Блаженной памяти игумении Серафимо-Дивеевского женского монастыря Марии

7 сентября (1904 г.) исполняются двадцать дней со дня отшествия ко Господу Дивеевской наместницы Игумении Марии, и благодарное сердце властно требует посвятить памяти блаженной Серафимовой старицы свое слово.

«У вас, матушка, Игуменьей будет Сама Царица Небесная! Сама Она, Матушка, вас Своим последним Вселенским жребием избрала. От века не было женской Лавры, а у вас она будет. Сам Царь и Царская Фамилия будут у вас, матушка. Во, радость-то нам какая будет!»

Так говорил простым сердцем первонасельницам Дивеева в 30-х годах прошлого столетия сам Преподобный Серафим Саровский и всея России Чудотворец.

Оттого и я называю почившую праведным сном до всеобщаго близкого пробуждения Игумению — наместницей: она наместницей была в Дивееве Самой Пресвятой Девы Богородицы.

Великая, безмерно-великая честь и радость, и похвала! Непостижимая и необъятная человеческим разумом слава! И слава эта, по слову Преподобного, принадлежала отшедшей в небесныя Серафимовы обители Игумении Марии.

Помяни нас в Царстве Света, дорогая всем тебя знавшим и чтившим, усопшая! Помяни твоим всегда любвеобильным и ласковым словом нас у Престола Св. Троицы, Которой земными твоими безчисленными страданиями и твоею безграничной твердости верой ты соорудила величавый собор Дивеева, вещественный знак величия Серафимо-Дивеевского духа тобой веденных к Божьему Царству молитвенниц, сирот Серафимовых, а теперь и… твоих! Не забудь же нас, матушка!

В прошлом году я был в Дивееве вскоре после торжества всех упований почившей. Матушка казалась утомленною и не совсем здоровою, но любовь и ласка ее не знали утомления и, улучив свободную минутку от безчисленных посетителей, со всех концов России несших ей свои приветствия и поздравления, она с тою же задушевною теплотой и вниманием приняла меня в своей келье, с какою три года назад принимала, когда я впервые посетил ее с радостною вестью о том, что сам Преподобный Серафим во сне явился одному Орловскому доброму пастырю и предвозвестил о том, что его мощи возстали.

— Теперь, мой батюшка, надо ожидать, что сам Преподобный придет в Дивеев! — сказала мне, в ответ на мои поздравления, Игумения.

— Как это так, матушка? Я этого что-то в толк не возьму!

— Как то случится, мы и сами точно не знаем: сказывали наши старицы, которые еще при Преподобном жили в Дивееве, что сам батюшка им это говорил: — «Не то диво, матушки, что суды-то к вам наехали, да ни с чем вернулись, а то будет диво, так диво как грешная-то плоть убогого Серафима-то из Сарова в Дивеево к вам перенесется. И понесут ее с одной-то стороны Ангелы Божьи, а с другой — мои сироты. Вот это будет диво, так диво!..»

— А как это, мой батюшка, совершится, — видимо или невидимо, — то можем ли мы знать, грешные люди? Из Святых Отец нам известно, что св. мощи скрываются. Одно вам скажу с уверенностью, что Батюшка наш, Преподобный, непременно будет в Дивееве, только мне уж не дожить до этой радости!

При этих словах затуманилось радостное личико матушки.

Это было мое последнее свидание на земле с дивною старицей.

Дивеевские сестры знали, что их матушка уже не проживет долго. Не преклонный возраст Игумении давал им повод так думать, — нет, — сироты Серафимовы чужды общечеловеческим размышлениям и соображениям: и не диво крепость сил и бодрость духа в таком возрасте, который уже недоступен обыкновенным силам мирского среднего человека. Дивеев, порожденный дивом, возращенный чудом, живет и дышит явлениями силы и духа, непонятными и, как все непонятное, отвергаемыми миром.

Божий человек один говорил назад тому несколько лет нашей матушке: «До мощей доживешь, а там готовься к смерти!»

Вот чему верил Дивеев, и чему верила сама Игумения. Дивеевская вера никогда не посрамляла сирот Серафимовых: не подходят они, эти святые, многолюбящие, многоверующие и многострадальные души под шаблонную и ничтожную мерку наших условных и столь суетных понятий. На своем самобытном стоит Дивеев и будут стоять последнею угрозой надвигающемуся со всех сторон антихристову духу, а там, вскоре… и самому антихристу.

Дивеев был уверен в близкой кончине своей матери еще задолго до ее смерти. Открытие мощей Преподобного Серафима — вот был земной предел безчисленных трудов и скорбей во славу Божию святой старицы. Святой предел — святой жизни!

Последний год жизни Игумении Марии был подвигом приготовления к переходу в обетованную землю христианских упований. Тихо догорала Божия свеча, зажженная прозорливостью Серафима:

— Запомните, матушка! На двенадцатой Игумении у вас и монастырь устроится, а игуменьей той будет Мария, Ушакова родом!

Тихо, безстрашно, безропотно со всею полнотой любви и могучей веры угасал светильник, столько лет светивший через Дивеевское окно всему православному миру… Блаженная Дивеевская, Христа-ради юродивая Паша последнее время все твердила:

— Стена отваливается, стена отваливается: мать уходит, уходит мать-то!

Отвалилась стена, ушла мать и нашла себе в святой земле Дивеева успокоение у придела Преподобного Серафима, который был тридцати с лишним лет назад устроен ею в Троицком соборе и, по вере ее в святость Серафима, стоял неосвященным до полного торжества ее великой веры в этого величайшего Божиего угодника и до полноты исполнения времени ее праведной и Богоугодной жизни.

Хорошо, сладко, радостно и торжественно так умереть!

Да удостоит Господь, за молитвы отшедшей праведницы, такой же кончины всех верующих в любовь и истину Христова Воскресения! Да сохранит под Своим Покровом новую Свою наместницу Девеева Пресвятая Игумения, Сама Владычица Неба и земли, Заступница рода Христианскаго!

Московские Ведомости. 1904, № 247, 7/20 сентября. — С. 2.

 

Духовные очи

Из бесед со Старцами

Безбожное, безверное время настало для Православной России: одной плотью и ради плоти стал жить русский человек, и забыл он о жизни духовной. По названию только слывет он православным христианином, а духом своим уже не тот он стал, что был еще так недавно, когда веровал в жизнь духа, а на плоть свою смотрел, как на временное жилище. И когда жили так русские люди, легко тогда переносили они все скорби житейские, веруя в воздаяние от Господа в жизни вечной, а на смерть, стараясь при жизни исполнять Божии веления, смотрели, как на желанное освобождение от горя и болезней и на переход в обители райские, где ждет вечная радость и слава всех, при жизни своей земной благоугодивших Господу. И жилось тогда по вере всем легко: всякое зло, всякая обида, всякое горе — всё переносилось бодро, а некоторые даже и с радостным благодарением: Христа ради терпели, Господа ради, Который и Сам за наше спасение столько претерпел, что и не в подъем никому из человеков.

Рая люди ждали за терпение, оттого и терпели. Ну, и то сказать, ждали рая на небе, да и на земле терпением своим много блага созидали. Оно и понятно: терпел один, глядя на него другой, третий; друг другу уступали, друг друга прощали, старших почитали, начальства боялись, друг друга уважали, богатым не завидовали, бедным благотворили, убогих жалели, странников кормили и согревали, на Церковь Святую уповали, как на мать родную. И созидалось, и росло, и крепло на страх врагам великое, Богом хранимое царство Русское, Православное. А за последние годы куда что подевалось?.. Стали люди русские жить не по-Божьи, преступать святые Божьи заповеди, и отошла от них благодать Божья, а с ней ушла и вера, и настало в земле Русской великое разорение: озверели православные, хуже зверей диких стали, и конца краю не видится народной гибели…

Хотят на зле добро строить, душегубством брата жизнь создать веселую, привольную!.. Ой, не расти на репейнике винограду, на крапиве колючей не расти сладкой малине! Оглянитесь-ка кругом себя, люди русские, — те, чья голова еще умеет свою думу думать, своего разума еще не утратила: чем вся эта буря зла и неверия кончится? Опомнитесь!..

— «Бога нет»! — на все лады завыли волки и шакалы лжеучительства. Кто и где Его когда видел?..

И на весь этот зловещий вой десятки, сотни, тысячи голосов безумцев всякого звания и состояния отозвались безумным воплем: «Нет Бога! Кто Его видел?» Сатане того только и нужно было: и попали богоотступники из-под природной власти Божией в добровольную кабалу к нечистому. По делам, что теперь творятся у нас на Руси Православной, видно, — чье теперь стало царство…

И вот, припомнилось мне, как в Оптиной Пустыне один знакомый мне старец-иеромонах, из образованных, родовитых дворян, сказывал мне о своей беседе с Петербургским извозчиком. Было это дело давно, лет тридцать назад, но сказ этот и доселе еще новенький. Послушай-ка его, человек русский: может он к чему-нибудь тебе и пригодится!..

«Было это, о чем я вам хочу рассказать, — так повел со мною беседу старец-иеромонах, — годков 25–30 тому назад. Я был в то время молодым еще художником, кончавшим свой академический курс в Академии Художеств. Уже и тогда дух неверия и отступничества сильно действовал в русских людях, хотя больше в высшем сословии, чем в простолюдинах; но уже следочки этого духа и тогда стали прокладываться в душу народную, — и там начинала заводиться та гниль и червоточина, которая теперь обуяла с такой силой молодое деревенское поколение, особенно то, которое простоту и правду безхитростной деревенской жизни, простор полей, лугов и лесов променяло на чванливость и ложь городской тесноты и каменных бездушных фабричных и заводских острогов». (Далее рассказ ведется от лица иеромонаха Даниила (Болотова), вошедший в книгу С. А. Нилуса «Великое в малом».)

Печатается по: Нилус С. Духовные очи: Из бесед со Старцами Сергиев Посад, 1906. — С. 1–4.

Этот фрагмент не включен автором в книгу «Великое в малом».

 

Небесные пестуны

Вступление

В жизни каждого человека и тем более православного христианина происходят едва ли не на каждом шагу такие события, в которых мало-мальски нерассеянное внимание может ясно усмотреть незримое водительство Божие на пути души человеческой к уготованному ей Царству вечного блаженства. Событиями, правда, мы привыкли называть нечто выходящее как яркое пятно из общего серого фона будничной, повседневной жизни человека, а то, что сливается с этим тусклым фоном, мы или обходим нашим вниманием — попросту забываем, как недостойное внимания, или же, обозвав совсем неуместным и ничего не значущим словом — «случай», стараемся о нем забыть, потому что с утратой веры в Промысл Божий не видим в нем его сокрытого, таинственного смысла. Мне казалось всегда непонятным и странным, как с непомерным развитием в современном человеке чувства гордости, которое каждого из нас пытается вознести «выше леса стоячего и облака ходячего», сотворить из него самодовлеющего авторитета, для которого «никакой закон не писан», ибо он сам себе закон, — как с чувством этим уживается другое ему совершенно противоположное — чувство зависимости его, гордеца, от якобы безсмысленного сцепления столь же безсмысленных обстоятельств, которое именуется «случаем»? Однако уживается, и человек этого как будто не замечает, живя в таком трагическом противоречии изо дня в день, пока… пока «гром не грянет, и мужик не перекрестится». Но бывает и так — и все чаще и чаще бывает — что не крестится и тогда…

Взгляните-ка на ежедневные самоубийства, известиями о которых пестреют столичные и провинциальные газеты! О чем говорят они твоему уму и сердцу, дорогой читатель?..

С распадом у нас на Святой Руси церковной жизни, которою жили наши православные предки, мы, в большинстве, совсем утратили сознание исконно русского определения взаимоотношений Церкви Христовой и ее членов и отношений их к Богу. Несложно это определение и выражается оно в коротких словах: «кому Церковь не мать, тому Бог не отец». Утратив разумение этих слов, составившихся вековою народною мудростью на основании опыта жизни всего строя бытия русского православного народа, современное нам общество настолько успело отторгнуться от Церкви, что даже обязательные ее постановления ему стали или чужды, или вовсе неизвестны: Церковь осталась как бы в стороне, сама по себе, а мы, ее дети — сами по себе. Так повелось у нас на Руси не со вчерашнего дня, а уже давно, со времен сближения нашего с иностранцами, на которых «умники» тех времен приучали смотреть наших предков как на существ особого, высшего порядка. Особенное же отступление от Церкви в русских людях проявилось с тех дней, когда им дарована была Царскою милостью первая свобода — от крепостной зависимости. С этого времени, полегоньку да понемножку, то, что было болезнью людей ученых, — я говорю о неверии, стало заражать и неученых простолюдинов: и начали русские люди все больше да дальше отбиваться от Церкви, а теперь уже дошли до того, что почти и вовсе от нее отбились.

Дожили мы до таких денечков, что в храм Божий и не заглядываем, а если и заглядываем, то не по нужде душевной, а по старой привычке; постов не соблюдаем, а праздники Божии обратили на пьянство, на разгул, на богопротивные увеселения, на разбой да на драки.

Стоном застонала мать-сыра земля; обагрилась она, задымилась святой кровью человеческой, распалилась заревом пожаров, облилась горючими слезами вдов, сирот, отцов, матерей да самих богоотступников — церквеотступников. Судите сами: чего ж еще видеть нам с вами, от мужика до барина, все люди русские, когда-то православные?..

Вот одним-то из таких церквеотступников был когда-то и я, мой дорогой читатель! Богоотступником я, по милости Божией, никогда не был, но, не отрекаясь от Бога, от Церкви Его святой отступил — вот ровно так, как теперь делают многие из наших, которые не хотят себя звать православными, а зовутся баптистами, штундистами, пашковцами, евангелистами, старообрядцами… и мало ли еще какими именами и названиями — где всех их перечесть? Недаром говорится: «сколько голов, столько и умов!» Но опять-таки, отойдя от Православной Церкви, я, по милости Божией, ни в какую секту не вступил, а просто стал жить по своей вольной волюшке: куда, стало быть, глянет глаз — туда и двигают ноги. И не день, и не два жил я так-то, а долгие годы.

Но «сколько кувшину по воду ни ходить, а там ему и голову сломить» — так случилось со мною: «грянул гром», и стал наш мужик креститься. Подошли такие «случаи», а Бог-то у меня разума не отнял — я и поглядел, что за тем да за другим «случаем» как будто стоит разум, да разум-то такой, который намного повыше моего собственного. Ровно так, как люди отступают от Бога и от Церкви, так они и к Богу с Его Церковью возвращаются: полегоньку да понемножку, словно ниточка с клубочка да на клубочек: поди там, в мотке-то разбирай концы да петли!.. Ну, словом, добрался я-таки опять до Бога, от Которого я хоть и не отступал, но как бы вовсе о Нем позабыл во дни моей молодости. А как добрался, так меня разом тут и осенило забытыми святоотеческими словами: «кому Церковь не мать, тому и Бог не отец», осенило и привело с повинной и покаянной головой к матушке родимой, Церкви Христовой Православной. И с той самой поры стал я по милости Божией хоть грешным, да верным и любящим ее сыном.

Печатается по: Нилус С. Небесные пестуны. Сергиев Посад, 1909. — С. 3–7. Фрагмент, не вошедший в книгу «На берегу Божьей реки».

 

Один из тех немногих, кого весь мip недостоин

(Блаженный Христа ради юродивый священник, отец Феофилакт Авдеев)

Вместо предисловия 2

Христианство возродило и обновило древний мip, разлагавшийся от дряхлости и внутреннего растления. Небесный огонь любви, низведенный на землю Спасителем (Лук. ХII, 49), воспламенил новую жизнь в сердцах людей, подавленных чувственностью, оживотворил дух, почти омертвевший в узах греховности (Ефес. II, 5), и при содействии благодати ревность к благочестию во многих воспламенилась с такою силою, что сделалась главною стихиею духовной жизни, и вся деятельность духа сосредоточилась в непрерывном усилии распять плоть свою со страстьми и похотьми (Гал. V, 24), стать выше своей чувственности, покорить высшему духовному закону все порывы поврежденной грехом природы, чтобы по мере сил, постепенно возрастать духом, всецело жить в Боге и для Бога. Христианство, обновивши ветхого человека (Кол. III, 10), соде-лав его причастником Божественного естества (2 Петр. 1, 4), произвело многие виды подвижничества, которыми христианин нравственно возвышается до возможного для человека совершенства. И в великом сонме угодников Божиих, прославленных Св. Церковью, юродивые христиане являются дивными во святых по роду своего подвига и по той высокой степени самоотвержения, которому они следовали. Ради Христа и своих ближних они отрешились не только от мipa и яже в мире (I Иоан. II, 15), но и от всего лучшего, что есть в природе человека, поскольку последнее необходимо для христианина, по слову Апостола: аще внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни (2 Кор. IV, 16). Поистине, в них внешний человек тлел по мере того, как внутренний духовно жил и нравственно возвышался.

Юродство о Христе — один из труднейших и великих подвигов христианского благочестия, какие из любви к Богу и ближним принимали на себя особенные ревнители благочестия. «Юродство Христа ради составляет столь редкий, столь труднейший и вместе с тем столь высокий христианский подвиг, на который призываются Господом Богом только особенные избранники и избранницы, сильные телом и духом».

Эти славные подвижники, одушевляемые горячею ревностию и пламенною любовию к Богу, добровольно отказывались не только от всех удобств и благ жизни земной, от всех выгод жизни общественной, от родства самого близкого и кровного, но даже отрекались при полном внутреннем самосознании от самого главного отличия человека в ряду земных существ — от обычного употребления разума, добровольно принимая на себя вид безумного, а иногда и нравственно падшего человека, не знающего ни приличия, ни чувства стыда, дозволяющего иногда себе соблазнительные действия… Лишенные по-видимому простого, здравого смысла человеческого, отрешившись от общепринятых обычаев мipa и правил общественного благоприличия, они под личиною юродства нередко совершали такие гражданские подвиги, на которые не решались люди, «мнящиеся» быть «мудрыми», из страха ли то пред сильными мipa сего, или из житейских расчетов и соображений; и при этом подвиги их были таковы, что их не могли совершать с таким успехом люди обыкновенные. Непрестанно возводя очи ума и сердца своего к Богу, постоянно горя духом пред Ним, подвижники эти, подобно древним пророкам, ревнителям славы Божией, не стеснялись говорить резкую правду в глаза сильных мipa сего; они своими словами и необычайными поступками то грозно обличали и подобно молнии поражали людей могучих и сильных, но несправедливых и забывающих правду Божию, то подобно весеннему благотворному солнцу радовали и утешали людей благочестивых и богобоязненных. Юродивые нередко вращались среди самых порочных членов общества, среди людей, погибших в общественном мнении, с целью исправить их и спасти; и многих из таких отверженных возвращали на путь истины и добра. Имея дар предсказывать будущее, они молитвами своими нередко избавляли сограждан от грозивших им бедствий, не раз отвращали гнев Божий от своих современников, у которых были большею частью в поношении и презрении.

Совершенно свободные от всяких привязанностей к земному, отказываясь от всякой собственности, не имея обыкновенно определенного пристанища и потому подвергаясь всем случайностям бездомной и безприютной жизни — эти избранники Божии самым делом, с буквальной точностью осуществляли в своей жизни заповедь Спасителя: не пецытеся душею вашею, что ясте или что пиете, ни телом вашим, во что облечетеся; не душа ли больши есть пищи и тело одежди? (Матф. VI, 25). Ищите прежде Царствия Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам (33). Эти «причастники небесного звания (Евр. Ill, I), не имея на земле пребывающего града, но грядущего взыскуя, так как по слову Апостола преходит образ мiра сего, (I Кор. VII, 31) — не сообразовались веку сему (Рим. XIII, 2): вся их жизнь представляла собою как бы воплощенный протест против чрезмерного тяготения людей к земным, временным интересам, как бы живое, наглядное напоминание о высшей цели жизни — о едином на потребу (Лук. X, 41).

Взирая на образ жизни Христа ради юродивых, можно подумать, что это несчастные, осужденные влачить горькую участь безумия. Пренебрегая общепринятыми обычаями мipa, не соображаясь с законами общества гражданского, юродивые, по-видимому, в некоторых случаях даже самыми постановлениями Церкви не приводились к обыкновенному порядку жизни. Это были как бы пришельцы из другого мipa, не считавшие для себя нужным знать и делать то, что по общему мнению составляет необходимую принадлежность жизни земной. Живя в теле, они считали себя как бы безплотными или в чужом теле… Пища, одежда, жилище, казалось, не составляли для них существенной потребности и необходимой жизненной принадлежности. По несколько дней, иногда по целым неделям не вкушали пищи, только ту вкушали пищу, которую подавали им люди благочестивые; от прочих они не принимали или принятую передавали другим. Одеждою для них служило ветхое, раздранное рубище, но нередко они отлагали и этот бедный покров наготы своей. Редко входили и часто не были впускаемы в жилища человеческие, проводили большую часть под открытым небом — на городских площадях и улицах близ церковной паперти или ограды, на кладбищах, иногда даже на куче сора, страдая от холода, голода, стужи и зноя и, вообще, подвергались всякого рода стихийным невзгодам и испытывали всевозможные лишения, неразлучные со скитальческой жизнью… С каждым подвигом Христианского самоотвержения связаны те или другие лишения; нелегко человеку, склонному к чувственным удовольствиям, отказываться от них, истощив свою плоть постом и воздержанием; нелегко также пристрастившемуся к богатству раздать свои сокровища и жить в евангельской нищете, человеку, жившему в славе и почестях, вступить в безвестную жизнь. Но отказаться от ума — этого лучшего украшения человеческой природы, как это мы видим в юродивых, конечно, для каждого должно показаться труднейшим подвигом, лишением, с которым не может сравниться никакое самолишение. В разуме Бог положил существенную черту в нас великого Своего образа (Ефес. IV, 22, 23), почему с отрешением от „этого благодатного дара неба“, с которым ничто не может сравниться в мipe видимом, человек теряет все, что составляет истинное его величие, истинное его достоинство. При здравом уме — так как юродивые о Христе были людьми истинно мудрыми, — принять на себя вид безумного — жертва великая. Не большею ли частью, чтобы не сказать всегда, бывает для человека чувствительнее укор в скудоумии, чем в каком-либо другом недостатке, даже нравственном?! Жизнь человека не свидетельствует ли с очевидностью, сколько во все времена, из удовлетворения уму, было добровольных мучеников науки… Отчего такая исключительная честь уму? Оттого, что в нашей душе эта сила осталась более доступною человеческим трудам в своем развитии и образовании, потому что она по преимуществу свидетельствует о достоинстве духовной природы человека. Отсюда понятно, как должно быть трудно и чувствительно для человека при полном здравом уме выдавать себя за лишенного простого смысла, действовать в течение всей своей жизни подобно умалишенным… Велик и свят подвиг предать тело свое в руки мучителей за исповедание имени Христова. Но менее ли требуется мужества, вращаясь в мирском обществе, постоянно, каждый день, каждый час умерщвлять свое тело, отсекать всякую нечистую мысль?!

При всей трудности этого подвига, для святого юродства какая требуется высокая мудрость, чтобы безславие свое обращать во славу Божию и в назидание ближним, в смешном не допускать греховного, в кажущемся неблагопристойным ничего соблазнительного или обидного для других!.. Путь юродства чрезвычайно опасный и трудный путь. Как подражать иногда безрассудству людей самых низких, сохранять дух всегда возвышенный, стремящийся к Богу, постоянно ругаясь мipy, обнимать, однако, всех совершенною любовию?! Наконец, как удержать себя от духовной гордости тому, кто перенеся столько оскорблений и лишений, сознает что все это терпит он невинно и что он совсем не таков, каким его считают многие? Это произвольное, постоянное мученичество, эта постоянная брань против себя, против мipa и диавола, и притом борьба самая трудная и жестокая. Это крестоносцы, по преимуществу, так как по доброй воле, по собственному избранию, единственно из любви к Богу и ближним несли самый тяжелый и трудный крест…

I

В двадцатых годах прошлого столетия таким великим подвигом подвизался в пределах Рязанской губернии и в смежных с нею уездах Тульской — Христа ради юродивый священник, о. Феофилакт Авдеев.

Разбирая рукописи в архиве одного из великих по духу монастырей русских, я нашел в числе их тетрадку, в которой рукой неизвестной мне монахини записано об этом великом подвижнике и прозорливце следующее:

— Начинаю с того, во славу Божию, с какого года я стала знать отца Феофилакта. Опишу все, что известно мне или лично, или от достоверных свидетелей об этом истинном и великом рабе Божием.

В 1824 году я поступила в Михайловский Покровский монастырь. Родитель мой был Родион Феодорович Ураев; он служил, не помню в каком году, в городе Скопине уездным судьей. В то время там городничего не случилось, тоже не знаю почему, и отец мой правил его должность. В это время обокрали Скопинское казначейство; родитель же мой просрочил рапорт об этом и потому находился под судом. Из числа привлеченных к этому делу лиц, кроме отца моего, только казначей да стряпчий имели кое-какую собственность, и то самую незначительную, а потому казна обратила взыскание на городничего, т. е. на моего отца, правившего тогда эту должность. Хотя и наше имение было не велико, но оно все было описано и назначено для продажи с аукциону. Это горе случилось в 1824 году, в год, именно, моего вступления в монастырь, в котором старшая моя сестра уже была монахиней. Отец Феофилакт в то время уже юродствовал и был почитаем как истинный блаженный в нашем монастыре, куда и хаживал часто, и даже гостил.

Приехал к нам в монастырь со своею скорбью наш родитель, а тут как раз случился и отец Феофилакт. Мой батюшка ему и говорит:

— Вот, я скоро должен остаться без куска хлеба с шестью детьми: имение продадут — казна все возьмет!

— Нет, — отвечает о. Феофилакт, — барин прав! Вот, поедут через Москву в мантиях да в черных шляпах — и будет барин прав!

— Неужели же я буду опять владеть своим имением? — спросил батюшка.

— Непременно, — ответил отец Феофилакт, — только его после всё разложат по кабакам.

Ничего в то время из его слов понять было нельзя; но год спустя, в 1825 году, скончался в Таганроге Государь Император Александр Павлович, и повезли его тело через Москву, и, конечно, все были в трауре — „в мантиях и черных шляпах“ — по выражению о. Феофилакта. Отец мой в то время уехал в Петербург, где и подал просьбу князю Волконскому о снятии с него казенного иска. Прошение было принято, и по случаю восшествия на престол Государя Николая Павловича ему простили казенный долг „не в пример прочим“, как было ему объявлено.

Так и сбылись слова о. Феофилакта: „барин прав“.

В 1834 году скончался мой родитель. После него наследником остался мой брат, человек нетрезвой жизни: и вскоре всё имение родительское он пропустил в пьянство — „разложил по кабакам“, как предсказал блаженный.

Это был первый в моей жизни случай прозорливости о. Феофилакта.

II

Не помню, в каком году, над нашим монастырем был благочинный архимандрит Солотченского монастыря, о. Иларий. Приехал он к нам по делам благочиния при игумении Евсевии. В то время в нашем монастыре гостил о. Феофилакт и проживал по разным кельям. Как человеку всеми признанной высокой духовной жизни, юродивому и к тому же старцу, отцу Феофилакту это нарушение монастырского устава дозволялось, вернее, на это смотрели сквозь пальцы, по слову — „праведнику закон не лежит“.

Неуверенная, как отнесется к этому благочинный, игумения, боясь, чтобы о. Феофилакт не попался архимандриту где-нибудь в келье, предупредила его, сказав, что у нас гостит юродивый священник. Архимандрит пожелал его видеть. Меня дали ему в провожатые, так как я была приставлена к нему для услуг в начальнической келье. Когда меня о. архимандрит позвал его провожать, о. Феофилакт находился в келье у одной послушницы, крестьянки села Жаловля, Михайловского уезда. Никому и в голову не могло прийти, чтобы к этой послушнице пожелал зайти архимандрит, а между тем, пока мы собирались в келье игумении идти к ней, отец Феофилакт, лежавший в келье послушницы на полатях, вдруг стал слезать с них и говорить:

— Приберите всё — гости будут!

Спустя немного времени, мы с отцом архимандритом вошли в келью. Встреча была мирная. Отец Феофилакт поцеловался с архимандритом по чину иерейскому; и тут между ними произошел такой разговор:

— Ты — праведник, но священник! — сказал ему архимандрит. — А я — грешный, но архимандрит. Скажи мне, причащаешься ли ты Святых Таин?

Отец Феофилакт отложил свое юродство и смиренно ответил:

— Причащаюсь!

— Где же?

— В селе Осанове, каждый Успенский пост. Там священник — мой духовник!

И действительно, как потом узнали, отец Феофилакт всегда этим постом уходил в село Осаново Михайловского уезда.

Много в тот раз они говорили между собою, но я частью не слыхала о чем, а частью и не упомню. Только, когда мы вышли из той кельи, архимандрит сказал:

— Великий человек сей юродивый!

Когда этот архимандрит приезжал к нам в монастырь, он любил, бывало, чтобы ему у матушки игумении в келье пели наши клиросные певчие, и он всегда давал им за это довольно много денег. В этот его приезд в числе клиросных была и я, приставленная, кроме того, к нему для поручений. Заметив это, оделяя других, он тайно ото всех, чтобы не было другим завидно, сунул мне в руку красную бумажку, которые тогда ходили за десять рублей ассигнациями. Об этом щедром даре я никому не сказала, кроме монахини, с которой жила в одной келье, и та мне подала совет никому об этом ничего не говорить, чтобы не ввести в зависть; и никто об этом ничего не знал.

Проводили мы архимандрита — его вскоре после того перевели в Задонск — и спустя несколько времени мы, послушницы да и некоторые монахини, собрались большой компанией к о. Феофилакту в ту келью, где он на ту пору находился. Пришла и я туда же со своей монахиней, и все стали хвалить доброго архимандрита Илария. О. Феофилакт молчит — ни слова. Тут и я свое словечко вставила:

— Батюшка, — говорю, — а ведь хорош архимандрит? У нас такого не бывало!

А тот на мои слова:

— Что мне, сударыня, — говорит, — его хвалить? Если бы он мне дал красную ассигнацию, я бы его похвалил.

Конечно, другие никто ничего не поняли из слов блаженного старца, но мы-то, переглянувшись с моей монахиней, это хорошо поняли…

Когда нашего благочинного, архимандрита Илария, перевели в Задонск, случилось и мне там быть на богомолье. Когда я собралась ехать обратно в свой монастырь, архимандрит Иларий дал мне отвезти от его имени о. Феофилакту книжку творений Святителя Тихона и сказал:

— Попроси его, чтобы он мне что-нибудь написал!

Когда я вернулась в обитель, отца Феофилакта у нас в монастыре не было, и поэтому я не могла ему скоро передать книгу. В это время к одной из наших монахинь, Феофании, приехали из Скопина родные. Приехали они не столько к ней, сколько к о. Феофилакту, которого легче всего было найти в нашем монастыре; но так как он находился на этот раз не у нас, а в одной деревне, то и Феофания, и ее родные собрались ехать к нему туда. Я была рада оказии переслать ему книгу и, отправляя ее с м. Феофанией, дала с ней и лист белой бумаги, чтобы он написал что-нибудь архимандриту.

Вернулась м. Феофания и привезла письмо от о. Феофилакта. И что же за письмо написал этот старец Божий! Только вера в святость его как Божьего угодника заставляла отнестись к этому письму как к чему-то серьезному, несмотря на всю видимую нелепость его содержания. Написано оно было на целом листе, а начиналось так: „Ваше Высокопреосвященство и Ваше Высокопреподобие! Когда наши российские поклонники пойдут к Соловецким чудотворцам, то Вы их примите, учредите“ и т. д. — все в том же роде и все о Соловецком монастыре. В конце же этого письма было написано так: „а Надежду Родионовну (так меня прежде звали) сделайте игуменией“, — но монастыри назначил не те, в которых мне уже после смерти архимандрита Илария Бог привел быть игуменией. Для меня, малодушной и маловерной, в то время это предсказание казалось даже и смешным, потому что я и в рясофоре тогда еще не была. Отца же Илария тем же годом перевели в Соловецкий монастырь, и он по чину Соловецкой обители служил там с осенением, т. е. почти, как архиерей. Через шесть лет он возвратился обратно в Задонск и письмо о. Феофилакта берег как сокровище.

III

Бывая часто в нашем монастыре, о. Феофилакт у всех сестер обители был желанным гостем. Только в одном при приеме его в качестве гостя выходило маленькое, говоря по-монастырски, „искушение“: когда зазовут его к себе сестры чай пить, то он почему-то иногда чай пил просто, как все пьют, а то с одной, с двумя чашками чаю возьмет да всю сахарницу сахару и скушает; а сахар-то в то время был еще почти что диковиной, да притом и очень дорогой; вот некоторые, глядя на это, и опасались иной раз приглашать его к чаю.

Был он однажды у монахини Аркадии. Она и подумай про себя: чаю бы ты, сколько хочешь, пил, да вот сахару-то больно много кушаешь!..

Был у нее этот помысл до обедни. Пришла она от обедни в свою келью; подали самовар, а отец Феофилакт вдруг встал из-за стола и куда-то скрылся. Потом через несколько минут, глядь, возвращается и приносит целую тарелку комочков, наделанных из снегу; поставил тарелку на стол и стал с этими комочками пить чай. Мать Аркадия, прямо, не знала, куда деться от такого обличения.

Было и со мною нечто подобное: тоже захотелось мне как-то раз позвать его к себе, но боролась так же, как и мать Аркадия, с помыслом насчет сахару, но только вовремя опомнилась и мысленно сказала себе: да что жалеть-то? Если он и на синюю ассигнацию съест сахару, мне не жалко!.. Пошла я за о. Феофилактом звать его к себе. Он, по первому зову пошел в ту же минуту, и как же я была этому рада! Забыла даже и свои помыслы и с великим радушием угощала старца Божия.

Пришел он ко мне на другой день обедать. Сели за стол. Смотрю: мой о. Феофилакт сидит какой-то скучный и кушает мало. Я говорю:

— Батюшка! Что вы такие скучные?

— Да, — говорит, — правда! И Сын Человеческий не имел места, где главы подклонити.

Я на это ему возразила:

— Батюшка! Мы все вам рады.

— Как же, — говорит, — сударыня, не рады? Только, вот, иному, глядишь, в один раз и стану в синюю ассигнацию. Тут я вспомнила, о чем накануне думала.

— Простите, батюшка! — сказала я ему. — Куда ж уйдешь от помыслов?

В этот раз он долго у меня прогостил.

Как-то в это свое посещение, живя у меня, он одну ночь еще с вечера стал скорбеть и петь панихиду, выпевая из нее разные заупокойные стихи. Я встревожилась и говорю ему:

— Батюшка! Иль у меня кто умрет из родных?

— Нет, сударыня! — ответил о. Феофилакт.

Но так как он всю эту ночь и на другой день утром все продолжал петь и читать за упокой, то я несколько раз приставала к нему с тем же вопросом: не умрет ли кто из моих родных? Наконец, он мне ответил:

— А помните, ко мне Матрена Ивановна приставала: „Батюшка, помолись, чтобы моя душа безбедно прошла воздушные мытарства“. Вот я об ней-то и молюсь.

Матрена Ивановна была нашей клиросной, претерпела много скорбей и болезней и была очень хорошей жизни. В тот день, когда у нас шел разговор с о. Феофилактом, Матрена Ивановна уже скончалась, и ей шел как раз сороковой день.

Утром на сороковой, стало быть, день по кончине Матрены Ивановны я была у обедни. Прихожу от обедни домой и застаю о. Феофилакта в полной радости. Я спросила:

— А где-то теперь, батюшка, наша Матрена Ивановна?

— Слава Богу, слава Богу, сударыня! — весело ответил блаженный старец. — Сидит на престоле и веселится.

И по сияющему лицу о. Феофилакта было видно, что загробная участь Матрены Ивановны была ему открыта, оттого-то и радостен так был этот земной ангел.

IV

В монастыре нашем была игуменией матушка Евсевия, а казначеей — Елпидифора. В это время в городе Касимове сменили игумению, а на ее место взяли нашу казначею. У нас многие сестры очень жалели об ее уходе.

Сидит как-то раз о. Феофилакт в келье послушницы Павлины, она и говорит ему:

— Жаль нам, батюшка, казначею, что взяли от нас в игумении: она до нас хороша была.

— Что ее жалеть! — возразил о. Феофилакт. — Пусть как уточка, поплавает там, поест рыбки хорошей годочка три!

Так оно и вышло: через три года наша матушка Евсевия подала на покой, а Елпидифору перевели к нам в игумении. А в Касимове — Ока, на Оке же и подворье Касимовского монастыря, и рыбы хорошей много.

Рассказывают наши монастырские старушки: еще не было в Михайлове монастыря (наш монастырь был тогда в 12 верстах от Рязани, а переведен в Михайлов в 1819 г.), на месте же, где теперь стоит монастырь, была маленькая кладбищенская церковь, которая еще и поныне цела; а на полугоре стояла богадельня, в которой жило несколько бедных девиц и старушек. Отец Феофилакт часто гостил в этой богадельне. Бывало, попросит он клубок шерсти или ниток и начнет мерить место, где быть монастырю и ограде; а на том месте, где теперь собор и самый алтарь, тут он из камешков сделал подобие престола и говорит:

— На этом месте Лавра будет. О, как хорошо!.. И мощи будут.

При этом он поминал имя Прокопия. Рассказывали это те, которые жили еще в богадельне, а в настоящее время живут у нас в монастыре; слышали это они сами из уст о. Феофилакта.

Не запомню, в каком году, когда уже перевели наш монастырь в г. Михайлов и я была уже в монастыре, тут же жила одна женщина-солдатка с дочерью, молоденькой девочкой. Эта солдатка была бесноватая. Я ее знала лично и очень хорошо помню, и многие из монастырских ее тоже знают и помнят. Она так была мучима бесом, что на нее было страшно смотреть, особенно, когда она желала причаститься Святых Христовых Таин: ее подводило к Св. Чаше несколько человек, потому что ее иначе невозможно было причастить — она вся синела и делалась как бы в исступлении, и в таком страшном виде ее и после Причастия выводили из церкви.

Эту солдатку как-то раз взял о. Феофилакт и вывел за ограду. Там на одной могилке он читал над ней молитвы, и в это время с ней сделался сильнейший припадок беснования. Отец Феофилакт продолжал читать молитвы, и ей стало лучше, а под конец чтения она совсем успокоилась.

— Ты теперь здорова, — сказал ей батюшка, — но не я тебя исцелил, а исцелил тебя Угодник Божий Прокопий, которого тут мощи.

Исцеление это совершилось на глазах многих монастырских. После этого женщина та стала совсем здорова и, когда говела, то спокойно, как и все, подходила к Св. Тайнам. До самой своей смерти, хотя после своего исцеления она и долго жила, солдатка эта не подвергалась более припадкам беснования.

Нередко говаривал о. Феофилакт:

— Повезут мощи Николая Чудотворца мимо вашей обители, а вы не примете — скажете: не надобно нам, не надобно нам!

Незадолго до своей кончины — за год или даже и того менее — он, проживая в то время за 30 верст от нас и уже болея, несколько раз присылал проситься пожить у нас в монастыре, потому-де, что он скоро умрет. Посылал он с этой просьбой к монахине Павле, и та несколько раз ходила к игумении просить о том, чтобы она исполнила желание о. Феофилакта; но наше духовенство было против этого, и потому игумения никак не соглашалась принять блаженного старца.

— Не надобно нам его, не надобно! — говорила игумения.

Поэтому мы теперь и думаем, что под словами „Николай Чудотворец“ о. Феофилакт подразумевать давал благодать Божию, на нем почивавшую, тем более, что когда он скончался, матушка игумения посылала казначею и монахиню Веру просить его тело, но его не дали.

Отец Феофилакт был болен несколько месяцев и жил в селе Земино, Михайловского уезда, у одной благочестивой дворянки. Эта дворянка очень боялась, чтобы он не умер без напутствования. Сколько раз упрашивала она причаститься и особороваться, но он отвечал на ее просьбу:

— Не вашей я, сударыня, веры!

Но, зная его много лет, она все продолжала ему об этом напоминать. Когда же наступил день его кончины — 30 августа 1841 года — он сказал хозяйке дома, где жил:

— Ну, теперь, Арина Павловна, посылайте за священником!

Поисповедался старец Божий, причастился, особоровался и в тот же день скончался без всяких предсмертных страданий, заставив до последнего своего вздоха пришедшую к нему дьячиху кропить его святой водой.

В селе, где скончался о. Феофилакт, было два помещика: один — Николай Николаевич Желтухин, другой — Хлуденев. Желтухин прежде не любил почему-то о. Феофилакта, а Хлуденев, напротив, очень его любил и верил в его святость. После его смерти они оба пошли поклониться его телу, и тот, и другой выразили желание похоронить его на свой счет. Вышло так, что Хлуденев, несмотря на свою любовь и веру к старцу, уступил Желтухину, и Желтухин справил на свой счет все похороны: сделал обед священникам и накормил многих бедных. До могилы гроб несли на своих руках оба помещика. Торжественны были похороны!..

Когда же, спустя некоторое время, стали разбирать кое-какие бумаги, оставшиеся после покойника, то в них нашли что-то вроде духовного завещания, в котором он просил именно Желтухина его похоронить и помянуть.

Похоронен о. Феофилакт в селе Земине Михайловского уезда Рязанской губернии, близ церкви, против алтаря, и над могилой его поставлен памятник-камень с надписью. Многие до сего дня приходят на его могилу, служат панихиды, берут с могилы землю и по вере своей получают исцеление.

Я хорошо помню жизнь этого Божьего угодника: она почти вся проходила на глазах нашего монастыря. Подолгу гащивая у нас, он, конечно, не мог совершенно утаить от нас, монастырских, подвига своей богоугодной жизни. Молитва его была непрестанная: днем и ночью, лежа и сидя, он пел псалмы духовные, часто певал на голос из Евангелия притчу о блудном сыне: а голос у него был очень хороший. Глубокой ночью он всегда, бывало, становился на молитву и так всю ночь и простоит на молитве; а днем опять юродствует. Пища его была самая умеренная, нестяжательность безмерная. Приходили к нему многие мирские, нанесут ему и денег, и пищи всякой, и платочков, и полотенец — чего только ни нанесут; но он ничего из принесенного себе не возьмет, а все оставит в той келье, в которой его застанут подарки. У меня доселе хранятся его полотенце и трость — едва ли не единственное его достояние.

Бывая иногда на городском базаре, случалось, он и побьет кого-нибудь из встреченных им на пути. За это его несколько раз сажали в острог, и он сидит, бывало, там с видимым удовольствием и поет священные стихи, которых он знал великое множество. Подержат, подержат его в остроге и выпустят. В последние же годы жизни его уже в острог не сажали, и он пользовался большим уважением.

Наружности о. Феофилакт был весьма благообразной: росту высокого, лицо белое, правильные черты лица, лоб большой, открытый…

Иногда к своей небольшой косе он привязывал свернутый пучком лошадиный хвост, и мы спрашивали его:

— Для чего это вы, батюшка, привязываете такое безобразие? А он на это, бывало, скажет:

— Да будто пригожее, сударыня, так!

Разговор его о духовном был горячий; слово пламенное, назидательное; и любимой его беседой было о том, что Царство Божие достается только трудом. О духовном он любил говорить наедине, с глазу на глаз с собеседником, и тогда не юродствовал, а говорил с великой убедительностью и силой. Каждому, кто хотел его слушать, он толковал Св. Писание и — всегда правильно. Любимым же его занятием было чтение книг духовных.

Таков был этот Божий угодник, таким я его застала и помню.

V

Были у нас в монастыре тульские две сестры, по фамилии — Духонины. Одна сестра была у нас казначеей и теперь скончалась, а другая — монахиня Рафаила, и теперь жива. Вот, что рассказывала мне об о. Феофилакте монахиня Рафаила:

„Однажды он пришел к нам в келью и говорит:

— А я был в Туле!

Мать казначея, сестра Рафаилы, и спрашивает его:

— Что же вы к нашему батюшке не зашли?

— Куда тут, сударыня, к ним? — ответил о. Феофилакт. — Его и самого-то в дом не пускают — там стоят солдаты с рочагами, с баграми!

— Что вы такое, батюшка, говорите? — возразила казначея. — Какие солдаты?

— Да, сударыня, — продолжал говорить свое о. Феофилакт, — а дом-то их каменный, взглянешь — так шапка свалится!“

„Мы с сестрой, — сказывала мать Рафаила, — ровно ничего не поняли из этих странных слов батюшки, тем более, что у родителя нашего в Туле дом был деревянный, а не каменный. Что же вышло? Ровно через год после этого наш тульский дом сгорел до основания, а после этого пожара родители наши действительно выстроили себе дом большой, каменный“.

О. Феофилакта очень любили мужички и выстроили ему келью в селе Новопанском Михайловского уезда. Да и в других местах по крестьянам у него были поделаны такие же кельи усердием его простых сердцем почитателей. Из этих келий он после своей смерти две завещал в наш монастырь, которому они и отданы. Когда он живал в своих кельях, то налагал на себя большие труды: постился по целым дням, ничего не вкушая; часто с самого утра уходил в болото и до поздней ночи собирал в воде тростник; а в келью свою возвращался холодный, голодный, весь мокрый… Великий был труженик!..

В нашем монастыре, в церкви, на левой стороне, находится его чудотворная икона Божией Матери „Взыскание погибших“. Она была написана одним живописцем по его желанию и указанию. Написана она так: в верху иконы — образ Богоматери, поддерживаемый двумя Ангелами, а внизу ее — лики многих Святых. Когда икона была написана, о. Феофилакт зашил ее в холстину, а сверху обшил двумя набойками и еще холстиной. Во всей этой тройной обшивке он прорезал отверстия для ликов и так и поставил ее в своей келье. Его все и спрашивают:

— На что же это вы, батюшка, зашили икону-то холстиной?

— Да, это, сударыни, на ней три ризы! — ответил старец Божий. Так и стояла она у него в Новопанской келье зашитой.

Еще при жизни о. Феофилакта наш михайловский купец Иван Иванович Ложников был как-то в Лебедяни на ярмарке и там разговорился о батюшке с тульским купцом Киселевым. В разговоре этом он и скажи Киселеву, что о. Феофилакт многих исцеляет своими молитвами, а у Киселева жена больна была семь лет кровотечением. Запало это слово Киселеву в сердце и, возвратясь домой, он послал свою жену, Агриппину Егоровну, к о. Феофилакту. На ту пору он имел пребывание в своей келье в селе Новопанском. Как только Киселева пошла к нему в келью, о. Феофилакт поднялся к ней навстречу и только сказал:

— Помолитесь, сударыня, Царице Небесной и исцелеете!

Сказал эти слова, вышел вон из кельи и куда-то скрылся. Очень оскорбилась таким приемом Киселева, особенно же тем, что он в келью свою не вернулся, но потом одумалась, стала молиться пред иконой и тут же почувствовала себя исцелевшей. В благодарность Божией Матери за исцеление, Киселева сделала на икону киот и очень хорошую ризу накладного серебра. Только самому о. Феофилакту не пришлось этой ризы видеть: ее привезли уже после его кончины.

В наш монастырь икону эту взяли по сонному видению одной благочестивой девицы, в котором сам о. Феофилакт, явившись ей, приказал это сделать, сказав, что от этой иконы будут совершаться исцеления. И точно: чудотворений от нее исчислить невозможно, у меня много писем из дальних и ближних мест от разных лиц, свидетельствующих о чудесах, дарованных через эту икону Богоматерью.

После дара Киселевой на чудотворную икону была сделана вторая риза, серебряная, вызолоченная; а недавно на изображение Самой Заступницы рода христианского пожертвовали ризу жемчужную. Тогда вспомнили три холстины о. Феофилакта и слова его о трех ризах, которые будут украшать святую икону. Еще их и не было, а святой прозорливец уже видел их сияющими богатством и красотою сквозь убогое рубище домотканой холстины. Дивный старец!..

VI

В нашем Покровском монастыре живет одна девица, дочь священника. Эта девица мне об о. Феофилакте передавала следующее:

— Тульской губернии, Епифанского уезда, села Хитровщины, священник Феофилакт Авдеев внезапно оставил свое священническое место, жену и маленькую дочь и сделался странником. Приняв на себя такой подвиг не иначе как по особому Божьему изволению, он не имел, где главы подклонити, преследуемый всюду злоречием и насмешками мipa, пониманию которого никогда не был доступен этот род христианского православного подвижничества. К одному только священнику Тульской епархии, села Соколовки, Алексею Ивановичу Преображенскому отец Феофилакт имел невозбранный вход и даже, за его отлучкой из прихода, исправлял за него требы: исповедовал, причащал больных, крестил младенцев, отпевал покойников, служил молебны; и все эти требы он совершал всегда без всякого упущения, не дозволяя себе пропускать ни одного слова.

Когда о. Преображенский еще был учеником 3-го класса духовного училища в Коломне, Феофилакт Авдеев был там учителем. С тех пор они не видались друг с другом до того времени, когда, уже будучи священником в с. Соколовке, о. Преображенский увидал, что мимо его дома ведут на господский двор какого-то связанного человека. Заинтересовавшись этим человеком, о. Преображенский подошел к нему поближе и сразу узнал в нем своего бывшего учителя. Сейчас же он приказал развязать его и повел к себе в дом. Все это видела из окна жена о. Преображенского и подумала про себя: вот, ведут к нам какого-то безумного — он только детей перепугает… Когда о. Феофилакт вошел в дом, то первое его слово было к жене о. Преображенского:

— Матушка! — сказал он ей смеясь. — Запритесь с детками в спальню, а я их не перепугаю!

С этих слов о. Феофилакта матушка почувствовала, что в его лице она встретила гостя не из обыкновенных, и стала относиться к нему с величайшим уважением.

Как-то раз, когда о. Феофилакт находился в гостях у Преображенских, зашла сильная гроза. Он в это время лежал на полатях. Его просили встать и помолиться, но он не встал, а сказал:

— Какая благодать! Эта благодать свет Божий освящает!

В другой же раз было не так. Был о. Феофилакт на огороде и что-то там копался в грядках. Вдруг, бежит он с огорода скоро-скоро и кричит:

— Ух, страх какой! Идет туча!

И стал молиться. Все вышли посмотреть, но тучи никакой не было. Прошло несколько времени, зашла туча страшная, и хотя скоро прошла, но успела разразиться тремя страшными ударами; в трех ближайших деревнях от этих ударов был пожар. Отец Феофилакт все время молился, пока не прошла туча.

Был у о. Преображенского сын лет двенадцати, он учился в школе, а жил у своей тетки Евдокии Филипповны. На масленице во вторник послали за ним лошадь, пришла и середа, а сына все нет. Вот и спрашивают о. Феофилакта:

— Батюшка! что же это наш сын долго замешкался?

— До четверга, — отвечает он, — лошадку и кучера ваша сестрица, Евдокия Филипповна, покормит, а племянник ваш с семейством пробирается к своему брату; да куда ехать в такую погоду-то? Здесь масленицу попразднует… А сынка вашего, Ивана Алексеевича, укусила черная собака очень больно…»

При этом слове отец Феофилакт вздохнул.

— Батюшка, — говорят ему, — что вы такое говорите? Какая собака?

— Да, Иван Алексеевич женится, — отвечает он, — а Дарья Ивановна смотрит, как печка топится… Ух! Как жарко!

Что же вышло? В этот же день вечером к о. Преображенскому приехал племянник с семейством: по дороге к своему брату заехал навестить дядю; ночь заночевал, а наутро поднялась метель: «Куда было ехать в такую погоду!» — и они остались на всю масленицу. Сын, за которым была послана лошадь, приехал в четверг благополучно: его задержала тетка, Евдокия Филипповна. Слова же о. Феофилакта — о черной собаке, о Дарье Ивановне и о печке сбылись в свое время дивным образом: сын о. Преображенского, Иван Алексеевич, которого тогда ждали на масленице, достигши 17-тилетнего возраста, внезапно сделался болен чем-то вроде умопомешательства; потом это болезненное состояние у него прошло, и его определили на службу в Тульское губернское казначейство. Когда же Ивана Алексеевича родные собрались женить, то на свадьбу приехала и родственница Преображенских, Дарья Ивановна. Все это происходило в Туле. Собрались уже все ехать в церковь к венцу, а пришлось вместо венца спешно бежать из Тулы, которая внезапно загорелась. Пожар разгорелся с невероятной быстротой; пламя бушевало, как море; разрушались церкви Божии, каменные здания; на реке мосты горели: так сбылось предсказание о. Феофилакта. В ужасном положении вместе с прочими очутилась тут и Дарья Ивановна, едва перенесшая зрелище этого страшного пожара.

Дочери Преображенских о. Феофилакт предсказывал, что она останется в девицах и что ее нужно отдать в монастырь «на Черную Гору», т. е. в Михайлов. Родители не соглашались ее отдать в этот монастырь и говорили:

— Если уж хочет идти в монастырь, то пусть идет в ближайший Тульский.

А о. Феофилакт на это, бывало, скажет:

— Тульский монастырь на паутинке висит: там с голоду все поколели; а в Михайловском монастыре наша барышня будет своими пяльчиками довольна.

По времени дочь Преображенских поступила в Тульский монастырь, жила там 8 лет и сказывала с ней жившим, что не сбылось на ней предсказание о. Феофилакта. Но, после его смерти, ей все-таки пришлось переселиться в Михайловский монастырь и жить своими трудами.

К отцу Преображенскому хаживал еще один юродивый, известный под именем «босого Миронушки». Сидели как-то за обедом — семья Преображенских, о. Феофилакт и Миронушка. К ним за трапезу вошел неожиданно неизвестный немой и стал всех благословлять иерейским благословением. Отец Феофилакт очень обрадовался этому немому, встал из-за стола, поцеловался с ним за руку и сказал:

— Христос посреде нас!

И еще сказал ему тихо, но так, что можно было расслышать:

— Не всем же быть в одном доме!

После этих слов, как ни оставляли Преображенские немого обедать, он не остался и ушел. По уходе его спросили о. Феофилакта:

— Кто такой немой этот?

И о. Феофилакт, и Миронушка в один голос ответили:

— Священник, отец Афанасий.

Немым он стал, по словам о. Феофилакта, оттого, что ему язык отрезали разбойники.

К этому же о. Преображенскому о. Феофилакт пришел на престольный праздник. У хозяина были гости, и между ними был и о. благочинный, священник села Люторец. Вскоре пришел и дьячок из села Собакина Рязанской губернии, подошел он к о. благочинному и к хозяину под благословение, а затем и к о. Феофилакту. Этот благословлять его не стал и сказал ему:

— Ты тридцать дымящих духов с собой привел! Дьячок на это ответил грубо:

— Иной учился, учился, да и заучился!

О. Феофилакт схватил его за волосы и потащил вон, приговаривая:

— Не ходи с этим, солдат, в благословенный дом!

И точно: вскоре этот дьячок за порочное поведение был отдан в солдаты.

Поехал раз о. Преображенский в Тулу за св. мipoм. В его отсутствие приехали за священником звать к больному за 7 верст. Матушка о. Преображенского и просит о. Феофилакта съездить причастить больного.

— Они там не помрут, — ответил батюшка, — сам отец Алексей (Преображенский) от Шилова поспешает на своих золотых крылышках. Взял мipo, а храмозданную привезет мастер.

И часу не прошло, приехал о. Преображенский и привез св. мipo. Оказалось, что он ночевал в деревне Шилове, откуда и торопился приехать домой, боясь за требы. Передали ему слова о. Феофилакта; он удивился и сказал:

— Я действительно подал владыке прошение разрешить перекрыть церковь и расписать ее внутри заново.

А за о. Преображенским в тот же день приехал живописец, взял подряд на работы в храме и вызвался сам привезти и указ на ремонт храма.

В приходе о. Преображенского у помещичьего приказчика сын служил чем-то у полкового генерала и нажил деньги. Как-то раз сидит у Преображенского о. Феофилакт и вдруг как засмеется, да и говорит:

— Вот ведь, как распестрились! Все судьбы Божии за один пирожок хотят узнать!

Сказал и лег на полати. Через час приехала женщина в ярко-пестром ситцевом капоте, привезла пирожок от приказчицы и подает его с почтением о. Феофилакту. Он не взял и сказал со вздохом:

— Не такие столбы и те падают: то катаются на тройках, то ползком ползают!

Впоследствии сын приказчика приехал к родным на побывку и отморозил себе ноги; одно время ползал на четвереньках, а потом стал кое-как ходить на костылях и так и остался навек калекой.

Одно время стали вызывать священников ехать по желанию служить на Кавказ. Вот и говорит раз матушка Преображенская своим детям:

— Поговорить надо отцу: требуются священники на Кавказ; там, говорят, очень хорошо, и прогоны дадут казенные.

Приходит отец Феофилакт рассерженный, не в духе; ничего не пропел, как всегда, по своему обычаю, певал при входе; ни многолетия не возгласил, что тоже делывал обыкновенно. На нем ряска в то время была ватная, подрясник овчинный, ситцевая рубашка на подкладке, и к подолу рубашки была еще пришита толстая холстина; сапоги старые. Хозяева не знали, чем ему и угодить, спрашивают:

— Не угодно ли вам, батюшка, покушать?

— Куда тут кушать! — отвечает он с сердцем. — Жара какая! Бежал, бежал: сказали близко, а верст двенадцать будет от Новопанска (село Новопанское Михайловского уезда от Преображенских в 45 верстах).

— Батюшка! Что ж вы так спешили?

— Как же? На Кавказ идут!

Хозяева спрашивают:

— Кто ж это идет, батюшка?

— Да, Аграфена Филипповна (жена о. Преображенского). Вас там наставят, дураков, да в пушки и ударят!

— Кто ж вам, батюшка, сказывал?

— Кто? Петербургский купец приезжал в Михайлов пачпорт брать — он и сказывал!

Конечно, ни с каким Петербургским купцом и речи об этом не было, как не было и самого купца.

— Да мы, батюшка, и не пойдем! Он засмеялся и сказал:

— Пожалуйте, матушка, покушать; ведь вы обещались!

Разулся. Ноги все в кровь стерты, переменил рубашку и отдал хозяйке.

— Вот тебе, родимая сестрица, Феодосья Авдеевна! Он ее так часто называл.

— Береги, чтобы рубашка лежала в покое!

Рубашка эта и до сего дня лежит в сундуке и оставлена в наследство меньшей дочери священника о. Алексея Преображенского.

Так, бывало, поживет о. Феофилакт у этого священника сколько угодно — иногда недели три, а там и уйдет, не сказавшись.

В последний раз он приехал к Преображенским на лошади с Новопанским мужичком. Было это Великим Постом. Ночевал одну ночь; утром, напившись чаю, позавтракал и приказал заложить лошадь. Напомнил про рубашку и опять наказал, чтобы была в покое. Упрашивал его, чтобы он еще остался ночевать, но он не остался. Благословил дом, благословил семейство Преображенских и, прощаясь, сказал:

— Мир дому сему!

С тех пор его уже в этом доме не видали: тем же годом он и скончался…

Сказывал еще протоиерей г. Епифани, о. Иоанн Гумилевский, родственник о. Преображенского:

— Пришел однажды ко мне о. Феофилакт и запел: со святыми упокой! — Я, признаться, на себя подумал, что это он мне смерть пророчит. А он, пропевши, в ответ на мои мысли сказал:

— И чего тебе только в голову не придет? Ведь ты не маленький! После этого у протоиерея скончался сын, ребенок лет восьми. Тот же протоиерей рассказывал:

— Приходил о. Феофилакт просить на свою жену, чтобы не позволять ей отдать его дочь за солдата, а сам заплакал. Я вызвал жену его, но запретить не мог: она выдала дочь в село Петровское замуж за господского человека. У нее уже было пятеро детей; господин прогневался за что-то на ее мужа и отдал в солдаты, а она умерла с горя.

«…Сам заплакал»! Проникаешь ли ты, дорогой мой читатель, чутким твоим сердцем в тайный смысл, в глубину значения этих слез великого праведника? Разумеешь ли ты все величие отречения от семейных уз, от любви родительской этого великого сердца, добровольно отказавшегося от всей их сладости, чтобы одиноким, гонимым, осуждаемым идти во след своему Господу?.. Прошли года, за лютые скорби, за смирение чистого сердца, за веру, неведавшую сомнения, благодатию Христовой отверзлись духовные очи праведника, сообщились одинокому сердцу дары благодатных утешений, перед которыми, как свидетельствуют люди духовного опыта, вся красная мира не что иное, как смрад и тление, — а ветхий человек всё еще был жив, и жгучая слеза родительской любви и страха за участь любимого ребенка, как растопленное олово, жгло огнем палящим сердечной муки… Какова сила самоотречения! Каков подвиг! Какова любовь к Богу!..

«Праведницы во веки живут, и в Господе мзда их».

Таково сказание, которое мною было найдено в старых рукописях Скита Оптиной Пустыни. Писано оно, видимо, женской рукою.

В той же рукописи записан был еще один глубоко знаменательный случай прозорливости блаженного старца. Хотя он касался, по-видимому, только одного частного лица, но, по моему мнению, значение его гораздо обширнее, и таинственный смысл его имеет характер не только прозорливости, но даже пророчества… Чтобы он глубже запечатлелся в памяти моего боголюбивого читателя, помещаю его особо в конце моей статьи о великом прозорливце.

Как-то раз, в один из приходов в дом Преображенских матушка-попадья спросила у него:

— Батюшка! В городе говорят, что в 1836 году будет свету конец — правда ли это?

— И, сударыня, — ответил он, — не верьте — они врут! А вот в 55-м году начнется эпоха, а в 56-м будет и свету кончина!

По слову старца так и совершилось: матушка Преображенская заболела в 1855 году опухолью ног, а в 1856 году от жизни временной перешла в жизнь вечную. Но в этом предсказании, как я думаю, заключен и другой смысл: им предвозвещалось иное, неизмеримо важнейшее событие…

17 октября 1908 года.

 

Письмо к иеродиакону Кириллу (Зленко)

От 17 Ноября 1916. Валдай.

Дорогой мой Отец Кирилл!

Человек предполагает, а Бог располагает: до сих пор никуда из Валдая не уехал, хотя предстояло ехать неоткладно, казалось, в два места. Поторопился Вас об этом предуведомить и оказался*. в дураках. Простите моей немощи.

Не помню, писал ли я Вам, что один епископ высокой духовной жизни, в ответ на посылку ему моей книги «На берегу Божьей реки», прислал мне письмо и в нем написал мне, между прочим, следующие чрезвычайной для меня важности слова (думается, важные и не для одного меня): «…от истинно-верующих чад Божиих смысл настоящих событий не сокрыт. Даже более того. На ком почиет благоволение Божие, им будет открыто и время пришествия антихриста, и кончина мipa точно…».

Я и сам так всегда думал, основываясь на слове Господнем, что только день и час — останутся до конца неизвестны. Но кто я? А это — епископ.

И вот, мой милый, в то время, когда уже печатается моя книга «Близ есть, при дверех», одна раба Божия, никакого касательства к моим исследованиям не имеющая, о судьбах мipa никогда не задумывавшаяся, но сердцем благоговейно и просто верующая, в ночь с 24-го на 25-е Октября под утро, увидела такой сон (пишу ее словами): «Дорогая мама, — так пишет она своей матери, — с понедельника на вторник (24 и 25 Октября) видела странный и страшный сон. Находилась я в незнакомой местности, и около меня были люди, но точно на улице прохожие, незнакомые. И вот смотрю я на небо: будто не ночь, но и не очень светло; и вижу в чистом небе большую луну. И пока я гляжу, эта луна начинает превращаться, и из нее делаются огромные часы, — циферблат черный, а цифры белые. Стрелки показывают часа минут. Я чувствую, что это конец мipa начинается, и охватывает меня тревога. А кругом меня точно никому и дела нет. Затем стали будто набегать тучки, и на одну из тучек под часами, вдруг прилетела и села большая ворона. Все это мне показалось так страшно, что я проснулась и отчетливо помню, как на часах было 3 часа 17 минут…».

Спрашивает толкования, ибо сном весьма обезпокоена.

Мне сон этот как-то сразу вошел в сердце и показался вещим. Не удовлетворяясь, однако, своим толкованием, я, не объясняя ей, описал этот сон такому же, как и Вы, другу моему и единомысленнику, протоиерею-академику, вдовствующему 14 лет, тайно подвизающемуся в молитве Иисусовой, человеку глубокой и живой веры. И вот каков был его ответ: «Луна положена Творцом во времена, а обратившаяся в часы тем более означает время — время последнее („конец мipa начинается“). Но на что тут обратить внимание: на 3 ч. 17 мин., или на остающиеся (до полу нощи) 8 часов 43 минуты? Часы, очевидно, означают годы, а минуты — недели. Три часа прошедших и 17 минут не могут означать времени кончины мipa, ибо прошли, а 8 ч. 43 мин, (8 годов и 43 недели) похоже на дело — 1925-й год! Ворона или ворон считается у нас вещей птицей, и появление ее под часами усиливает вещее значение. До Пришествия Жениха, Грядущего в полунощи, остается, по этому сну, 8 лет и 43 недели… Так или иначе, а все-таки дни наши и всего мipa сочтены и взвешены у Бога…».

Теперь слушайте далее. Помните круг из 7 огурцов, показанный мне великой блаженной Дивеевской? Он мне показан был 30 Июня 1915-го года. Я тогда понял, что завершен круг седмеричного счисления (нынешнего века) и что остается 7 лет — но до чего? до конца ли мipa, или до антихриста? До этого сновидения (заметьте: дошедшего до меня, хотя не мне описанного) я определить этого не мог. Ныне же ясно, что до антихриста, ибо 7 лет от половины 1915-го года будет половина 1922-го года и 3 1/2 года его царствования — половина 1925-го года и конец его, то есть как раз почти полное совпадение со сновидением, выше мною описанным.

Как хотите, а это наводит на размышление и вполне соответствует великопостному проречению. А день и час остаются и до конца останутся неизвестными. Что скажете Вы на все это, дорогой друг мой?

Поздравляю с наступающим Праздником всей Обители. Как грустно нам быть так далеко от нее в такие дни!

Буду с нетерпением и любовию ждать от Вас весточки. Земной поклон старцам живым и почившим.

Душой Ваш С. Нилус.

Жена Вас сердечно приветствует. Что нового в Скиту и Пустыни? Собирается к Вам один истинный раб и служитель Бога Вышняго, иерей Свято-Троицкого женского монастыря Подольской епархии (местечко Сатанов), о. Иоанн Лукианович Васильев. Я его направил к Вам. Примите его, как брата.

 

Письмо к иеродиакону Зосиме

От 6 Августа. День Преображения Господня

Дорогой о Господе о. Зосима!

Письмо Ваше получил и благодарю от души за любовь Вашу и молитвы. Не могу отказать Вам в удовлетворении просьбы Вашей осведомить Вас по важнейшему в наши дни вопросу об антихристе и о лукавстве переживаемого нами истинно последнего времени. Так как, судя по Вашему письму, от писаний моих книг пользуетесь не Вы только один, но и весьма многие, ищущие разуметь значение и смысл переживаемых событий, то, прежде всего, считаю долгом совести перед Богом, Коему служу, как умею, и пред Православными Христианами, которым от всего сердца желаю в разум истины придти, объяснить Вам самое важное в моей проповеди устной, письменной и печатной — «кто мя на оную постави».

Вопрос этот потому важен, что от его разрешения зависит определенно законность моей проповеди и ее духа, от Бога ли она, или от духа льсти? Как Вам известно, вся полнота благодати Св. Духа находится в обладании епископов Православной Церкви, или передается тем, кого они признают достойными. С тех пор, как я передал себя и дар свой на служение Богу и Его Христовой Церкви, я ни одной строки, особливо об антихристе, не передавал печати без благословения епископского в лице Архиепископа Никона… Но мало того, когда вышла из печати книга моя «На берегу Божьей реки», то великий праведник и подвижник истинно монашеского духа Епископ Феофан Полтавский писал по поводу ее следующее: «Я с великим интересом читаю все Ваши книги и вполне разделяю Ваши взгляды на события последнего времени. Люди века сего живут верою в прогресс и убаюкивают себя несбыточными мечтами, упорно и с каким-то ожесточением гонят они от себя самую мысль о кончине мipa и о пришествии антихриста. Их очи духовно ослеплены. Они видя не видят и слыша не разумеют. Но от истинных чад Божиих смысл настоящих событий не скрыт. Даже более того, на ком почиет благоволение Божие, им будет открыто и время пришествия антихриста, и кончина мipa точно. Когда Господь изречет Свой грозный Суд над грешным мiром: „не имать пребывать Дух Мой на человецех сих, зане суть плоть“, тогда Он скажет верным рабам Своим: Изыдите среды их и отлучитесь, и нечистоте не прикасайтесь, и Аз приму вы (2 Кор. 6, 17).

И сокроет их от взоров мipa, воздыхающего в страхе о грядущих великих временах и событиях. Господь да поможет Вам глаголати о сем в слух мipa всего благовременно и безвременно со всяким долготерпением и назиданием (2 Тим. 4, 2). Ваш искренний почитатель и богомолец Епископ Феофан. 1915 г. Ноября 24-го».

Из подчеркнутых слов сего письма Вы усмотрите, коею властию и по чьему полномочию я творю дело моей проповеди. Пишу Вам о сем не для Вас, а для сомневающихся. По выходе в свет моей книги «Близ есть, при дверех» также Богомудрый и Богопросвещенный Владыко по поводу ее писал мне следующее: «Достоуважаемый Сергей Александрович, да не будет у Вас никакого сомнения, что антихрист действительно уже существует и ожидает только времени для явления мipy. Он находится недалеко от пределов России. Больше ничего не могу сказать, равно и того, как я знаю это». Письмо это было 20 Февраля сего 1917 года. 20 апреля я, по милости Божией, переселился в пределы епархии Владыки Феофана Полтавского. Перед переселением сюда мне недели две пришлось провести в Киеве в общине с людьми высокой духовной настроенности, и там в Киеве игумения предоставила мне возможность видеть старицу Ржищева монастыря (ниже Киева по Днепру) и при ней послушницу 14-тилетнюю девочку Ольгу Зосимову Бойко. Эта малограмотная деревенская девочка 21 февраля сего года во вторник Второй недели Великого Поста впала в состояние глубокого сна, продолжавшегося с небольшими перерывами до самой Великой Субботы, всего ровно сорок дней. Во время этого сна при пробуждениях, последние же две недели и во сне девочка эта питалась только одними Св. Христовыми Тайнами. В Великую Субботу Ольга проснулась окончательно, встала, умылась, оделась, помолилась Богу, пошла на свое клиросное послушание и отстояла всю Пасхальную службу, не садясь, несмотря на уговоры. Во время своего этого сна Ольга имела видение жизни загробной и сказывала сонная и когда просыпалась, что видела, а за ней записывали. В Киеве с ее слов и слов ее старицы записал я, о чем главное повествую теперь и Вам.

Во вторник второй недели Великого Поста, в 5 часов утра Ольга пришла в моленную (псалтырню) и, положив три земных поклона, обратилась к сестре, которую она должна была сменить, и сказала: «Прошу прощения и благословите, матушка, я буду умирать…» Сестра ответила ей: «Бог благословит… час добрый. Счастлива бы ты была, если бы в эти годы умерла». После этого Ольга легла спать на кровати в псалтырне и заснула. В шесть часов сестра стала будить Ольгу, потом будили другие сестры и не могли добудиться, через несколько времени дыхание у нее прекратилось, и лицо приняло мертвенный вид. Спустя после того 2 часа она проговорила во сне: «Господи, как я уснула!» И начала снова дышать, В сонном состоянии много говорила вслух в присутствии сестер. Так продолжалось трое суток, после чего она проснулась, проснувшись, рассказала следующее: «За неделю до этого я видела во сне Ангела, который сказал мне, что через неделю во вторник я пошла бы в псалтырню, чтобы там умирать, но этого сна мне не велено было говорить. Когда во вторник я шла в псалтырню, то увидела как бы пса, бежавшего на двух лапах, и в испуге бросилась в псалтырню, там в углу, где иконы, я увидела Св. Архистратига Михаила, в стороне смерть с косою; я испугалась, перекрестилась, а потом легла на кровать, думая уже умереть. Смерть подошла ко мне, и я лишилась чувств». Затем пришел Св. Ангел, который и стал ее водить по разным светлым и темным местам.

Всех видений Ольги я Вам описывать не буду, ибо они во многом очень похожи на все видения подобного рода. Опишу Вам только важнейшие и имеющие касательство к нашему времени… «И увидела я, — сказала Ольга, — за большим рвом много людей, скованных цепями. Я спросила, что это за люди. „Это те люди, — был мне ответ, — которые примут печать антихриста…“ Затем дошла до темного места и остановилась. Тут я увидела замечательно красивого молодого человека лет 28-ми в красном одеянии. Он быстро побежал мимо нас, и когда я взглянула ему вслед, то он показался мне уже не человеком, а диаволом. Я спросила Ангела: „Кто это?“, и Ангел ответил, что это и есть самый антихрист, который будет мучить последователей Христовых за св. веру, за Церковь, за Имя Божие. Затем я увидела необыкновенный свет, и в свете том стоял большой хрустальный стол, но стола этого не было видно из-за множества лежащих на нем фруктов. За столом сидели в разноцветных блестящих одеждах св. апостолы, пророки, мученики и все святые, а в стороне над ними в небесной высоте в ослепительном свете на неописуемом дивном Престоле сидел Спаситель, а возле Него по правую руку наш Государь, окруженный ангелами. Государь был в полном царском одеянии, светлой белой порфире, короне, со скипетром в руке… И я слышала, как беседовали между собой мученики, радуясь, что наступает последнее время и что число их умножится. Говорили они, что мучить будут за Имя Христово и за неприятие печати и что церкви и монастыри скоро будут уничтожены, а живущие в монастырях будут изгнаны, что мучить будут не только духовенство и монашество, но и всех, кто не захочет принять печати и будут стоять за Имя Христово, за веру, за Церковь… Слышала я, как они говорили, что Царя уже не будет и земное время приближается к концу, слышала я, но не очень ясно, что если Господь не прибавит сроку, то конец всему земному будет в 22-м году. Затем слышала, что при антихристе Св. Лавра Киевская подымется в воздух, все святые угодники уйдут своими телами на небо и все, живущие на земле, избранные Богом, будут восхищены на воздух, то есть на небо…».

1-го марта в среду вечером Ольга проснулась и, проснувшись, сказала: «Вы услышите, что будет на 12-й день ее сна». В самый этот день в Ржищеве по телефону из Киева узнали об отречении Государя от Престола. Когда вечером в этот день Ольга проснулась, старица обратилась к ней и в волнении рассказала. Ольга ответила: «Вы только теперь узнали, а у нас там давно об этом говорили, давно слышно. Царь там давно сидит с Небесным Царем». Старица спросила: «Какая же тому причина?» Ольга ответила: «То же, что было и Небесному Царю, когда Его изгнали, поносили и распяли. Наш Царь, — сказала она, — мученик». «Что же теперь еще будет?» — спросила старица. Ольга вздрогнула и ответила: «Молитесь, молитесь, последнее время». «Кто же теперь будет после Царя?» — спросили Ольгу. «Царя уже не будет, — ответила Ольга, — будет антихрист, а пока новое правление». «А будет ли это к лучшему?» «Нет, — говорит, — новое правление справится со своими делами, тогда возьмется за монастыри, готовьтесь все к странствованию». «Какое странствование?» «Потом увидите». «А что будем брать с собою?» «Одни сумочки». «А что же в сумочках понесем?» Тут Ольга сказала старице одну старческую тайну (и старица, и Ольга окормлялись у старца Голосеевской пустыни схииеромонаха Алексия, скончавшегося в Марте 1917 года) и прибавила, что все тоже возьмут. Из этого старица поняла, что всякий возьмет свои дела… «А что будут делать с монастырями?» — спросила старица. «То же, что и с церквами», — ответила Ольга. «Разве одни монастыри будут гнать и теснить?» «Всех будут гнать, кто будет стоять за Имя Христово, и кто будет противиться новому правлению и жидам. Будут не только теснить и гнать, но будут по суставам резать, но боли чувствовать не будут (как бы сухое дерево резали), помня, за Кого они страдают». Старица спрашивает: «Зачем же разорят монастыри?» «Затем, что в монастырях живут или считаются живущими ради Бога, а такие должны быть изгнаны». «Но мы, — сказала старица, — и в монастырях друг друга гоним». «Это, — ответила Ольга, — не вменяется». Сестры при этом пожалели Государя и сказали: «Бедный, бедный, несчастный страдалец». Ольга улыбнулась и сказала: «Наоборот, из счастливых счастливец. Он — мученик. Тут пострадает, а там с Небесным Царем будет».

Таково, в главном, видение послушницы Ольги Бойко из Ржищева монастыря Киевской епархии.

30 Июня 1915 года я был в Дивееве у блаженной Параскевы Ивановны, истинно великой и святой прозорливицы. От нее приточно получил я известие, что круг седмеричного исчисления закончится через 7 лет, то есть в половине 1922 года.

Из многих других источников чисто духовного происхождения год 1918-й был указан как год роковой для Государя и мipa. Если 1922 год будет действительно конечным годом земного исчисления, то 1918 год будет годом явления антихриста.

Пишет мне из Новгородской епархии один благоговейнейший иерей: «В нашем городе Новгороде распространяется воззвание Универсальной лиги следующего содержания: „Русские граждане! Вы блестяще начали дело свободы! Остается с такой же решительностью довести дело до конца. Вы должны теперь понять, что христианскому рабству, которому уже давно подпали европейские государства, приходит конец. Это рабство должно быть уничтожено согласно миропониманию провидевших его евреев и некогда казнивших позорною смертью Того, Кто создал это рабство. Вся сила теперь у нас: промышленность и торговля у нас, банки и биржа у нас, железные дороги наши, мы проникли всюду и перенесли свою деятельность на войска. Результат у всех на глазах. Вскоре армия уже будет нашей. Наконец, в наших руках золото всего мipa. Мы держим в своих руках весы Европы и когда наступит время, сотрем силу Вильгельма II-го способом, еще неведомым мipy, так как среди нас обладатель могущественнейших воли и разума в полном расцвете духовных сил. В целях безопасности имя его еще не подлежит оглашению. Идите к нам, мы избавим вас от духовного рабства, в которое ввергло вас христианство. Знаком сочувствия целям лиги служит треугольник всякого цвета, обращенный вершиной вниз. Знай: это символ Триупостасного Бога, но только обращенный не вверх, а вниз — в знак низвержения Богочеловеческим сердцем или, что то же, отречения, отступления от Него христианина“».

Да будет вам известно, что этим знаком еще в 1912 году было заклеймено все казенное белье нашей армии.

23-го Апреля сего года в Петрограде представительница ордена Звезды на Востоке, некая В. Н. (Пушкина. — Ред.), читала лекцию под названием: «Новое небо и новая земля». В этой лекции она объявила слушателям о «грядущем Великом брате»: «Все должны, — говорила лекторша, — встретить Великого учителя с великой любовью. А если не так, то всех тех мы сметем и уничтожим».

Та же лекция была повторена в Москве. Теперь смотрите сами, как далеко зашло антихристово дело и как оно воистину близ есть, при дверех. Есть уже некоторое как бы указание даже на имя его.

Из еврейских газет мне еще в феврале стало известно, что Американское еврейство (этот цвет всемирного кагала) назначило на май сего года всемирный конгресс еврейства. Собраться этот конгресс должен был в столице Северо-Американских Соединенных Штатов. И где находятся все государственные учреждения Штатов, и где живет президент. Зовется эта столица Вашингтон. Конгрессу этому жиды придавали и придают огромное решающее значение. Если антихрист действительно существует, о чем теперь открыто говорят и сами жиды в лице Универсальной лиги, то, надо полагать, без него на конгрессе не обойдется. И вот что прочел я в № 128 «Русского Слова» от 8-го Июня сего года: «Вашингтон 7/20 июня. Русская дипломатическая миссия прибыла сюда, в Вашингтон, сегодня и была встречена горячими выражениями глубокого доверия американцев и новой европейской демократии. Огромная толпа народа приветствовала русских, когда они, под двойным эскортом кавалерии, направились к дому знаменитого инженера Ганнен-Феникса, где будут иметь пребывание».

Кто этот доселе никому неизвестный и в то же время знаменитый инженер, носящий царственно-пророческое имя Давид и явно придуманную фамилию Ганнен-Феникс?

По-русски петух — Феникс, легендарная птица, возрождающаяся из пепла. Почему к нему первому, не обладающему никаким положением, помимо воли президента Вильсона, явилась на поклонение наша миссия, которая у него же и будет иметь пребывание? Не есть ли он тот обладатель могущественнейшей воли и разума, который сотрет силу Вильгельма II-го способом, еще неведомым мipy. Недаром же он «знаменитый инженер». Такие мысли пришли мне в голову при чтении этой телеграммы («Русского Слова»). Заметьте, что печать (герб) зверя «Еврейского народа» — печать (герб) антихриста. Зовется эта печать «Мохин Довид» — щит, что то же и герб Давидов. В этой печати заключено число 666, в ней же и имя Давид, следовательно, и в имени Давид заключается число Зверя 666, не Давид ли будет имя антихристу; по-моему, да. Искали числа Зверя в имени антихрист по буквенному способу, но оно в нем находится совсем иначе. Итак, мне сдается, что антихрист в данное время находится в Америке в Вашингтоне на Всемирном Еврейском конгрессе, имя ему Давид Ганнен-Феникс. Так мне думается. Если доживем, то увидим.

В заключение моего братского послания, дорогой мой молитвенник, сообщу Вам сновидение одного Киевского старца-протоиерея, друга детства, впоследствии и сотаинника старца моего и отца духовного Схиархимандрита Варсонофия Оптинского. Сон этот был им виден до революции. Вот он с его слов: «Вижу я, что служу Литургию в Великой Лаврской Церкви, в правом ее приделе, мне надо преподать мир молящимся в храме, для сего я выхожу из церковных врат главного Алтаря и говорю: „Мир всем“. В это время я замечаю на хорах, прямо против меня, настоятеля Киевского Софийского собора протоиерея Златоверховникова, который с большим недоброжелательством следит за каждым моим движением. В то же время вижу по правую и по левую сторону храма по священнику, с таким же недоброжелательством следящими за мною. Преподав мир, я возвращаюсь в Алтарь, где совершаю Литургию, я обращаюсь к дискосу, на котором лежит Агнец, хочу произнести слова: „Приидите, ядите“, и когда поднимаю руку, чтобы ею указать Агнца, то вижу, что дискос стоит не на своем месте, а по правую сторону потира, и что на дискосе Агнца уже нет. В ужасе я указываю на дискос стоящему в Алтаре наместнику Лавры (нынешнему) Архимандриту Амвросию и говорю монаху-пономарю: „Беги скорее за новой Агнчей просфорой, и я ее потом освящу незаметно для молящихся, чтобы не смутить их и не прервать Литургии“. Затем обращаюсь к Св. Чаше и хочу указать на нее и сказать: „Пиите от Нея вси“, и в великом смятении вижу, что вместо потира стоит подсвечник и в нем нагоревшая потухшая свеча. На этом было мое пробуждение в великом страхе».

Видите, мой батюшка, сколько написал я Вам, но не для Вас одних, а для всех, через Вас желающих жать класы спасения и разуметь сокровенное лукавых наших дней. Очень желал бы, чтобы с содержанием моего письма ознакомились прежде всего те, кто законно поставлен во главе старческого окормления Св. Вашей Обители, ибо хочу к Вам войти дверьми, а не отъинуду, путем правильным, Богоуказанным, да не лишуся мзды своея.

Затем, испрашивая св. молитв Ваших и всех, кто через Вас послание мое пользует, прошу о получении сего послания и о последующем известить слугу Вашего и любителя Сергия Нилуса.

 

Письмо к Л. А. Орлову

Письмо адресовано Льву Александровичу Орлову (1889 † 1967), мужу М. В. Смирновой-Орловой, автора воспоминаний о последнем периоде жизни С. А. Нилуса в селе Крутец Владимирской губернии. Лев Александрович был большим почитателем Нилуса, имел переданную ему отцом, инженером-генерал-майором Александром Кирилловичем Орловым (1855 † 1941) книгу «Великое в малом» 1911 г. издания. В период написания письма он жил в Москве, где работал бухгалтером, а его жена, Мария Васильевна, с детьми находилась у своего отца, священника, в селе Крутец.

В 1926 г. тесть Л. А. Орлова, о. Василий Арсеньевич Смирнов (1874 † 1937), настоятель храма во имя Успения Пресвятыя Богородицы с. Крутец, узнал о бедственном положении Нилусов, высланных «минус 6» из предыдущего места жительства и искавших пристанища. Мария Васильевна сообщила об этом мужу, и тот попытался связаться с Нилусом, чтобы предложить ему остановиться у них, но опоздал. В Москве, куда Орлов приехал вслед за Сергеем Александровичем, ему рассказали, что в Чернигове нашлись люди, приютившие писателя. Это были граф Митрофан Николаевич и его дочь Ольга Митрофановна Комаровские. Получив адрес, Л. А. Орлов сразу же написал С. А. Нилусу о готовности принять его семью и вскоре получил ответ от Сергея Александровича, «в котором тот искренне благодарил за приглашение и обещал воспользоваться им, если будет в этом нужда».

В 1928 г. эта нужда настала — С. А. Нилуса выслали и из Чернигова, ввиду его возросшей известности и авторитета. В конце апреля он приехал в дом о. Василия Смирнова, в Крутец, который стал его последним пристанищем среди «градов Исраилевых». За время пребывания там, писатель много общался с Л. А. Орловым, поведал ему о своей близкой кончине: «Уже последние звонки мне даны, Левушка».

Публикуемое письмо является ответом на вопросы — Л. А. Орлова, где тот задает С. А. Нилусу несколько вопросов, касающихся прежде всего «Декларации» от 29 июля 1927 года митрополита Сергия (Страгородского) и возглавляемого им Временного Священного Патриаршего Синода. Также как Лев Александрович и его семья, о. Василий не принял «Декларации», пойдя путем исповедничества церковной чистоты, стал «непоминающим», был неоднократно репрессирован, а затем расстрелян.

Чернигов, 9(-11)-го февраля 1928 г.

Драгоценный мой Лев Александрович!

Давно не умилялся я так, как был умилен сегодня от чтения Вашего письма. В 28-то лет, да еще в наше-то лукавое и пребеззаконное время и сохранить так свою душу. Как Господь помог сохранить ее Вам — как же тут было не умилиться?! Исполать Вам, родной мой, и слава и честь родителям Вашим, наипаче же Господу Богу, соблюдшему Вас седмитысящным в среде неподклонивших выи своей Ваалу! Радуюсь и паки реку — радуюсь и благодарю Создателя моего и Вашего, что хоть и на дванадесятом часе моей жизни я встретился с Вашей душой, но все же на ее примере я лишний раз убедился, что как ни мало стадо Христово, но не одолеть его и самым вратам адовым. От всего сердца обнимаю и целую Вас, жемчужинка Божия драгоценная! Храни Вас и соблюди от всякого зла и навета вражьего Господь и Матерь Божия!

По любви и вере Вашей Господу угодно, чтобы письмо мое это шло к Вам не почтой, а с оказией и потому, с Божьей помощью, надеюсь дать им на все Ваши вопросы исчерпывающие их ответы. Начну с важнейшего — с Сергиевской смуты.

В письме своем Вы пишите, что, почитая всякую законную власть и церковное единство и не видя в действиях митрополита Сергия ничего противоканонического, Вы молитесь о нем и о теперешнем Синоде, равно и за всех правящих иерархов Российския Церкви. Но скажите мне: Каиафа и Анна каноничны были, или нет, с точки зрения ветхозаветного формального правоверия, когда осудили Господа на пропятие? А Иуда не был ли единым от двунадесяти? Однако, первые христиане не решились бы молиться за них, как о право правящих слово истины. Таково в глазах моих (да и не одних моих) деяние м. Сергия и иже с ним от 16/29 Июля 1927 года. Деяние это, по бесовски меткому выражению советского официоза, «Известий», есть попытка «построить крест так, чтобы рабочему померещился в нем молот, а крестьянину — серп». Иными словами: заменить крест советской печатью — печатью «зверя» (Апок. XIII, 16).

Вот что по этому, всякого плача достойному поводу, размышляли мы, нехотящие подклонять выи своей Ваалу и «зверю, рана которого исцелела», «Уста священника должны хранить ведение, и закона ищут от уст его, потому что он вестник Господа Саваофа. Но вы уклонились от пути сего, для многих послужили соблазном в законе, разрушили завет Левия, говорит Господь Саваоф. За то Я сделаю вас презренными и униженными перед всем народом, так как вы не соблюдаете путей Моих, лицеприятствуете в делах закона» (Малах. II, 7–9). Эти слова пророка Божия пришли нам на память после прочтения воззвания от 16/29 Июля 27 г. м. Сергия и организованного им Временного Священного Патриаршего Синода. Восстали они, как обличение того пути, на который так решительно и безоглядно стали они в этом своем «Обращении». Может ли Церковь, которая есть «столп и утверждение истины», может ли она и ее иерархия, при каких угодно случаях и для каких угодно целей становиться на путь лжи и человекоугодничества? Нет, ибо это безусловно воспрещается словом Божиим (Деян. IV, 19; Иезек. III. 18). Все, что говорится от лица Церкви, должно дышать истиной Христовой, исходить из нее, быть сообразно с ней; и всякое отклонение от истины, какими бы соображениями оно ни оправдывалось, является оплеванием Пречистого Лика Христова, и для Церкви, в конечном итоге, оказывается всегда позорным и вредным. Позорно и вредно ей и то дело, которое начато м. Сергием, позорно и вредно потому, что в нем нет истины, а все оно полно лжи, соображений и расчетов человеческих.

После Октябрьского переворота Русская Церковь оказалась перед лицом государственной власти не только безрелигиозной, но ярко антихристианской, в существе своем отрицавшей Христианство и Христу противоположновраждебной, а потому фатально обреченной на борьбу с Ним. Церковь стоит поперек дороги коммунизму в самых главных основных пунктах. Она является отрицанием коммунизма в области материалистической философии, его категорических концепций и практических средств его осуществления. Противоположность эта равняется противоположности между «да» и «нет», между утверждением и отрицанием, и поэтому враждебные действия государственной власти против Церкви были неизбежны. Однако, власть не находила до сих пор в себе достаточной силы открыто начать бороться с Церковью, как таковой, — она делала это под видом борьбы с политической контрреволюцией церковной иерархии и церковных организаций. Но если явления политической контрреволюции и имели место в словах и деяниях отдельных немногих личностей церковной иерархии, то они, во-первых, были весьма немногочисленны и, во-вторых, быстро прекратились. Кроме того, несомненно, что если бы этих явлений и совершенно не было, то все-таки враждебные действия соввласти по отношению к Церкви проявились бы обязательно, как вытекающие из гораздо более глубоких причин (Вы их из моей книги знаете), чем случайное поведение тех или иных личностей, и, значит, объяснять отношения между Церковью и властью лишь только настроением отдельных иерархов ни в коем случае невозможно. Когда таким образом поступает власть, то это еще понятно, но, когда то же исходит от церковного деятеля, когда и он напряженные отношения между властью и Церковью стремится объяснить только, как следствие контрреволюционных политических настроений церковных кругов, — такому поведению трудно найти имя, до сих пор такими инсинуациями занимались «обновленцы» и прочие предатели и враги Церкви Христовой. И мы и за себя лично, и от лица всей Церкви, с негодованием отвергаем все такие обвинения как ложь и клевету.

Но теперь к этому хору лжесвидетелей присоединился и заместитель Патриаршего Местоблюстителя со своим «Временным Патриаршим Священным Синодом». Объясняя, почему Православная Церковь в России до сих пор гонима, они пишут: «Мешать нам может лишь то, что мешало и в первые годы советской власти устроению церковной жизни на началах лояльности — это недостаточность сознания всей серьезности совершившегося в нашей стране. Утверждение соввласти многим представлялось каким-то недоразумением, случайным и потому недолговечным». В другом месте недоверие Правительства к Церкви м. Сергий называет «естественным» и «справедливым», т. е. вину за него возлагает всецело на Церковь, а не на правительство. Таким образом, убиение сонма священно- и церковно-служителей, разгром церковных организаций, тюрьмы и ссылки весьма многих епископов, отнятие храмов и всякого церковного имущества, — беззаконные даже и с точки зрения нынешних законов, — по мнению м. Сергия и его «Свящ. Патр. Синода» законны и справедливы. Более того: оказывается, что все эти гонения и, вообще, отсутствие мipa власти по отношению к Церкви, по мнению м. Сергия, имеют причину только в том, что Церковь со дня на день ждала краха советской власти, противясь в чем-то этой власти, что, поэтому правы были не мы, а «живисты-обновленцы», сразу «оценившие конъюнктуру» и поспешившие еще пять лет назад сделать то, что теперь с таким опозданием сделал м. Сергий.

Неизвестно, какими побуждениями высказаны м. Сергием все эти невероятные в устах православного иерарха утверждения, но для всякого православного христианина ясно, что в этих утверждениях нет истины, что это опасная клевета на Церковь, на ее епископов и, что в действительности, враждебное отношение соввласти к Православной Церкви не было «естественным» и «справедливым», как то пытается утверждать м. Сергий.

Одна неправда влечет за собой другую. Мы показали, как несправедливо обвиняет м. Сергий православных епископов в контрреволюционном политиканстве, становясь, таким образом, единомышленником обновленцев и других врагов Церкви. И вот, зная, что эти его выступления вызовут справедливое возмущение и сопротивление истинно верующих, м. Сергий, с целью защитить себя, снова говорит неправду. Эта новая неправда состоит в том, что м. Сергий старается заранее опорочить перед правительством и перед народом тех, кто по совести не сможет присоединиться к неправедным деяниям его и Синода. Этим несогласным с ним он снова навязывает политическую контрреволюционность, говоря будто все, кто не поддерживает его в новом его начинании, думают, что «нельзя порвать с прежним режимом и даже с монархией, не порывая с Православием». М. Сергий знает, что опасно в настоящее время даже самое легкое подозрение в контрреволюционности и, тем не менее, не боится эту опасность навлекать на служителей и рядовых членов Церкви, на своих братьев и детей, обвиняя их в контрреволюционности, и за что же? За то, что они не в состоянии по совести признать, что «радости и успехи Советского Союза — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи», что «всякий удар, направленный в Союз, сознается нами, как удар, направленный в нас». Разве христиане, которые не всякую радость безбожного, воинствующего против всякой религии, коммунизма могут счесть своей радостью и не всякий успех — своим успехом, тем самым политические враги советской власти? Да и можно ли требовать от верующего христианина такого отождествления в жизненных оценках с безбожным коммунизмом, какого требует м. Сергий? Пусть м. Сергий не укрывается за казуистические различения Советского Союза и коммунизма: это исключается многочисленными заявлениями членов правительства, вроде сделанного Бухариным, заявившим, что «наша партия неотделима от СССР» («Известия», 18/VII.27 г., № 187/3121). Итак оно, конечно, и есть. Поэтому всецело на совести м. Сергия и грех несправедливого и напрасного обвинения своих братьев в тяжких политических преступлениях и грех унизительной чудовищной лжи и пресмыкательства пред сильными мipa сего, совершаемые им от лица Святой Церкви, вопреки прямому запрещению Апостола «сообразоваться с веком сим» (Римл. XII, 2).

Что же понудило м. Сергия к такому греху против Церкви Русской? Очевидно, желание этим путем добиться легального существования церковных организаций, вопреки примеру Господа, решительно отвергшего путь сделок с совестью ради получения возможности иметь поддержку в силах мipa сего (Мф. IV, 8-10). М. Сергий сам заявляет об этом результате печатно в дополнение к «Обращению» («Известия» за 19 Авг. 27 г.). Сам м. Сергий сознается, что «его усилия, как будто не остаются безплодными, что с учреждением Синода укрепляется надежда не только на приведение всего церковного управления в должный строй, но возрастает уверенность в возможность мирной жизни». Он не уверен даже в том, что легализация распространится далее Синода, а только надеется, т. е. кроме туманных посулов и неопределенных обещаний покамест ничего не получено. Печальный итог даже с точки зрения житейских соображений.

«Едва ли нужно объяснять значение и все последствия перемены, совершающейся в положении нашей Православной Церкви», — говорит м. Сергий. Да, едва ли и нужно, потому что все ясно. Ясно, почему вместе с легализацией Синода не легализуется тем самым и вся Церковь. Так оно и должно было бы быть, если бы Синод был, действительно, центром Церкви, единым с ней в мысли и жизни. Но на самом деле это не так, и, с легализацией Синода, Церковь продолжает пребывать в безправном состоянии, ибо легализована не Церковь, а всего лишь новая ориентация, носящая к тому же ярко политический характер. Церковь же легализуют лишь тогда, когда она, в лице собора, даст окончательное одобрение предпринятому м. Сергием «делу», т. е. совершит тот же грех самооплевания и преступного компромисса. Ясно и то, почему м. Сергий говоря о «втором Поместном Соборе», говорит не о том, что этот собор изберет Патриарха, как должен был бы сказать, а только о том, что он изберет нам уже не временное, а постоянное центральное церковное управление. Умолчание знаменательное. Ясно для чего потребовалась такая обостренная формулировка новых отношений Церкви и власти, по которой «радости и успехи ее — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи» и т. д. Эта явная, унизительная, смешная и безполезная ложь, по справедливости оцененная в газетных комментариях к «Обращению» («Изв.», 19/VII.27), необходимая, однако, для того, чтобы сделать условия легализации, проводимой м. Сергием, по возможности наиболее неприемлемыми для всех честных церковных деятелей и тем самым, как бы, уже не по суду государства, а по суду якобы, самой Церкви, оплевать их политическими контрреволюционерами, лишив, таким образом, лучших пастырей Церкви возможности принимать участие в церковной жизни и тем окончательно ослабить Церковь. Ясно, наконец, и то, как будет проходить легализация: будут анкеты в том или ином роде, в роде как во время оно у «живистов», с известными уже по воззванию, а может быть, еще и неизвестными обязательствами. Отвергшие эти обязательства будут заключаемы, заточены в тюрьмы. Словом, все остается по-старому, а истинная Церковь будет гонима. Новое же во всем этом печальном деле будет лишь то, что это гонение на Русскую Церковь будет оправдываться временным ее предстоятелем, м. Сергием.

Делая то, что он делает (Иоанн, XIII, 27), м. Сергий, во всяком случае, обязан был выполнить то, чего он сам требовал от митрополита Агафангела, от бывшего архиепископа Григория Екатеринбургского и прочих претендентов на создание новых ориентаций, — испросить благословение от своего иерархического начальника. Ведь, м. Сергий только заместитель Местоблюстителя, т. е., лицо не самостоятельное и обязанное действовать, во всяком случае, не вопреки указаниям того, чье имя он сам возносит на Божественной литургии, как своего Господина. Поэтому он должен был запросить митрополита Петра о его отношении к предпринимаемому им весьма важному и ответственному делу и только с его благословения действовать. Между тем, ни в протоколах синодских заседаний, ни в самом «Обращении» нет и следов указаний на то, что это было сделано, и что благословение получено. Наоборот, обоснование на покойного Патриарха Тихона и его довольно апокрифические слова (что sic страшно сближать м. Сергия с ВЦУ, Лубенцами и прочими, якобы продолжателями дела покойного Патриарха), дает полное основание заключить, что санкций от м. Петра не получено. А если это так, то это уже крупное самочиние. Насколько важно было для м. Сергия получить благословение м. Петра показывает то соображение, что, в случае его несогласия с деятельностью своего заместителя, м. Сергия, сей последний сразу становится таким же «похитителем власти», как и те лица, о которых он упоминает в своем обращении.

Таково, дорогой мой Лев Александрович, было мнение мое и единомышленных об «Обращении» м. Сергия. Вопрос, затронутый им об отношении к эмигрировавшему духовенству, мы рассматривали с той же точки зрения, с какою отнеслись и ко всему «Обращению». — Вы ее теперь знаете. — Недоставало нам, в утверждение ее, авторизованного высшим посвящением голоса Церкви истинной в лице ее епископата. И голос этот не замедлил. Из прилагаемой при сем копии «Обращения» к м. Сергию наиболее авторитетной части Петроградского духовенства с санкцией митрополита Иосифа и епископов Димитрия и Сергия, а также письма к м. Сергию еп. Воткинского Виктора, Вы увидите, что м. Сергию и его синоду голос этот уготовал место в среде «Церкви лукавнующих», от которого и Вас и меня да избавит Господь.

Покончив с Сергиевой смутой, отвечу теперь Вам на вопрос Ваш, почему я не принял священства. Прежде всего потому, что на то не было воли Божией, несмотря на глубокое мое желание послужить в сем сане Церкви Божией. А воли Божией на то не было потому, что у меня до моего рукоположения был мой «Адеодат», горячо любимый сын, рожденный во дни еще моего студенчества и впоследствии законно мною усыновленный. Таким образом, по 17-му Апостольскому правилу, в клире состоять не мог. От брака моего с женою моею, Еленой Александровной, детей у меня не было, и мой «Адеодат» стал любовью ея к нему и к его матери, нашим общим сыном. Такова была воля Божия, сообщенная нам четверым старцами Оптиной Пустыни, в которой мы с женой и с матерью нашего сына имели несравненное счастье прожить 5 лет, и духовному разложению которой, на наших глазах, поработал с усердием не по разуму, Ваш духовник, архимандрит Георгий, в то время бывший иеродиаконом. На его душе лежит этот тяжкий грех, повлекший за собою болезнь и смерть Настоятеля Оптиной Пустыни, святой жизни старца схиархимандрита Ксенофонта, а также удаление из обители ее Старца и Скитоначальника архимандрита Варсонофия, нашего духовника и старца, последствием чего была также и его кончина. Таков Георгий. Таков и я.

Еще вопрос Ваш: «Что нам делать и куда идти?» По глубочайшему моему убеждению, Истинная Церковь Христова, «Жена облеченная в солнце» (Апок. XII, 1), уже находится в пустыне, ибо ангелы Церкви нашей — Кирилл и Петр, первостоятели и епископы-исповедники поместных Церквей — все они в ссылке и изгнании в местах пустынных — следовательно, и мы, верные Церкви той, тоже находимся в пустыне. А в пустыне же что иного делать, как только молиться? Господи, помилуй! Господи, помилуй!

Пока есть и храм Божий не от «Церкви лукавнующих», ходи, когда можно, в церковь, а нет — молись дома; если же и домашние — враги человеку, то молись в клети сердца: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй грешнаго! и: Пресвятая Богородице, спаси мя! Скажете: а причащаться где? у кого? Отвечу: Господь укажет, или же Ангел причастит, ибо в Церкви лукавнующих нет и не может быть Тела и Крови Господних. У нас в Чернигове, из всех церквей, только церковь Троицкого осталась верной Православию; но если и она сохранит поминовение Экзарха Михаила и, следовательно, молитвенное общение с ним, действующим по благословению Сергия и Синода, то мы прекратим общение и с нею. Веруем, что за веру нашу Господь пошлет к нам во время благопотребное, как Преп. Марии Египетской, своего Зосиму.

Так веруем. Так исповедуем. 1928-й год — год критический: по утверждению евреев он — год явления мipy их мессии. Это я от них самих знаю…

Ну, вот, я Вам все сказал и показал. Да послужит Вам сие во свидетельство моей к Вам любви и доверия. За любовь — любовью.

Когда получите это письмо, сообщите, но помните, что почта на службе состоит в известном учреждении.

Обнимаю Вас и заочно люблю.

Ваш С.

Жена Вас приветствует. Меня пока оставляют в покое. Что будет дальше, покажет Господь.

Бутылочку с водицей Батюшки Преп. Серафима берегите до случая. Спаси Вас Господи!

«Оказия» отъезд свой откладывает, и к сказанному об «Обращении» м. Сергия хочется добавить еще от Писания: «Горе непокорным, сынам, говорит Господь, которые делают совещания, но без Меня, и заключают союзы, но не по Духу Моему, чтобы прилагать грех ко греху, не вопросивши уст Моих, идут в Египет, чтобы подкрепить себя силою фараона и укрыться под тенью Египта. Но сила фараона будет для вас стыдом и убежище под тенью Египта — безчестием… Все они будут постыжены из-за народа, который безполезен для них; не будет от него ни помощи, ни пользы, но стыд и срам» (Ис. XXX, 1–5).

Вспомните сновидение, в котором показано прощение козла и креста вместе. Если Вы читали мою книгу «Близ есть, при дверех», то Вам ясна будет эта символика. Таково значение Сергия и его синода. М. Сергий был руководителем безбожных «Религиозно-философских собраний» в Петербурге во дни митрополита Антония (Вадковского) и покаявшихся «обновленцев». Могло ли добру от него быть? Митрополит Арсений Новгородский, хоть и значится в списке Синода, но, как стало мне известно, отказался от этой чести, предпочитая, по его словам, «готовиться к переходу в иную жизнь». Кого мне из всего этого соборища кровно жаль, так это Епископа Сергия (Гришина), заведующего делами Синода. Очень бы мне хотелось довести до сведения этого, поистине хорошего, человека эти строки. Я знал его в Оптиной, куда он приезжал еще студентом Академии.

В заключение письма моего, разросшегося безмерно, сообщу Вам из письма моего приятеля, живущего в Палестине, некоторые сведения, исполненные глубокого значения для христиан всех толков, для нас же, православных, — в особенности. 16-го Ноября 1918 г. англичане вступили в Иерусалим. На касках их, на седлах кавалерии и на всей амуниции были поставлены знаки еврейского «Мохин-Довида».

Ими были открыты замурованные во все время турецкого владычества «Золотые Врата», через которые, по преданию, совершил Свой вход в Иерусалим Господь наш Иисус Христос. И на эти врата ими же поставлены были те же знаки. А блаженнейший патриарх Дамиан английского губернатора, еврея Самюэля, ввел через Царские врата в алтарь Храма Воскресения, где Голгофа и Св. Гроб Господень. 28 Июня 1927 года в Иерусалиме и во всей Палестине произошло сильнейшее землетрясение, совершенно разрушившее на Иордане древнейший храм Св. Прор. Иоанна Крестителя и другие греческие храмы. От этого землетрясения купол и стены Храма Воскресения дали такие трещины, что Богослужение в нем было прекращено. Известие это у меня от августа минувшего года. Возобновилось ли после того Богослужение на сем мировом «месте святе», того не знаю, но для меня, как знамения, довольно того, что оно прекращалось, хотя бы и на время после акта совершенного патриархом Иерусалимским.

11 Февр. — Оказия все еще не едет, а так много, безчисленно много нужно еще сказать из того, чему свидетелем поставил меня Господь — точию свидетелем.

Вот, например, лежит передо мною обширное послание нарочитых «свидетелей истины» — епископов, Соловецких заточников. Оно тоже обращено к м. Сергию по поводу его «Обращения». И сколько же в послании этом и негодования и скорби! Оно большое и переписать его для Вас у меня нет ни времени, ни силы (я ведь, больной сердцем, «коечный больной», по свидетельству Комиссии от ГПУ). Вот что, между прочим, пишут Соловецкие страдальцы-епископы: «…Что скажем мы, когда управляющий наш святитель произносит нам строгий приговор о „словах и делах“. Не ставят ли эти слова черный крест над всеми мучительными и невыразимыми страданиями, пережитыми Церковью за последние года — над всей этой борьбой, которая казалась героической? Не объявляют ли подвиг Церкви преступлением? И как прочитают эти слова те, кто теперь в далеком изгнании? Что почувствуют, увидев обвинителя в лице своего ответственнейшего собрата? И не сорвется ли страшное слово „клевета“ с их побледневших уст? Не покажется ли им, что даже покой усопших (убиенных за слово Божие) тревожит этот приговор, подписавших декларацию епископов?»…

И далее: «…По поводу предполагающейся легализации, м. Сергий предлагает „выразить всеподданную нашу благодарность советскому правительству за такое внимание к нуждам православного населения“.

За что же благодарить?

Покамест мы знаем один факт: м. Сергий и члены Синода имеют возможность заседать в Москве и составлять декларацию.

Они в Москве. Но первосвятитель Русской Церкви м. Петр, вот уже не первый год без суда обречен на страшное томительное заточение.

Они в Москве. Но м. Кирилл, потерявший счет годам своего изгнания, на которое он обречен, опять-таки, без суда, находится ныне, если только жив, на много верст за пределами Полярного круга.

Они в Москве.

М. Арсений, поименованный среди членов Синода, не может приехать в Москву и в пустынях Туркестана, по его словам, готовится к вечному покою.

И сонм русских святителей совершает свой страдальческий подвиг между жизнью и смертью в условиях невероятного ужаса…

Так не за всё ли это благодарить?! За эти неисчислимые страдания последних лет?! За то, что погасла лампада Преп. Сергия?! За то, что драгоценные останки Преп. Серафима, а еще раньше — святителей Феодосия, Митрофана, Тихона, Иоасафа — подверглись неимоверному кощунству?! За то, что замолкли колокола Московского Кремля и закрылась дорога к Московским Святителям?! За то, что Печерские Угодники и Лавра Печерская в руках у нечестивых?! За то, что северная наша обитель (Соловецкая) стала для нас и других местом непрекращающихся страданий? За мучения эти, за кровь митрополитов Вениамина, Владимира и других убиенных святителей?!

За что же благодарить?!»

Дальнейших выписок из этого святительского исповеднического «Плача» не продолжаю — довлеет ми и Вам, рука едва повинуется писать от сердечного волнения. Добавлю от себя: не за Дивеев ли благодарить, разогнанный в ответ на приглашение м. Сергия «благодарить за внимание»?

Доколе же, о Господи!

А м. Сергия центром служения — Данилов монастырь, который почитаем «Оплотом Православия», и где духовничествует и «окормляет» многие православные души духовный разоритель великой старческой обители, Георгий.

Имеяй уши слышати да слышит!

Храни Вас, дорогой мой, Господь и Матерь Божия.

Ваш С.

 

Великая Дивеевская тайна

Перед вашими глазами оригинал записей С. А. Нилуса со слов самого Н. А. Мотовилова о пророчествах преподобного Серафима Саровского, раскрывающих «Дивеевскую тайну» для последних христиан. Береглась она все эти годы племянницей С. А. Нилуса, Еленой Юрьевной Концевич. Частично «Тайну» она опубликовала во втором томе «На берегу Божьей реки».

Предлагаем тут две страницы подлинника, трепетно записанные преданнейшим почитателем Преподобного. Своими собственными глазами Нилус очевидствовал первое десятилетие исполнения пророчества о разгромлении нашей дорогой Святой Руси, что, по попущению Божию, продолжалось 70 библейских лет. И, как сегодня мы воочию наблюдаем, восстает Святая Русь из пепла, рассеивается богоборческий дурман. Но отрезвляется ли русский народ? Приспело ли время, о котором вещали боговдохновенные уста преподобного Серафима?

Ниже расшифровка рукописи С. А. Нилуса.

Чудом преподобного Серафима, по вере моей, спасенный в 1902 году от смерти, я в начале лета того же года ездил в Саров и Дивеево благодарить Преподобного за свое спасение, и там в Дивеево, с благословения великой дивеевской старицы игуменьи Марии и по желанию Елены Ивановны Мотовиловой, я получил большой короб всякого рода бумаг, оставшихся после смерти Николая Александровича Мотовилова, с разными записями собственной руки его, и в этих-то записях я и обрел то бесценное сокровище, тот «умный бисер», который я называю «Дивеевской тайной» — тайной преподобного Серафима, Саровского и всея России Чудотворца. Передаю обретенное словами записи.

«Великий старец, батюшка отец Серафим, — так пишет Мотовилов, — говорил со мною о своей плоти (он плоти своей никогда мощами не называл), часто поминал имена благочестивейшего Государя Николая, августейших супруги его Александры Феодоровны и матери — вдовствующей Императрицы Марии Феодоровны. Вспоминая Государя Николая, он всегда говорил: „Он в душе христианин“».

Из разных записок, частью в тетрадях, частью на клочках бумаги, можно предположить, что Мотовиловым была приложена немалая энергия к тому, чтобы прославление Преподобного было совершено еще в царствование Николая I, при супруге его Александре Феодоровне и матери Марии Феодоровне. И велико было его разочарование, когда усилия его не увенчались успехом, вопреки, как могло тому казаться, предсказаниям Божьяго угодника, связавшего прославление свое с указанным сочетанием августейших имен.

Умер Мотовилов в 1879 году, не дождавшись оправдания своей веры. Могло ли ему или кому-нибудь другому прийти в голову, что через 48 лет после смерти Николая I на престоле всероссийском в точности повторятся те же имена: Николая, Александры Феодоровны и Марии Феодоровны, при которых и состоится столь желаемое и предсказанное Мотовилову прославление великого прозорливца преподобного Серафима?..

В другом месте записок Мотовилова обретена мною и следующая Великая Дивеевская тайна. «Неоднократно, — так пишет Мотовилов, — слышал я из уст великого угодника Божия, старца отца Серафима, что он плотью своею в Сарове лежать не будет. И вот однажды осмелился я спросить его:

— Вот вы, Батюшка, всё говорить изволите, что плотию вашею вы в Сарове лежать не будете. Так нешто вас Саровские отдадут?

На сие Батюшка, приятно улыбнувшись и взглянув на меня, изволил мне ответить так:

— Ах, ваше Боголюбие, ваше Боголюбие, как вы! Уж на что Царь Петр-то был царь из царей, а пожелал мощи святого благоверного князя Александра Невского перенести из Владимира в Петербург, а святые мощи того не похотели.

— Как не похотели? — осмелился я возразить великому Старцу. — Как не похотели, когда они в Петербурге, в Александро-Невской Лавре почивают?

— В Александро-Невской Лавре, говорите вы? Как же это так? Во Владимире они почивали на вскрытии, а в Лавре — под спудом. Почему так? — А потому, — сказал Батюшка, — что их там нет.

И много распространившись по сему поводу своими благоглаголивыми устами, батюшка Серафим поведал мне следующее: „Мне, ваше Боголюбие, убогому Серафиму, от Господа Бога положено жить гораздо более ста лет. Но так как к тому времени архиереи русские так онечестивятся, что нечестием своим превзойдут архиереев греческих во времена Феодосия Юнейшего, так что главному догмату веры Христовой, Воскресению, и веровать больше уже не будут, то Господу Богу благоугодно взять меня, убогого Серафима, до времени от сея привременной жизни и посем воскресить, и воскресение мое будет аки воскресение седми отроков в пещере Охлонской во дни Феодосия Юнейшего“.

Открыв мне, — пишет далее Мотовилов, — сию великую и страшную тайну, великий Старец поведал мне, что по воскресении своем он из Серова перейдет в Дивеев и там откроет проповедь всемирного покаяния. На проповедь же ту, паче же на чудо воскресения, соберется народу великое множество со всех концов земли, Дивеев станет Лаврой, а Вертьяново — городом, а Арзамас — губернией. И, проповедуя в Дивееве покаяние, батюшка Серафим откроет в нем четверо мощей и по открытии их сам между ними пятым ляжет. И тогда вскоре настанет конец всему».

Такова Великая Дивеевская благочестия тайна, открытая мною в собственноручных записях Симбирского совестного судьи Николая Александровича Мотовилова, сотаинника великого прозорливца чина пророческого, преподобного и Богоносного отца нашего Серафима, Саровского и всея Руси Чудотворца.

В дополнение к тайне этой вот что лично я слышал из уст 84-летней Дивеевской игуменьи Марии. Был я у нее в начале августа 1903 года, вслед за прославлением преподобного Серафима и отъездом из Дивеева Царской Семьи. Поздравляю ее с оправданием великой ее веры. (Матушка, построив Дивеевский собор, с 1880 года не освящала его левого придела, веруя, согласно Дивеевским преданиям, что доживет до прославления старца Серафима и освятит придел во святое его имя.) Поздравляю ее, а она мне говорит:

— Да, мой батюшка Сергей Александрович, велие это чудо, когда крестный ход-то, что теперь шел из Дивеева в Саров, пойдет из Сарова в Дивеев, а народу-то, как говаривал наш угодничек-то Божий, преподобный Серафим, что колосьев будет в поле. Вот то-то будет чудо чудное, диво дивное.

— Как же это понимать, матушка? — спросил я, на ту пору совершенно забыв тогда уже мне известную Великую Дивеевскую тайну о воскресении Преподобного.

— А это кто доживет — тот увидит, — ответила мне игуменья Мария, пристально на меня взглянув и улыбнувшись.

То было мое последнее на земле свидание с великой носительницей Дивеевских преданий, той двенадцатой начальницей, «Ушаковой родом», на которой по предсказанию преподобного Серафима и устроился с лишним 30 лет после его кончины Дивеевский монастырь, будущая женская Лавра.

Через год после этого свидания игуменья Мария скончалась о Господе.

 

Посещение Рая преподобным Ионой Киевским

К 210-летию со дня его рождения. Память 9 Января (1794–1902)

Сохранилась еще неопубликованная глава второй книги дневников «На берегу Божьей реки» Сергея Александровича Нилуса, опущенная его племянницей Е. Ю. Концевич из-за боязни, что слишком невероятное описание видений юного отца Ионы могло бы отрицательно повлиять на обнародование «Дивеевской тайны», находящейся в этом же томе дневника Нилуса. По совету ее духовников, все эти долгие годы записи о «Посещении Рая» юным отцом Ионой не видали свет в Нилусовой версии, полученной им уже после революции от церковного писателя Е. Поселянина, который вскоре после передачи текста принял мученическую кончину за его благотворную деятельность для Святой Руси. Сам Нилус ничуть не сомневался в подлинности видений, так как глубоко верил, что детям Бог Сам открывается и мы все призываемся быть чистыми сердцем, как дети.

Предваряем сей текст кратким описанием хранившего его долгие годы присного ученика преподобного Ионы. Записавший об отце Виссарионе и этим сохранивший для нас историю об этом, тоже в свою очередь праведник, наш друг д-р Анатолий Павлович Тимофиевич, сам знал С. А. Нилуса, и память о нем нам тоже очень дорога. А в конце дадим краткое описание жития самого Преподобного Ионы, недавно прославленного. Он ныне вкушает то, о чем поведал нам для подкрепления веры нашей, его необыкновенное «Посещение Рая».

I. Схимонах Виссарион

В городе Киеве, в трех верстах к югу от Печерской Лавры, в конце прошлого века был воздвигнут новый Свято-Троицкий общежительный монастырь, вскоре приобретший славу рассадника великих духом подвижников.

Строителем монастыря был известный старец архимандрит Иона, в схиме Петр. Замечателен он был уже тем, что в молодости целых 12 лет был под непосредственным руководством самого преподобного Серафима, подвизаясь в Саровской Пустыни. По откровению великого угодника Божия инок Иона направился в Киев с указанием, что здесь Господь откроет ему Свою волю. В самом деле, на месте, где теперь расположена обитель, явилась ему Сама Пречистая Богоматерь и повелела строить здесь монастырь.

Чудом потекли средства, и к началу революции, это был благоустроенный монастырь — истинный очаг духовной мудрости. Сам Старец, достигши более чем столетнего возраста, в мире почил в 1902 году, всеми оплакиваемый.

В этом-то монастыре и привел Господь узнать, а затем и горячо полюбить приснопамятного старца схимонаха Виссариона, любимого келейника почившего основателя монастыря.

Почти 20 лет он келейничал и был безотлучно при отце Ионе, и, когда я уже с ним познакомился, он был хранителем келлии своего аввы, где все сохранялось в полной неприкосновенности со дня кончины Старца и круглые сутки читалась Псалтирь.

Отец Виссарион отличался удивительно детской простотой, скромностью, а в то же время глубоким духовным опытом. Сорок лет не выходил за ограду монастыря и не знал иного пути, как только храм и келлия.

Маленький, тщедушный, с реденькой бородкой, с опущенными глазами, он неизменно стоял в храме у чудотворного образа Богоматери Троеручицы, погруженный в глубокую молитву, чуть перебирая четки. Я сразу как-то всем сердцем привязался и полюбил его, и Батюшка мне отвечал тем же. Иногда, задержавшись у него до позднего вечера, я оставался ночевать, расположившись на полу в келлии старца Ионы, но до сна ли было, когда Батюшка, бывало, сам увлекшись, начнет рассказывать о многих чудесных и удивительных событиях из жизни своего духовного руководителя, старца Ионы — живого свидетеля подвигов Преподобного Серафима.

У отца Виссариона хранилась даже тетрадь, куда много было занесено знаменательного из жизни покойного Старца.

С разгромом монастыря тетрадь эта бесследно исчезла, что является невосполнимой потерей.

Отец Виссарион любил покойного старца Иону безгранично, и для него он был жив доселе.

Прихожу я как-то к нему, а он чуть не плачет, чем-то очень расстроен.

— Что с вами, батюшка, родной?

— Да как же, один брат наш взял у меня на несколько дней книгу отца Ионы и вот уже почти три месяца не отдает ее. Уж я и так и сяк просил его и по начальству ходил, чтобы усовестили его отдать книгу. Не отдает. Все обещает, а книга-то ведь Батюшкина, как же можно так не почитать Батюшку.

Посочувствовал я отцу Виссариону, но, конечно, ничем не мог помочь.

Прихожу опять через несколько дней и первый мой вопрос:

— Ну, что, отдал брат книгу?

— Отдал, как не отдать, отдал.

— Да как же случилось, что он отдал, ведь не хотел он возвращать книги.

— Да что же делать, верно, что не хотел, ну и пришлось пожаловаться Батюшке. «Что это, — говорю, — батюшка, и управы-то на него нет, он-то твои вещи расхищает, а с меня весь ответ будет, так ты уж сам заступись». А утром чуть свет бежит брат, трясется и книгу сует. «Прости меня, отче, — говорит, — много потерпел я сегодня ночью от Старца за эту книгу». А что потерпел, так и не сказал, — улыбаясь, добавил отец Виссарион.

Сильна была молитва Батюшки, и Господь с любовью внимал Своему верному рабу — простецу. Помню, как однажды пришел я к Батюшке. Время тогда было голодное. Хлеба и того крайне трудно было тогда достать, не говоря уже о чем другом.

Монастырь с большим трудом мог питать своих насельников.

Как всегда, Батюшка засуетился, захлопотал, поставил крохотный самоварчик, чтобы утешить гостя чайком. Я принес небольшой каравай черного хлеба, но по скудости того времени ни у меня, ни у батюшки не оказалось не только сахару, но даже и темной патоки, что обычно заменяла в ту пору населению недоступный по цене сахар.

Вижу, немного опечалился Батюшка, что нельзя гостя даже чаем по-настоящему угостить. Даже вздохнул он при этом, что с ним редко бывало, но делать нечего. Принес Батюшка вскипевший самоварчик, заварил вместо чаю листьев смородины, нарезал ломтиками хлеб, поставил соль, затем помолился, благословил трапезу, и сели мы за стол.

Не успел я, однако, выпить и половину стакана чая, как в дверь постучали и на пороге показалась старушка.

Поклонившись Батюшке, она сказала:

— Прошу вас очень, Батюшка, помолиться о рабе Божием Николе, внуке-то моем. Ехать обязан он по службе далеко, так усердно прошу ваших молитв, чтобы Господь сохранил его в пути. Я ведь знавала, — продолжала она, — еще батюшку отца Иону и многим ему обязана, так уж не погнушайтесь принять от меня в память Старца вот это, — заключила она, передавая отцу Виссариону небольшой пакет.

В нем оказалась банка чудесного душистого меда и яблочный пирог. Нужно было видеть, как светел и радостен стал Старец.

— Ну вот, видите, как милостив к нам Господь, не по грехам нашим, а по молитвам отца Ионы, посылает нам свой дар, а то как же, чтобы его же гость да ушел от него не утешенным.

Этот небольшой эпизод, который, конечно, можно, как всегда это делается, приписать счастливой «случайности», на меня произвел сильное впечатление.

В одно из моих посещений отца Виссариона, уже незадолго до закрытия обители, повел меня Старец в небольшую комнату, находившуюся рядом с келлией, где скончался отец Иона, в которой раньше я никогда не был, и, плотно притворив двери, сказал:

— Хочу я вам показать одну картину. Ее теперь мы не всем показываем и объясняем, чтобы не нажить беды, разные теперь люди бывают у нас, не то что прежде.

Он осторожно вынул завернутую в полотно довольно большую картину в раме. Хотя писана она была не красками, а карандашом, но, видимо, искусной рукой.

На ней был изображен двор Киево-Печерской Лавры. На заднем плане виднелась великая лаврская церковь, справа высилась колокольня, слева тянутся соборные корпуса. Вверху на всем этом пространстве летало множество голубей. Они летали по всем направлениям, как бы в ужасе, пытаясь спастись от каких-то страшных, неведомо откуда налетевших, черных птиц, напоминавших не то воронов, не то коршунов. Хищники яростно набрасывались на беззащитных голубей и тут же в воздухе растерзывали их своими острыми когтями и огромными клювами. Множество погибших голубей валялось на земле.

Несмотря на видимо аллегорический и не совсем понятный смысл рисунка, он производил на зрителя сильное впечатление, изображая символически два начала, беспощадную жестокость и смиренную покорность.

На мой немой вопрос отец Виссарион вновь тщательно спрятал рисунок, а когда мы уселись в его крохотной келлии, сказал: «То, что вы видели на рисунке, то в точности было показано в видении отцу Ионе, незадолго до его кончины. Один из духовных детей его со слов Батюшки и изобразил это видение.

Все наши великие старцы последнего века, начиная от преподобного Серафима и кончая отцом Иоанном Кронштадтским, согласно предсказывали о грядущих страшных бедствиях на русских людей, если не одумаются они и не покаются. Не только мирская жизнь, но и монашество дошло до такого упадка, так далеко удалилось от истинной своей цели, что гнев Божий давно бы излился на народ наш, если бы не вопли ко Господу немногих праведников, своими молитвами до времени еще удерживавших праведную Десницу Господню. Но вот и они ушли, не разбудив народной совести, потонувшей в бездне греха, и как страшно наказал нас долготерпеливый Господь! Мог ли я думать, что мне грешному придется быть свидетелем того, что с такой ясностью было открыто при жизни отца Ионы? Когда всё Русское Царство было в такой силе, кто бы смел поверить, что дни его уже сочтены, а отец Иона плакал, раскрывая нам, маловерным, грядущее.

— Молитесь, плачьте, взывайте ко Господу, чтобы помиловал народ наш, — постоянно говорил он братии. — Отнимет всё Господь, если не исправитесь, и Лавра святая погибнет, и братия будет уничтожена страшными воронами, что налетят на нее и истребят. И наш, как и другие монастыри, не пощадит Господь, и даже колокольня наша, что уже начала воздвигаться, не достроится, если не умолит Господа русский народ.

Как странны и непонятны были в ту пору его речи, а теперь вот и совершилось всё — и колокольня, что хотели сделать повыше лаврской и до первого этажа не вывели. Всё, всё исполнилось в точности, о чем говорил покойный Старец…» — и седая голова отца Виссариона, как бы под тяжестью всего пережитого, склонялась долу. Взволнованный словами отца Виссариона, покинул я на сей раз его гостеприимную келлию.

Прошло года полтора со дня этой беседы, и на моих глазах исполнилось последнее предсказание отца Ионы. Монастырь был закрыт, братия частично сослана, частью разбежалась. Осталось только несколько глубоких старцев, в том числе и отец Виссарион, которые ни за что не хотели уходить, хотя бы под угрозой лишения жизни, от стен своей родной обители, и, живя у добрых людей в конурке и прячась днем, ночью приближались к монастырю, и здесь в уединенной молитве просили у Господа силы донести свой крест.

Господь сохранил отца Виссариона от тяжкой участи многих его собратий. Он избежал и ареста, и пыток, и ссылок. В той же каморке, рядом с дорогой сердцу обителью, он и предал дух свой Господу, радуясь, что приходит конец его земным страданиям, и веря, что Господь соединит его по смерти с его любимым аввой, отцом Ионой.

Д-р Анатолий Павлович Тимофиевич.

Ново-Дивеево, 1953 год.

Еще несколько слов об этом забытом праведнике. Схимонах Виссарион до схимы был монах' Виктор, келейник и смиренный сотаинник преподобного Ионы. Он составил немножко о своем Старце кратких воспоминаний, записанных кем-то из братии, по всей вероятности отцом иеромонахом Тарасием. Пришел он к отцу Ионе в 1878 году, а отец Виктор-Виссарион на 13 лет его опередил. Вот что мы о нем знаем.

Случай 1-й

У келейника батюшкина Виктора одно время страшно болели зубы. Он не находил себе места, не мог ни пить, ни есть, ни спать. Как-то поутру отец Иона спрашивает других келейников:

— Где Виктор?

У него зубы болят.

— Пусть чай пьет.

Пришли они к нему и говорят, что батюшка велел ему чай пить.

— Где мне тут при такой боли?

Тут вошел сам Старец и говорит:

— Пей чай, да горячий, чтоб из-под крана лить, а не из чайника.

Тот сперва не хотел, а потом из послушания выпил. Первый глоток он еле смог проглотить, так болезненно было прикосновение кипятка к больным зубам. Когда же, понуждая себя, он допил весь стакан, боль прошла и с тех пор доселе никогда не возвращалась.

Случай 2-й

Как-то хорошо уродились груши, и келейнику Виктору довелось их съесть десятка два. Одному монаху он сказал:

— Вот, как животное какое, целых два десятка груш съел.

Тут вскоре встретился со Старцем, и Старец его строго спрашивает:

— Сколько ты груш съел?

Виктор оробел, но ответил:

— Простите, батюшка… Больше двух десятков съел.

— Смотри, — сказал Старец, — больше сотни не кушай.

Случай 3-й

Как-то раз Старец, отпуская отца Виктора из церковной кельи в алтарь для поминовения на проскомидии, сказал:

— Иди, своих поминай, — потом, вздохнув, сказал: — Да, кто знает эти минуты, того молитву за живых и умерших принимает Бог не только в церкви у алтаря, но и работая в поле, кто поминает, — примет Господь.

Случай 4-й

Однажды после поздней обедни старшие иеромонахи пили у Старца чай. К чаю была подана рыба. Один из присутствующих в виде шутки:

— Вот так бы и всегда. А то что один чай.

Батюшка подозвал к себе келейника:

— Вот он хочет рыбы (Старец указал на того иеромонаха рукой.) Так убери ее.

Так все и остались без рыбы.

Случай 5-й

За два года до удаления Мелхиседека из обители, 1 мая, отец Виктор видел сон. Будто в соборе служил батюшка обедню. Было много служащих, трижды становились на колени за молитвою. После «Отче наш» вышли из алтаря три разоблаченных монаха. Отец Виктор спросил шедшего за ними пономаря:

— Что это они обедню не дослужили?

— А это Батюшка велел выслать их. Они хромые.

Отец Виктор посмотрел им вслед, как они шли. Походка их была, однако, прямая. Ведь те трое потом и были высланы: Мелхиседек, Смарагд и Валентин.

Случай 6-й

Летом 1911 года (уже после смерти Старца) около 20 Августа были в обители человек двадцать из Донской области, одной партией. Когда они вошли в келлию Старца и увидели его портрет, четыре женщины стали плакать. Бывший тут келейник Старца отец Виктор спросил их:

— Что вы плачете?

— Этого батюшку, — отвечали они, показывая на портрет, — мы видели в церкви.

Отец Виктор подумал, что они видели утром одного из монастырских схимников, который показался им похожим на портрет отца Ионы. Днем схимники вовсе никогда из келлий не выходят.

— А когда же вы его видели?

— А сейчас.

Было 2 часа дня. Оказалось, что в церкви они спрашивали монаха, что это за схимник прошел. Но монах никакого схимника не видел, как и прочие из партии. Они же ясно слышали, как прошуршала по полу его мантия.

Случай 7-й

Однажды Старец заказал иеромонаху Ираклию, опытному столяру, сделать штук 25 особых низеньких скамеечек. Когда они были готовы, Старец велел позвать старших монахов и раздать эти скамеечки с таким советом: «Когда вы свободны, то после общего правила садитесь на эти скамеечки и занимайтесь по четкам Иисусовой молитвой, сколько позволяет время — с полчаса или с час. Этим ум просвещается. После этого можно ложиться, и непременно на правый бок, и, лежа в постели, прочитывать покаянный псалом „Помилуй мя, Боже“ и „Верую“. И так всегда делайте и храните совесть. Если будете хранить совесть, пойдете за забор — и там вам ничего не дадут».

Случай 8-й

В монастыре совершалось бдение под праздник Входа Господня во Иерусалим. Тогда не было еще большого храма, а в первоначальном храме было тесно. По многолюдству бдение совершалось в трапезной. Служил отец Иона и с ним все иеромонахи, иеродиаконы и певчие. Во время чтения кафизм прибежал келейник иеромонаха Пимена, который умирал у себя в келлии. Больной просил скорее прийти к нему с напутствием, так как чувствовал себя при последнем издыхании.

— Передай ему, что мы здесь предстоим все пред Господом, совершая Ему славословие. Пусть он за послушание подождет умирать. А по окончании бдения мы к нему придем и напутствуем его.

По окончании службы отец Иона со старшею-братией тотчас отправились к отцу Пимену, совершили над ним таинство елеосвящения, исповедовали и приобщили его и постригли в схиму. И к утру отец Пимен, в схиме Антоний, мирно преставился.

II. Посещение Рая Преподобным Ионой Киевским. Пропущенные главы 2-го тома «На берегу Божьей реки» С. Нилуса

Глава 23. О том, что видят богоизбранные детские души

В Киеве мне довелось быть в общении с возобновителем Скита Пречистыя, что в Церковщине, игуменом Мануилом. Составляя его житие и историю восстановления его обители, я слышал от него много дивного о его великом Старце, схиархимандрите Ионе, строителе Киевского Свято-Троицкого монастыря. Один из его рассказов, особенно запечатлевшихся в моей памяти, переданный мне впоследствии в рукописном списке с жития старца Ионы, составленного Е. Поселяниным, я хочу привести здесь, из опасения, что это сокровище духа иным путем может никогда не увидеть свет.

Когда Иоанну, будущему старцу Ионе, — так сообщается его келейными записками, — было всего шесть месяцев, он пропадал 12 дней из виду своих родителей. А было это так.

Однажды в летнее утро, шестимесячным младенцем, Иоанн остался один на дворе, а мать его, оставя его одного, пошла внутрь дома и занялась по хозяйству.

Солнце только что взошло. Было ясно, светло и тепло… Лежа среди широкого, зеленого ковра, обогреваемый солнечными лучами, видя над собой беспредельный голубой шатер неба, младенец следил глазами за голубями, летавшими по воздуху. Его охватило желание летать, как они…

Вдруг к нему подходит Старец. У Старца была большая, густая, широкая и длинная борода. Обнаженный череп только по краям был покрыт волосами. На нем была синеватая нижняя одежда, опоясанная поясом, а сверху зеленоватая.

Старец сел на землю, на зеленой траве, справа от младенца. На приятном лице его играла улыбка… Сперва младенец взглянул на старца, но сейчас же перестал смотреть на него, так как он мешал ему видеть летающих голубей.

Старец ласково заговорил.

— Ты смотришь на голубей, — сказал он. — Тебе нравится, что они летают. Им крылья даны Богом, оттого они и летают, и тебе бы того же хотелось. Но ты человек естеством, а не птица и потому не имеешь видимых крыльев. Тебя это печалит, но ты не скорби, а молись Господу Богу, Создавшему тебя, люби Его, благоугождай Ему и верою, правдою и любовию истинно Ему послужи. И Он даст тебе крылья не временные и тленные, но вечные, которые вознесут тебя горе. Эти крылья дает людям на подвиг Господь Бог наш Вседержитель и Возлюбленный Его Сын, Господь наш Иисус Христос Спаситель, искупивший нас Своею Божественною кровию.

Потом Старец спросил младенца:

— Желаешь ли ты иметь крылья и парить на них и восходить всё выше и выше к Богу, живущему во веки веков?

Младенец, глядя на Старца, ответил:

— Желаю, чтобы Бог дал мне такие крылья.

— Тебе еще мало дней, — сказал с улыбкой Старец. — Но запомни и сохрани на всю твою жизнь мои слова: Бог Сущий неизменным, Бог Сущий ныне и во все нескончаемые веки подает эти крылья людям, как крылья премудрости, разума, смысла, силы и жизни. Бог изрек: «Если кто любит отца и матерь больше Меня, если кто не отречется всего своего имения, не достоин Меня». Если кто послушает гласа Его и возлюбит Его Единого выше всего и всех, тому Бог дает и силу и полет горе. Возлюби же и ты Господа Бога твоего, создавшего тебя. Родителей твоих люби, уважай и почитай, люби наравне с ними и всех людей, но всею любовию твоею люби Бога; люби Его всею душою, всем сердцем, умом и мыслью; люби Его больше родителей твоих, не противопоставляй им Бога.

Когда Старец сказал младенцу, что Бога надо любить больше родителей, ему стало жаль их: они хранят его, питают, ласкают, дорожат им, и за все это он должен их мало любить. Слова эти ему показались чрезвычайно горькими.

— Как это возможно, — сказал он Старцу, — не любить родителей? Это для меня тяжко, и поступить так я не могу.

Тут Старец взял его за руки. Указательным пальцем правой руки он вскрыл ему грудь, обнажив внутренности, чтобы вынуть слабое и робкое человеческое сердце, что-то извнутри вынул и выбросил, а потом место разреза загладил рукою.

Потом Старец взял Иоанна за правую руку и сказал ему:

— Ты со мною не бойся ничего, и держись крепко за меня и за мою одежду, и иди со мною смело!

Они отправились и вышли в какое-то место чистое и высокое. Там дули страшные ветры, так что едва можно было устоять на ногах. Постепенно приблизились они к другому месту, широкому, ровному, чистому, светлому. Там стояла высокая стена-ограда, и стена издавала из себя великий свет.

Старец взял спутника за руку и сказал ему:

— Успокойся и ничего не бойся! Мы миновали ту бурю и тот путь, и мы уже пришли сюда, в тишину. Здесь нет никакого страха. Здесь царствует только благоговейное благодарение и любовь. Здесь пребывает Бог и истинно Его возлюбившие послушники Его… Ты видел бурю и вихрь там, где ты проходил: он был страшен, но не повредил тебе ни в чем. И ныне ты совершенно цел. Это образ твоего бытия. Многие вихри и бури встретятся на пути бытия твоего, но зри сам, где ты ныне стоишь, пред Кем и к Кому идешь. Зри без страха и боязни, с благоговением и любовию чистою.

Они подошли к великим и дивным вратам, и вверху врат сиял светом Крест Господень. Два воина стояли на страже пред вратами, светлые и прекрасные, и держали в свои руках мечи. Протянув руки с мечами, они крестообразно преградили вход во врата.

— Помолимся Господу Богу пред вратами, — сказал Старец.

Когда они перекрестились и поклонились Животворящему Кресту Господню, тогда стражи опустили мечи свои и дали путникам свободный вход.

Не рассказать словом, что открылось пред путниками, когда они вошли в те врата. Здесь было небо новое и земля новая, свет сияющий, воздух легкий, свежий, тонкий; земля чистая, светлая, как чистый хрусталь; деревья по обе стороны их пути стояли живые, издавали от листьев своих благоухание, и между деревьями росли цветы разных сортов, разной красоты, разнообразной величины.

Там стоял храм Божий. И вошли они внутрь его и стали пред отверстыми вратами священного алтаря. И на высоком Престоле Славы восседал Сущий. Лик Его окаймлен был власами и был светел, ласков, спокойно мирен и влек к себе сердце и дух в сильную к Небу любовь.

И ужас объял младенца. И был он как мертв. И Старец поддерживал его. И чувствовал он, как веет на него духом жизни. Он словно обновился и стал в новой силе пред Богом своим. И ему показалось, что ему шел 21-й год.

И все окружающие Божественный Престол воспели хвалу, славу и благодарение Сидящему на Престоле, и дивно величественна была та песнь. Небесные Силы воспели Параклит Парящего, Оживляющего, Животворящего и Освящающего. Они пели священные слова «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф», и с ними пело великое множество разного рода племен, чинов, колен, званий и возраста — люди, лики святых, пророков, апостолов и иерархов Господних, царей, священников, мучеников и всякого чина и звания праведных, убеливших одежды свои, изукрасивших Кровию Агнца, истинно возлюбивших Господа Иисуса Христа Сына Божия.

И ближе всех к огнезрачному Престолу стояли девственники, ничем не осквернившие себя в земной жизни. Одеянные в белую одежду, они стояли у Престола, предначиная песнь хвалы, славословия, молитвы и благодарения. И никто не сиял такой славой, как иноки, облеченные в схиму.

Когда всё множество святых запело божественные песнопения, тогда Старец сказал:

— Юноша! Воспевай же и ты Владыку всех и Господа и приникни к тому, где ты теперь стоишь, что видишь и что слышишь. Произноси ясно слова Хвалы Господней, ибо животочные слова те и безсмертны — они пребывают во век. Слушай и внимай! Сейчас начнется песнь, воспеваемая Господу, Триупостасному Божеству, Богу Отцу, Богу Сыну и Богу Духу Святому, от всех святых и горних небесных чинов, от всех земнородных и от всей твари видимой, от всего создания Божия и от всех стихий. Внимай же прилежно, кто будет предначинать Богу эту песнь.

И стала тогда великая тишина.

И тогда, по повелению Господню, один из серафимов предстал пред Престолом Господа Славы. Он взял от алтаря кадильного кадило, и вложил в него фимиам молитв святых, и стал пред Господом, имея в руке то кадило.

И девственники, окружающие Престол Господень, предначали песнь великую, трегубую. И воспевали хвалу. И песнь неслась как из единых уст: от святых, с земли от земнородных и от всей твари видимой и невидимой. И стройности того пения и согласия даже и представить ни звуками, ни словами невозможно. А Серафим, предстоя пред Господом, воздымал пред Ним кадило молитв святых, славословия, величания и благодарения Творцу всяческих.

Господь повелел Старцу показать Иоанну все обители святых.

Глава 24

И когда Старец с Иоанном вышли из храма, то пред ними открылось широкое пространство неизъяснимой красоты.

Земля была там чистая, светлая, сияющая радостью, и на ней было много живых, роскошно зеленеющих деревьев. Иные из них цвели, на других были только завязи, третьи несли уже на себе плоды. И чудные листья тех деревьев, тихо трепеща, возносили, как живые, хвалу Господу, Создателю всякого творения.

Иоанн стоял в оцепенении и не хотел двинуться с того места, где стоял и молил Старца, прося навсегда оставить его здесь, где отовсюду окружал его преизбыток и торжество жизни.

Земля — жизнь. Небо, светло сияющее, — жизнь. Излияние воздуха — жизнь. Сияющий, мягкий свет — жизнь. Деревья, украшенные красотою и славою, — жизнь. Цветы различной красоты и великолепия, расстилающиеся по земле, — жизнь.

И всё это привело юношу в восхищение. Он был вне себя и умолял спутника своего и путеводителя оставить его на этом благословенном месте. Но Старец понудил идти далее.

И дошли они до стены высокой ограды. Прекрасные врата были увенчаны крестом, и над вратами была надпись, слова которой испускали сияние, как от солнца расходятся лучи. Там было написано: «Здесь святая обитель Всесвятой Владычицы мipa и Царицы царствующих, Матери Бога нашего, Пресвятой Девы Марии. Если кто из земнородных призовет Ее имя, тот спасется».

Старец приказал Иоанну прочесть всё надписанное над вратами. Когда он прочел, ожил в нем дух, упавший от разлучения с виденными местами, и он забыл и их, и то, что хотел в них навсегда остаться.

Старец сказал ему:

— Сотворим молитву ко Пресвятой Владычице и Царице, истинной Богородице, во всем благом Поборнице! — И начал Старец сказывать слова молитвы ко Владычице и Царице всех, и приказал Иоанну повторять за ним эти слова ясно и умиленно, объясняя ему, что это — слова жизни.

Когда они сотворили молитву до конца, изнутри раздалось слово: «Аминь!» Тогда величественно распахнулись пред ними врата Святой Обители. Внутри, начиная от врат, в два ряда стояли воины в воинских сияющих доспехах. На их главах были царские венцы, а в руках мечи.

Радостью просияли лица насельников Небесной обители Пречистой Девы, когда предстали пред ними входящие, и все воспели великую божественную песнь Пречистой Владычице Богородице, Матери Господа Бога нашего. И все множество небожителей, вышедших им навстречу, пели песнь сладкую и радостную, исполненную жизни и неизреченной сладости, какую не выразить никакими устами и никаким языком.

Старец спросил Иоанна:

— Почему ты не поешь с ними песнь Богоматери?

— Я вне себя, — отвечал юноша. Но Старец приказал ему петь громко и, прислушиваясь к словам поющих, повторять их разумно и достойно.

И по пении том все двинулись от врат ко храму Всесвятой Владычицы Госпожи Богородицы.

Глава 25

Никто выразить не сможет той силы радости, торжества и той великой любви к Пресвятой Владычице, Матери Умного Света, который охватывает душу на пороге Ее храма…

Иоанн уже стоял пред Ее Престолом. Чудно было видение Преславной Царицы небес. Радость сияла на пресветлом Ее Божественном Лике, исполненном мира и любви ко всем земнородным…

А вокруг раздавалась хвала ликов святых и ангелов Матери Света.

Престол Царицы небес окружают небесные воины, святые архангелы и лики святых девственниц в светлых, убеленных ризах, сияющих несказанным светом, с венцами на главах, и в венцах горели драгоценные каменья.

Когда было совершено славословие в храме Всесвятой Владычицы, наступила великая тишина. Тогда Матерь Умного Света призвала одного из предстоящих архистратигов и велела ему принять из алтаря кадильного кадило с горящим углем.

И предстал архистратиг пред Владычицей у Ее Святого Престола. И повелела Пречистая одному из предстоящих святых возложить в кадило фимиам молитв праведников и вознести дар молитвы славословия, хвалы, величания, благодарения и поклонения Вседержителю Господу Богу, Искупившему нас кровию Своею, неизглаголанною силою Своего Божества.

И пели песнь великую, дивную, сладкую, исполненную крепости, жизни и бессмертия. И, совершив хвалу, все пали на землю и поклонились Его Божеству. И снова настала тишина.

И тогда раздалось новое пение — то была хвала Матери Господа Бога Спаса нашего Иисуса Христа, Сына Божия. Все воспели в песни Царицу и Владычицу, песнь дивную, предивную. И радостью, и славою, и великолепием звучала эта песнь, которою лики святых едиными устами и единым языком похваляли Пренепорочную Деву.

Изумлялся Иоанн силе и величию той хвалы. А старец, державший его за руку, сказал ему:

— Приди в себя, юноша, и дерзай, и будь сопричастник пения, и воспой с поющими и воспевающими хвалу Всесвятой Владычице, Матери Истинного Бога нашего, чрез Которую Он нас спас и Которая нас привела сюда.

И юноша стал причастником той великой хвалы, которую воспевали святые Богоматери пред Пречистым Лицом Ее. И трепетал смертный состав его тела, а душа расширялась от той чудной хвалы, готовая расторгнуть союзы с телом, не могущим вместить хвалы той.

И зарыдал Иоанн, и струи слез текли из очей его, а сердце взывало: «Боже мой, Боже мой! Неизреченна Твоя благость и Твоя любовь к нам, тленным смертным людям!»

— Не бойся! — сказал ему старец, — место, на котором мы ныне стоим, не место мертвых, но во век живых: нет здесь смерти — здесь одна жизнь.

И когда Иоанн несколько пришел в себя от душевного потрясения, восторга и радости, великое славословие Богоматери было совершено, и все славящие Ее поклонились Ей до земли.

И сошла тогда Всемилостивая Владычица с Престола славы, остановилась во вратах святилища и тихим словом любви подозвала к Себе старца, державшего в своей руке руку юноши Иоанна.

— О, предивный, премудрый и Боголюбивый, святый, великий апостол Христа, Бога Сына Моего, Иоанн Богослов, — рекла Владычица, — неустанно обходишь ты поднебесную. Премудрым предвидением твоим привел ты сюда этого юношу…

И, обратясь к Иоанну, продолжала Пречистая:

— О, юноша! Святый Дух умудрил тебя довериться старцу. Доверясь ему, ты предал себя в руки сотворившего тебя Господа Бога, Искупившего тебя и всех, здесь стоящих, Своею Кровию, за тебя и за них излиянною, и Господь привел тебя ныне в Мою обитель.

И много еще говорила юноше Иоанну Владычица, а он стоял в восторженном ужасе и трепете, в неизглаголанной радости сердца.

— Не бойся же, юноша! — продолжала матерински говорить Богоматерь, — но только внимай себе. Тебе нужно быть еще там, откуда ты пришел. Помни там, что ты безопасно миновал угрожающие тебе бури, и пропасти, и великие грозы, потому что зрел тебя и руководил тобой Господь Вседержитель.

И повелела затем Владычица одному из святых мужей повести юношу Иоанна по Обителям святых, и он в великом благоговении последовал за указанным ему путеводителем и за старцем, пришедшим с ними.

— Кто святой тот, что показывает нам Обители и говорит с нами? — спросил юноша Иоанн.

— Это, — отвечал старец, — великий святой, дивный в пророках, печать святых пророков. Имя его Иоанн, святой Креститель Господень.

Глава 26

Как описать этот обход Обителей святых?

Полки небесных сил охраняют всех там живущих и служат им. Обители все дивные, великие, пространные, и неизъяснимо прекрасно их украшение. Деревья многоразличны, исполнены красоты и мощи; цветы многообразны и, стелясь по земле, испускают ароматы чудной нежности, а воздух напитан и преисполнен жизнию.

Живущие в обителях тех святых матери и девы с любовию и радостию встречали путников и, приветствуя их, славили Господа Бога, Спасающего и Милующего рабов Своих.

И спросил юноша Иоанн старца и святого мужа, ведущего их:

— Что значит, что вижу я снаружи стен этого града, на стенах внутри, на вратах и храмах снаружи и внутри, и на всех Обителях святых, и на завесах, и на вратах храма Господня — везде изображено имя Всесвятой Владычицы Девы Марии, Матери Царя Славы Иисуса Христа, Сына Божия, а над этим именем вверху всюду царская корона, и от слов и от короны исходит великий свет?

И ответили ему путеводители:

— Велико Всеславное, Всесвятое имя Девы Марии, безсеменно зачавшей и безболезненно рождшей Царя Славы Христа. Предивно и преславно Имя Ее — Мария. Она — Царица небес и земли и Владычица всей твари, Высшая небес и Честнейшая и Славнейшая Херувим и Серафим. Ее помощью и милостью все мы спасемся. Ею спасается мip. Она — мост, приводящий к небу.

Этот обход Обителей святых исполнил радостью сердце юноши Иоанна, и был он от него в восхищении ума, в неземном восторге.

Когда же возвратились они к Богоматери, сказала Владычица:

— О, юноша! Благо тебе, что ты возлюбил Господа Бога твоего и всего себя предал Ему в любовь и послушание Божественной воле Его. Ты обрел бесценный бисер Христа с детства само-охотно и прилепился Ему, подклонив выю твою под благий ярем святой Господней воли. Ты пойдешь во след Его, восприняв от Него твой крест. На твоем пути тебя встретят бури, вихри, терния и волчцы, но ты благополучно минуешь их. Да будет ум твой направлен всегда к Нему горе, туда, где ты теперь с нами всеми, и все мы единодушно и с великой любовью будем ожидать вновь прихода твоего сюда.

И Владычица продолжала:

— И еще скажу тебе: да не погаснет никогда в сердце твоем чистейшая любовь к Сладчайшему Господу Иисусу Христу. Всегда имей имя Его в уме, в духе, в душе, но и в теле твоем: будь чист весь во все дни бытия твоего на земле… Милость Господня предварила тебя. Она велика и неисповедима, ибо Бог так возлюбил человека, что Единородного Сына Своего не пощадил ради его спасения. Так живи же в Нем, будь Ему спослушником и ничего не бойся. Он с тобою. Служи же и делай, не ослабевая в служении святом и Божественном прехвальном послушании Ему во всегдашней радости, веселии, в утешении от Него и в Нем… Я буду следить за тобою, и очи Мои будут на тебе, и посещения Мои явятся тебе во время благопотребное. Ты вскоре отойдешь отсюда, но недалеко и ненадолго, а ум твой, дух и сердце твое будут здесь. Осмотрись же внимательнее, пока ты еще здесь, чтобы унести всё это с собою в сердце своем.

И неизглаголанной радости исполнилось сердце Иоанна от слов Владычицы. И вновь велела Богоматерь всем воспеть песнь хвалы; и земля, и небо, и воздух подвигнулись на великое то славословие, и юноша Иоанн от восхищения, сладости и радости пения того упал замертво.

Владычица коснулась руки его и главы и сказала:

— Тело твое смертное не в силах вынести этого славословия, но дерзай и жив буди и воспой с нами Господу слова хвалы.

И вновь воспелось славословие великое, и в нем, по глаголу Владычицы, принял участие и юноша Иоанн, с бессмертными воспел дивную песнь хвалы и благодарения Творцу всяческих…

Глава 27

И когда юноша Иоанн вышел из Обители Пречистой и продолжал путь со своим старцем, старец сказал ему:

— Те слова, которым ты внимал в пениях без-смертных и которые ты воспевал и сам, слова эти дух возьмет от тебя, ибо, пока ты плоть и кровь, ты их отсюда с собою на землю земнородных снести не можешь. Там всё смерть и тление. Здесь же одна жизнь, и жизни полны те слова, которыми ты возносил здесь хвалу Господу и Всесвятой Его Матери.

— Как, — спросил юноша, — разве мне нужно опять быть там, откуда ты меня взял?

— Да, ты будешь там. Господня воля на то, чтобы ты был там, чтобы ты прошел все пропасти, стремнины, ветры, бури, вихри, как тебе о том говорила Сама Всесвятая Владычица. Но твоей любовью к Богу, к Пресвятой Владычице Богородице ты навсегда там будешь укреплен в духе и всегда будешь памятовать о том, где ты сейчас находишься.

Сильно опечалили душу юноши Иоанна эти речи, и в горести упал он, где стоял, на землю. Ему казалось лучше разстаться с жизнью, чем с этими местами. Так лежал он на земле, обливаясь слезами, и не желал утешиться.

А окрест него всё было так величественно и дивно прекрасно! Повсюду росли деревья, полные жизни, издавая листьями своими шум, подобный звуку струн или громогласно-мелодичных духовых инструментов, вещая хвалу их Создателю. Чистейший воздух дышал тонкой прохладой. Всюду был разлит живой свет, будто сияло не одно, а несколько солнц, но свет тот был тихий и мирный. В великой скорби от предстоящей разлуки с этими местами, юноша Иоанн со слезами продолжал умолять старца оставить его здесь.

— Нельзя быть тебе здесь, — отвечал ему старец. — Многомилостивый Господь в благости Своей вознес тебя сюда от земли, чтобы показать тебе всё, что ты здесь видишь очами и слышишь ушами и что осязаешь руками, что измеряешь стопами. Здесь земля новая, чистая, здесь свет немеркнущий и никогда не изменяющийся; здесь нет ночи и день не нуждается в солнце, ибо Солнце его — Солнце Правды Господь Бог. Человеку тления здесь, пока он во плоти, не место. Показал тебе чудеса этой жизни Господь не для того, чтобы ты скорбел, но чтобы ты их хорошо запомнил, вспоминал о них в земной твоей жизни, радостно благодарил за них Господа и был полезен на земле и другим, ищущим спасения.

И много другого говорил старец юноше Иоанну и поднял его на ноги от земли, на которой он лежал, обливаясь горькими слезами.

И предстал им тут юноша прекрасный, одеянный в белые сребровидные ризы и препоясанный накрест орарем, и сказал:

— Сей юноша добрый, возлюбивший Бога, хочет остаться с нами. Но ему должно идти в мip и там творить заповеди Божии, поддерживая в сердце своем огонь любви к Господу Богу, и тогда уже соединиться с нами навеки.

И юноша тот прекрасный передал старцу Господнее повеление поставить Иоанна пред Господом.

Глава 28

У Храма Вседержителя архистратиг Господень, предначиная песнь хвалы Агнцу, Закланному прежде сложения мipa, призывал громогласно все племена людские присоединиться к великому тому пению. И вознеслось тогда хвалебное, великое и сладкое величание, и в величании том святые сотворили молитву к Бессмертному Агнцу о живущих на земле, верующих в Его Святое Имя. А Иоанна объял страх, что он смертный и стоит среди святых в их селениях.

И когда после славословия настала тишина, Господь Иисус Христос повелел старцу подвести к Себе юношу Иоанна и ублажил его за его любовь к Себе с детских его лет.

— Смотри, — сказал ему Господь, — на язвы от гвоздей на руках Моих, осяжи раны гвоздильные на ногах Моих, прикоснися к прободенной копием воина язве у ребра Моего.

И пал юноша Иоанн на землю в слезах ужаса и жалости, видя жестокие раны раскрытые, глубокие на руках, ногах и ребрах Христа.

— Не бойся, юноша, — сказал Господь, — прикоснись и осяжи раны Мои. Я все терпел ради избранных, верующих в Меня. И ныне Я снова терплю за избранных Моих и ныне еще верующих во Имя Мое и терпящих ради Меня гонения, скорби и страдания, за любовь, которую они имеют ко Мне. Я с ними, и с ними страдаю, и люблю их, и все за них приемлю на Себя. Словам Моим внимай: они полезны будут и тебе, и по тебе и другим.

Храм Господа Бога, где пред лицем Господа стоял юноша Иоанн, был так обширен и велик, что всё безчисленное множество всех чинов святых и людей всякого колена, рода и чина — все свободно вмещались внутри Храма Господа Славы.

И снова повелением Господним юношу Иоанна водили по иным многим Обителям святых; и тою же нетленною красотою сияли и те Обители, и те же там воспевались неизреченною красотою звуков песни хвалы Господу. И в одной из этих Обителей приступил к юноше Иоанну некто и, возложив руку свою ему на голову, сказал:

— Ты юноша — первенец у отца и матери. И я имел сына первенца и принес его в жертву Господу Богу моему. Вот я и сын мой — мы оба здесь. Так и ты — возьми себя во всесожжение Богу и не сомневайся в Нем.

То был Авраам, друг Божий. После того видел юноша Иоанн Обители пророков и апостолов и другие светлые Обители — и всюду всё сияло и ликовало неизреченною радостью и веселием.

И когда вернулся юноша Иоанн со своим старцем-путеводителем в Храм Господа Вседержителя, где вновь услышал пение новой хвалы, Господь дал старцу книгу жизни и повелел показать ее Иоанну, но с тем, чтобы он не читал ее. Книга эта была мелко написана. Иоанн просил прочесть ему из книги хотя одно слово, но голос Всевышнего повелел ему принять эту книгу и съесть. И он ее ел, как мягкий и сладкий хлеб. И было в гортани его ощущение великой сладости, но потом почувствовал он в себе великую тяжесть и болезнь, как бы в прообраз того, как трудно смертному человеку исполнить, претворить в жизни своей закон Христов.

И сказал Господь:

— Это не в болезнь, а во врачевание тебе то, что ты принял.

И ощутил тут в себе Иоанн великую силу и возраст тридцатилетнего мужа. И стоявшие у Престола Божия воинственные мужи по Господнему повелению взяли с Престола одежды, начали одевать Иоанна в воинские доспехи — в латы и шлем — и дали ему оружие — меч, лук и стрелы. И стал Иоанн мужем крепким и сильным. И голос Господа изрек:

— Смотри на себя! Ты теперь муж годами, силою и крепостию. Ты вооружен благодатью — не бойся, иди и стой, ибо Я с тобою.

От этих слов Спасителя Иоанн почувствовал во всем существе своем необыкновенную силу и крепость. И повелел Господь сопровождавшему Иоанна старцу блюсти его и быть ему руководителем во все дни его жизни. Сам же десницею Своею коснулся груди Иоанна и сказал:

— Сердце твое принадлежит Мне.

И вновь воспето было славословие великое и великая хвала Господу. И вышел Иоанн со своим путеводителем, сопровождаемый святыми, из града Господня, и оказались они на том месте, на лужайке у бедной хаты посада Крюкова города Кременчуга, откуда старец восхитил в небесные Обители Иоанна. И снова на лужайке той Иоанн лежал шестимесячным младенцем.

— Смотри, — сказал старец, — мы возвратились: вот твой дом, отец твой и мать твоя. Не бойся, чадо мое. Я буду посещать тебя.

И положил старец младенца Иоанна на земле и, обложив его травою, как в колыбели, стал невидим.

Тут выбежала мать в величайшей радости, что обрела вновь своего ребенка, пропадавшего 12 дней.

Сказание это свидетельствовал сам великий старец схиархимандрит Иона, строитель Свято-Троицкого Киевского Ионина монастыря, запечатлев сказание это своеручно в своих келейных записках. Запись же эта помечена им 1838 годом и до кончины великого старца известна была лишь немногим особо доверенным и приближенным к нему лицам.

Цены нет этому сокровищу духа для души развитой духовно; ей и посвящается этот умный бисер в назидание, утешение и укрепление за молитвы схиархимандрита Ионы, старца великого. Аминь.

Глава 29. О том, как видения богоизбранных младенцев оправдываются в совершенном их возрасте на деле

В конце 90-х годов на пути моего земного странничества мне довелось, по милости Божией, повстречаться с одним из духоносных архипастырей нашей Церкви. Это был епископ Макарий, бывший Калужский, а потом Оренбургский. Скончался он в Белевском монастыре на покое. В Белеве же я имел счастье с ним познакомиться и от него слышать сказание о старце схиархимандрите Ионе, известное ему из уст самого Старца.

— Сказывал отец Иона, — говорил мне епископ Макарий, — как Сама Пресвятая Богородица призвала его к строительству Свято-Троицкого монастыря в Киеве, когда он был никому еще не известным иеродиаконом Белобережской Пустыни.

Было это, — сказывал мне отец Иона, — летом того года, когда были великие пожары во всей Орловской губернии, когда горел Орел, Елец и другие города, сгоравшие почти что дотла. Был один из великих праздников: не то Вознесение, не то Троицын день. Потрапезовав с братией, я пришел в свою келлию, совершил обычные благодарственные молитвы Господу Богу, Богородице и всем святым с земными поклонами; потом снял с себя мантию и подрясник, повесил на свое место, скинул башмаки и остался в одних чулках да в одежде.

Дверь келлии была закрыта мною на крючок. Поставил я свою скамеечку, сидя на которой обычно занимался Иисусовой умной молитвой, облокотился о столик, правой рукой подперев голову у правого уха, взял в левую руку четки и, сидя в белом балахоне, стал творить молитву. Прошло с полчаса…

Вдруг слышу, за дверью кто-то молитвится:

— Молитвами святых Отец, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!

Я не ответил. Молитва повторилась. Я промолчал. В третий раз молитвится кто-то. Я опять не ответил «аминь». Слышу, голос женский… Взяла меня досада на беспокойство, а тут вдруг дверь сама отворилась, хотя и была на крючке, и кто-то вошел. В сердцах я обернулся и тут же со скамейки упал на пол без памяти и лежал как мертвый, пока почувствовал прикосновение руки. Очнулся: предо мною Матерь Божия и с Нею одиннадцать светлых спутников, как потом узнал я из слов их: святые апостолы Петр, Иоанн, Иаков, Лука; Святитель Николай Чудотворец, святой великомученик Георгий Победоносец, святые великомученицы Варвара и Екатерина, святая мученица Феврония и преподобная Евфросиния Полоцкая.

— Мы пришли к тебе, — рекла Пречистая, — с сими святыми возвестить тебе дело святого послушания, чтобы ты потрудился и послужил Господу Богу, исполняя Его святую Волю во славу Имени Его, на благо святой Его Церкви и верующих в Него.

Я всё еще лежал в страхе.

— Дерзай! — сказала Владычица и подняла меня за руку. И встал я пред Матерью Божией на колени и услышал от Нее такое слово:

— Сын Мой и Бог восхотел явить славу Свою в последние дни рода сего, и тебя Он избрал орудием святого дела Его и благоизволил Меня и тех, кто предстоит Мне, послать к тебе. Нужно тебе оставить святую обитель и перейти на другое место, чтобы там послужить Ему и исполнить Божественную волю Его. Воля же Его, чтобы на месте, которое будет тебе показано, была устроена обитель в прославление Его и чтобы собрались в нее боголюбивые иноки послужить и благоугодить Ему. Но ты не смущайся и знай, что Господь Бог Сын Мой будет там и Я там буду и пребудем там до скончания века. Ты — орудие, а всё делание будет Бога. Внимай: монастырь на том месте будет великий и иноков соберутся полки — сонм людей, возжелавших Господа Славы.

И пал я после слов этих к пречистым стопам Богоматери, орошая их слезами.

— Молю тебя, Всесвятая Владычица, — восклицал я в великом смятении духа, — оставь меня почить здесь и положить кости мои в этой обители: скудоумен, нищ, худ, грешен, немощен во всех слабостях моих и страстях, а для такого дела потребен муж правды, исполненный мудрости, разумения духовного, силы, просвещенный свыше благодатию Божественною, муж исполненный веры, надежды и любви. Не вижу я в себе ничего доброго и не подготовлен я к этому священному и великому делу. Не просвещен я Словом Божиим, и крайний невежда я в Священном Писании. В строении домовном и устроении святой обители совершенно неопытен и неискусен. Молю Тебя, Всесвятая Владычица Богородица, Матерь Всемилостивого Бога, оставь меня скончать здесь дни моей жизни.

— Всуе мятешься ты, — рекла Владычица, — всуе противишься воле Всеблагого Бога: на полезное и спасительное дело избрал тебя строителем, а ты противишься Ему подобно Савлу, гнавшему Церковь Его Святую. Скажу тебе более, уже не в пользу твою: не противься воле Сына и Бога Моего и Моему желанию и воле и Мною налагаемому на тебя послушанию. Иди и потрудись!

Снова отрекался я, заливаясь слезами.

— Дивлюсь тебе, — сказала Матерь Божия, — оставляла ли Я тебя когда-нибудь? Не всегда ли Я была везде с тобою? А ты всё не уверяешься во Мне. Неужели же Я наветница твоего спасения или желаю ввергнуть тебя во зло? Вспомни святого праотца Авраама: Господь указал ему переселиться в иную землю, — противился ли он Богу? Так и ты, — иди на место, которое Господь благоволил избрать для тебя.

— Матерь Божия! Оставь меня в Белых Берегах.

И сказала на то упорство мое Владычица:

— Размысли, подумай, а Я снова приду к тебе. — И, исходя из келлии, Владычица повелела мне проводить Ее. На крыльце келлии я пал Ей в ноги, а когда поднялся; то увидел Ее и сопутствовавших Ей святых уже входящих в храм чрез церковную паперть.

А в келлии разлито было такое благоухание, которому и подобия нет на земле.

Глава 30

Прошло две-три недели. Был опять праздник, и опять я занимался молитвой Иисусовой, всем умом и сердцем погрузившись в это умное делание. И снова послышалась мне чистым женским голосом произносимая входная молитва, и снова молчал я, недовольный, что прерывают молитву, и снова дверь отворилась, как тогда, сама собой, и снова упал я еле живой, и, как прежде, воздвигла меня Владычица, и от прикосновения руки Ее разлилось в теле моем преизобилие жизни.

И с Материю Божиею явились вновь угодники Божии, и было их более прежнего.

И стою я на коленях пред Пречистою Владычицею, и слышу, говорит Она мне:

— Вот опять пришли мы к тебе, исполняя волю Господа Сына Моего. Как решил ты о послушании, к которому Господь призывает тебя?

И вновь, окаянный, я стал отрекаться в страхе пред непосильной для меня тяжестью возлагаемого на меня бремени:

— Об одном просил я и прошу Тебя, Мати Божия, оставь меня навсегда на этом месте.

И не прогневалась Царица Небесная и кротко рекла:

— Напрасно волнуют сердце твое помышления суетные: Господь создаст тебе обитель и пришло время исполниться воле Его. Пойми же ты, что ты только орудие Его, а всё дело, труды и попечение — всё будет Его. Не в скорбях и болезнях твоих будеши. И да будут тебе поручителями в словах Моих все сии…

И Матерь Божия назвала всех сопровождавших Ее святых поименно каждого. И были они: святая равноапостольная Мария Магдалина, святая первомученица Фекла, святые великомученицы Варвара и Екатерина, Святитель Христов Николай, святые великомученики Георгий Победоносец, Феодор Тирон, Феодор Стратилат, святая мученица царица Александра, святые апостолы Петр, Иаков, Иоанн, Лука, Симон Зилот и Святый Иаков брат Господень, первый епископ Иерусалимский, святитель Иоанн Милостивый, святые равноапостольные царь Константин и князь Владимир, святый благоверный князь Александр Невский и святая благоверная княгиня Ольга.

Но я, грешный, всё об одном молил:

— Оставь меня, Матерь Божия, на месте сем, благоволи и кости мои сложить в той обители!

И опять продолжала убеждать меня Царица Небесная:

— Зачем смущаешься ты, — говорила Она мне, непокорному, — утверди чувства твои в священной воле Христовой. Господь благоволит к чину монашествующих, и Я всегда им готовая Попечительница. Но Я говорю тебе: лучше уйти тебе отсюда. В святой обители этой будет перемена и ослабление в управлении: управители ее будут держаться своего мудрования и будут во многом подобны мирянам, введут их к себе, и миряне обоснуются среди них и братии. И пойдет в обители молва и шатание, братия отступят от старцев, и гласу их места уже не будет; станут говорить: «Зачем мне слушать старцев? Они отжили свое время, и мы не хотим знать их учение и будем жить по-своему: наш путь нравится нам, и мы пойдем по нему»… Вот Я возвестила тебе всё, что здесь будет, а ты обдумайся, осмотрись. Я снова приду к тебе.

И уходя из келлии рекла мне Матерь Божия:

— Оставайся в мире. Я приду к тебе опять.

И пал я к стопам Царицы Небесной и долго смотрел вслед Ее, пока стала Она невидима. И был я в великой туге и смятении, не зная, что творить мне, и чувствуя потребность в духовном совете; но советников не было, ибо все близкие душе моей старцы уже отошли ко Господу.

Глава 31

Тогда решил я сходить в Свенский Брянский монастырь, где еще были в то время хорошие старцы. Беседы с ними успокоили меня, и, вернувшись от них, я жил в мире.

Недели через три или более, в будний день, в час, когда я начал заниматься молитвой Иисусовой, последовало мне новое видение Матери Божией.

— Смотри, — сказала Она мне пречистыми устами Своими. — Я вновь пришла к тебе, и свидетели Мои со Мною. Мы пришли вновь звать тебя к святому послушанию. Ты не хочешь знать, что должно произойти здесь. Опять говорю тебе: здесь будут начальники, имеющие ум и очи, зараженные страстями, ласкательные миролюбцы и плотолюбцы, пекущиеся только о плоти. По холодности и невнимательности слух их будет закрыт славословию. В святом послушании они не будут усердны и мало будут пещись о спасении братии. К ним открыт будет вход мирским людям и женам, и не будут они заботиться о благоустроении святой обители, о благочинии и благочестии братии. Будут они привержены и к вино-питию. Старцы и правожительствующие терпимы ими не будут, и не будет им никакого дела до сокровенного учения стремящихся к совершенству. Они будут изгонять доброживущих иноков, говоря им: «Хотите жить у нас здесь, живите как и мы». И ты, малодушный, не понесешь всего того, что заведется здесь, посему и решил Всеблагий Господь извести тебя отсюда.

— Но нет во мне никаких дарований, — дерзнул я возражать Владычице, — всё одни немощи.

— От тебя не дарования требуются, — рекла Матерь Божия, — а покорность, всё же остальное, что явится впоследствии, явится не от тебя, а Самого Христа Бога твоего.

И с явившимися с Материю Божиею угодниками святыми узрел я великого Иоанна Предтечу и Крестителя Господня, и тот, возвысив глас свой, напомнил мне, как он покорился воле Господней и, будучи человеком смертным, возложил руку на главу Господню. И святой апостол Павел, стоявший тут же, поведал о том, как по дороге в Дамаск, послушав Господня гласа, он из жесточайшего гонителя Христова стал призванным Его апостолом.

И пал я в слезах к пречистым стопам Пре-благословенной Владычицы, Царицы неба и земли и воскликнул в великом умилении грешного сердца моего:

— Буди воля Господня со мною, окаянным! Буди же и Ты мне, Владычице, покровом, руководительницею и наставницей во всем!

И тут внезапно почувствовал в себе некую перемену: сердце во мне как бы ожило, ум просветился, точно переродился. Всё мне стало легко, и всё существо мое освежилось и ободрилось — точно я вновь родился. А Матерь Божия продолжает утешать и ободрять меня, говоря, что всё исходит от Бога и к Богу же приходит, мне же предлежит только быть верным слугой и послушником Божиим.

И когда стала исходить из келлии и была уже на крыльце Матерь Божия, мелькнула у меня мысль вопросить Ее, где же та страна, где произойти должно все предсказанное, и я спросил о том Пресвятую Деву.

— Место то, — сказала Владычица, — будет Киев, у Лавры над Днепром. Видишь, в той стороне огненный столп… В свое время ты то же место увидишь, отмеченное тем же огненным столпом.

И тогда же мне в видении показано было и место оное, на коем воздвиглась впоследствии Свято-Троицкая обитель, и узрел я над ним столп огненный, который указала мне Владычица и который я вновь увидал уже не в видении, а въявь, на месте своем, когда исполнилось время создания предуказанной мне обители.

«И удивлялся я, — так передавал преосвященному Макарию старец Иона, — и негодовал я на себя за то, что я так долго дерзал противиться небесному велению и вместе ужасался перед тем, что мне было открыто, и тому, какого я, недостойный, был сподоблен посещения; но в душе моей после того наступило полное успокоение и мир Божий, всяк ум преимущий. И был я на всё готов и ничего уже более не страшился, ибо знал, что уже не я буду действовать, а сила Божия совершаться будет в моей немощи. И стала мне Белобережская обитель как чужая, и вскоре после того я выбыл из нее в Киев».

Таково сказание, которое я слышал из уст преосвященного Макария, бывшего Калужского, и которое довелось мне большими подробностями дополнить из неизданного рукописного жития старца Ионы, хранящегося до Богом определенного срока его издания в Киевском Свято-Троицком Ионинском монастыре.

Отец Иона, подобно святому апостолу Павлу и преподобному Серафиму, был девственник, посвятивший себя и девство свое Богу, — таковым дано и здесь на земле зреть тайны третьего неба и там на небе петь дивную песнь «Аллилуия», и пению их «никтоже можаше навыкнути», как о том сказует в Божественном Откровении святый Тайнозритель и девственник Иоанн Богослов: И видех, и се Агнец стояше на горе Сионстей, и с ним сто и четыредесять и четыре тысящи, имуще имя Отца Его написано на челех своих. поющих яко песнь нову пред престолом и пред четыри животными и старцы, и никтоже можаше навыкнути песни, токмо сии сто и четыредесять и четыре тысящи искуплени от земли. Сии суть, иже с женами не осквернишася, зане девственницы суть (Апок. 14, 1 и 3–4).

От таковых, яко един от древних, бысть и схирахимандрит Иона, старец Великий.

Из собственноручной записи старца Ионы на старой большого формата Псалтири, на первых страницах значится: «Полтавской губернии, города Кременчуга гражданин, сын Павла Никитича Мирошникова, Иоанн-первенец оставил суетный мip, всю прелесть и славу его временную, имевша тогда от роду лет на двадцать первом году. Холост и никогда не был женат от роду своего. Вступил в монашескую жизнь в 1834 году Генваря 1-го числа, Орловской губернии, Брянского уезда, Белобережской Предтечевой пустыни. При строителе иеромонахе Моисее, пострижен оным Моисеем, уже игуменом, в малый образ в 1836 году Марта 11-го числа. Имя дано Иоиль. В мантию пострижен оным игуменом Моисеем в 1840 году Генваря 1-го числа. Имя дано Иона. Посвящен в иеродиакона Смарагдом архиепископом в 1845 году Июня 20-го числа».

Сергей Нилус.

Печатается по: Русский Паломник. Валаамское общество Америки. 2004, № 29. — С. 14–18, 29–44.

 

Тайна печати антихриста

(

Письмо С. А. Нилуса

)

Предварительное примечание

Нижеследующие соображения Нилуса составляют не статью в собственном смысле, а отрывок из переписки: Сергей Александрович Нилус, известный талантливыми описаниями почитаемых мест богомолья и достопримечательных явлений духовной жизни (особенно святого Серафима Саровского), принадлежит к числу не малочисленных ныне лиц, убежденных в близости пришествия антихриста и конца мiра. Однажды уже в бытность мою издателем «Московских Ведомостей» он прислал для напечатания в газете форменное предостережение верующим, под заглавием «Ганнибал у ворот», разумея под Ганнибалом именно антихриста. Я не счел возможным дать место этой статье ввиду того, что не нашел ее фактически обоснованной. Но сам интересуясь вопросами эсхатологии, я время от времени обменивался с С. А. Нилусом письмами, задевавшими этот предмет. Недавно он высказал мне свое безусловно отрицательное отношение к созыву Поместного Собора именно потому, что «Держай» уже «отнят от среды» (это место апостола Павла известно всем, занимавшимся вопросами эсхатологии), и так как я в этом решительно усумнился, то С. А. Нилус ответил мне длинным посланием с подробным объяснением «тайны печати антихриста». С разрешения автора, я решил опубликовать его.

Но что касается возможности созвать Собор действительно «благодатный», я в этом отношении остаюсь при своем мнении, как и вообще при мнении об обязанностях и значении борьбы нашей против мирового зла, о чем пишу особо.

Л. А. Тихомиров.

Письмо С. А. Нилуса

Оптина Пустынь. 9 Сентября 1910 г.

Дорогой Лев Александрович!

Долгом своей христианской совести и моего содружества с Вами считаю совершенно необходимым поделиться с Вами тем, что для меня представляется знанием (не гаданием). Под сим я имею в виду тайну антихристовой печати и звериного числа 666, ныне уже явленную мipy и действующую в нем открыто и без всякого противодействия со стороны как Государства, так и Церкви (разумею — официальной).

Предмет значителен и важен и кроме того интересен. Не взыщите, если не буду краток.

С того момента, как мне пришлось впервые ознакомиться с известными Вам «Протоколами Сионских мудрецов» (тому уже прошло с лишним десять лет), я стал добиваться проникновения в суть тайны масонства, предчувствуя в нем скрытого врага не столько даже христианской государственности, сколько Господа нашего Иисуса Христа. Что я на пути своих исканий перевидал по литературе предмета, перечитал и передумал, про то писать Вам здесь не место. Но из всего, доставшегося моему разумению по сему вопросу, я вынес ясное и категорическое заключение, что нашему времени досталось в удел быть свидетелем и участником того момента вселенской трагедии, который в Апокалипсисе изображен 7-м стихом главы ХХ-й и который представляет собою ничто иное, как последний акт богоборчества диавола с Триупостасным.

Что это так и что этого уже не скрывает само масонство, — видно было из того, что еще в 1884 году орган итальянского масонства «La Rivista della Massoneria Italiana» — в ответ на предупреждение папы Льва XIII, что «Vexilla regis prodeunt inferni» — ответил такими словами: «Да, да! Знамена властителя ада двигаются вперед. И нет сознательного человека, любящего свою родину, который не встал бы под эти хоругви франмасонства».

Вам известно понаслышке, что диавол является или подвижникам благочестия, или людям, поработившим себя греху, то есть — или тем, кто его одолел, или тому, кого он одолел. Современный мip «он», видимо, признал уже безповоротно своим уделом и посему не скрывается от него.

Еще в изданиях русских масонов времен Александра I и ранее мне доводилось видеть некую геометрическую фигуру, изображенную так:

И под ней надписание — «Тайна шестидневного творения».

Велико было мое изумление, когда из источников новейших изысканий в области еврейско-масонского засилья во Франции, приводимых Дрюмоном с присными, я узнал, что эта геометрическая фигура, «тайна шестидневного творения», есть фигура каббалы, так называемая «каббалистическая тетраграмма», без которой нельзя будто бы произвести ни одного оккультного действия. Узнал я и то, что фигура эта в то же время служит и большой государственной, так сказать, печатью масонства, причем в этом своем назначении она изображается так:

Круг. Два взаимопересекающиеся равносторонние равные треугольника, из которых один обращен вершиною вверх, а другой — вершиною вниз, и цифра 6, помещенная в каждом углу обоих треугольников.

Узнал я, что существуют еще две разновидности этой печати, как бы средняя и малая печати того же масонства, причем средняя изображается так:

А малая так:

Когда я окончательно пришел к заключению, что масонство есть богоборство диавола, производимое им чрез создание Божие — человека против Богочеловека Ипостаси Пресвятыя Троицы, то я во всех этих разновидностях масонской печати с очевидной ясностью усмотрел ничто иное, как графическое изображение этого богоборства, этой извечной борьбы диавола с Триупостасным Богом.

Прислушайтесь:

Круг есть вечность.

Равносторонний треугольник вершиною вверх — Триупостасный Бог.

Вершиною вниз — диавол.

Взаимопересечение — борьба.

Святая Церковь, как известно, изображает Пресвятую Троицу фигурой равностороннего треугольника, обращенною вершиною вверх, помещая иногда внутри или Всевидящее Око, или начертание Имени Божия.

По Откровению, диавол возомнил себя быти равным Богу. Равный первому треугольник, но обращенный вершиною вниз, и есть изображение гордыни диавола и его самого, яко гордыни, а также и существа его дела, прямо противоположного делу Божию, не без свидетельства также и о том, что сатана свергнут с неба (вершина обращена вниз).

Начавшееся в вечности, но, по Писанию, в некоторое определенное время (по Преданию, во время Совета Божия о создании человека с его высоким предназначением), богоборство диавола устремляется в вечность. Тетраграммой или масонской печатью богоборство изображается графическим взаимопересечением равных треугольников, а извечность — кругом…

Кажется — ясно? Ясно, конечно, только нашим дням, которым дано знать, что такое культ сатаны.

Далее: что должны изображать собою цифры 6, поставленные в каждом углу треугольника?

По толкованию Св. Отцов, цифра 7 есть изображение настоящего века от Сотворения мира и до Страшнаго Суда Господня. Век будущий тем же толкованием изображается цифрою 8.

Таким образом, тот век, о котором Св. Писание и Предание свидетельствует как о веке предшествовавшем веку творения, и вместе как о веке отпадения Денницы-Люцифера ют Бога, начертанием цифровым логически может обозначать только цифрою 6.

В треугольнике три угла:

Три угла — три шестерки: 666.

Число зверя. Но оно же и «число человеческое», во-первых, потому, что угол равностороннего треугольника = 60°, а во-вторых, потому, что оно будет и именем антихриста. Но об этом последнем значении числа Зверя толковать преждевременно, ибо антихриста еще нет в явлении, а я свидетельствую только о том, что есть.

Цель еврейского масонства — образовать всемирное братство (?) с общим для всех царем-богом от «семени Давида». Ясно, что «и сеющий, и жнущий едину мзду приимут», и печать масонства будет печатью и «царя-бога» (человека-бога), то есть по-нашему антихриста.

Большой печати антихриста мы в обращении повседневном не видим, кроме разве специфических изданий явно или прикровенно антихристианских; ну, а средняя и малая печать в таком теперь обращении, что без средней ни одна иллюминация не обходится.

Этот же знак красуется и на синагогах, и на папиросках «Сион» Илика в Харькове, и на многих мануфактурных изделиях; вместо креста его же воздвигают на шестах на новых стройках в Западном крае и всюду в черте оседлости; он же красуется на кружках по сбору пожертвований на сионистов и на выселение в Палестину семитов; его же (так мне свидетельствовали боголюбцы) накладывали на правую руку во время забастовки в 1905 году тем, кто вступал, снимая с себя крест, в ряды «боевиков» Московской революции…

Что касается малой печати, изображающей собою диавола:

То под этою печатью вы и мы ездим во вновь окрашенных вагонах российских железных дорог, ибо нумер вагона изображается теперь в равностороннем треугольнике, обращенном вершиною вниз. Если захотите проследить, то эту печать Вы найдете на многих предметах домашнего хозяйства. Мы ее нашли в чайных ложках финляндского изделия и т. д.

Но тайну беззакония масонско-антихристовой печати мы не исчерпали еще во всей ее кощунственной сущности. Она еще глубже («глубины сатанинские»), еще омерзительно-ужаснее: она изображает собою чаяние сатаны и его слуг конечной победы его над Богом и воцарения диавола самодержавно над всей вселенной. Тайна эта усматривается из того, что в круге вечности (на большой печати) от взаимопересечения треугольников образуется новая фигура — шестиконечной звезды, «звезды бога вашего Ремфана» (Амос V, 26), что то же — Денницы.

«Велия же беззакония тайна» в том и состоит, что диавол масонов-люцифериан есть по вере их будто бы бог добра, а Пресвятая Троица (прости меня, Господи!) — Бог зла, а также и в том, что царство диавола заменит собою царство Божие…

Может ли быть тайна беззакония, которая по кощунству и беззаконию была бы подобна изложенной?

Уверенно говорю: нет.

«Ваш отец — диавол» (Иоан. VIII, 38–44).

«…Говорят, что они иудеи; а они не таковы, но сборище сатанинское» (Ап. II, 9; III, 9).

Думается мне, что — согласитесь ли Вы или не согласитесь с моим толкованием — Вы все-таки не пожалеете времени, потраченного на ознакомление с ним.

В дополнение к изложенному позвольте мне привести здесь нечто вроде послесловия. Беззаконное время, нами переживаемое, настолько чревато всякого рода знамениями и предуказаниями на конечное осуществление во всем явно ныне отступническом мipe уже раскрытой многим «тайны беззакония», о которой свидетельствовал некогда Св. Апостол Павел, — что после мною сказанного, казалось бы, не леть бы ми и глаголати. Для всякого внимательного христианина ныне стало ясным, что даже сам отступнический мip и тот весь насыщен предчувствием близкого явления некоего сверхчеловека, который «придет и устроит всё». Одни ожидают его в виде хилиастического Христа (Бейнинген, адвентисты), другие — в виде царя Сионской крови, мессии (евреи и масоны), а мы, православные христиане, в образе «человека греха и сына погибели» — антихриста. Не этим ли мировым предчувствием охвачены души писателей Запада, создающих произведения подобные книге Торна «Когда наступит мрак», столь нашумевшей в обоих полушариях нашей грешной и многогрешной земли? Не им ли был охвачен выдающийся мыслитель Востока В. С. Соловьев, возвысившийся до создания своих «Трех разговоров»? Не оно ли загоняет наш простой православный народ в дебри иоаннитских и адвентистских сект? Не оно ли побуждает обезверившуюся интеллигенцию всего мipa, и русскую в частности, ожидать явления некоего сверхчеловека? Не оно ли, наконец, дало при всеобщей прострации измельчавшего духа глаголемых христиан такую непомерную силу и власть еврейско-масонскому мировому засилью, пригнувшему во прах под пяту свою народы, правительства и троны, бросив в «безначалие» все общества и союзы человеческие?..

…Слиозберги, Эрентали, Бетман-Гольвеги, Луццати, Натаны с их «королями» Ротшильдами, которым наследник австрийского престола делает визиты, — всё это еврейское сверхправление «христианскими» государствами не свидетельствует ли о том, что «звезда бога Ремфана», «скинии Молоховой» и современной синагоги должна вскоре засиять на тиаре царя царей, первосвященника и человеко-бога, чаемого мессии тех, коих «отец», но по слову Мессий-истинного — «диавол»?

Кто по совести ответит отрицательно на все эти вопросы?

Посему надлежало бы мне, поставив эти вопросы, и умолкнуть, предоставив дальнейшее о сем слово имеющим благодать и власть Апостольскую, если бы не настояло нужды отметить еще одно обстоятельство, которое, по-видимому, не оставило должного впечатления ни в сердцах, ни в умах «Стражей дома Израилева». В № 12173 от 31-го Января сего 1910 года газеты Новое Время появилась статья, озаглавленная — «Сэр Макс Ветчер».

Вот что, между прочим, изображено было в ней: «В Петербурге в настоящее время гостит сэр Макс Ветчер, популярный английский общественный деятель, задавшийся в последние годы грандиозною целью: объединить все европейские государства в одну великую европейскую федерацию на экономических началах.

— Мы не поднимаем, — говорит сэр Макс Ветчер. — вопроса о всеобщем разоружении, так как мы того мнения, что этот вопрос будет разрешен отдельными государствами по мере осуществления идей европейской федерации. Желательно лишь, чтобы все государства объединились для совместной защиты Европы, и в этом случае вопрос о войне и мире должен быть в руках особого европейского комитета, который решает вопрос: быть войне или нет. Мы имели возможность убедиться, — так продолжает сэр Макс Ветчер, — что наш проект в главных своих чертах встречен повсюду с величайшим вниманием и большим сочувствием, вследствие чего мы и надеемся на близкое практическое осуществление наших идей… Моя работа близится к концу… Я надеюсь создать международную силу, с которой придется считаться и которая сумеет остановить любую войну».

Как кому, а мне речи эти не звучат утопическим пустозвонством. Почему? Вам на это ответит букет европейских сверхправителей с махровым Ротшильдом посредине и будущий «европейский комитет» с его председателем — грядущим чело-веко-богом.

Вот почему, дорогой друг, я и решился, в ответ на призыв Нейдгардта «работати Господеви», предложить Вам обратить внимание на ту сторону вопроса, которая была тылом к Вашему наблюдению.

Вы боитесь «большого греха», если будете действовать без церковных полномочий, а я боюсь другого: не назвал бы нас Бог «псами, не умеющими лаять», если мы, зная признаки антихристовы, будем их только сами знать, а не сообщать их и другим щедро — как повелевает Св. Кирилл Иерусалимский…

Ну, будет!

Сердцем Ваш С. Нилус.

«Московские Ведомости», № 228. 1910, 5 октября. — С. 1–2.