Тоненький лучик проник сквозь щель в крышке и разбудил меня. Шум, этот вечный шум волн, то слабеющий, то нарастающий, усыпил меня. Тем временем рассвело. Я так замерзла и окоченела, что все тело болело. Но пошевелиться я не осмеливалась. Малейший шорох мог заставить тех двоих вскочить и открыть крышку кормового ящика. Что они сделают, обнаружив меня?
Видимо, они по очереди дежурили у руля. Похоже, бородатому тоже удалось вздремнуть. По крайней мере, я услышала, как он зевал и ворчал, словно спросонья. Он поинтересовался у лысого, какой ветер, и тот ответил, что ветер неплохой. Они шли при попутном ветре и держали курс на юго-запад. Возможно, у них была карта.
Я лежала в своем укрытии, словно пришпиленная к месту. Казалось, мое тело срослось с корпусом «Каракатицы» и я сама превратилась в гнутую серую доску. Вот, оказывается, каково быть лодкой! Каждый удар волны отдается пронзительной болью во всем теле. Ты мечтаешь лишь о том, чтобы потянуться, высвободиться из шпангоутов и избавиться от постоянной злобной качки. Вот каково быть лодкой. Никогда прежде я не задумывалась, как это, наверное, ужасно.
– Хочешь, теперь я сяду у руля? – предложил бородач.
– Нет, – ответил лысый.
Они замолчали. Немного погодя я услыхала, как бородатый вздохнул и проворчал, что вот так выходить в море, когда даже большие корабли уже встали на прикол, – значит бросать вызов судьбе.
– Прекрати ныть! – рявкнул лысый. – А разве на Волчьих островах нас судьба по головке гладила?
Бородач не ответил.
– Может, нам там везло? – не унимался лысый.
– Нет. Но мы хоть не ввязывались в безумные затеи.
– А разве то, как мы жили, не было безумием? Месяц за месяцем без всякого толку!
– Ну, поначалу-то всем нелегко…
– Поначалу? Да что ты такое городишь! Год эта волынка тянулась, а ты говоришь – начало!
Они продолжали переругиваться. Из их ссоры я поняла, что год, проведенный лысым и бородатым на Волчьих островах, был для них сплошной неудачей. На охоте им не везло. Вот лысый и решил: раз им не удалось подстрелить ни одного волка, надо поискать другую работенку. Надо, он считал, взять судьбу за горло. Поэтому он и раздобыл себе амулет с сельдяным королем.
Бородач проворчал, что судьбу так просто не переломить, она сильнее человека, волка и сельдяного короля, вместе взятых.
Лысый только хмыкнул в ответ. Спор прекратился, и несколько часов они плыли молча, хотя, видимо, дуться друг на дружку продолжали. А вот море и ветер на судьбу не жаловались. Ветер дул все сильнее и сильнее, а волны злились, становились яростнее и с громом и брызгами налетали на суденышко. У меня голова кружилась, оттого что мы то взлетали на волне, то ныряли вниз. Но те двое молча вели шлюпку вперед, словно соревновались, кто дольше выдержит и не пожалуется. Ох, ну и ветер!
В конце концов бородатый все-таки решил, что надо бы зарифить парус.
– Нет, – ответил лысый. Не станет он этого делать.
Бородатый настаивал: надо бы хоть немного парус убрать, глупо так гнать незнакомое судно.
Но лысый не соглашался. Довольно он потакал судьбе, которая вертела им и его жизнью как хотела. Больше он ничего не боится!
Бородатый попробовал все-таки ослабить парус, но тут лысый вмешался и велел ему прекратить. Снова началась перебранка. Бородач орал на лысого, что он их утопит, а лысый кричал, что дай бородачу волю, он бы убрал оба паруса и пустил их на волю волн. Ветер усиливался. Жутко было лежать в темноте и слушать весь этот рев: рычание людей, рычание ветра, рычание моря. Волны ударяли о борт, словно колотили по нему тысячью кулаков, требуя: «Впустите!»
Среди всего этого шума вдруг раздался треск, и что-то скатилось в воду. «Каракатица» накренилась так сильно, что я перевернулась и ударилась головой. Мужчины в отчаянии ругнулись, лысый крикнул бородатому, чтобы тот ослабил парус, и я услышала, как ткань хлопает на ветру. Гафель сломался, и парус упал в море. Бородач, видимо, кинулся за ним к борту. Лысый все кричал и кричал, а вода все прибывала и прибывала.
– Нас так совсем затопит! – орал лысый. – Живее выкидывай плавучий якорь!
Плавучий якорь – это такая штука, которую бросают в воду, чтобы замедлить ход лодки. Проще всего его сделать из ведра и длинной веревки. Управившись с парусом, бородатый стал искать ведро. Я была как на иголках, закусила губу и молила, чтобы он нашел его где-нибудь на носу, под другим сиденьем, но тут услыхала, что он просит лысого посторониться.
Внезапно в глаза мне ударил резкий свет, я заморгала от боли. А потом кто-то схватил меня за руку и вытянул на свет божий. Тело мое, пролежавшее долго скрюченным и без движения, казалось, было похоже на скомканную бумажку. Я вскрикнула, и мужчины тоже, а потом напустились на меня – какого черта я тут делаю. Стали сыпать всякими проклятиями, грозя выбросить меня за борт. Но в этот миг подоспел новый ледяной душ, и они смекнули, что лучше им заняться шлюпкой, которая как раз ткнулась носом в волны.
Ведра они не нашли, так что бородатый вытряс все содержимое из какого-то мешка, привязал к нему канат и выбросил за борт.
«Каракатица» сразу замедлила ход, словно большой сильный наездник натянул поводья, чтобы ее успокоить. Ветер продолжал с ревом бить в лицо, волны по-прежнему бесновались, но уже не могли справиться с нами. Мы промокли до нитки. Я продрогла так, что, казалось, даже воздух замерз в легких. Я еще не привыкла к свету и к тому, что снова могу двигаться. Что же теперь со мной будет?
Лысый крепко держал румпель и не сводил с меня колючий и недобрый взгляд. Я сидела сжавшись на дне шлюпки, которая неслась вперед по свинцовому пенистому морю. Бородач убрал спасенный парус. И принялся вычерпывать воду, то и дело поглядывая на меня, но не так злобно, как лысый.
– Это ты вчера вечером стояла и разговаривала со стариком из конторы, – вспомнил он.
Я не ответила – меня била дрожь. Я старалась не смотреть в эти злые глаза.
– Когда же ты пробралась на борт? – спросил лысый.
– Пока вы… пока вы его связывали, – прошептала я. – Того старика.
Лысый ненадолго задумался.
– Ты хоть знаешь, куда мы плывем?
Я кивнула.
– В Портбург. Я слышала, как вы разговаривали об этом на улице.
Глаза его сузились.
– А тебе-то туда зачем? Что такой соплячке делать в Портбурге?
– Белоголовый забрал мою с-сестренку, – сказала я, заикаясь. – Хочу ее спасти.
Они переглянулись, помолчали, а затем расхохотались. Но не так, как смеются, услышав что-нибудь веселое. Нет, это был фыркающий, хриплый смех, словно они услыхали какую-то нелепицу.
Шторм закончился так же внезапно, как и начался. Теперь вокруг была серая морская гладь. Лысый втянул на борт плавучий якорь, и мы поплыли, подняв лишь маленький треугольный парус. Нас изрядно потрепало во время шторма, и было неизвестно, где мы находились. Нам попадались острова и шхеры, иногда сразу несколько в ряд – словно жемчужины на нитке. Но все они были пустынные – только лед и снег.
Лысый, успев кое-что обдумать, немного взбодрился. Еще бы: лучший подарок Белоголовому и представить трудно – новенькая девчонка для его шахты! Это наверняка обеспечит им теплый прием на «Снежном вороне».
– Нам бы только добраться до места, пока у нас пресная вода не кончится, – пробормотал бородатый, рассматривая карту.
Мимо нас проплывали огромные льдины и айсберги. Иногда они ударяли о борт с такой силой, что я пугалась: вот сейчас они нас потопят. Но всякий раз мы оставались невредимы, и «Каракатица» осторожно продолжала свое плавание.
Вдруг бородач закричал:
– Я что-то вижу!
– Что? – завертел головой лысый.
Бородач продолжал всматриваться в даль.
– Пропало.
– А что было-то?
– Вроде как тюлень, – отвечал бородатый, все еще не отводя взгляда от того места, где он что-то заметил. Потом он встал:
– Вон он! Снова.
Теперь и лысый вытянул шею, а когда мы подплыли ближе, то все трое это увидели. Лысый пробормотал ругательство, похоже, что со страху. В волнах качалось какое-то живое существо, оно плакало и в отчаянии махало руками. Кожа у него была розовая. Если бы мы не были в море, я решила бы, что это голый младенец.