Как мы сумели заново наполнить корзину Мики, я до сих пор не понимаю. Мики призналась, что старшие уже не раз воровали у нее уголь. Я вспомнила, как обычно начинала рассказ, когда мы с Мики лежали вместе на нашей раздвижной кровати: есть человек, который использует детей как скот. Но я не знала тогда, что шахта Белоголового на самом деле превращает детей в скотов. Да, это правда. Мы были не детьми, мы превращались в животных на трех ногах, животных, которые ели из мисок, животных, которые помогали только самим себе и никому другому.

Когда мы наконец закончили, я так устала, что, казалось, руки вот-вот отвалятся. Они отяжелели, и я тащила их за собой всю обратную дорогу до подъемника. Голова раскалывалась от темноты – уж лучше бы я ослепла! Под землей не слышно было больше стука. Мы остались последними.

Я потянула веревку и, когда деревянная клеть со скрипом спустилась, подсадила Мики внутрь.

– Отправляйся наверх, – велела я. – Встретимся, когда я закончу сортировку.

Мики кивнула и испуганно на меня посмотрела.

– Со мной все нормально, – заверила я сестру и постаралась улыбнуться, чтобы она не догадалась, как я боялась предстоящей встречи с капитаном.

Подъемник снова пришел в движение. Мики прижала лицо к прутьям и смотрела на меня; еще миг – и мы потеряли друг друга в темноте.

Когда Мики поднялась наверх, клеть вновь опустилась. Теперь была моя очередь. Жмурясь от приближавшегося света, я вдыхала в себя свежий воздух. Казалось, что жизнь снова вливается в легкие. Головная боль отпустила, глаза по мере подъема открывались все шире.

Когда я оказалась наверху, дети уже ушли в сопровождении Задиры и второго пирата. Меня поджидали Голубка и пират с золотыми зубами.

Голубка подвела меня к куче собранного за день угля.

– Когда найдешь самый твердый кусок, отнесешь Белоголовому, а уже потом поешь и ляжешь спать, – распорядилась она.

– А как узнать, какой самый твердый?

– Берешь два куска и ударяешь ими друг о друга; тот, на котором отметина будет глубже – откладывай в сторону. А оставшимся ударяешь о новый кусок и снова отбрасываешь тот, в котором отметина глубже, – так, пока всю кучу не переберешь.

Она уселась за свой стол, уже накрытый к ужину. Еду, как я догадалась, ей приносили с «Ворона» – копченую тюленину с кашей и красное яблоко на блюдце.

Я оглядела огромную кучу угля передо мной. Ну, не безумие ли? Мы целый день без отдыха стучали кирками, подняли из шахты гору руды – а Белоголовому, выходит, нужен один-единственный уголек! Самый твердый. На что он ему? Этак я за всю жизнь не справлюсь. Так и буду сидеть час за часом, колотя одним куском о другой.

Это было трудное задание. В комнате горела лишь пара фонарей, мне приходилось прищуриваться, чтобы сравнить отметины. Иногда я начинала заново: голова уставала, и мне все чаще казалось, что я перепутала и отложила в сторону уголь, который на самом деле был крепче.

Я стерла в кровь ладони, а руки дрожали от напряжения. Наконец у меня остался последний кусок. Самый твердый.

– Я закончила, – сказала я.

Голубка поднялась, отпила глоток из кружки и надела на плечо ружье. Она велела пирату с золотыми зубами долить керосин во все фонари и, указав на гору угля, приказала:

– Убери это все, а потом можешь возвращаться к Брагдеру.

Пират подкатил двухколесную тачку, в которой лежала черная лопата. Пока мы с Голубкой шли к воротам, я слышала, как он сгребал уголь, который дети с таким трудом собрали за день и который теперь выбрасывали за ненадобностью на снег.

Мы шагали бок о бок в черных вечерних сумерках. Мое дыхание превращалось на морозе в серебристый пар. На небе колыхались зеленые волны света, они становились то белыми и синими, то снова зелеными. Северное сияние – свет середины зимы, я видела его много раз, и всегда оно казалось мне прекрасным. Но сейчас я не замечала его красоты. Меня ждала встреча с Белоголовым.

А что если кусок угля, который я несу, окажется не самым твердым? Что если я ошиблась и Белоголовый это заметит? Как он поступит? И зачем ему этот самый твердый уголь?

Мы остановились у дома, в окнах которого горел свет. Я вопросительно посмотрела на Голубку, она кивком указала мне на дверь.

– Давай!

Я осторожно постучала. Странно, что этот стук мог кто-то услышать, но дверь распахнулась, и на пороге появился капитан Белоголовый. Он казался одновременно и молодым, и старым. Старик и юноша в одном теле. Глаза – прозрачные, как вода, но зрачки острые, как иголки. Мне даже показалось, что они пронзают мою кожу, что этот человек видит меня насквозь, видит страх, который прятался в груди и теперь разрастался там внутри, холодный и влажный.

Белоголовый был без шапки, волосы, точно такие же, как у Голубки, были стянуты в узел.

– Новенькая? – спросил он.

Я не знала, должна ли отвечать. Был ли этот вопрос обращен ко мне? Я просто кивнула.

Белоголовый осмотрел меня. Невозможно было понять, что выражал его взгляд. Может быть, просто равнодушие.

– Принесла? – спросил он.

Я снова кивнула и протянула ему уголь.

– Спасибо, – сказал он так просто, словно мы были приятели, сидевшие за одним столом, и я передала ему масленку.

– Тогда на сегодня мы закончили, – сказала Голубка и легонько подтолкнула меня.

Не знаю, откуда я в этот миг набралась храбрости. Видимо, решила: раз уж моя жизнь отныне будет занята только добыванием угля для Белоголового, я должна выяснить, для чего он ему. Даже если он разозлится и велит меня убить – какая разница!

– Зачем тебе самый крепкий уголь?

Голубка замерла на месте, она не верила своим ушам: ребенок из шахты осмелился задать вопрос Белоголовому!

Но капитан посмотрел на меня с интересом. Какое-то время он молчал, а потом спросил:

– Это правда – то, что рассказал Брагдер? Что ты сама меня искала? Что пришла на остров по своей воле?

– Да, – ответила я, хотя это и было не совсем правдой. Из его слов получалось, будто я сюда как-то особенно стремилась. Что это к нему я шла, а не за моей сестренкой.

Белоголовый снова посмотрел на меня, а потом перевел взгляд на Голубку и сказал:

– Пусть девочка зайдет на минутку. Подожди здесь.

Он сделал шаг в сторону и показал рукой, что я могу войти.

На самом деле мне вовсе не хотелось идти к нему. Но выбора не было, раз сам Белоголовый решил пригласить меня в гости. Дрожа от страха, я переступила порог, а Голубка, как ей было велено, осталась ждать, прислонившись к стене дома.

Когда я вошла, у меня глаза разбежались. Никогда прежде не видела я такой комнаты! Здесь горело несколько ламп, свет был яркий, теплый и уютный. Повсюду – вверху и внизу, на полках и на столе – лежали бумаги с рисунками, кажется, чертежами, и везде были какие-то механические детали, винты, пружины, всякие штуки из железа и латуни, чернильница с засохшими гусиными перьями. Но это было не все. Посреди комнаты стоял аппарат, который и правда был похож на большой нактоуз. У него была длинная деревянная рукоятка с двумя оглоблями на конце, в которые был впряжен волк. Настоящая белая волчица, но только очень изможденная и явно голодная. На глазах у нее были шоры, а сквозь тусклый мех, содранный в нескольких местах, проглядывали раны. Зверь стоял не двигаясь и не издавал ни звука. Можно было принять ее за чучело, если бы бока не подрагивали от дыхания.

Белоголовый закрыл дверь. Мы остались одни. Он, я и волчица.