СПОК: Я явился на свет в году 2230 от Сарека Вулканского и Аманды Землянки.

НИМОЙ: Опять не так! Ты явился на свет в году 1966, в звуковом павильоне студии Дезилу, в Голливуде, штат Калифорния.

СПОК: Я предлагаю тебе перепроверить свои данные.

НИМОЙ: Незачем, Спок. Я там был.

В книге «Я — не Спок» я писал о рождении своих детей, Джули и Адама, и о том, что я с точностью мог сказать, где и когда произошли эти необыкновенные чудеса (Джули родилась 21 марта 1955 года в 9-30 вечера по североамериканскому восточному времени, в Атланте, Адам — 9 августа 1956 года в 11–22 вечера по стандартному тихоокеанскому времени, в Лос-Анджелесе.)

Но выяснить дату и точное время, когда Спок, наконец, обрел существование, было гораздо сложнее, хоть я в каком-то плане принимал в этом больше участия, чем в рождении собственных детей. Сказать, что он «родился» во вторник, 2 сентября 1966 года в 7-30 вечера североамериканскому восточному времени, когда начались съемки «Звездного пути», было бы, по меньшей мере, надуманно и необоснованно. Кроме того, я знал, что к тому времени он уже как пару месяцев был с нами.

Однако с тех пор у меня было тридцать лет, чтоб обдумать этот вопрос, и я понимаю теперь, что на самом-то деле был определенный момент, вспышка озарения, когда меня вдруг озарило: «Ага! Так вот кто этот вулканец…»

И это произошло во время съемок третьей серии «Звездного пути», «Маневр с корбомитом».

Позвольте мне немного вернуться назад и упомянуть некоторые перемены, через которые прошел «Звездный путь» между съемками «Куда не ступала нога» и «Корбомита». С одной стороны, руководство NEC, посмотрев второй пилот, быстренько добавило его в свою новую осеннюю программу. «Звездный путь» был наконец-то запущен, а я был в восторге от перспективы регулярной работы в телесериале. В конце концов, в течение первого сезона мне предстояло получать $1250 за серию, всего $37 500 за год — достаточно, чтобы спокойно содержать семью, не беспокоясь о поиске других источников заработка. Но я не имел ни малейшего понятия о том, как это повлияет на мою жизнь и личное пространство. В наивности своей я и не подозревал, что существование моего номера в телефонном справочнике может стать проблемой! Но это материал для отдельной главы…

После второй пилотной серии опять произошла перетасовка персонажей. Джин почувствовал, что героя Поля Фикса, доктора Марка Пайпера (который ненадолго появлялся в «Куда не ступала нога»), нужно заменить кем-то помоложе и посварливей, кто мог бы ближе дружить с капитаном. У Джина на примете был конкретный актер, которого он посчитал идеальным для этой роли (и оказался прав): ДеФоррест Келли.

Де — очень спокойная, мягкая душа, настоящий джентльмен-южанин. Как и Маккой, он родился в Атланте. Он был закаленным ветераном, проведшим в Голливуде долгое время — хотя и представить невозможно менее типичного голливудца, чем Де, приятнейший, скромнейший человек, живущий в браке со своей очаровательной женой, Кэролин, вот уже больше сорока лет. Де тогда знавали преимущественно по ролям типичных злодеев в вестернах. (Собственно, у него была такая репутация бандита с пистолетом, что NEC запретила Джину Родденберри взять его на место доктора для первой пилотной серии, ссылаясь на то, что аудитория никогда не воспримет его как «одного из наших». Попробуйте только представить милейшего доктора Маккоя хладнокровно, с презрительной усмешкой убивающим собаку! Вот такого рода ролями Де и был известен). Он также работал с Джином в нескольких проектах, в то время как «Звездный путь» только начинался, Де снимался для Джина в другом пилоте телесериала под названием «Полицейская история», в роли вспыльчивого, но симпатичного криминолога.

Доктор Маккой в исполнении Де стал бесценным приобретением. Он принес с собой в сериал особенное обаяние, и ядовитые замечания этого добродушного ворчуна, Маккоя, помогали лучше понять характеры Кирка и Спока.

Маккой и Спок вскоре превратились в вечных участников словесных перепалок, в которых добрый доктор отстаивал позицию гуманизма, а Спок — сторону логики, но в них всегда сохранялось неявное чувство глубокой дружбы и взаимного уважения.

С самого первого момента своего появления в «Корбомите», у Де был этот особенный блеск в глазах, он с самого начала знал, как подойти к характеру Маккоя. Вскоре сценаристы начали добавлять шуток, пользуясь чрезмерной эмоциональностью и сварливостью Маккоя и Споковым талантом воспринимать любую реплику буквально. Спок неуклонно гнул свою линию, и был, если хотите, Джорджем Бернсом для Маккоевского Грэси. Отношения между Кирком и Споком могли походить на отношения между Одиноким Рейнджером и Тонто, но отношения между Споком и Маккоем были, несомненно, отношениями между Марти и Льюисом, Глисоном и Кэми, или моей любимейшей парой комиков — Эбботом и Костелло. Эббот был спокоен и прямолинеен, а Костелло, наоборот, принадлежал к «иррациональным людям», и большинство забавных диалогов между Споком и Маккоем являются вариациями на тему восхитительного номера их обязательной программы, «Первый — Кто?». Слегка перефразируя:

КОСТЕЛЛО: (в растерянности.) Погодите-ка! Когда первый игрок защищающейся команды забирает чек, кто получает деньги?

ЭББОТ: (спокойно.) Совершенно верно. Кто получает деньги.

Вся шутка строится на том, что бедный Костелло никак не может понять, что первого игрока зовут Кто, а Эббот, мягко говоря, не очень-то помогает ему выйти из затруднения.

МАККОЙ: (в растерянности.) Погодите-ка, Спок! Когда первый игрок защищающейся команды забирает чек, кто получает деньги?

СПОК: По меньшей мере, логично, что ему следует это сделать, раз он предоставил свои услуги.

МАККОЙ: Кто предоставил?

СПОК: Именно, доктор. Кто. Кто получает деньги.

МАККОЙ: Вы что, запутать меня пытаетесь, гоблин зеленокровный?!

СПОК: Доктор, контролируйте себя.

«Дайте-ка разобраться… Кто получает деньги?»

Еще одним новобранцем на борту «Энтерпрайза» стала Нишель Николс. На съемочной площадке Нишель всегда была прекрасна и вовлечена в происходящее, и, хоть ей редко доставались реплики по сценарию, она, тем не менее, всегда была с нами, и вносила свой эмоциональный вклад, что бы ни происходило в сцене. Джимми Доуэн и Джордж Такей оба присоединились к команде в предыдущем эпизоде, и просто поразительно, насколько безупречно каждый из них — Нишель, Джимми и Джордж — подошли на свои роли. (Разумеется, Скотти проводил почти все время на мостике, что заставляет поинтересоваться — КТО ремонтировал двигатели?) Пересматривая «Маневр с корбомитом», я был поражен удивительным чувством товарищества между героями на мостике в тот момент, когда команда ожидала смерти во время обратного отсчета. Я считаю за честь, что мне довелось работать с такими замечательными профессионалами, взаимопонимание между персонажами присутствовало с самого начала.

Также это была серия, в которой Грейс Ли Уитни впервые появилась, как капитанский старшина, Дженис Рэнд. Это был просто кайф — смотреть, как она радостно появляется среди напряженной обстановки на мостике и приносит всем кофе, и, кроме того, еще была сцена, когда она приносит капитану салат и настаивает, чтобы он поел. Конечно, Грейс Ли не продержалась до конца сезона, и диалог в этой серии будто бы предсказывает конец ее персонажа. «Мне не нужна старшина. Мне уже есть, о ком волноваться», — говорит Кирк (подразумевая, конечно, «Энтерпрайз») и огрызается на Рэнд, чтоб она прекратила около него виться.

(Могло бы получиться интересно, если бы Рэнд осталась на борту «Энтерпрайза», гляньте-ка на цитату из письма Джина Родденберри сценаристам:

«Что касается единственного человека на всем корабле, который может перебрасываться шутками со Споком, — это капитанская старшина, Дженис Рэнд. Возможно, за ее веселым видом скрывается материнский инстинкт по отношению к одиноким мужчинам — в любом случае, старшина Дженис может упоминать вещи, которые мало кто осмелится сказать Споку в глаза. И, в свою очередь, Спок, угадывая с помощью логики некоторые из ее собственных секретов, платит ей той же монетой. Но если во время разговора ему приходится смотреть на нее слишком долго или слишком пристально — она чувствует гипнотическую силу и отступает — и Спок отворачивается. По негласной договорённости их шутки не переходят определённых границ».)

Грейс Ли Уитни в роли старшины Дженис Рэнд

И это была серия, в которой Спок «родился». Возможно, в выборе «Корбомита» есть условность, поскольку вулканец по-прежнему оставался довольно противоречивым в манере держаться. Например, в начальной сцене юный член команды по имени Бейли повышает голос от волнения. Вулканец отчитывает его за неуместную эмоциональность (а когда Бейли говорит, что это результат действия адреналиновой железы, Спок сухо советует «ее удалить»). И при этом мгновением позже Спок точно так же срывается на крик!

А еще, если вы посмотрите серию, то заметите, что у Спока на щеках румянец, и что кожа у него блестит, заставляя предположить, что он потеет из-за напряжения, которое царит на мостике. Со временем Фрэнк Филипс отказался от розовых оттенков и использовал бледно-зеленый цвет. Он также потратил уйму усилий, чтобы держать меня совершенно сухим после того, как было решено, что Спок не потеет.

Думаю, «Корбомит» следует описать как пограничную серию, в которой я все еще вживался в роль. В какие-то моменты мне удавалось верно ее ухватить, а в какие-то — нет. Все еще существуют моменты, когда Спок, кажется, вот-вот улыбнется. В начале первого сезона персонаж был вычурным, утрированным — слишком эмоциональным, с чуть большими ушами, чуть более кустистыми бровями, чуть более рваной челкой. С течением времени мы улучшали и полировали Спока до тех пор, пока он не превратился в то хладнокровное, элегантное создание, каким мы видим его сегодня.

Но именно во время съемок этой серии у меня случилось своего рода озарение, которое помогло мне осознать, кто именно такой вулканец, и я обязан им чудесном режиссеру по имени Джозеф Сарджент.

Джо был режиссером-ветераном и необычайно энергичным профессионалом. У него было сверхъестественное чувство сюжета и того, в чем именно заключается ценность и сильные стороны каждого сценария. Я встречался с Джонни задолго до «Звездного пути», когда пробовался на режиссера для «Человека от Д.Я.Д.И.». Так вышло, что Джо был режиссером нескольких серий, а я ходил за ним хвостом.

Как-то рано утром я добрался до офиса раньше него и нашел бумаги у него на столе. Это были заметки на первых страницах сценария, который он собирался снимать в тот день. Он сделал очень лаконичный пересказ всего сюжета — но мне в глаза бросилась фраза, стоявшая после его описания «тизера» (первого короткого эпизода, призванного зацепить зрителей на крючок). «Наш герой роется на полках, находит нужную бумагу, реагирует, — писал Джо. — Затем дверь медленно, со скрипом, отворяется — и понеслись!»

Я словил огромный кайф от этой маленькой фразы, и всегда держал ее в голове, когда занимался режиссурой — настолько идеально она отражает напор и радость, которые Джо находил в рассказывании историй. Я думаю, что работа режиссера — переживать эту радость, делиться ею с актерами и, в конечном итоге, со зрителями. Джо Сарджент, Марк Дэниэлс и Джо Пивни — вот три режиссера, от которых это заразительная энергия во время работы била через край.

В любом случае, я помню, как Джо как-то в конце мая 1966 года режиссировал одну конкретную сцену из «Корбомита». Это была одна из сцен на мостике (в общем-то, 90 % сцен в этом эпизоде происходили на мостике, делая эту серию одной из самых бюджетных), когда вся команда реагирует на появление огромной сияющей сферы на обзорном экране (конечно, мы, актеры, ничего, кроме пустого экрана не видели). Предполагалось, что все мы обеспокоены этой новой странной угрозой, и моя реплика состояла из одного-единственного судьбоносного слова: «Поразительно…»

Я просто не имел представления, как следует его произносить. Я все еще отчасти находился в режиме «первого помощника», но громко выкрикивать такое слово казалось неуместным. Каждый вел себя в соответствии со своим характером — разумеется, по-человечески — но я никак не мог понять, как будет реагировать вулканец или как это слово должно звучать.

До тех самых пор, пока Джо Сарджент мудро не посоветовал: «Слушай, тебе не надо изображать тревогу по поводу того, что ты видишь на экране. Вместо этого будь спокойным и любопытным. Будь ученым».

Один логичный парень

В миг, когда он сказал это, внутри меня что-то щелкнуло. Джо просто пролил свет на то, что делало этого героя уникальным и отличным от всех остальных на мостике. Я собрался, сделал глубокий вдох и спокойно произнес: «Поразительно…»

И раздавшийся голос принадлежал не Леонарду Нимою, а Споку. И, хоть вулканский лоск время от времени пропадал (например, в «Женщинах Мадда» Спок улыбается при виде очаровательного окружения Мадда), я начал по-настоящему понимать, что из себя представляет Спок. И вулканец по-настоящему оказался среди нас.

Я стал использовать больше сдержанности в движении, жестах и мимике персонажа. В «Я — не Спок» я упоминал один из своих величайших источников вдохновения — Гарри Белафонте. В середине 1950-х мы с женой ходили слушать Белафонте в Греческом Театре Лос-Анджелеса.

За первые 45 минут выступления он едва ли шевельнул и мускулом — он просто стоял у микрофона, абсолютно неподвижно, ссутулив плечи и свободно опустив руки на бедра. И вдруг он наконец-то пошевелился. Он всего лишь медленно поднял правую руку параллельно полу — но влияние этого единственного неспешного движения на зрителей было громаднейшим. Если бы он выплясывал на сцене, жест ничего бы не значил, но так… так он поразил, как удар молнии.

Воспоминание об этом концерте руководило мной при создании Споковых манер в ранних сериях «Звездного пути».

К этому времени дни мои начали сливаться друг с другом, работа над сериалом — позвольте мне воспользоваться преуменьшением в вулканском стиле — несколько утомительна. Мой обычный распорядок на неделе начинался в 5-30 утра, чтоб я мог оказаться в гримерном кресле Фредди Филлипса не позднее 6-30. Я завел привычку пить кофе в машине и жевать сэндвич с яйцом, беконом и толстым слоем лука в гримерном кресле. Пока Фредди прилаживал уши, я ел. Мы с ним вели тихий, приятный разговор до 7 часов, покуда не появлялся Билл Шатнер и не начиналось светопреставление!

Билл в то время был весь во внедорожных мотоциклах, и, как и всеми остальными его страстными увлечениями, он был ими совершенно одержим… некоторое время. Он появлялся по понедельникам — хромающий, как старик, больной артритом, и покрытый синяками и царапинами по всем тем местам, которыми он, падая, встретился с кустами. Конечно, не считая лица — единственной части тела, о которой Билл заботился. Он подшучивал надо мной по поводу моего завтрака (отпуская несколько философских замечаний о влиянии лука на мое дыхание), а я поддразнивал его насчет того, как бесстрашный мачо-байкер не в состоянии пропустить ни одного кустарника.

Как я уже говорил, Билл — неисправимый каламбурист, и мы вдвоем начинали шутить и, как дети, не могли остановиться, смеясь, вопя и, в большинстве случаев, осложняя жизнь гримерам, которые отчаянно пытались заставить нас сидеть спокойно, чтобы они могли сделать свою работу. Мы вели глупые, бессмысленные разговоры, вроде:

ЛЕОНАРД:…короче, критикам не понравилась ее работа, и она совершенно расстроилась.

БИЛЛ: (прикладывая руку к уху.) А? Что? Пристроилась? Ты признаешься, что она к тебе пристроилась, Леонард? А жена-то твоя знает? А я-то всегда думал, что ты у нас такой верный, преданный семьянин!

ЛЕОНАРД: (смеясь.) Нененене, я сказал «расстроилась»! Она была расстроена! Она просто знакомая, которую я знаю по…

БИЛЛ: Построена? Она что, армия? Я думал, мы о женщине говорим! Может она — дивизия?

ЛЕОНАРД: (сдаваясь и включаясь в игру.) Нет, нет, она актриса! Дивизия — это на поле боя, среди пуль.

БИЛЛ: Нуль? Ты говоришь, она — полный нуль? Она — нуль пустой? Тогда критики были правы!

ЛЕОНАРД: Да не были они правы! Я не сказал «пустой», я сказал «герой»! Я говорил о герое! Или, точнее, о героине! Она очень хорошая актриса.

БИЛЛ: О героине? Теперь ты говоришь, тут замешана наркота?

ЛЕОНАРД: Гопота! Которая будет поджидать тебя в артистической, если ты не прекратишь!

БИЛЛ: Пусть только попробуют! Мои доберманы съедят их заживо!

Ну, идею вы поняли. Гримеры вздыхали и закатывали глаза, когда мы совсем отбивались от рук, и, вероятно, задавались вопросом: «Боже мой, как у них сил хватает на целый день?» Но это был наш способ проснуться. А потом приходил Де Келли, невероятно лаконичный и спокойный, улыбающийся и укоризненно покачивающий головой над нашим наш идиотизмом. Де успокаивающе действовал на нас обоих, он всегда выслушивал, как мы с Биллом жалуемся друг на друга (что мы немедленно начали делать, как только популярность Спока начала расти, как я расскажу позже) и всегда щедро учил нас уму-разуму, в стиле классического доброго дядюшки.

После грима приходила пора отправляться на съемочную площадку или в репетиционную (хотя у нас практически никогда не было времени на репетиции). Каждую серию следовало снять за 6 дней или около того, так что работали без роздыху до 6-30 вечера, делая только небольшой перерыв на обед (обычно из столовой). В это время я, как правило, собирал телефонные звонки, в основном, от репортеров или людей, приглашающих меня на публичные выступления. Я старался за обед ответить на все, но вдобавок потребовалось установить телефон в машине. Никто о подобном не слыхивал до самого конца 60-х, но мне пришлось это сделать, потому что время было дороже всего. За те полчаса, что я ехал домой, я старался ответить на максимальное количество звонков, так, чтоб мне не пришлось висеть на телефоне весь вечер.

Ради экономии времени я вдобавок завел себе красный велосипед, чтоб сберечь пару минут на дороге в столовую или в офис. Ну, тут я должен отвлечься, потому что любое упоминание об этом велике будет неполным без «Повести о Билле и Велосипеде».

Я уже разгласил страшную тайну, что мой бывший звездный коллега — закоренелый шутник, но в некоторых отдельных случаях его склонность к розыгрышам превращалась в настоящую манию. Я так никогда и не пойму, почему, но именно мой велосипед превратился у него в навязчивую идею.

Началось все довольно невинно — Билл просто однажды спрятал велик на съемочной площадке и отдал назад со смешком, когда я взорвался и потребовал его вернуть — чтоб я мог покатить в столовую на обед. Но потом оно пошло по нарастающей, как всегда бывает с одержимостями. Не успел я оглянуться, как Билл заручился помощью кинооператоров, чтоб стянуть велик с помощью веревок и подвесить его к потолку в звуковом павильоне.

Кто-то может подумать, что все зашло далековато, но Билл только разогревался. В какой-то день мой несчастный велик обнаружился примотанным цепью к пожарному крану, а потом — в трейлере у Билла, под бдительным взором одного из самых злобных его доберманов.

В отчаянии я пошел на крайний шаг — закрыл проклятый велик в своем «Бьюике» и припарковал машину рядом со звуковым павильоном.

Билл, разумеется, утащил «Бьюик» на буксире.

Но, возвращаясь к вопросу экономии времени. Среди причин, по которым я старался беречь каждую минуту, была не только сверхурочная работа над сериалом, но и то, что я тратил на поездки практически каждые выходные. Я редко отказывался от участия в каком-либо мероприятии за плату, поскольку знал, что сериал не вечен. Я повидал немало друзей-актеров, которые работали в сериалах в течение нескольких лет и прогуливали весь доход, а потом, когда сериал закрывали, опять были вынуждены искать работу — без стабильного дохода и денег в банке.

Я тихо поклялся себе, что со мной и моей семьей такого не случится. Я смотрел на «Звездный путь» как на возможность скопить денег и материально обеспечить будущее, и именно этим и занимался. Мы вели очень скромный образ жизни и откладывали деньги, чтобы потом дать детям образование.

Так что, каждый раз, когда мне предлагали где-нибудь выступить за плату, я соглашался. Это значило, что я покидал студию в 5–6 часов вечера в пятницу, и летел на ночном рейсе к месту назначения. Я прилетал на Восточное побережье примерно в 6–7 утра в субботу, и садился на последний авиарейс в воскресенье вечером. Я помню, как пару раз возвращался в Лос-Анджелес в 2–3 часа утра в понедельник, отправлялся прямо в студию, вваливался к себе в артистическую и перехватывал несколько часов сна на кушетке. И потом оттуда отправлялся прямо в гримерную.

Разумеется, я был не единственным на съемочной площадке «Звездного пути», у кого было изматывающее расписание. Джину Родденберри лучше всего работалось в темноте. Он проводил на съемочной площадке целый день, разбираясь с различными проблемами, а потом сверхурочно, под ужасным давлением, писал или переписывал сценарий до 5-30 утра. Очень часто мы приходили с утра на студию и обнаруживали, что сцена, которую мы должны снимать сегодня, переделана, и что она стала гораздо лучше, потому что Джин ночь напролет ее переписывал. Потом он отправлялся домой, спал до 11 утра и возвращался на студию к обеду.

За сверхурочную работу нам всем пришлось расплачиваться. Я вынужден был серьезно озаботиться сохранением запаса энергии, и у меня по сей день осталась привычка держать банку с медом в своем трейлере или артистической. На съемках «Звездного пути» я примерно в 3–4 часа дня набивал рот медом, просто чтобы продержаться. Еще я приучился очень легко обедать, чтоб не меня не разморило. Чтобы преуспеть в работе, требующей большой скорости и концентрации, мне нужно было сохранять дисциплину и стараться изо всех сил.

Конечно, не все на съемочной площадке воздерживались от плотных обедов. Одним жарким августовским днем мы с Биллом были заняты в сцене, которая состояла из драки со злодеями, за которой следовал разговор между Кирком и Споком. Мы тщательно отрепетировали драку и выучили наш диалог, так что, когда настало время включить камеры, все пошло безупречно: Кирк и Спок легко раскидали громил и перешли к диалогу.

Ну, почти безупречно, да. В то время как мы с Биллом обменивались репликами, я услышал рядом чудной рокочущий звук. Я не мог понять, что это за шум и откуда именно он исходит, но по странному блеску в глазах Билла было ясно, что он тоже его слышит.

Но камеры продолжали снимать, так что мы храбро продолжали делать свое дело, и только в самом конце сцены до меня внезапно дошло, что случилось. Похоже, один из каскадеров, принимавших участие в драке, упал «без сознания» на пол — и расслабился, зная, что его работа уже сделана, и умудрился заснуть. Этот странный рокочущий звук был его громкий храп!

Кроме того, за нахождение «в характере» Спока на съемках мне приходилось платить еще кое-чем. Конечно, я много смеялся с Биллом по утрам и, иногда, на съемочной площадке, дуракаваляние — естественный способ сбросить напряжение и усталость. Но время от времени, когда становилось по-настоящему весело, я уходил прочь из страха, что у меня возникнут сложности с вхождением в роль. Я сохранял «Споковский режим» даже не находясь под прицелом объективов, потому что верил, что смогу выполнять свою работу лучше, если не буду прерываться. Таким образом, если я уже буду Споком, когда включатся камеры, мне не придется полсцены нащупывать персонажа.

Так что, чем дольше я оставался в роли Спока, тем лучше становилась моя актерская игра. Однако слишком долгое погружение в вулканский дух оказывало побочные эффекты на Нимоя-человека. Созданный мной персонаж вскоре зажил своей собственной жизнью, и это он начал влиять на меня, а не наоборот!

Обитание в Споковой голове превратилось в сидение на паровом котле. В конце концов, подавление эмоций — это неестественно. Тед Старджон, написавший «Время амока», был прав — в конечном счете что-то обязано проявиться!

В моем случае я обнаружил, что вскоре стал подвержен внезапным вспышкам эмоций. Иногда я предчувствовал их появление и прятался в укромном уголке, пока буря не проходила. Однажды на меня нашло, когда я обсуждал сценарий с Джином Родденберри в его офисе.

Я помню, что сказал ему что-то вроде:

— ОК, Джин, тут на странице 52 Спок участвует в драке, но я думаю, что он нашел бы способ обойтись без всякого насилия…

А Джин, облаченный в свой обычный свитер и мятые слаксы, хмуро ответил, глядя в собственную копию сценария:

— Да ладно, Леонард, нам нужно тут активное действие. Спок понимает, что в данное время применение насилия необходимо…

— Ну, если ты подумаешь об этом, Джин, то, возможно, удастся найти способ перейти к активным действиям без мордобоя…

— Леонард, в теории я совершенно с тобой согласен, но времени-то нет! Студия и так дышит мне в затылок. У меня осталось всего два дня, чтоб закончить уже следующий сценарий!

— Не нужно ничего глобально переделывать. Но Споку, чтобы применить силу, потребовалась бы гораздо более сильная мотивация! Я уверен, ты мог бы…

— Леонард, ради всего святого, я же тебе сказал…

— Джин, успокойся. Я не пытаюсь осложнить тебе жизнь, я просто прошу…

Ну, вы поняли. Джин уперся, я напрягся, мы наговорили лишнего.

И вдруг меня захлестнуло чувство отчаяния, выходящее далеко за рамки этого конкретного разговора о сценарии. Истощение, стресс и все часы, проведенные в шкуре вулканца, наконец, меня настигли — и я обнаружил, что изо всех сил пытаюсь сдержать слезы, настолько мощная волна эмоций на меня обрушилась.

Моя «вулканская подготовка» позволила мне сохранить хоть какой-то контроль. Я поднялся и хрипло сказал: «Прости, Джин, но мне нужно идти».

По тени удивления на его лице мне было ясно, что он увидел, что я на грани рыданий. Чтобы спасти нас обоих от неловкой ситуации, я поспешил прочь, прямо к себе в артистическую, и оставался там, пока буря не миновала.

Спок вторгся даже в мою личную жизнь. У меня уходили почти все выходные, чтобы расслабиться и «девулканизироваться» до такой степени, чтоб начать свободно выражать чувства. И к этому времени практически наступало утро понедельника.

ЖЕНА: Милый, чем бы ты хотел заняться на выходных?

МУЖ: Чем-нибудь спокойным. В остальном предпочтений у меня нет.

ЖЕНА: Почему бы нам не сходить в кино?

МУЖ: Было бы превосходно. Что ты хочешь посмотреть?

ЖЕНА: Ну, не то, чтоб там шло что-нибудь, что мне было бы и правда интересно…

МУЖ: Тогда отправляться в кино нелогично. Нам нужно рассмотреть альтернативы.

ЖЕНА: Леонард… ты опять!

МУЖ: Что опять?

ЖЕНА: Говоришь, как Спок!

«Время обнажения» было седьмой серией, которую мы сняли, примерно через четыре или пять недель после «рождения» Спока в «Корбомите». Но я включаю ее сюда, поскольку он был для вулканца определяющей серией, той, после которой мне — и зрителям — окончательно стало ясно, кто такой Спок. В каком-то смысле, она завершила превращение, которое началось с той самой фразы: «Поразительно…»

«Время обнажения» также ознаменовалось моим первым серьезным столкновением со сценаристом касательно изображения Спока.

Серия была создана нашим очередным продюсером, Джоном Д.Ф.Блэком, который выступил с весьма интригующей идеей, позволявшей развить внутренний мир персонажей и дать им действительно предстать вживую перед зрителями. Все, знакомые с сериалом, вероятно, вспомнят этот эпизод, ведь он до сих пор популярен у фанатов. Задумка была такова: команда «Энтерпрайза» оказывается зараженной вирусом, который устраняет внутренние ограничения и позволяет проявиться «тайной сущности». Например, Сулу буянил по всему кораблю со шпагой наперевес (и, как выяснилось, Джордж Такей на самом деле втайне мечтал быть Эрролом Флинном, и мы не могли заставить его угомониться, когда камеры выключились).

Это была великолепная идея. Но в моем случае оригинальный черновик Джона концентрировался исключительно на смешном и легкомысленном. Предполагалось, что Спок выходит из турболифта в коридор, где к нему пристает кто-то из команды и пририсовывает вулканцу усы. Далее Спок разражается слезами и, пошатываясь, удаляется по коридору.

Это была забавная сценка, зрелищная и оригинальная. Но она меня ужасно беспокоила. К тому времени я достаточно хорошо познакомился со Споком, чтобы знать, что чувство собственного достоинства было важнейшей частью личности вулканца. Инцидент с рисованием казался мне бессмысленным унижением его достоинства — и противоречил всему, что я о нем знал. По собственным ощущениям я был уверен, что Спок никогда не позволил бы себе разрыдаться в присутствии этого члена команды, он сохранял бы самоконтроль любой ценой и не позволил бы барьерам пасть, покуда не нашел места, где мог бы остаться в одиночестве.

Я изложил вышеупомянутые сомнения Джону, и он согласился переписать сцену в том ключе, что Спок сражается с эффектами вируса, а затем спешит в пустую комнату, где борется за то, чтоб вернуть самоконтроль.

Ну, вы должны понять, что у сценаристов-продюсеров телевизионного сериала чрезвычайно тяжелая работа. Они вечно крутятся как белки в колесе. Как только они вытаскивают из пишущей машинки последнюю страницу сценария, кто-нибудь приходит и говорит: «Тут проблема со вторым актом, сценарий надо полностью переписать». Разумеется, предполагается, что к этому времени они работают уже над следующим сценарием, без всякой возможности сделать паузу и перевести дыхание, так что они совсем не рады, когда актеры не позволяют им закончить работу.

«Ни за что, — категорически сказал Джон. — У нас совершенно нет времени, Леонард. Просто сыграй так, как написано».

Но к тому времени вулканец уже стоял за моим плечом, и я был непоколебим в решимости не дать умалить его достоинство просто ради мимолетной шутки. И, что настолько же важно, я чувствовал, что мы можем упустить шанс показать что-то большее.

Так что я пошел к Джину Родденберри. Джин выслушал меня очень вдумчиво и сказал: «Ты прав. Это правда не подходит к характеру Спока. Не волнуйся, я разберусь».

Я вернулся к работе на съемочной площадке и через час или чуть позже ко мне пришел Джон Блэк и со слегка недовольной миной произнес:

— Ну ладно. Говори, что у тебя на уме.

— Дело в противостоянии чувств и логики, — ответил я. — Любовь против математики, горе против пи-эр-в квадрате.

Джон вернулся восвояси и на основе этих крох информации написал чудеснейшую сцену для Спока, которую сейчас можно увидеть во «Времени обнажения». Подвергшись заражению, вулканец находит уединенное место, где он мог бы переждать эмоциональную бурую, и там бубнит таблицу умножения в попытках вернуть самоконтроль. Но все без толку. И пока он убеждает себя: «Я вулканец! Я контролирую свои чувства! Контролирую свои чувства!» — он, наконец, ломается, и мы узнаем источник его горя: он никогда не мог заставить себя сказать своей человеческой матери, что любит ее. Я сожалею о всех расстройствах, которые принесло Джону переписывание сценария, но очень благодарен за результат, потому что эта сцена действительно позволила показать нашим зрителям внутренний конфликт, движущий вулканцем.

С Мэйджел Барретт во «Времени обнажения»

Режиссер, Марк Дэниэлс, провел великолепную работу, поставив настоящий балет для камер ради съемки этой сцены. Когда я вошел в «конференц-зал» и сел за стол, камера совершила па-де-де, описав вокруг меня полукруг.

Это была очень необычная техника для телевизионного сериала, поскольку она была сложной и занимающей много времени. Было гораздо проще проводить съемку только в одном направлении, потому что требовало значительно более простого освещения. Но Марк принял решение снимать эту сцену таким, более сложным (и более творческим), способом.

И, пока на меня наносили последние штрихи в гримерном департаменте, съемочную площадку тщательно осветили. К тому времени, как все было готово, и я вернулся обратно, мы, к нашему смятению, обнаружили, что на съемку у нас остались буквально всего лишь минуты.

Позвольте мне кое-что объяснить. Как и у большинства телевизионных сериалов, у нас был чрезвычайно ограниченный бюджет на сверхурочную съемку. Другими словами, перерабатывать нам просто не разрешалось. Ровно в 6-18 вечера мы должны были вытаскивать вилку из розетки и убираться со съемочной площадки, без разницы, сняли мы сцену или нет. А расписание не позволяло вернуться к ней на следующий день и все закончить!

Чтобы подчеркнуть этот факт, Родденберри и два или три производственных помощника болтались по площадке — давая нам понять своим безмолвным, зловещим присутствием, что они следят за часами.

У нас было время только на одну попытку — так что она должна была пройти безупречно!

Воспоминания об этом моменте приводят мне на ум разговор с астронавтом Аланом Шепардом. Он рассказал мне, что, когда он находился в посадочном лунном модуле, случилось несколько технических неполадок, и у него были какие-то секунды, чтобы решить, совершать ли посадку на Луну или нет. Сигналы были слабые, и в НАСА все были готовы — прямо как наш продюсер — повернуть выключатель и сказать, что вся миссия отменяется.

Шепард поступил на свой страх и риск и совершил посадку… и мы умудрились сделать то же самое. Часы тикали, камеры снимали, и каким-то чудом сцена прошла, как планировалось. Мы сняли прекрасный дубль с первого раза и свернулись ровно в 6-18.

Эпизод произвел невероятный эффект на популярность сериала — и Спока. Через неделю после выпуска первого эпизода я получил дюжину писем от фанатов, после второго — примерно тридцать-сорок. Но после того как вышло «Время обнажения», почта стала приходить в огромных мешках для стирки белья, каждый из которых содержал сотни писем.

Вулканец был жив и здоров, но самый (простите за выражение) поразительный период его роста был еще впереди.