Администрация НДК вызвалась прислать за ним машину, однако Лоу предпочел пройтись пешком, решив, что узнает куда больше в пестрой толчее обыкновенного американского города, чем разъезжая по улицам в роскошном партийном лимузине в обществе какого-нибудь бонзы вроде товарища Мерля.

Возможно, Упрочение Позиций и шло полным ходом, но у продовольственных магазинов продолжали змеиться сердитые очереди, и, несмотря на торжественно провозглашенный курс на Правду Без Прикрас, в киосках продавались исключительно партийные издания: «Ньюсуик», «Уоркбой». «МАЕ». На дворе было очень свежо, и прохожие передвигались резвой рысью, подняв тощие воротники в надежде, что они защитят от промозглого ветра. Это был город занятых людей, не привыкших тратить время попусту, — город, даже отдаленно не напоминающий Лондон, который Лоу покинул два дня назад. Если там была еще осень, то здесь она давно перешла в зиму. Вместо воздуха дышать приходилось взвесью грязных кристалликов льда, и поэтому, с самого момента приземления в аэропорту Дебз Филд, его постоянно мучили приступы кашля. В индустриальных ССША воздух можно было пробовать на вкус.

Лоу вышел с Мичиган-авеню на Плаза Альфонса Капоне, которой, если он не переоценивал Генерального секретаря Воннегута, вскоре предстояло переименование в Плаза Чего-то-еще. Задержав взгляд на триумфальной конной статуе, он попытался предугадать, долго ли она протянет. Помимо всего прочего, бронзовое чудовище отличалось поразительным уродством. Монумент не превосходил размерами грандиозный памятник Гинденбургу и изображал красавчика Аля верхом на бьющем копытами жеребце. Подобно Буффало Биллу, настигающему апачей, Капоне преследовал пораженных ужасом буржуев-грабителей. Толстые карикатурные фигурки в цилиндрах изображали улепетывающих вандербильтов, рокфеллеров и фордов, тяжело нагруженных мешками с неправедными деньгами и драгоценностями. За последние несколько лет Всадник Аль получил незначительные повреждения, однако, по иронии судьбы, стоявшая по соседству статуя другого бывшего мэра города, никому не известного Дейли, пострадала от вандализма гораздо больше. Это, пожалуй, в известной степени характеризовало шкалу ценностей чикагцев.

Чикаго — а не Нью-Йорк, или Лос-Анджелес, или другой какой город паразитов, курортников и бездельников — был колыбелью Второй Американской революции, и чикагцы никому не позволяли забывать об этом. Что бы ни происходило на Капитолийском холме или в Белом Доме, сердце и доблесть ССША пребывали в Городе Ветров. Именно здесь, как назойливо твердили туристам, федеральные войска открыли огонь по голодным демонстрантам во главе с отцом О'Шонесси во время неудачного восстания 1905 года. И здесь же, в двенадцатом, легендарный Юджин Дебз захватил городскую бойню, что явилось прелюдией к революции. В знаменитом фильме Де Милля двадцать шестого года кровь злодейски расстрелянных мучеников пролетариата смешалась с кровью забитых животных, создавая незабываемый образ, символизирующий борьбу за освобождение страны от ига буржуев-грабителей. На самом деле, вооруженные стычки происходили лишь на улицах, прилегающих к бойне, но американцы всегда предпочитали захватывающую романтику драмы скучной прозе истории. Официальная версия по сей день гласила, что знаменитый шрам Капоне был получен им в поединке с Уильямом Рэндольфом Херстом, хотя все прекрасно знали, что будущий председатель просто рассек щеку о крышку помойного бака, оступившись в темном бруклинском переулке.

Даже при Новой Политике ярлыки продолжали значить больше реальных дел. В свое время Лоу подготовил статью для журнала «Сан», в которой подробно исследовал этимологию того, что уже начинали называть воннеязом, и обнаружил интересный факт: команда советников Генерального секретаря тратила гораздо больше времени на изобретение броских лозунгов Правда Без Прикрас, Упрочение Позиций и так далее, — чем на выработку конкретных политических мер. Иногда Лоу начинал сомневаться, что в этой стране может хоть что-то измениться. Несмотря на все усилия Воннегута, тень Капоне лежала на Соединенных Социалистических Штатах Америки ничуть не менее зловеще, чем тень буржуев-грабителей в начале двадцатых. Даже после того, как иго тирании сброшено, человеку нужно время, чтобы распрямить плечи и избавиться от привычки быть рабом.

И если где-то сохранились еще твердолобые капонисты, этот город был их оплотом. В двадцать первом году Аль — в то время еще мэр Чикаго нацелился на высшую административную должность в ССША, опираясь, в первую очередь, на мощную поддержку своего города. Это теперь, когда покойному по несколько раз на дню припоминали преступления и кровавые расправы пятидесятилетней давности, каждый мог поливать его грязью и называть гнусным убийцей, вором, развратником или педерастом.

Взгляд восседающего на коне Капоне был направлен поверх площади его имени на здание отеля «Лексингтон», в котором председатель Аль когда-то устроил свою штаб-квартиру. Теперь это был национальный музей, и экскурсоводы в нарядной форме водили по нему многочисленных посетителей с пятнадцатиминутными интервалами между группами. Раньше в отеле имелась замурованная комната, но в начале семидесятых ее вскрыли, обнаружив внутри останки давно забытых светочей партии, имевших неосторожность разойтись с Капоне во мнениях в разгар одной из ранних чисток. Слева от «Лексингтона» располагалась Могила неизвестного рабочего. Сооруженная в виде храма, состоящего из колонн, ступеней и восторженных муз. Могила имела своим прототипом Национальный монумент в Риме и напоминала гигантский свадебный торт, оставленный на ночь под дождем. Загрязнение окружающей среды не пощадило прекрасного белого мрамора храма, окрасив его в грязно-серые тона, подчернив каждую впадину и трещину. Напротив высился Народный дворец культуры — учреждение, гостем которого Лоу номинально считался.

Дежурная в приемной на пятом этаже, молоденькая девушка с собранными в конский хвостик волосами, мило улыбнулась, попросила подождать и снова уставилась в черно-белый телевизор, примостившийся где-то под потолком. Конни Чанг вела репортаж о сносе пограничной мексиканской стены. Возвращению Одинокой Звезды в Союз были посвящены первые страницы всех без исключения газет. Прошлым вечером в ресторане, когда оркестр заиграл «Глаза Техаса обращены к нам», в честь воссоединения, Лоу стал свидетелем всеобщего патриотического ликования. Сейчас Конни утверждала с экрана, что свобода передвижения через границу приведет к уменьшению потока американцев, стремящихся в Мексику в погоне за более высоким заработком. Впрочем, у Лоу имелись сомнения на этот счет. Мексиканско-американская война семнадцатого года так ничего толком и не разъяснила, и во время поездок в ССША он имел возможность убедиться, насколько глубоко укоренились тут антимексиканские настроения. Раздел Техаса, ставший возможным благодаря оружию и военным советникам, которыми цари, короли и кайзеры Старого Света щедро снабдили президента Виллу в надежде задушить Революцию в зародыше, до сих пор оставался открытой раной на кровоточащем духе нации.

Те, с кем должен был встретиться Лоу, опоздали всего на пять минут. Первым в дверях кабинета возник Мерль Гарднер, невысокий худосочный мужчина лет сорока, с папкой и путеводителем под мышкой. На нем была неофициальная партийная форма — лоснящийся на сгибах костюм. Он тряс руку Лоу чуть крепче и чуть дольше, чем требовалось. Младший референт министерства культуры товарищ Мерль определенно не являлся тайным агентом ФБР. Для этого он слишком обильно потел.

— О, товарищ Лоу, — начал он. — Это, э-е…

Лоу не нуждался в том, чтобы ему представляли второго мужчину. Это был человек, ради которого он пересек океан, блуждал по трем аэропортам и простоял в очередях больше десяти часов.

— Чарльз Арден Холли?

Худобой певец мог посоперничать с кошельком медсестры, а его седая волнистая шевелюра уже начинала редеть. Он был в очках-телескопах и вызывающем клетчатом костюме, который был велик на размер. Кроме того, у него на шее болтался мексиканский галстук-шнурок того супермодного фасона, какой носили все поголовно подростки, толкущиеся с угрюмым видом возле аптек. Впрочем, сам Холли сиял широкой зубастой ухмылкой, выражавшей не то жизнерадостность, не то завуалированную насмешку. Он походил на беспутного дядюшку, который заявляется домой лишь ради того, чтобы выклянчить денег и поскандалить.

— Чарли, — поправил дядюшка. — Зовите меня Чарли.

Товарищ Мерль извлек из кармана кошелек и спросил, кто и с чем будет пить кофе, на что Холли приподнял бровь и незаметно кивнул Лоу в сторону двери. Тот без труда понял намек: Чарли не терпелось убраться отсюда подальше. Лоу не имел ничего против. Он всегда предпочитал живую природу коллективным походам в зоопарк.

— Э-е, подождите меня здесь, — попросил товарищ Мерль, направляясь в столовую за двумя бумажными стаканчиками калифорнийского кофе. Лоу шагнул к лифту, но Холли покачал головой:

— Лифт только для высокопоставленных партийных гостей, мистер Лоу.

Потом он улыбнулся и послал молоденькой дежурной воздушный поцелуй.

— Передай Мерлю, что мы пошли наверх, — сказал он, упреждая ее возмущенный протест. — Англичанин хочет обозреть воды Мичигана из окна директорского кабинета.

Он открыл дверь и пропустил гостя вперед. Спускаясь по лестнице, Лоу, привыкший ежедневно выкуривать по две пачки «Стрэнда», сильно запыхался, в то время как длинноногий Холли, который к тому же был лет на пятнадцать старше, перепрыгивал через ступеньки с легкостью юного друга армии, носящегося по дорожкам парка имени Сакко и Ванцетти на своем скейтборде.

Наконец они оказались на улице, где Лоу какое-то время откашливался и переводил дух.

— Вы хотите побеседовать о музыке, так? — спросил Холли, когда они бодрым шагом углубились в лабиринт улиц, не видевших дворника по меньшей мере несколько лет.

— Да, конечно, — ответил Лой. — Вами очень интересуются в Европе.

Они свернули за угол и в считанные мгновения перенеслись из парадного Чикаго в самое начало века. На тротуарах стояли передвижные прилавки, предлагавшие прохожим шоколад, фрукты и прочие предметы роскоши, однако продавцы были готовы в спешном порядке свернуть торговлю, лишь только на горизонте замаячит бляха легавого.

Симпатичная женщина средних лет, скучавшая за ворохом одежды, вдруг принялась сверлить Лоу взглядом, полным неприкрытого вожделения.

— Вы не обольщайтесь, — предупредил Холли. — Просто ей приглянулись ваши брюки.

Вчера вечером в коридоре отеля какой-то молодой человек предложил Лоу крупную сумму в долларах за его самый обыкновенный бартонский пиджак. Верхом запретного шика считалась здесь настоящая лондонская двойка — а лучше тройка — в полоску. Самый пижонистый из уличных торговцев, сбывавший японскую видеотехнику и русские граммофоны, гордо заявлял всему свету о своем нажитом на черном рынке богатстве строгим котелком от «Данн и K «и гвоздикой в петлице плаща от «Бэрберри».

— Куда идем?

— Да так, в одно место. Если вас действительно интересует музыка, ее нужно слушать в естественной обстановке. Этот болван Мерль только напичкал бы вас жвачкой, снабдив попутно «советами» и «точками культурного отсчета».

— А товарищ Мерль не обидится, когда обнаружит, что мы драпанули?

— Драпанули? — Холли усмехнулся. — А, в смысле смылись. Не-е-е! Мерлю все нипочем. Что с того, что мы устроили себе небольшой отпуск по-мексикански? Может, он побежит доносить на нас в ФБР? Мы теперь считается, по крайней мере, — живем в свободной стране. Так что не дрейфьте, товарищ Лоу.

Лоу кивнул, думая про себя о том, что кто-нибудь из уличных торговцев наверняка стукач.

— Вот мы и пришли, — объявил Холли.

Они остановились у «Бара и гриля Техасца Джо», грязной прокуренной забегаловки в каком-то гнусном переулке. Вывеска гордо гласила, что заведение торгует пивом и принимает продуктовые талоны. Мужчинам и женщинам в форме обещалась щедрая скидка.

За прилавком стоял толстяк в старом пальто, привалившийся к железной печке, да за одним из столиков сидел одинокий посетитель, уткнувшийся носом в «Уоркбой». Кроме них в зале никого не было. На стене висела киноафиша. Сталлоне и Чак Норрис защищали Аламо от коварного врага.

Холли махнул рукой толстяку, прошел в дальний конец комнаты и трижды стукнул в стену костяшками пальцев. Висевшая там фотография президента Воннегута съехала в сторону вместе с рамкой, и в образовавшееся отверстие выглянула пара подозрительных глаз. Открылась потайная дверь, и Холли ступил в утопавшую в клубах сизого дыма комнату. Как, наверное, Лоу полагалось догадаться заранее, непутевый дядюшка Чарли привел его в подпольный кабак.

Просторное помещение было заставлено разномастными столиками и стульями, а вдоль одной стены тянулся бар, богато и космополитично экипированный многочисленными сортами пива и напитков покрепче. В углу готовилась к выступлению рок-группа. Холли то и дело приветствовали завсегдатаи всех возрастов и обличий. Один высокий парень со шнурком на шее и в пиджаке с бархатным воротником хлопнул его по спине и поинтересовался, собирается ли тот играть.

— Конечно, — ответил Холли, — вот только поговорю со своим приятелем. Кстати, его зовут Лоу, и он английский репортер.

Паренек протянул руку, и Лоу пожал ее.

— Товарищ, — изрек юноша, — добро пожаловать в настоящую Америку.

Холли провел своего гостя в тихий уголок. Официант принес бутылку «Мэтьюз Саузерн Комфорт», и Лоу полез за бумажником. Холли отмахнулся от валюты.

— Плачу я, приятель. Правительство вдруг сильно меня полюбило, а оно у нас платит тем, кого любит. Надо пользоваться, пока наверху не передумали.

Лоу выпил рюмку и ощутил, как спиртное успокаивает его язву. У него был «флит-стритский» желудок.

— Значит, вы хотите взять у меня интервью? — спросил Холли.

— Да, что-то вроде этого.

— Ну, и какой же вопрос вас интересует? Вас в вашей Европе хлебом не корми — дай вопросы позадавать. Кстати, во Франции меня крепко уважают. Если бы я получал свои зарубежные гонорары, стал бы богачом.

Лидер-гитарист взял несколько пробных аккордов, но сфальшивил и виновато ухмыльнулся, бросив взгляд на диссидента; Холли рассмеялся.

— Смотри, чтобы Пегги Сью не услышала, что ты делаешь с ее песней, крикнул он гитаристу, потом пояснил Лоу: — Это была моя первая настоящая песня.

Лоу отпил еще глоток, прогревая горло.

— Итак, Чарли, — начал он. — Почему?..

— Хороший вопрос, — Холли сверкнул зубами. — Немного общий, но хороший.

— Вы знаете, что я имею в виду.

— Пожалуй, да. Вы хотите узнать, почему я выбрал жизнь, в которой мне уготованы одни печали и гонения?

— Пусть так.

— Сначала я, конечно, не думал, что будет так паршиво, а потом… Как говаривал наш Аль, «добрый социалист должен делать то, что должен делать добрый социалист, черт побери!»

— Вы начали, когда вам и двадцати не было. Еще в пятидесятых…

Холли выпил и привалился к спинке стула. Веселые морщинки у него на лице стали просто морщинами, но даже теперь он больше всего напоминал долговязого неуклюжего подростка.

— Да, в пятидесятых. Передовики производства, показательные процессы, безалкогольное пиво и кринолины. Думаю, когда доживешь до моих лет, молодость всегда вспоминается будто сквозь туман — этакие кадры кинохроники, подпорченные по краям. Мне теперь приходится постоянно напоминать себе, что тогда было по-настоящему тяжело. Нынешние ребята даже не понимают насколько. Действительно не понимают…

Лоу попытался сам припомнить что-нибудь из пятидесятых, но не сумел. Кроме первого космического полета Телстара и Йигера на Х-15 в голову ничего не приходило. Англия в то время доживала последние дни под режимом Черчилля.

— Все пошло наперекосяк еще до моего рождения, и мамуля позаботилась, чтобы я об этом помнил. Мои родители были из Техаса. Пожизненные беженцы. Дедушка остался в Лаббоке, и Запата поставил его к стенке. Так что, свой счет к председателю Алю был у меня задолго до того, как все остальные вдруг обнаружили, какой гадиной он был. После смерти Дэбза Капоне сумел пролезть к власти по спинам крупных профсоюзов, и первое, что он сделал, это сторговался с Виллой, уступив ему Техас.

Как все американцы в возрасте за сорок Холли говорил об Аль Капоне так, будто знал его лично.

— Меченый со своими дружками просто взял и слопал целую страну. Неплохая получилась компания: Лонг, Лучано, Хоффа и, естественно, «палач» Гувер. Все они были не лучше буржуев-грабителей. Никто не был застрахован от автоматной очереди через дверь, а четыре часа было самое опасное время — джимены почти всегда забирали людей в четыре утра. Кто-то получал пулю после цирка, который называли судом, а кто-то не удостаивался и цирка. Счастливчики попадали на Аляску.

— Сразу после войны все было по карточкам. Солдаты возвращались домой калеками. Мы жили в деревне, где все-таки было немного полегче, но и нам приходилось голодать. Определенную часть продуктовой нормы мы должны были отдавать в пользу партии, а раз в месяц назначался день Социалистической жертвы, когда еды вообще не полагалось. Но вы посмотрите старую хронику и судите сами, сильно ли похудел президент Капоне.

— А как насчет музыки?

— Музыки? Я скажу, что тогда сходило за музыку: ебаный Марио Ланца со своими песенками про трактора и сенокосилки. Да и в кино дела обстояли не лучше. Нам показывали исключительно четырехчасовые эпопеи о Революции. Начинались они с того, как плохо было при буржуях-грабителях, которых всегда играли Сидни Гринстрит, Питер Лорре или Оливер Харди. Потом главный герой, обычно дружок Капоне — Джордж Рафт, произносил пламенную речь, призывая пролетарские массы идти что-нибудь штурмовать, что массы и исполняли в хореографии Басби Беркли. Еще речь, немного пения — и все. И вся ребятня знала, что в каждом кинотеатре сидит переодетый джи-мен, следивший за теми, кто недостаточно громко хлопал.

— Это было в Техасе?

— Нет, нас переселили во время одной из «Конструктивных миграций» Капоне. В сорок втором почти все население Лаббока погрузили в автобусы и отправили на Север, в Канзас, работать на военном заводе в окрестностях Роузвилла. Аль становился параноиком, когда речь заходила о Мексике, и принципиально не строил стратегических объектов вблизи границы, опасаясь, что мексиканцы присоединятся к Оси. Сначала отец был занят на сборке танков, но после войны завод перевели на выпуск тракторов. Мы жили в своего рода гетто, в техасском квартале. Его обитателям в то время приходилось несладко. Все помнили войну семнадцатого года, и мы так навсегда и остались «штатом, который не смог защитить себя». Я был прыщавым техасским мальчишкой, очкариком впридачу, так что мои ранние годы трудно назвать безоблачными. Остальные техасские ребята были здоровяками поперек себя шире, многие играли в футбол, а я рос худой, будто скелет. Естественно, меня выбрали главной мишенью для разных техасских шуточек. В школе был один канзасский парнишка — Мелвин Янделль, сын местного партийного бонзы, — который вечно колотил меня, а его приятели Чик Уиллис и Филли Уиспер с энтузиазмом помогали.

— И поэтому вы стали диссидентом?

— Черт побери, нет, конечно! От этого я только сильнее хотел, чтобы меня приняли в компанию. Я думал, что если докажу свою верность Революции, моим мытарствам наступит конец. Сейчас таких называют «нудилами». Я стал ревностным членом Американской социалистической пионерской организации это что-то вроде бойскаутов, только с партийным уклоном. Из меня получился образцовый юный коммунист. В свои двенадцать лет я удостоился чести быть самым молодым звеньевым в Канзасе, а уж всяких нашивок заработал просто без счета. Каких у меня только не было: за начальный, промежуточный и основной курсы научного социализма, за личную гигиену, за эффективность, за навыки юного следопыта и еще только Карл Маркс знает за что. Больше всего я гордился ленточкой за «Распознавание силуэтов вражеских самолетов». Одного беглого взгляда мне было достаточно, чтобы отличить реактивный «СИ-51» Сикорского от «Супермарин Свифта». Если бы Черчилль и царь вдруг решили начать третью мировую войну, я находился в полной боевой готовности…

Холли рассмеялся:

— Короче, я был маленьким гаденышем, мистер Лоу. Заглатывал все дерьмо, что нам скармливали, и просил добавки. Но за одну вещь я пионерии все же благодарен: за умение летать. Начинал я на планерах, потом освоил учебные самолеты, а один капрал из Форт Бакстера иногда брал меня с собой, когда летал на разведчике. Да, в самолетовождении мне не было равных в школе. Если бы у меня было зрение получше и не было бы музыки, я стал бы летчиком.

Трудно было представить себе тощего, как щепка, трубадура в роли небесного аса. Даже просто разговаривая об авиации, он невольно разводил руки в стороны, будто мальчишка, играющий в самолеты.

И каким же образом, подумал Лоу, образец для подражания коммунистической молодежи превратился в изгоя и отщепенца, большую часть своей взрослой жизни открыто клеймившего партию в песне и все время находившегося на волосок от близкого знакомства с ФБР?

— Так что же случилось, Чарли?

Холли вернулся на землю и наполнил рюмки.

— Это довольно сложно. Когда мне исполнилось шестнадцать, папа подарил мне старенькую гитару, и все разом изменилось. Вы помните свой первый поцелуй?

Лоу помнил. Николь Годелл — день Черчилля, тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год.

— Первая гитара была для меня тем же самым.

Рука певца держала воображаемый гриф, пальцы бегали по струнам.

— К тому времени, правда, я уже и так начал разочаровываться в пионерии. Одно событие, особенно, заставило меня крепко задуматься — как раз незадолго до дня рождения. И, что интересно, оно тоже было связано с авиацией. Я даже могу назвать точную дату: День Труда пятьдесят первого получается, уик-энд перед первым понедельником сентября. Не знаю, как вам, а мне в детстве лето казалось длиннее. Ну так вот: то мое лето — так и не закончилось…

— Сейчас я с вами разделаюсь, подлые ревизионистские выродки! — крикнул Дик Трейси, врываясь на тайное совещание «Контрреволюционного комитета порабощения народа». Последний из буржуев-грабителей. Толстомордый, пискнул от страха. Оглядев жалкое сборище, Дик-Гранитная Челюсть расхохотался.

Чарли затаил дыхание, ожидая момента, когда непобедимый агент ФБР выхватит свой верный кольт и продырявит мерзавцев.

— Приехали, джи-мен, — произнес хладнокровный издевательский голос Бет Дэвис. — Штука, которая уперлась тебе в спину, называется пистолет, и я не слишком огорчусь, если мне придется спустить курок. Ну-ка, ручки к небу…

— Дик Трейси, специальный агент ФБР, попал в переделку, — взволнованно сообщил диктор, когда заиграла музыка. — Сумеет ли он вывернуться? И успеет ли бесстрашный джи-мен помешать Толстомордому и его подручным уничтожить Нью-Йорк лучами смерти? Это и многое другое вы узнаете, если не пропустите следующую захватывающую передачу из серии «Дик Трейси, специальный агент ФБР».

— Ну, пап, каково? — спросил Чарли. — Я всегда говорил, что дамочкам нельзя доверять.

— Весьма достойное высказывание, — отозвался его отец, набивавший кукурузную трубку вирджинским «Виктори». Закончив, он выключил радио и пересел поближе к Чарли, царапнув ножками кресла по доскам пола. Понизив голос, чтобы не услышала мама на кухне, он сказал:

— Послушай, сынок, скоро большой праздник, и тебе уже достаточно лет, чтобы получить представление о… э-э… дамочках не по одним только радиопередачам. У меня идея… — он умолк, поднес горящую спичку к дешевому табаку и выпустил клуб густого вонючего дыма. — Твой отец, может, и не многого добился, но он и не круглый идиот, если одно не противоречит другому. Я же вижу, как на тебя в последнее время поглядывает Пегги Сью из соседнего дома.

Чарли съежился на своем стуле. Отчасти в этом был виноват едкий дым, но в гораздо большей степени то, о чем, как он догадывался, собирался говорить отец.

Ему было не по себе. Впрочем, настоящий пионер в таком ни за что не признался бы.

— Она симпатичная девочка, Чарли, и из хорошей техасской семьи к тому же. Вы одногодки. Почему бы тебе не прогуляться до ее дома и не спросить, не хочется ли ей в кино? В Народном дворце показывают «Спрута». Картина, говорят, хорошая, а ваш пионервожатый наверняка рекомендовал, чтобы все ее посмотрели.

Так оно и было. Вожатый Рук объявил, что долг каждого пионера — не пропустить «Спрута».

— Железнодорожного магната играет Сидни Гринстрит, — продолжал отец, а профессионального лидера — Джулиус Гарфинкл. Впрочем, вам, скорее всего, будет не до того, что происходит на экране. Может, придется даже сходить в кино еще разок, чтобы знать, о чем фильм.

Открыв кухонную дверь плечом, в комнату вошла мама, державшая на вытянутых руках форменную куртку Чарли, украшенную разноцветным полем нашивок.

— Что за злодейские планы вы вынашиваете у меня за спиной? — спросила она.

Отец что-то буркнул и спрятался за страницами «Роузвиллского Эха», по-видимому, внезапно заинтересовавшись трудовыми подвигами своих собратьев-рабочих, перевыполнивших годовой план.

— Вот, можешь забирать, Чарли, — сказала мама. — Я пришила твою новую ленточку и заодно выгладила куртку. Надо же, за Историческую перспективу что-то будет дальше? Смотри не измажься до завтрашнего парада. Чем ты занят вечером?

— Я собирался уйти, — ответил Чарли. — У звена хромает строевая подготовка — за последние недели ко мне перевели много малышни. Хочу потренировать ребят, чтобы не оплошать на параде.

— Смотри, не слишком задерживайся. Тебе нужно будет хорошенько выспаться.

Отец отложил газету и улыбнулся.

— Элла права. Чарли. Завтра большой день. Знаешь, почему к нам прилетают эти летчики? Потому что мы перевыполнили производственные задания по всем показателям.

Отец снова включил радио. Пропускать пятничные беседы у камелька с президентом Капоне не рекомендовалось.

Энергичный, хорошо всем знакомый голос начал:

— Сограждане, трудящиеся, к вам обращается председатель Аль…

— Беседы у камелька! — фыркнула мама. — Кто ж отказался бы от настоящего камина взамен старой буржуйки? А что касается тебя, Чарли, по-моему, ты уже слишком стар, чтобы играть в пионеров. Мог бы уже и с девочками встречаться. Взял бы да и пригласил Пегги Сью в кино — Что это ты ухмыляешься, Лоуренс Холли?

— Если вы хоть немного знаете Америку, мистер Лоу, то должны представлять, что такое для нас уик-энд на День Труда. В каждом городе, в каждой деревне устраивают парады, произносят речи, готовят лучшие кушанья. Во времена председателя Аля празднования проходили еще пышнее. Все, кого я знал, готовились к этому дню очень серьезно. Кроме мамы, конечно. Она у меня всегда была неисправимой диссиденткой. Причем даже не думала об осторожности. Она заведовала медпунктом на тракторном заводе и слишком хорошо знала свое дело, чтобы с ней могли легко расстаться. Охрана труда была далеко не на высоте, и, я подозреваю, на заводе то и дело происходили жуткие аварии, о которых мне не рассказывали. Рабочие называли маму Спасительницей, и администрация делала ей кое-какие послабления. Папа, тот наоборот, уважал Меченого Аля. Членом партии он так и не сделался, потому что выходцев из Техаса в Роузвилле не жаловали, зато со временем дослужился до мастера на заводе. Он был добрым гражданином ССША и наполовину верил в красивую байку о благородстве труда. Визит знаменитых героев-летчиков в наш город, с его точки зрения, был одним из ярких свидетельств того, что партия заботится о простых людях вроде нас.

— После смерти Аля в Белом Доме какое-то время сидели старые пердуны типа Голдуотера и Бернса. Никто не принимал всерьез этих маразматиков, которые и в живых-то оставались лишь потому, что были включены в розетку. Примерно в то время моя мамуля и зарвалась по-настоящему. В восемьдесят третьем, стоя в очереди в роузвиллском универмаге, она отпустила шуточку насчет дефицита. Сказала, что хотела бы получить на день рождения фунт говядины, завернутой в туалетную бумагу. Кто-то донес шерифу, и маму обвинили в рецидивизме и злостном хулиганстве. Ей тогда было восемьдесят. Соседи скинулись и заплатили штраф, а потом устроили в честь маминого дня рождения сказочный пир и подарили ей фунт вырезки, завернутой в туалетную бумагу.

— Черт возьми, куда это меня занесло? О чем мы говорили? А — День Труда пятьдесят первого. Ладненько.

— Я тогда не мог уснуть. Когда тебе пятнадцать, кажется очень важным продемонстрировать окружающим, что тебе все нипочем. Но меня просто распирало от гордости и нетерпения. Еще бы: Роузвилл ждал Эскадрилью Революционной Солидарности. Я уже говорил, что хотел стать летчиком? Ну так вот: все мои герои — все до единого — должны были на следующий день прилететь в мой город. Я проштудировал все, что за последнюю неделю писали по этому поводу в «Эхо» и в журнале «Юный социалист», но все равно не мог до конца поверить в свое счастье.

— ЭРС была настоящим элитным подразделением. Зачисляли туда только самых из самых: храбрецов, асов, героев — короче, это была честь и гордость американской авиации. Если бы были живы братья Райт, их, может быть, и взяли бы в наземную обслугу.

— Среди тех, кого ждали, упомяну лейтенанта Лафайета Р.Хаббарда. В мирное время он выступал с аэроакробатическими номерами, а в Войну служил в авиации флота, потопил видимо-невидимо вражеских подлодок и в личном поединке голыми руками убил адмирала Того. На обложке «Великих воздушных сражений» это изображалось в подробностях: выпрыгнув из подбитой «Победы рабочих» (это был двухмоторный истребитель), он задушил япошку в воздухе и только после этого раскрыл парашют. Во всяком случае, так утверждалось в книге, а уж там наверняка все было точно, поскольку написал ее сам Хаббард. Я прочел и «Сражения», и «Социалистических асов», и «Черного сокола», и еще дюжину его книжек, официально одобренных министерством обороны. А Хаббард, мистер Лоу, всего лишь занимался техническим обеспечением эскадрильи.

— Еще в ЭРС служил майор Джозеф Маккарти, «Бомбардировщик Джо». Он командовал поднятой с авианосца эскадрильей Б-25-ых, впервые осуществивших воздушную бомбардировку Японии. Однако моим любимцем был полковник Чарльз Линдберг. Он прославился тем, что первым перелетел через Атлантику, но отличился и в военное время, сбив шестьдесят с лишним самолетов противника. Наверное, больше всего он нравился мне тем, что был одиночкой, как и я. У него и прозвище было: «Одинокий орел». Так, кто еще остался? Ах, да — генерал Митч «Дюк» Моррисон. «Дюк» первым из американцев высадился в Нормандии, и на Иводзиме тоже, помимо чего успел повоевать вместе с китайскими «Летучими тиграми», летая на «Томагавке». Здоровенный айовский парнишка с белозубой деревенской улыбкой. Зубы, кстати, у него были такие, что впору было не то что орехи, а хоть булыжники щелкать. Поговаривали, что он самый крутой парень в Америке — после Дж. Эдгара Гувера, конечно.

— Возглавлял эскадрилью генерал Джордж С.Паттон. Во время Войны он оказался доморощенным гением и специализировался на вторжениях. Авиация, на самом деле, была для него всего лишь хобби, но он ухитрился сделать из себя аса в свободное от руководства наземными войсками время. Он командовал союзническими силами в Африке и в Европе, а также принимал участие почти во всех знаменитых бомбовых рейдах. Особенно он прославился, когда добрался до Берлина раньше собственных войск, чтобы уничтожить зажигательными бомбами окопавшуюся там дивизию СС «Смерть», готовую смести город с лица земли и умереть. За этот полет, который, кстати, Паттон совершил в нарушение прямого приказа, председатель Аль подарил ему пару револьверов «Дикий Запад» с перламутровыми рукоятками и серебряной инкрустацией. Раз вы из Англии, то должны помнить генерала, потому что это он после Ялты предлагал не ограничиваться Берлином, а сразу разбомбить Лондон и начать третью мировую войну, обеспечив, тем самым, немедленное торжество мирового коммунизма.

В 8:00 Чарли собрал свое звено на Мейн-стрит. Солнце уже давно встало. На ближайшем пустыре он еще разок проверил, как его подопечные помнят упражнения с деревянными ружьями, поправил у некоторых пилотки и галстуки. Построив бойцов в колонну, он повел ее на окраину города. Он был доволен и уверен в себе.

У завода они встретились с вожатым Руком и остальными тремя звеньями, которым, как удовлетворенно отметил про себя Чарли, было далеко до его ребят. Звено Пита Горовица выглядело особенно расхлябанным: шорты у многих были плохо выглажены, сапоги и ботинки едва тронуты ваксой, а ружья не разваливались лишь благодаря изоленте. «Герои Горовица» не сумели бы выстроиться во фронт, даже если бы им посулили за это годовую норму шоколада. Рука это ничуть не смущало. Пит Горовиц, слащавый канзасский парнишка, был его любимчиком.

Рук построил звенья, сдвинул на лоб очки в тонкой металлической оправе и начал перекличку. Роузвиллский отряд первой бригады второй «Канзасской», имени Фрэнка Нитти, дивизии Социалистических пионеров присутствовал в полном (сто восемь человек) составе. Вожатый Рук, холостяк, преподававший физкультуру и политическое воспитание в роузвиллской средней школе, выпрямился во все пять футов восемь дюймов своего роста и подобрал живот, втянув его с такой силой, что Чарли испугался, как бы с него не свалились шорты. Началась обязательная речь: набившие оскомину слова о том, что им выпала честь представлять свой город, вследствие чего они обязаны проявить должное уважение к героям войны, а также всеми силами стремиться подражать бескорыстным патриотам социалистического отечества. Напоследок Рук на всякий случай добавил свое обычное предостережение об опасностях сексуальной невоздержанности.

Вожатый скомандовал: смирно, ружья на плечо, направо, шагом — марш. Чарли надеялся, что его звено, вымуштрованное лучше других, возглавит общую колонну, однако Рук поставил вперед Пита Горовица. Что ж, поебать Вас, товарищ вожатый свинячий Рук. Делать было нечего, и Чарли пошел вторым, стараясь шагать не слишком широко, чтобы поспевала малышня.

К этому времени уже весь город направлялся к Бакстер-Филд, аэродрому Форт Бакстера. Почти все шли пешком, но некоторые колхозники ехали на повозках, запряженных осликами, и даже в тракторных фургонах. Колонну неторопливо обогнал сверкающий лакированными боками лимузин с партийным начальством из Таттл-Крика.

Один раз пионерам пришлось поспешно соскакивать на обочину, когда мимо пронесся джип, проигравший вместо гудка первую строфу «Интернационала». Чарли услышал, как кто-то обозвал его техасским оловянным солдатиком, и узнал в водителе Мелвина Янделля. Мелвин одевался и вел себя как хулиган, но его папашей был Осгуд Янделль, местный партийный председатель. Подпевалы Мелвина, Чик Уиллис и Филли Уинспер, высунулись из удаляющегося джипа и орали свои привычные шуточки о «техасских червяках в коротких штанишках». Чарли успел заметить, как, сидя за рулем, Янделль пьет из бутылки, запрокинув ее над головой.

В последнее время эта компания колотила его уже на так часто, но зато золотая молодежь взяла в привычку разгуливать субботними вечерами по Техасскому кварталу и приставать к девушкам. В соответствии с Откровениями Янделля-младшего, все техасские женщины были помешаны на сексе, поскольку их мужчины никуда не годились, так что Мелвин и его дружки были готовы исполнить свой долг и поддержать честь Канзаса. Пегги Сью как-то пожаловалась Чарли, что ее сестра Пэтси почти не выходит на улицу по вечерам, чтобы не встречаться с младшим Янделлем. Однажды Мелвин должен был нарваться на крупные неприятности…

Но Чарли не собирался позволять кому бы то ни было портить свой праздник. Проходя в разукрашенные флагами ворота Форт Бакстера (194-й «Социалистический» пехотный полк, командир — товарищ полковник Дж. Т.Холл), он отсалютовал часовым по всем правилам. Те лихо отдали честь. Хотя в этом и не было настоящей необходимости, Чарли скомандовал «равнение направо». Начальник караула, товарищ сержант из Тенесси, имевший тайные техасские симпатии, даже присвистнул от восхищения. Маршируя во главе своего чеканящего шаг звена, Чарли на какой-то миг ощутил героем самого себя.

Пионеры построились перед деревянной трибуной, сколоченной для партийного руководства и заводского и колхозного начальства, а также для их семей и приглашенных. Справа от строя развернули красную ковровую дорожку, ведущую к трибуне и к полковнику Холлу. За дорожкой расположился полковой оркестр, а еще дальше сам полк. Становилось жарко, и Чарли сильно потел под накрахмаленным галстуком.

Его родители были не такими важными шишками, чтобы попасть на трибуну, и потому сидели поодаль у взлетной полосы вместе с родителями Пегги Сью. Чарли это не слишком радовало: того и гляди, они могли начать обсуждать свадебные приготовления…

— Летят! Я слышу их! — крикнул кто-то.

Постепенно все затихли.

Издалека донеслось гудение авиационного мотора. Вожатый Рук рявкнул «смирно», и сто восемь пар ног ударили в землю практически в унисон. Даже Пит Горовиц, для разнообразия, не подкачал. Справа от них растянуто топнул сто девяносто четвертый. Регулярная армия была вымуштрована похуже пионеров.

Звук двигателя стал громче. Для Чарли ожидание было хуже пытки. Он не смел даже шевельнуться, а ему так хотелось хоть краешком глаза понаблюдать, как могучая машина совершит идеальную — уж конечно! посадку.

Полковой оркестр заиграл «Героическую битву Седьмого Социалистического воздушного флота «Сузы».

Что-то, однако, было не так. По звуку можно было решить, что самолет нуждается в серьезном ремонте. К тому же, это немощное тарахтение, едва различимое на фоне оркестра, никак не мог издавать «Кэртисс Хеллдайвер», бомбардировщик, на котором летали герои ЭРС.

Резина заскрипела по гудрону, будто обиженная чайка; на мгновение шасси опять оторвалось от полосы, и аэроплан неловко плюхнулся обратно. Зрители шептались, издавали удивленные возгласы, кое-кто смеялся.

Сейчас было самое время нарушить приказ. Чарли скосил глаза вправо.

Кативший по посадочной полосе летательный аппарат был вовсе не стремительным «Хеллдайвером», а крошечным бипланом, который не распадался на части лишь чудом. Более позорную посадку невозможно было и вообразить. Чихая и стреляя черным дымом, машина хромала и виляла, роняя из мотора какие-то запчасти. Могло показаться, что она летала как в песне: «на клятве верности Революции». Наконец двигатель фыркнул в последний раз, и двухлопастной деревянный пропеллер замер. Если это была ЭРС, то жители Роузвилла что-то неправильно поняли. По фюзеляжу биплана шла надпись:

«АДСКИЕ АНГЕЛЫ ХЬЮЗА — ВЫСШИЙ ПИЛОТАЖ И ОБРАБОТКА ПОСЕВОВ (ДЕШЕВО)».

Курс «Распознавание силуэтов самолетов» не включал в себя это летающее недоразумение.

Никто ничего не понимал, но и рисковать никому не хотелось, поскольку если это действительно были революционные герои, малейший неверный шаг мог стать для провинившегося билетом на Аляску в один конец. Поэтому, когда из разболтанного аэроплана выбрались два пилота, военный оркестр заиграл последний по счету национальный гимн. Оба авиатора были в рваных летных кожанках и в промасленных штанах. Тот, что выглядел помоложе, выудил из-под переднего сиденья биплана гитару в футляре. Старший, которому на вид было лет пятьдесят с лишним, расстегнул куртку и, к едва сдерживаемому ужасу зрителей, принялся вытаскивать из внутреннего кармана бутылку. Не без труда справившись с этой задачей, он выдернул пробку зубами, после чего надолго и с удовольствием присосался к горлышку. Если не считать Мелвина Янделля, Чарли еще не приходилось видеть, чтобы кто-то публично распивал спиртные напитки — а о том, что в бутылке содержалось именно спиртное, Чарли не сомневался, — хотя потихоньку Сухой закон нарушали почти все.

Старый пилот передал бутылку товарищу, и в этот момент на красную ковровую дорожку ступила молоденькая девушка. Она шла приветствовать Эскадрилью Революционной Солидарности от имени благодарных жителей Роузвилла и несла букет цветов, оформленный в виде зажигательной бомбы в честь берлинской победы генерала Паттона.

Девушка не очень уверенно держалась на непривычных для нее высоких каблуках и покраснела как кумач, когда Мелвин Янделль выкрикнул что-то нецензурное насчет «техасских ножек». Это была Пэтси, сестра Пегги Сью. Несмотря на техасское происхождение, она, несомненно, являлась первой красавицей города, почему и была избрана в Комитет по встрече героев. Все привыкли видеть ее в шортах или в юбочке звеньевой, сейчас же на ней было модное розовое платье, стоявшее торчком от обилия крахмала. Юбка отходила от талии под углом девяносто градусов и загибалась к земле только фута через три. Прикинув, будет ли Пегги Сью года через три сложена так же, как Пэтси, Чарли ощутил, как его шея под галстуком краснеет и становится еще более потной. Ему оставалось лишь пытаться думать о председателе Капоне верхом на унитазе и надеяться, что мысленная невоздержанность не слишком растянет ширинку его идеально выглаженных шортов. Впрочем, как он понял позднее, в этот момент он вполне мог засунуть в них хоть Б-29 генерала Паттона, и никто не обратил бы внимания.

При приближении Пэтси закопченное лицо старого авиатора расцвело в желтозубой ухмылке. Он размотал то, что было когда-то белым летным шарфом, и небрежно повесил этот сомнительный предмет туалета на крыло своего аэроплана. Потом снял летный шлем и очки и встряхнул седой шевелюрой, которая сделала бы честь пещерному человеку.

Пэтси была так занята балансированием на высоких каблуках, заботясь лишь о том, как бы не опозориться, что даже не заметила, как мало соответствует внешность прилетевших описанию знаменитых героев. К тому же, заметил Чарли, она была без очков и, скорее всего, не видела даже, где кончается ковер, не говоря уже о том, чтобы разглядеть воздушного бандита, которому вручала цветочную бомбу.

Старый пьяница принял букет, хохотнул, швырнул цветы назад через плечо и сгреб Пэтси в охапку. Пока он покрывал ее лицо смачными поцелуями, его рука шарила в бесчисленных складках платья, нащупывая попку девушки. Социалистический герой безусловно не мог вести себя подобным образом — это был яркий пример сексуальной невоздержанности. Мелвин крикнул было «Ура!», но папаша цыкнул на него, и тот умолк.

Справа кто-то крикнул, чтобы вызвали патруль. Это оказался полковник Холл, сурово и решительно направлявшийся по красному ковру к самолету. Он подошел как раз в тот момент, когда старый пилот, по подсказке молодого, отпустил девушку. Пэтси сбросила неудобные туфли и припустила к трибуне босиком, вытирая на бегу губы тыльной стороной ладони. Она, наверное, поднялась в четыре утра, чтобы накраситься по всем правилам, а теперь все было испорчено.

Биплан остановился слишком далеко от Чарли, чтобы тот мог расслышать все, что говорилось, но суть он уловил. Полковник Холл потребовал, чтобы пилоты объяснили, кто они такие. Каким бы ни был их ответ, к ЭРС они явно не имели никакого отношения. Подоспевшему патрулю военной полиции было приказано арестовать нарушителей. Молодой пилот принялся извиняться, помогая себе красноречивыми жестами. У них кончилось горючее, и им необходимо было сесть хоть где-то. Полковник, желавший лишь поскорее уладить недоразумение, сменил гнев на милость и ограничился строгим предупреждением. Как знали все солдаты гарнизона, товарищ полковник Холл был тряпкой. Старый бандит, узнав, что легко отделался, радостно завопил и хлопнул командира сто девяносто четвертого по спине с такой силой, что у того затряслось брюхо. Потом бродяга предложил хлебнуть из бутылки одному из патрульных.

Прилетевших, как удалось расслышать Чарли, звали Джек и Хоуви.

— Мы, американцы, очень ценим мобильность, мистер Лоу. Это одна из черт национального характера, которую люто ненавидел Капоне, но с которой даже он не мог ничего поделать. Меченому очень хотелось бы, чтобы каждый гражданин ССША был накрепко привязан к своему заводу или колхозу, но, наверное, мы рождаемся с жаждой странствий в крови. У нас ведь такая чертовски огромная страна. Тот, кто много путешествует, превращается в своего рода героя. Многие становились странниками поневоле, поскольку находились в государственном розыске. Что-то вроде этого произошло со мной. Я, впрочем, не был первым бродячим музыкантом в социалистической Америке. Еще в тридцатых годах по стране колесил один гитарист по фамилии Гутри. Он был шишкой местного значения в своем колхозе, но однажды ему просто надоело наблюдать, как Капоне спускает Революцию в уборную по клочкам, и он не выдержал и попытался рассказать всей стране о гадюшнике, в котором мы жили. Его поймали и повесили. Как, пробрало? Человека казнили лишь за то, что он пел песни. Из всех преступлений Капоне это самое черное. Я, конечно, знаю о расправах над индейцами и неграми и о том, как Аль перестрелял своих бывших друзей, будто кроликов, но бедняга Вуди, раскачивающийся на стропилах во дворе иллинойской школы, стал для меня символом, собирательным образом всех остальных безвинно загубленных. Когда-то я написал песню о нем.

— О Джеке и Хоуви я тоже пел, но этих песен вы наверняка не слышали. Ранние потуги, довольно неудачные. А жаль, потому что двое этих бродяг со своим летучим гробом перевернули мою жизнь.

— Джек был франкоязычным канадцем, хотя, я подозреваю, родился в ССША. Больше всего он походил на красавчика из комиксов — вылитый «Джек-весельчак» без усов. Он начинал больше стихов и рассказов, чем успевал закончить, напивался до бесчувствия восемь вечеров в неделю, прихватывая порой и утро, а за женщинами ухлестывал так, будто хотел побить рекорд Эррола Флинна. Он писал книги и издавал их в Канаде и в Европе, а диссиденты провозили их в страну контрабандой. Наверное, скоро выйдут первые официальные американские издания его романов: «В полете» и «Жители подземелья, или Одинокий странник». Говорят, он спился и умер лет двадцать назад, но верить в это не хочется. К тому времени, как я его встретил, годы пьянства просто придали его голосу приятную хрипотцу. В поэзии он был таким же, как лучшие ребята в музыке, — он писал стихи потому, что не мог иначе. Слова сами зарождались у него в голове и сами выплескивались наружу. Жаль, что я помню так мало из того, что он нам читал, потому что я с удовольствием положил бы все на музыку. Он глотал патентованные лекарства, будто от этого зависела его жизнь, и старался спать как можно меньше, считая сон пустой тратой отведенного на жизнь времени.

— А Хоуви — это настоящая загадка. Рассказывали, что он родился богатым, но все потерял в Революцию. И будто именно он наградил Аля шрамом, швырнув ему в рожу чернильный прибор во время штурма фондовой биржи. Поскольку для этого Капоне пришлось бы принимать непосредственное участие в реальном бою, я считаю эту историю чистой фантастикой. Кто-то думал, будто Хоуви был дикарем-нефтяником, воспитанным апачами или койотами. Есть даже версия, по которой он якобы добывал пропитание разработкой фасонов бюстгальтеров, но это просто смешно, хотя как раз такая работа наверняка пришлась бы ему по душе, поскольку позволяла бы постоянно думать о женских сиськах. Еще одна история гласит, будто в тридцатых он работал кинорежиссером и нарушил кодекс Арбакла во время съемок авиационной киноэпопеи о спасении нашими асами американских военнопленных из мексиканских лагерей после войны. Неприятности начались у него потому, что он пытался выкинуть из сценария двенадцать страниц политических речей, чтобы заснять побольше самолетов. Впрочем, выгнали его за то, что он обрюхатил дочку партийного цензора и использовал во время съемок боевые патроны, стремясь сделать эпизоды с воздушными боями более реалистичными. Это сочли разбазариванием средств, а его поведение — не соответствующим социалистическим принципам. Партия назначила нового режиссера, но во время съемок грандиозного воздушного сражения, когда работали все камеры, а в небе находилось миллиона на три бюджета картины с учетом десятков аэропланов начала века, взрывающихся дирижаблей и спецэффектов, — в кадр взлетел Хоуви на старом биплане, за которым тянулся транспарант с надписью: «Режиссер сосет хуй». Биплан улетел навстречу заходящему солнцу, и больше его никогда не видели. Не знаю, правда ли это, но верить хочется. Вы согласны?

С востока донесся гул мощных авиадвигателей. На этот раз это был тот самый звук, которого ждал Чарли, — сдержанный рокот фантастических машин, сделавших ССША бесспорными хозяевами в небе Японии. Ни Лондон, ни Санкт-Петербург не были в состоянии повторить выдающиеся достижения американской военной техники и науки.

Вожатый Рук едва успел снова поставить пионеров «смирно», как пара «Кэртисс Хеллдайверов» внезапно возникла на фоне солнца, чтобы с ревом пронестись в двухстах футах над взлетно-посадочной полосой. Голубые цельнометаллические чудо-машины ярко сверкали в солнечных лучах, казалось, заполняя собой все небо. Ведомый самолет выпустил полотнище с приветствием: «ЭРС восхищается доблестным трудовым подвигом жителей Роузвилла». Канзасцы на трибунах и техасцы вокруг нее вскочили на ноги в едином порыве и завопили так, будто великий социалистический герой ди Маггио только что выбил в аут очередного противника.

Одномоторные бомбардировщики заложили вираж и снова прошлись над полем, на этот раз чуть выше, синхронно провернув по три «бочки». Верхние поверхности на правых крыльях и нижние на левых были украшены красными серпами и молотами и белыми звездами. ЭРС работала на публику, но в данных обстоятельствах это было вполне простительно.

Чарли до крови закусил щеку с внутренней стороны, пытаясь сдержать навернувшиеся на глаза слезы. В такие моменты ему было искренне жаль тех, кто не был коммунистом и американцем. Он в миллионный раз поклялся себе, что станет пилотом, даже если для этого придется выучить все таблицы у окулиста наизусть. Сражаться в небе против империалистических стервятников! Гражданин ССША не мог мечтать о лучшей доле.

«Хеллдайверы» сделали еще круг, мягко приземлились, подрулили к началу ковровой дорожки и замерли рядом с уродцем-бипланом. Его пилоты-шаромыжники наблюдали за эволюциями современных самолетов, обмениваясь шуточками и передавая друг другу бутылку. Полковник Холл совершенно напрасно не убрал с поля эту отвратительную парочку с их дряхлой летающей табакеркой.

Пилоты ЭРС открыли удлиненные фонари остекления своих бомбардировщиков, спустились на землю и сняли куртки и шлемы. Под теплой одеждой оказалась парадная форма. Публика приветствовала каждого из героев бурными аплодисментами. Чарли с восторгом смотрел на лица своих кумиров, прекрасно знакомые ему по журналам и кинохронике. Хаббард с непокорной рыжей шевелюрой, Дюк Моррисон, человек-скала, Паттон с зажатой в зубах сигарой и в каске с пятью звездами и Маккарти, низенький, толстенький клоун эскадрильи. Они построились в шеренгу и поклонились публике. Потом из своего самолета выбрался Линдберг, одетый в высотный комбинезон с подогревом и сверкающий шлем, делавший его похожим на персонаж из сериала «Флэш Гордон освобождает Вселенную». Линдберг снял головной убор и обнажил мужественное лицо, в котором, однако, было и что-то мальчишеское.

Дирижер убедился, что вся пятерка гостей в наличии, и оркестр заиграл государственный гимн. Пилоты автоматически приняли стойку «смирно» и подняли правые руки со сжатыми кулаками в салюте солидарности.

— О, скажи, видишь ли ты, — затянул чистый и звонкий одинокий голос, в бледном свете зари то, что с гордостью мы…

К поющему присоединились зрители. Чарли почувствовал, как волнующие строки захватывают его, и сам непроизвольно открыл рот.

— …красные полосы и яркая звезда…

У Чарли был хороший голос, но в школьном хоровом кружке его не любили, потому что, как однажды заявил учитель пения, «он слишком увлекался мелодией».

— …всполохи ракет и бомбовых разрывов…

Музыка — любая музыка — порождала в нем какие-то странные чувства.

— …О, скажи, что реет еще звездный стяг…

Пятеро героев были глубоко тронуты. У Линдберга и Моррисона глаза увлажнились скупыми мужскими слезами. Маккарти спрятал нижнюю часть лица в ладонях, и от волнения у него затряслись плечи.

— …над страною правды, над родиною храбрецов.

Едва отзвучали последние ноты гимна, как к Паттону подскочил Хоуви с цветочной бомбой. Генерал неуверенно посмотрел на старика, но принял букет и поднял его над головой на всеобщее обозрение. Кто-то закричал, военные полицейские полезли за пистолетами. Из букета повалил дым, будто из адской машины, готовой взорваться и засыпать окружающих лепестками шрапнели. Раздался треск, и из подношения вырвались язычки пламени. Пораженный Паттон уронил букет, выплюнул сигару и выхватил револьвер с перламутровой рукоятью. Упавшие на ковер цветы внезапно полыхнули, будто на них плеснули бензином.

Хоуви принялся издавать притворно сочувственные звуки и заплясал вокруг букета, затаптывая огонь. Кто-то из пионеров звена хихикнул, и Чарли грозно зашипел. Щеки его пылали от стыда, но, к счастью, вожатый Рук не заметил вопиющего нарушения дисциплины. Через несколько мгновений на месте происшествия оказались полковник Холл и два джипа с военными полицейскими в касках с белой полосой. Двое патрульных схватили Хоуви, и из руки старика выскользнула зажигалка, со стуком упавшая на ковер.

На этот раз Чарли прекрасно расслышал все. Резким скрипучим голосом, от которого кровь стыла в жилах, Паттон заявил, что еще никогда в жизни его так не оскорбляли, «что даже Роммель не пытался разделаться с ним с помощью букета, вымоченного в авиационном горючем. Даже английский ублюдок Монти не осмелился на это. В лице генерала были оскорблены ВМС, ВВС, генеральный секретарь Капоне и весь американский народ». Полковник Холл извинялся с таким жаром, будто от этого зависела его карьера, как, в сущности, и обстояло дело. Джек, младший из пилотов биплана, стал заступаться за напарника, делая упор на то, что старик являлся заслуженным ветераном войны. Вид «Хеллдайверов» в полете напомнил Хоуви о товарищах, погибших в небе над Тихим океаном, и бедняга не выдержал. Такое часто случалось.

— Ведь он же настоящий коммунист — ничуть не хуже других. Его нужно не наказывать, а лечить.

Джек вовсю сыпал словами, окрашенными певучим французским акцентом, и мог бы убедить кого угодно и в чем угодно, хотя было совершенно ясно, что он беззастенчиво вешает слушателям лапшу на уши. Впрочем, на Паттона его речь не произвела ни малейшего впечатления, и генерал упорно и с ледяным спокойствием требовал, чтобы Холл немедленно расстрелял рецидивиста.

Полковника пробирала дрожь. Он сомневался в том, что обладает правом расстреливать посторонних гражданских лиц.

— Дьявол вас всех забери! — выругался Паттон, взводя курок револьвера. — Сейчас я сам разделаюсь с этим паразитом.

— Э-э, генерал, но не можете же вы в самом деле, — сказал полковник, издав нервный смешок, в котором слышался панический испуг. Эта фраза, наверное, была самым смелым поступком в его жизни.

— Холл, ты — тыквенная башка. Я уничтожал города! Подумаешь, прикончу еще одного старого оборванца — какая разница?

— У Хоуви серебряная заплата в черепе, — сказал Джек. — Фрицы сбили его над Дрезденом, пытали, сожгли его ранчо…

Джек говорил просто так, заполняя паузы между словами Паттона и полковника.

— Подождите, товарищ генерал, — вмешался полковник Линдберг. — Если этот товарищ — ветеран, то он заслуживает снисхождения. К человеку, который сражался за свою страну, нельзя подходить с теми же мерками…

— Черт побери, Линди, этот ублюдок пытался поджарить нас. Он опасный поджигатель!

— Прошу вас, товарищ генерал, успокойтесь. Мы же не хотим испортить всем этот чудесный праздник.

— Конечно, сэр, конечно, — подхватил полковник Холл, испытавший огромное облегчение, когда его неожиданно поддержал Одинокий Орел. — А этого негодяя я посажу на гауптвахту и разберусь с ним позднее по всей строгости.

— Только чтоб я его больше не видел, понял? — заявил Паттон, ткнув полковника Холла в грудь незажженной сигарой.

Потом прикурил ее и принялся сердито пыхтеть, а Линдберг не отходил от своего командира, и старался его успокоить. Патрульные, под командованием Холла, погрузили Хоуви в один из джипов. Наглец ухмылялся и махал руками публике, будто сидел на праздничной самоходной платформе во время парада Революционной победы. Он успел перекинуться парой слов со своим напарником, после чего его бесцеремонно и с позором увезли с поля. Чарли слышал, что на гауптвахте Форт Бакстера имелись электрошоковые дубинки и аккумуляторные батареи со специальными контактными зажимами, которые использовались для перевоспитания политических правонарушителей. Впрочем, решил он, на свихнутые мозги Хоуви они вряд ли окажут какое-то воздействие.

Наконец, все успокоились, и торжественная встреча пошла своим чередом.

Наступило время для речей. Чарли надеялся, что летчики расскажут что-нибудь интересное, но опыт подсказывал ему, что слушателей ожидал час-другой, а то и третий невыносимой скуки, пока партийные чиновники различных рангов будут сотрясать воздух. Осгуд Янделль извлек из дипломата пачку из двух-трех десятков листов. Чарли знал, что пока местный партийный председатель будет разглагольствовать перед толпой о высокой ответственности, возложенной на юных коммунистов, Мелвин, Филли и Чик забьются в какое-то укромное местечко, чтобы покурить и поиграть в карты. Но даже когда очередь дойдет до летчиков, они, скорее всего, ограничатся обычными приветствиями и славословием в адрес партии. Чарли надеялся, что ему удастся поговорить с Линдбергом или каким-нибудь другим пилотом позднее. Летчики должны были вручать награды на собрании городского актива, а поскольку Чарли был почти уверен, что ему достанется медаль, вполне могло случиться, что на грудь ему ее приколет Линдберг. И тогда Чарли будет все равно, сколько времени ушло на официальные речи.

Подумать только: Чарльз Арден Холли на одной трибуне со Счастливчиком Линди.

Только в Америке…

— Иногда я думаю о том, сколько времени я потерял на бесконечные официальные речи, мне хочется плакать. То есть — в буквальном смысле. Как образцовый пионер, я выслушивал по меньшей мере часов по семь речей в неделю, а летом, в лагере, еще больше. Если бы все эти часы я потратил на упражнения с гитарой, я давно играл бы лучше Сеговии. И добро бы эти типы умели произносить речи. Когда я готовился к экзамену по ораторскому искусству — ради очередной нашивки, — я вычитал в учебнике, что социалистический оратор обязан стремиться убедить слушателей с помощью строгой логики и исторического детерминизма — что еще за зверь такой? — но ни в коем случае не пытаться разжигать искусственных страстей. Несколько лет назад я ездил в Тенесси и послушал там одного темнокожего бродячего баптистского проповедника. Тогда это было строго запрещено. За «аллилую» и стращание адом очень просто было угодить на Аляску. Ну так вот: этот парень умел толкать речи. Когда он начинал проповедь, я был атеистическим гуманистом, а через каких-нибудь полчаса уже нервно оглядывался, ожидая, что шериф с рожками вот-вот потащит мою грешную душу на сковороду с кипящим маслом. Чуть сразу не записался в баптисты. Потом, правда, отошел. О чем мы говорили? Да, о речах…

— Сначала Янделль произнес приветственную речь в честь героев войны. Он довольно много шутил насчет «полета к коммунизму», и огорчался, что никто не смеется, если не считать партийцев рангом пониже, метивших на его пост. Потом полковник Холл приветствовал героев. Потом директор завода Хайрам Макгаригл приветствовал героев. Потом Бабби Кафферти, профсоюзный босс сюрприз! — приветствовал героев. Было ясно, что приветствовать героев намерены все ораторы до единого, и это продолжалось до полудня. Если каких-нибудь героев и приветствовали где-то более горячо, чем ЭРС в Роузвилле, то я о таких не знаю. Я почти уверен, что Маккарти все это время тайно дремал, но остальные пилоты стоически держались, вызывая всеобщее восхищение. Линди — тот просто светился. Он казался сделанным из золота.

— Биплан так и стоял в нескольких ярдах от ковра. Убедившись, что Хоуви пока ничего не грозит, Джек потерял интерес к торжественной встрече. Позже он сказал мне, что ему известно около восемнадцати способов использования рта, которые по всем показателям оставляют далеко позади приветствия в адрес героев. Он вытащил из кокпита сумку с инструментами и принялся лениво копаться в моторе, напевая под нос непатриотическую музыку. Кое-кто бросал на Джека осуждающие взгляды, но никто не решался прерывать ораторов, так что ему позволили спокойно заниматься своим делом. Через два с половиной часа, когда героев, наконец, поприветствовали все желающие, Джек еще так и не вылез из-под кожуха двигателя.

— Генерал Паттон заслужил благодарность слушателей краткостью ответной речи и поблагодарил жителей Роузвилла за теплую встречу — у полковника Холла это вызвало смущенную улыбку, а отдельные несознательные граждане наверняка смеялись про себя. Затем генерал поздравил рабочих с перевыполнением государственного плана и на том закончил, пообещав, что пилоты ЭРС еще выступят во второй половине дня на церемонии награждения. «Если только, — хрипло пригрозил он с ухмылкой, — кто-нибудь еще не попытается приветствовать героев…»

— Что я запомнил в генерале Паттоне, так это его глаза. Он был настоящим героем и патриотом — кто в этом сомневался? — но мне показалось, что у него глаза сумасшедшего. Наверное, это необходимый атрибут почти любого героя, но раньше я никогда об этом не задумывался. Паттон иногда утверждал, что он перевоплощение Чингисхана, или маршала Мюрата, или еще кого-то. Теперь, в ретроспективе, я понимаю, что Пентагон назначил его командиром ЭРС лишь ради того, чтобы он не мешался под ногами. Объединенному комитету начальников штабов вполне хватало и одного Дугласа Макартура. К тому же, Паттон, ненавидевший генерала Монтгомери, который отвечал ему взаимностью, при каждом удобном случае предлагал сбросить на вонючих англичашек что-нибудь помощнее. Он считал, что это может убедить их отвязаться от наших идейных братьев в Малайе.

— Когда Паттон закончил выступление, добрые граждане Роузвилла расслабились — в той степени, в какой это было возможно в Америке эпохи Капоне. Оркестр заиграл последний хит Синатры под названием «Мое социалистическое сердце». Первые ноты едва успели отзвучать, а героев уже окружила толпа. Каждому хотелось добыть что-нибудь на память от знаменитых летчиков: получить автограф, или локон волос, или просто послушать их голоса. В основном толпились девчонки, но и ребят было немало. Фоторепортер «Эха» вовсю щелкал аппаратом, снимая героев, позировавших со счастливчиками. Пита Горовица протолкнул вперед Рук, и того сняли с Дюком, а Мелвин Янделль, король хулиганов, был запечатлен в момент рукопожатия с Одиноким Орлом. Я стоял и думал про себя, что совершается вопиющая несправедливость, хотя такие мысли и не подобали пионеру. Свинячий Рук был так занят своим протеже, что забыл дать команду «вольно». Когда он вспомнил о нас, вокруг героев было уже столько народу, что не стоило и надеяться пробиться к ним. Впрочем, утешал я себя, летчики должны были гостить весь уик-энд, так что у меня еще оставался шанс полизать геройскую задницу.

— Так я и стоял чуть в сторонке от огромной толпы и вытягивал шею, пытаясь разглядеть, что происходит. И тут у меня за спиной чей-то голос спрашивает, не разбираюсь ли я в авиадвигателях. Понятное дело, разбираюсь. Сам не знаю, как это вышло, но через пару минут я уже помогал Джеку чинить мотор. Поначалу я смущался, потому что понимал, что сознательному юному коммунисту вроде меня негоже находиться в компании подозрительного хулигана, а то и рецидивиста. Однако через некоторое время я успокоился, поскольку выяснилось, что о самолетах я знаю больше Джека, и, к тому же, на него произвели впечатление глубокие познания техасского парнишки. У биплана подтекал топливопровод, и я аккуратно заделал течь пластырем из аптечки. Джек представил мне свой самолет под именем Х-1, в просторечии — Гусыня-Щеголиха.

— Машина что надо, — сказал он, — только женского пола и капризная, как все дамочки. Любит временами показать характер и вытряхивает нас с Хоуви на землю, заставляя малость поползать. Но любим мы ее от этого ничуть не меньше.

— Джек мне сразу понравился, потому что он разговаривал со мной, как со взрослым. Это очень важно, когда тебе пятнадцать. Так хочется доказать, что ты уже вырос, а все продолжают считать тебя ребенком. У Джека было еще одно качество — уникальное в то время, — которое невольно располагало к нему. Он ничего не боялся и говорил то, что думал, в отличие от остальных, которые при виде пионерской формы будто воды в рот набирали, опасаясь, что ты подловишь их на антикапонистских высказываниях и донесешь куда положено.

— Джек же просто болтал, рассказывая о Гусыне-Щеголихе, и о Хоуви, и об их приключениях во времена перелета через всю страну от океана до океана и обратно. Они едва-едва зарабатывали на пропитание разовыми контрактами на опыление посевов или выступая с аэроакробатическими номерами, да еще Джек немного подхалтуривал музыкой и стихами. Джека вовсе не беспокоило то, что его друга засадили на уик-энд в каталажку, наоборот, по его словам, Хоуви должен быть благодарен за трехразовое питание и койку, которые не стоили ему ни цента. Во всяком случае, им частенько приходилось довольствоваться куда меньшим. Все, о чем говорил Джек, превращалось в поэзию. Очень многое из того, что он рассказывал, было беспардонным враньем, но вранье это, тем не менее, было правдой. Одна ложь Джека стоила многочасовой речи Янделля о производственных планах и моральном и материальном стимулировании. В общем, Джеку и Хоуви удавалось кое-как наскребать денег на жратву и горючее, а тем временем Джек собирал материал для книги. Как он сказал, это должна быть «суперсовременная, сверхприбыльная, гениальная и бесподобная книга», отчасти правдивая, отчасти — нет. В ней рассказывалось о двух типах, которых звали Сол и Дин и которые на самом деле не были Джеком и Хоуви, но вполне могли и быть ими, и об их жизни в воздушных течениях ССША. «Я хочу делать книги не хуже, чем Гальяр играет джаз, или Ван Гог пишет пшеничные поля. Сечешь?»

— Надо сказать, что какой-то частью своего сознания молодой Чарли ужасался тому, что подобные безобразия могли происходить в упорядоченном социалистическом обществе, однако другая его часть жадно впитывала музыку речи Джека. А еще одна, соблазненная поэзией, начинала сечь.

— Спустя какое-то время я сек уже почти все.

Праздничный парад не был испорчен какими-либо неподобающими происшествиями, но Чарли был разочарован. Вожатый Рук опять поставил вперед звено Пита Горовица. Пионеры открывали парад, символизируя собой Великую Социалистическую Надежду нации. Возможно, подумал Чарли, общение с хулиганом Джеком имело некоторое отношение к тому, что вожатый отдал предпочтение его сопернику. О рецидивизме Рук обычно говорил так, будто это была заразная болезнь. В пионерском красном уголке висели плакаты, призывавшие истинных социалистов к бдительности. «А все ли в порядке у твоего соседа?»

Посреди пустого поля разбили палатки и возвели небольшую эстраду. По команде «разойдись» строй распался, и пионеры разбежались — чинно — к своим семьям. Чарли нашел своих родителей и семью Пегги Сью у палатки, торговавшей лимонадом. Неподалеку весело потрескивал огромный костер, на котором поджаривался целый бык. Коренастый армейский повар из Форт Бакстера деловито посыпал вращающуюся тушу специями и травами. Чарли еще не доводилось видеть столько мяса одновременно.

— Похоже, сегодня вечером кое-кто наестся от пуза, — сказала мама Чарли чуть громче, чем требовалось. — По крайней мере, герои-летчики и партийное начальство.

Отец вручил Чарли стакан лимонада, с которым тот расправился в несколько глотков. Сегодня ему пришлось как следует пожариться под солнцем.

На Пегги Сью было нарядное бледно-розовое платье, в котором она выглядела почти такой же хорошенькой, как Петси, хотя та и была попухлее. Чарли отдал всей компании пионерский салют, и Пегги Сью захихикала, будто шестилетка.

Повар поднес руку слишком к огню и с воплями запрыгал вокруг костра под хохот солдат-помощников.

Осгуд Янделль взобрался на эстраду и объявил в своей «задушевной» манере, такой же фальшивой, по словам мамы, как цвет волос его жены, что пришла очередь потрудиться и героям. Наступило время вручения наград. Но сначала, как все прекрасно знали, их ожидало еще несколько речей.

Первым выступил генерал Паттон. Он затянул знакомую песню о том, что все добрые граждане страны должны в это тревожное время приложить все силы к повышению производительности труда и наплодить побольше детей, которые унаследуют счастливое социалистическое будущее. Потом он стал по очереди вызывать заводских и профсоюзных начальников, поздравляя их с перевыполнением плана. Каждый из «героев тракторостроения» получал почетную грамоту.

— Как-то странно, что все герои родом из Канзаса — прокомментировал отец Пегги Сью. — Ни одного техасца.

Папа Чарли пожал плечами и сказал, что ему все равно некуда повесить грамоту.

— Глупости, — заявила мама. — Мы могли бы прикрыть ею одну из дыр в стене. Раз уж у нас появилось столько героев, боюсь, как бы не стало больше сквозняков.

Следующим на эстраду поднялся Дюк Моррисон, высокий мощный мужчина, который, как утверждала партийная пресса, воплощал в себе все лучшие качества американского рабочего. Он рассказал захватывающую историю о том, как на Иводзиме один его друг пожертвовал жизнью ради спасения взвода. Перед самой смертью он успел сказать: «Черт побери, Дюк, я знаю, что любой из моих товарищей на моем месте поступил бы точно так же». Это, как пояснил Моррисон, было ярким примером «истинно социалистического духа, наполняющего верные сердца американских трудящихся». Речь Моррисона заслужила бурные аплодисменты, поскольку впервые за этот день собравшиеся услышали что-то хотя бы отдаленно интересное. Затем Моррисон стал вызывать на трибуну простых рабочих, рекомендованных начальством, чей доблестный труд в этом году служил примером для остальных. Доблестные трудящиеся шли к эстраде, сопровождаемые радостными криками друзей и домочадцев, жали руку Моррисону и награждались медалями Героев Социалистического Труда.

— И опять канзасцы, — пожаловался папа Пегги Сью, потерявший глаз на войне с Виллой.

— Привет, Чарли-кот, — раздался голос за спиной у Чарли. — Я что-нибудь пропустил? Ого! Я не верю собственным глазам — целый бык! А запах-то, запах! Как думаешь, нам тоже достанется с барского стола? Я бы не отказался от порции-другой.

— Раз собрались партийные бонзы со всего Канзаса, — сказала мама, можно считать, что нам повезет, если достанется понюхать косточки.

Джек рассмеялся, а Чарли покраснел. То, что свидетелями непочтительной выходки мамы оказались только техасцы, было для него слабым утешением.

Моррисон сошел с трибуны под крики «ура», и его место занял Маккарти. Майор тут же сорвал микрофон с подставки, отчего усилитель начал фонить и подхрюкивать, и сразу взял быка за рога. Он нарушил все правила социалистического ораторского искусства, превратив свое выступление в гневную проповедь о том, что «страну пытаются поставить на колени подлые контрреволюционеры, капиталистические наемники, империалистические агенты и ревизионисты всех мастей. Они скрытно, но верно ведут нацию к моральному разложению». Маккарти сильно потел, а слушатели не знали, как воспринимать его истерические выкрики. Даже герои-соратники майора старались не смотреть на него.

— Священный долг каждого доброго социалиста и американца, — говорил он, — зорко высматривать малейшие признаки империалистической подрывной деятельности и, едва гидра ревизионизма поднимет свою гнусную голову, безжалостно отсекать ее. В колхозе ли, на заводе ли, в семье — да даже в вашей собственной семье. Начинается все очень невинно. Какой-нибудь школьный учителишка собирает внеклассный кружок для обсуждения проблем, с которыми сталкивается наше общество. А потом, когда этот тайный буржуй подвел вас к мысли, что, может быть, у общества и есть проблемы, в дело вступает тяжелая артиллерия ревизионизма: всякие там разговорчики о свободных выборах, об «ошибках» в линии партии, а то и очернение товарища Капоне. Когда в вашей среде завелась буржуйская нечисть, вытравить ее труднее, чем вывести вшей. Будьте бдительны: буржуем может оказаться ваша престарелая бабушка, или продавец в магазине, или сосед по рабочему месту… Буржуи повсюду, они прячутся по темным углам, выжидая и вынашивая планы подрыва устоев нашего социалистического общества.

Майор извлек из кармана кителя засаленный листок бумаги.

— У меня здесь список из шестидесяти восьми фамилий тайных буржуев, пробравшихся на высокие посты в канзасской партийной организации, а также в прокуратуру и в Социалистическую гвардию. Можете не сомневаться, товарищи, что эти крысы горько пожалеют, что им довелось встретить на своем пути старину Бомбардировщика Джо!

Он гневно помахал своим списком. Секунд десять стояла полная тишина, только Джек восхищенно присвистнул. Потом все начали аплодировать. Чарли не мог этого понять. Майор Маккарти был явно не в себе и воображал, может быть, что война не закончилась, однако слушатели хлопали все громче и неистовее. Чарли, посмотрел по сторонам. Рукоплескали даже его родители, а отец Пегги Сью самозабвенно свистел, как будто команда, за которую он болел, забила гол.

— Хлопай, — приказала мама Чарли. — Хлопай, паршивец…

Чарли растерянно захлопал, а Маккарти продолжал наслаждаться сногсшибательным эффектом своей речи. Единственным не хлопавшим человеком оказался Джек, который только улыбался и пожимал плечами. Может быть, его имя находится в одном из списков, подумал Чарли.

— Бурные аплодисменты, переходящие в овацию, — прокомментировал Джек.

Люди продолжали рукоплескать даже некоторое время после того, как на трибуну поднялся Линдберг. В спокойной, выдержанной манере он изложил преимущества гениальной политики изоляционизма, разработанной лично товарищем Каноне. Америка, объяснил Линдберг, способна сама произвести все, в чем нуждается ее великий народ, не прибегая к сомнительной помощи других стран. Полковник явно повторял по памяти речь, написанную для него кем-то другим. Свое краткое выступление он завершил вручением очередных наград. Три жительницы Роузвилла, родившие по пять и более детей, удостоились медалей социалистических матерей-героинь.

Чарли приготовился.

— А теперь я вручу награду, которая является одной из наиболее почетных, — объявил Одинокий Орел. — Самому достойному и образцовому пионеру этого года присуждается медаль Американской молодежной славы.

Чарли проверил, как завязан его галстук и не помялись ли шорты. Он знал, что медаль достанется ему. Разве у кого-нибудь еще было столько нашивок? И чье звено неизменно побеждало в Социалистических дебатах?

— …Счастливым обладателем этой почетной награды…

Надо же, он получит медаль из рук самого полковника Линдберга, встретится с ним лицом к лицу.

— …станет пионерский звеньевой Питер Горовиц!

Пит Горовиц полез на трибуну под одобрительные аплодисменты зрителей. Особенно громко, заметил Чарли, хлопал вожатый Рук, на толстом лице которого сияла идиотская улыбка. Горовиц изобразил неуклюжую пародию на пионерский салют и принял медаль.

— Ну, что вы на это скажете?

— А что такое? — поинтересовался Джек.

— Ты мне скажи, что такое! Ты же видел сегодняшний парад. Вот и скажи по выправке, по нашивкам, по всему! — кто лучший? Я — или этот толстозадый канзасский олух, только что жавший руку полковнику Линдбергу.

— Diable, Чарли-кот, — чего проще! Могу побиться об заклад, что этот кареглазый симпатюнчик не отличит, где у мотора перед, где — зад.

— Если бы соревновались два звена, «Герои Горовица» заняли бы третье место, да и то с трудом. Так почему же он получил эту чертову медаль, а? Я просто не понимаю.

— А кто решает, кому достанется медаль?

— Товарищ вожатый Рук.

— У-гу. Это он так хлопает? Толстый такой кот в армейской пилотке и шортах? Тот, что потеет.

— Ага. Ублюдок. И что он только против меня имеет?

— Не думаю, чтобы он что-то имел против тебя, Чарли-кот. Суть тут в том, что он положил глаз на Красавчика Пита.

— О чем это ты? — спросил Чарли.

— Подозреваю, — негромко сказал Джек, — что товарищ вожатый Рук пал жертвой некоей разновидности сексуальной невоздержанности.

— Но он сам всегда всех предостерегает от сексуальной невоздержанности. Он не стал бы».

— Я же не сказал, что он делает что-то, да вряд ли и попытается, старая калоша. Бедняга, в каком-то смысле. Однако тайные мыслишки по ночам у него шевелятся. Я же говорю: он на мальчика глаз положил и ничего не может с собой поделать. Кому, впрочем, какое до этого дело, если никто не страдает?

— Но я же пострадал. Это нечестно.

У Чарли защипало в глазах. Пионер не должен показывать, что ему больно и обидно, к тому же, к ним направлялась Пегги Сью, и выставлять себя перед ней в таком виде никуда не годилось.

— Привет, Чарли, — весело сказала она. — Жаль, что не ты получил медаль. Если хочешь знать мое мнение, ты ее заслужил. И весь город согласился бы со мной…

— Кроме котенка Горовица, — сказал Джек.

Чарли ухватился за возможность переменить тему и представил свою соседку.

— Рада познакомиться с вами, мистер Керуак, — сказала Пегги Сью, — хотя не уверена, что хотела бы встретиться с вашим напарником.

— Да уж, старик совсем распоясался. Извини, цыпленочек. Боюсь, Хоуви не самый высокий авторитет по части этикета. Примите мои самые искренние…

Джек сразу понравился Пегги Сью, и она кокетливо взмахнула ресницами. У Чарли это вызвало противоречивые чувства.

Лейтенант Хаббард, взобравшийся на трибуну произносить речь, явно был под газом. Фруктовый пунш и сидр не попадали под действие Сухого закона. Хаббард широко улыбался и очень доброжелательно рассуждал о священном долге каждого американца — жениться и производить здоровых крепких детей на благо коммунистической Родины. Он вызвал на трибуну с дюжину пар, объявивших о своей помолвке в прошлом году. Молодые получали салют солидарности и радиоприемник для будущего семейного очага. При этом лейтенант отпускал шуточки, которые Чарли не всегда понимал, но которые неизменно вызывали смущенный смех у жениха и румянец у невесты.

Чарли заметил, что Пегги Сью с энтузиазмом аплодирует каждой новой паре.

— Мистер Керуак, — обратилась она к Джеку через Чарли, от чего тот опять почувствовал себя неловко, — правда же, это здорово. Вы женаты, мистер Керуак?

— Нет, цыпленочек. В данный момент не женат. Никакая леди, если она в своем уме, не посмотрит второй раз на такого оборванца, как я. К тому же, я не слишком жажду заполучить приемник, по которому весь день передают пропаганду — и всю ночь тоже.

— Вы случайно не рецидивист? — спросила она наполовину в шутку, наполовину всерьез.

— Я, как говорится, просто верю в свободу и равные права для всех. А также в то, что по радио нужно передавать клевую музыку, крошка. Джаз там или что. Па-ра-бом-та-та-та.

Пегги Сью рассмеялась.

К микрофону вернулся Паттон, тоже, судя по всему, малость перебравший. Галстук у него съехал в сторону, верхняя пуговица гимнастерки была расстегнута, а из-под каски просачивались струйки пота. Генерал был похож на коварных буржуйских агентов из кинолент, которые так любил финансировать Дж. Эдгар Гувер: вроде боевиков «Как я был капиталистом по заданию ФБР» или «Я вышла замуж за капиталиста». Из уголка рта генерала торчала знакомая всей стране наполовину выкуренная сигара, когда он потребовал на трибуну Осгуда Янделля.

— Товарищ председатель, — начал высокий гость, — мне выпала честь передать жителям Роузвилла личный дар товарища генерального секретаря Каноне.

Под восторженные крики публики он сорвал коричневую оберточную бумагу с какого-то прямоугольного объекта. Даром оказалась цветная литография в рамке, изображавшая материнского вида женщину, одетую по моде начала века. Дама стояла у борта корабля и держала на руках младенца, показывая ему возникший на горизонте силуэт статуи Свободы. Это была репродукция с известной картины Нормана Рокуэлла, изображавшая прибытие малолетнего Капоне в Новый Свет. Паттон вручил литографию Янделлю. Тот произнес краткую благодарственную речь и пообещал, что бесценная реликвия займет почетное место на стене городской мэрии. Потом он объявил о начале праздничного вечера. Оркестр, ждавший лишь его разрешения, заиграл вальс.

— Пойдем, Чарли, и вы тоже, мистер Керуак, — сказала Пегги Сью, увлекая мужчин за собой. — Мама напекла своих фирменных пирожков.

Она привела Чарли и Джека к уставленному едой столу, за которым собрались представители роузвиллского пролетариата. На другом конце поля партийные чиновники и их семьи пожирали зажаренного быка.

Чарли, Джек и Пегги Сью принялись подкрепляться яблочным пирогом и сливками, когда на стол упала тень.

— Ага, вот где ты, ас. Что скажешь? — произнес голос владельца тени.

Они оглянулись. Это оказался Хоуви.

— Хоуви, глубокоуважаемый котика. Как я вижу, ты сделал ноги из каталажки. Должен тебя огорчить: бутылку я прикончил.

— Дерьмо, — сказал Хоуви, не замечая присутствия дамы. — Придется, видно, ублажать себя этим богомерзким сидром. Черт, как эта гадость сажает печенку.

— Так каким же образом тебе удалось выбраться из-за решетки? — спросил Джек.

— Проще пареной репы. Меня караулили сержант-водитель и несколько солдатиков. Поразительные олухи. Я обул их в покер, поставив на кон свою свободу.

— Хоуви, разреши представить тебе mes amis. Вот этот цыпленочек — Пегги Сью. Сегодня утром ты уже встречался с ее сестричкой, помнишь? А это — наш Чарли-кот, самый бравый пионер штата Канзас.

— Очень приятно, братья-пилигримы. Пойду добуду себе что-нибудь и заодно попробую отрезать кусочек быка на палочке, которого зажарили для начальства. Как вы думаете, сойду я за партийного чиновника?

Хоуви ухмыльнулся, продемонстрировав неровные зубы. От него Несло перегаром и авиационным горючим. Вблизи этот тощий хулиган с неопрятной седой шевелюрой меньше всего напоминал партийного функционера. Если бы старик был одет получше, решил Чарли, он мог бы устроиться работать пугалом.

— Почему бы и нет, товарищ комэск? — сказал Джек. — Только поосторожней. Паттон все еще где-то поблизости и, по-моему, так и не расстался с мыслью тебя прикончить.

— Паттон? Пошел он на хуй — пардон за французский, мадам.

Хоуви прочистил горло и послал на траву обильный, желтый от табака плевок.

— Что, парень, — обратился он к Чарли. — Ты, небось, считаешь, что эти «асы» — что-то особенное?

— Конечно, — ответил Чарли. — Они, на сегодняшний день, лучшие пилоты Америки. Может быть, даже мира.

— Как же — лучшие в мире! Чушь собачья. Эти старые пердуны вообще не умеют летать. То есть, конечно, водить самолет они в состоянии, но это и дураку по силам. Я бы не поставил ни на одного из них просроченную продуктовую карточку. Разве что на Линдберга. У этого пижона когда-то был дар, только он его просвистел…

— Но как же их подвиги во время войны… — возмущенно начал Чарли.

Хоуви только цинично ухмыльнулся.

— Насчет Линдберга — ладно, могу поверить. А остальные только вешают всем лапшу на уши, парень, особенно Лафайет Хаббард… Черт с ними, сейчас мне не до подвигов. Пойду добывать жратву и выпивку.

Посмеиваясь про себя, он начал поворачиваться.

— Да, кстати, — добавил он, — пока я вас разыскивал, прошел мимо эстрады и споткнулся. Кошмар — наступил прямо на картинку с какой-то бабой и карапузом, глазевшими на мисс Свободу. Вместо лица у маленького засранца теперь дырка. У меня ощущение, что картина вроде как ценная, так что, если кто спросит, я тут ни при чем, ладно?

— Я не могу в точности воссоздать чувства, которые тогда испытывал. По прошествии времени старая любовь вспоминается как песня — остается лишь «сладость встреч», а «горечь расставаний» и боль забываются. Джек мне нравился, но в нем угадывалось и что-то беспокойное и пугающее. Он, конечно, был слегка ненормальным, но зато честно говорил то, что думал, в отличие от очень многих «нормальных», с которыми мне приходилось сталкиваться. Мне даже, в каком-то смысле, нравилось быть «Чарли-котом». Это, по крайней мере, звучало приятней, чем «юный пионер Холли», а уж с «техасским червяком» и сравнивать было нечего. Вот Хоуви, тот был настоящим сумасшедшим, притом опасным. Если его фамилии не было в списках Маккарти, ее несомненно следовало туда внести. Не забывайте, мистер Лоу, что за высказывания, которые Хоуви позволял себе на каждом шагу, его запросто могли расстрелять. А заодно и меня с Пегги Сью — просто за то, что мы его слушали. В лучшем случае, мы отделались бы лагерем.

— Через некоторое время появилась Пэтси. Она с опаской поглядывала на Хоуви и старалась держаться от него подальше, однако Джек-Весельчак пришелся техасской красавице по душе. Если Пегги Сью еще только зарабатывала нашивку за искусство строить глазки, то Пэтси в этой области являлась признанной чемпионкой трех графств. Джек же, в роли дамского угодника, мог потягаться хоть с самим Вьяттом Эрпом. Просто наблюдать за тем, как он ухаживает, стоило университетского курса. К тому же, пользы от такого курса было бы куда больше, чем от «Распознавания силуэтов вражеских самолетов». Когда Джек увел Пэтси танцевать, я тоже, наконец, набрался храбрости и пригласил Пегги Сью последовать их примеру. У меня имелась нашивка за искусство танца. Через несколько минут Джек на время оставил свою партнершу и подошел к дирижеру оркестра, темнокожему пареньку из Форт Бакстера. Под его управлением находились и белые, и цветные, но поскольку в армии в то время еще официально действовало правило расовой сегрегации, неграм приходилось сидеть отдельно. Джек и дирижер увлеченно побеседовали о чем-то, быстро договорились и ударили по рукам. Возвращаясь, Джек хитро ухмылялся во весь рот, а оказавшись рядом с Пэтси, сразу обнял ее за талию, не дожидаясь, пока дирижер закончит давать новые указания музыкантам. Двое белых с медными духовыми поставили инструменты на пол, негр-контрабасист избавился от смычка. Затем оркестр заиграл музыку, которую никогда не передавали по радио. Джек показал Пэтси, как под нее танцуют. Сначала остальные не могли приспособиться к ритму, но никому не пришло в голову возмущаться: пары лишь столпились вокруг Пэтси и Джека и наблюдали, как тот демонстрирует танцевальные фигуры. Потом все — включая Пегги Сью и меня — начали танцевать. Вообще говоря, этот импровизированный джаз был не совсем в моем вкусе, но он звучал иначе, чем привычная музыка. И он возбуждал. Как-то незаметно медаль Американской молодежной славы поблекла в моих глазах…

Чарли получал огромное удовольствие и знал, что Пегги Сью танец нравится ничуть не меньше. Когда взмыленные музыканты закончили играть, он галантно поклонился и поцеловал руку партнерши, в точности подражая Кларку Гейблу из «Унесенных ветром».

— О, Чарли, — хихикнула девушка, — ты становишься сентиментальным.

Чарли смотрел на очаровательно раскрасневшееся личико девушки и старался, чтобы это было не слишком заметно ей и окружающим. Она обмахивалась платочком. Была ли она красивой? Безусловно. Был ли он влюблен в нее? Сложный вопрос. Не ступил ли он на скользкую дорожку, ведущую к зияющей пропасти сексуальной невоздержанности? Нет. То есть…

— Де-е-етка! — раздался хриплый голос сзади. — Как насчет того, чтоб повеселиться с ВВС? Попляшем под этот обезьяний «бим-бом-бом»? Буржуйская декадентская дрянь, конечно, но кровь разгоняет.

Пегги Сью повернула голову и испуганно отшатнулась, увидев в нескольких сантиметрах от себя лицо разомлевшего майора Маккарти. Тот грубо схватил девушку за талию, сложил губы трубочкой и потянулся к ее лицу. Чарли не знал, что ему делать. Левая рука Маккарти сползла на попку Пегги Сью, пальцы принялись жадно мять то, что находилось под платьем.

— Чарли… — слабо позвала на помощь тщетно пытавшаяся вырваться Пегги Сью.

Чарли вежливо похлопал майора по плечу.

— Извините, сэр…

Маккарти обернулся и посмотрел на него налитыми кровью глазами.

— Вали отсюда, парень! Не видишь, твою мать, что я занят государственным делом особой важности?

— Прошу прощения, товарищ майор Маккарти, сэр, — не отступил Чарли, но, по-моему, эта молодая леди не хочет иметь дела с вами. Больше того, сэр, ей пятнадцать лет.

— А кто тебя о чем-нибудь спрашивал, парень? — Маккарти отпустил Пегги Сью и приблизил лицо к Чарли. От него страшно несло перегаром. — Что-то ты мне напоминаешь поганого буржуя…

— Меня никто не спрашивал, сэр. Но, при всем уважении к вам, я не заметил, чтобы вы спросили у молодой леди, хочет ли она… э-е… танцевать с вами.

Маккарти затрясся, будто вулкан перед извержением.

— Ты, хуй в очках, я — герой войны и могу делать все, что захочу.

Без всякого предупреждения он широко размахнулся и заехал Чарли кулаком в лицо.

Тот упал навзничь, ощутив во рту привкус крови. В момент удара он потерял очки и перестал что-либо видеть. Маккарти истошно орал, выкрикивая нецензурную брань. Пока Чарли шарил по земле в поисках очков, все вокруг затихли: сначала танцующие, а потом и оркестр. Пегги Сью рыдала, будто потерянный ребенок.

— Ну, вставай, ревизионистская сволочь! Вставай, ублюдок, и попробуй на своей шкуре, что значит схлестнуться с Бомбардировщиком Джо…

Кто-то помог Чарли подняться на ноги. Неожиданно фигуру Маккарти закрыла от него спина Джека.

Молодой пилот нанес майору несколько коротких и мощных ударов в лицо. Тот взревел, но не мог ни увернуться, ни нанести ответный удар, а лишь молотил кулаками по воздуху и страшно сквернословил.

Потом вдруг осел на землю, поверженный сочетанием апперкотов Джека и изрядной дозы пунша. Из носа майора закапала густая темная кровь.

Сквозь собравшуюся толпу протиснулись люди в форме. Хаббард и Моррисон схватили Джека и заломили ему руки за спину. Он не сопротивлялся. Подошел Паттон, за которым семенил перепуганный Осгуд Янделль.

— Что это за чертовщина? — спокойно спросил генерал, вынимая изо рта сигару и сплевывая табачную крошку.

— Я могу все объяснить, товарищ генерал, сэр, — вызвался Чарли. — Майор Маккарти схватил вот эту молодую леди. Ей это не понравилось, и я попросил майора отпустить ее. Он ударил меня. Тогда вот этот товарищ…

— Это так, товарищ майор? — спросил Паттон.

Тот все еще сидел на земле, пытаясь остановить кровотечение. Когда он полез в карман за носовым платком, там оказался лишь список затаившихся буржуев. Теперь документ был безнадежно замаран кровью.

Прежде чем Маккарти успел ответить, в толпе опять началось движение.

— Пропустите ветерана войны. Дорогу ветерану, я говорю! — Хоуви направлялся к Джеку, не замечая никого, кроме своего друга. — Ну что, ас? Добыл я для нас кусок этой жженой коровы. Пришлось сказать, что я переодетый агент ФБР. И выпивкой тоже разжился в палатке для начальства… О, черт… Добрый вечер, товарищ генерал Паттон, сэр. Выпить хотите? Кстати, не поделитесь со мной одной из этих ваших сигарок?»

Паттон, не раздумывая, выхватил роскошные револьверы, подаренные ему Капоне. Хоуви продолжал ухмыляться, а генерал прицелился и спустил курки. Оба револьвера одновременно дали осечку, слабо пыхнув дымом. Хоуви хохотнул.

— Хаббард, — прорычал красный, как рак, Паттон, — Сбегай за патрульными. Если не найдешь, принеси мне пистолет. Любой пистолет. Понятно?

— Так точно, сэр! — Хаббард козырнул и удалился, оставив Джека на попечение Моррисона.

— Минутку, товарищ генерал, — сказал Хоуви. — Я не сбежал и ничего не нарушил. Я честно заработал свою свободу. А кроме того, если вы собираетесь меня расстрелять — на что, несомненно, имеете полное право, то разве для этого не существует должных процедур, предусмотренных нашим справедливым социалистическим законодательством?

— Если ты еще не понял, — ответил Паттон, — то мы и есть социалистическое законодательство. И как только этот болван вернется с пистолетом, я расстреляю тебя без всякой волокиты. Лично.

Чарли тщетно высматривал Линдберга, надеясь, что тому удастся успокоить генерала.

Хоуви откусил здоровенный кусок жареного мяса.

— В таком случае, — начал он с набитым ртом, — вы, конечно, позволите приговоренному высказать последнее желание?

Паттон беспокойно огляделся, не зная, как при стольких свидетелях отказать смертнику в последнем желании.

— Безусловно, не откажу, — ответил он нарочито громко. — Никто не посмеет утверждать, что Американская Коммунистическая партия негуманна. Что у вас за желание?

— Я хочу, чтобы мне дали возможность высказаться и не прерывали всего несколько минут.

Чарли посмотрел на Джека, но лицо молодого пилота ничего не выражало. Шутки давно кончились.

— Видите ли, товарищ генерал, сэр, дело в том, что я — тоже летчик. Правда, у меня нет таких сказочных птичек, как у вас, и мою машину не собирали на заводах Америкэн Моторз или Прогресс Дайнемикс. Я сам спроектировал Х-1 и слепил ее из старых запчастей и бросовой фанеры. Я просто бродяга с крыльями, но это не помешает мне перелетать любого из вас с закрытыми глазами, в любой день недели и в любом сочетании.

— Ха! — гаркнул Моррисон, отпуская Джека и делая шаг к Хоуви. Он высился над стариком, как башня. — Вот это был бы день!

— Да уж, черт возьми, был бы, Дюк, — согласился Хоуви, без страха посмотрев в глаза великану. — Я не боюсь вас, ребята. Потому что, если разобраться, кроме дерьма и громких слов, в вас больше ничего нет. А ваши военные подвиги это вообще фикция. Снять с вас форму — и останется пустое место. Я, может быть, был лучшим пилотом-истребителем в ВМС и ВВС вместе взятых, но когда началась война, мне заявили, что я слишком стар и «политически безграмотен». Я говорил этим олухам, что в бою это не имеет значения, но нет — истребитель мне не доверили. Пришлось гонять старые грузовые корыта на Тихом океане. Потом я выбрасывал диверсионные группы за линией фронта в Европе. Но это было хоть что-то, я служил своей стране…

Он повысил голос, обращаясь уже не только к Паттону, а ко всей толпе:

— А хотите узнать кое-что, леди и джентльмены? За все то время, что я провел на фронте, я ни разу не слышал ни об одном из этих вот «асов». Всех настоящих героев я встречал: и Дика Бонга, и Джимми Стюарта, и Дулиттла. Только они почему-то не знали никого из этих. За исключением генерала Паттона, конечно. Кто же не слышал о старине «Крови, Поте и Славе». Ведь он лично сократил войну, по меньшей мере, на полгода, когда запрыгнул в чужой самолет и полетел утюжить дивизию СС «Смерть». Он умудрился обогнать собственные войска и спас их, заодно с мирным населением, от орд обезумевших нацистов, поклявшихся стоять до последнего человека. Я сам видел генерала в Германии в сорок пятом. Он только что провел целый день за штурвалом «Боинга», сбрасывая зажигалки на Берлин. Его снимали парни из кинохроники, а я в это время поболтал с экипажем. Странные люди, они почему-то недовольны, что какой-то сухопутный псих высадил из самолета их настоящего командира. Ко всему прочему, сбрасывая бомбы, генерал проявил куда больше энтузиазма, чем точности. По военным укреплениям, которые были его главной целью, он, похоже, не попал, зато сжег госпиталь, церковь и детскую площадку. Понятное дело, все эти больные, монахини и детишки могли записаться в фольксштурм и надолго затянуть войну. Дивизия СС? А ее и в помине не было. Фрицы ее просто придумали, надеясь, что мы испугаемся и приостановим наступление.

Паттон только смотрел, играя желваками.

— А что же остальные? — продолжал Хоуви. — Насколько мне известно, Маккарти провел почти всю войну в Канаде, ухаживая за внезапно заболевшей мамочкой. Дюк, правда, действительно побывал на всех основных театрах военных действий: с группами кинохроники — после того, как фронт уходил далеко вперед. Ну, а подвиги Тоскливого Лафайета — это сюжет для комедии. За всю войну он потопил один-единственный буксир. Наш, между прочим. Он решил, что на Каталину напали японцы и выпустил по «захватчикам» полный боекомплект. После этого ему доверяли только писать приключенческие рассказы для «Лэзернека». Кстати, это газета корпуса морской пехоты. ВМС так и не решились пустить его на страницы какого-нибудь своего органа…

— Товарищ генерал, я принес пистолет, — раздался голос Хаббарда. Лейтенант пробирался сквозь толпу в сопровождении полковника Холла. — Вы расстреляете негодяя прямо сейчас?

— Лейтенант Хаббард! — обрадовался Хоуви. — А мы как раз о вас говорили.

— Теперь вы видите, в каком положении оказался Паттон. Если бы генерал сразу расстрелял обидчика, все решили бы, что старый бродяга рассказал правду об их военных подвигах. Делать было нечего, и Паттон, скрепя сердце, вызвал Хоуви на воздушное состязание, назначив его на следующее утро. План у него был такой: перелетать наглого хвастуна по всем статьям, а потом расстрелять. Хоуви не имел ничего против. После того, как он продемонстрирует всему Роузвиллу, из каких же, на самом деле, долбоебов состоит прославленная ЭРС, они могли делать с ним все, что душе угодно. В это время появился Линдберг. Я стоял рядом и слышал, как мигом протрезвевший Маккарти рассказывал ему о случившемся. Линдберг чуть не сел. Маккарти был всей душой за поединок и пытался убедить полковника, что они повеселятся на славу, но тот заявил, что они слишком рискуют. Им грозила потеря привилегий, а в случае, если они осрамятся, их и вовсе могли сослать на аляскинские буровые. Он не желал иметь ничего общего с этой авантюрой. Однако остальные горели желанием посрамить клеветника и восстановить свою репутацию. В общем, Хоуви формально принял вызов…

— Джек, Хоуви что — сумасшедший? — спросил Чарли.

Джек, Пэтси, Пегги Сью и Чарли сидели на лавочке и любовались луной и звездами.

— Понятия не имею, Чарли-кот. Почему бы тебе не спросить у него самого?

— Я бы спросил, но мы же не знаем, куда он делся.

— Ты думаешь, его посадили, Джек? — спросила Пэтси.

— Нет, Гроза Сердец, вряд ли они осмелятся.

Родители Чарли видели все, что происходило на танцплощадке. Когда крики утихли, папа подошел и приказал ему идти домой. Маме, которая тоже появилась откуда-то, сразу понравился Джек, и она пригласила его, Пегги Сью и Пэтси ужинать, а дома набросилась на Джека с вопросами о том, что происходило в других частях Америки. Папа не испытывал особого восторга по поводу присутствия в их доме обаятельного рецидивиста, справедливо полагая, что впоследствии у них могут быть неприятности из-за него. Однако главой этой семьи являлся не мистер Холли.

— Джек, а почему они не осмелятся посадить его? Или тебя?

— Потому что они хотят, чтобы мы потихоньку улизнули, не дожидаясь завтрашнего цирка. Они ведь просто партийные шишки, а не прирожденные пилоты, как Хоуви. Вот они и надеются, что старик испугается смерти и сделает ноги. Конечно, при этом им не удастся получить морального удовлетворения от его расстрела, но зато они полностью обезопасят себя от возможного унизительного поражения. К тому же, в этом случае им будет легче внушить местным котам мысль, что Хоуви — обычный пустобрех и все наврал. Самое занятное во всей этой истории то, что Хоуви, скорее всего, действительно может запросто перелетать любого из них. Вжик-вжик.

— Но тебе же необязательно лететь с ним, правда? — сказала Пэтси.

— Хоуви нужен бомбардир, и он на меня надеется. Так что — это и мое представление тоже.

— А вам не страшно, мистер Джек? — спросила Пегги Сью.

— Конечно, страшно. Но мне становится страшно каждый раз, когда приходится забираться в Гусыню-Щеголиху с этим старым пиратом. Это же не биплан, а бам-план. У дамочки свой характер, и она не стесняется его показывать. Только чем же еще может заняться такой бесполезный член социалистического общества, как я? Есть предложения?

— Вы могли бы стать настоящим писателем, — сказала Пегги Сью.

— Или журналистом — это почти то же самое, что писать книги, — добавила Пэтси.

Джек рассмеялся.

— Конечно, я мог бы писать то, что дозволяет партия. Или стать мусорщиком, или колхозником, или поваром в столовой, или солдатом… Мало ли, кем еще. Вот только, понимаешь, ощущать, что я на своем месте, я смог бы лишь занимаясь тем, чем занимаюсь. Очень может быть, что когда-нибудь я повзрослею. Однако люди, чаще всего, успевают прожить целую жизнь, так и не определив своего призвания.

— Я знаю, какое у меня призвание, — сказал Чарли. — Я буду летчиком.

— Таким же, как Хоуви? — хихикнула Пэтси.

— Надеюсь, таким, как полковник Линдберг, — улыбнулся Чарли. — Даже Хоуви считает, что с Линди все в порядке.

— Главное качество Хоуви в том, — сказал Джек, — что он куда более достойный кот, чем я. Он, может быть, и сумасшедший, но зато верен своей мечте. Единственное, что он умеет делать хорошо, — это летать. За что бы другое он ни брался, все получается шиворот-навыворот. Но пока он может летать, это не имеет значения. Это и есть его мечта. Каждый рождается с каким-то своим, особым биением сердца, которое подсказывает ему, что делать. Кому-то оно выстукивает: «стань президентом ССША». У другого сердце бродяги. Какое конкретно у тебя призвание — не имеет значения, главное — всегда ему следовать.

— Я буду следовать своему, — сказал Чарли, расставив руки на манер крыльев.

— А ты железно уверен, что должен заниматься именно этим? — спросил Джек.

— Ну да, на все сто. То есть, я так думаю.

Джек взял гитару и спел несколько народных песен, которые запомнились ему во время скитаний по стране. После баллады о гибели ста шахтеров, попавших в обвал на руднике, он решил немного поднять настроение слушателей и начал импровизировать, подбирая текст к случайным аккордам…

— Сердце мое, — мяукнул он, глядя на Пэтси, — почему ты замираешь, когда милая рядом?..

Он попробовал подобрать мотив, но вышло не слишком удачно.

— Я больше по части слов, — сказал он. — Музыка — не моя стихия.

— Сердце мое, — повторил Чарли, в ушах которого начинала звучать мелодия.

— Знаешь, — сказала Пегги Сью, — почти у каждой девчонки в классе есть своя песня. И у Клементины Картер, и у Сюзанны Хиклинг, у Женевьевы Дидонне, у Аделины Уильямс — у всех. Только песни Пегги Сью нет.

— О, мой ангел, Пегги Сью, — предложила начало Пэтси и рассмеялась.

— О, Пегги Сью, души моей услада, — пропел Джек, однако слова никак не ложились на ритм аккордов.

— Пегги Сью, — промурлыкал Чарли на мотивчик, который рождался сам собой, — когда б ты знала…

Джек потянулся к Пэтси, обвил рукой ее шею, и их губы слились.

У Чарли кончились слова. Джек демонстрировал Пэтси одно из восемнадцати применений своего рта, и та нисколько не возражала. Чарли и Пегги Сью оказались третьим и четвертым лишними.

Пегги Сью повернулась к Чарли, и в темноте ее глаза показались ему огромными и таинственными.

— Наверное, мне пора домой, — сказала она. — Проводишь меня, Чарли?

— Проводить тебя? Но ты же живешь в соседнем доме.

Глаза девушки сузились, и Чарли решил, что лучше ей не перечить. Каким-то образом путь до соседнего дома оказался на удивление долгим.

Когда они неторопливо удалялись от Джека и Пэтси в сторону слабо освещенных бараков, ладонь Пегги Сью скользнула в руку Чарли. Маленькая ручка девушки была мозолистой, почти как у ковбоя, поскольку по воскресеньям она подрабатывала в утреннюю смену на тракторном заводе.

Чарли был не в состоянии забыть ни музыку, которую играл оркестр на танцплощадке, ни аккордов Джека.

Пегги Сью, Пегги Сью, когда бы ты знала…

— Ну… — сказала Пегги Сью, когда они подошли к ее калитке.

— Завтра увидимся? — спросил Чарли.

— Да. Завтра. Увидимся завтра, — сказала она, глядя ему в лицо и улыбаясь.

Чарли занервничал. Ему не хотелось уходить. По крайней мере, сразу.

А в следующее мгновение он целовал ее. Или она его. Это было не детское чмоканье в щечку, которым он развлекался под наблюдением мамы во время детских игр, а нечто из высшей лиги. Они прижимались друг к другу изо всех сил и жадно пили губы губами, будто в одном из тех кинофильмов, которые, на самом деле, не очень нравились Чарли, — или как Джек и Пэтси, оставшиеся на скамейке. Они ничего не говорили. Лишь изредка прерывались, чтобы набрать воздуха в легкие и посмотреть друг на друга, и снова целовались, забыв обо всем.

Наконец:

— Пегги Сью… э-е, малышка… я хотел спросить у тебя…

Пегги Сью улыбнулась, ожидая. И тут они услышали крик девушки. И момент был упущен.

Они побежали к дому Чарли и увидели на-заднем дворе освещенные луной фигуры дерущихся. Девушка снова закричала. Это была Пэтси.

— Оставайся здесь, Пегги Сью, — приказал Чарли, устремляясь к темным фигурам.

— Сам оставайся! — крикнула она, не отставая от него. — Это на мою сестру напали.

Однако, приблизившись, они обнаружили, что напали вовсе не на Пэтси. Трое мужчин, не то с палками, не то с бейсбольными битами жестоко избивали четвертого, который валялся на земле, подтянув ноги к груди и прикрывая голову руками. Это был Джек.

Чарли сдернул очки и передал их Пегги Сью.

— Подержи, — сказал он. — И не подходи больше ни на шаг.

«Черт, — подумал он, пока ноги несли его к месту драки, — трое, да еще с дубьем: они меня просто прикончат. — Но он бежал, несмотря ни на что…»

Без очков он плохо видел, но ему все же удалось разглядеть нападавших. Чик Уиллис, Филли Уинспер, Мелвин Янделль. Можно было и не сомневаться. Если в Роузвилле избивали кого-то, на роль главных исполнителей неизменно претендовали «Амбал» Мелвин и его дружки.

— Пэтси! — крикнул Чарли. — Уйди отсюда, пока эти ублюдки не набросились на тебя.

Мелвин на время оставил Джека и обернулся.

— Вы только посмотрите, кто это, парни! Шоколадный солдатик Чарли. Хочешь поучаствовать, техасский недоносок?

Чарли остановился. Он знал, что сейчас его убьют. Он сделал глубокий вдох, попытался припомнить какой-нибудь из приемов пионерской самообороны без оружия — и бросился на Мелвина.

Но не сдвинулся с места.

Одурманенный адреналином, он не сразу понял, что кто-то держит его. Он забился, отчаянно пытаясь вырваться, но безуспешно. Мелвин захохотал, повернулся к Джеку, нанес ему прощальный удар дубиной и спокойно двинулся прочь. Уиллис и Уинспер еще несколько раз пнули лежащего и припустили за своим главарем, торжествующе улюлюкая.

Чьи-то руки продолжали удерживать Чарли. К Пэтси присоединилась Пегги Сью, и обе девушки склонились над Джеком, который продолжал лежать, постанывая и бормоча по-французски:

— Pauvre Ti-jack, pauvre…

Чарли попытался повернуть голову, чтобы увидеть, кто его держит, но у него ничего не вышло. Тогда он посмотрел на державшие его руки. Три полковничьи полосы на обшлаге форменного рукава поблескивали в лунном свете. Чарли точно знал, кто это.

— Чего вы так испугались, полковник Линдберг? — выкрикнул он. — Что партийные сынки, которых вы наняли избить Джека, изобьют и меня тоже?

Линдберг отпустил его, повернулся и молча пошел в сторону города. Чарли некоторое время смотрел, как удаляется Одинокий Орел, потом плюнул ему вслед.

— Трус! — крикнул он вдогонку полковнику.

Джек стонал, склонившиеся над ним девушки причитали.

Из темноты выступил еще кто-то. Джек приготовился отбить новое нападение, но его не последовало.

— Ага, вот вы где, черти, — сказал Хоуви. — А я уж обыскался… Го-о-осподи! Кто это так отделал моего бомбардира?

— Столько произошло событий, мистер Лоу, и всего за каких-нибудь два дня. Я встретил Джека и Хоуви, страшно интересных людей, оказавших куда большее влияние на мою жизнь, чем я тогда подозревал. Во-вторых, я впервые в жизни поцеловал девушку. В-третьих, величайший герой и кумир моего детства на поверку оказался жалким трусом. Вдобавок, я начинал серьезно задумываться о музыке. Да, сэр, это был еще тот уик-энд. Вам налить?..

— Мы сумели довести Джека до моего дома и разбудили маму, которая тут же достала свою сумку первой помощи. Быстро осмотрев избитого, она объявила, что Джек будет жить. У него было легкое сотрясение мозга, несколько сломанных ребер и пальцев и трещина в правом предплечье. Мама потратила часа два, вправляя кости и накладывая самодельные шины, а потом ушла спать дальше, оставив нас — Хоуви, Джека, меня, Пегги Сью и Пэтси пить кофе. Это было непохоже на маму. Она сказала, что Джеку необходим покой, однако не потребовала, чтобы мы не приставали к нему, не выгнала девчонок домой и не скомандовала мне «в постель, бегом — марш!». Уже гораздо позднее я понял, что она догадывалась, о чем мы будем говорить и к какому придем решению…

— Завтра ты не сможешь лететь со мной, — сказал Хоуви Джеку.

— Еще чего! Я же могу шевелить левой рукой.

— Он прав, — сказала Пэтси. — В таком состоянии тебе нельзя лететь. Это опасно не только для тебя самого, но и для Хоуви.

— Вместо тебя полечу я, — заявил Чарли.

— Что?! — опешил Джек. — Non, Чарли-кот, ты же понятия не имеешь, как управляться с Гусыней, а если даже и справишься, партийная сволочь внесет тебя потом в черный список за помощь заведомому рецидивисту. Хоуви в любом случае завтра расстреляют. Что они сделают с тобой, один только Бог знает, но, поверь, по головке тебя никто гладить не станет.

— Мне все равно, — сказал Чарли. — Эти люди были моими героями. Теперь я понял, какие они, в действительности, трусливые подонки. Раз Хоуви хочет выставить их в истинном свете, я с удовольствием помогу.

— Черт возьми, парень, — сказал Хоуви. — Посмотри на меня. Я — старый козел, которому нечего терять, но у тебя-то вся жизнь впереди. Не разбрасывайся ею так легко.

— Вам, в любом случае, нужен второй пилот и бомбардир. Я провел в воздухе почти четыреста часов: сто двадцать два с половиной на самолетах, двести пятьдесят — на планерах. У меня пионерские нашивки за отличную навигацию и бомбометание с пикирования. Если вы действительно намерены показать этим долбоебам, что значит летать, я хочу участвовать.

— Чарли-кот, — вздохнул Джек, — решать, конечно, тебе. Но если ты твердо намерен лететь, могу дать тебе несколько советов. Не дрейфь, сходи перед вылетом в сортир и возьми в полет кусок кожи, чтобы было чем закусывать.

— Хорошо, я не забуду.

— Вот это дело, Чарли, — сказал Хоуви. — Если тебе так не терпится, чтобы тебя пинали в зад разные сволочи, что ж — твое право. Только не болтай потом, что мы не пытались тебя отговорить. Не знаю, что эти партийные крысы сделают с тобой, когда обкакаются, но гарантирую, что в полете проблем не будет. Тебе почти шестнадцать, и ты наверняка летаешь лучше Джорджа Паттона. И мне действительно нужно, чтобы кто-то сбрасывал мои бомбы, следил за обстановкой, прикуривал сигары и передавал бутылку.

— Вторую ночь подряд я плохо спал. Утром я встал рано и, последовав совету Джека, провел добрых полчаса в туалете.

— Потом вышел во двор и обнаружил, что там меня поджидает Пегги Сью. Она подарила мне слюнявый поцелуй и кроличью лапку на счастье, а затем спросила — не слишком романтично, как я подумал, — сходил ли я облегчиться.

— Мы отправились на аэродром. К этому времени о поединке знало уже все население Роузвилла, и посмотреть на бесплатное представление собралось довольно много народу. В сущности, почти весь город. Примерно через полчаса появились мама с папой. Я старался не попадаться им на глаза, поскольку побоялся сказать им, что собираюсь быть непосредственным участником. Повсюду было полно солдат, а сержант из гаража, по слухам, принимал ставки на исход битвы между Психом Хоуви на своем Летучем Гробе и Эскадрильей Революционной Солидарности. Ставить на Хоуви, естественно, почти никому не приходило в голову.

— Я прошел к Гусыне-Щеголихе и обнаружил, что Хоуви, копавшийся в моторе, успел порядочно набраться. Он даже предложил хлебнуть мне, сказав, что без завтрака лететь не годится. Кроме того, он поклялся на Библии, что в жизни не садился в самолет трезвым и сомневался, что в этом случае сумел бы оторвать его от земли.

— Жутковатая картина, нет? Но, честное пионерское, мне не было страшно. Это был мой шанс отомстить Линдбергу, Маккарти и остальным за свои поруганные идеалы и развеянные иллюзии. И мне было в высшей степени наплевать на последствия. Я подозреваю, те, кому еще нет двадцати, твердо уверены в собственном бессмертии. Меня не волновало ни то, что могло случиться в полете, ни то, что со мной сделают потом. Хуже того, меня ни капельки не беспокоила судьба моих родителей; Пэтси и Пегги Сью. Что тут можно сказать? Я был самовлюбленным маленьким засранцем.

Герои ЭРС гордо прошествовали к своим боевым машинам. Хаббард и Маккарти явно мучились похмельем. Паттон, не давший себе труда побриться, выплюнул очередную недокуренную сигару и начал облачаться в летную форму. Последним подоспел беззаботный Моррисон.

Линдберг заметил, что Чарли одевает кожаный летный шлем.

— Не лезь в это дело, сынок. Это не твоя ссора.

— Прошу прощения, товарищ полковник Линдберг, сэр, — возразил Чарли, но именно моя. Вы были моим героем. Я всегда мечтал стать похожим на вас, когда вырасту. Но вчера вечером вы показали себя подлым, лицемерным и трусливым ублюдком, и даже если бы человек, которого избили по вашему наущению, не был моим другом, я все равно счел бы своим долгом принять ваш вызов. Я делаю это ради всех американских ребят, которые восхищаются вами; не подозревая, какая же вы задница, сэр.

— Ох, ох! С чего это наш щенок за ночь стал таким напыщенным? — съязвил Маккарти. — Где твоя смазливая подружка, сопляк?

Линдберг почувствовал сильный запах спиртного в дыхании майора, и у него потемнело лицо.

— Мы еще можем отменить поединок, — сказал Одинокий Орел.

— Да, сэр, — ответил Чарли. — Можем… если вы отпустите Хоуви и пообещаете не трогать его.

— Черта с два! — отрезал Паттон. — Кончай ныть, Линди, и лезь в машину.

Пока Паттон излагал программу состязания, в которую он включил демонстрацию элементов аэроакробатики, Хоуви кивал, со всем соглашаясь.

— Заодно и развлечем людей, которые собрались посмотреть на нас, закончил Паттон.

Линдберг проворчал, что «Хеллдайверы» строили, чтобы убивать япошек, а не для высшего пилотажа, и направился к огромному голубому самолету. Перед тем, как забраться в кабину, он натянул свой фантастический комбинезон. Заднее сидение занял Моррисон.

Паттон небрежно бросил Чарли две небольшие деревянные бомбочки, предназначенные для учебного бомбометания, и спросил:

— Знаешь, что с ними делать, очкарик?

Чарли кивнул, и Паттон с Маккарти забрались во второй «Хеллдайвер».

Хаббард остался на земле, намереваясь комментировать выступление ЭРС с трибуны, что, по его словам, всегда входило в его обязанности. Для него уже был приготовлен микрофон, в который он и подул, проверяя готовность техники.

— Ну, — сказал Хоуви, — теперь слов будет достаточно, чтобы надуть аэростат.

Могучие моторы грозных палубных бомбардировщиков начали урчать, потом заревели на полную мощь, выплевывая из выхлопных труб клубы неестественно черного дыма.

Чарли забрался в переднюю кабину Гусыни-Щеголихи и тщательно пристегнулся. «Кон-н-н-такт!», крикнул Хоуви сзади, и деревянный пропеллер Гусыни сделал пол-оборота. Двигатель несколько раз чахоточно чихнул, потом вдруг затарахтел, и самолет стал бешено трястись. Чарли испугался, как бы их машина не развалилась еще на земле.

«Хеллдайверы» были снабжены четырехлопастными воздушными винтами переменного шага, диаметром превосходящими рост взрослого мужчины. Чарли оглянулся на хищно припавшие к земле боевые машины. На их фоне Х-1 выглядел немощным старичком-пенсионером рядом со здоровенными профессиональными футболистами.

«Хеллдайверы» вырулили по асфальту на главную полосу, взревели моторами еще громче и спустя мгновение были уже в воздухе, убрав шасси всего в нескольких футах над землей.

Хоуви отпустил тормоз и выехал на освободившееся место. Чуть позже Чарли почувствовал его руку у себя на плече. Оглянувшись, он обнаружил, что старик делает какие-то знаки. Правильно истолковав жесты напарника, он порылся под ногами и нашел полную бутылку, которую и передал назад. Хоуви ухмыльнулся, одобрительно поднял большие пальцы на обеих руках, вытащил пробку зубами и заглотил сразу полбутылки. По крайней мере, техническое превосходство противника не слишком тревожило отчаянного командира Гусыни.

Биплан дернулся и пошел на взлет.

За шумом мотора Чарли разобрал, что Хоуви радостно вопит, и сам подал голос, когда Гусыня-Щеголиха оторвалась от асфальта. Но умолк — после того, как она осела обратно.

— Балласт за борт! — крикнул он за неимением лучших пожеланий, когда самолет решил окончательно расстаться с землей и начал набирать высоту. Обрамленная зеленью травы серая асфальтовая полоска постепенно уменьшалась.

В конце ВПП виднелись три фигурки, махавшие вслед Гусыне: две женские Пэтси и Пегги Сью — и еще одна, у которой голова была замотана посеревшим бинтом, а правая рука неподвижно висела на уровне груди.

Чарли опустил летные очки и приладил их поверх обычных, ощущая себя Оди Мэрфи из «Полуденной высоты», стартующим навстречу японцам с авианосца «Юджин Дэбз».

Прямо по курсу на фоне облаков виднелись «Хеллдайверы». Обе машины облетели поле на высоте пятьсот футов и, заложив широкий вираж, готовились выполнить первое задание.

Самолет Паттона шел впереди. То, что это его машина, Чарли определил по желтизне на кокпите, в которую сливались золотые буквы названий японских и немецких городов, якобы уничтоженных генералом. Паттон исполнил три «мертвых петли» подряд, не потеряв скорости. Чарли представил себе, как рукоплещут зрители внизу.

«Хеллдайвер» Паттона набрал высоту и ушел в сторону, освобождая место Линдбергу, готовому повторить трюк. Чарли опять почувствовал, что его хлопают по плечу.

— Хорошо пристегнулся, парень? — крикнул Хоуви, перекрывая треск мотора.

Чарли кивнул и проверил пряжки ремней еще раз, затянув их потуже.

Линдберг пустил свой самолет по изящной нисходящей спирали, в нижней точке которой собирался прокрутить несколько «мертвых петель». Чарли ощутил, как его вдавило в спинку сидения. Гусыня-Щеголиха резко увеличила скорость, опасно приближаясь к самолету Линдберга.

Чарли напрягся. До «Хеллдайвера» было каких-то сто футов. Он даже сумел разглядеть лицо Моррисона, который оглядывался на биплан, как показалось Чарли, с неподдельным ужасом. Кэртисс начал задирать нос для своей первой «мертвой петли». Гусыня проскочила вниз, и уши Чарли наполнились страшным ревом бомбардировщика, оказавшегося прямо под ними. Затем мир перевернулся, «Хеллдайвер» был под ними, а Чарли повис на лямках ремней, впившихся ему в плечи.

Мир перевернулся еще раз — и еще, и еще, и еще.

Хоуви проделал первую «мертвую петлю» внутри фигуры Линдберга, а затем выполнил еще четыре.

Чарли был благодарен Джеку за совет сходить в уборную.

Х-1 развернулся и спикировал к Бакстер-Филд. Пролетая в восьмидесяти футах над толпой, Хоуви прокрутил четыре победные «бочки». Что бы ни решили судьи, он только что выиграл первый раунд с подавляющим преимуществом.

Сбоку от взлетно-посадочной полосы стояли две элеваторные башни, принадлежавшие роузвиллскому зерновому колхозу. Они возвышались на сто пятьдесят футов над землей, а пролет между ними не превышал пятидесяти. Здесь летчикам предстояло выполнить следующее задание.

Все три самолета стали кружить над башнями, расположившись в двухстах футах друг над другом. Гусыня-Щеголиха оказалась в самом верхнем ярусе, и Хоуви специально летел точно над самолетом Линдберга. Чарли высунулся наружу и, не обращая внимания на резкий напор ветра, делал неприличные жесты Моррисону.

Первым между башнями попытался пролететь Паттон. Его самолет начал полого пикировать и успел опуститься ниже ста пятидесяти футов, когда у старины «Крови, Пота и Славы» не выдержали нервы или он допустил ошибку в пилотировании. Как бы то ни было, даже не долетев до башен, он резко ушел вверх и вправо, набрал высоту и вернулся на исходную позицию, ожидая очереди попробовать еще раз.

Чарли показалось, что он расслышал сзади ехидный смех Хоуви.

Следующим был Линдберг. Он отлетел примерно на полмили, выполнил элегантный разворот с набором высоты и начал пикировать.

Когда Чарли посмотрел вниз, Линдберг находился уже почти прямо под ними на высоте пятьдесят футов, и его «Хеллдайвер» уверенно летел к башням, едва не подстригая плоскую канзасскую равнину. Чарли знал, что для человека, привыкшего взлетать с авианосцев и — что важнее — садиться на них, предстоящее было детской забавой.

Чарли не услышал, как бомбардировщик задел кончиком крыла одну из башен. И не мог услышать, как зерно, будто вода, начало вытекать из пробитого жестяного хранилища. Но он видел это и не мог поверить своим глазам. Он оглянулся на Хоуви.

— Это он нарочно! — произнес тот одними губами.

«Кэртисс» Линдберга не получил серьезных повреждений: у него было оторвано или просто помято каких-нибудь два дюйма на кончике крыла. Тем не менее полковник пересек Бакстер-Филд, набирая высоту, развернулся над Форт-Бакстером и пошел на посадку. Линдберг сознательно вывел себя из игры.

— Цып-цып, — крикнул Чарли. — Прощай, Одинокий Цыпленок.

Наконец, очередь дошла до Гусыни-Щеголихи. Хоуви сделал широкий разворот над скошенным пшеничным полем и направил нос биплана в проход между башнями.

Самолет постепенно терял высоту, и вскоре Чарли стало казаться, что он может высунуть руку наружу и дотронуться до стерни. Сзади донесся едва слышный крик Хоуви:

— Держись… крепче…

Прямо по курсу башни уходили в небо все выше. Чарли приготовился.

Неожиданно с миром опять что-то произошло. Лямки ремней впились ему в плечи, ноги грозили оторваться от пола кабины, центр тяжести сместился куда-то в середину груди. Башни не исчезли из поля зрения, однако неслись теперь им навстречу в перевернутом положении. От макушки Чарли до земли было всего несколько дюймов.

Он закрыл глаза.

Спустя мгновение он почувствовал, как пшеничные зерна, продолжавшие вытекать в дыру, пробитую самолетом Линдберга, стучат по поверхности их нижнего крыла. Это продолжалось долю секунды.

Гусыня-Щеголиха вскарабкалась чуть выше, чтобы не врезаться в карликовую башню управления полетами, и Хоуви выполнил над толпой еще несколько победных бочек, не рассчитывая, впрочем, на бурное восхищение. Чарли пожалел, что не может видеть, как они смотрятся с земли.

Они поднялись до четырехсот футов и стали наблюдать за второй попыткой Паттона, который на этот раз не отвернул, а прошел точно в створ. Правда, с той высоты, на которой находилась Гусыня, трудно было определить, действительно ли «Хеллдайвер» пролетел между башнями или просто проскочил над ними. В любом случае, не могло быть никаких сомнений в том, что бесстрашный герой не решился лететь так же низко, как Чарли и Хоуви.

Оставалось выполнить последнее задание.

На траве растянули полотняный крест размером пятьдесят на пятьдесят футов, прижав его по краям камнями. Это была учебная цель. Соревнующимся предстояло сбросить по две бомбы, стараясь попасть как можно ближе к перекрестию. У «Хеллдайвера» Паттона бомбы находились на подкрыльевых пилонах, а бомбы с Гусыни должен был вручную сбрасывать бомбардир, ради чего, собственно, Хоуви и взял в полет второго пилота. Чарли уже не раз приходилось выполнять это упражнение с планеров.

«Хеллдайверы» были снабжены новейшими прицелами, а бомбометание являлось обязательным элементом любых демонстрационных полетов ЭРС. Чарли полагал, что бомбардир Паттона, майор Маккарти, знает свое дело. Недаром же он окрестил себя Бомбардировщиком Джо.

Однако Чарли обладал преимуществом, которое, с его точки зрения, уравнивало шансы. Гусыня должна была пройти над целью гораздо ниже и медленней, а кроме того, пятидесятифутовый крест был все же гораздо меньшей мишенью, чем Берлин.

Первым спикировал Паттон, и на траве возникло пятно синей краски. Бомба легла с пятнадцатифутовым недолетом.

Чарли достал из ящика свою первую бомбу и положил ее на колени. Самолет медленно снижался, подлетая к цели неторопливо и степенно, будто курица, готовящаяся сесть на яйца. Затем Хоуви опустил нос, и скорость резко возросла.

Чарли свесился за борт, припоминая, чему его учили на курсах по бомбометанию в пионерлагере, оценил скорость и направление ветра и отпустил деревянный снаряд. Главное было точно определить момент, когда расчетная траектория бомбы, полого уходящая по касательной к линии пикирования, пересечется с землей в заданной точке.

Хоуви плавно вывел Гусыню из пике и полетел вдоль взлетной полосы, находившейся слева от них. Чарли оглянулся и с удовлетворением обнаружил красную кляксу почти в самом центре мишени.

Они пролетели над джипом, рядом с которым разлеглись трое, передававшие друг другу бутылку, Янделль Мелвин и его компания. У Чарли чесались руки сбросить на них вторую бомбу, но он поборол искушение, решив, что спортивный дух состязания дороже мелкой личной мести.

Гусыня-Щеголиха кружила в стороне, пока Паттон, выдерживая стофутовую высоту, заходил для повторного бомбового удара. Хоуви приканчивал содержимое бутылки.

На этот раз Бомбардировщик Джо не промахнулся, залив синей краской центральную часть огромного матерчатого креста. Это был прекрасный результат, однако, подумал Чарли, он скорее явился следствием высокого уровня социалистической технологии, а не мастерства майора Маккарти.

«Хеллдайвер» освободил зону, и снова наступила очередь Чарли. Он боялся, что, в пику генералу, Хоуви попытается угостить зрителей новой порцией воздушной акробатики, однако старик провел вторую атаку так же спокойно, как первую.

Чарли сбросил свою бомбу, посмотрел назад и убедился, что она тоже угодила в самое перекрестие. Он ухмыльнулся. Хоуви тоже показал зубы и вернул бутылку, которую только что осушил. К удивлению Чарли, она оказалась почти полна бледно-желтой жидкостью.

Хоуви махнул рукой в сторону машины Мелвина и показал Чарли большой палец. Тот понял, и вовремя, поскольку уже собирался хлебнуть. В конце концов, они только что одержали победу.

Вместо того, чтобы набрать высоту, сделать круг и приземлиться, Хоуви повел машину у самой земли, направив ее в сторону Мелвина, Филли и Чика. Когда троица оказалась под ними, Чарли доказал, что не зря носит свои нашивки, без промаха опорожнив на своих врагов бутылку мочи.

Хоуви положил Гусыню на крыло, и им стало видно, как хулиганы злобно грозят кулаками и отряхивают дорогую одежду.

Чарли снова повернулся, желая разделить радость победы, и увидел несущуюся на них голубую громаду «Кэртисс Хеллдайвера». Бомбардировщик с ревом пронесся у них над головами, делая, по меньшей мере, триста миль в час.

Гусыня-Щеголиха беспомощно затряслась в потоке возмущенного воздуха. В задней части кабины большого самолета Чарли разглядел майора Маккарти, целившегося в них из автомата.

Вороненое дуло задрожало, и из него вырвалось пламя.

Чарли повернулся к Хоуви.

— Это холостые?

Вместо ответа тот указал на правое нижнее крыло биплана, гладкую поверхность которого пересекала пунктирная линия из полудюжины отверстий с бахромой перкалевых клочьев, похожих на рваную бумагу.

Вдалеке «Хеллдайвер» разворачивался для нового захода. Чарли знал, что в крыльях пикирующего бомбардировщика запрятаны шесть встроенных двадцатимиллиметровых пушек. Оставалось лишь надеяться, что они не заряжены, поскольку ЭРС прилетела в Роузвилл с обычным визитом вежливости. В противном случае, у них было не больше шансов, чем у воробья под обстрелом шестнадцатидюймовок линкора.

Хоуви развернул Х-1 буквально на пятачке и полетел над Бакстер-Филд, прижимаясь к земле, чтобы не дать Паттону атаковать их снизу, откуда они были более уязвимы. К тому же, старина «Пот, Кровь и Слава», наверное, не решился бы хладнокровно расстрелять оппонентов на глазах у тысяч свидетелей. В крайнем случае, жители Роузвилла убедились бы, что ублюдок в генеральской форме не умеет достойно проигрывать.

Даже издалека рев «Хеллдайвера» перекрывал тарахтение Гусыни-Щеголихи.

Военный самолет снова пронесся над ними чуть левее, и биплан снова затрясло, однако пушечных залпов не последовало. Чарли представил себе, как должно быть обидно Паттону и Маккарти, что двадцатимиллиметровки не заряжены.

Он снова увидел, что Маккарти целится из автомата, и вспомнил, что для защиты задней полусферы на «Хеллдайверы» обычно ставился тяжелый зенитный пулемет. В этом смысле им повезло, хотя от везения было мало толку, если бы Маккарти все же ухитрился попасть в них из своей игрушки.

Автомат застрочил, и Хоуви бросил Гусыню влево, сбивая прицел.

Уловка удалась. К тому времени, как Маккарти понял, что происходит, он находился уже слишком далеко от них для прицельного огня. Впрочем, это его не смутило и он продолжал стрелять, допустив при этом элементарнейшую ошибку.

Если Чарли нуждался в дополнительных доказательствах того, что военные подвиги майора Маккарти, по меньшей мере, несколько преувеличены, то последний только что их представил, прострелив хвост собственной машины.

Когда он заметил, куда палит, было уже поздно. Огромный металлический киль «Хеллдайвера» был продырявлен в нескольких местах, но, впрочем, пострадал не слишком сильно. Маккарти так и не угомонился и продолжал поливать их свинцом, хотя дистанция быстро увеличивалась.

Хоуви вел Х-1 зигзагами, уворачиваясь от очередей.

Они снова пролетали над Бакстер-Филд в том месте, где Чарли раньше видел Пегги Сью, Пэтси и Джека. Огонь с «Хеллдайвера» не прекращался. Как видно, майор Маккарти распалился не на шутку, раз так щедро расходовал боеприпасы.

Хоуви развернул самолет, и более скоростной палубный бомбардировщик скрылся из вида. Старик снова провел Гусыню-Щеголиху над Бакстер-Филд, сделал три «мертвых петли» и на выходе из последней провернул несколько «бочек», демонстрируя зрителям, что их с Чарли не запугаешь.

Бесполезная акробатика вызвала у Чарли некоторое раздражение, поскольку он в это время пытался припомнить технико-тактические данные «Кэртисс Хеллдайвера»: скороподъемность, радиус разворота, минимальная скорость горизонтального полета…

«Хеллдайвер» опять нагонял их.

И снова занял позицию чуть спереди, чтобы Маккарти получил возможность вести огонь. Бомбардировщик Джо тщательно прицелился.

И ничего не произошло.

То ли у него заклинило затвор, то ли кончились патроны, или, что тоже было вполне возможно, ствол автомата повело от слишком продолжительной непрерывной стрельбы.

«Хеллдайвер» растворился в густой синеве неба.

Все было кончено. Чарли мог добавить еще сорок пять минут к суммарному полетному времени.

Хоуви опять хлопал его по плечу, требуя новую бутылку. Чарли отыскал ее за педалями горизонтального руля.

— Сажай… сам… — крикнул Хоуви, забирая желанный сосуд.

На мгновение Чарли охватила паника. Сто двадцать три с четвертью часа, проведенные в кресле второго пилота, едва ли давали ему право на самостоятельную посадку.

Гусыня-Щеголиха лениво ползла над скошенным полем, слегка виляя, и Чарли вдруг понял, что теперь, когда педали руля больше не заклинены бутылкой, они реагируют на случайные толчки его ног.

Впервые за весь полет он взялся за ручку. Хоуви, предавшийся сзади загулу и пьянству, явно не желал, чтобы его беспокоили.

Хотя Гусыня и походила на чиненую антикварную этажерку, она оказалась очень послушной. Чарли взял ручку на себя, заложив левый вираж, и пролетел по периметру Бакстер-Филд, чтобы зайти на полосу против ветра.

«Хеллдайвера», который пытался их сбить, не было видно, однако внизу Чарли заметил небольшую толпу, собравшуюся поодаль от основной группы зрителей. По полю, подпрыгивая на кочках, спешила зеленая армейская машина «скорой помощи» с красными крестами в белых кругах на крыше и по бокам. По-видимому, с кем-то произошел несчастный случай.

Спустя две минуты Чарли совместил продольную ось Гусыни с разметкой взлетно-посадочной полосы. Набрав в легкие воздуха, он начал снижение, понемногу убирая газ и надеясь, что в кроличьей лапке Пегги Сью еще осталось немного счастья.

Машину он посадил идеально. Все три колеса коснулись асфальта одновременно и больше от него не отрывались.

Неожиданно Чарли обнаружил, что его рубашка и брюки промокли насквозь. Меньше чем за час из него вытекло больше пота, чем из Свинячего Рука за целый год лекций о вреде сексуальной невоздержанности.

— Заебись, парень! — одобрил Хоуви из задней кабины. — Ты прирожденный летчик. Черт, я бы и сам не посадил ее лучше — хоть пьяный, хоть трезвый.

Чарли подвел Гусыню к переполненной трибуне и выключил двигатель.

Тишина. Полная тишина.

Они выбрались из самолета, сняли перчатки, очки, шлемы, куртки.

Только сейчас Чарли осознал, что люди хлопают изо всех сил и приветствуют их радостными криками.

Кто-то говорил в микрофон, и динамики разносили его голос по всему полю:

— …леди и джентльмены, товарищи, разрешите представить вам героев этого дня. Старый мастер высшего пилотажа показал-таки парням из ЭРС, почем фунт изюма. Пилот Х-1, как я уже говорил вам, является заслуженным ветераном войны и был не раз отмечен высокими наградами Родины. Мне ли не знать об этом, ведь я командовал эскадрильей, в которой служил Хоуви, и сопровождал вместе с ним наши бомбардировщики в Германии, когда…

Вздрогнув, Чарли узнал голос. Он принадлежал лейтенанту Лафайету Р.Хаббарду.

— Хоуви, — встревоженно шепнул он напарнику, — что происходит? Как он оправдается перед Паттоном?

— Спроси у кого другого, Чарли.

— И, товарищи, с радостью сообщаю вам новости, только что полученные от врача. Выяснилось, что шальная пуля, ранившая красавицу Пэтси, лишь слегка задела ее. С Пэтси все будет в порядке, леди и джентльмены, в полном порядке. Знаете, товарищи, то, что нам пришлось пережить сегодня утром, напомнило мне об одном из эпизодов битвы за атолл Мидуэй. Я готовился к вылету с авианосца «Мэйтуэн», когда адмирал Нимиц подошел ко мне и сказал…

— Хаббард, я полагаю, был патологическим лжецом. Он органически не мог говорить правду. С другой стороны, дураком он не был. Он довольно скоро понял, что Паттон зарвался, и поэтому, когда Линдберг и Моррисон вышли из игры, они посовещались втроем и решили подставить генерала и психа Маккарти, которого все и так ненавидели. Это оказалось тем проще, что кровожадная парочка допустила несколько серьезных ошибок.

— Когда Маккарти обстрелял нас над Бакстер-Филд, поливая все вокруг свинцом, будто из шланга, ему приходилось целиться сверху вниз. Одна из пуль задела Пэтси. Это была просто царапина, хотя еще чуть-чуть — и девушка могла расстаться с ногой. Для Линдберга, Моррисона и Хаббарда это было подарком судьбы. Теперь они могли с чистой совестью — а, главное, без риска для себя — поливать грязью своих бывших товарищей. И вот, пока мы с Хоуви старались остаться в живых, Хаббард снова поднялся на трибуну и продолжил комментировать ход состязания. Уловив, что симпатии зрителей находятся на стороне слабых — то есть, на моей и Хоуви, — он изобразил нас простыми, но добропорядочными социалистами, ставшими жертвами произвола зазнавшихся «Пота, Крови и Славы» и Бомбардировщика Джо.

Когда те приземлились, публика встретила их насмешками, а отец Пэтси папа Пегги Сью — получил возможность подойти и расквасить Маккарти нос, не подвергая себя опасности партийных репрессий. Как я слышал, Паттона и Маккарти сослали потом на аляскинские нефтяные разработки, что, по тем временам, было очень суровым наказанием. Линдберг же, Моррисон и Хаббард остались в ЭРС и продолжали пользоваться своими привилегиями, будто ничего не произошло. В общем, нельзя сказать, что все получили по заслугам, но в какой-то степени справедливость все же восторжествовала.

— А потом все они стали жить-поживать, да добра наживать. Пэтси поправилась гораздо раньше Джека. Джек и Хоуви поболтались в Роузвилле еще пару дней и тихо скрылись за ровным, как линейка, канзасским горизонтом. Едва избежав смерти и получив от отца хорошую взбучку, я постепенно потерял интерес к авиации. По правде говоря, у меня даже развилось что-то вроде самолетофобии. Иногда мне снятся кошмары, в которых фигурируют «Хеллдайверы» и майор Маккарти со своим автоматом, а путешествую я исключительно по земле. В тот самый день, когда улетели Джек и Хоуви, мне исполнилось шестнадцать лет. Гитару Джека родители выменяли на две бутылки домашней наливки, чтобы подарить мне ее на день рождения. Поначалу я не знал, что с ней делать, но постепенно втянулся, а через несколько месяцев обнаружил, что нашел свое призвание…

— О, и мне, конечно, досталась девушка, хотя и всего на год с небольшим. Потом она вышла замуж за другого. Что ж, могло быть и хуже. Ее избранником мог оказаться Мелвин Янделль. Через несколько лет этот представитель золотой молодежи переехал в Вашингтон, где и зажил припеваючи, ничего не делая. Очень многие тогда получали приличный доход, присосавшись к кормушке, из которой подпитывались и партия, и мафия. Вскоре после того, как Воннегут пришел к власти и начал использовать ФБР для борьбы с организованной преступностью, Янделля, как мелкую сошку, сделали козлом отпущения за чужие грехи (впрочем, у него и своих хватало). Но Пегги Сью это никак не коснулось, поскольку задолго до этого она проявила дурной вкус, став миссис Горовиц. Товарищ вожатый Свинячий Рук продолжал работать в пионерской организации пока не погорел на развратных действиях в отношении младшего брата Мелвина Янделля, Толстяка Билли. Его отправили в центр перевоспитания для сексуально невоздержанных в Долине Смерти. Пэтси уехала из Роузвилла через несколько месяцев после визита ЭРС, спасаясь от ухаживаний Чика Уиллиса, и больше не вернулась. Она была неглупой девушкой, так что, думаю, устроилась неплохо. Осгуд Янделль умер от обжорства и апоплексии, а полковник Холл в шестьдесят первом получил орден Дэбза за многолетнюю безупречную службу народу ССША.

— Джек и Хоуви? Они, по-моему, еще какое-то время летали на Гусыне. Джек в конце концов бросил писать книги. Хоуви? Кто знает? Мне хотелось бы верить, что он жив и здравствует. Эти парни стали легендой. Они мотались по всей стране в такое время, когда большая часть населения не могла и мечтать об этом, а удалиться от родного города больше чем на двадцать миль почиталось за счастье. Я, правда, тоже поездил немало и завел привычку расспрашивать, не появлялись ли там, куда меня занесло, два пилота молодой и старый — на самодельном самолете. И точно, очень часто оказывалось, что Джек и Хоуви там побывали, развлекая народ высшим пилотажем, обрабатывая посевы, пьянствуя и попадая в неприятности с законом и местными партийными буграми. Эти парни отказывались гнуть спину перед кем бы то ни было, когда это было обязательным упражнением для большинства американцев. И за это я благодарен им…

Публика, собравшаяся в «Техасце Джо», начала уставать от второсортной группы и трех аккордов, которыми та потчевала слушателей, и поэтому, когда музыканты садистски разделались с «Рожденным в ССША» Брюса Спрингстина, их не стали упрашивать поиграть еще. Они, впрочем, не обиделись. Заведение было забито под завязку, и Лоу не раз ловил на себе взгляды завистников, не одобрявших его временную монополию на Ч.А.Холли и резонно полагавших, что место музыканта — на эстраде. Ребята из Крикете, ансамбля, который обычно выступал с Холли, уже настраивали аппаратуру. Никто заранее не объявлял о выступлении, но все знали, что оно будет. За долгие годы в Америке сформировался тонкий и сложный механизм распространения слухов.

— Пожалуй, мне пора, — сказал Холли, шевеля пальцами.

— Еще один вопрос. Теперь, когда у вас Новая Политика… судя по всему, надолго… Когда со старой диктатурой покончено — Какой вам, в этих условиях видится роль Ч.А.Холли и всех остальных музыкальных диссидентов?

— Я не политик. Мне бессмысленно задавать вопросы о пятилетних планах, бюджетном дефиците или контроле над импортом. Дайте людям жить нормальной жизнью и заниматься тем, что им по душе, если это не мешает другим — вот и вся моя политика. И мне кажется, Воннегут со своей командой думает примерно так же. И меня это вполне устраивает. Только не нужно забывать, что моя профессия — писать музыку. Если я слышу о несправедливости, или насилии, или коррупции, у меня автоматически возникает потребность написать об этом песню — но ведь я пою и о любви, и о каруселях, и о красоте теплого летнего утра. Мы живем в несовершенном мире, мистер Лоу, и даже такой великий человек, как генеральный секретарь Воннегут, не в состоянии исправить его за одну ночь. Вы в вашей стране сами уже слишком долго живете под каблуком у этой жуткой бабы Тэтчер. Я слушаю радио и читаю газеты, так что знаю, что она и остальные европейские лидеры носятся кругами и вопят, что капитализм победил и что Америка скоро станет оплотом частного предпринимательства и раем для европейских бизнесменов… Все это — словоблудие, мистер Лоу, можете так и передать своим читателям. Америка не нуждается в собачьих сварах, которые миссис Тэтчер считает нормальной экономикой. В Лондоне люди живут в бидонвиллях, а оборванные нищие на улицах выпрашивают деньги и еду. Нам это ни к чему. Мы сделали две революции именно ради того, чтобы у нас такого больше не было. Три, если считать Новую Политику. Впрочем, нет, это что-то другое.

Ч.А.Холли пожал Лоу руку и поднялся на эстраду. Перебросив через плечо ремень своей гитары, он ударил по струнам без всякой подготовки, даже не прикоснувшись к колкам. Звук получился чистым и верным, выдержанным в нужной тональности. Холли и музыка были давними друзьями. Он спел несколько старых песен и множество новых. Все, что Лоу слышал о нем, оказалось правдой.

— Сердце мое, — пел Холли, — почему ты замира-а-а-ешь…