В тот же день, позднее, я медленно поднимаюсь по ступеням лестницы частного клуба, членом которого состоит Эмма. Сегодня один из тех летних дней в Лондоне, когда испепеляющая жара обрушивается с неба, а затем отражается от мостовой, так что ты чувствуешь ее в полную силу где-то на уровне пупка. Моя одежда прилипла к телу, и какая-то часть меня желает, чтобы я осталась дома, невзирая на то, что мы собираемся отпраздновать очередное повышение в должности Эммы. Я поднимаюсь пролет за пролетом, и мне становится все жарче и жарче, до тех пор, пока я, наконец, не добираюсь до верхнего этажа здания. Я прислоняюсь к деревянным панелям, чтобы перевести дух и в надежде, что они охладят меня, но вместо этого они оказываются теплыми и липкими и оставляют коричневые следы на моей белой рубашке.

С тоской я думаю о чайном платье Изобэль и представляю себе легкие волны ее юбки, охлаждающие меня своей невесомостью. Мне вдруг приходит в голову, что вот уже почти год, как я не покупала себе никакой одежды. У домработницы Изобэль ушел целый день на то, чтобы рассортировать ее летние и зимние наряды. А в моей жизни нет никаких сезонных различий. Я ношу одни и те же джинсы, те, в которых я была здесь в последний раз, десять месяцев назад.

Я ощущаю себя настолько измученной, что чувствую повторение одного и того же с тех пор, когда дети были младенцами — когда, идя по улице, я вдруг ощущала внезапный толчок, будто кто-то пытался разбудить меня. Я бодрствую или сплю? В этом вопросе нет никакого философского аспекта; это чисто физическое ощущение, результат почти двухлетнего периода без полноценного ночного сна. Я утешала себя мыслью, что никто еще не умирал от недостатка сна, хотя, несомненно, он отзывается неадекватным поведением. Я говорю все это, чтобы пролить свет на то, что случилось позднее. С самого начала все носило фантастический характер. Это не оправдание, а лишь частичное разъяснение.

Том вызвался посидеть с детьми. Он чувствовал свою вину из-за того, что забыл сообщить мне о своем отъезде в Мияан и последующем недельном отсутствии. Но его предложение вступало в силу лишь в том случае, если дети улягутся раньше, чем я покину дом, поскольку ему нужно было сделать еще кое-какую работу перед поездкой. Поэтому после римского праздника и до ухода излома я, хочу заметить, успела сделать следующее: я одновременно готовила спагетти-болоньезе на полдник и обрабатывала полученную Фредом рану — Джо случайно ударил его во время игры в футбол. Джо уговорил Фреда быть Йенсом Леманном. Однако Фред не сдвинулся с места, когда Джо забивал гол, а поскольку на Джо были футбольные бутсы, то дело дошло до крови. Кровавые раны всегда были источником сильного притяжения, даже для Сэма, который и в девять лет все еще не пресытился драматическими подробностями серьезной травмы.

— Кровь есть? — всегда с надеждой спрашивал кто-нибудь из них, и я чувствовала их взволнованную дрожь, смесь восторга и страха, если ответ был утвердительным. Думаю, кровь должна доказать детям, что они существуют отдельно от родителей. Символ того, что однажды жизненные невзгоды придется переносить одному.

Затем я, одновременно закладывав груз белья в стирку, проверяла орфографию Сэма; звонила другой мамаше, чтобы подтвердить присутствие Джо на предстоящем праздновании дня рождения ее отпрыска, а также починила полку и высушила утюгом влажные джинсы, которые на мне сейчас и надеты, — все это отвечая на вопросы Джо о сперме. Его одержимость «Звуками музыки» прошла, и теперь он увлекся программами о живой природе Дэвида Эттенборо.

— Мам, сперматозоиды большие? — спросил он.

— Крошечные, — ответила я.

— Даже у кита?

— Да. — Я надеялась, что если не втянусь в разговор, он выберет другой момент, чтобы продолжить эту дискуссию. — Не важно, какого ты размера, сперматозоиды все равно крохотные.

— А можно мне завести их немножко, как домашних животных?

— Видишь ли, они погибают, как только покидают свой дом. — Я знаю, что эта выдумка позднее посеет семена путаницы, но сейчас у меня просто нет времени. Предполагалось, что менее чем через час я должна встретиться с Эммой и Кэти.

— Можешь попросить у папы нескольких, — услужливо подсказывает Сэм. — Он их производит.

Джо подозрительно смотрит на него. Сэм живет на светлой стороне жизни, а у Джо всегда вопросы.

Это был бы удачный момент, чтобы начать элементарно-познавательную беседу о птичках и пчелках, только времени у меня на это не было. Я представила себе, как шестнадцатилетний Джо занимается сексом со своей девушкой и делает ей ребенка, а потом винит меня, потому что я сказала ему, что сперматозоиды не смогут выжить во внешнем мире. Для собственного успокоения я говорю себе, что еще задолго до этого у нас случится не одна беседа на эту тему.

— Я накоплю своих карманных денег и куплю их немного, — заявляет Джо.

— Может быть, лучше золотых рыбок? — предлагаю я. — Они намного интересней. Почему бы вам обоим не поиграть в «Топ-трампс»?

Это было не то, что я называю «положительная ситуация для бэбиситтинга», которая подарила бы мне вечер, свободный от купания детей и рассказов на ночь — процесса, который занимает обычно более полутора часов, даже если сокращать все этапы. Напротив, это был тот тип бэбиситтинга, в результате которого ты чувствуешь себя совершенно измотанной к тому моменту, когда уходишь из дома. Когда я читала книгу для Джо, то чувствовала, как мои глаза слипаются, и была уже половина девятого, когда Том разбудил меня.

— Я уложу Фреда, — сказал он. — Поторопись, ты еще успеешь.

Я выскочила за дверь, бормоча благодарности, однако в действительности я злилась на него: можно было по пальцам одной руки пересчитать количество раз, когда он сидел с детьми вместо меня в этом году, в то время как я потеряла счет, сколько раз одна укладывала детей спать. И никаких аплодисментов! А ведь я знаю, что он будет считать, что заработал очки за сидение с детьми сегодня. Что же это такое, если даже самые услужливые мужчины стремятся подсчитать количество всех своих домашних усилий? Каждый малейший вклад методично протоколируется — от купания ребенка или приготовления завтрака до разгрузки посудомоечной машины. Они хотят и ожидают благодарности и аплодисментов. Я знаю — придя домой, я найду детритус от полдника все еще на столе, и ожидается, что я буду улаживать дела с Фредом, когда он проснется, что происходит почти каждую ночь.

Поэтому хотя мысль о вечере, проведенном вместе с моими подругами, обычно наполняет меня скрытым энтузиазмом девочки-подростка, впервые отправившейся на встречу с новым бойфрендом, сегодня я не хотела бы ничего другого, как провести вечер, сидя перед телевизором в компании с бутылкой вина.

Однако когда Эмма и Кэти начинают подавать мне знаки из другого конца комнаты, мое душевное состояние несколько улучшается. Прошло почти два месяца с тех пор, как мы виделись в последний раз, а моя ночная вылазка с Эммой была незабываемой из-за целого ряда ужасных причин. К счастью, это не повлекло за собой много светских разговоров. Я находилась в депрессии, решив избегать контактов с Робертом Басом. В конечном счете, я вынырну с возрожденной энергией, но в данный момент в моей жизни образовался вакуум.

— Вот — за мировое господство! — провозглашает Эмма, вручая мне бокал шампанского, когда я сажусь напротив нее. — Теперь в моем ведении Европа, Северная Африка и Ближний Восток.

Я жадно глотаю шампанское, будто это вода, и предлагаю тост за ее успехи. Способность Эммы предвидеть нужные шаги всегда впечатляла и удивляла меня. Она завоевывает новые территории, как колониальная сверхдержава, в то время как я чувствую себя втянутой в постоянную борьбу за контроль над крохотной частью района под моим командованием. Даже горка белья постоянно норовит взбунтоваться.

— Полагаю, что это немного похоже на то, как иметь троих детей, — говорю я. — Старший относительно спокоен, но склонен к дискуссиям по поводу денег; средний всегда чувствует себя обделенным, а младший упрям и капризен. — Я откидываюсь на спинку бархатного дивана, удовлетворенная своим географическим релятивизмом. — Я все еще читаю газеты, знаете ли.

Тут звонит телефон. Даже не глядя на номер, я знаю, что это Том. Если бы я была регионом, то была бы Центральной Африкой, думаю я про себя, неконтролируемой, идущей курсом к гражданской войне и управляемой мелкими диктаторами.

— Люси, я не могу найти подгузников, — говорит он. — А если на Фреда не надеть на ночь подгузник, он будет писать где угодно.

— Думаю, они у нас закончились. Я достану несколько по дороге домой. Тебе придется соорудить замену, — отвечаю я, держа телефон возле уха.

— Что именно ты предлагаешь? — подозрительно спрашивает он.

— Ну, ты можешь использовать маленькое вафельное полотенце или салфетку, а сверху надеть на него пару больших трусов. Тем самым ты подаришь себе пару часов, по меньшей мере, — объясняю я.

— Ты что, и раньше так делала, да? — В его голосе раздражение.

Телефон замолкает.

— Не могу себе представить ситуацию, в которой ты не нашлась бы что ответить, — поражается Эмма. — В импровизации ты неподражаема. Это действительно надо уметь!

— Это приходит со временем, — отвечаю я. — Три маленьких соломенных снопа и легко воспламеняющийся супруг держат в постоянной готовности твоего внутреннего пожарного.

— Не могу представить себе, что я когда-нибудь буду иметь троих детей и буду в состоянии обмениваться впечатлениями, — говорит Эмма без тени сожаления. — По иронии, несмотря на то что впервые за много лет я имела постоянного бойфренда, я дальше, чем когда бы то ни было, от вопроса о детях. Гай наверняка не захотел бы больше иметь детей. — Она похлопывает по своей огромной черной «Хлоэ», с которой мы совершали свой ночной налет, тем жестом, каким обычно беременная женщина похлопывает себя по животу. Сумка чем-то набита. Я задаюсь вопросом, что там, — учитывая ее содержимое в тот последний раз, когда мы были с ней вместе.

— Точно так же еще и потому, что он имеет постоянную жену, — говорю я, замечая, что при упоминании о Гае она использует прошедшее время, а не настоящее.

— И я никогда больше не буду иметь детей, если моя нынешняя ситуация не изменится, — вступает Кэти. — Думаю, что в итоге Пит стал бы лучшим отцом, но это не было бы благоприятным началом для семейной жизни.

— Но разве ты не могла бы выбрать одного из двух? — спрашиваю я.

— Или иметь ребенка от одного, а потом от другого? — спрашивает Эмма.

— Тогда у меня было бы трое детей от трех разных отцов, — отвечает Кэти. — Это какой-то трейлер с мусором! Так или иначе, это не вариант. Думаю, дело в том, что мне приходится встречаться либо с ними обоими, либо ни с кем, хотя мы никогда глубоко не анализировали эту ситуацию. На самом деле вместе они представляют собой совершенного мужчину.

— Так что же тогда тебя не устраивает? — спрашиваю я.

— Футбол, кино, рестораны, куда поехать на отдых, книги, которые мы читаем, — все, о чем принято говорить, — продолжает она. — За исключением этой странности, все совершенно нормально. Просто я нахожу это немного утомительным. Очень здорово иметь так много секса и быть любимой двумя мужчинами, но это слегка чересчур, как, например, переесть шоколада. Слишком много хорошего.

— Итак, когда Бен проводит уик-энд со своим отцом, а ты с ними обоими, то как ты решаешь, в чьей постели будешь спать? — спрашиваю я.

— Мы все спим в одной постели, — отвечает она.

— Очень удобно, — замечает Эмма.

— В действительности в данный момент слегка жарковато, — добавляет Кэти.

— А в какой момент другой понимает, что может к вам присоединиться? — спрашиваю я, мысленно представляя систему колокольчиков, которую можно еще иногда встретить в некоторых сельских домах. Самое замечательное во времяпровождении с Кэти и Эммой — то, что их ситуации всегда более забавные, чем моя собственная.

— Ладно, это именно та часть отношений, которая изменилась, — говорит Кэти. Я поражаюсь: двое мужчин слились? — Не вдаваясь в мелкие подробности, это все происходит в одно время.

— Значит, есть элемент гомосексуализма! — ликует Эмма. Это, как она полагает, подтверждает ее оригинальную теорию.

— Не думаю, что все так просто, — говорит Кэти. — Мне кажется, каждому из них нравится смотреть, как другой занимается сексом с той же самой женщиной. И еще здесь есть элемент соперничества.

— С мужчинами всегда так, — замечает Эмма.

— Боже, мне придется все рассказать Тому! — вздыхаю я.

— Я хочу заново открыть радости тривиального секса, — заявляет Кэти.

— О чем ты? — Я представляю сценарий, включающий мороженое и лужайку, — но отнюдь не перспективу увеличения горы грязного белья и усугубления моих мытарств со стиркой.

— Я имею в виду обычный, заурядный секс, — объясняет она. — У нас, кажется, никогда не бывает возможности «упасть на диван перед телевизором с какой-нибудь готовой едой».

— Тебе еще предстоят годы такой жизни, — устало обнадеживаю я.

— И тут не так много дружеских отношений. Твой брат говорит, что лояльность и нежный преданный характер — важные черты в мужчине, и что в двадцать лет мы имеем обыкновение отвергать мужчин, которые их проявляют. Потом, когда нам уже тридцать, те мужчины оказываются заняты, и нам остаются остальные — как раз в тот момент, когда наши приоритеты в корне изменились.

— А себя он включил в число этих остальных? — интересуюсь я.

— О да, — отвечает она. — Он описывает самого себя как классический случай фобии — боязнь ответственности и неспособность поддерживать отношения ни с одной женщиной более двух лет.

— О! Значит, ты с ним виделась? — вопрошаю я, поскольку вряд ли они вели этот разговор по телефону.

— Я столкнулась с ним пару недель назад, и мы вместе дважды обедали, — отвечает она.

Приходит официант с еще одной бутылкой шампанского.

— Не хотите ли имбирного пива? — спрашивает он меня, поприветствовав Эмму.

Это тот же самый официант, который был во время моего последнего визита сюда; я поздравляю его с безупречной памятью и с завистью смотрю на его фартук. Со времени отъезда Петры прачечный пейзаж почти не изменился. Я нашла прачечную для рубашек Тома, а няня получает дополнительные деньги, разбираясь с остальным. В этом деле наметился прогресс, но проблема все еще остается.

К моему удивлению, фартук официанта измят и в пятнах. Их так много, что он напоминает географическую карту мира. Я ищу очертания различных стран и нахожу пятно от красного вина, напоминающее Австралию, и цепь маленьких красных островков вдоль более большой отметины, образовавшихся, я полагаю, от томатного соуса — это может быть Греция и несколько островов, возможно, Крит и Корфу. Он замечает, что я рассматриваю его, и печально качает головой.

— Он бросил меня, — объясняет официант. — Я продолжал оставлять дверь холодильника незакрытой. И однажды утром во время этой жары я пришел в кухню и увидел, что все начало портиться, и тогда это случилось. Три года накрахмаленных фартуков испарились менее чем за пять минут — из-за пинты прокисшего молока.

Он пожимает плечами, наливает мне еще один бокал шампанского и удаляется.

— Не могу поверить, что пары распадаются по таким пустяковым причинам, — говорит Эмма.

— Они кажутся пустяковыми, если ты рассматриваешь их в отрыве от всего остального, но почти всегда они являются последним звеном в целой цепи событий, — возражаю я.

Я рассказываю Эмме и Кэти о моем самом последнем скандале с Томом.

— После продолжительных дискуссий он, наконец, дал свое разрешение купить Джо на его шестой день рождения хомячка, с тем условием, что я возьму на себя всю ответственность за его благополучное существование, — рассказываю я.

— Я не хочу, чтобы он свободно разгуливал повсюду, перегрызая проводку и устраивая беспорядок, — заявил он.

— Но тебе не придется выводить его на прогулку и тому подобное. Хомячки — крохотные существа. Ты их даже не заметишь, — сказала я ему.

Я рассказываю, как вместе с тремя мальчиками пошла в местный зоомагазин, где мы выбрали оранжевого хомячка, которого они решили назвать Ровер, потому, что на самом деле им хотелось завести щенка. «Замещающее домашнее животное» — так назвал бы его Марк. Кэти громко смеется.

К тому времени, когда мы приехали домой, Ровер успел прогрызть обувную коробку и потерялся где-то в машине. Дети были безутешны, поэтому мы вернулись в зоомагазин, чтобы немедленно купить замену, которую я доставила домой в маленьком аквариуме для рыбок пристегнутом ремнем на переднем сиденье автомобиля и тут же пересадила его в высшей степени надежную клетку в саду.

На следующее утро, когда мы садились в машину я обнаружила, что Ровер устроил там себе резиденцию. Он нашел дорогу в перчаточный ящик и перегрыз некоторые красные и белые провода. Он съел хлебную корку и яблочный огрызок и повсюду оставил свои «визитное карточки». Том пытался поставить компакт-диск, но проигрыватель не работал. Также, как и освещение в перчаточном ящичке. Он всмотрелся внутрь и достал оттуда погрызенный шоколадный батончик.

— Если бы я не знал, что это не так, то сказал бы что это следы зубов грызуна, — подозрительно заметил он.

— Однако Ровер мирно сидит в своей клетке, — сказала я. — Ты же видел его там.

— Кто такой Ровер? — спросил он. — Я думал, что хомяка назвали Спот.

— Это его второе имя, — шепотом говорю я. — Не упоминай об этом, потому что был спор из-за того как его назвать.

Том откопал на полу позади пассажирского сиденья «Дорожный путеводитель от А до Я». Он поднял его вместе с маленькой кучкой измельченной бумаги. Очевидно, Ровер устраивал себе гнездо.

— Ради Бога, Люси, что случилось с картой? — спросил муж. — Что-то съело половину Ислингтона.

К счастью, Том был настолько поглощен тем, что пытался восстановить нужную ему страницу, что не заметил маленького хомячка, пристально взирающего на него из глубины бардачка. Но к несчастью, его заметили дети.

— Мамочка, смотри, это Ровер, он воскрес, — сказал Джо.

Ровер выпрыгнул из бардачка прямо на Тома, который, чертыхаясь, подскочил на своем сиденье.

— Папа сказал слово на букву «х», папа сказал слово на букву «х»! — зазвучал хор на заднем сиденье.

Ровер исчез в задней части автомобиля.

Еще полчаса ушло у нас на то, чтобы поймать его и вернуть в неволю, — но мы ссорились так громко, что Ровер отказывался выходить.

— Ты никудышная притворщица, — сказал Том, когда мы закрыли дверцу клетки. — Полагаю, однако, это залог того, что у тебя никогда не будет посторонних любовных связей, или, в крайнем случае, если такое произойдет, ты никогда не сможешь сохранить это в секрете.

— Ну, в этом он прав, — говорит Эмма. — По тебе всегда все видно.

— Дело в том, что и через три месяца хомяк может рассматриваться как определяющий момент, — задумчиво говорю я. — Переломный пункт.

— О чем ты говоришь? — осторожно спрашивает Кэти.

— Ничего определенного, — отвечаю я. — Я лишь имею в виду, что только задним числом можно понять, как одно событие воздействует на другое. Цепные реакции.

— Ты подразумеваешь нечто наподобие того, как эрцгерцог Фердинанд был убит в Сараево? — спрашивает Эмма.

— Точно, — соглашаюсь я.

Я допила свой бокал шампанского, и Эмма снова наполнила его.

— А как развивается пьеса с Прирученным Неотразимцем? — любопытствует Кэти.

— Я потеряла к нему интерес, — говорю я. — Мы стали друзьями. Из офигительной фантазии все превратилось в банальную реальность.

— А что он? — допытывается она.

— Даже не вздрагивает! — Я отвечаю так убедительно, что почти сама верю в это.

— Я бы желала выключить сексуальный ток в отношениях с Гаем, — говорит Эмма. — Это самая трудная часть процесса.

— И каков главный прогноз? — спрашиваю ее я.

— В душе я уже почти приняла решение и могу гарантировать, что все будет окончательно завершено еще до конца этой недели, — загадочно отвечает она. — На самом деле я должна встретиться с ним позднее. Обещаю, что расскажу вам все подробности, как только это произойдет, но сейчас я не хочу говорить, потому что могу спровоцировать нешуточный спор.

— Я не могу продолжать лгать Изобэль, — говорю я. — Это заставляет меня чувствовать себя отвратительно.

— Не могу представить, насколько неудобным это может быть, — усмехается Эмма.

— Возможно, тебе следует постараться чуть больше, — язвительно произносит Кэти.

Эмма не заметила того факта, что ступила на ту территорию, которую топтала Кэти пару лет назад, когда муж оставил ее.

— Если ты испытываешь недостаток аргументов для того, чтобы осуждать Гая, то должна чувствовать собственную моральную обязанность закончить эти отношения сейчас. Дети почти всегда страдают, когда родители расходятся. Они вырастают и вступают в отношения, не имея перед глазами образца, которому должно следовать. Посмотри на себя, ты все еще так задета тем, что твой отец сбежал от твоей матери, что проводишь время только с теми мужчинами, которые никогда не захотят завести семью.

— Однако Бен, кажется, чувствует себя прекрасно, — смущенно говорит Эмма после паузы.

— Да, отчасти. Мы пытаемся представить тот факт, что его родители не живут больше вместе, в позитивном свете. Я говорю мальчику, что ему повезло, потому что у него есть две спальни, два дома, два подарка на Рождество, двойное количество каникул. Но, даже говоря все это, я не очень-то в это верю.

— Послушайте, я почти у финиша! — восклицает Эмма. — Каждый раз, когда я с ним, я нахожу что-то новое, что может не нравиться, и, по сути, я чувствую, что у меня достаточно сил, чтобы окончательно с ним порвать. Мне только нужно найти ему замену.

— Есть кто-нибудь на примете? — спрашивает Кэти.

Я рада ее вмешательству в разговор. Характерная черта Эммы — видеть положение дел только со своей точки зрения.

— У меня начался хороший флирт кое с кем на работе, — говорит она.

— За чем же тогда дело стало? — спрашивает Кэти.

— Он работает в нью-йоркском офисе, — отвечает Эмма. — Но он не женат. Преодолеть океан легче, чем уже существующий брак.

То ли она знает, что это эффективный способ охладить наш пыл любопытства, то ли у нее возник генеральный план, как уйти от Гая, — непонятно. Как бы то ни было, я решаю, что бы ни случилось, рассказать на следующей неделе правду Изобэль — такую, как я ее знаю.

Я допиваю еще один бокал шампанского. И чувствую уже небольшую нетвердость в ногах. Жара, усталость, алкоголь и недостаток воздуха в комнате с деревянными панелями — тяжелая комбинация. Я закрываю глаза. Мир начинает вращаться. Когда я их открываю, около стола стоит мой брат.

— Что ты тут делаешь? — спрашиваю я, озадаченная его внезапным появлением.

— Я выступаю завтра утром на конференции, и мне предоставили отель. Ладно, я не останусь тут надолго, иначе выпью слишком много. Кэти сказала мне, что вы придете, поэтому я подумал, не присоединиться ли к вам. Хотите еще выпить? — Он отправился к бару, и я пошла вместе с ним. — Ты не возражаешь против моего вмешательства в ваш девичник?

— Пока ты не спишь ни с одной из моих подруг, — шучу я, интересуясь, сколько раз он «случайно сталкивался» с Кэти.

— Я слишком стар для этого, — говорит он. — Где Том?

— Дома с детьми. Вынужденный исполнять обязанности няни, — информирую его я. — Тот случай, который заставляет тебя желать заплатить кому-нибудь за это. Хотя каждый раз, когда мы платим кому-то, это лишь увеличивает напряжение, не позволяя расслабиться и хорошо проводить время. Однако он уже дважды звонил, а я ушла из дома всего час назад.

Марк заказывает у бармена бутылку пива.

— А как библиотечный проект?

— Все идет своим чередом. Даже не верится. Я уже не представляю жизни без этой библиотеки. Том получит хорошие комиссионные. Так что наше финансовое положение проясняется…

Как обычно, я не могу представить себе ничего более благотворно на меня влияющего, чем присутствие рядом брата. Мы выросли на краю маленькой деревушки, а это означало, что большую часть нашего детства мы играли и развлекались вместе. Правда, при друзьях он на меня покрикивал и вообще изображал, что он мной помыкает, но я знала, что это показное, чтобы не терять лица. Быть подростком само по себе достаточно сложно и без того, чтобы еще отвечать за младшую сестру. Я это понимала и ничего не имела против, потому что их разговоры в основном вертелись вокруг трех тем: девушек, секса и того, как это уравнение заставить работать на них. У моего брата всегда были подружки, и его приятели считали его экспертом.

— Разговаривайте и обращайтесь с ними, как с богинями, — вспоминаю я, как он наставлял друзей. — Тогда все будет готово для захвата. Анализируйте! Они любят анализировать. И — оральный секс. Это главное.

Марк любил женщин, и женщины любили Марка. Даже если они обнаруживали, что на него нельзя положиться. Он создавал дружбу из ничего, из всех этих легких отношений, потому что никогда не жалел добрых слов и с ним можно было разговаривать обо всем на свете.

Было очень немногое, что я подвергала цензуре в разговоре с ним, и думаю, он сказал бы то же самое. Однако сегодня вечером я чувствую дискомфорт, находясь с ним наедине. Он сел на стул у барной стойки, подперев голову рукой и явно не планируя быстрое возвращение к нашему столику. Его подбородок покрыт щетиной, рубашка несвежая. Интуитивно, как обычно это бывает по отношению к членам своей семьи, я чувствую, что он здесь с особой миссией.

— Ты прямо с работы? — спрашиваю я.

— М-м-м… — полусонно мычит он, запрокидывая голову, чтобы сделать пару глотков из бутылки. И продолжает держать ее в руке. Я замечаю, что он бросает взгляды на наш стол, слегка улыбаясь, и потом делает еще один большой глоток пива. — Как поживают мои любимые племянники? — оборачивается он ко мне.

— Великолепно. Чрезвычайно энергичные щенята! Носятся по всему дому, устраивают беспорядок даже тогда, когда хотят прибраться, борются и дерутся, по меньшей мере, несколько раз в день, едят более или менее непрерывно, безостановочно болтают, терзают меня вопросами, большей частью все разом, а затем обвиняют меня в том, что одного я люблю больше, чем другого, если на один вопрос я отвечаю раньше, чем на другой. Уж скорее бы каникулы!

— Это еще почему? — подозрительно спрашивает он. — Ты же не любишь каникулы! И лето — единственное время, когда ты можешь вернуться на работу на полный день.

— Меня умиляет, как все понимают возвращение на работу! Как будто дети — это не работа! — взвиваюсь я. — Да работать гораздо легче, чем заниматься детьми!

— Вот и Джон Макинрой так считает. Я читал его интервью. Он сказал, что играть в финале Уимблдона легче, чем присматривать за собственными детьми. Матери убиваются по разным поводам гораздо чаще, чем все остальные, исключая пожилых католичек.

— Фактически чувство материнства и комплекс вины так переплетены, что невозможно определить, где кончается одно и начинается другое. Чувство вины просто становится второй натурой. Хотя с тех пор, как я оставила работу, в том месте, где должна быть вина, — вакуум, требующий заполнения.

Брат обращается со мной как с одним из своих пациентов, мягко задавая вопросы в виде все более уменьшающихся кругов, до тех пор, пока предмет, за который он хочет взяться, не окажется наконец в фокусе. Но он забывает, что я когда-то была журналистом и провела много времени, наблюдая, как политические деятели увиливают от трудных вопросов.

— Так или иначе, я запланировала множество дел, — говорю я. — Я должна поехать в Дорсет погостить у подруги, потом съездить к маме и папе, и мы собираемся в Италию.

— Что это за подруга в Дорсете? Я встречал ее?

— Ты подразумеваешь, спал ли ты с ней? Ответ на оба вопроса — «нет». Это одна мама из нашей школы. И жена любовника Эммы.

— Звучит запутанно.

— Такая уж ситуация. Моя подруга Изобэль знает, что у ее мужа есть любовница, и она близка к тому, чтобы вычислить Эмму, но Эмма не хочет, чтобы я что-либо рассказывала до тех пор, пока она не выпутается из своих отношений с Гаем, — объясняю я. — А процесс выпутывания тянется дольше, чем я предполагала.

Я думаю об Изобэль. Я редко сталкивалась с кем-то, кто столь уверенно выстраивал бы свою жизнь. За все время, что я знаю ее, она никогда не выказывала в этом ни малейшего сомнения. И все же ее муж провел прошлый год, систематически подрывая эти устои, так что все здание грозило обрушиться на нее. Интересно, что ей удастся спасти?

— А как твоя пылкая любовь? — спрашивает Марк, заказывая еще пива и одновременно проверяя сообщения на своем мобильном телефоне. Он один из немногих мужчин, которых я знаю, кто может действительно делать два дела сразу. — Ты не упоминала о нем целую вечность. Я бы сказал — своим отсутствием он бросается в глаза.

— Это очень в духе Джонатана Росса — так задавать вопрос. Куда девалась твоя хитрость? — Я еще надеюсь изменить направление беседы.

— Ты уклоняешься.

— С ним все отлично. Мы больше почти не разговариваем.

— Почему же?

— Потеряли интерес друг к другу, полагаю, — кратко отвечаю я. — Как ты наслаждаешься безбрачием? Жизнь в одиночку не для тебя.

— Люси, я не верю, что вы однажды проснулись и нашли друг друга непривлекательными. Такое возможно только в том случае, если не было никакой декларации о намерениях.

— На самом деле я не хочу говорить об этом. — Я поднимаюсь.

— Ты спала с ним, да? У тебя такое задумчивое выражение лица…

Это возмутительная провокация! И я попадаю в западню.

— Мы были на вечеринке. И там было небольшое недоразумение. Мы даже не целовались, но я решила, что нам следует держаться подальше друг от друга. Думаю, я вела себя совершенно безупречно.

— Ты рассказала Тому? Если нет, то у меня останутся сомнения.

— Здесь нечего рассказывать, — сопротивляюсь я.

— Если тут нечего рассказывать, тогда почему ты так уклончива в своих ответах?

— Потому что это требует большой концентрации. Стараться избегать думать о ком-то — достаточно мучительно.

— Нет ничего успокаивающего в том, чтобы находиться в состоянии постоянного вожделения! — заключает Марк.

Подходит Эмма.

— Не собираетесь ли вы присоединиться к нам? — улыбаясь, спрашивает она. — Или вы хотите провести остаток вечера, посвятив его семейным делам?

Мы возвращаемся к столику и садимся. Кэти и Марк обмениваются понимающими улыбками. Я убеждена, что она привлекла его к этому, чтобы проверить правдивость моего отчета о состоянии дел с Робертом Басом. Однако я не сержусь, ибо знаю — оба они принимают мои проблемы близко к сердцу. Эта мысль меня утешает.

Эмма задает Марку вопросы о его работе.

— Тебе всегда нравятся твои пациенты?

— Я сейчас меньше занимаюсь наблюдением за пациентами, но когда практиковал, обычно находил, что у каждого есть подкупающие черты. На самом деле интересно то, что определенные группы пациентов вызывают больший интерес, чем другие.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну… определенные психопатологии создают общность индивидуальных особенностей, — поясняет он. — И некоторые из этих особенностей более привлекательны, чем другие. Страдающие анорексией, например, часто склонны к лести. Больные, страдающие навязчивым неврозом, очень непреклонные, и они всегда приводят в порядок мой рабочий стол.

— А кого ты любишь больше всего? — подключается к разговору Кэти.

— Людей с непреодолимым влечением к сексу, — отвечает он без запинки. — Не из-за того, конечно, что они всегда пытаются соблазнить тебя — что они, конечно, делают, даже мужчины, — а потому, что их успех зависит от того, чтобы быть чрезвычайно обольстительными. Они прекрасные собеседники, с ними обычно столько смеешься!

— Как с Расселом Брэндом? — спрашивает Эмма.

— Именно, — соглашается Марк.

— А как ты сопротивляешься их атакам? — хочет знать Кэти.

— Я думаю о том, что могу потерять работу, если уступлю. Мысленно прокручиваю в голове последствия. С мужчинами это проще, я исключительно гетеросексуален. И потом я вижу больше мужчин, чем женщин. Эта проблема более типична для мужчин.

— Как ты определяешь разницу между пагубной привычкой и нездоровой навязчивой идеей? — вырывается у меня вопрос.

— Некоторые люди склонны смотреть на все эти проблемы как на пагубные привычки, — говорит он. — Но чтобы квалифицировать это как пагубную привычку, такие проблемы должны доминировать в твоей жизни ежедневно. Ты отдаляешься от людей, и пагубная привычка становится твоим другом. Здесь есть также элемент ненависти к самому себе. Ты, Люси, возможно, одержима, но пагубных привычек у тебя нет. — И он с удовлетворенным видом откидывается на спинку стула. Марк любит свою работу!

— А как ты думаешь, к Гаю у меня пагубная привычка? — нерешительно спрашивает Эмма.

— Нет, — живо отзывается Марк. — На месте Гая запросто мог бы быть кто-то еще. Просто ты испытываешь склонность к определенному типу мужчин. К мужчинам, которые никогда не будут твоими. Ты боишься близости из-за страха быть отвергнутой.

Я ошеломлена. Никто из нас никогда не говорил с Эммой так вот прямо.

— И каков же метод лечения? — Ее голос звучит гораздо менее уверенно.

— Тебе следует сознательно избегать их. Поскольку ты признаешь их как тип, они тоже признают тебя. Возможно, тебе следует обратиться за помощью к профессионалу.

— Как насчет тебя? — спрашивает Эмма.

— В настоящее время, мне кажется, я встретил ту, на которой хотел бы жениться.

— О, черт! — вырывается у меня. — Когда мы с ней познакомимся?

— Скоро, — загадочно произносит он.

Кто-то трогает меня за плечо. Думая, что это заботливый официант, я вяло поворачиваюсь, приготовившись попросить еще одну бутылку шампанского, ибо решила напиться сегодня вечером так, будто завтра не наступит никогда, и вижу, что это не официант. Это Роберт Басс.

Он опирается руками на подлокотник дивана и наклоняется, чтобы заговорить со мной. Его пальцы растопырены, и я замечаю, как он царапает бархат, оставляя на ворсе маленькие бороздки.

— Что вы здесь делаете? — спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос звучал менее встревожено, чем это есть на самом деле.

— Я только что закончил ужинать со своим издателем, — говорит он. — Вот увидел вас и подумал, что будет невежливо уйти просто так, не объявившись. А вы что здесь делаете? Вы говорили, что никогда никуда не выходите.

— В общем, так и есть. Я здесь с моими подругами и братом, — отвечаю я, однако даже и не делаю попытки представить его им.

Я решительно поднимаюсь с дивана, показывая тем самым, что ему не следует присаживаться к нам. Он наклоняется и целует меня в щеку. Один раз. Внешне этот жест выглядит ничего не значащим. Кажется, ни Марк, ни мои подруги не проявляют в связи с этим никакого беспокойства. Они думают, наверное, что это мой старый друг, без сомнения, кто-то из команды «Вечерних новостей». Но поцелуй длится чуть дольше, чем следовало бы. Я чувствую его щеку рядом с моей щекой, его руку на своем плече. Эти хитрые, преднамеренные жесты — продолжение близости, возникшей на вечеринке. Я понимаю, что мы оба неоднократно мысленно возвращались к тому эпизоду. Когда мы смотрим друг на друга, я вижу мою собственную страсть, отражающуюся в его глазах. Я чувствую, что у меня перехватывает дыхание. Я вижу, что моя рубашка на груди вздымается и опускается слишком быстро, и начинаю кусать нижнюю губу. Я хочу заставить ее кровоточить, чтобы болью отвлечь себя и высвободиться из этого плена. Я думаю о маленькой коленке Фреда, залитой кровью, и о том, как он, плача, звал меня, как будто в мире больше нет никого, кто мог бы облегчить его страдания. Я думаю о Томе, невозмутимом, рациональном, надежном.

— Люси, вы обязаны поговорить со мной, вы не можете притворяться, что ничего не случилось, — шепчет он мне в ухо. — Мы оба в этом замешаны.

— Обязана? Обязательства у меня есть перед моей семьей, так же как и у вас — перед вашей, — возражаю я. — Послушайте, сейчас не время и не место для этого.

— Так назовите время и место! Мне одному с этим не справиться. Я действительно измучился.

Тут мой брат, как всегда общительный и дружелюбный, встает со своего места и подходит к нам.

— Может быть, выпьете? — спрашивает он Роберта Басса.

Я представляю его собравшимся, успокоенная тем, что никто из присутствующих не знает его имени, а слышали о нем только как о Прирученном Неотразимце. Мне необходимо заставить его уйти так быстро, как только возможно.

— Разрешите мне угостить вас, — говорит Роберт Басс, направляясь к бару.

Я снова сажусь, чувствуя легкую тошноту. Однако на сей раз я не могу отнести это на счет вина. Я больна от страсти. Это все равно что пытаться остановить химический эксперимент, когда ингредиенты уже помещены в пробирку, решаю я.

— Кто это? — театрально вопрошает Эмма. — Великолепный экземпляр! Он просто неотразим! И определенно мог бы отвлечь меня от Гая. Я бы даже рискнула, пожалуй, разделить с ним мировое господство.

Приятно слышать, что моя старая подруга одобряет мой вкус в отношении мужчин, но с другой стороны, это заставляет меня задаваться вопросом, а не слишком ли заметен Роберт Басс.

— Старый друг, — отвечаю я. — Не виделись целую вечность. Но я уверена, что он женат.

— Брак — это душевное состояние, — откликается Эмма. — Так всегда говорит Гай. Когда он с женой, он чувствует себя женатым, а когда со мной, то чувствует себя «оттраханным». Он говорит, что идеально — когда можно быть холостым в течение недели и женатым по выходным.

— Это потому что мужчины имеют пугающую способность делить свою жизнь на части, — вздыхаю я. — Женщины никогда бы не смогли жить подобным образом.

— Так откуда ты его знаешь? — изучающе смотрит на меня Марк. — Прошло почти десять лет, как ты оставила работу, то есть, я хотел сказать, с тех пор, как ты решила сменить белый воротничок на синий.

— При чем тут синий воротничок? — недоумевает Эмма.

— Потому что досмотр за детьми — это вариант шахтерской доблести, за исключением того лишь, что в этом забое не бывает пересменки, — поясняю я. И поворачиваюсь к Марку, нарочито равнодушно роняя: — Один старый знакомый. — Я выразительно смотрю ему прямо в глаза.

Брови Марка дважды приподнимаются, но тут к столу возвращается Роберт Басс. Он садится в кресло рядом со мной, Эмма сидит с другой стороны от него.

— Итак, что вы здесь делаете? — спрашивает она, поворачиваясь к нему всем телом и улыбаясь своей самой очаровательной улыбкой. Эмма неисправима! Роберт Басс, опираясь на левый локоть, поворачивается ко мне спиной. Однако его ноги скользят под столом дальше. Я знаю, что мне следует сдвинуться в сторону, чтобы исключить возможность любого физического контакта, учитывая, что мои оборонительные сооружения несовершенны и что каждое наше соприкосновение порождает во мне сокрушительную реакцию.

Однако прежде чем я успеваю осуществить свое намерение, я чувствую, как левая нога Роберта Басса решительно пристраивается между моими коленями, изнутри упираясь в мое бедро. Или он, вероятно, производил подобные маневры прежде, потому, что для этого нужна определенная ловкость и смелость, или он просто полон решимости заняться со мной сексом. К счастью, стол высокий, и это скрывает нас от подозрительных взглядов.

Кэти продолжает разговор. Она ни на что не обращает внимания. Марк сидит на противоположном конце стола напротив Роберта Басса и, я уверена, ничего не видит. Я понимаю, следует просто отодвинуться. Но как раз это-то и может привлечь даже еще большее внимание к тому, что происходит между нами, и мне ничего не остается, как наслаждаться моментом.

— Итак, Люси, что ты будешь делать в сентябре, когда Фред будет оставаться в детском саду на весь день? — спрашивает Кэти.

— Наверное, опять начну рисовать, — мечтательно говорю я, наклоняясь вперед как можно сильнее, чтобы область, где совершаются маневры, была скрыта от обзора. Уже темнеет, но свет еще не зажигали. — У меня есть идея для одной детской книжки. Начну с иллюстраций и посмотрю, куда это меня заведет. Я не собираюсь пока искать работу. Денег у нас все равно не будет хватать на то, чтобы полностью возместить мое отсутствие в домашнем хаосе.

— Звучит великолепно, — говорит она — Моя же главная цель — превратить мой треугольник в прямую линию, прежде чем он превратится в квадрат. — Она загадочно смотрит на меня. Я понятия не имею, о чем она! — Я хочу выпутаться из этих отношений и перейти к чему-нибудь более прямолинейному.

Эмма встает, чтобы выйти в туалет, и уходит.

Кэти беседуете Марком, и Роберт Басс поворачивается ко мне лицом. Его лицо ничего не выражает. Он наклоняется к моему левому уху, его дыхание щекочет мне шею.

— Представь себе, что моя рука там, где сейчас моя нога, — слышу я его голос. — А потом представь, что моя голова там, где моя рука.

— Ты безнравственный!

— Нет, я не такой. Просто я знаю, чего хочу. Это прекрасное стечение обстоятельств, что мы оба сегодня здесь, давай воспользуемся им. Мы можем провести пару часов вместе, а потом забыть, что когда-либо что-либо случалось. Приостановить действительность на короткое время, а затем вернуться к нашим довольно унылым, банальным жизням. Пойдем, Люси, поживем немного.

Как нас всегда тянет прочитать в простом совпадении нечто большее! Однако правда в том, что одним событиям мы приписываем значение, другим — нет. Например, очень соблазнительно — учитывая тот факт, что Роберт Басс оказался сегодня здесь, когда я сама тут всего лишь второй раз за прошедший год, — увидеть скрытый смысл в этой интуитивной прозорливости. Сказать, будто здесь имела место рука судьбы и это освобождает меня от ответственности за свои поступки. Однако шансы натолкнуться здесь на моего брата статистически еще менее вероятны, чем только что рассмотренное совпадение. А как насчет того, что нас обслуживает тот же самый официант? Мы любим находить симметрию в окружающем нас мире, чтобы увидеть смысл в его хаосе.

Рука Роберта Басса движется к верхней части моего бедра. Его пальцы легко кружат от области выше колена куда-то дальше. Конечно, я могла бы встать и уйти, но ощущения так приятны…

Я замечаю, что мы оба уставились в свои бокалы. Говорить невозможно, все свелось для нас к простому движению его руки на моей ноге.

— Так откуда вы знаете друг друга? — неожиданно спрашивает мой брат с другого конца стола. Вопрос заставляет меня дернуться. Я почти забыла, что здесь есть кто-то еще! — Вы не очень-то общительны для тех, кто не виделся целую вечность!

Я стреляю в него, как я надеюсь, достаточно злобным взглядом, чтобы удержать от подобных вопросов. Рука Роберта Басса замирает.

— Основное мы обсудили, — говорит он. — И мне уже пора. — Он вынимает листок бумаги, пишет что-то на нем и передает его мне. — Мой адрес! В случае если ты захочешь со мной связаться.

Он убирает свою руку, и я остаюсь с чувством потери. И встаю, чтобы попрощаться с ним. Он снова целует меня, только на сей раз это поспешный и казенный тычок губами в щеку.

— Как-нибудь увидимся! — кивает он Кэти и моему брату.

— Надеюсь, я не спугнул его?

Я не обращаю на Марка внимания и разворачиваю листок. «Я жду тебя в отеле „Абердин“ в Блумсберри». Я быстро комкаю записку и сую комочек бумаги в карман. Возвращается Эмма.

— Он уже ушел? — Она удивлена. — А я-то думала, вечеринка только начинается…

Я ссылаюсь на усталость и пятнадцать минут спустя уже ловлю такси, чтобы доехать до гостиницы.