Один! Ах, горе лузитанцу, горе: Изведав гнев морских глубин, Приплыл издалека, с собой в раздоре, — Не любящим пришёл и не любимым, — Апрель в октябрьском сумрачном уборе! Уж лучше плыть в Бразилию, за море, Солдатом быть, скитаться пилигримом… Дитя и юноша, я жил в молочной башне, Которой равных – нет [7] ! Оливки зрели, а на тучной пашне Цветы льняные голубили свет. Святой Лаврентий мельницы крутил [8] , Что крыльями махали мне вослед… Коровы белые, сам Бог им позлатил Крутые бедра, молоко давали, А козочки – нарядней щеголих, Овечек стадо: ты найдёшь едва ли Белее шерсти, чем была у них. Антонио пастух был им прилежный: Я с ними в горы шёл, где травы зеленей, Часы текли, текли в простор безбрежный, Платок я расстилал среди камней, В компании своих любимец милых, Для ужина в горах, где всё видать далече, Просторен зал, и звёзды в нём как свечи. А все питомицы мои – так непорочны, Сродни моей, я знаю, кровь в их жилах, Ах, братства узы между нами прочны! Столь чистыми они созданиями были, Что только им недоставало речи… Когда же в церкви к Троице звонили, Меня овечки часто окружали: Разумнейшие очи человечьи. Молился я… Они мне подражали… Дитя и юноша, я жил в молочной башне, Которой равных – нет! Посевов льна разлив лазоревый на пашне… Но миг – и рухнул замок мой под грузом бед! Оливковые высохли деревья, Коровы пали, нет моей отары, Закончились счастливые кочевья… А крылья мельниц – сломаны и стары. Какая грусть! Судьба – как дом в разоре. Уж лучше быть безумным, быть увечным, Уж лучше быть слепцом, идти босым по снегу… Ах, горе лузитанцу, горе! Он мельницу принёс в мешке заплечном. Когда-то двигала её вода Мондёгу [9] , Сегодня крутят крылья воды Сены [10] … Черна её мука! черней угля… Молитесь за того, чьи думы неизменны: За мельника тоски… О, ты, моя земля, Моя земля, заполненная светом, Земля, которую давно заколдовали, Ты – в полнолуние, ты – в дождь тишайший летом, Повозки, что в полях заночевали, Скрипящие повозки и волы, Поющая в тумане утра жница, И чёрных тополей надменные стволы, Июльского рассвета багряница, Стирающие простыни на речке девы, И колокольный звон, что заполняет небо! Что сталось с вами? Где вы, где вы? Вы, те, что тесто месите для хлеба, Вы, булочницы деревень окрестных, Старушки, что сидят у пряслица зевая, В седых кудрях в своих каморках тесных, И рыбаки, что ловлю затевая, Наладят сети, полные крючков… О, чёрный бык меж красными плащами! Его рога и блеск его зрачков! И зрители в домах, окутанных плющами… О, праздник Путника – Сеньора Вианданте [1] , Процессия под звук мелодий плавных, Аббата два, сеньоры д’Амаранте Три выводка племянников их славных! О, гдé вы? гдé вы? Мой плащ студенческий – нарядов всех милей! Аве-Марии зорь – печальные напевы! Озябший город между чёрных тополей! Спят бедняков дома, луне в тиши внимая… Дорога из Сантьяго! Сет-Эштрéлу! Мыс Мира [2] ! Ты, Морéйра д’Мáйя [3] ! О, крепость Липп [4] ! я вижу цепкую омелу, Во рве морской укроп, чьи стебельки упруги, А губернатор подстригает стебли роз. Там ящериц тела – сплетённые супруги… А «ведьма падре» [11] в карты тычет острый нос… Вы, Жоаки́н Тереза и Франсишку Óра [5] ! Вы были начеку – и летом, и зимой! Без бдительного вашего надзора Немало лодок не вернулось бы домой… Ты, Аррабáлде [6] , волк морской, при вечной трубке! Поведай мне о корабле Персеверáнса [12] : Ночь августа, туман был молока белей, И гибли моряки, тонули шлюпки — Сюжет короткий для печального романса.  Помилуй, Боже, души тех бедняг… Маяк, внимающий сигналам кораблей! О, флаги дальних стран, лихих морских бродяг, На фоне волн вы – волшебство, словарь цветов! О, море бурное, ты – Сéрра-да-Эштрéла, Когда грозишь порвать у корабля швартов! Твоя безбрежность снежной пеной запестрела — Как шапки гор, вы, бездн разинутые зевы, Вы, моряки, вы, пенных пастухи гуртов, — О, гдé вы? гдé вы? О, зелен монастырь, что в бездне вод возник, Чья аббатиса вечная – Луна, А ветер – неизменный духовник… Солёная вода зелёных пропастей, Чьей глуби мера не вмещает ни одна! О, Море – ты судов могила и костей! И ветер их порой выносит на песок: Невеста мёртвая, в фате – цветок жасмина! На девушке ещё нарядный поясок… А руки матери сжимают руки сына! Вот головы – в беретах – сини и раздуты! Скелеты эти – в дорогих плащах до пят! И ноги мертвеца – в сандалии обуты! А рты, открытые навек, ещё вопят! Глаза из камня на песке – глядят, блистая! И ротик боле не поёт – прелестной девы! И новобрачные – в объятиях доселе! Нетленно тело на волнах: святая? О, мёртвые морей в солёной колыбели! О, гдé вы? гдé вы? Часовня Доброй Вести [7] – ты морской цветок! Цветёшь, где на песке обречены посевы. Я имя написал там, где алел восток, И вот, с известняка ещё оно не смыто. Любимые места! По ним бродил я встарь: Земля Ролдáн и ты, местечко Перафи́та [8] ! Ах, Санта Ана [9] , в ней – сияющий алтарь, И при луне кресты – скользят по стенам там! А вот часовенка Сеньора да Арéйя [10] , В ней сам Господь явился беднякам. Пляж Памяти: закат, среди камней алея, Напомнит, как причалил здесь в один из дней Дон Педро [П] , назывался он «Король-солдат». Рассветы в Барра, ах [12] ! пожара багряней! Меж соснами в бору – торжественный закат. В церковных окнах пышно солнце умирает, Палитра витража окрасит весь приход. А море в этот час морской травой играет: Обрывками плаща сирены здешних вод! Вот, рыбаки из Пóвоа [13] идут на ловлю… Я будто снова слышу их напевы, Молюсь, чтоб Бог привёл их под родную кровлю! О, где вы!

Ну, слушай, Жорж, я покажу мою страну — Отважных моряков и белых кораблей! Вот рыбаки идут в рассвета желтизну Из порта Пóвоа во глубь морских полей. Задором все полны! Весло вонзают так, что гнёт его вода, И ждут они волны, И миг уж близится, знай только, не зевай! Волна придёт, и все навалятся тогда, Проткнут её с натужным криком: «Ну, давай!» Ещё, ещё, а вóды за кормой сомкнутся, Уже в открытом море – парус в небо взмоет (И знает Бог, судилось ли вернуться…) Надутый туго парус скорость вмиг утроит! Они, друг перед дружкой, словно мало места: Кто первый? Догони! А в небе дымка тает… О, чётки парусов под пальцами зюйд-веста, Литанию рыбачьих лодок он читает: «Сеньора Мёртвая нивеста» [13] Олá [14] , красавица! Простим твои ошибки! Что – орфография? Ты – из другого теста: Сродни летучей краснопёрой рыбке! «Синьёра Стража»! Ты – чайка, берегись: стрелок грозит в пути! Ты – чайка: лёгок ход, нетяжела поклажа, Лети! «Ты нам – апора»! «За нас молись»! «Вирнёмся скоро»! «Мы нищими звались»! «Звизда морей»! «По ветру, чёлн, биги»! «Вперёд, бадрей»! Как будто Богоматери шаги! «Сеньора Свет»! «Бежим искуса»! Маяк, похоже [15] … «Святая Матерь Иисуса»! Сияет тоже! «День всех святых»! «Мария Мадалена»! Орлы летают, в далях золотых Часовни высятся – то вздыбленная пена… «Сеньор и Покровитель моряков»! «Сеньора удручённых»! Всё те же шкиперы средь пенных гребешков: Бернардо Силва Мар [1] немолод, но силён, А сыновья среди сетей кручёных — Вáско да Гамы будущих времён… «Страдания святого Себастьяна»! «Крылами Ангел осенит»! «Святая Анна»! «Нас Бог хранит»! «Уходим с миром»! Челны, вас Бог хранит! Идите с миром! Сегодня в море Зе [2] , ветрами продублённый, На той же лодке братья Ремелгадуш, ворчуны, А волны лепят на воде цветок зелёный, И пишут на цветке, как перьями, челны: «Войска и знаменитые бароны…» [16] Последний чёлн идёт! Он догоняет те, ушедшие вперёд…. Как он летит, по ветру птицею гоним: «Уходим с Богом»! Идите лодки с Богом и вернитесь с Ним, Ведомые Христом по гибельным дорогам… Прощайте!

Ну, слушай, Жорж, я покажу мою страну Паломничеств и шествий! Марии наши! взгляд – и ты уже в плену! Ах, Боже упаси от пущих сумасшествий: Карамба! я сейчас их просто ущипну! Их станы схожи с лавкой ювелира [17] , Манелов [18] лица вожделенье выдают! На них сокровища бухарского эмира: Тридцать монет на пальцах – руки в кольцах, А грудь – для тридцати златых сердец приют! Шнуры на шее, уши в серьгах-колокольцах! Пойдём же! Ты – Манел, виола на груди, Фанданго заиграй! Целуй, им нравится, прижми смелей к груди, Любую выбирай! Снимаем шляпы! Вот процессия, молчите! И балдахин плывёт под треск ракет, Смуглы и благородны кавалеры в свите, Идут, за шнур держась, и каждый разодет. Носилки высоки, украшены изрядно, Мне Башнями Давида кажутся они! Мария Долороза так нарядна! А управитель праздника за шествием следит. Смотри, грустят Мария и Господь одни: Марии смутен взгляд: куда она глядит? Вот ангелочки впереди! И ходят-то с трудом! Три годика всего, чуть только от груди! Невидимые руки понесут их вдаль, Так каждый человек своей судьбой ведом. Проходит в звёздах Ночь: и бархат, и хрусталь, (Как Та, что некогда легла над Иудеей). Вот – Солнце: жгучие глаза растопят лёд! Вот – полная Луна идёт аллеей! И лунный свет из глаз подобен серебру. И Кости та, вдали, Игральные [19] несёт, Но потеряет всё, начав игру. Несёт Венец Терновый с нежною улыбкой Дитя, и нет шипов у этого цветка. А эта светится красой, живой и зыбкой, Ах, Губка с Желчью у неё горька! Но нет: её рука желчь обращает в мёд! И пчёлы вьются перед ней…. А вот с Копьём в руке в процессии идёт Одетый стражником, и кровь блестит на стали, И кровь с той Пятницы на стали не тускней… Вот и последний: Саван… Видишь, дале — Христово Тело, всё в крови от ран глубоких, От крови странно рдеет, словно Закат на море средь утёсов одиноких… По Португалии Его несут любовно! Смотреть на это больно: грусть и свет… Какие раны! А зловонья нет… Процессия проходит, а гулянье длится. Народ одет и празднично, и скромно. Какой прилив людей! Сияющие лица! И струны северных виол рыдают томно, То душ их фадо, набожных и нежных. На шляпах – символ Торжества Святого. Опаловая пыль на фоне тростников… Царит Христос во Славе в небесах безбрежных В сиянье ореола золотого! Взывают трубы: будет бой быков! Идут тореро и ведут быков коровы [20] . А выкрики вокруг: Подарки и обновы! Бисквит от Маргариды! Чудные гитары! А вот – для ваших деток карамели! Зелёное вино – вас ждут кафе и бары! Чахоточный, у двери дома на постели, Взгляд из Другого Мира – испускает дух, А внучка веточкой лавровой машет: От умирающего отгоняет мух. Могильщик между девушек весёлых пляшет. Вот, выкрики слепого – Худого паренька с одной серьгой: «Несчастней нет слепого!» А этот, с искалеченной ногой! Зловоние… Скитается без крова… А тот, вдали, что прислонился к дверке, — Сплошная рана, хуже не бывает. Ступни, все в язвах, он пристроил на фанерке. Цветенье рака: солнце раздувает, Гангрена гасит. Жорж! Какая странная гвоздика… Гвоздики – прелесть – чтоб носить их в бутоньерке! О, георгины гноя, Иов – в пароксизме крика! Чахоточные, карлики, страдальцы! В горячке белой, в язвах, в чёрной яме слепоты! Распухшие ревматики – негнущиеся пальцы! А может, их сердца – прекрасные цветы! А вот – нагой в разорванных гамашах. Визгливые литании кликуш… Все просят милостыню ради душ Усопших наших. Зловонье! Униженья нет страшней! Отверженных и прокажённых рать… Вы, живописцы странной родины моей, Что ж не приходите её нарисовать?