Лейли — игрушка в чьей-то злой игре Была рабыней в собственном шатре. Единственного друга лишена, Неведеньем измучена, она, Став пленницей судьбы, в ночи и днем Грустила о возлюбленном своем. Как дальше жить? Все нестерпимей ей Тяжелый груз невидимых цепей. Супруг в ночи бессонной до утра Глаз не спускал с заветного шатра. Страшился одного, что вдруг жена Сбежит в кумирню, от любви пьяна. Весь день он ей старался услужить, Подарками и лаской ублажить. Напрасно он старался, каждый раз — В глазах Лейли презрительный отказ. Однажды ночь темней других была, И возле меда не вилась пчела. В полночном мраке видеть не могли, Как ускользнула из шатра Лейли. И встала на скрещенье тех дорог, Где соглядатай подстеречь не мог. «Прохожий попадется здесь, бог даст, И о любимом вести передаст». Так и случилось… Странник вдруг возник — Услужливый и ласковый старик. На Хызра старец походил во всем, — Он для заблудших был проводником. Игрушка рока, пленница невзгод Его спросила: «Мудрый звездочет, Ты много знаешь, всюду побывал, Неужто ты Меджнуна не видал?» Ответил добрый старец: «О луна, Юсуф в колодце, где вода темна. И в сердце у него бушует шквал — Ведь лунный свет затмился и пропал. Знай, по кочевьям он бредет в пыли… „Лейли, — взывает он, и вновь: — Лейли!“ Тоскливый вопль сопровождает шаг: „Лейли, Лейли!“ — звучит во всех ушах. Он одичал, как зверь бредет во мгле, Не помышляя о добре и зле». И от рыданий стан Лейли прямой Согнулся долу, как тростник речной. С ее очей, мерцавших, как нарцисс, Агаты слез на щеки полились. Воскликнула она: «Вини меня, Из-за меня затмилось солнце дня! Я, как Меджнун, с бедой обручена, Но между нами разница одна: Он бродит там в нагорной вышине, А я в колодце на глубинном дне». И бусы сорвала, а жемчуга Насыпала в ладони старика. «Возьми, — сказала, — и пускайся в путь, Найди страдальца, вместе с ним побудь. Прийти хоть ненадолго умоли, Чтоб светоч свой увидела Лейли. Укрой его в укромном уголке От любопытных взоров вдалеке. Где будет он, — мне скажешь шепотком, Чтоб я взглянула на него тайком. И с полувзгляда сразу я пойму, Любима ль я, нужна ль еще ему. Быть может, он прочтет мне о любви Газели вдохновенные свои. Чтобы стихи распутать помогли Узлы судьбы измученной Лейли». И старец, жемчуга забрав без слов, Покинул ту, что чище жемчугов. С собой одежду взял, чтоб хоть слегка Одеть полунагого бедняка. Пустыню, горы из конца в конец — Все обыскал рачительный гонец. Нигде Меджнуна не найдя следов, Отчаяться уже он был готов. И наконец в ущелье, среди скал, Простертого недвижно отыскал. Вкруг хищники свирепые рычат. Его оберегают, словно клад. Меджнун вскочил, он рад был старику, Как сосунок грудному молоку. Прикрикнул на зверей, и звери вмиг Уняли свой недружелюбный рык. Тогда старик, одолевая страх, К Меджнуну, торопясь, направил шаг. Почтительный сперва отдав поклон, С учтивой речью обратился он: «О ты, подвижник истинной любви, Пока любовь жива, и ты живи! Лейли, чья совершенна красота, Хранит любовь и в верности тверда. Она, не видя блеск твоих очей, Не внемля звуку ласковых речей, Поверь, мечтает только об одном: Наедине с тобой побыть вдвоем. И ты, увидя светозарный лик, С себя разлуки цепи сбросив вмиг, Прочтешь газели дивные свои, И вновь начнется празднество любви. Растут там пальмы, и, вздымаясь ввысь, Резные листья, как шатер, сплелись. Под ними травы стелятся ковром, Родник вскипает звонким серебром. В уединенной заросли лесной Ты встретишься с Лейли, с твоей весной!» С поклоном старец, как волшебный джинн, С одеждой новой развязал хурджин. Меджнун, руководимый стариком, Смиренья обвязался кушаком. И, торопясь, последовал за ним… Так, истомленный жаждой пилигрим Стремится, нетерпением объят, К тем берегам, где плещется Евфрат. А вслед за ним, следя издалека, Шли звери, словно верные войска. На этот раз, умилосердясь, рок Ему достичь желанного помог. Под пальмой лег он, звери отошли, И в нетерпенье начал ждать Лейли. А старец встал неслышно у шатра И прошептал: «Лейли, ступай, пора!» Она рванулась птицей из тенет, Спеша к тому, кто, изнывая, ждет. Вдруг сердце у нее зашлось в груди, — Лейли стоит, не в силах подойти. И шепчет тихо старцу: «Как мне быть? Я шагу дальше не могу ступить. Пылает светоч мой таким огнем, Что, ближе подойдя, я вспыхну в нем. Я чувствую, что гибель мне грозит — Любовь грехопаденья не простит. Возвышенная книга мне дана, — Грехом не запятнаю письмена, Чтоб от стыда не мучаться потом И непорочной встать перед Судом. Но если друг мой истинно влюблен И совершенством духа наделен, Запретную пускай оставит цель И, удостоив нас, прочтет газель. Из уст сладчайших будет суждено Испить стихов пьянящее вино!» Весну оставя, старец поспешил К тому, кто ждал, уже лишенный сил. Меджнун лежал под пальмою ничком В беспамятстве глубоком и немом. Над юношей склонясь, старик седой Его обрызгал слезною водой. Простертый на земле очнулся вдруг И, увидав, что рядом добрый друг, Он голосом, звенящим как свирель, Запел печально дивную газель.