Неподалеку от Лужников, в центре тихого двора за побеленной оградой, виднелись шляпки огромных грибов, выкрашенные масляной краской каркасы черепах, избушки и пластиковая горка. Нарядные гости, выйдя из машин, толпились на дорожках, свысока разглядывая клумбу, усаженную бархатцами, песочницы с остатками сероватого песка, павильоны, разрисованные зайцами, ромашками и бессмысленно-приветливыми детьми.

– Что за странная идея? – вполголоса жаловалась дама в собольем боа даме в испанской мантилье. – Терпеть не могу эти советские детские сады, отходили свое, отводили, слава богу.

– Ну-ну-ну, нам устроят здесь прелестный тихий час, – добродушно изрек седоусый барин; к его локтю старушка, невесомая, точно осенняя паутинка.

– Подготовишки! Детки! Все сюда! Бегом, бегом, подтянулись! Живей, девочки, поторапливаемся, мальчики!

На верхней ступеньке крыльца стояла огромных размеров румяная нянечка в белом халате и васильковой косынке. Она вовсю махала рукой гостям, очевидно, вследствие некоторой ошибки зрения принимая взрослых, иногда даже пожилых людей за малышей. Хмыкая и переглядываясь, друзья и родственники никем не замеченных пока новобрачных заходили в светлый вестибюль, где на стенах резвились очередные нарисованные миляги медвежата и бледно пахло детсадовской едой. Здесь вновь прибывшую группу поджидала воспитательница-каланча и корпулентная заведующая, которые со строгой доброжелательностью проводили гостей к шкафчикам, а после того как те, ворча, разделись – в душную нарядную залу, украшенную вырезанными из бумаги осенними листьями. Начинался утренник. Кряхтя и ухмыляясь, прибывшие рассаживались на детские стульчики.

Улыбался и жених, ожидавший своего выхода в спальне и расхаживавший между застеленными кроватками. За окнами широко и дружно раскачивался просветленный сад. Небо рассеянно смотрело в спальню. Улыбка Георгия Хронова была сардонической. Уже несколько дней, и особенно сегодня, все вокруг казалось Георгию мучительно фальшивым, бездарным спектаклем, в котором он играл главную роль. Конечно, он актер, лицедейство – его профессия. Но неужели необходимо притворяться и обслуживать впечатления других даже в такой важный момент жизни, как собственная свадьба? Впрочем, сложнейший узел был завязан накрепко, и, главное, он сам преодолел множество препятствий, чтобы дать узлу затянуться. Сценарий свадьбы поручили Илье Стемнину, сам же Хронов умолял Нюшу отбросить сомнения и довериться талантливому другу. «Плохо быть марионеткой, но хуже всего оказаться марионеткой, которая вообразила себя кукловодом». И вот теперь ему предстоит не просто мучиться, но и изображать искреннюю радость от мучений. «Самое интимное – среди чужих. Как это – соединение наших жизней у прохожих на виду? Мы должны быть вдвоем. Мы двое и мы одно. Зачем тут тетя Катя из Миасса? Зачем Ролан Зашибякин из Ростова? Что мы им такого сделали, чем обидели? Между прочим, тетя Катя здесь, а Нюши почему-то нет. Или есть все-таки?»

Вдруг он представил, что будет чувствовать Нюша, если сегодня он покажет ей свое недовольство. «Худшую роль он сыграл на собственной свадьбе…» Нет, сегодня он будет играть ради нее и сделает это так хорошо, как только сможет. «Дурацкий сценарий? Ну и что? Дурацкое тоже разным бывает. Чарли Чаплин, например, дурацкий? Дурацкий. Просто надо таланта добавить… Вы мне абсурд? Пожалуйста! А я такими его салютами разрисую – любо-дорого… Нюша, я не подведу, не беспокойся». Последние слова Хронов сказал громко, будто хотел услышать их со стороны, придать им силу чьего-то приказа. Потом прилег на коротенькую раскладушку и стал нюхать детсадовское одеяло, что-то узнавая в запахе и невольно вживаясь в ту роль, которую ему предстояло сыграть через несколько минут.

В дверь негромко постучали. Пора. Вот-вот должен был начаться утренник. Хронов осторожно приоткрыл дверь. Гулкий звук удаляющихся шагов в холодном коридоре. Он поправил черную мантию с нашитыми серебристыми звездами и вошел в лучи косого света, не замечавшие стекол на своем пути. Андрей с «Почты» во время инструктажа сказал, что в этом эпизоде Ануш не задействована… Кто знает? Это же день сюрпризов. Шагая по вымытым плиткам коридора, он повторял слова и последовательность действий, которые разучивал два последних дня. Наконец за поворотом заплескались детские голоса, блеснул чей-то счастливый взвизг. Он толкнул дверь (через расписное стекло в двери лился свет, разделенный на несколько разноцветных сиропов) и оказался в раздевалке, где двенадцать-пятнадцать детей готовились к выходу на сцену. Дети на миг притихли и уставились на Георгия. Хронов посмотрел на них сверху вниз и огляделся.

По стенам раздевалки выстроился караул печальных шкафчиков. Картинки, нарисованные маслом на светло-серых дверцах, показались Хронову знакомы, как строчка детской считалки: грибок, маргаритка, звездочка, машинка, бабочка, щенок, земляника…

– Гоша опоздал! – осторожно крикнула девочка в красно-зеленом клетчатом платье, ища глазами воспитательницу. – Гоша копуша!

– Гоша-копуша, Гоша-копуша! – вразнобой присоединились еще пять-шесть голосов, радуясь новому поводу нарушить тишину.

Лица детей, крики, запах, клетчатое платье светловолосой девочки – все это Хронов когда-то уже видел. Он ничего не ответил, поэтому через полминуты на него перестали обращать внимание. Какой-то боевой мальчик, чье лицо показалось Хронову знакомым, ухватил другого за пуговицу на кофте и громко спросил:

– Щи или каша?

Мальчик в кофте наморщил лоб. Любой его ответ позволял спрашивающему испортить одежду: «Щи – пуговку тащи», «Каша – пуговка наша». Набрав в легкие воздуха, он крикнул в лицо забияке:

– Банан!

– Банан? Пуговку в карман. Понял? – быстро ответил экзаменатор, но отдирать пуговицу не стал, словно новый ответ еще не признали законным. На руках у него было несколько подсохших царапин – автограф вольнолюбивой кошки.

И это тоже было, подумал Гоша, вся эта сцена с теми же участниками и словами – не в спектакле, не в кино, а в жизни. Или во сне? Но это невозможно! Столько лет назад, в другом городе… как могло это повториться здесь, сейчас? Хотя рассказывал же ему этот флегматик Андрей про роддом. Здесь могли подготовиться точно так же. Расспросить родителей, взять старые фотографии, подобрать детей, которые похожи на его давних товарищей по садику. Но как они добились такой точности? Озноб узнавания стирал пыль с имен, симпатий, обид, с подробностей, которые казались забытыми навсегда.

Например, в мальчике, которого тянули за пуговицу, Хронов узнал Кирилла, с которым они совершили обмен: альбом марок на морскую свинку в клетке. Гоша обернулся и встретился глазами с девочкой, которая первая начала его дразнить. Девочка улыбалась, морщила нос. И опять по темным комнатам памяти заплясали огни, выхватывая бликами лица, обиды, имена. Конечно! Ее звали Лилей, и однажды Гошу наказали из-за нее – именно за это самое клетчатое платье, которое он порвал. Сейчас, глядя на смешную девочку, он уже не мог примерить на себя злость того дня, когда Лиля подложила ему в ботинок зеленую пластилиновую какашку (хотя девочка уверяла, что это ручная змея). Внутренность ботинка и носок в размазанных шлепках тающего пластилина, страх, что его накажут, ярость – он рванул ее за рукав, и клетчатое платье затрещало по шву…

Нынешний Хронов понимал, что нравился этой девочке и она просто не нашла более ловкого способа привлечь его внимание. Он нагнулся, протянул ей мизинец, девочка удивилась и машинально зацепила его своим пальчиком, не сводя с Хронова глаз. Жарко и радостно краснея, Георгий почувствовал, что обиженный мальчик внутри его только что простил ту почти забытую девочку, да и не ее одну. Сквозь забрызганное известкой стекло солнце вносило в раздевалку искрящие бруски осеннего света. Жаль, что эта девочка в невредимом платье сейчас не может узнать его. «Прошлое не прошло… Жизнь живется не от остановки к остановке, а вся целиком, от начала до конца, просто мы этого не знаем… «Почему как детсад – так сразу мне? – вдруг подумал он. – Я что, такой инфантильный?»

Тут на глаза Хронову попался мальчик во фланелевой рубашке с белыми штурвальчиками и якорьками, который сидел у окна. Увидев мальчика, его русую макушку и липкий улиточный след конфеты на щеке, Хронов уже не мог отвести от него глаз: это был его лучший друг по саду Денис Кондаков. Вспыхнуло в памяти: у них общий клад за павильоном младшей группы (четыре приставных шага от восточного угла) – несколько оплеток из разноцветной проволоки и еще что-то хорошее. Хронов оглядывал шестилеток, принюхиваясь, как пес, к посвежевшему прошлому. Конечно, это были совершенно другие дети. Но какие-то давние годичные кольца души, дрогнув, вдруг потянулись из глубины, пробились наружу и оказались самой нежной, незажившей поверхностью, тем, что происходит прямо сейчас и ничем не защищено.

«Слышь, Дениса…» – сказал негромко Хронов, и мальчик обернулся. У него были хмурые серые глаза, и смотрел он, как глядят дети на своих взрослых – доверчиво и вроде издалека…

Тем временем концерт начался. На сцену выскочил коллектив бородатых мальчиков в колпаках, коротких штанишках и полосатых гольфиках, а с ними – бойкая девица в красном чепце. Грянуло расстроенное пианино, и гномы запели, правда, не голосом, а звонким хоровым кашлем. Кхе-кхе-кхе, кхе-кхе-кхе, кхе-хе-хе-хе-кхе . В конце каждой строчки этого слаженного пароксизма белоснежка дерзко чихала. Дальше шел номер «Тихий час». Две гимнастки-шестилетки в пижамах чуть не до потолка прыгали на нарочно вынесенных кроватях, головокружительно кувыркаясь на лету. Овации, крики «браво». Наконец настал черед Георгия Хронова.

Первым на сцену выступил большой стол, покрытый персидским ковром. Каждый шаг стола сопровождали тревожные октавы фортепианных басов, словно стол явился из страшного детского анекдота. Входя в мелководье рукоплесканий, Хронов огляделся. Он увидел Вартана Мартиросовича, свою маму, Звонаревых, Стемнина, полузнакомых мужчин, с которыми они ездили в роддом. Нюши не было. Он включил сияющий взгляд и взметнул полы черной мантии:

– Достопочтенные крошки – настоящие, бывшие и будущие! Сладкоежки, плаксы, шалуны! Не важно, что было раньше, курица или яйцо! Лед, пар и вода – разные возрасты одного вещества. Подморозит – лед, распалится – пар. Детство, юность и зрелость, дамы и кавалеры, – разные состояния одной жизни. Чем привычней и осторожней – тем старше. Чем неудобней, свежей и ярче – тем моложе. А все что впервые – это детство. Поэтому, мои сладкие, сейчас вы увидите аттракцион…

– Когда будет «горько»? – крикнули из задних рядов, и сразу три или четыре женщины захихикали.

– Будет, будет вам горько, – пообещал фокусник, – еще заесть попросите.

– Закусить бы не мешало, – вызывающе прозвучал все тот же голос.

«Эт точно», – одобрили еще несколько гостей. Тут Хронов заметил с краю девочку, которая держала на коленях вязаную шапку и внимательно смотрела на него. Это была девочка не из его группы, но тоже кого-то напоминала. Впрочем, такой уж сегодня выдался день, каждая безымянная вроде пылинка прорастала воспоминаниями.

– Начинаем исполнение невысказанных желаний! – Изящным жестом фокусник швырнул в черное жерло шляпы незримые семена, и головной убор тут же дал изумительные всходы. Первым из шляпы вылез, недовольно отряхиваясь, утенок. Глядя на девочку в первом ряду, фокусник провозгласил:

– Внимание! Уткин сын достается человеческому детенышу. Бери, не бойся!

Глаза девочки ожили, она подскочила к столу, загребла утенка и потом уж более никем не интересовалась до самого конца представления, а все бормотала что-то горячо в ярко-желтую макушку, то и дело поднимавшуюся из вязаной шапки.

– Для оголодавшего гостя с галерки эта шляпа сейчас станет скороваркой. Или скорожаркой. Слышите?

Шляпа зашкворчала, зафыркала, из нее клоками повалил пар. Нежный аромат жареного мяса защекотал ноздри. Огромное индюшачье бедро выскочило на свет, поднялось над столом, подергиваясь, заковыляло над проходом, уронив по дороге несколько капель горячего жира и наконец – на леске, что ли? – прибыло к сидевшему с краю толстому крикуну, чье лицо от смущения стало таким же румяным. Невесть откуда взявшаяся белоснежка вручила мужчине тарелку, пачку салфеток и тут же ускакала.

Дальше шляпа без предупреждений и перерывов родила букетик фиалок, пенал с кубинскими сигарами, два билета в Большой на «Иоланту» (восторженный пожилой голос в районе пятого ряда: «Ах, я столько лет об этом мечтала!»), кружевное белье с рисунком зеленых трифолей, универсальную отвертку, бусы из александрита, сонник в муаровой обложке, коробку гремучих шахмат, машинку для срезания катышков, солнечные очки и фарфоровую куклу с пронзительными глазами гостиничной администраторши. Под конец шапочное волшебство дало какой-то сбой, так что из шелкового колодца минут пять выныривали только разноцветные шарики и леденцы всевозможных форм и размеров. Вишневые, фисташковые, лимонные, кофейные шары пузырились под потолком, а звезды, лошадки, рыбки, петушки, зайцы и другие сладкие стекляшки летели аккурат в ладоши артистов и зрителей-детей.

Напоследок из шляпы высунулись четыре крохотные, как допотопные автомобильные рожки, медные фанфары, которые пробибикали смесь Мендельсона с «макареной», а потом юркнули обратно в щедрую шляпную тьму, и под дружные хлопки стол, не снимая шляпы, сердито ушагал в закулисье.

– А теперь, мои одаренные, переходим к легким закускам! – крикнул Георгий, перегнулся в долговязом поклоне и, взмахнув шелковым плащом, упорхнул. Стол же, мелкими шагами прокравшись за угол, остановился, и из-под персидского ковра вылез, отдуваясь, невысокий мужчина с пустым мешком, китайским термосом в форме гуся, газовым баллоном и стопкой слипшихся желтых стикеров (на верхнем черным фломастером было выведено число « 14 »). Мужчина отряхнул колени и, аккуратно сложив странный набор в мешок, с мягким усилием оторвал шляпу от стола. При этом можно было видеть, что и в шляпе, и в ковре, и в самой крышке стола зияет одинаковая по размеру круглая дыра. Сложив продырявленную шляпу и ковер обратно в мешок, маленький человек потянулся, шмыгнул в коридор и пропал.

Во время представления Вартан Мартиросович улыбался и даже хохотал вместе с другими, но под платком легкого веселья глыбой леденело непроходящее недоумение: зачем он здесь? Сегодня он дважды видел детей, вроде бы игравших роль Ануш. Но где была она сама? Почему в такой день они порознь? Зачем ему наблюдать за Георгием? Может, для этого достаточно было матери самого Георгия? «Ануш, Ануш, рыбонька моя ясноглазая», – причитал кто-то в душе Вартана Мартиросовича. Пока шел концерт, шустрые незримые силы накрывали за спинами зрителей столы. Ничего основательного – детский сад, баловство. Столы, кстати, у детей были низкие, детские, а у взрослых голова едва возвышалась над поверхностью, точно у малышей, впервые усаженных вместе со старшими. Переодевающийся Хронов, увидев эту композицию из-за двери, тотчас смекнул, что к чему. Такой прием часто применяли в ТЮЗе, где он когда-то начинал актерствовать. Когда взрослым артистам нужно было играть малышей, меняли размеры декораций и реквизита, чтобы большие казались маленькими. Еда тоже была откалибрована: у детей маленькие, плотно слепленные гроздья кишмиша, у взрослых – набычившийся кардинал, у детей – мандарины и пальчиковая хурма, у взрослых – помело и чрезмерные груши. Забывая о своем угощении, дети заглядывались на гигантские, небывалые конфеты и могучие кексы старших. Теперь на детсадовском пиру всем бросилось наконец в глаза, что за взрослыми ухаживали сплошь великанши! Не одна, не две – все десять женщин, сновавших между столами и угощавших оробело переглядывавшихся гостей крупногабаритными лакомствами, были богатыршами из иных веков, из-под другого солнца.– Где они набрали таких? – шепнул, оглядываясь, Ролан Гагикович из Миасса.– Говорят, бывшие волейболистки. От самого Карполя, – так же тихо ответил Павел Звонарев и тоже на всякий случай поглядел, не слышит ли воспитательница.Грянуло фальшивое пианино, и одна из великанш возгласила под музыку:– Дорогие мальчишки и девчонки! Наш праздник подходит к концу, а ваш – в самом начале. В шкафчиках каждого из вас ждет подарок. Не толпясь проходим к выходу, аккуратно – слышал меня, Звонарев? – одеваемся, собираем вещи. В вестибюле вас встречают родители, бабушки и дедушки. С праздником, ребята!Похоже, никого, кроме Вартана Мартиросовича, нелепая игра не смущала: гости обсуждали внезапную малорослость, картинки на шкафчиках, концерт, подарки. Но через несколько минут, когда в раздевалке оставалось всего три человека, включая доктора, произошло самое странное событие за сегодняшнее утро (хотя, казалось бы, недостатка в чудесах и странностях не наблюдалось). Высокий лейтенант в форме времен Второй мировой с планшеткой через плечо шагнул из коридора к растерявшемуся Вартану Мартиросовичу. У лейтенанта были озорные глаза, широкие брови и бравая улыбка в гвардейских усах.– Ну здравствуй, Вартаник, здравствуй. Заждался?Доктор совершенно растерялся и пробормотал нечто невразумительное.– Прости, задержался чуть-чуть. Сам знаешь – служба. Ты на своем посту, я на своем. Собрался? Давай попрощаемся с товарищами и пойдем! – Тут военный приветливо, но твердо поглядел на последнего гостя в дверях.Сердце доктора пустилось вскачь. Это лицо он видел много лет не реже двух раз в день у себя в кабинете, чаще мельком, порой – вглядываясь и пытаясь рассмотреть малейшие детали. Разумеется, сейчас рядом стоял не его отец. Отца почти сорок лет не было в живых; когда он погиб, Вартан учился в школе. В усы улыбался очередной актер. Более того, отец был невысокого роста, а этот на голову выше взрослого Вартана Мартиросовича. Но все эти возражения пытался собрать рассудок, а память сохранила отца точь-в-точь таким – высоким, подтянутым, сильным. А голос! А запах отцовского табака и одеколона, которым тот протирал щеки после бритья! Такой силы нахлынувшего узнавания Вартан Мартиросович не ожидал, как и вообще не ожидал ничего, что происходило сегодня. Доктор собрался возмутиться, накричать на этого молодого шута, который решил поиграть его чувствами, но неожиданно для себя вдруг обхватил этого двадцатипятилетнего мальчишку, который годился ему в сыновья, сжал в объятиях, прячась в них, не умея совладать с собой. «Мальчик – отец мужчины», – вспомнилась невесть где услышанная цитата. «Какие негодяи! Какие мерзавцы!» – Он попробовал вернуться к строгому осуждению, но даже эти слова прозвучали в голове на удивление тепло.– Пойдем-ка, сынок, – сказал Вартан Мартиросович дрогнувшим голосом. – Как тебя зовут-то?– Лейтенант военной медицинской службы Мартирос Никогосян, – гордо отчеканил парень.– Ладно, пока не говори. Потом скажешь. А у меня сегодня дочка замуж выходит. Слыхал?Доктору было жаль, что этот пацан, живое эхо отца, посторонний человек, нанятый актер. Сколько всего, оказывается, хотелось расспросить, скольким поделиться!– Может, давай я тебе расскажу про него. Отец служил в Балашихе, в медсанчасти, домой наезжал на выходные. И каждый раз, помню, привозил мне гостинец. Всегда одно и то же.Ничуть не смутившись, лейтенант произнес все тем же покровительственным тоном:– Все, все донесла разведка. Известно, кто в этом доме самый большой сладкоежка! У меня для тебя подарок.Они стояли между шкафчиками вдвоем – ладный худенький офицер и коренастый, с седыми вихрами и черными насупленными бровями доктор. Расстегнув ремешок потертой планшетки, лейтенант осторожно вынул небольшой сверток в серой бумаге, местами темнеющей полупрозрачными пятнами. Машинально взяв сверток в могучие руки, Вартан Мартиросович услышал забытый запах – тот самый запах подсолнечной халвы, которая всегда крошилась при первом укусе и нежно липла к зубам и деснам, щекоча маслянистой пахучей сладостью.– Ну пойдем, дорогой. С супругой тебя познакомлю, она-то отца помнит. – Доктор силился вернуться в реальность и стряхнуть чары времени, когда он был маленьким, отец большим, а рыхлая копеечная халва – самым вкусным лакомством на свете.Закончив номер, на пике рукоплесканий Хронов вышел в коридор, стягивая на ходу свой звездный плащ. В коридоре, по-прежнему перегороженном лучами солнца, стоял, глядя в окно с терпеливо-озабоченным видом, Денис Кондаков, человек шести лет. Человек держал руки в карманах куртки. Взглянув на Хронова и щурясь от солнца, он сказал с упреком, смысл которого был совсем непонятен:– Ну че ты тормозишь так? Пошли давай по-быстрому.– Куда?– «Куда-куда». На наше место, куда. Я зажигалку достал, понял?«Интересно протекает моя свадьба», – усмехнулся про себя Хронов, но почему-то все же пошел следом за парнишкой, спускаясь в потемках по ступенькам. После душного зала на улице он сразу замерз. От восточного угла самого дальнего павильона Денис отсчитал четыре шага, приставляя пятку одного ботинка к носку другого.– Чем копать? – спросил он у Георгия.– А я знаю? – растерялся и без того ничего не понимавший Хронов.– Шел бы да поискал, – недовольно приказал мальчик.Пожав плечами, Гоша все же подчинился – отчасти из любопытства, отчасти снова попадая в зависимость от сердитой власти, которую много лет назад проявлял над ним Денис. В песочнице ничего не было, кроме забытой пластиковой формочки в виде зеленого попугая, зато рядом нашлась отломанная ветка с острым концом. Когда он принес ветку, держа ее на вытянутой руке двумя пальцами, Денис смотрел на него исподлобья.Земля была сухой, рыхлой, и через пару минут ветка уткнулась во что-то твердое. Суглинок сыпался обратно, словно не желал отдавать жестяную коробку из-под печенья, которую Денис вынул сам, почти оттолкнув Хронова. Поддев крышку, он открыл солн цу россыпи богатства: тугую пачку вкладышей от жвачки «Турбо», крупную свинцовую пломбу и кусок черствой белой глины, который с сухим стуком распался в пальцах у Георгия.– Поделим? – неуверенно спросил Хронов.– Платок есть? Заверни ложку. Да не так, господи! – Бестолковость друга выводила мальчика из себя. – Ложь свинец. Ну положь ты нормально!Торжественно достав из кармана куртки простенькую пластмассовую зажигалку, Денис чиркнул искрой, поднес под донышко ложки, и они стали следить за тем, что происходит со свинцом. Гоша боязливо прислушивался к своим пальцам – не начнет ли черенок раскалившейся ложки жечь сквозь платок. Но вот поверхность свинцовой пломбы, похожей на маленькую башню дота, посветлела, по ней задышали хвойные узоры. Наконец она расплавилась, оплыла и превратилась в большую каплю.– Держи только ровно, – спокойно распорядился мальчик, – а то не хватит. Подставляй форму.– Форму? – Только сейчас Хронов обнаружил, что в куске белой глины сереет углубление. Медленно креня тяжеленькую ложку, он любовался посвежевшим жидким металлом, который вливался прямо в темную щель и заполнял ее по кругу. Через несколько секунд Денис прижал форму верхней половинкой и держал у щеки, прислушиваясь к происходящему внутри.Через минуту, осторожно разняв половинки, Денис плюнул себе на мизинец и поднес капельку к затвердевшему и снова помутневшему металлу.– Руку давай, – скомандовал он.Георгий протянул руку, и горячей тяжестью в ладонь упало колечко с тончайшими лепестками окалины по краям. Лепестки были оборваны, и шестилетка Денис загладил неровности веткой.– Это мне? – Хронов попытался надеть кольцо на указательный палец, но оно оказалось мало.– Тебе, тебе. В другой раз мне меч отольем. Давай иди, тебя ждут там.Сжимая в ладони свинцовое кольцо и ежась от расчищенной, расцарапанной даже новизны, жених бежал по дорожке, боясь опоздать в последнюю машину, которая уже готова была ехать прочь из этого двора и из этого времени, дальше – к Ануш. Колечко все еще оставалось горячим.