Д'Артаньян стремительно шел по направлению к своей гостинице. Мари только что сказала ему все и вместе с тем ничего не сказала.
Его неотступно преследовала одна и та же мысль: она знала о его любви и, если это не было насмешкой, она поместила его в драгоценном ларчике своего сердца, заботливо прикрыв батистовым платочком.
Д'Артаньян считал в молодости, что будет сражен вихрями свинца и погребен под грудами земли — место последнего упокоения многих воинов.
Он вовеки не помышлял о ларчике под батистом.
Значение его имени, даже не для него самого, человека простого, а для потомков, которые льнут ухом к прошлому, не представлялось ему чем-то существенным. Отзвук, который льстит самолюбию и смущает, но не более этого.
Размышления д'Артаньяна были прерваны суетой у входа в его гостиницу, там сновали какие-то люди.
Все крутилось и вращалось вокруг мужчины благородной наружности с красивым лицом кастильца и зычным голосом, этот мужчина возлежал на устланных подушками носилках.
Два негра-великана со скрещенными на груди руками бесстрастно замерли за спиной своего господина.
А тот распоряжался насчет ужина, и его приказы привели в ужасное затруднение служанок прекрасной Мадлен.
— Затем вы возьмете вот эту серебряную кастрюлю, бросите туда крупицу соли, вы слышите, крупицу, и сварите в ней яйцо. Не забудьте добавить столовую ложку амоктильяндского вина. Потом сделайте телячью вырезку размером… О, мой дорогой д'Артаньян! Вы застаете меня за работой…
И Пелиссон де Пелиссар раскрыл объятия.
— Вы видите всего лишь половину вашего друга, но эта половина любит вас не меньше, чем любило все остальное. Ведь главное пока сохранилось, правда? Мозг для математики, руки для чертежа и сердце для дружбы. О чем еще мечтать?
— У вас все в порядке, дорогой Пелиссар, вы мыслитель и ученый, но для бедного солдата вроде меня, ноги должны…
—Я разрешил и эту проблему Поглядите, вот два негра.
— Весьма внушительны.
— Это суданские князья, взятые в плен арабами и проданные в рабство. У них один-единственный недостаток: путаные имена. Я перекрестил их на свой лад. Вот сейчас я вам продемонстрирую…
И Пелиссон де Пелиссар сделал знак.
—- Нога № 1.
Один из негров стал рядом с носилками.
— Нога № 2.
То же самое сделал другой.
— Вперед.
Носилки и в самом деле пришли в движение вместе со столом, уже накрытым для пострадавшего от взрыва воина.
— Окажите мне честь, д'Артаньян, разделите со мной трапезу. Только вам придется сделать то же самое, что славный Ла Фолен делал с покойным кардиналом: вы съедите большую часть, оставив мне самую малость.
Д'Артаньян сел против своего друга и отведал паштета. Он мгновенно удовлетворил свой аппетит.
— Мой дорогой друг, — заметил Пелиссон, — паштет великолепен, а вы его не едите. Это противоестественно, значит, у вас какая-то болезнь, она сожрет вас в неделю. Необходимо о вас позаботиться.
Д'Артаньян глянул на Пелиссона с вопросом.
— Позаботиться, — продолжал тот, — а может, и исцелить. Человек вашего размаха и ваших понятий не расстроится из-за каких-то пустяков, как это сделает чиновник в провинции. Уж я-то изучал жизнь, это были, если угодно, века мыслительных упражнений, у меня есть право говорить об этом. Кем бы я был сейчас, если б не женщины? Вне всякого сомнения, кардиналом. Вот недавно мне, скажем, предлагали править одной страной в Америке, где улицы мостят вместо булыжников слитками золота. Должен сказать, весьма практично. Но я отказался из-за пастушки, которая, кстати, великолепно готовит козий сыр.
И Пелиссон сглотнул свое проваренное согласно рецепту яйцо.
— Заботьтесь, насколько это возможно, о своих ногах и подражайте мне во всем остальном. Сперва это может показаться не очень заманчивым, но когда вы втянетесь, все будет великолепно.
— Я об этом подумаю, — отозвался д'Артаньян без радости в голосе.
— Ладно. А наши дела? Что вы мне о них сообщите?
— Наши дела?
— Да, да, наши дела.
— Скверно.
— Ага. Кардинал?
— Умер.
— Так, так. Я знаю. Ла Фон?
— Исчез.
— А папка?
— Не найдена.
— Крайне досадно для его святейшества, он изрядно потрудился с пером в руке, чтоб отредактировать все семнадцать тысяч статей договора.
— Досадно и для солдат, им все еще приходится воевать.
— Такова, мой друг, их профессия, так же, как моя — изобретать машины. Кстати, у меня есть идея, которая…
Идея Пелиссона была нарушена появлением прекрасной Мадлен, в обеих руках она держала по письму.
— Что это значит? — осведомился Пелиссон.
— Письмо для каждого из вас, господа.
— Приступайте, д'Артаньян, приступайте. Я пока кончу с телячьей вырезкой.
Д'Артаньян распечатал письмо. Всего три строчки, но сердце подпрыгнуло в груди
День: послезавтра. Время: десять часов вечера. Способ: Королевская площадь, зеленое перо на шляпе.
Мари.
— Добрые вести, д'Артаньян?
— Превосходные.
— В счастливый час! — отозвался Пелиссон, распечатывая одной рукой письмо, в то время как другая продолжала трапезу. Учтите, что телятина — жалкое блюдо, если нет приправ, а мне их как раз запретили, чтоб не горячить кровь. Но вернемся к механизмам. Представьте, я готовлю проект переправы через реки. Но не по мостам, а с помощью подземных галерей, которые проложат под руслом. Вы представляете всю выгоду этого предприятия?
— Нет.
— Приходится постоянно думать о войне, поскольку договор утерян.
— Разумеется.
— Мои подземные мосты, входы и выходы из которых знаю один только я, дезориентируют противника появлениями и исчезновениями войска.
— Вы величайший гений своей эпохи, мой дорогой Пелиссон.
— Дополнительная выгода: совершенно бесспорно, что в подземных ходах расплодится уйма кроликов. Жаркого у моих людей будет с избытком.
— Ну, а рыба?
— Об этом я тоже думал. Просверлив особые отверстия в потолке, мы получим щук, форелей, пескарей, уклеек.
— Ваша армия будет отменно питаться.
— Учтите еще напитки, которые мы будем подавать по специальным трубам, чтоб солдаты могли согреться.
— Замечательно. А что у вас в письме? Я вижу, вы его распечатали?
— Пустяки, — бросил Пелиссон. Король сообщил, что дает мне титул маршала Франции. Не знаю, замечали вы или нет, бывают особые годы для телятины, так же, как и для вина.
— Ну а 1643?
— Для телятины, по-моему, год сквернейший.