Когда Рюзаки наконец появился, было уже три часа дня.

— Извините, что заставил вас ждать, Мисора, — сказал он. Кажется, ему было ничуть не стыдно за свое позднее появление.

— Не волнуйтесь, я не ждала. Я начала без вас, — ответила Мисора как можно язвительнее.

— Ясно, — сказал Рюзаки, опускаясь на четвереньки и подползая к ней. Это произошло так внезапно, что Мисора, уже начавшая привыкать к его поведению, едва не подпрыгнула. В конце концов, прошло уже три дня с тех пор, как они в последний раз виделись.

16 августа после разговора с L она вернулась в квартиру Куотер Квинер и сказала ему, что четвертое убийство произойдет через шесть дней, 22 августа. Естественно, Рюзаки спросил, откуда она это знает, но Мисора понятия не имела, что ответить. Не могла же она сказать, что услышала это от L… правда, пока они с Рюзаки говорили, она уже и сама догадалась. Догадка была более чем убедительной, но ей тогда не захотелось объяснять её Рюзаки, так что она просто продолжала настаивать на своем. Тогда Рюзаки что-то слишком уж быстро отстал от неё с этим… и в конце концов они договорились продолжить расследование 19-го, на третьем месте преступления, в доме Бэкйард Боттомслэш. А за эти три дня они оба покопаются в истории этого дела и подготовятся к дальнейшему расследованию.

Мисора провела эти три дня, постоянно оставаясь на связи с L, выдвигая свои собственные теории и получая ряд полезных сведений в ответ (включая некоторые новые подробности, которые раскопала полиция и которые L передал ей), но несмотря на всё это, 19-го числа, даже проведя несколько часов на месте третьего убийства она чувствовала, что в её расследовании не наметилось никаких существенных сдвигов с тех пор, как она 16-го покинула квартиру второй жертвы.

— Вы ванную проверили, Мисора?

— Конечно. А вы?

— Я заглянул туда, прежде чем подниматься наверх. Ванна, я вам скажу, безнадежно испорчена. Её так разукрасили, что единственный человек, который захотел бы туда забраться — Елизавета Батори.

— Преступник вытирает каждый отпечаток пальца, но не кровь. Дотошные типы всегда действуют подобным образом. Убийце наплевать на всех и вся, кроме себя самого.

— Да, согласен, — ответил Рюзаки, но несмотря на его собственные слова, ему кажется не доставляло никаких неудобств ползать по забрызганному кровью полу… или ему просто всё равно? Прямо как убийце… Мисора осторожно наболюдала за его движениями.

— Не думаю, что вы что-нибудь найдете, — сказала она. — Я уже всё там осмотрела, и очень внимательно.

— Ну, ну. Никогда не думал, что вы можете быть так пессимистичны, Мисора.

— Это не пессимизм… просто, Рюзаки, я думаю, что главная деталь этого места преступления — отрубленные части тела. Левая рука и правая нога отрезаны… в этом самое большое отличие третьей жертвы от двух предыдущих.

— Как вы уже говорили раньше — что-то, что должно здесь быть, но отсутствует, да? В таком случае, нам нужно ответить на вопрос — почему убийца кинул ногу жертвы в ванну, а руку забрал с собой? Целую руку. Это уже совсем не так легко, как утащить два тома «Красной шапочки».

— И руку до сих пор не нашли… от отрубленных частей тела, между прочим, не так просто избавиться, так что, раз преступник забрал её, у него должна быть на то веская причина. Я не знаю, является ли это посланием… а если не является, то на руке, возможно, была какая-то отметина, и он не хотел, чтобы мы её видели.

— Возможно. Да, в этом есть смысл. Но ведь раздавленные глаза второй жертвы навели нас на мысль о слепом пятне и о стекле, так что отсутствие левой руки тоже должно что-то значить… и нога в ванне тоже. Убийца обошелся с ней так бессмысленно. Вы сами сказали, что избавиться от частей тела довольно трудно, но отрезать их не легче. На это должна была уйти целая вечность. Вам не кажется, что довольно опасно проделывать подобное в таком доме, как этот? Здесь по обе стороны тоже квартиры, а значит, общие стены — убийцу в любую минуту мог кто-нибудь заметить.

— Обе конечности были отрезаны под корень… тело нашли там. Так, фотографии, фотографии… — Мисора пролистала папку и вытащила фотографии с третьего места преступления. Вот тот самый снимок, который помог им найти послание на месте второго убийства. Держа фотографию в руке и сверяясь с ней, Мисора указала, где точно лежало тело. — Оно было вот тут, лежало на спине, а правая рука и левая нога были отведены в стороны… хмм…

— Итак, если ваше предположение верно, то у нас ещё достаточно времени до того, как произойдет четвертое убийство. Давайте же будем основательны. Да, говоря об основательности — вы не находите, что вам пора объяснить, почему оно произойдет именно 22-го?

— Да, нахожу.

Мисора убрала фотографии и повернулась к Рюзаки. Он не смотрел на неё. Они были знакомы уже пять дней, виделись три раза, и Мисоре понемногу становилось ясно, что Рюзаки невдомек, что когда разговариваешь с собеседником, на него обычно смотришь. Но к этому моменту она уже даже не собиралась обращать внимание на подобные мелочи.

— Всё настолько просто, что даже объяснять не очень хочется. Третье убийство произошло 13 августа, правильно?

— Правильно, не нужно даже проверять.

— На теле первой жертвы были римские цифры, а тут мы будем иметь дело с арабскими. Итак, тринадцать… 13. Один и три, написанные рядом.

Рюзаки кивнул.

Она сейчас говорила настолько простые вещи, что даже боялась, что Рюзаки начнет над ней смеяться, но он был на удивление серьезен.

— Знаете, я вспомнил, как однажды смотрел детскую телевикторину, и там спросили, сколько будет один и три, а ответ был — 13.

— Точно. 13.

— Но, Мисора, пусть третье убийство у нас произошло 13 августа, а что же насчет остальных дат? Письмо с кроссвордом пришло в полицию Лос-Анджелеса 22 июля, первое убийство произошло 31 июля, второе — 4 августа, а четвертое вы предсказываете на 22 августа… где здесь 13?

— С первого взгляда нигде. Но если мы применим тот же принцип — «один и три», но по-другому? Самое простое — это дата первого убийства… 31 июля. Три и один. Переставьте их местами и получите тринадцать.

— Хорошо, 31-е я допускаю. Звучит достаточно разумно. Но что насчет 4-го и 22-го?

— А то же самое. Просто измените схему. Возьмите задачку из той самой детской телевикторины, которую вы упомянули — сколько будет один и три. Нормальный ответ на этот вопрос — четыре. Вот вам и 4 августа. А 22-е… если отнять одну единицу от десятков и прибавить к единицам, то мы снова получим тринадцать.

13.

Тринадцать.

— Далее — каждый из этих дней, когда убийца начинает действовать: 22-е, 31-е, 4-е, 13-е… во всех двузначных датах при сложении единиц с десятками мы получаем четыре. В каждом месяце есть только четыре даты, с которыми можно проделать подобные превращения. Только четыре. И в каждый из этих дней что-то происходит. Количество Вара Нинго тоже началось с четырех. Один плюс три равняется четырем. А вот это может быть уже совпадение, но его тоже стоит учитывать — перерывы между убийствами: четыре дня и девять дней — если к четырем прибавить девять, мы опять получим тринадцать… 13.

— Ясно. Неплохо, — сказал Рюзаки, кивая.

Мисора просияла.

— Вы хорошо подметили эту закономерность с числом 13.

— Вы согласны? Итак, значит, четвертое убийство произойдет через девять дней после 13-го числа, то есть 22-го. Девять дней, четыре дня, девять дней… в эту последовательность опять напрашивается четыре, и в таком случае убийство произошло бы 17-го, но теперь, похоже, что вероятнее всего оно произойдет 22-го. В конце концов, кое-что уже произошло в этот день в прошлом месяце. Можно, конечно, представить 17 как 13 плюс 4, но ведь 17-е уже прошло. Так что теперь остается только 22-е.

17-е прошло, и никаких подобных убийств в Лос-Анджелесе в этот день зарегистрировано не было. Сначала она немного волновалась, но потом L это подтвердил, и она успокоилась. Себе самой она сказала, что то, что девять дней плюс четыре дня равняется тринадцати — чистая случайность, не относящееся к делу совпадение, на которое преступник мог позволить себе не обратить внимания.

— Позвольте мне кое-что добавить, — сказал Рюзаки. — Этот ваш способ превращения числа двадцать два в тринадцать кажется мне несколько натянутым. Выражусь не столь категорично, если вам так удобнее — нет причины отнимать единицу от десятков подобным образом. Это не то же самое, что переставлять цифры в числе «31» местами. Ясно, что подобное объяснение придумано уже постфактум.

— Э… но, Рюзаки…

— Не поймите меня неправильно — я согласен со всеми вашими доводами. Кроме этого.

— Но… тогда…

Если он опровергает самую важную дату, то это рушит все остальные доводы. Он успешно отказался согласиться со всем, что она только что сказала.

— Но у меня есть предположение. Мисора, вы ведь выросли в Японии, так? В таком случае вы лучше знакомы с японскими числительными, чем я.

— Числа, написанные канджи?

— Представьте себе канджи для числа 22.

— ??

Канджи…

?

Она представила себе нужные символы, но они ей всё равно ни о чем не говорили.

— Ну?

— Нет, я не понимаю, что вы…

— Тогда давайте я вам намекну. Мисора, представьте, что средний канджи, тот, который обозначает «десять», это знак «плюс». Из чего следует, что - это на самом деле + … два плюс два.

— Ох. Действительно.

Это был не намек. Это был ответ.

+ будет… четыре.

А четыре — это + - один и три… тринадцать.

— Сложите их и получите четыре… а про четыре как один плюс три вы уже прекрасно объяснили раньше. Если же рассматривать один плюс три как тринадцать, то тогда нам нужно поставить один и три вместе, что, в общем, то же что один плюс три, и это дает нам написание числа 13. Как раз поэтому мы и можем прочитать «двадцать два» как канджи . Нам просто нужна достаточная причина, чтобы складывать эти числа. При данном условии ваше основание предсказать четвертое убийство на 22-е число выглядит правильным. Сначала я был несколько ошеломлен силой вашей убежденности, и с трудом следовал за ходом ваших рассуждений, но сейчас я доволен, как будто выпил кружку патоки.

— …

Это сравнение вызвало у Мисоры изжогу.

Но зато Рюзаки, кажется, убедился, почему она сказала, что четвертое убийство произойдет 22-го. Убедился не полностью, поскольку его объяснение выбора этой даты было лучше, чем её собственное, но она хоть могла теперь вздохнуть с облегчением.

— Кстати, Мисора, — сказал Рюзаки, — тут ещё кое-что.

— Что?

Это уже второе «кое-что».

Оно застало её врасплох.

— Вы тут предположили, что убийца, выбирая своих жертв, ищет тех, у кого инициалы «Б.Б.». Но, как мы уже с вами обсуждали, всё ещё остается вероятность, что он убьет «К.К.» или «Р.Р.», а вовсе не «Б.Б.».

— А, ну да…

Если четвертой жертвой окажется ребенок с инициалами «К.К.» или «Р.Р.», лежащий лицом вниз, то все их теории можно будет смело выкидывать в форточку.

— Если это не «Б», а «К» или «Р», то ваша теория не выдержит критики. Получится, что вы создали её на пустом месте, навязали, основываясь на ошибочной логике. На совпадении.

— Совпадении… что у двух жертв из трех инициалы «Б.Б.»? Но это настолько бросается в глаза… и «р» так удачно сюда вписывается…

— Да, я согласен. Я не верю, что в этом деле есть хоть одно совпадение. Но ваша теория основана на том, что уже совершилось. Вы придумали её после. Я хочу знать, почему вы строите свои гипотезы на букве «Б», а не на «К».

— Ну…

Потому что так сказал L. Сказал очень недвусмысленно. «Убийца — Б.». Так что она уже знала. Но не могла же она рассказать об этом Рюзаки. Ей нужно было скрывать L от него. Она не могла позволить себе потерять бдительность и сболтнуть лишнее, сколько бы они ни говорили.

— Наверное, потому, что из трех жертв… у двух инициалы начинаются на «Б», и «Б» просто кажется более вероятной. Я, разумеется, думала и о «К», но не смогла найти ничего, что бы на неё указывало… — сказала она, пытаясь оправдать свои доводы. Но едва эти слова сорвались с её губ, она почувствовала, как неестественно они прозвучали.

И, разумеется, Рюзаки их не принял.

— Это так необоснованно. Совершенно нечем подтвердить.

От её хорошего настроения и следа не осталось. Она прикусила губу — в конце концов, она пришла к этим выводам, анализируя услышанное, стараясь понять, почему L так сказал. Она опиралась на слова L, а значит, была скорее всего права, но это ничего не меняло.

— Убийца — Б…

— Что?

— Нет, я просто хочу сказать, что он так одержим этой буквой «Б». Может, как раз эта одержимость и есть часть послания, и инициалы убийцы тоже «Б.Б.».

— А может и «К.К.», или «Р.Р.». Как вы сказали, многое в этом деле действительно указывает на «Б», но возможно, мы ещё просто не сталкивались ни с чем, что указывало бы на «К» или «Р».

— Да… наверное…

— Хотя, я тоже думаю, что «Б» вероятней, чем «К» или «Р». Уверен больше, чем на девяносто девять процентов, — признал вдруг Рюзаки.

По существу перечеркнув последние несколько минут разговора.

— Да, очень вероятно, что инициалы убийцы начинаются на «Б». Все жертвы «Б.Б.», и убийца тоже… становится всё интереснее.

— Интереснее?

— Да. Но, так или иначе, в следующий раз будьте более осмотрительны, Мисора. Если соглашаетесь с чем-то, у вас должна быть на то веская причина. А если не соглашаетесь, должна быть веская причина и на это. Как бы ни была точна дедукция, но если она основана на заблуждении, это значит, вы не обыграли убийцу.

— Обыграли? Рюзаки, разве это вопрос выигрыша и проигрыша?

— Да, — сказал Рюзаки. — Именно.

Потому что это война.

* * *

Говорили, что L не брался за расследование, если в деле не фигурировало более десяти жертв или миллиона долларов на кону. Единственное исключение составляли дела уровня L (наиболее достойные) или же личные причины, вынуждающие его вмешаться. В лос-анджелесском деле ББ было и то, и другое. Едва ли на этом этапе повествования мне нужно упоминать о сложности этого дела, где L по существу выступал против собственного двойника. Тогдашний директор Дома Вамми рассказал Куилшу Вамми (Ватари), а тот, в свою очередь — L, что в мае Б исчез, и с тех самых пор L разыскивал его, попутно расследуя другие дела. В Доме Вамми его знали только как Б — там никому было не известно, что его зовут Бейонд Берсдей, так что найти его почти не представлялось возможным, но L всё-таки напал на его след, когда начались убийства — вот почему он знал, кто убийца. Он разыскивал не столько убийцу, сколько преступление. Он ждал — ждал, когда Бейонд Берсдей бросит ему вызов. L мог задействовать любого полицейского в мире, но в этом случае не стал обращаться за помощью ни к кому, кроме Наоми Мисоры… и скорее всего, вот по какой причине. Я не думаю, что L действительно так заботился о своей репутации, но на каждом лежит бремя его собственных прегрешений, и никто не хочет, чтобы эти проступки стали достоянием общественности.

L был идеалом для каждого в Доме Вамми.

Любой из нас хотел превзойти его.

Перешагнуть через него.

Попрать его.

М хотел, N хотел, и Б хотел.

М как соперник, N как преемник.

Б — как преступник.

* * *

— Рюзаки, ну как, нашли что-нибудь новое?

Когда они, наконец, закончили обсуждать даты, Мисора, решив устроить небольшую передышку, спустилась на первый этаж, в кухню, сделала две чашки кофе (с нормальным количеством сахара, разумеется) поставила их на поднос и пошла обратно в комнату. Поднос она держала обеими руками, и из-за этого открыть дверь оказалось весьма затруднительно. Поскольку дверная ручка находилась на уровне её пояса, ей удалось освободить одну руку, поставив уголок подноса на пряжку собственного ремня. Когда она вошла, Рюзаки лежал посередине комнаты на спине, раскинув руки и ноги в стороны. Мисора застыла на пороге.

— Нашли что-нибудь? — зачем-то повторила она.

Он же не собирается встать на «мостик» и передвигаться так по комнате, правда? Это уже получится какая-то сцена из фильма ужасов… Мисора судорожно сглотнула, но, к её великому облегчению, это, похоже, было бы слишком даже для Рюзаки. Но тогда что он такое делает?

— Э, Рюзаки?

— Я труп.

— А?

— Я теперь труп. Я не могу ответить. Я умер.

— …

Тут она поняла. Конечно, слово понять подразумевает согласиться и одобрить, чего она искренне пыталась избежать, но, по крайней мере, теперь ей стало ясно, что Рюзаки просто принял позу третьей жертвы. Разумеется, его левая рука и правая нога никуда не делись, но даже так он сумел достичь сходства с фотографией печального конца Бэкйард Боттомслэш. С практической точки зрения Мисора не видела в его действиях никакого смысла, но она была не из тех, кто оспаривает чужие методы расследования. Вместо этого она стала прикидывать, как ей лучше сделать — перешагнуть через Рюзаки или обойти его. Перешагивать через него она не хотела, а то, что нужно его обходить, её бесило.

— Э-э… мм?

И тут она что-то заметила. То есть, ей показалось, что она что-то заметила. Но что это было? Что-то привлекло её взгляд… нет, тогда, когда она открыла дверь, всё её внимание было поглощено Рюзаки, разыгрывающим из себя мертвеца, так что как же она могла заметить что-то ещё? Нет, не то. А что бы она увидела прежде всего, если бы Рюзаки там не было? Если бы он не лежал у неё на дороге, мешая донести до стола кофе… если бы его там не было… тогда… нет, ничего. Тогда комната была бы совершенно обычной, пусть и слегка помпезной. И ещё этот еле уловимый запах крови. Единственное, что выбивается из общей картины — дырка в стене… дырка?

След от Вара Нинго?

Это была просто дырка, к тому же еле заметная. А если бы Вара Нинго была всё ещё там? Тогда бы ей сразу же бросился в глаза не Рюзаки, притворяющийся мертвым, а именно Вара Нинго. Открыв дверь, она тут же увидела бы Вара Нинго… одна из кукол была тщательно приколота к стене прямо на этом месте. И все остальные куклы были прибиты к стенам на точно такой же высоте (где-то на уровне пояса, если исходить из роста Мисоры), но расстояние до стен по обе стороны было различным в зависимости от комнаты. Но в каждой из них, едва она открывала дверь…

Дырка.

— Простите меня, Рюзаки!

Всё ещё держа поднос, Мисора перешагнула… нет, перепрыгнула через Рюзаки. Вернее, собиралась, но настолько отвлеклась, что оступилась и приземлилась ему на живот. Каблуками. Она изо всех сил попыталась удержать равновесие, и ей удалось не уронить поднос, но из-за этого она встала ему на живот всей своей тяжестью.

— Га-ах! — сказал труп.

Ну, ещё бы.

— Из-звините!

Если бы она вдобавок ко всему ещё и пролила на него кофе, то репутация клуши закрепилась бы за ней навсегда, но до этого не дошло. Занятия боевыми искусствами научили её сохранять равновесие. Поставив поднос на стол, она взяла папку с делом. Ей нужно было срочно убедиться, правильно ли она помнит то, что помнит.

— Что там такое, Мисора?

Может, Рюзаки и был донельзя странной карикатурой на человека, но даже он не зашел так далеко, чтобы веселиться оттого, что на него наступили. Перестав притворяться мертвым, он просто перекатился на живот и подполз к ней.

— Я смотрю схемы мест преступления. На каждой из них… я заметила одну и ту же деталь. Расположение Вара Нинго.

— Расположение? Вы о чем?

— Когда мы осматривали места убийств, полиция уже убрала их, поэтому я не заметила раньше… но здесь есть любопытная закономерность в их расположении. Включая и эту комнату — когда открываешь дверь, чтобы войти, то первое, что видишь — это кукла. Она висит прямо напротив двери — убийца повесил её так, что когда входишь, то первое, что бросается в глаза — Вара Нинго.

— А, да… — сказал Рюзаки, кивая. — В этой комнате это действительно так, а теперь, когда вы об этом заговорили, я вспомнил, что сразу увидел дырку в стене, когда вошел в первую комнату, и во вторую тоже. Но, Мисора, что же из этого следует?

— Э-э… мм…

Действительно, что из этого следует? Ей показалось, что она обнаружила нечто очень важное, и она даже наступила на Рюзаки в порыве энтузиазма, но сейчас, когда он спросил, у неё не было ответа. Неловко. Ей не хотелось признавать свое поражение, и она попыталась изобрести что-то на ходу.

— Ну… может, это как-то связано с запертыми комнатами?

— Как так?

— Во всех трех случаях тот, кто обнаружил тело, открыл дверь и вошел. Воспользовавшись запасным ключом или выломав дверь. Итак, каждый из них вошел… и увидел эту жуткую куклу на стене. Вара Нинго — это первое, что они увидели. Несмотря ни на что, внимание было приковано именно к ней. Может быть, пока они разглядывали куклу, убийца, который прятался в комнате, тихо выскользнул за дверь…

— Такая же классика, как трюк с иголкой и ниткой. Но, Мисора, подумайте хорошенько. Для того, чтобы отвлечь чье-то внимание, ему не нужна была кукла.

— Почему не нужна?

— Если бы её не было, то первое, что они бы увидели — труп. Помните, как вы замерли, когда вошли и увидели мой «труп». Всё, что преступнику оставалось — это выскользнуть из комнаты, пока тот, другой человек стоит, потрясенный, и смотрит на мертвое тело.

— Да… верно. Конечно. Так, может… он хотел, чтобы тот, кто обнаружит тело, сначала увидел нечто другое, кроме него? Правда, я не знаю, зачем, но…

— Я тоже не знаю.

— Я могу понять, если бы он совсем не хотел, чтобы тело увидели, но если его просто увидят на пару секунд позже, что это ему дает? Но тогда, опять же, почему он повесил Вара Нинго именно там? Совпадение?

— Нет, я уверен, что это сделано намеренно. Не стоит сбрасывать это обстоятельство со счетов как совпадение. Но с таким подходом мы нескоро к чему-то придем. Как я уже сказал, чем зацикливаться на Вара Нинго и запертой комнате, лучше… я думаю, нам нужно сосредоточиться на поиске послания, которое оставил убийца.

— Но, Рюзаки… хотя нет, вы правы. — Она начала было спорить, но остановилась. Определенно, стоило копать дальше в этом направлении, но прямо сейчас у неё не было никаких идей на этот счет. Сначала нужно вычислить четвертую жертву или, по крайней мере, определить её местонахождение. Вара Нинго были на всех трех местах преступления, а послание может быть только в этой комнате, и его надо найти как можно скорее. — Извините. Я только теряю драгоценное время.

— Лучше бы извинились за то, что наступили на меня, Мисора.

— Ох, да, конечно.

— Правда? Тогда, в знак вашего раскаяния, можете вы кое-что для меня сделать?

— … Хорошо…

Не слишком ли нагло?

Но ведь она наступила на него.

Очень сильно, всей своей тяжестью.

— Что именно?

— Вы можете притвориться мертвой, Мисора? Ну, как я минуту назад. Ведь жертва, Бэкйард Боттомслэш — женщина, так что вы можете скорее натолкнуть меня на мысль, чем я сам.

— …

Этому частному детективу было явно невдомек, что у большинства людей есть нечто, называемое самоуважением. Но сейчас не время ему на это указывать. Если бы она стала, то наверняка была бы уже на успешном пути к тому, чтобы заработать себе репутацию цундере — колючки, которая скрывает, что на самом деле мямля. А дело было срочное, и она была готова на всё, чтобы помочь. Правда, она сомневалась, что это может как-то помочь, но сейчас она готова была даже ползать по полу на карачках. С неожиданной для себя покорностью она улеглась на пол. Отсюда, снизу, комната выглядела совсем по-другому.

— … Ну? Что-нибудь?

— Нет, ничего.

— А. Да, я так и думала.

— …

Бесполезно.

Рюзаки уселся на стул, прижав колени к груди и, сказав, что кофе остывает, выпил свой. Сахар Мисора положила по своему вкусу и почти ожидала, что он начнет жаловаться, но он ничего не сказал. Видимо, он был способен потреблять и несладкие вещи тоже. Кажется, пора встать с пола, но подняться ей почему-то было более неловко, чем лежать, поэтому она не шевелилась.

— Фуу… от горячего кофе у меня теперь живот не так болит, — сказал Рюзаки.

Он казался таким безразличным, но она не собиралась этого так оставлять.

— Рюзаки… здесь ведь есть определенное сходство с первой жертвой? Когда она умерла, убийца снял с неё одежду, отрезал ей руку и ногу, а потом снова одел её?

— Да. А что?

— Нет, просто я знаю, что легче расчленять жертву, когда одежда не мешает. Одежда ведь на самом деле очень крепкая. Она будет цепляться за лезвие. Но зачем он, сняв одежду, потом надевает её обратно? Почему не оставлять жертв голыми?

— Хмм…

— В случае с первой жертвой надетая футболка скрывала порезы на груди, или, по крайней мере, скрывала, что это римские цифры. Но здесь… это же, должно быть, такой геморрой. Натягивать одежду на труп… на кого-то, кто сам двигаться не может…

— … Мисора, на ноге, которую он бросил в ванной, были носок и туфля.

— Да, я видела на фотографии.

— Тогда, я хочу сказать — возможно, цель убийцы… нет, послание убийцы не имеет никакого отношения к одежде или обуви, а связано лишь с отрезанными конечностями. Вот почему он всё остальное возвращает на место, как было.

Возвращает, как было.

Но всё равно…

— Но всё равно… левая рука и правая нога. Ногу он оставил в ванной, а руку забрал с собой… почему? Что такого особенного было в левой руке и правой ноге? Рука и нога… — пробормотала Мисора, уставившись на потолок.

Рюзаки тоже посмотрел на потолок и медленно произнес, прикусив ноготь большого пальца:

— Однажды… в другом деле… был случай, который мог бы помочь нам здесь. Хотите, расскажу?

— Давайте.

— Это было дело об убийстве; мужчину ударили ножом в грудь. А потом убийца отрезал ему безымянный палец на левой руке и унес с собой. Уже после того, как он умер. Знаете, почему?

— Безымянный палец на левой руке? Ну, это понятно. Он был женат, правильно? Убийца отрезал палец, чтобы взять обручальное кольцо. Обручальные кольца часто носят так долго, что их уже невозможно снять.

— Да. Убийца охотился за деньгами. Спустя некоторое время мы успешно засекли это кольцо на черном рынке, что позволило нам выследить убийцу и арестовать его.

— Но… это, конечно, интересная история и всё такое, но, Рюзаки, никто не станет отрезать всю руку, чтобы только взять кольцо. И, к тому же, Бэкйард Боттомслэш не была замужем. Если верить полицейскому отчету, она даже не встречалась ни с кем.

— Существуют и другие кольца, кроме обручальных.

— Но отрезать из-за них всю руку всё равно никто не будет.

— Да, вы правы. Потому я и сказал всего лишь, что этот случай мог бы нам помочь. Если не помог, то прошу прощения.

— Не стоит за это извиняться, но кольца не было… не было…

… Так, может, это было что-то другое?

К примеру… браслет.

Не на пальце, а на запястье… нет, это глупо. Есть определенный смысл в том, чтобы отрезать палец с целью взять кольцо, но как бы широко вы на это ни посмотрели, нет смысла отрезать руку ради браслета. Никто не станет так делать. К тому же, убийца в любом случае не охотился за деньгами. В противном случае, вторая жертва сюда ну никак не вписывается.

— …

Мисора медленно вытянула руку вверх, к потолку. Она раскрыла ладонь и распрямила пальцы, будто пытаясь ухватить яркий свет наверху.

На её пальце было кольцо. Обручальное, ведь она была помолвлена с Рэем Пенбером. Обручальное кольцо, которое до сих пор казалось ей не более чем игрой двух детей, но всё же — возможно ли, чтобы кто-то отрезал ей палец, руку, с целью украсть его? А если бы это был браслет? Нет. Когда она представила на этом месте себя, подобное показалось ещё более невероятным.

Она не опускала руку, и её рукав сполз вниз, к плечу. Она посмотрела на часы на своем запястье. Часы были серебряными. Подарок на её прошлый день рождения, 14 февраля, опять же от Рэя Пенбера. А если бы это был не браслет, а часы? Они серебряные, а значит, недешевые… часы?

— … Рюзаки! Бэкйард Боттомслэш была левшой или правшой?

— Если исходить из вашего отчета, правшой. А что?

— Значит… скорее всего она носила часы на левой руке. И возможно, убийца забрал… именно часы, — сказала Мисора, всё ещё лёжа на спине на полу. — На правой ноге были носок и туфля. А на руке, которую он забрал, скорее всего были часы.

— Отрезал руку, чтобы взять часы? Но зачем? Мисора… вы же сами сказали, что нет никакого смысла отрезать всю руку, чтобы взять кольцо. Так зачем же кто-то станет так делать, чтобы взять часы? Если бы они были ему нужны, он бы просто снял их. Часы — не кольца. Они не застревают. Нет смысла отрезать руку.

— Нет, я не думаю, что часы были ему нужны. Но, возможно, здесь часы — это послание. Если бы отсутствовали только они, это было бы слишком очевидно, так что он прихватил и руку тоже…

— Как способ ввести в заблуждение? Понимаю… но в таком случае, всё равно неясно, почему он отрезал и правую ногу тоже. Сомневаюсь, что жертва носила часы на щиколотке. И даже если это попытка ввести в заблуждение, всё равно нет нужды забирать всю руку — хватило бы запястья.

— …

Да, верно, и всё же… идея с часами казалась такой удачной. Она чувствовала, что близка к истине. И если та самая — пользуясь затасканным штампом — навязчивая идея, нанизывание слов одно на другое, как она делала на первом и на втором месте преступления, сработает и здесь, то почему бы не сделать так снова…

— Левая рука… правая нога… левая ладонь… правая ступня… правая щиколотка… левое запястье… часы… на руке… на стене… время… тикают… удары… ладони и ступни, руки и ноги… да значат ли они так много? Не левая рука и правая нога, а наоборот, правая рука и левая нога? Четыре конечности…

— Плюс голова — пятая.

— Пять… пять минус два будет три… три. Третье место преступления. Конечности… вместе с головой их пять… голова? Шея… шея, и одна нога, и одна рука…

Мисора составляла слова в цепочку по мере того как они приходили ей в голову — но так она просто кружила на месте, как потерявшийся ребенок, боясь уткнуться в тупик. Чем дальше она так бормотала, чем больше теряла ощущение близости догадки. Она всё бегала по кругу, как стрелка компаса…

— Если это понимать, как пять минус два — три, то он мог бы отрезать обе руки, или обе ноги, или левую руку и голову… если одной из конечностей должна быть непременно левая рука, то почему правая нога?

Просто чтобы нарушить тишину, Мисора выдавила из себя вопрос, который вовсе её не занимал, вопрос, который она даже не считала нужным задавать, но Рюзаки на него ответил.

— Голова, рука и нога — они все разной длины…

Сначала она не поняла, что он имеет в виду. Его слова казались полным non sequitur, и вначале просто не дошли до неё. Рука длиннее, чем голова, а нога длиннее, чем рука, но что из того? Может, Рюзаки просто говорит первое, что приходит на ум, как и она? Но это не поможет направить в нужном направлении стрелку её компаса, тонкую, как игла…

— Игла? Или стрелка…

— Какая игла?

— Нет, не игла, стрелка…

Классический трюк с иголкой и ниткой, чтобы запереть комнату. Но он тут ни при чем… а вот стрелка? Может ли быть…

— Часы! Стрелки часов, Рюзаки!

— А? Стрелки часов?..

— Часовая стрелка, минутная стрелка и секундная стрелка! Их три! И они все разной длины!

Мисора опустила руку, шлепнув по полу ладонью, и резко села. Поднявшись с пола, она быстро подошла к Рюзаки, выхватила у него чашку с кофе, выпила содержимое одним глотком и грохнула пустой чашкой об стол, как будто хотела разбить её.

— На первом месте преступления он забрал тома «Красной Шапочки», чтобы указать нам на «Мимолетное наслаждение», на втором — взял контактные линзы, чтобы навести нас на мысль о стекле, а здесь он забрал часы с запястья жертвы… и превратил саму жертву в часы!

— Жертву… в часы? — глубоко посаженные глаза Рюзаки смотрели на неё со спокойствием, прямо противоположным её собственному волнению. — Под часами вы подразумеваете…

— Голова — это часовая стрелка, рука — минутная, а нога — секундная! Вот почему убийца забрал часы с собой, вот почему он не просто взял часы и не просто отрезал кисть, но оттяпал руку под корень и вынужден был отрезать и ногу тоже — иначе не было бы трех «стрелок»!

Всё это она выпалила на одном дыхании, и наконец-то снова почувствовала твердую почву под собой. Она достала из кармана снимок — фотографию трупа Бэкйард Боттомслэш. Вот она, лежит на спине, её руки и ноги… нет, рука и нога раскинуты в стороны, а левая рука и правая нога отсутствуют.

— Посмотрите сюда, Рюзаки. Видите? Голова — это час, рука — минута, нога — секунда, и получается 12:45 и ещё двадцать секунд.

— Ммм. Когда вы так говорите…

— Когда я так говорю? Это и есть послание, которое он оставил! А ногу бросил в ванной, потому что ему нужно было забрать лишь часы, и он хотел это подчеркнуть!

— …

Рюзаки молчал, очевидно, раздумывая.

— Дайте-ка, — сказал он и взял фотографию из рук Мисоры. Она смотрела, как он корпел над ней, поворачивая голову под всевозможными странными углами, и постепенно ей начало казаться, что вся её теория неверна от начала и до конца. Она годна, только если ведет к посланию, но скажи он сейчас, что всё это — ни на чем не основанное совпадение, и она тут же распадется на части — у её выводов нет доказательств, их никогда не докажешь. Они основаны на её собственном чутье, и только. Исход определяет чутье — и сейчас оно либо победит, либо проиграет.

— Мисора…

— Да? Что?

— Допустим, ваше предположение верно… но исходя из этого снимка, невозможно утверждать, что часы-жертва указывают на 12:45 и двадцать секунд.

— Э…?

— Вот, посмотрите, — сказал Рюзаки, протягивая ей фотографию.

Вверх ногами.

— Поверните её вот так, и получится 6:15 и пятьдесят секунд. Или так…

Он повернул фотографию боком.

— Три часа и тридцать пять секунд. А если вы опять повернете её на сто восемьдесят градусов — 9:30 и пять секунд.

— … А-а.

Конечно. Он прав. Снимок был вертикальный, поэтому она просто предположила, что голова… что часовая стрелка указывает строго вверх, на двенадцать часов. Но если в самом деле рассматривать жертву как часы, то это вовсе не обязательно. Может быть так, а может, и нет. Стоит только сделать фотографию под другим углом, и появится бесконечное количество вариантов. Или, по крайней мере, триста шестьдесят. Стрелки могут и не двигаться, но ведь цифры вокруг них можно расположить как угодно.

Здесь не было никакого намека на то, как располагать цифры.

— Если жертва представляет собой три стрелки, то эта квадратная комната — предположительно цифры. Жертва лежала прямо посередине комнаты. Поскольку её положили вот так, параллельно двум стенам и перпендикулярно двум другим стенам, я думаю, мы можем предположить четыре варианта, которые я только что перечислил. Но четыре варианта — это всё равно слишком много. Мы должны свести их хотя бы к двум, иначе не сможем сказать, что расшифровали послание убийцы.

— Комната… это цифры?

— Теперь, когда я об этом думаю, ведь в первом послании были римские цифры… которые часто используют на циферблатах. Но здесь их нет. Если бы только тут был какой-то намек на то, какая стена какой цифре соответствует…

Какая стена — какой цифре? Но здесь не было ничего примечательного ни на одной из стен, ничего, что могло указывать на число. В одной из стен — дверь, в стене напротив — окно. В третьей — встроенный шкаф… или это не указания? Может, тот же компас…

— Рюзаки, вы не знаете, в какой стороне север? Если север — это двенадцать…

— Об этом я уже думал, но нет ни одной логичной причины предполагать, что север — двенадцать. Это же не карта. Двенадцать может быть и на востоке, и на западе, и на юге.

— Логика… логика… да-да, нам нужно доказательство, или, по крайней мере, какое-то разумное подтверждение… но как нам определить, какая стена? Здесь ничего нет…

— Точно. Как будто стена преграждает нам путь, слишком высокая, чтобы через неё перелезть.

— Стена? Удачная метафора. Стена… стена…

Стена? Вара Нинго висели на стенах. Здесь их было две. Это что-то значит? Может быть, в этой комнате куклы, наконец, имеют какое-то значение? Мисора почти заставила себя прийти к выводу, что кроме них не видит больше ничего, что может служить намеком, и подтолкнула собственные мысли именно в этом направлении. Вара Нинго. Вара. Нинго. Соломенные куклы. Куклы. Игрушки? Мягкие игрушки… в этой комнате, полной ненужных украшений. Слишком много кукол для двадцатишестилетней женщины…

Мягкие игрушки, наваленные у стен.

— Я всё поняла, Рюзаки, — сказала Мисора.

На этот раз она была спокойна.

На этот раз она не волновалась.

— Количество мягких игрушек… у каждой стены. Число игрушек указывает на время. Видите? Двенадцать у той стены, где дверь. И девять вон там… двенадцать часов и девять часов. Если рассматривать всю комнату как часы, то дверь — их верх.

— Нет, погодите секундочку, Мисора, — перебил Рюзаки. — Насчет двенадцати и девяти — это, конечно, верно, но вон там пять игрушек, а у четвертой стены только две. Если взять четыре главные цифры на циферблате часов, то это должны быть двенадцать, три, шесть и девять. А не двенадцать, два, пять и девять. Цифры не сходятся.

— Нет, сходятся. Если считать Вара Нинго.

Мисора снова посмотрела на две дырки в стенах.

— Если мы прибавим одну Вара Нинго к тем двум игрушкам… мы получим три. А если прибавить вторую Вара Нинго к вон тем пяти игрушкам… мы получим шесть. Так всё сходится. Само третье место преступления является часами. Вся комната — часы.

Мисора положила фотографию Бэкйард Боттомслэш на пол, туда, где сама только что лежала, и где до неё лежал Рюзаки. Положила тщательно, удостоверившись, что повернула её под правильным углом.

— 6:15 и пятьдесят секунд.