Снега долго не было. Обычно он выпадал за неделю-две до дня рождения, Евгений Колеверстов хорошо это знал. Сегодня снег просто промелькнул, причем едва ли не самая большая часть торопливых хлопьев пришлась на плечи куртки и непроходимые кудри самого Колеверстова, который смотрел на незапланированный снегопад как на очередной симптом враждебности окружающего мира.
Зачем нужно тащить его в ресторан именно сегодня, когда Евгений еще не прочухался после вчерашней корпоративной пати в честь его тридцатилетия? От холода или от воспоминаний (в которых тосты главбуха соединились со вкусом оливок) Колеверстова в который раз передернуло. Уже много лет день рождения был закланием, когда под видом чествования его приносят в жертву окружающим, которым, между прочим, эта жертва совершенно ни к чему. «Живут себе люди спокойно, никого не трогают, и я их тоже не трогаю, и вдруг – на тебе. Пятнадцатого ноября оказывается, что они обязаны говорить какие-то якобы приятные слова, скидываться на абсолютно бесполезный подарок (других корпоративных подарков не бывает в принципе), нежно улыбаться целый день, как будто я одет в костюм плюшевого коалы. А я должен позаботиться об угощении и радоваться этим улыбкам и подаркам. И вот они кое-как улыбаются, я кое-как благодарю и угощаю, мы все истратили сколько-то денег, которые ни у кого вообще-то не лишние. Ни они, ни я этому не рады. Но все равно они потратят деньги на открывалку в форме балерины, а я – на дешевое вино, соки, бананы, нарезку, чипсы и те самые оливки, на которые смотреть без судорог невозможно. Вот это и есть социальные скрепы, так? Мы все делаем то, что нам делать неохота, но раз так принято и все это делают, выходит, никто никого не лучше и мы команда. Да, команда – это когда никто никого не лучше!»
Так что Колеверстову полагалась передышка.
С Иваном Норко, другом детства, они не виделись два года, а дружба остыла того раньше. Колеверстов и не скучал: как можно скучать по чужому человеку? Норко давно вознесся на другую ступень судьбы. Президент аптечного холдинга, с виллой на Николиной Горе, собственным самолетом, охраной и женой-сопрано из Новой оперы. На этой высокой ступени у него появились другие друзья – тоже повыше. Колеверстов же по-прежнему жил с родителями, работал айтишником в офисе страховой компании и прекрасно себя чувствовал. В верха его не тянуло.
Снег на несколько минут замельтешил, заслонив собой город, и Колеверстов перестал ежиться и беречься: все равно ни от чего не убережешься. В этой кутерьме он чуть не пропустил слабо светящуюся вывеску: Трактир «Пятеро из Салерно» . Вывеска изображала, без дураков, пятерых усачей, скачущих в трехцветных фартуках и подбрасывающих над головами круги пиццы, а впрочем, была так смазана снегопадом, что фигурки, казалось, взаправду взлетали в восходящей косой полумгле. Потопав на крыльце ногами и стряхивая снег с волос и одежды, Колеверстов толкнул тяжелую дверь (к вою ветра неожиданно прибавился пастуший звяк колокольчика) и вошел.
Запахи горячего кофе, поджаренного чесночного хлеба и пряной зелени бросились навстречу и обступили со всех сторон, сводя оставшиеся снежинки в бисерную росу, а росу – в память о непогоде. Скользнув глазами по столикам, Евгений убедился, что Норко пока нет, но это, пожалуй, даже к лучшему: ему нужна была пара минут согревания, ничегонеделания, покоя. Из-за портьеры выпорхнула хорошенькая официантка и, узнав его имя, растрогалась и захлопотала так, точно Колеверстов был ее братом, который только что вернулся с войны.
Пока он усаживался в удобное полукресло, телефон во внутреннем кармане пиджака заелозил, щекоча сквозь рубашку грудь веской дрожью. Звонил Иван, который извинялся ласковым голосом, умолял сделать заказ, не дожидаясь его, а уж он явится минут через двадцать непременно.
Потягивая пиво, прорывавшееся холодными тугими глотками сквозь мягкую пену, Колеверстов черкал тонко очиненным карандашом на листе нарочно предложенной бумаги, рисуя то иероглиф «ли», то сферы Дантова рая, то короткий эльфийский меч с гардой в виде звезды. Изредка он поднимал глаза и посматривал в зал. Трактир «Пятеро из Салерно» был невелик, в декоративном очаге трепетали подсвеченные лоскутки рыжего шелка, весьма убедительно изображая пламя. Играла негромкая музыка, не итальянская притом, но такая же добротная, невызывающая и комфортная, как здешняя мебель. По огромному экрану на дальней стене распускались под музыку цветы, скользили под водой рыбки-пикассо, колибри пила воду на лету – другая далекая жизнь внутри близкой.
Столиков было пять или шесть. За одним сидела мужская компания. Мужчины, похоже, вели какие-то переговоры под шампанское. Один из них, брюнет с точеными скулами, с клинописной бородкой и в шейном платке, что-то стремительно черкал на листке, успевая при этом бурно жестикулировать другой рукой. «Архитектор, – подумал Колеверстов, – или хореограф». В углу ютилась парочка – любовники сидели друг к дружке так тесно, словно помещались на одном стуле.
За барной стойкой сидели две красавицы (Колеверстов подумал, что девочки не стали прятать такие ноги под столом и нарочно, из абстрактного гуманизма, сели на высокие барные табуреты). Одна из девиц кокетничала с барменом, другая все не могла надышаться на свои сапожки, поворачивая их так и этак, разглядывала на остром глянцевом носке то лиловый, то розовый, то изумрудный отблеск.
Тяжелая дверь подалась, нежную искру звука издал колокольчик. Колеверстов повернул голову, ожидая увидеть Норко. В глубине души он не ждал ничего особо приятного от сегодняшней встречи. Ну любопытно немного. Опять же, неудобно отфутболить, важный человек (это Норко-то важный, который всегда и во всем отставал от Колеверстова – хоть на турнике, хоть в «тетрис», хоть на роликах?)… Протокольная встреча под присмотром слова «надо».
Но это был не Норко. Видимо, снег на улице сменился дождем, вошедший мужчина вымок, редкие пряди волос прилипли ко лбу. Посетитель не был похож на завсегдатая ресторанов – и не только оттого, что с куцего пальто капала вода, и не из-за распаренного нервного лица. С обоих плеч у мужчины свисали огромные сумки – а в ресторан не ходят с тяжелой поклажей.
Посетитель долго вполголоса внушал что-то подскочившей официантке. Девушка поначалу отрицательно качала головой и шаг за шагом отступала вглубь, но мужчина умоляюще улыбался, наступая на нее, и начинал говорить еще тише и быстрее. Наконец девушка махнула рукой, сказала: «Пять минут – не больше!» – и ушла на кухню. Дернув головой и отбросив мокрые волосы со лба, посетитель включил на лице коммерческую улыбку и двинулся к столикам. «Наверное, пообещал официантке денег», – подумал Колеверстов, глядя, как коммивояжер протискивается между столиками к парочке в угол. Что он рассчитывал продать влюбленным, почему первыми выбрал их, понять было трудно. Евгений успел заметить, как парень нахмурился, и спина в сыром пальто отгородила происходившее в углу.
На столе меж тем образовались нож с вилкой, запеленатые в салфетку, а также разделочная доска с брускеттами, от которых горячо веяло пряным морем. Счастливо вздохнув, Евгений хрустнул корочкой брускетты.
– Уникальное предложение… юбилей… спасибо скажете… ниже рыночных, – послышалось неподалеку.
Колеверстов обернулся и увидел, как продавец с униженной поспешностью заталкивал в сумку что-то, похожее на кофеварку, а демонический архитектор улыбается принужденно, как бы заставляя себя не замечать очевидную неловкость. Когда стало ясно, что разговора с торговцем не избежать, Евгений решил не есть пока две оставшиеся брускетты, чтобы не жевать второпях. «Скажу сразу, что мне ничего не нужно – тихо и вежливо. Человек пытается заработать, ему тоже небось несладко. Но это не значит…» Не успел он додумать, как услышал негромкий голос прямо у себя за плечом:
– Д-добрый вечер. Извините, что отвлекаю, я ннна… нннна крошечную минут-т-т-т-черт-минутку. В конце лета был Д-д-д-день независимости Инда-да-да-да-да-незии, и па-па-паравительство выделило да-да-датацию на праздничные акции до Нового года. Уникальное предложение, высокие те-те-те-технологии от азиатского да-да-да-дракона.
Вместо того чтобы вежливо и недвусмысленно выпроводить коммивояжера, Колеверстов зачем-то буркнул:
– Да бросьте вы, какой там дракон! Видел я вашу кофеварку. Банальная вещица и модель не новая.
– Э, га-га-гаспадин хороший, вы, па-па-па-прастите, не все разглядели. Па-па-пазвольте…
Ловко распахивая сумку (странно было видеть такие точные движения у заики), торговец извлек кофеварку и принялся декламировать явно заученный рекламный текст про сорок способов приготовить кофе, про кювету для ликера, про кофейную карамель и уникальный рецепт яванского кофе, который готовится из обычной арабики («какая чушь!») всего за полторы минуты.
Высказав сомнение в качестве товара, Евгений допустил серьезнейший просчет, так как открыл тем самым возможность для дискуссии. Теперь неловко было заявить, что его не интересует никакая кофеварка – ни высоко-, ни низкотехнологичная. Не нужна – зачем тогда делать замечания? К счастью, мужчина понял все сам, извлекая из сумки чудо-фонарь, который мог осветить ночную дорогу на сто метров или на тридцать при сильном тумане, мог служить переносной настольной лампой и ночником, а также автоматически передавать сигналы SOS от двух пальчиковых батареек в течение десяти часов. По словам продавца, по лицу которого плыл пот, стоил фонарь по случаю Дня независимости Индонезии всего сто рублей – в три раза дешевле, чем в магазине, можно проверить, хотя ближе Джакарты ничего подобного найти нельзя. Евгений хотел было возразить, что подобные фонари давно не редкость, но побоялся, что продавца опять пробьет на какие-нибудь технологические откровения. Поэтому он предпочел промолчать и только скептически следил за тем, как из второй сумки мужчина извлекает третий аппарат. Такого устройства Колеверстов прежде не видел. Одна половина походила на руль космического корабля – черный джойстик, созданный как ответ форме руки, но не детский, а серьезный, словно оружие. Колеверстов ощутил подступающую дрожь нетерпения. Именно такую дрожь он почувствовал, когда впервые увидел мотоцикл «Кавасаки-Вулкан», а позже – свой нынешний компьютер. Это было предчувствие новой жизни, не ограниченное ни единой подробностью, и Колеверстов едва удержался от того, чтобы задать вопрос первым.
– А это новейшая разработка япо-по-понских ученых, п-п-п-пробный продукт восьмого по-по-поколения. По-по-по-полный эксклюзив. Разработан пэ-пэ-пэ-по заказу Министерства обороны.
– Что это?
– Ти-ти-ти-кипер се-семь ноль три. – Раздался щелчок: продавец присоединил к рукояти пульт управления с аппетитными кнопками и выпуклыми стеклышками трех экранчиков.
– «Ти» – это чай?
– «Ти» – это та-та-тайм. Сейчас. Се-секундочку.
С торжественным видом фокусника взмыленный коммивояжер повернул рычаг, и, вздрогнув, экранчики начали разгораться лиловой подсветкой. Кнопки тоже подмигнули, а мужчина, картинно отбросив прядь со лба, начал свою лекцию. «Т-кипер» призван помочь оптимизировать темп континуума. Можно успеть сделать то, что в обычное время не умещается («А от слова успе-пе-петь ка-ка-как раз слово успе-пе-пех , так ведь?»). По словам продавца, прибор считывал математическую модель текущих вокруг событий и при помощи особого закодированного излучения сообщал этой модели оптимальный рисунок: ускорял, замедлял, редактировал.
– Да будет вам, – усомнился Колеверстов. – Детский сад какой-то.
– Вы мне не верите?
– Извините, не очень. Можете продемонстрировать?
– Ну конечно. Пя-пя-пя-пять сек. Программа до-до-дозагрузится.
Пока прибор попискивал и подрагивал, пока мелькали на экранах прообразы каких-то знаков и цифр, продавец, стараясь перескакивать через задерживавшие его слоги, объяснял: вот, мол, выходит человек из дому и понимает, что опаздывает на работу. Не на час, конечно, минут на пятнадцать-двадцать. А успеть ему надо – хоть умри. Вот тогда делается захват поля, посылается импульс, и на несколько минут все в радиусе десяти километров, кроме самого пользователя, начинает… не то чтобы буксовать… Все идет своим чередом в намеченном направлении, просто очень медленно. «Это примерно то же са-са-самое, что разгонять облака, в пы-пы-пы-принципе обычное дело». Чтобы проверить действие аппарата, достаточно выставить минимальный промежуток времени, бормотал продавец, одновременно крутя колесико и что-то наигрывая на двух кнопках. Одни циферки на экране падали на дно, а вместо них выскакивали другие. Так-так, за икался мужчина, назначим максимальную мощь, чтоб уж никаких сомнений.
Следя за перескоком коротких пальцев, Колеверстов и думать забыл о недоеденных брускеттах, о вчерашней вечеринке и назначенной встрече.
Между тем все в ресторане шло своим чередом: бурно жестикулируя, один из четверки мужчин произносил тост, парочка в углу затеяла игру, скатывая комочки из бумажной салфетки и бросая их друг в дружку. Длинноногая красотка у барной стойки покачивала ножкой в сапоге, а другая, судя по незаинтересованно-задумчивому выражению лица, направлялась в дамскую комнату. Бармен доставал с зеркальной полки пузатую бутылку, а на огромном экране мелькал знакомый клип с прыгающей обезьянкой и веселыми охламонами, едущими на велосипедах.
– Ну вот. Га-га-га-тово, – торжественно объявил мужчина, чей лоб покрылся бисерными капельками. – Пу-пу-пусковая кнопка – на макушке рукояти. Нажимаете – и дело с концом. Наклон вперед – уска-ка-ка-рение, наклон назад – та-та-та-тарможение. Ничего не бо-бо-бо-бо…
Однако Колеверстов и не думал бо-бо-бо, потому как тотчас ухватил тяжелую рукоять и почувствовал ее удобный, соразмерный руке вес, идеальную плотность и чуткость к движениям.
– А они не будут против? – перебил он торговца сиплым шепотом.
– Они ничего не заметят, – улыбнулся тот. Пот стекал по его вискам к подбородку.
«И чего он не снимет пальто? – подумал Евгений. – Ах да!.. Ну что ж, приступим, помолясь». Большой палец вдавил вкусно щелкнувшую кнопку. Осторожно, точно опасаясь что-нибудь повредить взглядом, Колеверстов обернулся – медленней, чем обычно (и сам понял, что медленней, даже дернулся в последний момент). То, то он увидел, оправдывало все самые фантастические ожидания, но было при этом совершенно невообразимо.
Свет горел, как и прежде, стены, мебель, портьеры оставались на своих местах. Неизменность декораций только подчеркивала невероятность происходящего. Музыка продолжала звучать, но в таком темпе, что ее уже нельзя было узнать: «Сээээээээээээнг-сэээээээээээээнг-сээээээээээнг» ( Паркинсон-бэнд, прости господи ). Глянув на экран, Колеверстов увидел, как озорница в лиловом платье, сидящая в компании за праздничным столом, долго и неестественно плавно меняет положение руки, а над столом в воздухе со скоростью секундной стрелки пролетает зеленая оливка.
Но еще удивительней было другое. С той же самой невыносимой медлительностью над дальним столом пролетала (проползала, тяжко кувыркаясь по воздуху) скомканная белая салфетка, причем парень, ее бросивший, тягуче расплывался в полоротой ухмылке, а девушка готова была отпрянуть, но только потихоньку распахивала рот и задирала брови в час по чайной ложке. Девушка, девушка, что же вы, милая! Вы этак за год и одной мухи не поймаете, если станете и впредь столь неспешно разевать свой красивый ротик!
Пока мушкетер-архитектор с тягостным, казалось, усилием поднимал бокал (Евгений заметил, что и пузырьки в шампанском теперь с трудом протискиваются сквозь студеную влагу), пока девица у барной стойки заторможенно тщилась качнуть носком сапога и вытягивала губы, бармен… То, что творил бармен, и то, что творилось с барменом, по красоте, таинственности и ритму напоминало космические, на века и галактики растянувшиеся перемены. Добрый молодец завороженно выплескивал в шейкер лаймовый коктейль, и зеленая струя выгибалась в пространстве дугой мускулистого моста. В какой-то момент, когда эта дуга повисала напротив разноцветных лампочек, каждый глоток, каждая жилка жидкости наполнилась льдинками огненных искр, которые замерцали, засмеялись между медленно сводимыми руками.
И пока среди столиков скованно дрейфовала официантка с тяжелым подносом, Колеверстов стремительно вынул телефон и, едва попадая от волнения пальцами по кнопкам, набирал номер Кости Дронова, своего коллеги, который ведал закупками техники в их компании. Он торопился, пытаясь что-то объяснить про удивительный прибор, посоветоваться и быстро принять правильное решение. Глядя, как долго пытается моргнуть заколдованный продавец, он спрашивал ничего не понимающего Костю: может, не стоит брать такую вещь с рук, может, нужно найти официального дилера, получить гарантию, инструкцию на русском языке, чек, пусть и выйдет подороже, а?
Во время разговора Колеверстов так разволновался, что впопыхах невольно надавил на рукоятку. Струя коктейля чуть разогналась и достигла никелированного шейкера, блеснув оторвавшимися каплями, одна из которых, сплющиваясь, упала на стойку и дрогнула неровными расплывчатыми ресничками. На экране мимо возмущенных гостей летел через весь стол осьминог, всплескивая щупальцами. Официантка почти поставила на стол первую тарелку, а влюбленная девица протяжно вздрогнула, приступая к процессу смеха: салфетка докувыркалась наконец до ее румяной щеки.
От неожиданности Колеверстов нажал на кнопку. Все, что до этой секунды в ресторане худо-бедно двигалось, теперь застопорилось намертво: застыли пирующие архитекторы с поднесенными к губам бокалами, влюбленные в забавных позах начавшейся микропотасовки, красотка у стойки, пузырьки в шампанском, музыка обратилась жужжанием притороможенных нот – и тут что-то переменилось.
С большого экрана исчез осьминог, шапочкой надетый на голову экзальтированной брюнетке, а вместо него появилась какая-то старая-престарая черно-белая фотография. «Сломал! Чертов кретин! Ты его сломал!» – запаниковал Колеверстов, упершись взглядом в экран и пытаясь понять, почему ему кажется знакомым снимок, на котором учительница-пастушка ведет куда-то овечек-школьников под сводами осенних кленов. Рукоятка больше не слушалась. Тут жужжание, сменившее было музыку, смолкло, а вместо него раздался знакомый голос, как-то связанный с осенней фотографией.
«Мы не можем остановить время, – сказал голос, – перегородить, устроить запруду, поставить плотину. Мы только выбираем протоку, и нас несет по избранному руслу. Мы – лица времени».
Кадр сменился. Два школяра в белых рубашках (у одного криво повязанный галстук-бабочка) наставили друг на друга незрелые фигушки и покатываются, подстреленные смехом. Эту фотографию Колеверстов узнал. Снимок сделал его отец в день десятилетия сына: Женя веселился с лучшим своим другом, Ванькой Норко, и присутствие взрослого не то что не останавливало, а, наоборот, подхлестывало их веселье, потому что в день рождения никого не ругают и не наказывают. Голос за кадром, разумеется, тоже принадлежал Ваньке. Странно, что Колеверстов не узнал его сразу, ведь они полчаса назад говорили по телефону.
Потом появился снимок их старой школы с барельефами литературных классиков, то самое крыльцо, куда они бегали тайком курить.
«…А помнишь, как мы потащились за яблоками в заброшенный колхозный сад, долго искали коричную между антоновкой, нашли, только сад оказался не заброшенным? Помнишь, как удирали через ежевику, а потом хвастались на даче пятью, что ли, битыми паданцами? Помнишь, как ты выиграл в трясучку целых шестьдесят копеек и мы упились тархуном?»
– Помню, – шепотом отвечал Колеверстов, глядя на очередную фотографию, где между ним и Ванькой позировала, кокетничая, их общая дворовая симпатия Света, сероглазка и несмеяна.
Фотографии взрослели, за школьными замелькали студенческие, но эти двое не расставались. Вместе дули пиво на берегу Останкинского пруда, вместе катались на лошадях, вместе (смазанный кадр, видны только два орущих марева) прыгают с вышки.
«День за днем, год за годом мы жили в общем времени и много раз могли убедиться, что оно дает намного больше нам вдвоем, чем каждому порознь. Мы ведь были самыми лучшими друзьями, и даже Светка нас не поссорила. Интересно, какая она сейчас, Светка… Небось вышла за какого-нибудь миллионера. Или за милиционера. Да и бог с ней!
У нас перед носом без малого двадцать лет висела такая подсказка вроде плаката по технике безопасности: парни, держитесь вместе, и все будет хорошо. Мы были молодые, глупые, но на это ума хватало. А потом, ты помнишь… Повзрослели, поумнели – и совершили самую большую глупость. Нам показалось, что в жизни есть кое-что поважнее, и на одном из перекрестков сделали первый шаг в разные стороны. Мы сильные, целеустремленные, мы мужчины, и каждый из нас решил: Москва – не пустыня, ничего, обойдусь. Мол, прорвемся.
Общее наше время разделилось на два рукава и понеслось по разным руслам, по долинам и по взгорьям, в разные области и океаны. Вроде бы все нормально, жить можно, вот только каждый раз, проплывая мимо причалов и городов, я первым делом мысленно делюсь увиденным с тобой, а уж потом, раз тебя нет, несу впечатления другим или просто бросаю невысказанными…»
Экран теперь был разделен надвое – и в каждой половинке были фотографии Ивана и Евгения в разном окружении, в разной обстановке, недавние фотографии, не вызывающие пока ни умиления, ни ностальгической грусти.
«Но в какое-то мгновение я вдруг понял, что нам обязательно нужно вернуться в общее время, плыть на одном корабле или хотя бы в одной эскадре. Чтобы верность служила нам, наполняла силой, чтобы каждый из нас понимал, что у него есть Главный Настоящий Друг, а значит, у мира есть прочная, нерушимая, братская основа. И поддержка, и жилетка, и плечо. Поэтому сегодня я подарил тебе возможность остановить время, чтобы перезапустить его вместе».
Тарелка с подноса звонко встала на соседний стол, архитектор чокнулся бокалом с партнерами, девушка влепила возлюбленному шуточную затрещину, музыка вернулась к обычному темпу, на экране возобновилась застольная баталия, где все кидались всем во всех. Дверь распахнулась, и, пока Колеверстов поворачивался к двери, торговец вместе со своими чудесными товарами, уцененными по случаю Дня независимости Индонезии, вместе со своими сумками испарился. Остался только «Т-кипер семь ноль три», рукоятку которого Колеверстов все еще сжимал в ладони. А на пороге стоял Иван Норко, ничуть не изменившийся с их последней встречи и одетый так же: свитерок, джинсы, кроссовки – ни единого намека на богатство и высокое положение. Ошарашенный Колеверстов смотрел на друга во все глаза, и теперь сам замер – пень пнем, – только сердце продолжало скакать с бешеной благодарной радостью.
Они молча пожали друг другу руки.
– Ну и что это у тебя за столовый прибор? – спросил Норко, кивнув на индонезийское изобретение.
– Представляешь, Вань, кажется, я его только что сломал.
– Не переживай, дорогой. Главное – жизнь налаживается. Красавица! – обратился Норко к официантке. – Шампанского нам!
Колеверстов осторожно огляделся, точно боялся испортить что-нибудь неосторожным взглядом. Странно было видеть вокруг мир, в котором все снова шло нормально.