугам кормилицы? Означает ли это, что он был усыновлен? Но как часто ему напоминали, что он так разительно похож на своего отца? Боже мой! Может, он был внебрачным ребенком?! Может, он был ребенком его любовницы, и она, Анжела, по настоянию отца, была вынуждена принять его? Может, именно поэтому они с матерью часто бывали на ножах, как выразилась Мелодия?

Он постарался отогнать от себя такую неприятную мысль. Многие состоятельные женщины для своих детей брали кормилицу, — разве это не так?!

 

17

"Колдовство" в летних сумерках было похоже на переливающийся драгоценный камень, — яркий свет лился из всех высоких открытых французских окон, в теплом вечернем воздухе плыла приятная музыка, а от сада снизу доносились смешанные запахи жасмина и жимолости.

Дорожка между высоких дубов была уставлена бумажными фонарями, освещающими дорогу для подъезжающих карет. С крыльца энергично сбегали молодые чернокожие люди в белых костюмах, чтобы, когда подъезжали кареты, схватить под уздцы лошадей. Из них выходили гости. Потом слуги провожали кучеров на конюшню. Стоя возле широких, открытых настежь дверей с полным достоинства важным видом гостей приветствовал Оюма, и затем провожал их к хозяйке дома. В прихожей их ожидали Анжела со стоявшим рядом Жаном-Филиппом.

Мелодия стояла по другую от него сторону, рядом с Джеффри, — теперь вновь образовалась знаменитая триада. Они прекрасно понимали, что этот вечер надолго останется у них в памяти, так как все было сделано в наилучшем виде. Запахи цветов и духов экзотически смешивались в теплом вечернем воздухе. Два лакея кузины Анжелы Лоти и Муха, — в импозантных желтовато-коричневых ливреях ходили с торжественным видом среди гостей с большими серебряными подносами, на которых стояли бокалы с пуншем.

Стоявшая между Жаном-Филиппом и Джеффри Мелодия была очень женственной, в своем простеньком белом платье с лифом "ампир" и юбкой, собранной в множество мелких складок. Они были восхитительны в своих плотно облегающих ноги белых бриджах и жилетах кремового цвета. На Жане-Филиппе был серо-голубой камзол, а на Джеффри — королевско-голубой, который еще больше оттенял голубизну его живых глаз. Она беспечно смеялась, заигрывая с проходившими мимо гостями, — ей сейчас было весело и легко на сердце, так как она чувствовала любовь к себе этих двух молодых людей, и они радовались тому, что снова втроем, снова вместе.

Анжела дала знак музыкантам начинать.

Джеффри, протянув руку к Жану-Филиппу, сказал:

— Ты, конечно, исполнишь первый танец со своей матерью, не так ли?

Он так и сделал:

— Разрешите, маман? — Гости зааплодировали, освободив для пары место. Подождав, когда Анжела с сыном сделают круг, Джеффри вышел с Мелодией. Она все удивлялась, какой он высокий, и чувствовала охватившее ее возбуждение, когда он обнял ее за талию. Она, улыбаясь, глядела ему в глаза.

Анжела, которая вдруг поняла, какой отличный танцор Жан-Филипп, вдруг вспомнила тот бал, который она дала, чтобы познакомить его отца со своими друзьями, когда он ухаживал за матерью Мелодии: как повернулся он к ней с просьбой открыть танцы, а она отказала, настояв, что первый танец он обязан был станцевать с Клотильдой.

Она думала о том, что сказал бы о своем сыне Филипп, если бы сейчас видел их. Как же он был похож на него — высокий, с таким же прекрасным, как у отца, лицом и с аристократическими манерами. К несчастью он, как и его отец, не проявлял никакого интереса к возделыванию сахарного тростника. "А ему нужно позаботиться об этом!" — подумала Анжела. Он должен быть готов вступить во владение поместьем "Колдовство", когда она примет решение передать его ему в собственность.

После откровенных расспросов Мелодии о таких вещах, о которых он никогда бы ей не рассказал, беспокойство Анжелы по поводу встречи его с Минетт немного улеглось. В любом случае, Минетт не нарушит своего договора, как и она, Анжела. Но ее раздражали права Минетт на Жана-Филиппа. Уже долгие годы она постоянно убеждала себя в том, что он ее сын. Она даже была готова поверить, что Минетт никогда не была его настоящей матерью, что она была лишь чуть больше, чем простая кормилица для ее сына.

"А что бы сказала Клотильда, — подумала она, — когда в вихре танца мимо нее проносились Джеффри с Мелодией, — как бы она отнеслась к своему ребенку, превратившемуся в прелестную взрослую женщину. Понравился бы ей Джеффри? Он был явно страстно в нее влюблен. Какая очаровательная пара!"

Анжела получала большое удовольствие, видя, что девушки заглядываются на Жана-Филиппа. Несомненно, кто-нибудь из них однажды заберет его у нее. Но которая из них? Он сам должен был сделать выбор, твердо решила она, а сама тем временем разглядывала подходящие кандидатуры среди приглашенных сегодня девушек. Она должна быть тонкой и чувственной. Нельзя забывать, что Жан-Филипп унаследовал от фамилии Роже гордость и упрямое своеволие.

— Благодарю тебя, маман. — Жан-Филипп, улыбаясь, смотрел на нее. — Какой прекрасный бал!

Наклонившись, она поцеловала его в щеку.

— Добро пожаловать домой, мой дорогой.

А Джеффри все еще не выпускал Мелодию из объятий.

— Ты выйдешь за меня замуж, не правда ли, Мелодия?

— Надеюсь, выйду, — мило ответила она.

Он еще крепче обнял ее, и глаза у него вспыхнули от радости.

— Джеффри! — прошептала она.

— Можно мне сообщить об этом мадам маркизе? Может, мы назначим дату.

Она колебалась:

— А разве это не разобьет нашу триаду? Мне кажется, что Жан-Филипп не будет больше чувствовать себя в своей тарелке в нашей компании.

— Не хочется тебя разочаровывать, но в брак вступают два человека, а не три.

— Знаю, но разве это не ужасно?

— Прекрати, кокетка!

— Джеффри, Жан-Филипп только что приехал домой. Не могли бы мы еще… немного поразвлечься?

Посмотрев на ее оживленное лицо, заметив любовь в ее сияющих глазах, он печально вздохнул от радости и легкого разочарования.

— Кажется, мне придется подыскать девушку для Жана-Филиппа.

Все единодушно считали, что это была самая веселая весна — сменяющие друг друга балы, охота и верховая езда по утрам до завтрака, и все это устраивали друзья как Жана-Филиппа, так и Джеффри. Теплыми темными ночами раздавался смех, звучала музыка, возбужденные крики, топот переходящих на галоп лошадей. Дни становились все длиннее, все теплее. Мелодия спала весь день и приходила в себя только после того, как солнце опускалось низко-низко и на полянке возле дома появлялись длинные, прохладные тени.

Только тогда она поднималась и отправлялась, чтобы принять холодную ванну и одеться к обеду и к очередному вечеру.

За последние несколько недель установилась сильная жара. Череда балов и званых вечеров, к большому удивлению Джеффри, пошла на спад, так как американские бизнесмены не переняли креольскую привычку продолжительного сонливого обеда с вином и обязательной "сиестой". Иногда ему удавалось вздремнуть лишь в карете, возвращаясь с отцом в Новый Орлеан.

Жизнь замирала для всех, кроме плантаторов, которым приходилось постоянно все с большей бдительностью следить за своим медленно вызревающим урожаем.

— Здесь сахарный тростник никогда до конца не вызревает, как, например, в Вест-Индии, — объясняла Анжела Жану-Филиппу.

Теперь полевые рабочие уничтожали сорняки, которые росли на плантациях прямо-таки с неумолимой, свойственной джунглям свирепостью. В июле его "отставят", и тогда занятые на выращивании сахарного тростника люди смогут перейти на строительство новой каменной мельницы до уборки нового урожая.

— Нам нужно постоянно, ежедневно следить за посевами, — сказала Анжела, так как нужно уметь правильно выбрать время для рубки, когда содержание сахара в тростнике наивысшее, а возможность ущерба от урагана минимальная. Когда тростник начинает зацветать, над полями появляется лавандовый туман. Тогда… приходится начинать азартные игры с погодой!

Жану-Филиппу с трудом подчас удавалось не заснуть в седле. Из-за жары сахарный тростник стоял будто посыпанный белым золотом, ослепляя его словно засыпанные песком глаза. До него с трудом долетал монотонный голос матери.

— Видишь вон то поле, мы его будем рубить первым.

— Прекрасно, — прошептал он. Но когда он бросил на него взгляд, качающиеся зеленые и белесые стебли тростника танцевали у него перед глазами, рождая удивительные картины. Вот ему предлагают холодный напиток, к которому он жадно прильнул… вот он, обнаженный, ступает в холодную ванну… В ней лежит Мелодия, протягивая к нему свои белые с кремовым оттенком руки, а груди у нее словно два прекрасных, совершенных холмика.

— Тростник — дожделюбивая культура, — говорила ему мать, — ей постоянно требуется дождевая влага. Если дождя не выпадает, то нам приходится черпать воду из ручья.

"Да, да, все верно, — думал он, — но как мне хочется поскорее добраться до своей комнаты и рухнуть на кровать". Две холодные, проведенные в Париже зимы сделали его особенно уязвимым к тропическому солнцу, и провести на солнцепеке всего час для него было почти невыносимо.

Последний бал сезона давал отец Джеффри в Беллемонте, чтобы выполнить свои светские обязательства, связанные с возвращением сына. Мелодия с большим интересом разгуливала по комнате ее старинного дома, чувствуя себя там хозяйкой, перебирая в уме мебель своей матери и бабушки, которую она непременно водворит на свое место после того, как они с Джеффри поженятся.

Ночь была очень теплой. Только самые молодые гости танцевали. Те, кто постарше, сидели на галерее, попивали пунш и лениво беседовали о петушиных боях, жеребцах, парижской моде, о новой сахарной мельнице мадам маркизы, о цене на сахар. Чернокожие детишки старательно их обмахивали большими веерами.

В главной зале для бала не царило обычного веселья и повышенного настроения; атмосфера, казалось, была пропитана ленивой чувственностью.

— Нет, слишком жарко, трудно танцевать, — прошептала она, не оставляя своего желания сладостно млеть от приятных ощущений.

Вдруг ее кто-то грубо выхватил из объятий Жана-Филиппа. Она увидела разгневанное лицо Джеффри. — Черт бы тебя побрал, индеец из племени шони! — крикнул он сначала по-английски, потом повторил по-французски. — Не желаешь ли выйти, мне нужно с тобой поговорить! — Они отошли от нее.

От такой резкости у нее немного кружилась голова. Она пошла за ними к длинным открытым окнам и услыхала, как они обменялись колкими замечаниями. Потом, перемахнув через перила, они спрыгнули на траву. Она не смогла точно разобрать, что сказал Джеффри, так как его произнесенные тихим голосом слова растаяли где-то внизу. Но она видела, как Жан-Филипп замахнулся на него.

— Остановите их! — крикнула она. К перилам подскочило несколько человек. Один из слуг побежал вниз на лужайку. Из-за угла передней галереи появился Чарлз Арчер.

— Джентльмены! — строго сказал он.

Мелодия прокладывала себе локтями путь между подбежавшими к перилам гостями. С передней галереи она спустилась по лестнице на лужайку. Когда она подошла к ним, с ними рядом уже стоял слуга Арчера вместе с немногочисленными зрителями. Жан-Филипп с мрачным видом сказал:

— Мне кажется, тебе понадобится острая дамасская сабля гораздо раньше, чем я предполагал!

— Прекратите! — закричала Мелодия, встав между ними.

Джеффри побледнел. Посмотрев на взволнованное лицо Мелодии, он сказал:

— Нет, индеец. Я не стану вызывать тебя на дуэль. Мы слишком долго были друзьями.

Жан-Филипп бросил сначала взгляд на Мелодию, потом на Джеффри. Пережив несколько напряженных моментов, он расслабился.

— Да, ты прав. Сейчас слишком жарко, чтобы драться.

Засмеявшись, Джеффри протянул ему руку. Жан-Филипп ее пожал, а Мелодия рассмеялась вместе с окружившими двух молодых людей зрителями.

Вернувшись на галерею, они узнали, что кузина Анжела велела подать их карету. Она не смогла поговорить с Джеффри наедине, — она могла только ответить на тревогу и боль в его взгляде мягким пожатием своих пальцев, когда он взял ее за руку.

По дороге кузина Анжела спросила Жана-Филиппа:

— Почему вы подняли такой неприличный шум, можешь мне объяснить?

— Обычное недопонимание, маман.

Анжела больше ничего не сказала, но когда Жан-Филипп, оставив их, направился в свой холостяцкий дом, она поинтересовалась у Мелодии:

— Почему эта парочка поссорилась?

— Не знаю, кузина Анжела, — ответила она, но ей было не по себе.

— Ты кое-что должна знать, моя дорогая. Ваша троица — закадычные друзья, которых не разлить водой. Из-за чего же, по-твоему, они поссорились?

Мелодия печально покачала головой. Она знала только одно — та прекрасная близость, которая всех их связывала — нарушена, и теперь начиналось что-то совершенно другое для нее.

— Боже, вы с Жаном-Филиппом теперь взрослые люди. Тебе больше незачем чувствовать ответственность старшей сестры за его поступки. И еще одно! Ты зря настаиваешь на сохранении прежней детской, эгоистичной троицы. Это глупо.

Мелодия с изумлением взирала на нее. У нее покраснели щеки.

— Ответь мне, пожалуйста, на один-единственный вопрос. Ты на самом деле влюблена в Джеффри Арчера, Мелодия? Ты ведь так долго ждала его.

— Да, кузина Анжела.

— Ты в этом ему призналась?

— Да, призналась.

— Неудивительно, что он чувствует себя таким несчастным, — раздраженно сказала Анжела. — Может, ему надоело, что твой кузен постоянно волочится за вами, куда бы вы ни пошли. Хочу предложить тебе принять решение о дате вашей свадьбы и объявить о своей помолвке. Это не только дает Джеффри возможность проводить с тобой наедине столько времени, сколько ему нужно, но к тому же облегчит страдания нескольких девиц, ищущих неразделенного ни с кем внимания со стороны Жана-Филиппа. Разве я не права?

— Да, кузина Анжела, — согласилась с ней Мелодия, опустив глаза.

— Попроси Джеффри заглянуть ко мне.

В ту ночь Мелодия долго лежала с открытыми глазами под противомоскитной сеткой и наблюдала, как на стене играли причудливые блики от луны. Она не могла себе даже представить, что ревность сможет разрушить триаду. Мелодия отдавала себе отчет в том, что ей очень дорог Жан-Филипп, и Джеффри об этом было известно. "Кровь взывает к такой же крови", — поддразнивал он ее, когда заходил разговор об их способности общаться друг с другом, не прибегая к словам. Может, на самом деле все в позыве крови? В конце концов, их матери были двоюродными сестрами.

Но ревновал не только Джеффри. Она почувствовала странный укол, когда кузина Анжела упомянула о нескольких девицах, ищущих расположения Жана-Филиппа. "Беда в том, — думала она, ворочаясь в кровати на влажной простыне, — что я люблю и того, и другого". Естественное ли это явление — так глубоко любить своего кузена?

Она вспомнила, как Джеффри сказал ей, когда она призналась ему в том, что любит их обоих. "Надеюсь, что вторая любовь к кузену — это что-то совсем другое". Она помнила, как согласилась с ним. Но сегодня ночью, танцуя с Жаном-Филиппом, она чувствовала внутри такое же возбуждение, которое охватило ее, когда Джеффри нежно ее целовал.

Может, кузина Анжела права — ей пора выходить замуж.

Утро выдалось жарким и туманным, серые облака скапливались в небе со стороны Мексиканского залива, предвещая летнюю грозу. Анжела нервничала из-за погоды, опасаясь, как бы сильный ливень не повредил нежные ростки сахарного тростника.

Жан-Филипп проснулся с головной болью. Он также испытывал угрызения совести из-за того, что замахнулся на Джеффри накануне. Головная боль не унималась, а влажная жара еще больше давила на него. Он сожалел о ссоре, и ему было не по себе из-за того, что своей выходкой он расстроил Мелодию. Только они вдвоем во всем мире по-настоящему заботились о нем. Он также чувствовал себя виновным за эротический сон, в котором появилась Мелодия. Такое с ним случалось уже не впервые, и теперь, вспоминая последний вальс, который он танцевал с ней и который, вероятно, стал причиной его фантазии, Жан-Филипп подозревал, что Мелодии было известно, как действовали на него запах ее духов и тела, как будоражили охватившие его чувства.

Действительно ли он почувствовал ее взаимность? Скорее всего, да, так как даже Джеффри это понял. Дерьмо, как это он ухитрился так поступить по отношению к ней! Да и к Джеффри. Как он мог утратить самообладание? В ту ночь он решил один поехать в Новый Орлеан. Он слышал, что там можно найти вполне приличные казино. Может, ему повезет и он очутится на балу окторонок, представительниц смешанной расы, которые будут демонстрировать свои прелести в сопровождении своих мамаш. Мог ли он позволить себе обзавестись окторонкой-любовницей на те деньги, которые ему выдавала мать? Но потом он с сожалением вспомнил, что им, с Джеффри предстояло сопровождать мать с Мелодией в Орлеанский театр, где в тот вечер гастролировала заезжая певица.

Он почти не слышал разглагольствований Анжелы о сахарном тростнике, но когда она упомянула о вчерашней его ссоре, он сразу встрепенулся.

— Может, ты допускаешь ошибку, пытаясь оживить ваш тройственный союз, — упрекала его она. — Я знаю, что Мелодия в этом отношении весьма сентиментальна, но теперь это выглядит по-детски глупо. Джеффри не нуждается в твоей помощи, ухаживая за ней. Я уверена.

Во внезапно охватившей его ярости Жан-Филипп, стараясь сдержаться, пристально разглядывал султаны сахарного тростника, осыпающие пыльцой зеленые и золотистые побеги.

— Ты совершенно права, маман, — резко бросил он.

Она почувствовала его гнев, от чего ей стало неловко.

— Я возвращаюсь домой, — сказала она, резко повернув лошадь назад. — Может, ты доедешь до мельницы и посмотришь, как там идут дела? Там должен быть отец Батист со своей командой.

Молча пришпорив лошадь, он отъехал от нее.

Когда он жил во Франции, Жан-Батист стал патриархом невольничьего квартала, а его мать позаимствовала тот титул либо от старушки Мими, либо от Оюмы. Теперь, когда Оюма стал домашним секретарем и счетоводом поместья, он все больше раздражал Жана-Филиппа своей молчаливой уверенностью в себе. Через несколько минут он подъезжал к площадке, на которой после рубки тростника мулы вращали большой жернов. Совершая бесконечные круги, они разрубали на мелкие куски подаваемые к нему сахарные стебли. Из деревянных измельчителей сок направлялся в несколько железных чанов, висевших над пылающими кострами. Вскоре в них получалась сахарная патока, которая постепенно будет выкристаллизовываться в коричневый сахар. Отец Батист наблюдал за работой с полдюжины рабов, которые, обнаженные по пояс, возводили мельницу. Кирпичи изготовлялись на небольшом кирпичном заводике, расположенном неподалеку.

— Доброе утро, мики, — поздоровался отец Батист, дотрагиваясь рукой до своей фетровой шляпы, которую он не снимал ни при дожде, ни при ясной погоде.

Этот надсмотрщик, наполовину испанец, постепенно начинал походить на быка со своей седоватой головой, с небольшим горбом на спине от тяжелой работы. Оюма стоял рядом с ним.

Жан-Филипп кивнул, но заметил, что Оюма точно также безразлично ему кивнул. "Он считает себя белым", — сердито подумал про себя Жан-Филипп. В голове у него шумело. Жан-Филипп уже давно забыл, как сладковатый запах тростниковой патоки пропитывает всю эту местность из года в год.

Оюма знал Жана-Филиппа с детства и, конечно, знал его взрывной характер. Он равнодушно глядел на высокомерного и враждебно настроенного молодого человека, восседающего на своей откормленной лошади, сразу поняв, что тот взбешен. Оюма вспоминал о той беседе, которая состоялась у него с матерью сегодня утром на кухне. Мими уже знала во всех подробностях о произошедшей вчера ночью ссоре между двумя молодыми людьми. Ей об этом рассказала одна горничная, которая приехала в Беллемонт с мадам и мамзель. Ссору засвидетельствовали и музыканты, они еще долго ее обсуждали, когда закончили играть. Его мать была страшно расстроена этой неприятной историей.

Дурное настроение Жана-Филиппа передалось его лошади. Встав на задние ноги, она попятилась вбок. Отец Батист, испугавшись, отпрянул назад. У него с головы слетела шляпа. Оюма, выскочив вперед, схватил лошадь под уздцы.

— Ну-ка, поосторожней! — резко крикнул он. Остальные чернокожие рабы, побросав работу, дружно бросились назад.

— Ну-ка, осадите! — бросил Оюма Жану-Филиппу. — Вы слишком близко подъехали к рабочим.

— Я не привык исполнять приказы, — покраснел он от гнева. — Я сам приказываю!

— Да, мики, но если вы не можете сдержать лошадь, то не стоит опасно приближаться к месту работы, — мягко упрекнул его Оюма.

Его отеческий тон поразил Жана-Филиппа. Теряя самообладание, он в бешенстве заорал:

— Ну-ка отпусти узду, ты, чернокожий бастард! — Взмахнув кнутом, он хлестнул им по лицу Оюмы.

— Не сметь! — завопил, бросившись к ним, отец Батист. Жан-Филипп, увидев в красноватом тумане старика, бегущего ему навстречу, как разъяренный бык, подняв снова свой хлыст, сильно ударил старика по спине. Перепуганные рабочие громко и недовольно закричали. Вытянув руки и прикрывая ими лицо, Оюма прыгнул вперед, оттолкнув в сторону отца Батиста, встал между лошадью и стариком. Он попятился назад, когда Жан-Филипп, вне себя от гнева, обрушил ему на голову и на плечи град ударов. Напуганная лошадь гарцевала на месте. Он порвал ему рубашку на плечах и рассек во многих местах кожу.

Надсмотрщик, впав теперь в такой же гнев, как и Жан-Филипп, ревя, как бык, кинулся к голове лошади. Животное, издав дикий вопль, снова взмыло на дыбы, и Жану-Филиппу пришлось ухватиться двумя руками за поводья, чтобы она его не сбросила на землю. От неожиданности он выронил кнут, а лошадь что было мочи галопом понеслась к конюшне.

Оюма зашатался. Отец Батист попытался его поддержать… Потом он послал одного из рабочих за куском брезента, который можно было использовать в качестве носилок.

Когда Жан-Филипп наконец спрыгнул возле конюшни, то был уже спокоен, но весь дрожал. Он приказал грумам отвести в донник лошадь и насухо ее вытереть. Потом незаметно прокрался в свой холостяцкий дом. Там он налил себе вина и, быстро осушив стакан, упал на кровать. Он весь взмок от пота. "Мелодия… Мелодия…" — повторял он про себя.

 

18

Мелодии приснилось, что она слышит вопли Мими, и она проснулась. Был уже день. Но вопли раздались наяву, выражая испуг и горе. До нее доносились и другие голоса, и она услыхала быстрые шаги кузины Анжелы, когда Она вышла из своего кабинета. Выскользнув из кровати, Мелодия набросила на себя халат и босая выбежала на лестницу.

Вопли, которые теперь превратились в пронзительные горькие рыдания, раздавались в глубине дома. Она ясно слышала изумленный голос кузины Анжелы и глухое ворчание отца Батиста.

Мелодия выбежала на заднюю галерею. В комнату Оюмы, расположенной в кухонной пристройке, вошли двое полевых рабочих. Один из них нес окровавленную парусину. Они косо посмотрели на нее. Лица у них были мрачные и злые. В маленькой комнатке было полно народу. Мелодия заметила лежавшего на кровати Оюму. На лбу у него была глубокая рана. Мими вытирала текущую по лбу кровь, заливавшую ему глаза. Рубашка у него была вся изодрана, и на его плечах были видны кровоточащие раны.

— Кто это его так? — спросила кузина Анжела.

— Мики Жан-Филипп, — неохотно ответил отец Батист.

Мелодия раскрыла рот от удивления.

— Я пытался утихомирить его, мадам, но он замахнулся хлыстом и на меня. Тогда Оюма заступился за меня.

Мелодия не верила своим ушам. Неужели Жан-Филипп был способен на такой гнусный поступок? Как он мог отхлестать Оюму?

Губы у кузины Анжелы плотно сжались, но она, обращаясь к отцу Батисту, тихо сказала:

— Пошлите за Эме. Пусть принесет иголку — нужно наложить несколько швов.

— Слушаюсь, мадам. — Отец Батист вышел из комнаты, чтобы позвать жену одного из рабочих.

— Ну, а где же доктор Будэн? — инстинктивно вырвалось у Мелодии.

Анжела ответила:

— Доктор Бедэн не станет лечить ни одного из моих рабов. Мелодия, принеси сюда мою аптечку. Передай также Петре, что нам понадобится горячая вода и чистые тряпки.

На кухне Мелодия увидела всю покрытую потом Петру, которая уже нагревала воду. В кабинете Анжелы она взяла аптечку и со всех ног снова бросилась к кухонной пристройке.

— Спасибо, — сказала кузина Анжела. — Мелодия, пойди найди Жана-Филиппа и скажи ему, что я его жду в своем кабинете через полчаса.

Мелодия вышла и, сверкая голыми пятками, побежала по колкой траве к холостяцкому дому. На ее стук в дверь никто не ответил, и Мелодия сама открыла ее. В гостиной не было ни души.

— Жан-Филипп, ты где? — позвала она.

В комнате стояла мертвая тишина. Подойдя к двери его спальни, она толкнула ее. Он лежал ничком на кровати.

— Как ты посмел так поступить с Оюмой? — закричала она. — Ах, Жан-Филипп, как же ты мог?

Когда он сел на кровать, то она, увидев его грустное лицо, почувствовала, что ей жаль его. Было видно, что он явно недоволен своим поступком. Она подошла поближе к кровати, села рядом с ним. Обняв его, она принялась его успокаивать, как это она делала всегда, когда они были детьми.

Обвив ее руками за талию, положив голову ей на грудь, он жалостно застонал.

Так они сидели до того момента, когда она вдруг осознала, что у нее под халатиком фактически ничего нет. От теплоты его рук и крепкого прикосновения его щеки к ее груди она внутри почувствовала сильное желание…

Он резко убрал руки и, подняв голову, сказал:

— Боже мой, Мелодия, отправляйся в дом и надень что-нибудь на себя! Ты что, только встала с постели?

— Меня разбудили вопли Мими, — уже спокойно ответила она. — Меня за тобой послала кузина Анжела. Она требует, чтобы ты явился к ней в кабинет через полчаса.

— Боже мой! — произнес он.

Мелодия встала.

— Так ты пойдешь? — с тревогой в голосе спросила она.

— Чтобы устроить еще один скандал? Ладно, я пойду.

Она побежала через лужайку к дому, а из глаз ее лились слезы.

Полежав еще минут пятнадцать, Жан-Филипп встал и налил себе еще вина. Умывшись, он причесался. Он вошел к матери в кабинет и стал ее ждать. Вскоре она вошла с суровым выражением на лице. Казалось, вся она излучает энергию, но это была энергия охватившего ее гнева. "Ей сорок два года, но она еще сохранила следы былой красоты", — подумал рассеянно Жан-Филипп. Он знал, что весь приход считал ее женщиной эксцентричной и принимал ее на различных светских мероприятиях только потому, что она была богата. А сейчас она была вне себя.

Она глядела на него в упор.

— В "Колдовстве" рабов никто никогда не сек, — сказала она. — Мой отец этого не позволял, и я с этим никогда не смирюсь. Я хочу, чтобы ты это зарубил себе на носу, Жан-Филипп.

— Прости меня, маман, я вспылил.

Она несколько секунд не сводила с него глаз.

— Почему ты набросился на Оюму?

— Я на него не набрасывался. Он вызывающе вел себя!

— Известно ли тебе, что ему придется носить полученные шрамы до конца жизни при условии, если нам удастся избежать заражения крови, а если нет, то он может умереть. Разве ты забыл, что он, когда ты еще был ребенком, повсюду ходил за тобой, всячески оберегал тебя. Он просто обожал тебя! Боже мой, когда же ты наконец станешь настоящим мужчиной, способным сдерживать свои эмоции, будешь думать и о других людях, а не только о себе.

— А что ты скажешь о себе? — спросил он. — Отдаешь ли ты себе отчет в том, что такое для меня жить здесь, в поместье, на плантациях, которые по закону должны принадлежать мне, но всем по-прежнему заправляет моя мать, которая взяла все в свои руки, да еще и держит меня на коротком поводке! Как в таком случае ты рассчитываешь воспитать во мне настоящего мужчину?

Она посмотрела на него ничего не понимающим взглядом.

— Не хочешь ли ты сказать, что готов управлять "Колдовством", если ты даже не желаешь по утрам ехать со мной верхом для осмотра урожая на полях.

— Нет, маман, я не это хотел сказать. Я всегда ненавидел сахарный тростник, этих покрытых потом рабов, я ненавижу мух, которые роятся над измельченными стеблями, а запах патоки вызывает у меня приступы тошноты!

Его выпад был до жути похож на стычки ее с Филиппом, и она от неожиданности не знала, что ему возразить.

— Что же ты хочешь?

— Я хочу только сказать, маман, что мне надоело постоянно чувствовать себя под твоей пятой. Ты, конечно, меня не притесняешь, не стремишься раздавить, но ты меня держишь в таких ежовых рукавицах, что я не могу сделать лишнего шага! Нет, больше этого не будет!

Анжела с побледневшим лицом медленно опустилась на стул.

— Тебе лучше послать записку в Беллемонт, чтобы месье Арчер сопровождал тебя в театр сегодня вечером. Там будет и Джеффри, не так ли? А я уезжаю в Новый Орлеан, — подчеркнуто добавил он, — и не знаю, когда вернусь.

Он вышел из кабинета, оставив ее одну. Она, почти в шоке, смотрела ему в спину. Через несколько секунд ее сознание снова включилось в работу. Известие об избиении Оюмы очень быстро распространилось, как вниз, так и вверх по реке, — она это твердо знала.

Если она сегодня вечером не появится в театре с Мелодией, то эта история будет наверняка раздута до неузнаваемости. Оюму могли обвинить в том, что он вынашивал планы всех убить их или изнасиловать Мелодию, или что-либо подобное. Взяв лист бумаги, она написала на нем: "Дорогой Чарлз, мне нужна твоя помощь!"

Сделав паузу, она удивилась, как непосредственно она обращается за помощью к Чарлзу Арчеру. Теперь она уже не была столь уверена в своей правоте, когда отказала ему выйти за него замуж. Может, это было бы лучше для Жана-Филиппа? В то же время она чувствовала, что не может открыть тайну Жана-Филиппа, и не могла, не раскрыв ее, выйти за Чарлза. Если бы он стал отчимом Жана-Филиппа… Но теперь уже было поздно идти на попятный.

Цокот копыт за окном отвлек ее от действующих ей на нервы воспоминаний. Она увидела, как Жан-Филипп, проскакав перед фасадом дома на новой гнедой кобыле, направил лошадь на дорожку, ведущую к дороге вдоль ручья. Она все еще была полна воспоминаний о его отце, — это была одна из главных причин, почему она не вышла замуж за Чарлза. К Жану-Филиппу она испытывала двойственное чувство — иногда это была не любовь, не ненависть, но какая-то взрывчатая смесь из того и другого.

Снова взяв перо, она приписала:

"Прежде всего мне необходим сопровождающий для посещения сегодня вечером театра. Я была бы так благодарна вам с Джеффри, если бы вы сегодня заехали за мной".

Такие слова наверняка могли заинтриговать Чарлза, возбудить его любопытство и, если у него не назначено на сегодня другое свидание, он непременно приедет. Она позвонила Мухе и передала ему записочку в Беллемонт, а потом вернулась к Оюме.

Мими дала ему настойки опиума, и он крепко спал.

— У него нет температуры? — спросила Анжела.

— Еще пока рано говорить об этом. — Мими уже немного успокоилась, но слезы все еще стояли в ее глазах. Разные мысли все еще донимали ее:

"Минетт убежала — и вот теперь еще это. И это сотворил мой собственный внук и ваш мики — это сделал! Ах, мики, мики, разве вы никогда не вспоминали тех долгих ночей там, между голубоватыми горами и жемчужного цвета морем, когда вы тихо-тихо укладывали меня к себе в кровать, а я была так напугана, слушая музыку дождевых капель, весело падающих на листья бананового дерева, росшего за окном. Вам никогда не приходилось думать, к чему это приведет? Моего красавца-первенца избил хлыстом сидящий на лошади человек, словно безголовый возница, погоняющий кнутом свою лошадь?"

Она подняла печальные глаза на Анжелу, когда та, склонившись над ней, обняла ее за широкие плечи, плечи, на которых она так часто, приклонив голову, искала успокоения. Она вдыхала ностальгический запах накрахмаленного чистого хлопка и влажной темной кожи.

— Как мне жаль, что все так вышло, Мими! — прошептала Анжела. — Как мне жаль!

Когда Анжела выпустила ее из объятий, Мими носовым платком стала вытирать пот со лба Оюмы.

В Орлеанском театре в ложе Анжелы стояли черные кресла, — так чтобы можно было и себя показать, и на других поглядеть. Мелодия с Анжелой заняли два в первом ряду, чтобы получше видели их наряды. Джеффри с отцом расположились сзади них.

— Ничего не говори о том, что сегодня случилось, — проинструктировала Мелодию Анжела. — Нам нужно соблюсти внешние приличия, чтобы избежать сплетен.

Но Джеффри им провести не удалось.

— А где Жан-Филипп? — сразу поинтересовался он.

Мелодия колебалась, не зная, что ответить, и Анжела взяла инициативу на себя:

— Он уехал сегодня в Новый Орлеан.

— Значит, мы увидимся с ним в театре?! — Это было скорее утверждение, чем вопрос.

— Вероятно, — сказала Анжела. Больше об отсутствии Жана-Филиппа они не говорили.

Джеффри, внимательно рассматривая партер, прошептал ей на ухо:

— А вот явился и Жан-Филипп!

Мелодия тоже увидела его. Жан-Филипп был с каким-то мужчиной, и оба они оказывали знаки внимания девушке-креолке, которую Мелодия знала по монастырю, — тогда это был еще совсем ребенок! Она чинно сидела рядом со своей дуэньей. Мелодия заметила, как девушка покраснела, когда Жан-Филипп поцеловал ей руку.

Несколько знакомых месье Арчера, остановившись возле их ложи, непринужденно болтали с ней и Анжелой. Вдруг Джеффри прошептал ей:

— Что с тобой, Мелодия? За все это время, когда я появился в театре, ты не спускаешь глаз с Жана-Филиппа.

— Ах, Джеффри, он такой несчастный! — вздохнула она.

— Отчего же? Он снова поссорился с матерью?

— Т-ц… — шикнула она.

Занавес раздвинулся, и они увидели на сцене весьма пухленькую американку с белокурыми волосами. Позади нее за фортепиано сел бледный молодой человек. Концерт начался.

Во время антракта Мелодия вновь увидела Жана-Филиппа, но он не подошел к их ложе. На это, конечно, прежде никто не обратил бы особого внимания, но теперь ведь произошла ссора на балу у Арчеров, которую видели многие и, несомненно, еще продолжали живо обсуждать ее. Когда концерт закончился, Мелодия не могла вспоминать ни одну из исполненных песен. Она знала, что ее рассеянность весьма беспокоит Джеффри. Выйдя из театра, они долго стояли на ступеньках подъезда, так как кареты слишком медленно подкатывали одна за другой за своими хозяевами.

— Намерен ли Жан-Филипп возвращаться в "Колдовство" вместе с нами? — словно невзначай спросил месье Арчер.

— Он взял мою гнедую кобылу и поедет верхом, — ответила Анжела, — и больше к этой теме они не возвращались.

Когда подъехала их карета, месье Арчер помог взойти в салон Анжеле и Мелодии. Они с Джеффри устроились на сиденье напротив. Всю долгую дорогу домой Анжела обсуждала с месье Арчером певицу — ее репертуар и ее голос, который им показался весьма слабым. Мелодия хранила молчание. Джеффри всю дорогу не спускал с нее глаз, а на душе у него было неспокойно.

По приезде Джеффри первым вышел из кареты и проводил их по ступенькам крыльца к двери, которую тут же открыл Муха. Мелодия заметила, какими взглядами обменялись Анжела с лакеем, — ему явно был задан молчаливый вопрос о состоянии Оюмы, и она, несомненно, получила от него скорее всего удовлетворительный ответ.

Мелодия мучилась. Он, конечно, обнял бы ее, но Муха упорно держал перед ней открытой дверь, делая вид, что не следит за парочкой.

Мелодия видела любовь и беспокойство в его голубых глазах, когда он взял ее руку и поднес к губам.

— Да, Джеффри, дорогой. Я назначу дату нашей свадьбы, — тихо сказала она ему. — Я бы это сделала уже сегодня, но у нас сегодня несчастливый вечер…

— Можно мне прийти завтра вечером? — спросил он ее.

Мелодия кивнула, прошептав:

— Я пошлю тебе записочку.

Он, улыбнувшись, поклонился, потом быстро сбежал по ступенькам к карете, где его терпеливо ожидал отец.

Мелодия не спала до рассвета, прислушиваясь к топоту копыт гнедой кобылы по дорожке к дому, но… было тихо. Жан-Филипп не вернулся.

После своей обычной утренней прогулки верхом Анжела зашла в кухонную пристройку и увидела, что Мими по-прежнему сидит у кровати Оюмы. Когда Мими, заметив у нее в руке хлыст, бросила на нее выразительный взгляд, Анжела, вспыхнув от гнева, сразу же заложила его за спину.

Оюма спал.

— У него температура?

— Нет, по-моему, он выздоравливает. — Под глазами Мими появились темные круги, а ее обычно темно-красные губы стали серыми.

— Ты так и не спала, Мими? Тебе нужно отдохнуть. Я пошлю за Эме. Она посидит с ним несколько часов, а ты в это время поспишь.

— Да, пошлите за Эме, — согласилась с ней Мими, вставая на ноги как глубокая старушка. — Но мне все равно не уснуть, пока мы не поговорим.

Анжела только удивилась, — ну какой толк сейчас в разговорах?

— Мими, ведь я тебе говорила, что мне жаль, очень жаль…

Бросив взгляд на дверь, Мими сказала:

— С глазу на глаз.

— Хорошо, у меня в кабинете.

Выйдя из комнаты, она распорядилась послать кого-нибудь из детишек за Эме, чтобы она пришла и посидела несколько часиков с Оюмой и дала бы возможность Мими немного отдохнуть и отвлечься от своего горя. Войдя в дом, Анжела сразу же пошла в кабинет. Через несколько минут туда вошла Мими, плотно прикрыв за собой дверь. Еще раз удивившись ее вытянутому, изможденному лицу, она предложила ей сесть.

Мими прижала руки к груди, словно обращаясь к ней с мольбой. Ее карие глаза прямо смотрели в глаза Анжелы, в них чувствовалось неизбывное желание знать всю правду.

Анжела отлично поняла, что лгать бесполезно.

— Скажите, Жан-Филипп — это мой внук? Да или нет? Его родила Минетт?

— Как и когда ты об этом узнала, Мими?

— Кажется, тогда, когда вы отправили Жана-Филиппа в Париж. Вы так нервничали, когда я обратилась к вам с просьбой помочь мне отыскать Минетт. Да, думаю, что в тот момент мне стало все ясно.

— Мне нужно было доказать себе, что ты рано или поздно об этом узнаешь. — Анжела, словно фаталист, ожидала, что ей скажет после этого Мими, отлично понимая, что события выходят из-под ее контроля, но была уверена, что Мими ради будущего Жана-Филиппа станет заговорщицей, ее соучастницей.

Но ответ Мими весьма ее удивил:

— Выходит, ваш муж соблазнил мою Минетт? — тяжело вздыхая, сказала она. — В ту ночь, когда ливень помешал мики уехать и он оказался в ловушке, я видела, как маркиз отнес вас на руках в спальню. А мамзель Клотильда все еще думала, что он на ней женится. Мы все так считали — мики Этьен и мадам тоже. Она была беременна, несчастный ребенок.

Анжеле вдруг показалось, что кто-то в это мгновение нанес ей сильнейший удар в солнечное сплетение. Когда она вновь обрела дар речи, то гневно воскликнула:

— Нет, ты лжешь!

— Нет, девочка моя, — печально настаивала на своем Мими. — Я никогда вам не лгала.

"Выходит, она уже была беременна Мелодией, когда встретилась с Эктором?"

— О, Боже праведный, такое просто невозможно! Но если это было на самом деле так… как же, вероятно, она страдала в ту роковую весну! Воспоминания нахлынули на нее, а их воспоминания она ох как хотела забыть навсегда: Клотильду, когда она, завернув за угол дома, увидела, как Филипп целовал ее возле конюшни, визит к ней дядюшки Этьена, который, сообщив ей о матримониальных планах Клотильды, неожиданно задал ей вопрос: "Ну, а ты решила наконец выйти замуж, как все остальные?" И она вспомнила, как отказалась это сделать.

— Не хочешь ли ты сказать, что об этом знали все вокруг, кроме меня? Знали ли об этом мои дядюшка и тетушка?

— Не думаю, — ответила Мими. Но мики Эктор знал. Почему в таком случае они так торопились со свадьбой? Чтобы она поскорее могла уехать с ним. Для чего увозить ребенка в такую даль?

— Нет, Мими, это лишь твои догадки!

— Кроме того, об этом, конечно, знала ее горничная.

— Насколько я понимаю, она тебе об этом сказала? — саркастически заметила Анжела.

— У меня глаза не на лбу, — уклончиво ответила Мими, и Анжела сразу поняла, что через возникшую преграду на пути к полной истине ей не перейти.

Она собрала все свое мужество перед этой чернокожей женщиной, которой она доверяла на протяжении стольких лет.

— Значит, ты хочешь уверить меня, что мамзель Мелодия — ребенок моего мужа?

— Точно так же, как и Жан-Филипп мой внук, — горько сказала Мими. — Разве вы, внимательно посмотрев на них, не замечаете, как они оба разительно похожи на него? Вы только взгляните на их глаза! И когда я поняла, что здесь происходит, я решила, что должна с вами поговорить.

— Ну, и что же здесь происходит, — холодно осведомилась Анжела. — О чем ты говоришь?

— Все происходит у вас под самым носом, и вы все же ничего не замечаете? Получается, что он не ваш сын. Я вижу, как он несчастен. Вы хотите узнать, почему он избил Оюму? Потому что он настолько несчастен, что способен поступить так с кем угодно. Хочу вам сказать еще одно. Если мамзель намеревается выйти замуж за мики Джеффри, то она должна это сделать немедленно.

— Не суй нос не в свои дела, — сердито оборвала ее Анжела.

— Я говорю только тогда, когда в этом возникает необходимость.

— Мне кажется, у тебя кружится голова от недосыпания. Ступай. Ложись в кровать и немного отдохни.

— Да, я иду, — с чувством собственного достоинства произнесла Мими.

Встав со стула, Анжела принялась ходить взад и вперед по кабинету, пытаясь унять волнение. Ей казалось, что где-то внутри нее прорвало плотину, и все события прошлого, которые скрывались до поры до времени в темных уголках ее сознания, вдруг вырвались наружу. Пытаясь что-то им противопоставить, оказать им сопротивление, она мысленно переносилась свою молодость, видела себя своевольной женщиной, которая упорно противилась браку, так как не выносила даже и мысли о подчинении кому бы то ни было, как это произошло с ее больной матерью; и все это продолжалось до тех пор, пока она сама не угодила в тенета страсти, из которых не могла выбраться, даже ради Клотильды, которую так любила, даже призывая на выручку здравый смысл… После того, как Филипп сумел заставить полюбить его, все остальное для нее утратило всякое значение.

Почему же он соблазнил ее? Если верить его словам, то он сделал это потому, что был не в силах оказывать сопротивление женщине, которая была так несчастна из-за того, что никто ее не любил. Он по сути дела никогда не был верным, ни Клотильде, которая ему так верила, ни ей самой, ни даже императору, которого он забрасывал просьбами о возвращении утраченных земель. "Но он любил меня. Он искренне меня любил" Только одних воспоминаний о нем было достаточно, чтобы снова ее соблазнить.

Ну, а Минетт… Выходит, она была его ночью, а она — днем?!

Анжела остановилась из-за охватившего ее приступа бешенства. Но за этой мыслью следовала другая, более рациональная, хотя и более угнетающая. Если Мими сообщила ей правду, то Мелодия с Жаном-Филиппом находятся в таких родственных отношениях, как и она с Мими. Даже еще более тесных, так как они родились от одного отца! Она ни на минуту не верила домыслам Мими, но и он, и она имели право обо всем знать.

Существовал только один человек, которому она могла рассказать об этом, — дядюшка Этьен. Она, конечно, идет на риск и может своими признаниями причинить ему боль, если только он уже не знал об этом раньше. Только ради ребенка Клотильды и этого мальчика, которого она называет своим сыном, она должна выведать всю правду. Дернув за ленту звонка, она вышла в холл. Когда на ее зов явился Лоти, она приказала ему приготовить экипаж.

— Я еду в город. Передай Петре, что я вернусь к обеду.

Мелодия проснулась поздно. Ей хотелось знать, вернулся ли Жан-Филипп в "Колдовство". Надев халат и бегом спустившись по лестнице, она направилась к комнате Оюмы. Дверь была открыта, и Мими сидела рядом с ним. Он сидел на своем тюфяке и выглядел вполне здоровым, если не считать множества повязок из бинтов. Увидев ее, они оба улыбнулись.

— Мне очень приятно, что тебе лучше, Оюма.

— Я не так уж сильно пострадал. Завтра я снова начну работать с расчетными книгами, мадам.

— Ничего подобного! — фыркнула Мими, но Оюма только рассмеялся, а Мелодия была уверена, что он так и поступит.

Выйдя из пристройки, она на галерее встретила Муху и спросила, встал ли месье.

— Он пока меня не вызывал, мамзель.

— Отнесите ему завтрак, я сейчас приду туда вслед за вами, — приказала она. — Мне нужно с ним поговорить.

Муха колебался, не зная, что предпринять.

— Он очень рассердится, мамзель. Мики вернулся домой очень поздно.

— Не боишься ли ты, что он и тебя изобьет? — сердито бросила она. — Ступай и делай, что тебе валят. Немедленно!

— Слушаюсь, мамзель.

В ожидании она сидела на галерее, потягивая из чашечки кофе. Заметив, что слуга возвращается с пустым подносом, она спустилась по лестнице и пошла через лужайку к холостяцкому дому. Дверь была заперта. Когда она постучала, Жан-Филипп хмуро отозвался:

— Ну, чего еще?

Мелодия вошла. Он сидел в халате за маленьким столиком, за которым, вероятно, всегда пил утренний кофе.

— Ты рано встала сегодня, дорогая кузина. Маман снова послала тебя ко мне?

— Нет.

Он как-то загадочно, прищурив глаза, разглядывал ее.

— Ты пришла, чтобы ругать меня или утешить?

— Жан-Филипп, не пытайся издеваться надо мной, я все равно не уйду отсюда, — умоляюще потребовала она.

— Я не намерен больше об этом разговаривать, Мелодия.

— А я просто не могу ничего понять! Разве ты забыл, что Оюма всегда сопровождал тебя на рыбалку, что он однажды спас мне жизнь, когда я нечаянно наступила на змею у ручья, что он делал нам из камыша свистульки, учил нас, как нужно удерживать ровно весло в пироге. Ах, Жан-Филипп, ну как ты мог?

— Мне очень жаль, — процедил он сквозь зубы.

— Разве хорошо бить раба, будучи уверенным, что он тебе ответит не той же монетой? Избить хлыстом Оюму, этого самого доброго и милого человека у нас в поместье, того, кого ценит больше других твоя мать. Ведь он со своей матерью почти члены нашей семьи! Мими так страдает. Она вчера весь вечер просидела у его кровати, возможно, даже и ночь. Мими и сейчас не отходит от него.

— Прекрати, Мелодия!

— Я еще не кончила! Жан-Филипп, ты должен извиниться перед Оюмой и Мими. Ведь ты вчера извинился перед своей матерью? — спросила она.

— Я сделал гораздо больше — объявил о своей независимости.

— Что ты сделал?

— Я намерен выползти из-под ее пяты, дорогая Мелодия. Я объяснил ей, что больше не намерен быть ее оловянным солдатиком.

— Ты даже не навестил Оюму.

— Мелодия, не кажется ли тебе, что ты слишком много болтаешь? — с раздражением сказал он.

— А эта ужасная открытая рана у него на лбу! Теперь у него будет большой шрам.

— Мелодия, я еще раз предупреждаю тебя, — угрожающе сказал он.

— Но у него может быть заражение. Кузина Анжела утверждает, что существует опасность…

— Да прекратишь ты тарахтеть!..

— Он может умереть, Жан-Филипп.

— Нет, это уже невыносимо…

Она говорила еще быстрее:

— Почему ты так быстро уехал вчера вечером?

— Я хочу поцеловать тебя…

Она прижалась спиной к закрытой двери, а он стоял совсем рядом, его блестящие темные глаза горели от охватившей его страсти; его тело, приятный запах кожи и дорогого мыла привел ее в состояние сладостного томления. У нее в ушах вновь зазвучал тот вальс на балу в Беллемонте. Она не могла оторвать глаз от его красивых губ.

— Это скверно, скверно… Жан-Филипп, если можешь, то не целуй меня… — Но, несмотря на это, она чувствовала, как горит у нее лицо от желания прикоснуться к его губам.

 

19

Карета Анжелы въехала на узкие, мощенные булыжником улицы города в самый жаркий час самого жаркого месяца в году. Лишь в середине октября прохладные ветры остудят теплые воды Мексиканского залива.

На балконах, на которых обычно после заката солнца сидели и обменивались сплетнями креолы, никого не было. На скамеечках, возле домов, сидели в основном слуги.

Вытерев со лба пот носовым платком, Анжела принялась размышлять, где же ей отыскать дядюшку Этьена. Конечно, его сейчас не было в его маленьком душном домике. На перекрестке узкой улочки возвышалось трехэтажное здание с двумя рядами галерей. Анжела опять села в карету и указала Жюлю на украшенную гербом дверь с вывеской: "Торговая биржа".

— Пойди туда и сообщи месье Этьену, что мне нужно с ним поговорить.

Через несколько минут из дверей выплыл дядюшка Этьен. Он еще больше раздобрел после отъезда из Беллемонта, но все еще оставался импозантным мужчиной.

Перейдя через тротуар, он, забравшись к ней в карету, уселся рядом.

— Ах, моя дорогая Анжела, — сказал он, и от него потянуло резким запахом спиртного. — Как тебе удается так хорошо выглядеть в такую жару?

— Я не употребляю виски, дорогой дядюшка.

— Но только с его помощью я и способен выносить такую жару. Что привело тебя сюда?

— Я приехала, чтобы пригласить вас пообедать вместе со мной. Вы сейчас свободны?

— Моя дорогая, для тебя я всегда свободен.

— Вот и хорошо. — Не закрывая дверцы, она крикнула Жюлю: — Отвези нас в "Ласковый теленок", — приказала она ему.

"Ласковый теленок" был рестораном с номерами для путешественников на углу улицы Святого Петра и Шартр, прямо напротив старой городской управы, бывшей когда-то резиденцией покойного барона Понтальба. Они поднялись по лестнице в зал ресторана. Метрдотель, который был знаком с ними обоими, проводил их к накрытому свежей скатертью столику и, щелкнув пальцами, позвал официанта. Дядюшка заказал две куропатки и вина к ним. Осведомившись, как поживают Мелодия и Жан-Филипп, он сказал:

— Тебя привело ко мне в такой жаркий день какое-то весьма важное дело, не так ли?

— Дело касается одной старинной сплетни, которую постоянно повторяет Мими. Но прежде я должна вам рассказать о том, что произошло вчера в "Колдовстве". — Она рассказала все, что ей было известно об избиении Оюмы Жаном-Филиппом, и поняла, что он очень удивился.

— У этого Жана-Филиппа не такой уж уживчивый характер, не правда ли? Оюма сильно пострадал?

— На лице у него останутся шрамы, но, кажется, все обошлось. Он крепкий парнишка, и Мими делает все возможное, чтобы не допустить заражения. Однажды она явилась ко мне с этой басней по поводу Мелодии…

— Какой басней? — спросил дядюшка Этьен.

Анжела старалась выбирать более подходящие слова, но это у нее плохо получалось. В конце концов она решительно выпалила:

— Дядюшка, у вас никогда не вызывало подозрения… что Мелодия родилась слишком рано?

К ее великому огорчению, он отвел от нее взгляд. Подозвав официанта, он раздраженно проговорил:

— Где наше вино? Прошу вас немедленно его принести!

— Сию минуту, месье.

Когда официант удалился, он сказал:

— Почему я должен об этом думать? Когда родилась Мелодия, Клотильда жила в Филадельфии. — Он все еще отводил глаза от Анжелы, и сердце у нее оборвалось. — Когда ее привезли к нам, она была ребенок как ребенок. Твоя тетка Астрид, она… — Он осекся, но потом возмущенно спросил: — Почему ты меня об этом спрашиваешь?

Официант вернулся с бутылкой вина и двумя фужерами. Они молча разлили вино. Когда он отошел от стола, она сказала:

— Мими утверждает, что Филипп был отцом Мелодии.

Дядюшка поднял свой фужер и поднес его к губам:

— Мими за это нужно выпороть, — угрожающе зашипел он. — Я никогда не хотел, чтобы ты узнала об этой сплетне.

— Какой?

— Ну, слушай. Клотильда ничего нам не сказала ну… знаешь, Астрид всегда пыталась сложить два и два, и иногда в результате у нее выходило пять.

Официант принес им куропатки, прекрасно зажаренные с овощами.

— Рекомендую, месье, вот эту приправу, — сказал он, ставя на стол соусницу.

Этьен кивнул, и они продолжали сидеть молча. Наконец он сказал:

— Ты ведь не была с ним счастлива, а?

— Какое-то время я была не небесах. — Анжела, взяв вилку, начала чертить ею круги на скатерти. — Но потом… я вам кое-что еще не сказала, Жан-Филипп — не мой сын. Его мать… — Она сглотнула слюну, пытаясь не говорить того, чего она поклялась никогда не произносить вслух. Но соблазн рассказать обо всем был слишком велик. — Его мать — Минетт, — прошептала она. — Вы помните…

— Мин… — Заставив себя не выкрикнуть громко это имя, он торопливо схватил фужер и, поднеся его ко рту, большими глотками жадно осушил его. Дядюшка Этьен удивленно уставился на Анжелу и ядовито прошипел.

— Если бы я смог выкопать маркиза из могилы и убить его, я бы, не задумываясь, это сделал! Каналья!

— Значит, то, что сказала Мими, правда?

Он посмотрел на нее и только повторил:

— Каналья!

Анжеле теперь казалось, что нужно было настоять на встрече с дядюшкой в его небольшой конторке в "Понтальба билдинг". Она покачивала головой, пытаясь перебороть слезы.

— Вы способны убить Филиппа, вы говорите, что Мими нужно выпороть за ее сплетни, но что вы скажете по поводу моей собственной семьи? Что, например, вы можете сказать о моем отце? Ведь он был вашим братом, дядюшка Этьен, но вы никогда не угрожали отхлестать его кнутом и никогда не обзывали мерзкими словами. А что по поводу моей матери… — Она осеклась. — На протяжении долгих лет я притворялась, что мне неизвестно, что даже до смерти моей матери Мими значила для него куда больше. Или что у меня есть единокровные брат и сестра… Я всегда любила Мими. Она для меня была кем-то гораздо большим, чем собственная мать… но что мой отец отдавал предпочтение ее детям, а не мне, его законному ребенку, — это уж слишком!

— Что ты выдумываешь? — спросил дядя. Ему стало явно не по себе от сказанного Анжелой. — Все это лишь игра твоего воображения! — Разве не тебе оставил твой отец поместье "Колдовство"? Разве не он научил тебя работать на плантации? Само собой разумеется, он любил тебя! Как любил он и твою мать…

Анжеле стоило большого труда сохранять самообладание.

"В таком случае — почему, почему?"

Дядюшка Этьен выглядел ужасно несчастным. Подняв фужер, он пристально изучал рубиновый цвет вина и наконец сказал:

— Ты была тогда слишком юной, чтобы понять тот ужас, который нам пришлось пережить, дорогая Анжела. Нам с твоим отцом удалось избежать гильотины во Франции, но лишь для того, чтобы столкнуться с тем же в Санто-Доминго. Во Франции у нас было все, но нам пришлось все бросить, захватив с собой лишь драгоценности наших жен, — кроме того, нам постоянно угрожали эти дикари. Ты, вероятно, мало помнишь об этом времени, но, скорее всего постоянная напряженность и страхи, пережитые в том доме, сказались и на тебе… Мими спасла нас, в противном случае, нас либо прикончили бы, либо сожгли бы заживо…

Анжела мгновенно вспомнила: низко кланяющиеся кокосовые пальмы на фоне оранжевого неба, невероятную красоту уходящего в даль пейзажа, их суденышко, бесшумно преодолевавшее рифы… Она держала на руках Клотильду, прижавшись к Мими, которая качала маленького Оюму. Все они дрожали от обволокшей все судно ауры и неизбежного, рокового фатума.

— У твоей матери не хватило сил, чтобы выдержать такое жестокое испытание. Что касается твоего отца, то он был не первым мужчиной, получившим сладкое забвение в объятиях запретной для него женщины, сильной, волевой женщины, которая его очень любила. А я не первый, который ищет этого в бутылке, — Сказав это, он опорожнил фужер. — Может, пойдем? — предложил он.

Когда они шли к выходу мимо метрдотеля, тот рассыпался в любезностях и несколько раз поклонился им. Потом торопливо зашагал к столику, на котором они оставили нетронутую еду. Покачав головой, он тяжело вздохнул. Каких чудесных куропаток придется выбросить в мусорное ведро.

Поцелуй Жана-Филиппа все изменил. Мелодия влюбленно смотрела в его темные глаза, безрассудно позволяя сладкому возбуждению охватить все ее существо. Оно уже было ей знакомо. Жан-Филипп всегда был отчаянным парнишкой, он был заводилой всех их отчаянных подвигов, и ей с Джеффри приходилось постоянно удерживать его от безумных фантазий, вовремя его останавливать. Вчера весь вечер он был один, с ним не было ни ее, ни Джеффри, и поэтому, проявив свой необузданный нрав, он перешел границы пристойного, по ее мнению, поведения. Джеффри и сейчас не было рядом, когда она, прислонившись спиной к двери, чувствуя, как горят у нее губы от внезапного долгого поцелуя Жана-Филиппа, никак не могла прийти в себя.

Когда он заговорил с ней, его губы были так близко от ее лица, что она чувствовала его дыхание:

— Ты просила меня дать ответы на твои вопросы, Мелодия. Могу дать только один — я люблю тебя. Мне кажется, что я всегда тебя любил. Я знаю, что не смогу прожить больше ни дня без тебя. Мелодия, дорогая, дорогая…

Она не знала, как ей реагировать на его признание в любви, но Мелодия вдруг подумала о том, что их любовь может стать лишь плотской. Она знала, что это невозможно, но так хотела все время быть рядом, прижиматься к нему, и ее желание было непреодолимым.

Губы его вновь прикоснулись к ее губам, — искушающе, дразняще. Его поцелуй был таким страстным, что она совсем потеряла голову.

Внезапно ее охватила паника, и она пыталась произнести слово "нет!", но было уже поздно. Этот "запрет" превратился в страстный стон, а ее губы еще сильнее прижались к его губам в ответном поцелуе. Он обнял ее стройную фигуру и так крепко прижал к себе, что сладостная судорога пронзила ее трепетные груди. Оки мучительно хотели его прикосновений. Мелодия все крепче прижимала его к себе. Их жадные поцелуи становились все лихорадочнее, тела их, казалось, вот-вот растворятся друг в друге, и каждый из них стремился освободиться от стесняющей их движения одежды.

Через несколько минут, сбросив их, они уже лежали на кровати, и Мелодия испытывала потрясающе восхитительное удовольствие от его объятий. Лаская друг друга, они сладко постанывали. Теперь она поняла, что такое физическая близость, о которой она мечтала.

Когда соитие наконец произошло, то ничего невообразимого в этом не было, а было то, к чему она так страстно стремилась, и испытанная ею при этом боль не шла ни в какое сравнение с невыразимым удовольствием, которое Мелодия получала от ощущения его внутри себя, от добровольного физического соединения с ним, — символа их близости. Потом он еще долго пребывал внутри нее. Когда наконец их тела разомкнулись, он, наклонившись над ней, нежно откидывал пряди волос с ее влажного лба.

— Теперь ты моя, Мелодия. Я никогда не отпущу тебя, — сказал он, отчетливо произнося каждое слово. — Мы поженимся…

Но в эту минуту они вернулись к реальности. Вместе с ней пришло и отчаяние.

— Поженимся, Жан-Филипп? Да мы ведь троюродные брат и сестра. Кто же это позволит?

— Неужели? — спросил он. — Может быть, но я этому не верю.

Она уставилась на него, не в силах сдержать своего изумления.

— О чем ты говоришь? Так оно и есть!

— Если это так, то мы с тобой убежим, отправимся на Барбадос и примкнем к пиратам.

— Жан-Филипп, будь благоразумным!

Он рассмеялся.

— Нет, любовь моя, все будет по-другому. Я давно уже подозревал, что меня усыновили. Теперь я намерен пойти к матери и заставить ее рассказать мне всю правду.

— Усыновили? Жан-Филипп, какой же ты мечтатель! Все в один голос говорят, как ты похож на своего отца.

— Я, конечно, его сын. Но, может, не ее. Поняла, в чем тут дело? Только этим можно объяснить перемены в ее поведении по отношению ко мне, — то изнуряющая жара, то ледяной холод. Вероятно, я — незаконнорожденный сын, которого отец привез в ее дом и заставил принять меня как своего родного ребенка. И теперь она притворяется, что это так и есть на самом деле. Ты знаешь, Мелодия, как часто мне приходилось чувствовать изнанку такой материнской любви, — она же меня ненавидит!

— Нет, в этом ты ошибаешься, Жан-Филипп. Она любит тебя, я знаю.

— Мне нужна от нее только правда. Если я не член семьи Роже, то ничто не в силах разъединить нас. Но если мои подозрения оправдаются, то я не смогу унаследовать "Колдовство". Мне нужно знать, смогу ли содержать свою будущую жену.

Она хотела сказать: "Мы можем постоянно жить в Беллемонте", — но сразу же передумала. Тогда придется выдворить оттуда Джеффри с отцом? Неожиданно она пришла в ужас, осознав, какие будут последствия того, что произошло.

— Но мне казалось, что ты не хочешь быть плантатором.

— Дорогая, если я на тебе женюсь, то стану самым лучшим плантатором, возделывающим сахарный тростник в штате Луизиана.

Она неуверенно рассмеялась.

— Когда ты поговоришь с ней?

— Как только проснется — у нее краткий послеобеденный сон. Это наилучшее время для важного разговора. Тогда ты ко мне придешь?

Она кивнула, но он, не удовлетворенный таким ответом, потребовал, чтобы она сказала — "обещаю".

Закрыв за собой дверь холостяцких покоев, она наконец по дороге к большому дому подумала о Джеффри. Мелодия вспомнила, что сегодня она должна была сказать ему о своем согласии выйти за него замуж, и ее вновь обретенное счастье сразу же испарилось…

"Джеффри, Джеффри, дорогой, что же я наделала?" Ей казалось, что тело ее разрывается на две части. "Теперь я никогда не буду снова счастливой", — подумала она, и эта мысль угнетала ее. Как она может быть счастливой без Джеффри? Но как она представляет себе счастье с Джеффри, если ее чувства настолько раздвоены. Все сделано и ничего нельзя изменить?

На дороге вдоль ручья послышался скрип колес. Как только Мелодия подошла к дому, в конце дорожки появился экипаж кузины Анжелы.

Она торопливо проскользнула к себе в комнату.

Анжела устала от поездки в город по такой жаре. Немного поспав, а потом приняв холодную ванну, она почувствовала себя лучше, но на душе было неспокойно. Зачем Мими ей все рассказала? Лучше бы ей не знать, что Филипп занимался любовью с Клотильдой до того, как переметнулся к ней. Ей было не по себе от мысли, что и она принимала участие в том, что, вероятно, стало такой трагедией для Клотильды. Если бы она только знала, что между ними существовала любовная связь, а не просто влечение друг к другу… Но могло ли это предотвратить то, что произошло? Отказалась бы она от любви к Филиппу даже в таком случае? "Скорее всего, нет", — в отчаянии подумала она.

Анжела отправилась к Оюме, чтобы разузнать, как он себя чувствует. Сидя на своем тюфяке, он пытался убедить Мими, что уже может заняться своими расчетными книгами в ее конторе. Анжела, запретив ему это делать, отправилась к себе в кабинет, но никак не могла собраться с мыслями. Она постоянно думала о Филиппе, который предал Клотильду, а потом и ее: Какая ирония судьбы! Это сделал человек, который любил женщин, постоянно повторяя, что выше его сил видеть, как они несчастны! Филипп ворвался в их жизнь как ветер, принявшийся раскачивать их, словно белье на веревке.

Он уже шестнадцать лет лежал в могиле, но до сих пор причинял ей боль.

В дверь кто-то резко постучал, — открыв ее, Жан-Филипп подошел к Анжеле. У нее глаза полезли на лоб. Из-за его поразительной схожести с отцом ей показалось, что перед ней стоит воскресший Филипп. Жан-Филипп по ее глазам догадался, о чем она думает в эту минуту, и сардонически ухмыльнулся.

— Что случилось, Жан-Филипп?

— Я хочу, чтобы ты рассказала мне всю правду. — Он сразу заметил, как она побледнела, и это лишь подтвердило его подозрения о том, что он был не ее ребенком. Душа его ликовала — ему хотелось закричать: "Мелодия!", но он жестко произнес: — Я знаю, что я незаконнорожденный.

— Значит, Мими все же тебе рассказала? — Ее охватила паника. "Кому же она еще рассказала? Жану-Батисту? Боже мой! Разве она не знает, как быстро распространяются сплетни от одной плантации к другой. Может, это была с ее стороны месть за избиение Оюмы?"

Жан-Филипп понимал, что Мими скорее всего известны подробности его усыновления, но он пропустил мимо ушей слова Анжелы.

— Так как я намерен в скором времени жениться, мне хотелось бы знать, какие у меня перспективы на будущее, — официальным тоном заявил он. — Итак, наследую ли я "Колдовство" или нет?

"Значит, вот чего хотят Мими с Оюмой? "Колдовство!"

— Нет! — закричала она в гневе.

Тут же она напомнила себе, что имение принадлежало бы Жану-Филиппу, если бы Мими держала язык за зубами.

Она поняла, что сейчас все изменилось в худшую сторону. Она потеряла самообладание.

Поспешность, с которой был сделан этот резкий отказ, поразила Жана-Филиппа. Его воспитывали как сына знатной дамы-креолки, и он не испытывал нужды, а иногда даже чувствовал, что его глубоко любят. Жан-Филипп считал, что, несмотря на то, что он знает правду, она скажет, что он является наследником "Колдовства", хотя он и не ее родной сын. Со свойственной ему наивностью, он все еще убеждал себя в том, что она его любит и "Колдовство" перейдет к Мелодии.

Он сразу повеселел.

— Тогда все в порядке, маман, — сказал он со свойственной ему самоуверенностью, — так как я собираюсь жениться на Мелодии.

Анжела побледнела, как полотно. Казалось, она вот-вот упадет в обморок. Встревоженный Жан-Филипп подошел к ней поближе, чтобы она не упала со стула. Но она, собрав всю силу воли, выпрямилась и нарочито, с вызовом, сказала:

— Так ты хотел узнать правду, Жан-Филипп? Хорошо, я все тебе расскажу. Вчера ты отхлестал кнутом человека, от которого ты мог ожидать только добра. Ты его искалечил, и шрамы останутся у него на всю жизнь. Так вот, этот человек является братом твоей матери.

Он так растерялся, что Анжела засомневалась в том, что Жан-Филипп знал все до конца, но теперь ее понесло:

— Разве твоя бабушка ничего об этом не сказала?

— Моя… бабушка?..

— Разве она не сказал тебе, что Минетт не была твоей кормилицей, она — твоя мать.

У Жана-Филиппа отвисла челюсть, и он явно был в шоке.

— Разве тебе об этом не сказала Минетт, когда ты был в Париже у нее? — Как часто она задавала себе этот вопрос, а он доводил ее чуть ли не до потери чувств.

Он отрицательно покачал головой.

— Кроме того, она — моя единокровная сестра, — добавила Анжела.

— Кровь Роже… Значит, в моих жилах течет кровь Роже?

Она заметила, как он побледнел еще больше, и ей стало жалко его.

— Да, мой отец был тебе дедушкой. — Она протянула к нему руки. — Ты можешь жить здесь, сколько тебе угодно, Жан-Филипп, можешь управлять "Колдовством", если только проявишь свои способности, но ты не можешь его унаследовать, — если Мими, Оюме и Жан-Батисту обо всем известно, а может, еще и другим рабам. Я об этом ничего не знаю. Понимаешь?

— Мелодия… — вырвался у него из груди стон.

— О, Боже! Она же твоя единокровная сестра, — прошептала Анжела. — Филипп зачал ее тоже.

В глазах его отразился ужас.

— Да покарает тебя Бог! — вскричал он. — Для чего ты так со мной поступила? Зачем воспитывала как своего сына и законного наследника, если…

— Твоя мать привела тебя ко мне, Жан-Филипп. Она поступила так, отдавая себе отчет в том, что я могу сделать для тебя. А что она могла?

— Будь ты проклята! Ты меня купила — разве не так?

В глазах ее появились слезы.

— Ты был так похож на своего отца, а я потеряла своего ребенка. Я отчаянно хотела заполучить тебя.

— Но не ради меня самого. — Его глаза налились кровью от ненависти к ней. — Для чего ты воспитала меня как аристократа, а потом так со мной поступила. Ты караешь меня за его грехи, не так ли?

— Нет! Нет, Жан-Филипп. Все было не так… Я не знала…

— Да отправит тебя Господь в ад вместе с моей настоящей матерью! — Резко повернувшись, он вышел из кабинета, сильно хлопнув дверью.

С грохотом раскрывшаяся дверь заставила Мелодию вскочить. По его глазам она сразу догадалась, что произошло что-то ужасное. Он прошел, не глядя, мимо нее.

Она вбежала вслед за ним в спальню, где он, вне себя от гнева, выдвигал ящики, хлопал дверцами шкафа, разбрасывая вокруг себя одежду.

— Жан-Филипп, что же она сказала? Что она тебе сделала?

Он не отвечал. Наконец он нашел, что искал. Это был ящик с двумя дуэльными пистолетами, принадлежавшие его отцу. Когда Анжела подарила их ему, они с Джеффри сразу же отправились на болото, где в течение нескольких дней упражнялись в стрельбе по сучкам на стволах кипарисов, расположенных на уровне сердца человека.

Сунув ящик под мышку, он схватил хлыст для верховой езды.

— Жан-Филипп! — взвизгнула она. — Что ты собираешься делать?

Он быстро прошел мимо нее к двери. Она поспешила за ним. Большими шагами он решительно направился к конюшне, его длинные ноги так быстро несли его вперед, что она никак не успевала за ним. Сердце у нее билось от ужаса, она задыхалась. Жюль был на месте, он смазывал жиром седла.

— Запряги мне Большого Рыжего, Жюль!

Взглянув на Жана-Филиппа, он бросился выполнять приказание. Мелодия, схватив Жана-Филиппа за рукав, закричала:

— Жан-Филипп! Не оставляй меня одну! Что ты задумал?

Он, не обращая на нее внимания, подбежал к Жюлю, чтобы помочь ему подтянуть подпруги седла и испытать его на прочность.

— Мамзель, — предостерег ее тихо Жюль, когда она вцепилась в ногу вскакивающего в седло Жана-Филиппа. Он вовремя оттащил ее от лошади. В это мгновение он изо всех сил вонзил острые шпоры в бока мерина. Громко заржав, выпучив глаза от боли, Рыжий резким прыжком рванул с места.

Вопли Мелодии неслись наезднику вслед.

Она взбежала по лестнице на галерею, ища кузину. Дверь кабинета Анжелы была закрыта. Изо всех сил забарабанив по двери, она закричала:

— Впустите меня! Кузина Анжела, отворите дверь!

Она барабанила все сильнее и сильнее, истерично крича:

— Жан-Филипп куда-то ускакал. Что вы ему сделали? Но из-за двери не доносилось ни звука.

Наконец к ней подошла Мими и, обняв ее за плечи, постаралась утешить ее, а потом увела ее прочь.

 

20

Мими проводила плачущую девушку по лестнице до ее спальни, где они сели рядышком на кровати. Мими нежно ласкала Мелодию, пока она не перестала рыдать, а потом осторожно уложила ее на кровать.

Мелодия дергала головой из стороны в сторону:

— Почему кузина Анжела отказывается встретиться со мной, Мими? Что она сделала Жану-Филиппу? Почему он так быстро ускакал, даже не переговорив со мной? Вероятно, случилось что-то ужасное! О, сколько же в ней ненависти, сколько злобы!

— Тише, дочь моя, успокойся. Мики уехал из "Колдовства", потому что любит тебя.

— Нет, нет, он бы никогда меня не оставил.

— Это, конечно, для него ужасно, мамзель, но и мадам тоже не легче. Тише… Я расскажу тебе, что она сказала ему. Мики, Жан-Филипп — твой брат.

Мелодия онемела, а глаза округлились от ужаса.

— Нет, — возразила он шепотом, — такое невозможно.

Увидев, как побледнела Мелодия, и, почувствовав, как вся она дрожит, Мими подумала про себя: "Боже мой! Жан-Филипп уже овладел ею".

— У вас был один и тот же отец…

— Не может быть! — еще громче крикнула Мелодия. — Моего отца убили британцы!

Мими печально покачала головой.

— Отец Жана-Филиппа соблазнил твою мать до того, как она вышла замуж за мики Эктора.

"Все в жизни повторяется", — размышляла Мими. Сейчас она думала о том, забеременеет ли Мелодия. Если Жан-Филипп не унаследует "Колдовство", то, может, это сделает его сын, который станет его хозяином. "Моя африканская кровь в жилах этого другого мики Роже уже окончательно растворится".

Эта мысль ее вполне устраивала.

Но что будет с Жаном-Филиппом? С болью в сердце она смотрела на эту бледную, страдающую девушку, которую он любви.

Когда Джеффри с отцом возвращались в карете из своей конторы домой, его охватило беспокойство. Он так и не получил обещанной ему Мелодией записочки. И о Жане-Филиппе не было ни слуху ни духу.

Он очень жалел о ссоре с ним. Может, брошенное им обвинение в ревности все еще действовало на него, так как Жан-Филипп отказался ехать вместе с ними из театра. Он решил снова поговорить с Жаном-Филиппом. Они слишком долго были закадычными друзьями и не могли вот так просто расстаться.

Впереди показалась лодочная пристань мадам Анжелы. Подъезжая к дорожке, Джеффри посмотрел налево. Уже показалось поместье "Колдовство", — этот поистине драгоценный камень на фоне великолепного пейзажа. Лучи заходящего солнца заполняли фиолетовыми тенями пространство на галереях, из-за чего казалось, что белые стены нервно дрожат. От колонн, силуэты которых в золотистом свете становились все четче, падали угловатые тени.

В Бостоне он, описывая царившую в "Колдовстве" атмосферу, называл ее лучезарной красотой. В этот час дня его красота становилась пугающе навязчивой и какой-то странно тревожной…

— Какое-то колдовство, не правда ли?

Джеффри посмотрел на отца, удивляясь, как близки были их восприятия. Отец тоже был заворожен этим прекрасным пейзажем.

— Беллемонт тоже старинный колониальный дом, и похож на "Колдовство", но в нем нет того очарования…

— Конечно нет, — согласился с отцом Джеффри. Но кто же придавал этому дому царящую там волшебную ауру, — сам дом, или же те люди, которые в нем жили?

В доме почему-то не было никаких признаков жизни, не видно садовников, никакого движения возле конюшни — все это казалось Джеффри странным.

Когда они приехали домой, то он не обнаружил записки от Мелодии. Они молча сидели за ужином за длинным столом, Джеффри с одного его конца, а отец с другого, а над ними свешивался серебряный канделябр и травленая хрустальная мухоловка — дар мадам маркизы. Когда отец закурил сигару, Джеффри, извинившись, вышел из-за стола. Приказав оседлать ему лошадь, он вскочил в седло и поскакал в "Колдовство".

— Добрый вечер, Муха, — поздоровался он, когда слуга распахнул перед ним дверь. — Не передашь ли мадам, что я приехал с визитом?

В прошлые времена до его отъезда в Бостон Жан-Филипп, заслышав его голос, радостно откликался из любой части дома, а Мелодия быстро спускалась вниз по лестнице навстречу ему. Сегодня здесь царила мертвая тишина.

— Мамзель у себя в комнате, мики Джеффри.

Он заметил, что слуга чем-то взволнован.

Из кабинета вышла Анжела, которая радушно с ним поздоровалась. Джеффри заметил, что у Оюмы, сидевшем тут же, в кабинете, за конторскими книгами, забинтована голова, а на столе лежал пистолет мадам.

— Добрый вечер, мадам. — Джеффри поинтересовался: — А что случилось с Оюмой?

— Несчастный случай на мельнице. Мелодия ждала вашего приезда? Мне очень жаль, но она себя плохо чувствует.

Что-то здесь наверняка произошло. Он интуитивно чувствовал это.

— Мне очень жаль, — сказал он, всем своим видом давая понять, что, вероятно, произошло нечто посерьезнее несчастного случая на мельнице.

Анжела взяла его за руку.

— Жан-Филипп уехал сегодня из "Колдовства".

"Ах, вот в чем дело. К чему бы это?" — подумал Джеффри.

— Между нами произошла ссора! — К его удивлению, в глазах Анжелы проступили слезы. — Мы понятия не имеем, куда он отправился. Мелодия так расстроена. — Она умоляюще посмотрела на него. — Джеффри, если вам удастся увидать его…

"Почему она положила пистолет рядом с собой и Оюмой? Было ли это простым совпадением?"

— Само собой разумеется, я сообщу вам сразу же, если что-нибудь разузнаю о нем, — ответил он.

— Благодарю вас. Ну, я пойду, посмотрю, сможет ли Мелодия спуститься, — сказала ему Анжела. — Не хотите ли передать ей записку, если она не сможет принять вас?

— Передайте ей, что я люблю ее… очень люблю, — взволнованно сказал он.

Она ослепительно улыбнулась ему. И все же, когда он ждал в холле, он чувствовал себя чужаком, хотя был своим в этом доме. Через несколько минут она вернулась.

— Мелодия просит вас извинить ее, — сказала она. — Она вам пошлет записку, как только ей станет лучше. — Потом добавила: — Передайте мой привет вашему отцу, Джеффри.

— Спасибо, мадам. — Он подчеркнуто холодно поцеловал ей руку и вышел. Джеффри чувствовал, что его обошли вниманием, и понял, что он, как американец, не мог себя считать своим среди них. Ему стало не по себе от этого. Теперь он был убежден, что в доме произошло что-то весьма серьезное, и от этого ему стало еще хуже.

Целую неделю после отъезда Жана-Филиппа Мелодия провела в своей комнате, отказываясь спуститься к Джеффри каждый раз, когда он приезжал. И все остальные ее друзья тоже получали отказ. На седьмой день в комнату вошла Мими с подносом, покрытым белой салфеткой.

— Вам надо съесть до последней ложки специально приготовленный для вас Петрой суп, мамзель, — твердым, не допускающим возражений тоном сказала она. — Потом ваша горничная помоет вам голову и поможет одеться, чтобы принять мики Джеффри, который нанесет вам визит сегодня вечером.

— Не хочешь ли ты, Мими, сказать мне, что можешь указывать, как мне поступать?

— Приходится время от времени, — огрызнулась Мими. — Вам также хорошо известно, как и мне, что вы должны объясниться с этим молодым человеком. Чем он заслужил к себе такое отношение с вашей стороны, скажите на милость. Ну а теперь садитесь и съешьте, да побыстрее, тарелку супа.

В тот вечер Джеффри, подъехав по дорожке к дому на лошади, как всегда, бросил поводья подбежавшему Жюлю, — он совершал такие поездки каждый день. Прошла ровно неделя. Он был уверен, что сегодня Мелодия соблаговолит принять его и позволит ему ее утешить. Не в характере Мелодии приходить в такое расстройство, как это случается с дамами в Бостоне.

Может, она винила его в исчезновении Жана-Филиппа, сокрушался он. В таком случае, она должна знать, что он страдал от этого не меньше ее. Он должен убедить ее в том, как сожалел о столь глупой ссоре, возникшей так неожиданно неизвестно почему, когда увидел, как прижимал ее к себе Жан-Филипп, танцуя с ней вальс. Он сделает все, что в его силах, чтобы помочь отыскать Жана-Филиппа и доставить его домой.

Он поднялся на первую галерею, и Муха открыл перед ним дверь. Как обычно, ему навстречу из кабинета вышла мадам Анжела, и он спросил:

— Ну, как она сегодня? Это превратилось в ежевечерний ритуал — те же вопросы и те же ответы.

Но сегодня мадам Анжела сказала:

— Она желает вас видеть. — У него сильно забилось сердце.

— Прошу вас подождать в гостиной, а я схожу и посмотрю, готова ли она спуститься к вам.

Джеффри вошел. Раздвигающиеся двери в столовую, которые увеличивали пространство во время блестящих балов в "Колдовстве", были закрыты. Он посмотрел на белый мраморный камин с его элегантной резной доской, потом бросил взгляд на вырезанный в потолке медальон из цветов, из центра которого свешивалась хрустальная люстра. Джеффри не обращал никакого внимания на изящные диванчики и стулья, продолжая стоять в центре зала на ковре пастельного цвета, прислушиваясь к звукам шагов Мелодии на лестнице. Ему очень хотелось знать, сможет ли он сдержать себя, если вдруг окажется в ее объятиях.

Но вместо шагов он услыхал нежную мелодию. После мгновенного замешательства он вспомнил, что это была музыкальная шкатулка, которую Жан-Филипп привез ей в подарок из Парижа. Неужели всю неделю она только этим и занималась, — сидела безвыходно в своей комнате, слушая музыкальную шкатулку? Или это только потому, что это был подарок Жана-Филиппа?

Он чувствовал, что кровь стучит у него в ушах, как закачалось у него все перед глазами.

Наконец он услышал, как она спускается по лестнице, но это не была решительная торопливая походка, которую он запомнил, а какая-то крадущаяся, почти робкая. Она остановилась в дверном проеме. Бросив взгляд на ее бледное лицо, он понял, что интуиция его не подвела. Теперь он знал, почему Жан-Филипп уехал из "Колдовства". Он покинул его потому, что между ним и ею возник обреченный на неудачу любовный роман.

Джеффри, испытывая острую боль, на несколько секунд закрыл глаза. Потом, взяв себя в руки, решил послушать, что она ему скажет.

Мелодия была очень слаба. Когда она увидела стоявшего в центре турецкого ковра Джеффри, с его огненно-рыжими, слегка ниспадавшими на уши и на лоб волосами, последние силы покинули ее. Она не отрывала пристального взора от дорогого для нее лица, — его невероятно голубых глаз.

В эту минуту она поняла, что ему все известно. Она старалась что было сил преодолеть в себе страстное желание броситься ему в объятия, рассказать ему обо все и вымолить у него прощение.

— Ну… — сказал он охрипшим голосом. — Прокашлявшись, он начал снова: — Тебе сейчас лучше, Мелодия?

— Немного. Прошу тебя, сядь.

Казалось, он не слышал ее слов, так как сконцентрировал все свое внимание на том, что он говорит.

— Тебе что-нибудь известно о?.. — Она понимала, что Джеффри никак не может заставить себя произнести имя Жана-Филиппа, и ей хотелось расплакаться, так как она поняла, какую боль ему причинила.

Отрицательно покачав головой, она облизнула сухие губы.

— Я плохо себя чувствую, Джеффри, но я спустилась к тебе, чтобы сказать, что… ну, что все теперь изменилось. — Потом задумчиво и отстраненно добавила: — Как мы были когда-то счастливы — все трое… — Заметив, как он вздрогнул, она решила не упускать инициативы.

— Я должна сказать тебе, что никогда не выйду за тебя замуж. Мне очень жаль. Я… я на самом деле тебя люблю, Джеффри.

Она выглядела ужасно — округлившиеся глаза на фоне побледневшего лица. Он видел, что Мелодия страдает, но она причинила ему слишком острую боль, и Джеффри не мог в эту минуту думать о ее чувствах. Он думал только об одном — она исключила его из своей жизни на целую неделю, а сама все это время слушала музыкальную шкатулку. Потом он опять вспомнил, как прижимал ее к себе Жан-Филипп, когда они танцевали вальс. Джеффри хотел поскорее убраться из "Колдовства", пока не потерял самообладания.

— До свидания, — прошептала она.

Он, резко поклонившись, стремглав выбежал из дома. Он крикнул Жюлю, чтобы тот поскорее привел ему его лошадь, но ему пришлось немного подождать. Джеффри помчался галопом, но не домой. Он гонял лошадь по дороге вдоль ручья туда и обратно, покуда она не выбилась из сил, и только после этого направил ее домой.

В "Колдовстве" Мелодия рассеянно поднялась по лестнице и быстро легла. Потом взяла в руки музыкальную шкатулку и начала ее заводить.

Дни, сменяя друг друга, растягивались в недели, и вот настало время уборки урожая.

Анжела каждое утро отправлялась объезжать тростниковые поля, и каждое утро она мучительно переживала отсутствие Жана-Филиппа. К тому же в ней постоянно рос страх, превратившийся почти в уверенность, что больше его никогда не увидит. Анжела с болью в сердце ожидала его возвращения, раскаиваясь в своей грубой прямоте. Ей, конечно, нужно было вести себя помягче с ним. Конечно, этого бы не случилось, если бы он не явился со своей просьбой в тот момент, когда она была расстроена не только его нападением на Оюму, но и уязвлена до глубины души откровениями Мими и дядюшки Этьена.

Оюма настоял на том, чтобы она проверила свой пистолет, который всегда возила с собой с того момента, когда она с ним начала выезжать по утрам для осмотра тростниковых полей. В поместье никогда не боялись рабов, но Оюма предостерег ее, сообщив, что его избиение озлобило некоторых из них.

Ей шли на пользу неотложные заботы, связанные с уборкой урожая. Мельница была уже почти закончена, и рубка тростника началась. В этот год она уже не находила никакого удовольствия в любовании нежными стебельками, не искала в бледно-зеленых посевах ростки лаванды. В первом, выбранном для рубки поле, весь день взлетали и опускались острые длинные ножи, отделяя листья от стеблей, которые затем рубили на части уже на земле, отсекая недозревшую макушку. Каждое утро она наблюдала за тем, как срубленные стебли доставлялись на телегах во двор сарая для измельчения.

Они с Мелодией никогда не обсуждали ту ночь, когда уехал Жан-Филипп. На следующее утро Анжела вошла к ней в комнату, но Мелодия, отвернувшись в сторону, отказалась с ней разговаривать. Она хранила гробовое молчание, когда Анжела сказала:

— Не хочешь ли ты о чем-нибудь меня спросить? — Анжела не совсем понимала, в чем она ее обвиняет и почему. Мими объяснила, что Мелодия рассердилась на нее из-за того, что не впустила ее в кабинет в ту ночь, когда ускакал Жан-Филипп. Она поклялась, что не сказала Мелодии, кто является его матерью.

— У тебя для этого есть время. Хватит ей пока и этого.

Дым от печей под выстроившимися в линию чанами для варки сахара и запах кипящей сахарной массы, казалось, стоял над всей плантацией. Он проникал через жалюзи выходящих на галерею больших окон комнаты Мелодии. Постоянно присутствующая густая вонь вызывала у нее головокружение, и она отправляла еду на кухню, едва дотронувшись до нее.

Однажды она спросила у Мими:

— Моя мать раскаялась в совершенном грехе?

— Откуда мне знать. Скорее всего, что да.

— Не думаю.

— Почему?

— Стал бы священник проводить брачную церемонию, если бы ему было известно, что невеста беременна от другого мужчины? Как ты считаешь, мой отец знал об этом до моего рождения? То, что я была чужим ребенком.

— Похоже, что знал.

— А если нет, то, выходит, что мать его надула?!

— Зачем гадать о том, чего вы не знаете. Может, священник освятил бы их брак, если твоя мать призналась бы во всем твоему отцу. Мики Эктор любил ее. И это никак не отразилось на его любви к тебе, разве не так? Если они поступили дурно, то только потому, что защищали вас, мамзель Мелодия, давая вам имя, которое можно будет с полным правом внести в родословную семьи.

— Все равно, она надула отца.

Мими внимательно посмотрела на Мелодию.

— Они сделали это ради вас, — повторила она. — Потом решившись, добавила: — Вы тоже захотели бы предоставить вашему ребенку равные шансы в жизни, давая ему законное имя. Разве я не права?

Мелодия отвернулась.

— Я не беременна, Мими, — холодно сказала она.

— Само собой разумеется, — прошептала Мими, стараясь не выдавать своего разочарования.

Когда осенью в Новом Орлеане начался сезон светских балов и званых вечеров, отсутствие на них Мелодии Беллами и Джеффри Арчера было замечено всеми, как, впрочем, и Жана-Филиппа, маркиза де ля Эгиз. История его ссоры с матерью и его неожиданный отъезд из поместья передавалась из уст в уста и о них много говорили. Вспоминали заодно и о его ссоре с Джеффри на балу у Арчеров, и всем им снова и снова перемывали косточки.

Проходили недели, и до ушей Этьена Роже начали доноситься слухи о том, что некоторым людям удалось видеть молодого наследника. Его видели у Лафиттов сразу же после его исчезновения из "Колдовства". Позже один человек клятвенно утверждал, что видел его на плоскодонке на ручье, неподалеку от Пост де Аттакана. Один путешественник рассказал, что видел, как один смазливый юноша покупал себе аперитив в сомнительном салуне в прерии неподалеку от луизианской границы. По утверждению некоторых людей, он являлся членом одной банды, которая выискивала своих жертв среди невезучих путешественников на границе, но у него были манеры настоящего аристократа. Когда Этьен услыхал последнюю историю, он велел заложить ему карету и в субботу утром отправился с визитом к своей племяннице в "Колдовство".

Он нашел Анжелу возле жернова для измельчения сахарного тростника. Она сидела на своей кобыле в широкополой шляпе, перевязанной шарфом, защищавшей ее от палящего солнца, и внимательно наблюдала за работой.

— Черт подери! — воскликнул он. — Разве у тебя нет надсмотрщика, который присматривал бы за всем этим?!

Его цепкий взгляд сразу заметил небольшую кобуру, болтавшуюся у нее на поясе. Значит, теперь она открыто носит с собой пистолет…

— Да, дорогой дядюшка, он у меня есть, но я хочу доказать своим рабочим, что сахарный плантатор-женщина может быть таким же зорким, как и мужчина.

Спешившись, она подошла к нему, подставив щеку для поцелуя. Лихо сидевшая у нее на затылке шляпа делала ее удивительно моложе своих лет.

— Вероятно, кожа у тебя задубела, как шкура, но ты такая же милая, как всегда, — преподнес он ей комплимент.

— Вы, дядюшка, приехали посмотреть на мою новую мельницу?

— Конечно, но только после того, как ты предложишь мне чего-нибудь освежающего.

Они пошли к дому. Анжела вела кобылу под уздцы.

— У тебя есть новости о твоем маленьком негодяе? — спросил ее Этьен.

— Нет. По ночам я лежу подолгу в постели с открытыми глазами, пытаясь представить себе, где он есть, где он спит. Насколько мне известно, он не взял с собой денег.

— Он приехал ко мне, — признался дядя, — и я дал ему небольшой заем.

Она благодарно улыбнулась.

— Спасибо. Он не сказал вам, куда едет?

— Нет, он только поведал мне, что хочет выбрать такое место, где его никто не знает.

— Я так скучаю по нему. Жан-Филипп бросил Мелодию, даже не поговорив с ней. Она знает, почему он уехал, но во всем винит меня. Я даже не знаю, почему…

— Она знает?

— Нет, — торопливо ответила Анжела. — Мими клянется, что сказала ей только о ее отце.

— Но она все равно узнает рано или поздно, не так ли?

— Надеюсь, что нет.

— Сколько ей сейчас? Двадцать? По-моему, ей пора выходить замуж.

Анжела печально покачала головой.

— Джеффри последнее время к ней не приезжает, а ведь они были так близки.

Он презрительно фыркнул.

— В ее возрасте ты уже сама управляла своим имением "Колдовство"!

— Она больше похожа на Клотильду, ведь так?

— Да, это так, — вздохнул он.

Подбежавший к ним Жюль взял у хозяйки из рук поводья.

Мелодия, стоя на галерее, ожидала их.

— Дедушка! — воскликнула она.

Она бросилась с разбегу в его крепкие объятия, подставив ему одну за другой щеку для поцелуя.

— Услыхав, как подъезжает ваша карета, я быстро спустилась вниз, но вы куда-то исчезли.

— Я хотел сунуть нос в последний прожект кузины Анжелы. Боже мой! Я могу пересчитать все твои косточки! — грозно выпалил он. — Разве в "Колдовстве" больше нет толковой поварихи?

Мелодия улыбнулась. Она очень скучала по дедушке.

— Нет, Петра все еще здесь, и она ежедневно соблазняет меня такими блюдами, которые умеет готовить только она, — заверила она его.

— В таком случае, почему ты не ешь? Может, ты превратилась в птичку, которая не клюет зернышки?

— Я просто объемся за столом, если только вы согласитесь остаться и пообедать с нами.

— Предлагаю сделку. Поехали вместе со мной верхом в Беллемонт, и я обязательно вернусь сюда к обеду. Мне нужно увидеть своего арендатора, и мы нанесем ему милый визит частного характера. Идет?

Вся радость ее от встречи с ним мгновенно улетучилась.

— Прошу вас извинить меня, дедушка.

— Я не принимаю никаких извинений, — твердо сказал он. — Мы с тобой так долго не разговаривали с глазу на глаз.

— Умоляю вас, дедушка. Мне очень больно быть опять в Белле… мой старый дом.

— Мы пробудем там не больше пятнадцати минут. Согласна?

Как же она побледнела! Но у нее не было сил, чтобы противостоять его настойчивости.

— Согласна, — чуть слышно проговорила она, — но мне нужно переодеться.

"Ага, — подумал Этьен. — Ей все еще небезразличен этот молодой Арчер".

 

21

Дни стали короче, солнце уже зашло, лишь его последние неяркие лучи набрасывали свой золотистый покров на туман, который поднимался над все еще теплой водой ручья, подгоняемый первыми зимними легкими заморозками. Под ритмичный стук лошадиных копыт они прислушивались к пронзительному, нестройному хору древесных лягушек и хрипло вторившему ему кваканию их сородичей — лягушек-волов. Запах горящих деревьев забивал терпкую вонь сахарной патоки.

Этьен взял Мелодию за руку:

— У меня сердце надрывается, когда я вижу тебя такой несчастной, моя дорогая. Позабудь о своем горе, последуй примеру Жана-Филиппа. Не беспокойся о нем. Я дал ему достаточно денег, чтобы какое-то время продержаться. Может, когда они у него кончатся, он вернется. Ты не должна ему позволить разрушить твою жизнь. Ведь ничего особенного не произошло, не правда ли?

— Да, дедушка, вы правы, — ответила Мелодия. Просто был совершен чудовищный грех, и в результате вся ее жизнь разрушена. — Дедушка, могу ли я покаяться в том, что… — Нет, она не могла поведать даже этому близкому ей человеку, что на самом деле произошло…Что теперь ей стало известно о ее появлении на свет?

— То есть ты хочешь покаяться за грех, совершенный твоей матерью?

Мелодия испуганно посмотрела на него:

— Нет, я не это хотела сказать.

Этьен попытался скрыть свою тревогу. Признание своих дурных поступков — исповедь священная, и ее тайны никто не имеет права разглашать. Но это было идеалом, а его, как это ни печально, не достичь. Кроме того, если возникнет вопрос о чистоте крови, — а такое было вполне возможно в результате малейшего просачивания информации о той беде, которая свалилась на "Колдовство", да и его братец, вызвавший своим поведением столько сплетен, вполне это гарантировал! — то не будет ли все это записано в приходские книги демографической статистики, что окажет неблагоприятное воздействие на все грядущие поколения их рода? Проповедуемая Этьеном личная философия заключалась в том, что, если умело скрыть, то… в результате пострадает меньше людей.

— Если ты согрешила, — сказал он, тщательно подбирая слова, — то совесть твоя, которая есть глас Божий, должна стать твоим проводником. Тебя учили, как нужно раскаиваться в своих грехах, поэтому ты знаешь, что потребует от тебя при раскаянии исповедник, чтобы получить прощение. Но покаяться в грехе, совершенном другим человеком? Я бы не взял на себя такую ответственность.

Мелодия закусила нижнюю губу.

Ворота в усадьбу Беллемонт были открыты. Когда они въехали, Этьен бросил мрачный взгляд на сад, который стал гораздо более ухоженным после того, как Чарлз Арчер стал его арендатором. Садами у них в семье обычно занималась Астрид. После ее смерти он не обращал никакого внимания ни на клумбы, ни на лужайки, и очень скоро они пришли в такое запустение, что на них было больно смотреть. Это была одна из причин, заставивших его перебраться в Новый Орлеан.

Кучер подогнал лошадей к ступенькам лестницы, ведущей на галерею.

— Если ты там пробудешь недолго, — прошептала Мелодия, — то я могу подождать тебя здесь…

— Вздор! — резко оборвал он ее, и она сразу поняла что возражать бесполезно.

Лакей в ливрее, которого Этьен сдал в аренду вместе с домом, уже открывал дверцу кареты.

— Добрый вечер, мики и мамзель, — сказал он, протягивая руку с такой солнечной улыбкой, что она тут же оперлась на нее и вышла из кареты.

— Это вы, Этьен? — Чарлз Арчер стоял в дверном проеме. — Добро пожаловать! Входите, входите. Добрый вечер, Мелодия!

И тут она увидела Джеффри, который легко сбегал по лестнице навстречу гостю. Заметив ее внизу, он остановился как вкопанный.

— Как приятно видеть вас обоих, — сказал его отец. — Могу ли я передать на кухню, что вы останетесь обедать с нами?

— Нет, мерси, — ответил Этьен. — У меня к вам всего лишь небольшое дело. Чарлз, к тому же я дал обещание сегодня пообедать со своей племянницей. Не могли бы вы уделить мне несколько минут?

— Ну конечно! Пройдемте в мой кабинет.

Джеффри медленно сходил по ступеням лестницы. Его приближение разрушило чары, которые заставили Мелодию стоять, не шелохнувшись, не спуская с него глаз.

За те несколько недель, что она его не видела, Джеффри явно изменился. У него обострились скулы, а верхняя губа стала тверже, что несколько умаляло мягкость очертаний его рта.

Он не взял ее руку и не поднес к губам для обычного светского приветствия, — она была ему благодарна, что он пощадил ее чувства и не дотронулся до нее, а просто, кивнув ей головой, пошел впереди нее в гостиную.

Она старалась на него не смотреть. Ее взгляд блуждал по такой знакомой ей гостиной, которая, как она надеялась, станет ее собственной, после того как она выйдет замуж за Джеффри, по мебели, которая представляла собой сочетание обстановки ее бабушки Астрид с некоторыми предметами, принадлежавшими матери Джеффри.

Он не стал терять времени на дежурные светские шутки. Беря быка за рога, он спросил:

— Ты что-нибудь слышала о Жане-Филиппе?

— Нет, — ответила она и после небольшой паузы добавила: — Я и не ожидаю от него каких-либо вестей…

Она украдкой бросила на него взгляд. В его голубых глазах сквозило недоумение и что-то еще, чего ей никак не удавалось понять. Когда он сделал несколько стремительных шагов к ней, это было для нее так неожиданно, что Мелодия оказалась совершенно неготовой к его выходке. Обняв ее, он грубо и сильно прижал ее к себе. Он удерживал ее в объятиях в более интимной манере, чем прежде, и поцеловал в губы с такой жадностью и с такой страстностью, которые он прежде никогда ей не демонстрировал.

Ей казалось, что он пытается сокрушить ее, но губы ее под его напором испытывали сладостную дрожь, и она почувствовала, как у нее самой пробуждается в ответ жадная нежность, несмотря на ее сердитое, но пассивное сопротивление.

Подняв голову, она увидела, как бешено сверкали его глаза.

— Так он тебя целовал? — спросил он, все еще крепко, до неприличия прижимая ее к себе. — Значит, ты хотела только этого, а не любви, нежности и благоразумия, которые я тебе предлагал? Боже, только подумать, как это я позволил тебе соблазнить меня?!

Его руки сдавили ее, как клещи, но на сей раз она оказала активное сопротивление. Он оказался сильнее, чем тогда, когда они втроем боролись друг с другом, как мальчишки. Она вертелась, извивалась в его цепких объятиях, и ей наконец удалось освободить одну руку. Он был слишком близко, и она запросто могла дать ему пощечину, но не хотела этого, а только хотела избежать его поцелуя.

Он легко справился с ее рукой, но, когда резко приблизил к ней свое лицо, она нечаянно локтем сильно ударила его по носу. К ее ужасу, у него из носу потекла кровь.

— Ах, Джеффри! — начала было она, испытывая угрызения совести.

Но он, бросив на нее озлобленный взгляд, приложил носовой платок к носу и стремительно выбежал из гостиной.

Когда ее дедушка с месье Арчером, выйдя из кабинета, подошли к гостиной, то увидели, что Мелодия сидела спокойно на стуле, сложив руки на коленях. Она ждала их.

— А где Джеффри? — спросил его отец.

— У него пошла носом кровь, — ответила она. — Он… попросил меня попрощаться за него с вами, дедушка.

Этьен бросил на нее подозрительный взгляд, но ему не приходило ничего другого в голову, и он просто сказал:

— Очень жаль, что я с ним не поговорил.

У себя наверху Джеффри склонился над бадьей холодной воды, которую ему принес слуга. Он слышал, как отъезжала от дома карета Мелодии, и у него в глазах выступили слезы гнева и отчаяния.

Приближалось Рождество, и подготовка к празднествам в "Колдовстве" шла своим чередом. В поместье существовала давняя традиция преподносить в этот день подарки всем рабам, — это, главным образом, были деньги, вложенные в красивые пергаментные пакеты. Только Мими, Оюма и еще несколько домашних слуг получали особые дары. Вся прислуга была занята на кухне приготовлением блюд для праздничного стола. После завершения праздника будет раздача подарков.

В этом году список гостей был небольшим. Дядюшка Этьен обычно всегда приезжал из города и оставался в поместье, чтобы отпраздновать с ними Рождество и Новый год, и, к великому отчаянию Мелодии, в этом году, как обычно, кузина Анжела пригласила месье Арчера и Джеффри.

— Они всегда отмечают Рождество вместе с нами, — твердо сказала она в ответ на протесты Мелодии. — Твоему дедушке покажется очень странным, если мы их не пригласим, а тем более Чарлзу.

— Но Джеффри может отказаться от приглашения, — сказала Мелодия.

— Он может и отказаться, — мягко согласилась с ней Анжела, — если родители Эдме Жиро пригласят его к себе. Если он не примет приглашения, то в этом случае тебе не о чем беспокоиться, разве не так?

Мелодия, покусывая ногти, молчала.

Нужно разложить деньги по пакетам и перевязать каждый красивой тесемкой. Подарки готовились для ста рабов. В отсутствие Жана-Филиппа и Джеффри, которые всегда помогали им в прежние годы, теперь они могли рассчитывать только на Мими и Оюму, которые должны были посвятить этому немало времени. Они тоже были по горло заняты. Оюма, взяв с собой несколько рабочих, отправился на северный берег озера, где росли сосны, чтобы выбрать там дерево покрасивее, а Мими должна была организовать всю подготовку к празднику на первом его этапе.

Рождественскую сосну установят не передней галерее и нарядят ее. Оттуда она будет хорошо видна любому путнику, проходящему по дороге вдоль ручья. Стоя возле сосны, кузина Анжела с Жаном-Филиппом и Мелодией обычно традиционно принимали каждого полевого рабочего с членами его семьи на галерее, желали им веселого Рождества и вручали им, как подарок, пакеты с деньгами. Когда чернокожие угощались за столами под галереей, вся семья удалялась в столовую, где проходила их собственная трапеза, сопровождаемая также раздачей подарков.

После этой церемонии все выходили снова на галерею, чтобы полюбоваться африканскими танцами и послушать музыку.

Но в этом году только кузина и она, Мелодия, будут раздавать подарки, а Мими с Оюмой будут им помогать. Закрытые и перевязанные тесемкой пакеты были сложены в корзине, которая находилась в кабинете Анжелы.

С каждым днем Мелодию охватывал все больший ужас от приближающегося Рождества. Отец Джеффри принял приглашение. Боже, как теперь все будет иначе, совсем не так, как бывало в те счастливые дни, когда члены троицы были так близки друг к другу, когда они беззаботно отдавались бесшабашному веселью. В процессе приготовления сахара в это время вываренную патоку заливали в бочки для охлаждения, и, по программе рождественских празднеств, гостям разрешалось завязанными узлом на конце веточками ореха-пекана вылавливать в них комочки выкристаллизованного сахара. Как будет печально и ей, и Джеффри вспоминать о тех далеких счастливых временах…

Но и чернокожие рабы в этом году встречали праздник не так, как всегда. Мими, которая часто, как и Мелодия, впадала в хандру, сказала, что среди них до сих пор чувствуется острое недовольство по поводу избиения Оюмы Жаном-Филиппом. Этот инцидент подорвал их и без того слабую веру в собственную безопасность здесь, на плантациях.

— Они гадают, приедет ли мики на Рождество домой, — сказала Мими Анжеле.

— О нем до сих пор ни слуху ни духу, — успокоила ее Анжела.

Это случилось в ночь накануне Рождества, в сочельник. Мелодия, почувствовав невероятную усталость и испытывая душевное беспокойство, рано отправилась спать. Ей казалось, что кузина Анжела выглядела прекрасно, как всегда, но в ней уже не было прежнего веселого задора. Размышляя о приезде Джеффри после замечания кузины Анжелы по поводу его и Эдме Жиро, она просто не знала, как переживет сочельник и следующий за ним день.

Она, вероятно, проспала всего час в эту ночь, двадцать третьего декабря, когда ее разбудил цокот несущихся галопом лошадей прямо под ее окнами. Она тут же подумала, что это вернулся Жан-Филипп, почувствовав при этом какое-то непонятное отчаяние, смешанное, правда, с приятной радостью. Потом до нее донеслись хриплые крики, и по ржанию лошадей, стуку копыт она поняла, что внизу гарцевало множество всадников. Это сбило ее с толку. Из комнаты кузины до нее донесся шум. Мелодия слышала, как Анжела вышла в холл, видела свет от ее свечи через щель под дверью.

В сумраке она нащупала халат и, выскользнув из кровати, набросила его себе на плечи. Вдруг она услышала треск, словно кто-то грубым ударом ноги широко распахнул дверь, а потом увидела в щели под дверью яркую полосу света от пылающих факелов. Крики этих людей эхом разносились по всему дому. Среди них она явственно услышала голос Жана-Филиппа и мгновенно задрожала.

— Деньги вон за той дверью, — крикнул Жан-Филипп. — Забирайте их, а я займусь своей женщиной.

Паника охватила ее, мысли ее путались. Значит, Жан-Филипп приехал за ней! Куда же он ее повезет? Кто были эти грубияны, прибывшие сюда вместе с ним? Она боялась неизвестности…

— Ни с места! — приказала кузина Анжела властным голосом.

До смерти испуганная, Мелодия все же вышла через дверь в холл. Ее кузина, в своем шелковом халате, стояла во весь свой рост на верхней площадке с решительным выражением на лице, держа одной рукой канделябр со свечами перед головой, а другой сжимая направленный на Жана-Филиппа свой пистолет. Он замер у подножия лестницы и впился в нее глазами.

У него в руке был револьвер, который по виду, конечно, был куда более опасным и смертоносным оружием, чем миниатюрный пистолетик кузины Анжелы.

Через открытую дверь кабинета было видно, что там горел факел. В его сумрачном свете Жан-Филипп казался чужаком. На нем была рубашка из грубой плотной ткани и брюки, которые носят колонисты, гоняющие плоскодонки по Миссисипи. Его темные волосы отросли и спадали ему на лицо, как у индейца, но глаза, которые он не спускал с маленького пистолета Анжелы, были по-прежнему прекрасными карими глазами.

— Я приехал за своим наследством, дорогая маман, — сказал он с нажимом по-французски, — и за Мелодией.

Она, собравшись с духом, произнесла его имя. Только тогда он заметил ее.

— Мелодия! — Это был крик его сердца, и он всю ее пронзил, словно острая шпага.

Он устремился вверх по лестнице, и в этот миг Анжела нажала на спусковой крючок. Послышался удивительно слабенький хлопок, за ним воцарилась мертвая тишина. Темное, разливающееся пятно появилось на рубашке Жана-Филиппа. Пошатавшись, он рухнул лицом вниз на лестницу, а потом медленно-медленно, ступенька за ступенькой, начал сползать вниз.

Какой-то мужлан с неопрятной бородой вынырнул из кабинета Анжелы и, увидев распростертого на полу Жана-Филиппа, в испуге широко раскрыл глаза. Потом он перевел ошарашенный взгляд на Анжелу и на пистолет, который теперь она направила прямо на него. Бросив оружие, он безропотно поднял вверх руки. Один из них держал над головой в дрожащей руке пылающий факел, и свет от него ярко освещал эту трагическую сцену.

За его спиной появились другие бандиты, у них в руках были пергаментные конверты с деньгами. Один из них завопил на английском:

— Они укокошили француза! — И все они дружно побежали к выходу, толкнув по пути того, кто держал факел, и он от неожиданности выпустил его из рук.

В этот момент снаружи до них донесся чей-то пронзительный вопль, потом послышались крики чернокожих и ржание лошадей.

— Африканцы угоняют наших лошадей!

Бандиты еще быстрее побежали к выходу, некоторые из них в спешке роняли на пол пакеты с деньгами, пытаясь поскорее добраться до единственного выхода, чтобы сбежать. В холл вбежал Оюма. Схватив лежавшие на полу пистолет и факел, он начал приплясывать на охваченных огнем досках.

Мелодия подбежала к лестнице, опустилась на колени перед телом Жана-Филиппа, ощупывая его и стараясь найти у него пульс, который так и не обнаружила. Она нашептывала его имя, и слезы с ее щек лились так обильно, что она ничего перед собой не видела.

Мими с Оюмой, подняв ее на ноги, обняли ее за талию, приговаривая, как ей казалось, без конца:

— Его больше нет, мамзель. Мики умер. Теперь ему уже ничем не поможешь. Пойдемте отсюда.

Она подняла голову. Кузина Анжела с посеревшим лицом сидела на верхней ступеньке, а пистолет все еще был у нее в руке. Чувствовался запах пороха и обуглившейся древесины.

— Пошли за месье Арчером, — сказала Мими Оюме.

— Я уже отправил ему записку, маман. Он скоро будет здесь.

Мелодия, вырвавшись из их рук, вновь склонилась, безутешно рыдая, над телом Жана-Филиппа. На этот раз ее поднял Джеффри, и она, не переставая плакать, упала на него.

— Ах, Джеффри, она убила его!

Чарлз Арчер быстро поднялся вверх по лестнице к Анжеле.

— Вы застрелили своего сына?

Она посмотрела на него и зарыдала.

— Сына Филиппа, — ответила она. — Он не был моим сыном… но я его любила.

— Мамзель Анжела! — донесся снизу голос Мими.

Чарлз Арчер почуял в нем предостережение. Взглянув вниз на седовласую чернокожую женщину, он, подняв Анжелу, тихо сказал:

— Прошу вас всех, ступайте в гостиную, и ты тоже, Мими.

Он поддерживал Анжелу, когда они спускались по лестнице и проходили мимо белой простыни, которой Мими накрыла тело Жана-Филиппа. Из ее кабинета вышел Оюма с двумя пистолетами из дуэльного ящика мики Роже и передал их Мухе и Лотти, прошептав им на ухо какие-то распоряжения.

Анжела, оглянувшись у дверей гостиной, сказала:

— Позовите Оюму тоже.

Чарлз заметил, как обменялись взглядами Мими со своим сыном, и в них он прочитал желание получить ответы на неясные пока вопросы. Его, конечно, подталкивало любопытство, но в то же время он страшился получить те ответы, которые он ожидал услышать. Подождав, пока все вошли, он, закрыв двери, жестом показал Мими и Оюме на стулья. Оюма сел на стул возле двери, а Мими, пройдя через всю комнату, устроилась на диване рядом с Анжелой.

Обращаясь к Анжеле, Чарлз сказал:

— Не угодно ли вам сказать нам, кем же был Жан-Филипп? — Он заметил, как Мими взяла Анжелу за руку.

— Он был незаконнорожденным сыном моего мужа от дочери Мими — Минетт.

Ее тяжелые, словно свинцовые, слова упали в скорбной тишине, как с треском падает в лесу подрубленное большое дерево. Анжела следила, не отрывая глаз, за удивленным, ошарашенным выражением на лицах трех человек, которые об этом ничего не знали: Мелодии, Джеффри и Чарлза. Потом она продолжила:

— Минетт — сестра Оюмы… и моя единокровная сестра.

На лице Мелодии проступила мертвенная бледность, и, когда она почувствовала, как крепко Джеффри держит ее руку, она так крепко сжала ее, словно шла ко дну.

— У семьи Роже были свои… тайны, — сказала Анжела, — но все же это была относительно счастливая семья до того момента, как в нее вошел Филипп де ля Эглиз. Мы с Клотильдой обе любили его. Он отказался от любви к моей кузине и от ее ребенка, плода этой любви… — Ее безжизненные глаза несколько мгновений в упор смотрели прямо в лицо Мелодии, но она скорчила болезненную гримасу. — Наш сын родился мертвым… и тогда он овладел Минетт. Но она… привела ко мне Жана-Филиппа. — Она, на мгновение закрыв глаза, прошептала: — Он был вылитый отец. Я не знала, что и он, и Мелодия были детьми моего мужа, пока мне об этом не сообщила Мими… когда я об этом рассказала Жану-Филиппу, он тут же уехал из "Колдовства".

— Мамзель Клотильда умела хранить секрет, — вставила Мими. — Ради будущего своего ребенка.

Анжела в упор посмотрела на Чарлза.

— Я застрелила Жана-Филиппа потому, что не могла допустить, чтобы грехи его отца разрушили бы и жизнь Мелодии.

Джеффри было не по себе, но он старался не обращать на это внимания. Но даже в таком состоянии он не мог не прийти в ужас от мысли, что же в эту минуту испытывала Мелодия, — как бедняжка страдала. Он заметил, как побледнел его отец. Требовалось трезво поразмыслить. Джеффри пытался унять бушующие внутри него чувства: жалость к Жану-Филиппу и мадам Анжеле, щемящую тоску по обреченной на неудачу любви Мелодии к своему брату, собственные страдания из-за невозвратной утраты.

Хриплым голосом он заговорил:

— Вы застрелили его, мадам, самообороняясь. Ведь у него в руках был револьвер, так?

Отец бросил на него благодарный взгляд. Это его ободрило. В конце концов, он готовился стать адвокатом, а сейчас мадам Анжела очень нуждалась в его помощи.

— Мне кажется, отец, нужно послать нарочного в Новый Орлеан, чтобы вызвать представителей власти, и сделать это сразу после того, как мы убедимся, что бандиты покинули наш район. Тем временем, мне хотелось услышать от каждого из вас то, что каждый из вас сегодня видел и слышал, да поточнее.

Первым он допросил Оюму, и этот добродушный парень рассказал ему, как он, заслышав, как к дому подъезжали бандиты, выскользнул из своей комнаты в кухонной пристройке и помчался за помощью в невольничий квартал.

— Я понял, что они явились сюда за рождественскими деньгами.

— Известно ли тебе, что среди них был Жан-Филипп? — спросил Джеффри.

— Полагаю, что да, месье. Кому же еще было известно местонахождение денег, как не Жану-Филиппу. Это не люди с ручья. Они говорили так, как говорят в мексиканских прериях по ту сторону границы.

Оюма разбудил Мими и отца Батиста, и они, перебегая от двери одной хижины к другой, поднимали рабов, а потом послали одного молодого рабочего через поля в Беллемонт за подмогой. После этого они разработали план, как убрать часового, охранявшего лошадей, и угнать их.

Джеффри больше не задавал вопросов Оюме и повернулся к Мелодии:

— Что разбудило вас, Мелодия?

Для нее этот беспристрастный голос Джеффри стал еще одним тягостным испытанием. Она сбивчиво рассказала ему о том, как услыхала цокот копыт лошадей бандитов, как она услышала голос Жана-Филиппа, рассказала ему о том, как она оказалась рядом с Анжелой на верхней площадке лестницы.

— Он сказал, что приехал, чтобы забрать меня. У него в руке был револьвер. Увидев меня, он побежал вверх по лестнице. Это произошло тогда, когда… когда…

—…Мадам выстрелила? — завершил Джеффри за нее фразу.

Вся дрожа, Мелодия кивнула.

Джеффри посмотрел на отца.

— Полиции здесь не к чему придраться, так как речь идет лишь о самообороне. Я в этом уверен. Больше им знать ничего не нужно. — Он посмотрел на Оюму. — Намерен ли ты открыто рассказать полиции о родственных связях с мадам Анжелой?

— Неужели вы считаете, что они могут оставаться тайной для креольского населения Нового Орлеана? — цинично и с утомленным видом ответила за него Анжела. — Это — один из тех секретов полишинеля, который мы никогда не обсуждаем. Но Жан-Филипп — это совсем другое дело.

— Мадам права, — медленно сказал Оюма. — Мы сидим на пороховой бочке, месье. Это опасно не только для мадам и ее близкого окружения, но и для нас.

Мими с гордостью посмотрела на своего сына, который был таким красивым, таким преданным своей сводной сестре, но острая боль в сердце от того, что его здесь так недооценивали, стала особенно непереносимой в эту ночь, когда она потеряла своего красавчика внука. Она, выпрямившись, резко бросила:

— Мы, конечно, хотим защитить мадам и мадемуазель, но мы также желаем обрести свою свободу, Оюма и я.

— Ах; Мими! — Чарлзу показалось, что Анжела впервые с той минуты, когда он с сыном вошли в дом, ожила. — Чем я могу вознаградить тебя за все то, что ты постоянно делала для меня. Ты была для меня, как мать, ты и бранила меня, и утешала меня! — Впервые за вечер у нее из глаз полились слезы. Конечно, ты получишь свободу! Я давно об этом думала, предоставить в один прекрасный день тебе и Оюме свободу, но я эгоистично удерживала вас при себе, так как очень нуждалась в вас обоих. Как бы вы ни поступили, я уеду из "Колдовства" в любом случае, я не смогла бы жить здесь после… Ни ты, ни Оюма не можете защитить нас от того, что я совершила, — ни вы, ни Джеффри, ни Чарлз. Мне нужно во всем покаяться. Разве смогу я обрести душевный покой без покаяния?

После продолжительного молчания Чарлз сказал:

— Вы лишили жизни любимого вами человека, и смею вас заверить, что понимаю, что вы в данный момент испытываете. Но вы должны очень тщательно обдумать, что вы будете говорить в течение нескольких ближайших часов, так как это может повлиять на судьбу Мелодии и на судьбы многих других. По моему мнению, по отношению к Мелодии был совершен грех, как и по отношению вас, моя дорогая. Мне совсем не хочется видеть вас у позорного столба после пережитой вами этой страшной трагедии. Само собой разумеется, вы можете исповедоваться перед своим духовным наставником, но, прошу вас, пусть сейчас решает Джеффри, что он сообщит представителям власти, когда они будут здесь, а что утаит.

— Вас никто не просит лгать, — вмешался Джеффри, — но если вы им расскажете, что здесь произошло точно так, как рассказали мне и не более того, то это пойдет на пользу как вам, мадам, так и мадемуазель.

— Ну а если они спросят меня, почему он внезапно покинул "Колдовство"? — спросила его Анжела.

— Он хотел жениться на Мелодии, — устало сказал Джеффри, — а, насколько известно, они являются единокровными братом и сестрой.

Ровный, жесткий тон его голоса показался Мелодии отречением от нее, и она больше не могла этого выносить. Да, она теперь потеряла их обоих — и Джеффри, и Жана-Филиппа, и больше не видела смысла в своей жизни.

— Не могли бы вы меня извинить? Я хочу снова лечь в постель.

— Я провожу вас наверх, — предложила свои услуги Мими.

— Проводите тоже и мадам, — сказал Чарлз. — А мы с Джеффри останемся здесь, так, на всякий случай.

Когда женщины вышли, Оюма сказал:

— Я попрошу приготовить для вас комнаты. Нельзя же всю ночь не спать. Я выставлю часовых возле конюшни, парадного и черного входов в дом.

— Пойди немного поспи, отец, — сказал Джеффри. — Я могу тоже пободрствовать. Все равно мне в эту ночь не заснуть.

Некоторое время спустя Чарлз прошел через верхний холл в свою комнату, решив перед сном зайти к Анжеле. Она не спала и лежала на кровати с открытыми глазами.

— Это ты, Чарлз? — спросила она.

Сев к ней на кровать, он взял ее за руку.

— Если ты не хочешь быть сегодня ночью одна, то я могу остаться.

Она слабо пожала его руку и прошептала:

— Да, обними меня.

Он проскользнул к ней в постель, и она тут же, словно уставший ребенок, обняла его. Они не спали, а он так и не выпускал ее из своих объятий до самого утра. Для него это была беспокойная ночь, но он заботился только о ее удобстве, и он ощутил большую радость, когда она наконец заснула у него на груди. Она вскоре проснулась. Он нежно ее поцеловал.

— Ах, Чарлз, — вздохнула она, — если бы я тебя встретила первого!..

— Не думай о прошлом, думай только о будущем. Мне бы хотелось просыпаться вот так с тобой в объятиях каждое утро до конца жизни.

Она быстро отодвинулась от него.

— Ты просто меня жалеешь, Чарлз?!

— Вовсе нет. Мне кажется, что теперь я понял, почему ты отказалась выйти за меня. Мне кажется, что ты до сих пор меня любишь. Подумай о браке со мной, Анжела.

— Попробую, но только после того, как все это кончится… — В ее голосе чувствовалась неуверенность, но ему приходилось довольствоваться и этим.

Бандиты так и не вернулись. Поздним утром приехали представители власти и до своего отъезда уладили несколько дел. Мадам маркиза была обвинена в убийстве своего сына-бандита при самообороне. Ее отвезли в Новый Орлеан, где посадили под домашний арест до слушания ее дела в суде. Тело Жана-Филиппа было доставлено в Новый Орлеан, где оно было положено в свинцовый гроб. В нем ему предстояло находиться до сооружения мраморной усыпальницы на месте, выделенном ему для погребения, так как в этой болотистой местности вырытые в земле могилы мгновенно заполнялись водой.

Этьен увез Мелодию с собой в Новый Орлеан, где устроил ее в семье своих друзей, дочери которых учились вместе с ней в монастырской школе. Они обе теперь вышли замуж и имели свои семьи. Мелодии редко удавалось поговорить с Джеффри, который по утрам был занят на допросах в полиции, и она была от этого в отчаянии. Ей казалось правильным, что она обратилась к нему, когда случилась беда, — это было так естественно.

В тот момент, когда она переживала глубокий душевный кризис, когда, казалось, весь мир раскололся на части, она постепенно узнавала, как много значили для нее его глубокая, безграничная любовь к ней, осознавала, как сильно она зависела от него. Она отбросила его в тот безумный час, когда ответила взаимностью Жану-Филиппу, который обучил ее восторгам собственной страсти. Теперь она, пусть и поздно, но поняла, какую сильную и прочную любовь она испытывала к Джеффри, как высоко она его ценила.

Единственное утешение в этот памятный сочельник доставил ей дедушка. Когда они ехали с ним в коляске в Новый Орлеан, он сказал:

— Все это объясняет троицу, не так ли? Я всегда раздумывал над этим своеобразным союзом троих. Теперь я все понимаю.

— Что же именно, дедушка? Лично я ничего не понимаю.

Он положил свою руку с проступившими синими венами на ее.

— Никогда не забывай, что Жан-Филипп любил тебя, и не держи на него зла. Между вами существовала естественная близость, которую вы никогда бы неверно не истолковали, если бы знали о своих родственных отношениях. — Он вздохнул. — Да, на всех нас лежит доля вины.

Слушание дела было назначено на один из дней после рождественских праздников. В знак уважения к ним Этьену и Мелодии было разрешено нанести Анжеле короткий визит. Она пользовалась статусом гостя мэра города и жила у него в доме, который ей было запрещено покидать до вынесения судебного приговора по ее делу. Когда десять дней спустя началось слушание, зал заседания суда в здании городской управы был битком набит любопытными, которым не терпелось увидеть маркизу, застрелившую своего сына. Кроме тягостного испытания от направленных на нее сотен жадных до сенсаций глаз, из-за раздающегося вокруг многозначительного шепота слушание дела прошло сносно. Маркиза де ля Эглиз была оправдана, так как действовала, не превышая дозволенного самообороной.

Зрители неодобрительно загалдели. Судья стукнул молотком по столу. Потом сразу же поползли всякие слухи. Мелодия терпеть их не могла и с ужасом думала, что про нее говорили. "Они были единокровными братом и сестрой, — разве это не трагедия? Любовная интрижка между родственниками…"

Мелодия, встав со своего места, оглядывалась, как бы ей лучше пройти через роптавшую толпу к выходу. К ней подошел Джеффри и протянул ей руку. Улыбнувшись ему сквозь слезы, она с благодарностью пожала ее.

Чарлз Арчер ждал, когда Анжела покинет скамью подсудимых. Они вместе вышли из здания городской управы, отвечая на поклоны и поздравления в их адрес. Чарлз, подняв руку, хотел остановить экипаж, но Анжела запротестовала:

— Нет, нет, я иду в храм. Ты пойдешь со мной?

Он согласно кивнул. Они шли, держа друг друга за руку, и так дошли до храма. Чарлз вошел вместе с ней, но она сказала:

— Возвращайся сюда через час, дорогой Чарлз.

— Хорошо.

Он задержался в дверях, наблюдая за тем, как она прошла к расположенной на противоположной стороне исповедальне. В храме было пусто. Он не слышал, как в нее вошел священник, но отчетливо слышал шепот Анжелы, когда она наклонила голову к разделяющему их экрану: "Отец, я согрешила". Он начал ревностно молиться про себя, чтобы этот священнослужитель не оказался любителем посплетничать. Эту леденящую душу историю с большой охотой растрезвонят далеко окрест. Он не был ревностным верующим, но теперь он молился. "За Мелодию, за Джеффри, — пусть грехи ее отца не перейдут на нее".

Потом он около часа прогуливался по набережной, пытаясь еще раз понять, как же все это могло произойти. Когда он вернулся на площадь, Анжела шла через нее к монастырю Святой Урсулы.

— Куда же ты теперь? — спросил он. — Позволь, я возьму карету, не то ты простудишься.

— Я хочу зайти к настоятельнице монастыря и попросить у нее разрешения пойти к ней в монастырь.

Чарлз побледнел:

— Надеюсь, не как послушница?

— Нет, я предложу ей мои услуги как обычная монахиня, если только она их примет.

— Что же ты собираешься там делать, скажи мне, ради Христа. Она не разрешит тебе обучать юных послушниц.

— Там нужно ухаживать за садом, составлять счета… Думаю, там всегда для меня найдется работа.

— Ты делаешь это только для того, чтобы не выходить за меня замуж?!

— Знаешь, Чарлз, о чем я себя спрашиваю? Для чего я взяла Жана-Филиппа, если не могла отдать ему все свое сердце? Я воспитывала его в тех условиях, к которым он привык, и поощряла его надежды, а потом все разбила.

— Но что ты еще могла для него сделать? Не могла же ты отдать ему его сестру!

— Я убила его задолго до того, как прозвучал этот фатальный выстрел. Мне казалось, что я сделала его одним из нас, но все это время, может, даже в моем сознании, он оставался одним из них. Мы, женщины-креолки, всегда считали, что нет ни нас, ни их, а есть только мы, но это было для всех такой глубокой обидой, что мы никогда не решались говорить об этом, это был открытый секрет, которого мы не признавали…

— Но что бы с ним произошло, если бы ты не привезла его в "Колдовство"? Кем бы он стал? Парижским карманным воришкой? Сыном пользующейся дурной славой куртизанки?

— Прошу тебя, Чарлз, постарайся понять — для меня этот секрет не остался в маленьком доме на углу улицы Дофин. В "Колдовстве" мне все время приходилось жить с ним… Разве ты не понимаешь этого?

— Пытаюсь, но мне все равно от этого горько. Анжела, прошу тебя, измени свое решение…

— Чарлз, я не могу жить с тобой, пока не научусь жить сама с собой. Может, когда я обрету душевное спокойствие, умиротворение… — мягко сказала она. — Я люблю тебя, Чарлз.

— Я тоже, Анжела, и буду любить тебя всегда.

Ворота были закрыты. Они были постоянно открыты во время битвы за Новый Орлеан, когда она примкнула к креолкам-добровольцам, которые на своих каретах, погоняя лошадей, отправлялись на поле боя, чтобы помочь вывезти оттуда раненых во временный госпиталь, который организовали в монастыре сестры. Другие креолки-добровольцы помогали им выхаживать несчастных.

Дернув за веревку, она услыхала где-то в глубине здания звонок. Вскоре вышла монашка, чтобы открыть им. Чарлз остался стоять у ворот. Он наблюдал, как Анжела в сопровождении монахини шла по дорожке к зданию. На его крыльце она оглянулась, а потом скрылась за дверью.