Старший повар был, разумеется, прав: я научился прекрасно шпионить, поскольку большую часть своей недолгой жизни занимался именно этим. И не только для того, чтобы, как он, усвоить хорошие манеры, но и пытаясь выжить. Мы с Марко шпионили за торговцами на Риальто, выжидая момент, когда те повернутся к нам спиной и мы, схватив товар с их лотка, дадим деру. На площади Сан-Кассиано, когда искали Руфину, подглядывали за проститутками. Женщины пахли вином и мускусом, и нас поражало, как они без раздумий отдавались на городских задворках. Однажды мы наблюдали, как грубый мужлан прижал проститутку к стене и, тиская ее груди и хрипя, бешено овладевал ею. А она, задрав юбку на бедра и обхватив его ногами, жмурилась в свете фонаря и, пока клиент горел от вожделения, украдкой подсчитывала за его спиной выручку.

Мы шпионили за старыми дамами, трясущимися руками расплачивавшимися за сардины, в надежде, что какая-нибудь из них случайно выронит монетку. Следили за выходившими из игорных домов господами — высматривали достаточно пьяных, не способных почувствовать руку вора в своем бархатном кошельке. Шли следом за разодетыми в пух и прах наследниками знатных семейств и удивлялись их уверенной беззаботной походке: неужели они не понимают, что живут в опасном мире, где на каждом шагу их подстерегают опасности и несчастья? Эти ребята явно никогда не испытывали голода и зубной боли, поскольку постоянно без всякой причины улыбались. И мы недоумевали, почему Господь дал им то, чего не было у нас? Что же касается меня, я верил в предсказание Кантерины: родимое пятно на моем лбу — это клеймо, определившее судьбу, но не понимал, за что наказан Марко.

Попав во дворец, я стал следить за поварами: они выбрасывали остатки продуктов, которые я потом подбирал и отдавал Марко и Доминго. Шпионил за слугами, за старшим поваром и его родными, за дожем. Если разобраться, дни моего существования соединяла ненадежная нить подглядывания и осмысления увиденного. Шпионство превратилось для меня в средство познания мира и выживания в нем. Благодаря шпионству я задержался на этом свете, и не видел причин прекращать сие занятие.

Во время парадных обедов мои обязанности ученика давали мне широкий простор для наблюдения. Я бегал вверх и вниз по винтовой лестнице, бойко доставлял очередное кушанье, забирал грязные тарелки, передавал полные деликатесов блюда и исходящие паром супницы ожидающим на площадке служанкам и, пока те входили и выходили с подносами, имел возможность окинуть взглядом трапезную. Служанки оставляли дверь приоткрытой, чтобы знать, когда добавить в бокалы вина и предложить следующее блюдо. Щель была вполне достаточной, чтобы голоса дожа и его гостей долетали на лестницу. Между переменой блюд я стоял там со служанками, прислушиваясь к разговорам в трапезной.

В день ужина с папским астрологом я видел, как дож и его гость вошли через большие двойные двери в противоположном конце комнаты. Карий глаз голубоглазой Безобразной герцогини наблюдал, как дож и герр Бехайм подошли к столу и уселись на стулья. Астролог похвалил изысканную византийскую отделку зала, обитые шелком стены, куполообразный потолок, и я заметил, что он говорит по-итальянски с немецким рыканьем. Дож расположился напротив портрета Безобразной герцогини, его гость устроился по правую руку — ту самую, которая могла подать сигнал.

Они начали трапезу с сыра асьяго, запанированного в сдобренных ароматными травами сухарях, который держали на огне ровно столько, чтобы хлебные крошки приобрели золотистый оттенок. Непростое для повара блюдо, поскольку нагрев следовало прекратить на грани плавления — секундой дольше, и сыр потечет сквозь хрустящий слой панировки, испортив эффект. Его требовалось доставить на стол еще шипящим, пока он не остыл и не затвердел. К сыру была подана бутылка крепкого розового «Фойанеже» из подвалов дожа — именно такое вино необходимо под закуску.

Дож провел ножом по хрупкой корочке и мягкой, теплой сердцевине, герр Бехайм взял вилку и залюбовался отблеском свечей на серебре.

— Вы, итальянцы, придумали замечательное приспособление. Напомните мне, как оно называется.

— Вилка.

— Разумеется! Как я мог забыть это короткое странное слово? Слышал, что вилка завоевала популярность при французском дворе.

— Французском? Сомневаюсь, чтобы французы научились ею пользоваться.

— Помилосердствуйте, синьор. Италия устанавливает моду, а мы, остальные, ее перенимаем.

Дож улыбнулся, поднес вилку к губам и, почувствовав на языке ароматную хрустящую корочку и маслянистую, тающую массу, закрыл глаза. Прежде чем я убежал за следующим блюдом, до меня донеслось его довольное мурлыканье.

В качестве первого кушанья старший повар выбрал гноцци — маленькие клецки из картофельной муки. Необычное блюдо, поскольку картофель оставался диковиной из Нового Света, о которой почти никто не слышал. Гноцци приправляли соусом из темного масла и шалфея, а затем посыпали тертым пармезаном. Их подали без гарнира, с бутылкой белого столового вина.

Я нес гноцци в зал, и у меня текли слюнки. Попробовав одну клецку на кухне, я восхитился ее земляным ароматом и упругим сопротивлением, когда я вонзил в нее зубы. Масло и шалфей обволокли полость рта, оставив приятное послевкусие. Мне понравилось ощущение сытости в желудке, и я решил, что должен непременно научиться готовить это блюдо.

Когда служанка поставила на стол две тарелки ничем не украшенных гноцци, дож удивленно изогнул бровь.

— Клецки? — И повернулся к гостю. — Прошу прощения за банальность этого блюда. Я немедленно отправлю его обратно.

Но герр Бехайм тронул его руку.

— Прошу вас, синьор, не надо. Репутация вашего старшего повара хорошо известна. Не сомневаюсь, что эти клецки превосходны на вкус.

На лице дожа появилась неуверенная улыбка.

— Признаюсь, я люблю гноцци, — хихикнул он. — Под нашим благородным обличьем скрываются крестьянские желудки.

Оба улыбнулись, не так церемонно, зато искреннее, чем прежде, и приступили к еде. Я услышал довольное ворчание, когда их зубы впились в пропитанные маслом кусочки картофельного теста.

— Замечательно, — пробормотал гость, — И решусь заметить, что вовсе не банально.

— Да-да, согласен, — проговорил дож с полным ртом.

Обмен любезностями прекратился — они предались крестьянской еде. До меня доносилось смачное чавканье и отнюдь не чопорное звяканье фарфора. Дож и его гость запили гноцци непритязательным вином и собрали с тарелок остатки масла последней клецкой. Изысканные манеры сменило товарищеское обращение, и дружелюбие утвердилось за столом словно третий сотрапезник.

Дож откинулся назад и сложил на животе ладони.

— Ну вот, мы с вами вместе поели клецек. Обещаю, что никому об этом не скажу, но и вы сохраните тайну.

— С радостью, если вы дадите мне надежду, что мы все повторим.

Услышав слово «тайна», я придвинулся ближе к двери, стараясь не пропустить ни единого слова.

— Если человек желает выведать у друга секрет, ему следует объяснить, почему тот должен поделиться с ним самым сокровенным, — продолжал дож.

— Синьор отлично разбирается в устройстве мира, — ответил астролог.

Одна из служанок, проходя но лестнице, шлепнула меня по затылку и прошептала:

— Тебе будет гораздо удобнее слушать, если ты сядешь к дожу за стол. Принести тарелку? Приготовить место? Или ты окажешь честь нам и доставишь сюда следующее блюдо?

Я бросился вниз по лестнице, преследуемый насмешками женщин.

А когда вернулся с рыбой, служанка выхватила из моих рук две тарелки и бедром отворила дверь. Она входила в столовую, а дож в этот момент склонился к гостю, словно собирался о чем-то поведать, однако, завидев ее, откинулся на стуле и промокнул салфеткой губы.

После непритязательности клецек рыбное блюдо поражало своей необычностью. Пеллегрино целый день колдовал над двумя красными кефалями. Он частично отделил головы и через маленькие отверстия вычистил рыбин изнутри, оставив тушки нетронутыми. Затем, размяв кефаль, старательно, не повредив кожи, вытащил кости и мясо. Рыбье мясо с нарубленными морскими пауками, размоченным в сливках хлебом, мелко накрошенным шалотом, чесноком, тимьяном, мускатным орехом и маслом аккуратно поместил обратно в тушки, приставил головы туда, где им надлежало быть, придал рыбинам естественную форму, обложил овощами и травами и завернул в пергамент, чтобы кефаль томилась в собственном ароматном соку.

На тарелке рыба выглядела так, словно ее просто сварили и украсили оборкой из ломтиков лимона.

Когда служанка поставила перед мужчинами тарелки, дож удивленно поднял глаза.

— Снова что-то незатейливое? — Но после того как первый отрезанный кусок обнаружил в рыбьей тушке удивительную начинку, громко рассмеялся.

— У вашего повара определенно есть чувство юмора, — заметил герр Бехайм. Откусив немного, он задержал кусок во рту и зажмурился от удовольствия. — Mein Gott in Himmel! Я не знаю, что ем, но это приближает меня к Всевышнему.

Дож задумчиво пожевал губами.

— Краб?

— Возможно, но не только. Внешность обманчива.

— Как сама жизнь, — добавил дож.

— Отлично сказано, синьор. Вы не станете верить нелепым слухам, которые распространяют про меня просто потому, что я папский астролог. Будто я обладаю всякими оккультными познаниями. Выдумки мелких умишек, самолично загоняющих себя в тупик.

Дож склонился к гостю.

— Друг мой, мы с вами вместе поели клецек. Неужели вы ждете, что я поверю, будто ваши познания ограничиваются астрологией?

— Я умею лечить травами, — пожал плечами герр Бехайм. — И кое-что смыслю в алхимии.

— У каждого человека имеются свои секреты, — улыбнулся дож.

— Мои секреты интересуют лишь моего исповедника. Но я не сомневаюсь, что и ему они достаточно наскучили.

— Невероятно! — Дож придвинулся к нему еще ближе. — Вы считаетесь самым ученым мужем в Европе.

— Лестное мнение, однако абсурдное. Как справедливо заметил синьор, иногда все совершенно не так, как кажется со стороны. — Бехайм поднял бокал и пригубил охлажденный токай, который старший повар посчитал самым подходящим, чтобы подчеркнуть все оттенки сложной начинки кефали. Он вдохнул аромат напитка и задержал вино на языке, прежде чем проглотить. — Ваш повар — настоящий художник.

Дож попробовал токай и кивнул:

— Согласен. Это вино лишь усиливает тайну блюда. Признаюсь, что теряюсь в догадках. — Он осушил бокал и почмокал губами.

— Если бы все загадки были столь же приятными… — От удовольствия астролог закрыл глаза. — Все равно что слушать симфонию.

— М-м-м-м… — Дож откинулся на стуле, поднял правую руку, и я заметил, что он распрямил палец. Я бросил взгляд на портрет Безобразной герцогини: ее карий глаз явно насторожился. Но вместо того чтобы подать сигнал, правитель подозвал служанку и приказал наполнить бокал.

Другая служанка шлепнула меня по затылку.

— Нам что, каждый раз тебя упрашивать, чтобы ты принес следующее блюдо? — И когда я поспешил вниз по лестнице, прошипела вслед: — И не топай так сильно, чтобы тебе не влетело!

Синьор Ферреро лично приглядывал за главным блюдом. Нежные телячьи котлеты обваляли во взбитых яйцах и муке, затем слегка обжарили и подали в темно-коричневом соусе. Тарелки украсили россыпью листьев лаванды и лепестков бархатцев — зеленый и красный цвета напоминали о весеннем утре. К котлетам принесли не обычные глазированные луковки, а хрустящий хлеб.

— Телятина, — проговорил герр Бехайм. — Какая роскошь! Интересно, сколько телят отрывают от матерей, чтобы мы могли сладко поесть?

— Согласен, роскошь, — кивнул дож. — Мы глотаем невинность детства.

Немец провел вилкой по атласной поверхности соуса.

— Этот соус необыкновенно темный. Такое впечатление, будто он поглощает свет. — И попробовал соус на вкус. — Господи, что за аромат!

Дож положил в рот кусочек и медленно прожевал.

— Признаюсь, для меня это новость. Мой повар бесконечно изобретателен.

Я придерживал ногой дверь, не давая ей закрыться, и наблюдал, как хозяин и его гость наслаждались мясом молочного теленка, настолько нежным, что его можно было разделывать вилкой. Они подхватывали лепестки бархатцев и макали в соус пышный, ноздреватый хлеб. Я не сводил взгляда с указательного пальца дожа и ждал, когда последует сигнал, после которого в столовой появятся стражники. Карий глаз портрета смотрел не мигая. Мужчины за столом подняли бокалы с терпким выдержанным каберне и выпили за невинность.

— Соус превосходный, — заметил Бехайм. — Его святейшество получил бы истинное удовольствие, отведав это блюдо.

Дож наклонился и шутливо пихнул гостя в бок.

— Если Борджа ценит в еде такое же разнообразие, как и в женщинах, боюсь, что одного, пусть даже восхитительного, соуса будет недостаточно. Но мы постараемся ему помочь… — Он повернулся на стуле и поднял руку. Я решил: вот оно! Но правитель всего лишь позвал служанку. — Эй, женщина! Принеси нашему гостю рецепт соуса.

Служанка поспешила к лестнице и снова щелкнула меня по затылку.

— Слышал? Беги за рецептом!

Старший повар раскладывал сладкие пирожные на подносе для десерта и, прежде чем я успел заговорить, спросил:

— Они попробовали соус?

— Да. А сейчас полируют тарелки кусочками хлеба.

— Славно, славно… — У синьора Ферреро был встревоженный вид. Можно было подумать, что он готовил застолье для Совета десяти. — Держи глаза открытыми и сообщай мне, что происходит.

— Маэстро, дож приказал принести рецепт соуса для его святейшества.

— Соуса? Ты в своем уме? — Старший повар энергично потряс головой. — Я с радостью приготовлю «Непентес», то есть дающий забвение горестей соус его святейшеству, но не могу раскрыть его рецепт. Если все будут готовить так же, как Амато Ферреро, то какая мне цена?

Я передал его ответ служанке, а та, в свою очередь, дожу. Услышав, что повар отказывается поделиться рецептом, правитель ударил кулаком по столу.

— Неслыханная дерзость!

Но герр Бехайм снова успокоил его, дипломатично положив ладонь на его руку.

— Ваш повар прав, — сказал он. — Художник должен беречь секреты своего ремесла. Разрешите ему отправиться в Рим и самому приготовить это блюдо для его святейшества?

— Разумеется. Но… о чем мы с вами говорили?

Астролог откинулся на спинку стула, сделал глоток каберне и наморщил лоб.

— «Непентес»… странное название. Если не ошибаюсь, так звали греческого бога. Бога сна. Хотя нет, бог сна — Морфей. А это бог памяти или забвения. — Он досадливо махнул рукой. — Не могу припомнить.

Дож рассеянно посмотрел на портрет Безобразной герцогини и сказал:

— Откуда мне знать про греческих богов? Это вы ученый. — Он моргнул и обвел глазами зал. — Странно. Никогда не замечал, что у Безобразной герцогини один глаз карий. — Откинувшись на спинку стула, он продолжил: — Наверное, выпил слишком много вина.

Астролог покосился на картину и покачал головой:

— Совершенно не представляю цвет глаз этой дамы. Никогда не имел желания слишком пристально рассматривать ее портреты.

— Это можно понять.

Трапеза завершилась пряным вином и продолговатыми пирожными, кончики которых были смочены в еще одном темном соусе, который затем каким-то образом затвердел.

— Эти пирожные мы называем «кости мертвеца», — заметил дож, рассматривая покрытый твердой массой кончик. — Но я никогда не видел их такими. Что это значит?

— Ваш повар — художник с чувством юмора. Он облек «кости мертвеца» в траур.

Дож поднял бокал пряного вина.

— Мы едим «кости мертвеца» и пьем за жизнь.

Астролог поддержал тост, затем взял пирожное и откусил.

— М-м-м… Эта глазурь настолько же чувственна, насколько божествен был соус к телятине. Она пробуждает желание к еще большему. — Он слизнул крошки пирожного с губ.

Дож тоже попробовал темную глазурь, прожевал и пробормотал:

— Вспоминается юность. Удивительно. Вкус блекнет, а удовольствие сохраняется. Словно приятно щекочет в мозгу. Так же восхитительно, как заниматься любовью.

— И так же неотразимо, как грех.

Они молча жевали, пока не съели все пирожные. Теперь служанки подслушивали с таким же интересом, и больше не шлепали меня по затылку.

— Любовь и грех, — пробормотал старик. — Какое свинство.

Бехайм допил вино и откинулся на стуле.

— Синьор, мы съели невинность и смерть и получили удовольствие. Чего нельзя совершить в жизни, осуществилось за вашим столом. — Он отодвинул стул и поднялся. — Благодарю вас за незабываемый ужин. Передайте мои поздравления вашему повару.

Дож не сводил глаз с Безобразной герцогини.

— У меня такое ощущение, будто я что-то забыл. Но еда, вино и возраст делают свое дело, не так ли? — Его рука опять поднялась, но лишь для того, чтобы протереть глаза. — Передайте мой нижайший поклон его святейшеству, — усмехнулся дож. — Борджа — тот еще шельмец… — Они покинули столовую, смеясь как добрые друзья.

Карий глаз Безобразной герцогини проследил за ними до двойных дверей, обвел взглядом зал, на мгновение застыл, а затем с легким шелестом превратился в голубой и неподвижный.

Я помог служанкам убрать со стола, а затем бросился вниз на кухню и, не отскребая с тарелок остатки еды, погрузил их в мыльную воду. Старший повар, казалось, этого не заметил и нетерпеливым жестом подозвал меня к себе.

— Ну так что? Он взял под стражу астролога?

— Нет, маэстро. В тот момент, когда я уже было решил, что он сейчас подаст знак, они повели себя как друзья.

Лицо синьора Ферреро разгладилось. Он сел на стул и пробормотал:

— Вот и хорошо.

— Но, маэстро, все получилось так странно. Чем вы их накормили?

Несколько мгновений он смотрел в пол, затем поднял глаза.

— Еда обладает силой, Лучано. В каждом блюде собственная магия. Это нечто вроде алхимии, только она оказывает действие на наши тела и умы. — Старший повар положил руку мне на плечо. — Представь себе эффект расплавленного сыра. Мягкий, согревающий, успокаивающий. Его так легко есть, что не нужно жевать. От него человек расслабляется. Затем следуют клецки. Простая, бесхитростная еда предполагает доверие к ближнему, будит чувство принадлежности к роду человеческому и восторг от общения с простыми вещами. Как следствие, возникает атмосфера товарищества.

— Они договорились сохранить в тайне, что им понравились клецки, — вставил я.

— Вот как? — улыбнулся синьор Ферреро. — Затем удивительная кефаль Пеллегрино заставила их поразмыслить о тщетности построенных лишь на одной внешности суждений. Дож, основываясь на репутации гостя, ожидал, что тот владеет неким секретом, но благодаря рыбе усомнился в своих предположениях.

— Чего он ждал от Бехайма?

Синьор Ферреро отмахнулся от моего вопроса.

— Главное в том, что если бы дож ошибся, то выставил бы себя с глупой стороны.

Я мысленно хлопнул себя по затылку. Идиот! Книга! Дож предполагал, что астролог что-то знает о книге.

Синьор Ферреро между тем продолжал:

— С телятиной все понятно. Ни один человек не способен поесть телятины и не вспомнить о невинности. Я подал ее с хлебом, а не с луком, поскольку хлеб более человечен. Животные способны выкапывать луковицы из земли и есть их сырыми. Но только люди научились сеять семена. Это своеобразный вклад в будущее: молоть муку, добавлять в нее волшебную закваску и старательно печь. Хлеб напоминает человеку о том, что он существо цивилизованное, — усмехнулся синьор Ферреро. — И еще: хлеб помог им съесть весь соус до капли. Я бы не хотел, чтобы они его оставили.

— Подчистили тарелки до блеска.

— К тому времени, когда подали десерт, голод отступил и довольные участники трапезы настроились на рассуждения о человеческом существовании. «Кости мертвеца» пробудили мысли о бессмертии, а таинственная черная глазурь заставила вспомнить о неизведанном, но приятном. Для страха не осталось места. Совокупность блюд способствовала тому, чтобы уменьшить подозрения дожа и ублаготворить его.

— Гениально, маэстро!

— И чему тебя научил этот опыт?

— Тому, что при помощи еды можно управлять сердцами и умами людей.

— Отлично. А теперь займись мытьем посуды.

Старший повар не стал объяснять, что собой представляет столь высоко оцененный соус «Непентес», ставший изюминкой ужина и поворотным пунктом в поведении дожа.

— Маэстро, — начал я, — мне не дает покоя соус, поданный к телятине.

— Что именно?

— После того как они его попробовали…

— Довольно! — Синьор Ферреро надвинул высокий белый колпак на лоб — нехороший знак. — Чтобы понять секреты наставника, ты должен сначала выполнить свою работу. Иди мыть тарелки. Только в следующий раз, прежде чем опускать их в воду, очисти от остатков еды, как я тебя учил.

Черт побери!

На меня произвело впечатление искусство старшего повара, но одновременно я понял, что просто так он не поделится своими секретами. Мне необходимо завоевать его доверие, и в тот вечер я решил заняться приготовлением пищи. Я совершу великий поступок. Неужели это так сложно? Если свести воедино вкусные ингредиенты, то и результат неизбежно получится хорошим. Это подсказывал здравый смысл. Я создам нечто восхитительное, настолько необычное и выдающееся, что наставник расцветет от гордости, назовет меня виртуозом кухни и тут же возвысит. Разведя огонь под горшками с заготовками на завтрашний день, я разжег печь Энрико и стал обдумывать план действий.

Мясо исключалось, поскольку я не владел секретами приправ и жарки. Овощи тоже представляли известную сложность: все они требовали предварительной подготовки, о чем я ничего не знал. Я решил взять за основу тройной сливочный сыр, радуясь, что это достойный продукт, не требующий особых украшательств. Отрезал большой кусок, очистил от кожуры, а оставшуюся жирную сердцевину поместил в чистую миску. Я успел заметить, что вино является составляющей всех лучших блюд, поэтому добавлял к сыру кларет, пока не понял, что субстанцию можно размешивать. Взбивая смесь, я наблюдал за содержимым миски: масса превратилась из белой в розовую, и резкий винный запах забил молочную свежесть сыра. Хотя изменение цвета и запаха было неожиданным, я решил, что оно не испортит моих планов.

Мой наставник как-то заметил, что масло и чеснок — краеугольные камни искусства кулинарии, поэтому я бросил в миску шарик мягкого масла и большую дольку чеснока. Взбивал до тех пор, пока смесь не получилась однородной, а потом попробовал на кончике пальца и решил, что все не так уж плохо. Но не так уж плохо — недостаточно для великого начала. Я стоял перед кирпичным очагом и раздумывал, как превратить свое изобретение из сыра со странным ароматом в нечто такое, от чего у моего наставника одобрительно изогнутся брови.

Печь напомнила мне об Энрико, который часто хвастался, что его сладкие булочки и пирожные нравятся всем. Однажды он заметил: «Главные блюда — лишь повод перейти к десерту». Я не был в этом уверен, однако подметил, что люди встречают десерт улыбками, хотя уже достаточно набили животы. Сладости были всем по вкусу, поэтому я добавил в свою смесь золотистого меда.

После размешивания масса стала однородной и приобрела привлекательный вид — густая и ароматная, она походила на пудинг или заварной крем. Я даже смирился с цветом сырой телятины, который придало продукту вино. Однако следующая проба показала, что на вкус мое творение совершенно омерзительно. Что-то в нем было не так, не соответствовало одно другому, явилось ошибочным. Только вот что?

Я вспомнил, как Пеллегрино добавлял изюм в сладкую пшеничную кашу и приговаривал: «Фрукты пудингу не помеха». В отчаянии я бросил в чашу горсть изюмин и размешал. Продукт потерял шелковистую однородность — изюминки напоминали маленьких дохлых плотвичек, но я надеялся, что волшебство кулинарии расставит все по местам и придаст блюду необходимый вкус. Я вылил смесь в квадратную кастрюлю и поставил на огонь.

Кухня немедленно наполнилась запахом чеснока, который обычно казался мне приятным, но, как я сразу понял, совершенно не вязался с десертом. Но мед и чеснок сами по себе были прекрасными составляющими — не исключено, что мне удалось открыть новую, удивительную комбинацию. По краям кастрюли появились пузырьки, а на поверхности оспины маленьких кратеров кипящего масла. Стали выныривать изюмины, покрытые похожей на белую коросту сырной пленкой. Под жирным слоем топленого масла масса приобрела неприятное сходство со сгустками рвоты.

Я не смог заставить себя попробовать свое творение. Свалил все на тарелку и предложил Бернардо. Но кот понюхал, взглянул на меня миндалевидными глазами и удалился, задрав хвост. А я пошел спать, озадаченный, но не побежденный.