В высотах было не разобраться. Краски разбегались, так что Юлиусу не удавалось свести их в единую картину. Стены выплывали из-за поворотов, как паруса. То углублениями, то выступами вытертого, уже пористого бетона. Еще не старого, но камень, украшенный лишь ржавыми потеками от давно не ремонтированной водосточной трубы, выглядел мертвым. Когда район строили, это был географический центр города, никому не нужный — как тогда, так и сейчас.

Башня, построенная когда-то, как временная угроза нижним соседям, так и застыла последним бастионом обороны от все теснее окружавших ее высоток. Смотровую площадку окружали стальные перила, как будто она все еще надеялась послужить театральной сценой для зрителей там, внизу — или уже наверху? Исторические отверстия в ней давно были забраны стеклом, толстым, как ледяные кирпичи, защищая внутренность башни от городского шума и от дождя.

Купив билет, можно было торчать на ней часами. Наверх вез лифт, потом еще поворот коридора — и ты уже видишь все далеко-далеко, предельно ясно, только дотронуться нельзя. Юлиус сам себе показался ничтожным, взглянув вот так прямо в глаза этим далям и замедленному времени. Муравьи и те движутся живее.

Люди скользили друг мимо друга, иногда толкаясь слегка и тут же забывая об этом. Не происходило ничего. Отвернешься, и уже все иначе.

Там, наверху, он познал истинную меру вещей. Внизу была то ли материя, то ли вязкая несущая каша, просевшая под непосильной ношей. Уместиться наверху могли лишь немногие, но способных подняться было еще меньше.

Жалеть бедняг, копошащихся там, внизу, было все-таки лучше, чем не делать совсем ничего. Отсюда хоть можно было послать им какой-нибудь ничего не значащий привет.

Думать о том, что надо бы побольше работать и побольше зарабатывать, не нравилось никому. Но вытеснить эти мысли было нечем, находились лишь отговорки. А не думать об этом не получалось.

Революция дает человеку возможность сделаться богом. Но человек глуп настолько, что, поднявшись до божественных высот, непременно спускается обратно, чтобы домастырить что-то из оставленного там, на земле, и его путь к свету тут же обрывается или затягивается на неопределенный срок.

Суперконцерн не покупал маленьких бедных стран, чтобы править там по своему разумению. Он покупал правительство или его аппарат — не целиком, а по отдельности, подкупая тех, кто нужен для принятия решений.

Магнат, повелевающий сотнями тысяч могучих машин, не может построить с их помощью ни одной даже небольшой горы.

Важно одно: окупится или не окупится. Будет ли покупатель доволен или разочарован — не важно. Главное, чтобы он продолжал финансировать новые проекты продавца.

Страна нищала, хотя зерна в ней не убавилось ни на колосок и экономить на телефонных звонках тоже никто не начал. Стоимость какого-нибудь предприятия могла вырасти в разы, даже если прибыли от него нельзя было ожидать раньше, чем через много лет, а в той форме, которую оно имело сейчас или могло принять потом в результате реконструкций, то и вообще никогда, но зато само оно могло послужить отправной точкой для реализации проектов куда более мощных.

Сколько бы денег человек ни зарабатывал, все равно их стоимость была меньше, чем стоимость сколь угодно малой части этих денег, если бы она со временем возрастала, а не уменьшалась.

Любое даже самое незначительное изменение этих стоимостей вызывало страшный переполох. Едва начав развивать свою догадку, Юлиус замечал это беспокойство уже везде. В массе своей оно было незаметно, но тот, кто, подобно ему, не ленился вникать в детали, видел его очень хорошо. Словно повинуясь какой-то сложной программе, он присматривался то к самым уникальным, то к самым обыденным явлениям мира, все время меняя ракурс.

Дешевле и быстрее всего была информация. Каждый мог получить задаром любую информацию в любом объеме.

Каждый мог сообщить о себе каждому, кто был готов слушать. Раньше, разломив пирожок, можно было найти в нем какой-нибудь секрет, теперь же, взломав нужный код, можно было раскрыть все секреты мира. И видя это, менялись и люди.

Можно было изобрести что угодно и оповестить всех. Хотя бы для того, чтобы прославиться своей назойливостью. Сотворить что-то, что никому не нужно. Единственным утешением жертве такого силком навязанного контакта служило то, что при желании она могла отплатить изобретателю тем же, правда, ценой значительно больших усилий. Или, став осторожнее, научиться не соваться и не трогать чего не надо.

Любая незакрытая информация могла служить основой для статистических выкладок или для слежки за отдельными лицами. Теперь и не определишь, было ли когда-нибудь такое время, чтобы информацией не торговали. Кем себя чувствует человек, убедившись, что в его компьютере что-то изменилось без его ведома? Хотя теперь даже этого не нужно. Если кому-то надо проследить за человеком в его четырех стенах, не надо даже в дом проникать, чтобы установить «жучок». Вибрации можно улавливать и снаружи. Каменная стена любой толщины защищала не лучше, чем брезент палатки.

Юлиус старался не вдумываться во все это. Точно так же, как отворачивался, когда кто-то появлялся нагишом, — смущенно, а не рассерженно. Здесь же перед ним все раскрывалось во всей своей наготе: вещи под своей оболочкой, дома за фасадами, люди внутри своей кожи.

Пусть уж лучше картина останется нерезкой, без деталей. Не надо напрягать воображение и выискивать что-то иное, интересное. Может, удастся слепить из того, что есть, какую-нибудь композицию погаже. Но он уже видел, что многое не стыкуется. И когда картина в целом была сколочена и готова, огромный кусок почти на самом краю остался чистым и пустым.

Один-единственный волосок прохожего, для Юлиуса невидимый, как ген, мог рассказать все об организме и о том, чем он питался в течение последних дней и даже месяцев. Что же ему теперь, бежать от себя и, вопреки наследственной предрасположенности, отказаться от шлакообразующей пищи? Тот же порок, только в негативе. Только жизнь зря тратишь. Совет-то прост, да вот соваться с ним к кому-то — только врагов наживать.

Верхушка башни была пещерой, и там была своя ночь. Красные звезды на низком небе. Тонкий, просвечивающий свитер до подбородка, волосы светлой копной. Он стоял рядом с двумя другими, разговаривая и жестикулируя, они молча слушали. Тут он обернулся — Аксель! — и заметил, что Юлиус наблюдает за ним. Подошел, оставив своих спутников, и те скоро исчезли во мраке.

— Выглядишь ты хреново.

В словах Акселя не было ни озабоченности, ни сочувствия: как хочешь, мол, так и выгляди, имеешь право, я ни во что не вмешиваюсь и не хочу тебя задеть.

— Ты отговорился от них тем, что должен помочь мне?

Это значило, что помочь Юлиусу — плохая отговорка. Он покачал головой, но все же взял Акселя за предплечье, выдавая тем самым свое желание сосредоточиться, страх неудачи и бурную радость удачи.

Аксель пальцами той же руки взял за предплечье Юлиуса, который не выказал намерения освободиться. Аксель держал его крепко, даже слишком крепко.

Немного боли и возбуждения — вот все, что он мог дать другим. Ему хотелось изменить это, но ничего лучшего в голову не приходило. Улыбка у Акселя вышла мягкой и слабой, как после долгого выздоровления.

Затянувшееся молчание могло означать близость. Юлиус ничем не выказал, что осознает и признает ее.

Поспешив воспользоваться этой предполагаемой доверительностью их отношений, Аксель тут же дал Юлиусу повод обидеться:

— Почему ты все время делал вид, что не замечаешь меня?

— Я? Делал вид?

— Ты отлично это знаешь.

— Будешь приставать, я ведь могу и отреагировать. И не говори, что это ты от волнения… Мне это не помешает.

Не помешает чему? Ударить или уйти?

— Да брось ты!

— Говорю тебе, не помешает. Проверить на деле — или на словах?

— Неужели тебе надо объяснять, что я буду этим очень огорчен?

— А мне-то что?

— Тут какое-то недоразумение.

— Никакого недоразумения нет.

— Но я хочу знать, в чем дело.

— Еще раз говорю, не приставай.

— Не волнуйся, милый…

— «…Будет ночь светла»? — О, ночей у нас с тобой впереди еще много.

— Таких, как эта? — Юлиус указал туда, где исчезли спутники Акселя.

— Вижу, ты осведомлен лучше, чем я.

— Раз видишь, значит, тебе и впрямь виднее.

— Ну, что еще тебе объяснить?

— Тебе непонятно, как это так: вроде бы я заинтересован — и ничего не знаю?

— Но ведь ты всегда можешь узнать. Свободной рукой Аксель обнял Юлиуса за шею, нагнул его голову и поцеловал, а потом внезапно отпустил. И остался стоять, пока тот уходил.

Через несколько шагов Юлиус очутился там, куда ушли те трое. Там были ступени, ведущие неизвестно куда. То ли карабкаясь вверх, то ли спускаясь все ниже, он постепенно возвращался на землю.