Если вы спросите, как я провёл остаток Золотой Недели, то я отвечу, что стоял на коленях.

С третьего мая, когда я встретил Мартовскую кошку, и до воскресенья, седьмого мая, последнего дня долгих праздников, иными словами – сегодняшнего дня, я всё время простоял на полу.

Я посвятил этому все свои силы.

Я делал это почти пять дней.

Я не знаю, сколько часов это заняло, но думаю, около сотни.

Так много.

Не ел, не пил, в субботу пропустил даже школу, не дрогнув и не задремав, не поднимая лица, как будто каменная статуя, я продолжал стоять на коленях.

Постойте, это же обычное дело.

Об этом не стоит говорить как о каком-то событии, каждому стоит разок-другой попробовать сделать так же. В любом случае, я потратил на это все выходные.

Я буду молиться, чтобы в конце Золотой Недели с меня не потребовали сочинения о том, как я провёл эти дни.

Я уже не в начальной школе, так что едва ли они могли это сделать – и даже если бы мне пришлось, я бы сказал, что провёл Золотую Неделю в таком положении. Я дико извиняюсь перед теми, кто ожидал, что героическая решимость в пустом классе приведёт к великой битве между мной и Мартовской кошкой, но, к несчастью, я знал своё место.

Я знал о нём.

Я был знаком с ним.

Даже если грубость только появившейся Мартовской Кошки поблекла в результате высвобождения стресса, всё же как «человек» я не мог даже сопротивляться ей, не говоря уж о том, чтобы дать бой.

У меня не было шансов против того, у которого не смог выиграть даже Ошино.

Меня просто убьют. Я умру, и на этом всё закончится.

Я хотел умереть ради Ханекавы, но это значило, что я не хочу умирать не ради Ханекавы.

Я не умру просто так.

Я не умру собачьей смертью.

Если мне придётся выбрать – я предпочту кошачью смерть.

И вот так, пока Ошино и Мартовская кошка вели суперсражение в духе оммёдзи, атакуя и спасая людей то в одном месте, то в другом, наступая и отступая без перерывов, я кланялся всеми силами сердца и души, на полной скорости.

Кстати говоря, насчёт объекта поклонения.

Об этом не стоит говорить как о каком-то событии, потому что для возмужавшего юноши это был достойный поклонения объект – восьмилетняя девочка.

Восьмилетняя маленькая девочка.

Железнокровный теплокровный хладнокровный вампир.

Киссшот Ацерола Орион Хеартандерблейд, ставшая жалкой тенью, огрызком самой себя.

Бывший вампир, светловолосая малышка.

На сцене был я, а самой сценой была комната на четвёртом этаже заброшенного здания, руин элитной школы, и я стоял на коленях перед маленькой девочкой-вампиром, сидящей с горьким видом, обхватив колени.

…

Я рассказываю об этом, но могу ручаться, что в аниме этой сцены не будет.

Не знаю почему.

Мне кажется, сюжет милостиво отказался от смеси средств подачи истории. Хотя если задуматься, всё было кончено ещё когда я и мои сёстры копались в поисках скелетов в шкафах друг у друга в самом начале.

Чёрный абзац на целую книгу, что-то в этом духе.

– Что ты делаешь, Арараги-кун? – даже Ошино удивился. – Напомню, что рисковать жизнью и думать, что ты готов умереть – это разные вещи. Я думал, на весенних каникулах ты выучил этот урок.

И снова в этих словах не было иронии или сарказма, никаких намёков, они казались не легкомысленными, а очень нормальными.

С другой стороны, за эти пять дней Ошино сказал мне только это – казалось, будто после каждой битвы с Мартовской кошкой он возвращался сюда, чтобы восстановиться (учитывая, что, как только специалист заканчивал отдыхать, он собирался и тут же уходил – он продолжал проигрывать без сна и почти без отдыха). Однако, поняв моё намерение, он тут же перестал говорить со мной. Даже проходя мимо, он хранил молчание.

Девочка-вампир тоже хранила молчание.

Даже я молчал.

Не говорил ни с Ошино, ни с маленькой девочкой.

Я не мог нарушить тишину и что-то сказать.

Изначально моё положение не содержало мольбы – можно сказать, это было моим тайным намерением, но в основном я склонил голову до пола в знак извинения.

Прости.

Прости, я рассчитываю на тебя.

Искренне, от всего сердца, я извиняюсь.

Правда.

Неудивительно, что Ошино был ошеломлён наглостью и бесстыжестью моего поведения. Если хотите, я мог бы растереть лицо об пол до крови.

Я знал.

Я отлично знал, что делаю.

Насколько эгоистично, насколько самодовольно это было – я все это знал.

Однако, хоть он и был удивлен и не говорил со мной, Ошино не пытался остановить меня.

Возможно, это было следствием его системы ценностей, как третьей стороны, возможно, он немного понимал мои чувства.

Может, он симпатизировал мне.

… Нет, наверняка нет.

У него просто не было повода или обязанности останавливать меня, пытавшегося спасти себя, вот и всё.

Но Ошино это, по крайней мере, понимал.

Я точно не желал твоей симпатии, не говоря уж о твоём одобрении – просто хотел, чтобы не было недопонимания в одном вопросе.

Сейчас, я не рискую своей жизнью – и уж точно не думаю, что готов умереть.

Я не могу пожертвовать собой из-за амбициозных чувств, вроде желания умереть ради друга – как в заповедях, которым подчиняется Ханекава.

В моей груди я храню лишь эгоистичное желание умереть ради нее, ничего более.

Я запутался.

Я не думаю, что я должен это делать, или что я должен продолжать это делать – я просто хочу сделать это.

И вот…

Сразу после того, как село солнце, странная ситуация, в которой мы застряли, начала меняться. Внезапно девочка-вампир, которая, как и я, пять дней сидела без движения, даже не дрожа, как будто была ископаемым, неожиданно встала и наступила на мою опущенную голову.

В этом тоже не было ничего удивительного.

Каждому хоть раз на голову наступала маленькая девочка. Те, с кем такого не случалось, немедленно испытайте это.

Пусть на вас наступит сестра, кошка, демон.

В моей жизни одно вело к другому.

Пока я думал, девочка-вампир убрала ногу с моего затылка, затем пнула в лицо, на этот раз ударив пальцами.

Я не выдержал и перевернулся, всё в том же положении – чувствовал себя перевёрнутой черепахой.

И больно ударился спиной.

Эта моя поза, которая держалась пять дней…

Это равновесие было нарушено.

Меня пнула маленькая девочка.

Едва-едва, но это случилось. Если сравнивать с Большим взрывом, создавшим вселенную, конечно девочка меня пинала чаще.

Однако то, что случилось потом, было уму непостижимо.

Настолько необычно, что это наверняка был первый и последний раз.

Я даже слегка испугался.

– …

То, что я увидел, когда бесстрашно встал, чтобы вернуться в исходное положение, было девочкой-вампиром, широко открывшей рот, будто вытягивавшей язык – как древний маг, она доставала из горла японским меч.

Длинный японский меч.

Явно длиннее, чем вся девочка.

Его можно было бы назвать одати.

Я видел эту катану лишь раз, на весенних каникулах.

Хеартандерблейд.

Сердце под лезвием.

Исток имени Киссшот Ацерола Орион Хеартандерблейд, единственное «оружие», которым она, как сильнейшее существо, когда-либо владела.

Демонический меч Кокороватари.

Также известный, как «Убийца Кайи» – у него не было ножен.

Ему не нужны были ножны.

Зачем катане, созданной, чтобы рубить Кайи без остановки, такое хранилище…

– !…

Для девочки эта катана была как паспорт, как дорогое воспоминание, и всё же она бросила демонический клинок мне в грудь, как палку.

Я не смог ухватить его.

Будто неуклюже жонглируя, я едва поймал его в опасном положении.

Каким-то образом я не дал ему упасть на пол.

С облегчением поднял лицо, а девочка вампир уже вернулась в начальное положение.

Уселась, с кислым видом обхватив колени.

…

Кстати говоря, я не смог увидеть выражения её лица, когда она пинала или наступала на меня – впрочем, это было неудивительно, потому что всё это время я смотрел на землю.

Когда она выплюнула демонический меч, она не показала эмоций – ну ладно.

Я и так мог представить.

Презрение или осуждения, что-то в этом духе.

Неважно.

В крайнем случае, там была не такая жутковатая улыбка, как на весенних каникулах.

Даже если кто-то может счесть её комичной и захочет на неё стоит посмотреть.

Она не покажет её мне – особенно в этом положении.

И всё же я ещё раз поклонился ей, очень низко, извиняясь.

– И все же меня это сильно беспокоит.

В тот момент, как будто рассчитав момент – как будто он видел меня насквозь.

Меня позвали из-за спины.

Хоть прошло немного времени, я успел соскучиться по этому голосу.

Я обернулся, и, конечно же, увидел Ошино Меме.

– Арараги-кун, ты неправильно кланялся.

– Как это?

– Это поклон для чайной церемонии. Какой вежливый способ что-то просить…

«Ха-ха», – весело рассмеялся Ошино.

Однако его гавайская рубашка снова была изодрана – намного сильнее, чем раньше. Такое даже сотня котов не сотворила бы.

Мне кажется, в таком состоянии сложно смеяться.

– Ах. Все это тянется с чайного клуба в средней школе… видимо, я выучил этот поклон по ошибке.

– Вы заставляете школьников в чайном клубе кланяться? Что за ужасные привычки.

– Я не шутки ради это делал! Я предпочитаю, чтобы не мне кланялись, а я кланялся сам. Это были очень продуктивные пять дней.

– Хм. И ты сумел добыть Кокороватари. Круто – даже я не ожидал, что вампир-тян изменит своему решению.

«В любом случае, позволь мне поздравить тебя», – сказал Ошино.

Хотя по нему нельзя было сказать, что он меня поздравляет.

Вовсе нет.

И всё же его слова пришлись к месту – по тому, что я видел, даже у него уже кончились идеи.

Как профессионал, Ошино не назовёт то, что я делал – то, что я пытался сделать – попыткой путаться у него под ногами.

– Родители старосты-тян, знаешь ли, – Ошино начал говорить так, будто это была абсолютно банальная тема для разговора, – уже выписываются из больницы.

– Уже?!

Я думал, они были так истощены, что им понадобится больше времени, чтобы восстановить силы. Это были очень плохие новости.

Иными словами, эти двое очень скоро вернутся в дом, где не было комнаты Ханекавы.

А это значило, что если Мартовская кошка придет переодеться, она столкнётся с ними и…

– Я с ними немного поговорил.

– Что?

– Я навестил их перед выпиской. Думал, в перерыве между боями смогу найти подсказку. Но не вышло.

– …

Так вот чем занимался Ошино, пока я ползал на коленях перед девочкой-вампиром. А если подумать, увидеться с первыми «жертвами» Мартовской кошки, с этими двоими, и выслушать их, было первым, что Ошино должен был сделать.

Классно он придумал.

Выслушать родителей Ханекавы, поговорить с ними.

Я бы так не смог.

Я не хотел говорить с ними, я даже не хотел видеть их лиц.

– Они ничего не знали. Родители ничего не знали о своей дочери – ну, в наши дни такое бывает, да? У неё тоже сложный возраст.

– Любопытная семейка…

– Действительно. Я заметил. Я не смог получить никакой ценной информации, которая пригодилась бы в бою с Мартовской кошкой, но зато они рассказали мне интересную историю.

– Какую?

– Ну, их сознание только вернулось, они бормотали так, будто были в трансе. Похоже, приняли меня за врача.

Да не приняли бы они старика в гавайской рубашке за врача, пусть даже в трансе.

На самом деле Ошино, скорее всего, намеренно обманул их.

– И что за историю ты услышал?

– О том дне, когда папочка ударил старосту-тян по лицу.

С беззаботным лицом Ошино начал рассказывать так, будто это была весёлая история:

– Взрослый мужчина ударил решительно, изо всех сил, не сдерживаясь. Ударил так сильно, что её очки разлетелись на кусочки и порезали лицо. Староста-тян отлетела к стене. Ну, она не такая уж тяжёлая.

– …

Мне не хотелось знать детали этой истории.

Особенно с точки зрения того, кто нанёс удар.

Даже представлять было противно.

– Тело старосты-тян сильно ударилось о стену, и какое-то время она просто корчилась от боли. Как думаешь, что она сделала потом?

– Что она сделала… ну…

– Не кричала даже после удара, просто скорчилась. Что, по-твоему, она сделала потом?

Я не мог ответить.

Не потому что я не знал – по лицу Ошино и по воспоминаниям о Ханекаве Цубасе я до боли точно знал продолжение и концовку.

Теперь осталась только тьма.

– Не надо, папа, – сказал Ошино. Он неудачно подражал голосу Ханекавы. – Ты не должен бить девушку по лицу… Староста-тян мило улыбнулась и произнесла эти слова.

– !…

Этого я вынести не мог.

Разве так должна говорить девушка, которую только что ударил собственный отец?!

Такими словами?!

– Понимаешь, врождённая доброта ужасающих пропорций – это отвратительно. Папочка ещё сильнее взбесился и продолжил бить её. Она была настолько святой, что, родись она в стране Яматай , могла бы стать наследницей Химико. Честно говоря, даже я ударил бы такого ребёнка.

Страшно.

Страшнее Кайи.

Отвратительно.

Стирая улыбку с лица, Ошино добавил:

– В итоге, то, что она сунула нос в его работу, было лишь оправданием. Даже без этого у папочки – да и мамочки тоже -кулаки чесались очень давно.

– Кулаки чесались… что…

Отец. Мать.

Ударить свою дочь.

– Они считали её чудовищем, а не дочерью. Как будто им просто так приказали растить демона. Существует много сверхъестественных историй о том, как ребёнка заменяет чудовище, но в данном случае ребёнок даже не был связан с родителями.

– Что ты хочешь сказать, Ошино?… – я прервал его. – Ты на их стороне?

– Я ни на чьей стороне, я храню нейтралитет. Как по мне, это вопрос точки зрения – своя есть и у старосты-тян, и у её родителей. Чужак не может узнать, кто прав. Более того, правых и неправых нет вообще.

«Нет правых и неправых, только обстоятельства», – сказал Ошино.

Эти слова не оставляли места для возражений.

– Если хочешь, чтобы я выразил эту мысль шуткой, то скажу так: когда староста-тян бросила родителей тебе под ноги, она отбросила своё сознание. Паршивая шутка. Ха-ха. Ты её друг, поэтому ты на её стороне, но точно так же друзья её родителей на их стороне. Не было тут правых и неправых с самого начала.

«Нет правых и неправых», – упрямо повторил Ошино.

Вопросов не было.

Он был прав.

Он был прав в том, что не было правых и неправых.

Однако…

– И всё же Ханекава права.

– Поэтому я напуган и чувствую отвращение, – Ошино легко отбросил моё возражение. – Чтобы сохранить экосистему в балансе, я встану на сторону старосты-тян… но если мы на самом деле задумаемся о балансе, мне кажется, лучше всего дать Мартовской кошке поглотить старосту и исчезнуть.

– Нет… – начал я, но не смог возразить.

Я не мог согласиться со всем, что он сказал, но мне нечего было возразить.

Вообще нечего.

Я ничего не мог сказать в её защиту.

Однако, Ошино.

Весной Ханекава спасла меня именно потому, что она была ненормальной.

Она спасла меня.

– Конечно, её родители не заслуживают похвалы. Я понял это, когда поговорил с ними. Они хотели отречься от неё, это и понятно. Однако, Арараги-кун, я не мог не проникнуться их чувствами. Жить под одной крышей с человеком, который всегда прав. Вдобавок, этот человек – твоя дочь. Меня от одной мысли дрожь пробирает. Больше десяти лет этот человек был рядом с тобой. Эти двое стали такими, потому что жили под одной крышей со старостой-тян.

Я вспомнил.

Табличка с именами на доме Ханекавы.

Имена родителей и чуть в отдалении имя «Цубаса», написанное хираганой.

И все-таки в самом начале они хотя бы сделали табличку.

Мелочь, а приятно.

Как бы сказать, прототип… семьи.

Уютная домашняя драма, что-то такое перед тем, как оно стало жалкой тенью себя.

Это должно было быть чем-то, прежде чем рухнуть.

Так же, как нынешний я начался с Ханекавы, они тоже начались с Ханекавы.

Потому что они жили с Ханекавой.

Они стали такими.

И если так…

– Прямо перед ними постоянно находилось воплощение абсолютной правоты. Проще говоря, они жили в аду, где постоянно видели собственное уродство, собственное несовершенство. Это был кошмар. Я мог бы даже похвалить их за то, что они не били её больше десяти лет.

– Но Ханекава в этом не виновата.

– Виновата. Только её и можно винить. Сильный должен знать о том, какие последствия имеет его сила. Это не метафора о чёрном цыплёнке и белом яйце. Родители, чья личность уничтожается великими детьми, – вполне обычное дело. В данном случае староста-тян слишком хорошо не замечала этого. Она была уверена, что она нормальна. Она упрямо убеждала себя, что она нормальна. Она прилагала бессмысленные усилия. Итогом стало наше нынешнее положение.

Она несла помехи.

Она несла помехи вещам, которых касалась.

Она несла помехи людям, которых касалась.

Как будто она была в полном цвету.

– Она исказила даже Кайи, Мартовскую кошку. В данном случае всё и вся было неправильным. Всё и вся было неправильным, поэтому только староста-тян была неправильна. Вампир-тян решила тебе немного помочь, потому что твой враг – староста-тян. Каждая мелочь – ее вина.

– Прости, Ошино. Думаю, ты во всём прав, но тебе не стоило этого говорить. Не говори плохо о Ханекаве, – сказал я. Я не смог этого вынести. – Иначе я убью тебя.

– Ты её жалеешь?

«Чувства обычного человека к мёртвой кошке на дороге, ну-ну», – Ошино не смог промолчать.

Он был не из тех, кто молчит, даже если ему угрожают.

Язык без костей.

– Ты жалеешь её, рождённую в неудачах, выросшую в неудачах, обладающую разумом сильнее её неудач?

– Ты неправ. Неправ во всём. Странно, что ты так сильно ошибся, Ошино.

Я положил демонический меч, который дала мне девочка-вампир, себе на плечо, изо всех сил стараясь выглядеть круто.

– Как будто я мог кого-то жалеть. Девочки-неудачницы – это моэ. Я просто хочу дать волю своему раздражению.

Глотая слёзы, стараясь казаться сильным, я встал в позу.

– Старшеклассницы в нижнем белье и с кошачьими ушами меня заводят!