Художник Новалис только что женился на Марии, испанке, в которую влюбился, потому что она напоминала ему самую любимую картину — «Обнаженную маху» Гойи.

Они уехали в Рим. Мария с детской радостью всплеснула руками, когда увидела спальную, восторгаясь величественной венецианской мебелью из эбенового дерева, инкрустированную чудесными жемчугами.

В эту первую ночь, лежа на созданном для дожей торжественном супружеском ложе, Мария, потягиваясь, дрожала от наслаждения, прежде чем укутаться в простыню.

Но мужу никогда не доводилось видеть ее совершенно обнаженной. Прежде всего, она была испанкой, во-вторых, католичкой, а в-третьих, была до мозга костей пропитана буржуазной моралью. Прежде чем приступить к занятиям любовью, свет непременно гасился.

Стоя возле кровати, Новалис смотрел на нее, нахмурив брови, сгорая от желания, которое с трудом сдерживал. Ему хотелось смотреть на нее, восхищаться ею. Хотя они провели несколько ночей в отеле, когда слышали странные голоса, доносившиеся из-за тонкой стенки, он еще не вполне ее знал. Но то, чего он так жаждал, было не капризом любовника, а желанием художника. Ему хотелось выпивать глазами ее красоту.

Краснея и немного капризничая, Мария сопротивлялась, поскольку ей мешали прочно сидевшие в ней предрассудки.

— Новалис, дорогой, не будь таким глупым, — говорила она. — Ложись в постель.

Но он не соглашался. Он требовал, чтобы она преодолела свои буржуазные условности. Подобная скромность претит искусству, и красота должна выступать во всем своем великолепии, а не лежать под спудом.

Хотя он и боялся сделать ей больно, но нежно отодвигал ее слабые руки, которые она пыталась скрестить у себя на груди.

— Какой ты глупый! Мне щекотно. Ты делаешь мне больно, — смеялась она.

Но мало-помалу, когда женская гордость смягчалась под его преклонением перед ее телом, она отдавалась ему и позволяла обращаться с собой как с ребенком, терзать себя мягко, словно бы подвергаясь сладострастной пытке.

И ее тело, освобожденное от всяческих покрывал, сверкало жемчужной белизной. Мария закрывала глаза, словно ей хотелось бежать от стыда наготы. Ее изящные формы на гладкой простыне ласкали взор художника.

— Ты просто маленькая, восхитительная маха Гойи, — говорил он.

В последующие недели она перестала позировать ему и другим натурщицам тоже не разрешала этого делать. Когда он рисовал, она неожиданно появлялась в мастерской и вступала с ним в беседу. Однажды, внезапно придя в мастерскую, она застала там обнаженную натурщицу, закутанную в меха и демонстрирующую соблазнительные изгибы своего белоснежного тела.

В результате Мария устроила ему сцену ревности. Новалис умолял ее попозировать для него, но она отказывалась. Изнуренная жарой, она заснула. Он три часа работал без остановки.

С откровенным бесстыдством она восхищалась, рассматривая себя на холсте как рассматривала себя в большом зеркале в спальной. Ошарашенная красотой собственного тела, она растерялась. Новалис же пририсовал к ее телу другое лицо, чтобы никто не мог узнать ее на картине.

Но потом Мария снова вернулась к прежним привычкам и отказывалась ему позировать. Она устраивала Новалису сцену всякий раз, когда обнаруживала у него натурщицу, подсматривая и подслушивая за ним из-за двери и непрестанно устраивая ссоры.

Она была вне себя от напряжения и жутких страхов, и у нее начала развиваться бессонница. Врач прописал ей пилюли, от которых она впадала в глубокий сон.

Новалис заметил, что когда она принимает эти пилюли, то не слышит, как он встает, ходит по комнате и даже роняет какие-то предметы. Как-то утром он проснулся рано, собираясь поработать, и наблюдал, как она спит, причем так глубоко, что ничего не замечает. И тогда в голову ему пришла странная мысль.

Он откинул прикрывавшие ее простыни и начал медленно приподнимать шелковый ночной халат. Он обнажил ей даже грудь, но она и не думала просыпаться. И после того как все ее тело было обнажено, он мог любоваться им сколько угодно. Руки ее были раскинуты, груди торчали в разные стороны. Его охватило желание, но все же он не решался прикоснуться к ней. Вместо этого он принес лист бумаги и карандаши, присел рядом и приступил к работе. Пока он работал, ему казалось, что он ласкает каждую безупречную линию ее тела.

И это могло продолжаться часами. Когда он замечал, что действие снотворного начинает ослабевать, он опускал ее ночной халат, накрывал ее простыней и выходил из комнаты.

Позже Мария с удивлением замечала, что муж с удвоенным энтузиазмом увлечен работой. Он целыми днями не выходил из мастерской, создавая холсты на основании сделанных утром карандашных набросков.

Так он нарисовал несколько полотен, на которых она была всегда изображена лежащей, всегда спящей, как это было в самый первый день, когда она согласилась ему позировать. Его одержимость удивляла Марию. Она считала, что он просто воспроизводит заново ее первоначальную позу. Каждый раз он делал ей новое лицо. Поскольку подлинное выражение ее лица было отрешенным и строгим, никому из тех, кто видел эти картины, и в голову не приходило, что это пышное тело принадлежит Марии.

Новалис больше не испытывал сексуальной тяги к жене, с ее пуританским выражением на лице и строгим взором, какое было у нее, когда она не спала. Он желал ее только спящей, отрешенной, пышной и мягкой.

Он продолжал неустанно рисовать ее. Оставаясь один в мастерской со свеженарисованной картиной, он ложился перед ней на диван, и, когда взор его задерживался на грудях махи, на ложбинке ее живота, на волосах в промежности, тепло разливалось по всему его телу. У него возникала эрекция. Столь сильное воздействие картин и ему самому казалось странным.

Однажды утром он стоял перед спящей Марией. Ему удалось слегка раздвинуть ей ноги, так что ему стала видна тонкая щель между ними. Наблюдая за ее расслабленной позой, раздвинутыми ногами, он начал поглаживать свой член, мысленно представляя, что это делает она. Он часто направлял ее руку к своему пенису, пытаясь добиться от нее таких ласк, но она всякий раз с отвращением ее отдергивала. Теперь же он прочно зажал свой пенис в кулак.

Вскоре Мария поняла, что он ее разлюбил. Она не знала, каким образом вернуть его любовь. Ей стало ясно, что он любит ее тело только тогда, когда рисует ее.

Она отправилась в деревню, чтобы провести там неделю у друзей, но через несколько дней заболела и вернулась домой, чтобы обратиться к своему лечащему врачу. Когда она прибыла домой, он показался необитаемым. Она на цыпочках подкралась к мастерской Новалиса. Оттуда не доносилось ни звука. Тогда она решила, что он занимается там любовью с какой-то женщиной. Она приблизилась к двери и тихо, осторожно, как воровка, отворила ее. И тут она увидела, что на полу мастерской лежит картина с ее изображением, а на холсте распростерся и трется об него ее муж — совершенно голый, с растрепанными волосами, каким она никогда его не видела, с торчащим пенисом.

Он сладострастно перемещался по картине, целуя ее, потирая картиной у себя между ног. Он прижимался к картине так страстно, как никогда не делал этого с ней в постели. Казалось, что он пребывает в полузабытьи, а вокруг были расставлены другие картины, изображающие ее обнаженную, роскошную, прекрасную. Он окидывал их страстным взглядом и продолжал свои воображаемые объятия. Он устроил оргию с ней, с женой, какой он никогда не знал ее в действительности. При виде этой сцены долго сдерживаемая чувственность Марии взыграла и впервые высвободилась. Когда она сняла с себя одежды, то предложила ему совсем новую Марию, Марию, излучающую страсть, такую же отрешенную, как на его полотнах, бесстыдно, без малейших колебаний предлагающую свое тело всем его объятиям, стремящуюся вырвать картины из его чувственного мира, превзойти их.