Через пять утомительных дней в трясущейся по ухабистым дорогам карете мы вернулись в Венецию. Попадались участки с такими рытвинами, что приходилось выходить и идти пешком, чтобы не покалечиться от ударов о стенки. На пути в Рим меня поддерживало приятное ожидание нового, но обратная дорога была всего лишь изматывающей поездкой, которую скрашивали только рассказы старшего повара.

Он говорил о рукописях и миниатюрах, спасенных в таких далеких местах, как Вавилон, и повторил, что знания необходимо собирать, где бы они себя ни проявляли.

К вечеру лошади завернули в центральные ворота дворца, и я вылез из кареты, усталый, но довольный возвращением домой. Я думал, что синьор Ферреро немедленно отправится к семье, но он вышел вслед за мной и, отряхнув с одежды пыль, выразил желание посмотреть, как без него управлялся на кухне Пеллегрино.

Мы прошли через задний двор, и я вслед за старшим поваром переступил порог пустой кухни. Синьор Ферреро зажег лампу и, осматривая длинное помещение, довольно кивал при виде чистых разделочных столов и аккуратно подметенного пола. Он проверил огонь под горшками, вернулся к резервуару с водой, заглянул внутрь и воскликнул:

— Матерь Божья! Воду не поменяли!

В этот момент я заметил ведра — они стояли рядом с цистерной, а не как положено, вверх дном у очага. И в каждом — немного затхлой воды. Единственный недочет в идеальном управлении кухней.

— За работу, Лучано! — Старший повар указал на оскорблявшие его взгляд ведра, а сам потянулся к затычке под резервуаром. Она открылась с чмокающим звуком, и он с отвращением наблюдал, как вода выливалась в желоб. Я подставлял ведра с другой стороны и выливал стоялую воду на брусчатку, хотя мне она, как всегда, казалась вполне пригодной. Я ворчал себе под нос, недовольный этой странностью наставника, и мечтал поскорее добраться до своего соломенного матраса. Синьор Ферреро принялся складывать дрова в очаге с самым крепким крюком. И, показав на большой железный чан, приказал:

— Ну-ка наполни свежей водой. Неизвестно, когда ее сюда налили. А я пока разведу огонь. Придется ошпарить ведра. — Он двигался с трудом, лицо казалось изможденным, одежда покрылась пылью — старший повар устал не меньше моего.

— Маэстро, — спросил я, — можно я все сделаю завтра утром?

— Нет. — Он ногой пододвинул ко мне чан.

Я, тихо ругаясь и зевая, выскочил во двор, и холодная вода полилась в чан. Наполненный до краев, он оказался слишком тяжел, чтобы нести за ручку, и я, сгибаясь под весом, обхватил его руками. Старший повар помог мне повесить чан на крюк.

— Мы не можем рисковать.

— Чем? — Я тяжело дышал.

— Кроме всего прочего, из него могли пить крысы.

— О!

Он разжег огонь, и голубоватые язычки пламени лизнули днище чана.

— Ты когда-нибудь слышал о Роджере Бэконе?

— Нет, маэстро.

— Разумеется. Никто не помнит доктора Мирабилиса.

— Какого доктора?

— «Мирабилис» значит «чудо-учитель». Он был обладателем запретных знаний — магом-отшельником.

— Но какое он имеет отношение к необходимости ошпаривать ведра?

Синьор Ферреро присел у очага.

— Я расскажу тебе его историю.

Вот нелегкая! После пяти дней в карете он собирается еще о чем-то рассказывать. Нашел время! Но его истории всегда были удивительны, и я покорно сел рядом и стал слушать.

— Бэкон родился триста лет назад в Англии, — начал старший повар. — Он был францисканцем, монахом нищенствующего ордена, и ему ничего не позволялось публиковать без одобрения церкви. Разумеется, возбранялись всякие исследования, кроме теологических, и Бэкон, который был прекрасным ученым, не только не мог издавать свои труды, но даже учить.

— Что ж это за учитель, которому нельзя учить?

— Издевательство. — Синьор Ферреро развел руками и покачал головой, словно говоря: «А что поделаешь?» — Но у Бэкона был союзник. В то время папский престол занимал французский интеллектуал Клемент Четвертый, и они обошли запрет так: Бэкон рассказывал о своих открытиях в письмах самому папе. Посылал Клементу сочинения по логике, математике, физике и философии. Рукописи попадали в Рим, но их не публиковали. И когда пана Клемент умер, Бэкона арестовали.

История походила на все остальные, которые я выслушал за пять дней в карете. Смысл их всех был один: знания получают у властей решительный отпор.

— Бэкона обвинили в колдовстве и десять лет держали в заключении. Некоторые считают, будто он предпочитает продолжать в тиши и спокойствии свои труды, но некое доверенное лицо утверждает, что он согласился, поскольку ему показали орудия пыток и пообещали их применить, если он вознамерится сопротивляться. Бэкон был практичным человеком. Он собирался написать всеобъемлющую энциклопедию. Но после его смерти остались только отдельные фрагменты и вскоре его имя забыли.

— Откуда же вы знаете…

— Бэкона держали под замком, но ему требовалось есть. Один из людей, которые общались с ученым в эти плодотворные годы, работал поваром и, как ты догадываешься, был из числа хранителей.

Спасенные этим отважным человеком рукописи просто потрясающи. Бэкон рассчитал положение и размер небесных тел. Предсказал появление летательных аппаратов и кораблей, которые будут двигаться при помощи пара, изложил теорию изготовления пороха до того, как Поло привез этот порошок из Китая. Он изучал оптику и придумал инструменты, позволяющие смотреть как в небо, так и в стакан с водой.

— Что можно увидеть в стакане с водой?

— Бэкон утверждал, что там обитают маленькие существа, крохотные организмы, размножающиеся в стоячей воде, которые невозможно увидеть простым глазом. Невидимые демоны проникают в тело через рот, и люди заболевают. Они вызывают чуму, мор и даже могут стать причиной смерти. Вот почему я требую, чтобы вода всегда была свежей.

Я взглянул в ведра и представил мириады маленьких тварей, корчащихся в злобном веселье, сплетающихся на дне в клубки и ползающих по стенкам, выделяя из себя заразу. От одной этой мысли мне стало нехорошо и к горлу подступила тошнота.

— Но, — продолжал старший повар, — Бэкон утверждает, что кипящая вода уничтожает паразитов и делает ведра чистыми и безопасными.

Он рассказывал о замечательных идеях и теориях средневекового гения, пока из чана не послышались звуки кипения и не показались первые струйки пара. Ошпаривая ведра, я испытал истинное облегчение. Представлял, как в пару исчезают мерзкие маленькие существа, и в первый раз перевернул ведра с чувством удовлетворения, а не раздражения от бессмысленной работы.

— Завтра, прежде чем наполнять резервуар, ошпарь и его тоже, — сказал старший повар.

— Хорошо, маэстро. — Я понимал, что буду делать это с удовольствием.

— А теперь доброй ночи.

Он поплелся к задней двери, а я, восхищаясь его познаниями, присел у очага. Когда-нибудь умные мужи изучат сочинения Роджера Бэкона и построят летающие машины, корабли, движимым паром, инструменты для измерения небес и созерцания извивающихся в воде маленьких вредоносных существ. Они воспользуются гениальностью англичанина, потому что его повар и хранитель сберег знания, которые позволят переделать мир. Сознание, что и я могу стать частью этого почетного сообщества, повергло меня в трепет. Хранители — замечательные люди и выдающиеся учителя.

Я решил положить достойное начало своей подготовки и показать наставнику, чего стою. Вооруженный знаниями, полученными благодаря кулинарным неудачам, и понимая, что волшебным ингредиентом являются яйца, я задумал приготовить блюдо, символизирующее самих хранителей.

Пусть оно выглядит самым обычным образом — простая еда, не способная привлечь ничьих взглядов. Обманное кушанье, скрывающее под внешним видом истинную сущность. И обязательно белое, как поварская куртка. Невзрачное, оно будет таять во рту с удивительным вкусом и ароматом, являя очевидное противоречие между наружностью и тем, что под ней скрывается. И, кроме всего прочего, оно должно вызывать восхищение, чтобы поразить старшего повара и, возможно, попасть в его книгу.

Попасть в его книгу? Пожалуй, ты зарвался. И тем не менее…

Волнение восстановило мои силы, и я заметался по кухне в поисках необходимых составляющих. Первым делом, естественно, взял тройной сливочный сыр. Разделил желтки и белки четырех яиц. Белки взбивал, пока масса не загустела и не вспенилась, а желтки, боясь, что они окрасят конечный продукт, выпил сам. Я выбрал индийский тростниковый сахар, поскольку он слаще, чем мед: его требовалось меньше, а это, в свою очередь, не даст блюду подгореть. В качестве неожиданного нюанса прекрасно подошел миндальный ликер, который я с восторгом добавил в смесь и, поощряя себя, пригубил сам. Чтобы разбавить сыр, влил в него немного сливок и взбивал до тех пор, пока не получил консистенцию жидкого белоснежного теста, затем обмазал взбитым белком. Облизал деревянную ложку и нашел, что блюдо оказалось лучше на вкус, чем на вид. Отлично.

Затем последовал камуфляж. Не было нужды в квадратной сковороде и нарезке аккуратными продолговатыми кусочками, которые будто говорили: «Взгляните, вот нечто совершенно неожиданное!» Это блюдо не должно приковывать к себе внимание. Я смазал маслом и посыпал мукой мелкую сковороду, как это делал Энрико, когда готовил лучшие деликатесы, и вылил в нее свое творение. Развел огонь в кирпичной печи, чтобы получился ровный, небольшой жар, и поставил сковороду на высокую решетку. Пристально наблюдал и поворачивал каждые несколько минут, чтобы все одинаково пропекалось. Яичные белки увеличили объем продукта и связали между собой составляющие. Ни пузырей, ни оспин. Когда по краям появился легкий золотистый румянец, я снял сковороду с огня. Подождал, пока все осядет и остынет, и, вывалив содержимое сковороды на поднос для сыра, отошел на шаг полюбоваться своим шедевром.

Как я и рассчитывал, он выглядел как обычный круг сыра. Никто бы не догадался, что грубоватый жирный продукт превратился в пирожное и под невинной внешностью прятались миндальный ликер и тростниковый сахар. Я накрыл свое произведение чистым полотенцем и оставил на столе старшего повара.

На следующее утро я заметил, как синьор Ферреро поднял полотенце и нахмурился.

— Кто оставил этот сыр на моем столе?

Повара пожимали плечами. Я подошел и сказал:

— Это не сыр, маэстро. Пожалуйста, попробуйте.

Старший повар подозрительно посмотрел на меня и отрезал край. Я увидел, как он удивился, когда нож так легко вошел в «сыр». Синьор Ферреро поднес кусок к носу:

— Миндаль? — Он откусил, и его лицо изменилось, когда белая оболочка прорвалась во рту и под ней оказалось нечто сливочное, сочное, ароматное. — Что это, Лучано?

Я подошел ближе и понизил голос:

— На вид вполне обычное, а на самом деле не так. Как хранители.

Старший повар снова откусил, закрыл глаза и прожевал.

— Ты приготовил?

С нетерпением дожидаясь его приговора, я переминался с ноги на ногу.

— Я. Вам понравилось?

Синьор Ферреро дожевал и кивнул:

— Очень хорошо. Пожалуй, это стоит… сохранить.

— Спасибо, маэстро! — Мне захотелось всем рассказать о придуманном мной замечательном новом рецепте и его тайном значении, но я тут же понял, что никогда не смогу этого сделать. Это был мой первый опыт хранителя.

— Потом я запишу твой метод, — сказал старший повар. — У меня как раз найдется свободное местечко. — Мы переглянулись, и я понял, что он остался мною доволен. — Как мы назовем твое великолепное изобретение?

— Не знаю, маэстро. — Столь далеко я в своих мыслях не заходил.

— Думаю, как-нибудь попроще. — Он отведал еще и улыбнулся. — Например, сырное пирожное? Что скажешь?

— Хорошо, маэстро. — В глубине души я надеялся, что он предложит что-нибудь более блистательное вроде: La Magnified Totta cli Formaggio da Luciano. Но нехотя принял и то, что лишало смысла мои старания.

После обеда старший повар собрал всех работников кухни и, как король, посвящающий подданного в рыцари, провозгласил:

— Прошло три месяца с тех пор, как у нас появился Лучано, и срок его ученичества завершен. Я назначаю его овощным поваром. — Он нахлобучил мне на голову мягкий белый колпак, а мне показалось, что это корона. И я немедленно лихо сдвинул его набок. Не помню, чтобы я улыбался. Но радость исказила мое лицо: глаза сощурились, уши прилегли к голове, кожа на щеках натянулась, дыхание вырывалось из приоткрытого рта. Видимо, мои неуправляемые чувства встревожили синьора Ферреро. Он поправил на мне колпак и тихо произнес:

— Будь сдержан, Лучано.

Повара покивали и вернулись к работе: ученик овощного повара — предсказуемое повышение. Тереза рассталась на время со шваброй и поцеловала меня, Энрико тепло улыбнулся. Зато Джузеппе, как только старший повар отвернулся, ткнул в мою сторону указательным пальцем. Я не обратил на него внимания и занял место в овощной секции рядом с Данте.

В тот же вечер я предпринял наивную попытку расположить к себе Джузеппе. Дождался его на заднем дворе, поднял ладони и спросил:

— Джузеппе, что я тебе сделал? Будет тебе, paesano, неужели мы не можем подружиться? — На этом бы следовало остановиться, но я в своем желании разобраться в наших отношениях не заметил, как помрачнело его лицо, и продолжил: — Живи сам и дай жить другим.

Джузеппе придвинулся ко мне так, что стали видны все сальные поры на столице. Я не решался пошевелиться, только поводил глазами, надеясь, что кто-нибудь выйдет из кухни и не позволит безумному пьянице свернуть мальчишке шею и швырнуть в канал.

— Сукин сын! — Он обрызгал меня слюной, и я отпрянул от его зловонного дыхания. — От тебя и Доминго меня воротит. Ни отцов, ни фамилии — вы никто! Но мой тупой братец и этот глупый старший повар относятся к вам как к сыновьям. А теперь ты овощной повар. Что он такого в тебе нашел? — Джузеппе стиснул костяшками согнутых пальцев мой нос и резко крутанул. Я сжал зубы, чтобы не застонать. С минуту я безуспешно отбивался от него, затем он отпустил мой нос с таким видом, словно избавляется от чего-то противного. И ушел, приговаривая: — Не зарывайся, безотцовщина, Джузеппе будет за тобой наблюдать.