Когда небесный странник свет зажег, Зарозовел предутренний восток. И лишь в зрачках чернеть остался мрак, Как сокровенный камень Шаб-Чираг. Меджнун, как ворон, вдруг затрепетал, Как мотылек, что свечку увидал, И мысленно шипы убрав с пути, В край, где жила Лейли, решил пойти. Ее становья дым вдохнув с тоской, Он побледнел, за грудь схватясь рукой. Протяжный вздох похожим был на стон. Так стонет тот, кто к жизни пробужден. Вдруг он увидел — нищенка бредет, А вслед за ней на привязи юрод. В оковах тяжких с головы до пят, Казалось, он судьбе подобной рад. Старуха, торопясь, дорогой шла, И на веревке бедного влекла. Меджнун пред нищей в удивленье встал И вопрошать ее в смятенье стал: «Кто этот муж, что, на свою беду, Вслед за тобой идет на поводу?» И услыхал ответные слова: «Перед тобой злосчастная вдова. Тот, кто оковы вынужден таскать, Не сумасшедший вовсе и не тать. Мы за собой не ведаем вины, — До нищенства нуждой доведены. Друг на аркане вслед за мной идет, Поет и пляшет у чужих ворот. Той малостью, что вместе соберем, И живы мы, и кормимся вдвоем. Стараемся дарованное нам Все разделить по-братски, пополам. Крупинкой самой малой дорожим, Дележ по справедливости вершим». Когда Меджнун признанья смысл постиг, К ногам старухи он с мольбой приник. Он стал взывать: «С бедняги цепь сними, Свяжи меня, в товарищи возьми. Знай, это я безумьем заклеймен, Я заслужил оковы, а не он. Меня води с собою по дворам, Я заслужил бесчестие и срам. Все, что добуду, на цепи влеком, Тебе пусть достается целиком!» Воспрянула старуха всей душой, И, в предвкушенье выгоды большой, От спутника немедля отреклась И связывать Меджнуна принялась. Веревкой ловко окрутила стан, Вкруг шеи обвила тугой аркан. За побирушкой он, вздымая прах, Побрел с цепями на худых ногах. Как будто пьяный шел под звон оков, И хохотал, и прыгал у шатров. «Лейли», — он звал, людей смеша до слез, В него кидавших камни и навоз. Он устремлялся к Неджду, в тот простор, Где цвел надеждой и манил шатер. И наконец залетный ветерок Донес становья близкого дымок. Меджнун пал наземь, вровень став с травой, В рыданьях схожий с тучей грозовой, Он бился лбом о камни, вопия: «О ты, из-за которой гибну я! Я, возлюбив тебя, презрел закон, От всех мирских забот освобожден. Но, скован по рукам и по ногам, Истерзанный, я ныне счастлив сам. Свершая грех, не милости ищу, Я сам себе злодейства не прощу. Тебя я умоляю об одном: Суди меня, но собственным судом. Хоть я из лука целился в бою, Но поразили стрелы грудь мою. Я на твоих сородичей напал, Но своего меча я жертвой стал. Я, став причиной учиненных зол, К тебе с повинной, скованный, пришел. Теперь от цепи цепенеет, глянь, Лук против вас нацелившая длань. За грех я расплатился тяжело — Ужасное возмездие пришло. Не снисходи ко мне и не жалей, В твоей я власти, — кровь мою пролей! Я без тебя живу, меня вини И на кресте преступника распни. О ты, что и в неверности верна, Невинность пред тобой вины полна, Безвинен я и не содеял грех, Но пред тобою я виновней всех. Иль в милосердье вдруг ты снизойдешь, Или вонзишь в меня презренья нож. Подай мне весть, пока еще живу, Длань возложи на скорбную главу. Готов погибнуть я из-за тебя, Чтоб ты предлог нашла прийти, скорбя. Казни меня — благословенен меч, На твой порог он дал мне жертвой лечь. Я все прощу, не ведая обид, Я — Исмаил, а не исмаилит. В моей груди свеча горит светло, Но это пламя сердце обожгло. Коль голова моя — свечной нагар, Обрежь фитиль, пусть ярче вспыхнет жар. У ног твоих мне умереть дозволь, Жить не могу, невыносима боль. Ты недоступна до скончанья дней, И жизнь все безнадежней и темней. На что мне голова? Она больна, Страданьями и ревностью полна. Твори, что хочешь, тело обезглавь, Счастливой будь, а горе мне оставь!» И цепи на себе порвав рывком, Стрелою взвившись, пущенной стрелком, Молниеносно, словно метеор, Он поспешил бегом к отрогам гор. На Неджд взобрался, по камням скользя, Себе удары с воплем нанося. Его сумели все же разыскать, Узрели то, что лучше не видать. Рыдающая мать, седой отец В отчаянье постигли наконец: «Возврата нет, родных Меджнун забыл», И, одичавший, он оставлен был. Воспоминанья стерлись и ушли, Мир потускнел пред именем Лейли. А если говорили об ином, Он убегал иль забывался сном.