ОХОТНИКИ ЗА КЛАДАМИ

"Искатели кладов преимущественно бывают из простого народа, склонного, по неразвитости, к суевериям и предрассудкам", — важно писал в 1896 году один ученый человек. Только того не знал ученый человек, что у нас в России даже цари, князья, вельможи и духовенство занимались "по наущению диавола" отысканием кладов. Кладоискательство на Руси всегда было популярным занятием: несмотря на дурную репутацию кладов, в любителях приключений и просто хищниках у нас никогда недостатка не было.

Упоминания о кладах встречаются уже на первых страницах русской истории. Главный торговый путь Древней Руси — "путь из варяг в греки" — на всем своем протяжении, от Балтийского моря до Черного, отмечен многочисленными кладами VIII–XI веков. Византийские и скандинавские источники говорят, что славяне "скрывали свое имение, как воры", зарывая драгоценности в землю, когда отправлялись на войну.

Об одном из самых ранних фактов кладоискательства на Руси сообщается в Киево-Печерском патерике, составленном в XI веке. Печерский монах Федор увидел во сне видение: в некоем месте зарыт большой клад. Придя в указанное в видении место — в одну из лаврских пещер — он начал копать и наткнулся на клад "латинских сосудов", в которых хранилось "злата и сребра бесчисленное множество". Увидев сокровища, Федор счел, что это черт искушает его богатством, и снова зарыл клад, но уже в другом месте. О находке узнал великий князь киевский Мстислав Святополкович, который приказал схватить монаха и доставить его к себе.

— Верно ли говорят, что ты нашел клад? — спросил князь монаха.

— Да, я нашел клад, и он спрятан мною в пещере, — отвечал Федор.

— А что это за пещера и много ли там, отче, золота, серебра и посуды? — допытывался князь.

— Эта пещера служила кладовой у варягов, и посуда там латинская. Поэтому пещера и ныне зовется варяжской. Золота же и серебра там неисчислимое множество.

Понятно, что простодушный ответ монаха только разжег в князе алчность. Он начал требовать от инока, чтобы тот указал местонахождение сокровищ. Но Федор утверждал, что забыл то место, где закопал клад.

— Вспомнишь! — зловеще пообещал князь и приказал сковать монаха по руками ногам, ввергнуть его в узилище и три дня держать там без хлеба и воды. Но монах упрямо твердил: "Не помню". По приказу князя монаха-кладоискателя жгли на костре, пытали дымом. Другого монаха, Василия, которому Федор открыл тайну клада, князь собственноручно "поразил" стрелой из лука. Оба монаха умерли в мучениях, так и не указав местонахождение клада.

В свое время была высказана гипотеза, что на самом деле князь допытывался у монахов о том, где спрятана монастырская сокровищница, желая поправить за ее счет свои финансовые дела. Как бы то ни было, этот рассказ свидетельствует о том, что клады уже в XI веке вызывали на Руси неподдельный интерес в самых разных слоях общества.

По одной из легенд, на средства, найденные в кладе, будто бы был основан Ростовский Авраамиев монастырь: бес, желая насолить благочестивому старцу Авраамию Ростовскому, материализовался в образ воина и, явившись к великому князю Владимирскому, доложил, что будто бы Авраамий нашел на великокняжеской земле "сосуд медян, в нем множество сосудов златых и поясов златых, и чепей" и что на это сокровище, которому "не можно и цены уставити", Авраамий устроил монашескую обитель. Князь, поверив бесовской выдумке, приказал схватить подвижника и привести к нему, но при дознании у Авраамия из всего имущества оказалась одна власяница.

Царь Иван Грозный, по рассказу летописца, собственноручно отыскал клад, замурованный в стене новгородского Софийского собора. Прибыв в Новгород, царь "неведомо как уве-дал казну древнюю, сокровенную", по преданию — скрытую в стене собора его строителем, князем Владимиром, внуком Владимира Святого. Об этом кладе неизвестно было никому, "ниже слухом, ниже писанием", поэтому источник информации о кладе так и остался невыясненным. Царь, приехав ночью в собор, "начал пытать про казну ключаря софийского и пономарей много мучил", но несчастные ничего не ведали о кладе ни сном, ни духом. Не добившись от них толку, царь стал подниматься по лестнице, которая вела "на церковные полати" и наверху, остановившись, вдруг приказал ломать стену. Из замуровки "просыпалось велие сокровище: древние слитки в гривну, и в полтину, и в рубль". "Насыпав" клад в возы, царь отправил его в Москву. Обычай замуровывать клады в стены каменных церквей в Новгороде, вероятно, был весьма распространен, так как известен еще один подобный случаи: в 1524 году в стене Пятницкой церкви при ремонтных работах было случайно обнаружено замурованное "сокровище древних рублев новгородских литых 170, а полтин 44".

Особенной страстью к кладоискательству отличалась сестра Петра I, царевна Екатерина Алексеевна. Она держала при себе баб-ворожей, которые по ее приказу якобы видели сны про клады, а потом царевна посылала по их указаниям на те места людей: узнав, что за 220 верст от Москвы, на дворе одного крестьянина, в хлеву, под гнилыми досками, стоит котел денег, царевна послала туда "для взятья кладу" дворцового сторожа, наняв подводы и охрану для вывоза денег. Клад, однако, не нашли. В другой раз царевна отправила приближенных женщин в поисках клада в полночь на кладбище разрывать могилы. При ней состоял некий костромской поп Григорий Елисеев, который хвалился, что может определять местонахождение кладов по имеющимся у него особым "планетным тетрадям". По приказу Петра I все эти "укащики" кладов были подвергнуты сыску и оказались, при ближайшем рассмотрении, обманщиками: сам поп Гришка Елисеев признался, что у него были "планетные тетрадки", и что он "по планетам клады узнает, а царевне говорил обманом, взятки ради".

Подобно печерским монахам и попу Елисееву, не брезговали заниматься поисками кладов и лица духовного звания. Этому весьма способствовало поверье, что при кладоискании желательно присутствие священника, так как клады зарывались со страшными заклятиями и охранялись нечистыми духами. В 1890-х годах, недалеко от деревни Большие Угоры в Костромской губернии, клад собралась рыть целая толпа крестьян во главе со священником, делавшим указания, как надо, благословясь, рыть и брать клад. Потребовалось вмешательство полицейской власти, чтобы разогнать охваченную золотой лихорадкой толпу, А в 1752 году священник села Помаева Буинского уезда Симбирской губернии, Кирилл Михайлов, решил во что бы то ни стало добыть клад, зарытый в овраге между Помаевым и деревней Атяшкиной. Вооружившись крестом и Евангелием от бесовского наваждения, священник, отличавшийся необыкновенной смелостью, отправился на предполагаемое место клада и принялся копать, но страшные привидения так напугали его, что он бежал со страху, забыв на месте и крест, и Евангелие.

Весьма распространенным занятием было кладоискательство в крестьянской среде. Сколько семей разорилось на этом — хозяйство запущено, а все силы брошены на поиск эфемерного клада… Иногда золотая лихорадка охватывала целые деревни и даже несколько селений. Поиск кладовых записей, приметных мест и раскопки самих кладов нередко занимали целый рабочий сезон: вместо того, чтобы пахать и сеять, мужики сбивались в артели до трехсот человек и толпой уходили на поиски кладов. Начисто срывали древние курганы, перекапывали городища, ворочали "приметные камни"… Около 1890 года крестьяне села Ильинского Макарьевского уезда и ближайших деревень решили во что бы то ни стало отыскать клад, на который имелась запись в виде разбойничьего письма. Целую весну пробродили по лесу, отыскивали приметы, ходили к "ворожцу", копали по ночам. Собирались артелями человек по двести, но ничего не нашли. Неудачу объясняли тем, что не было согласия в артели — каждый думал только о своей наживе в ущерб другим.

О быте и заботах "охотников за кладами" повествуют дневниковые записи одного из алатырских кладоискателей, посвятившего всю жизнь этому ремеслу:

"Задумал я добыть клад в Большой Яме и пошел в город Саранск к ворожцу; у него переписаны были все клады, где сыскать. Купил вина, подпоил его, и дал он мне писульку, как достать деньги в Кладовых стрелицах. Иду я из Саранска и повстречался мне грамотный человек, писарь не писарь, Бог его знает. "На-ка, мол, батюшка, прочитай что написано в грамотке!" Он прочитал, оглядел меня с головы до ног и разорвал писульку: ‘‘Старый, говорит, ты черт, на старости каким ты делом занимаешься, души не жалеешь!" Да как плюнет мне в рожу, и уехал.

Не унялся я этим, пошел рыть клад в Большой Яме. Копал, копал и дошел до камня большущего — тремя лошадьми не своротить. Нет, думаю, видно ему срок не вышел. Только выбираюсь из оврага, вдруг посыпались на меня со всех сторон каменья да красные кирпичи. Я подрал, только подавай Бог ноги! А кладище здесь огромный.

А вот нищий Василий Семеныч доподлинно взял поклажу в селе Красной Поляне, а научил его, как взять, заштатный дьякон: все больше молитвами отчитывал из требника Петра Могилы. За тем требником ездили мы три раза в село Ливу, да дорого просят: сто рублей. Да еще надул подлец Евсейка — лубянишные глаза, а денег обобрал много.

На что был богат Филипп Чистяков — четыре расшивы имел, да и те все прожил на клады. Однако, Бог поможет — весной возьмет малую толику.

Есть у целовальника под горой книга "Немая строка" — по ней вызывать можно".

В воронежских местах прославился кладоискатель-фанатик, который исходил весь край вдоль и поперек, разыскивая клады Кудеяра-атамана, один из которых, по его убеждению, состоял из "60 парных воловьих подвод серебра, 10 пудов золота и целого лотка драгоценных камней". Вокруг этого кладоискателя кормилась целая толпа ловких людей, втридорога сплавлявших ему всевозможные кладовые записи, чертежи, заговоры, "разрыв-траву" и т. д… а также талисманы типа "глины, добытой в полночь с могилы удавленника", которая якобы помогает при добыче кладов. Торговля этим товаром вообще велась довольно бойко, так как спрос на него имелся большой. А один ловкий проходимец, орловский крестьянин Милютин, в 40-х годах XIX столетия сумел организовать сбор народных средств на приобретение разрыв-травы. Сделано это было с потрясающей простотой. Милютин держал трактир, в подполе которого хитроумным способом устроил демонстрацию "зачарованного клада". Клиентура подбиралась из подгулявших в трактире простаков. Милютин высматривал такого персонажа, дошедшего до состояния "уже никакой, но лыко еще вяжет", подсаживался к нему и доверительно начинал рассказывать о том, что у него под избой находится зачарованный клад, "да вот беда — разрыв-травы к нему никак не достать". Трактирщик вел мужика в подпол, там клиент воочию видел "зачарованный" сундук, который никаким способом "взять" невозможно и, соблазненный Милютиным выступить пайщиком при дележе клада, охотно отдавал деньги на приобретение разрыв-травы", которая, как известно, больших денег стоит. Таким образом Милютин решал свои финансовые проблемы на протяжении нескольких лет.

Иногда поиски клада начинались даже не с преданий, не с "кладовых записей", а прямо, что называется, на пустом месте. Шел, например, как-то раз житель города Зубцова по берегу Волги и размышлял: "Ведь город наш Зубцов, сказывают, в старину был очень велик, и были в нем князья, а у этих князей, разумеется, была казна — то где же она теперь находится?" Ясно, где — конечно, зарыта где-то поблизости! С этой, прямо скажем, небесспорной мыслью, он лег спать, и во сне увидел, что "всему городу Зубцову была великая радость… Не могу прямо объяснить, в чем она была, а только над всем городом от радости как будто туман стоял". Поутру этот мыслитель и духовидец явился в городскую управу и заявил, что он намерен найти казну зубцовских князей и тем самым обогатить город. И что же городские власти? Посмеялись? Покрутили пальцем у виска? Удивились? Нет. Они всерьез направили запрос в Тверскую губернскую канцелярию, откуда пришло официальное разрешение на поиски клада. Раскопав несколько курганов в окрестностях города, и ничего не найдя, разочарованный кладоискатель работу прекратил. Впрочем, горожане отнеслись к его начинанию сочувственно и неудачу объясняли тем, что кладоискатель "слова" не знал.

Бывали примеры, когда крестьяне различных областей подавали прошения о разрешении искать им клады даже на имя царя. К известиям о кладах власти всегда относились серьезно. Местная администрация в этом отношении была даже строже центральной. Кладоискатели, а особенно люди, уже нашедшие клад или только оговоренные в этом, сейчас же задерживались, а иногда даже и заключались в тюрьму, в ожидании ответа из Москвы. Впрочем, перейти к следующей ступени допроса — к пытке, воевода без государева указа обыкновенно не решался.

9 июня 1702 года в Можайскую приказную избу явился местный житель Герасим Васильев и сообщил, что в городе близ торга и двора посадского человека Василия Лукьянова собрались многие люди, роют землю и "ищут денег". Воевода Петр Савелов тотчас поехал к тому месту, где "денег ищут и деньги берут". Оказалось, что извет Герасима Васильева оказался вполне справедливым: в указанном месте воевода нашел сборище разного рода людей, расковыривавших пятачок земли у двора посадского человека Васьки Лукьянова.

Остановив самовольные раскопки, воевода приказал рыть землю случившимся поблизости "служилым людям", которые в присутствии воеводы собрали "денег 16 алтын, а те деньги старинные". Часть денег, найденные раньше, остались на руках у находчиков клада. В ходе дальнейших поисков перерыли весь пятачок "до матерой земли" — на семь аршин поперек, и на два аршина в глубину, и на этом месте нашли "старинных денег и денежек 12 алтын, да в том же месте из земли вынули малый избный жернов. А… окромя тех 12 алтын ничего не сыскали". Неясно, сколько монет было в кладе, но, судя по всему, не более двух сотен.

Схожий случай имел место в Шацке в 1645 году. Здесь до воеводы Бестужева дошел слух, что в Казачьей слободе на Соломенной горе казак Евдоким Карев пахал "под репу" несколько лет не паханную землю и распахал клад старинных серебряных монет. Сбежавшиеся слобожане в мгновение ока растащили рассыпавшийся по пашне клад. Посланные воеводой сыщики по монетке вытрясали клад из жителей слободы, пока наконец не собрали "23 алтына 2 деньги" — около 70 штук. Несмотря на все старания воеводских посланцев, многие попрятали свои находки, жалуясь сыщикам, что, мол, спрятали, да забыли куда — "схоронили те деньги у себя на дворе, и ныне тех денег найти не умеем, и того места не узнаем". Найденные монеты оказались "неведомо какие, нерусского дела", а по предположению воеводы — татарские.

Разрядный приказ в Москве, куда поступали дела о кладах, в большинстве случаев предписывал задержанных отпустить из тюрьмы "от пристава и с порук, и впредь кто станет находить, и у тех не отымать, и им продаж не чинить, а кого задели-ли при разделе клада, — не обделить".

Внимание властей к поискам кладов можно понять — ведь далеко не всегда эти поиски заканчивались неудачей. Старинный разбойничий клад — "старую поклажу" — нашел в 1664 году на Дону, в районе Воронежа, один казак — "под дубом котел небольшой пивной денег, да на тех деньгах лежат три или четыре бруска литых, неведомо какие, накрыт тот котел сковородою железною". В селе Миренки Симбирской губернии один старик отыскал богатый клад и сумел разбега-теть. А пять лет спустя в село пришел какой-то мужичок и с озабоченным видом стал расспрашивать — не находил ли кто в таком-то месте клада? Понятно, что ему никто ничего не сказал, и мужичок скрылся безвестно…

Как свидетельствуют материалы Костромской ученой архивной комиссии, около сорока крестьян копали клад на берегу Палажного озера, но ничего не нашли, зато их последователю позже удалось найти здесь несколько золотых монет. По "кладовой записи" копали клад у села Петиньева. Кашли серебряную сбрую, какие-то старинные предметы и "костей да черепьев много вырыли". Добился своего и упорный кладоискатель из деревни Ерыкалихи — после долгих поисков ему удалось откопать корчагу серебра, из которой один из членов Костромской ученой архивной комиссии приобрел две серебряные рублевые монеты Петра 1 и Петра II.

Находки были, разумеется, не одинаковы. Иногда весь клад, подобно Шацкому, состоял из небольшого количества серебряных денег "неведомо каких", которые начальство без всяких нумизматических справок авторитетно признавало "татарскими деньгами". Но были случаи, когда находки состояли из весьма древних и очень ценных предметов. Так, в 1673 году в Старой Рязани несколько крестьян нашли "погреб и выняли многую великую казну — серебро литое и золотые плиты и цепи и волоки и прутья золотые, и иную многую казну". По-видимому, это был один из княжеских кладов, зарытых в 1237 году при взятии Рязани Батыем. А в 1626 году в Путивле селитренный мастер Роман Гаврилов и его работники нашли в древнем кургане "золота два прута, да 26 плащей (т. е. пластин), да 9 перстней золотых, и пуговицы, и иные мелкие статьи золотые и серебряные". Сокровище было доставлено в Москву, где было "смотрено и ценено", а потом отдано находчику, Роману Гаврилову, который обратил свою находку на постройку церкви ("на церковное строение"). Как полагают, Роман Гаврилов вскрыл богатое захоронение какого-то древнерусского князя или боярина, а золотые "пруты" — не что иное, как шейные гривны, распространенное в IX–XI веках у знатных людей украшение.

Вопреки распространенным в народе легендам о зарытых "сундуках с золотом", известен только один случай, когда подобное сокровище действительно было найдено: в 1985 году в селе Воздвиженское под Сергиевым Посадом, тогда Загорском, из земли были извлечены два плотно окованных железом сундука, в которых находилось около двух тысяч золотых и серебряных монет XVIII века. Интересно, что в этом месте еще до войны было найдено несколько таких же монет. Тогда специалисты предположили, что эти монеты — часть клада какого-то богатого купца. Клад попытались найти, но безуспешно, после чего решили, что это очередной миф. Тем не менее легенда о кладе продолжала бытовать среди местных жителей, будоража воображение деревенских ребятишек, пока при строительстве садово-дачного кооператива не была сделана эта находка… Интересно, что один из сундуков оказался дырявым — через эту дырку, видимо, и вывалились найденные ранее монеты.

О каком-то "сундуке с золотом" рассказывали в Вяземском районе Смоленской, области. По утверждению местных жителей, одна женщина, идя через лес, случайно зацепилась за что-то, и увидела торчащее из земли железное кольцо. С усилием потянув за него, она приподняла вместе с кольцом крышку небольшого сундучка. В сундуке лежали золотые и серебряные монеты, а сверху — золотой крест. Вытащить сундук женщина не смогла и, взяв из него в доказательство несколько монет, пошла домой и сообщила о кладе мужу. Однако сколько потом ни искали это место, найти не смогли.

Основной драгоценный металл найденных кладов — серебро. При этом клады серебряных монет XV–XVII веков могут достигать огромных размеров. Самый большой клад XVII века найден в Вологде — в нем насчитывалось 49 тысяч серебряных копеек. Золото — очень редкая находка. В Москве, самом богатом городе государства, найден только один клад старинных золотых монет (исключая находки, относящиеся к рубежу XIX–XX вв.). Из 44 кладов, найденных до 1917 года в Костромской губернии, только в одном находились золотые монеты — 16 штук. "Крестьянские" же клады XVIII столетия состоят в основном из медных монет, количество которых, впрочем, может быть очень большим. Известны клады меди общим весом в 60–80 кг и более.

Такова реальная картина. Впрочем, кто знает — может быть, все "сундуки с сокровищами" уже выкопаны кладоискателями XVII–XVIII веков. Во всяком случае, в реальности таких кладов они были глубоко убеждены…

"БУГРОВЩИКИ"

"В Сибири есть неизвестные могилы древних скифов, на которых уже выросли кустарники или лес. Разыскать их можно не иначе как с помощью колдовства. С этой целью некоторые люди отдаются чернокнижию и, найдя таковые могилы, иногда вырывают из них немного серебра. Я сам видел серебряные сосуды, вырытые таким образом", — писал хорватский книжник Юрай Крижанич, волею судьбы заброшенный в 1659 году в Сибирь и проведший там долгих пятнадцать лет.

Русские первопоселенцы в Сибири, наслушавшись рассказов о сибирских богатствах, сразу обратили внимание на изобилие здесь древних городищ и курганов — "бугров", и уже с первых лет русской колонизации края превратили кладоискательство в чрезвычайно выгодный промысел. По свидетельству первого историка Сибири Миллера, численность сибирских кладоискателей не уступала количеству охотников за соболями.

Первыми занялись кладоискательством русские поселенцы на реке Ишим. Оттуда золотая лихорадка начала распространяться все далее и далее, добравшись наконец до Оби. Ставший популярным промысел раскопок "бугров" именовался "бугрованием", а кладоискателей прозвали "бугровщиками".

Слухи о сокровищах сибирских курганов, все чаще доходившие до Европы, начали материализоваться в 1710-х годах. Одним из первых свидетельств стали "золотые бугровые сибирские вещи", преподнесенные известным уральским промышленником Никитой Демидовым жене Петра I Екатерине, в подарок по случаю рождения царевича Петра Петровича. А в 1715 году сибирский генерал-губернатор князь Матвей Гагарин привез Петру 1 десять золотых предметов, найденных в "буграх". Искусно выполненные древними мастерами изделия так понравились царю, что он отдал распоряжение еще "приискать старинных вещей". Тогда на следующий год Гагарин прислал ему более сотни новых золотых "бугровых вещей", составивших впоследствии так называемую "Сибирскую коллекцию Петра 1", ныне хранящуюся в Государственном Эрмитаже.

В 1720–1727 годах по поручению Петра I в Сибири побывал доктор Мессершмидт, который воочию увидел масштабы деятельности "бугровщиков". По его наблюдениям, русские, жившие по верхнему течению Оби, регулярно отправлялись на промысел — "за откапыванием золота и серебра, находимого в могилах. Они зарабатывают много денег раскопками в степях. Найдя насыпи над могилами язычников, они копают, и среди железных и медных вещей находят иногда много золотых и серебряных вещей, фунтов по пять, шесть и семь, состоящих из принадлежностей конской сбруи, панцирных украшений, идолов и других предметов". На бугрование собирались артели по 200–300 и более человек. Весной, с последним санным путем, они уходили в поисках "бугров" нередко на двадцать и более дней пути, разбивались на отряды и расходились по местности.

Сибирские гробокопатели имели "особенный навык и искусство" — их поиски, как правило, были не напрасны. Многие из "бугров" были до того богаты золотом и серебром, что на жаргоне "бугровщиков" назывались "золотарями". Только в одном кургане, находившемся на левом берегу реки Алей, впадающей в Иртыш, "бугровщики" нашли до 60 фунтов (около 24 кг) золота в изделиях, среди которых находились "конный истукан" и какие-то золотые "зверьки".

Прямо-таки промышленные масштабы бугрования привели к тому, что к середине XVIII века редкие из сибирских курганов остались не разрытыми. В поисках новых "бугров" кладоискатели уходили все дальше к югу, в степь, где нередкими были столкновения "бугровщиков" с кочующими ордами киргиз-кайсаков и калмыков. В 1727 году одно из таких столкновений в Барабинской степи, имевшее весьма серьезные последствия, вызвало резкую реакцию властей. В сентябре того же года канцелярия сибирского генерал-губернатора издала указ: "Дабы никто, под жестоким наказанием, в степь для бу-грования не ездил".

Однако, принимая грозные постановления, власть смотрела на деятельность "бугровщиков" сквозь пальцы, иногда тайно поощряя их промысел. Секрет этого отношения был прост: львиная доля найденных сокровищ оседала в карманах местных властей. Свои находки "бугровщики" продавали, пускали на "подарки" воеводам и приказным, и только очень редко сдавали законно в кассы и приказы. Тайная скупка могильного золота или сбор "подарков" местными властями были организованы не хуже, чем сам поиск сокровищ. В результате, например, только у красноярского воеводы Д.Б. Зубова в 1724 году имелось в личной собственности могильного золота более чем на несколько тысяч рублей. У нарымского воеводы Ф.Е. Каменского Мессершмидт видел золотого "красивого шайтана в виде полузверя, получеловека", найденного в "буграх". Огромные сокровища могильного золота скопил известный генерал-губернатор Сибири Матвей Гагарин — "расканалья-господин", обвиненный впоследствии в чудовищных злоупотреблениях и казненный. По преданию, уезжая в Москву. Гагарин зарыл свои сокровища в одном древнем городище на правом берегу реки Пышмы, недалеко от Тобольска. В конце XIX столетия кладоискатели срыли это городище до основания, но ничего не нашли.

Практика скупки могильного золота полицейскими и гражданскими чиновниками сохранялась в Сибири до середины XIX столетия. И сами власти предержащие не гнушались брать в руки лопату. Например, в 1853 году судебный заседатель Туринского округа лично вскрыл старинный курган с серебряными вещами.

На всякое дело нужен талант, а уж кладоискателям — особенно. Одним бугровщикам сокровища сами шли в руки, другим же — и таких было большинство — приходилось по многу лет бродить от кургана к кургану, а в итоге вся их добыча не превышала стоимости сношенных ими в поисках кладов сапог. Сохранился рассказ одного "бугровщика", в середине XIX века искавшего сокровища в степных курганах к югу от Омска, который весьма достоверно повествует о повседневности сибирских искателей сокровищ:

"Спервоначала, как только прошла весна, я раскапывал мары (могильные курганы). В них, по сказкам, можно было найти и деньги, и разные дорогие вещи, примерно серебряные чашки, миски, тарелки, кольца, серьги и прочее такое. Эти клады не опасны, около них нет чертовщины, а если при которых и есть, то самая малость, одной воскресной молитвы достаточно, чтобы оборониться. Молод я тогда был, в голове ветер ходил, думал без труда разбогатеть.

Принялся за это дело очень усердно. Изрыл-ископал маров довольно, но ничего путного не нашел. Кроме маров раскапывал и Маринкин Городок, что около Кулагиной крепости. Там отыскал не то печь, не то горн из нежженых кирпичей, да ушат деревянный — весь сгнил, с железными обручами, и обручи-то все ржа съела, ни на какое дело негодны были. Да еще глиняный горшок нашел — этот, проклятый, цел, но пустой. Я тут же с досады разбил его.

И под Дуванный Яр подкапывался, что повыше Маринкина Городка. Там нашел не то человечью, не то слоновую кость, твердую, словно камень — эту в воду забросил. Да вырыл еще один кирпич большущий, не такой, как обыкновенные наши кирпичи: наши длинны и узки, а тот совсем отличный, плоский, что в длину, то и в ширину. На кирпиче том была отпечатана рука, то есть истовая ладонь человеческая, со всеми пятью пальцами, да такая большущая, что ужас, вдвое больше верблюжьей лапы! Значит, в старину великан какой-нибудь делал его. Когда кирпич сыр, тогда значит, великан нарочно отпечатовал на нем своей рукой: "знайте-де нас, вот-де какие мы были!" Для редкости, кирпич я этот взял, привез домой и показывал соседям, и все дивились огромнеющей руке. После кирпич этот каким-то манером извелся.

Еще за Багырдаем, в мару, нашел лошадиный остов, с седлом и со всей седельной сбруей, да остов человека, старинного лыцаря должно быть, весь был в железном уборе. Только все, что было на лыцаре и что было на лошади, все это истлело, изоржавело. Уцелели кое-какие медные бляшки, да колечки, да шлычка (шлем) на лыцаре не совсем изоржавела, похожа была на воронку. Медные штучки я подобрал, и они по дому извелись, а железную шлычку бросил там же, где и нашел — на кой шут она годна!

Одно слово, изрыл-ископал маров довольно, но ни черта не нашел путного, кроме человечьих костей, да угольев, да глиняных кувшинов, да ржавых копьянок (наконечников стрел), да разной, с позволения сказать, фунды, ни к чему для нашего брата негодной.

Однажды пробовал рыть такое место, где, по приметам, чаял найти деньги иль-бо другое что, окроме костей и угольев — но и там ничего путного не нашел. Это было вот как. Раз шел я из степи домой, лошадь пропащую отыскивал, и, не дошедши форпоста версты полторы, против Пыжкиной Луки, сел отдохнуть на маленький марочек. Сижу и закусываю калач с огурцами. Закусываю, поглядываю и вижу: близехонько от меня роет суслик нору и мордочкой высовывает наружу землю. Я смотрю на суслика, не пугаю его — сижу, не шевелюсь. И суслик нет-нет, да и взглянет на меня, однако, не путается, дело свое делает: то выскочит из норы и задними ножками начнет отгребать землю, то скроется в нору и мордочкой почнет высовывать землю — одно слово, дело свое делает. Забавно было на него смотреть. Главное, видит человека — и не боится.

Долго я любовался на суслика. Напоследок пришло мне в голову покормить его, бесенка. Взял, отщипнул кусочек калача и бросил к норе. Суслик сначала обнюхал кусочек, а потом схватил в зубы и скрылся в нору. Через минуту иль-бо две, гляжу — суслик тихонько выкатывает из норы, вместе с землей, серебряную копеечку, за ней другую, третью, четвертую… "Батюшки-светы! — думаю, — чудо!" И впрямь чудо было — в самое короткое время суслик накатал из норы целую горсть серебряных копеечек. Вот где, думаю, клад-то! Сам дается! Творя молитву, сгреб я эти копеечки, завязал в платок и пошел домой, как ни в чем не бывало. А суслику, в благодарность за его услугу, оставил на месте пол-калача.

С следующей же ночи принялся раскапывать мар. Сряду три ночи работал, от вечерней до утренней зари. Напоследок дорылся до кирпичного свода. Кирпичный свод был мне не в диковину, не один раз я дорывался до сводов. Но что под сводом-то? — вот запятая! Разломал я свод: там выход. Хорошо. Спустился я в выход — это уже было утром на четвертый день — и вижу: на кирпичном полу лежит что-то длинное, словно тридцатипудовая белуга — накрыто кожей, на лодку похожа. Взялся я за кожу, хотел, значит, приподнять, а она тлен-тленом, так и рассылается, словно зола. Я ну по ней колотить палкой, а сам, на всякий случай, читаю "Да воскресив! Бог, да расточатся врази его!" Кожа вся разлетелась, словно ее и не было. Открылись два человечьих остова, лежат друг к дружке головами. Видал я вас много, думаю, да корысть от вас небольшая! Стал шарить в выходе — ничего нет путного, дребедень одна, что и в прежних марах. Одна только вещица похожа была на стать: красной меди топорик с толстым длинным обухом, похожий на киргизский чекан. Топорик этот я взял и после продал разносчику-коробейнику за семь гривен ассигнациями. А серебряные копеечки, что суслик накатал из норы, променял на корову Кильдибеку, киргизскому дархану (кузнецу), а тот извел их на насечку стремян, нагрудников и прочего. Копеечки были не круглые, а продолговатые, аляповатые, на иных и слова были видны, но не наши, а какие-то мудреные, с закорючками".

На фоне многочисленных богатых находок в курганах в среде "бугровщиков)" абсолютно правдоподобными казались предания об "исторических кладах", связанных в первую очередь с периодом покорения Сибири. Автор "Описания Сибирского царства" историк Миллер приводит, например, два реальных случая, основанных на исторических источниках, когда Ермак приказал зарыть клады. Первый такой случай имел место весной 1581 года, когда после победы над татарами, одержанной при впадении Туры в Тобол, Ермак "столько получил добычи, что не можно было всего с собою на судах везти, но некоторую часть принужден был закопать в землю". А во время своего последнего похода из Искера вверх по Иртышу, закончившегося гибелью Ермака, русские вступили в сражение с татарским князем Бегишем. Здесь, около Бегишевского озера, Ермак также "получил в добычу множество богатства, которое он до своего возвращения приказал закопать в землю". Возвращение, как известно, не состоялось…

Молва указывала на еще один клад Ермака. На реке Чусовой, на устье речки Ермаковки, возвышается известняковая скала высотой 25 саженей. Эта скала называется Ермак-камень, а в глубине ее находится обширная пещера, разделенная на несколько гротов. Предание говорит, что во время своего похода в Сибирь Ермак зимовал в этой пещере и зарыл в ней часть своих сокровищ. Известны еще два "Ермаковых городища" с зарытыми на них богатыми кладами — одно на реке Серебрянке, при впадении в нее ручья Кокуй, а другое на реке Тагил, при устье речки Медведки.

Немало преданий о кладах связано с золотом противника Ермака — хана Кучума. Еще историк Миллер в своем "Описании Сибирского царства" (1750 г.) упоминает о поисках "сокровищ Кучума" на месте бывшей столицы Сибири — Искера. По свидетельству Миллера, "окольные российские жители, ищущие закопанных в земле пожитков, везде глубокие ямы покопали, из которых некоторые недаром трудились". На городище Искера долгое время можно было видеть загадочный провал, который, вероятно, в старину был всего-навсего колодцем. Легенды утверждают, что в этом "подземном ходе" укрыта часть сокровищ Кучума. По рассказам местных жителей, этот провал некогда был выложен каменными плитами, но в 1880-х годах крестьяне разобрали их на печи, "да видно, зарок был у татар налажен: все перемерли, которые плиты-то взяли… Не приведи Бог и богатство его (Кучума) искать".

По преданиям, "золото Кучума" скрыто в нескольких старых городищах в окрестностях Тобольска, но самая значительная часть находится в могиле хана, на реке Кучу-Мында. Здесь насыпано три кургана, средний побольше, два боковых поменьше. В среднем похоронен сам Кучум, а в боковых находятся его сокровища.

Еще один "исторический клад" — "золото калмыков" — по преданию, укрыт на реке Калжир. В десяти верстах от ее устья расположено старинное укрепление, обнесенное стеной из необожженного кирпича, а в 20 верстах от него, по направлению к реке Карамодон, в обрывистой скале, в пещере, сохраняется "калмыцкая поклажа" — дорогие металлы и камни на большую сумму. Этот клад схоронен в то время, когда калмыки бежали в русские пределы or преследований китайского вассала — джунгарского князя. Место, где находится клад, называется "кайма", т. е. "поклажа".

А в марте 1889 года Тобольск взбудоражила неожиданная находка. В архиве полицейского управления, в числе "вещественных доказательств", в разное время изъятых по разным уголовным делам, был обнаружен… каменный крест с вырезанной на нем "кладовой записью" на "клад пугачевского атамана".

На восьмиконечном кресте длиной около 6 вершков (26,5 см) была вырезана с обеих сторон длинная надпись: "Сей крест заветный. Кладена сия поклажа сибирским пугачевским воинам 25 человекам, есаулом Змеюлановым свидетельствована казна и положена в сундук счетом: империалами сто тысяч, полуимпериалами пятьдесят тысяч, монетами тоже пятьдесят тысяч. Да кто сей крест заветный счастливым рабом найдет, тот и казну нашу возьмет. Нашу казну возьмите, и по себе делите, друг друга не обидьте. Но вместо нашей казны по завету нашему положите в ту яму двух младенцев, то во избавление их положите за каждую голову по двести монетов, но не звонкой, а бумажной царской для вечной потехи стражам нашим. А без исправного завета и к казне нашей не приступайте, ибо наши стражи страшны и люты, чего делают, рабам противно. Их не видно, а за свое будут стоять крепко. По вынятии сего заветного креста и завета готового, ищите отговорщика, а отговорщик должен знать, как показано на семи главах сего креста, как сделан завет. Потом завещано, и как нашим сторожам управляться. По зделании завету к вынятию поклажи приступать в шестую полночь, а когда казну нашу вымете, то сей крест… и засыпьте свой завет. Слушаться отговорщика, как сказано выполнит и казну нашу получите. Аминь". На семи концах креста ("на семи главах") находился и сам "завет" — зашифрованное заклинание, которое должно было помочь специалисту-"отговорщику" справиться с невидимыми бесами — "сторожами" клада. "Завет" состоял из вырезанных на концах креста букв К, Б, ТП. Н, ЦД, О и М. Буквы были обрамлены множеством точек, поставленных по обеим сторонам букв, то впереди, то позади их.

Выяснилось, что в свое время, много лет назад, этот крест был найден крестьянами одной из деревень на меже, отделяющей их земли от земель другой деревни. Соседние мужики тоже предъявили свое право на крест с "кладовой записью", в результате на меже началась жестокая драка "стенка на стенку", в ход пошли колья… Полиция прекратила побоище, завела дело, а крест конфисковала как "вещественное доказательство".

Вокруг кладоискательства творились и дела совсем уж удивительные. В 1851 году в Оханском уезде один крестьянин "секретно" рассказал трем крепостным мастеровым графа Строганова о том, что знает место, где зарыт клад на сумму до 70 тысяч рублей. Однако незадача: сторожить клад приставлен "лесной" (леший), который требует за выдачу клада 1,5 тысячи рублей, ведро водки и рыбный пирог весом в 10 фунтов (4 кг).

Ничего себе, аппетит у "лесного"! Мастеровые зачесали в затылках: оно, конечно, что ж, однако ж…

— Сходите сегодня ночью на место — точно своими глазами все увидете, ей-ей! — клялся мужик.

Ночью команда пошла искать клад. Долго пробирались лесом, наконец вышли к указанному месту — на краю рощи, около большого муравейника и старой ели, действительно на небольшой глубине в яме лежал окованный железом сундук…

Как только кладоискатели попытались вскрыть его, из чащи леса раздался страшный трубный голос: "Эй! Не трожьте сундук, не то смерть вам будет лютая! Если хотите получить клад, то в полночь принесите денег полторы тыщи, ведро вина хлебного и пирог рыбный в десять фунтов, а сейчас прочь отсюда — некогда мне тут с вами вожжаться, я на войну иду!"

Кладоискатели в страхе бросились бежать. Однако дома, рассудив на трезвую голову, решили, что дело-то стоящее — чай, не каждый день клады сами в руки даются. Велели бабам испечь пирог, сбегали в кабак за ведром водки, поскребли по сусекам — набрали 447 рублей и в полночь" перекрестившись, понесли на заветное место дары "лесному".

— Дары ваши принимаю, — услышали они голос лешего, — но клада сегодня не дам: месяц сейчас молодой, клад брать опасно — будет вам сильное увечье. Через две недели приходите, да дары не забывайте, а то денег мало принесли.

Через две недели мастеровые явились за кладом вновь, принесли еще 38 рублей, пирог и полведра вина. Леший все равно заупрямился, сказал что отдаст клад только когда они принесут недостающую до полутора тысяч сумму.

— Эх, мужики, — раздосадованно сказал один из кладоискателей, — давайте хоть одним глазком на клад глянем.

Таясь от лешего, мужики забрались в яму и приоткрыли крышку. Сундук был полон… камнями, битым стеклом и мусором.

— Ах ты… твою так!

Мужики бросились в кусты, откуда вещал "лесной". Трещали сучья, хлестал кустарник — это леший в темноте со всех ног улепетывал от разъяренных кладоискателей. Но не ушел — поймали. И что же? При свете фонарей мастеровые опознали в "лесном" того самого мужика, который навел их на клад…

Ох и били же его!

Такие проделки над доверчивыми простаками были широко распространены среди сибирских кладоискателей. Но и то сказать — ведь здесь вера в клады основывалась в большинстве случаев не на мифических "кладах Степана Разина", питавших воображение великорусских искателей сокровищ, а на вполне реальных" часто — совершенно случайных, но оттого не менее ценных находках.

…28 июня 1893 года крестьянка деревни Терехово Тарского округа Акулина Полынская, спускаясь с горы вблизи деревни, заметила в склоне горы торчавший из земли глиняный черепок. Женщина потянула его, земля посыпалась, и невольная кладоискательница вдруг вытащила вместе с черепком… две серебряные чаши, два серебряных ковша с рельефными изображениями зверей, два слитка серебра и штук двадцать мелких серебряных "бухарских" монет.

Нет, не все сокровища выкопали "бугровщики"…

МЕСТЬ ЦАРЯ ИНДИАБУ

— А что вам известно об этом сокровище, синьор Барбаро?

— В бытность почтенного Пьетро Ляндо консулом в Тане, прибыл сюда из Каира некто Гульбеддин. Он рассказал, что в Каире слышал от одной татарской женщины о богатом сокровище, зарытом Индиабу, аланским царем, в кургане в окрестностях Таны, который называется Контеббе. От татарки Гульбеддин узнал внешние признаки кургана и указания, как найти его. Некоторые из вас знают, что в стране аланов очень много холмов, насыпанных руками людей в знак погребения. На вершине каждого из них они ставят большой камень с отверстием, в которое вставлен увесистый крест, сделанный из другого камня. Этих холмов здесь бесчисленное множество. В одном из них, под названием Контеббе, говорят, и сокрыт богатый клад царя Индиабу…

Этот разговор состоялся в городе Тана, лежащем в устье великой реки Танаис — Дона, в доме венецианского гражданина Бартоломео Росси накануне дня Святой Екатерины, 24 ноября 1437 года. Шесть уважаемых в Тане венецианских купцов — сам хозяин, Франческо Корнаро, Катерин Контарини, Джованни Барбариго, Джованни да Валле и Моисей Бон — слушали рассказ Джозафа Барбаро, посла Венецианской республики в Тане…

Сомневаться почтенным гражданам в словах Джозафа Барбаро не приходилось — трое из них тоже побывали в тех местах. В то время низовья Дона входили в состав владений Золотой Орды, но еще в 20—40-х годах XIV века здесь появились генуэзские и венецианские торговые поселения. Сам город Тана (Танаис) лежал в десяти верстах от впадения реки в Азовское море, на великом торговом пути из Европы в Азию. Караваны купцов, выходя из Таны, поднимались вверх по рекам волжско-донского водораздела. Пройдя его сухим путем, они попадали в столицу Золотой Орды Сарай, Волгой плыли в Астрахань, откуда одни направлялись в центральную Азию и Китай, а другие — в Туркестан и Персию.

Джозаф Барбаро, выходец из благородной венецианской фамилии" прибыл на Дон в качестве посла Венецианской республики в 1436 году. Здесь он повстречался с неким Гульбеддином, открывшим ему тайну сокровищ аланского царя Индиабу. Гульбеддин уже в течение двух лет искал их, копая то в одном, то в другом месте кургана. В конце концов он умер, оставив свое имя месту своих безрезультатных поисков, которые с тех пор стали называть "ямы Гульбеддина". В Тане, обсуждая это событие, все пришли к выводу, что в одиночку нельзя и пытаться найти это сокровище — в таком трудном деле необходимо усилие нескольких человек. И вот теперь Барбаро собрал этих почтенных синьоров, чтобы предложить им совместные поиски клада.

Порассуждав о кладах вообще и обменявшись мнениями, купцы решили: дело стоящее. Как люди торговые, не привыкшие доверять словам, тут же составили и подписали письменный договор — и товарищество по поиску сокровищ начало действовать…

Уже через восемь дней, в начале декабря 1437 года, все участники договора отправились на санях, по льду Дона, запасшись теплой одеждой, припасами и инструментами. Их сопровождали 120 рабочих, которым было обещано по три золотых дуката в месяц.

На следующий день экспедиция прибыла к холму Контеббе, который, судя по описанию, находился вверх по реке, на правом берегу Дона, в 60 милях от Таны. Курган имел высоту "50 шагов", а на его вершине находился другой курган, "наподобие круглой шапки" и меньших размеров — "12 шагов в вышину".

Раскопки начали с площадки большого холма, служившей основанием для меньшего кургана, рассчитывая прокопать широкий ход снизу доверху вдоль всего холма. Когда рабочие начали ковырять мерзлую землю, она оказалась настолько твердой и обледенелой, что ее нельзя было разбить даже топорами. Однако, как следует намучившись, слой промерзшей земли все же удалось пробить. Дальше дело пошло успешнее. Однако, придя к месту работ на следующее утро, венецианцы с досадой обнаружили, что земля промерзла еще больше прежнего…

Признав затею копать в декабре безумной, кладоискатели решили вернуться в Тану и подождать до весны. На исходе марта 1438 года экспедиция, теперь уже на судах, снова отправилась к холму Контеббе. На этот раз кладоискателей сопровождали 150 рабочих. За 22 дня была проделана огромная работа — большой курган был перекопан рвом длиной в 60 шагов, шириной в 8 и глубиной в 10 шагов. Кладоискательский азарт охватил даже почтенных купцов, и они наряду с рабочими копали и таскали носилки с землей. К изумлению венецианцев, по мере раскопок их взору последовательно начали представать толстые слои древесного угля, золы, просяной шелухи ("Любопытно, сколько потребовалось проса для заполнения его шелухой пространства во всю окружность холма — 80 шагов?" — задает себе вопрос Джозаф Барбаро) и, наконец, слой рыбьей чешуи. Признаков сокровищ пока не наблюдалось. Заложив новый ров, кладоискатели наткнулись на скальный известняковый грунт, настолько твердый, что в нем пришлось вырубать ступеньки. Первые находки начали попадаться только на глубине в пять шагов…

Сначала из земли были извлечены несколько каменных кувшинов. В одних был пепел, в других — угли, в одном попались кости от рыбьих позвонков, остальные были пусты. Нашли несколько глиняных грузил для сетей. Затем на поверхность вытащили серебряную ручку от какого-то небольшого сосуда — ее верхняя часть была сделана в форме змеиной головы…

Венецианцы, как им казалось, стояли в двух шагах от сокровищ. Однако 6 апреля внезапно поднялся сильный ветер, переросший в бурю. Ураган поднимал тучи золы, углей, просяной шелухи, рыбьей чешуи, земли и камней, выкопанных кладоискателями. Все это летело в лицо рабочим, многие из них были ранены камнями. "Это месть царя Индиабу!" — пронесся по лагерю суеверный слух. Буря не прекращалась и через неделю бесплодной борьбы со стихией кладоискатели решили свернуть поиски и вернуться в Тану, "с тем, чтобы никогда более не браться за такое дело".

А место, где остались рвы и шурфы, выкопанные венецианцами на кургане, с тех пор стали называть не "ямами Гульбеддина", а "франкскими ямами"…

ТАЙНА КУДЕЯРОВА ГОРОДКА

24 мая 1664 года в Землянском уезде, в степи за рекой Ведугой, верстах в десяти от города, можно было увидеть необычайное оживление. Человек сорок, вооруженные лопатами, усердно перекапывали склоны обширного пологого оврага, разделявшего две горы, на одной из которых возвышались оплывшие валы старинного городища. Так как люди эти были пришлые, то на них и на их работу сейчас же обратили внимание несшие сторожевую службу землянские служилые казаки и немедленно сообщили об этом по начальству.

Землянский воевода Гаврила Островский отрядил для дознания подьячего приказной избы Сеньку Окулова с шестью казаками. Когда посланные приехали на место происшествия, обнаружилось, что копают землю дети боярские Чернавского уезда, села Тербуны и соседних с ним деревень. Люди были не особенно дальние от землянских мест и лично знавшие подьячего Окулова. С ним был и поп села Тербуны Киприан, доводившийся подьячему дядей.

Но тем не менее чернавцы встретили Окулова с товарищами очень недружелюбно. Они начали даже в них "примериваться из ружья", как будто желая стрелять в подьячего, но поп Киприан их отговорил. Однако близко подойти подьячему все равно не удалось. Тогда он решил послать к воеводе с вестью двух человек, а сам стал дожидаться поодаль.

Воевода Островский, получив вести, догадался, что чернавцы ищут "поклажу". Желая "порадеть великому государю" и опасаясь, как бы искатели клада, в случае удачи, его "украдом не разнесли", воевода решил поехать на место лично с более значительным конвоем из землянских "черкас и русских людей" и в сопровождении соборного попа Лаврентия. Однако, чернавцы и воеводу встретили угрозами и снова "примеривались из ружья". Посредником опять оказался поп Киприан, которого воевода стал расспрашивать — почему и для чего в Землянском уезде они копают землю "украдом". В ответ поп сказал — потому де копают, что земля в логу промеж гор насыпная и дерном выкладена недаром: "чает де он поклажи большой".

— Какой такой поклажи? — допытывался воевода.

— А в прошлых в давних годах был некто вор и разбойник Кудеяр с товарищи со многими людьми, — принялся рассказывать поп. — И он, воровски казну большую собрав, стоял городком в степи. И в том городке пушечная и всякая казна несметная. И тот лог с поклажею почали мы копать…

При этом поп Киприан попросил воеводу "не ссылать" чернавцев с места, дозволить им копать и искать, пусть и вместе с землянскими людьми, "а что Бог даст, с ними разделить по паям". Воевода предоставил им продолжать с тем, чтобы о найденном, "что Бог объявит", не деля, отписать к великому государю. Но чернавцы так "не похотели" и демонстративно ушли с места раскопок.

Тогда воевода приставил копать клад своих казаков. На следующий день чернавцы опять появились на месте раскопок и согласились копать вместе с землянцами, уговариваясь только, чтобы их "не изобидеть". Поп Киприан в этот день не явился, а прислал на имя подьячего Окулова записку, из которой следовало, что у попа имеются некие "письмо и роспись", по которым Киприан вычислил местонахождение клада: "От попа Киприяна племяннику моему Симеону Федоровичу благословение. Не учини того и не сделай позору Гавриле Петровичу (т. е. воеводе Островскому) и всему городу Землянскому и поговори Гавриле Петровичу, чтобы без выгоды и с Чернавским воеводою в остуде не быть и меня б в хлопоты не ввесть. И будет та казна объявитца, и ты ко мне сам приедь. А буде ты мне не послушаешь, и я поеду тотчас к Москве государю бить челом, мне поверят супротив письма и росписи, по чем я искал, по том челом бью, а теперь потерплю немного, что вы вынете. А буде Гаврила Петрович захочет добра, и он за мною пришлет, а та казна не безумна положена".

Два дня еще копали в трех местах землянцы и чернавцы — ничего не нашли. Кладоискатели охладели к своей работе и оставили ее: все они были "людишки скудные и бесхлебные, что было у них по кроме хлеба с собою, съели, и пошли для хлебной работы по жилым деревням кормиться". Мечты о несметной казне разлетелись…

Но слухи о поисках клада на Ведуге начали распространяться в разные стороны. Явились еще охотники попытать счастья и "утайкой" продолжали копать.

9 июня приехал в Землянск из деревни Пекшевой воронежец сын боярский Иван Астремский и объявил воеводе Островскому, что у него имеется подлинная грамотка с росписью и с "признаками тому воровскому Кудеяровскому городку и иным местам, где какая казна положена". "Та подлинная грамота и роспись, — показывал Астремский, — выслана была из Крыму в Путивль в прошлых годах от того вора Кудеяра к брату его Кудеярову и от товарища от его Кудеярова, от некоего князя Лыкова".

В доказательство своих слов Астремский предъявил воеводе саму кладовую запись — небольшую узенькую полоску бумаги, на которой крупным почерком написан был следующий текст:

"Двинулись на сутки, ров перекопали и вал шкалили и надвое городище перекопали. А где была съезжая изба, тут кирпичные ступени, из дуба в березу ухват, дуб на юре, а береза под горою, Во лбу колодезя сруб срублен, землею осыпан. Колодезь потек на восход по мелкому, но серому камушку, покамест лески, по-таместа колодезь, ниже леску поникнул, на нем же заплот, ношена земля из одной горы, а в ту яму положена медь…

…Есть же через поле плоский лес, в нем же поляна, та поляна дву десятин, в ней же озеро челноком, через озеро положен брус, в той же поляне с островом семь изб земляных, восьмая баня, девятая кузня. Тут же земляной курган крестом, выстлан дерном. Да на выезде поляны с правой стороны курган, да на выезде дуб трех плотей, третья плота ссечена, на ней положен камень — жерновная четверть. Да из плоского лесу на выезде курган, в нем же поддостки и подковы положены. От того лесу пошел дол велик, тем мы долом езживали на караульный курган, на нем яма — клали огонь. А близ караульного кургана дуб собачкою, нагнут на восход, положено под конец его 12 сошных лемешей, острием в тулею. У караульного кургана на четверть вынесена земля, по правой стороне на нем ломаное копыто, глядит на восход, через сухой дол на ракитов куст. Стоит на сухом долу дуб почковат, на полдень почки, а на улесье яма товарная. Тут же есть колодезь, над колодезем стоит липа, верховина ссечена, сковородою накрыта.

Помнишь ли братец, как мы погреб затаптывали всем войском, и ты с коня упал, и Кудояр тебя подхватил и к себе на конь подхватил. А то помнишь ли, как мы на реку купаться езживали и коней паивали, и наши выбои никак не зарастут А на то, братец, не кручинься, что урочищ не писал: ты их ведаешь…"

Воевода долго вчитывался в кладовую роспись, пытаясь понять ее загадочные указания. Было очевидно, что в грамотке перечислены приметы дороги к Кудеярову городку — "городищу", и той потайной поляне с озером, где стоят "семь изб земляных", баня и кузня. От этой поляны дорога ведет к караульному кургану, а рядом с курганом и находится "погреб" с поклажей, который, закопав, затаптывала Кудеярова шайка, чтобы скрыть следы — "выбои", которые "никак не зарастут"… Было очевидно также, что адресат знал названия перечисленных в грамотке урочищ ("ты их ведаешь"), которые автор письма предусмотрительно опустил.

По всей видимости, именно этим текстом руководствовался поп Киприан, когда начал копать с чернавцами лог на реке Ведуге. Воевода попытался сопоставить приметы "росписи" с той местностью и приложить приметы Кудеярова клада к городищу на Ведугской вершине, хотя сам местность знал плохо и "того городка не ведал". По его просьбе Астремский даже попытался составить "чертежей". Воевода долго ездил верхом, внимательно изучал местность, всматривался в каракули Астремского, сравнивал, но ни к какому определенному результату не пришел и в конце концов запросил Москву: "И о том, великий государь, ты мне как укажешь?"

В Москве признали все дело заслуживающим внимания и 27 сентября 1664 года докладывали об этом государю. Что предпринималось по этому делу — неизвестно, но тайна Кудеярова городка осталась неразгаданной.

ЗАГАДОЧНАЯ "ПОКЛАЖА"

…Горячо дыша прямо в лицо Федору чесночным перегаром, Игнашка шептал:

— Ты скажи, не знаешь ли какой травы, что отмыкают вислые замки и конские железа?

— Есть такая трава, — так же тихо отвечал Федька, — спрыг-трава называется. Дотронешься ею до замка — он тотчас спрыгивает.

— А где ее взять, знаешь? — допытывался Игнашка.

— Да на что тебе?

— Дело одно есть… Недалече отсюда, в Мценском уезде, слышь, погреб нашелся, с богатой казною… А в том погребе бочки большие, да два котла больших, да два шеста с платьем дорогим, да церковная утварь…

Этот разговор происходил в 1691 году на кружечном дворе в городе Короча, между приехавшим в тот город курским сыном боярским Федором Евсюковым и неким Игнашкой Ивановым.

Слухи о кладе до Иванова доходили давно, но подробности о нем он узнал в Курске от посадского человека Гришки Мошнина. После долгих поисков, рассказывал Игнашка, ему посчастливилось раздобыть кладовую запись с росписью поклажи, привезенную с Дона казаком Фатюшкон Колупаевым, а тому эта роспись была прислана из Крыма.

Загоревшись рассказом Иванова, Евсюков поехал вместе с Игнашкой за консультациями в село Желябугу Новосильского уезда к Кириллу Анненкову, слывшему "знатцем", а оттуда — в Мценский уезд, к дворянину Ефиму Лутовинову, также известному "ворожцу". Последний тоже завел речь о траве, что замки отмыкает, чем еще больше раззадорил любопытство кладоискателей. Оказалось, что Лутовинову хорошо известно о "поклаже" в Мценском уезде, и он рассказал гостям кое-какие новые подробности: "в том погребе бочки лежат, да платье висит на шестах, а у того погреба решетка медная, а на той решетке подписано на железном листу: коли кто добудет травы, тогда де тот погреб и отомкнется без ключей". Более того, несколько лет назад Лутовинову посчастливилось добраться до дверей погреба, но, так как у него спрыг-травы не было, то он попытался выбить дверь тараном: "И он, Ефим, в тот погреб бил бревном, и то бревно у него вышибло".

Тем временем толки о кладе дошли до начальства. После переписки мценского воеводы со своим курским коллегой и с Москвой, Евсюков и Иванов оказались в застенке, среди "колодников". Был пойман также брат казака Колупаева — Артюшка, у которого на руках оказался список "росписи о поклаже". "Что в той росписи написано, — заявил Артюшка, — о том не ведаю, а величиною та роспись с сажень длиной".

Вместе с Евсюковым и Артюшкой была выслана на Москву и эта необычайных размеров роспись. Была ли она действительно длиной с сажень — неизвестно, так как от нее сохранился только обрывок текста: "…А от той ямы примета…, а другая примета — железный столб… того столба пищали и карабины, оружие господина нашего Кудеяра, и тут же он гонял золотую руду, а примета тому — корыта половина песком, а половина глиною, а ниже того корыта высыпан медведь… И меж тех курганов погреб есть, а в том погребе семь пушек с порохом, а с того кургана видно три кургашка, супротив их валки 9 сажень мерных. По конец тех валков лежит кирпич, а под тем кирпичем железная доска на погребе, а в погребе стоит казан пьяной водки, а кто ее водки изопьет, и тот спать станет три дня и три ночи, да в том же погребе… все писано письмом, а сие письмо Забрамского… от Курского городища…"

Под охраной стрельцов колодники Евсюков и Артюшка прибыли в Москву, где… бесследно пропали. Их следов пока не удалось отыскать ни в одном документе. А вместе с ними исчезли и слухи о таинственной "поклаже"…

КЛАД ИЗ СТАРОЙ РЯЗАНИ

Зимой 1237 года к стенам Рязани подошла орда Батыя. Неделю длилась осада, после чего татары ворвались в город и предали его страшному погрому — "не осталось во граде ни единого живого". От этого погрома Рязань, некогда один из крупнейших городов Киевской Руси, уже не оправилась никогда, в конце концов и имя свое отдав соседнему Переславлю-Рязанскому, а сама став Старой Рязанью…

Но осталось другое — рязанские клады, зарытые в ту последнюю неделю, пока войско Батыя стояло у стен города. И эти находки, в основном женские украшения из кладов княжеских, боярских и богатых горожан — "узорочье нарочитое, богатство рязанское", — продолжают удивлять мастерством и филигранностью исполнения.

Начиная с 1822 года в Старой Рязани найдено девять подобных кладов, состоящих из золотых и серебряных изделий. А еще один рязанский клад был найден триста с лишним лет назад — в 1673 году…

25 апреля 1673 года восемь пастухов-подростков из деревни Кутуково выгнали пастись скотину на луг Закомары, на берегу впадавшей в Оку маленькой речки Мариченки. Эта речка отделяла землю кутуковского помещика Федора Ртищева от земель помещика села Усторони Елисея Житова. Луг Закомары давно не давал покоя обоим помещикам — он считался спорным и из-за него давно была "ссора большая".

Стадо "животины" перебиралось через неглубокую Мариченку. Одна из коров, вскарабкиваясь на крутой бережок, обрушила кусок земли, и из обрыва вывалился небольшой глиняный горшочек. Скатываясь к воде, он раскололся, устилая поросший молодой травой склон золотом и серебром…

Первым увидел сокровище 16-летний пастух Абрашка Сергеев. Подобрав с земли несколько предметов и увидев, что это золото, он начал звать ребят. Пастушата наперебой, "друг перед дружкою — кто что захватит", бросились собирать драгоценности. Абрашка подобрал двенадцать "брусков" серебра и пять "кусков" золота, Терешка Иванов — четыре бруска серебра и кусок золота… Всего на береговом откосе Мариченки ребята собрали 35 серебряных брусков и пять кусков золота.

Найденные сокровища пастушата украдкой принесли в деревню и передали родителям. Деревню залихорадило. Как всегда у нас бывает, среди крестьян тут же нашелся "честный человек" с очень характерным для честного человека именем — Иуда Прокофьев, который немедленно донес о находке приказчику Максимову. Тот пошел по дворам, вытрясая из крестьян сокровища и в результате ему удалось изъять 29 "брусков" серебра и два куска "витого золота". В обоих золотых изделиях были "лазоревые камушки" (возможно, бирюза), которые сидели "в гнездах", и, когда золото отчищали от земли, выпали и "потерялись". Общий вес изъятого серебра составил 14 фунтов "без невелика" (около 5,5 кг). Находку Максимов отправил в Москву своему хозяину Ртищеву, правда, украв — тоже обычное дело — два бруска серебра.

Тем временем в окрестных селах — Шатрищах, Старой Рязани, Усторони, Исадах, Ярустове — вовсю заработал черный рынок драгметаллов. Из рук в руки переходили "золото витое", "золото плетеное с перст толщиною", "свертки волоченого золота", "серебряные караси", "лемешки серебряные", "серебро литое брусками". Золотые изделия, по-видимому имевшие большую художественную ценность, разламывались и превращались в "отсечки", "усечки", "отломки", "куски". Пушкарь Вялин купил у Васьки Ломова, отчима находчика клада Абрашки Сергеева, "два отломка чепи золотой". Усторонскому священнику Тарасу принесли на продажу пруток серебра, "сверток волоченого золота" и "свиток тянутого золота, длиною в четверть аршина с лишком, а толщиною гораздо толще человеческого большого перста, а то золото тянуто в сережное тонкое кольцо". Серебряных дел мастеру Алексею Кобыляку из села Подол наперебой предлагали золото и серебро. "Буде чистое серебро — возьму", — отвечал Кобыляк. Серебро оказалось "чистым"…

Слухи о находке клада достигли усторонского помещика Елисея Житова, который, как мы помним, имел с Ртищевым "ссору большую за вотчинные дела". Житову не пришлось воспользоваться кладом: львиной его долей завладел Ртищев, меньшая часть осталась в руках крестьян, а Житову не досталось ничего. То, что клад был найден на спорной земле, подлило масла в огонь, и в Москву немедленно полетел "извет", в котором Житов вдохновенно врал о том, что ртищевские крестьяне нашли целый "погреб", в котором находились "караси серебряные и золотые, и чепи гремячие, и доска серебряная". Эти сокровища, продолжал Житов, преступно утаены Ртищевым и его крестьянами от великого государя, и вдобавок, найдены на земле, которая вообще-то должна принадлежать ему, Житову — "царь, государь, смилуйся, пожалуй…".

Прибывшие со стрельцами из Москвы стольник А.М. Бороздин и подьячий Приказа тайных дел П.Ф. Оловеников деятельно взялись за сыск. Их активным добровольным помощником стал помещик Житов — он доносил на крестьян, собирал слухи, искал свидетелей. Одной из первых жертв сыска пал "честный человек" Иуда Прокофьев — у него в огороде оказались схоронены три бруска утаенного серебра: как выяснилось, сын Иуды, Гришка, был в числе восьми пастушков — находчиков клада. Пришлось честному человеку подставлять задницу под кнут…

Энергичными мерами, с применением пытки огнем и расспроса с пристрастием, были разысканы четыре бруска серебра и два куска золота. Откуда-то вдруг нашелся даже один из "лазоревых камушков": он якобы "закатился в подпол" — бывает… По указанию Житова следователи выезжали на место находки клада в поисках мифического "погреба", "обрыли земли сажень с шесть и больше, а погреба никакого нет и признаков погребных не сыскано". Убедившись, что собрано все, что можно, следствие прекратили и выпустили из тюрьмы подвергшихся жестоким пыткам мальчишек — находчиков клада.

Что же это был за клад? Судя по описаниям серебряных "брусков", которые называли еще "карасями" и "лемешками", это были слитки серебра весом около 200 г (полфунта) "мерою в длину два вершка, шириною в вершок, а в толщину в полвершка" (9 х 4,5 х 2,25 см). Это описание полностью соответствует "гривне серебра" — главной денежно-весовой единице Киевской Руси, хорошо известной археологам и историкам. Гораздо интереснее изделия из "волоченого" и "свитого" золота, украшенного "лазоревыми камушками", — тут, увы, можно только гадать, что за "узорочье" попало в руки кутуковских пастушков, потомков тех "удальцов и резвецов рязанских", что сложили свои головы снежной зимой далекого 1237 года.

СЛОВО И ДЕЛО

— Слово и дело государево за мной!

С этими словами московский жилец, дворянин Савва Тухачевский явился в Стрелецкий приказ. Немедленно доставленный "к роспросу", он показал, что ему известно о большом кладе, утаенном от казны.

В 1677 году, по словам Тухачевского, некий крестьянин монастырского села Городища явился к архимандриту Брянского Петровского монастыря и сообщил, что нашел большой клад: "За рекою Десною, в Карачевском уезде, вверху реки Снежети, в Верхопольском лесу в пустом городке старинное разбойничье положенье — денежную великою казну: девять кубов медных с деньгами с серебряными, да три куба золотых платиц, да ломаных образных окладов, да погреб со всяким ружьем да с ломаною медью".

Это сообщение вызвало у архимандрита большой интерес: предание о том, что где-то в здешних местах много лет назад подвизались многочисленные шайки разбойников, рассказывали давно, а в том самом Верхопольском лесу, где был найден клад, на самом берегу Десны, некогда стоял разбойничий "дворишко". Говорили, что здесь разбойничал чуть ли не сам Кудеяр, — "на том месте, где теперь лука, был дремучий лес, и в том лесу Куцеяр притон имел". Разбойников привлекали множество укромных мест по берегам Десны, где можно было легко укрываться — глухие лесные овраги, вековые дубы с дуплами в человеческий рост, непроходимая лесная глушь. Рядом — знаменитая на всю Россию Свенская ярмарка, куда съезжалось множество купцов с товаром и деньгами, — короче, все под рукой, от Москвы далеко, а в случае чего, литовский рубеж — вот он, рукой подать. Памятью о разбойничьих атаманах сохранялись названия лесных урочищ — Шашков лог, Зайцевы дворы, Калинов куст. А уж о кладах-то разговоров ходило…

Крестьянин-кладоискатель, рассказав про найденное сокровище, простодушно попросил архимандрита помочь вывезти клад, обещая за это пожертвовать часть находки монастырю на богоугодные дела.

Архимандрит послал за кладом вместе с находчиком монастырских служек с подводами и дворянина Савву Тухачевского, который в то время находился на службе в Брянском уезде. По дороге несколько провожатых из монастырских людей, не дойдя до клада пять верст, тайно сговорились с находчиком, "умыслили воровски" уйти от остальных, чтобы завладеть кладом. Скрывшись от Тухачевского, они "то великое положенье и денежную казну вынули и разделили меж себя".

По указу архимандрита монастырские служки разыскали и ввергли находчика клада в монастырскую темницу. Архимандрит некоторое время держал его в железах, но, по словам Тухачевского, сам имел доступ к сокровищам расхищенного клада: через служку он переслал Тухачевскому часть добычи — "тех находных денег пять рублев, да пуд старой ломаной меди, да двои мельнишные железа".

Эх, подвела жадность архимандрита! Ну дал бы он Тухачевскому больше — ничего бы не было. А тут дворянин, как он сам откровенно признался в Стрелецком приказе, счел, что его "во всем обидели". Архимандрит, прослышав о намерении Тухачевского "всех заложить", заметался, просил "на завладевших той казной не бить челом", ко поздно: дворянин уже скакал в Москву с изветом: "Вели, государь, там в Брянске розыскать подлинно, и вели, государь, тое казну взять на себя".

Однако к тому времени, когда Тухачевский принес свое челобитье государю, брянского архимандрита уже "в животе не стало". А когда Тухачевский в сопровождении московских сыщиков прибыл в Брянск, оказалось, что и монастырские холопы, завладевшие казной, не дожидаясь розыска, "с тою казною за рубеж ушли" — благо литовская граница была рядом…

ПРОПАВШЕЕ ЗОЛОТО ГЕТМАНА ЛИСОВСКОГО

Александр Лисовский, легендарный предводитель польских отрядов времен Смуты, который на самом деле гетманом никогда и не был, оставил по себе память не только в Польше, где с той поры всех отъявленных головорезов именовали "лисовчиками", но и в тех российских уездах, которые он с огнем и мечом "прорыскал" во главе собственной дружины, набранной им из таких же, как он сам, сорвиголов.

Там, где проходил Лисовский, оставалась пустыня. Грабили, убивали и жгли все подчистую. А пояса и шапки "лисовчиков" все больше и больше тяжелели от зашитых в них самоцветов, сорванных с боярских колпаков, и золотых перстней, срезанных вместе с пальцами с рук боярских жен…

В ярославской деревне Каменке долгое время рассказывали легенду о том, как близ Каменки в Смутное время после сражения гетмана Лисовского с русским войском воеводы князя Черкасского был зарыт большой клад с польским золотом.

После неудачного боя с русским войском поляки отступили к окраине села и, огородившись обозом, три дня сидели в окружении, отбивая атаки русских. На третью ночь осажденным удалось вырваться — налегке, без обоза. Накануне прорыва гетман приказал закопать золото, награбленное поляками в ярославских и костромских краях, чтобы оно не досталось в руки московитов.

Об этом событии рассказывалось в некоей старинной хронике, которая находилась в одном из польских монастырей. Какой-то беглый русский монах, бывший на послушании близ западной границы, стороной узнал об этой летописи. Ему удалось ознакомиться с рукописью и на основании ее сделать "кладовую запись". Эта "кладовая запись" побывала потом во многих руках, прежде чем не оказалась у солдата Орловского пехотного полка Якова Шуваева.

Прошло несколько лет, прежде чем Шуваеву удалось добраться до Каменки. Сперва он долго ходил по окрестностям, сверяясь с приметами "кладовой записи", но безрезультатно — за двести с лишним лет местность, естественно, сильно изменилась. Пришлось идти на поклон к местным старожилам.

Узнав о том, что пришлому солдату известно, где в их селе спрятан большой клад, старожилы, понятно, в восторг не пришли, но постарались выведать от солдата побольше. Клад, как оказалось, был зарыт в месте, называемом "Колодчиком". В числе других признаков в кладовой записи значилось, что в яму, где спрятан клад, опущен сруб из сосновых и дубовых бревен. Тень от креста церковной главы при закате солнца в равноденствие падала как раз на место клада. Так как расположение построек села в то время уже изменилось, то солдат, руководствуясь только старинной записью, не мог точно определить место, а местные старожилы, помнившие прежнюю планировку села, постарались скрыть это.

Больше всех старался в этом живший в то время в селе дьячок Алексей Иванов, славившийся своей начитанностью, знакомый со знахарями и слывший чернокнижником. Он сам хотел воспользоваться кладом, и лишь страх перед возможными последствиями удерживал его исполнить свое намерение, так как в кладовой записи утверждалось, что клад заклят и что человек, который пожелает овладеть кладом, непременно помрет, больше того — село и весь уезд постигнет страшное бедствие.

Спустя несколько лет при церкви начались строительные работы. Рабочим потребовалось много воды, которая была бы под рукой. Для этого надо было выкопать рядом с церковью пруд или колодец. Не зная о существовании клада, они стали раскапывать прямо на месте этого самого "Колодчика". Уже на небольшой глубине открылся сруб из старых сосновых и дубовых бревен…

Дьячок Алексей Иванов наблюдал за работами, сам не принимая участия в них, — он искренне полагал, что как только рабочие найдут клад, сработает наложенное на него заклятие и они все погибнут. Тогда, рассчитывал дьячок, он легко воспользуется богатством после смерти рабочих. Так что пусть копают!

Копая дальше, рабочие на глубине сажени в полторы встретили большую, на всю ширину сруба каменную плиту. Порешили, окопав землю, вытащить плиту и продолжать работу дальше. Днем этого сделать не успели и оставили до утра. Ночью же пошел сильный дождь и налил полную яму воды: "Колодчик" и вправду превратился в колодец. Рабочие, получившие нужную им воду, прекратили раскопки, а дьячок разочарованно побрел домой…

ТАИНСТВЕННОЕ ПОДЗЕМЕЛЬЕ

В 1843 году отставной унтер-офицер лейб-гвардии Московского полка Афанасий Петров прибыл в Петербург и явился в Министерство внутренних дел с донесением о том, что в селе Кирово-Городище Орловской губернии Кромского уезда, у крестьянина Василия Сампсонова в подземелье находится огромный клад, состоящий из множества бочонков, наполненных золотой и серебряной монетой. В качестве доказательства Петров представил принесенную им монету из этого клада, которая оказалась серебряным голландским талером 1620 года.

Чрезвычайная детальность рассказа Петрова во всех подробностях происшествия и необыкновенная уверенность в несомненной действительности того, о чем он рассказывал, обратили на себя внимание чиновников. Дело было доложено министру внутренних дел Л.A. Перовскому. Ознакомившись с показаниями Петрова, министр предписал местным властям "исследовать этот случай со всей строгостью, разъяснить все обстоятельства дела и о последующем немедленно уведомить".

В результате многомесячного следствия были выявлены и допрошены все прикосновенные к делу лица, осмотрена местность, и в результате была восстановлена вся картина происшедших событий…

…Афанасий Петров сам-друг со своим земляком и спутником крестьянином Лукьяновым шел пешком из Калужской губернии в Санкт-Петербург "по своим надобностям". По дороге, в деревне Каменка Ельнинского уезда Смоленской губернии, путники остановились переночевать у крестьянина Аверьянова. Сели вечерять. Тары-бары, разговор затянулся за полночь. Дождавшись, когда домашние лягут спать, Аверьянов присел к Петрову поближе и, приглушив голос, рассказал Петрову с Лукьяновым такую историю.

Этот Аверьянов с год назад, случайно, в разговоре узнал от земляка своего, что в Кромском уезде Орловской губернии у крестьянина села Кирово-Городище Василия Сампсонова под домом в погребе находится богатый клад. Сам хозяин почему-то к нему не прикасается, но, если умеючи взяться за дело, при помощи искусных "дельцов", можно им воспользоваться и зажить припеваючи. Аверьянов не только не счел этот рассказ сомнительным, но уверился в нем так, что решился рискнуть: пожертвовать всем, чем можно, и во что бы то ни стало овладеть кладом.

Но к делу приступить было трудно: Аверьянов был очень беден, а тут требовались некоторые издержки. Пришлось идти на поклон к "спонсорам" — богатым односельчанам. Расписав самым заманчивым образом обстоятельства дела, дающие почти несомненную надежду на успех, и то огромное вознаграждение, которое даст будущее за ничтожную жертву в настоящем, он сумел составить компанию: два его односельчанина решились разделить труды и поиски Аверьянова. Собрав более 200 рублей, все трое пустились в путь — добывать сампсоновский клад.

Прибыв на место, в село Кирово-Городише, они остановились в доме сельского священника. Депутатом к Сампсонову отправился Аверьянов — как глава компании. Придя в дом Сампсонова и не теряя попусту слов и времени, Аверьянов прямо приступил к делу и без обиняков попросил хозяина сказать ему "по чистой правде": действительно ли в доме у него есть какой-то заколдованный клад, о котором он слышал от людей на своей стороне?

Сампсонов отвечал, что да, люди сказали ему правду: у него в подземелье точно есть клад, который принадлежит разбойнику Кудеяру. Этот клад очень богат и состоит из тридцати двух бочонков с золотыми и серебряными монетами, но клад этот зачарованный и без разрыв-травы никому не дается. Один раз, в голодный год, он, Сампсонов, находясь в нужде, попробовал взять оттуда несколько денег себе на хлеб, но вслед за тем у него в семье умерло три человека.

У Аверьянова сердце запрыгало от радости — есть клад! Но, желая убедиться в подлинности слов Сампсонова, он начал упрашивать его показать сокровище, предлагая в награду за это золотой. Хозяин сперва отнекивался, но предложение было слишком заманчиво. Мало-помалу сдаваясь, он, наконец, согласился проводить Аверьянова на то место, где хранился клад, только при условии: Аверьянов должен был позволить надеть себе на голову рогожный мешок. Таким образом, с закрытыми глазами, чтобы не видеть заветный путь, Аверьянов должен был идти за хозяином, куда тот его поведет.

— На все согласен! — сказал Аверьянов.

Тогда Сампсонов натянул на него мешок, взял за руку и повел. Аверьянов мог только заметить, что с места они отправились влево от сарая. Куда шли далее, он видеть не мог, помнил только, что в пути он, по приказанию Сампсонова, часто наклонялся, и им нигде по дороге не попадалось никаких ступенек или лестниц. Взволнованный, Аверьянов даже не смог рассчитать приблизительно расстояние, которое они прошли, но помнил, что шли вообще-то недолго.

Наконец Сампсонов остановился, снял с головы Аверьянова мешок, и потрясенный Аверьянов вдруг увидел себя в довольно просторном погребе или подземелье, в котором при слабом свете горящей свечи желтого воска его глазам действительно представились десятки бочонков с золотом и серебром!

Осмотревшись и придя немного в себя, он начал со вниманием разглядывать все окружающее и замечать подробности. Всех бочонков было в точности тридцать два, иные величиной с ведро, иные с два ведра. Они стояли в два ряда, направо и налево от входа, вдоль стены. У противоположной стены была насыпана куча позеленевших медных денег. Некоторые бочонки от времени и сырости уже сгнили и развалились, и можно было видеть высыпавшиеся из них деньги. Это были монеты разной величины, одни помельче, другие побольше, величиной с талер, и все серебряные. На крупных монетах отчетливо можно было видеть изображение бородатого человека. В ряду бочонков, стоящих с правой стороны, был виден один, прогнивший сверху, и в нем виднелись какие-то старинные золотые монеты величиной с русский империал. Вход в подземелье запирался дверью, которая была так черна, что невозможно было понять, железная она или деревянная.

Сампсонов с Аверьяновым находились в погребе с четверть часа, рассматривая и считая бочонки. Аверьянов стал просить хозяина позволения взять себе несколько монет, в доказательство реальности клада.

— Попробуй, возьми! — усмехнулся Сампсонов.

Аверьянов попытался взять в руку горсть мелкого серебра, но тут же почувствовал, что в руке и во всем теле начинается какое-то омертвение. Испугавшись, он бросил монеты назад.

— Вот для чего нужна разрыв-трава! — сказал Сампсонов. — Без нее никак не взять.

Он указал Аверьянову на стоявший у стены с правой стороны в углу маленький столик, на котором лежала медная доска, с какими-то выбитыми словами, пригвожденная к столу железным костылем, и прибавил:

— Знаешь, что на этой доске написано? "Кто разрыв-траву принесет и этот гвоздь разорвет, тот и мою казну получит". Сам Кудеяр писал. Так вот.

Он снова надел Аверьянову мешок на голову и тем же порядком вывел его из погреба.

Итак, клад был налицо; надо было и Аверьянову выполнять свое обещание. Он пригласил Сампсонова в дом священника, и там, в присутствии четырех свидетелей: самого священника, двух своих спутников и одного местного крестьянина, вручил Сампсонову обещанный империал и заключил с владельцем зачарованного клада письменный договор насчет "взятия клада", об условиях которого Сампсонов, взяв деньги, при свидетелях во всеуслышание заявил:

— Когда разрыв-травы не достанешь, то пропали твои деньги, а когда привезешь траву, допущу взять клад. Если же не допущу, то буду судим!

Заключив таким образом контракт, Аверьянов пустился на поиски таинственной травы. Из Кромского уезда он поехал в Вязьму, где у него имелся большой приятель, мещанин Федор Волков, и, рассказав ему все дело, пригласил принять участие в поисках. Волков охотно согласился. Сборов больших не было: наскоро кое-что захватили и, не откладывая в долгий ящик, пустились в путь, направляясь к Москве, в надежде, что там нетрудно будет найти людей, могущих пособить горю.

Ожидание их не обмануло. Довольно быстро, с помощью московского купца Бардина, жившего на Моховой улице напротив Манежа, они нашли обладателя разрыв-травы — Леонтия Ануфриева, крепостного крестьянина графа Шереметева. Все вместе они испробовали ее действие в кузнице. Эффект от волшебной травы превзошел все их ожидания: полоска железа, почти в четверть аршина длиной и в ширину толщиной, положенная на наковальню, от одного прикосновения чудесной травы с треском, подобным выстрелу, разлетелась на четыре части. Опыт собственноручно производил сам владелец травы, Ануфриев, уверяя при этом, что без особенной сноровки и искусства тут ничего не сделаешь. Траву он держал в пузырьке, ни от кого не прятал, охотно показывал ее всем присутствующим и все ее видели.

Таким образом, заветный талисман был найден. Оставалось найти "дельца", который бы умел владеть им. Стали приставать с просьбами к Ануфриеву, убеждая и умоляя его "послужить им своим досужеством". Но тот, по каким-то обстоятельствам, ехать отказался, а ограничился обещанием присоединиться к ним попозже.

Разочарованный, Аверьянов уехал домой. Но "делец" сдержал свое слово: спустя несколько месяцев явился сам в деревню Аверьянова, в Ельнинский уезд. Взяв товарищей, они все вместе отправились на место клада.

Прибыв в Кирово-Городище, кладоискатели опять остановились у священника, бывшего свидетелем первой сделки. В его присутствии Ануфриев повторил опыт действия разрыв-травы над железом, причем на этот раз он даже не доставал ее, а просто прикладывал к железной полоске деревянный ящик, в котором находился стеклянный пузырек со всесильным снадобьем. Убедившись, что все в порядке, священник отправился к Сампсонову и объявил ему, что со стороны Аверьянова условие исполнено: разрыв-трава найдена и привезена. Теперь все ждут от него исполнения обещания указать клад и допустить овладеть им.

Но ни посредничество священника, ни личные переговоры самого Аверьянова не имели успеха. Отговариваясь тем, что стоит зима и под мерзлой землей клада достать невозможно, Сампсонов наотрез отказался показать к нему ход и попросил гостей пожаловать в другое время, когда-нибудь летом.

После долгих споров и настояний Аверьянов с товарищами вынуждены были воротиться вспять ни с чем и разбрелись в разные стороны: те в Москву, а Аверьянов к себе домой…

…Вот в эту грустную для Аверьянова пору и зашли к нему мимоходом унтер-офицер Петров и крестьянин Лукьянов. Аверьянов обрадовался, узнав, что захожие путники идут в столицу. Давно у него уже вертелась мысль: довести о кладе до начальства в Петербург, да не было средств самому предпринять такой далекий путь. А тут случай сам представился! Не желая упускать его, Аверьянов, нарочно наведя разговор на нужную тему, пересказал гостям все происшествие от слова до слова и убедительнейше просил похлопотать об этом деле в Петербурге. В качестве доказательства он предложил им по дороге завернуть в Вязьму и забрать одну монету, взятую из клада, у своего приятеля, вяземского мещанина Федора Волкова.

Старый служака Петров так проникся рассказом Аверьянова, что охотно согласился на его просьбу. Сделав большой крюк, он зашел в Вязьму к мещанину Волкову и под залог двух целковых взял у него монету "для представления в Петербург начальству". Что было далее, мы уже знаем.

Следователи допросили и других участников поисков клада. Самый авторитетный свидетель, священник села Кирово-Городище, полностью подтвердил рассказанное Аверьяновым, включая опыт с разрыв-травой. Аверьянов, в его присутствии, рассказывал своим товарищам о том, как он видел клад, каков был этот клад, на каком условии он был ему показан, и при всех вручил Сампсонову золотой и заключил с ним письменный договор. Во второй приезд Аверьянова с разрыв-травой он, священник, по просьбе приезжих, действительно был с известием об этом у Сампсонова, но тот очень испугался и просил сказать, что его нет дома.

Московский купец Бардин показал, что он, услышав от Аверьянова и Волкова историю клада в таком точно виде, как Аверьянов ее рассказывает, и действительно, содействовал им в отыскании разрыв-травы. Он познакомил их с "дельцом" Ануфриевым, и сам присутствовал при пробе этой травы. Аверьянов показывал ему две монеты, уверяя, что они получены им от Сампсонова из клада.

Вяземский мещанин Федор Волков подтвердил показания Аверьянова и Бардина, и заявил, что монета, которую он отдал Петрову, была одной из тех двух монет из клада, которые видел Бардин в Москве у Аверьянова.

Владелец разрыв-травы Ануфриев рассказал, что по просьбе Аверьянова он согласился помочь ему своим волшебным снадобьем, производил с ним в кузнице публичный опыт, ездил с Аверьянову в Кромский уезд к Сампсонову и после неудачи воротился назад в Москву. Следствие очень заинтересовалось таинственным зельем. Секрет его оказался весьма прост и прозаичен: в действительности Ануфриев использовал для своих опытов над железом так называемое "гремучее серебро", а травка в пузырьке была всего-навсего каким-то подзаборным произрастанием и демонстрировалась простакам только для вида. Обман, одним словом!

Все другие участники поисков тоже подтвердили все происшедшее — кто сколько знал.

Итак, дело дошло до главного персонажа — владельца клада, Сампсонова. На допросе он заявил, что несколько лет назад какой-то солдат, неизвестно почему, уверил его, Сампсонова, что у него под домом находится богатый клад разбойника Кудеяра: клад заколдованный и для простого человека недоступный. Поверив словам солдата, продолжал Сампсонов, "он, может быть, и рассказывал кому-нибудь про это", а кому — не помнит. Впрочем, из этих рассказов он не желал извлечь какой-нибудь выгоды. Тут вдруг к нему является Аверьянов, заводит разговор о кладе и, получив утвердительный ответ, зовет его в дом священника, где оставались его товарищи, и просит при свидетелях подтвердить справедливость того, что он, Аверьянов, будет им рассказывать. За это Аверьянов обещал ему, Сампсонову, золотой.

— Что же мне было на дармовщинку не попользоваться? — простодушно признался следствию Сампсонов.

Не видя надобности отказываться от такой значительной награды за подтверждение вымышленной Аверьяновым сказки, он исполнил его желание и действительно, при священнике и других свидетелях получил обещанный Аверьяновым золотой. Тут же он, Сампсонов, заключил письменное условие отдать то, чего "считал себя владельцем единственно только в воображении", впрочем, "имея в виду ту надежду", что Аверьянов травы не найдет и потому больше к нему не воротится.

Весть о внезапном приезде Аверьянова с разрыв-травой не могла его не испугать: приходилось или отказываться от своих слов и возвратить деньги, или отделаться какими-нибудь отговорками. Сампсонов избрал последнее. Зима и промерзшая земля помогли ему сбыть с рук беду, по крайней мере надолго, если не навсегда.

Так объяснил загадку тот, у кого, как казалось, должен был находиться ключ к ее разрешению…

С некоторым недоверием отнесшиеся к его показаниям, следователи подробно расспросили всех домашних Сампсонова, внимательно осмотрели местность, истыкали двор Сампсонова и прилегающую территорию щупами, но ничего не нашли, и уличить Сампсонова в ложности показаний не смогли.

Аверьянов же остался непоколебимым в том, что видел клад своими собственными глазами, считал бочонки, рассматривал золото и серебро и взял из клада две монеты, которые и представил.

На этом следствие закончилось, по существу, зайдя в тупик. Ну хорошо: "делец" Ануфриев со своей глупой "разрыв-травой" — обманщик, это ясно. А Аверьянов? Зачем надо было Аверьянову выдумывать сказку, платить за нее Сампсо-нову золотой — очень большие деньги, 42 рубля на ассигнации по курсу тех лет — наконец, зачем ему надо было через унтер-офицера Петрова "доводить" дело до сведения начальства в Петербург? Во всей это запутанной истории Аверьянов выглядит лицом, скорее, потерпевшим: он понес значительные убытки, потерял массу времени, в результате ничего не приобрел и, вдобавок, его выставили дураком. Поведение Сампсонова тоже до конца непонятно. Наконец, неясен самый главный вопрос: а был ли клад? И что это были за голландские талеры, один из которых представил в Петербурге унтер-офицер Петров?

Сейчас, спустя сто пятьдесят лет; ответить на эти вопросы сложно. Но, по большому счету, ничего фантастического в этой истории нет. И кто знает — вдруг и вправду где-то на Орловщине таится в подземелье загадочный клад легендарного Кудеяра. Ведь дыма без огня не бывает…

ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ В КЯХТЕ

В Забайкалье, в богатом пограничном торговом городе Кяхте, через который велась вся торговля России с Китаем, в середине XIX столетия жили два брата с сестрой. Хозяйство у них не ладилось — сестра была тяжело больна, у братьев дела не шли, но желание разбогатеть не давало им покоя ни днем, ни ночью, и, в конце концов, отчаявшись от неудач, братья решили, что единственный способ поправить дела — это найти клад.

Рядом с городом, напротив Торговой слободы, возвышалась гора с характерным срезанным верхом. По преданию, в этой горе когда-то было спрятано большое сокровище, зарытое во времена Чингисхана. Этот слух разжигал любопытство у многих, но, как это обычно бывает, клад не удавалось разыскать никому — он, как считалось, был заговоренным. Вот этот-то клад братья и решили во что бы то ни стало найти.

Им долго не удавалось достичь своей цели, несмотря на то что братья исправно выполняли все положенные кладои-скательские ритуалы, постились, служили молебны. Тогда решились прибегнуть к помощи бурятского шамана. Запаслись подарками — плиткой кирпичного чая и пачкой китайского табаку — и поехали к шаману, за двадцать верст, "забыв, что грех христианину просить у язычника помощи бесовской".

Шаман, выслушав их просьбу, сказал, что вообще-то за подобной помощью к духам он никогда не обращался, а потому не знает, соблаговолят ли они. Однако, приняв подарки, принялся вызывать духов. После долгого камлания, шаман, совсем обессилев, прохрипел: "Духи сказали: принесите в жертву человека".

Братья переглянулись. Страшная мысль пришла им в голову почти одновременно. Сначала они еще колебались, но в итоге корысть перевесила все чувства…

В одну из осенних ночей казачий разъезд, патрулировавший окраины Кяхты, заметил дальний огонь на вершине горы. Казаки насторожились: в здешних местах были частыми набеги бурят на монголов и монголов на бурят, и этот огонек мог служить сигналом для такого набега. Подняв тревогу и дав знать ближайшему пограничному караулу, казаки, рассыпавшись, осторожно начали подниматься в гору.

Меж ветвей блеснул огонек. Испуганно зафыркала лошадь — она стояла, запряженная в телегу, на краю поляны. Телега была пуста.

Где-то послышались стоны страдающего от боли или мучений человека. На фоне костра обозначились тени двух людей…

По сигналу урядника казаки бросились вперед и мгновенно схватили двух мужчин у костра. Поодаль на земле лежала связанная женщина. Это была сестра двух братьев-кладоискателей…

"Сестра наша постоянно больна, — оправдывались искатели сокровищ. — И не подает надежды на выздоровление. Она в тягость и себе, и нам, просит у Бога смерти, как блага. Все равно она умрет, так пусть лучше умрет с пользой для нас, чем так. А мы будем обедни о ней служить, панихиды за упокой сестры нашей заказывать. Господь милосердный, он нас простит!"

Как Господь — неизвестно, а люди не простили: братьев-кладоискателей судили и приговорили к каторжным работам.

СОРОК БОЧЕК АРЕСТАНТОВ

В 1852 году к смоленскому помещику Самбурову владельцу сельца Варганово, приехал странный незнакомец. Отрекомендовавшись предпринимателем из Сибири, он долго беседовал с помещиком о местных древностях" курганах, бродил по окрестностям, оглядывался, принюхивался и, наконец, предложил Самбурову заключить с ним контракт о том, что он получает право искать на земле помещика большой клад в кургане, состоящий из сорока бочек золота, — приметы того кургана сибиряку хорошо известны. Кроме того, Самбуров предоставляет для работ по изъятию клада землекопов-крестьян. За это, по условиям контракта, помещик получает из найденного клада пятнадцать бочек золота, а остальные двадцать пять поступают сибиряку.

Слухи о том, что в окрестностях Варганова зарыто несколько кладов, бродили давно. Неподалеку, по дороге к деревне Щепкиной, в роще, по преданию, был зарыт клад, который многие покушались рыть, но всякий раз откуда ни возьмись поднималась буря и наводила такой ужас, что кладоискатели бежали без оглядки.

В доказательство своих слов сибиряк предъявил невесть как попавшую в его руки "кладовую запись". Ударили по рукам. На другой день, собрав крестьян, пошли на заветное место.

Стояла прекрасная погода. Взбодренные обещанием водки и щедрой награды, крестьяне дружно принялись рыть курган. Самбуров и сибиряк наблюдали за раскопками, сидя в специально принесенных из дома креслах.

Курган срыли подчистую. На глубине в шесть аршин (4,6 метра) показался слой древесного угля. Выгребая уголь, кладоискатели натолкнулись в глубине раскола на ряды тесно составленных бочек…

И тут словно бес попутал мужиков. О том, что их пригнали сюда искать клад для барина, от них не утаивали и о содержимом искомых бочек они знали. "Вот она, воля!" — наверное, пронеслось в мыслях крепостных при виде клада. Обменявшись многозначительными взглядами, мужики, подняв заступы, один за другим стали выбираться из раскопа и подходить к сидящим в креслах барину и его гостю. Их намерения были настолько недвусмысленными, что помещик и сибиряк, вскочив на ноги, уже намеревались задать стрекача, как вдруг, откуда ни возьмись, на только что еще чистом небе сверкнула молния, раздался страшный удар грома и закрутился сильнейший вихрь. Со страшным треском молния ударила в бочки, разметав землю и уголь в раскопе. Хлынувший ливень в мгновение ока залил яму водой…

По жалобе помещика затеявшие бунт крестьяне были арестованы приехавшим в Варганово гжатским уездным исправником и после недолгого разбирательства сосланы в Сибирь. Туда же с пустыми руками уехал кладоискатель-сибиряк. А на месте раскопа образовался пруд, который существует и поныне. Говорят, что в этом пруду сколько ни пытались измерить глубину — никогда не удавалось достать до дна…

РАССКАЗ БЫВАЛОГО ЧЕЛОВЕКА

"Развитию страсти к кладоискательству помогают разные шарлатаны из мещан и отставных солдат, видавших, как говорится, виды", — утверждал сто лет назад один из историков, занимавшийся феноменом русского кладоискательства. Так-то оно так, и в кладоискании, как, впрочем, и в любом другом деле, шарлатанов всегда хватало. Дело-то в том, что семена этих шарлатанов падали на хорошо подготовленную почву. Помните? "От трудов праведных не наживешь палат каменных…" А палат-то каменных ох как хочется!

…Мохнатый крестьянский конек неспешно катил телегу по дороге из Воронежа в село Боровое. В телеге сидели двое — Савелий, крестьянин из Борового, и его случайный попутчик, подобранный им по дороге, — воронежский мещанин. Отпустив вожжи и уже не замечая, что конек перешел на самый медленный шаг, Савелий, разинув рот, слушал бойкие речи мещанина. Он рассказывал о кладах…

— Да ты скажи, что такое за клады? Кто их кладет? Как достают? — допытывался Савелий. Мещанин оказался человеком бывалым, клады добывать ходил, и с Анчуткой-беспятым перевидеться привелось, страхов натерпелся — не приведи Бог! Однако и поживился — Кудеяровы клады открыл… Словом, такого наплел, что Савелий с тех пор покоя лишился. Приехал домой и ходит дурак-дураком, не ест, не спит — думы о кладах не идут из головы. "Что ж! Вон мещанин-то сколько раз клады открывал, может и мне Бог пошлет? Ай, испробовать, авось поталанит? Беды-то не будет!"

Думал-думал Савелий — и пошел в кладоискатели. И мужик-то был не бедный, дом имел под железной крышей — в селе Савелия за глаза кулаком звали. Алчен был. Но тут, понятно, пришлось тряхнуть мошной: обзавелся щупами, лопатами, заступами. Не за малые деньги добыл кладовые записи, тетрадки со специальными заговорами. Встала закавыка — как их прочесть? Савелий-то ни аза в глаза! Выкрутился так — за два ведра водки нанял сельского дьячка, чтобы тот ему начитал вслух. Долгими вечерами, за полночь, сидел Савелий с пьяным дьячком за столом. Трещит лучина, храпят домашние, монотонно бубнит дьячок по тетрадке, а Савелий, повторяя за ним, учит наизусть: "В Боровском лесу, на казенной меже, сосновый пень; от него на север в десяти шагах береза; or этой березы на восток в 20 шагах положен клад, заклят на 12 черных петухов. Доставать его на ущербе месяца, а заговор такой: "Откачнись, нечистая сила, пропади, заклятье, пропадите 12 голов черных петухов. Я, раб Божий, крестом крещусь, бесов не боюсь, беру клад. Явись, явись, явись, аминь"".

Освоив кладоискательскую науку, пошел Савелий бродить по губернии — клады искать. Был под селом Шестаковым, где, по преданию, некогда в дремучем лесу жили разбойники, не дававшие никому ни прохода, ни проезда. Рассказали ему, что с той поры в том лесу светится свечка, — знать, клад в том месте, без обмана. Несколько ночей пробродил Савелий по лесу — ничего нет, никакой свечки.

Копал Кудеяровы курганы в Графской степи, в Бобровском уезде. Курганы огромные, где их одному человеку прокопать! Ничего не нашел. Ходил на Ивана Купалу за разрыв-травой — и тут ничего не вышло.

Меж тем, прослышав, что Савелий взялся за кладоискатель-ство, к нему помалу начали подтягиваться доброхоты. Иной приносил кладовую запись на Кудеяров клад; иной предлагал "сильные" заговоры, другой попросту нес в грязной тряпице ком глины, взятый в полночь с могилы удавленника — при отыскании кладов первое средство! Савелий ни от чего не отказывался, за все платил деньги и все валил в кучу: дескать, на досуге разберу — авось, что и пригодится.

Между тем хозяйство Савелия потихоньку разваливалось. Впрочем, он, занявшись кладоискательством, давно махнул на все рукой, помаленьку продавал скот, чтобы окупить расходы, до хозяйства ему и дела не было. А тут еще состоялась долгожданная встреча со "знатцем" — отставным солдатом Семенычем, проживавшим в деревне Отрожки близ Воронежа. "Я все видел, все испытал, — скромно рассказывал о себе Семеныч. — Был я и на молочных реках, езживал через сахарные горы, запанибрата гостил у турецкого султана. А что касаемо кладов, то веришь ли — целые миллионы доставал их!"

— А где ж твое богатство-то? — поинтересовался Савелий, с сомнением покосившись на полуразвалившуюся халупу прославленного кладоискателя.

— А все на церкви Божии раздал, да нищей братии! — гордо заявил Семеныч. — Я-то сам бобылем живу, мне ни к чему.

Знакомство с Семенычем придало поискам Савелия второе дыхание: солдат вызвался научить его, как достать клад наверняка.

— Слушай, да на ус мотай, — говорил он Савелию, — тут недалечко есть клад — не так, чтоб велик был, а все же копейка добрая. Положен он с заклятием. Заклятие то я давно уже проведал — достать мне этот клад просто, как пить дать! Но я тебе по-приятельски удружу, тебе его пожалую. Возьми сорок серебряных рублей, завяжи их в чистую тряпицу, положи туда вот этого снадобья (Семеныч подал что-то, тщательно завернутое в бумагу и завязанное), зарой на том месте, где положен клад, — я тебе укажу. Зарывать ступай ровнешенько в полночь. После того, через три дня, ступай, помолясь, за кладом. Будут тут тебе страхи и видения ужасные, да ты ничего не бойся: я все время буду за тебя читать заклятия, и черти перстом тебя не тронут. Только, как начнешь копать, не останавливайся. Как дойдешь до своего узелка с деньгами, отложи его в сторону и дальше копай. На трехаршинной глубине встретишь доску; тут остановись и три раза скажи: "Клад, клад, положен ты, клад, на серебре-золоте, принес я это серебро и золото. Дайся ты, клад, рабу Божию Савелию!" Тут развяжи узелок и, коли увидишь в нем серебряные рубли, — снимай доску и бери клад, а коли вместо серебра увидишь медные пятаки — положи узел на место и зарой яму: значит, клад хочет, чтобы ты вдругорядь за ним пришел. Тогда через три дня иди вдругорядь; не будет опять серебра — ступай сызнова через три дня. Третий раз — последний, в третий раз уж клад, будь надежен, беспременно явится.

В заключение Семеныч подробно объяснил Савелию приметы места, где лежал клад.

Вечером того же дня Савелий, под рев жены и детей, свел со двора последнюю корову, продал ее за сорок рублей и в точности исполнил то, чему его научил Семеныч. В нетерпении прошли три дня. Наступил вечер. Ожидая полуночи, Савелий самодовольно прохаживался по двору, поглаживая бороду и оглядывая опустевшие коровники, закуты и хлев. "Вот, скоро битком будут скотом набиты! — мечтал он. — А к избе лавку пристрою, буду хомутами, шлеями, дегтем торговать". С этими мечтами он, подхватив заступ, зашагал в лес.

Наступила полночь. Савелий добрался до вожделенного места и принялся за работу. Долго копал и, наконец, вытащил закопанный им три дня назад узелок. Отложив его, как учил Семеныч, в сторону, стал копать дальше. Спустя несколько минут заступ глухо ударил в доску…

В тусклом свете фонаря, Савелий, у которого в голове все помутилось от волнения, даже не заметил, что доска-то была совсем новая… Он жадно схватил узелок, развернул — в нем оказались медные пятаки. "Не хочет идти клад! Ладно, приду через три дня". Но через три дня в яме не оказалось даже узелка с пятаками.

Недоуменно почесав в затылке, Савелий собрал свои инструменты, сплюнул и пошел домой. А наутро, мрачный и угрюмый, сидел он на завалинке и думал: куда бы теперь пойти искать клад?

…Сомнения в рассказе солдата у Савелия появились только много лет спустя, когда он, совершенно разорившись, заканчивал свои дни в Воронежской богадельне для нищих и престарелых. Тогда-то, в 1883 году, он и поведал эту историю одному из любопытствующих "господ". Но и в ту пору неистовый кладоискатель был убежден, что обязательно нашел бы клад, если бы у него еще было хотя бы рублей двадцать — именно за такие деньги один мужик из Россоши предлагал ему подлинную кладовую запись Кудеяра…

МЕЧ КУДЕЯРА

— Ну что, Иван, клады искать бросил, за ум взялся? — усмешливо спросил писарь волостного правления, откладывая перо в сторону. Подышав на печать, он с размаха приложил ее к паспорту, помахал бумагой в воздухе, чтобы чернила скорее высохли, и вручил паспорт Ивану Морозову:

— Держи пачпорт, ступай с Богом.

Иван принял из рук писаря документ:

"Иван Тимофеев сын Морозов, из крестьян села Родична Духовщинского уезда Смоленской губернии… Рост — два аршина пять с половиной вершков, волосы черные, левый глаз щурит, на правой щеке родимое пятно…"

Иван Морозов был известен в селе как неутомимый кладоискатель. Его многочисленные и безуспешные поиски уже давно стали притчей во языцех, но в одночасье односельчане с удивлением узнали, что Иван Морозов взялся за ум: выписал себе в волостном правлении паспорт и отправился на заработки в Брянский уезд, где устроился мастеровым на один из тамошних машиностроительных заводов.

Недолго поработав в Брянске, Морозов взял расчет и перебрался в Область Войска Донского, в Новочеркасск, на завод фабриканта Пастухова. И надо же — свел он тут знакомство с одним старым казаком…

Был у того казака документик, весьма интересный — "опись" кладов, зарытых в различных местностях. Узнав, что Морозов — бывалый кладоискатель, родом из Смоленской губернии и работал в Брянске, старик сказал:

— А знаешь ли ты, мил человек, что в тех краях, откудова ты пришел, в Брянском уезде, имеется весьма богатый клад? Вот, смотри-ка!

Старик достал свою тетрадку, полистал ее, нашел нужное место и ткнул в него пальцем:

— Во, гляди! В Брянском уезде есть курган, а в нем Кудеяром закопано три кувшина золота да два бочонка серебра, да меч его, Кудеяров, положен. Так-то! Ты, почитай, в двух шагах от своего счастья был, а не знал! А почему не знал? Да потому, что вслепую, как котенок тыкался. А вот имей ты такую тетрадь — давно бы уже миллионщиком был!

— А у тебя-то откуда такая тетрадь, дедушка? — поинтересовался Морозов.

— Откуда! Да все оттуда: прадеды-то мои, слышь, в старину с самим Кудеяром ходили! Так-то! У нас эта опись из рода в род передается. Хоть, уступлю тебе ее за сто рублев серебром?

Ста рублей у Морозова, однако, не было. Тщательно выписав с разрешения деда из тетрадки все указания на клад Кудеяра. Морозов побежал в заводскую контору, взял расчет и уже на следующий день катил на поезде в Брянск.

Здесь ему удалось устроиться рабочим на Бежицкий рельсопрокатный завод. Для жилья он снял себе квартиру в селе Городище, в трех верстах от Брянска. Именно здесь, прямо за огородами крестьян, начинался лес, в котором высилось загадочное Чашино городище — пристанище легендарного Кудеяра, в котором был зарыт клад… Так говорилось в кладовой записи, хранившейся у старого казака.

Обжившись и осмотревшись, в последних числах мая 1893 года Морозов приступил к отысканию клада. Окрестные крестьяне, оказывается, давно знали предание о кладе Кудеяра, и у Морозова нашлось множество добровольных помощников.

О городище Чашин курган в народе издавна ходили многочисленные легенды. Предание рассказывало, что на старости лет Кудеяр из-под Орла отправился в Брянский уезд и поселился в Кривом лесу, находящемся верстах в пятидесяти от Брянска. В здешних местах он и скончался, оставив после себя около десятка становищ и городков, одно из которых — Чашино городище, с которым молва связывала множество таинственных явлений.

Однажды вечером крестьянская девочка проходила через городище и увидела над ним огненный крест. Испугавшись, девочка прибежала домой и рассказала домашним о своем видении, но, когда те прибежали на городище, крест уже исчез. Вспоминали и о свечах, горящих по ночам на Чашином кургане, многие слышали голоса, называвшие места, в каких следует искать клад.

Рассказывали, что в недрах городища скрываются подземелья с многочисленными комнатами, галереями и даже подземными конюшнями. В одном из подземелий, по преданию, хранился меч Кудеяра. Со стороны реки Десны вглубь городища вела замаскированная железная дверь, о существовании которой рассказывали многие свидетели, в прошлые времена лично ее видевшие. Одним из них был сельский священник, брат которого, Тимофей, стал одним из самых ревностных помощников Морозова. Он же отыскал в церковной летописи села Городище рассказ о местонахождении подземелий Кудеяра. По этим свидетельствам, дверь вела в подвал, находящийся под городищем, а от подвала шел подземный ход, выходящий к сельскому кладбищу. Другая дверь, из сосновых досок, имелась в западной части вала.

И вот на это-то загадочное место и пришел Иван Морозов со своими сподвижниками. Исследовав с помощью щупов поверхность городища, кладоискатели решили копать прямо в центре. Копая урывками, в свободное время, кладоискатели затратили на это две недели. На глубине в сажень (1,76 м) им начали попадаться кости животных и многочисленные черепки. Потом пошли, чередуясь, слои бересты и загадочной массы, которую Морозов определил как "конский помет" (вероятно, тростниковый настил). Затем, на глубине 7 метров, стали встречаться более интересные находки — тяжелый железный ключ, замок, топор (уж не магические ли это предметы, призванные "запирать" и защищать зачарованный клад?), фрагмент медного "пищеварительного" сосуда, два камня весом почти по пуду, к одному из которых была прикреплена металлическая пластинка с загадочными письменами. Наконец, кладоискатели натолкнулись на слой дубовых бревен, покрытых тремя слоями бересты. Бревна эти от времени подгнили и выглядели как бы вогнутыми внутрь. Глубина раскопа составила к тому времени уже более 8 метров. Работать становилось чрезвычайно трудно, очевидно, под бревнами находилась какая-то пустота, из нее в раскоп просачивался тяжелый газ, работавшие постоянно чувствовали головокружение, свеча то и дело гасла. Но призрак кувшинов с золотом и бочонков с серебром стоял перед глазами кладоискателей, заставляя их из последних сил ковырять землю заступом…

Но тут в дело вмешались "интеллигентные обыватели", возмущенные "хищнической раскопкой". По их жалобам на место раскопок явился становой пристав, и дальнейшие работы были строго запрещены. Огромный раскоп заложили досками и присыпали землей, чтобы кто-нибудь случайно не свалился в него. Крестьянам были строжайше запрещены все попытки дальнейших поисков клада.

Но Морозов не унимался. 25 июня 1893 года он подал в Императорскую Археологическую комиссию докладную записку, в которой просил разрешить ему продолжить раскопки кургана Чашино городище, расположенного на земле села Городище Супоневской волости Брянского уезда. При этом Морозов жаловался, что раскопки эти, которые он производил с целью огыскания клада, были приостановлены становым приставом. Однако Археологическая комиссия ответила на просьбу Морозова отказом. А затем на городище приехало несколько членов Орловской ученой архивной комиссии, которые долго изучали курган "в видах науки".

…Наступила осень. Рабочий Морозов, возвращаясь с завода к себе в Городище, устало месил сапогами осеннюю грязь. Моросил мелкий противный дождь.

У крыльца морозовской избы маячила какая-то серая фигура. Подойдя поближе, Морозов узнал своего напарника по раскопкам — Тимофея, брата сельского священника. В руках у него был какой-то длинный сверток.

— Вань, пошли быстрей к тебе, — зашептал Тимофей, — дело есть!

Морозов отпер дверь. Оба прошли в сени.

— Дверь запирай! — возбужденным шепотом командовал Тимофей.

Только когда все меры предосторожности были приняты. Тимофей выложил на стол свой загадочный сверток и принялся его разворачивать.

— Я сегодня на городище пробрался, — возбужденно бормотал он, — в ямину нашу не полез, а сбоку со стороны реки, лаз старый раскопал… Вот, гляди…

На столе лежал стальной меч с рукояткой из карельской березы в медной оправе. По лезвию меча прихотливой вязью змеился золоченый узор.

— Меч, — выдохнул изумленный Морозов, — меч Кудеяра…

ОЖИВШАЯ ПОКОЙНИЦА

Хуторянин Федор Гриценко, проснувшись, долго не мог прийти в себя. В одном нательном белье, почесывая волосатую грудь, он сидел, встряхивая всклокоченной головой, и таращился куда-то сквозь стену.

— Очумел, что ли? — проследив за его взглядом, недоуменно спросила жена. — Вставай же уже!

Федор покосился на глупую бабу — нет, ни хрена она не поймет. Ну как ей объяснишь, что видел только что Федор в тонком сне видение: явлено ему было, что в кургане, который находится близ их хутора, скрыт клад — большое богатство! У бабы волос долог, а ум короток, так и будет без толку зудеть. Скорей опамятоваться, да на улицу!

Часа два спустя Федора можно было увидеть у хаты казака Трофима Игнатенко. Стоя в кружке четырех хуторян-приятелей, он рассказывал им про свой сон.

— Верите ли, братцы — как наяву видел! — божился он.

Казаки глубокомысленно задумались.

— Про клад-то этот, в кургане, я еще от своего деда слышал, — подал голос Петр Тренога, — и от людей гул был… Нет, Федор, не зря тебе это привиделось — тут, братцы, нам указание дано!

— Точно, — поддержал товарища Трофим Игнатенко, — и я про клад разговоры слыхал. Копать надо!

— И откладывать нечего — нынче же ночью пойдем! — поддержал Трофима третий казак.

— Только, братцы, одним нам тут не справиться, — степенно вступил в разговор пожилой, опытный хуторянин Григорий Крамаренко, — поклажа та наверняка заклята. А надо нам позвать Петра Трофименко — он дока, зубы заговаривать может, он "знает". Без ворожца нам никак.

Пошли к Петру Трофименко.

— Что ж, братцы, — раздумчиво сказал "дока", выслушав рассказ хуторян, — дело это стоящее, надежное. Да только послушайте моего совета: забудьте вы про этот клад и не суйтесь даже туда!

— Это почему же? — опешили казаки.

— А потому. Возле того кургана, под горушкой, у дороги на Армавир, похоронена "ныпычатана Наталка" — покойница неотпетая. По ночам она из могилы выходит. С ней никакой силой справиться нельзя, и я не возьмусь. Ой, не ходите, не ходите, братцы!

Казаки вышли на улицу и заскребли в затылках.

— А нехай! — вдруг выкрикнул Петр Тренога. — Нехай! Однова живем! Тут клад, можно сказать, сам в руки дается, а мы какую-то Наталку бояться будем. Бог не выдаст, свинья не съест! Айда, хлопцы!

— Айда!

Треногу поддержали все, даже степенный Григорий Крамаренко, поколебавшись, присоединился к товарищам.

На закате казаки, вооруженные заступами, отправились на поиски клада. До кургана добрались, когда уже почти совсем стемнело. Благословясь, поплевали в ладони и принялись копать. Однако, на случай появления "Наталки", выставили часового — Григория Крамаренко.

Земля оказалась мягкой, и работа шла быстро. Вскоре кладоискатели уже стояли в яме глубиной почти в человеческий рост. Крамаренко с интересом посматривал в их сторону, ожидая, что вот-вот заступы глухо ударятся в бочки с золотом, как вдруг в темноте замаячила женская фигура в белом…

— Наталка!

Кладоискатели остолбенели. Нерастерявшийся Григорий Крамаренко схватил с земли горсть камней и принялся кидать их в привидение. Стоявшим в яме, помертвевшим от ужаса, казакам показалось, что камешки не летят, а бессильно падают прямо у ног Крамаренки. Меж тем "Наталка" продолжала грозно надвигаться. Вот она уже совсем близко… У Крамаренки перехватило от страха дыхание и отнялись ноги. Падая навзничь и теряя сознание, он успел расслышать, как "Наталкам хриплым мужским голосом растерянно закричала:

— Братцы, да вы что! Я же пошутил…

…Впавших в столбняк кладоискателей наутро вытаскивали из ямы всем хутором. После этого они еще три недели лежали больными, а фельдшер пытался привести их в чувство.

Эта история случилась в 1890 году, в Б-ском юрте Кубанской области. Позже выяснилось, что "дока" Петр Трофименко, мгновенно оценив рассказ про клад, попросту решил в одиночку выкопать сокровище, напугав товарищей историей про "ныпычатану Наталку". А когда те, невзирая на страшную легенду, все же пошли копать клад, "доке" ничего не оставалось, как самому нарядиться привидением…

ПО СЛЕДАМ СГОРЕВШЕГО КЛАДА

Московская старина богата на легенды. Передаваясь из уст в уста, эти предания давно стали частью городского фольклора и подробно пересказаны в толстых фолиантах типа "Старой Москвы". Но почти все они относятся к прошлым векам — наше время скупо рождает легенды. Тем интереснее история, случившаяся в 1966 году в одном из московских дворов. Частью утратив подлинные и приобретя фантастические подробности, эта история давно стала легендой, хорошо известной многим коренным москвичам…

…После смерти скромно жившей старушки ее наследники первым делом постарались избавиться от матраса, на котором умирала бабушка. Матрас вынесли во двор и бросили в костер. И каков же был ужас незадачливых наследников, когда из лопнувшего от огня матраса начали вываливаться пачки новеньких десятирублевок, сгорая прямо на глазах!

На место события примчались корреспонденты "Известий". Так в этой газете появилась небольшая заметка под названием "Клад в огне". И пошла гулять по городу, обрастая слухами и фольклорными подробностями, байка о скупой старухе, сгоревшем капитале и оставшихся с носом наследниках…

У нас в одной компании как-то зашла речь об этом случае.

— А вы знаете, что я не только жил в этом дворе, но и сам был участником этой истории? — вдруг сказал один из собеседников.

Вот это да! "Ну-ка, ну-ка, поподробнее!" — тут же пристали мы к Андрею Н. — так звали нашего рассказчика.

— На самом-то деле владельцем клада была не старуха, а ее муж, — начал свой рассказ Андрей. — Мне было тогда шесть лет, и его я помню плохо. Жил он в нашем доме, во втором подъезде, часто болел, а весной 1966 года умер. Его вдова осталась жить на крошечную пенсию. Денег ей не хватало, и ее часто видели у церкви на Соколе или у Ваганьковского кладбища, где она стояла с протянутой рукой ("Известия" интерпретировали это так: "В округе она была известна как женщина набожная, знающая цену копейке"). От такой ли собачьей жизни, от другого ли, но к осени старушка тоже отдала богу душу.

А в серенький октябрьский понедельник утром молодой парень потащил по двору и выбросил на помойку старый облезший матрас, на котором поочередно кончили свою жизнь оба старика. В то время наши дома стояли прямо у края огромного оврага, на дне которого находился большой тарный склад. В конце двора стояли мусорные баки и небольшой голубой фургончик, где хранил свое имущество дворник, и за этот фургончик, в овраг, жители нашего двора выбрасывали всякий "крупногабаритный" мусор. Полетел туда и матрас…

Для нас, мальчишек, с посещения этих райских кущ за фургончиком начиналось тогда почти каждое гулянье. Здесь можно было найти массу полезных вещей — от стопки старинных книг с "ятями" до отличных ножек от венских стульев — превратив их в "винтовки", мы гоняли с ними по оврагу, играя в войну. Как-то раз мы здесь нашли даже более десятка пар новеньких офицерских погон. Нет нужды говорить, что в тот день все мальчишки нашего двора щеголяли в погонах.

В этот день за фургончиком валялся старый матрас. Он был пружинный, и на нем можно было прыгать. Если бы я знал, на чем я тогда прыгал!

К вечеру во двор вышли ребята постарше. Я помню только одного из них — его фамилия была Хлебников, и во дворе его звали просто Хлеб. За фургончиком заполыхал костер — любимое развлечение. Помню, я сам помогал его разводить. В это время меня позвали ужинать. А спустя полчаса, когда я уже сидел за столом и уныло уплетал ужин, вспоминая об оставленном костре, мы вдруг увидели, что во дворе начался переполох…

Позже выяснилось, что костер вовремя потушил сторож тарного склада. Испугавшись, что огонь буйно полыхавшего костра перекинется на его объект, он пришел сюда в сопровождении черной флегматичной собаки Динги. Рассказывали, что именно сторож первым увидел, как горят выпавшие из лопнувшего матраса пачки денег, и крикнув ребятам: "А ну, марш отсюда!", принялся гасить пламя.

Но это мы узнали уже потом. А пока столпившиеся во дворе люди оживленно обсуждали небывалое происшествие.

— Ты представляешь! — сообщили мне вернувшиеся с улицы родители. — Там, в матрасе, оказывается, был клад!

— Это в том, который лежал у фургончика? — невинно спросил я.

— Ну да!

— Так мы же прыгали на нем сегодня весь день!

Немая сцена.

Появилась милиция. Как позже написали "Известия", эта была опергруппа 124-го отделения во главе с младшим лейтенантом Г. Крыловым. Их взору предстала следующая картина: "Несколько подростков разгребали палками пепел затухающего костра. Крылов обратил внимание на клочок обгоревшей бумаги. Луч фонаря осветил 100-рублевую купюру. Больше ничего не было…"

Милиция ходила по двору, собирала деньги. Люди сдавали обожженные банкноты. Часть денег вернули ребята: "Ученики Сережа Куль шин, Вова Денисюк, Витя Хлебников, Юра Королев и другие деловито передавали им 25, 50 и 100-рублевые банкноты, слегка тронутые огнем. Сумма денег росла". Сколько денег сгорело, сколько разошлось по рукам — о том уже никто не узнает…

Вечером к нам зашла возбужденная соседка. "Вы только представьте, — говорила она, — я ждала мужа, хотела этот матрас себе на дачу забрать, одна-то я его не унесу. А этой пьяни все нет и нет! А если бы он вовремя пришел…" — "А наш Андрюшка на этом матрасе полдня скакал!" — в свою очередь сообщила мама. Обе женщины горестно вздохнули…

И было о чем вздыхать — в сгоревшем матрасе находилось около 10 тысяч рублей! По нынешнему курсу это составило бы 13–15 тысяч долларов. И сегодня от такой суммы вряд ли кто откажется, а уж в то время это были просто баснословные деньги.

Эти деньги старик "заработал", состоя на службе в овощном магазине. Видимо, он прятал свой капитал даже от жены — не зря после его смерти вдова пошла побираться. На тот свет забрать сокровище дед не сумел, оставить его жене и сыну не позволила жадность. Так и сгорели денежки в детском костерке на склоне заросшего бурьяном оврага…

Впрочем, сгорели, да не все. Кое-кто, видать, не зря бегал в тот сентябрьский вечер к костру. Спустя несколько месяцев можно было видеть, как то в один, то в другой подъезд втаскивают коробку с телевизором, или, пыхтя, заволакивают неуклюжий холодильник. Хотя, вообще говоря, благосостояние советского народа в то время росло…

Так закончил свой рассказ Андрей Н. Не поленившись, я разыскал в "Известиях" за 5 октября 1966 года небольшую заметку о сгоревшем кладе. Адрес события в заметке не упоминался.

Так где же случилось это происшествие? Я позвонил Андрею.

— На улице Тухачевского, — ответил он, — во дворе между домами № 22 и № 24.

Готовя эту публикацию, я вместе с Андреем съездил на это место. Овраг давно засыпан и застроен новыми многоэтажными домами, исчезли и свалка, и голубой фургончик. Только тонкий молодой тополь одиноко тянется ввысь, отмечая место той давней, ставшей легендарной, истории.

КЛАД СМОЛЕНСКОГО ПОМЕЩИКА

В каждой местности существует множество легенд о кладах, закопанных то мифическими, то реальными историческими личностями. Но почти всегда эти легенды лишь красивый вымысел и не более. Это относится к всевозможным байкам о "кладах Степана Разина", о золотой карете графа Шереметева, зарытой в каком-то подмосковном овраге, и прочей галиматье. Поэтому мы первоначально весьма скептически отнеслись к письму, пришедшему из смоленской глубинки, от учителя сельской школы Михаила Семеновича Лаптева (фамилия изменена. — Примеч. авт.).

"Я давно занимаюсь краеведением, — писал Лаптев, — и то в одиночку, то с учениками обошел все окрестности. Места у нас исторические — одних старинных усадеб в округе можно насчитать не менее десятка. Через наши места шли на Москву Сапега и Ходкевич. Есть древние курганы, которые народ считает татарскими могилами. И еще рассказывают у нас легенду о кладе, который закопал один из местных помещиков накануне войны 1812 года. Помещик тот погиб на войне, наследники его долго искали клад, да ничего не нашли. И деревенские наши искали, все овраги за усадьбой перекопали. Признаться, и я в молодости выходил с заступом… Мне кажется, в этой легенде есть правда — по архивным данным, помещик тот был не из бедных, он приходился родственником знаменитому скоробогачу Барышникову, чья усадьба, кстати, находится неподалеку от нас. От Барышникова он немало унаследовал, а вот куда делось его состояние? Ведь своим потомкам он ничего не оставил…"

Легенд о кладах, связанных с наполеоновским нашествием, немало. Однако, как показала практика, почти все они относятся к разряду "золотой кареты в овраге" и представляют собой чисто фольклорную ценность. Однако тема эта эксплуатируется давно и не без успеха. Можно вспомнить одного проходимца, который лет двадцать назад искал в маленьком грязном пруду "золото Наполеона". О ходе поисков регулярно с оттенком сенсации сообщала центральная газета, на экраны вышел документальный фильм, а когда этот мыльный пузырь лопнул, то аферист нашел еще один пруд и успел сообщить в прессе, что вот уж этот-то пруд настоящий, давайте еще денег на поиски! Но тут даже самые тупые из спонсоров поняли, что мужик просто ищет клад у них в карманах, и показали ему кукиш.

Письмо смоленского учителя долго валялось по редакционным столам, пока не попало бы в помойку, если бы не наш давний знакомый, большой любитель старины, работающий егерем в лесничестве под Дорогобужем. Во время очередного его визита мы рассказали ему о кладе помещика. Оказалось, что наш приятель хорошо знает эту историю, и даже сам несколько лет назад пытался разыскать клад, но, орудуя одной лопатой, многого не достиг.

Никакого специального снаряжения не было и у нас. И спонсоров, способных расщедриться на аппаратуру магнитосейс-моразведки, тоже. Поэтому, решив все-таки ехать, мы взяли с собой только металлоискатель и нашего коллегу Карена Геворкяна, который считает себя лозоходцем и иногда попадает в точку. Следующее утро уже застало нас в "уазике" егеря, бодро катившего по Минскому шоссе навстречу приключениям.

До цели мы добрались только к вечеру. На окраине села, над прудом, в заросшем пейзажном парке виднелся хорошо сохранившийся деревянный усадебный дом с двумя боковыми флигелями. На другой стороне пруда, среди черных ветвей деревьев, угрюмо мрачнели руины полуразрушенной церкви с колокольней. За церковью начинались те самые овраги, о которых писал в письме учитель, по оврагам петляла небольшая речушка.

Михаил Семенович Лаптев оказался еще довольно молодым человеком. Он откровенно был удивлен нашему появлению, так как, по его признанию, "сомневался, что вы там, в Москве, обратите внимание на мое письмо". Тем быстрее мы нашли с ним общий язык. Весь вечер допоздна мы пили чай с учителем, а он рассказывал нам историю усадьбы.

Местный помещик (фамилию мы опускаем. — Примеч. авт.) был довольно крупным по здешним меркам землевладельцем, вдобавок, связанным родственными узами с петербургским купцом-пройдохой, выбившимся из крепостных в дворяне, И.С. Барышниковым, от которого ему перепала немалая толика богатств. Незадолго до начала Отечественной войны 1812 года помещик затеял строительство обширного каменного дома со службами, однако успел возвести только флигель и "нулевой цикл" главного дома. После Смоленского сражения, когда стало ясно, что французы вот-вот придут сюда, помещик, по рассказам очевидцев, выехал из усадьбы в карете, сопровождаемый двумя слугами и почти без вещей. Рассказывают, что потом он вступил в ополчение и погиб в Бородинском сражении.

Но где же барышниковское наследство — как свидетельствуют архивы, около 15 тысяч золотых рублей? Такую махину в карете не увезешь. Золото долго и безуспешно пытались найти наследники погибшего — кстати, сохранившийся деревянный усадебный дом построили они, уже в середине XIX века. И уж наверное, не было ни одного местного жителя, который, наслушавшись рассказов стариков, хоть раз украдкой не ходил бы по оврагам с лопатой…

— А почему все думают, что клад зарыт в оврагах? — спросили мы.

Оказывается, в предании есть какое-то смутное указание на овраги, объяснил Михаил Семенович:

— Знаете, как самый большой овраг называется?

— Как?

— Кубышкин! В нем, говорят, кубышка с золотом зарыта. Впрочем, копали не только в оврагах.

— А вообще, рассказов о кладах в нашей округе много, — добавил учитель. — Вот вы ехали к нам — видели по дороге, слева от деревни Теплое, березовую рощу? На этом месте раньше был лес старый, дремучий, в котором якобы жили разбойники, а через лес дорога шла. Я специально был в архиве, смотрел по плану 1760 года — действительно, дорога через лес от Теплого была. Так вот, говорят, что эти разбойники в лесу, в срубе, опущенном в землю, схоронили два бочонка с золотом. Те бочонки давно ищут. Старый лес еще в начале века вырубил купец Бутиков, поэтому роща на месте того леса сейчас называется Бутикова сеча. Лет шесть назад я сам видел провал в земле на том месте, где якобы зарыт разбойничий клад. А неподалеку есть ямы — старики говорят, что это остатки землянок разбойников…

Утром мы вместе с учителем пошли осматривать местность. Слух о том, что из Москвы приехали искать клад, быстро облетел деревню, и вскоре нас уже сопровождал внушительный эскорт мальчишек. Вид металлоискателя приводил их в восторг. Постепенно начал подтягиваться и народ постарше — тема кладов никого не могла оставить равнодушным.

— Вы бы еще в Зубково потом съездили. Вот там бы покопать! — посоветовал нам кто-то из жителей.

— А что за Зубково?

Оказывается, самое "кладоносное" место. Одна из женщин вспоминает, как ее мать, еще будучи девчонкой, с тремя подругами нашла около Зубкова "чугунную чашку" с золотыми монетами:

— Там возвышение такое было — ну, не знаю: курган, или что… И вот они там играли, и попалась им эта чашка, в сельсовет они ее отдали. Маму мою потом за это велосипедом наградили. Ученые к нам приезжали, копали…

В Зубкове есть и другие клады. Деревня разделена речкой на две части, и в одном из береговых скатов еще до войны обнаружили глубоко уходящий в землю дубовый сруб. По преданию, здесь укрыт клад некоего разбойника Аркадия. Дальнейшие раскопки были прерваны войной. А в километре от деревни показывают место, где была кузница, около которой зарыт золотой клад. Под небольшим слоем почвы там действительно находится много кузнечного шлака. Еще в километре находится небольшое курганное поле из восьми курганов — семь маленьких, восьмой побольше. Здесь, по преданию, сокрыт еще один клад. Его пытались отыскать еще до революции и нашли "уходящую в землю трубу". Был слух, что на дне ее в трех бочонках зарыта серебряная посуда графа Чернышева, — слуги графа в свое время грабили проезжающих, а награбленное отдавали Чернышеву. Раскопав трубу метра на два, остановились — прибывающая вода мешала работать. Эта яма сохранилась, и вода заполняет ее до сих пор — места здесь болотистые, грунтовые воды близко…

Пообщавшись с народом, мы вслед за Лаптевым пошли к развалинам старой недостроенной усадьбы. Единственная ее законченная постройка — флигель — был разбит прямым попаданием немецкой бомбы в Великую Отечественную войну, а его остатки разобраны населением на кирпич. Мы видим только покрытые прошлогодним бурьяном ямы да торчащие кое-где из земли обломки кирпича и бутового камня. Отсюда, отдав последние распоряжения, уезжал на войну владелец усадьбы…

Включили металлоискатель. Писк стоял почти непрерывный — земля просто нашпигована железом. Это проклятие всех наших западных областей, по которым прокатилась война, — военный металл забивает все остальные сигналы.

Несколько раз прошли по развалинам, пытаясь определить контуры стоявших и строившихся здесь зданий. Копнув наудачу, вытащили два хвостовика от мин, патронные обоймы… Не хватает еще неразорвавшегося снаряда или мины!

Пускаем в дело наш второй "прибор" — Карен Геворкян достал биорамку и пошел с ней по кромке развалин. Мальчишки стояли, разинув рты. Рамка в руке Карена несколько раз заметно качнулась, поворачиваясь то в одну, то в другую стороны. Но вот Карен возвращается. Он уверен, что под развалинами есть по крайней мере две подземные полости. С его помощью разметили подозрительные места вешками и вслед за учителем пошли дальше, вглубь одичавшего парка, который выводит к оврагам.

По дороге наше внимание привлекает груда покрытых мохом камней. "Это не то грот, не то погреб", — объяснил Лаптев. Карен обошел вокруг с рамкой: "Что-то есть, но не могу понять, что". Три лопаты дружно вонзились в дерн. Мальчишки — их уже человек сорок — помогали растаскивать камни. Постепенно открылась неповрежденная белокаменная кладка свода, уходящего в глубину…

Когда стоишь, как кажется, на пороге открытия, трудно смиряться с разочарованием. Через пару часов работы перед нами открылся старинный белокаменный погреб. Ребята вытаскивали из него последние обломки камня. Погреб небольшой и абсолютно пустой. Прозвонили его металлоискателем — тишина. Карен посмотрел на свою рамку — она не шелохнется. Какой-то энтузиаст из мальчишек начал простукивать выложенные белым камнем стены…

Что ж, здесь ничего нет, но зато мы подарили деревне еще одну легенду. И погреб, возможно, на что-нибудь сгодится.

Пошли через парк к оврагам, на ходу водя по сторонам металлоискателем. На самом выходе из парка вдруг раздался долгожданный писк на "цветной металл". Несколько ударов лопатой — и на ладони оказался великолепный, тяжелый, прекрасно сохранившийся медный екатерининский пятак с датой "1774"!

Находка несколько подняла наш пошатнувшийся авторитет у мальчишек. Снова пустили в ход металлоискатель. Пока шли по пахотному полю к оврагам, нашли еще несколько монет, самая старая — 1856 года.

Оплывшие стенки оврагов хранят на себе следы кладоискательских ям. Карен снова завертел свою рамку, мы водили металлоискателем по склонам. Пищало военное железо. Выкопали и подарили ребятам стреляные гильзы, проржавевший "шмайсер" с разорванным стволом, пробитую каску, пряжку от немецкого ремня с плохо различимой надписью "Gott mit uns". Золота, увы, нет…

На следующий день пошли копать на развалинах, в местах, обозначенных вчера вешками. Грунт страшно засорен обломками камня и ржавым железом, поэтому работа продвигалась медленно. Вдруг запищал металлоискатель — с небольшой глубины мы извлекли свернутый в трубку лист свинца. Острожно развернули и из трубки выпал серебряный полтинник. На листе свинца отчетливо читались слова: "В лето 1811 заложен дом сей гвардии капитаном Василием Петровым сыном NN маня 3 дня". Да ведь это же закладной лист! По традиции, его клали при закладке дома под восточный фасадный угол здания и заворачивали в него серебряный рубль или полтинник, хлеб и соль. Почти сто восемьдесят лет назад отставной капитан Василий Петрович, получив наследство, закладывал этот лист под свой дом, в котором рассчитывал жить долго и счастливо…

А через полчаса лопата одного из нас вдруг по самую рукоятку ушла в землю…

Подземелья! Кто из нас не читал о них, уставленных окованными железом сундуками, в которых тускло переливаются золотыми бликами старинные сокровища. И вот мы стоим на пороге тайны и напряженно всматриваемся в темноту уходящего вниз подземного хода…

Стены и своды подземелья выложены диким камнем. Мы стояли по пояс в яме — по-видимому, это воронка от той немецкой авиабомбы, которая, пробив перекрытия флигеля, почти начисто снесла здание, попутно разрушив часть подземного хода.

Засунув голову в отверстие, один из нас с помощью спичек и самодельного факела попытался разглядеть там что-нибудь. Внутри — груды щебня, влажно блестящая земля. Дальше — завал…

Из подвала тянуло затхлостью. Что делать дальше? С нашим снаряжением подземелье не взять. Можно, конечно, подогнать экскаватор, и — эх! Но от этого толку может и не быть, а вот сооружение будет уничтожено наверняка.

Пошли к учителю Лаптеву и объяснили ситуацию. Он взволнован — старые легенды подтверждаются! — и клянется, что не допустит разрушения подземного хода, что сейчас пойдет к главе сельской администрации…

— До вашего приезда все будет сохранено! — воскликнул он, и в глазах у него блеснули кладоискательские огоньки.

Что ж, надо ехать в Москву. Надо связываться со спелеологами, искать спонсоров, покупать снаряжение…

Мы начали грузиться в "уазик".

— Дяденьки! — окликнул нас белобрысый мальчишка. Это тот самый энтузиаст, который вчера простукивал стенки раскопанного нами погреба.

— Дяденьки! Смотрите, что мы сегодня в овраге нашли!

На его ладошке лежал золотой червонец Екатерины II…

* * *

…А еще рассказывают, что в оренбургской степи, в глухом урочище, на безымянном кургане долго лежал большой камень, затянутый мхом. Однажды кто-то случайно подо мхом обнаружил вырезанную на камне надпись: "Кто сей камень поднимет, тот найдет несметное богатство". Много молодцов пытались тот камень выворотить, но все безуспешно. Наконец, нашелся силач: долго кряхтел, тужился, надрывался — все-таки выворотил, перевернул. На нижней стороне камня явственно читалась надпись: "Дурак тот человек, кто, не положа, ищет!"