28 декабря, в г. Мценске Орловской губернии состоялось под председательством Мценского уездного предводителя дворянства Н. А. Матвеева заключительное заседание Комитета, учрежденного для обсуждения нужд сельскохозяйственной промышленности.

На заседании этом были доложены Комитету протоколы шести предшествующих заседаний. По прочтении протоколов г. председателем, слово было предложено местному землевладельцу С. А. Нилусу. Печатаем его речь с некоторыми дополнениями самого автора.

 

I

М[илостивые] Г[осудари]!

С глубоким вниманием, следя по печатному отчету за трудами Комитета родного мне уезда, в связи с трудами комитетов всероссийских, вызванных к деятельности Державною волей Самого Хозяина всей Русской земли, я ждал до последнего времени, что из сердца и от сердца черноземной России будет высказано истинно-русское трезвое слово на призыв Сердца нашего возлюбленного Государя, и, говоря по совести, я слова этого не услыхал ни от соседей наших, ни от нас самих: Российские Комитеты едва ли не собрались выродиться в Неккеровские генеральные штаты...! Заранее прошу прощения — я, быть может, буду резок в посильных своих суждениях, но важность, скажу более, глубокопечальная торжественность исторического момента, переживаемого солью Русской земли в лице его двух сословий — крестьянского землевладельческого и поместного дворянского, налагает на меня обязанность говорить прямо, резко, без обиняков...

Воздавая должное трудам членов Комитета, принесших свою дань на общее благо, относясь во многом сочувственно к тем безспорно полезным мероприятиям, которые в трудах их предуказаны, я не могу не отметить, что из-за деревьев мы не разглядели самого леса.

Кризис сельскохозяйственной промышленности признан. Острота кризиса, заметьте, острота — совершившийся факт! А о чем мы говорим, какие меры предлагаем?

Мы говорим, прежде всего, о поднятии народного образования, уже и теперь бесплодно пожирающего крупную долю государственного бюджета. Нам, жителям деревни, это дерево хорошо известно по его плодам: не проходит нескольких лет после времени «учебы», как наша, так называемая, образованная деревенская молодежь забывает выученные в школе молитвы и, если не утрачивает умения разбирать печатно, то пользуется этим умением для чтения прокламаций, которые к нам так обильно и щедро высылает в деревню заграничная крамола.

Мы говорим об учреждении мелкой земской единицы, как будто, честно говоря, не успели разочароваться в прискорбных, но естественных последствиях в Самодержавном Русском Царстве введения крупной и средней самоуправляющихся земских единиц губернского и уездного земств.

Мы предлагаем меры против оврагов, против, пожаров, против потрав, порубок... От чистейшей воды либерализма в виде учреждения чего-то вроде всесословной волости мы перескакиваем к требованию чуть не Драконовских карательных мер за каждую овцу, перешедшую с одной межи на другую, за каждого чужого гуся, оставившего следы на нашем лугу, как об этом еще так недавно трактовали в Орловском Губернском Земском Собрании.

И над всем этим метанием из стороны в сторону, похожим на панику во время пожара, когда из горящего дома, охваченного пламенем, тащут битые черепки старой посуды, забывая о денежном сундуке, о важнейших документах, — красной нитью всех наших собеседований мы выставляем потребность в подъеме, во что бы то ни стало, народного развития. Мы все, точно сговорившись, кричим: «Дайте свету темной невежественной массе, погрязшей в суевериях и предрассудках!»

Человек умирает. Ему нужна хирургическая операция, а мы ему предлагаем фрак, вещь быть может очень полезную для официального визита, но, кажется, совершенно безполезную умирающему.

Конечно, Россия — не умирающий человек! Пока в ней жива еще ее горячая Православная вера, пока над ней сияет Божественною красотой Помазания Венценосная Глава Самодержца, жива она и будет жить на страх всем ее внутренним и внешним врагам. Но червь смерти уже точит ее силу, ее коренное дело — ее сельское хозяйство, точит, не разбирая ни барина, ни мужика. Недаром наша цепь обоих — вековечная!

И когда я слышу деланные ламентации с голоса наших зримых и незнаемых врагов, что вся Россия погрязла в смрадной тьме невежества, я невольно задаю себе вопрос, который, кажется, всеми нами упускается из виду: кто же создал эту самую Россию? Кто же создал эту безграничную мощь, захватившую в свои объятия полмира? Неужели эта, так нами укоризненно порицаемая в глазах сидящих здесь старшин, народная тьма, которую мы теперь только собрались просвещать и именно в тот момент, когда стали показываться зловещие признаки давно у нас небывалого разложения и безсилия?

Бога мы не боимся, если будем утверждать эту явную безсмыслицу, эту явную клевету на нашу сермяжную Русь, изучавшую свою географию по путям мира, проложенным ее штыками, политым ее православною кровью!

Ее наука мудрее всех наших наук, выдуманных нами с космополитически-развратного голоса полуеврейских, полуевропейских развивателей. Ее наука, которую твердо знает память исторической совести Русского человека, одна, — заключена вся в трех словах: Вера, Царь и Отечество.

Эти три слова, данные нам с небес, и составляют корень широколиственного русского дерева.

И когда нас спрашивает вещее Царское слово, чем помочь нашему хозяйственному горю, нам, слугам, прежде всего надо оглядеть, цел ли корень нашего дерева, а не отвечать недостойными общими фразами и общими местами, которые, кроме горького горя, принести ничего не могут. В корне все дело!

 

II

Поместная, а вместе с нею и политическая жизнь России, сложившаяся веками, вся основана на вере в Божественный Промысел, поставляющий преемственно в Помазании на царство наследственного неограниченного Самодержца, Который определил быть ближайшими своими слугами на земле поместных дворян, обязанных за дарованную им Царскою волею землю, кроме хозяйственных своих работ на земле, нести свою поместную службу государству.

Служба поместного дворянства заключена в руководительстве и попечении над другим основным поместным элементом — крестьянством, во всех деталях его жизни, требующей той или другой правительственной регламентации. Владение землей поместного дворянства — не столько право, сколько обязанность и притом обязанность многосложная и чисто государственная. Мы — необходимые царские офицеры мирной царской сермяжной армии. Толпа — сила, но сила слепая, требующая, как и всякий слепец, палки, на которую она могла бы опереться.

Гармония взаимодействия этих двух основных элементов нарушена и нарушена настолько очевидно, что двух мнений об этом быть не может.

Ряды дворянства безнадежно тают, крестьянство разоряется, но только не от безземелья, и бежит в города, на заводы, фабрики, в далекую Сибирь без плана, без цели, без надежд, без толку, по поговорке: «хоть гирше, тай инше!»

Разоряются оба, но от двух разных причин: мы, дворяне, нуждающиеся в вольнонаемном труде, — от чисто финансового оскудения в непосильной борьбе с обстоятельствами, не нами созданными, что бы ни говорили по этому предмету наши фантастические враги; а крестьяне — от коренного непорядка всего уклада их деревенской жизни, представляющей собой весьма сложный и притом разнообразный механизм, частью полуразобранный, частью заржавленный, который во что бы то ни стало нужно пустить в ход, но который собрать некому — природный механик выбыл. Присланы на место выбывшего механика специалисты, каждый со своим знанием, но без знания самого главного — где запрятаны разобранные части машины, ибо хранилища тайников народной души им неизвестны, как людям пришлым, да специалисты-то они притом по отдельным частям, а не по всей в совокупности сложной машине.

И когда мы, принимая те или другие благие мероприятия, вносимые в нашу поместную жизнь, не воспринимаем их в организм наш и безнадежно разводим руками от безплодности и практической безполезности благ, нам даруемых, то удивляться тому нечего: «всуе законы писати», когда их некому исполнять, то есть проводить их сознательно, убежденно в жизнь народную с интересом личным в правильности и пользе их применения.

На кого брошена современная деревня?

Вот перед этими старшинами я прямо в глаза скажу: на пьяную безшабашную и продажную толпу в лице выборных сельских пародий на власть, на всех этих десятских, сотских, старост. Не известно ли нам из житейского горького опыта, что ни один порядочный и степенный хозяин не пойдет на все эти должности? Он скорее откупится тою же кровью сатаны в виде водки от галдящих мирских горланов, чем идти на эту выборную «склыку» и служить неведомо чему — всему, кроме общественной пользы. А кто теперь воротилы «мира»? Наглазно — рваный пиджак деревенского полуотщепенца с луженою спиртом глоткой, а за его спиной — кулак-мироед, вся сила которого, дисциплинирующая эту босяцкую голову, заключена в лишнем поднесенном стаканчике.

Удивляться ли тому, что деревенский разлад идет таким ускоренным темпом? Скорее нужно удивляться, что, хоть и в призраке, но деревня еще существует!

Всем нам известно, что ячейка общества заключена в семье. Здорова семья — здорово и общество. Ячейка государства — деревня. Благополучна деревня — процветает и государство.

А деревня наша — стадо безпастушное.

Идея института земских начальников — идея великая и в основе своей имела цель безупречно верную: дать народу власть попечительную в лице поместного дворянства. Но силы, враждебные порядку в Русской земле, сумели исказить проведение в жизнь этого великого русского дела. Не место и не время давать здесь по этому поводу объяснения. Наша обязанность указать, если нас спрашивают, как мы думали бы исправить это искажение. Результаты же искажения нам слишком хорошо известны.

Скажите же мне, ради Бога, — можно ли быть попечителем над тридцатью тысячами и более требующих попечительства?!

А ведь фактически положение современного земского начальника именно таково — он призван «обнимать необъятное» и «постигать непостижимое». Мудрено ли при таких условиях, что в поисках порядка, у нас безусловно отсутствующего, потому что и волостные деятели в лице старшин, писарей и волостных судей не призваны и не могут дать порядка, — мы от малого до большого мечемся из стороны в сторону, безнадежно наталкиваясь на непреодолимую стену разнообразных ведомств, конкурирующих в большинстве случаев между собою за преобладание властью, которые, уже в силу этой конкуренции, и сами ею не обладают.

Кто в этой сумятице деревенской жизни от этого более страдает — сказать трудно. Если судить по явному, вынужденному и добровольному бегству из деревни барина и мужика, — страдают оба и в степени равной.

Какие благие экономические мероприятия могут быть приняты в деревне при таком ее положении?! Наилучшее из них будет представляться в наших глазах, если они не затуманены миражем псевдонаучности — в лучшем случае — абсурдом, в худшем — насмешкой.

Я — не враг народного образования, народного развития. Но весь вопрос: какого и кем проводимого в жизнь народную? Я убежденный сторонник поднятия уровня сельскохозяйственных знаний. Но вопрос — где их, над кем, над чем и какими средствами их применять? Разве не ирония говорить о них в наших Голодаевках, коренные насельники которых — один распухает от мякинного хлеба, а другой — два раза в год подставляет свою голову под удары аукционного молотка Земельных Банков. Мы сознаем себя, и вы не будете этого отрицать, на высоте понимания добрых новшеств, вносимых к нам, откуда бы то ни было, раз они согласны с нашею государственной идеей, но при возникающем в доме пожаре, мы не должны искать спасения в теориях пожарного дела, как бы они прекрасны ни были, а бросимся прежде всего к кадушке с водой.

Из опасения утомить ваше внимание, я круто и резко поставлю вопрос: где же эта кадушка, где эта вода, которая нужна, чтобы тушить тлеющую в соломе искру? Наша Русь ведь не даром зовется соломенной.

 

III

Ответ напрашивается сам собой: просите дать поместную дворянскую власть селу, под селом разумея церковный приход и особенно помните, что власть эта должна быть поместная, дворянская и притом Царскою Волей назначенная, а не выборная. Человек земли слышит голос земли, а голос этот нужен мне, вам, крестьянину и самому Государю.

Я назвал толпу слепою. Может ли слепой указать и выбрать зрячего, да и понимает ли слепец, кто зрячий и чем он от него отличается?! Зрячая власть — светлое око Царево, просвещенное Божественным избранием. Другой нет и быть не может. Поэтому сельская власть должна исходить от Него по преемственному от Него назначению, а не по нашему избранию.

Минины и Пожарские избираются народом только в смутное время, а мы не дожили и, Бог даст, не доживем.

Власть эта должна быть в руках только поместного и притом православного дворянства. Только еще, Божию милостию, пока до этого не дворянство к этой власти от всего русского века призвано; только дворянство всей русскою историей доказало в исполнении своих обязанностей свои преемственные права на обладание этой властью. Другие элементы русского общества — в облике мертворожденного интеллигентного всесословного пролетариата не должны касаться власти, ибо наша дворянская кровь, вместе с мужицкою, проливалась за созидание Русского Царства; а их?!. За что она проливалась?!.

Спросите лучше мужика, кого он до сих пор признает за своего барина? Нас ли, захудалых и обезсиленных, как захудал и обезсилел он, или всю эту напущенную орду разных вольнонаемных земских агентов — статистиков, почвоведов или корреспондентов провинциальной мелкой растленной прессы? Вы можете быть уверены в ответе: барин их — мы, жалкие остатки великой поместной силы, вынужденные кровью и зачастую тайными, безсильными слезами отстаивать пядь за пядью свою жалованную нам землю. К кому идет мужик до сих пор за советом в семейном горе, в тяжебном деле, к кому тащит свою слезную нуждишку? Да все к тому же своему коренному барину, если только он у него остался.

Но осталось их немного, а кто и остался — по безправию своему не в силах ему помочь, как власть имеющий. Возьмите мой пример — я один остался на двадцать, тридцать, если не более, квадратных верст. А сколько нас было еще так недавно!...

Так просите о насаждении поместной дворянской власти в приходе. Назовем эту власть сельскими начальниками. Просите создать эту власть и на тех местах, где сократилось дворянское землевладение настолько, что не стало уже в приходе дворянской земли. Когда отчуждают под железные дороги землю, ее отчуждают принудительно, не спрашивая согласия ее владельца. Насколько же порядок в деревне нужнее проходящей мимо нее железной дороги!

Чтобы новые дворянские должности не выродились в чиновничество, просите, чтобы жалованием их было не двадцатое число, а доходность надела, жалованного за соединенные с владением им обязанности. В нашей местности для сельского начальника довольно было бы трехсот десятин. В других более или менее — в связи с доходностью земли.

Просите, чтобы обстройка этих участков в скромных, но необходимых в хозяйственном отношении размерах, была принята на счет казны. Просите, чтобы за заслуги лица, временного владельца этого участка, участок этот делался бы наследственным при обязательном условии продолжения в поколениях первовладельца поместной службы. Просите о восстановлении во всей силе закона в Бозе почившего Императора Николая I о поместной службе. По этому закону прохождение ступеней иерархической лестницы государственной службы было поставлено в зависимость от службы поместной, как основы государственного служения. Закон этот — альфа и омега нашей административной жизни.

Власть сельского начальника должна обнять собой всю жизнь прихода.

Она должна воплотить в себе все отрасли государственного правления в приходе, ныне, в ущерб власти, разделенной между различными ведомствами. Сельский начальник может и должен для прихода быть всем, и вся жизнь села со всеми ее распорядками должна входить в сферу его компетенции.

Я не буду перечислять все многообразие его служебного назначения, но при территориальной незначительности вверенного ему участка, говорю с уверенностью о практической удобоприменимости его деятельности ко всем сторонам сельского существования, кроме разве специально-технических. Техники на жалованье и под надзором его могут быть с правами государственной службы и извне, если в них в данный местности будет настоять необходимость.

Для того, чтобы власть не могла выродиться в сатрапию, совершенно, впрочем, чуждую нашему духу, надлежит дать ей корректив в непрестанном фактическом контроле Высшей Власти и в совещательном — и только совещательном — голосе Приходского Совета, составленного из пастыря церкви и избранных приходских старейшин.

Будучи только совещательным органом общества, Совет должен иметь право обжалования важнейших решений сельского начальника высшей губернской власти в лице губернатора, от которого и будет зависеть назначение сельских начальников по представлению уездных предводителей дворянства.

 

IV

Осуществим ли фактически предлагаемый мною проект? Не сопряжен ли он с непосильными для казны затратами?

В губернии нашей тысяча церквей и, стало быть, столько же приходов.

Отделив из этой цифры на города, приблизительно, двести приходов, получим на всю деревенскую губернию восемьсот приходов. На учреждение должности сельских начальников придется круглым счетом произвести отчуждение в казну, считая по 300 десятин на каждую должность, — двести сорок тысяч десятин ценностью в среднем, считая и хозяйственное устройство хозяйства, по 200 р. за десятину — всего 48 миллионов рублей. Обычный процент, ныне приносимый капиталом, 4% годовых. Таким образом, вся низшая губернская администрация в лице сельских начальников будет стоить казне 1 920 000 руб. в год, которые казна должна будет ежегодно выплачивать по своим обязательствам.

Но цифра эта только кажущаяся.

У меня нет под руками цифры нашего губернского административного бюджета, распределенного теперь на жалование чинам всех ведомств губернии, включая сюда и земскую администрацию, но уверенно думаю, что показанная цифра будет значительно ниже ныне действительно расходуемой на современный губернский безпорядок на безсильную и безвольную уездную полицию, на судебные ведомства, на целую армию чинов финансового управления — словом, на все многообразие губернской власти и надзора, которое все сосредоточится в руках сельской поместной власти.

Слушайте дальше: цифра эта фактически должна еще более значительно уменьшиться.

Высказывая наше основное положение, мы принимаем повсеместное исчезновение дворянского землевладения, как факт совершившийся. Но в одном Мценском уезде за дворянами числится свыше 60 000 десятин. Это уже готовый кадр в руках Правительства, тем более послушный и гибкий, что в финансовом отношении, благодаря своей ипотечной задолженности, он находится в непосредственной зависимости от казны. Нас только по коренному заблуждению называют собственниками, тогда как мы только — арендаторы казенных земель со строгим контрактом в виде залогового свидетельства. Правительство вправе от нас требовать поместной службы, которую мы разменяли на мелкую и теперь совершенно обезцененную и дискредитированную монету земской службы. Получая от нас коронную службу, Правительство взамен должно сделать и соответственные изменения в своих к нам ипотечных правоотношениях... «Do, nut des!» Дай ты, и я дам тебе равноценное твоему даянию.

Присоедините к этому громадную цифру сметы становящегося уже ненужным земства, сплошь и рядом так неразумно расходуемую (а это факт, признанный Правительством), и вы увидите, что предлагаемый проект не только не вызовет экстраординарных расходов общеимперских средств, но еще и даст громадную экономию в бюджет.

А влияние восстановленного закона Императора Николая I разве не вернет деревне вместе с нашими детьми, — погибающими теперь и физически и нравственно в разных канцеляриях, — и отливших с ними из деревни капиталов?!

Еще, и едва ли не важнейшее, требование, которое православный народ обязан в лице своего Правительства предъявить к носителям сельской власти.

Это требование должно быть заключено в явном сказательстве сельской власти своего Православного вероисповедания. Власть над народом православным не может быть иною, как строго православною. [С]казательство Православия все заключено в таинстве Святого Причащения. Не причащающийся хотя бы однажды в год служить Царю и Церкви не должен.

Не новость я проповедую. Это требование наших законов, и оно доселе существует неотмененным и не может, не должно быть отменено и даже ослаблено, каким бы нападкам ни подвергала его со своей стороны пресловутая «свобода совести».

 

V

Просите еще двух важнейших мероприятий, но уже касающихся не одного только села, а целостности всей России: 1) запрещение выкурки и продажи спирта, кроме целей лекарственных и технических, и 2) строгого ограничения и притом фактического, неослабного — черты еврейской оседлости для евреев всякого звания и состояния.

Ручаюсь вам, что с проведением в жизнь института сельской власти при наличности этих двух мероприятий, в России вы не узнаете многого через пять, десять лет. Повышение любого из прямых или косвенных налогов, даже учреждение чисто специального налога даст взамен крупную перевыручку против питейного дохода. Велик ли он в самом деле при 140 миллионном населении, если он выражается в цифре двухсот миллионов рублей? С исчезновением же с поместного горизонта еврея воспоследует большее спокойствие мирного хода нашей торговли и промышленности. Да в сфере внутренней политики жизнь наша, хотя бы и академическая, при этом условии, пойдет много спокойнее. Если бы вы только могли знать всю силу подпольного влияния интернационального кагала!...

Таким только образом мы можем выйти из заколдованного круга нашего сельскохозяйственного кризиса, который собой представляет только классифицированный вид кризиса общегосударственного.

Что такова суть кризиса, — прошу вас обратить на это особое внимание, — доказывает вам носящаяся в воздухе идея «прихода» и «мелкой земской единицы».

Но идея эта в самодержавном государстве построена на совершенно ложном фундаменте выборного самоуправления. Это две такие силы, которые исходят из принципов диаметрально противоположных и неизбежно взаимосталкивающихся. Весь вопрос во времени столкновения, а время это находится в тесной связи с ослаблением или усилением той или другой власти.

Наша современность не дала ли в том глубоко-печальных и поучительных примеров!

Идея приходов и мелких земских единиц находит себе полное и строго-логическое осуществление для самодержавной России в предлагаемой нами власти сельских начальников с их совещательными органами в лице Советов.

Но как различен дух той и другой идеи!

Конечно, я предлагаю вашему вниманию мои мысли не в качестве готового и детально разработанного проекта, ожидающего законодательной санкции.

От села до Государя, источника всякой нашей государственной мудрости, расстояние огромно, и оно должно быть заполнено инстанциями в духе предлагаемой деревенской реформы, но этой области я не позволяю себе касаться.

Нас спрашивают о деревне, мы покаместь и должны только о деревне дать ответ. Спирт и еврей ядовитым своим жалом коснулись деревни, мы обязаны и на них обратить внимание, хотя их влияние гораздо обширнее и касается настоящего и будущего всей России, как сельской, так и городской, как хлебопашеской, так и заводско-фабричной.

Конечно, при намеченном изменении строя поместной жизни весь ныне, так называемый земской, бюджет пойдет на нужды местного управления, но под полным контролем высшей губернской власти. Сметы же и раскладки бывших земских повинностей будут составляться сельскими начальниками на местах при участии совещательных советов, а затем распределяться на уездные нужды в уездном совещании сельских начальников под председательством предводителя дворянства.

Надо ли говорить, что и уездный предводитель дворянства должен назначаться Правительством, как и всякая другая поместная власть. В проведении принципов мы должны быть строго последовательны во всем.

 

VI

Моя задача не могла бы считаться вполне законченною, если бы я не затронул другой болезненной язвы нашего поместного быта.

Я имею в виду раны поместного дворянства, еще не покинувшего до сего времени своего поста, но уже почти изнемогающего в непосильной, свыше чем сорокалетней борьбе за сохранение своего исторического назначения — стоять во главе Русского народа и служить опорой и подножием трона Помазанника Божия.

Что легче, спрошу вас, — создать вновь или сохранить и поддержать? Конечно, — поддержать и сохранить. В деле обыкновенного домостроительства своевременная поддержка сохраняет старый, но прочный, из вековечного леса сооруженный дом и, притом, не требуя тяжелых затрат из капитала. Если это так в данном грубом примере, то насколько же это вернее — в необходимости сохранения в целости веками сложившегося и веками же испытанного сословия, искушенного наследственным опытом в деле руководительства и попечительства над великим Русским народом, коренным русским населением! Прошу вас особенно заметить — коренным русским, то есть жителями центра, истинного создателя России. Центр — все! А он-то именно с особою силой подвергся испытанию.

Как же поддержать и сохранить коренное Российское земельное дворянство, это необходимое звено, связующее Самодержавного Царя с Его народом?

По существу русской государственной идеи, земля русская не есть собственность частная, а есть собственность государственная. Истинный ее Хозяин — Православный Русский Царь. Она может быть жалована для службы, за службу, может быть жалована отдельному лицу или даже целому роду, но под непременным условием службы поместной или поместногосударственной. Под этой последней я разумею служение в высших государственных должностях, вблизи или при Особе Его Величества. Но и эта служба должна быть связана с поместным владением. Земля — солъ нашей государственной жизни.

Этот основной принцип нарушен в самом своем основании. Земля стала рыночною и даже, как вполне верно замечено министром Финансов, биржевою ценностью.

Это нарушение векового принципа с особою тяжестью отозвалось на нас, дворянах, и кроме того вследствие неправильно поставленной взаимополитики Дворянского и Крестьянского Банков — и на крестьянах, фиктивных собственниках прежних дворянских земель.

Говоря строго логично, мы, поместные дворяне, совершили уголовноисторическое преступление, обременив ипотекой имущество, нам не принадлежащее — мы заложили Царскую землю. Но вина в этом преступлении не на нас одних. Кто виноват в этом, — безпристрастная история, если только таковая будет когда-нибудь существовать, разберется в этом. Наше дело указать, как мы думали бы выбраться из ложного положения, в которое мы и себя поставили, и с собой поставили и Правительство.

К великому благополучию, в нашей задолженности есть сторона весьма добрая, о которой я выше уже говорил намеком, утверждая, что она создает в руках казны послушный и гибкий кадр для предлагаемой реформы поместного быта. Я сейчас это вам поясню примером.

Большинство наших дворянских поместий заложено ныне, если я не ошибаюсь, в 60% специальной оценки. Специальная оценка составляется с некоторым более или менее точным приближением к действительной продажной стоимости земли. Иными словами, Государство, выдав нам под залог имения сумму, равную 60% оценки, как бы произвело отчуждение 60% нашей земли, оставив в нашей собственности 40%. Пока мы — плательщики исправные, Казна, на праве ипотеки, оставляет за нами право пользования всею землей, но, при нашей платежной неисправности, она, по всей справедливости, в видах общегосударственной пользы, не только может, но и должна произвести фактическое отчуждение принадлежащего ей участка тем более, что, при предлагаемой реформе, она неизбежно должна встретиться с необходимостью отчуждения земельных участков для проектируемых должностей. Естественно, при этом отчуждении, усадьба с инвентарем должна остаться во владении старого владельца, тем более, что, по правилам Дворянского Банка, усадьба и инвентарь принимались в залог только в 5% отношении к сумме всей ссуды, как бы ни была велика ценность усадьбы.

Не нарушая принципа свободы и справедливости, а наоборот восстанавливая его во всей целокупности, казна совершила бы акт величайшей государственной мудрости, сохраняя и нужный ей поместный Дворянский служебный элемент, и освобождая землю от задолженности.

Конечно, план отчуждения должен быть составлен разумнохозяйственный, чтобы не были обезценены оба участка.

 

VII

Но поместная жизнь дворянина-помещика должна быть сопряжена с несением и поместной службы. Оставаясь в своем поместье и исполняя обязанности, связанные с должностью сельского начальника, имея уже заложенную землю, — какое же вознаграждение он должен получить за свою службу? Ведь не прирезкой же к его земле новых 300 десятин?

Очевидно, нет. Это вознаграждение должно выразиться в отмене банковских платежей в сумме, равной или несколько большей платежа за этот 300-десятинный казенный служебный надел, причем годы действительной службы должны быть зачислены без % в годы погашения долга. При потомственной службе и владении даже многоземельные имения могут, таким образом, совершенно очиститься от долга и притом не только без обременения, но и с великою пользой для казны и для государства.

Новый же дворянский поместный служилый элемент, получая в жалованье земельный надел, может его сохранить и для своего потомства, но при условии продолжения службы и в нисходящих его поколениях.

Скажите, будет ли эта система не достойною привилегией дворянского служилого сословия, нарушит ли она чьи-либо интересы?

Нет, нет, и тысячу раз — нет! Это прямой и вполне естественный выход для нашего дворянского землевладения. Без этого выхода оно ненормально, неестественно, и даже прямо пагубно и в государственном, и в сельскохозяйственном отношениях.

Конечно, как во всяком новом деле, придется встретиться со многими житейскими чисто практическими шероховатостями, и придется, как служебным новоселам, так и старожилам, Казне придти с некоторым денежным воспособлением в виде временного жалования тем и другим — слишком уже мы далеко зашли по пути поголовного разорения, — но эта жертва должна быть временная, пока новый строй поместной жизни войдет в мирную колею общественной работы созидания. Это воспособление может быть, но может и не быть — о нем я говорю не как о чем-то необходимом и обязательном, но как о возможном и временном.

При учреждении новой поместной службы, необходимо принять во внимание одну черту крестьянской психики. Крестьянин наш до сих пор еще именует себя то «Протасовским», то «Телепневским», хотя от этих дворянских родов уже и духа в нашей местности не осталось. Чтобы власть новоселов-дворян стала крестьянину сразу родною, надо стараться восстановить старые дворянские роды в местах их прежних вотчин, конечно, в пределах возможности.

Теперь еще одно необходимое заключение. Судьба комиссий, столько раз созываемых по нашему поместному быту и, в частности, по дворянскому, — нам известна. «Пока солнышко взойдет, роса глаза выест!» Будем просить, если мы нужны нашему Государю и родине, отложить взыскание с нас срочных платежей впредь до выяснения нашего положения законодательным порядком. Мы доказали нашу стойкость, и этим уже заслужили право на милость.

 

VIII

Теперь перед вами, людьми практической жизни, я ставлю вопрос: есть ли предел для горизонтов всевозможных, и в том числе сельскохозяйственных улучшений в поместном деревенском быте, который мог бы быть поставлен при предлагаемой вашему вниманию системе, основанной на благородном соревновании сил поместного управления? Дворянский суд чести; строго разработанный контроль Самого Государя над поместною служебною деятельностью через высших государственных сановников, облеченных Его особым доверием — это залог того, что никогда поместная служба не может выродиться в сатрапию. Разве эта система не есть прямой ответ на задачу определения и выяснения мер к поднятию сельскохозяйственной и всякой другой промышленности? Разве она не разрешает собой все наболевшие и назревшие вопросы неустройства поместного быта, включая продовольственный, упорядочения хлебной торговли, даже переселения, организованного на принципах этой же системы?

Поглядел бы я, как при этой системе строго ответственной деревенской власти, подпольные враги нашей деревни, вносящие смуту в ее политическое миросозерцание, осмелились бы перелезть через ее охраняемую ограду! Нам выставили и нас загипнотизировали тремя будто бы великими словами: свобода, равенство, братство! Лозунг безумный и безсмысленный, нарушающий естественный закон неравенства в самой природе! Выставим же и мы, в противовес этим диким и дико понимаемым словам — свою свободу, свое равенство, свое братство! Наша свобода, — с помощью Господа Иисуса Христа и Его Церкви, в свободе от страстей, пристрастий и страстишек, в добровольном самоограничении своей самодовлеющей свободы; наше равенство — в равенстве всех перед Богом и Царем Самодержцем, в равенстве права и обязанности умирать за Царя, за Веру Православную; наше братство — в попечительстве и любви старшего брата к младшему!

Не бойтесь упрека в крепостничестве, — этот упрек могут нам бросить за глаза, за спиной нашей, только враги нашей самобытности, закрепощающие или уже частью закрепостившие труд наш и нашего рабочего своим капиталом, весьма часто иностранного, если не еврейского происхождения! Вот в этой-то крепости, в этом-то порабощении заключено истинное рабство личности. Наша же зависимость вся основана на свободе личности, в судьбе которой сама власть, как элемент поместный, связанный с ней интересами общего совместного благополучия и совместной жизни, является всецело заинтересованным.

Нам могут возразить: людей нет. Ответим: людей во время благопотребное воздвигает Бог! Изменятся обстоятельства — переменятся и люди!

Я сказал все, что накопилось в душе за долговременную мод) жизнь с вами, вынося одни и те же тяготы и скорби, которые лежат тяжелым бременем на ваших измученных плечах. Я не коснулся только, правда, еще многих деталей нашей поместной жизни, но самое существенное, думаю, я высказал.

Вот что мы должны ответить нашему Государю на вопрос, который Он благоизволил нам поставить.

А затем воля Божия пусть да совершится!