Поскольку я неосмотрительно потратил время, эквивалентное восьмидесяти страницам (почти четверть выделенного мне места) просто на игры со своими сёстрами, теперь нам придётся ускориться. Новички, попавшие сюда из экранизации, могли уже бросить читать, но я бы хотел попросить тех, кто всё ещё тут, потерпеть и остаться со мной. Не сдавайтесь, держитесь!
После того, как я… повторюсь, я позаимствовал у своей любимой сестры Цукихи три тысячи иен (она однажды потребует вернуть долг) и получил от Карен полезный совет (полезностью которого я едва ли однажды воспользуюсь). Потом поехал в единственный крупный книжный магазин в нашем городе на своём любимом велосипеде.
Конечно же, я собирался купить порножурнал.
Я был глубоко тронут собственным стоицизмом. Подумать только, такая банальная причина, и при этом моё сердце билось ровно, даже несмотря на Золотую Неделю. Утопая в собственном нарциссизме, я крутил педали изо всех сил – когда внезапно…
Я заметил Х-сан.
Повторю.
Я заметил Ханекаву Цубасу.
ХАНЕКАВУ-сан.
– …
Ни секунды не раздумывая, я инстинктивно ударил по тормозам, развернул велосипед и, стирая шины, остановился.
– О-о-о-ох.
Я удивился. Какое совпадение.
Конечно, это невероятное совпадение. После жаркого спора о Ханекаве, показавшего, что мои чувства к ней – не любовь, а всего лишь похоть, я увидел её саму.
Куда она идёт?
Опять в библиотеку? Нет, на Золотой Неделе библиотека наверняка закрыта. Возможно, тогда она идёт в книжный магазин за учебниками – и если я её там встречу, будет паршиво.
Придётся мне отказаться от своего плана.
Моя решимость и чувства Цукихи, одолжившей мне карманных денег, пропали зазря.
Потратить чувства сестры, которая была важнее моей жизни, – это серьёзнее, чем прервать строительство дамбы.
– Хм. А может, и не стоит так загоняться.
Всё хорошо,
Ханекава шла в противоположную от книжного сторону. Никак не показав, что она заметила меня, с той же скоростью перешла дорогу.
Хм.
Так куда она тогда идёт?
– …
На всякий случай я объясню, кто такая Ханекава – Ханекава Цубаса.
Ханекава Цубаса.
Староста моего класса.
Староста из старост – воплощение лучших качеств отличниц.
Косы и очки идеально соответствуют её внутреннему миру. Даже сегодня, во время Золотой Недели, она всё равно в школьной форме, полагаю, соблюдает школьные правила.
Она ужасающе умна и всегда получает высшие оценки – делает это очень легко. Имя девушки, которая запросто получает максимальный балл, хорошо известно среди её одногодок.
А ещё она вполне милая, честная и притягательная. Скажем так, эта пугающая старшеклассница была идеальным сверхчеловеком.
Лично я верю, что само слово «идеал» возникло из-за того, что древние пророки узрели Ханекаву в своих видениях.
Казалось, балбес вроде меня и эта девушка живём в разных измерениях, и я с ней не должен быть связан – однако на весенних каникулах между нами эта связь появилась.
Короче говоря.
Она спасла меня.
Она спасла мою жизнь.
Её доброта ударила по струнам в моём сердце – и в тот момент я стал её другом.
Кажется, она ошибочно сочла меня хулиганом (почему-то Ханекава не видела разницы между балбесами и хулиганами, она делала изрядное допущение, считая, что балбес – это обязательно прогульщик и хулиган), поэтому изо всех сил старалась перевоспитать меня, и из-за её влияния я оказался замом старосты, что довольно забавно.
В течение месяца после весенних каникул Ханекава удивительно хорошо ладила со мной.
Так хорошо, что я спутал это с любовью.
– Пф. Ладно, фиг с ней.
Судьба не одарила меня толпой друзей после того, как я стал старшеклассником. В каком-то смысле я был человеком, удивительно плохо чувствовавшим дистанцию, но всё же знал, что если ты встречаешь на выходных друга, ты должен его окликнуть.
Для друзей это нормально.
Я никогда не воспринимал дружбу всерьёз – однако сегодняшний день не похож на другие. У меня была важная миссия, я не мог подвести сестёр (хотя Карен особо ничего и не говорила), потому поехал к книжному.
Кручу и кручу педали.
А ещё так я защищу девушку – я об этом подумал, когда говорил с Цукихи. Отложим в сторону ее грудь, даже если бы я ничего не сделал, если бы что-то пошло не так из-за недопонимания, и я в итоге ей признался бы, Ханекаве было бы очень стыдно.
Хотя, скорее, вместо того, чтобы смущаться, она прочитала бы мне проповедь, пытаясь исправить ошибку.
Признаться и в ответ получить проповедь – унылая перспектива.
Хотя было бы забавно.
Услышу что-то в духе: «Ни в коем случае!»
Даже если забыть о моих ожиданиях, я правда хотел позвать Ханекаву, но поступком настоящего мужчины было сдержаться и стоически уйти.
До встречи, Ханекава.
Увидимся в классе после Золотой Недели.
К тому моменту я ещё подрасту как человек – может быть, ты в повзрослевшего меня даже влюбишься по ошибке.
Я крутил педали, и снова мои ноги остановились.
И не только ноги – я весь остановился.
– А?
Ханекава неожиданно повернула на углу и сменила направление – из-за этого я смотрел на неё спереди, в то время как секунду назад мог видеть только её бок.
Спереди.
И теперь я заметил большую повязку на левой стороне её лица.
У меня не было слов.
На её лице были следы лечения, на которые больно смотреть, от вида которых я потерял дар речи.
Левой половины лица не было видно.
Очевидно, царапину или синяк так лечить не станут – белая ткань, примотанная бинтом, полностью скрывала левую половину лица Ханекавы.
Не просто жалко.
А по-настоящему больно.
Больно даже смотреть.
Как будто пульсирующая боль передавалась прямо…
Нет.
Если бы это была обычная рана, я бы уже бросился к Ханекаве и позвал её.
Я должен беспокоиться.
Я должен спросить, что случилось, как она так поранилась.
Я бы спрашивал её, упала она или ударилась о фонарный столб, или что-то в таком духе.
Однако я оцепенел.
Видимо, я слишком много думаю.
Я выдумывал ужасные версии после дуэлей, в которых участвовал на весенних каникулах?
Например, большинство людей правши. А если бить человека по лицу правой рукой, то пострадает левая сторона…
– …
Но если забыть о повязке, Ханекава выглядела как обычно – косички, очки и школьная форма выглядели привычно и даже героически.
Даже героически.
А на деле напряженно.
Я не мог двигаться, оцепенел, и тогда Ханекава заметила меня.
Она заметила меня.
Я попался.
Вполне естественно – всё-таки теперь она смотрела не вбок, а прямо на меня. Я заметил Ханекаву, так что она не могла не заметить меня.
Я подумал, что это моя первая оплошность на Золотой Неделе. Я думал, это была ошибка. Я собирался уйти, не трогать её, собирался сделать вид, что не видел её, поэтому я должен был моментально исчезнуть.
Такой как я.
Должен был исчезнуть.
А раз я этого не сделал и застыл на месте, словно умственно отсталый, Ханекава сама заметила меня.
– Ой, – сказала Ханекава.
Она указала на меня.
– Приветик, Арараги-кун.
С этими словами она радостно подбежала ко мне.
– Ну, как у тебя дела?
Даже настроением она слишком походила на обычную Ханекаву, и потому
повязка на левой стороне казалась чёрной тучей.
– Приветик, ну, дела…
Голос, прозвучавший в ответ, не мог быть обычным. Мой голос казался пустым, и я, кажется, умудрился запнуться, сказав три слова.
– Хм. Ой.
В этот момент у Ханекавы было лицо человека, сделавшего ошибку.
Она заметила мою вялую реакцию, скорее механическую, чем монотонную, и вспомнила, как она сейчас выглядит.
Конечно, это не рис, прилипший к губе, она не могла не знать о повязке на лице.
Так что она могла догадаться о причинах моей плохой реакции – если я ошибся, то ошиблась и Ханекава.
Ей стоило поступить как я, даже когда она меня заметила.
Вот и всё.
Она была идеальна – но это не значило, что она никогда не ошибалась.
А вообще, это была не ошибка.
Возможно, Ханекава по-своему пыталась забыть о болезненной ране – да так успешно, что в итоге по-настоящему забыла.
Значит, это я заставил её вспомнить.
Я и моя неспособность подстраиваться.
– Хм, ну…
Нечасто увидишь вот так запнувшуюся Ханекаву. Она размышляла, как бы разобраться с этой непреодолимо сложной ситуацией – проще говоря, судя по виду, она была в замешательстве.
Однако я знал.
Я знал, почему Ханекава в замешательстве – потому что ей было довольно неловко оттого, что она попалась однокласснику на глаза в таком виде, а теперь переживала, что в замешательстве оказался я.
Она думала, что бы такое сделать, чтобы я расслабился.
Даже сейчас эта девушка думала обо мне.
Она не думала о себе, она думала о других.
И оттого, что я хорошо знал об этом, я не мог вытерпеть ни секунды.
– Ну, Арараги-кун…
– Кхм.
Ханекава стала связывать слова в предложение, начав с моего имени. Она попыталась объяснить что-то или просто нарушить тяжелое молчание, но я перебил её – я начал действовать.
Хотя я говорю, что начал действовать, плана у меня не было – честно говоря, у меня в голове было совсем пусто.
Не просто не думал.
Скорее, я крайне не хотел видеть Ханекаву такой.
Я не хотел видеть повязки на её лице.
Я не хотел, чтобы она беспокоилась за меня.
Поэтому…
Поэтому я, представляя себя знаменитым питчером, чей бросок-из-под-воды (если бы он существовал) покорил бы мир бейсбола , странным размашистым движением поднял длинную, до колена, юбку Ханекавы. Обычно люди называют это «задрать юбку».
– Ачта-а-а?!
За такой оригинальный поступок Ханекава одарила меня пощёчиной – естественная для девушки реакция. Восхитительно быстрый ответ. Однако, если подумать, она не должна была этого делать.
Хотя я задрал ей юбку, мы стояли так близко, что могли коснуться лица друг друга (другими словами, на расстоянии удара). Если бы она меня не била – иными словами, если бы она не заставила меня упасть на колени от изумления – с такого угла я не смог бы разглядеть скрытое.
Однако она ударила меня в полную силу, без намёка на жалость и милосердие, и в итоге я не просто встал на колени – я упал, обняв и попробовав дорогу на вкус. Оказался в положении, в котором видел всё, что находилось под задранной юбкой, задранной мной юбкой.
Больше, чем хотел.
Увидел всё.
В этот момент мне захотелось сложить руки.
Я на самом деле сложил руки и помолился.
Инстинктивно, даже не подумав об этом.
Если это было святилище, я бы каждый день выполнял ритуал ста посещений… не так. То, что я узрел этот вид, без всякого преувеличения уже означало исполнение всех моих молитв.
Настоящее чудо.
И я прямо здесь беру назад слова, сказанные Цукихи утром.
Бельё Ханекавы было чёрным как всепоглощающая тьма – я не разбираюсь в тканях, так что не могу даже представить, как можно создать нечто настолько чёрное.
Настолько тёмно-чёрное.
Настолько ярко-чёрное.
Воображение посрамлено, все сплетники замолкают, настолько эротично оно было.
И если я беру свои слова назад, то и Цукихи должна сделать то же самое. Хотя я пытался донести до неё свою мысль, она так и не поняла. Если верить стереотипам, белый свойственен серьёзности, чистоте и непорочности. Если бы Цукихи увидела это зрелище, она согласилась бы со мной.
Неважно, чёрное белье или белое.
Если надевает их один и тот же человек – то и результат один и тот же.
Тёмно-чёрный, прилегающий к телу Ханекавы, был столь серьёзными, чистым, невинным – он ослеплял.
Я и Цукихи должны запомнить, что эротичность, серьёзность, чистота и непорочность могут сосуществовать. Такой цвет существует.
И даже такой человек существует.
И брату, и сестре стоит поразмыслить об этом.
В тот раз мы перешли с темы трусиков на тему Ханекавы благодаря её огромному разнообразию прекрасного белья. На весенних каникулах мне дважды, трижды, много раз выпадал шанс увидеть его. Но теперь ты позволила себе надеть чёрные, Ханекава Цубаса.
О боже – несомненно, пугающая девушка.
– Вообще-то, я твёрдо уверена, что это тебя стоит бояться, – невероятно холодно сказала Ханекава, совладавшая с собой, мне, всё ещё валявшемуся на земле. – Старшеклассник, а до сих пор юбки задираешь… чем ты думаешь, Арараги-кун?
Ау-у-у-у.
Она на меня разозлилась.
Если меня прямолинейно ругать, я, как ни странно, лишаюсь дара речи.
Если бы мне пришлось озвучивать свои мысли, я бы сказал, что я ни о чём не думал.
Да что за чушь я творю.
Задираю юбки.
Сейчас даже младшеклассники этим не балуются.
– Хай, Ханекава
– Понятно. Хватайся, – сказала Ханекава, протянув мне руку.
Хоть я и лежал на земле, со мной всё было в порядке, так что если бы даже она не протянула мне руку, я всё равно мог подняться сам. Но принять помощь Ханекавы всегда приятно.
Я ухватился за её руку.
И встал.
– …
Что это было?
Когда я схватился за неё, соединил нашу плоть, моё сердце забилось чаще. Из-за моего состояния?
Не понимаю.
– Ты добр, Арараги-кун. – сказала Ханекава.
С улыбкой.
С улыбкой, наполовину скрытой повязкой.
– Ты добр, и ты хороший человек.
– …
Что мне ответить?
Её улыбка меня пугала.
Честное слово, пугала.
То, что Ханекава могла улыбаться даже в таком состоянии, заставило меня понять разницу между ней и балбесом вроде меня.
Разница не в странности.
Больше похоже на трепет.
Другими словами, страх.
Теперь я вспомнил, как Ошино прямо говорил, что из-за этой стороны Ханекавы «он чувствует себя неуютно».
– Мне нравится это в тебе.
Поверить не могу, что она это сказала.
Обычное поведение для Ханекавы, но – почему?
Конечно, я был рад, когда Ханекава сказала, что я ей нравлюсь, но вдруг почувствовал себя раненым.
Словно меня запугали игрушечным ножом.
Я почувствовал себя одиноким.
В самом деле, почему?
И потом Ханекава предложила:
– Прогуляемся немного.
Она попросила, и, не дожидаясь ответа, пошла.
Она была в замешательстве, но не колебалась. Я взял свой велосипед и, держа его за рукоятку, быстро догнал девушку.
Поравнялся с ней.
Я слышал, что этикет обязывает мужчину идти по обочине, однако в нашем случае, я бы оказался слева от неё, и из-за этого я пошёл справа.
Конечно, если машина влетит на тротуар, я бы мог защитить Ханекаву своим телом. Но я подумал, что Ханекаве не понравится, если я буду идти слева.
Она не хотела, чтобы я стоял со стороны повязки.
Так я подумал.
– Ханекава.
Теперь, когда мы поравнялись, я рискнул осторожно нарушить молчание.
– Ты куда-то шла?
– Хм? Хм, – ответила Ханекава. – Да нет. Выходные – прогулочные дни, так что я просто гуляла, чтобы убить время.
– Ладно, но куда-то же ты шла?
– Нет. Никуда не шла.
– …
– Не то чтобы я могла куда-то пойти.
– …
– Я не могу никуда пойти.
После этого Ханекава задала свой вопрос:
– Арараги-кун, у тебя есть сёстры?
Не похоже, что она просто так сменила тему.
– Кажется, ты говорил что-то такое на весенних каникулах.
– А…
Ты правильно запомнила – хотя я не думаю, что этим стоит восхищаться.
Её память хороша настолько, что её можно сравнить с компьютером. Неудивительно, если она помнит все наши беседы до этого момента.
А я помню всё её белье, которое видел до этого момента!
– Арараги-кун, ты ни о чём странном не думаешь?
– Вовсе нет.
Очистившись от подозрений…
– Да, у меня есть сёстры, – ответил я.
…забросил удочку. Думая, почему Ханекава заинтересовалась ими.
– Две сестры, существование которых ничем не оправдано.
– Не оправдано, говоришь.
Ханекава улыбалась так, будто дразнила меня. «Нет, правда», – я попытался убедить её в своей серьёзности. Будет жаль, если она подумает, что я так говорю из-за скрытого смущения.
Я не цундере и не реверс-цундере.
Если придётся выбирать, то я назовусь антидере.
– В этом мире нет никого, кто мог бы сравниться с ними в умении раздражать меня – или лучше сказать, нет никого похожего на них. Мысль о том, по какой кривой дорожке я пошёл из-за них, насколько моя жизнь порвана на части, сводит меня с ума. Когда я думаю о достойной жизни, которую мог бы прожить без них, мне становится плохо.
– Да что ты говоришь. Несмотря на это, кажется, вы отлично ладите.
Улыбка Ханекавы не исчезла.
Наоборот, она стала ещё шире.
– Похоже, вы копаетесь друг у друга в нижнем белье.
– …
Что ещё она обо мне знает?!
Не то чтобы я копался… но по её словам можно было подумать, что она знает о нашем с Цукихи утреннем разговоре.
И если так, она могла догадаться, куда и зачем я еду… ужасно.
Сатори.
Прозвище, Сати.
– Я ничего такого не делал, – решительно ответил я с видом альфа-самца, нарисованного в стиле Хары Тецуо . – Мы только ссоримся. За пять лет мы ни разу не поговорили друг с другом. Если они пытались поговорить со мной, я их игнорировал.
– Врёшь.
– Нет, правда. Мы общаемся на языке тела.
– Вы хорошо ладите.
– За эти десять лет мы ни разу не виделись. Мы общаемся записками. Мы называем друг друга друзьями по переписке
– Я же сказала, вы хорошо ладите.
И правда.
Прохожему мы показались бы близкими родственниками.
– Это случилось даже сегодня. Даже сегодня, прямо этим утром, я поссорился с маленькой младшей сестрой. Она помацала мне руки своей грудью, это было ужасно.
– Она помацала тебе руки своей грудью?…
– Да! Серьёзно, от души помацала!
Я продемонстрировал сильнейшее возмущение, но, к сожалению, не смог заручиться поддержкой Ханекавы.
Вместо этого она широко открыла глаза от удивления.
Абсолютно белая…
Весёлый голос стих.
Я попытался начать заново.
– В любом случае, мы семья. Мы не можем враждовать друг с другом. Однако они в самом деле доставляют мне кучу неприятностей – хотя иногда происходит наоборот.
– В смысле, вы помогаете друг другу? Хорошо, теперь по описанию вы похожи на семью.
– Семью?
– Да, семью.
Ханекава шла с постоянной скоростью, словно всё следовало её плану. Я не отставал.
– Я говорила, что я – единственный ребёнок?
– Нет, вроде бы. Никогда об этом не слышал.
Хотя теперь это казалось вполне логичным. По Ханекаве можно было сказать, что у неё нет братьев и сестёр.
– Это потому, Арараги-кун… что у меня нет семьи.
Ханекава сказала это спокойным голосом.
Настолько спокойным, что я чуть не пропустил её слова мимо ушей.
Я собирался кивнуть.
У неё нет семьи? Что?
– Ханекава, даже если у тебя нет братьев и сестёр, ты преувеличиваешь. Не стоит говорить, что у тебя нет семьи. У тебя же есть мама, папа, дедушки и бабушки…
– Нет.
В этот раз уже не обычный голос.
Ханекава ответила решительно и упрямо.
Настойчиво.
– У меня нет ни отца, ни матери. Никого нет.
– ?…
Хоть мне и стыдно, я должен признать, что в тот момент не знал, что имела в виду Ханекава. Я не смог догадаться – хотя и понял бы, если бы немного напряг мозги.
Образ Ханекавы рушился на глазах.
И тем, что она говорила.
И тем, как она говорила.
– Ты, должно быть, дорожишь своей семьёй, Арараги-кун.
– Ханекава… стоп!
– Нет, не пойми меня неправильно! – Ханекава сказала типичнейшие для цундере слова, хотя в её случае, конечно, их стоило понять буквально. – У меня есть родственники. Ты прав, прости, это была гипербола. Хотя гипербола не была преувеличением. У меня есть мать и отец. Мы втроём живём под одной крышей.
– А, вот как? Ладно, но…
– Просто мы не семья.
Даже когда она это говорила, её шаг остался ровным.
– Мои отец и мать – не мои настоящие отец и мать, вот так.
– Серьёзно, что ли…
– Другими словами, они подделки, – до странности быстро сказала Ханекава.
Как будто она не нарочно это сделала, просто её тело не могло иначе.
– Ну ладно, – Ханекава продолжала идти. – Откуда бы начать… вернёмся, скажем, на семнадцать лет назад, в то время жила одна милая девушка.
– Девушка?
– Пожалуйста, представь семнадцатилетнюю девушку, такую же, как я.
– Ага…
Я кивнул, хотя и не очень хорошо понимал, а Ханекава продолжила историю.
– Однажды эта девушка забеременела, – тихо сказала она.
– За-забеременела?
– Да. Забеременела. Кстати, она не знала, кто был отцом. Похоже, у той девушки было много любовников. Тем ребёнком, которого она выносила, была я.
– Что…
Я запутался, запаниковал и, бросившись наперерез Ханекаве, остановил её.
– Секунду. Мы заговорили на совсем неожиданную тему, и я тебя не очень понимаю… Что? Ты?
– Я.
– …
Ханекава никак не изменилась.
В самом деле нормальная – обычная Ханекава Цубаса.
– Я – незаконнорожденный ребёнок. Поэтому. Да.
– Минутку – это странная история. Странно, что ты не знаешь, кто твой отец. Разве ты не говорила, что живёшь с отцом и матерью?
– А, прости. Этот отец – другой отец. Я говорю о том, что не знаю, кто мой биологический отец, отец по крови. Строго говоря, не то чтобы я не могла его найти. Просто лучше мне в это не лезть, – Ханекава, покачав головой, проворно обошла меня и пошла дальше.
Ей некуда было идти.
И, тем не менее, она шла вперёд.
– Кстати говоря, моя нынешняя мать тоже не моя мать. Женщина, родившая меня, вскоре совершила самоубийство.
– Самоубийство?
– Самоубийство. Повесилась. Один из самых распространённых способов самоубийства. Хотя она внесла новый штрих, повесившись прямо над колыбелью.
«Похожа была на куклу», – добавила Ханекава.
Как будто это было что-то обыденное.
Как будто она рассказывала сюжет давно увиденной драмы.
Она говорила о своём прошлом.
О воспоминаниях, о моменте, которого не должно было быть.
– Однако прямо перед самоубийством она вышла замуж. Из-за того, что у неё не было родни, и она растила ребёнка, её экономическое положение было печальным – ей нужны были деньги.
– Деньги…
– Даже свадьбу по расчёту в некоторых случаях нельзя ругать, хотя я не уверена, такой ли это был случай. Для мужчины это стало трагедией. Даже не столько трагедией, сколько жутким неудобством. В любом случае, ему пришлось удочерить ребёнка, об отце которого ничего не было известно. Тот человек был моим первым отцом.
– Первым?
– Даже тот человек – не мой нынешний отец
– …
Другой отец, хм.
Хотя другой, насколько… другим он был?
– Честно говоря, я не знаю, что толкнуло мать на самоубийство. Я слышала, что она сама по себе была психически неуравновешенной, очень чувствительной – похоже, она была слишком романтичной, чтобы жить в семье, созданной ради денег.
«Однако я всё ещё считаю жертвой своего первого отца», – Ханекава добавила своё личное мнение.
Холодный тон.
Этот ледяной голос совершенно не подходил ей.
От него моё сердце трещало по швам.
– Моего первого отца я почти не помню. Его главным талантом была серьёзность, он был настоящим трудоголиком – такой человек не мог растить ребёнка. Так что он снова женился. В этот раз женился, чтобы растить ребёнка, хотя стоило просто нанять няньку.
Но он, наверное, думал, что ребёнок не сможет получить нормального образования без матери, поскольку он был серьёзным человеком.
Ханекава охарактеризовала действия своего «первого отца».
– Этот отец в итоге умер от переутомления. Оставшаяся мать была моей второй и нынешней матерью, мой нынешний отец – её второй муж.
Вот и всё.
Ханекава закончила с улыбкой.
Если бы она прямо сейчас сказала: «Шучу. Я солгала. Когда я вернусь домой, меня там ждут горячий суп, добрый папа и глуповатая мама», – я бы ей поверил.
Более того, эта история была очень неубедительной – абсурдной.
Бредовой, я бы даже сказал.
Семейное дерево не такое уж сложное. Если его нарисовать, всё становится понятно.
Однако, если это правда, то получается, отец и мать Ханекавы, которых она не считает семьей – с которыми она сейчас живёт…
– Да, мои отец и мать, с которыми я сейчас живу, не связаны со мной по крови. Можно сказать, мы совершенно чужие. Не связаны по крови и совершенно чужие . Вампиру расскажешь – обхохочется.
– Не обхохочется.
Уж поверь мне.
Конечно, та маленькая девочка, которая и сейчас сидит на полу в заброшенном здании, даже не улыбнётся.
С весенних каникул я ни разу не слышал её смеха.
– Что это за рассказ такой?
– Легенда о насекомом: Пчелка Хатч. О нет, конечно, в документах они записаны как мои отец и мать. Они и есть отец и мать. Однако они никогда не вели себя как отец и мать.
А я так старалась вести себя как дочь.
Эти слова, вероятно, мне послышались.
Я не подумал, что Ханекава может выдать такую жалобу.
Но если я не ослышался, значит, я её неправильно понял.
Что я знаю о Ханекаве?
Разве я когда-нибудь думал, что у кого-то вроде Ханекавы нет проблем и волнений?
Ханекава Цубаса.
Разве я думал, что её никогда не бросали?
Что такая, как она, никогда не оглядывалась назад и не сожалела?
Что она любила всё и во всём была хороша?
Что естественно для неё быть счастливой?
Какие смелые идеи.
– Даже если мы не связано по крови, мы можем стать семьёй – когда-то я так думала. Поскольку в тот дом я попала через много семей, я старалась поладить с ними изо всех сил. Но это было невозможно.
Это было невозможно.
И дико утомительно.
После этого Ханекава неожиданно развернулась и уже она встала у меня на пути.
– Прости, Арараги-кун, – сказала она. – Я только что сказала кое-что грубое.
– Эм, а, ты об этом.
Не понимая, почему Ханекава извиняется посреди разговора, я удивился.
И Ханекава пояснила:
– Это был приступ гнева.
– Ты не знаешь, как реагировать, если тебе такое говорят? Поэтому ты озадачен, и изначально всё это к тебе не относилось – но теперь, из-за того, что я тебе нравилась, ты чувствуешь себя виноватым? Словно ты поступил плохо и сейчас чувствуешь себя отвратительно? Подглядывать в личную жизнь друга не очень-то приятно?
Ханекава продолжала и продолжала говорить. Из нее хлынуло сожаление.
Неожиданно её выражение лица изменилось – казалось, будто она сломалась из-за того, что не могла вернуться на шаг назад и исправить ошибку в диалоге – в созданной атмосфере я не мог возразить.
Повязка на её лице ещё больше усиливала эту атмосферу.
– Поэтому я поговорила с тобой, – сказала Ханекава. – Специально. Воспользовалась тобой, чтобы забыть о своих проблемах.
– …
– Попыталась испортить тебе настроение, чтобы забыть о своих проблемах и освежиться – я даже не жаловалась.
Я не мог смотреть на выглядящую столь виноватой Ханекаву.
– Какое облегчение.
– Облег… чение?
Если по правде, в тот момент у меня появилась догадка.
Та гипотеза, которой я изначально боялся, не была так уж далека от истины.
Откуда на лице Ханекавы повязка?
Если бы не причина, о которой я подумал – Ханекава не начала бы внезапно рассказывать о своей жизни.
Если бы не это, ей бы не понадобился я.
Она бы не пользовалась мной, чтобы забыть о проблемах.
– Но ты же знаешь, такие вещи просто так не говорят. Это должно было быть секретом до твоего двадцатого дня рождения или около того…
– Эти родители были очень честными. Я узнала правду до того, как пошла в школу. Похоже, я для них и правда обуза.
– Ханекава…
Я собрал волю в кулак – и задал вопрос.
Я не мог закрыть на это глаза.
Я думал, что в этом случае лучше всего было бы, если бы она не дала чёткого ответа, если бы не ответила.
Но было поздно.
История Ханекава застряла у меня в голове.
Не разуваясь, я вломился в её сердце, в её семью.
– Кто тебя ударил?
У меня не было доказательств.
Если подумать спокойно, можно легко найти кучу других объяснений – вывод о том, что её ударили, был очень большим допущением.
– Почему ты спрашиваешь?
Она даже не отклонила мой вопрос, она просто указала на то, что посчитала странным, так по-детски.
– Почему, Арараги-кун?
– Потому что…
Я запнулся.
Возможно, Ханекава дала мне шанс.
Если я хотел отступить, надо было делать это сейчас.
Она дала мне последнее предупреждение – ультиматум.
Предупредительный выстрел.
Однако я не отступил.
– Наверное, потому, что я твой друг.
– Друг…
– Друг, выслушавший твою историю.
В любом случае, Ханекава уже давно была моим другом.
Я не чувствовал дистанции.
Как в трёхмерном фильме, ты не знаешь, где находишься, из-за смещения.
– Хм, понятно. Действительно. Наверное.
Ханекава кивнула. Она кивнула, не задавая вопросов.
– Действительно. Если я замолчу сейчас, получится, что я использовала тебя, чтобы забыть о проблемах – это не стоит твоего обращения с моей юбкой.
– …
О нет, стоит.
Я бы даже тебе свои трусы показал на сдачу.
Но я этого не сказал.
– Ты пообещаешь, что никому не скажешь?
– Да.
– Никому. Вообще никому. Даже твоим сёстрам и семье.
Такая манера речи казалась подходящей для шуток – но в то же время, очень серьёзной.
Между строк – она пытается заставить меня дать клятву.
Такой у неё был голос.
Прогнувшись под её давлением, я кивнул.
– Я… обещаю.
– Сегодня утром мой отец ударил меня.
Ответ Ханекавы последовал сразу за моим согласием.
Быстро, с весёлой улыбкой.
Она говорила так, будто это было естественно, словно это была случайность, с кем не бывает.
– Да…
Мой голос задрожал.
От злости. От ужаса.
– Да как так можно!…
Конечно.
Судя по её рассказу, такому вообще не стоило удивляться – в лучшем случае, вместо отца ударила бы её мать, ударила чем-нибудь, а не рукой.
– Они никогда не вели себя как родители – но я никогда не думала, что они сделают что-то недопустимое для родителей. Я удивилась.
– Удивилась, говоришь…
– Я не смогла скрыть изумления.
– Разве они не холодная семья?!
– Они не семья. Но они холодны, да, – сказала Ханекава ледяным голосом.
– Возможно, они слишком охладели или замёрзли. Я наконец-то смогла принести равновесие. Значит, я сама виновата.
– Не может такого быть. Не можешь ты быть виновата…
Потому что ты всегда права.
– За что он так?
– Да ни за что, по сути. Я неосторожно заглянула в работу, которую он принёс домой, и он ударил меня. Мать стояла и молча смотрела. Вот и всё.
– Вот и всё, говоришь.
Ни за что – действительно.
Действительно, вот и всё.
Настолько «вот и всё», что и добавить нечего.
– И как же за такую мелочь отец может ударить дочь?
– Подумай, Арараги-кун. Представь, тебе сорок, представь семнадцатилетнего ребёнка, с которым ты незнаком, который ведёт себя так, будто знает, о чём говорит. Разве это не разозлит и не оскорбит тебя?
– …
Семнадцатилетний ребёнок, с которым ты незнаком.
Что это за мазохистский взгляд.
Он ещё страшнее, чем то, что Ханекаву ударил отец.
Нет, это не был страх.
Я понял, почеум дрожал.
Я чувствовал себя неуютно.
Я не заимствовал слова Ошино.
Это чувство было во мне – мои слова, мои настоящие чувства.
Из-за Ханекавы Цубасы я чувствовал себя неуютно.
Хоть она и не звала их семьёй, хоть она и сказала, что они подделка, хоть она и чувствовала холод – теперь Ханекава Цубаса защищала своих родителей.
Я не знал, от меня, от общества или ещё от кого.
В любом случае.
Она хотела защитить родителя, который не был родителем.
Родителя, ударившего свою дочь.
Ханекаву.
Как её друг, я чувствовал себя неуютно.
Что с ней.
Что за чертовщина.
– С насилием ничего не поделать? О чём ты? Разве это ты должна говорить? Разве это не самое непростительное…
– Всё хорошо, это случилось всего один раз, – сказала Ханекава.
Нет.
Я дал ей сказать.
– Кстати говоря, напомню, что ещё недавно я ударила тебя, Арараги-кун. Ты зол на меня?
– Нет, это…
Это моя вина.
Хотя цель оправдывала средства, неудивительно, что парень, задравший юбку одноклассницы, получил пощёчину.
– Видишь? Следовательно, ничего не поделаешь.
Ханекава невинно улыбнулась – она не пыталась казаться сильной или заслужить мою симпатию, она говорила абсолютно искренне.
– Такая уж я – если меня бьют, ничего не поделаешь.
– …
Не то чтобы я забыл все слова.
Нечего забывать.
Нечего говорить.
Интересно, как Ханекава восприняла моё молчание…
– Помни, ты обещал, Арараги-кун, – напомнила она.
Она подошла на шаг ближе.
Она говорила так, будто инструктировала меня:
– Ты обещал, Арараги-кун. Ты обещал, что никому не расскажешь.
Никому.
Ни своим сёстрам. Ни своей семье.
– Ни школе, ни полиции.
Нет.
Я неправильно понял. Не только.
Я пообещал не напоминать об этом самой Ханекаве.
Вот что имела в виду Ханекава.
Рассказывая всю правду, она ограничивала меня.
Она заставила принести ей клятву, чтобы запутать меня – ради её родителей.
Чтобы защитить.
Отца, который ударил её.
Мать, которая просто смотрела.
Двух совершенно чужих людей.
– Н-но как я могу…
Почему-то я задохнулся, видимо, из-за дрожи.
– …сдержать такое обещание.
– Прошу, Арараги-кун, – сказала Ханекава.
Всегда искренняя Ханекава Цубаса склонила голову перед столь неискренним человеком, который легко мог нарушить обещание.
Склонила очень низко.
Склонила голову с косами так низко, что я испугался, что её спина сломается, так низко, будто она тонула во тьме.
– Никому не говори.
– Ханекава, но я…
Я всё ещё колебался, но Ханекава как машина повторяла те же слова:
– Никому об этом не говори. Если ты будешь молчать, я сделаю что угодно.
– Э?! Правда?! Ханекава сделает для меня что угодно?! Ура!
Я заглотил наживку.
– А… Арараги-кун?
Я застыл в позе победителя, подпрыгивая на месте и крича от радости, а Ханекава уставилась на меня, не пытаясь скрыть изумления, и сделала шаг назад. Даже два или три шага.
Как будто её сердце было намного дальше.
Но в тот момент меня это не волновало.
Ханекава сделает для меня что угодно?
Ханекава Цубаса?
Если я буду молчать?!
– Ох, что мне делать. Что бы у тебя попросить, что бы у тебя попросить… Что бы лучше всего у тебя попросить? А, подожди. Не волнуйся, в такой момент нужно хранить хладнокровие. Ты должен быть серьёзен. Воспользуйся беспрецедентным шансом.
– Ч-что? Вот так ты реагируешь? Что за цирк? Разве в такой момент ты не должен быть тронут моей искренностью и с сомнением пообещать хранить молчание?
– Искренность? Что это?
Идёт она лесом.
Не имея сил сдержаться, я ходил туда-сюда без всякой цели, затем стал нарезать круги. Третья сторона нашла бы такое поведением крайне подозрительным, но меня не волновало общественное мнение. Меня даже не волновала нахмурившаяся Ханекава.
– Всё. Когда ты так говоришь, я даже не знаю, что выбрать. Чёрт, моя нерешительность так мешает. В такие минуты мужчина из мужчин смог бы моментально выбрать.
– Я думаю, это был бы худший из мужчин…
Ханекава была в ужасе.
Она была готова пуститься в бегство.
– Скажи, Арараги-кун. Помнишь нашу серьёзную беседу несколько минут назад?
– Нет.
– Не помнишь?
– Кто такой Арараги-кун?
– Ты и своё имя забыл?…
«Какой непредсказуемый поворот», – вздохнула Ханекава, держась за голову. Я был рад, что смог так шокировать её тем, что забыл своё имя, но неважно, как звали этого скромного дурака. Важны только слова, которые Ханекава сказала только что.
– Да, Ханекава Цубаса-сенсей готова ублажить Арараги-куна, я сделаю всё, что ты мне прикажешь ~☆.
– Я этого не говорила!
Ханекава разозлилась.
Но её ругань на меня никак не повлияла.
– И кто такая «Ханекава Цубаса-сенсей»?!
– А, прости. Я размышлял о том, как буду себя вести, если ты будешь играть роль учительницы, и по ошибке озвучил эти мысли.
– Что за чушь у тебя в голове?!
– Эй, Ханекава, так о чём мы говорили?
– Ох…
Несмотря на то, что ее переполняло недовольство, честность девушки не позволяла ей отступиться от своих слов и отказать мне.
– Никому не говори.
– Не это! То, что сразу после этого сказала.
Впервые я слышу эти слова.
Они звучат так свежо!
– Если ты никому не расскажешь, я сделаю что угодно…
– Я не слышал тебя из-за электромагнитных волн из космоса! Повтори ещё раз вторую половину!
– …
Ханекава больше не хмурилась, её взгляд прожигал меня насквозь .
Ух.
Если возможно, я бы хотел, чтобы она сказала это, сгорая от стыда, с пылающими щеками, но о таком я не попрошу. Меня устроит полное подчинение, даже если в сердце она будет презирать меня.
…Может, это все моё воображение, но мне кажется, будто презрительный взгляд сейчас принадлежит не одной Ханекаве. Мне даже кажется, будто я слышу, как люди, попавшие сюда после экранизации, смотрят на меня и внезапно закрывают книгу.
Неважно.
Кто-то, возможно, важный человек из прошлого говорил мне, что надо жить, оставаясь самим собой, невзирая на мнение других людей. Спасибо тебе, герой из прошлого.
– Я сделаю что угодно, – повторила Ханекава.
Впечатляюще монотонный голос.
– …
Как я и думал, монотонный голос меня не устроил.
– Прошу, больше эмоций.
Тот, кто хотел абсолютного подчинения, как ни странно, просил, низко склонив голову.
– Пожалуйста, считай, что в этот монотонный голос вложены всем мои чувства к тебе.
– Не может быть, Ханекава, поверь в себя. Ты можешь лучше!
– Я-сде-ла-ю-что-у-год-но.
В этот раз уже не монотонный – эти слова наполнены яростью, по-настоящему зловещие слова.
Похоже, она не сделает для меня что угодно.
Крайне маловероятно, что она хотя бы палец о палец ударит для меня.
– Пф… я не проиграю.
Я не проиграю её злости.
Она пообещала.
А значит, я могу делать что угодно.
Я на сцене.
Это театр одного актёра – Арараги Коёми.
– Ты сделаешь что угодно, хм… но что бы такое у тебя попросить? Так много вариантов, что я не знаю, какой выбрать! Лучше бы списком! Прямо сейчас мне нужна самая чёткая формулировка! Ты должна была лучше заставлять меня учиться!
Я учусь в общей школе, так почему я всегда опаздываю?!
Говорят, что, получив всё, о чём они мечтали, люди впадают в панику, и прямо сейчас я был в таком положении. Если я не успокоюсь, последствия могут быть катастрофическими.
– Стоп! Если подумать, количество просьб, которое Ханекава выполнит, не определено! Другими словами, можно повернуть все так, что она выполнит неограниченное количество приказов!
– Только один!
Ханекава в ту же секунду подправила своё обещание.
– Я сделаю всё, что ты скажешь, но только один раз.
– Пф… Я дал ей исправиться.
Мир так жесток, хм.
Ладно, хорошо.
Земной Шенлон мне нравился больше, чем Намекский . Воскрешать всех умерших друзей разом очень удобно.
– Правда, у меня голова начинает болеть… – пожаловалась Ханекава, схватившись за голову. – У меня голова болит сильнее, чем щека после удара отца.
– Голова болит…
– Ага. С тех пор, как я с тобой связалась на весенних каникулах, у меня постоянно болит голова.
– Хм-м-м-м.
Я серьёзно об этом забеспокоился.
Но сейчас забудем.
– Для начала давай уйдём туда, где нет людей, Ханекава.
– Думаю, это место и так вполне бесчеловечное…
– Я не сказал «бесчеловечное». Я сказал «нет людей».
Сюда, указал я ей.
– Ха… ага, ага. Понятно, мне всё равно некуда идти.
Она демонстративно кивнула и последовала за мной.
Пытается вселить в меня чувство вины нытьём? Не выйдет.
В данный момент Ханекава у меня в руках – я не столь неопытен, чтобы потерять такой шанс. Победа или смерть, всё или ничего, время показать свою мужественность.
Я оставил велосипед в безопасном месте (это хороший горный велосипед, я должен быть осторожен, чтобы его не украли), и отвёл Ханекаву в ближайшие кусты.
– …
Я отвёл Ханекаву в ближайшие кусты.
Я отвёл Ханекаву в ближайшие кусты.
Я отвёл Ханекаву в ближайшие кусты.
Почему эти слова звучат так преступно? Я дрожу!
Нет!
Если ни одна из сторон не возражает, это не преступление!
Может быть, даже правильнее сказать, что Ханекава вынуждает меня отвести её в ближайшие кусты!
Она что, соблазняющий пассив?
Или цундере-пассив?
Ну, Ханекава вообще не цундере, но из-за её нытья (цун-цун) сейчас была на удивление похожа на одну из них.
Ограниченная по времени цундере.
– Ну, и что теперь, Арараги-кун?
Будто став серьёзнее, Ханекава нарушила молчание.
Она облокотилась на ствол дерева, словно была старшей сестрой, игравшей в дочки-матери с детьми в детском саду.
Кивала в ответ на всё.
– Что такое, Ханекава? Как будто ты ничем не рискуешь.
– Я в безопасности.
Ханекава провоцировала меня.
«Как в домике», – добавила она.
– Я уже знаю, как всё закончится. Всё-таки, Арараги-кун, что бы ты у меня ни попросил, даже если я выполню все твои требования, в итоге ты испугаешься и не сделаешь ничего.
– Ч-что ты сказала?!
Я испугаюсь?!
Как грубо!
Это когда я пугался?!
– Весенние каникулы. Кладовая спортзала.
Она дала точный ответ.
Я беззвучно глотал воздух.
Когда Ангел был нем как рыба, он, наверное, чувствовал себя также.
Если так, то прямо передо мной сейчас стоит потрясающе милая Ева.
Созданная Ёсидзаки Мине , наверное.
– О, я хорошо помню твоё цыплячье поведение. Даже если бы я не знала, как ведут себя цыплята, посмотрев на тебя, я бы все поняла.
Ханекава была на удивление саркастична.
Хоть она и сказала, что хорошо помнит, казалось, что она вовсе не хочет об этом вспоминать.
– Эй, цыплёнок Арараги-кун, что мне делать? Я могу ничего не сделать, но, на всякий случай, спрошу. Что? Снять одежду? Что именно?
– …
Эм.
Похоже, в глазах Ханекавы моя мужественность стремилась к нулю.
Для мужчины нет большего унижения, но Ханекава кое-чего не понимает.
Действительно, весной я вёл себя как цыплёнок.
Я признаю это.
Однако она сильно ошибается, если думает, что я навсегда останусь цыплёнком. Как птенец становится цыплёнком, так и я… стоп, но это всё равно получается цыплёнок.
Я неправ.
Цыплёнок и есть цыплёнок, но я – Нагойский цыплёнок !
И сейчас в этой ситуации я должен расквитаться за мой провал на весенних каникулах.
Хм.
Господь весьма милосерден, если даёт прямо в руки шанс сравнять счёт.
…
Действительно, «прямо в руки».
Эй, Бог, ты не слишком-то добрый?
– Хм…
Я подпёр рукой подбородок и задумался. Медленно ползал взглядом по телу Ханекавы, осматривая её с головы до пят.
– Ох…
Ханекава как будто дрогнула, однако затем решительно скрестила руки за спиной, выпрямляя спину, чтобы я лучше мог разглядеть её тело.
Какое напряжение.
Или она искренне верила, что я цыплёнок.
…именно так и есть.
И если так – я воспользуюсь её неосторожностью. Не о чем беспокоиться, эти книги никогда не экранизируют до шестого тома, поэтому, что бы я ни сделал, об этом мало кто узнает.
Если бы я сделал что-то на телевидении, это было бы опасно, но то же самое на бумаге не слишком повредит общественному мнению обо мне!
Новеллы не контролируются!
– Что такое, Арараги-кун? Нагнетаешь атмосферу, или ты ничего не придумал? Или, может быть, ты хочешь просто облизать глазами моё тело? Изнасилуешь меня взглядом?
– …
Хм.
А, я понял.
Для Ханекавы эти слова были всего лишь способом спровоцировать меня, или наоборот, разрушить мою решимость. Но для меня они стали отличной подсказкой.
Намёком.
Понятно.
Я повёлся на слова Ханекавы «я сделаю что угодно» и неосознанно думал только о том, что я могу потребовать у нее. Но это значит, что можно подойти и с другой стороны. Я могу не только заставить Ханекаву сделать что-то – я могу сам сделать что хочу с Ханекавой.
Другими словами, если сформулировать это в условиях просьбы, я могу заставить её «выдержать это»… ох.
Очень ценная подсказка.
И в ее словах она была не единственной – как глупо и неженственно.
Как будто она сама подсказывала, как мне заработать больше очков отношений . Или она правда соблазняющий пассив – в таком случае, не нужно сдерживаться.
Во мне исчез последний кусочек сознания – нет, разве это не серьёзно?
Моё сознание.
Моё сознание исчезло.
– Ханекава.
– Что?
– Я не хочу пялиться на твоё тело так, будто облизываю тебя
– Ну, я догадываюсь… – сказала Ханекава, наклонив голову. – Ты и так постоянно этим занимаешься.
– Чёрт, меня раскрыли!
Она заметила, что на уроках я глазел на её грудь, я больше не хочу жить!
– Дружеский совет: на уроках смотри на доску. Учитель тебе много полезного расскажет.
– Хе…
Она мягко пыталась вразумить меня!…
Лучше бы она меня пытала… моё сердце сейчас разобьётся!
Держись!
Держись, сердечко!
Укрепить повреждённое сердце!
Если я преодолею это испытание, меня ждёт рай… наверное!
– И, кстати говоря, я тебе расскажу кое-что. Девушки очень чувствительны к взглядам, так что будь осторожен, когда пялишься.
– Чёрт… но даже твои попытки сокрушить мой дух бессмысленны…
Я каким-то чудом смог устоять на ногах, которые готовы были подломиться, и выпрямился.
– Я не хочу пялиться на твоё тело так, будто облизываю тебя.
– Ну, я догадываюсь.
– Я…
Глядя ей прямо в глаза, я произнёс:
– Я хочу облизать твою рану под повязкой!