Уже давно проплыли мимо станционные постройки, за окном вагона мелькали поля и перелески, а Саврасову все еще не верилось, что он в дороге. Уж очень все вышло нежданно, скоропалительно.
Месяц назад Училище посетила великая княгиня Мария Николаевна. После смерти мужа, герцога Лейтенбергского, она дала согласие взять на себя обязанности президента Академии художеств.
Княгиня милостиво побеседовала с преподавателями, осмотрела выставку работ учеников и молодых художников. Одни похвалила, другие пожурила. И в целях поощрения молодых живописцев приобрела несколько картин. Первыми среди них были названы работы Саврасова. Они княгине особенно понравились.
Мария Николаевна пожелала побеседовать с молодым живописцем. Но Алексей в эти дни отправился на натуру — бродил где-то неподалеку от Кунцева: весна, почки на деревьях вот-вот лопнут, лес словно в зеленой дымке…
Княгиня так с ним и не поговорила. Но, уезжая, просила передать ему приглашение прибыть в Петербург, чтобы писать виды Сергиевского — княжеской дачи на берегу Финского залива между Петергофом и Ораниенбаумом.
Едва Алексей появился в Училище, к нему бросились с поздравлениями. Он, не успев толком понять, в чем дело, только недоуменно пожимал плечами. А когда понял — не на шутку встревожился. Как-то там все сложится в незнакомом месте, с незнакомыми людьми? Он в доме Кости Герц и то на первых порах не знал, что говорить, куда руки девать, а тут…
Но рассуждать о том, ехать или не ехать, не приходилось. Его приглашали не на парадный вечер, а пейзажи писать. Да и княжеское приглашение больше походило на приказ, с выполнением которого медлить не полагалось.
Выслушав отеческие наставления Карла Ивановича, облачившись в новую пару, приготовленную Татьяной Ивановной, — «Это тебе не по степям с котомкой бродить, тут все степенно должно быть, с достоинством», — Алексей собрался в дорогу, как в воду бросился.
Он стоял у окна вагона, думая сразу и о том, что оставил, и о том, как все сложится там, в княжеской резиденции, и в то же время радуясь дробному стуку колес. Чугунка была еще в новинку. Всего три года назад прошел первый поезд из Петербурга в Москву.
Затем мысли о предстоящей работе вытеснили все остальное…
Они не отпускали его и через день, когда он шел по Невскому проспекту, поглядывая на чинно выстроившиеся шеренги домов.
Все здесь было ново и незнакомо и совсем непохоже на суматошную Москву с ее кривыми улочками, глухими тупичками.
В тот же день господина живописца отправили в Сергиевское.
Поглядывая из княжеского экипажа на незнакомые очертания улиц, Алексей подумал, что Воробей — окажись он сейчас здесь — не упустил бы случая позубоскалить: «Вот до каких вершин вы поднялись, Алексей Кондратьевич! Не откажите уделить своему другу хоть частичку из великокняжеских почестей, выпавших на вашу долю!»
Развеселившийся было Алексей нахмурился: он оставил друга больным. Какими снадобьями ни потчевал его сердобольный Карл Иванович, болезнь не оставляла. И вот опять слег…
Добрались до княжеской дачи затемно. Прежде чем подняться в отведенную ему комнату, Саврасов долго вглядывался во тьму, словно пытаясь разгадать, что она скрывает.
На следующий день чуть свет он стоял на берегу Финского залива, подернутого туманной дымкой.
Утренняя дымка таяла, и вместе с тем все рельефней становились контуры кронштадтской крепости, видневшейся вдали, все ясней силуэты кораблей.
Художник зашагал по песку вдоль самой воды, всматриваясь в незнакомый край, стараясь схватить его характерные черты.
Морщинистый, до половины погрузившийся в песок камень. Рядом, будто размытое набежавшей волной, — пятно тени. Сосна, позолоченная утренним солнцем. А там, за ней, растянутые на шестах рыбацкие сети…
Каждая из этих деталей пейзажа могла понадобиться для будущей картины. Надо было не только подметить их, но сохранить, перенести на бумагу.
Рисунок точен, уверен… Это еще не разработка… Только контуры предмета. Выразительные, смелые. Лишь бы не растерять, перенести на бумагу то, что прежде всего бросилось в глаза. Потом память дополнит остальное…
За спиной послышался шорох.
Саврасов обернулся. За деревьями мелькнула фигура какого-то человека. Может, кто-нибудь из служащих Академии решил полюбопытствовать, как работается приезжему?
«Надо будет сказать управляющему, чтоб не мешали», — подумал Саврасов. В день приезда тот просил со всеми нуждами обращаться к нему.
Больше любопытные не появлялись.
Дни, заполненные работой, текли незаметно. Иногда художник поднимался затемно, чтобы захватить рассвет. И с радостным удивлением следил, как вместе с появлением солнца преображалось все вокруг…
Если он работал где-нибудь неподалеку от дачи, за ним приходили, чтобы напомнить об обеде.
Потом опять за этюды. Часто до глубоких сумерек, когда морская даль начинала сливаться с небом…
Но однажды за художником прибежал запыхавшийся управляющий.
— Ее сиятельство просят!
Княгиня встретила его на веранде. Приветливо протянула руку. Оглядела рослую фигуру художника, улыбнулась и высказала пожелание постоянно видеть его в столице на достойной должности. Очевидно, она хотела ободрить художника, сделать приятное. А вместо этого испугала. Алексей едва нашел в себе силы учтиво поклониться. И произнести что-то полагающееся в таких случаях, что потом и сам не мог вспомнить.
Княгиня поинтересовалась, удобно ли устроился живописец, и добавила, что ей не терпится поскорей увидеть результаты его трудов.
Алексей снова учтиво поклонился. И пробормотал что-то подобающее. А про себя подумал, что если такие визиты будут повторяться, или, что еще хуже, княгиня пожелает присутствовать при его работе, то ее окончание отдалится на неопределенное время.
К счастью, на следующий день княгиня уехала.
«Деликатная дама», — подумал Саврасов. Не столько потому, что в самом деле княгиня произвела на него такое впечатление, сколько потому, что снова можно было спокойно работать.
Уже заполнен рисунками большой альбом. Теперь пошли в ход отдельные листы. Их уже около двадцати.
Иногда на них рисунки отдельных предметов: стволы деревьев, прибрежные валуны, рыбацкие сети, перевернутая кверху днищем лодка. Иногда уже почти сложившийся эскиз — набросок картины.
Пройдут годы, и исследователи будут изучать эти рисунки, чтобы проследить, как складывался замысел будущих картин, как из отдельных наблюдений, частностей рождалось целое.
Художник и в самом деле копил то, что должно было стать деталями картин, как строитель готовит материал для постройки здания.
Писалось легко…
Небольшая, залитая солнцем полянка. В тени раскидистого дерева сидит крестьянка с корзиной грибов. Неподалеку громоздятся замшелые валуны. А там, вдали, — синева моря. Белое пятнышко паруса…
И крона дерева, и его ствол, и замшелые камни, как будто те же, что и на эскизах. И в то же время не те. Теперь все подчинено общему замыслу, каждый предмет — лишь деталь картины «Вид в окрестностях Ораниенбаума».
А тот набросок, сделанный в сумерки на берегу моря! Он стал основой другой картины.
На ней сохранено почти все: та же линия берега и полоса камышей, и лесок, и большой валун, и, конечно, контур кронштадтской крепости с едва видными корабельными мачтами. Все, как было набросано на листе бумаги в тот вечер.
Но дали отодвинулись — пейзаж словно наполнился воздухом, появилось ощущение простора.
А больше всего преобразило картину освещение. Розовое заревое небо отразилось, преломляясь в бесчисленные оттенки, в спокойной глади залива.
Княгиня восхищенно ахала, глядя на эту феерию вечерней зари.
— Я в вас не ошиблась, господин Саврасов. Никто из современных художников не создавал столь впечатляющие краски вечерних сумерек!
Два вида окрестностей Ораниенбаума имели успех. Обе картины были выставлены на годичной академической выставке. Саврасову сулили звание академика. Дело только за тем, чтобы совет утвердил. А в этом нет никаких оснований сомневаться. Господина живописца поздравляли! Господину живописцу желали дальнейших успехов!
Алексей, растерянный и оглушенный разноголосыми словоизлияниями, облегченно вздохнул, когда толпа теснящихся вокруг него чинных господ и улыбающихся дам, наконец, рассеялась.
Но, шагая по одетой в гранит набережной, он вдруг почувствовал щемящую пустоту. То ли потому, что напряженнейшие дни работы остались позади; то ли потому, что затосковал по дому, нестерпимо захотелось побродить по неухоженным берегам Москвы-реки, по безалаберным переулкам Гончаров.
Вспомнился последний вечер в доме Герцов… Задумчивые, будто спрашивающие о чем-то глаза Софьи…
Да нет — Саша, Воробей! Вот кого прежде всех ему сейчас хотелось бы увидеть, вот с кем надо было обо всем перетолковать, что как сделано, что, да как вышло!..
Ну, да теперь до встречи недолго ждать. На то есть спасительная чугунка.
Но хоть поезд и казался донельзя стремительным — встрече не суждено было состояться.
Накануне приезда Саврасова на Даниловском кладбище схоронили молодого, «совестливого», как отметили газеты, художника-портретиста Александра Матвеевича Воробьева, Воробышка…