1

Приход Террбон, штат Луизиана, 1838 год

Он проснулся из-за пронзительного щебетания пересмешника, укрывшегося в густой листве дерева возле окна. По его кровати через марлевую противомоскитную сетку лился мутный лунный свет. Он прислушался, но за ставнями длинных французских окон в ночи все было тихо.

Снова заплакал ребенок. "Мама, мамочка!"

Рядом с ним в просторной кровати застонала жена. Он положил ей руку на полное бедро, чтобы успокоить.

— Я подойду, Лиззи.

Элизабет сбросила его руку.

— Но она зовет меня.

Они почти не спали с тех пор, как это произошло, и их постоянно все сильнее раздражало присутствие друг друга.

Иван, лежа на спине, видел, как она, отодвинув полу сетки, выскользнула из-под одеяла. Она направилась в детскую, а просачивающиеся через жалюзи лучи лунного света освещали ее развевающиеся светлые волосы.

Он услышал хриплый лай со стороны ручья, в ста ярдах от дома. Это, несомненно, ревел аллигатор, которого местные рабы окрестили Старым дьяволом. Вероятно, из-за этого и проснулась Нанетт.

Он попытался снова уснуть, но услышал доносившийся из соседней комнаты шепот.

— Но я же здесь, мадам. — В голосе молодой няньки Нанетт чувствовался упрек.

— Отправляйся спать, Сула, — раздраженно, усталым голосом сказала Лиззи. — Не плачь, милочка, мама рядом с тобой.

— Он хотел схватить меня, — рыдала Нанетт. — Мама, он хотел меня слопать!

— Ты видела дурной сон, дорогая. Теперь я с тобой, Сула тоже здесь, твой папа в той комнате. Что же может с тобой случиться?

— Лука вернется?

— Нет, сладость моя, нет.

— Значит, Старый дьявол его сожрал, — заплакала снова Нанетт.

— А ты видела? — спросила Лиззи, стараясь ничем не выдать своих чувств.

— Он утащил Луку под воду и там сожрал его. Так мне сказала Сула…

— Забудь о том, что тебе говорила Сула! — потребовала она строгим тоном.

Иван закрыл глаза, стараясь не прислушиваться к разговору. Он вспомнил, какие ужасные кровожадные истории рассказывала, приходя в восторг, ему когда-то его нянька. Ему они тоже нравились, но его горячо любимый ребенок, вероятно, был другим, и сознание этого наполняло болью его сердце.

Один несчастный случай бросил тень на всю плантацию на Черном ручье и превратил его когда-то беззаботную, сияющую, как солнышко, дочь в дрожащее от страха существо.

Лука был сыном поварихи, рабыни, принадлежавшей их семье, которая приехала сюда вместе с ними из Вирджинии. Это был милый, склонный к приключениям мальчик, — сверстники его любили, — который имел обыкновение с дикими воплями нестись к дому, распугивая по пути всех слуг и доводя их до истерики. Трехлетняя Нанетт, которая все видела, с тех пор не давала родителям покоя по ночам. Она постоянно просыпалась, визжа от мучивших ее кошмаров, которые посещали ее даже тогда, когда она дремала.

В детской теперь было тихо. Элизабет снова легла и, вся дрожа, прошептала:

— Иван, нужно что-то предпринять.

Иван Кроули был расстроен всем этим не меньше жены — неприятностей и так хватало. Ему очень хотелось поскорее забыть об этом печальном случае и вернуться к нормальной повседневной жизни. Ему хотелось днем объезжать свои засеянные сахарным тростником поля, а душными, напоенными душистым ароматом вечерами предаваться азартным играм в компании с братьями-креолами Пуатэвин, которые были их единственными соседями на двадцать пять миль вокруг.

— Ну что я могу сделать, Лиззи? — спросил он с раздражением, вызванным бессонными ночами. — Выпороть девочку? Выпороть Сулу?

Почувствовав повышенные нотки в ее голосе, он недовольно скривился. Рабы постоянно ставили капканы: сажали в них курицу, мускусную крысу и даже козленка, чтобы привлечь аллигатора. Его надсмотрщик с мушкетом бродил вдоль ручья, надеясь когда-нибудь выследить и пристрелить эту опасную рептилию.

Лиззи все это знала, но тем не менее прошипела:

— Сула сама еще ребенок. Кроме того, она вовремя оттащила Нанетт от места трагедии. Если бы она этого не сделала, я бы лично ее высекла! Нет, Иван, нужно что-то делать с этими аллигаторами…

— Я пытался, свидетелем тому Бог! — устало откликнулся он.

— Ну и чего ты добился? Мы потеряли мальчишку, который мог бы стать работоспособным рабом…

Она была права. Здоровый африканский мальчик, такой, как Лука, стоил не менее пятисот долларов.

— А теперь все поместье в трауре. А ты что-то бормочешь о том, чтобы выпороть Сулу за то, что она была не в силах предотвратить?

— Лиззи…

— Да, дорогой, я понимаю, что ты не имел этого в виду, но все же ты должен что-то предпринять!

Среди привлекательных черт характера Элизабет Рейс Ивану, этому спокойному, если только ему не действовали на нервы, человеку, больше всего нравилось ее умение вести оживленную беседу. Эта английская девушка, с лицом, на котором постоянно играл веселый румянец, никогда не лезла за словом в карман. Она однажды приехала в Вирджинию к своим родителям. После пятилетнего брака с ней он все чаще задавал себе вопрос, почему эта ее способность в прошлом ему так нравилась. Боже, сколько разговоров пришлось ему выслушать за последние два дня, сколько рассказов об этой чудовищной сцене, произошедшей на берегу ручья, — наверное, их ему хватило бы до конца жизни. Теперь он нуждался только в одном — в отдыхе.

— Ты права, — сказал он и, повернувшись на бок, заснул.

Через два дня, после того как он произнес простые, трогательные слова на церемонии погребения перед рабами, собравшимися под раскидистым дубом возле ручья, на церемонии, которая, как он полагал, положит этому конец, они услыхали вновь завывания Старого дьявола. Нанетт, тут же проснувшись, истерично завизжала. Она плакала вот уже пятую ночь подряд.

Этого Иван больше выдержать не мог, и когда Элизабет спросила его:

— Иван, что же ты все-таки собираешься предпринять? — он резко ответил:

— Найти охотника, который покончит с этой сволочью.

На следующее утро он приказал собрать ему саквояж со сменой одежды и белья, запрячь одноколку, в которой Лиззи обычно ездила в гости к своим соседкам, женщинам-креолкам. Он отправился к ручью Террбон — там находилось имение одного его друга-американца. Его сопровождал на кобыле его мальчик, помощник конюха. Там он провел ночь.

За обедом, который им подавали черные слуги в белых камзолах под руководством его прелестной жены, уроженки Южной Каролины, Билл Хаммонд посоветовал ему:

— Отправляйтесь к торговцу в самом конце дороги, идущей вдоль ручья. Там же и охотники, которые ловят на капкан, и рыбаки, продающие свою добычу.

— Я знаком с месье Вейлем, — сказал Иван.

— Там есть таверна, которую часто посещают охотники. Ее держит один кайюн, по прозвищу Большой Жак. Он направит тебя к одному из охотников, занимающихся промыслом на болоте. Он сумеет очистить это поганое гнездо аллигаторов, но это опасное место, и нужно быть крайне осторожным.

Оставив свой саквояж и пообещав вернуться к обеду, Иван рано утром отправился в путь.

Когда он выезжал из Монтроза, выдался приятный весенний денек. Кобыла Рафа резво бежала впереди. Дорога шла вдоль ручья, по обеим сторонам которого в зарослях кустарника и вереска росли плакучие ивы и могучие дубы. Иван, откинувшись на спинку сиденья, лениво о чем-то размышлял.

Сегодня, конечно, будет жарко, а у него была светлая, легко поддающаяся загару кожа, которая так идет к его светло-каштановым волосам. Соломенная шляпа прикрывала его глаза, о которых однажды красивая жена-креолка его соседа Гаспара Пуатевэна как-то сказала, что они такие голубые, как ее сапфиры.

В это утро он был одет, как всегда, выезжая на плантации по утрам, — в камзоле, сшитом из грубого ирландского полотна, и белых хлопчатобумажных бриджах, которые, по его приказу, ему стирали ежедневно.

Он был уверен в успехе своей миссии. Благодаря своим вкрадчивым манерам, вполне естественному стремлению всегда получать только самое лучшее он обычно добивался того, что желал. В свои тридцать три года он в жизни не знал никаких лишений, получая лишь удовольствия от своего богатства, хотя и считал себя пионером в этом диком, необозримом штате Луизиана.

Когда они с Элизабет поженились, он, взяв жену и свое полученное от бабушки наследство, уехал в Новый Орлеан. Когда беременная Элизабет пребывала в роскошном доме его друзей в городе, он вместе со своими рабами отправился в глубинку, где обнаружил плодородные земли возле ручья, пригодные для выращивания сахарного тростника. Там он раскинул палатку, в которой жил, присматривая за рубкой кипарисов на болоте, граничащим с его межой и строительством небольшой мельницы для измельчения тростника. Вскоре вполне приличный дом был построен. Отдав распоряжение рабам засеять поля тростником и продолжать строить мельницу, он на пароходе отправился за своей женой и очаровательной дочкой.

Сахарный тростник приносил ему сказочный доход, и все эти успехи он приписывал исключительно себе. Он вел жизнь процветающего плантатора, был глубоко всем удовлетворен, ему все нравилось, и все было у него хорошо до тех пор, пока этот ужасный случай на Черном ручье не окрасил кровью его воды.

Раф вел его вдоль Террбона, одного из ручьев, который его соседи называли "мертвой водой", так как он получал воду из реки только во время ее разлива. Над ручьем порхали пунцовые бабочки. Казалось, что здесь вообще не существует никакого течения, но Иван знал, что оно есть и меняет свое направление в зависимости от приливов. Извиваясь, он тек на юго-восток по направлению к району озер и болот, который лежал между фермами, плантациями и Мексиканским заливом. По мнению его соседей, на болоте кишмя кишели капперы, контрабандисты, занимавшиеся незаконной торговлей рабами, а также охотники, ловящие на капкан, и рыбаки.

Пришпорив кобылу, Раф объехал повозку, запряженную ослом и нагруженную сухим мхом, который наверняка пойдет на набивку матрацев. Этим, несомненно, займется этот седоватый кайюн, который, увидев их, радостно закричал:

— Добрый день, месье!

Колеса одноколки заскрипели по раковинам устриц, которые здесь разбросал какой-то местный фермер, чтобы по дороге на берегу ручья можно было проехать и во время дождя.

Здесь не было плантаций, а лишь приспособленные к местной погоде высокие дома кадианцев, построенные на узкой полоске твердой земли вдоль ручья. Покатые крыши, свисая, закрывали и переднее крыльцо, такое широкое, что на нем могла разместиться вся семья, а позади них виднелись садики, кухни и пасущийся скот. За садами холмистая земля переходила в болото.

Дорога привела к рыбному рынку и к лавке торговца мехами. За сараем была небольшая пристань с привязанными легкими рыбацкими лодками-скиф. Направо стояла упомянутая Хаммондо таверна, построенная из непокрашенных кипарисовых бревен, которым непогода придала блестящий серебристо-серый цвет. За ней росла кипарисовая рощица — стволы ее деревьев наполовину были покрыты водой. Пробивавшиеся через густую тень лучи света падали на плавающие по воде листья.

— Остановись!

Раф слез с кобылы, удерживая ее под уздцы, покуда Иван не выбрался из одноколки. Войдя в таверну, он очутился в совершенно пустой непобеленной комнате, если не считать несколько грубо сколоченных столов, на которых были сложены перевернутые стулья. Громадного роста человек, закатав штанины, старательно драил пол, обмакивая тряпку в стоявшее рядом ведро с водой.

— Добрый день, — приветливо сказал он и спросил по-французски: — Что месье угодно?

Иван попятился назад, чтобы не промочить свои отлично вычищенные сапоги.

— Добрый день. — Его образование предусматривало умение изъясняться на приличном французском, но он был далек от местного наречия, хотя и позволял ему общаться с туземцами. — Мне сказали, что вы можете порекомендовать мне опытного охотника.

— На болотах бродит немало охотников, — ответил хозяин таверны. В его открытых черных глазах промелькнула настороженность. — О какой дичи идет речь, месье?

— Я хочу покончить с аллигаторами, расплодившимися на Черном ручье возле моего дома. Там живет крупный старый самец, который на днях утащил одного из детишек моих рабов.

— Ах, вон оно что! — с сочувствием воскликнул кайюн.

— Его убить нужно, а если можно, то и уничтожить это мерзкое гнездо.

— Но ведь все равно кто-то из них останется, разве не так?

Этот крупный кайюн пристально разглядывал его, и Иван вдруг почувствовал приступ раздражения. Он не рассчитывал на такой разговор. Кайюны не отличались раболепием, какими бы бедняками они ни были. Несмотря на то, что Иван прожил на Черном ручье почти четыре года, он все еще сталкивался с подозрительностью со стороны этих связанных между собой потомками вытесненных рыбаков и фермеров из Новой Шотландии, поселившихся здесь несколько поколений назад. Это бесило его больше всего.

До этого верзилы, вероятно, дошло, что от него не убудет, если окажет посетителю услугу.

— Кажется, у меня есть человек, который вам нужен. Это — старый пират по имени Наварро — он прекрасный охотник на аллигаторов.

— Пират?

— Так говорят. И еще — Лафитт прогнал его из своей банды. Он уже много лет живет на болоте, но это опасный человек.

Иван бросил на владельца таверны подозрительный взгляд.

— Где его можно найти?

Кайюн засмеялся.

— Вам никогда его не найти, месье. Вы погибнете, если только попытаетесь. Он — самый лучший для вашего дела, но очень много пьет виски, а свою дочь посылает на рынок торговать рыбой и шкурками. — Он снова вопросительно посмотрел на Ивана. — Сюда приходят и другие — продавать улов. Я провожу вас на рынок, и мы там все выясним.

— Благодарю, — сказал Иван. — Может, нальете стаканчик виски для меня, а другой для себя?

— Благодарю вас, месье. — Поставив для Ивана стул, он зашел за стойку и вернулся с двумя стаканчиками виски. Протягивая свою длинную, тяжелую руку, он поставил стаканчик перед Иваном.

— Меня зовут Жак Менар. Меня обычно называют Большой Жак, так как на ручье еще есть Жак — Маленький Жак.

— Кроули. — Иван бросил на стол золотую монету. Глаза у Жака сразу расширились. Он поднял свой стаканчик.

— Как узнать дочь этого человека?

— Узнаете, узнаете, — ответил владелец таверны, рукавом вытирая губы. — Другой такой нет на всем Ручье. Мужчины называют ее дикаркой. — Допив виски, он продолжал: — Выпейте еще виски, месье, потом мы пойдем и посмотрим, там ли она.

Выйдя из таверны, Иван, указав на своего грума, попросил, чтобы его накормили. Перейдя через дорогу, они миновали несколько лодок, с которых сгружали рыбу.

— Вон дочь Наварро, вон та! В пироге, — сказал Жак. — Ее звать Коко.

Иван посмотрел на девушку, лопатой сгружавшую креветки из пироги, — выдолбленного ствола кипарисового дерева, в тростниковую корзину, и у него перехватило дыхание. "На самом деле дикарка", — подумал он. Она была слишком высокого для женщины роста, а водопад ее длинных черных волос закрывал ей лицо. Единственное ее одеяние едва доходило ей до колен, а длинная прореха на боку открывала взору ее бедро бледно-бронзового цвета. "Она еще так молода, — сказал он себе, — но уже совсем женщина". Кровь бросилась ему в лицо.

Подняв на плечо полную корзину, она пошла на рынок, стройная и босая. Когда Коко вернулась, Жак, окликнув ее, поинтересовался, не захочет ли ее отец наняться к месье Кроули в качестве охотника на аллигаторов.

Она уже стояла в пироге с шестом в руках. Она бросила на Ивана взгляд, оценивая его своими миндалевидными глазами. Пожав плечами, сказала:

— Я не могу говорить за своего отца.

— Попроси его прийти сюда, на встречу со мной, — крикнул Иван по-французски.

— Он не придет.

Иван начал терять терпение. Он не желал возвращаться домой к Лиззи и Нанетт без того человека, который сумеет восстановить счастье в его доме. Он протянул ей золотую монету.

— В таком случае, я пойду к нему! Ты возьмешь меня с собой?

— Это очень далеко, — пытался удержать его Жак. — Сейчас очень жарко, к тому же он — очень вспыльчивый человек.

Но Иван его не слушал. Он уставился на девушку, которая глядела на него не отрываясь своими странными глазами, в которых ничего нельзя было прочесть. Коко, подняв шест, поддела им ярко-красного рака, лежавшего на дне заполненного на полдюйма водой дне пироги, и выбросила его за борт. В ее жесте чувствовался скрытый вызов.

Подчиняясь охватившему его сильному возбуждению, он принял его и шагнул в пирогу. К его огорчению, она угрожающе закачалась.

— Осторожней, месье! — крикнула Коко.

Он хотел было выпрыгнуть назад, на причал, но в таком случае он наверняка перевернул бы пирогу. Он резко присел на корточки, схватившись руками за поперечную дощечку, его будущее место. В эту минуту девушка энергично оттолкнулась шестом от причала. Он сидел тихо, понимая, что его необдуманный шаг привел в замешательство как Большого Жака, так и его самого, и он уже в этом начинал раскаиваться. Девушка, стоя, пользовалась длинным шестом, опуская его в воду, то с одной стороны пироги, то с другой и сохраняя при этом полное равновесие, что ему было явно не по зубам.

Иван знал себе цену, он гордился своими английскими предками, прошлым своей семьи, считал себя выше соседей креолов, ведь большинство из них были потомками переселенных аккадийцев, и его забавляло, что в своей гордости за свою расу и за своих предков они упорно считали его чужеземцем. Само собой разумеется, они наверняка сочтут себя выше этой дочери поставленного вне закона обитателя болот. Но ей все же удалось продемонстрировать ему его нерасторопность.

Они медленно скользили по водной глади ручья, который извивался среди похожих на джунгли зарослей на его берегах. Наконец причал и стоявший на нем глазеющий им вслед Жак исчезли из виду.

Вскоре пропали и все признаки человеческого жилья. Постепенно горизонт сплющился, превратившись в необозримое водное пространство с растущей повсюду крокодильей травой, камышом и разнообразными болотными растениями с плотными листьями. Нигде не было видно никаких вех, кроме голубоватой линии, границы далекого кипарисового болота. Совсем некстати Иван вдруг начал вспоминать истории о тех людях, которые пропали при переходах через ручьи и водные пути, соединяющие лагуны и громадные морские болота, окружавшие, словно манжетка, побережье Мексиканского залива. Эти страшные истории его соседи креолы, сидя за стаканчиком виски, постоянно пересказывали. Они называли эту местность "дрожащей прерией". Это было гиблое место, — все, как один, утверждали они, — где человек мог запросто пропасть. Они говорили о пиратах и контрабандистах.

Но иногда такое случалось и с людьми, которым обычно такое не грозило. Например, однажды исчез человек, который практически вырос на болоте.

То и дело ему приходилось слышать рассказы о местном рыбаке, который заблудился. Он устало греб милю за милей по озерам и соединяющим их водным путям, которые были похожи друг на друга как две капли воды, греб до тех пор, покуда его не свалила усталость и он не выронил из рук шест…

— Надеюсь, ты меня не погубишь, — осторожно заметил Иван, обращаясь к девушке.

Улыбаясь, она сказала:

— Положитесь на меня, месье.

Она говорила с поразительной самоуверенностью. Он вдруг осознал, что абсолютно доверяет этой прямо стоявшей в пироге девушке, ведь управлять пирогой было далеко непросто, так как это требовало почти акробатического искусства.

Неожиданно перед его глазами всплыло обеспокоенное лицо владельца таверны. Теперь он понял причину его тревоги. "Что за дичь?" — поинтересовался он тогда. Неужели этот большой кайюн вообразил, что он подыскивает убийцу?

Боже праведный! Эта мысль всего его потрясла, и он еще пристальнее начал оглядывать эту поразительную дочь "старого пирата".

Так как он сидел, то его взгляд вполне естественно упал на коричневые ступни ее ног. Пальцы на ногах были длинные, красивой формы, подъем высокий, выпуклый. Его очаровывали игра ее мышц, когда она, орудуя веслом, пыталась удержать равновесие. Он перевел свой взгляд с ее обнаженных ступней на прекрасные ноги, которые бесстыдно демонстрировали себя через большую прореху в ее коротком наряде, который ничего не оставлял для домысливания и воображения. Мягкие бугорки ее грудей были небольшие, но обладали какой-то изысканной, необычной формой.

У Ивана перехватило дыхание, когда он взглянул на ее лицо, и неожиданно он ощутил, что его мужское естество восстало. До сих пор Лиззи и их дочь Нанетт, с их нежной персикового цвета кожей, серо-голубыми глазами и классической короткой верхней губой, являли для него идеал женской красоты. Теперь же он взирал на то, что так разительно отличалось от их неувядающего английского шарма, как день отличается от ночи.

Разглядывая ее теперь уже совершенно другими глазами, он увидел, что лицо Коко обладало томной, эротической красотой. У нее были большие и сильные скулы, как у индианки, и гордый нос принцессы. В ее раскосых по-азиатски глазах был заметен удивительный рассудок, в них мелькали и озорные искорки, а губы у нее были полные, похожие на созревший плод. Он с изумлением уставился на нее, чувствуя глубокое потрясение.

Она тоже скользнула по нему своим взглядом — от его черных сапог, безупречного костюма до элегантной соломенной шляпы, и этот ее взгляд, казалось, дал понять им то, чего не скажешь словами. Такого взгляда Иван Кроули еще не встречал ни у одной женщины, это был смелый и в то же время невинный взгляд, взгляд, в котором смешались откровенное любование и наивное любопытство, взгляд, сдобренный легкой улыбкой, в которой он с содроганием почувствовал снисхождение.

Его душевная тревога росла еще из-за того, что теперь только от нее, от этой девушки, зависело его возвращение к покинутой цивилизации. Ручей все извивался, поворачивая то в одну, то в другую сторону, и он уже сбился со счета, не мог сказать, сколько раз он, раздваиваясь, обтекал островок или же исчезал в безбрежной лагуне. Эти водные пути были похожи на паутину на побережье залива Луизианы, в этом раю для пиратов и контрабандистов, которые превратили его в свою территорию и не уступали уже третьему правительству. Может, эта девушка просто возила его по воде кругами? Она ведь знала, что теперь он целиком зависит от нее. Заметив в ее странных глазах искорки удовольствия, он старался сдержать медленно охватывающий его гнев.

"Этому янки, вероятно, неудобно в пироге", — подумала Коко. Ее лицо раскраснелось от жары, а он отгонял тучи кружившихся у него над головой москитов и комаров. Они по-прежнему скользили по водной мягкой глади. Он был напуган, и это тоже развлекало ее.

Но, Боже мой, какие голубые у него глаза! Она с удовольствием смотрела на них, на глянец его черных сапог, которые блестели от покрывшей их влаги, словно всплывшая на поверхность крачка. А какой белизны была его одежда! Она была похожа на оперение цапель, спускающихся, словно белоснежное облако, на болото с восходом солнца. Как долго она сохранит свою белизну здесь, в болотах?

Да, какой он, однако, красивый мужчина! Когда она впервые увидела его рядом с хозяином таверны на причале, брошенный ею быстрый взгляд сразу же отметил малейшую деталь его внешности, — от необычно светлых волос и приятных черт лица до элегантности его костюма. Она была просто ослеплена его совершенством. Ее сердце сразу потянулось к нему так, как оно всегда жадно тянулось к красоте.

"Вероятно, в своем мире это очень важный человек", — подумала Коко, пристальнее разглядывая каждую деталь его наряда, включая золотое кольцо у него на пальце. Но здесь, на болоте, он чувствовал себя не в своей тарелке, — это был ее мир, место, отличавшееся поразительным, бесконечным разнообразием и красотой. От нее не ускользнуло его недоверие к ней, когда причал растаял у них за спиной.

— Вижу, вам не нравятся москиты, — дружески заметила она.

— А тебе нравятся? — раздраженно переспросил он.

— Они меня не кусают.

От самого причала за ними летели чайки, и все еще с полдюжины кружили у них над головой, — их крики были похожи на человеческий смех.

— Еще далеко? — спросил он.

— Мы только отчалили, месье, — рассмеялась она.

Дожив до своих семнадцати лет, она, конечно, знала, что привлекала к себе внимание мужчин, и теперь старалась отыскать в нем признаки, говорившие о том, что и ему она кажется весьма привлекательной. Она заметила, что он старается избегать прямых взглядов, но не может оторваться от ее обнаженных ног. Чувствовала, что он этого не одобряет. Ну а что он хотел? Чтобы она, проверяя поставленные капканы, гоняла в своей пироге по болоту в юбке до пят?

Впереди раздался громкий всплеск. Она быстро повернула голову.

— Водяная черепаха, — сказала она. — Посмотрите! Видите, где подмяты камыши? Вы ее видите?

Иван шарил глазами по указанному ею месту на болоте и наконец увидел уродливую рептилию среди морской травы, разглядел ее подозрительные неподвижные глаза.

— Их очень много на болоте. Из них получается вкусный суп.

Да, это деликатес для креолов, это Иван знал, но они ели таких тварей, блюда из которых он никогда бы не осмелился поставить на обеденный стол.

Белая цапля пропорхнула над пирогой, и Коко, вскинув голову с грацией, не уступающей птице, следила за тем, как она, мягко спланировав, исчезла в густых зарослях.

— Она там запросто может ходить, — сказала она, — а человек тут же провалится. Это очень похоже на устричью траву.

— А здесь глубоко? — спросил Иван.

— Нет. Но человек может утонуть и на мелководье, если не найдет опору, правда? А ила здесь очень много, и он может засосать человека.

Ивана передернуло, и он шлепнул по жужжащему возле лица москиту. Он перегрелся на солнце, и ему хотелось глотка холодной воды, но он полагал, что в этом грязном ручье, по которому они плыли, вода уже была противной и солоноватой.

Через несколько минут она, подняв шест, указала им вдаль. Он увидел там голубоватую туманность над болотом и какие-то расплывчатые пятна. Вероятно, это были далекие дубы, или же хижины с крышами из пальмовых ветвей, возвышающиеся на сваях среди зарослей.

— Остров Наварро, — сказала она.

— Мы туда едем?

— Да, месье. — Она не скрывала своей издевательской радости от испытываемого им облегчения.

Приближаясь к острову, они увидели, что земля, на которой стояли эти хижины, возвышалась всего на три или четыре фута над уровнем болота. В незамысловатом пристанище, сооруженном из воткнутых в землю шестов и сухих ветвей пальмы вместо крыши, лежали корова с теленком и несколько свиней.

Чуть дальше виднелось несколько пострадавших от стихии строений, тоже на сваях.

— Вы там живете? — спросил он.

— Да. — В ее прекрасных, гордых и таинственных глазах сквозила насмешка.

— Ну, а здесь вообще есть земля?

— Видите деревья? Дубы не могут расти там, где нет земли. Это — дубровник, месье, — остров, на котором растут дубы.

— Боже праведный! — Он слышал от соседей о дубровниках, этих островках земли на болотах. Но этот казался ничуть не больше, чем его самое маленькое поле сахарного тростника. — Ну и чем же вы там занимаетесь?

— Я там только сплю. Весь день я провожу на болоте, где ставлю капканы и устанавливаю во время сезона корзины для креветок. Кроме того, я свежую норок и обрабатываю их шкурки.

Он посмотрел на ее сильные, тонкие пальцы.

— Ты свежуешь животных?

— Конечно. — Она снова над ним потешалась. — Болото дает мне средства на жизнь, месье.

— Ну, а твой отец…

— Он тоже иногда ставит капканы, — лаконично ответила она.

"Кроме того занимается контрабандой", — подумал Иван, и вновь у него в ушах зазвучало: "Он — опасный человек, месье".

— У народа моей матери выделка мехов всегда была женской работой. — Коко заметила недоуменное выражение у него на лице. — Болото — это мой дом, месье, — мягко сказала она, — и мне оно кажется таким красивым. Вы только посмотрите! — Она широко повела рукой вокруг себя — глаза у нее загорелись.

Иван следил за ее взглядом, ничего толком не понимая. Перед ним был странный, пустынный мир, в котором ничего не было, кроме высоких зарослей, мириадов птиц да различных живших на воде и в грязи ползучих тварей.

Он все смотрел на девушку, стоявшую с широко расставленными для сохранения равновесия ногами, видел ее зрелое молодое тело, ее силуэт на фоне пустынного неба. Чайки в эту минуту кружили у них над головами, а крики их были похожи на насмешку. Позади них простиралось монотонное безжизненное пространство серебристо-зеленой и коричневатой морской травы, пригибавшейся под порывами ветра со стороны залива куда ниже, чем его плотный, шуршащий тростник.

Постепенно вглядываясь в местный пейзаж, он вдруг начал различать движение зарослей, их особый вид на фоне воды — это была целая цветовая гамма — от оловянного до бронзового. Одинокие белые цапли словно украсили болото бриллиантиками. Над этим безлюдным дрожащим ландшафтом висело то же лазурное небо и те же рыхлые белые облака, которые стремительно проносились над его плантациями в Черном ручье.

— Разве здесь не красиво? — спросила она.

— Да, — ответил он, не спуская, однако, с нее глаз. Он был просто ошарашен ее красотой вот здесь, в этой безыскусной местности. У него шла кругом голова от этого чужого для него мира, вызывавшего только негодование.

Они сделали поворот, и он вдруг заметил, что дубровник, с его хижинами на сваях, исчез за высокой травой.

— Где же остров? — спросил он. — Мне казалось, что мы уже приплыли.

— Скоро сказка сказывается… да… Успокойтесь, месье. Все будет в порядке. — Он испытывал странное, волшебное чувство, будто находится он в нереальном, вымышленном мире. Окружающий пейзаж, та ситуация, в которой он очутился, были абсолютно незнакомы. Он только чувствовал солоноватый запах плотного воздуха, надоедливое жужжание москитов и всю тяжесть свалившегося против его воли желания, словно это был кошмарный сон.

В голове у него постоянно звучали фразы.

"Но мы были почти у цели".

"Скоро сказка сказывается… да…"

Девушка разглядывала его на такой соблазнительно дразнящей дистанции.

— Вы перегрелись на солнце, месье, — сказала она, бросив на него возбуждающий боковой взгляд. — Вы покраснели как рак.

Он снова вытер лицо. От него шел пар.

Она подогнала лодку поближе к зарослям, и там внизу, под камышом, он увидел полоску твердой земли. Держась за шест, Коко грациозно перегнулась через борт, погрузив руку в воду. Ее ничем не стесненные груди подались вперед, и от этого плавного движения он испытал и смущение, и восторг. Он злился на себя за то, что не смог сдержать свой ответ на этот вызов.

Вытащив из воды металлический капкан, она выпростала оттуда мертвое животное и бросила его в пирогу прямо к его ногам.

Иван резко отстранился, а она торопливо предостерегла его:

— Не нужно раскачивать лодку, месье!

Сильный гнев охватил его. Казалось, он весь горел внутри. Он чувствовал в этой экзотической ее красоте угрозу для себя, угрозу, усиливаемую незнакомым ему окружением, к тому же его просто бесило, что она выполняет грубую, связанную с пролитием крови работу.

— Не забывай, я уплатил тебе, чтобы ты доставила меня к отцу, — резко напомнил он ей.

— Я вас доставлю, месье. — В ее глазах вновь появились насмешливые искорки, а испытываемое им сильное подозрение, что она потешается над ним, еще больше выводило его из себя. Сняв соломенную шляпу, он принялся отгонять ею от себя тучи москитов. Вынув другой рукой из кармана большой носовой платок, он вытер пот со лба, лица и шеи.

Коко наблюдала за ним с нескрываемым восхищением, и ее внимание, казалось, в равной степени привлекал как этот белоснежный платок, так и он сам.

— Просто по дороге я проверяю капканы, — с самым невинным видом объяснила она. — Если норка пробудет в капкане слишком долго, ею наверняка завладеют аллигаторы, и мне придется распрощаться с ее мехом. — Она вытащила из воды еще один капкан, но он был пуст.

Вновь у него возникло ощущение, что она издевается над ним, подразнивает его…

Через несколько минут на горизонте показался еще один дом на сваях. Долгое время он маячил на горизонте, то приближаясь к ним, то отдаляясь. Иногда он оказывался у них слева, иногда — справа. Иногда они обнаруживали его у себя за спиной. Солнце неумолимо жгло им макушки: с усилением жары Иван все больше терял терпение. Но что он мог поделать? Единственным путем возвращения назад, к цивилизации, была эта пирога. К тому же он не знал дороги. Он же был новичком здесь, на болотах, и не мог отличить "дрожащую прерию" от простого болота. Вот это маленькое изящное существо все знало, но оно потешалось над ним, выжаривая на солнце, словно рака.

Когда она снова остановилась, чтобы на сей раз поднять в пирогу глиняный горшок с креветками, он рассвирепел, утратив заодно и здравый смысл. Она вытащила горшок из воды уже наполовину, когда он, в приступе отчаяния, заорав, резко наклонился к ней и схватил ее за лодыжку.

Но крик его захлебнулся из-за порядочного глотка грязноватой воды, когда пирога перевернулась и накрыла их обоих. Ручей был мелким, но, как ему Коко и сказала, дно оказалось очень илистым. Иван лихорадочно барахтался в воде. Наконец он сумел встать на ноги, отплевывая траву и тину. Он увидел свою плавающую на воде шляпу, но до нее уже нельзя было дотянуться.

Коко тоже плескалась в воде в трех футах от него — с ее волос сбегали потоки воды, а глаза сверкали от гнева.

— Болван! — взвизгнула она. Она не выпускала из рук шеста, и ему показалось, что она была готова ударить его.

— Хватайтесь за пирогу, а не то мы с вами утонем!

Перевернутая пирога быстро удалялась от них. Ее корма уже погружалась в солоноватую воду. Иван, вздымая тысячу брызг, быстро доплыл до нее и схватился за борт обеими руками. Но оказалось, что, не имея под ногами твердой опоры, он не мог сдвинуть ее с места. Коко удалось нащупать участок твердого дна возле зарослей. Протянув ему шест, она помогла ему подогнать пирогу к берегу. Его шляпа исчезла. Вместе они вытащили из воды каноэ и рухнули рядом друг с дружкой на траву под невыносимо жарким солнцем.

Наконец Иван повернулся и посмотрел на девушку. "С таким же успехом она могла оставаться абсолютно голой", — подумал он с холодным бешенством. Тонкая ткань слишком узкого наряда так плотно облегала тело, что скорее была похожа на вторую кожу.

Иван подкатился к ней. Рука его, не подчиняясь воле, сама обхватила ее влажную грудь, и стоило ему почувствовать ее тепло через намокшую хлопчатобумажную ткань, как его мужское естество тут же воспрянуло. Лаская рукой ее мягкое тело, он начал покрывать ее страстными поцелуями.

Дикий взрыв хохота чайки над головой заставил вздрогнуть, и он поднял голову. Коко лежала под ним на придавленных к земле камышах, глядя на него широко открытыми испуганными глазами. На мгновение показалось, что она моложе, чем он прежде думал. Потом он вспомнил смешинки в ее удивительных, необычных глазах, отвратительное похлюпывание грязи у него под ногами, когда он выбирался из воды на берег, и его вновь охватило бешенство.

Он прильнул к ее зрелым, словно плод, губам…

 

2

Открыв глаза, он увидел перед собой пронзительную голубизну необъятного, пустынного неба, которое, казалось, тяжело давило на них. Ее пахнущая болотом голова лежала у него на плече. Сжимая ее обнаженное бедро, он чувствовал рядом с собой пряный запах молодого женского тела, и это было так прекрасно…

Он начинал отдавать себе отчет в том, что ему очень неудобно лежать в мокрой одежде, со слипшимися от грязи волосами. Положение, в котором он оказался, вдруг предстало перед ним во всей своей беспощадной ясности, и он пришел от этого в ужас…

— Послушай, я не могу в таком виде отправиться на ваш остров Наварро, — наконец сказал он. — Может, ты скажешь отцу, что мне нужен охотник?

— Он не придет, — прошептала она. — Ему на все наплевать. Он только пьет.

Он принялся размышлять об этом обстоятельстве и о том бесполезном, казалось, бесконечном времени, которое ему пришлось провести у нее в пироге на всех этих болотах.

— Ты меня обманывала, — бросил он ей обвинение, но прежний гнев уже испарился.

Ее раскосые глазки в упор смотрели на него, и только сейчас он понял, что они не черные, а коричневые. В ее красоте было что-то свирепое.

— Я хотела получить золотую монетку, — призналась она.

— Теперь ты ее потеряла, а у меня больше нет. Я тоже потерял свои деньги. — Он не ожидал, что она девственница, и теперь чувствовал к ней особую нежность с примесью раскаяния.

— А у меня есть нож для свежевания, — сказала она ему, отвязывая его от бедра. Сев с ним рядом, она снова привязала нож.

Иван спросил:

— Сколько тебе лет, Коко?

— Семнадцать.

— Если ты отвезешь меня назад в таверну, где я оставил свой экипаж, — сказал Иван, — я возвращу тебе потерянные деньги.

— Хорошо, — сказала она.

Обратный путь был довольно коротким, и они проделали его в полном молчании. Коко подгребла к берегу за триста футов от причала для рыбаков. Оттуда среди увитых ползучими растениями дубов вилась узкая тропинка, ведущая к опушке, на которой стояла таверна, обращенная тыльной стороной к болоту. Они простились.

Иван, выпрямившись, как ни в чем не бывало прошел мимо Рафа, сидевшего на крыльце заднего входа, с выпученными от удивления глазами, и вошел в просторную кухню, стены и пол которой были обиты досками из кипариса. Из-за двери в салун до него доносились голоса и смех мужчин, распивавших бутылочку после рабочего дня. Крепко сбитая, невысокого роста женщина стояла возле печи, помешивая что-то в большой железной кастрюле.

Она испуганно посмотрела на Ивана.

— Боже мой, месье, вы свалились в ручей?

— Увы и ах, — мрачно ответил Иван. — Не могли бы вы привести в порядок мою одежду, мадам? Не могу же я в таком виде вернуться домой.

— Конечно, конечно! Но ваш сюртук уже никогда не будет таким, как прежде, — с сожалением в голосе сказала она, а потом крикнула: — Жак!

На пороге кухни появился хозяин.

Увидев Ивана, он громко рассмеялся:

— Что случилось, приятель? Вы похожи на мокрую крысу! Она окунула вас, да?

— Это я окунул нас обоих. Будь проклята эта пирога!

— Она — мул любого кайюна. Она доставит вас куда угодно, если вы только умеете управлять ею.

— Но мне этого не дано, как вы, вероятно, уже заметили. Принесите мне виски, Жак!

— Сию минуту, месье, сию минуту!

— Жак, ты не можешь одолжить месье свою чистую рубашку и брюки. А я пока вычищу его костюм. Какой прекрасный костюм, но весь в болотной грязи, от него несет плесенью. Какая жалость!

— Это моя жена, — сказал Жак, обращаясь к Ивану. — Только она и сможет вычистить ваш костюм от грязи, больше никто, мадам Большой Жак. Пошли!

Он проводил Ивана в соседнюю комнату, в которой, вероятно, они жили. Там стояла кровать, большой шкаф, стол и стулья.

— Вы нашли охотника на аллигатора? — спросил он, роясь в своих вещах. — Нет? Может, послать кого-нибудь еще? Они будут наверняка велики, — предупредил он его, протягивая брюки, но у меня других нет.

— Благодарю вас и за это, — сказал Иван. — Пришлите моего грума, пусть поможет… Пора ему привыкать ухаживать не только за лошадьми.

В лохани, куда вылили котел горячей воды, Иван тщательно вымылся. Тем временем на кухне гладили его костюм. Чтобы скоротать время ожидания, Жак принес бутылку виски и сам посидел с гостем несколько минут.

— У этой девушки есть африканская кровь? — спросил Иван.

— У Коко? Нет! Есть сабинская, но она такая же горячая.

— Как вы сказали?

— Сабинская, а что?

— А что это означает?

Жак пожал плечами.

— Одно из племен, живущих на болоте.

— Какое племя? — настаивал на своем Иван. — Индейское?

— Да. Мать Коко была дочерью китайского рыбака и женщины-индианки. Наварро, насколько мне известно, португалец.

— Азиатка! — воскликнул Иван. Теперь ему было понятно, почему у Коко такой необычный оттенок кожи, — не красноватый, не белый, не желтый, а мягкий, золотистый.

— Все перемешалось, как в похлебке, весело заметил Жак, — но в результате вышло красиво, не находите? Говорят, ее мать ведет свою родословную от какой-то индейской принцессы. Но она носит французское имя, — хитро добавил он. — А теперь, месье Кроули, мне пора идти к клиентам. — Осушив стаканчик, он вышел.

Иван, не желая разделять их компанию, выпил в одиночестве. Все его мысли были заняты этой странной встречей с девственницей на болоте. Он не сильно гордился своим поступком и до конца не понимал, как это все произошло. Несколько его знакомых среди плантаторов завели себе темнокожих любовниц в Новом Орлеане, но он хранил верность Элизабет вот уже пять лет.

Ему очень хотелось знать, что думает Коко об их страстной встрече. Он все время вспоминал ее застенчивую улыбку и удивление в ее прекрасных глазах. Он старался облегчить свою совесть, убеждая себя в том, что при том образе жизни, который она вела, не пользуясь ничьей защитой, кроме поглощенного только выпивкой отца, она все равно потеряла бы девственность с каким-нибудь другим мужчиной, но это его не успокоило.

Наконец ему принесли выглаженную одежду, а мадам все время причитала над невыводимыми пятнами. Пообещав заплатить ей за труды при первой возможности, Иван приказал запрячь одноколку. Они отправились домой через Монтроз, где все встретили его с чувством сострадания из-за его внешнего вида да колкими подначками. И прокляв всех охотников на аллигаторов на свете, все пироги на земле, он посмеялся над собой вместе с ними.

На следующий день он приехал в свое поместье, которое Лиззи окрестила "Мансом". Нанетт очень обрадовалась его приезду. Он поднял ее на руках, удивляясь, как мало она весит. Он заметил и синие тени у нее под глазами.

Лиззи глядела на светло-золотистые завитушки Нанетт, словно пытая его.

— Скоро придет охотник, — сказал он дочери. — Он убьет этого Старого дьявола. У тебя больше не будет страшных снов, дитя мое.

— Ты правду сказал ребенку? — спросила его Лиззи после того, как Нанетт убежала играть с детишками слуг.

— Хотел. Я не нашел этого человека, — признался он, — но хозяин таверны пообещал послать за ним.

— Хозяин таверны? — Ему не нравился взятый ею тон, вскинутые вверх брови.

— Отличный парень. Большой кайюн.

Ему было неловко, когда его лакей, открыв саквояж, отнес его испорченный костюм к Лиззи.

— Что, черт возьми, произошло? — завопила она. — Твой костюм теперь не наденет и последний нищий!

— Но это же ясно! — раздраженно ответил Иван. — Я предпринял попытку покататься на пироге кайюнов и упал в болото.

— Боже мой, разве тебя не учили грести в колледже?

— Выдолбленная из кипарисового дерева пирога, это тебе не корабль, — огрызнулся он, — и на ней орудуют не веслом, а шестом!

— Ну, это все равно лодка, разве не так? — возразила Элизабет.

Он попытался вытеснить из сознания то, что произошло после того, как пирога перевернулась. "Я счастливый человек, — убеждал он себя. — У меня есть обожаемый мной ребенок". Поэтому ничего подобного не произошло бы там, на смятых камышах, если бы только на него не подействовала сильная жара. Он должен просто стереть в памяти этот злополучный инцидент!

Но в эту ночь, когда Элизабет в интимной сумеречной обстановке, в накрытой противомоскитной сеткой кровати, повернулась к нему в томном ожидании, он, увидев ее бледные щеки и выбившийся локон ее песочного цвета волос, внезапно был парализован другим видением —…крепкие скулы темно-золотистого цвета, неукрощенный взгляд черных, раскосых глаз Коко.

Нет, он не мог заняться любовью с Лиззи. Только не сегодня!

Иван лежал тихо-тихо, притворяясь, что спит.

Коко лежала на дне пироги, а тень от шляпы, сделанной из пальмовых листьев, висевшей на воткнутом под углом на берегу шесте закрывала глаза от солнца. Из-за ее легкого веса пирога, словно на якоре, неподвижно застыла на тихой водной глади. Нигде поблизости не было видно человеческого жилья, ни одного предмета — дела рук человеческих — кроме вот этой пироги.

Наблюдая за стремительным полетом ярко-красных стрекоз над водой, она грезила о месье Кроули, глаза у которого были такими же голубыми, как и это безоблачное небо у нее над головой. Ей прежде никогда не приходилось видеть глаз такой поразительной голубизны.

А какие у него руки! Она никогда не видела таких белоснежных рук. Точно такие же, как и его сюртук до того, как он опрокинул их обоих в болото. Она громко рассмеялась, вспоминая, как они оба из-за этого рассердились.

Но какие они были мягкие, какие приятные, когда прикасались к ней, несмотря на то, что он был зол на нее из-за поддразниваний. У него было такое чистое, такое сладостное дыхание, когда он целовал ее, а от его кожи исходил тонкий запах дорогого мыла и табака, который просто опьянял ее. Вспоминая, как он ласкал ей грудь, она сама дотронулась до нее, и вновь ее охватила приятная сонливость, как и тогда, вместе с ним.

Каждый раз, когда она привозила на рынок улов креветок, она искала его. Он непременно вернется — Коко это знала. Ведь он обещал принести ей золотую монетку взамен потерянной, и он, несомненно, сдержит свое обещание. Он не был похож на ее отца, который был готов пообещать все что угодно, когда напивался, но потом вполне естественно ничего не помнил.

Она слегка нахмурилась, подумав об отце, но он уже не беспокоил. С той ночи, когда она, лежа на своем набитом мхом тюфяке, проснулась из-за того, что он, нашептывая имя матери, забрался в пьяном виде к ней в постель. Она спокойно достала свой нож для освежевания и уперла его кончик ему в горло. Стоило ему чуть наклониться вперед, она бы вспорола ему горло. Весь задрожав от страха, он заплакал и поклялся, что больше такого никогда не повторится, но с тех пор она спала с привязанным к бедру ножом.

Почему она не приставила нож к горлу месье Кроули? Это была для нее тайна, которую она постоянно пыталась разгадать. Почему она не отпрянула от его прикосновения, как от прочих мужчин, которые внушали ей только отвращение. Она об этом думала постоянно, объезжая расставленные капканы.

Почему эта мускусная крыса, спрятавшись наполовину в камышах, следила за ней своими глазами-бусинками?

Крыса с легким всплеском нырнула в воду. Коко увидела, как закачался камыш возле ее домика, слепленного из грязи — крыса проникла туда через подводный вход. Еще одна тайна, но она догадалась, — Мадам Мускусная крыса будет чувствовать себя в значительно большей безопасности, если ее никто не увидит, как она проникает к себе в дом. Но ей не хватало смекалки, чтобы избежать расставленных капканов. Из нее получалась превосходная шкурка, хотя месье Вейль, который покупал у нее мех, платил больше за гладкую норку.

Коко пыталась представить, в каком доме жил месье Кроули. Она об этом не имела никакого понятия, но подозревала, что его дом был гораздо больше этих подвергшихся испытаниям стихии коттеджей, стоявших вдоль ручья, да и костюм у него был совершенно другой, куда более изящный, чем те, которые носили рыбаки или кайюны-фермеры, которых она часто видела на рынке. Ей очень хотелось знать, будет ли он на причале, когда она отправится туда в очередной раз.

Через неделю Ивану нужно было совершить деловую поездку в Новый Орлеан, а так как Нанетт все время дулась, Элизабет решила не сопровождать его в этом двухдневном путешествии. Многие из их друзей в это время года переезжали из своего временного городского пристанища в свои имения.

Раф доставил его на пристань у ручья Лафурш, где он должен был сесть на пароход, следующий до Дональдсонвиля. Он провел ночь в таверне, а на следующее утро сел на комфортабельное судно, чтобы совершить неторопливое, приятное путешествие вниз по Миссисипи. Во время поездки он мог наслаждаться всеми красотами по берегам реки, а также разглядывать большие импозантные особняки старинных колониальных имений.

Приближаясь к порту, Иван почувствовал возбуждение, вызванное постоянными переменами и царившей в Новом Орлеане суматохой. Ему нравилось, как шла торговля в порту, что, казалось, совсем не соответствовало сонной, ограничивающейся лишь собственными интересами атмосфере, царившей в самом городе. Он это почувствовал еще за семь миль до пристани возле Пляс д'Арм в самом сердце старого квартала, где возле дамбы в два-три ряда стояли, ожидая разгрузки, лодки-плоскодонки.

Отпустив слугу с багажом, Иван нанял одного из слонявшихся по набережной бездельников и попросил отвезти его в садовый район, в ту часть города, где поселилось множество американцев, и показать ему дом его школьного приятеля из Вирджинии Амоса Филдинга.

Это он оказал на него в свое время решающее воздействие, убедив отправиться на поиски счастья в Луизиану, и все это время Элизабет пользовалась гостеприимством Амоса и его бледной, худосочной жены.

Хозяева радостно приветствовали его и сразу же потребовали рассказать все новости о Элизабет и дочери.

— Как жаль, что они не приехали вместе с вами, — сказала Джейн Филдинг. — Надеюсь, вы обязательно привезете их осенью, когда начнется очередной светский сезон?

У бездетной четы Филдинг был прекрасный дом в колониальном стиле, окруженный большим тропическим садом, и вообще они были очень радушными хозяевами.

— Лиззи рассчитывает на это, — заверил ее Иван.

— Как вы находите, изменился ли наш город? — спросил Филдинг, взяв в руки графин, полный отменного вина.

— Да, после Черного ручья он кажется весьма оживленным.

— Вам нужно было здесь остаться, Иван. Новый Орлеан превращается в крупнейший американский порт. Кроме нашего традиционного хлопка и сахара, через него проходят и другие товары из глубинки: кожи, меха, жир. Да вы и сами это знаете. И все это перевозится по реке во все возрастающем количестве. Здесь в экспортном бизнесе можно заработать кучу денег.

— Я неплохо зарабатываю, выращивая сахарный тростник, благодарю вас! — возразил Иван. — Я закладываю еще двадцать участков, чтобы удовлетворить спрос на сахар.

Амос, рассмеявшись, налил два стакана.

— Ну, за наше богатство и процветание, — поднял он тост. — Мы правильно с вами поступили, Иван, решившись ехать сюда, в Луизиану.

После обеда в столовой, двустворчатые двери которой выходили на террасу, с которой был виден засаженный цветами двор со статуей Эроса под холодной струей фонтана, оба они направились на прогулку в старый квартал, в любимое кафе на Ройял-стрит. Амос постоянно обменивался приветствиями со своими знакомыми бизнесменами, часть из которых Иван тоже знал.

— Кажется, число американцев здесь значительно выросло после моего последнего визита, — заметил Иван.

— Это справедливо в отношении всех кафе, расположенных на Ройял и Шартр-стрит. Соотечественники американцы ежедневно приходят сюда по своим делам. Креолам это не нравится, они считают нас, американцев, слишком… э… опрометчивыми, готовыми на любую грубость… Они утверждают, что мы всегда слишком торопимся при заключении сделок. Но я заметил, что их более ленивая манера вести дела действует на тех из нас, которые провели здесь достаточно времени. Мы начинаем привыкать проводить свои вечера за чашкой кофе в их кафе или за стаканчиком виски, или за картами в их игорных домах.

— Очень приятная привычка, — согласился с ним Иван.

Он очень удивился, когда Амос предложил ему заглянуть в Орлеанский бальный клуб, где в это время проходил бал квартеронок. Он согласился, и они почти молча прошли несколько кварталов.

Ивану приходилось посещать подобные вечера и раньше, и он нисколько не удивился элегантности этого бала, как и любого другого, организуемого креолами-аристократами или американцами. В роскошном зале было полно удивительно красивых, элегантно одетых женщин. Единственное отличие от обычных балов заключалось в том, что кожа у всех у них была самых разнообразных цветовых оттенков, хотя все мужчины были белые, за исключением музыкантов, сидевших в дальнем углу. Возле стен расселись матери, свободные цветные женщины, которые сопровождали своих дочерей, дотошно оценивая каждого белого кавалера, приглашающего ту или иную девушку на танец.

Амос, не тратя попусту время, подошел к поразительно красивой девушке, с кожей цвета кофе с молоком и с губами, похожими на свежий созревший персик. Они станцевали несколько раз. Иван все время следил за ними. Вспоминая холодный, бесстрастный взгляд Джейн Филдинг, Иван вдруг подумал, — уж не собирается ли его приятель обзавестись любовницей? Или эти мамаши не требовали заключения законного брака, гарантирующего их чадам сносное содержание?

Иван не танцевал. Через полчаса к нему подошел Амос, и они вышли из душного зала в прохладную, полную истомы южную ночь.

— Ну, что скажешь? — спросил Амос, когда они неторопливо подходили к дому.

— Редкий бриллиант, — беспечно отозвался Иван.

— Она получила воспитание у монашек. Играет на фортепиано.

— Не намереваешься ли ты создать что-то вроде того, что испанцы называют "касита"?

— Я теперь вполне богат, — ответил Амос смущенно, но с гордостью.

Во время беседы у него перед глазами возник образ Коко, одетой так же элегантно, как и эта юная квартеронка. Он был убежден, что ни одна из красавиц на этом балу и в подметки не годилась этой девушке с болота.

В круговерти встреч с покупателями сахара и молассы на протяжении нескольких дней произошедшее на болоте немного выветрилось из памяти Ивана до той минуты, когда он, проходя возле лавки одного купца, импортирующего предметы роскоши из Парижа, не остановил свой взгляд на выставленных на столике эпохи Людовика XV драгоценных камнях и блестящем золотом браслете.

Он вдруг увидел сильные, нежные руки Коко, обхватившие шест и толкающие пирогу вниз по течению ручья, и ему тут же пришла в голову идея, что вон та золотая вещица была создана только для нее. Это видение было таким ярким, живым, что он тут же вошел в лавку и купил браслет. Затем, чтобы как-то оправдаться перед собой, он купил изящную старинную, покрытую инкрустациями и позолотой музыкальную шкатулку для Лиззи и Нанетт.

Еще неделю спустя, когда Коко привезла к причалу целую пирогу креветок, он уже стоял там. Иван был еще более привлекателен, чем прежде, в своем прекрасном песочного цвета сюртуке и белых брюках. Он разговаривал с торговцем мехами и креветками, но Коко знала, что Иван не отрывал от нее глаз, когда она, подогнав пирогу к причалу, набросила веревку на тумбу. Но он не прерывал своей беседы с месье Вейлем, не подавая виду, что заметил ее приезд. Она молча лопатой выгружала креветки в корзину. Чувствуя глубокую обиду, Коко подняла корзину на плечо и направилась на рынок к стойке торговца.

Иван хотел увидеться с Коко наедине, без посторонних глаз. Он не хотел, чтобы Вейль узнал об их встрече, но, задав ему какой-то случайный вопрос, вдруг заинтересовался той информацией, которую он принудил Вейля ему выложить.

— Я бы и сам пошел на такой эксперимент, — говорил он ему, — если бы у меня был нужный капитал. Я давно знаком с методом сушки морских продуктов, применяемым индейцами племени хума. Недавно здесь побывал один китаец, с которым я встречался в Новом Орлеане. Он покупал креветки и рассказал мне, что его семья сушит их для личного употребления, и утверждал, что китайцы занимались этим на протяжении многих поколений. Это вполне естественный вид сохранения пищи на длительное время.

Крупное судно для ловли креветок бесшумно подошло к причалу, и Вейль, приветствуя моряков, убирающих паруса, поднял руку.

— Какой капитал вам для этого потребуется? — спросил Иван.

— Я еще не делал точных расчетов, — с удивлением ответил Вейль. — Прежде нужно прозондировать возможности рынка.

— Я как раз ищу применение для своего скромного капитала. Хотелось бы его вложить в выгодное дельце, — сказал Иван. — Может, мы еще вернемся к этому разговору, когда я приеду сюда, к ручью, в следующий раз.

— Хорошо! — ответил Вейль.

Коко поджидала торговца, а ее сердце билось чаще обычного. Щеки у нее горели от стыда — от хладнокровного отречения от нее Ивана. Конечно, она этого не ожидала, но в этом ничего нового для нее не было. Ей слишком было знакомо ненавистное название "сабинка". Она неоднократно слышала эту историю от своей матери. Она рассказывала ей, как ее народ, представители мирной расы, радушно приняли первых подвергшихся гонениям аккадийцев, когда они, голодные и бездомные, были вынуждены укрыться на болоте, как они приняли их в свое племя, а потомки в знак благодарности выбросили хозяев из цивилизованного белого общества, называя их "незаконнорожденными полукровками". Новые белые вожди запретили смешанные браки.

Ее мать с отцом обменялись брачными обещаниями в индейской манере, как и подобает истинным кайюнам, но тогда среди них не было священника, и они повенчались у ракитового куста. Когда же наконец священник появился, то кайюнам было разрешено узаконить их браки. Но ни один из священников не пожелал узаконить брак ее матери. Таким образом, она стала, как и все полукровки, незаконнорожденной. Но от этого она не чувствовала себя уязвленной и униженной. Напротив, большинство белых мужчин она считала глупцами…

…Наконец появился месье Вейль, который, приняв ее креветки, заплатил за них. Это был какой-то пустяк, но Вейль отлично знал, что даже эта незначительная сумма позволяла ей, а может даже и ее никчемному отцу, существовать. Его спокойная, философическая натура открывала хоть какую-то перспективу перед жителями этой изолированной прослойки нового штата. Он был одним из немногих, который видел в Коко не только ее экзотическую красоту, но и уважал ее бунтарский дух, ее ремесло. Он обычно хвалил ее улов и платил настоящую цену.

На пристани ее ожидал Иван. Тяжелый золотой браслет жег ему карман. Увидев, что на Коко все то же разорванное платье, он остро ощутил полное несоответствие ее задрипанного наряда с таким дорогим подарком. В этом подобии на платье она не могла ни носить браслет, ни спрятать его. Однако все же как он будет прекрасно выглядеть на фоне ее золотистой кожи! Вероятно, он на самом деле спятил. Если бы у него осталась хоть капелька здравого смысла, он вернул бы ей и Большому Жаку несколько монет, и дело с концом.

Когда она вышла из склада, он ей улыбнулся. Она направилась к своей лодке, но явно замедлила шаг.

— Я приехал, чтобы уплатить по счетам, Коко.

Какой он был красивый, пригожий в своем прекрасном костюме. Он явно испытывал искреннюю радость от встречи с ней. Сердце у нее готово было выпрыгнуть из груди.

— Я кое-что должен и мадам в таверне, — сказал он, еще шире улыбаясь, — за стирку одежды. Не прогуляешься ли со мной?

Кивнув, Коко пошла рядом с ним.

Перейдя через дорогу, они вступили в тень от деревьев, окружавших таверну. Иван повел ее к заднему входу дома, туда, где находилась кухня.

— Насколько я понимаю, я должен тебе две монетки, — вот одна, вместо той, которую ты потеряла, а эта вторая за то, что ты довезла меня обратно. — Он передал ей монетки, а она, задрав юбку, просунула их за повязку на бедре, на которой болтался ее нож. Теперь от причала их закрывал угол дома, и Иван вынул из кармана золотой браслет.

Ей еще никогда не приходилось видеть такой красивой вещи. Пробивавшийся через листву свет отражался на браслете, и он поблескивал, как солнечный луч в капле росы на нежном листочке. Она не могла оторвать от него глаз.

— Я увидел эту вещицу в Новом Орлеане, и она напомнила мне о тебе, — сказал он на своем странном, но тем не менее красивом французском. Он надел ей браслет на запястье. От его теплого прикосновения у нее поползли по спине мурашки. Он долго стоял, любуясь своим подарком.

В ее странных глазах появился такой же блеск, что и у браслета.

— Какой красивый, — прошептала она, — но почему вы мне его дарите?

— Ты сказала, что тебе нравится золото.

— Золотые монетки я заработала. Ну, а это?

— Ведь я перевернул твою пирогу, — сказал Иван. — К тому же я раскаиваюсь в своем гневе и в том, что я сделал с тобой в таком возбужденном состоянии.

Ее поднятые на него глаза потеплели.

— Ну, если этих причин тебе недостаточно, то могу сказать, что я заранее предполагал, как прекрасно он будет выглядеть на твоей руке.

Вновь посмотрев на изящный тонкий золотой браслет, она прошептала по-французски:

— Мерси, мерси, мой дорогой!

Он не хотел прикасаться к ней, но, услыхав это нежное обращение, его руки, не слушаясь его, обняли ее за стройную талию, и когда она ответила ему страстным объятием, он ощутил ее внутреннюю возбуждающую силу. Они лишь слегка прикоснулись губами друг к другу, когда раздался какой-то посторонний звук. Иван поспешно отступил он нее. В эту минуту дверь на кухне широко распахнулась, и оттуда вышел Раф с тарелкой в руках. Мадам шла за ним следом.

— Вот, садись здесь на крыльцо и ешь, только смотри, не разбей тарелку, — поучала она его, но в это мгновение заметила Ивана. — Добрый день, месье! — крикнула она.

— Добрый день, мадам! Я приехал, чтобы заплатить долги, как вам, так и Коко. Ее монетки я обронил в ручей.

Он пошел навстречу мадам, а Коко колебалась, стоя на месте. Жена хозяина таверны с благодарностью приняла предложенные ей деньги, но от него не ускользнул подозрительный взгляд, брошенный на ярко сверкающий новый золотой браслет на руке девушки.

— Теперь ты носишь драгоценные украшения, Коко? — с издевкой спросила она.

Ее необычная развязанность поразила Ивана.

— О чем речь, мадам, — сказал он дружеским тоном. — Это всего лишь безделушка, которую я купил в Новом Орлеане, чтобы тем самым утешить Коко. Ведь я окунул ее в воду и к тому же заставил потерять несколько капканов, — стал импровизировать он.

— Месье Кроули, найдется немало девушек, которые с радостью позволят вам сбросить их в воду и потерять все капканы на ручье за такую побрякушку, — сурово возразила мадам, изучая своими проницательными глазами восхищенное выражение на лице Коко.

Иван протянул ей еще одну монету.

— А это за вашу доброту — вы не отказали мне, когда я попросил вас о помощи.

Она ее приняла, взглядом давая ему понять, что расценивает это как взятку. Ему очень не хотелось уезжать, но делать было нечего, и он приказал быстро опорожнившему тарелку Рафу закладывать одноколку.

Переходя снова через дорогу, Коко любовалась тем, как отражается солнце на ее золотом браслете, вспоминая снова и снова их короткие объятия и вкус губ Ивана. Войдя в контору торговца, она увидела, что он один.

— Месье, могу ли я вас попросить запереть мои деньги в железном шкафу?

Вейль, бросив взгляд на молодую, но уже созревшую красотку, сразу понял, что она что-то недоговаривает. Он знал ее отца, когда-то знавал и мать. Если сможет помочь ей выпутаться из затруднительных обстоятельств, то он, конечно, это сделает.

— Конечно, конечно. Я выпишу тебе квитанцию.

— Нет, — возразила она. — Не нужно никаких бумажек. — Она сняла браслет с запястья. — И вот это тоже, месье.

— Ты мне доверяешь? — спросил он.

— Да, месье, я обязана вам доверять. — В ее раскосых глазах сквозило чистосердечие и искренность. Заметил он в них и озорные огоньки.

— Хорошо, — кивнул Ларон Вейль и рассмеялся.

Она наблюдала за тем, как он заворачивал в бумагу ее сокровища, как поставил на ней восковую печать и, написав ее имя, спрятал сверток в сейф.

Когда она под палящим солнцем подошла к пироге, чтобы возвратиться на остров Наварро, в голове у нее молниеносно проносились дивные мечты.

Иван все время думал о Коко. Выезжая из своего большого дома по утрам на гнедой кобыле, чтобы проверить, как идут работы на полях, он всегда искал возможность побыть одному, чтобы вволю предаться мыслям о ней. Когда он пытался представить себе ее, то видел, как Коко стоит в пироге, видел ее стройную фигуру на фоне неба, ее босые ноги, когда она орудовала шестом, ниспадающие ей на груди темные волосы. Но такое видение быстро менялось, и вот он уже видел ее прекрасное лицо, ее напуганные, странные, незнакомые ему глаза, когда она, лежа под ним на траве, глядела на него, и в это мгновение он опять испытывал горячее желание, смешанное с чувством вины.

До него не доходило никаких известий о Жаке, а Лиззи все еще досаждала ему, требуя найти охотника на аллигатора, который все еще ревел по ночам, лишая их девочку сна. Он сказал, что для этого ему нужно снова ехать в Террбон.

— Разве нельзя кого-нибудь послать? — поинтересовалась она.

— Кроме этого охотника, — объяснил он ей, — мне нужно обсудить одно важное дело с месье Вейлем. Я предложил ему партнерство.

— С мистером Вейлем? — воскликнула она с удивлением. — Зачем тебе это?

— У него есть кое-какие идеи в отношении сохранения морских продуктов с помощью сушки их на солнце, как это делают индейцы. Я хочу вложить в это дело часть капитала.

— Трудно себе представить нечто более безрассудное! — безапелляционно заявила Элизабет. Щеки у нее покраснели от возмущения. — Вероятно, ты пил с этим человеком виски.

— Ни капли, — возразил он ей с полным правом, так как Вейль был трезвенником. — Он утверждает, что китайцы таким образом сохраняли свою пищу на протяжении многих поколений.

— Ах, эти китайцы, — сказала Лиззи, покачав головой.

В глубине души он был согласен с ней и очень сомневался, что у них что-нибудь выйдет из этой сомнительной затеи. Тем не менее через несколько дней он уже ехал к ручью и снова воспользовался гостеприимством друзей в Монтрозе.

Весь следующий вечер он провел в компании Вейля, притворяясь, что живо интересуется прибывающими к причалу лодками с грузом креветок, а сам напряженно выискивал взглядом Коко. К вечеру он подошел к таверне. Там уже стояло множество фургонов, повозок и одноколок, приехавших сюда, вероятно, со всей округи. До него донесся какой-то странный рев, шаркающие звуки вместе с громкими голосами, смех, прерываемый время от времени пронзительными воплями и взрывами оркестра. Наконец он понял, что эти звуки создают сотни ног, шаркая о пол из кипарисовых досок. Сельский бал. Занятно, черт подери!

Он уже слышал об этом. Аккадийцы любили танцевать, и на такой бал они приезжали целыми семьями, укладывая утомившихся детишек спать либо на двух стульях, либо на скамьях возле стен. Поэтому такие балы и получили странное название "Отправляйся-ка ты спать!".

Он почувствовал охватившее его необычайное возбуждение, стараясь представить, как бы выглядела Коко в такой обстановке. Стала бы она танцевать с местными рыбаками или охотниками? Ну, а что бы стал делать он? Просто стоял бы и наблюдал или бы тоже пригласил ее на танец?

Он открыл дверь. Стойку почти не было видно из-за толкающих друг друга мужчин, старавшихся, накачиваясь виски, перекричать остальных. Другие плотно сидели за столами и выпивали. В центре салуна танцевали пары, а у дальней стены сидели женщины, одна из них кормила грудью ребенка.

Все головы повернулись к отворившейся двери. Смех и гомон стихли, и Иван в эту минуту почувствовал на себе множество недружелюбных взглядов. Те, кто сидели у стойки, тоже замолчали. Иван услыхал звуки аккордеона и скрипки, которые перекрывали шаркание ног и плач грудного ребенка.

— Добрый день, месье Кроули, — громко крикнул срывающимся голосом Жак. — Не угодно ли бренди?

Ему молча уступили место в дальнем конце стойки. Когда Иван по-французски откликнулся:

— Я не против, Жак, — в таверне опять воцарилась непринужденная обстановка, и беседы возобновились.

Жан принес ему бутылку со стаканчиком и, перегнувшись через стойку, прошептал:

— Коко не пришла.

Иван бросил на него холодный, бесстрастный взгляд, огорчившись прозорливостью этого кайюна.

Но Жак не успокаивался, в его глазах сквозил упрек.

— Но ее папочка здесь. Видите вон ту кудрявую башку в самом конце стойки? Это плохой человек, он приходит в бешенство от виски.

Иван посмотрел туда, куда ему указал Жак, и увидел сидевшего к нему лицом человека. Он был небольшого роста, но крепкий и жилистый, с перебитым носом, который безобразно коверкал его лицо, особенно когда он смеялся. Отец Коко? Он попытался представить себе эту дикарку с болота, не дающую покоя его фантазиям, живущую в доме на сваях в отдаленной дубраве с этим мерзавцем, который, тем не менее, был ей отцом. Просто невероятно! Иван, взяв стаканчик, пошел вдоль бара, чтобы поглядеть на него поближе.

Он остановился за спиной товарища Наварро. Он теперь стоял довольно близко от них и мог слышать то туземное наречие, на котором они разговаривали между собой. Но, прислушавшись, он понял, что они употребляют такие слова, которые не каждый рискнул бы произнести в приличной компании. Неожиданно собеседник Наварро повернулся к нему:

— Что ты здесь ошиваешься, парень? Чего тебе надо?

— Ничего, — торопливо заверил его Иван. — Ничего, кроме еще одного стаканчика.

К ним быстро подошел Жак.

— Это мой хороший друг, месье Кроули, — сказал он. — Он хочет угостить тебя, Наварро.

— Ради чего? — скривился Наварро.

— За то, что твоя Коко подвезла его в пироге, когда он заблудился, — весело объяснил Жак, разлив виски. Он хочет отблагодарить тебя.

Подняв свой стакан, Наварро сказал:

— Спасибо. — Он обшаривал глазами Ивана. — Ну, как вам понравилась прогулка на пироге, месье?

Иван попытался против воли улыбнуться, проклиная Жака за его абсолютно ненужную откровенность.

— Фактически я намок до нитки.

Хохот Жака перекрыл беседующих.

— Он залил весь мой пол, настолько он вымок!

Наварро даже не улыбнулся.

— Значит, она вас расстроила? Так? — Повернувшись спиной к стойке, он беспечно сказал:

— Когда вернусь домой, я ее изобью.

— Что вы сделаете? — переспросил потрясенный Иван. — Боже мой, ни в коем случае! Во всем виноват только я. Я перевернул пирогу.

Отец Коко вновь бросил на него долгий, проницательный взгляд.

— Какого черта? Ее нужно побить, и все тут.

— Нет, я сказал! — Взбешенный, Иван не обращал внимания на подаваемые ему Жаком лихорадочные знаки.

— Послушай, ты, негодяй…

— А что я должен, по-вашему, с ней сделать, а? — спросил Наварро в пьяном раздражении. Внимательно посмотрев еще раз на Ивана, он плюнул ему в лицо и разразился диким хохотом.

Иван резко отдернул голову и тут же бешено кинулся на пирата, словно бык, увидевший перед собой красную тряпку. Какая-то женщина за их спиной взвизгнула:

— У него в руке нож! — и попыталась схватить Наварро за горло. Кто-то, схватив Ивана в охапку, оттащил его от противника. Сидевший рядом с Наварро человек резко сжал ему запястье. Иван, словно в тумане, увидел, как из руки пирата выпал нож.

В салуне началась неразбериха, — люди беспорядочно толкались, и за ними скрылась отвратительная физиономия Наварро. Ивана оттащили куда-то назад, в дальний угол, и он не мог оказать никакого сопротивления трем дюжим мужикам.

— Спокойно, парень, — кто-то шепнул ему на ухо. — У тебя нет никаких шансов против этого негодяя, вооруженного ножом!

Ивана вывели из таверны на воздух. Он отчаянно ругался по-английски. Постепенно гнев его улегся, но он даже спустя несколько минут еще дрожал всем телом.

Он сидел с Жаком в темноте под дубом, жадно вдыхая воздух. В ноздри ему ударил резкий болотный запах гниющих листьев и водорослей.

— Месье Кроули, эти люди, может, спасли вам жизнь, — честно признался ему Жак. — Наварро однажды убил человека в моей таверне. Больше сюда вам лучше не приходить, понимаете?

— Он на самом деле ее избивает? — хрипло спросил он.

— Нет, нет! Только не Коко. Она куда сноровистее его и даже сильнее. Он — пьяница. Но если он вас встретит один на один… — Сделав выразительный жест, он присвистнул. — Никто и не узнает, что произошло, ясно? Спрятать труп в болоте очень легко, — добавил он. — Ничего нет проще. Сегодня Наварро словно очумел. Я лучше вернусь назад, пока кто-нибудь еще не вывел его из терпения.

— Коко… с таким отцом, как этот… — цедил Иван сквозь стиснутые зубы.

— Коко позаботится о себе сама, — сказал Жак. — А вам лучше вернуться домой, месье Кроули.

 

3

Большой Жак послал своего друга и соседа по имени Пти-Жака — Маленького Жака, чтобы найти аллигатора и убить его. Это был маленький сгорбленный человечек, часто разражавшийся громким смехом. Нанетт его просто заобожала, еще до того, как ему удалось уничтожить досаждавшее ей во сне чудовище.

Он выслеживал эту гадкую рептилию с невероятным терпением, и за его усилия Иван наградил его кожей Старого дьявола. В ту ночь рабы устроили настоящий пир. Они танцевали, пели и кружились возле костра почти до рассвета.

Несколько недель кряду Нанетт сочиняла короткие песенки о Маленьком Жаке и Старом дьяволе, и постепенно ночные кошмары перестали ее беспокоить.

Иван играл в вист в доме своего ближайшего соседа-плантатора Гаспара Пуатэвина, когда услыхал о кончине пирата Наварро.

— Его зарезали, — сказал Пуатэвин, потягивая сигару. — Отправили на тот свет с помощью ножа, которым он отправлял не одну несчастную душу на встречу со своим Творцом.

Сердце у Ивана захолонуло.

— Кто же зарезал его? — нетерпеливо спросил он.

Гаспар пожал плечами:

— Кто знает?

— Не думаю, чтобы закон стал дотошно разбираться в этом деле, — добавил его брат Пьер. — В мире будет куда лучше без таких, как Наварро.

— Если его не могли вытерпеть даже в банде головорезов Лафитта, то вполне естественно вряд ли кто-нибудь пожалеет о такой утрате, — согласился с ним Гаспар.

Иван знал, что братья приобретали некоторых своих рабов у баратарианских контрабандистов, и поэтому почувствовал в их словах легкую иронию, не придав им значения. Его волновало только одно, — как скажется убийство Наварро на его дочери, этой очаровательной дикарке? Была ли его смерть для нее тяжелой утратой? Он помнил, что она зарабатывала деньги для семьи, — об этом ему говорил Жак, — так это и было на самом деле. Но остался ли у Коко еще кто-нибудь из близких родственников? Ему еще было интересно знать, носит ли она подаренный ей браслет?

Вдруг до него дошло, что эта безделушка могла доставить ей серьезные неприятности. Он упрекал себя за то, что не подумал прежде как следует, — любой негодяй, включая и этого бандита, ее отца, мог попытаться завладеть браслетом. Или Наварро мог просто избить ее за то, что она приняла от него подарок.

Ивана отнюдь не убедило спокойное заверение Жака в том, что Коко способна сама постоять за себя. Дурная репутация Наварро, конечно, удерживала на почтительном от нее расстоянии других мужчин, но теперь она осталась одна, что же могло с ней приключиться?

Он был настолько невнимателен в игре, что к вечеру немало просадил.

В ту ночь, лежа в просторной постели рядом с Элизабет, он все время ворочался и не мог уснуть. На следующее утро, сообщив ей, что ему нужно снова поговорить с торговцем Вейлем, он отправился к ручью Террбон. После проведенной, как обычно, ночи у своих друзей в Монтрозе он направился прямо к таверне Большого Жака.

Было раннее утро, и в салуне почти никого не было. Он подошел к стойке, а Жак, оставив двух посетителей, тут же заговорил с ним.

— Добрый день, — понизив голос, сказал он. — Вы слышали?

Иван кивнул.

— Как это произошло, Жак?

— Все меня только об этом и спрашивают, — возмутился Жак, утрачивая обычную любезность. — Откуда мне знать, а? Я сообщил полиции из Дональдсонвиля все, что мне было известно.

— Но это строго между нами, Жак, — сказал Иван.

— Наварро ввязался здесь в драку, а на следующий день его выудили из ручья. Наварро часто бывал у меня и, почти всегда затевая ссоры, вытаскивал нож. Так ведь можно нажить немало врагов, верно? Он мог предположить, что не только у него одного есть нож.

— Коко здесь не замешана?

— Коко? — искренне удивился Жак. — Нет, это я могу вам сказать наверное — ее здесь не было.

— Ну, а что же теперь с ней будет, Жак?

Хозяин таверны пожал плечами. Но по выражению его глаз Иван понял, что он, вероятно, что-то от него скрывает.

— Коко умеет ставить капканы и обрабатывать шкурки не хуже любого мужика. Наварро уже долгое время ничего не делал, лишь доставлял ей массу беспокойства, но разве может девушка жить одна на болоте, как вы считаете?

— У нее нет никаких родственников?

Жак издал какой-то загадочный звук.

— Наварро был таким человеком, который никогда ни с кем не дружил, даже с людьми из своего племени.

Вдоль стойки он направился к двум посетителям, чтобы наполнить их стаканчики.

Вернувшись к нему, он спросил:

— Ну а как ваш костюм? Утрачен безвозвратно?

— Да, я отдал его одному из рабочих на плантации.

— Мадам спрашивала о вас. Пойдите засвидетельствуйте ей свое почтение, месье, и захватите виски.

Удивленный, Иван, взяв свой стаканчик, пошел следом через пустой зал к двери кухни. Мадам резала овощи на большом столе.

— Месье Кроули интересуется насчет Коко, — подчеркнуто сказал Жак.

— Ах, бедняжка, — вздохнула мадам, бросив на Ивана строгий взгляд.

— Может, хотите поговорить с ней? — спросил Жак.

Отвечая на вопросительный взгляд Ивана, он кивнул в сторону их комнаты.

Как, значит, она была там? Сердце сильно забилось в томительном ожидании. Пройдя через кухню, Иван взялся за ручку двери. В это мгновение мадам у него за спиной прошептала:

— Она беременна, месье.

Иван, потянув дверь на себя, испытал что-то вроде глубокого шока. "Беременная, надо же!"

Коко сидела за маленьким столиком в жилой комнате, на ней было платье, вероятно, с чужого плеча. Оно было когда-то белым, а теперь пожелтело от времени. Хотя оно было старинного фасона, но тем не менее не умаляло ее красоты. Скорее этот цвет лишь сильнее оттенял ее золотистую кожу, а несообразность ее еще робкой женственности заставляла обращать особое внимание на ее силу и жизнеспособность духа, что делало ее красоту такой броской и вызывающей.

Встав из-за столика, она чуть слышно воскликнула:

— Это вы, месье!

Боже, как она была прелестна! Это дешевенькое, задрипанное платье заставляло его вообразить ее в роскошном наряде светской дамы. Он знал, что ни одной женщине на свете не удастся затмить ее красоту!

Иван закрыл дверь, и она тут же подбежала к нему. Он с удивлением, держа ее в объятиях, испытывал какое-то странное сладостное чувство, — нет, она не была мягкой и податливой, она была порывистой, нервной, от нее исходила энергия, — и это его возбуждало до крайности. Она прошептала:

— Я знала, ты придешь.

Нежность ее чуть грубоватой, но гладкой и чистой кожи подействовала на его чувства. Он ощущал в ней вибрацию жизненной силы, заставлявшей учащенно биться ее сердце так близко от его собственного. Значит, она была беременна? И у нее в чреве был его ребенок?

Он испытывал первобытную радость от одержанной победы и приступ нежности вместе с охватившим его ужасом из-за того, что ему готовила в будущем судьба. Прежде всего он подумал о дочери — у него возникло странное ощущение, что она в первую очередь подвергнется опасности. "Моя очаровательная Нанетт, как же я поступил с тобой!"

Откинув у нее со лба прядь волос, он спросил:

— Это правда… то, что сказала мне мадам?

В выражении ее лица появилась застенчивая робость.

— Это она так считает, но мне кажется, что она до конца не уверена.

Ее невинность лишь обострила его чувство вины.

— Значит, ты под сердцем носишь моего ребенка?

Она отстранилась от него, в ее странных глазах появился упрек.

— Он не может быть ничьим другим, месье.

— Это ты рассказала мадам?

Она неожиданно возмутилась:

— Я никогда ничего ей не говорю! Но кроме тебя у меня никого не было!

— Я в этом не сомневаюсь, Коко, — сказал он. Он на самом деле ни в чем ее не подозревал. — Но мне нужно что-то предпринять. Я хочу позаботиться о тебе, — нежно сказал он. — Больше ты не будешь зарабатывать себе на жизнь ловлей креветок и охотой на мелкого зверя.

— Но мне это нравится, — начала было она.

— Ты не вернешься на остров Наварро, — перебил он ее. — И теперь ты не будешь жить одна.

Взгляд ее потеплел, он увидел в нем доверие, и это его просто опьянило.

— На какое-то время ты останешься здесь, — сказал он, размышляя вслух. — Я попрошу Жака позаботиться о тебе, пока я подыщу для тебя подобающее место. Ты побудешь здесь?

— Да, мой дорогой. — Вздохнув, она ласково прикоснулась ладонью к его щеке. Он мог обнимать ее хоть целую вечность, но он не отваживался поцеловать ее. Она обладала слишком притягательными, неотразимыми чарами. С большим трудом он, разжав руки, отошел от нее. Жак со своей радушной женой, вероятно, догадывались об истине, но он не знал, может ли он им доверять. Он решил вести себя спокойно и как можно благоразумнее.

— Я скоро вернусь, — пообещал он, открывая дверь на кухню.

Прикрыв ее за собой, он сурово спросил, обращаясь к мадам:

— Мадам, Коко сама сказала вам, что она беременна?

— У меня глаза не на лбу, — ответила мадам.

— Может, вы это ей внушили? — настаивал на своем Иван.

— Но она говорит, что ничего об этом не знает, — скорее всего это так и есть. Мне она кажется абсолютно невинной.

Мадам, выпучив глаза, взмахнула руками.

Иван повернулся к ее мужу.

— Вот почему вы правы, Жак, считая верхом глупости ее решение по-прежнему жить на острове Наварро.

— Я говорю вам только правду.

Смелея, Иван продолжал:

— Я намерен проявить интерес к ее положению. Если вы, Жак, согласитесь предоставить ей кров на неделю или чуть больше, я подыщу для нее хорошую семью, где она сможет жить. Я заплачу за ее содержание, мадам. — Он вновь обратился к ней: — Ей сейчас необходимо руководство со стороны такой женщины, как вы. И хотелось бы, чтобы ее поприличнее одели.

Мадам, надув губы, слушала его.

— Я смогу предоставить ей соломенный тюфяк вот здесь, на кухне, — сказала она, ища взглядом одобрения у мужа. — На десять дней. Вы сами видите, месье, в какой тесноте мы живем.

— Вы весьма сострадательная женщина, мадам, — сказал Иван, протягивая Жаку несколько монет, которые тот принял с невероятной поспешностью.

Выйдя из таверны, Иван направился в контору Вейля. Там он проговорил с ним около часа, с трудом отдавая себе отчет в том, что он слышал в ответ. Ему нужно было просто успокоиться перед посещением друзей в Монтрозе.

Сознание того, что Коко забеременела от него во время этой единственной неистовой встречи, дико возбуждало его. Он понял, что это на самом деле так, как только увидел ее. Он вновь заметил тот неуловимый счастливый свет в глазах, который он впервые увидел у Элизабет, когда она была беременна дочерью.

Беременность сделала Коко еще мягче, добавила какую-то особую ауру к ее экзотической красоте, взывающей к самым глубоким чувствам мужчины.

Лежа с открытыми глазами в комнате для гостей в доме своих друзей, он пытался представить, кого родит ему Коко. А что, если она подарит ему сына? Это будет здоровый, крупный мальчик, наделенный ее силой и жизненной энергией! "Однако его сын никогда не сможет носить его, Ивана, имя", — напомнил он себе. Сын-полукровка, дед которого был настоящим бандитом, который ходил под парусами с самим Жаном Лафиттом! Однако эти печальные воспоминания не подействовали на его глупое возбуждение.

Но какие последствия все это будет иметь?

Никаких, вероятно, если не считать его брака, если только Лиззи об этом не пронюхает. Может, перспектива рождения сына сделает реакцию Лиззи на его супружескую неверность не такой бурной?

Теперь нужно подумать о том, как позаботиться о Коко во время ее временного заточения. Может, ему удастся найти какую-нибудь бедную, хорошую семью… нет, лучше поискать хорошую женщину, — может, вдову, которую он сможет нанять, чтобы та присматривала за Коко. Ведь он должен с ней встречаться. Он уже сейчас с нетерпением ожидал предстоящего свидания с ней… Иван беспокойно ворочался на кровати под противомоскитной сеткой.

Он понимал, что в радостном предвкушении проявления заботы о ней большую роль играло его желание, понимал, что здравый смысл изменяет ему. О чем, он, собственно, мечтал? Если Лиззи обо всем станет известно, то она найдет способ бежать в Англию и прихватит с собой Нанетт — его любимицу Нанетт.

Не было никакой возможности устроить Коко в том же приходе, где их обоих хорошо знали, по крайней мере, по прежней репутации, — неохотно был вынужден признать он. Хотя этот район был слабо заселен, большую часть поселенцев составляли аккадийцы, и все они в основном жили на плодородных полосках земли вдоль ручьев, а их собственность переходила из рук в руки их потомков на протяжении многих поколений. Как утверждали, любая новость передавалась людской молвой на расстояние от реки до границы болота с такой скоростью, за которой не угнаться и пароходу.

Слухи с такой же быстротой распространялись и вдоль ручья Террбон. К тому же ему придется везти Коко в Новый Орлеан для родов и послеродового периода. Значит, ему не придется видеться с ней, за исключением нескольких недель зимой, которые они с Элизабет проводили в городе.

Иван все ворочался и никак не мог заснуть. Жизнь его осложнялась, но неуверенность в будущем лишь подогревала его возбуждение, которого он не знал со времени ухаживания за Элизабет, когда она приехала в Вирджинию из Англии семь лет назад.

После отъезда Ивана Коко сидела в одиночестве в спальне хозяина таверны и мечтала. В сердце все еще жила охватившая ее при его внезапном появлении радость. Она вновь, казалось, грелась в лучах удовольствия, брызжущего из его глаз, ей нравилось, как он оглядывал ее, в этом старомодном платье мадам, с заколотыми кверху волосами.

Как превосходно он выглядел! Вспоминая его внешность, она никак не могла собраться с мыслями. Волосы у него такие шелковистые, желтоватые, глаза такие темно-голубые, а зубы, когда он улыбался ей, такие белоснежные! Как ей нравилась его улыбка!

Ее ничуть не удивляло, что она родит ему ребенка. Она обожествляла тайну их совокупления. Все произошло так неожиданно, она была совсем не готова к этому. Случившееся, по ее мнению, было вполне естественное событие. Коко неоднократно была свидетельницей таких сцен на болоте. Она видела в нем своего мужчину и принимала его таким, каким он был. В противном случае она бы его убила. Они совокупились с такой же неизбежностью, с какой это делают живущие на болоте животные, — и за этим, вполне естественно, следовало рождение потомства. К тому же, он хотел позаботиться о ней.

В дверь постучала мадам.

— Коко, — позвала она, — мне нужна твоя помощь. Нужно нарезать овощи для тушения мяса.

— Хорошо, мадам, — ответила она и, встав со своего места, пошла на кухню.

Мадам протянула ей фартук, который она надела, завязав на талии.

— Ты носишь мое подвенечное платье, — сказала она, разглядывая стройную фигуру Коко. — Я не надевала его со времени моего свадебного бала — "пойди-ка — поспи". Оно неплохо сидит на тебе, но ты его долго не проносишь. Так кто же отец твоего беби, а?

Посмотрев на нее, Коко ответила вопросом на вопрос:

— Какого беби?

Мадам бросила на нее подозрительный взгляд:

— Не притворяйся, что не знаешь, — процедила она сквозь зубы. — Носишь драгоценности и все такое прочее. Где тот браслет, который я видела у тебя на руке? Может, твой папочка отнял его у тебя?

Коко плотно сжала губы. Она твердо помнила данное Ивану обещание — остаться здесь. Взяв в руки переданный ей мадам нож, она пальцем провела по его лезвию. Он не был таким острым, как тот, который она носила на бедре.

Мадам опрокинула ведро, полное креветок, на стол перед ней.

— Ладно, я сама закончу с овощами, — сказала она. — А ты очисть креветки.

Принимаясь за работу, она вдруг вспомнила "креветочный" танец, который ее водила смотреть мать, когда она была маленькой девочкой. Она видела странную обувь домашней выделки, которые надевали соплеменники ее матери, чтобы уберечь их от ранок, когда принимались "танцевать" на куче сваренных креветок, насыпанной на деревянной платформе, чтобы разбить их панцири. Затем они собирали мякоть и высушивали ее на солнце. Интересно, что скажет мадам, если она предложит ей потанцевать на креветках? При этой мысли она рассмеялась.

Теперь ей придется ради Ивана расстаться со своим прежним миром, но она понятия не имела, в каком мире жил он. Все, что она знала, кроме болота и острова Наварро, ограничивалось тем, что она видела на ручье и на пристани, — лодки, привозящие креветок, рыбаки, охотники, и люди, в основном мужчины, некоторые из них рабы, которые приходили покупать у нее креветки и шкурки.

Просторная кухня мадам с большим очагом, на котором она готовила пищу для приходящих в таверну рыбаков и охотников, была, по ее мнению, самым большим помещением. Такого Коко прежде никогда не видела. Работая, она внимательно изучала набор кухонной утвари, различных приспособлений, полки с блюдами и тарелками.

— Ты тихая девушка, — сказала мадам. — Вероятно, тебе там не с кем было разговаривать. Ты, наверное, там скучала, тебе было одиноко, так?

— Нет, мадам, я не чувствовала себя одинокой. Я была все время занята. А сколько интересного на болоте! Я уже начинаю по нему скучать.

— Ах, — вздохнула мадам, не веря тому, что она говорит.

Когда еда была готова, на кухню зашел негр, который должен был отнести ее гостям. После окончания трапезы сюда приходила соседка, чтобы помыть посуду. Мадам пригласила Коко к себе в спальню. Там она из шкафа вынула отрез голубой домотканой хлопчатобумажной ткани.

— Нужно сшить тебе платье. Ты умеешь обращаться с иголкой?

Коко утвердительно кивнула:

— Я всегда после смерти мамы шила себе одежду, кто же сделал бы это за меня?

Мадам засомневалась, вспомнив, в каком разорванном платье доставили сюда Коко два полицейских после того, как сообщили ей о смерти отца.

— Тебе придется вечерами заниматься шитьем для себя. Ты знаешь, наш салун посещают грубые, неотесанные мужики. Так что покрепче запирай кухню, когда ложишься спать. После закрытия салуна сюда может прийти Жак, у него есть свой ключ.

— Я никого не боюсь, — сказала, улыбаясь, Коко.

— А нужно, — строго упрекнула ее мадам.

Только раз Коко протянула руку под одеялом к ножу. Это случилось однажды ночью, когда Жак разбудил ее, неуклюже открыв ключом дверь. Он прошел, ковыляя, по кухне и в эту минуту был похож на ее отца, когда тот выпивал слишком много виски. Коко лежала тихо, ожидая, когда хозяин таверны запрет за собой дверь своей спальни.

Но он остановился возле ее тюфяка. Она слышала его дыхание, чувствовала, как он уставился на нее сверху. Тогда она, просунув руку под одеяло, нащупала рукоятку ножа. Ей показалось, что он стоял довольно долго. Потом Жак, громко рыгнув, спотыкаясь, вышел из кухни и направился к двери спальни, в которой они спали вместе с мадам. Коко с облегчением вздохнула.

Наконец наступил тот день, прихода которого она ожидала с таким нетерпением. Иван приехал в большой спешке в закрытой карете, чтобы ее увезти.

— Я нашел одну чудесную католическую семью в Тибодо, они предоставят ей кров, — сказал он мадам.

Мадам, забрав у Коко фартук, послала ее за небольшой коробкой, в которую она сложила свое новое платье и юбку. Когда Коко вернулась, она смахнула фартуком слезы, поцеловала ее.

— Я буду скучать по тебе, Коко.

Жак, взяв ее руку в свою ручищу, пожелал ей всего наилучшего. Коко поблагодарила их, но была слишком возбуждена и не могла притворяться. Она была вне себя от радости, что уезжает. Наконец-то она вступала в мир Ивана!

— Мне нужно попрощаться с месье Вейлем, — сказала она Ивану, когда он подсаживал ее в карету.

— У нас для этого нет времени.

— Но у него хранится мой браслет!

— Я куплю тебе другой. Мы должны успеть на пароход!

— На пароход! — с восторгом произнесла она.

— Мы едем в Новый Орлеан.

— Новый Орлеан! — Она была на грани паники — у нее перехватило дыхание. Так далеко? Ехать в совершенно незнакомое ей место? Туда, откуда бежали ее мать со своими соплеменниками и где ее не ждет благожелательный прием? Разве может она ради этого покинуть свои болота?

Из-за охватившего ее отчаяния она позволила себя подтолкнуть в карету. Иван, приказав кучеру гнать вовсю, прыгнул на подножку, потом сел рядом с ней, плотно закрыв дверцу.

Она с сожалением поняла, что ей уже не вернуть свое сокровище.

Как только карета тронулась, Иван, обняв ее, принялся страстно ее целовать.

Постепенно теплота его торопливых губ разогрела кровь, и это доставляло громадное удовольствие. Руки его ласкали ее. Ее тело знало, что ему нужно. "Значит, вот как это происходит", — думала она с удивлением и, подняв руки, погрузила пальцы в его шевелюру. Она была готова ехать с ним куда угодно, — даже в Новый Орлеан.

Иван начал расстегивать ее платье. Коко часто задышала:

— О, нет, не нужно, прошу тебя!

— Я купил тебе кое-что более удобное для путешествия, — шептал он, оголяя ее плечи. — Ничего, дорогая, не бойся, никто тебя не увидит.

Она, успокоившись, помогла ему снять с себя платье. Потом через голову надела темный дорожный костюм. Карета громыхала по изъезженной дороге. Руки у него были мягкие, ласковые, и они с помощью какого-то колдовства тут же воспламеняли ее в тех местах, до которых он прикасался. Когда она наконец облачилась в костюм, он снова осыпал ее поцелуями.

Когда они доехали до небольшой деревни на ручье Лафурш, щеки у нее горели от его поцелуев, и Коко чувствовала себя словно во сне от нахлынувшей на нее будоражущей чувствительности. Он протянул ей шляпу с темной вуалью.

— Ты ведь должна теперь носить траур, не так ли?

Она кивнула и позволила ему так прикрепить вуаль, чтобы она полностью скрывала ее лицо.

Кучер подвез их к такому большому дому, что она в удивлении не моргая уставилась на него. Этот подвергавшийся не раз ударам стихии дом поразил ее, она прежде ничего подобного не видела — окна громоздились над окнами, одна галерея возвышалась над другой.

— Ты здесь живешь? — спросила она, широко раскрыв глаза.

— Нет, — ответил он с улыбкой. — Это пансион, я снял в нем для нас комнаты, здесь мы можем подождать прихода парохода. Он прибудет завтра.

Чернокожая женщина с белой, скрывающей её волосы наколкой на голове встретила их на пороге и провела по лестнице на галерею, ведущую на верхний этаж. Они прошли через холл к двум смежным комнатам. Коко озиралась вокруг, не чуя под собой ног от счастья. В ее комнате не было ничего, кроме широкой резной кровати, шкафа, стула и умывальника с тазом и кувшином для воды, но эта скромная обстановка показалась ей верхом роскоши.

Когда негритянка, получив на чай от Ивана, вышла, он сразу, закрыв ставни и дверь, принялся целовать и без того распухшие губы Коко. Неторопливо раздел ее. На сей раз она не сопротивлялась. Он снял с нее юбку, которая соскользнула на пол так небрежно, что Коко, которая видела, как ее старательно гладила мадам, слегка его упрекнула.

— У тебя будет горничная, когда мы приедем в Новый Орлеан, — пообещал он. Взяв ее на руки, он осторожно уложил ее на кровать.

"Что это он сказал — горничная?"

Она не задала вслух этого вопроса, так как в эту минуту он сам раздевался. Коко была слишком поглощена тем, что видела перед собой.

Он лег рядом с ней и начал ласкать ей груди. Рука его заскользила по ее ногам, пальцы его теребили мягкую лужайку из темных волосиков, расположенную между ними. В это время он нашептывал ей слова любви и восхвалял до небес ее неземную красоту. Он часто целовал ее, и не только в губы, но и в такие места, которые вызывали у нее удивление. Он ласкал высокий подъем ступни, потом чмокнул в колено. Охватившие его эмоции разогревали ее, и Коко стремилась ответить на проявление страсти. Природные инстинкты подсказывали, какие нужно делать чувственные движения телом, чтобы полностью ответить на вызов.

На этот раз все было по-другому. То, что произошло, потрясло Коко и открыло неопытной девушке дорогу в мир чувственных наслаждений. Перед тем как заснуть, когда слабеющая прохлада дала ей понять, что ночь на исходе, уступая место рассвету, Коко осознала, что будет любить Ивана Кроули вечно.

Несколько минут Иван лежал рядом с ней с открытыми глазами. От испытываемого удовольствия он чувствовал себя, словно в тумане, но сейчас более ясно, чем прежде, представлял себе ожидавшие его преграды на пути в Новый Орлеан. Наверняка на этом небольшом пароходике, который отвезет их завтра в Дональдсонвиль, окажутся его знакомые. Вряд ли кто-нибудь из них видел Коко на причале, но даже если и видел, то никто не узнает рыбачку в разорванном платье в этой высокой и красивой молодой даме в черном платье, которое, хотя и вышло из моды, все же явно было доставлено из Парижа.

Однако в этом все же был определенный риск.

Хотя Коко разговаривала на кайюнском диалекте, она все равно не могла сойти за белую женщину. Ее экзотическая красота так отличалась от красоты темноглазых женщин-креолок, с их кожей цвета магнолии. За завтраком, который он распорядился принести в номер, Иван предупредил ее, что никто на пароходе не должен видеть их вместе.

— Почему? — спросила Коко. — Из-за Черного кодекса, да?

— Да, — сказал он с облегчением из-за того, что ему не придется объяснять ей законы, регулирующие расовую сегрегацию, включающую и отношения к индейцам.

— Мой отец с матерью поженились в соответствии с индейской традицией, — с невинным видом заметила она. — Для этого вовсе не нужен священник.

Ивану от этих слов стало не по себе. Вероятно, давала о себе знать совесть. Он явно сошел с ума! Отвечая Коко, он старался не смотреть ей в глаза.

— Может, мы все устроим попозже, дорогая, а сейчас нам нужно быть осторожными, или нас отправят в тюрьму.

Он разрабатывал с ней легенду. Коко была юной сиротой, которая приехала в город к своей тете, а так как у него там были свои дела, он опекал ее во время путешествия.

— Имей в виду, все это я делаю только из-за своей доброты. Не вздумай говорить что-либо другое, — предостерег он ее. — Старайся говорить как можно меньше. Кое-кто может предположить, что ты кайюнка, и спросить о твоей родословной. Можешь объяснить, что твои предки прибыли из Франции через Новую Шотландию, но если тебе начнут задавать другие вопросы, то ты, извинившись, скажи, что тебе не разрешают разговаривать с незнакомыми. Не поднимай вуаль. Понимаешь?

— Но я не привыкла лгать, Иван!

— В таком случае решается все очень просто, — сказал с улыбкой Иван. — Держи язык за зубами.

Коко тоже улыбнулась ему в ответ.

 

4

Опьяненная любовью, Коко стояла на верхней палубе парохода и любовалась через дамбу на размеренную простую сельскую жизнь, протекавшую по берегам великой Миссисипи. Солнце отражалось в мириадах брызг, разбрасываемых во все стороны вращающимися лопатками колеса у нее под ногами. С громадных деревьев свисали ленты мха, раскачивавшиеся при дуновении ветра. Через листву она видела такие красивые дома, о которых она прежде не имела и представления.

Сделав поворот, пароход прогудел хриплым басом сирены перед возникшей перед ними частной пристанью. С большой зеленой лужайки бежали сломя голову к причалу, вниз, стайки чернокожих и белых детишек, которые орали что было сил и энергично жестикулировали. Рассмеявшись, Коко помахала им рукой.

За спинами ребятишек она увидела очень большой розового цвета дом с лестницей, ведущей на широкую галерею с белыми изящными колоннами. Пароход медленно плыл вниз по реке, и перед ее глазами то и дело появлялись другие дома. Один из них, сложенный из розоватого кирпича с высокой трубой, вероятно, как догадывалась Коко, был сахарным заводом. Между ним и домом в колониальном стиле находилась деревня с выкрашенными известкой хижинами.

Она не должна была находиться на этой палубе. Надев шляпу с вуалью, которую ей подарил Иван, Коко прокралась по трапу наверх, когда в салоне подавали завтрак, и теперь стояла там, очарованная и поглощенная этой совершенно другой, незнакомой ей жизнью.

Пароход скользил по реке, и вскоре из виду скрылись и дом, и детишки за куполообразными дубами с висячими хвостами из мха, и им на смену пришли необозримые колыхающиеся под порывом ветра поля сахарного тростника. Она видела делянки, засеянные сахарным тростником, с палубы маленького пароходика, доставившего их сюда накануне по узкому ручью Лафурш, но сейчас вдоль могучей реки протянулись, насколько хватал глаз, громадные плантации, а зеленый и золотистый камыш сгибался под ветром точно так же, как болотные травы под бризом, дующим со стороны Мексиканского залива.

Вот показался еще один дом, в окружении сахарного тростника, за ним другой, третий, и наконец от всего этого великолепия у нее закружилась голова. Как был непохож этот мир на тот, который принадлежал ей там, на болотах, он был таким для нее чужим, что она не знала, сможет ли в нем ужиться.

Но ведь это был мир, в котором жил Иван, и вскоре все ее сомнения были вытеснены воспоминаниями, когда Коко попыталась вновь пережить произошедшие накануне вечером события.

Они порознь сошли с парохода в Дональдсонвиле, и Иван ожидал ее в нанятой карете. Кучер помог ей взобраться внутрь, и, как только захлопнулась дверца, Иван заключил ее в свои объятия. Боже, каким сладостным был его поцелуй! Прежде она никогда не была в Дональдсонвиле, но ей толком ничего не удалось рассмотреть, так как кучер с такой скоростью гнал лошадей, что Коко даже не понимала, в каком направлении они едут. Кроме того, во время всей поездки Иван все время ее целовал, ласкал ее, покуда наконец она, поддаваясь его чувствам, не обняла его и не принялась перебирать его мягкие волосы.

Он выпустил ее из объятий, лишь когда карета остановилась на улице перед высоким и узким зданием, на первом этаже которого разместилась торговая лавка. Лестница вела на второй этаж.

— Опусти вуаль, — прошептал Иван, и она повиновалась. Он, легко спрыгнув с подножки, протянул ей руку. — Иди за мной молча, — сказал он.

Они поднялись по лестнице в маленькую конторку, где Иван нанял два отдельных номера, объяснив клерку, что сопровождает девушку-сироту, которая едет к своим родственникам, и делает это лишь из добрых, испытываемых к этой семье чувств. Коко стояла у него за спиной, чуть справа, с испугом думая о том, не слышит ли этот человек громкого стука сердца.

Вся эта таинственность была пронизана легкой горечью, но она не осмеливалась подвергнуть сомнению ее необходимость. Сейчас она думала только об одном — как бы поскорее остаться с ним наедине, как это было накануне в пансионате перед тем, как они сели на пароход у ручья Лафурш, остаться наедине с этим человеком, чтобы снова почувствовать теплоту его обнимающих ее рук, еще раз вдохнуть чудный запах его кожи.

Слуга-негр отнес через узкий холл саквояж Ивана и узел Коко, открыв двери двух расположенных напротив друг друга номеров.

— Вот этот для юной леди, — сказал негр по-французски.

Коко вошла вслед за ним, а Иван, стоя на пороге, разглядывал комнату.

— Вам будет здесь удобно, мисс Наварро, — сказал он таким холодным, таким равнодушным тоном, что ей стало больно.

Слуга положил ее узел на стул. Выходя, он закрыл за собой дверь, оставив ее одну в этой затхлой, пахнущей плесенью, прогорклой от сигарного дыма комнате. Казалось, что здесь до сих пор витают противные запахи, оставленные предыдущими постояльцами. Она вдруг заскучала по солоноватому воздуху болот. Когда шаркающие шаги слуги донеслись с лестницы, Иван нетерпеливо распахнул дверь.

— Наконец-то, — сказал он и, взяв у нее из рук шляпу с вуалью, бросил ее на ее узел. Она вынула из волос несколько шпилек, и они тут же упали ей на плечи. Он, постанывая от удовольствия, погрузил в это роскошное буйство свои руки, а Коко, часто задышав, сильнее прильнула к нему.

— Наконец мы одни, — прошептал он.

Оказавшись рядом, их сердца забились в унисон, и это стало как бы музыкальным сопровождением тех чувств, которые вызывали его ласки, чувств, которые были ей уже знакомы, но по-прежнему вызывали у нее неизменный восторг.

— Почему тебя зовут Коко? — спросил он, поглаживая ее волосы. — Ты получила это имя при крещении?

— Я не крещеная, — напомнила она ему. — Моя мать назвала меня Клеониз, но отец всегда называл меня Коко.

— Клей-о-низ. — Произнося ее имя на английский манер, он растягивал слоги, и это вызвало смех у Коко.

— Я буду называть тебя Клео, а ты зови меня Иван.

Он снова ее поцеловал, помогая ей расстегивать пуговицы. Когда ее стройная, обнаженная фигура предстала перед ним, глаза у него заблестели.

— Я хочу любить тебя снова, Клео, — шептал он, — только в настоящей кровати. Мы больше не будем валяться в траве на болоте…

— Но мне нравится болото, — призналась она, но Иван тут же прервал ее, поцеловав в губы. Так как он ничего ей не ответил, Клео терялась в догадках, сможет ли смешанный запах морского воздуха, рапы и гниющего камыша в ее волосах всегда возрождать ауру их первого соития.

Вскоре Коко стало значительно больше известно о своей сладострастной натуре… и она просто пьянела от удовольствий плотской любви. Ей казалось, что она никогда не насытится ласками его нежных рук, сладостью его проникновенных поцелуев.

Только через два часа он встал, оделся и пошел принести чего-нибудь поесть. Поев, они снова уснули, но ночью Иван ее разбудил, и они снова занялись любовью.

Разгоряченная кровь ускоряла свой бег по жилам Клео, щеки у нее раскраснелись, когда она старалась в мельчайших подробностях вспомнить ту интимную обстановку, в которой они с ним наслаждались в прошлую ночь.

— Иван, — тихо сказала она. Теперь он был ей так же необходим, как воздух и вода.

В конце выстроившихся в два ряда могучих дубов показался дом с портиком. Его заливало солнце. Внизу, под галереей, она увидела яркие точки цветов. Когда она жила на острове Наварро, то и понятия не имела о том, сколько красоты, сколько богатства в мире! Сколько в нем счастья!

Постоянное возбуждение в ней поддерживали и рассудок и горячая кровь. Она была очарована и даже немного напугана всем тем новым, что предстало перед ее взором, но дух Клео жадно к этому тянулся. В то же время она с нетерпением ожидала наступления ночи, когда снова вступит в этот таинственный мир, который делила с человеком, бывшим для нее всем на свете.

Она вдруг замерла, услыхав его голос, и поняла, что слышит его наяву, а не в своем воображении. По звукам приближающихся к ней шагов она поняла, что с Иваном еще какой-то пассажир. Не поворачиваясь к ним, она продолжала разглядывать проплывающий мимо пейзаж.

— Вы, месье Кроули, намерены снова остановиться у своих друзей? — спросил этот человек у Ивана.

— У меня не было времени, чтобы сообщить Амосу о своем приезде, — услыхала Коко ответ Ивана. — У него в доме могут оказаться другие гости, поэтому я намерен снять номер в отеле "Святой Карл" и послать оттуда к нему нарочного.

— Меня встречает грум с каретой, — сказал его спутник. — Могу довезти вас до отеля.

— Не хочу быть навязчивым…

— Не беспокойтесь, вы не доставите мне никаких хлопот, — сказал его приятель. — Я просто настаиваю, сэр.

Коко, подождав, когда они пройдут, резко обернулась. Что это за приятель, о котором он ничего ей не говорил? Приятель с женой, которых она, конечно, никогда не увидит?

Иван смотрел на нее через плечо. Со скорбным выражением на лице он проговорил:

— Отель "Святой Карл".

Паника охватила ее, когда она поняла смысл сказанного. Значит, он принял предложение этого человека…

Как только они завернули за угол салона, она торопливо опустилась на нижнюю палубу, где в основном ехали слуги господ и свободные цветные люди. Там она нервно ходила взад и вперед по палубе, а охватившее ее сильное волнение не позволяло ей как следует насладиться подходом к пристани, где на реке стояло много пароходов самой разной формы и конфигурации, причем некоторые из них были гораздо больше их парохода.

Свисток надрывался, рында звенела, с набережной и с других пароходов люди приветственно махали им руками. Она вся дрожала от страха и непривычного возбуждения. Вдоль всей набережной были видны пристани, и возле них на мелких волнах покачивались плоскодонки, которые она уже видела на реке, большие парусные суда, на которых развевались странные многоцветные флаги. Чернокожие работники разгружали бочки с мукой, тюки хлопка, бочонки с сахаром и молассой, ящики и коробки, в которых было Бог знает что — эти символы ее нового расширяющего границы мира — они относили их к повозкам.

Когда пароход подошел к пристани, все пассажиры как на верхней, так и на нижней палубах подбежали к леерам, а на набережной выстроилась длинная цепочка подъехавших карет. Клео было не по себе от такой толпы людей. Ивана нигде не было видно. Взяв в руки свой узел с одеждой, вся дрожа от страха, она вместе с другими пассажирами стала в очередь перед трапом.

Стоя на набережной, она на большой квадратной площади увидела церковь, которая ей показалась ужасно высокой, с тремя пронзающими небо острыми шпилями. На средней башне она заметила крест, который говорил о предназначении этого сооружения. По обе стороны от церкви располагались каменные здания пониже, одинакового размера и прочности. Может, одно из них называлось отелем "Святой Карл".

На площади играл войсковой оркестр, и под его музыку строем шагали военные в голубых мундирах. Коко вместе с другими зеваками кружила вокруг них, не зная, в каком направлении идти.

Навстречу ей шла женщина-африканка, похожая на матрону. На голове она несла корзину с устрицами и распевно, напирая на согласные, кричала:

— Бара-тари! Бара-тари!

Коко сразу насторожилась. Знакомое название местности и запах рыбы вселили в нее уверенность, и Коко решила разузнать у этой женщины, куда ей идти.

Толстая африканка бросила на нее любопытный взгляд:

— Для чего тебе понадобился отель "Святой Карл", дорогуша?

Не заметив в ее вопросе ничего оскорбительного, Коко ответила:

— Нужно там встретиться с одним человеком.

— Пройди по площади вдоль реки и поверни вон туда, — указала она рукой.

— Спасибо. — Коко глядела на нее сияющими глазами.

Идя по дощатому тротуару, она с удивлением размышляла о том, сколько же тысяч людей живут в таком городе. Дома и торговые лавки стояли так тесно, чуть не прикасаясь друг к дружке, — между ними не было ни пяди места ни для пастбища, хотя бы для одной-двух овец или коровы, ни узкого пространства для огорода, где можно было бы выращивать овощи.

Оставив далеко за спиной реку, она чувствовала странные запахи, но среди них она безошибочно различала запах болота. Значит, оно находилось неподалеку, может, за листвой вон тех стоящих в отдалении на перекрестке дорог деревьев. Она остро воспринимала все запахи и сразу поняла, что этот болотный запах был испорчен человеческими отходами.

Она отбросила вуаль, чтобы лучше видеть городские достопримечательности. Дома, мимо которых она шла, были значительно больше тех, которыми она любовалась с палубы парохода. У многих на первом этаже размещалась лавка, над которой возвышались балконы с хитроумным железным узором. Иногда Коко видела на галереях женщин, которые сплетничали между собой, обмахиваясь веерами или же попивая чай из изящных чашек.

Но ей вскоре пришлось снова закрыть вуалью лицо, так как проходившие мимо мужчины неизменно бросали на нее многозначительные взгляды. Один даже прошептал на французском:

— Как вы красивы, мадемуазель!

Но к ней никто не приставал, и она благополучно дошла до отеля "Святой Карл".

Это было недавно выстроенное с ослепительной элегантностью здание. Карниз, поддерживаемый белыми колоннами, укрывал выходивших из экипажей пассажиров от непогоды. Лестница из шлифованного камня начиналась прямо с тротуара, а ее верхнюю площадку увенчивала каменная скульптура человека. Через открытую дверь она увидела круглый зал с белыми колоннами, в котором кругами разгуливала разноликая толпа мужчин. До нее доносился громкий разговор, восторженные восклицания, а она все стояла у подножия лестницы, не зная, что предпринять. Сердце у нее отчаянно билось от страха и гнева на Ивана, который был во всем этом виноват.

Поднявшись по лестнице, она робко заглянула внутрь отеля.

Его внутреннее великолепие поразило ее. Зал был такой же большой, как и пароход, на котором они прибыли сюда, но он казался еще более просторным из-за своей круглой формы. Пол был выложен плитами из шлифованного камня различной расцветки, образовывающих затейливый, приятный для глаза узор.

В дальнем конце она увидела любопытную винтовую лестницу. Подняв голову, она увидела большой высокий купол, покоящийся на еще одном круге колонн. Стены купола были расписаны, а в самом центре на цепи свешивалась люстра, похожая на водопад сияющих камней, в которых отражались сотни горевших на ней свеч.

Она долго не спускала глаз с этого чуда, любуясь его красотой. Опустив взор, она вдруг заметила, что окружавшие ее мужчины прекратили беседовать между собой и восхищенными глазами, с любопытством взирали на нее. Некоторые из них явно говорили о ней. Но тут она увидела то, что прошло мимо нее из-за этой сутолоки.

В центре громадного зала стояли около полдюжины рабов, молодых и старых, мужчин и женщин — у некоторых из них руки были связаны за спиной.

Какой-то человек громко выкрикивал цену. Она вдруг поняла, что попала на невольничий аукцион, на один из тех, о которых ей рассказывал, когда напивался, ее отец. Он видел их в штаб-квартире Лафитта в Баратарии.

"Мы ввозили их контрабандным путем, — хвастался он, — и потом продавали за половину той цены, которую дали бы за них в Новом Орлеане".

Потом какой-то назойливый человек с официальным видом, взяв ее под руку, отвел к двери.

— Вам, мамзель, здесь находиться не разрешается, — грубо бросил он.

— Я должна встретить здесь свою приятельницу, — возразила Коко. Но одного взгляда вокруг было достаточно, чтобы убедиться, что здесь не было ни одной женщины, а собравшиеся мужчины пожирали ее жадными взглядами.

— Здесь не разрешается ни слоняться без Дела, ни приставать к мужчинам, — строго повторило это должностное лицо, подталкивая ее к двери. — Здесь не место для встречи с подружками.

Внезапно она вновь почувствовала подступающий к ней страх, — как же она найдет Ивана, если ей не разрешали здесь подождать его?

Этот чиновник грубо вытолкал ее на лестницу. Яркое солнце ее ослепило, и она не заметила Ивана, который дотронулся до ее руки.

Он улыбался.

— Насколько я понимаю, вы заблудились, мадемуазель? — сказал он. — Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?

Испуг и унижение заставили ее взорваться.

— Да! — свирепо сказала она. — И прошу тебя объяснить!..

Он так сильно сдавил ей руку, что у нее перехватило дыхание.

— Пошли быстрее! — сказал он мягко. — Карета ждет внизу.

Увлекаемая им, она быстрыми, но упрямыми шагами пошла рядом по гладким каменным ступеням. Садясь в экипаж, она приняла его руку, но, когда он попытался в салоне ее обнять, оказала ему яростное сопротивление, обругав его словами, заимствованными из словарного запаса своего отца. Он крепко держал ее за подбородок до тех пор, пока его губы не нашли ее губ. Он прильнул к ним долгим поцелуем, дожидаясь, когда Коко ответит ему. И она ответила, так как ее страсть была сильнее ее ярости.

— Ах, Клео, моя Клео, ты просто великолепна!

— Больше ты не посмеешь оставлять меня подобным образом, — вся кипя от негодования, сказала она. — Я не позволю обращаться с собой, как…

Иван разжал руки. Улыбка исчезла у него с лица.

— Как с кем?

— Как с дикаркой, — прошептала она.

В глазах у него появилась жесткость.

— А что произошло в отеле? Кто тебя так унизил?

— Этот человек…

— Это был полицейский.

— Он вытолкал меня! Он сказал: "Здесь не разрешается слоняться без дела и приставать к мужчинам!" Что он имел в виду?

Иван кратко рассказал ей о падших женщинах в небольших кабаках возле набережной на Чупитулас-стрит, о том, что им запрещалось приставать к мужчинам на улице. Каждое его слово болью отзывалось в ее сердце.

— Он в отношении тебя допустил ошибку, но это произошло потому, что ты оказалась не в том месте.

— Но ведь это ты послал меня туда!

— У меня не было другого выбора, Клео, любовь моя. Я ничего не мог поделать, только назвать тебе то место, куда мой знакомый с парохода намеревался меня отвезти…

— Я бы сумела найти предлог для отказа.

— Но я не мог ему отказать. Не я устанавливал эти правила, — сказал он. — Но должен по ним жить. Я не имею права привести тебя в отель, за исключением, может быть, бала квартеронок. Ты не квартеронка, но все равно — полукровка, а таких, как ты, и квартеронок американцы и их друзья-креолы считают сделанными из одного теста.

— Ну, а ты? — спросила она сдавленным голосом.

— Я думаю, что ты самая прекрасная женщина, созданная Богом на земле, — хриплым голосом сказал он, — и я люблю тебя.

Карета остановилась перед лавкой, через маленькое оконце которой она смогла разглядеть разложенные на столе булки хлеба. Возле лавки дверь вела прямо от тротуара на узкую аллею. Пахло ароматом свежевыпеченного хлеба.

Иван, уплатив кучеру, увлек ее на эту аллею. Впереди они увидели дворик с тенистым деревом, его стены были увиты ползучими растениями. Подойдя к лавке и отдельно стоявшей кухне-пекарни, он позвал:

— Мейзи!

Из задней двери лавки выплыла очень крупная, пожилая африканка. Увидев Ивана, она вся расплылась от удовольствия:

— Мистер Иван!

— Я привез вам гостью, Мейзи. Ее зовут мисс Клео.

— Что вы делаете с такой юной девушкой? — воскликнула Мейзи, — ее проницательные глаза за одну секунду оценили ее внешность и фигуру.

— Этой девушке нужна подруга.

Они говорили по-английски, но Клео была уверена, что они говорили о ней, хотя и не понимала ни слова, кроме своего нового имени — Клео.

— Ей понадобится одна из твоих комнат на семь-восемь месяцев.

— Ах, вон оно что! — сказала пожилая женщина, смерив взглядом талию Клео.

— Я все потом объясню. Прошу тебя, устрой ее поудобнее, Мейзи. Она очень молода и никогда не жила в городе.

Мейзи, протянув руки, подошла к ней.

— Добро пожаловать в Новый Орлеан, мисс Клео! — воскликнула она. Ее жест и открытая улыбка свидетельствовали о том, что ее радушие было искренним.

— Мейзи была моей нянькой, когда я рос в Вирджинии, — объяснил Иван Клео по-французски.

Мейзи, улыбаясь, кивала. Она покачивала руками, словно у нее был ребенок, давая понять, что она понимает, о чем ей говорит Иван. Но Коко не была уверена в том, означает ли этот жест, что она когда-то качала Ивана, или же намекала им на семя Ивана, зароненное у нее в чреве. Через раскрытую дверь на кухню Коко мельком увидела темнокожую женщину в жарком чаду. Она была хрупкой, с мрачным выражением на лице.

— Добрый день, Берта, — крикнул Иван, обращаясь к ней, продолжая говорить на французском. — Это — мадемуазель Клео, она приехала навестить твою хозяйку.

— Добрый день, — резко ответила она. Схватив длинную деревянную лопату, она, повернувшись к печи, начала переворачивать булки хлеба.

— Пошли, — сказала Мейзи. Минуя кухню, они вышли во двор. Он, казалось, весь пылал от ярких соцветий увивших его ползучих растений. В дальнем углу стоял небольшой покосившийся домик.

За кухней лестница вела на балкон. Мейзи повела своих гостей по потрескивающим под ее тяжестью ступенькам. Двери нескольких комнат выходили на галерею, и Мейзи проводила Клео в одну из них. Она была похожа на те спальни, в которых последние две ночи провели они с Иваном. В ней стояла широкая задрапированная кровать, шкаф, стол и стулья. Это была очень миленькая, стерильно чистая комната, а ее стеклянные двери открывались на балкон. Были еще деревянные ставни, которые можно было закрывать на ночь.

— Здесь ты будешь спать, — сказал Иван Клео. — Я буду жить в соседней комнате. Если тебе понадобится Мейзи, то она будет или на кухне, или в своей комнате. Она расположена на верхней лестничной площадке.

— А где спит Берта? — поинтересовалась Клео.

Иван, который в эту минуту вышел на балкон, указал ей на сарайчик в глубине двора.

— Комната Берты находится вон в том домике, в котором спят все слуги. Она — рабыня Мейзи.

— Рабыня Мейзи?

— Мейзи — свободная негритянка. Я привез ее с собой из Вирджинии, но даровал ей свободу, так как она не хотела покидать город и ехать за границу.

Эта идея пришла в голову Элизабет. Она не терпела фамильярности со стороны Мейзи, которую та себе позволяла, так как заботилась о нем, Иване, с детства. Теперь он рассчитывал на враждебные отношения между этими двумя женщинами, а также на привязанность своей старой няньки, что могло, конечно, помочь ему сохранить тайну своей новой любви.

— Я дал ей денег, чтобы приобрести кое-какую собственность и купить женщину-рабыню, искусную повариху. Когда я оказываюсь в городе по делам, Мейзи предоставляет мне свободную комнату.

Коко посмотрела на него с нескрываемым удивлением. Как же мало она знала об этом человеке, которого так сильно, всей душой с такой страстью любила, что готова была выцарапать ему глаза, когда он доводил ее до белого каления, как это произошло, например, сегодня?

— Если тебе что-нибудь потребуется, скажи об этом слугам, а они передадут мне, — сказала Мейзи Клео. Иван перевел. — А теперь мне пора возвращаться в лавку.

— Я сейчас спущусь, — сказал Иван. Мейзи оставила их наедине.

Они тут же бросились в объятия друг друга.

— От твоих поцелуев хмелеешь, как от бренди, — прошептал Иван. — Они меня пьянят, и мне все больше хочется. Я никогда не насытюсь тобой, Клео. — Он провел рукой по ее талии, по бедрам. — Нужно найти тебе портниху, дорогая. Ты слишком красива, чтобы "щеголять" в поношенных дешевых хлопчатобумажных платьях.

Они провели весь этот теплый вечер, занимаясь любовью, и делали это спокойно, лениво и размеренно, уютно устроившись в кровати под противомоскитной сеткой. Когда они проснулись, комнату окутывали сумерки.

— У меня еще есть дела, — сказал ей Иван. — Мне нужно уйти на несколько часов.

Войдя к себе в комнату, он позвал слугу. Клео, — она уже начинала привыкать к своему новому имени, — лежала в сладкой неге, прислушиваясь к всплескам воды в ванной через разделявшую их комнаты стену.

Он вернулся, чтобы поцеловать ее на прощание, и посоветовал побольше отдыхать. Вскоре после его ухода Мейзи принесла ей немудреный ужин. Исходившая от нее теплота успокаивала Коко, хотя она и не понимала языка этой негритянки, а хлеб был просто восхитительным.

Клео не думала, что сможет заснуть в чужой комнате, когда рядом не было обнимающего Ивана, но возбуждение последних дней утомило, и она без задних ног проспала всю ночь.

На следующее утро слуга Мейзи принес ей горячей воды для ванны и завтрак, а чуть позже Иван привел к ней довольно светлокожую женщину, в руках у которой она увидела большой узел.

— Это мадам Варне, — представил ее Иван, — портниха.

Мадам Варне, развязав узел, разложила на кровати образцы тканей. Глаза у Коко разбежались — она никогда не видела ничего подобного.

— Как красиво! — воскликнула она, ласково прикасаясь к каждому отрезу.

Портниха улыбнулась:

— Этот вот доставлен из Парижа, а этот… Как он будет вам к лицу, мадам!

Она прикладывала образцы к груди Коко, чтобы Иван мог все по Достоинству оценить и сделать правильный выбор. Это он заставил Коко почувствовать прелесть своего тела, и теперь она критически поглядывала на себя в зеркало, в первый раз осознавая, что могут сделать с ней изящные наряды. От нахлынувшего на нее возбуждения она задыхалась. Она стояла неподвижно, пожирая Ивана любящими, обожающими глазами, а портниха тем временем, взяв в руки шнурок, измеряла Коко, — объем груди, талии… Аккуратно намотав шнурок себе на запястье, она отмечала на нем размеры фигуры Коко узелками.

Иван заказал множество платьев, — одни из них должны быть готовы немедленно, другие — попозже, так как "мадам" была беременной.

Когда портниха ушла, они, закрыв ставни, занялись любовью. Потом спустились вниз, где их на кухне угостили изысканным ужином.

Восхитительные дни проходили один за другим.

Каждое утро Иван отправлялся на торговую биржу в ротонде отеля "Святой Карл", где невольничьи аукционы проходили по определенным дням, — а портниха постоянно приходила к Коко для примерок. Вечерами к ней в комнату приходил Иван, и они проводили вместе несколько часов за закрытыми ставнями. Иногда он рассказывал ей, как по утрам он торговался с покупателями сахара и молассы. Или говорил о городе, о его вечно занятых жителях, которые суетились где-то там, за пределами их маленького островка восторгов. Напротив "Святого Карла" через улицу строился еще один большой отель.

— Он будет еще великолепнее, — сказал он ей. — Нигде, ни в Нью-Йорке, ни в Бостоне, нет такого крупного отеля, как "Святой Карл". Новый Орлеан купается в богатстве, — с гордостью повторял он.

Иногда они вообще не разговаривали, а лишь молча занимались любовью. Иногда он выезжал с ней по вечерам на прогулку верхом. Проезжая по узким, иногда замощенным булыжником улицам, он показывал ей различные учреждения. Но богатство города особенно бросалось им в глаза, когда они совершали редкие пешие прогулки по вечерам, поглядывая через зарешеченные окна на импортную мебель, на украшения, драгоценные камни, книги…

Книги очаровывали Клео.

— Как ты думаешь, если бы я умела читать, то смогла бы побольше узнать о Новом Орлеане?

Рассмеявшись, Иван сжал ее руку.

— Ты узнала бы больше о Париже.

Недели проходили в каком-то приятном сне. Однажды вечером Иван сказал что-то о плантациях на Черном ручье.

— Подходит время рубки тростника, — лениво заметил он.

— А сахар — ценная культура, правда?

— Он дает самую большую прибыль.

— А кто присматривает за твоими плантациями? — спросила она.

— Во-первых, надсмотрщики, во-вторых, у меня там много рабов.

Она замолчала. Когда Клео дремала рядом с ним, он думал о доме. Ему пора возвращаться — нужно проверить цвет султанчиков, посмотреть, в каком состоянии находится сахарная мельница, так как она стояла без движения со времени сбора предыдущего урожая. Он беспокоился о здоровье своих рабочих. Удалось ли им избежать желтой лихорадки или холеры, которые время от времени возникали даже в самых чистых, образцовых невольничьих кварталах. Лиззи, вероятно, тревожится — почему он так долго торчит в городе? Что же она говорила Наннет, которая наверняка спрашивала о своем любимом папочке?

Да, нужно ехать. Ему с трудом удалось сдержаться и не поклониться Джейн Филдинг, когда он, выходя от Мейзи, увидел, как ее карета свернула на улицу Шартр-стрит.

Пора, давно пора ехать домой, но он никак не мог выбраться из кокона земных услад. Он не мог оторваться от ночей любви, проводимых в уединенной комнате, наполненной нежным запахом расцветающего под окном жасмина, и колдовскими песнями пересмешника; от глаз Клео, принимающих таинственный оттенок из-за льющегося на них через прикрытые ставни лунного света; от мягкого, словно бархат, тела Клео, которое он чувствовал каждый раз, когда просыпался по утрам, когда ноздри ему щекотал дразнящий аромат свежевыпеченного Бертой хлеба, а до слуха доносились крики уличных продавцов:

— Кан-та-лу-па! Замечательная кан-та-лу-па!

…От темных ресниц Клео, которые он видел, просыпаясь по утрам, как они, поднимаясь, открывали его взору ее золотисто-карие глаза, в которых светилась любовь и нежность…

Клеониз! Он не мог оторваться от нее, от той своей частички, которую она носила в своем чреве. Недели, сменяя одна другую, превращались в месяцы, а он все медлил, не в силах покинуть ее.

 

5

Когда одним прекрасным августовским утром Иван вошел в ротонду отеля "Святой Карл", кто-то схватил его за руку. Это был Амос Филдинг.

— Я ждал тебя, Иван! — воскликнул его приятель с широкой улыбкой на лице. — Что-то тебя не видно?

— Амос! — Иван, схватив протянутую руку, сильно потряс ее, и только после этого ему удалось подавить в себе угрозу охватывающей его паники. — Я хотел к тебе заехать. — Как хорошо, что он раньше не столкнулся с Амосом. Такая встреча могла бы наверняка произойти и раньше, если бы он с такой тщательностью не избегал Масперо и другие биржи, где, как ему было известно, Амос заключал большинство своих сделок.

— Ты помнишь, что я купил однажды дом для своей старой служанки?

— Для той старой няни, что ли?

— Прекрасная старуха, но она не устраивала Лиззи. Мне хотелось пристроить кое-что из своей собственности, и поэтому, так как сюда приехал один, я остановился в одной из ее свободных комнат. Само собой, эти апартаменты роскошными не назовешь, но мне там вполне удобно.

— Ну хоть приезжай пообедать с нами. Джейн будет рада послушать новости о вашей семье.

— Я бы рад, да вынужден в скором времени уехать из города. Мой сахарный тростник уже созрел, и мне бы не хотелось оставлять без присмотра плантации во время летнего сезона, когда он особенно быстро растет. — Он осекся, опасаясь, не наговорил ли он чего лишнего. Ведь он уехал из дома в разгар сезона… Что это ему сказал Амос?

— Ты говоришь, что ждал меня? — Ему очень хотелось знать, кто же из общих друзей видел его, и видел ли он его в компании Клео. Те из его друзей-креолов, у которых были любовницы-квартеронки, проявляли, несомненно, куда большую, чем он, осмотрительность, но даже Амос не нашел бы ничего предосудительного в том, что он взял в любовницы полукровку. Но дело в том, что он был в нее по-настоящему влюблен, и эта его страсть неизбежно вызовет пересуды.

— Да, мы поняли, что ты в городе, — сказал Амос, так как письмо к тебе Элизабет доставлено мне домой.

— От Лиззи! — Произнесенное им вслух ее имя, казалось, вынырнуло из того мира, который он с эмоциональной точки зрения давно покинул; это вызывавшее в нем разочарование место существовало где-то в прошлом, и почти ничего не имело общего с его настоящим.

Он понимал, что заставил Лиззи поверить, что будет вместе со своими друзьями, хотя, конечно, знал наперед, что будет проводить время с Клео в доме Мейзи, и от этого он еще глубже чувствовал свою вину. Вдруг перед его глазами возникла его рыжеволосая, как солнышко, дочка, которая, протянув руки, побежала ему навстречу, звонко крича своим звонким, детским голоском: "Папа, папа!"

— Я вижу, что тебя что-то беспокоит, — понимающе сказал он. — У меня срочное свидание, а Джейн, боюсь, еще нет дома. Не хочешь ли ты пообедать с нами сегодня вечером, а?

— Да, конечно, спасибо за приглашение. — Иван тут же сменил тему разговора, чтобы лишить Амоса возможности поинтересоваться, сколько дней назад он покинул Черный ручей.

— Все это время я был очень занят. Ко мне обратились несколько местных жителей, которые намерены учредить новую железнодорожную компанию. Они хотят построить железную дорогу от Нового Орлеана до Нэшвиля. Мне кажется, что это надежное вложение капитала, что скажешь, Амос?

Амос отнесся к этому равнодушно.

— В городе сейчас создается с полдюжины подобных компаний, и большая их часть обязательно обанкротится! — заметил он. — Любому путешествию по железной дороге я предпочел бы колесный пароход со всеми его неудобствами. Ты видел железнодорожное полотно, проложенное ими от пристани Портшартрен? Оно пролегло по такой болотистой местности, что рельсы уходят под воду и ненадежны. Один человек даже недавно провалился в болото через пол вагона.

— Без этого отрезка железнодорожных путей в четыре с половиной мили еще большему числу пароходов в заливе пришлось бы идти на риск сесть на мель в постоянно таящем опасность проходе через речной канал в верхней части реки, — напомнил ему Иван. — А теперь они могут прибывать прямо в Портшартрен. — К тому же дорога для экипажей, по которой должны были доставлять пассажиров от озера, превращается в грязное месиво всякий раз, как только пройдет дождь.

— Ты на самом деле считаешь, что путешествовать по железной дороге безопаснее, чем по воде? Только в прошлом месяце было опубликовано сообщение о взрыве котла паровоза, о машинисте, получившем сильные ожоги. Я не советовал бы тебе рисковать своими деньгами, вкладывая их в железные дороги. Могу предложить тебе лучше рыть каналы…

Прислушиваясь к другу, Иван был занят своими мыслями. Переслать почту с Черного ручья было непростым делом. Если Лиззи направила курьера с письмом к пристани у ручья Лафурш, значит, что-то случилось на плантациях. Может, заболела Нанетт? Такое тоже возможно. Летом, как обычно, в этих местах свирепствовала желтая лихорадка, хотя, конечно, в глубинке она проявлялась в меньшей степени, чем здесь, в городе. Его соседям-креолам в Террбоне и их рабам, судя по всему, удалось избежать заболевания, но все знали, что американцы в этом отношении куда более уязвимы. Страх охватил его, и он почувствовал острую необходимость немедленно увидеть ожидавшее его письмо.

Потом он вспомнил, как далеко находится от дома, — у Лиззи были все основания для беспокойства. Удивительно, что она не написала раньше. Шесть недель прошли, проскользнули, словно дивный сон. Теперь наступило время возвращения домой.

Одна лишь мысль о близком расставании с Клео была такой мрачно невыносимой, что он поторопился закончить беседу с Амосом, пообещав ему посетить его дом вечером сразу после сиесты, чтобы поскорее направиться к пекарне Мейзи, где они с Клео были так счастливы.

Проходя через несколько кварталов от отеля "Святой Карл", он прислушивался к сопровождавшим его шаги городским шумам. Колеса карет скрипели по булыжным мостовым, из кафе до него долетали взрывы хохота, какая-то женщина нараспев восхваляла достоинства своих имбирных пирожков, которые она несла в корзине на голове, вопли игравших в открытом дворике детишек, — и всю эту какофонию увенчивал постоянный цокот лошадиных копыт. Да, он до сих пор жил в Эдеме, но теперь его оттуда изгоняли. Как же он будет по нему скучать!

По пути к пекарне он прошел мимо ювелирной лавки, в которую они однажды вошли вместе с Клео. В витрине лежало необычное кольцо с большим топазом, цвет которого напоминал ему цвет ее глаз при ярком солнечном свете. Войдя в лавку, он купил его.

Клео сидела в тенистом дворике, одетая в мягкое желтого цвета муслиновое платье с низким декольте. Она срывала умершие темно-красные цветы ползучих растений.

Заслышав шаги Ивана, она обернулась. Он раскрыл навстречу ей руки, и она впорхнула в его объятия, издав радостный вопль, когда он ее крепко прижал к себе.

— Иван! — смеясь, отбивалась она. — Ты сейчас меня задушишь!

— Послушай, чем это ты здесь занимаешься, дорогая? Цветочки может сорвать кто-нибудь другой.

— Мейзи гонит меня с кухни, а мне больше нечего делать.

— Можешь сделать кое-что для меня, — сказал он, тыкаясь носом ей в шею, — но только не здесь. Отправляйся наверх, где посетители лавочки Мейзи не смогут нас выследить, когда я буду целовать тебя.

Улыбаясь, она взяла его за руку. Он теперь хорошо ее знал, но все же глаза Клео ему казались по-прежнему возбуждающе таинственными, особенно когда она с улыбкой глядела на него. Клео повела его по лестнице наверх и тут же споткнулась о нижнюю юбку.

— Для чего они нужны? — жаловалась она.

— Леди должна приподнимать их при подъеме по лестнице. Вот так. — Протянув руки к ее талии, он приподнял платье вместе с нижней юбкой, любуясь проглянувшими ее голыми ступнями. — Клео, — побранил он, тайно все же восхищаясь ее ногами. — Почему ты не носишь ни обувь, ни чулки?

— Я не носила ни то, ни другое там, на болоте, а здесь куда теплее. — Высоко подняв юбки, она побежала вверх по лестнице на галерею.

В комнате с закрытыми ставнями он, взяв ее за руку, приказал:

— Ну-ка, закрой глаза!

Когда Клео это сделала, он нанизал ей на палец кольцо с топазом.

Ее глаза сами непроизвольно открылись, когда она почувствовала прикосновение к пальцу холодноватого металла. Клео открыла рот от изумления, а потом, вытянув перед собой руку, вихрем закружилась по комнате, не скрывая своего восхищения подарком.

— Ах, какое оно красивое! — воскликнула она. — И ты настолько добр, что даришь мне его! — Повернув руку, она поднесла ее поближе к свету, чтобы рассмотреть кольцо получше. — Ты меня портишь, — сказала она наконец. — Я стала такой ленивой.

Рассмеявшись, Иван крепко ее обнял и прижал к груди.

— Ты и должна быть ленивицей в период беременности, дорогая. Тебе нравится колечко?

— Я никогда и не думала о чем-нибудь более красивом! — В порыве благодарности она обвила его шею руками, а он осыпал ее поцелуями в приступе отчаянной страсти, которая лишь усиливалась от сознания близкой разлуки. Даже когда он ее обнимал, его мысли постоянно возвращались к письму, ожидавшему его в доме друга, и он молился про себя, чтобы ничего серьезного не произошло с Нанетт.

Ему хотелось знать, не написала ли Лиззи отдельно письмо Джейн Филдинг? Она наверняка в таком случае что-то заподозрит, если только выяснит, как давно он находится в городе, не удосужив их своим визитом. Напишет ли она об этом Лиззи?

Как он заметил, жены-креолки обычно закрывали глаза на любовниц-квартеронок своих мужей, как и на родившихся в результате детей-полукровок, но инстинктивно чувствовал, что ни Лиззи, ни Джейн никогда на это не пойдут. Они часто повторяли, насколько возмущены таким терпимым отношением к супружеским обязанностям во франко-креольских семьях.

С точки зрения закона, он являлся абсолютным хозяином как своей жены, так и дочери, и мог поступать так, как ему заблагорассудится. Но если в результате, когда он будет в отлучке, Лиззи решит вернуться в Англию, захватив с собой дочь, то поставит его перед свершившимся фактом, и ему будет очень трудно разрубить такой узел. В таком случае он сможет свободно, не таясь, жить с Клео, но он никогда не сможет на ней жениться или дать свое имя родившемуся от нее сыну. Тем не менее Лиззи еще могла подарить ему наследника. А разве мог он потерять свою рыжеволосую Нанетт?

"Само собой разумеется, — пытался он себя успокоить, — если Джейн написала письмо Лиззи, то могла с таким же успехом попросить его доставить адресату, так как в этих местах почта работала скверно. Только на прошлой неделе "Луизиана Газетт" опубликовала сообщение о том, что у почтальона при переправе вброд через ручей утонула лошадь, и большой мешок с почтой был безвозвратно утрачен".

Вдыхая тонкий, отдающий землей запах тела Клео, он губами прикоснулся к ее грудям. Но как он мог ее оставить? Самым решительным образом он покончил со всеми мыслями, отвлекавшими его от испытываемого ими взаимного удовольствия.

— У меня деловое свидание сегодня вечером, — сказал он ей после того, как они отдались плотской любви. — Отодвигаясь от нее, он испытывал сильный душевный упадок, словно уже их отделяли друг от друга не сантиметры, а целые мили.

Она лишь моргала своими красивыми ресницами и молча смотрела на него, постепенно засыпая абсолютно голой, лишь с кольцом на пальце. Выскользнув из кровати, он отправился к себе, чтобы помыться и переодеться.

Живот у нее немного увеличился, — это его ребенок заявлял о своем существовании.

Он кликнул наемный экипаж, на котором добрался до прекрасно обставленного дома, где его радушно встретили Амос и Джейн, налив ему стаканчик шерри, и только после этого вручив письмо от Лиззи. Сломав печать, он дрожащими руками развернул листок.

"Дорогой мой супруг, — медленно про себя читал он. — Мы шлем тебе наши приветы и пожелания доброго здоровья, а также наши самые лучшие пожелания Джейн и Амосу. У нас в доме все в порядке, и мы ждем с нетерпением твоего возвращения. Твой надсмотрщик сообщил мне, что султанчики у сахарного тростника прекрасно вышли и что вскоре наступит время рубить его. Нанетт плачет и требует, чтобы Маленький Жак нашел ее папу. Мне кажется, она уверена, что Старый дьявол проглотил тебя, поэтому если ты поторопишься с возвращением, то лишь обрадуешь дочку. Она будет счастлива.

Твоя любящая супруга Элизабет".

— Надеюсь, Элизабет и Нанетт чувствуют себя хорошо? — спросила хозяйка.

— Да, благодарю вас. Они шлют вам свои наилучшие пожелания. — Сложив листок, он положил его в карман жилетки, мысленно выражая благодарность за то, что Джейн не получила другого письма от Лиззи, и надеясь, что она не придавала особого значения тому, почему он не остановился у них, а предпочел пекарню Мейзи.

Он знал, что с его идиллией покончено. Осторожное напоминание Элизабет по поводу срока сбора урожая заставило его гадать, что она скажет по поводу его необычной поездки в город в разгар лета. Но все указывало на то, что Иван старался не замечать. Либо он покидает сейчас Клео, либо теряет все, что наработал со времени своего приезда в Луизиану.

Они лежали голые под противомоскитной сеткой, едва прикасаясь друг к другу из-за жары в комнате. Наконец он, собравшись с силами, решил сказать ей о своем отъезде.

— Мейзи позаботится о том, чтобы у тебя было все необходимое. Я ей целиком доверяю. Ты можешь обращаться к ней через Берту — она знает оба языка.

— Но ведь ты будешь рядом, — сказала удивленная Клео. Из-за внезапно охватившей ее тревоги она не могла понять значение его просто невероятных слов.

— Мне нужно ехать в свое поместье в Черный ручей, — сказал он. — Мне нужно быть на полях всю осень, проследить за тем, как будут рубить тростник и измельчать его, чтобы выгнать сахар.

— В таком случае я поеду с тобой.

— Нет, ты останешься здесь с Мейзи. Для этого я привез тебя сюда, — стараясь не терять терпения, убеждал он ее. — Я вернусь после завершения обработки тростника, чтобы продать здесь сахар и молассу.

— Значит, ты возвращаешься в приход Террбон без меня? — взвизгнула Коко, вскочив. — Для чего ты тогда привез меня в этот вонючий город? Ты утверждал, что делаешь это ради того, чтобы как следует позаботиться обо мне.

— Я привез тебя сюда, чтобы ты здесь родила нашего ребенка. Мейзи может присмотреть за тобой, когда я буду занят, к тому же здесь в городе есть хорошие врачи. Неужели ты не знаешь, что все леди-креолки приезжают сюда в послеродовой период, чтобы проконсультироваться у опытного врача?

— Нет, не знаю! Я ведь не леди-креолка! Те женщины, которых я знаю, рожают с помощью соседки!

— Кайюны? — спросил он. — Дикарки?

Положив ей руку на заметно округлившийся живот, он попытался ее поцеловать, но она отвернула от него лицо.

— Лучше бы я осталась на болоте! — сердито сказала она. — Там родить ребенка ничего не стоит, и ты бы был рядом…

— Я не позволю, чтобы мой ребенок родился на болоте!

Она гневно посмотрела на него.

— Почему же нет? Его мать родилась на болоте.

— Клео, ты можешь довериться мне. Я привез тебя сюда, так как не хочу, чтобы ты была одна, когда наступят сроки. Я сказал, что вернусь сразу же после сбора тростника. Я люблю тебя, обожаю тебя. Когда явится на свет ребенок, я куплю для нас маленький домик на Рэмпарт-стрит. Я уже обо всем позаботился, Клео, даже о враче, когда…

— Я здесь не останусь! — Ее разгневанные раскосые глаза были похожи на глаза той лисицы, которую однажды его собаки загнали на дерево. — Если мне предстоит оставаться одной, то лучше на болоте, вот что я тебе скажу!

— Неужели ты предпочитаешь дом твоего отца на сваях этой вот приятной комнате?

— Да, если мне предстоит быть одной!

— Но ты не будешь здесь одинокой. Я ведь сказал тебе. Мейзи всегда будет рядом, она в любую минуту готова услужить тебе.

— Женщина, которая не понимает моего языка, будет мне здесь прислуживать?

— Но Берта понимает…

— Это рабыня, которая не выносит здесь моего присутствия.

— И, тем не менее, ты многому можешь у нее научиться. Она может научить тебя городским манерам… — Он осекся, так как Коко вдруг неистово забарабанила своими кулаками по его спине, по плечам, по груди. Она кричала:

— Для чего мне учиться городским манерам, если тебя здесь не будет? Я еду с тобой и не желаю оставаться здесь без тебя!..

Увидев, как она страдает, Иван нежно обнял ее и прижал к себе.

— Я тоже буду по тебе скучать, моя дорогая, — с несчастным видом сказал он.

Клео чувствовала бы себя совершенно одинокой, если бы Иван не привел ей в день отъезда молодую служанку. У нее был черный, как смоль, цвет кожи, большие круглые глаза, и она робко стояла в дверях, когда Иван, указывая на нее Клео, сказал:

— Это Эстер. Она будет помогать тебе одеваться и укладывать волосы. Я заметил, что у Мейзи с Бертой полно своих дел в лавке, поэтому они не могут заниматься еще и тобой, а слуга Мейзи на это не способен. Но Мейзи несет ответственность за тебя. Я попросил ее, чтобы Эстер постоянно сопровождала тебя, если тебе вздумается пойти на улицу, чтобы прогуляться.

— Для чего ты собрал вокруг меня столько людей? — сердито спросила Коко. — Мне кажется, что я угодила в капкан. Я не могу свободно дышать!

— У леди всегда есть сопровождающий, когда она выходит из дома.

— Ты что, превратил меня в леди? — насмешливо спросила она. — Разве ты забыл, что я расставляла капканы и ловила рыбу и креветки в полном одиночестве?! И сама отвозила улов в своей пироге на рынок?

Маленькая рабыня только мигала глазами, прислушиваясь к ней.

Покраснев от раздражения, Иван сказал:

— Здесь город, Клео, не забывай. Здесь столько зла, что ты даже себе представить не можешь. Я попросил Мейзи постоянно следить за тобой и не выпускать одну из дому.

— Но она была твоей нянькой, месье, — огрызнулась Клео, — а не моей.

— Эстер, прошу тебя, оставь нас вдвоем, — сказал Иван. Когда служанка вышла, он спросил упавшим голосом:

— Клео, ты меня любишь?

Она прикусила нижнюю губу.

— Поэтому я и должна ехать с тобой, Иван. Разве я не клялась повсюду следовать за тобой? Разве ты не говорил, что позаботишься обо мне?

— Мне казалось, что мы обо всем договорились, — сказал Иван. — Ты создаешь для меня дополнительные трудности, моя дорогая.

Она бросила на него умоляющий взгляд, и в это мгновение заметила по его глазам, насколько он беспомощен.

— Скоро я буду очень занят рубкой сахарного тростника и его измельчением. Нам не удастся быть вместе, я буду постоянно волноваться за тебя и ребенка, если не буду уверен, что ты находишься здесь, с Мейзи. Прошу тебя, сделай так, как я говорю, дорогая.

Она, конечно, не сомневалась в том, как больно ему было расставаться с ней, и понимала, что ее упрямство лишь усиливало его боль. Она замолчала. У нее на сердце камень висел.

— Когда ты уезжаешь?

— Через час.

Она глубоко вздохнула, глаза ее почти закрылись. Нет, она не могла этого принять. Он целовал ее снова и снова, потом, с трудом отрываясь от нее, пробормотал:

— Я вернусь, как только сумею. — С этими словами он выбежал из комнаты.

Она тяжело опустилась на кровать и сидела на ней, словно примерзла к ней от горя. Через несколько минут она заметила, что маленькая чернокожая рабыня все еще стояла за дверью.

— Эстер, это ты?

Девушка появилась в дверях. Клео, стараясь не выдавать своего волнения, спросила ее:

— Где месье нашел тебя?

Эстер ответила на французском:

— На аукционе, мадам.

— Значит, он купил тебя! — Клео сразу же позабыла о терзающем ее горе, вспомнив то унижение, которое пришлось ей испытать там, на ротонде отеля "Святой Карл" в первый день ее приезда в Новый Орлеан. Теперь она думала о том, что пришлось пережить этой девушке, когда ее выставили там на всеобщее обозрение.

— Моя мать была горничной у одной мадам, которая обучала меня. Когда она умерла от болотной лихорадки, то мики продал нас обеих.

— Интересно, почему же месье Кроули не купил твою мать, ведь она поопытнее тебя?

— Ее не послали на аукцион. Одна из приятельниц мадам предложила ему выкупить ее у него.

— Без тебя? Выходит, ты теперь тоже одинока, — сказала Клео. — Мы должны утешать друг друга, Эстер.

— Да, мадам. — Глаза у девушки потеплели. — Мадам беременная, не правда ли?

— Да, — сказала Клео, а потом добавила: — Я об этом еще как следует и не думала.

Хотя это было и странно, но это была правда. Клео была так поглощена своим любовником, что едва отдавала себе отчет в том, что под сердцем носит его ребенка. Она поняла это только позднее, когда ей стало ясно, что разъединило их.

— Мадам не должна чувствовать себя одинокой, если она будет думать о своем младенце.

Клео, рассматривая топаз на своем кольце, все же не пропускала мимо ушей то, что говорила ее горничная. Она знала, что та говорит правду. Если бы она сейчас была дома, в своем привычном мире, то благодаря ребенку в своем чреве не чувствовала бы себя одинокой. Она так хотела уехать домой!

Клео снова потрогала топаз. Должно быть, это очень дорогое кольцо. Если его продать, то хватит ли ей денег на билет на тот пароход, на котором отплывал Иван? Но ведь он просил ее делать все, чтобы было хорошо их ребенку. И еще он сказал, что купит небольшой домик, где они смогут жить все вместе. Навсегда, убеждала она себя. Нет, она сейчас поступит так, как он просил. Но если его долго не будет — у нее оставалось это кольцо.

До этого времени она себя отлично чувствовала. Но когда Иван уехал, у нее началась тошнота, ее беспокоили боли в спине, на что Берта без всякого сочувствия заметила, что так и должно быть в ее положении.

— Постарайся не смотреть на безногих или безруких людей, — мрачно предсказывала она, — или твой ребенок родится чудовищем.

Мейзи кудахтала над ней на своем странном для нее языке, в ее глазах светился живой интерес, который Клео не могла выразить из-за слабого словарного запаса французского, — всего несколько слов.

В первые после отъезда Ивана дни Эстер постоянно упрашивала Клео хоть что-нибудь поесть. А Клео отказывалась, свирепо, словно дикий зверь, расхаживая по своей комнате, как в клетке. Маленькая горничная входила к ней каждое утро с подносом, на котором стояло кофе с молоком, с ее любимой зажаренной в сахаре булочкой, которая если и удерживалась в желудке, то вызывала в нем ощущение тяжести. Девушка никогда не спрашивала, как спала Клео. Она, войдя в комнату, принималась щебетать:

— А ваш бебе уже проснулся?

Она постоянно напоминала Клео, что она не одинока до тех пор, покуда носит под сердцем ребенка Ивана.

Дни становились все жарче, и городские жители испытывали расслабляющую лень и томление. Мужчины медленно фланировали по тротуарам по утрам мимо пекарни, а на нависших над улицей балконах женщины обмахивались веерами и сплетничали. И балконы, и улицы становились пустынными, когда наступала полуденная жара, когда все замирало, кроме жизни на берегу, где грузчики разгружали суда. Иногда, когда с реки задувал бриз, до ушей Клео доносились обрывки их песнопений. Она слушала их в своей комнате над лавкой Мейзи.

Клео скучала по Ивану, испытывая при этом почти физическую боль. От него не было никаких вестей, но она все равно не смогла бы прочитать письма, на каком бы языке он его ни написал — на французском или английском. Ни одна из женщин в доме тоже не умела читать.

Однажды она с такой страстью захотела вновь услышать его голос, что больше не могла противиться соблазну. Позвав Эстер, она протянула ей кольцо с топазом и попросила сходить в ту ювелирную лавку, где Иван его купил, и продать, но за такую цену, чтобы хватило на билет на пароход до прихода Террбон. Берта, которая в эту минуту вышла из кухни, их подслушала.

— Ты что с ума сошла? — завопила она. — Он вызовет полицию и обвинит Эстер в краже. И у тебя не останется ни кольца, ни служанки! Для чего тебе понадобились деньги, а?

— Чтобы уехать домой, к месье.

Берта позвала Мейзи, и они втроем, взяв Клео в плотное кольцо, поднимая страшный шум, затолкали ее к себе в комнату.

— Ты думаешь, что сможешь получить каюту на таком пароходе без сопровождения мики? Тебя разместят вместе с другими слугами на нижней палубе на койке под открытым небом.

— Но у меня есть вуаль! — сказала Клео.

— Во-первых, чтобы нанять карету, нужно ухлопать уйму денег. И где ты намерена остановиться, когда доберешься до Дональдсонвиля? Ты хоть кого-нибудь знаешь там из цветных?

— Нужно потратить два дня, даже больше, чтобы оттуда добраться до дома мистера Ивана, — сказала Мейзи. — Что же ты будешь делать, если деньги кончатся? Даже если ты продашь это кольцо, то отнюдь не разбогатеешь. Ты витаешь в облаках, моя радость.

— К тому же все подумают, что вы с Эстер бежали, — добавила Берта.

— И вы можете потерять бебе, — вставила Эстер.

В конце концов, мысль о благополучном исходе для ребенка заставила ее сдаться. Напомнив себе, что Иван обещал жить с ней и с ребенком в маленьком домике, Клео погрузилась в убаюкивающие заботы, связанные с физическими изменениями в своем теле и с воображаемой картиной будущего своего счастья.

Клео сильно располнела, когда поздней осенью приехал Иван. Она услышала знакомые звуки его легких шагов на лестнице со двора и его радостный голос:

— Клео! Ты там?

Она послала Эстер купить фруктов, а сама лежала в это время в кровати. Еще несколько месяцев назад Клео бы бодро вскочила и побежала бы навстречу ему. Теперь она, медленно отодвинув противомоскитную сетку, неловко выбралась из постели, подошла к дверям и открыла ставни, которые мешали полуденному солнцу проникать к ней в комнату.

Он прекрасно выглядел. Его голубые глаза резко контрастировали с бронзовым загаром обычно светлой кожи. В некоторых местах она даже шелушилась. Любовь и жадное нетерпение, отразившиеся в его глазах, настолько поразили ее, что Клео видела его теперь как в тумане. Сердце у нее учащенно забилось от радости.

Обняв Клео, он жадно ее поцеловал. Теплая волна счастья прокатилась по всему ее телу, и она ей показалась такой же желанной, как вода для испытывающего сильную жажду. Клео тяжело вздыхала, когда он, словно слепой, вел ее к кровати. Они сели на нее и крепко обнялись. Потом они лежали рядом, и Иван нежно ласкал ее увеличившийся живот, прикладывая то и дело к нему ухо, пытаясь различить движения ребенка внутри.

— Ну, как поживает мой сын? — спросил он.

 

6

На верхней веранде, выходящей на дальнюю часть сада, Джейн Филдинг со своими гостями наслаждалась утренним кофе. От жарких лучей солнца их частично защищала растущая рядом с домом магнолия. Горничная в аккуратном платье принесла на подносе сладкие пирожки, и Элизабет Кроули взяла один. Нанетт, выпустив из рук котенка, подбежала к ним.

— Только один, дорогая, — предупредила ее мать. — Ну, что скажешь?

— Спасибо, мам, — нежно проворковала Нанетт и снова бросилась к котенку, который, прыгнув на перила, пытался по толстой лозе, обвивающей колонну, забраться на крышу.

Элизабет думала о том, как все же приятно вновь приехать в Новый Орлеан на светский сезон. Жуя пирожок, она прислушивалась к звукам городской жизни: резвый топот лошадиных копыт, скрип колес экипажей, смешивающийся с боем церковных колоколов и слабыми, доносящимися с реки пароходными гудками.

Все это было похоже на возбуждающую городскую симфонию, которая предвещала впереди важные события, а также целую серию балов и прочих развлечений, в которых она с наслаждением была готова принять участие в эти оставшиеся зимние месяцы.

Амос держал своих лошадей в платной конюшне неподалеку. Ранним утром Элизабет и Джейн выехали на прогулку до ручья, и там она увидела дом, который долго не выходил у нее из головы. Солнце только вставало над верхушками дубов и магнолий, бросая свои яркие лучи на водную гладь ручья. В эту минуту она и увидела старинный особняк. Его крыша возвышалась над пеленой тумана, закрывающего разросшуюся, похожую на джунгли растительность окружающего его сада. Заливавший его яркий солнечный свет придавал этому испытавшему на себе удары стихии строению иллюзию необычайной элегантности.

Элизабет, натянув поводья, остановила лошадь.

— Это и есть тот прекрасный старинный особняк на ручье, в котором до сих пор никто не живет? — воскликнула она.

— Боюсь, обитатели его давным-давно покинули.

— Какая жалость! При таком освещении он обладает особым очарованием, ты не находишь?

Джейн, прямо сидя в седле, как и подобает превосходной наезднице, согласилась с ней.

Это был двухэтажный дом с приподнятым над землей подвалом в аккадийском стиле, его, галерею с земли поддерживали выложенные из кирпича колонны, которые выше превращались в изящные деревянные, поддерживающие вторую галерею, опоясывавшую здание.

Его простота, отличавшиеся изяществом пропорции, выдержанные в особом стиле, производили сильное впечатление, хотя признаки воздействия стихии и запустения были хорошо заметны. В саду густо разрослись высокие неостриженные кусты, а из-за ползучих растений почти не видно было деревьев.

"Здесь, вероятно, давали не один замечательный бал", — подумала Элизабет. Затем спросила:

— А кто владелец этого дома?

— Джеф Арчер.

— Американец? Ты его знаешь?

— Да, конечно. Он адвокат. Тебе не приходилось встречаться с Арчерами?

— Кажется, нет. Почему же они не живут в этом доме? Как можно превращать такой чудесный особняк в руины?

— Они живут в Беллемонте, в трех милях отсюда. Жена Джефа получила по наследству и свои, и его плантации. В Беллемонте у них прекрасный дом. Джеф больше не нуждается в "Колдовстве".

— "Колдовстве"? — повторила с придыханием Элизабет. — Какое чудное название!

— Говорят, что там до сих пор с потолка свешиваются хрустальные канделябры, а камины сделаны из самого дорогого мрамора, — задумчиво сказала Джейн, — но у меня никогда не было охоты рисковать своей лошадью. Ведь там запросто можно столкнуться со змеей в этой густой траве, которой давно не касался серп…

Беседа эта проходила на дороге, когда они остановили лошадей возле ручья. Они наблюдали, как туман, окутавший большую часть пребывающего в запустении старинного особняка, постепенно рассеивался под лучами утреннего жаркого солнца…

В этом доме было что-то тревожное, он не давал ей покоя. Теперь Элизабет, потягивая приготовленный Джейн крепкий креольский кофе, снова затронула эту тему.

— Послушай, а что, если Иван купит "Колдовство" и отремонтирует его? Мне будет очень приятно.

— Отремонтировать "Колдовство"? — Джейн в сомнении покачала головой. — Я уверена, что окружающие его плантации не продаются. Джеф их активно возделывает.

— Сахарный тростник?

— А что же еще?

— Арчеры выращивают сахарный тростник на тех и других плантациях.

Обе женщины переглянулись.

— А у них есть дети?

Джейн слегка улыбнулась.

— Да, есть. Алекс самый младший в семье, всего на два года старше Нанетт. Очень милый мальчик.

Элизабет, посмотрев на золотые завитушки дочери, взяла еще один пирожок. Помедлив немного, сказала:

— Ну, а мистер Арчер смог бы отремонтировать дом, если Иван возьмет его в длительную аренду и превратит в зимнюю резиденцию?

Джейн удивленно уставилась на нее.

— Сомневаюсь. К тому же для чего Ивану идти на такие затраты, если мы с удовольствием разделяем вашу компанию во время светского сезона?

— Иван, несомненно, может себе такое позволить. — В словах Элизабет чувствовалась горечь. Этой зимой Иван ее сильно удивил своим всепоглощающим вниманием к делам. Прежде всегда их пребывание в городе после измельчения сахарного тростника было временем для расслабления и всевозможных удовольствий. В этом году Иван проводил все свое время на биржах или в кафе. Теперь он уже не был обычным плантатором, приехавшим в город для продажи урожая и посещений оперы и театра, теперь он стал инвестором и постоянно разглагольствовал о создании консорциума для строительства железной дороги или большого отеля.

— Нам очень приятно бывать у вас, дорогая Джейн, но мне кажется пришла пора обзаводиться своим домом, в котором мы сможем принимать своих друзей, что скажешь? Нанетт растет так быстро…

— Чепуха. Ты можешь прекрасно развлекаться и у нас. — Глаза у Джейн заблестели, ее суровое лицо осветилось улыбкой. — Я, конечно, могу организовать для вас встречу с Арчерами. Я устрою званый обед! Думаю, что смогу втиснуть его между балом у Пойдрасов и премьерой новой пьесы в американском театре. Тебе непременно понравятся Мелодия и Джеф.

— Мама! — завизжала Нанетт. — Котенок меня оцарапал!

— Ну, прекрати тискать его, — побранила ее Элизабет, и Джейн поспешила освободить котенка от переполняющих Нанетту нежных чувств к нему.

Котенок, выпрыгнув из рук Джейн, ловко забрался по лозе на карниз и, побалансировав там, играя со смертью, наконец достиг относительной свободы на крыше. От этой сцены у них волосы стали дыбом.

— Ах, дорогая, — сказала Джейн. — Нужно позвонить лакею, пусть залезет наверх и снимет его оттуда. Он обязательно сломает себе что-нибудь. Нанетт, дорогая, ну-ка покажи мне царапину!

Весь день Клео расхаживала в волнении по галерее, сжимая и разжимая кулаки. Когда наконец в час сиесты он поднялся к ней по лестнице, она набросилась на него как попавшая в капкан норка.

— Где ты провел ночь?

Он резко остановился на верхней ступеньке, кровь бросилась ему в лицо.

— Там, где я всегда сплю! В доме у своих друзей!

— Я не видела тебя целых три дня!

— Я плантатор и купец, Клео. — Голос у него был вызывающе спокойным. — Я не могу проводить все дни и ночи в кровати с тобой.

— Когда-то ты это делал с большим удовольствием! До того, как вернулся на Черный ручей! Что же там произошло, а?

Она стояла на пороге своей комнаты в белом просторном платье, сильнее оттеняющим золотистый цвет ее кожи. Ее волосы цвета воронова крыла блестели на солнце.

Ему казалось, что никогда прежде он еще не видел ее такой красивой. Несмотря на неуклюжую теперь фигуру, от нее исходила возбуждающая живительная сила. Она, казалось, пропитала весь воздух на галерее, с его дразнящим хлебным ароматом, доносящимся из кухни.

Он не желал ничего другого, кроме как остаться у нее на ночь, и готов был это сделать, когда вдруг вспомнил, что Джейн Филдинг в этот вечер устраивала для них с Элизабет званый обед. Календарь светской жизни Элизабет был таким плотным, что он уже начал сомневаться, не пронюхала ли она о его любовнице.

Его гнев, как всегда, быстро утих из-за ее дразнящей близости. Более мягким тоном он сказал:

— Ничего не изменилось, дорогая.

— Изменилось все! — настаивала она на своем. — И все потому, что я беременна!

Ее неуверенность в себе, которая, как он полагал, являлась следствием скуки и навязанного ей ничегонеделания, заставила его почувствовать к ней еще большую, всепоглощающую любовь.

— Ты до сих пор остаешься самой красивой женщиной в мире, и я люблю тебя.

Клео слышала его слова, но они утратили весь свой блеск и убедительность из-за охвативших ее сомнений. "Это неправда, — думала она, но, глядя ему в глаза, все больше убеждалась, что он на самом деле считает ее красивой. Почему же тогда он уезжает ночевать к своим друзьям? Может, он завел себе другую?"

Он, улыбаясь, протянул к ней руки. Медленно она подошла к нему и, не обнимая его, положила голову на плечо, наслаждаясь запахом крахмала, влажной шерсти и табака, исходившего от одежды. Кружилась голова от избытка нахлынувших чувств, а его сильные руки заставляли чувствовать себя так уютно!

— Я люблю тебя, — замурлыкал он, как кот. — Здесь мой истинный дом, и ты — моя настоящая любовь. Даже когда меня здесь нет, я постоянно с тобой. Я хочу быть с тобой всегда. Ты это запомнишь, Клео? — Он нащупал ее руку, прикоснулся к топазу на ее кольце. — Этот камень говорит тебе о моей любви, когда меня нет рядом…

— Мне нужно от тебя значительно больше, чем это кольцо, — прошептала она.

— То, что мы с тобой хотим, невозможно! — печально вздохнул он.

Иван провел с ней около часа, разговаривал, нежно ласкал, но не пытался заняться с ней любовью.

После его ухода к ней поднялась Берта с подносом. Она увидела, что Клео с какой-то отстраненностью сидела на краю кровати, положив ноги на маленькую скамейку. Она замахала руками, давая понять Берте, что не будет есть, но Берта, проигнорировав ее отказ, поставила поднос ей на колени.

— Теперь он приходит поздно, а уходит рано, да?

Клео бросила на нее ненавистный взгляд, но Берта, не смутившись, продолжала:

— Всегда так бывает, когда женщина беременна, разве не так? Но сейчас происходит все иначе, так как теперь с ним находится его семья.

Клео сразу пришла в себя и резко переспросила:

— Его семья?

— Разве тебе ничего неизвестно о жене мики? — сказала Берта, и Клео заметила на лице этой женщины-пекаря злорадство, доставлявшее ей большое удовольствие. — Разве ты не догадываешься, для чего он тебя сюда привез? Он попросил Мейзи обучить тебя городским манерам, чтобы потом поместить в маленький домик на Рэмпарт-стрит, как и других дерзких квартеронок, и будет держать тебя там для собственного удовольствия.

Клео показалось, что у нее застыла кровь в жилах. Она молча уставилась на Берту. Значит, вот где проводил ночи Иван. Под боком у собственной жены!

Вовсе не поспевший урожай сахарного тростника позвал его обратно в поместье в Черном ручье, не из-за этого он ее оставил одну.

У него была там жена. Выходит, Иван женат. Это теперь объясняло многое из того, чего она не понимала: его настойчивое желание, чтобы она рожала в Новом Орлеане, его твердый отказ взять ее с собой в Черный ручей. После рождения ребенка, как и обещал, он купит ей домик на Рэмпарт-стрит, и она воображала, как они будут там жить вместе, втроем.

Рэмпарт-стрит! На этой улице расположены красивые уютные коттеджи, о которых ей часто рассказывала Берта и Эстер, белые люди прятали своих любовниц-квартеронок. Белые люди, которые хотели "урегулировать" семейные конфликты. Словно речь шла о приобретении бочонка молассы.

А он не разрушал ее грез, когда она мечтала о браке с ним в соответствии с индейским обычаем, о такой свадьбе, о которой ей живо, в подробностях рассказывала мать, об этом простом обмене брачной клятвой. Это обещание ослепило ее, не позволило разглядеть вовремя истину. Клео отказывалась видеть то, что ясно стояло у нее перед глазами, потому что она этого не желала. Какой же глупой она была! Словно норка, которая, испытывая полное доверие, безоглядно плывет прямо в капкан.

— Мейзи говорит, что это рыжеволосая англичанка. У него есть и милая девочка тоже с рыжими волосами. — Было ясно, что Берта испытывала наслаждение от ее страданий.

Клео, схватив одной рукой поднос и опершись на другую, резко поднялась с кровати и изо всех сил швырнула поднос в физиономию Берты.

Взвизгнув, рабыня увернулась. Фаянсовая посуда с грохотом разбилась. Куски пищи разлетелись по всей комнате вместе с черепками. Эстер, которая в эту минуту стирала белье Клео, взбежала по лестнице. Из щеки Берты, в том месте, куда угодила кофейная чашка, шла кровь, и вся грудь у нее была залита черным кофе. Она еще сильнее завыла, когда, прикоснувшись к щеке, увидела на руке кровь, но Клео знала, что ничего серьезного не произошло.

— Ты, вонючая тупица! — заорала она вслед улепетывающей по лестнице Берте. — Ты, змея подколодная!

Эстер громко закричала, еще более усиливая сумятицу и шум:

— Мадам, мадам!

По деревянной лестнице, бранясь по-английски, тяжело поднималась Мейзи. Потребовалась вся ее недюжинная сила и мягкий, убедительный голосок Эстер, чтобы заставить Клео лечь в постель. Она лежала, то проклиная на чем свет стоит Ивана, то мечтая о его скорейшем возвращении, чтобы он все прояснил и опроверг оскорбительные и жестокие слова Берты.

Все тело у нее болело, и она вдруг почувствовала острый укол в сердце. У него есть другая женщина. Другая, которая родила ему ребенка. Нет, все это ложь, ложь. Клео, вспотев, беспокойно ворочалась на кровати, испытывая мучительные приступы боли. Эстер мягким голоском утешала ее, приводя в порядок комнату и отпуская нелицеприятные замечания в адрес Берты.

Вдруг Клео почувствовала острые спазмы. Боль, пронзив все ее тело, задержалась там, где лежал ее тяжелый, разбухший плод. Она чувствовала, как ребенок толкает ее изнутри. Клео несколько минут лежала тихо, чувствуя, что теперь что-то изменилось в ее судьбе, хотя только сегодня утром она чувствовала себя счастливой и в полной безопасности.

Ей стало совсем плохо. Клео села в кровати и с силой выдохнула:

— Эстер!

Горничная быстро подошла к кровати:

— Слушаю, мадам.

Инстинкт подсказывал Клео, что происходит. Схватив ее за запястье, она сжала его что было сил. Наступали сроки. Она хотела увидеть Ивана, но не знала, где он сейчас находится. Клео знала только одно — он сейчас со своей женой! Он всегда повторял ей: "Когда начнется, Мейзи найдет меня". Ей стало противно от этих слов. Мейзи было куда больше, чем ей, известно о том, где он пропадал. Клео ненавидела Ивана за то, что его не было рядом, когда она нуждалась в нем больше всего.

— Вас беспокоит бебе, мадам? — прошептала Эстер, с широко раскрытыми глазами.

— Да! Позови Мейзи, пусть придет побыстрее.

Старая негритянка снова с трудом взобралась по деревянной лестнице на своих непослушных ногах и сменила Эстер. Клео не понимала ни слова, а лишь чувствовала ее успокаивающий голос, но она доверяла ей, так как чувствовала, что Мейзи знает, что делает. Берта с Эстер стояли у нее за спиной, а она лающим тоном отдавала им распоряжения по-английски.

Берта переводила их для Клео и Эстер.

— Она просит вас, мадам, встать и немножко пройтись по комнате, а мы тем временем поправим постель. Потом я сбегаю за доктором. Мейзи просит вас не волноваться, она сейчас пошлет Эстер с сообщением для мики, и он придет. Она просит вас успокоиться, мадам. Для родов еще не время, и она знает, что делает.

Когда Берта переводила для Мейзи, та, прислушиваясь, согласно кивала головой. "Да, она знает, что делает, — подумала Клео. Она знает, где Иван проводит ночи".

Но новый спазм причинил ей боль, и все ее мысли теперь были обращены к ребенку, который подавал сигналы о своем скором появлении на свет. Ее ребенок не родится на болоте, как она, его мать. Как сложится его жизнь с отцом, который не мог дать ему свое имя и у которого была своя семья, и с матерью, которую называют "дикаркой"?

Свирепая, животная потребность защитить своего ребенка превращалась в разрывающие ее сердце чувства.

Послание Мейзи застало Ивана в тот момент, когда он с Элизабет одевались для званого обеда, устраиваемого Джейн. Настроение Элизабет совсем не соответствовало ее торжественному праздничному виду в новом платье из изумрудного бархата с серебристого цвета тесьмой, которое сшила для нее пользующаяся большим спросом модистка. Она рассердилась на него из-за его твердого отказа купить заброшенный дом, который она присмотрела на ручье Святого Иоанна, чтобы, отремонтировав его, превратить в их зимнюю резиденцию.

— Во-первых, Лиззи, у меня нет никакого желания жить так далеко. Мне нужно быть постоянно в городе, во-вторых, если мне потребовался бы дом для показухи, то я его построил бы на Черном ручье. В городе нам необходимо лишь временное пристанище.

— Подумай о Нанетт, — не отставала она. — У нас должен быть приличный дом, где можно было бы организовывать светские вечера, чтобы подобрать для нее приемлемого супруга…

Иван взорвался:

— Боже мой! Да ей всего четыре годика! У тебя впереди куча времени, чтобы подумать о будущем нашего ребенка! Больше я не желаю разговаривать на эту тему! Эта идея приводила его в бешенство.

— Иван, ты прекрасно знаешь, что в Новом Орлеане о браках в богатых семьях договариваются заранее. К тому времени, когда Нанетт исполнится шестнадцать, подходящий для нее джентльмен женится на какой-нибудь девушке-креолке, которую знал с детства!

— Я не желаю больше ничего слышать, Лиззи!

В эту минуту в дверь постучали.

— Что еще там? — раздраженно спросил Иван.

Слуга открыл дверь.

— Прошу прощения, но какая-то странная на вид женщина стоит у дверей дома для слуг. Она говорит, что привезла какое-то сообщение от Мейзи.

— Ах, эта надоедливая женщина! — воскликнула Лиззи. — Передай ей, что господин заглянет к ней завтра утром.

— Пусть подождет! — приказал Иван ледяным тоном. — Я сейчас спущусь.

— Гости прибудут к Джейн через полчаса!

— Прошу вас, попридержите язык, мадам! Я хочу узнать, что там произошло. — Он быстро пошел за слугой, оставив в одиночестве кипевшую от гнева Элизабет.

Через несколько минут слуга вернулся и сообщил ей, что мики куда-то срочно отправился, но что вернется вовремя к обеду.

Вне себя от бешенства, Элизабет крикнула свою горничную, приказав ей привести в порядок свою прическу, которую по небрежности та немного испортила, помогая надевать платье с буфами на рукавах.

— Хоть сейчас будь поосторожней! — предостерегла она ее.

Когда она услыхала шум подъезжающей кареты, Иван еще не вернулся. Сойдя вниз по лестнице, она присоединилась к Джейн и Амосу в гостиной. Через несколько минут дворецкий объявил о приезде месье и мадам Арчеров.

Элизабет увидела милую, полненькую молодую женщину-креолку. У нее была кожа цвета распустившейся магнолии, ослепительная улыбка и черные смеющиеся глаза. На ней было простое, но элегантное шерстяное платье темно-розового цвета. За ней шел высокий сухопарый человек с золотисто-рыжеватыми волосами. У него было добродушное лицо вылитого американца и такие же, как у Ивана, голубые глаза. Когда ему представили Элизабет, в его взоре появилось откровенное любопытство.

"Весьма привлекательный мужчина", — отметила про себя Элизабет, к тому же американец, человек, которого она могла легко понимать. Нет, она все равно найдет способ завладеть его домом!

Приказав принести шерри, Амос, извинившись перед гостями, сказал, что Иван будет с минуты на минуту.

Джейн нарушила установившуюся тишину, поинтересовавшись состоянием здоровья детей Арчеров, и вскоре Элизабет и Мелодия живо беседовали с матерью-креолкой о своих детях. Стараясь соблюдать такт, она поинтересовалась, какое образование Арчеры намеревались им дать.

— Когда они вырастут, — сказала Мелодия, — девочки отправятся к монахиням Святой Урсулы, у которых когда-то училась и я сама. Что касается Алекса, — она колебалась, не зная, стоит ли продолжать, — то мне хотелось бы его отправить в Париж, куда поедет большинство его сверстников. Но Джеф будет просто счастлив, если Алекс захочет поехать учиться в Гарвард, где сможет получить диплом адвоката и потом работать в конторе у отца. Алекс еще слишком мал, чтобы принимать самостоятельные решения, поэтому мы решили пока не обсуждать этот вопрос.

Время шло, а Иван все не появлялся. Когда Элизабет сказала, что он проявляет неуважение к гостям, Джеф Арчер воскликнул:

— Надеюсь, вы, мадам, не обеспокоены отсутствием вашего супруга. Если же это так, то мы с Амосом готовы отправиться на его поиски.

— Нет, что вы, — извиняющимся тоном сказала Элизабет. — Он поехал к своей старой няньке, которой даровал свободу после приезда сюда, в Луизиану. Она послала за ним служанку. Она владеет небольшой пекарней, и у нее всегда что-нибудь происходит. Дело не ладится. Все это ужасно утомляет.

— Но ведь как приятно, что он проявляет к ней такую заботу, — заметила Мелодия Арчер с теплой улыбкой. — Прошу вас, не думайте, что мы обижены.

Они еще выпили шерри, но Ивана все не было. Наконец в дверях гостиной появился дворецкий Джейн.

— Прошу прощения, мадам, повар говорит, что если мы сейчас не подадим обед, то все пойдет насмарку.

— Хорошо, подавай. — Джейн, взяв Джефа Арчера под левую руку, попросила его взять Элизабет под правую. Амос предложил руку Мелодии. Джейн повела своих гостей в столовую.

Элизабет сидела за столом прямо напротив Мелодии и, когда обед был подан, не смогла избежать соблазна и не рассказать ей о том, как они с Джейн во время утренней прогулки верхом обнаружили их старое поместье "Колдовство".

— Какой красивый дом, он предстал перед нами в тумане, поднимающемся от ручья.

Лицо Мелодии помрачнело.

— Когда-то это был прекрасный дом. С тех пор я никак не могу отделаться от мысли, — почему его до сих пор не отремонтировали?

Мелодия молчала.

— Это такой красивый дом, что грех, чтобы он пришел в упадок…

— Моей жене не нравится обсуждать все, что связано с "Колдовством", — вмешался в их разговор Джеф.

Элизабет это удивило, но она только улыбнулась в ответ.

— Прошу простить меня. Может, я выбрала не то время для такого разговора, но хотелось бы узнать, не желаете ли вы его продать или сдать в аренду?

— Нет! — вспыхнула Мелодия. — Теплота в ее глазах растаяла. — Я не желаю восстанавливать дом, — сказала она мягким, но решительным тоном. — Я не хочу, чтобы кто-то в нем жил.

Элизабет бросила озадаченный взгляд на Джефа, молча прося у него поддержки, но он тут же перевел разговор на задержку Ивана, и она лихорадочно принялась размышлять, как ей избежать обиды со стороны Арчеров, которые могли принять ее настойчивость за оскорбление.

Гости Джейн рано уехали к себе в Беллемонт, а Иван так и не появился. Лиззи была так взбешена, что руки у нее дрожали, а голос срывался, когда она, стоя на лестнице, прощалась с четой Арчер. Она была убеждена, что он не приехал намеренно, из-за ссоры по поводу старого особняка, а также из-за ее разговоров по поводу замужества Нанетт.

Она прошла в соседнюю детскую и склонилась над кроваткой, в которой спала Нанетт. Какой чудный ребенок! У нее должно быть все самое лучшее. Нужно было уже сейчас думать о ее будущем.

— Я просто готова выцарапать ему глаза! — цедила она сквозь зубы, переходя в комнату рядом, в которой они жили вместе с Иваном. Горничная помогла ей снять изумрудное бархатное платье и надеть ночную рубашку, когда вдруг в дверь постучала Джейн.

— Ты переживаешь из-за Ивана? — спросила она, когда Элизабет жестом показала ей, что она может войти. — Амос предлагает отправиться с парой слуг на его розыски, если ты захочешь.

— Благодарю тебя, Джейн, но думаю, это лишнее. — Отправив служанку, она, оставшись наедине с Джейн, продолжала: — Мне кажется, Иван не захотел встречаться с Арчерами. Может, у меня сложилось неверное впечатление, но думается, что он меня наказал за мои настойчивые требования подумать о будущем Нанетт, о ее предстоящем браке.

Джейн усмехнулась.

— Нет, вряд ли в этом причина, моя дорогая. Иван — заботливый отец, а Нанетт еще слишком мала.

Элизабет тяжело вздохнула.

— Нужно уже сейчас заглядывать вперед. Может, конечно, глупо с моей стороны настаивать на приобретении этого заброшенного старинного особняка. В нем, наверное, и в самом деле нельзя жить.

— Амос говорит, что он построен из кипарисовых бревен, которые не гниют, но я не думаю, что Джеф продаст его, если Мелодии не нравится, чтобы кто-то в нем жил.

— А он давно пустует?

— Со времени произошедшей там трагедии. Какой позор! Вероятно, прежде там было очень приятно жить.

Элизабет тут же проявила к этому повышенный интерес.

— Трагедии? Какой трагедии?

— Разве я тебе об этом не говорила? Там произошло убийство. Я точно не знаю, что там случилось, а мои слуги-креолы никогда не сплетничают в присутствии американки. Они всегда держатся особняком.

Это еще больше раззадорило любопытство Элизабет.

— Что же там произошло? Прошу тебя, посиди немного, расскажи мне об этом! Я все равно не засну до возвращения Ивана.

Джейн устроилась в шезлонге, а Элизабет села в кровати, положив за спину подушки.

— В то время это был громкий скандал, — начала Джейн. — Один юноша, носивший между прочим знатный титул, был случайно застрелен своей матерью.

— Матерью Мелодии? — воскликнула Элизабет.

— Нет, но маркиза Анжела де ля Эглиз, которая воспитывала Мелодию, приходилась ее матери кузиной, а ее мать умерла, когда она была еще совсем маленькой. Это произошло еще до нашего приезда в Новый Орлеан, но все равно по невольничьим тайным каналам распространялись всевозможные слухи.

— Что за слухи?

Джейн колебалась.

— Ну, видишь ли, в кафе из уст в уста передавали историю о том, что Жан-Филипп вовсе не был сыном Анжелы, а лишь незаконнорожденным сыном самого маркиза, который был вне себя от ярости из-за того, что у него отобрали наследство. Не знаю, правда это или ложь, но Анжела де ля Эглиз после этого ушла в монастырь. Говорят, она ухаживала там за садом до своей смерти.

— А Мелодия получила ее собственность в наследство, — задумчиво сказала Элизабет.

— Совершенно верно, — подтвердила Джейн. — Я однажды встретила одного старого джентльмена, который посещал все балы во время первых выходов в свет Мелодии. Он утверждает, что она была царицей… Он рассказал мне, что Мелодия, Джеф и их кузен, маркиз, были неразлучной троицей, и в обществе их называли Триадой. Он сказал, что она была в равной степени влюблена в обоих молодых людей, и согласилась выйти за Джефа только после того, как застрелили Жан-Филиппа.

— Какой, должно быть, ужас она испытала.

— Да, можно себе представить. Люди так любят сплетничать. — Джейн помолчала и, понизив голос, продолжала: — Они даже шепчутся о кровосмешении, знаешь? Речь идет, конечно, не об ее отце-американце, но ведь на роток слуг не набросишь платок?

— Ах, Джейн!

— Дорогая, такие слухи распространяются в креольских семьях, само собой разумеется, Арчеров нужно исключить! Мелодия сама наполовину американка! — напомнила она Элизабет. — Ее отец родом из Филадельфии. Родственники со стороны матери были все французские аристократы, которые бежали из страны после начавшейся там революции. Но, насколько мне известно, отец Джефа приехал в Луизиану уже после войны с англичанами. Джефа послали учиться в Гарвард, где он изучал юриспруденцию, и у него теперь большая клиентура. Амос говорит, что он пользуется большим уважением как со стороны креолов, так и американцев. Само собой разумеется, женитьба на богатой креолке помогла его карьере.

— Ты говоришь, она наследовала и свои, и его плантации?

— Двум братьям Роже удалось избежать Великого террора. Дедушка Мелодии построил Беллемонт. Его брат, единственной дочерью которого была Анжела, маркиз де ля Эглиз, построил "Колдовство". Мать Мелодии умерла через несколько лет после родов от лихорадки, и после гибели ее отца, который пал на поле боя, сражаясь с англичанами, кузина ее матери — Анжела — воспитала ее. По слухам, у отца Анжелы была любовница из цветных и дети-полукровки.

— Понятно.

Джейн, вставая, рассмеялась.

— Мне стыдно, что приходится повторять такие вздорные слухи, Элизабет. Я люблю и Мелодию, и Джефа, и буду стойко защищать их обоих, если кто-нибудь еще, будь то американец или креол, повторит то, о чем я тебе рассказала. Но мне казалось, что тебе тоже нужно знать то, что известно мне, хоть и знаю я немного.

— Спасибо тебе, — сказала Элизабет. — Я так рассержена на Ивана, который пропустил такой славный вечер. Он с таким же успехом мог ответить на просьбу Мейзи и завтра утром. — Она задумалась, а потом, очнувшись, спросила: — А сколько лет мальчику Арчеров?

— Кажется, пять. — В глазах у Джейн промелькнули веселые искорки. — Вполне подходит для твоей Нанетт!

Элизабет рассмеялась.

— А не познакомить ли их? — сказала она с притворным безразличием. — Может, навестим в один из этих дней Мелодию? Захватим Нанетт.

— Отличная идея, — сказала Джейн. — А теперь, дорогая Лиззи, мне тоже пора спать.

Вскоре все свечи в той части дома, которая выходила в сад, были погашены, за исключением тех, на канделябре, которые освещали вход на случай, если вернется Иван. Элизабет лежала с открытыми глазами, а в голове у нее роились черные мысли. Ей было досадно, что Иван эту зиму только и занимается своим бизнесом, а это мешало принимать ей участие в светских развлечениях, побуждая ее пореже покидать дом Джейн.

На нее обрушился поток воспоминаний, который мучил ее, не давая заснуть. Все их нужно было тщательно проанализировать в отдельности: вот эта мельком замеченная женщина, с кожей цвета кофе с молоком, в тюрбане, выходившая из мастерской модистки в сопровождении другой женщины, потемнее, которая несла за ней свертки с покупками; вот еще одна, ехавшая в карете с драгоценным камнем, сверкающим в ее прическе; неожиданно оборванная беседа, странный взгляд, которым обменивались две женщины или двое мужчин, вздернутая бровь, молчаливые комментарии по поводу раковой опухоли, разъедавшей креольское общество, — этих посторонних связей с темнокожими девушками, о которых все знали, но тем не менее молчали.

Может, и ее Иван не без греха?

Она вдруг подумала: "Нет, не может быть! Нет, только не Иван!"

Сумерки сгустились, когда Иван подъехал к пекарне на заимствованной у Амоса лошади. Сердце его оборвалось, когда он увидел перед домом карету врача, который со своими помощниками направлялся во двор домика Мейзи.

Соскочив с лошади, он прошел мимо кареты и привязал поводья к поддерживающему лестницу столбу.

Свет из комнаты Клео падал на галерею у него над головой, но все было тихо… подозрительно тихо. Одна из лошадей врача нервно ржала, заставляя Ивана все время вздрагивать. Он взбежал по лестнице.

Клео сидела на кровати, лишь частично задернутой противомоскитной сеткой, у нее было мокрое от слез лицо, дикие от боли глаза, она судорожно сжимала руки Мейзи и Берты. Наклонившись над ней, Эстер вытирала у нее с лица обильный пот. В комнате было прохладно, и доктор уже надевал на себя пальто с капюшоном.

— А, месье Кроули!

— Очень рад вас видеть, доктор. — Иван, жестом отстранив от кровати горничную, отдернул сетку. Наклонившись, он поцеловал Клео во влажный лоб. — Я приехал сразу же, как только получил твое сообщение, дорогая, — прошептал он.

Она кивнула, но не улыбнулась. Когда начинались приступы боли, взгляд у нее становился абсолютно отсутствующим, словно она его не видела, и его вдруг охватил сильный страх. Он так боялся ее потерять.

— Ну, как себя чувствует Клео, — обратился он к доктору. — Все в порядке?

— Не вижу особых проблем, месье. Все идет, как положено, — с радостным видом добавил он. — Думаю, что она со всем справится и без нашей помощи. Ребенок не появится раньше полуночи. Пойдемте перебросимся в экарте, за ней здесь присмотрят женщины.

— Да, да, идите прочь, — сказала на английском Мейзи. — Все теперь будет хорошо. Ведь вы с нами.

Чувствуя себя слегка обескураженным, Иван уселся за столик на галерее возле двери в комнату Клео, чтобы поиграть в карты с доктором при свете масляной лампы. Несмотря на холодную погоду, тучи мелких комаров летели на свет. Внизу под ним терпеливые лошади время от времени грызли удила или дергали вперед, заставляя позвякивать колокольчики кареты, а грум тихим голосом старался их успокоить.

Периодически доктор, извинившись перед Иваном, вставал и уходил в комнату к Клео, а Иван, отложив карты, шел за ним следом, чтобы пожать роженице руку. К полуночи Клео начала кричать. Доктор немедленно встал и пошел к ней. Иван тоже, но доктор, закрывая у него перед носом дверь, сказал:

— Ваша помощь не требуется, месье.

Иван, сжав кулаки, нервно ходил взад и вперед по галерее. Клео все еще кричала, и он не знал, как долго сумеет выносить эти вопли. Его Нанетт родилась в Новом Орлеане, когда он занимался строительством дома на Черном ручье, и теперь Иван думал о том, кричала ли его Элизабет точно так же, как Клео, при родах. Нет, он никогда не забудет этих душераздирающих криков.

Доктор тихо разговаривал с ней, точно так, как грум с беспокойными лошадьми. Мейзи тоже что-то певуче ей говорила, стараясь ее приободрить. Но несмотря на эти голоса, он слышал тяжелое дыхание Клео. Потом раздался долгий, пронзительный вопль, от которого заржали лошади, задергались, позвякивая сбруей.

Пот выступил на лбу Ивана. Он, сильно рванув дверь, открыл ее, и в эту минуту увидел в руках доктора младенца, девочку, которую он, повернув вниз головой, легонько шлепнул по мягкому месту. Тут же раздался ее слабый крик, похожий на кошачий визг.

Когда он повернулся к Клео, она встретила его взгляд с выражением триумфа, осветившего ее усталое лицо. Он опустился на колени перед ее кроватью, положив голову ей на грудь, а Клео ерошила его волосы.

Мейзи купала младенца. Завернув в одеяльце его крохотное тельце, она поднесла его к Клео. Она взяла его на руки. Стоя на коленях, Иван внимательно изучал маленькое сморщенное личико, прикоснувшись к ее крошечным пальчикам.

— Какая она красивая! — восхищенно прошептал он. — Такая же, как и ее мать. И вдруг подумал: "Она такая же красивая, как и Нанетт!"

Доктор повернулся к нему:

— …Теперь я вынужден вас попросить оставить нас, месье, прошу вас.

Он встал. Мейзи, протянув ему ребенка, сказала:

— Отнесите малышку в свою комнату. Тут нам предстоит кое-что сделать.

Иван понес свою ношу так осторожно, словно это была корзина с яйцами. В своей комнате, осторожно сев на стул, он принялся разглядывать дочь, любуясь ее светлым пушком на ее головке. Он у нее был темно-золотистого цвета, а там, где он уже просох, превращался в бледно-желтый, солнечный, похожий на кипарисовое дерево. У нее были удивительно совершенные черты крохотного лица. Открыв свои темные, подернутые туманом голубые глазки, она посмотрела на него. У нее голубые, как и у него, глаза! Сердце у него растаяло. Но они были такой же формы, как и у Клео, слегка похожие на миндалины.

"Она, конечно, будет писаной красоткой, как и ее мать", — подумал он.

Когда она снова закрыла глазки, он почувствовал в себе прилив необычайной нежности.

Чуть позже к нему в комнату зашла горничная Клео.

— Месье, доктор уезжает.

Он подошел к нему на галерее.

— …Все должно быть в порядке, — быстро сказал он Ивану. — У нее были относительно легкие роды. Пришлите за мной, если начнется кровотечение или поднимется температура. Но я не думаю, что это произойдет. Вернувшись к лежавшей под противомоскитной сеткой в полудреме Клео, растратившей всю свою энергию, он сказал:

— Мне хотелось бы посмотреть, сможете ли вы кормить ее грудью.

Клео, улыбнувшись, протянула руки к младенцу, которого только что внес в комнату к ней Иван.

— А теперь, мадам, отдыхайте, — сказал доктор. — Я зайду к вам завтра.

Иван проводил его до кареты.

— Уже поздно, доктор.

— Большая часть моего рабочего дня проходит после полуночи.

— Хочу вас поблагодарить за заботу. Мне бы хотелось щедро вас вознаградить. Пришлите мне счет.

— Благодарю вас, месье, — сказал доктор с обычной креольской вежливостью. — Мне не всегда приходится сталкиваться со способным противником в экарте, чтобы скоротать время.

Когда Иван вернулся, то увидел, что Клео, распахнув ночную рубашку, кормила грудью младенца. Только теперь он заметил, какая белая кожа у его дочери, как она контрастировала с золотистым оттенком кожи матери. Она, правда, чуть покраснела от только что пережитого ею испытания. Дочь будет еще красивее матери!

Он был рядом с ней, пока Клео не уснула. Мейзи, взяв девочку, выпроводила его из комнаты, чтобы он не мешал спать Клео, которой требовался продолжительный отдых. А ему совсем не хотелось спать, хотя почти наступил рассвет, когда он брел по темным улицам по направлению к садовому району города, к той платной конюшне, в которой Амос держал своих лошадей.

Он находился в состоянии эйфории, и все еще был сильно возбужден, когда тихо своим ключом открыл дверь дома Филдингов. Взяв у входа в руки канделябр с горящими свечами, он, освещая себе дорогу, медленно пошел к детской, к соседней с их с Лиззи комнате. При свете оплывающих свечей он наклонился над спящей Нанетт.

Он любовался ее кудряшками, не дотрагиваясь до них, разглядывал ее золотистые ресницы, розоватые щечки, тонко очерченный ротик, похожий на розанчик, раскрывшиеся губки, за которыми белели зубки. Теперь у Нанетты появилась сестра, которую ей не суждено увидеть, сестренка наверняка будет соперничать с ней по красоте. Вероятность того, что они никогда не увидят друг друга, ему казалась чем-то незначительным. Он испытывал любовь к обеим девочкам. Он родил двух чудных совершенных созданий. Иван чувствовал себя Богом.

Он разделся и, погасив свечи, тихо раздвинув противомоскитную сетку, проскользнул в кровать, пододвинулся поближе к спящей мертвым сном Лиззи. Иван протянул ноги, наслаждаясь свежестью простыней. Ему все еще не хотелось спать. Он чувствовал непреодолимое, безумное желание сейчас же поделиться с женой такой важной для него новостью.

Она зашевелилась во сне, повернулась к нему.

— Это ты, Иван? — прошептала Лиззи, проснувшись лишь наполовину. — Не поздно ли?

— Ах, Лиззи, Лиззи! — ответил он, взяв ее за руку.

"Нет, — подумала она, все еще не проснувшись до конца. Она чувствовала его настроение, а от его прикосновения у нее по телу разлилась теплота. — Нет, у него не может быть другой женщины".

 

7

Ребенок стал для Клео постоянным источником радости, удивления и восторга. Она целыми часами, не отрываясь, любовалась девочкой, прикасалась к ее крошечным пальчикам и ножкам, поглаживая нежный золотистый пушок на головке. Но испытываемый от ребенка восторг не смягчал ее обиды из-за предательства Ивана, который жил с другой женщиной, хотя и его законной женой. Она ничего не сказала ему по этому поводу тогда, когда рожала, для нее ничего не имело никакого значения, кроме появления на свет ее ребенка. Но откровения Берты не выходили у нее из головы, они жалили ее, когда она выздоравливала, набираясь сил. Через два дня после рождения ребенка она набросилась на него.

— Ты мне лгал!

Он, наклонившись над кроватью, мягко прикасался пальцами к личику девочки. Он выпрямился, забавно улыбнувшись:

— Что-что? Что ты сказала?

— Ты утверждал, что любишь меня, а Берта мне сказала, что у тебя есть жена и ребенок. Это правда?

Его взгляд стал жестким.

— Это Берта тебе сказала?

— Так это правда? Значит, ты мне лгал?!

— Клео, дорогая! — Наклонившись, он поцеловал ее в лоб. Она чувствовала тонкие запахи, смесь которых и составляла его особый, только ему свойственный запах, а его прикосновение к ее голой, приготовленной для ребенка груди было таким теплым, таким знакомым. Значит, она еще была способна отвечать на его ласки, и сознание этого причиняло ей такую боль, что на глаза навернулись слезы.

— Все, что я сказал тебе, правда, дорогая, — продолжал он. — Я на самом деле тебя люблю. Слишком сильно! Ты подарила мне самую красивую девочку в мире. Я бы проводил с тобой все ночи, если бы только мог, дорогая.

— Но ты не сказал мне правды! — жестко возразила она. — Ты мне не сказал, что у тебя есть жена и ребенок!

— Я ведь ничего не мог изменить.

— Ты не перебивал меня, когда я говорила тебе об индейской свадьбе, — с упреком бросила она, сердито смахивая слезы с глаз. — Ты сказал, что это будет потом. Ты мне лгал!

— Я готов пройти через любую процедуру, если ты этого хочешь, Клео, — сказал он. — Но все равно это будет незаконно, и мы будем с тобой точно такими же мужем и женой, какими являемся сейчас, но если ты хочешь…

Она покачала головой, и слезы покатились у нее по щекам. Клео считала его самим совершенством, он казался ей на голову выше ее отца и всех окружавших ее там, на болотах, мужчин. Она верила, что его любовь к ней была такой же чистой, такой же всепоглощающей, как и ее любовь к нему. Теперь вера ее была разбита.

Она помнила, как разозлилась на него в тот первый день, когда он бросил ее после приезда в Новый Орлеан, оставив ее наедине со всеми ее заботами в этой новой, незнакомой для нее, поразившей ее обстановке чужого города. Клео чувствовала себя униженной из-за того, что раньше не догадалась, почему он опасался показываться с ней на людях.

— Ты знала, что мы не сможем заключить брак на законных основаниях, — напомнил он ей. Рука его гладила ребенка по головке, но время от времени, словно невзначай, съезжала ей на грудь, которую он ласкал, нежно ударяя по ней подушечками пальцев. — Даже если бы я был холостым до встречи с тобой, все равно ничего бы не вышло. Вместе мы можем быть только вот так, Клео, и от этого мне так же больно, как и тебе, дорогая.

Она ему не верила, но прощала из-за того удовольствия, которое он получал от этого совершенного существа — их ребенка, и его любовь к нему была всеобъемлющей и искренней. Она прощала его, но все же ей было больно.

После этого он приходил полюбоваться Орелией каждый день — так они нарекли свою дочку. Он с наслаждением следил, как Клео ее моет, как, открывая свою золотистого цвета грудь, вставляла ей в губки сосок. Орелия сосала грудь с жадной безмятежностью, время от времени бросая равнодушный взгляд на Ивана. Она ни на что не обращала внимания, была вся поглощена своим занятием. Клео только смеялась, когда Иван пытался ее отвлечь от этого. У него ничего не выходило.

Иван купил ей прекрасно исполненную деревянную колыбель. Когда Орелия в ней спала, Клео, склонившись над ней, внимательно изучала черты ее крошечного лица, надеясь, что у нее будут такие же длинные скулы, как и у матери и бабушки; она видела в ее миндалевидных глазках китайские глаза своего дедушки, а Мейзи утверждала, что они не останутся такими же голубыми, как у Ивана.

— У всех новорожденных глаза голубые, — переводила Берта ее слова. — Но это еще ничего не значит.

С каждым днем Орелия все хорошела и уже улыбалась. Махала ручками, когда Клео смеялась или поддразнивала ее. Во сне она была — вылитый ангелочек. Никакое несчастье не смогло бы омрачить радости Клео, получаемой от своей дочки за все это время со дня ее рождения.

Золотистый пушок у Орелии на головке исчез, и когда у нее начали отрастать новые волосики, они были рыжеватого цвета.

— У нее будут золотисто-каштановые волосы, — сказал Иван, испытывая благоговейный восторг. — Она будет редкая красотка, Клео. — Она с ним была полностью согласна.

Дни быстро проходили один за другим, и все они были отмечены только первыми улыбками Орелии, ее первым смехом, ее растущей силой, позволявшей ей держать головку и разглядывать окружающих, ее способностью сидеть, оперевшись спиной на подушку, и отвечать на голоса. Она плакала редко, но уже проявляла свою волю, особенно когда хотела есть, и, несмотря на свой возраст, уже вырабатывала свои манеры для ее выражения.

Дни становились теплее, и Эстер теперь выносила колыбельку по лестнице в сад, напоенный ароматом цветов, где Клео сидела возле нее на столь нужном для ребенка солнце и шила для нее одежду. Томление Клео по необозримым болотным пространствам, вечную тишину которых нарушали лишь резкие крики мигрирующих гусей или мягкие всплески воды от ныряющих водных млекопитающих, уже не так часто угнетало Клео, но когда оно снова овладевало ею, то она мечтала о том, как привезет дочку домой, как представит ей свой прекрасный одинокий и пустынный мир, в котором она выросла.

Она обучит Орелию повадкам живущих там зверюшек, расскажет ей, как нужно находить домик мускусной крысы, где нужно поставить капкан на куда более дорогую норку, где водились самые лучшие устрицы. Она покажет ей прекрасных белоснежных живших на болотах цапель, других птиц с полосатым, под цвет камыша, оперением. Качая колыбель Орелии, она напевала индейские песни, те, которые пела ей мать, песни о Большом Духе и его братьях, об орлах и прочих тварях, заселяющих нашу землю.

Иван приказал Эстер собрать все платья, которые Клео носила во время беременности, и выбросить их прочь. Потом снова пригласил к ней модистку и сам выбрал из французских шелков отрезы для ее новых нарядов. Первое платье, на котором он остановил свой выбор, должно быть бледно-золотистым.

— У мадам изменилась фигура, — заметила модистка-квартеронка. А Клео принялась разглядывать собственное отражение в зеркале.

Она все еще была стройной, но на ее теле уже появились пухлые складки, а груди налились и округлились. Когда платье было готово, когда она укрепила волосы двумя заколками, чтобы не мешали при последней примерке, то подумала, что "мадам", жена Большого Жака, теперь ее ни за что не узнает. Даже месье Вейль, который хранил в своем сейфе ее деньги и браслет, не говоря уже о рыбаках, ловящих креветок, которые привозили ему свой улов. Да она себя сама с трудом узнавала.

В тот вечер к ней приехал Иван и наблюдал за тем, как Эстер помогала ей одеваться, как укладывала ей волосы в изящные кольца.

— Нас, дорогая, ждет карета. Я хочу тебя покатать.

Захлопав от радости в ладоши, она тут же приказала Эстер укутать потеплее девочку, чтобы уберечь ее от постоянно меняющейся весенней погоды, но Иван перебил ее:

— Мы оставим Орелию с Эстер.

— Но мне нужно ее кормить через три часа, — запротестовала она.

— Обещаю доставить тебя домой, прежде чем она умрет с голоду, — поддразнивал ее Иван. — Эта прогулка для нас двоих.

Клео не знала, сможет ли она оставить даже на короткое время свою девочку, но Иван твердо сказал:

— Не будешь же ты все время таскать ее с собой. Она должна уже привыкать к этому.

Они оставили Орелию в колыбельке во дворе. Рядом с ней сидела Эстер.

— Теперь руки у меня ничем не заняты, мне как-то не по себе, — сказала Клео. Но денек выдался на славу, а она слишком долго сидела в одиночестве в этом доме-пекарне. Клео наслаждалась свежим воздухом, когда карета тронулась по выложенной булыжником мостовой.

— Куда мы едем?

— На озеро…

В казино она мало говорила, но от ее взгляда ничего не ускользало, особенно женщины, с их нарядами и драгоценными украшениями. Одно было ясно — среди них не было ни одной белой.

— Ты возишь сюда свою жену?

Иван, покраснев, ответил как ни в чем не бывало:

— Респектабельные американки и креолки обычно не посещают казино.

Она пыталась внутренне осознать то, что он ей сказал, не замечая его язвительности. Потом, вскинув брови, спросила:

— Значит, все эти женщины не респектабельные?

— Это составляет часть их шарма.

"Я начинаю познавать", — подумала Клео. Но этот процесс был для нее болезненным.

Какой-то мужчина с важным видом показался в двери и, прогуливаясь по залу, останавливался у столиков, приветствуя посетителей. Когда он подошел к ним, Клео взволновалась. Хотя он был значительно моложе, но удивительно напоминал ее деда, отца-китайца ее матери. Он давно умер, но она его очень любила в детстве.

Стоя у их столика, он не спускал с нее глаз. Вдруг она почувствовала что он очень интересуется ею, заметив в ней примесь китайской крови.

— Месье Кроули, — прошептал он по-французски. — Благодарю за то, что вы привезли сюда свою юную милую подружку. Она стала украшением моего заведения.

Иван, довольно холодно кивнув, сказал:

— Мадемуазель Клео, — это Ли Хинь, хозяин, — объяснил он ей. — Он владелец казино.

— Вам нравится обед, мадемуазель?

— Да, блюда очень вкусные, месье Ли, — сказала Клео, чувствуя естественное притяжение к этому человеку.

— Вы, я вижу, знакомы с китайскими обычаями, мадемуазель. Большинство американских и французских клиентов совершают ошибку, обращаясь ко мне "месье Хинь". — Он засмеялся, а потом пояснил, обращаясь к Ивану: — В нашей стране это мое имя, а не фамилия.

Клео покраснела.

— Мой дедушка был китайцем, — сказала она, — но был необразован — он был простой рыбак и очень добрым человеком.

— Он наградил вас прекрасным наследством. Вы впервые в моем казино?

— Да, — робко сказала она. — Кажется, я прежде никогда не видела такого красивого зала.

Ли Хинь поклонился.

— Но он уступает вашей красоте, мадемуазель. Надеюсь, вы нас снова посетите.

Глаза Ивана, сидевшего напротив Клео, загорелись от гордости.

— Ну, разве я тебе не говорил, что ты прекрасна? — прошептал он, когда Ли Хинь отошел от столика. — Здесь тебе никто и в подметки не годится!

Клео зарделась от удовольствия. Когда они ехали домой, то он, обняв ее, сказал, что на лето возвращается домой, на плантации.

— Так скоро?

— Мне нужно проследить за урожаем.

Она закусила губу, стараясь сдержать охвативший ее гнев и утишить острую боль внутри. "Но теперь она не будет одинокой — ей будет составлять компанию маленькая Орелия".

— Когда ты уезжаешь?

— На следующем пароходе до Дональдсонвиля.

— Она едет с тобой? И ребенок тоже? — Эти вопросы сами выпорхнули из уст Клео, хотя она и пыталась сдержаться.

— Само собой, ведь она моя жена, — холодно ответил Иван. — Давай больше о ней не говорить, идет, Клео?

Его тон больно резанул ее, и Клео утратила слабый контроль над собой. Она яростно обрушилась на него.

— Я буду говорить, когда захочу и о ком захочу! Моя бабушка была принцессой племени хумус! Она знала четыре сотни целебных трав. Тебе это известно? — Она выпрямилась на сиденье, и теперь была такой же стройной и высокомерной, как и тогда при первой их встрече в пироге.

Его захватили воспоминания, и он почувствовал горячее, как огонь, желание.

— Клео, послушай. Я буду часто приезжать сюда, как только смогу — у меня много дел. Я буду приезжать один, и мы сможем быть вместе, как и прежде. Я намерен купить тебе дом, в котором мы будем все вместе.

Но она гнула свое:

— Ты думаешь, что все знаешь, так как ты американец. Но ты хуже французов и ничего не знаешь о моем народе, о его обычаях! Вы относитесь к нам точно так же, как и к своим африканским рабам, а мы ведь наполовину французы! Бабушка рассказывала мне, как их племя приютило у себя бездомных кайюнов, когда те умирали с голоду, как они жили все вместе в те дни, как настоящие братья, и как некоторые из них женились. Я такая же белая, как и твоя жена, но у меня в жилах течет королевская кровь народа моей матери!

— Клео, Клео! — пытался он ее успокоить. Голос его переходил на все более высокие ноты, и теперь был похож на визгливый свисток парохода.

— Ты себе представить не можешь, как я буду скучать по тебе и маленькой Орелии. Мне очень хотелось бы взять вас с собой, чтобы повторить с тобой ту нашу первую ночь. Мне хотелось бы снова обучить тебя, как нужно меня любить. Ты помнишь, как мы лежали без сна всю ночь напролет, занимаясь только любовью и разговаривая между собой? Как давно я уже не любил тебя так…

Его рука коснулась ее щеки, потом ласково опустилась к подбородку… Она задрожала от его прикосновения — в памяти ее возникали картины тех их первых ночей, когда она лежала в его объятиях и познавала свое собственное тело и уроки любви. Какой же невинной она была! Каким тогда нежным был с ней Иван!

Она посмотрела в его голубые-голубые глаза, положила руку ему на грудь… Клео вся задрожала от желания, вспоминая, как он сжимал ее, обнаженную, в своих объятиях.

— Есть и другие места, кроме казино, куда я смогу отвезти тебя, — шептал он. — Ты не будешь постоянно торчать дома после рождения Орелии. Мне хочется, чтобы тобой восхищались. Я хочу, чтобы мои друзья говорили: "Твоя женщина — самая красивая женщина в городе".

— Подобно тому, как хвастаются ловцы креветок: "У меня самый большой улов!" — кисло заметила она.

— Клео, — упрекнул он ее.

Она рассмеялась, и он, поймав ее смеющиеся губы своими губами, прижал их в страстном поцелуе, не обращая внимания на стоявшие в ее глазах слезы.

Когда карета остановилась возле пекарни Мейзи, она услышала крик Орелии. Клео чувствовала, что у нее в грудях полно молока. Выйдя из кареты, она побежала к колыбельке.

— Она проголодалась, мадам, — сказала ей Эстер.

Клео, взяв на руки девочку, начала ей что-то напевать, обещая сейчас же ее накормить. Теперь она держала Орелию, — наконец-то ее острое, постоянно растущее желание по дороге домой из казино было удовлетворено. Какую радость испытывала она от близости своего ребенка, как приятно было вдыхать ее нежный запах, ощущая удивительно крепкую, сжавшую ее палец ручку.

— Давай я отнесу ее наверх, — предложил Иван, и она нехотя передала ему Орелию.

Когда поздно ночью Иван собирался уезжать, она снова взяла на руки их дочь. Он стоял рядом, ласково дотрагивался до ее щечки. Клео, поцеловав его на прощание, пожелала ему доброго пути и постаралась на сей раз помолчать и не заводить разговора о его жене и ребенке. Хотя ей очень хотелось знать, берет ли он их с собой?

Не ее вина, что американцы так почитали Черный кодекс, который Луизиане навязала Франция, что ее народ был включен в эти запретные списки.

— Береги как следует маленькую Орелию для меня, — такими были его последние напутственные слова.

Орелия просыпалась каждые три часа и, громко крича, требовала, чтобы ее накормили. Клео постоянно хотелось спать, но ей все время приходилось то купать, то кормить ребенка. Три дня спустя после отъезда Ивана она, оставив Орелию в колыбели во дворе под присмотром Эстер, пошла наверх, чтобы немного вздремнуть.

Поднимаясь по лестнице, она слышала, как между собой разговаривали на английском Мейзи с Бертой. Жара совсем ее разморила. Она чувствовала, как ее одолевает сонливость. Внизу Эстер, напевая колыбельную, покачивала закрытую противомоскитной сеткой колыбельку.

Клео, нырнув под противомоскитную сетку, сразу же заснула, но, как ей показалось, всего через несколько минут ее разбудили вопли Эстер. Закричал пересмешник, и она услышала, как на улице резко рванула вперед карета, как бешено зацокали по мостовой копыта лошадей. Но вопли Эстер не прекращались, — она бегала внизу и орала.

Клео, выскочив из кровати, сразу же подумала об Орелии. Что-то стряслось. Выбежав на галерею, она с содроганием сердца заметила, что колыбель пуста. Сверху она увидела, как на улице мелькнула Эстер. В ужасе Клео, сбежав вниз по лестнице, устремилась за ней следом!

— Орелия! Девочка моя!

Из кухни вышли Мейзи с Бертой, кудахча, словно две курицы.

— Что случилось? — крикнула Берта. — Что случилось?

Клео пробежала мимо, не останавливаясь. Когда она выбежала на тротуар, Эстер была далеко впереди, — она бежала, словно лань, за каретой, которая опережала ее на полквартала. Ее все дальше увлекали бегущие рысью лошади.

Клео бежала за ней, сердце у нее вот-вот было готово выпрыгнуть из груди.

За спиной она услыхала цокот копыт, и грум закричал на нее, требуя уступить дорогу. Между ней и Эстер ехали другие экипажи, но Клео, стараясь увернуться, продолжала упрямо бежать вперед, не спуская глаз со своей горничной. Она уже догоняла Эстер, но карета, за которой они бежали, все больше отдалялась от них. Клео, не понимая, что произошло, теперь осознавала, что ее Орелия находилась в том экипаже, который уже исчезал из виду. Она должна его догнать! Теперь она ни на что не обращала внимания и не видела, кто перед ней, думая только об одном — о своем ребенке.

В конце улицы, на втором перекрестке, карета остановилась. Клео напрягала зрение, но видела лишь другие экипажи и маячивших перед ней пешеходов. Наконец ей удалось мельком разглядеть женщину в черном с вуалью, которая вышла из кареты с узлом в руках.

"Орелия? Боже, Боже, дай мне сил поймать ее!"

Карета снова тронулась в путь. Эта женщина оказалась на тротуаре. Потом из двора, расположенного от нее в полуквартале, пара лошадей выкатила другую карету, заслонившую собой женщину от взора Клео. Схватив себя рукой за бок, тяжело дыша, она отчаянно продолжала бежать.

Одним броском она стремительно настигла Эстер, которая тяжело дышала, словно загнанная лошадь.

— Где она? — сбиваясь с дыхания, твердила она. — Где она, я должна ее поймать! Боже мой, это просто невероятно! Она украла у меня ребенка!

— Ах, мадам, но она исчезла! — По лицу горничной струились слезы. — Вероятно, она завернула за угол или вбежала в чью-то дверь — я не видела! — Они все еще бежали, и тяжелое дыхание Эстер перешло в отчаянное рыдание. — Мадам, я оставила колыбельку только на минутку! Хотела взять корочку хлеба на кухне. Когда я вышла, то в колыбельке никого не было. Потом я заметила женщину, но она тут же села в карету…

В ее воображении пустая колыбелька была похожа на зияющую рану. Клео показалось, что Орелию вырвали из ее плоти.

— Я найду ее, найду! — тяжело, всей грудью дышала она, — и я выцарапаю ей глаза! — Они добежали до перекрестка. Там они остановились, просматривая в обе стороны пересекающую улицу. Там не было видно женщины с вуалью.

В любом случае теперь она шла пешком. Клео набрала как можно больше воздуха в легкие. Боже, позволь мне ее настигнуть!

В ужасной спешке Клео начала расспрашивать людей на улице, задавая им, чуть не задыхаясь, волнующие ее вопросы:

— Вы не видели женщину в черном? Она выходила из кареты? Она несла в руках ребенка?

Но пешеходы глядели на нее равнодушно. Она послала через улицу Эстер, чтобы та расспросила людей возле перекрестка, особенно тех, которые выходили из близлежащих лавок. Один мужчина сказал, что видел такую женщину, но не заметил, куда она свернула.

Нет, она не могла потерять Орелию… ее сладкую Орелию! Осмелев, вся еще дрожа, она начала заходить подряд во все лавки, стучать в двери домов, задавая все те же вопросы:

— Не видели вы здесь женщину в черном? С ребенком на руках? В черном? С ребенком…

Нет, никто этой женщины не видел. Она, выйдя из кареты, как сквозь землю провалилась.

Клео уже выбилась из сил, но отчаяние заставляло ее бежать. Когда она уже была близка к обмороку, какая-то женщина, свесившись с балкона, обратилась к ней:

— Что вы потеряли?

Клео, запыхавшись, снова задала свой вопрос:

— Вы не видели женщину в черном, которая с ребенком на руках… которая вышла из кареты?

— Ах, эту. Мне сразу показалось, что здесь что-то нечисто.

У Клео перехватило дыхание:

— Почему вам так показалось? Куда она пошла?

— Она вот здесь вышла из кареты и тут же села в другую.

— Куда же она поехала? — нетерпеливо закричала Клео. Появившаяся слабая надежда придавала ей новые силы.

— Вон туда. — Женщина на балконе указала рукой в сторону набережной.

Клео зашаталась — ее охватил страх. Дорога на набережной вела к границе города, и оттуда вверх или вниз по реке, или к пароходной пристани. Карета могла также повернуть либо направо, либо налево на одном из перекрестков, еще не выезжая на набережную. Нужно торопиться, нужно поймать ее! Дорогая Мария, мать Иисуса, помоги мне найти своего ребенка! "Боже, это просто невыносимо", — думала она на бегу. Рядом бежала Эстер. На каждом перекрестке они спрашивали у прохожих о карете, в которой ехала женщина в черном с вуалью. Куда она поехала — прямо или же свернула? Все смотрели на нее, как на безумную.

— Да помоги же ты мне! — крикнула она, задрав голову к бесчувственному небу. Кто-нибудь помогите мне найти Орелию!

Наконец они добежали до набережной. На реке было тесно от стоявших на якоре либо привязанных канатом к причалу судов. Пароход плыл в них по реке по направлению к заливу. Это, как объяснил ей один человек, был пароход, приписанный к техасским портам. Орелия! Как же мне жить без тебя? Если я не найду тебя? Они бегали взад и вперед по набережной, задавали вопросы на разных причалах.

— Женщина в черном. С вуалью. С ребенком на руках.

Никто ее не видел. Ее, вероятно, и след простыл. Они потеряли слишком много времени. Чуть не обезумев от горя, они пошли назад, стуча во все двери. Клео так трясло, что она уже не могла членораздельно говорить. Она ни о чем не думала, только все время судорожно повторяла:

— Я этого не позволю! Я не могу потерять Орелию! Как мне жить без нее? — Она стояла, вся дрожа, рядом с Эстер, которая спрашивала у слуг, открывавших перед ними двери:

— Простите, в этом доме нет младенца?

Когда Клео покинули последние силы, она, прислонившись к фонарному столбу, сказала:

— Послушай, Эстер, мы должны подумать, куда теперь идти. — Если бы только рядом с ней был Иван, он наверняка знал бы, что предпринять.

— Да, мадам.

— Кто мог украсть моего ребенка? Грудного младенца! — Орелия скоро проголодается, ей захочется материнского молока, которое все больше распирало ей груди. Кто же ее накормит?

Боже, как ей сейчас был нужен Иван. Но он был уже далеко, и ничем не мог ей помочь. Может, пароход задержался, не отправился в Дональдсонвиль. Был ли у нее такой шанс?

— Эстер, ты доставляла сообщение, когда я рожала Орелию. Ты должна показать мне этот дом.

Эстер не на шутку встревожилась.

— Берта говорит, что я никогда не должна…

— Мы должны сообщить об этом месье Кроули. Он сумеет что-нибудь предпринять, если только еще недалеко уехал. — Клео забыла обо всем, кроме необходимости во что бы то ни стало найти своего ребенка. Она была готова пойти на все, не останавливаясь ни перед какой преградой, если только это вернет ей ее дочь, если она снова сможет прижать ее к своей груди.

— Эстер, ну кто же еще, кроме тебя, мне поможет? Орелия такая еще маленькая. Она нуждается во мне.

— Ах, мадам, какое несчастное дитя! — Рыдая, Эстер пошла впереди. Когда они добрались до садового района, то Клео была на грани обморока. Они не захватили с собой денег на карету, и поэтому шли до дома пешком. Эстер настояла, чтобы Клео спряталась за небольшой миртой, а сама подошла к двери дома для слуг в глубине за особняком Филдингов.

Молодой лакей открыл дверь.

— А, это опять ты, — дружески сказал он ей. — Что там снова стряслось у Мейзи?

— Прошу вас, не передадите ли мики Кроули, что дело весьма срочное?

— Можешь передать своей Мейзи, что мики Кроули вместе с семьей уехал в свое имение два дня назад. — Он широко улыбался. — Мейзи теперь придется изрядно подождать, прежде чем он проведет у нее еще одну ночь.

— В вашем доме нет младенца? — спросила его Эстер.

У него отвисла челюсть.

— Ты что, с ума сошла? В этом доме вообще нет детей. Это бездетный дом, лишь один появляется здесь, когда приезжает мики Кроули с семьей.

— Он говорил правду, — сказала Эстер, передавая свою беседу с лакеем Клео. — Маленькой Орелии в этом доме нет.

— Я и не думаю, что она там, — сказала Клео. Иван никогда бы не сказал своей жене о ребенке.

Но как она могла передать ему о случившемся? Он уехал из Нового Орлеана на следующий день, после того как с ней попрощался. Что же ей оставалось делать? Как могла она отыскать Орелию без его помощи? И как она могла сообщить Ивану, что не сумела сохранить их ребенка?

 

8

Клео не могла спать. Пустая колыбелька стояла возле ее кровати, словно немой упрек. Груди у нее болели от избытка скопившегося в них молока, и когда она воображала, как какая-то чужая женщина держит в руках ее орущего от голода ребенка, она испытывала такую боль, словно кто-то полоснул ее ножом по сердцу. Как же могло такое случиться? Кому захотелось навредить невинному младенцу? Нет такого человека на свете, нет!

— Орелия, Орелия, — кричала рыдая она.

В ее несчастье ей не давал покоя мучительный вопрос: кто же мог такое сделать? Для чего? Она не могла найти ответа, и только заливалась слезами.

Она попросила Мейзи найти способ, чтобы сообщить обо всем Ивану. Он должен сюда приехать.

— Завтра, — утешала ее Мейзи. — Завтра мы найдем кого-нибудь, кто напишет для нас письмо.

Иван, конечно, приедет. Но пройдет целая вечность, покуда это письмо до него дойдет. Но если даже он приедет, как она ему объяснит, что произошло? "Бог мой, — воскликнет он, — как же ты это позволила? Я не в силах этого понять".

К утру преодолев шок, она начала искать более реалистические ответы. Кто знал о существовании Орелии? В ее короткой жизни было не так много людей. Их можно было пересчитать по пальцам — она, Иван, доктор, Мейзи со слугами, модистка, несколько клиентов Мейзи.

За семь недель жизни Орелию не выносили из дома Мейзи или за пределы ее двора. Она постоянно находилась на глазах либо Клео, либо Эстер, за исключением тех нескольких минут, когда ее похитили.

Орелия, какой прекрасный ребенок! Клео могла запросто представить себе, что кто-то в нее влюбился и украл ее. Но вторая карета, поджидавшая вора, эту женщину в черном, означала, что преступление было тщательно спланировано. Может, кто-то заплатил за это деньги?

Она так доверяла доктору. Может, напрасно?

Орелия! Если бы только Иван был здесь. Он, конечно, что-нибудь предпринял бы, он наверняка знал бы, где ее искать. Нужно ему обо всем сообщить! Но как рассказать ему о том, что она не сумела сохранить Орелию? Клео вспоминала его последние слова: "Береги как следует маленькую Орелию для меня". Теперь он будет презирать ее. Но она должна сообщить ему об этом.

Встав с постели, она вышла на галерею. Уже наступал рассвет. Полумесяц бледнел в сером небе, звезды уже погасли. Набежавший со стороны реки туман окутал город. Он приглушал, словно вата, цокот единственной лошади, идущей легкой рысцой где-то в густой темноте. В ночной рубашке Клео постучала к Мейзи.

— Это я, Клео.

— Несчастное дитя! Ты не можешь заснуть? Сейчас дам тебе немного опиума.

Клео услышала, как она тяжело заворочалась на кровати, эта грузная женщина, как она встала, как зашлепала босыми ногами, чтобы открыть ей. В комнате было темно, но лицо у Мейзи сияло, излучая симпатию. Обняв Клео, она похлопала ее по спине, словно она сама была ребенком, нашептывая по-английски понятные для Клео слова сострадания.

— Уже наступило утро, Мейзи. Нужно отправить сообщение для месье от меня, — сказала Клео, обрушив на нее поток французских слов. — Ему нужно сообщить, что похищена Орелия. Иван приедет и поможет мне найти ее.

Но сколько это займет времени?

Она не знала, поняла ли ее эта старая женщина? Мейзи кивнула, утешая ее на своем языке. Она отвела Клео в ее комнату и настояла, чтобы она снова легла. Потом, выйдя на галерею, громко позвала Берту и Эстер, заставляя их проснуться, так как уже наступил новый рабочий день.

Они хотели принести Клео завтрак, но она не могла есть. Надев простенькое утреннее платье, когда уже совсем рассвело, она позвала Эстер. Вместе они отправились на площадь Джэксона, где сдаваемые на прокат кареты ожидали своих будущих клиентов. Они переходили от одной к другой, когда возницы приезжали на место своей стоянки, и спрашивали их, нанимала ли их накануне одна женщина в черном, на руках которой был ребенок.

Никто этой женщины не видел.

Закончив опрос, они продолжали расспросы в платной конюшне. Но и там они не встретили кучера, который мог бы им сообщить что-нибудь о такой пассажирке.

— Неразговорчивыми их сделали деньги, — предположила Эстер. — Может, мадам, лучше обратиться в полицию?

— Только не в полицию! — воскликнула Клео.

У нее уже была единственная пока встреча с представителем закона, тем полицейским, который выпроводил ее из ротонды отеля "Святой Карл" в первый день ее приезда в Новый Орлеан. Этот унизительный для нее опыт убедил ее, что в полиции никто не станет ее и слушать.

— Но они могут заставить этих возниц заговорить, — продолжала настаивать на своем Эстер. — Могут послать от вас сообщение вашему мики. Полиция может помочь вам найти ребенка.

Клео дрожала от изнеможения, и Эстер проводила ее назад в пекарню. Соблазнительный запах свежевыпеченного хлеба вынудил их заглянуть на кухню, где Эстер настояла на том, чтобы Клео села за рабочий стол Мейзи и немного поела. Она принесла ей кофе, теплую корочку свежего хлеба с маслом и сохранившиеся груши в имбире.

Берта месила тесто.

— Мейзи спрашивает, удалось ли вам разыскать кучера?

— Нет, — в полном отчаянии ответила Клео. — Спроси у нее, как долго идет письмо до Террбона?

Поговорив с Мейзи по-английски, Берта сказала:

— Прежде ей нужно найти человека, который сможет составить такое письмо, потом его нужно будет доставить на пароходе до Дональдсонвиля. Оттуда, — Берта пожала плечами, — она не знает, сколько времени это займет, и сколько его потребуется для возвращения месье.

— Все путешествие занимает два дня, — сказала Клео. — Он сразу же приедет.

— Скорее неделю, может, даже две, — сказала Берта.

Клео, дотронувшись до раздувшихся, причиняющих ей невыносимую боль грудей, заметила:

— Орелия, вероятно, голодает.

Когда Берта перевела Мейзи ее слова, старая нянька Ивана принялась что-то многословно объяснять, жестами показывая на свою массивную грудь.

— Она говорит, что кто-нибудь ее накормит, — сказала Берта. — У того, кто похитил ребенка, наверняка есть кормилица, говорит Мейзи. Она советует тебе перевязать потуже груди, чтобы избыточное молоко не причиняло тебе боли.

— Нет! — резко возразила Клео. — Мне нужно накопить побольше молока, чтобы накормить Орелию, когда мы ее найдем. Скажи ей, пусть пошлет за доктором.

— Для чего тебе понадобился мики доктор? — подозрительно спросила Берта.

— Потому что я не знаю, что мне дальше делать. Я хочу попросить его о помощи, покуда мы ожидаем приезда мики, — устало растолковывала ей Клео. — Я хочу попросить его пойти со мной в полицию, иначе они мне не поверят.

Берта перевела на английский:

— Она собирается в полицию и хочет, чтобы ее туда сопровождал доктор.

Клео поняла лишь два слова — "доктор" и "полиция", но сразу почувствовала резкий тон Мейзи, которая энергично замотала головой. Старая нянька Ивана ясно говорила: "Нет!" Она, вероятно, объяснила, что этого делать нельзя и что это не понравится мистеру Ивану.

— Скажи ей, что если бы здесь сейчас был месье, то он так бы наверняка и поступил, — упрямо сказала Клео Берте. — Нельзя только ждать его. Мы должны найти Орелию сейчас, сегодня же!

— Нет! — заорала Мейзи, пытаясь сказать ей что-то по-французски, еще больше тем самым смутив Клео. — Полиция не должна ничего знать об этом!

Когда она поняла слова Мейзи и увидела, как она расстроена, в душу Клео закралось подозрение. Кто-то же подал знак этой женщине в черном, что сиделки рядом с Орелией не было? Кто же за пределами дома мог знать, что Эстер оставила Орелию одну в колыбельке?

— Тебе что-то об этом известно, не так ли, Мейзи? — сказала она надорванным голосом. Заметив промелькнувшее на лице женщины-пекаря странное выражение, она злобно бросила обвинение и в ее адрес:

— И тебе тоже, Берта!

Она знала, что Берта не выносит ее присутствия здесь, в доме, так как ей приходилось теперь больше работать, но Мейзи пользовалась у нее полным доверием. Теперь она все больше убеждалась в том, что этой старой негритянке что-то известно об этой таинственной женщине в черном, но она об этом молчала. Мейзи выдала себя из-за страха перед полицией и своим убеждением, что Орелию обязательно накормят.

Клео чувствовала, что ее предали; она была вне себя от этого преступного акта, который казался ей настолько чудовищным, что она отказывалась думать о его последствиях.

— Ты к этому имела отношение, говори?!

Мейзи уставилась на нее в немом изумлении, а Берта сразу помрачнела.

— Вы обе! — кричала Клео. — Вы это сделали ради денег, вы, гнусные сучки! — Все тело у нее ныло от охватившего ее бешенства.

— Нет, нет, мы бы никогда не причинили вреда вашему младенцу. Никто не мог пойти на такое!

Клео ничего не понимала из того, что та пыталась ей объяснить, кроме слова "нет", но она не верила ее оправданиям. Обогнув стол, она с решительным видом, сжав кулаки, подошла к старой женщине.

— Где Орелия? — спросила она.

Мейзи попятилась назад, глаза у нее расширились, она упорно возражала:

— Нет, нет! Никто не причинит вреда вашему ребенку.

— Скажи мне, где девочка! Если не скажешь, то я убью вас обеих, — в бешенстве пригрозила Клео.

— Она не знает! — крикнула Берта по-французски.

— Нет, знает! И ты тоже знаешь! — Клео прямо посмотрела в глаза Берте. Женщина попятилась, огибая стол, но Клео от нее не отставала. Она преследовала ее, крепко сжав кулаки.

— Где младенец? Что вы с ним сделали? Признавайтесь, или же я размозжу вам головы.

Берта, схватив со стола нож, резким взмахом руки угрожающе подняла его.

Эстер взвизгнула.

— Берта! Положи нож на место! — приказала ей Мейзи.

Но они не обращали внимания на ее приказ. Быстро задрав юбки, Клео выхватила свой острый нож для свежевания.

— Ну, вот… — тихо сказала Берта.

Эстер, хныча, прижалась к стене, а Клео с Бертой молча кружили вокруг стола с поднятыми вверх ножами, бросая друг на друга гневные взгляды. Мейзи, сделав резкий выпад, попыталась удержать Берту.

Но было уже поздно — женщина ринулась на Клео, но та увернулась, отступив к двери лавки. Стоявшая там клиентка, громко завизжав, выбежала на улицу.

— Полиция! Полиция! — громко кричала она. — Здесь дерутся на ножах!

На ее крик прибежали люди. Сразу же образовалась толпа, заблокировавшая вход в пекарню. Когда Берта резко опустила нож, все вскрикнули. Клео, увернувшись от удара, своим ножом вспорола юбки Берты, обнажив ее ноги. Толпа вновь закричала от восторга и одновременно от страха. Острие смертоносного оружия Берты разорвало рукав платья Клео, на руке у нее показалась кровь.

Толпа расступилась, и она, протиснувшись через дверь, выскочила на улицу. Опустив раненую руку, она спрятала свой нож в складках юбок. Какой-то мужчина схватил ее за руку, но толпа отпрянула назад, когда из лавки выбежала разъяренная Берта с поблескивающим на солнце большим ножом мясника.

Прибывший на место происшествия полицейский схватил Берту за руку, и к нему на помощь подоспели еще двое. Клео проскользнула через расступившуюся на мгновение толпу, которая мешала проезду красивой запряженной парой лошадей карете.

Дверца отворилась, и какой-то человек, лицо которого ей было смутно знакомо, помахал ей рукой.

— Быстро! — крикнул он, протягивая руку.

Она пристально вглядывалась в затемненный салон кареты. Это был месье Ли Хинь, китаец, хозяин казино. У него было спокойное, как и у ее дедушки, лицо.

— Неужели вы хотите, чтобы вас арестовали за нарушение порядка и драку на улице? — спросил он ее. — Или же за нападение с холодным оружием? Идите сюда!

Со вздохом облегчения Клео, протянув ему руку, позволила втащить себя в карету. Торопливо захлопнув дверцу, он жестом приказал ей лечь на пол. Тростью он резко постучал по потолку, и кучер тут же хлестнул лошадей, направляя их прямо на запрудившую проход толпу.

Из толпы посыпались оскорбления, но все же экипаж пропустили. Клео не могла видеть, что там происходило, но отчетливо слышала дикие вопли Берты, когда, разоружая ее, полицейский с помощниками скручивали ей руки.

Она посмотрела на своего избавителя.

— Куда вы меня везете, месье?

— Туда, где вас не найдет полиция.

— Но мне нужно отыскать своего ребенка, — слабым голосом сказала она.

— Ребенка?

Она сбивчиво объяснила ему, что произошло накануне.

— Как мне теперь обратиться в полицию с просьбой помочь найти ребенка? — в отчаянии сказала она. — Теперь они наверняка меня арестуют.

— Положитесь в этом на меня, — сказал он.

Она все еще дрожала, и он спросил:

— У вас что, лихорадка?

Он потрогал ее лоб. Пальцы у него были холодные и сухие.

— Да вы ранены! — воскликнул он.

Подняв руку, она посмотрела на маленький ручеек крови, струившийся под разорванным рукавом.

— За это она мне поплатится не только разорванными юбками, — процедила она сквозь зубы.

Рана у нее была на той руке, в которой она сжимала нож. Ли Хинь, подавшись вперед, протянул к нему руку. Мгновенно она направила острое лезвие на него.

— Отдайте его мне, — спокойно сказал он.

— Вам не завладеть моим ножом без драки, месье. Он был моим надежным защитником с тринадцатилетнего возраста. — Рука у нее сильно дрожала, но боль от раны не могла сравниться с болью в сердце.

— Теперь я буду вашим защитником, — сказал он и мягким жестом взял нож из ее рук.

 

9

В темноте над ее кроватью возникли чьи-то лица, потом исчезли. Иногда Клео казалось, что она слышит тихие голоса, почти шепот, над собой, над ее лежащим навзничь на спине телом в темной комнате, — Клео слышала негромкий голос матери, глубокие полутона голоса дедушки, но, как ни напрягалась, никого не видела возле себя.

Иногда, беспокойно ворочаясь в постели, она, казалось, слышала голоса многих людей, но где-то далеко, — они смеялись и разговаривали одновременно, поднимая раздражающий ее шум. Однажды ей показалось, что слышит сердитые крики, звонкий цокот копыт лошадей. Они скакали галопом прочь.

Открыв глаза, Клео огляделась. Она лежала в незнакомой, роскошно обставленной комнате. Многие предметы казались в ней странными, и она чувствовала себя растерянной. Но один был ей до боли знаком — перед ее глазами стоял высокий бело-голубой кувшин, который был похож на небольшую суповую чашу, которую ее дедушка привез из Китая и которая так нравилась ей в детстве.

— Мадам! — Она сразу узнала звенящий от радости голос Эстер. Ее маленькая горничная подошла к кровати и, отдернув противомоскитную сетку, положила свою мягкую руку ей на лоб. — Вы проснулись!

— Значит, это была ты, — прошептала Клео. — А мне показалось, что это моя мать. Мне показалось, что я… умерла.

— Ах, мадам, что вы!

— Где мы находимся?

— В казино мики Ли. Разве вы не помните, как сюда приехали?

— Я помню только его карету, — слабо отозвалась Клео.

— Но тебя не помню…

— Он вернулся за мной.

— Ну, а Орелия? — Она могла только прошептать ее имя, так как охватившая ее острая боль мешала ей говорить.

Эстер покачала головой.

— Мы вам о многом расскажем, как только вам станет легче. У вас лихорадка.

— Она… жива?

— Я в этом уверена, — ответила Эстер, поглаживая ее волосы. — Мики ищет ее.

В отчаянии Клео снова провалилась в крепкий, выключающий сознание сон.

Она просыпалась во сне несколько раз и наконец увидела человека, спасшего ее. Когда Эстер ввела его в комнату, Клео, поглядев на него ясным, не затуманенным от боли взором, увидела человека, значительно моложе того, которого она помнила. В своем сознании она ассоциировала его со своим дедушкой из-за примечательных черт их общей расы, но это на самом деле был мужчина в расцвете сил, — у него была гладкая кожа бледно-оливкового цвета, темные волосы и сонные глаза. В его походке явно угадывалась сила. Он мог стать опасным врагом, но и надежным другом.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он ее по-французски своим глубоким, приятным голосом.

— Слаба, как младенец, — прошептала она. — Но у меня сохранилось достаточно сил, чтобы поблагодарить вас, месье, за то, что вы для меня сделали.

Он улыбнулся.

— Вы слишком молоды и слишком красивы, чтобы угодить в лапы полицейских.

— Как давно я болею?

— Около двух недель. Рана на руке вызвала инфекцию, и у вас открылась лихорадка. Мой врач говорит, что вы сильно страдаете от утомления и горя из-за утраты ребенка.

— Я вам об этом рассказала? — Память постепенно возвращалась к ней.

— Вы мне о многом рассказывали, когда вас мучила лихорадка, мадам, и я дал обещание вам помочь. Вскоре я вам кое-что сообщу.

— Вы очень добрый человек, месье, — сказала Клео. — Но я не желаю быть для вас тяжкой обузой. Как только я поправлюсь, мы с Эстер немедленно уедем отсюда.

Она, конечно, выздоровеет и сможет сесть на пароход, чтобы вернуться в Террбон. Она должна увидеть Ивана и рассказать, как все случилось. Клео протянула правую руку к топазу на кольце и вдруг услышала где-то в закоулках памяти его голос: "Это кольцо напомнит тебе, как сильно я люблю тебя".

— Не думаю, что вы поступите мудро, — сказал месье Ли. — Полиция разыскивает вас и хочет предъявить вам обвинение в вооруженном нападении и нарушении порядка. Их им представила хозяйка пекарни.

— Мейзи? Ну а полиции известно, что она сделала со мной? — слабым голосом спросила Клео.

— А Эстер внесена владельцем Иваном Кроули в список беглых рабов.

— Ее владельцем? — Клео вся вспотела от слабости. Она отдавала себе отчет, что по тому, как она вздрогнула при упоминании его имени, месье Ли все понял, если только раньше не знал, что Иван был отцом ребенка. — Значит, ему все известно, да?

— Во всяком случае ему известно, что вы с горничной исчезли. Полиция жестоко обращается с беглыми рабами, поэтому я решил пока держать в секрете ваше местопребывание.

— Но… месье Кроули сообщили о том, что мой ребенок похищен? — настойчиво продолжала она.

Ли Хинь немного помолчал, как-то странно разглядывая ее, или это ей показалось?

— Он знает об этом, — сказал он наконец. — Я послал одного из своих служащих в Черный ручей, но он до сих пор не вернулся.

Она почувствовала, как у нее внутри разливается теплая волна благодарности.

— Вы на самом деле очень добрый человек, месье!

"Иван приедет, обязательно приедет, — думала она, — закрыв глаза. — Он приедет и заберет ее отсюда, и они вместе найдут Орелию". Она снова заснула.

Она стала больше есть, и с каждым днем ей становилось все лучше. От Эстер Клео узнала, что в течение недели она, Клео, ее горничная и другие слуги, а также довольно крепкие мужчины, которых Эстер называла "охранниками", были единственными обитателями особняка на ручье Святого Иоанна, там, где он впадает в озеро.

— Казино работает только по субботам и воскресеньям, — объяснила ей девушка. — Мики — еще и владелец большого казино в городе, которое открыто двадцать четыре часа в сутки. Он со своим слугой-телохранителем проводят почти всю неделю в городе, так говорят его люди.

Когда Клео почувствовала себя лучше, Эстер проводила ее в сад, протянувшийся от ручья до начала болота за большим домом, там в стоячей затхлой воде росла кипарисовая рощица, ее густая листва отбрасывала вокруг постоянную тень, а на их корнях, похожих на торчавшие из воды коленки, удобно расположились водяные змеи, черепахи и крупные птицы, которые питались насекомыми и крошечными, живущими в болоте морскими обитателями.

Это, конечно, не было похоже на ее болотистый остров Наварро, но там было так же тихо и также пустынно, как и у нее дома. Ей были хорошо знакомы все его дикие обитатели, и она чувствовала себя гораздо лучше в доме месье Ли из-за близости болота. Когда она смотрела на особняк месье Ли со стороны, то он ей казался таким же импозантным, как и те большие дома, которые она видела по обеим берегам Миссисипи.

— Я никогда не мечтала, что буду жить в таком просторном доме, — призналась она Эстер.

— У вас должен быть дом не хуже, мадам, — заверила ее горничная.

В нескольких шагах от них роль садовника выполняли охранники, двое крупных, широкоплечих мужчин, которые повсюду следовали за ними на почтительной дистанции, когда они выходили из дому. Они, вероятно, были обязаны защитить их от любопытных глаз всякого, кто смог бы сообщить о их местопребывании в полицию. Заслышав шум кареты или стук копыт одинокого всадника, они тут же торопливо загоняли Клео и Эстер в дом, заставляя их быстро подняться по лестнице в комнату Клео.

Она не видела месье Ли уже несколько дней, но он вдруг неожиданно появился в своем особняке в полдень в середине недели. Эстер сообщила о его приезде, и через несколько минут к ней пришел слуга, сообщив, что он ждет ее в своем кабинете, расположенном рядом с залом для игр.

Клео, спустившись по большой и широкой лестнице, постучала в дверь. На нижнем этаже царила мертвая тишина, так как зал для игр и столовая были закрыты.

— Войдите, — услышала она его голос и вошла. Клео увидела, что месье Ли сидит за массивным полированным письменным столом.

— Садитесь, мадам, — сказал Ли Хинь по-французски, указывая ей на стул перед собой. — Ну, вы себя лучше чувствуете? К вам вернулись силы?

— Да, месье.

— Вы выглядите значительно лучше. У вас — походка королевы.

Инстинктивно Клео задрала подбородок.

— Моя бабушка была принцессой.

— Какой она была расы?

— Она была из племени хумас. Наш народ — один из тех, которые живут на болотах. Кайюны называют нас "дикарями", но у моей бабушки была и французская кровь. Мой дедушка был китайцем, рыбаком. Он ушел с парусного судна и поселился на болоте, где занимался ловлей креветок и устриц.

— Вот почему я испытывал к вам такое влечение, — воскликнул Ли Хинь. — Это обстоятельство и ваша красота, мадам. Вы похожи на красивый цветок, который жаль срывать.

Она покраснела из-за такого экстравагантного комплимента, но он был произнесен тоном человека, знающим толк в красоте.

— Кто были ваши родители?

— Моя мать была дочерью рыбака, а отец был наполовину француз, наполовину португалец — бывший баратарианец.

— А, в банде Лафитта?

— Да, месье.

— В вас удачно сочетается множество рас, мадам. Вот почему ваша красота так трогает, она похожа на лотос, который боготворит наш народ.

Она смотрела на его глаза, точно такой же формы, как и у ее дедушки, в них отражалась такая же внутренняя сила, как и у него. То, что она увидела в них, заставило ее сердце встрепенуться.

— Да. Я не нашел вашего ребенка, но, мне кажется, я знаю, кто несет ответственность за его похищение.

Клео набрала полные легкие воздуха, но голос ей не подчинялся и вместо звуков послышался лишь ее выдох.

— Мейзи, — наконец произнесла она. — И Берта?

— Они не планировали похищения. Не думаю, что им известно, где находится ребенок. Я установил за Мейзи слежку. Мои люди постоянно преследуют ее по пятам. Эту женщину в черном видели здесь только один раз в тот памятный день. Мейзи не поддерживает с ней никаких контактов, как и с тем, у кого в настоящее время находится ваш ребенок, но я думаю, ей известно, кто готовил это преступление. Его замыслил отец вашего ребенка.

Клео изумленно уставилась на него.

— Иван? Не может быть, месье! — резко и яростно возразила она. — Вы ошибаетесь.

Он не стал ей перечить, а сидел молча, с состраданием глядя на нее.

Вдруг она ощутила холодок в своем сердце, почувствовав, как постепенно стынет у нее кровь. Острые болезненные воспоминания вдруг нахлынули на нее. Иван, крепко обнимающий ее в экстазе любви, приятный запах его тела, колдовское прикосновение его рук…

— Нет! — крикнула она. — Месье, этого не может быть! Это его ребенок, ребенок его любви! Он ее просто обожает! Для чего ему…

— Не знаю, для чего, и я еще не обнаружил, где ее держат, но мне кажется, что это он все организовал, чтобы ее забрали у вас.

— Нет! Нет! — не уступала она. — Этого не может быть!

— Заподозрить его в этом убедила меня Эстер…

Она была потрясена его словами.

— А Эстер в это верит?

— Она была одна в пекарне, когда я туда пришел, чтобы посмотреть на тех женщин, с которыми вы жили, и разобраться в ваших разногласиях с ними. В это время женщина-пекарь сидела в тюрьме, а Мейзи отправилась туда, чтобы попытаться добиться ее освобождения. Она оставила пекарню на попечение Эстер. Хозяйка пекарни после вашего исчезновения неосмотрительно болтала обо всем со своей служанкой, считая, что Эстер не понимает английского, и она поделилась со мной своими подозрениями. К счастью, мне удалось убедить ее, что вы в ней сильно нуждаетесь. Она пришла ко мне и принесла ваши вещи. Это она ухаживала за вами, когда вы были больны.

— Выходит, Эстер обвиняет месье Кроули в похищении собственного ребенка? — воскликнула Клео. — Для чего ему это понадобилось? Ведь он уехал из Нового Орлеана, — уехал домой…

— Вы в этом уверены? — тихо спросил Ли Хинь.

— Если он только не уехал… нужно сказать ему… заручиться его помощью… — Голос ее срывался. — Если бы Орелия была у него, то служанке наверняка бы стало об этом известно. Эстер убеждена, что он не крал. Нет! Иван не мог этого сделать, его нельзя считать виновным в этом чудовищном преступлении.

Она, выпрямившись на стуле, смотрела прямо в глаза месье Ли Хиня.

— Мне нужно немедленно ехать в приход Террбон! — сказала она с привычным для ее матери-королевы высокомерием. Это теперь было необходимо ей позарез. Она должна увидеть Ивана!

Ли Хинь следил с таким вниманием за выражением ее лица, что, казалось, читал ее мысли.

— Месье Кроули не держит вашего ребенка в своем имении на Черном ручье. Мне пока удалось выяснить только это.

— Конечно, нет, — презрительно отозвалась Клео. — Но ему сообщили о том, что ребенок похищен?

— Он сам все подготовил и знает, где находится ребенок.

— Я этому не верю! — громко закричала Клео. — Он меня любит! Это неправда!

Он вышел из-за стола.

— Ступайте теперь к себе, мадам. Эстер расскажет вам то, что рассказала мне, и вы сами во всем убедитесь. Поговорим попозже. — Он дотронулся до ее руки. — Я все еще пытаюсь найти вашего ребенка и направил в город своих людей, которые ищут ту женщину в черном и кучера, который ее вез. Мы обязательно ее найдем.

Она почувствовала, как в горле у нее застрял комок и она больше не могла говорить. "Ты — моя настоящая любовь, — убеждал он ее. — Я бы проводил все ночи с тобой, если бы только мог". В его голубых глазах ярко светилась любовь, а руки его с благоговейным почтением гладили ее груди. Мужчина, который ее так сильно любил, не мог так больно ее ранить… Встав со стула, она, словно в тумане, добралась, покачиваясь, до двери. "Нет, это неправда. Этого не может быть".

— Еще одно, — сказал Ли Хинь. — Вы должны оставаться на верхнем этаже моего дома по уик-эндам, когда я развлекаю своих друзей-игроков. Все остальные дни недели, когда я нахожусь в казино в городе, вас будут здесь охранять. Вам нечего беспокоиться по поводу того, что полиция будет к вам приставать.

"Это похоже на заключение", — подумала Клео, поднимаясь по лестнице к себе наверх. Она уже думала о том, как обмануть охранников Ли и полицию, чтобы сесть на пароход и поехать к Ивану. Они вместе обязательно должны найти ребенка.

Когда она вошла в комнату, то увидела там Эстер.

— Он что, заплатил тебе за то, чтобы ты очернила имя месье Кроули? — спросила ее Клео. — Все это ведь ложь, не так ли?

Эстер, вся дрожа, не спускала с нее глаз.

— Нет, мадам. Я говорю вам правду и слышала, как Мейзи разговаривала со своей служанкой. Она ужасно испугалась того, что сделает с ней мики, когда узнает о вашем исчезновении.

— В самом деле? — ледяным тоном спросила Клео.

— Я не могла понять всего разговора, но они часто произносили слово "бебе". Мне кажется, Мейзи хочет сообщить мики о том, что вы во всем подозреваете ее. Потом она приказала мне оставаться в лавке продавать хлеб. Я поинтересовалась, почему я должна это делать, ведь это не входит в мои обязанности. Знаками она объяснила мне, что ей надо написать письмо мики и сообщить ему о том, что вы исчезли. Когда я была одна в лавке, туда зашел месье Ли, и я его сразу узнала.

— Ты знала месье Ли? — подозрительно спросила Клео.

— Я видела, как вы забрались в его карету, мадам, — сказала Эстер, в ее голосе звучал откровенный упрек. — Я хотела было побежать за вами, но в эту минуту появился еще один полицейский. Я боялась, что он увяжется за мной и узнает, где вы.

— И что потом? — спросила Клео.

— Мики Ли сказал, что моя хозяйка очень больна и что нуждается во мне. Он попросил меня собрать ваши вещи и ждать его на улице. Я оставляю в лавке служанку Мейзи, упаковываю ваши вещи и ухожу.

— Ну, вот теперь ты — беглая рабыня.

— Да, мадам. — Глаза у нее расширились от страха. — Если полиция найдет меня, то меня высекут.

Клео обняла за талию дрожащую девушку.

— Я этого не позволю, Эстер.

То, что удалось подслушать Эстер, еще не говорило о виновности Ивана в похищении Орелии, разве не так? Почему месье Ли пришел к такому выводу? Вероятно, он заблуждается.

Но размышляя над описанной ей Эстер сценой, — Мейзи явно была охвачена паникой из-за брошенного ей в лицо обвинения в причастности к похищению, — она спрашивала себя, почему Мейзи так быстро послала Ивану сообщение об исчезновении. Ведь ни она, ни Берта не очень торопились посылать письмо с сообщением о похищении Орелии?

Она могла понять причину спешки Мейзи, проявленной на следующий день. Берта была арестована. Она сама исчезла. Мейзи никогда бы не посмела скрыть этого от Ивана. Почему же она в таком случае возмущалась в тот вечер, когда была похищена Орелия, если знала, что ее бывшему хозяину уже было кое-что известно о похищении?

Эта мысль не покидала Клео. Если Мейзи заключила какую-то преступную сделку с целью продажи ребенка, то стала ли бы она с такой поспешностью отправлять сообщение Ивану с жалобой на нее, на Клео, которая во всем обвиняла ее? Вряд ли.

Ее охватило отчаяние. То, что рассказала Эстер, звучало правдиво, но в этом не было никакого смысла.

Мейзи была без ума от крошки Орелии, но Клео отлично знала, что она сделает все, что ей скажет Иван. И все же она не могла ошибаться в искренности его чувств к своей дочери. Он любил Орелию! Для чего ему куда-то отсылать ее? Как он мог так поступить со своей дочерью? Разве он не понимал, что тем самым отрывает от себя кусок своей плоти?

Час за часом она взволнованно ходила взад и вперед по галерее. Она не могла ни есть, ни спать. Где же находится ее Орелия? В чьи руки была доверена ее судьба? Мейзи ей неоднократно говорила, что у девочки обязательно будет кормилица, и это так же, как и бесхитростная доброта Эстер, почти убеждало ее в том, что Мейзи, вероятно, было известно, кто несет ответственность за это преступление.

Но она никак не могла поверить, что в этом виноват Иван. Для чего это ему понадобилось? Она ни за что этому не поверит до тех пор, пока не услышит это из его собственных уст.

Ли Хинь вернулся в Новый Орлеан. Он прислал ей приглашение пообедать с ним в его апартаментах. Эстер принесла ей платье.

— Чье это платье? — с полным безразличием спросила Клео. Платье было желтого, как коровье масло, цвета, очень простенького фасона с высокой талией, пышными юбками и буфами на рукавах.

Эстер пожала плечами.

— Мики хочет, чтобы вы его надели.

Так как у нее не было никаких других нарядов, кроме того платья, которое было на ней в тот день, когда она вскочила к нему в карету, и самых необходимых вещей, принесенных ей Эстер, Клео подчинилась, позволив служанке натянуть на нее это заимствованное у кого-то платье.

— Ах, мадам, как вы красивы! — воскликнула Эстер, уложив ее длинные волосы в косы и локоны, украсив цветами жасмина ее пряди темного цвета.

Клео ее не слушала. Она чувствовала, что внутри у нее все омертвело. Она прошла через верхний холл в личную столовую Ли Хиня, думая о том, что она хотела ему сказать. Ли Хинь встретил ее у двери.

— В этом платье вы похожи на изысканный стих о водяной лилии, мадам, — сказал он ей, чопорно кланяясь и улыбаясь. — Я знал, что оно вам подойдет.

Она даже не могла улыбнуться в ответ. Он проводил ее до дальнего конца длинного стола и приказал появившемуся тут же слуге принести заказанные блюда. Когда лакей ушел, он спросил:

— Ну что, вы поговорили со своей горничной?

— Да, месье.

— Ну и что? Считаете ли вы, что она говорит правду?

— Да, — преодолевая внутреннюю боль, сказала Клео. — Но все же я этому не верю. Мне нужно ехать в приход Террбон, месье.

— Зачем?

— Хочу увидеть Ивана и спросить у него, его ли это рук дело.

— Тем самым вы рискуете сами угодить в тюрьму и сдать Эстер как беглую рабыню властям. И все это только ради конфликта с ним?

— Мне нужно выяснить, где истина, месье. Я хочу знать, почему у меня отняли ребенка и где он в данный момент находится. Я не могу выносить дальше такого оскорбления…

— Неужели вы думаете, что он скажет вам, где ребенок?

Она опустила руки на колени, чувствуя, как у нее от внутренней боли закружилась голова.

— Ну, а если он откажется? Как вы в таком случае поступите. Вытащите из-под юбки нож?

— Боже, мой, нет, конечно! — крикнула она в отчаянии. — Его я никогда бы не смогла…

Ли Хинь внимательно, с тревогой в глазах, изучал ее лицо. Через минуту он сказал:

— У меня есть для вас другое предложение. Оставайтесь здесь и заставьте его самого прийти к вам.

Она молча поглядела на него. Из-за обрушившегося на нее несчастья она не могла больше говорить.

— Я могу предоставить вам работу, которая сделает вас вполне независимой. Тем временем мои люди продолжат поиски вашего ребенка.

— Работу? — переспросила она дрожащими губами.

— Мне было бы очень приятно, к тому же вы оказали бы мне неоценимую помощь, если согласились бы играть роль хозяйки перед моими друзьями, любителями азартных игр.

Она уставилась на него, в глазах у нее стояли слезы.

— Хозяйки? — тупо повторила она за ним. — И что же мне придется делать?

— Приветствовать моих гостей. Заставить их почувствовать, что им оказана большая честь побывать в моих залах азартных игр. В них допускаются лишь немногие избранные, и то только с полудня в субботу до вечера в воскресенье, к тому же, им предоставляется еще и специальный обед в ресторане. Вы будете здесь украшением, что, конечно, лишь усилит доставляемое им здесь удовольствие. Я буду хорошо платить вам.

Ли Хиню показалось, что ему удалось преодолеть ее отчаяние, что ее заинтересовало его предложение, но он также видел в ее глазах чисто кайюнскую подозрительность.

— Но каких услуг они станут ожидать от меня?

— Абсолютно никаких, — успокоил он ее. — Мои охранники будут зорко следить за тем, чтобы гости к вам не приставали. Моя идея заключается в том, чтобы сделать вас для них недоступной, вы меня понимаете?

Клео кивнула. Она многому научилась у Ивана.

— Экзотическая недоступная красота! Я сделаю вас той красавицей, за которую будут все провозглашать тосты в Новом Орлеане.

Она покачала головой.

— Для чего это вам нужно?

Он с минуту помолчал. Вошел слуга с большой супницей в руках, за ним другой нес заставленный тарелками поднос. Поставив их на стол, они сразу наполнили их до краев.

Когда они снова остались одни, Ли Хинь сказал:

— Я делаю это по двум причинам. Во-первых, ваша красота будет способствовать расширению моего бизнеса, во-вторых, — вы принадлежите моей расе. В городе таких, как мы с вами, очень мало.

Он ждал ее ответа, но не дождавшись сказал:

— Если вы, мадам, еще не позаботились о своем будущем, то сделайте это лучше сейчас.

Она не знала, что ему ответить. До сих пор все ее будущее зависело от Ивана… и Орелии.

— Ну, а мой ребенок? Что будет с ним?

— Я продолжу поиски. Когда мы ее найдем, девочка будет жить с вами здесь, а Эстер вполне справится с обязанностями няньки.

Она по-прежнему молчала, и тогда он опять заговорил:

— Я знаю, что сейчас вам очень трудно. Вы стремитесь что-то предпринять, но вы абсолютно беспомощны. Вот почему вы постоянно ходите взад и вперед по галерее, вот почему вы хотите этой нелицеприятной встречи с Кроули. Сейчас бездеятельность только на пользу, но когда прежние силы вернутся к вам и вы рассмотрите мое предложение, то я предложу вам изучать два языка — английский и французский. Вы должны научиться читать и писать на обоих языках и правильно говорить на них.

Впервые ее заслонившее все на свете отчаяние уступило место неподдельному интересу.

— Разве я смогу? — спросила она. — Научиться читать и писать по-английски?

Ли Хинь улыбнулся. Его лишенное всяких эмоций лицо казалось в эту минуту красивым.

— Конечно, стоит только захотеть. Я найду отличного преподавателя, и он откроет для вас новый мир. Любовь к знаниям, мадам, — это любовь, которая никогда не предаст.

 

10

Те наряды, которые он подобрал для Клео, все еще висели в шкафу. Мейзи, с искаженным от охватившей ее ярости полным темным лицом, рывком растворила его створки, чтобы все ему продемонстрировать. Оттуда на него пахнуло нежным запахом Клео, заставив его так зримо себе ее представить, что грудь его пронизала острая боль. Мейзи вынула ящик, и он, заглянув в него, увидел аккуратно сложенные смены нижнего белья и юбки.

— Она взяла с собой только то, в чем была одета в тот день, когда набросилась на нас.

— Словно дикарка, — злобно добавила Берта у них за спиной. Всего час назад он сошел с парохода и прямиком направился в полицию, чтобы заплатить штраф за Берту и договориться о ее освобождении.

— Расскажите мне еще раз, что здесь произошло.

— Она гонялась за нами вокруг стола, — сказала Мейзи. — Берта схватила со стола нож, а она вынула свой из-под юбки. Моя клиентка, увидев, что они дерутся, завопила: "Полиция!" Приехала полиция и арестовала Берту.

— Ну, а мадам Клео?

— Она просто исчезла в толпе, собравшейся перед пекарней на улице. Кто-то сказал, что, когда здесь царила вся эта суматоха, она влезла в какую-то карету и была такова!

Иван пытался мысленно представить себе эту сцену с того времени, как получил от Мейзи ее загадочное послание.

— Это была наемная карета?

— Никто не заметил, что это была за карета, но в ней сидел мужчина.

Он теперь чувствовал болезненные уколы в груди.

— Ну, а ее служанка?

— На следующий день Эстер ушла, захватив с собой щетку для волос и заколки для волос мисс Клео.

Он жестом показал им, чтобы они вышли. Опустившись на стул Клео, он уставился на кровать, на которой они провели вместе столько часов, занимаясь любовью, на стоявшую рядом пустую колыбельку, и из-за такой утраты на него обрушился поток воспоминаний.

Образ Клео за противомоскитной сеткой с маленькой совершенной формы головкой Орелии, уютно прижавшейся к ее золотистой груди с жадным почмокиванием, вдруг возник у него перед глазами, и он был настолько реальным, настолько осязаемым, что он инстинктивно потянулся рукой к подушке, но уже другие воспоминания вытесняли первые у него из головы. Он отвел глаза от пустой колыбельки, и сам мысленно перенесся ко времени их первой встречи, когда он впервые овладел Клео, предварительно искупавшись с ней в грязной болотной воде.

Она была девственницей, но не оказала ему никакого сопротивления, а ее согласие на его плотскую любовь так поразило его своей естественной, первозданной страстностью. Было что-то дикое и странное в несдавшейся ему красоте ее глаз, которые смотрели в упор на него, в тот момент, когда они глядели друг на друга, тяжело дыша, пытаясь замедлить прерывистое дыхание. Он всеми фибрами души чувствовал ее присутствие, и хотя она вела другую, чуждую ему жизнь, сильно отличавшуюся от его образа жизни, он был уверен, что никогда не забудет ее.

"Значит, она бежала с другим мужчиной? Нет, она не могла этого сделать". Он был целиком уверен в любви к нему Клео. Коко была диким, свободным созданием, у нее был ничем не ограниченный дух, но она отдалась целиком ему — только ему одному! Она не была ребенком городских улиц. Город приводил ее в смущение. Коко, вероятно, была им напугана. Но куда же она могла уехать? Где она была сейчас, на что жила?

Клео удалось избежать полиции, а Берта просидела тридцать мрачных дней в тюрьме, покуда он не приехал и не уплатил за нее штраф. Ему было непросто уехать из имения так скоро после возвращения туда, в самый разгар уборочной страды, а Элизабет чинила ему всевозможные препятствия.

Он почувствовал, как к нему возвращается приступ бешенства, который он испытал, узнав, что Берта осмелилась поднять руку с ножом на Клео. Но она утверждала, что Клео первой схватила нож. Он ей не верил, но его совсем не удивляло, что Клео, как и прежде, после его отъезда носила привязанный к бедру нож. И он ни в чем не мог ее винить.

Вздохнув, он встал. В последний раз он оглядел эту комнату, где познал, что такое счастье, потом вышел.

Мейзи ожидала его, стоя у подножия лестницы во дворе.

— Что мне делать с ее одеждой?

— Оставь у себя, — резко ответил он. — Я найду ее.

— Ну, а одежду для ребенка?

Он сделал нетерпеливый жест.

— Она не ходила в полицию?

— Нет, она испугалась. Они с Эстер бегали здесь по всей округе, — даже ходили в дом к вашим друзьям, но вы уже уехали. Ей взбрело в голову, что это мы виноваты.

— Почему? — настороженно спросил он.

Мейзи вытаращила на него глаза.

Он не знал, с чего начать. В полицейском участке он расспросил полицейского, дежурившего в день "беспорядка" возле пекарни Мейзи. Им оказался молодой кайюн с верховья реки с крепким торсом и румянцем на щеках. Он первым прибыл на место происшествия, сообщил он Ивану. Он услышал, как кричала какая-то женщина. Прибежав на место, он увидел, как на улицу выбежала Берта с большим кухонным ножом в руке. Он схватил ее. Двое прохожих помогли ему с ней сладить.

— Она утверждала, что у другой женщины в руках тоже был нож, но я не видел другой женщины с ножом, месье. Да, я остановил какую-то карету из-за собравшейся перед пекарней толпы. Но я не помню, что это была за карета, и не видел, как она уехала.

Другой полицейский, капитан по званию, тоже ничего существенного не сообщил Ивану. Они больше не проявляли интереса к другой замешанной в домашней ссоре женщине, хотя и пообещали продолжать разыскивать его беглую маленькую рабыню. Мейзи с Бертой тоже ничем не могли ему помочь. Мейзи привела соседа, который, по его словам, был свидетелем этой сцены, но он в основном смотрел только на Берту с ножом.

Иван растрачивал свое время, прогуливаясь по улице, от одного кафе к другому, от одного салуна к другому, стараясь ничего не пропускать мимо ушей. Он был уверен, что экзотическая красота Клео не позволит ей долго оставаться незамеченной в Новом Орлеане. К тому же он надеялся, что услышит чьи-нибудь разговоры о пропавшем ребенке.

Посещая кафе и биржи в последующие дни, он внимательно оглядывал подозрительно каждого встречного мужчину, задавая про себя терзающий его вопрос: "Может, это и есть ее новый любовник?" Эта мысль постоянно удерживала его на грани нервного срыва.

Тем временем он следил за инвестициями и прислушивался к жалобам в кафе вновь прибывших сюда американцев по поводу неторопливой манеры ведения дел в этом молодом штате, который все еще обладал шармом иностранной колонии.

— Мы намерены это изменить, — хихикнул Амос. — Разве ты не чувствуешь, как суетятся американцы в этой застывшей, набальзамированной атмосфере? Ты только посмотри, с какой скоростью возводится отель "Святой Луи"!

Купол нового отеля возводился по новой технологии, и Иван с Амосом провели однажды целый вечер в кафе в компании французского архитектора, который объяснил им свой метод снижения веса здания, которое могло провалиться на болотистой местности Старого квартала. Такой опасности нельзя было исключать. С этой целью он использовал вместо кирпича полую черепицу для возведения стен купола, а такого метода прежде никто еще не применял.

Иван жил в доме Филдингов. Он принял их предложение, так как в комнатах Мейзи слишком многое было связано с волновавшими его воспоминаниями. Чета Филдингов, конечно, прочитала полицейский отчет в местных газетах об аресте женщины в заведении Мейзи за "беспорядки" и связывала его новый приезд с его намерением освободить из тюрьмы свою рабыню, что частично было верно. Он все уладил за несколько дней, но все еще не уезжал, хотя сезон выращивания сахарного тростника был в самом разгаре. Он притворялся, что весьма обеспокоен своими инвестициями, вложенными в строительство отеля, хотя на самом деле рассчитывал найти ключи к этой тайне и в конечном итоге отыскать Клео.

Однажды вечером в кафе Масперо он услышал одного человека, который до небес расхваливал красоту и любовное искусство новой девушки в одном из домов терпимости, который содержала одна пользующаяся дурной славой квартеронка. Хозяйку он называл "мадам Радость". Иван вдруг похолодел от ужаса. Может, речь шла о Клео? На какие же еще средства она могла существовать в Новом Орлеане?

С трудом ему удалось перебороть охвативший его убийственный приступ бешенства, не оставившего и следа от первоначального шока. Ему удалось встретиться с этим человеком и поговорить с ним об этой девушке.

— Вы говорите, что она прекрасна. В ней есть нечто особенное?

— В ней все само совершенство, — повторял подвыпивший незнакомец. — Она бесподобна!

— Она чернокожая?

— Нет, довольно светлая.

— Как ее называют клиенты?

— Колетт? Или, может, Кокетт. Что-то вроде этого. Какая разница, друг мой! Все дело в том, что с ней никто не сравнится.

Иван, хотя поставил ему несколько стаканчиков, так и не сумел выудить у него более подробных сведений. "Не может быть, это не Клео!" — убеждал он себя. Но через несколько дней он все же посетил заведение мадам Радости и лично убедился в том, что Клео не было среди ее девушек. Те женщины, с которыми он там поговорил, ее не знали.

В течение двух недель он напряженно вслушивался в разговоры посторонних людей о новой красотке среди "дам на вечер", но так ничего и не разузнал о местопребывании Клео.

Однажды они с Амосом совершенно случайно заглянули в несколько казино, чтобы убить там вечер за азартными играми. Там они и услышали, как два креола обсуждали красавицу-хозяйку владельца одного казино, китайца по национальности, которая работала в его казино для избранных, открытом только по уик-эндам, на ручье Святого Иоанна.

— Это просто поразительная красотка, месье!

— Она его новая любовница? — поинтересовался его приятель.

— Конечно, в этом нет никакого сомнения.

— Кто она такая?

— Я не слышал, как ее зовут. Фактически она не произносила ни слова, кроме заученного приветствия, как попугай. Она сама немного похожа на китаянку.

Это последнее замечание засело в мозгу у Ивана. Он вспомнил о миндалевидных глазах Клео, свидетельствовавших о наличии в ней восточной крови. Он и прежде слышал кое-какие разговоры по поводу новой любовницы владельца казино, но никто ничего не говорил ему о ее расе, но когда пытался представить себе Клео в роли любовницы Ли Хиня, у него ничего не получалось. Нет, это не могла быть его Клео!

Тем не менее он не мог отделаться от этой мысли, забыть о подслушанной им беседе, особенно после того, как вспомнил этого китайца и те изысканные комплименты, которые он ей расточал в тот вечер, когда он привез ее в казино пообедать. Когда наступил уик-энд, он нанял экипаж и, не приглашая с собой Амоса, отправился в казино у ручья Святого Иоанна.

Был конец апреля. Он ехал вдоль ручья — притока, расположенного чуть дальше озера. Лунный свет серебрил ленты свисающего с деревьев мха. Недавно прошел дождь, и ясная, чистая луна отражалась в каплях влаги на траве по краям дороги.

Казино представляло собой большой дом, похожий на резиденцию Филдингов, в стиле греческого возрождения, который тогда был в большой моде, с треугольным фронтоном и портиком над входом. Его поддерживали изящные колонны с разукрашенными плинтусами и капители. Иван, оставив свою карету на попечение грума, поднялся по освещенному пылающим факелом крыльцу к двустворчатой двери.

Он снова вспоминал тот вечер, когда впервые привез сюда Клео, чтобы вместе с ней пообедать, и этот вечер был целиком посвящен ей. Тогда он и представил ее Ли Хиню. Имело ли тогда это какое-то значение? Когда он входил в казино, сердце его билось сильнее, чем обычно.

В салуне, по левую от него сторону, сидели посетители за поздним ужином. Отдав свое пальто и шляпу гардеробщику, он вошел в зал для азартных игр через дверь справа от него. Игроки, все мужчины, сидели за двумя большими столами за рулеткой. Когда дверь за ним закрылась, в комнате воцарилась абсолютная тишина, нарушаемая только мерным жужжанием дисков, позвякиванием льдышек в стаканах с напитками и вежливыми приглушенными голосами крупье, называющих ставки. Говорят, их сюда привезли из самого Парижа.

Иван ходил вокруг столов, перебрасываясь несколькими словами с одним или двумя знакомыми посетителями. Он прошел в соседнюю комнату, где стояли столы для карточной игры в пирата и экарте. Здесь тоже сидели исключительно мужчины, а слуги в ливреях, приносящие им напитки, все были мужского пола. Он вернулся к столам с рулеткой и купил несколько фишек за дальним столом.

— А где хозяйка Ли Хиня? — небрежно спросил он у соседа.

— Вы по ней соскучились? Боюсь, что она сегодня уже не покажется. Она обычно делает лишь один выход, проходит по залу, приветствуя гостей, затем уходит к себе наверх.

Наверх. Сердце Ивана сжалось. Там находились жилые комнаты Ли Хиня.

— Она на самом деле такая красивая, как утверждают все эти мужчины?

— Да, — равнодушно ответил случайный сосед. — Она похожа на какое-то экзотическое животное — прекрасное, опасное, так как она недоступна. Мощная комбинация, не так ли? Это такая женщина, обладать которой можно только мечтать!

— Хотелось бы увидеть эту диву, — сказал Иван ироничным тоном. Но она так и не появилась снова, хотя он оставался в зале довольно долго и проиграл почти все имеющиеся с собой деньги.

— Добрый вечер, месье Кроули, — раздался мягкий голос Ли Хиня рядом с ним.

Иван почувствовал острый укол в груди. Повернувшись, он столкнулся с загадочным проникновенным взглядом владельца китайского казино.

— Добрый вечер, Ли.

— Ну, как, вам повезло сегодня?

— Не очень, — ответил Иван, изучая его спокойное, лишенное каких-либо эмоций лицо, пытаясь отыскать ключ к мучившей его загадке. Может, вот этот человек заменил его?

— Как поживает ваша семья? Надеюсь, хорошо?

— Да, спасибо, — заикаясь произнес Иван, вздрогнув от такого вопроса в лоб. Что он имел в виду? Может, он спрашивал о Клео. Ведь он никогда не встречался с Элизабет.

— В таком случае, вы не должны считать себя несчастным, месье. — Ли перешел к другому столу, кивнув кому-то в знак приветствия.

Иван вскоре ушел.

Но он не мог отделаться от мысли о женщине Ли Хиня. "Экзотическая красота недоступна". Такими словами и он мог бы описать Клео. Но только не его болотную Коко, несомненно! И все же один вопрос тревожил его. Он знал, что не сможет отказаться от поисков и вернуться к себе на Черный ручей, так и не повидав женщину Ли.

В следующую субботу, он, наняв экипаж, вновь поехал в казино Ли Хиня.

На этот раз воздух был насквозь пропитан влагой, предсказывающей скорый тропический ливень, а луна пряталась за темными облаками. Он приехал раньше обычного, но в игорных залах уже было полно народу, как и тогда, когда он на прошлой неделе посетил казино.

Он не спеша бродил по комнатам, но там не оказалось неуловимой хозяйки. Ставни на дверях, выходящих на галерею, были все закрыты на засов, а через башенки для вентиляции на крыше сюда проникал едва ощутимый бриз с озера. Иван был слишком взбудоражен, чтобы с интересом следить за игрой, и вскоре из-за сигарного плотного дыма, неподвижно висящего тучами в игорных залах, у него разболелась голова.

Он решил выйти в более прохладный холл, и там увидел, как кто-то спускался по лестнице. Он поднял глаза, и по всему его телу прокатилась теплая волна, вызвав у него головокружение. Он не верил своим глазам.

Потрясающе красивая молодая женщина спускалась по лестнице об руку с молодым человеком приблизительно ее возраста. На ней было платье, которое он видел только на китайских картинах, развешанных на стенах казино. Ее золотистого цвета руки были обнажены, а высокий воротничок подпирал ее стройную шею. Платье свободно спадало с ее плеч на небольшие груди, и оно было таким узким, что делало ее невероятно высокой и очень худенькой. На одном боку виднелся перехватывающий дыхание разрез, точно такой, как тот, на ее разорванном платье, в котором он ее впервые увидел. Его фасон шел вразрез с нынешней парижской модой, утверждавшей широкие, свободные юбки и большое, открывающее грудь декольте, с украшенными буфами рукавами. Но именно такое платье шло Клео. Да, это на самом деле была она, но Иван ее едва узнал. У него перехватило дыхание, и он вспомнил, что сделал с ним этот соблазнительный разрез, через который он когда-то увидел ее бронзового цвета бедро. Платье было сшито из китайского шелка, и не нуждалось ни в каких дополнительных украшениях, кроме легких узоров, вплетенных в его серебристо-зеленые складки. Цвет его был похож на цвет его тростника, принесшего ему такое богатство. Он точно знал, какой эффект это произведет на игроков в залах. Державший ее под руку молодой человек не спускал с нее восхищенного, ошеломленного ее красотой взгляда.

Он вспомнил, как на нее смотрел Ли Хинь в тот вечер, когда он впервые привез сюда Клео пообедать. В его глазах сквозило не только одобрение. Может, они оба обладали ею? Он не мог вынести внезапно охватившего его приступа бешенства. Бросившись вперед, к лестнице, он выкрикнул ее имя.

Тут же его за руки схватили два человека, которые возникли у него за спиной неизвестно откуда.

— Никто не имеет право к ней приближаться, месье, — прошептал один из них ему на ухо.

— Ну-ка, уберите прочь свои грязные лапы, вы, хулиганы! — заорал Иван, пытаясь вырваться.

Он не отрывал от нее глаз. Она побледнела, и даже на таком расстоянии было заметно, как она задрожала всем телом. Что это за молодой пижон рядом с ней, который держит ее под руку? Иван отчаянно пытался вырваться — в мыслях он был готов всех поубивать.

Увидев его, Клео была настолько поражена, что вся ее непрочная вера в чудовищные обвинения Ли Хиня в адрес Ивана тут же испарилась. Глядя на него, на его растрепавшиеся в схватке с охранниками волосы, на его искаженное гневом лицо, на его пылающие страстью к ней глаза, она поняла, что он негодует из-за того, что она не сумела спасти Орелию. Она вся дрожала и не могла вымолвить ни слова, не могла сделать ни шага вперед, а лишь крепче прижалась к руке своего молодого поклонника.

Иван был взбешен, не только из-за грубого обращения с собой, но скорее из-за разодетой Клео, единственной женщины в этом доме, в котором было полно мужчин. Теперь, когда он ее нашел, как ему хотелось грубо схватить ее, отшвырнуть от себя что было сил. Но он не мог этого сделать из-за висевших у него на руках двух охранников Ли Хиня, которые держали его мертвой хваткой.

Открылась одна из дверей, и из кабинета вышел Ли Хинь. Его восточное лицо, как обычно, было неподвижным, а глаза быстро оценили происходящее.

— Отведите его ко мне, — приказал он.

Ивана притащили в личный кабинет Ли и, к его удивлению, оставили там одного, предоставив ему возможность как следует обдумать те немыслимые оскорбления, которые он намеревался бросить в лицо этого китайца. Ему даже хотелось спровоцировать его на дуэль, чтобы расправиться с этим негодяем. Но разве можно вызывать на дуэль человека, который находится ниже его на социальной лестнице!

— Боже, я найду способ добраться до него! — цедил он сквозь зубы.

Дверь отворилась, и в комнату вошла Клео. Она была одна.

Несколько секунд они стояли друг против друга в напряженном молчании. Она сделала незаметное движение к нему, а он наконец дал волю своему гневу.

— Значит, этот китаец увез тебя?

— Месье Ли спас меня от полиции!

— Ты теперь его любовница, как утверждают люди?

Она вздрогнула:

— Нет!

Ивану до боли хотелось дотронуться до нее. Его влечение к ней было таким сильным, что он, чтобы перебороть его, вынул сигару, но руки его так дрожали от волнения, что он никак не мог ее зажечь.

— Конечно, он там оказался совершенно случайно! — сказал он, не скрывая иронии.

— Да, именно так! — В ее глазах появилось насмешливое выражение, точно такое, которое было у нее тогда, когда он впервые увидел ее в пироге. Такая насмешка не появлялась у нее в глазах с того времени, как они стали любовниками. — Да он оказался случайно рядом и, к тому же, предложил мне работу.

Он так сильно сжал рукой сигару, что она сломалась, и он в сердцах бросил ее на ковер. Он видел ее через красноватый туман.

— А этот молодой человек, который был с тобой, тоже входит в круг твоих рабочих обязанностей?

Она вся напряглась, глаза ее холодно блеснули.

— Я не позволила месье Ли вышвырнуть тебя отсюда только по одной причине, я хочу спросить, правда ли то, что он мне сказал. Ты похитил моего ребенка?

— Нашего ребенка, — сказал он мягким голосом.

Она бросила на него ненавистный, смешанный с сожалением взгляд.

— Так это правда или нет? Ты забрал у меня девочку? Где она сейчас? — Голос у нее сорвался, и в нем чувствовалась такая агонизирующая боль, что он сделал шаг к ней, протягивая руки. Но она, ударив его по ним, резко отпрянула и в бешенстве заорала:

— Отвечай! Где она?

— За ней хорошо присматривают, Клео. Обещаю тебе…

— Кто может за ней хорошо присматривать, если рядом с ней нет меня, ее матери? — взвизгнула Клео.

— Кто этот молодой человек, который был с тобой на лестнице? — спокойно спросил он ее. — Ты с ним спишь?

Она отрицательно покачала головой, слезы текли у нее по щекам. Она снова спросила:

— Где Орелия?

— Ты только что переспала с ним?

— Нет! Говорю тебе — нет! — закричала она. — Это мой преподаватель.

— Преподаватель? — повторил он, раскрыв от изумления рот. — О, черт подери…

— Если ты когда-то на самом деле любил меня, Иван, то скажи, где мой ребенок. Что ты с ней сделал? Я думала, что, может, Мейзи с Бертой ее продали. Или же твоя жена захотела навредить ей.

Лицо его помрачнело и напряглось, как всегда, когда она упоминала о его жене.

— Она ничего не знает о существовании Орелии.

Глаза Клео вспыхнули.

— В таком случае, может, она поможет мне?

Иван застонал. Охватившее ее неподдельное отчаяние не могло его не тронуть. Он не предусмотрел всех последствий принятого им решения, и постепенно его гнев уступал место вызывающему у него ужас осознанию того, какой переполох он вызвал, какой опасностью все это грозило его дочери.

— Клео, дорогая, нельзя любить тебя больше, чем я, и точно такие чувства я испытываю к нашей Орелии. Я сделал то, что считал самым лучшим для нее выходом. Орелия живет в добропорядочной католической семье, у нее есть кормилица. О ней там прекрасно заботятся. Они думают, что она сирота.

— Сирота? — в ужасе вопросила она.

— Клео, я говорю тебе, что за ней хорошо…

— Почему? — забарабанила она по нему кулаками. — Почему ты так со мной поступил? Почему ты совершил такой чудовищный поступок?

— Они уверены, что ее родители были белыми людьми, и он, и она.

Клео тупо уставилась на него.

— Ну разве ты не видишь? — умоляюще говорил он. — Это такой красивый ребенок. Она будет такой же милой, такой же соблазнительной, как и ее мать. Я не желаю, чтобы она росла в полусвете, а такое наверняка бы произошло, если бы она осталась с тобой. У нашей дочери должно быть все самое лучшее.

— Значит, ты решил, что будет для нее лучше, — медленно произнесла она, — даже не спросив моего мнения?

— Это было слишком опасно. Чем меньше людей знают о ее существовании, тем будет для нее безопаснее. Никто не должен ничего знать о ее истинном происхождении.

— Ты имеешь в виду ее мать. — Боль, пронзившая ее от этого оскорбления, была такой острой, что ей стало не по себе. — Ты меня презираешь, да? — прошептала Клео.

— Нет, Клео, нет!

— Все это время я считала, что ты меня любил, а ты в глубине души тайно презирал меня.

— Разве ты не понимаешь? Я никак, ничем не могу смыть с тебя печать полукровки, как бы сильно я тебя ни любил. Но кожа у нашей дочери такая же белая, как и у меня. Я намерен дать ей соответствующее воспитание и выделить ей такое приданое, которое позволит ей выйти замуж за представителя высших кругов общества. Разве тебе это не ясно?

— Но только с тобой, ты это имеешь в виду? — крикнула Клео. — И оставить меня, ее мать, в стороне! Какой ты глупец, Иван! Я думала, что ты другой, но ты точно такой же, как и все остальные белые люди, которые ничего не видят перед собой, кроме своей белой кожи! Народ моей матери куда выше вашей расы во всем, абсолютно во всем.

— Дорогая… — Он попытался обнять ее, но она резко его оттолкнула.

— Мой народ, — это добрый народ, которого принудили силой уйти на болота. Это сделали воинственные племена — первые белые, прибывшие на эти ручьи люди — кайюны, с которыми дурно обращались, умирали с голоду. Мой народ принял их в своих деревнях. Он давал им пищу, разрешал своим красивым девушкам, своим дочерям, выходить за них замуж. Даже моя бабушка, которая была принцессой, была отдана за француза. Вот какая у меня раса, а ты считаешь, что я неспособна как следует воспитать свою дочь? Этого я тебе никогда не прощу!

Он побледнел, но не сдавался.

— Не я придумал эти правила, Клео, и я никогда не утверждал, что они справедливы. Я просто хочу предоставить своей дочери шанс. Она будет иметь все то, чего я не могу тебе дать: счастливый брак, отличный дом, детей, которые смогут путешествовать по всему миру и иметь, и добиваться всего, чего пожелают. Разве ты не хочешь этого для Орелии? Я знаю, что тебе трудно. Я тоже скучаю по ней. Если ты любишь свою дочь, если ты лишена эгоизма, то поймешь, почему я так поступаю.

— Поймешь? — Она, взвизгнув, бросилась на него. — Ты ничего не понимаешь! Ты даже не представляешь, что ты со мной делаешь! Ведь она — плоть от моей плоти! Ты ничего не понимаешь! Какое же ты чудовище.

— Вернись ко мне, Клео, — умоляюще сказал он. — Мы будем вместе следить за ней на расстоянии.

Она, повысив голос, сказала:

— Ты утверждал, что купил Эстер для меня, но в полиции ты представил ее как беглую рабыню. Это она вынянчила меня, вернула мне здоровье после того, как Берта нанесла мне удар ножом!

— Она твоя, — хрипло пробормотал Иван. — Схватив листок бумаги со стола Ли, он, обмакнув перо в чернильницу, быстро набросал купчую. Потом отдал ее Клео. — Ты вернешься ко мне? Я все для тебя сделаю, дорогая…

Она засунула бумагу за лифчик. Взгляд в ее глазах вдруг охладил его.

— Ты говоришь о любви, — сказала она низким, едва сдерживаемым от гнева голосом: — Когда я любила тебя, то отдавала тебе себя бескорыстно, ни о чем не спрашивая. Я ничего от тебя не утаивала. Когда ты сказал, что будешь заботиться обо мне, мне казалось, что ты будешь отдавать мне всего себя целиком, без утайки, как и я. Но ты делал это лишь частично, разве это не так, Иван? И ты считаешь, что самое главное ты мне уже отдал. Но я получила не всего мужчину, а лишь его половину!

— Клео, я люблю тебя!

— Твоя любовь дала мне Орелию, и она для меня — все на этом свете. Но ты украл ее у меня!

— Клео, любовь моя, пожалуйста…

Неторопливо, но жестко она сказала:

— Я вернусь к тебе, Иван… только после того, как ты вернешь мне Орелию живой и здоровой. Если ты этого не сделаешь, то, может, я убью тебя, но никогда не буду с тобой.

— Привезти сюда Орелию? — спросил он язвительным тоном.

Не помня себя от гнева и горького разочарования, она набросилась на него, забарабанив своими крепко сжатыми кулаками по его груди, и он, не ожидая такого напористого нападения, шатаясь, попятился к двери и упал спиной на нее. Она открылась, и два охранника Ли снова схватили его за руки.

Ли стоял за ними.

— Вышвырните его отсюда вон, — тихо приказал он. — Ноги его больше в этом доме не будет.

Охранники поволокли Ивана по холлу к задней лестнице. Из столовой до него доносились негромкие разговоры, смех, чуть слышное позвякивание посуды. За закрытыми дверями в игровых залах с шумом вертелись диски рулеток.

— Клео, — тяжело выдохнул он, продолжая оказывать сопротивление, — Клео!

Она смотрела, как его тащат, откинув назад голову и расставив немного ноги, словно пыталась сохранить равновесие в пироге.

— Я найду ее! — закричала она ему вслед. — Ты не сможешь вечно прятать ее от меня!

Конец первой части

Продолжение — история о том, как повзрослевшая красавица Орелия, пытаясь разгадать тайну своего рождения, обретает возлюбленного.

Обе книги выходят одновременно.