В особняке, что в Малом Галерном переулке, дом одиннадцать, вещи потеряли покой, принялись встревоженно бродить с места на место. Там и здесь ловко сновали незнакомые тени. Праздник закладывали в каждый уголок дома, как взрывчатку. Жалюзи с окон исчезли, а на их месте заколыхалась многослойная парча занавесей, подобная пышным бальным юбкам. К уже имеющимся люстрам прибавились сотни светильников, лампионов, бра и подсвечников с уже установленными в них восковыми свечами.

Какие-то трубы, желоба, на каждом углу все спотыкались о ящики, рулоны, буксы проводов, доски. Муравьи-рабочие затерли, заслонили население «Почты».

А во вторник неизвестно откуда явился настоящий трубочист в траурном балахоне, с ядром на цепи и букетом причудливых щеток и ежиков. Он полдня грохотал по крыше, беспокоил потаенные пазухи дымоходов, скрывался по пояс в каминах, извлекая то кривую белую кость, то древнее осиное гнездо. К вечеру, собрав в совок остатки золы, трубочист разжег огонь в мраморном зеве главного камина (одного из трех), и с десяток почтальонов выстроилось вокруг пылающего очага. Розовый свет трепетно омолаживал лица, породненные теплом огня.

В среду в Малый Галерный медленно вползла длиннейшая фура, в чьей оцинкованной утробе сгинули столы, компьютеры, крутящиеся кресла и коробки с документами. Стоило хвосту этой махины скрыться за поворотом, тут же переулок стал наполняться грузовиками, грузовичками, пикапами и мотороллерами.

В садик вокруг дома вселились статуи из туфа цвета ореховой халвы: стройные богини, старые боги и атлеты с щербинами на лицах, танцующие цапли и любовники, завинченные страстным объятием, как бы приступом синхронного ревматизма. Статуи стыдливо прятались в кустах отцветшей сирени. У входа за аркой выросли альпийские горки с фонтанчиками и водопадами, причем каким-то чудом на них уже пестрели причудливые мхи и прочие фиалки.

Поток транспортных средств не пересыхал, и час за часом в особняк прибывали новые предметы: старинные кресла и столики на закрученных ножках, огромные аквариумы с покачивающимися рыбами, десятки экранов, закрывших плоской грудью стены на первом этаже.

Барабанная установка, кубы сабвуфферов, черные воронки динамиков на мониторах, небоскребы аппаратуры. Потом в четырех сапожках-«ситроенах» привезли фарфор, и десять невольниц, одетых в одинаковые зеленые блузы, крадучись пошли по дорожке, закусив губу от сосредоточенного напряжения. Самая первая на каждом шагу отдувала крашеную прядь со лба. Ковры, пестрые подушки, кальяны, фикусы и орхидеи, литавры, трубы, валторны и тромбоны в черных кофрах, золотая арфа, контрабас, чучело оленя с бирюзовыми стеклянными глазами, бильярдный стол и китайские бронзовые вазы.

Стемнин сидел на краешке музейного стула и думал, во что же нужно одеться, чтобы его не приняли в такой обстановке за чернорабочего.

В это время подъехал очередной фургон. Из кабины вышли трое крепких мужчин (у одного из них были золотой чуб и черные как деготь усы), отжали какие-то затворы, и вдруг начали двигаться чрезвычайно нежно и медленно: из фургона выкатилась клетка с маленькой тигрицей. Тигрица, совсем еще котенок, прижимала уши и недовольно постукивала по полу клетки мягким полосатым хвостом.