Приехав в отель, я шествую, расправив плечи и высоко держа голову, прямо к человеку за стойкой регистрации гостей и говорю ему, что у меня заказан номер. Сначала меня обижает, что он не встает со стула, чтобы поговорить со мной. Потом я осознаю, что этот маленький человечек в большом костюме настолько низкого роста, что даже если он выпрямится во весь рост, его локти вряд ли достанут до стойки. Это обстоятельство отнюдь не придает данному событию ту значимость, какой оно заслуживает. Портье полностью занят тем, что оттачивает карандаши.

— Вы посетитель конференции по неврозам? — медленно спрашивает он с сильным испанским акцентом, понимающе поглаживая рукой подбородок.

— Я выгляжу нервной? — спрашиваю я, заинтригованная тем, что совершенно незнакомый мне человек так точно определил мое состояние. Он указывает на стенд объявлений рядом с лифтом. На нем я вижу приветствие для гостей Третьей ежегодной конференции, посвященной различным фобиям. Приглашенные ораторы выступят по многим темам, среди которых:

1) Роль глубокого дыхания в контролировании возбужденного состояния;

2) Превращение тревоги в своего друга;

3) Прерывание цикла напряженности. Потом нервных делегатов ожидает перерыв на кофе или чай.

— Только иногда разговоры об этом не помогают, — сообщаю я портье. — А кофеин лишь усугубляет проблему.

Он подозрительно смотрит на меня и откладывает точилку в сторону.

— Я могу найти эксперта по тревогам, чтобы вы могли поговорить с ним, если у вас есть сомнения. Это случается каждый раз. На конференции по фобиям состояние нервных людей часто усугубляется.

Какое-то мгновение я размышляю над тем, а не стала ли эта гостиница, печально известная своей ролью в совершении тут незаконных делишек, подобием тех телевизионных каналов, которые показывают душераздирающие драмы, а затем сообщают номера телефонов, чтобы люди звонили, если программа вызывает у них нарушение душевного равновесия. Возможно, это было бы неплохо — поговорить с экспертом по поводу причины, приведшей меня сюда.

— У меня договоренность о встрече с мистером Робертом Басом, — решительно говорю я. — В час ночи.

— Он один из руководителей конференции?

— Нет. Он… э-э… мой друг. Басе — как название рыбы.

— Дружественная рыба? — продолжает расспрашивать он, потом медленно произносит: — Ночная дружественная рыба.

Он начинает проверять список забронированных номеров, медленно передвигая руку сверху вниз по строчкам большой книги в кожаном переплете, задерживаясь на мгновение у каждого имени, указывая на него только что отточенным карандашом и еле слышно бормоча фамилии себе под нос.

— Смит… Клейн… Робинсон… Макманнус… Смит… Виллерой… Рафаэль… Смит… — читает портье, выговаривая по слогам, как будто он на уроке английского языка, выразительно и раскатисто произнося звуки «р», так что они гремят, как автоматные очереди. — Родерик Рили, — с удовлетворением произносит он, улыбаясь мне. Две страницы имен. Это может занять четыре или пять минут, пока он просмотрит их все от начала и до конца. Даже читая вверх тормашками, я вижу, что на первой странице нет никого по фамилии Басе. Я нервно оглядываю фойе, спрашивая себя, что я буду объяснять, если увижу вдруг кого-то из знакомых. Потом успокаиваю себя тем, что их присутствие здесь также вряд ли будет иметь невинное объяснение, если только они не явились на съезд по фобиям.

Я смотрю на бейдж, прикрепленный на лацкане пиджака портье, для чего слегка наклоняю голову набок. Его зовут Диего.

Оторвав взгляд от надписи, я вижу его лицо — голова портье сейчас вровень с моей и наклонена под тем же углом. Он успокаивающе улыбается:

— Думаете, он использует свое настоящее имя? У нас каждый день по несколько Смитов.

— Я уверена, что он забронировал номер на имя Басс, — отвечаю я. — Думаю, по-испански это будет trucha.

— Trucha — это форель. Может быть, вы имели в виду merluza?

— Разве это не красный луциан? Или группер, или еще как-нибудь? Он скорее рыба холодных вод. Английская рыба!

— У нас так много замечательной рыбы в Коста-Рике, — мечтательно произносит Диего. — Вы когда-нибудь там бывали? — Я отрицательно качаю головой, желая, чтобы он взялся за следующую страницу, ибо вижу, что прибыл кто-то еще и ждет позади меня на почтительном расстоянии, переминаясь с ноги на ногу и пытаясь не прислушиваться к нашему разговору.

— Он здесь для адюльтера или тревоги? — нервно шучу я с Диего.

Он благодушно улыбается, никак не реагируя.

— И ламантины, — добавляет он. Он чувствует мое нетерпение. — Траут, траут, траут, — бормочет он еле слышно.

— Нет, Басс. Б-А-С-С, — повторяю я. — Может быть, я сама посмотрю?

Он торжественно передает мне книгу и обращается ко второй странице. Я просматриваю записи и, быстро найдя имя Роберта Басса, чувствую тошнотворное волнение.

— Ах! — произносит Диего, подмигивая мне. — Он как раз звонил около двадцати минут назад. Я покажу вам вашу комнату. Она заказана на три часа, но если вы задержитесь, я не буду вас тревожить.

Он направляется к лифту. Мне не верится, что Роберт Басс заказал комнату на столь длительное время. Не возникнут ли у его жены подозрения, если он не вернется до четырех утра? Странно, но мне не приходит в голову задать тот же самый вопрос относительно Тома.

Я пытаюсь подсчитать, сколько раз мы можем иметь секс в течение трех часов, и чувствую дрожь. Мужчина, который стоял в очереди позади меня у стойки портье, выглядит озадаченным, когда я послушно следую в лифт за Диего.

— Вижу, у вас нет багажа, — говорит тот, закрывая двери лифта и нажимая на кнопку пятого этажа.

— Я не пробуду здесь долго, — сообщаю я.

Он смотрит на мое обручальное кольцо. Я убираю руку за спину и смотрю в потолок.

Лифт вздрагивает и останавливается на пятом этаже. Мы идем по длинному коридору, и он с гордостью открывает дверь с номером 507.

— Это один из наших лучших, — сообщает он. Подходит к кровати, снимает одеяла и отворачивает верхнюю часть простыней так, чтобы они лежали на покрывале в форме треугольного сандвича. Я представляю себя и Роберта Басса лежащими на этой кровати… и протягиваю руку, чтобы сохранить равновесие.

Диего хочет показать мне ванную.

— Ванна огромная. Достаточно большая для двоих. Или троих. Хотя для морской коровы недостаточно большая. — Не важно, что он говорит, голос у него по-прежнему грустный.

Он возвращается в спальню и спрашивает, не желаю ли я заказать что-нибудь в номер.

— У нас есть «Успокоительный чай» для беспокойных делегатов, — дружелюбно сообщает он.

— Это было бы великолепно, — отвечаю я.

Ожидание не обязательно усиливает желание. Для профессионально неверных, тех, кто обычно поджидает своих возлюбленных в соответствующих номерах отелей в Блумсберри, обслуживание номеров дает время, чтобы прийти в настроение, переключиться с работы на игру, принять душ и поразмышлять над предстоящими удовольствиями. Возможно, они ложатся на тщательно заправленные постели с покрывалами, гармонирующими со шторами, и смотрят телеканал «Плейбой» или читают книгу и заказывают бутылку дешевого вина.

Я же, напротив, возбужденно сижу на краю кровати и удивляюсь чистоте матраса, учитывая его рабочую нагрузку. Мое состояние томного вожделения улетучилось, и я начинаю лучше осознавать обстановку. Глядя на дверной ключ, лежащий на кровати подле меня, я начинаю придавать цифрам нелепые значения, связанные с моими переживаниями. Пятьсот семь. Если вычесть семь из пятидесяти, получится сорок три — возраст Тома. Мы поженились 5 июля. Взрывы в лондонском метро прогремели 7-го. Интересно, в котором часу планируется начало конференции по фобиям завтра утром? Я прихожу к выводу, что она должна начаться рано, поскольку не очень хорошо позволять группе нервных людей слишком долго ждать избавления.

Тут есть телевизор, но я предпочитаю тишину. Если молчание станет невыносимым, я всегда могу включить радио и послушать «Всемирную службу» Би-би-си. Интересно, слушает ли Роберт Басс «Всемирную службу», и могу ли я предложить ему в качестве первого шага, чтобы мы просто полежали рядом в приятной тишине и послушали минут пятнадцать радио, а потом пошли по домам? Потом я задумываюсь о том, что ему интересно смотреть по телевизору, какие книги он читает, оставляет ли приличные чаевые официантам, считает ли чашку наполовину полной или наполовину пустой, какой последний фильм он смотрел… До меня вдруг доходит, что я очень мало знаю о нем, за исключением банальной информации, известной всем родителям класса, где учатся наши дети. Я знаю, что у его детей прививка только от кори, что телевизор в течение недели им смотреть не разрешается, и что каждый из них играет на двух музыкальных инструментах.

Но умеет ли он разжигать костер во время сырой лагерной стоянки? Инспектирует ли он холодильник на предмет необъяснимых изменений в организации питания? Заметит ли он, к примеру, если йогурты окажутся на той же полке, что и курица, если салат-латук завяжет тесные отношения с наполовину съеденным желе или если молоко хранится дольше даты, указанной на упаковке? Разговаривает ли он во сне? Не страдает ли он от мадзакона? Живы ли его родители? Есть ли у него родные братья и сестры?

Конечно, может статься, наши мнения во всем совпадают. Что еще вероятнее — его недостатки отличаются от недостатков Тома. Но вовсе не обязательно они не будут менее раздражающими в долгосрочной перспективе. Если кто-то спит по диагонали поперек кровати, вытянув ноги, то это лишь поначалу кажется милым — этакое желание общения даже ночью. Однако через неделю это становится, мягко говоря, не вполне уместным. А в перспективе оборачивается разделением постелей.

Потом я размышляю над тем, что слишком часто меня злило сказанное Робертом Басом. Все эти месяцы я пыталась подавить в себе эти чувства, но теперь все его самые раздражающие комментарии и привычки сгрудились в кучу, и толкают друг друга, чтобы предстать на мой суд.

Судорожность, с которой он снимает свой велосипедный шлем и расчесывает волосы, прежде чем войти в школу, кажется принижающей; то, что он считает методами воспитания — никакого телевизора в течение недели; важно играть с детьми, не руководя ими; никаких бакалейных товаров, ни одной банки запеченных бобов — все это очень раздражает. Даже его походка ковбоя! Все в нем кажется смешным и манерным. И шрамы на физиономии отнюдь не придают ему мужественности — обычные следы подростковых угрей.

В связи со всей этой злобной ревизией мне вспоминается один случай с Саймоном Миллером. Как-то во время летних каникул он позвонил в дом моих родителей и спросил, может ли он зайти повидаться со мной. Это было, по меньшей мере, спустя два года после нашей последней встречи, я училась тогда в Манчестере. Мои родители были в отпуске, и я была совершенно готова к тому, что он может остаться у меня на ночь. Мы воскресили бы страсть наших юношеских лет. И он пришел. Мой взгляд почему-то сразу упал на его белые махровые носки. По какому-то необъяснимому наитию носки эти стали причиной моего внезапного глубокого отторжения от того, кто прежде дарил мне столько телесных радостей. Ночь он провел в спальне для гостей вместе со мной, считающей часы до его ухода. Когда я познакомилась с Томом, тот скомпрометировал себя куда более страшным тряпичным харакири, но я с облегчением обнаружила, что это не оказывает на меня никакого отрицательного воздействия. Даже его лохматый махровый халат вызывал во мне чувство симпатии. Мысли о Томе отзываются уколом ностальгии.

Тут раздается негромкий стук в дверь. Я толком не знаю, что делать. Наверное, если я лягу на кровать, это будет выглядеть несколько преждевременно. Ведь еще совсем неясно, куда мы присядем. Хотя здесь только один маленький столик и один стул у окна. А все дороги ведут к кровати. Могу поклясться, что от двери до кровати здесь протоптанная дорожка, наподобие тропинки, проложенной с помощью газонокосилки через поле с травой по пояс теми, кому дорого время.

— Войдите! — кричу я.

Входит Диего с чайником и жизнерадостного вида оранжевой кружкой. Когда я с облегчением осознаю, что вижу Диего, а не Роберта Басса, я понимаю: момент упущен. Я имею в виду желание — все слишком размазано. Если бы мы пришли сюда вместе, то, без сомнения, к этому моменту я была бы вовлечена в адюльтерные отношения с этим Неотразимцем. Момент не прошел бы.

— Вам налить? — заботливо спрашивает Диего.

— Спасибо, я сама!

— Все еще никаких признаков мистера Баса, — сообщает портье. — Пожалуйста, звоните, если понадобится что-то еще.

Час тридцать ночи. Как я тут оказалась? Я смотрю на свой мобильный телефон, на случай если он прислал сообщение. Ничего. Никаких пропущенных звонков. Никаких сообщений. Первый урок для любителя адюльтеров — надо опаздывать! Второй — задергивать шторы и приглушать освещение. Я уже сделала две ошибки: с редкостной пунктуальностью прибыла слишком рано и теперь пялюсь из окна с пластиковыми рамами, задаваясь вопросом, какой маршрут выберет объект моей увядающей страсти. Третий урок — избегать бесед со служащими отеля, но я уже угодила в западню. Теперь я думаю о флоре и фауне Коста-Рики и размышляю над ее преимуществами в качестве места семейного отдыха, когда времена будут менее суровыми в финансовом отношении.

Я подхожу к кровати и снова ложусь. Все, чего я сейчас хочу, — это вернуться домой. Несмотря на включенный кондиционер, в номере так жарко, что мои икры прилипают к покрывалу из полиэстра. Рисунок на покрывале — соединение множества зелено-фиолетовых фигур — вызывает головокружение, если смотреть долго. Ковер — другого зеленого оттенка, более темного; прикроватные лампы — лиловые. Я слышала, как Эмма не раз с большим восторгом рассказывала об этом отеле, однако не чувствую ничего из того, что она с таким упоением живописала.

— Он пользуется дурной репутацией, как французский фильм! У каждого есть секрет, который надо скрыть, и эта тяжелая греховная атмосфера все поглощает. Идеальный фон для раскрепощенного секса!

Однако в окружающей меня обстановке я не нахожу ничего радостного. Вместо этого я вспоминаю разговор, который состоялся у меня с Томом после той вечеринки.

— Знаешь, я думаю, Мелководье влюблен в тебя, — объявил Том, едва я проснулась — как обычно, в пять утра. Он лежал на боку, облокотившись, одна его рука покоилась на моих ягодицах. — Ты неважно выглядишь, — добавил он, когда я тяжело вздохнула.

Моя привычка выпить бокал-другой вышла из-под контроля, и после того как Том лег спать, я посидела в саду и выкурила две последние сигареты. Я спустила одну ногу с кровати и крепко уперлась в пол ступней, чтобы остановить головокружение.

— Что же на это указывает? — спросила я, пытаясь справиться с дурнотой.

— То, как он сторонился тебя на вечеринке. Как смотрел на тебя. Как обнимал свою жену всегда, когда видел, что я на него смотрю, будто хотел подчеркнуть тот факт, что занят ею.

— Глупости! — довольно резко ответила я, защищаясь. — Он счастлив в браке!

— Быть счастливым в браке не мешает находить других женщин привлекательными, — весьма разумно заметил Том. — Он тебе нравится?

— Он весьма привлекателен, — ухватилась я за подсказку.

— Вопрос не в этом. Ты в него влюблена?

— Ты находишь привлекательными других женщин? — не выпускала я из рук палочку-выручалочку.

— Иногда. По большей части когда «Арсенал» выигрывает. И перестань увиливать от вопроса!

— Следовательно, тебя соблазняли? — Мне очень не хотелось продолжать этот разговор.

— Такая мысль приходила мне на ум, — сказал Том. — Я всего лишь человек. Однако есть разница между тем, чтобы думать о чем-то, или действительно делать это.

— Что именно?

— Разница между тем, чтобы трахаться с кем-то или не трахаться, Люси. Не прикидывайся дурочкой.

— А вот скажи уж тогда, есть ли такое понятие, как эмоциональное прелюбодеяние? — Я сажусь на край кровати.

— Что ты имеешь в виду?

— Не кажется ли тебе, что если ты проводишь слишком много времени, думая о сексе с кем-то, кто не является твоим мужем или женой, то ты тоже совершаешь своего рода измену? То есть прелюбодействуешь.

— Какой абсурд! Если ты проводишь много времени с кем-то, думая, что хотела бы заняться с ним сексом, тогда это более опасная территория. Потому что это значит, что вы оба стремитесь к тому, чтобы создать подходящие обстоятельства и осуществить задуманное.

— А было у тебя нечто похожее? — перешла я в наступление.

— Разговор шел о тебе, а не обо мне!

— Ты не ответил на вопрос.

— Так же, как и ты.

— Каждому из нас разрешается по одному вопросу, — предложила я. — Я первая. Тебя когда-нибудь соблазняли?

— Да, было. В Италии. Однажды вечером мы пошли с Кейт выпить, и когда возвращались в гостиницу, она спросила, не хочу ли я подняться в ее номер.

— И ты пошел?

— Ты уже задала свой вопрос. Теперь моя очередь. Тебе нравится Мелководье?

— Иногда, особенно в жаркую погоду. Так что ты ответил Кейт?

— Я сказал ей, что это не очень хорошая идея. Хотя это не так. И пошел к себе. Один. Если быть честным, то я рад, что та стадия библиотеки завершена и искушения остались далеко позади.

— Но как ты устоял? — Не уверена, удалось ли мне скрыть удивление.

— Я подумал обо всем хорошем, что есть во мне, и забыл про остальное: я хороший отец, я не играю в гольф каждый уик-энд, я не заигрываю с твоими подругами, я относительно платежеспособен. Подумал о том, как мне не хочется становиться еще одним образчиком потерпевшего от кризиса среднего возраста. Иначе можно скатиться до Мелководья…

— Что ты подразумеваешь?

— Типичный неверный муж. У него это на лбу написано!

Снова раздается стук в дверь. Короткий, резкий, заставляющий меня вздрогнуть.

— Войдите! — привычно кричу я, пожалуй, несколько громче, чем нужно. Роберт Басс заглядывает в дверь и быстро входит в комнату. Захлопнув дверь, он прислоняется к ней спиной, тяжело дыша; в одной руке у него знакомый мне зеленый велосипедный шлем, волосы его, как всегда, взъерошены. Полагаю, секунд тридцать он провел в коридоре, пытаясь их пригладить. Его челюсти энергично двигаются. Он что-то жует. Кажется, это батончик мюсли.

— Медленно расщепляемый углевод, — сообщает он, вытирая рукавом лицо и улыбаясь.

— За тобой кто-то гонится?

Он слабо улыбается:

— Нет, я запыхался, но думал, ты опоздаешь. — С него градом течет пот. — Извини, я задержался. Боже, какая жарища на улице! Градусов тридцать…

Он подходит к кровати и присаживается на край, поверх треугольника из одеяла и простыней. Его футболка влажная от пота. Он наклоняется, чтобы поцеловать меня.

— Ты уже делал это раньше? — спрашиваю я, уклоняясь от него.

Он выглядит немного обескураженным.

— Нет, — отвечает он, выпрямляясь. — Почему ты так решила?

— Ты производишь впечатление профессионала.

— Что ты имеешь в виду? — не понимает он.

— Тебе известен этот отель, — продолжаю я.

— Все знают про этот отель, — возражает он. — Ты тоже о нем слышала. Я пришел сюда не для того, чтобы подвергаться допросу, не с твоей стороны, во всяком случае, мне этого хватает от моей жены! — Он вытирает струйки пота над бровью.

— По поводу чего?

Он осторожно смотрит на меня.

— Обычная чепуха. И затем еще кое-что. Большей частью из-за того, что я зарабатываю недостаточно денег, чтобы она могла меньше работать. Послушай, я действительно не хочу говорить об этом!

— Почему бы тебе не принять ванну? — Я указываю на небольшую дверь, вклинившуюся между двумя гардеробами. Я не могу понять, зачем в гостиничных номерах такие большие шкафы для одежды, если у большинства пользующихся их гостеприимством так мало багажа.

— Я просто обязан сделать это! — И он скрывается в ванной. Но тут же его голова выглядывает из-за двери. — Ты не хочешь ко мне присоединиться?

— Думаю, я лучше дослушаю программу о жизненном цикле папоротников бассейна Амазонки. Очень интересно. — Он недоверчиво смотрит на меня и исчезает из дверного проема.

Удостоверившись, что снова одна, я глубоко вздыхаю и прислоняюсь к гардеробу. Он скрипит и подозрительно шатается. Не могу поверить, что я в номере отеля в Блумсберри, с Робертом Басом, который предвкушает, что сейчас мы ляжем в постель. Несмотря на то, что я много раз в течение этого года представляла себе эту сцену, теперь, когда она может вот-вот воплотиться в реальность, я уже окончательно выпала из этого процесса.

Это не то, чего я хочу. Впервые за последний год я чувствую, что абсолютно в чем-то уверена. Мне не верится, что я могла зайти так далеко. Я отношу это на счет комбинации его способности убеждать, алкоголя и еще чего-то неопределенного: смутного желания совершить какой-то безрассудный поступок. Иногда нужно дойти до точки, откуда нет возврата, чтобы точно понять, куда идешь. Я понимаю, что то, чего я желала, было иллюзией освобождения, а не реальностью.

Он оставил дверь открытой, и, удостоверившись, что он в ванне, я встаю, чтобы уйти. Я решаю не оповещать его, чтобы он не сумел переубедить меня. И в любом случае я не хочу видеть его голым, в ванне.

Шум льющейся воды прекращается, и я слышу, как он напевает. Песня группы «Колдплей». Но громче, чем его пение, из коридора доносится чей-то разговор на повышенных тонах. Я подхожу к двери и прислушиваюсь. Слышится шум, словно кто-то бежит. Потом начинает кричать женщина, к ее крику присоединяется мужской голос, дверь с шумом захлопывается и открывается снова. Я высовываю голову в коридор, на случай если нужна моя помощь.

Дверь номера напротив открыта, и шум определенно доносится оттуда. На цыпочках я пробегаю по уродливому протертому ковру и вхожу в 508-й номер.

Там трое. Сначала они меня не замечают. И это дает мне время осмыслить тот факт, что я их всех знаю. Всех троих. Они говорят все одновременно, повышенными голосами, резко размахивая руками, как бы в подтверждение своих слов. Увидев меня, они замолкают, застыв в нелепых позах. Может быть, даже ощущая боль в мышцах. Триптих «Недоумение». Пепельно-серые лица с застывшим на них выражением предельного изумления.

— Люси Суини, что, черт возьми, ты наделала?! — зло произносит Гай, не двигаясь со своего места на правом краю двуспальной кровати. Пуговицы его рубашки расстегнуты, измятые и расстегнутые брюки приспущены. Надеюсь, что он был в процессе раздевания, а не наоборот. Его руки опущены, кулаки крепко сжаты. В своем выкрике при виде меня он словно вымещает на мне злость.

— Она тут ни при чем! — одновременно кричат Эмма и Изобэль.

Однако это единственный гармоничный момент в течение последующего часа, который мы проводим в этом номере.

— Люси, слава Богу, ты здесь! — восклицает Эмма, будто мы заранее планировали эту встречу. Кажется, мое появление стало для них облегчением. — Все идет не по плану! — Очевидно, Эмма думает, что я тут из-за нее. Ей и в голову не приходит, что мое присутствие здесь имеет отношение к моей собственной жизни.

— Я дошла до конца следа! — объясняет Изобэль, не сводя пристального взгляда с Эммы. И хотя голос у нее измученный, в нем слышатся нотки гордости. Я знаю, что она беспощадно оценивает женщину, стоящую перед ней, задаваясь вопросом: что такого смогла предложить Гаю Эмма, чего не могла предоставить она? Я хочу объяснить ей, что ошибочно пытаться сравнивать жену, с которой живешь уже десять лет, с любовницей, отношения с которой длятся не более года, но понимаю, что это приведет к бессмысленному спору, полностью перевесив чашу весов в пользу новой подруги. Тот факт, что тело у Изобэль, возможно, лучше, чем у Эммы, которая, как я думаю, никогда в своей жизни даже близко не подходила к гимнастическому залу, не имеет значения. На стороне Эммы новизна. Время настраивает людей более критично по отношению друг к другу, они теряют свою загадочность, жены становятся сварливыми, мужья — угрюмыми.

— Это все равно, что сравнивать собор Святого Павла с Огурцом, — говорю я. — Один — старый и хорошо знакомый, другой — новый и неизведанный. Вопрос в том, который из двух выдержит испытание временем?

— Извини, я не расслышала тебя, Люси, — произносит Эмма.

— Ты знала все это время? — спрашивает Изобэль, поворачиваясь ко мне. Ее подбитый глаз поблек, замечаю я, и она одета соответственно событию. Ее сандалии от Роже Вивье дают ей преимущество в росте, и она возвышается над всеми нами, а платье на ней более уместно на ежегодном торжестве в галерее «Серпентайн». Однако все это, конечно, не имеет значения. Хотя я понимаю, что поддержание стандартов на высоком уровне имеет для нее огромное психологическое значение. Она определенно стала бы правомочным представителем школы разведенных жен Джерри Холл, думаю я про себя.

— Мне действительно очень жаль, Изобэль, — бормочу я. — Я хотела рассказать тебе, но думала, что Эмма закончит эти отношения прежде, чем ты все выяснишь. Я была поставлена в ужасно неудобную ситуацию.

— Я понимаю твою дилемму, Люси. Но все же тебе следовало решиться, ведь я имела право знать об этом. — Она поднимает кожаный кейс и держит его обеими руками перед собой.

Я пытаюсь представить, что может быть там, внутри. На какое-то мгновение я спрашиваю себя, не вздумала ли она застрелить Гая. Однако с ее месячным денежным пособием она могла бы нанять кого-нибудь, пытаюсь я рассуждать логически.

— Однако ты оказала мне услугу, потому что четыре недели назад я не раскрыла бы степень его обмана и, вероятно, даже рассматривала бы возможность примирения, — говорит она. — Я, возможно, не поняла бы, что он неисправимый лжец.

Она открывает кейс, достает какие-то бумаги и фотографии и начинает листать их. Некоторые мне знакомы, другие оказываются сюрпризом. Она знает, что Эмма живет в их квартире в Клеркенвелле. Она знает, что он заразился вшами непосредственно от моих детей. Она знает, что его секретарша замешана в обмане. Она даже знает, что Эмма и я вламывались в их дом. Она смотрит на меня, когда говорит это, а я смотрю на свои ноги, как напроказивший ребенок.

— Извини, я ужасно раскаиваюсь. Я думала, если Эмма удалит сообщение, возможно, я смогу изменить ход истории.

Другие открытия оказались сюрпризом. Эмма встречалась с его двумя младшими детьми. Она провела уик-энд в отеле рядом с их пристанищем в Дорсете, так чтобы Гай мог навешать ее, когда якобы уходил на пробежку. У Изобэль даже была информация еще об одной женщине, с которой он спал пару раз в течение прошлого года.

— Она для меня ничего не значит, Эмма, — вставляет фразу Гай, дабы по мере возможности сбить пафос и заставить ее изменить позицию.

— Слишком поздно, Гай, — говорит Эмма. — Когда я пришла той ночью к тебе домой, я поняла, что ты никогда не имел намерения оставить свою жену.

— Как ты можешь извиняться перед ней, когда женат на мне более десяти лет? — шепотом кричит Изобэль. Тихие слезы льются по ее щекам, и тщательно подведенные глаза начинают размазываться. Я предлагаю ей грязный бумажный носовой платок, который нахожу в своем кармане, и подхожу к ней, чтобы обнять, но она отталкивает мою руку.

— Мне так жаль! — продолжает Эмма. — Я не думала, что все так обернется.

— А как ты хотела, чтобы обернулось? — резко спрашивает Изобэль, медленно подступая к Эмме. — Действия имеют последствия.

— Думаю, я просто наслаждалась моментом, — объясняет Эмма, пятясь к прикроватному столику. — Я думала, что влюблена. Гай должен нести ответственность за свои поступки, а не я.

— Ты не имеешь права любить чужого мужа! — уже во весь голос кричит Изобэль, стоя менее чем в паре футов перед Эммой. — Ты не просто увела его у меня, ты отняла его у детей! Ты даже встречалась с двумя нашими детьми и не чувствовала угрызений совести за то, что делала! Ты хотела украсть чужую семью, потому что у тебя нет своей!

Изобэль вытаскивает конверт.

— Фотодоказательства! — провозглашает она и с шумом швыряет конверт на туалетный столик.

Более всех потрясен Гай. Он даже не может говорить! Интересно, выполнила ли Эмма свое обещание разорвать отношения с ним к тому моменту, когда в спальню ворвалась Изобэль?

Я смотрю на кровать. Она не тронута. Руководствуясь цепочкой комментариев Эммы, высказанных ею сегодня чуть ранее, я сразу же понимаю, что это важный признак. Я смотрю более внимательно и обнаруживаю, что на покрывале кровати, того же самого зелено-фиолетового дизайна, что и в моем номере, лежат какие-то веши. Они аккуратно разложены. Это очень напоминает игру для тренировки зрительной памяти у детей: на поднос кладут разнообразные предметы, а тебе надо вспомнить, что там лежало пять минут назад. Я узнаю лифчик «Агент-провокатор» и трусики, которые Эмма выкрала той ночью, когда мы инспектировали гардероб Изобэль. Лямка лифчика была порвана во время нашей с Эммой борьбы. Гарнитур занимает почетное место посредине кровати. Кролик торчит слева от трусиков. Справа другие предметы в ассортименте — полагаю, это подарки Гая Эмме: браслет, идентичный тому, что Изобэль носит на своем запястье; духи «Джо Малон»; роман; несколько авиабилетов, оставшихся от различных уик-эндов. У ножки кровати валяется пустая черная «Хлоэ Пэддингтон».

— Я как раз была в разгаре завершения наших отношений, Люси, — поясняет Эмма, глядя на меня и как бы ища подтверждения своим словам. — Я обещала тебе, что до конца этой недели все закончится!

— Ты же говорил, что ты в Германии? — прерывает ее Изобэль, адресуя свой вопрос Гаю. — Как ты мог лгать мне с такой беспардонностью? Ты совсем не уважаешь меня и наших детей? — Она стоит, не двигаясь с места, и все остальные словно прирастают к своим местам.

Гай охвачен паникой. Глаза у него безумные. Его взгляд скользит от одного к другому, пока, наконец, не останавливается на нейтральной территории, где-то на среднем удалении. Он смотрит на себя в зеркало туалетного столика.

— Наш брак был обречен, — холодно говорит он. — Я был для тебя всего лишь бумажником. Ты даже не захотела, чтобы я думал над тем, чтобы сменить работу, поскольку ты слишком любишь себя. Едва ли у нас был полноценный секс. Наша жизнь была настолько расписана твоими нескончаемыми планами, что я утонул. Задохнулся от мещанства.

— Вряд ли можно назвать Ноттинг-Хилл мещанством, — возражает Изобэль.

— Мещанство — это состояние души, — парирует Гай.

— У нас был секс каждые две недели, это очень неплохо, — говорит она. — Разве не так, Люси?

— Она права, — подтверждает Эмма. — У них с Томом секс был реже.

— Это из-за того, что у нее нет прислуги, — поясняет Изобэль.

Впервые за все время они вспоминают обо мне. Это странно, ведь в их присутствии в этом отеле есть сверхъестественная, но объяснимая логика, а в моем — нет, и до сих пор ни у кого из них не возник вопрос, что я делаю здесь посреди ночи. Я смотрю на часы. Уже больше двух часов. Как я завтра встану, и вообще — как мне выбраться из этого номера и заставить Диего вызвать такси, чтобы добраться до дому? Мне вдруг ничего в мире не хочется так, как поскорее оказаться в своей постели, рядом с Томом, спящим возле меня.

С ужасом я вспоминаю, что Роберт Басс — в ванне, в номере напротив. Это кажется мне теперь еще более экстраординарным, чем десять минут назад. Я оказалась вовлечена в бурную жизнь других и забыла драму своей собственной жизни! Это потому, что я уже приняла решение. Я замечаю стул возле открытой двери и сажусь на него. Все подозрительно смотрят на меня. Ясно, что никто не хочет, чтобы я ушла.

— Закрыть дверь? — спрашиваю я Изобэль. — Думаю, будет лучше, если ее закрыть.

— Нет, оставь ее, пожалуйста, открытой, Люси, — просит она.

В коридоре я слышу еще несколько возбужденных голосов. Возможно, такие происшествия случаются здесь постоянно. Может быть, в другом номере, дальше по коридору разыгрывается аналогичная сцена. Диего, должно быть, привык к событиям подобного рода. Я слышу его голос:

— Проходите сюда, пожалуйста, сюда! Шум был оттуда! Видимо, там несколько беспокойных делегатов!

Не вставая со стула, поскольку все начинают нервничать, если им кажется, что я ухожу, я перемещаюсь как можно дальше назад и высовываюсь в коридор, чтобы посмотреть, что там происходит. Если это Роберт Басс, возможно, мне удастся остановить его, прежде чем кто-то его увидит. Однако это еще одна парочка.

— Пойду посмотреть, что там происходит! — сообщаю я всей компании.

— Не уходи надолго, ладно? — Это Гай. И в его голосе паника. Я безучастно смотрю на него. Он не хочет оставаться один на один в номере с Изобэль и Эммой.

Я выхожу в коридор. К этому моменту пара уже почти дошла до номера.

— Люси! — восклицает мужчина. — Что здесь происходит? — Это мой брат. А за руку он держит Кэти.

— Говорите тише! — шепчу я, как будто показываю опоздавшим их места в театре. — Что вы здесь делаете?

— Я завтра выступаю на конференции, — шепотом отвечает Марк. — Моя комната на этом этаже. Портье сказал, что здесь ссора, и попросил меня разобраться. В отеле полно беспокойных делегатов.

— А ты что здесь делаешь? — спрашиваю я Кэти. — Или ты одна из этих беспокойных постояльцев?

— Только чтобы увидеть тебя, — отвечает она. — На самом деле я собираюсь провести здесь ночь. С твоим братом.

Она стоит, в смущении опустив глаза. Я рада, что в течение столь многих лет была рабочей лошадью в службе новостей, потому что я никогда не теряла своей способности схватывать информацию из многочисленных источников сразу и тут же вычленять наиболее важную, одновременно анализируя ее кратко-, средне- и долгосрочные последствия. Итак, варианты будут следующие:

1) я обречена теперь слушать, как Кэти восхваляет моего брата;

2) я буду иметь дело с ними обоими, если отношения испортятся;

3) я должна буду сообщить обо всем Эмме.

— Мы собирались рассказать тебе, — быстро произносит Кэти. — Я только ждала подходящего момента. Кроме того, это длится не более месяца.

— Но он такой непостоянный! — восклицаю я. — Ты уверена, что хочешь так рисковать?

— Это предательство, Люси, — говорит Марк, но он не сердится.

Вид у брата покорный — типичная первая стадия влюбленности.

— Ближе к делу, Люси, а что ты-то здесь делаешь? — спрашивает Марк.

Я указываю на 508-й номер и сообщаю им краткую сводку происходящего.

— Думаю, главное сейчас — вывести оттуда всех как можно быстрее, — говорю я Марку, пытаясь продемонстрировать свою заинтересованность.

Мы вместе входим в спальню. Изобэль и Эмма все еще ругаются. Гай сидит на кровати, обхватив голову руками. Его одежда по-прежнему в беспорядке. Никто не удивляется появлению еще нескольких людей в комнате. Три сторонних наблюдателя должны немного разрядить напряженность.

— Я брат Люси, Марк, — представляется Марк, пожимая руки собравшимся и машинально целуя Эмму в щеку. — А это моя девушка, Кэти, с которой вы, Гай, уже знакомы. — Он обнимает одной рукой Кэти и улыбается улыбкой собственника, как будто настоящая причина, по которой мы все собрались в этой комнате, — отпраздновать его новый роман. Так он стоит там, ожидая, что все бросятся сейчас его поздравлять. Кэти счастливо улыбается ему. «Боже!» — думаю я, не в состоянии удержаться от ухмылки при виде физиономии Гая.

Потом я вижу лицо Эммы и понимаю, что для нее этот неожиданный расцвет их отношений еще более неприятен.

— Я не знала, что у тебя есть брат, — говорит Изобэль, вежливо пожимая руку Марку.

— Думаю, мы скоро направимся домой. Изобэль, может быть, тебя подвезти? — спрашиваю я, хотя это, скорее, приказ, а не вопрос. Она смотрит на меня в ожидании дальнейших инструкций и затем согласно кивает. Ее плечи поникли, и я заставляю ее собрать все бумаги и фотографии, разложенные на туалетном столике.

— Мы отвезем Эмму домой, — говорит Кэти.

Я замечаю, что она уже вынесла приговор поведению Марка.

— Но разве мы не собирались провести ночь здесь? — спрашивает Марку Кэти, приглаживая волосы и пытаясь другой рукой, которой он обнимает ее за плечи, ближе прижать ее к себе.

— Я не хочу возвращаться в Клеркенвелле, — говорит Эмма в присутствии всех. — Могу я остановиться пока у тебя, Люси? Только до тех пор, пока не смогу вернуться на свою старую квартиру. Я не смогу быть рядом с Кэти и твоим братом и позволить, чтобы они отвозили меня домой. Я всегда надеялась, что, возможно, нам удастся уладить дело между нами.

Я не могу до конца поверить в то, что Эмма выбрала именно этот момент для того, чтобы впервые признаться в существовании своих не решенных с ним проблем. И уже не в первый раз я задалась вопросом, а не прав ли Марк относительно того, что ей пошло бы на пользу общение с психотерапевтом, чтобы исправить положение дел в ее голове.

— Ничего хорошего из этого бы не вышло, — отвечает Марк, пожалуй, слишком поспешно. — В любом случае заново пересматривать старые отношения — всегда ошибка.

Поэтому я соглашаюсь позвонить Тому, чтобы предупредить его, что Эмма вскоре приедет к нам, и останется на неопределенное время, и что я отвожу Изобэль в Ноттинг-Хилл.

Оказалось несложным отправить всех подальше от этой гостиницы, но гораздо менее ясно, как я буду объяснять свое собственное присутствие здесь, когда этот неизбежный вопрос дознания возникнет позднее. Я начинаю ощущать слабую надежду, что, возможно, мне удастся выпутаться с помощью туманной истории о том, что я последовала сюда за Эммой, вскоре после того как она ушла из своего частного клуба, из-за снедавшего меня беспокойства по поводу ее благополучия. До тех пор пока никто не будет анализировать факты слишком глубоко, мне, возможно, удастся нейтрализовать любое оставшееся у них сомнение с помощью этого объяснения.

Однако я должна подготовиться к пристрастным расспросам Тома.

«Но разве ты не говорила, что ушла оттуда первой? — представляю я его, задающим этот вопрос. — И каким образом случилось, что ты проходила мимо этого отеля, если он достаточно далеко от того места, где вы проводили вечер, и совсем не по дороге домой?» Надеюсь, драма чужой человеческой жизни насытит его любопытство и отвлечет от этой логики.

— А как же я? — спрашивает меня Гай, когда все собираются уходить. Его тон немного обиженный, как будто я несу ответственность за утрясание проблем со всеми и каждым.

— Думаю, вам следует провести ночь здесь или поехать в вашу квартиру в Клеркенвелле, — говорю ему я, озадаченная тем, что он обращается ко мне, ожидая, чтобы я решила его проблему с пристанищем, неспособный осознать последствия того, что произошло за последний час. — Во всяком случае, этот номер забронирован, а если он не свободен на всю ночь, то, я уверена, здесь смогут найти другой.

— Пожалуйста, можно мне пойти домой вместе с тобой? — просит он, обращаясь к Изобэль.

— Не могу поверить, что ты просил у нее прощения за связь с другой женщиной, не выказывая ни малейших угрызений совести по поводу того, что ты причинил мне и детям, и потом ты спрашиваешь, можно ли вернуться и провести ночь со мной! Ты должен понять, что прелюбодеяние ухудшает существующие отношения. Оно всегда что-то уничтожает, и это потом нельзя вернуть на старое место, — сердито говорит она, указывая на Эмму и затем снова поворачиваясь к мужу. — Ты полагаешь, что имеешь право делать все, что тебе заблагорассудится, без каких-либо последствий. Твоя самонадеянность — твой самый большой недостаток.

— Но где же мне жить? — жалобно спрашивает он и только тут замечает, что его брюки расстегнуты. Он подтягивает их — и застегивает.

— Это не моя проблема, — сурово отвечает ему жена, насмешливым взглядом проследив за его манипуляциями со спущенными штанами. — Ты потерял право называть наш дом своим домом. Ты можешь переехать в квартиру в Клеркенвелле! — припечатывает она. — Приходи завтра днем после полудня, мы все объясним нашим детям.

— Но что я должен сказать им? — так же жалобно восклицает неверный муж.

— Что ты полюбил кого-то другого! — Она снова начинает рыдать. — Я не смогу жить с ним! — провывает она свою боль, адресуя ее нам всем. — Есть разные степени измены, но Гай превзошел их все! Я никогда не смогу больше верить ему, особенно после того, как узнала, что эта женщина не первая и, я уверена, не последняя. Наш брак пал около первой же преграды.

Все соглашаются и мудро кивают, даже Марк, который редко прекращал один роман, не успев начать другого. Возможно, со временем она пересмотрит свое решение, после трезвого размышления, когда потускнеет эмоциональный накал от этого вечера. Гай должен измениться. Этот опыт должен заставить его смириться. И оба они должны понять, что бросили свой брак на произвол судьбы на слишком долгое время и что брак — это больше, чем риск с надеждой выиграть; что он требует тщательного ухода и удаления лишнего. Мне кажется, будто я вижу логическое развитие ухудшения моих отношений с Томом, так, будто мне дали шанс увидеть, что случится, если начнется гниль. Я принимаю решение пойти домой и все ему рассказать, от начала до конца.

И именно в тот момент, когда мне начинает казаться, что вечер приближается к завершению, на сцене появляется Роберт Басс — в белом полотенце, обернутом вокруг бедер. Он легко и непринужденно входит в номер.

— Я жду! — показывает он мне на номер напротив. И тут соображает, что здесь, кроме его и меня, еще пятеро. И все уставились на него.

Повисает гробовое молчание, которое длится, кажется, целую вечность. Он приглаживает рукой волосы.

— Что они здесь делают, все эти люди? — наконец спрашивает он. — Это милая ловушка? Мне следовало понять лучше, прежде чем связываться с тобой, что ты — катализатор несчастий! Вероятно, в шкафу прячется моя жена.

Мы все нервно смотрим на платяной шкаф. И даже я задаюсь вопросом, не ожидает ли она терпеливо своей мизансцены.

— О, мой Бог, Люси! — Это Кэти. Сокрушенно. — Что он здесь делает?

Изобэль стоит столбом. Слезы на ее подбитой физиономии мгновенно высохли, в глазах засквозил интерес к жизни.

— Вы все одним миром мазаны! — всхлипывает она остаточным всхлипом. — Не могу поверить, что у тебя интрижка с одним из родителей. Сплошной разврат!

— Я думал, он действительно твой старый друг из «Вечерних новостей»! — восклицает Марк, закрывая дверь.

— Абсурд. Это — Прирученный Неотразимец, — информирует всех Изобэль. — Они уже целый год флиртуют. Я думала, что это просто добродушное поддразнивание. И никогда не думала, что это превратится в настоящую оперившуюся любовную связь.

— Не могу поверить, что ты сделала это! — шепчет Эмма, прикрыв рот рукой.

— Она ничем не лучше меня! Это худший вид лицемерия! — оживляется Гай. Впервые за весь вечер.

Совпадения заставляют тебя думать, будто есть какая-то странная логика в жизни, однако когда за один вечер их происходит так много, это лишь подчеркивает присущий ей хаос, как будто в любой момент может случиться все, что угодно.

— Ничего не произошло, — сообщаю я всем.

Они смотрят на меня с недоверием.

— Он же фактически голый, Люси! — снова бормочет Кэти. — Это выглядит нехорошо.

— Потому что он принимал ванну, — бодро вношу я ясность, словно это объяснение может показаться им заслуживающим доверия.

— Люси, никто не приходит в подобный отель только для того, чтобы принять ванну! — огрызается Марк. — Ты еще скажи, что пришла сюда, чтобы послушать «Всемирную службу» Би-би-си.

— Я действительно слушала «Всемирную службу»… — подтверждаю я. — Не могу поверить, насколько вы все лицемерны! За исключением Изобэль вы все погрязли в неверности того или иного рода. Я провела прошлый год в самоистязаниях, что я должна делать по поводу этого мужчины, а мы даже ни разу по-настоящему не целовались.

— Она права, — включается Роберт Басс. — Я знаю, что это выглядит не очень-то правдиво, но действительно ничего не было. Фактически Люси пыталась противостоять моим попыткам завязать отношения.

Раздается стук в дверь. Мы все нервно оглядываемся. Этот стук не похож на тихое предупредительное ритмичное постукивание Диего. Сейчас звук решительный и требовательный.

— Кто там? — спрашивает Роберт Басс, глядя на меня.

И все тоже смотрят на меня.

— Кто это еще, Люси? — резко спрашивает Марк.

— Откуда я могу знать? — раздраженно вскрикиваю я.

— Ты здесь для всех связующая нить! — поясняет Марк.

— Я открою, — решительно заявляет Изобэль. — Это может быть кто-то с моего курса сыщиков.

— Лучше я открою, — возражаю я. — Это может быть Том.

Я думаю о том, что мне предстоит. Месяцы взаимных обвинений, сомнений в правдивости моей истории, скрытая подозрительность всех, кто был в этом номере, и их неверие в то, что я и Роберт Басс говорим правду. Ничуть не лучше, когда тебя считают овцой, а не ягненком. Совсем нет. Потом я раздумываю над тем, как каждый из присутствующих будет использовать мою историю, чтобы уменьшить драматичность и эмоциональность своей собственной, до тех пор, пока остаток этого вечера не растворится в незначительности, будучи противопоставлен моей неверности. Даже если Том захочет поверить мне, он столкнется с оскорблением со стороны всех этих людей, высокомерно полагающих, что он слеп. Я тяжело вздыхаю; первое из того, что я представляю себе, будет, вероятно, целая жизнь вздохов. Может быть, Том бросит меня. Он может решить, что я не заслуживаю доверия и что для детей будет лучше жить в доме, где меньше подозрительности и напряженности. Он может также принять ответные меры, включающие полноценную собственную неверность, а не ту полусырую неубедительную фантазию, в которой барахталась я. Я поворачиваю ручку.

— Суини! — произносит какой-то мужчина, толкая дверь, когда чувствует мое сопротивление. — Впустите меня! Я здесь, чтобы спасти вас. — Последнее предложение произнесено с акцентом, характерным для Глубокого Юга. Когда в номер входит Знаменитый Папа, все стоят как громом пораженные. Я беспокоюсь, как бы он, наконец, не стал жертвой частичного нервного срыва; может быть, он вновь переживает роль, которую играл в одном из голливудских боевиков. Возможно, что-то, происходившее в тропиках по сценарию Грэма Грина, потому что на нем неряшливый костюм, который, вероятно, начал неделю, будучи кремовым, а закончил ее почти серым.

— Только не он! — стонет Роберт Басс. — Моё bete noire.

— О, мой Бог! — Это Эмма, оживляясь. — Можно мне только сказать, что я видела все ваши фильмы и думаю, что вы фантастически талантливы? К тому же я недавно стала свободной.

Знаменитый Папа смотрит на нее с благодарностью.

— Что вы здесь делаете? — спрашиваю его я.

— Я здесь с определенной целью, а именно — отвезти вас домой, — говорит он. — Моя машина ждет нас на улице.

— Не могли бы вы подвезти меня по дороге? — спрашивает Изобэль.

— Могу лишь сказать, что вы действительно знаете, как надо изящно разводиться, — восхищенно говорит Знаменитый Папа. — И, конечно же, я подвезу вас.

— Это немного утешает, — замечает Изобэль, но я знаю, что это вряд ли ей помогло.

— Но как вы узнали, что я здесь? — спрашиваю я.

— Том позвонил мне, — отвечает он. — Около трех часов назад вы звонили домой и не выключили мобильный телефон. Том слышал все, что произошло за это время. Он нашел мой номер телефона в списке класса, позвонил и попросил меня приехать и забрать вас.

— Как долго он слушал? — спрашиваю я, нервно хватая его за рукав пиджака.

— С тех пор как вы прибыли в гостиницу и начали слушать программу про папоротники бассейна реки Амазонки, — объясняет Знаменитый Папа. — Самая неординарная эротическая прелюдия, какую я когда-либо слышал.

— Выходит, он знает, что между мной и Робертом Басом ничего не было? — спрашиваю я.

— Абсолютно верно, — отвечает Знаменитый Папа. — Он понял, что вы совершенно вне себя, и позвонил мне, чтобы я вмешался. Он кратко рассказал мне обо всем, что произошло, и сообщил, что вы попали в ситуацию, которая требует немедленного решения, и что раз уж я знаю всех действующих лиц и являюсь приверженцем «Арсенала», то я наиболее подходящая личность, чтобы явиться сюда и со всем разобраться.

— А почему он сам не приехал?

— Он беспокоился, что Фред может проснуться и найти пьяного американского актера, спящего на диване, — объясняет он. — К тому же я знаю этот отель. У меня очень нежные воспоминания об «Абердине», — мечтательно улыбается он.

К номеру подходит Диего.

— Ваше время закончилось, — печально сообщает он мне. — Мы обычно просим оплату с каждого человека.

Знаменитый Папа вручает ему пачку банкнот.

— Этого хватит. Остальное заплатит он, — говорит он, указывая на Гая. Тот все еще сидит на постели.

— Прямо как в той сцене в «Бешеных псах»! — восклицает Эмма. — Или это было в «Трафике»? Или в «Секретах Лос-Анджелеса»? Боже, не могу поверить, что он здесь, с нами!

По дороге домой в его автомобиле мы сидим все рядом на заднем сиденье. Оно чистое и опрятное, и шофер включил успокаивающую музыку. Изобэль сидит тихо. Знаменитый Папа достает бутылку виски из небольшого бара позади сиденья водителя, делает глоток и предлагает ей. Она запрокидывает голову и долго пьет, содрогаясь от этой горечи.

— Будет трудно справиться с этим самой, — вздыхает она. — Знаю, у меня много прислуги, но, в конечном счете, я должна буду взять на себя всю ответственность.

— Вы могли бы выйти замуж за кого-то вроде меня, и прошлое вылетело бы у вас из головы, — сообщает Знаменитый Папа.

— Ты не должна всегда полагаться только на себя, — советую я.

— Мне нужно некоторое время, чтобы оплакать мой брак и попытаться все осмыслить. Во всем этом есть и моя вина. Только мне приходится платить слишком большую цену за свои ошибки, — мрачно возвещает она. — Однако я не буду наказывать детей за грехи их отца… А вы что собираетесь делать? — спрашивает она Знаменитого Папу.

— Я многому научился за все это время, — невнятно говорит он, глотая слова и периодически тыкая пальцем в воздух. — Когда живешь такой публичной жизнью, то в итоге начинаешь бояться оставаться наедине с самим собой, потому что существует огромная пропасть между этими двумя «я». Мне нравилось верить в миф о себе самом, но каждый раз, когда я смотрел в зеркало, я видел там отражение реальности. Думаю, мне необходимо вернуться назад в моих отношениях с женой и детьми и попытаться снова обрести почву под ногами. Где-нибудь, где нет винного магазина в окружности ближе пятидесяти миль. Когда Том позвонил мне, я почувствовал, что имею какое-то предназначение, которое выше и шире того, чтобы просто приятно и бесцельно прожигать жизнь. Это очень приятное ощущение, когда можешь сделать что-то хорошее. Что-то настоящее. К тому же это хороший опыт. И я получил роль в фильме о влюбленных с детства, которые встречаются на вечеринке старых друзей.

Некоторое время все молчат.

— А как насчет вас, Суини? — в конце концов, спрашивает он.

И он и оба смотрят на меня.

— В большей степени — то же самое, я полагаю, — отвечаю я с необычным оттенком уверенности в голосе. — И в меньшей — кое-что другое.

Я не была уверена в том, что ждет меня дома, когда вертела в руках ключи, чтобы открыть переднюю дверь, но, по крайней мере, могла ожидать комитет по организации торжественной встречи. Я старалась не думать о настроении Тома и дискуссиях, которые еще предстоят, потому что часто бывает трудно что-то объяснить ему, однако, с моей точки зрения, по крайней мере, этот вечер ознаменовал конец чего-то.

Вопреки ожиданиям в доме темно. Я поднимаюсь по лестнице в спальню и вижу, что дверь в ванную комнату немного приоткрыта и там горит свет. Я вхожу, чтобы умыть лицо и снять контактные линзы. Я не могу найти футляра для линз, поэтому кладу их в кофейную чашку, стоящую на полке, а затем прячу чашку на верхнюю полку сушильного шкафа. Вдруг я слышу негромкий всплеск с другой стороны ванной комнаты.

Конечно, Том в ванне. Это абсолютно предсказуемо, и я чувствую прилив радости — какое логичное завершение ситуации. Я подхожу и заглядываю за край душевой занавески. Он лежит под водой, его волосы красиво всплывают вокруг лица. Я протягиваю руку, чтобы убрать одну прядь — она улеглась поперек его щеки. И тут он хватает меня за запястье.

— Люси, — говорит он улыбаясь. — Ты дома.