В ту ночь я лежала на койке и плакала. Настанет утро, и пираты убьют Фредерика. Мой дорогой прекрасный Фредерик, ну почему он сказал «нет»?

Хотя это и так было понятно: Фредерик знал, что не годится в пираты и никогда не сможет быть одним человеком в душе и другим в жизни. Все эти годы он пытался уплыть от воспоминаний о младшей сестре и не сумел.

Но я плакала не только из-за Фредерика. Из-за Мики тоже. Белоголовый распорядился, чтобы я больше не работала в шахте. Значит, моя сестренка снова останется там одна. Это ее доконает. Дети в шахте долго не живут. Особенно те, у кого воруют то гороховую похлебку, то добытый уголь. Нет, Мики быстро иссохнет и согнется, прямо у меня на глазах, а я ничем не смогу ей помочь.

Вокруг меня спали другие дети. Дыхание их было тяжелым, некоторые кашляли. Вдруг кто-то заговорил со мной в темноте:

– Постарайся уснуть.

Это была Голубка. Я ее не видела, но голос узнала.

Я не ответила, просто продолжала плакать. Но я услышала, что она встала. Голубка зажгла фонарь и подошла к моей кровати.

– Лучше поспи, – прошептала она. – Ты никому не поможешь, если будешь лежать и плакать.

– Не могу я спать, – всхлипнула я. – Мне так горько.

– Это пройдет, – сказала Голубка.

– Нет, это никогда не пройдет! Моего друга убьют на рассвете, а моя сестренка… Ох! Она умрет в шахте.

Голубка вздохнула. На ее лицо падали черные тени, и оно стало похоже на морду угря: жесткое, с застывшим взглядом.

– Ты тоже считаешь, что это я? Та, кто найдет Правильный уголь.

– Я не верю, что он вообще существует где-нибудь, кроме мечтаний Белоголового, – отвечала Голубка. – Он может пичкать свою машину углем хоть до самой смерти, но получать будет лишь пепел.

Она подняла фонарь.

– Если ты не будешь работать в шахте и станешь лучше питаться, то выживешь, – сказала она. – Иногда надо помогать только самой себе.

Я покачала головой.

– Я не смогу жить, если стану помогать лишь себе одной.

– Сможешь, – возразила Голубка и посмотрела мне в глаза. – Человек может везде выжить. Всегда найдется способ.

Она помолчала, словно погрузилась в тяжелые мысли. Потом сняла связку ключей с пояса и расстегнула железное кольцо у меня на ноге.

– Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Мы вышли в ночь на трескучий мороз. Голубка несла ружье на плече и фонарь в руке. Мы остановились у дома с темными окнами, где Белоголовый держал свой аппарат. Голубка открыла дверь и кивнула в сторону маленького дома, который был рядом с большим.

– Там он спит, – сказала она тихо. – Но не бойся, не проснется. Опыты с аппаратом отбирают все его силы.

Мы вошли. Голубка при помощи своего фонаря зажгла везде свет. Большая белая волчица была по-прежнему привязана у аппарата, но, похоже, наш приход ее не испугал.

Голубка подошла к ней, погладила по голове, а волчица не укусила ее, а стала лизать пальцы. Голубка сняла шоры. Ох, какие у волчицы были большие красивые серые глаза и как спокойно они смотрели! Потом Голубка совсем отвязала ее.

Зверь сделал несколько шагов, потянулся, отряхнулся, а потом ткнулся головой Голубке в бедро.

Та погладила волчицу и достала птичью кость из кармана куртки; зверь проглотил ее в мгновение ока. Сильные челюсти легко с этим справились.

Голубка посмотрела на меня. Я стояла, онемев от удивления.

– Эту волчицу Белоголовый купил давным-давно на Волчьих островах, – сказала она. – Я стала приходить к ней по ночам, еще когда она была маленькой. Но Белоголовый об этом не знает.

Я видела, что зверю нравилось стоять рядом с Голубкой, казалось, он так и заснет, прижавшись к Голубке головой. Но немного погодя волчица встряхнулась и обошла несколько раз комнату, обнюхивая предметы. Пепел попал ей в нос, и она чихнула.

Когда волчица подошла ко мне, я в испуге попятилась. Я еще помнила тот день, когда встретилась с белым волком глаза в глаза у хижины Нанни, помнила, как он показал мне зубы и ощетинился.

– Просто стой спокойно, – посоветовала Голубка.

Я медленно протянула руку. Мех был густой и немного грязный. Волчица позволила себя погладить, а потом вернулась к Голубке. Та обняла ее за шею, словно лучшего друга, и подняла на меня взгляд, глаза ее сверкали.

– Знаешь, я тоже должна была работать в шахте, – сказала Голубка.

– Правда?

Она кивнула.

– Меня украли пираты. Я тогда была еще маленькой девочкой.

– А я думала, ты его дочка.

Она покачала головой.

– Нет. Или да, я ей стала. Но сначала у меня были другие родители.

Она дала волчице еще кусок мяса. Пока та жевала, Голубка рассказала мне, как стала дочерью Белоголового.

Так вот, когда она была маленькой, то всего боялась: пауков, темноты, незнакомых людей. Всякий раз, когда ей надо было забраться в отцовскую лодку, ему приходилось привязывать судно двойными канатами, иначе девочка опасалась, что упадет в воду. А когда она мыла полы, помогая маме, то страшилась обжечь ноги горячей водой. Да, ее пугало все на свете.

Но больше всего она испугалась, когда на нее напали пираты. Они швырнули ее в трюм «Ворона», где она всю ночь кричала от страха. Утром пираты спустились, чтобы дать ей хлеба и воды, и заметили, что волосы девочки побелели от пережитого ужаса. Но когда Белоголовый увидел ее длинные белые волосы, они ему очень понравились. Он заявил, что они с ней похожи – прямо как брат с сестрой.

А потом решил, что она станет его дочерью. Ей не надо будет ползать на карачках, рубить уголь и таскать корзины, не надо будет есть червивый горох и черствый хлеб. Зато она сама станет стеречь тех, кто работает в шахте.

Голубка посмотрела на меня. Погладила волчицу по голове и несколько раз сглотнула.

– Я согласилась стать его дочерью. Сделала это из страха. Я боялась непосильного труда, боялась сломаться там, внизу, умереть, сгинуть навсегда.

Три дня и три ночи на «Снежном вороне» пировали, празднуя ее согласие. Девочку кормили и поили всякой вкусной едой, качали, подбрасывая в воздух с криками ура. Белоголовый назвал ее Голубкой. Он радовался: теперь у него был «Ворон», который приносил ему детей, и Голубка, которая за ними приглядывала.

Так проходили дни, месяцы, годы. Голубка выполняла свои обязанности, и Белоголовый был ею доволен. Она не пыталась убежать: куда идти такой, как она? Той, которая купила свободу, продав собственную душу.

Она снова посмотрела на меня.

– Ты думаешь, что невозможно жить с этим на совести? И заботиться только о себе? – спросила она. – Видишь, у меня получилось. В те ночи, когда боль становится нестерпимой, я прихожу сюда. Отпускаю волчицу с привязи, чтобы она немного побегала, снимаю с нее шоры, чтобы она не ослепла. Волку все равно, продал ты свою душу или нет. Она меня любит. А я люблю ее. И это дает мне силы жить.

Голубка отпустила волчицу, подошла ко мне, крепко стиснула мои плечи.

– Ты можешь стать такой, как я, – сказала она. – У тебя будет хорошая еда и одежда. А если захочешь, сможешь приходить со мной сюда по ночам, когда будет бессонница. Иногда я даже чувствую себя здесь счастливой.

Я посмотрела на нее, в ее глаза, похожие на разбавленное молоко.

– Я не верю в это.

Голубка отпустила меня и села на табурет.

– Ты что, предпочитаешь лежать в кровати и плакать?

– Нет. Я хочу спасти моего друга и мою сестру. И всех детей, хоть они мне и не больно нравятся. Это не их вина, что они ведут себя как звери.

Она вздохнула.

– Ничего у тебя не получится, разве ты этого не понимаешь?

– Нет, я спасу их! Дай мне ружье!

Голубка рассмеялась пустым затравленным смехом.

– Я не могу этого сделать. Ну, идем назад.

– Нет! – Я встала у двери, загораживая ей путь. Она рассердилась и сказала громче:

– Не надо было приводить тебя сюда! Я надеялась, что ты поймешь.

– Никогда я не пойму, как можно держать детей пленниками, зная, что это неправильно.

– Я сделала свой выбор!

– Ты можешь изменить его!

– Нет. Слишком поздно. Ведь я согласилась стать дочерью Белоголового.

– Ты же ею на самом деле никогда не была! Ты не такая, как он. Родство – оно не в цвете волос.

Голубка заплакала и опустилась на пол. Она перебирала свои волосы, которые поблекли и побелели от страха, а потом посмотрела на меня.

– У тебя красивые волосы, – проговорила она. – Черные как уголь.

– То, что связано с углем, не может быть красивым, – ответила я. – Пожалуйста, помоги мне.

Она улыбнулась, продолжая гладить свои волосы.

– Мои тоже были красивые. Хоть в это и трудно теперь поверить. Но они не были черными.

– Они были каштановые?

– Нет, рыжие. Густые и блестящие, словно золото.

Я внимательно посмотрела на нее и вдруг вспомнила:

– Я знаю одного человека, у которого волосы точь-в-точь как у тебя.