Глава I: Снег

Снег шел всю ночь. Белое одеяло раскинулось кругом, скрыв всю грязь, все изъяны местности, а вместе с ними и всё красивое, элегантное, оригинальное и необычное. Укутало пригород Лондона холодным, идеально–красивым серебристо–белым покровом. Он скрывал следы всего живого и неживого. Режущая, болезненная белизна — всюду.

Снегопад уже кончился, но редкие снежинки всё еще срывались то и дело с неба и, кружась, опускались на белый ковер, вплетались в него, сливались с блестящей в лучах зимнего солнца гладью.

Гермиона сидела на крыльце утонувшего в сугробах дома, укутанная в теплую шубу и, жмурясь от холодных лучей, смотрела вдаль. Там, впереди, — поля и крыши поселка, что располагался за ними, утопали в чистейшем снегу. Зимнее солнце сделало белый ковер искрящимся, ярким. Больно было смотреть и сложно оторвать взгляд от этого блеска, от этой бесконечной белизны.

Вот уже час сидела Гермиона на крыльце. Ее ноги в тонких сапожках продрогли, губы посинели — но женщина не находила в себе сил встать и вернуться в дом, уйти от этой сияющей чистоты. Она хотела заставить снег проникнуть внутрь, окутать чувства и мысли, укрыть, как он укрыл всё кругом, былое, спрятать его под безбрежной чистотой. И пусть потом снег стает, превратится в грязь, обнажит скрытое ныне, сделав его еще хуже. И будет еще больнее. Пусть. Только бы хоть какое‑то время можно было вот так сидеть и чувствовать чистоту и белизну всего, всего кругом: внутри и снаружи…

На дороге, не видной из‑за дома, раздался гул подъезжающей машины. Еще пару часов назад прибывший не смог бы проделать своего маневра — утром Гермиона слышала, как кто‑то из соседей вызывал из ближайшей деревни трактор, чтоб расчистил утонувшую в снегу проезжую часть.

Женщина отметила всё это где‑то на заднем плане сознания, не отрывая взгляда от снежно–белых полей за оградой…

Невдалеке послышались возня и голоса, скрип шагов, стук открываемых ворот.

«Миссис Томпсон приехала», — подумала Гермиона, всё еще глядя вперед.

Стэфани Томпсон была хозяйкой дома справа — добродушной пожилой женщиной, лучшей подругой миссис Грэйнджер, приемной матери Гермионы. Она часто заходила по вечерам «на чай».

Миссис Томпсон за забором говорила что‑то возбужденным голосом — но закутанная в толстый шарф молодая ведьма не разобрала слов, да и не прислушивалась. Она была раздосадована тем, что люди нарушили ее единение с природой, с этим белым снегом, с этой неопороченной чистотой.

— Гермиона! — раздался удивленный и радостный мужской голос из‑за соседского забора. — Ты ли это?!

Женщина стряхнула оцепенение и повернула голову. Из‑за невысокой ограды, разделявшей дома, ей радостно улыбался старый приятель детства Робби Томпсон, повзрослевший и возмужавший, но, в сущности, как это ни странно, не слишком‑то изменившийся за те шесть или семь лет, которые прошли с момента их последней встречи.

— Робби! — с неподдельной радостью воскликнула Гермиона, поднимаясь и стряхивая снег. — Мерлин, сколько же мы не виделись?!

Молодой человек добродушно и задорно рассмеялся, окидывая ее оценивающим взглядом.

— Лет шесть! — заметил он, успокаиваясь. — А я приехал к родителям, поживу тут какое‑то время. Получил работу в Лондоне. Ты что? Вспомнила родных, перелетная птичка? Надолго здесь?

— Пока живу тут, — сияя, ответила молодая женщина, облокачиваясь на столбики крыльца. — Так, немедленно всё бросай и дуй в гости! — деловито распорядилась она.

— А ты всё так же мною помыкаешь, — усмехнулся парень. — Мать будет ворчать.

— Бери миссис Томпсон с собой — моя мама будет ей рада.

— А, черт с тобой: сейчас, только забегу за бутылочкой коньяка. Ты, я надеюсь, пьешь коньяк? Хоть немножко‑то?

— Я всё пью, — добродушно сообщила Гермиона.

— Да ну? — недоверчиво прищурился старый приятель. — Сложно в это поверить. Ты, кстати, одна тут? Я слышал, ты замуж вышла. — Последнее было сказано почти с недоверием.

— Одна, — внезапно помрачнела женщина и несколько раз быстро моргнула. Потом, будто опомнившись, снова улыбнулась парню. — Не переживай, никто нам пить не помешает.

Приятель расхохотался и пообещал прийти через полчаса, а молодая ведьма с меланхоличной улыбкой скрылась в заснеженном доме.

* * *

Робби явился только через час в сопровождении сияющей матери. Миссис Томпсон была вне себя от радости из‑за неожиданного приезда сына, который к тому же обещал временно поселиться с ней. Пожилая дама еще несколько дней назад не смела и мечтать о подобном счастье.

Оставив родителей сплетничать на кухне, Гермиона и Робби устроились на диванах в большой гостиной. Сейчас молодая ведьма видела, что товарищ ее детства очень даже изменился. Он стал выше, аккуратнее, как‑то серьезнее. Что‑то неуловимое смешивалось с давно знакомыми и родными чертами. Шесть лет — не шутка. В последний раз они виделись на Рождественских каникулах, когда Гермиона училась на шестом курсе. Да и виделись как‑то не долго и не близко — став волшебницей, она вообще отдалилась от своих старых друзей–магглов, и с каждым годом разрыв становился всё ощутимее.

Но сейчас ведьма была искренне рада видеть старого приятеля. От него так и веяло очарованием давно утраченного, счастливого детства.

— Ты невероятно изменилась! — сообщил Робби, разливая в низкие пузатые бокалы янтарный коньяк. — С трудом узнал. Где же ты пропадала столько лет?

— Где я только не пропадала, — улыбнулась женщина. И это была чистая правда.

— Ты действительно вышла замуж? — опять спросил Робби. — Мне мать говорила сто лет назад, но я как‑то даже не поверил. Как ты нынче зовешься?

— Миссис Саузвильт, — странным голосом проговорила его собеседница.

— А где же мистер Саузвильт? — ухмыльнулся Робби. — Хотелось бы мне посмотреть на человека, который… В общем, я с трудом представляю тебя чьей‑то женой. Хотя ты изменилась…

— Больше, чем ты думаешь, — тяжело вздохнула Гермиона, снимая со столика наполненный бокал. — Я вдова, — понизив голос, сообщила она.

— Матерь Божья! — выдохнул парень, вздрагивая. — Прости, пожалуйста…

— Ничего. Моим родителям и миссис Томпсон не говори, ведь я и сюда‑то сбежала от уныния, потому они не знают. Как видишь, выдержать меня женой может не каждый.

— Ты шутишь, это хорошо, — осторожно сказал Робби. — Давно случилось?

— Летом. Давай поговорим на эту тему попозже, — попросила Гермиона. — Расскажи о себе.

— Да что тут рассказывать: всё прозаично и скучно, — пожал плечами ее старый приятель. — Окончил школу, умудрился поступить в Оксфорд; через два года бросил его к чертям и уехал с приятелем в Шотландию. У него там папаша, который устроил нас риэлторами при своей фирме. Работа непыльная, в чем‑то увлекательная. Видел парочку замков с привидениями, — хохотнул парень. — Заработал неплохо, да надоело. Вот вернулся — устроился в Лондоне в адвокатскую контору. Мелкую, правда, — куда мне с моим неоконченным юридическим образованием. — Он на минутку умолк. — Предупреждая твою речь о необходимости знаний и вузовских дипломов, горы упреков и увещеваний, предлагаю тост за будущее, светлое и прекрасное, несмотря ни на что.

— Принимаю тост, — подняла стакан Гермиона. — Между прочим, я вовсе не собиралась ругаться.

— Неужто?

— Ты удивишься, но я после школы занималась только самоучением и тоже ничего не окончила. Предупреждая твои вопросы, — усмехнулась женщина, — и праведное возмущение, скажу, что ситуация не оставляла мне шанса продолжить официальное образование. Впрочем, она уже разрешилась, — Гермиона бросила взгляд на большие часы. — Я тебя ненадолго оставлю, — добавила она. — Хотя… Хотя пойдём‑ка со мной. Кое‑что покажу.

— Заинтригован, — признался молодой человек и послушно пошел за ней на второй этаж.

Велев соблюдать тишину, Гермиона открыла дверь своей спальни и подвела старого приятеля к сиреневой детской кроватке. В ней сладким сном спал очень маленький ребенок.

— Кто это? — пораженно прошептал Робби, когда Гермиона осторожно вынула из кроватки младенца.

— Етта, — ответила женщина. — Генриетта Энн Вирджиния. Моя дочь.

— О Господи, Гермиона! — пробормотал потрясенный Робби. — Вот чего я не ждал…

— В роли матери я для тебя еще более неприемлема, чем в роли жены? — шепотом спросила она. — Так, мне нужно двадцать минут, чтобы покормить Етту. Потом я к тебе спущусь. Договорились?

— Договорились, — почти простонал Робби. — Ухожу бояться новых сюрпризов.

— Давай–давай. Их еще может быть немало…

* * *

Через полчаса они с Робби вышли на застекленную террасу дома.

— Ты еще и куришь? — почти без удивления спросил парень, когда женщина щелкнула маггловской зажигалкой.

Эту вредную привычку Гермиона переняла у одной австралийской колдуньи, вместе с которой почти месяц пролежала в особой палате родильного отделения больницы святого Мунго вследствие нелегкого рождения Генриетты. Вообще после смерти супруга у Гермионы появилось много странностей и вредных привычек.

— Чего еще я о тебе не знаю? — спросил ее старый приятель.

— О, Робби, боюсь, что ты ничего обо мне не знаешь, — протянула женщина, вдыхая сигаретный дым.

— Эм… Герм, можно задать тебе вопрос? — после небольшой паузы спросил Робби.

— О том, что случилось с моим мужем? — посмотрев в его глаза, озвучила Гермиона, и парень потупился. — Это очень длинная история.

Она встала со ступеньки порога, на которой любила сидеть, прислонившись к входной двери в дом, и подошла к высоким окнам, устремив взгляд в белоснежный сад.

— Я вышла замуж сразу после школы, — глухо, неожиданно для самой себя, начала она вдруг. — Да, я действительно сильно изменилась. Генри Саузвильт был моим преподавателем. После свадьбы мы какое‑то время жили в Лондоне, но очень скоро уехали путешествовать. Мы занимались научными исследованиями, изучали древнюю историю, разбирали всякие загадочные случаи. Почти два года провели в Китае, где магг… маленькую деревеньку терроризировало загадочное проклятие. Параллельно с исследовательской работой я углубляла свои знания — всё же некоторые вещи не меняются… — Женщина раздавила в пепельнице окурок и опять повернулась к окну. Робби не перебивал. — Потом поступило интересное предложение посетить далекие российские леса. Там, в поселении лесорубов, происходили загадочные жестокие убийства, которые один из монахов местного православного монастыря приписал призраку. Я на тот момент уже ждала ребенка, была на пятом месяце. Но мы с Генри решили, что в Лондон попасть, в случае чего, — не проблема…

— Из лесной российской деревни? — хмыкнув, уточнил Робби.

— Даже оттуда. Долго объяснять. Суть в том, что нас дернуло поехать в этот прокля́тый край… Хотя что я говорю? Не там, так тут… В общем, несчастье случилось именно в той деревеньке. — Она умолкла, прикуривая очередную сигарету и мысленно определяя степень своей откровенности. И внезапно заговорила вновь: — Со мной в школе, на параллельном курсе, учился один человек, с которым мы не ладили с первого года. Со временем детская вражда переросла во взрослую ненависть. Возможно, он так и остался бы мелким недоброжелателем, но… Малфой так и не смог простить мне того, что я оказалась, как бы так сказать — на его стороне. Стала близко общаться с его родителями и их окружением. Так… получилось. Я никогда не думала, что Малфой способен так ненавидеть. А он люто возненавидел меня. И решился отомстить страшной ценой. Любой ценой. Я потом узнала, что он больше двух лет следил за мной и пытался подстроить мне ловушку. Всё больше съезжая с катушек, он уже не желал просто моей смерти, — Гермиона поймала в оконном стекле потрясенный и недоверчивый взгляд Робби, — да, это звучит странно, даже дико. И я сама не знаю, зачем это говорю. Наверное, мне надоело молчать за последние месяцы… В общем, Малфой решил воспользоваться нашим расследованием как удобным поводом. Он сначала дважды зак… заказывал мою смерть местным жителям. А потом… Лишив нас с Генри всяческой возможности связаться с внешним миром и получить помощь, он отравил моего мужа. — Она сделала небольшую паузу. — Мне удалось отыскать эту тварь, — голос Гермионы стал глухим, а взгляд стеклянным. — Один знакомый граф… То есть потомок графского рода… Помог мне найти логово Малфоя. Только я всё равно не смогла спасти Генри, — она закрыла глаза. — Не знаю, как я пережила всё это. Если бы не Етта… Знаешь, несмотря на всех друзей и близких, помогавших мне, я чувствовала себя одной во всём мире. Жить не хотелось совсем. Да и не хочется. С меня глаз не спускали… А потом родилась Генриетта. До ее появления на свет я жила с… родственниками в частной гимназии, закрытой на лето. Потом долго лежала в больнице… Хвала Мерлину, ребенок родился здоровым, хотя мне было нелегко. И я уже никогда не смогу иметь детей.

Выписавшись из больницы, я решила убежать ото всех. Понимаешь, мой муж и особенно еще один близкий мне человек очень известны в определенных кругах лондонского общества. Меня не могли оставить в покое после всего случившегося. Я решила пожить пока здесь, с родителями и Еттой. И я всё меньше и меньше хочу возвращаться. Всё реже пишу друзьям и близким, — ее голос становился тише и глуше, — о чем писать? У меня ничего не происходит. Я и не хочу, чтобы что‑то происходило. Я уже вообще ничего не хочу. Если бы не Етта… Она так похожа на Генри, — голос Гермионы стал мягче и ласковее, — особенно глаза. У нее такие зеленые глаза, глубокие, как Омут памяти, бездонные…

Она умолкла. Потрясенный Робби тоже молчал.

— И зачем я всё это сказала?.. — вслух спросила у самой себя Гермиона. — Страшно поворачиваться и узнавать, что ты теперь обо мне думаешь.

— Я думаю, что тебе надо помочь справиться со всем этим кошмаром, — пробормотал Робби. — Это похоже на детективный триллер. Я почувствовал себя мальчиком на фоне твоей жизни. Но ты не должна отчаиваться! Гермиона! Ты молодая, красивая, образованная женщина. Твои родители не бедны — средства на существование у тебя будут…

— О, насчет средств на существование не волнуйся, — невольно усмехнулась Гермиона, всё еще стоя спиной к приятелю.

— Ну вот! Ты не должна запираться в загородном доме и жить прошлым!

— Это всё слова, Робби, — вздохнула молодая женщина. — Красивые слова. Мне часто их говорят и пишут, я сама повторяю их себе постоянно. Только вот ничего не осталось, даже прошлого. Я больше не хочу путешествовать, не хочу учиться. Мне не интересно работать, я не могу придумать, чем могла бы заниматься. Не могу видеть друзей, в глазах которых неизменно читаю сочувствие и понимание, жалость и бессильное желание помочь… Я даже матери с отцом не сказала о том, что случилось с Генри. Потому что я и бежала‑то сюда от этих бесконечных сочувствующих глаз. Хотя и это не может продолжаться вечно. Мама с папой и так уже думают о том, что мой муж прохлаждается где‑то, бросив жену с младенцем, и не явился ни разу за четыре месяца. Вслух они, конечно, мне этого не говорят. Но я‑то знаю, — она горько вздохнула. — Иногда так хочется разучиться видеть в глазах людей правду… Вот я сейчас повернусь, и ты посмотришь на меня этими страшными сочувствующими глазами. А всё только потому, что я разоткровенничалась. Просто слишком много молчала за те четыре месяца, что живу здесь. Что ты скажешь мне, Робби?

— Я потрясен, — пробормотал парень. — Я хочу помочь… Черт возьми! Обещаю, что не буду тебе сочувствовать. И постараюсь вытащить из депрессии.

Гермиона усмехнулась.

— Ну, попробуй. Только ты не сможешь мне не сочувствовать, я по голосу слышу. М… Робби…

— Да, Герм?

— Видишь на столе солнечные очки? Вон, под шарфом, — она смотрела на парня в отражении стекла — за окном уже стемнело, и освещенная терраса была видна, словно в зеркале. — Надень их, пожалуйста. Можешь считать это глупой прихотью. Но, если хочешь спасать меня от депрессии — ты можешь передумать, я не буду против, — не разговаривай со мной без солнечных очков.

— Почему?!

— Не хочу видеть твоих глаз. Я стала ведьмой — я читаю в глазах мысли и чувства. И всё чаще во взгляде собеседника меня жгут искреннее сочувствие и жалость. А я их больше выносить не могу…

 

Глава II: Антидепрессивный курс от Робби Томпсона

Робби виртуозно взялся выводить Гермиону из депрессии. Он даже купил себе новые солнечные очки и после того, как Гермиона несколько раз отводила взгляд, стоило ему попробовать снять их, внял странностям своей подруги и носил теперь постоянно в обществе женщины этот барьер между нею и своими мыслями.

Гермионе нравился маггловский мир, в который Робби теперь часто заставлял ее окунаться. Они ездили по клубам и дискотекам, по развлекательным центрам, боулингам, бильярдам и ресторанам. Молодой человек познакомил женщину со своими друзьями и подругами, и, со временем, заставил ее саму желать покинуть тихий и спокойный дом Грэйнджеров, из которого так сложно было вытащить молодую ведьму поначалу. Гермиона чувствовала себя свободно в обществе магглов, в заведениях, где ее никто не знал, а немногочисленные новые знакомые не ведали о ее прошлом.

Наследница Темного Лорда совсем перестала использовать магию и даже пару раз забывала дома свою палочку. Единственным волшебством, к которому она неизменно прибегала, была трансгрессия. То и дело, «теряя» Робби на шумных вечеринках и в веселых компаниях, молодая мать пряталась и переносилась домой — кормить грудью свою маленькую дочку, с которой продолжала проводить всё то время, которое не тратила на попытки развлечься или сон.

Мистер и миссис Грэйнджер были рады перемене, произошедшей в их дочери. Они злились на ее супруга, позабывшего молодую мать ради работы, а там, кто знает — может быть, и ради другой женщины. Гермиона так настойчиво избегала разговоров о муже, что выводы напрашивались сами собой. А ее меланхолично–апатичное состояние, только недавно немного рассеявшееся, лишь подтверждало подобные подозрения.

В сущности, приемные родители Гермионы даже радовались тому, что обстоятельства вынудили их дочь покинуть непонятный и странный магический мир и вернуться к людям, вернуться в любящую семью. Они обожали маленькую Генриетту, еще больше обожали свою дочь и боялись того, что она может снова их покинуть. Тем сильнее радовало их ее тесное общение с нормальными людьми.

А сама Гермиона, казалось, впервые за последние полгода чувствовала себя живой: живущей, а не существующей. Испытывала временами искреннюю радость.

— Ты никогда не рассказывала мне ничего о своей школе, — как‑то раз заметил Робби после того, как уложившая ребенка спать Гермиона спустилась к нему на террасу с двумя чашками дымящегося чая.

— Я, кажется, вообще ничего не рассказываю о своем прошлом, — рассмеялась она в ответ.

— И всё же. Ведь тебя там совершенно испортили — помню, я вообще не мог общаться с тобой после того, как ты первый раз возвратилась из средней школы.

— Просто я попала в совершенно другой мир. Это давит на психику и характер меняет.

— О, понимаю. Я когда поступил в колледж и впервые расстался с родителями на полгода — был в шоке. Приятном шоке.

— Миссис Томпсон просто слишком строгая, — улыбнулась ведьма. — Затравливала твою индивидуальность.

— Да, без предков, в новой компании… Можно было пережить даже такую неприятность, как необходимость учиться. — Оба они рассмеялись.

— А я так и погрязла в образовании, на все семь лет, — поделилась Гермиона, отхлебывая обжигающую жидкость. — Была лучшей ученицей.

— Кто бы сомневался. Ты была лучшей ученицей и в начальной школе.

— Неправда, Элизабет Кокрейн сдала Общий Вступительный Экзамен по математике лучше меня!

— О да, ты ее ненавидела, — кивнул Робби.

— Неправда! Ну, то есть… Что ты придираешься ко мне?! — шуточно рассердилась молодая ведьма. — Никто не имеет права учиться лучше меня!

— Бедолага Генриетта, — хмыкнул парень. — Моя мамаша будет ангелом в сравнении с тобой!

— Ну ты и сволочь! — расплылась в улыбке его собеседница. — Я буду хорошей матерью. И Етта сама захочет учиться, вот увидишь. Это семейное.

— Да ну, такие аномалии — чрезвычайная редкость. А уж в одном роду, два поколения подряд — невозможно!

— Вот не нужно, mon Papá тоже любил учиться, и у него всё получалось легко!

— Никогда бы не подумал такого о Джеральде! — расхохотался Робби, не замечая, как вздрогнула его подруга. — Это он сам тебе рассказал? Боюсь, Гермиона, тебя сурово обманули.

— Да, наверное, — немного потерянным голосом согласилась женщина.

— Не в обиду мистеру Грэйнджеру, — хмыкнул парень.

— Да–да, понятно. Я вообще пошутила.

— У нас в колледже была одна девчонка, — задумчиво вспомнил Робби, — Флорэнс, лучшая по всем предметам. Я был тайно влюблен в нее целых три года.

— А потом?

— А потом ее куда‑то перевели, потому что родители уехали на континент.

— Трагическая история.

— Отнюдь. Встретил Флосси полгода назад, в Шотландии. Страшная стала — кошмар.

— Ты жестокий, — рассмеялась Гермиона.

— Я справедливый. А была такая душка… Вот ты изменилась в лучшую сторону.

— Кажется, меня только что оскорбили, — хмыкнула Гермиона, закуривая сигарету. — Я, значит, была страшненькой?

— Ты была похожа на очаровательного бобренка, — хрюкнул в чашку парень.

— Робби! Не хами дочери Темного Лорда!

— Кому, прости?

— О–у-эм, — смешалась Гермиона. — Это… Это меня так в Шэньяне прозвали, — быстро нашлась она. — После Хэллоуина, — зачем‑то добавил язык, не спросив разрешения.

— Не знал, что в Китае празднуют Хэллоуин, — резонно отметил Робби.

— Не празднуют, — обреченно согласилась Гермиона. — Там празднуют Цин–Мин–Цзе, День поминовения предков. Как Хэллоуин его праздновала только я, — добавила она первое, что пришло в голову. — С тех пор стала дочерью Темного Лорда.

— А китайский язык знаешь? — легко поверил ее приятель.

— Ши, хао.

— Всё–всё. В школе учила?

— После. Спецкурсом.

— Обалдеть. Вундеркинд, ничего не скажешь. Как тебя вообще занесло в Маньчжурию?

— Нужно было уехать из Великобритании, — развела руками Гермиона и усмехнулась.

— Врагов много? — хихикнул Робби.

— Было, когда‑то, — странным голосом сказала она.

— И все пали в бою? — рассмеялся ее приятель, допивая свой остывший чай.

— Нет, Робби, почти все смирились с неизбежным.

— Ты опять говоришь загадками, — вздохнул он.

— Ага, настоящая ведьма.

— Почему же сразу «ведьма»? — удивился Робби, перекатывая в руках опустевшую чашку.

— Да уж такая уродилась, — пожала плечами его собеседница. — Ведьма и есть.

— Ты самокритична.

— А что в этом плохого? — усмехнулась Гермиона. — В том, что я ведьма?

— Ну, не знаю, — замахал руками Робби. — Смотря, что ты имеешь в виду. Полеты на метле?

— Ненавижу летать на метле.

— А что там еще? Черный кот, котел с зеленой дрянью.

— Кот у меня был рыжий, — призналась женщина. — Но мы с ним характерами не сошлись. И дряни я отродясь не варила.

— Ну, тогда ты не ведьма, — решил Робби. — Выходит, так.

— Выходит, — усмехнулась Гермиона. — А кто я?

— Молодая женщина, у которой еще всё впереди. Несмотря ни на что.

— Если не смотреть ни на что из того, что впереди — недолго и под грузовик угодить, — рассмеялась наследница Темного Лорда.

— Здоровый юмор спасет человечество.

— У меня нездоровый юмор, — горько возразила она. — С некоторых пор.

— Мне кажется, тебе нужно выговориться нормально, без обиняков. Не хочешь откровенничать со мной — сходи к психологу. Отец очень хвалит Джули Раузэн, но я мог бы поискать для тебя кого‑то и вовсе незнакомого.

— Я не в том положении, чтобы откровенничать с психологами. Не то закончу в сумасшедшем доме.

— Эти люди — профессионалы, они еще и не такое слышали.

— Ну, если они настолько профессиональны, что заставят меня разувериться в моем прошлом — я закончу уже в больнице святого Мунго с Локхартом! — расхохоталась женщина.

— С кем? — поднял брови Робби. — И: где?

— Да был один такой профессор у меня на втором курсе. А потом сошел с ума.

— Ты серьезно?

— Ага. Со мной чего только не случалось в этой жизни. Принципиально невероятного.

— Ну не жизнь, а сказка, — опять хохотнул парень.

— Страшная сказка. — Гермиона устремила непроницаемый взгляд в темную даль. — Мне надоел магический мир, я от него устала, — глухо сказала она. — Всё, что чудилось сказочным — оказалось ложью. И даже самая сильная магия не способна вернуть того, что страшнее всего потерять. Каким бы могущественным ты ни был, всегда найдется кто‑то сильнее. И хитрее, хитрее всего в одну, но самую важную для тебя минуту. Эти «браслетики» стали для меня жизнью Лили Поттер. Ничего не стоящие, в один, самый страшный момент, они отнимают у нас всё. У меня — навсегда.

— Эм, Гермиона… О чем это ты?

— А? — женщина очнулась. — Прости, Робби, я говорю глупости.

— Я могу понять, когда мне объясняют, — серьезно сказал ее приятель. — И поверить могу, даже в самое невероятное. Тебе нужно выговориться.

— Я волшебница, дочь величайшего Черного мага современности. Много лет назад мой отец практически погиб: он лишился жизни на долгие годы, а меня отдали в эту семью. Он лишился жизни потому, что совершил одну оплошность. А полгода назад я лишилась жизни навсегда, потому что один жалкий мерзавец заколдовал мое обручальное кольцо старинной домашней магией. Вот, провожу параллели.

— А если серьезно?

— А если серьезно, я просто хочу отдохнуть от всего своего прошлого. Хочу чего‑то принципиально нового.

— Поехали на тропический остров?

— Не настолько! — рассмеялась ведьма. — Хватит и прогулки по Сити.

— В воскресенье приезжает мой приятель, — вспомнил Робби. — Не хочешь познакомиться? Прикольный малый. С ним и прогуляемся.

— С каких это пор мое мнение стало учитываться в программах дня? — с покорностью прищурилась молодая ведьма.

— Вот и отлично. Оскар — писатель, у него поразительное умение сочинять что‑либо на ходу. Хотя до тебя и ему далеко.

— Самый легкий способ вызвать недоверие и удивить фантазией — это выбалтывать чистую правду, Робби. Запомни — может быть, пригодится. В жизни.

* * *

Небольшое маггловское кафе «У Альфаро» приютилось в самом сердце Вест–Энда, на шумной Бревер–стрит. Как ни странно, сейчас оно было почти пустым. Кроме ожидавшей Робби и Гермиону пары, в зале разговаривали еще лишь несколько посетителей.

Раздевшись в гардеробе, вновь прибывшие направились к крайнему левому столику у окна.

— Роб, старина! — подскочил им навстречу плечистый и несколько тучный «прикольный малый» Оскар Кляр. — Сколько лет! — Они обнялись. — Располагайтесь. Это Оливия, — он указал на симпатичную синеглазую блондинку, на пару лет младше Гермионы.

— Роберт Томпсон, — кивнул девушке парень. — А это — Гермиона Саузвильт, подруга моего детства, — представил Робби, отодвигая для Гермионы стул и не замечая, как женщина поморщилась от этого странного сочетания имен.

— О, польщен, мадам! — картинно просиял не очень красивый, но харизматичный молодой человек. — А Ливви — подруга моей зрелости, — расхохотался он. Теперь все четверо сидели за столом. — Очаровательная леди, у вас оригинальное и красивое имя, но оно слишком длинное. Вы не рассердитесь, если я буду называть вас «Ми»?

— Тогда уж убери из своей речи эту выспренность, Ар! — весело сказала женщина, и все четверо громко рассмеялись.

— Мне нравится подруга твоего детства, Роб, определенно нравится!

Подошла официантка и принесла меню.

— Послушай, приятель, тебе тут не слишком солнышко‑то слепит? — участливо спросил Оскар, первым закончивший со своим выбором.

— У нас с Гермионой взаимная договоренность, — поправил свои очки Робби. — Она покорно ходит со мной туда, куда я ее поведу, и сносит абсолютно всё, даже когда малознакомые увальни называют ее «Ми». — Оскар крякнул, а блондинка рассмеялась. — Я же за это никогда не снимаю при ней солнечных очков.

— Чем это тебе так не угодили глаза нашего общего друга? — расхохотался Оскар.

— Я их боюсь, — с серьезным лицом сообщила женщина, закуривая сигарету. — Страшные глаза.

— О, и я начинаю бояться! — пискнула Оливия.

— Правильно–правильно, — закивал Робби. — Я — настоящий Циклоп. Так и испепеляю взглядом.

— Ты чем вообще сейчас занимаешься, Циклопчик? — расхохотался Оскар. — Кроме испепеления взглядом прекрасных барышень?

— Тебе бы следовало называть его «Би», Оскаритто, — хихикнула Оливия и захлопала голубыми глазками.

— Не верьте всему, что плетет обо мне Оскар, дорогая! — хмыкнул Робби. — Это его нездоровые фантазии. Называть меня «би» — безосновательно.

За столом снова грянул хохот.

— А всё же, мой остроумный друг?

— Пытаюсь быть адвокатом. Пока не слишком получается.

— А что пытается делать наша очаровательная Ми? — продолжал молодой человек после того, как официантка принесла салаты.

— Ми сидит дома и воспитывает свою маленькую Ту, — рассмеялась Гермиона. — В смысле, Генриетту. Это моя дочь.

— О, так ты замужем? — с напускным разочарованием спросил Оскар.

— Я вдова, — коротко ответила женщина.

— Прости.

— Не заморачивайся, Ар. Лучше расскажи о себе. Робби говорил, что ты писатель?

— Начинающий писатель, милая. Возможно, вечно начинающий.

— Оскаритто скромничает, — мурлыкнула очаровательная блондинка. — Он гениален!

— Пишу детективные истории, — продолжал, не обращая на свою подругу внимания, Оскар. — И порой даже втюхиваю их разным издательствам. Не то чтобы слишком часто. А вообще я составляю литературные «Ревью» для «Гардиан».

— Ого!

— Не только я, разумеется. Но состою в штате. А ты всегда была домохозяйкой? Сколько лет твоей «Та»?

— Ни одного, — улыбнулась женщина. — В Международный женский день стукнет пять месяцев.

— Это что за день такой? — удивилась блондинка.

— Женский день, дорогая, — пояснил Оскар. — Это такой праздник российский, его празднуют в марте.

— Да, восьмого числа.

— Не удивляйтесь, она жила в России какое‑то время, — вставил Робби, хмыкая.

— Неужели? И что же Ми там делала?

— Строила из себя сыщика. Но я, честно говоря, не люблю вспоминать это время.

— Почему? — спросила Оливия.

— Моя милая Ливви, ты совсем не понимаешь намеков! — Оскар обнял свою подругу за плечи. — Ми же сказала, что не хочет говорить об этом.

— Ой, отстань, — обиделась блондинка.

Принесли горячее.

— А чем занимаетесь вы? — обратился к надувшейся девушке Робби.

— Я — начинающая модель.

— Ливви снимается, — сострил Оскар.

— Я не всегда снимаюсь, то и дело удается пройтись по подиуму, — очаровательно улыбнулась Оливия. Трое ее собеседников разразились громким хохотом. — Что? Что я такого сказала?

— О, милая, всё замечательно! — с трудом выдавил Оскар. — Ты — сама непосредственность.

Вечер проходил весело и непринужденно. У Гермионы даже мышцы живота заболели от постоянных взрывов хохота. Беззаботная атмосфера полностью выветрила из головы все мрачные мысли.

— Черт знает сколько не видел Роба, — пожаловался Оскар, когда подали десерт. Гермиона колупала ложечкой фруктовое мороженое — есть уже совершенно не хотелось. — Пропал в своей Шотландии, — продолжал Оскар, — а, как вернулся, — я отдыхать ездил.

— Мы, — поправила Оливия.

— Да–да, мы. Ты была в Шотландии, Ми? Вот что там можно делать полтора года?

— Я там училась, — призналась Гермиона.

— Да? — подавился эклером и закашлялся Робби. — Простите. Ты не говорила! Но где именно?

— Ты не знаешь. Школа «Хогвартс». Это частное заведение, до трех сотен студентов и небольшой штат.

— Специализированная? — спросил Оскар.

— Общеобразовательная, — прыснула ведьма.

— Как твои предки ее откопали? — удивился Робби.

— Мои предки ее основали, — хмыкнула молодая женщина. — Шучу. Нам пришло приглашение. У них какая‑то закрытая система отбора.

— Гермиона была одной из лучших учениц начальной школы. Мама всегда ставила мне ее в пример, и я бесился, — пожаловался Робби.

— Ой, ненавижу школу, — сообщила Оливия.

— Да, мы догадались, — не сдержался Робби. — Впрочем, я тоже учиться не любил. Особенно терпеть не мог историю. Ее преподавал на редкость мерзкий тип. А вот Гермиона, наверное, всех преподавателей любила.

— Вовсе нет. Историю у нас тоже преподавали не ахти как. Профессор был настоящий призрак. Древний и нудный. Но я всё равно любила историю.

— Вот–вот, а я о чем? — наставительно сказал парень. — Потому что: «Это же преподаватели», — подняв указательный палец, напутственно вымолвил он.

— Мне тоже пришлось смириться с тем, что не все преподаватели — хорошие. Была у нас на пятом курсе такая жаба, Амбридж. Ух!

— Некоторых преподов хотелось убить своими руками, — хихикнул Оскар.

Гермиона неопределенно усмехнулась. «Некоторых даже удалось», — злорадно подумала она.

— Ой, давайте сменим тему, — плаксивым голосом сказала Оливия. — Пусть Оскаритто расскажет вам сюжет своего нового романа: я это просто обожаю!

* * *

И таких вечеров в жизни Гермионы теперь появилось много. Много веселых людей, шумной и непринужденной болтовни ни о чем, много юмора и шуток. Все они были пусты — пусты, но вместе с тем удобно заполняли ту пустоту, которая воцарилась у нее внутри. Пустоту, которую, казалось, ничем невозможно заполнить, оказывается, была способна заполнить только пустая болтовня и пустая жизнь. Пустота в пустоте.

А дома ждали крошка Генриетта и приемные родители. Маленькая девочка уже почти научилась сидеть, и Гермиона любила наблюдать за тем, как она перекладывала и грызла свои любимые игрушки. В этом ребенке, казалось, сосредоточилась вся ее жизнь и вся ее любовь. В этом единственном существе вокруг не было пустоты. И Гермиона, наверное, могла бы жить только одной ею — если бы из глаз девочки на нее каждую секунду не смотрело безжалостное прошлое…

 

Глава III: Генриетта. Смерть Гермионы Грэйнджер

Гермиона обедала у миссис Томпсон. Последнее время она часто бывала дома у Робби, и сейчас его мать обещала побаловать соседку своим фирменным гороховым супом. Она как раз вынимала из микроволновки большую дымящуюся емкость, когда позвонили в дверь.

— Дорогая, разлей, пожалуйста, суп по тарелкам, — попросила миссис Томпсон, вытирая руки передником и направляясь в коридор.

— Как вкусно пахнет, — похвалил Робби, входя на кухню, где Гермиона расставляла на столе дымящиеся пиалы. — Еще не забыла, как я выгляжу? Двадцать минут объяснял идиоту Паркеру, как заполнять бланк, а он так ничего и не понял! Зачем было звонить, если всегда так? Прокля́тое изобретение: везде достанут…

Из коридора послышался взволнованный голос миссис Грэйнджер.

— Прости, Нини, до вас невозможно дозвониться! Моя дочь у тебя?

Гермиона вздрогнула и пролила суп на стол. Быстро бросив в золотистую лужицу полотенце, молодая женщина поспешила в коридор.

Ее приемная мать, бледная и с трудом сдерживающая панику, усиленно пыталась делать вид, будто всё в порядке.

— Гермиона! — тонко взвизгнула она, увидев показавшуюся из кухни ведьму. — Ты не могла бы вернуться домой?!

— Отец небесный, Эльза, что случилось?! — допытывалась миссис Томпсон.

— Мама? — Гермиона поймала взгляд миссис Грэйнджер и вздрогнула. — Всё в порядке. Я сейчас всё улажу. — Она быстро сняла передник и протянула его растерянному Робби. — Извини, я вернусь. Чуть позже. Простите, миссис Томпсон.

— Да что произошло?! — не унимался ее приятель, когда обе его соседки поспешили к садовой дорожке. — Я могу помочь?!

— Всё в порядке, Робби! — на бегу крикнула Гермиона. — Не переживай!

— Мы просто играли с ней, Господи! — полушепотом причитала миссис Грэйнджер. — Мать честная, у меня чуть не приключился инфаркт! Ты сейчас увидишь… Пресвятая Богородица, что теперь делать?

— Всё в порядке, мама, — Гермиона вбежала на террасу и скинула туфли, — такое бывает. Ничего страшного.

Она быстро поднялась по лестнице в детскую.

Ее побледневший приемный отец стоял у двери, разрываясь между тем, чтобы сбежать и желанием помочь своей внучке. Он чуть не плакал.

Все игрушки в комнате парили над полом на разной высоте. Генриетта сидела и, ловя на лету погремушки, толкала их вверх, задорно хохоча утробным, веселым детским смехом. Большой плюшевый медведь в дальнем углу задел ухом стоящую на телевизоре вазу с искусственными розами и она с грохотом упала на пол. Груда осколков тут же поднялась в воздух.

— Ма! — замахала ручками Генриетта под протяжный стон мистера Грэйнджера. — Фли! Ляля!

— Генриетта Энн Вирджиния! — возмутилась молодая ведьма. — Ты зачем пугаешь дедушку и бабушку?!

— Фли! Фли! — не унималась девочка. Вода из парящего графина вылилась, и теперь прямо по центру комнаты парил большой, изгибающийся водяной пузырь. — Фли!

— Что же ты натворила? — тепло спросила женщина, поднимая ребенка на руки и запоздало понимая, что ее волшебная палочка осталась в сумочке, забытой у Робби. — Мама, я забыла у миссис Томпсон сумку, — простонала она, — я не могу всё это поправить без нее.

— Сейчас–сейчас, — закивала женщина и поспешила вниз.

— Это так теперь всё время будет происходить? — осторожно спросил мистер Грэйнджер, продолжавший стоять у дверей. Он уже не выглядел таким испуганным, во взгляде появился интерес.

— Нет–нет, папочка, такое просто иногда бывает, — заверила ведьма, обнимая ребенка. — Давай, моя хорошая! Верни‑ка всё на свои места, — ласково попросила она.

— Фли! — взмахнула руками Генриетта и засмеялась. Большой водяной шар распался на сотню маленьких, закружившихся по всей комнате, словно пузырьки воздуха в воде.

Переливчатые шарики смешались с парящими игрушками, а пробивающийся из‑за наспех задернутой шторы лучик света перекинул через комнату цветастую радугу. Генриетта смотрела на свою мать бездонными, сияющими изумрудами глаз и смеялась.

— Фли! Буль!

Гермиона тоже засмеялась и закружилась с ребенком по комнате.

— Сумка! — слишком неожиданно и резко крикнула запыхавшаяся миссис Грэйнджер.

Генриетта вздрогнула, осколки разбитой вазы резко спикировали к противоположной стене и раскрошились об нее в стеклянную пыль. Один из них, большой и неровный, в полете прошелся по плечу Гермионы, оставив глубокий след. На ковер капнула кровь, миссис Грэйнджер вскрикнула и уронила сумку. Етта захныкала.

— Ну что вы, всё в порядке, — расстроенно пробормотала молодая ведьма, покачивая ребенка здоровой рукой и наклоняясь к сумке. Она вынула палочку.

Парящие на разной высоте игрушки плавно опустились на пол, вода вернулась в графин.

— Репаро! — велела Гермиона и стеклянная пыль мгновенно обернулась цветочной вазой. Посадив дочку на пол, женщина осторожно провела палочкой по глубокой ране — та затянулась без следа. Последним взмахом Гермиона очистила от кровавых пятен джинсы и ковер.

— Фли? — растерянно спросила Генриетта.

— Ням–ням, — покачала головой ее мать. — Пора кушать. Пойдем, дорогая.

* * *

— Господи, я так испугалась! — сетовала миссис Грэйнджер на кухне, пока Гермиона кормила малышку яблочным пюре. — Тебя нет, всё летает, телефон у Стэфани занят… С трудом отвязалась от Робби, пока забирала твою сумку!

— Я что‑нибудь придумаю, мам, — пообещала Гермиона, строя дочери забавные рожицы, — и всё объясню Томпсонам. Неужто я в детстве не делала ничего странного?

— Такого — никогда, — замахала руками миссис Грэйнджер. — Ты умудрялась всегда как‑то выбираться из своего манежика, доставать откуда угодно вещи, которые я прятала от тебя, и еще ты никогда не болела.

— Мама забывает о том, что ты к тому же умудрялась не зарабатывать синяков и ссадин, даже когда падала голыми коленками на асфальт, — добавил мистер Грэйнджер, заходя на кухню. Он уже совершенно пришел в себя и от души веселился, — или они заживали с поразительной быстротой.

— А еще ты дружила со всеми животными и даже как‑то притащила домой с реки какого‑то ужа! — засмеялась мать. — Тебе было лет пять, и ты устроила настоящую истерику, когда Джерри его выбросил. Кричала, что он твой друг и что он рассказывал тебе сказки.

— Правда? — заинтересовалась Гермиона.

— Да, у тебя была богатая фантазия, — хмыкнула ее приемная мать.

— Боюсь, что я говорила правду, — рассмеялась ведьма, — и вы действительно убили моего хорошего приятеля. Надеюсь, я не много ему наобещала…

Она с улыбкой обернулась и поймала растерянный взгляд папы.

— Просто я могу говорить со змеями, — пожала плечами женщина, — это у меня наследственное.

И тут миссис Грэйнджер разбила в мойке стеклянную тарелку.

— Ты не поранилась, мама? — испугалась Гермиона и вдруг поймала испуганный взгляд пожилой женщины. Вздрогнула и перевела глаза на папу. А потом опустила в пол.

Повисла пауза, затем Генриетта забила ладошкой по столику, привлекая к себе внимание. Гермиона рассеянно потрепала ее по голове, не поднимая взгляд.

— Это действительно так, — наконец тихо выдавила ведьма, обращаясь к приемным родителям, — то, что вы сейчас подумали. Я действительно всё знаю.

Миссис Грэйнджер судорожно втянула воздух.

— Я уже давно знаю, вы просто не помните. — Гермиона вынула из‑за пояса палочку и направила ее на мойку. — Репаро! Я уже больше пяти лет знаю, кто мои настоящие родители, — женщина подняла взгляд на мистера и миссис Грэйнджер, — но это ничего не меняет.

— Ты… знаешь? — робко спросила ее приемная мать.

— И всё равно вернулась к нам? — прибавил мистер Грэйнджер, беря свою жену за руку.

— Ну конечно! — удивилась Гермиона. — Что за глупости?! — она осторожно вытерла личико своей дочери и принялась усердно протирать губкой измазанный яблочным пюре стол.

— И ты не ненавидишь нас? — опустив глаза, слабо добавила миссис Грэйнджер. — За эту ложь? И за то, что мы не такие, как ты?

— Мамочка, папа, — Гермиона вдруг почувствовала сильное жжение в глазах, — я не… За что мне?.. Мерлин Великий, какие же вы говорите глупости!

— Милая…

Молодая женщина оставила всё и бросилась в объятья своей приемной семьи. Етта недовольно крякнула в своем стульчике.

— Мы так боялись… — сквозь слезы бормотала миссис Грэйнджер. — С того самого дня, как узнали, что ты волшебница. Каждый раз, когда ты уезжала в свою школу, каждый раз, когда оставалась там на каникулы — мы так боялись, что ты уже не вернешься!..

В дверь позвонили.

— Это Робби, — сообщил мистер Грэйнджер, выглянув в окно.

— Волнуется, наверное, — утирая слезы, заметила его супруга и нежно погладила руки дочери.

— Я всё улажу, мамочка, — часто моргая, пообещала Гермиона, — всё будет хорошо.

Она вышла к Робби сама, оставив дочку на попечение приемных родителей.

— Что случилось?! — первым делом осведомился парень. — Всё в порядке?

— Да, — улыбнулась женщина, выходя на террасу и закуривая, устроившись в кресле, — просто форс–мажор. — Она выдержала паузу, склонившись над зажигалкой. — Генриетта съела пол–упаковки капсул из моей сумки. Мама перепугалась, но, к счастью, это оказался всего лишь рыбий жир.

— Ну и переполох вы у нас устроили! — рассмеялся Робби.

— Прости, пожалуйста. Я сама испугалась. — Она задумчиво посмотрела за окно. — Генриетта — самое дорогое, что у меня есть. Я не выдержала бы без нее… И абсолютно всегда о ней переживаю. Давай, иди, успокой миссис Томпсон! Страшно подумать, что вы с ней там себе нафантазировали!..

* * *

— Это было в середине ноября, — начала рассказывать миссис Грэйнджер, — самая страшная ночь в моей жизни. Была гроза. Моей маленькой дочери не так давно исполнилось два года, и я уже не боялась оставлять ее одну в комнате спящей. Я очень дрожала над ней, с самого начала. Редко оставляла саму…

Было поздно. Я мыла на кухне посуду, когда услышала наверху шум. То ли стук, то ли хлопок: что‑то странное. До сих пор не могу понять, что это могло быть. Возможно, не было ничего — и это просто взорвалось внутри ужасное предчувствие.

Джерри тоже услышал или почувствовал это. Он был в гостиной, и мы вместе поднялись в комнату, где спала наша дочь. Там всё было тихо и спокойно, так же, как и час назад, когда я оставляла ее спящей. Успокоившись, я подошла к кроватке. На улице ярко светила луна, несмотря на ливень, и в ее свете моя девочка показалась мне какой‑то бледной и слишком неподвижной. Что‑то оборвалось внутри меня…

В ту ночь, Гермиона, мы с Джерри нашли свою дочь в колыбели мертвой.

Начавшаяся на улице буря, должно быть, оборвала телефонные провода — во всяком случае, мы не смогли ни с кем связаться. Мобильных телефонов еще не было… Да, впрочем, это уже не имело смысла.

У меня началась истерика, Джерри после говорил, что испугался тогда за мой рассудок. Я плохо помню, что чувствовала в ту ночь. Всё — как в тумане.

А потом появилась эта странная женщина.

Прозвенел дверной звонок. Она стояла на нашем крыльце и ждала. Странная женщина в странной одежде. Она была абсолютно сухой, хотя шел проливной ливень, а при ней не было зонта. Эта женщина держала в руках переносную детскую корзинку.

«Я знаю, что у вас произошло ужасное несчастье, — сказала необычная гостья, не давая нам с папой опомниться, — и мне известно, что о нем не знает никто. Выслушайте меня. Но сначала взгляните», — и она поставила на стол свою корзинку, а потом отдернула полупрозрачную занавеску. Мне показалось, что я схожу с ума. В этой корзине передо мной спала, мерно дыша и посапывая, моя умершая, бездыханная девочка.

«Случилось так, что этот ребенок потерял родителей, — сказала наша неожиданная посетительница. — Он очень похож на малыша, которого вы лишились. — Я стала приглядываться и поняла, что она права: в корзине спала не моя девочка. Очень, очень похожая на нее, но другая. — Она — сирота, — продолжала женщина, — а вы потеряли дочь. Я предлагаю вам оставить этого ребенка у себя, взамен той, другой. И сохранить это в тайне».

Мы молчали. И я не могла отвести от малышки глаз. Джерри спросил, когда родилась эта девочка — и та женщина назвала дату рождения нашей дочери.

У меня закружилась голова. Джерри потом говорил мне, что почувствовал примерно то же самое. Как будто помутнение, что‑то необъяснимое и странное. Я через гул слышала слова той диковинной женщины, но видела перед собой только тебя. Такую крошечную, такую неожиданно родную, так похожую на мою дочь… На мою погибшую девочку…

Гермиона слушала эту исповедь и чувствовала, как у нее на голове шевелятся волосы. Все слова миссис Грэйнджер она видела в ее глазах ясными образами прошлого.

Бледная, похудевшая и изможденная Нарцисса Малфой, усталая, измученная, несмотря ни на что, держалась уверенно и сдержанно. В ее глазах была лишь холодная расчетливость. Она нашла семью, где была девочка, рожденная в нужный день — возможно, заколдовала кого‑то в отделе регистрации, а может быть, существует какая‑то поисковая магия… Разумеется, Нарцисса подтолкнула Грэйнджеров на столь ответственный шаг при помощи волшебства. И она изменила внешность наследницы Темного Лорда, сделав ее похожей на погибшего ребенка. Потом, с годами, эта легкая магия выветривалась сама собой…

«Погибшего ребенка? — с жестокой иронией спросил холодный голос внутри Гермионы. — Убитого ребенка. Не нужно обманывать себя. “Самообман — самая страшная ошибка. От него мы становимся слабыми и уязвимыми…”»

— Она говорила что‑то, — продолжала миссис Грэйнджер, — говорила, что никто не заметит подмены, но всё же нам стоит первые несколько недель не показывать девочку друзьям и близким… Говорила о чем‑то еще… А потом ушла в дом. Мы с Джерри остались на террасе.

Ты проснулась. Ты раскрыла свои очаровательные маленькие глазки и протянула ко мне ручки. Я вынула тебя из корзины. Тогда, в тот момент, я, кажется, полюбила тебя навсегда, родная моя. Может быть, даже сильнее, чем свою умершую дочь.

Эта женщина вернулась со свертком в руках. Я видела только оранжевое одеяльце, которое вышивала моя мама, но понимала, что завернуто в него. Странно, я даже не почувствовала ужаса. Я была вся занята только тобой.

Ты, крошка, увидела эту странную женщину, и у тебя на лице промелькнула задумчивость. Ты посмотрела на нее и спросила что‑то похожее на «Циси?». Но женщина покачала головой, и ты снова обняла мою шею.

«Позаботьтесь о ней, — сказала нам с папой загадочная гостья. — И прощайте».

Мы не сразу поглядели на нее, а когда глянули — ее уже не было. Говорю сейчас всё это и понимаю — как странно я себя вела, и как странно вел себя твой папа. Но, наверное, это была судьба. Я никогда, никогда не пожалела о том, что взяла тебя. Я вечно буду благодарна той женщине. Потому что, мне кажется, я не пережила бы смерти своей девочки, если бы у меня не было тебя…

Ты очень быстро привыкла к нам. Совсем не вспоминала тех, с кем жила раньше.

Помню, ты уже свободно разговаривала и уверенно ходила на ногах, в отличие от моей погибшей крошки. Вскоре я поняла, как сильно ты была на нее не похожа. Совсем другой характер, голос, манера поведения. Но я так полюбила тебя, я была от тебя в восторге.

Внешне ты чем‑то походила на мою настоящую дочь. У тебя, например, так же несколько больше, чем следует, выпирали верхние зубки. Ты была похожа на очаровательную белочку. Так же росли потом и коренные, но это вдруг прошло, совершенно внезапно, когда тебе было пятнадцать лет. Ума не приложу, как такое возможно.

Мы так боялись, что все узнают о подмене — долго–долго никому тебя не показывали, дорогая моя. А потом внезапно приехала бабушка Джин: я думала, что сознания лишусь, когда увидела ее на пороге. Но тут ты выбежала из гостиной — и оказалось, что она ничего не замечает, только подивилась тому, как быстро и ловко ты научилась ходить…

О, ты с самого первого дня была уникальной, необыкновенной. Настолько, что мы даже не особо удивились, когда появилась мадам Селвин и объяснила, что наша дочь — волшебница.

И ни я, ни Джерри никогда, никогда и ни на миг не пожалели о том, что взяли тебя. Мы только ужасно боялись, с тех самых пор, как ты уехала в эту волшебную школу, мы боялись, что тебя у нас отберут…

* * *

Уже начало светать, а Гермиона всё еще одиноко сидела на холодной, темной террасе и курила сигарету за сигаретой. Внутри опять было пусто. И дымно. И темно.

Несколько лет назад Кадмина Беллатриса Гонт–Блэк решила для себя, что Гермиона Грэйнджер окончательно умерла. Теперь же она поняла, что заблуждалась.

Не тогда погибла Гермиона Грэйнджер. Теперь наследница Темного Лорда знала, когда, почему и как лишилась жизни маленькая дочка ее приемных родителей.

Ей не хотелось узнавать, что сделала Нарцисса Малфой с телом ребенка — едва ли она отнеслась к трупу маггловского младенца более уважительно, чем к тому, что осталось от ее собственного дитя. Хорошо хоть чары, наложенные тетушкой, всё еще не дают миссис Грэйнджер понять очевидное…

У Гермионы дрожали руки. И болели абсолютно сухие глаза.

Забыть, просто забыть и никогда не думать об этом. Забыть так же, как она забывала о многом другом. За последние годы о чем только не приходилось забывать наследнице Темного Лорда… И далеко не всегда это были чужие поступки.

Первое время она многократно повторяла себе известную фразу Скарлетт О`Хаары — «я подумаю об этом завтра». Когда‑то Гермиона очень любила маггловскую литературу…

А потом, вместе с литературой, отошло и развеялось навсегда это оптимистичное обещание.

Нет, ни завтра, ни когда‑либо еще она не будет думать о том, о чем отчего‑то побоялась подумать сразу. Она будет делать вид, что ничего не было. Что ей ничего неизвестно.

Она научилась не замечать того, что могло бы ее смутить.

Темный Лорд не любил в Гермионе эту слабость. Он умел будить в своей дочери созерцающее безразличие, холодное любопытство и беспощадную жестокость. Но все эти качества, иногда и сами по себе вспыхивавшие в молодой женщине от тепла янтарного кулона, накатывали волнами, проходили ураганом и затихали. И тогда ей вновь приходилось что‑то навсегда забыть.

И она забывала. Гермиона хорошо научилась забывать за эти четыре года.

Но раньше у нее всегда был Генри.

Ее муж помогал оставаться немножко посторонней всему, происходившему вокруг. Играть с реальностью, порой — не видеть очевидного. Если Гермионе так было нужно. А теперь его нет — и у молодой вдовы всё хуже получается забывать. Ведь она так и не смогла забыть своего супруга, смертоносные обручальные кольца и Драко Малфоя.

Раньше от всего страшного и ужасного Гермиона обыкновенно убегала домой — в ласковые объятия Генри, куда‑то невообразимо далеко от всего, о чем не хотела знать и помнить. А теперь всего этого не стало: не на что отвлечься, некуда убежать. Значит… Значит, нужно научиться наконец‑то по–настоящему понимать всё то, что раньше нужно было только забыть?

Научиться наслаждаться этим?..

Вот только как? Как?..

* * *

В последнюю субботу марта у Етты поднялась высокая температура.

Гермиона понимала, что это всего лишь режутся первые молочные зубки — но всё равно переживала и тряслась, постоянно норовя мчаться в больницу святого Мунго.

Девочка весь день была беспокойной и капризной, а к вечеру отгрызла голову пластмассовому медвежонку.

К трем часам ночи начали взрываться лампочки. Генриетта плакала навзрыд. Сначала взорвалась лампа на лестнице. Потом, через несколько минут — ночник в комнате Гермионы, где она пыталась успокоить ребенка. А потом лампочки стали взрываться по всему дому, одна за другой. Пришлось напоить крошку очень неполезным Болеутоляющим успокоительным настоем целителя Спенатикуса, а когда девочка уснула, проводить ревизию и восстанавливать осветительные приборы, в рядах которых пали даже уличный фонарь и садовая автоматическая лампа…

* * *

Гермиона спала.

В звенящей ночной тишине комнаты царил серебристый полумрак. Где‑то далеко завыла собака. Где‑то совсем рядом ухнул филин.

Большое кровавое пятно медленно расплывалось на белом пододеяльнике. В воздухе пахло ржавчиной.

Она проснулась от холодного, липкого страха. Куда‑то пропали все звуки вокруг, только непонятный гул стоял в ушах от замогильной тишины спальни. Гермиона с ужасом смотрела на прибывающую багровую жидкость. Ее было так много, что, пропитав простыни и матрас кровати, пурпурные струи уже катились на пол.

Внезапно безымянный палец левой руки пробила острая боль. Гермиона схватилась за свое запястье: обручальное кольцо, ледяное до синевы, впивалось в палец острыми клешнями боли. Женщина попыталась стянуть обжигающий металл — но он не поддавался, а тонкая кожа пальцев, которыми она тщилась стащить ободок, примерзала к прóклятому золоту и отрывалась с неприятным треском. Вот уже все ее руки покрылись кровоточащими язвами, глаза застилал черный туман… Кольцо прожигало руку до кости, но Гермиона не могла снять его, никак не могла его снять…

Женщина подскочила на постели. Залитая лунным светом спальня, мерное посапывание Генриетты в колыбели, свежий цветастый пододеяльник… Она сжала левую руку — чужое, купленное только ради мистера и миссис Грэйнджер кольцо блестело в лунном свете. Гермиона легко сняла его.

А того, другого, здесь не было, и быть не могло. Их обручальными кольцами ее муж соединился с иной, вечной невестой — Смертью. И новобрачная полновластно увела его в свой чертог. Навсегда.

Ничего нельзя сделать. Некому мстить. И некуда идти, и бесполезно кричать.

Гермиона запустила руки в волосы и сжала голову.

Нужно просто терпеть. Нужно вынести и забыть. Просто забыть.

Но как можно забыть то, что неизменно возвращается по ночам, проникает вместе с лунным светом в ее сны, отравляя ядом воспоминаний и без того измученное сердце?..

Почти каждую ночь.

 

Глава IV: Начало сказки о Доброй Волшебнице

Это была невообразимая авантюра. В самолете Гермиона раз за разом пыталась понять, каким образом вообще повелась на такое безобразие.

Во всем виноват Робби. Неделю назад он явился к ней с диким предложением слетать в четырехдневный круиз на Сейшелы, и Гермиона, разумеется, сразу же высмеяла эту дикую идею. Но против нее неожиданно ополчились все.

Мистер и миссис Грэйнджер, Томпсоны, многочисленные знакомые и друзья Робби, а напоследок даже Джинни Уизли, которой загнанная в угол ведьма отправила сову на третий день всеобщего наступления. В итоге Гермиона сдала позиции настолько, что клятвенно обещала названой матери не трансгрессировать домой без веской причины, ограничиваясь сотовой связью, и отдохнуть как следует.

Аэропорт на Маэ оказался очень шумным. Гермиона курила в дьюти–фри, ожидая, пока Робби заберет их багаж, и упорно думала о Генриетте. Как она там сама? Смешно, конечно, они улетели всего несколько часов назад, а она уходила из дома и на более длительное время; как бы далеко от Лондона Гермиона не находилась, трансгрессировать к дочери она могла в любую минуту; Генриетта уже активно питалась дополнительными продуктами и вовсе не нуждалась каждый день в ее молоке… Но психологически молодая мать почему‑то чувствовала себя виноватой. Это было глупо, но это было фактом.

— Мадам желает заказать что‑то? — услужливо спросил на отличном английском молодой официант в форменном костюме. — Еще кофе?

— Благодарю вас, нет, — покачала головой Гермиона. — Выдача багажа всегда так задерживается? — спросила она, чтобы что‑то спросить.

— Довольно часто, мадам. К сожалению. Может быть, вам принести меню?

— Нет–нет, вот, кажется, и мой спутник.

Робби показался из огромной арки с тележкой, нагруженной чемоданами, и замахал свободной рукой. Гермиона вынула из кармана подготовленную банкноту, вручила ее расцветшему на глазах официанту и поспешила навстречу приятелю.

— Ну и жара! — воскликнул Робби. — Нам нужно поспешить: вертолет на Дерош только один, не хочется торчать тут почти час, ожидая, пока он возвратится. Пойдем.

— Пойдем, — обреченно кивнула молодая ведьма.

— Гермиона, ты — невозможный человек! Оглянись кругом: красота, лето, солнце, океан! Чем ты недовольна?

Женщина бросила быстрый взгляд назад: прохладная дьюти–фри ничем не отличалась от своей лондонской вариации, высокие окна прикрывали жалюзи, а от перелета у нее заложило уши и побаливала голова.

— Ты что, не выходила на террасу? — подозрительно спросил Робби.

Гермиона неопределенно пожала плечами.

— Просто безобразие! Пошли, лягушка–путешественница, а то пропустим вертолет. Поругаю тебя потом.

Несмотря на весь свой скептицизм, оказавшись на улице, Гермиона позабыла уныние. Остров утопал в зелени огромных кокосовых пальм, с высокой террасы открывался потрясающий вид на Викторию — окруженная плантациями коричного дерева, столица Сейшелов пестрила яркими, насыщенными цветами: огромные отели и крошечные, едва различимые бунгало, пятна бассейнов разнообразной формы и витиеватые переплетения улиц радовали глаз. Многочисленные заполненные пляжи и уединенные бухточки изрезали береговую линию, а свежий океанский воздух быстро выветрил даже память о головной боли.

Им удалось оккупировать вертолет первыми, и на Дерош Гермиона попала к обеду, вместе с Робби и немногословным канадцем–дайвером, который путешествовал в одиночестве и почти всю дорогу молчал.

За полчаса перелета плохое настроение Гермионы испарилось окончательно. Из вертолета открывался совершенно невообразимый вид на многочисленные гранитные острова. Сочетание белоснежного с розоватым отливом песка, нагромождений серых скал, зелени ажурных пальмовых листьев и голубизны чистейшего океана создавало странное впечатление жемчужин суши в белом ожерелье прибоя. Нетронутые человеком атоллы и первобытные воды островов, пятна цивилизации в виде шикарных отельных комплексов, бескрайняя зелень и умопомрачительная синева океана заставляли чувствовать, будто оказался в совершенно ином и удивительном мире, в тысячах миль отовсюду.

Вертолет приземлился на широкой площадке за изысканным отелем «Дерошес Исланд Ресорт». Из‑за прибрежного ветра почти не чувствовалось жары, и Гермиона, на правах дамы опять оставившая Робби разбираться с багажом, устроилась на широкой террасе отеля. Страшно хотелось есть, а еще переодеться в купальник и распустить туго собранные волосы. Но пока приходилось довольствоваться сигаретами и соленым арахисом, припасенным в самолете.

Возня с вещами и номером заняла почти два часа, и молодая ведьма порядком устала. Оказавшись наконец‑то на своих законных восьмидесяти двух квадратных метрах, она благородно пустила Робби в ванную первым и повалилась на одну из кроватей. С открытого балкона в комнату пробивался яркий полуденный свет, белые занавески развивались на ветру, и женщину внезапно наполнило невообразимое ощущение счастья.

А потом вдруг опять накатил стыд.

Потянувшись, Гермиона ловко выудила из сумочки телефон и набрала номер миссис Грэйнджер.

— Мамочка, мы уже поселились, — сообщила она, выходя на балкон и закуривая сигарету. — Здесь совершенно потрясающе. Как там Етта?

— Гермиона, ты неисправима! — возмутилась ее приемная мать. — Они гулять пошли с Джерри.

— А не холодно? Что вы надели? Она не капризничает? — быстро и взволнованно затараторила ведьма.

— Всё хорошо, уверяю тебя.

— Я могла бы уложить ее спать вечером, обязательно позвони мне, если она будет плакать.

— Гермиона, мы же договорились! Только попробуй заявиться домой! Я всё расскажу Робби. — И они обе дружно засмеялись.

— Ладно–ладно, я буду отдыхать, — с ударением на слове «буду» пообещала ведьма, — но ты всё же звони, если что‑то понадобится. Особенно, если она опять начнет колдовать.

— Дорогая, не волнуйся. Тем более я уже научилась справляться с летающими игрушками и довольно быстро могу уговорить ее всё вернуть на места. Прекращай сеять панику и иди на пляж. Вы нормально устроились?

— Да, очень хорошо. Робби — просто душка, он делает всё самое противное со спартанской стойкостью.

— Ладно, Гермиона, хватит тратить деньги. Я позвоню тебе вечером.

— Пока, мама, — вздохнула женщина и нехотя отключила связь.

С минуту она раздумывала над тем, не набрать ли номер папы, который пошел гулять с Генриеттой, но тут Робби освободил ванную.

Через полчаса они спустились в ресторан у открытого бассейна.

— Ну, наконец‑то мы с моими очками смотримся органично на фоне окружающей природы, — потянулся Робби, осматриваясь вокруг, — и никто не будет доставать тупыми вопросами, — парень взялся за одно из принесенных официанткой меню и с воодушевлением погрузился в чтение. — Хочу есть — и на пляж, — через полминуты сообщил он. — Ты только посмотри, какая погода! От этих туманов уже с души воротит! — тараторил Робби, просматривая плетеные страницы. — Пока ты была в душе, я еще раз изучил перечень услуг — не знаю, как всё это втиснуть в четыре дня.

— Ты такой забавный! — засмеялась женщина. — Хочется всего и сразу?

— Здесь просто глаза разбегаются! И в меню, кстати, тоже.

— Предлагаю положиться на опыт официанта. Хотя я предпочла бы что‑то из креольской кухни — звучит интригующе.

— Вечером пойдем в ресторан на пляже, — заявил ее спутник, — там проводятся ужины с лобстерами.

— Как тебе будет угодно. Вообще, хотелось бы уже что‑то съесть, а то так я до ужина не дотяну. Нужно было не выливать сцеженное молоко.

— Перестань портить мне аппетит! — возмутился Робби.

Умереть с голоду не довелось, хотя Гермиона и не могла утверждать с уверенностью, что она большая поклонница креольской кухни — ее джамбалайя из морепродуктов была по вкусу довольно экстравагантной.

После обеда приятели надолго устроились среди белоснежных песков приотельного пляжа.

Небольшой остров покрывали густые заросли кокосовых пальм, и на нем обитали многочисленные гигантские черепахи, одну из которых Гермиона заметила за каменной оградой в кустах.

Индийский океан слишком соленый — вода попадала в глаза и пекла, так что молодая ведьма быстро предпочла всему этому великолепию бассейны, хотя Робби дважды водил ее к лазурному океану и даже перед ужином намочил в нем лишний раз, «потому что полезно».

— Странная у тебя татуировка, — задумчиво сказал молодой человек, когда они перебрались к бассейну после первого знакомства с большими водами. Гермиона, растянувшаяся на лежаке, уткнувшись лицом в полотенце, почувствовала, как Робби провел пальцем по ее левому плечу. — Впервые вижу такую технику: будто под кожей объемная форма… И символика неожиданная. Что это означает?

— Вечную и безграничную преданность Темному Лорду, — глухо, из‑за полотенца, ответила Гермиона.

— Ты что, сатанистка?

— Нет, я — наследница, — хмыкнула молодая женщина.

— Сатаны? — прыснул Робби.

— Темного Лорда! — рассмеялась Гермиона, выныривая из укрытия. — Коий нынче разжалован из воплощения зла во влиятельные политики.

— Это что еще за личность? Почему не слыхал?

— А не всем говорят! — хмыкнула ведьма, снимая с небольшого столика многоярусный коктейль неестественного оттенка.

— До сих пор не могу привыкнуть к тому, как сильно ты изменилась, — пожаловался Робби, тоже отпивая свой «Уикенд на пляже». — Такое впечатление, будто общаешься с совершенно новым человеком. Скажи мне кто‑то полгода назад, что моя соседка Гермиона Грэйнджер сделает подобную татуировку…

— Ты даже не представляешь, насколько эта татуировка когда‑то была неожиданна для Гермионы Грэйнджер, — хмыкнула его собеседница. И помрачнела.

— Что с тобой? — тут же заметил Робби.

— А было ли бы всё так?.. — глухо спросила она, глядя куда‑то далеко в безбрежный океан. — Иногда мне кажется, что вся моя жизнь — наказание за грехи.

— Господи, Гермиона! Нашлась грешница!

— Ты просто не понимаешь, — усмехнулась ведьма, проводя длинным ногтем по обугленным очертаниям Черной Метки.

— Я многое могу понять. Но ты не рассказываешь мне.

— Не морочь себе и мне голову, Робби, — тут же тряхнула волосами Гермиона. — Мы же приехали отдыхать? Не для того я ввязалась в подобную авантюру, чтобы сидеть тут и страдать. Айда в бассейн!

* * *

После пляжа Робби почти насильно на два часа загнал Гермиону в SPA–салон, за что она была ему потом благодарна еще несколько дней. На ужин наследница Темного Лорда спустилась совершенно новым человеком: кто бы мог подумать, что простой (хотя, если честно, довольно непростой) массаж может так обновить тело и душу?

Наверное, вся эта затея с поездкой на Сейшелы не столь ужасна, как казалось сразу.

Во время процедур Гермиона не сдержалась и еще раз позвонила домой — но всё было в полном порядке, и она опять расслабилась. Всё действительно было замечательно. Хотелось… жить дальше. А такого с молодой ведьмой уже более полугода не происходило.

После ужина в открытом пляжном ресторане, откуда открывался потрясающий вид на закат, Робби и Гермиона устроили жаркое сражение во время партии в бильярд. Наследница Темного Лорда с детства терпеть не могла проигрывать и жутко злилась — а ее оппонента это ужасно забавляло. Он довел ее до такой стадии кипения, что в какой‑то момент все шары Гермионы начали неизменно попадать в лузы, порою даже по два за удар. Робби сдал все позиции и перестал откалывать обидные шуточки, а молодая женщина решила для себя, что ведьмой стала не напрасно.

— Сейчас я умру от усталости, — честно сообщила Гермиона, когда после двенадцати они покинули бар и вернулись в номер, — но это приятная усталость.

Она повалилась на свою кровать, мысленно уговаривая тело сходить в ванную и переодеться.

— Завтра утром поедем кататься на велосипедах, — добил ее Робби. — Нужно встать к десяти.

— Смеешься, да? — охнула несчастная, переворачиваясь на бок. — Всё, меня больше не существует. До десяти часов утра.

И она уснула, сама не заметив как.

Снились природа, тропические острова и океан; а ночные кошмары, казалось, не добрались до нее в этом далеком уголке планеты.

На следующий день ожидали обещанные велосипеды, во время катания на которых путешественники видели множество гигантских черепах и уникальных тропических птиц, пляж и игра в теннис на освещенном отельном корте после заката. За ужином Робби принимал участие в кулинарном конкурсе и позорно проиграл его какой‑то престарелой француженке.

Миссис Грэйнджер по телефону клялась и божилась, что великолепно справляется с Генриеттой. К вечеру второго дня молодой ведьме пришлось признать, что ей безумно нравится на Дероше и совсем не хочется уезжать домой.

— Видела вон те две скорлупки от лесного орешка? — спросил Робби ветреным утром на следующий день, указывая на что‑то слева от своей кровати. — Я наблюдаю за ними. Когда мы въехали, решил, что они достались нам с тобой от прошлых постояльцев номера, но теперь меня терзают сомнения.

— Почему? — хихикнула Гермиона, которая расчесывалась около зеркала.

— Ну, комнаты убирают дважды в сутки, а коллекционные скорлупки всё еще с нами, — рассмеялся парень. — Гостов спорить, что вечером мы найдем их на месте! Возможно, они тут сразу подразумевались: утверждают же, что вся отделка номеров выполнена из натуральных материалов…

— Эти две скорлупки повидали сотни отдыхающих! — смеясь, подхватила Гермиона. — Нужно сфотографироваться с ними, это местная достопримечательность!

— Не вопрос, — потянулся за фотоаппаратом Робби.

— Ой, подожди, сделай потом еще и снимок моей камерой, — попросила молодая ведьма, садясь на пол около коллекционных остатков орешка.

— Нужно идти в ногу со временем, мадам, — попенял ей Робби, откладывая свой цифровой фотоаппарат и беря с прикроватной тумбочки пленочный Гермионин. — Это же прошлый век!

— Не спорь со мной, маэстро! На цифровых фотографиях не видно жизни.

— Зато с ними не нужно потом мучиться — раз и готово. И видно всё куда лучше, что там ни говори.

Он щелкнул затвором, запечатлев Гермиону и скорлупки на пленку. Конечно, Робби возмущается из‑за того, что приходится дублировать все снимки, и они уже не раз спорили о достоинствах современных камер — но не объяснять же парню, что его электронные пиксели невозможно проявить в специальном растворе, который заставляет оживать магические фотографии? Вот и приходилось отшучиваться.

Закончив с увековечиванием местных достопримечательностей, Гермиона ушла в ванную сцеживать молоко. В их отеле был весьма оригинальный санузел с возможностью принимать душ на открытом воздухе под тропическим солнцем. Там‑то Гермиона и устроилась, скрашивая окружающей атмосферой довольно сомнительное удовольствие.

Они уже сильно опаздывали на завтрак, когда молодая мама закончила со всеми приготовлениями, позвонила домой и наспех переоделась в новый купальный костюм. В итоге пришлось удовлетвориться несколько остывшим шведским столом и огромным кокосовым мороженым.

После утра, проведенного за игрой в пляжный волейбол, сытно пообедав, Гермиона и Робби взяли напрокат небольшое симпатичное каноэ и отправились в короткое путешествие вокруг острова. Берег по левой стороне густо зарос высокими кокосовыми пальмами, которые давали глубокую тень. Плыть в каноэ по этой части маршрута оказалось особенно приятно. Гермиона растянулась на войлочной подстилке и блаженно смотрела вверх, в бескрайнее синее небо.

— Оно здесь какое‑то не такое: будто выше и ярче, — поделилась она своими впечатлениями с Робби, который усердно работал веслами.

— А звезды ночью видала?

— Оу, Робби, когда наступает ночь — я уже не в состоянии шевелиться.

— Ты устала?

— Ну что ты, я абсолютно счастлива. Серьезно. Спасибо, что вытащил меня сюда. Уезжать совсем не хочется.

— Вернемся, я немного поработаю, и постараемся еще куда‑то выбраться. Не на такой шикарный курорт, разумеется, — хмыкнул он, — но что‑то придумаем. И Генриетту с собой возьмем.

— Ты — просто чудо! — растрогалась женщина.

— Я же вижу, что тебе не хватает здесь только ребенка, — усмехнулся парень. — Кажется, если бы ты могла телепортироваться — плюнула бы на все красоты местной природы и рванула в туманный Лондон.

— Вы глубоко заблуждаетесь, Роберт Томпсон, — высокопарно заявила молодая ведьма. — Я обещала маме не телепортировать к ним и обходиться телефоном. И слово пока держу. Воистину, ни единого раза! — И Гермиона многозначительно закивала головой.

Робби только рассмеялся. Вообще, молодая женщина заметила, что в ее положении лучше всего постоянно отвечать правду — никто никогда и слову ее не поверит, а нервов уходит куда меньше.

— Хочу договориться завтра поплавать с аквалангами. На небольшую глубину, — опять заговорил Робби.

— В последний день? — опешила его спутница. — А как же чемоданное настроение?

— Нужно попробовать всё, — безапелляционно покачал головой парень, — и запастись впечатлениями. Дайвингом мы еще не занимались. И сегодня ночью с одиннадцати до трех у нас — ночная рыбалка. Заодно и звезды посмотришь.

— Что?!

— Молчи, туристка. Всё уже оплачено, так что не обсуждается.

— Ну ты и хитрый! — рассмеялась ведьма, опуская руку за борт и игриво обрызгивая его водой.

— Я — находчивый!

Гермиона усмехнулась и потянулась к своей сумочке, доставая оттуда помятую пачку сигарет.

— Хочешь, расскажу тебе сказку? — спросила она, закуривая.

— Неожиданный поворот событий.

— А у меня настроение такое. Умиротворенное. И ностальгическое. — Гермиона глубоко вдохнула и посмотрела вдаль, на смутные очертания соседнего острова. — Слушай, это очень необычная сказка. Жила–была Добрая Волшебница: умница, умелица, верный друг. Волшебница жила в своем выдуманном мире и отчаянно боролась со злом вместе с другими добрыми волшебниками. — Женщина медленно выпустила дым в далекое голубое небо и прилегла на дно лодки. Робби молча греб веслами, и солнечные блики мерно покачивались на стеклах его неизменных темных очков. Гермиона опять устремила взгляд в бескрайнее небо. — Однажды в доме Доброй Волшебницы появилась Злая Ведьма и зазвала ее к себе в гости, — продолжала она. — Злая Ведьма привела Добрую Волшебницу к самому страшному Злому Колдуну, а тот поведал Доброй Волшебнице, что он — ее настоящий отец. Рассказал, что много лет назад, когда она была еще крошкой, его победил один Маленький Мальчик, которого очень любила мама. И Злой Колдун пропал на долгие годы, а Добрую Волшебницу, его дочь, отдали на воспитание Хорошим Людям. Злой Колдун не уточнял, что для этого ее тете, Злой Ведьме, пришлось убить родную дочку этих Хороших Людей.

И вот Злой Колдун начал рассказывать своей дочери, как хорошо на свете живется злым волшебникам. И что все добрые волшебники тоже живут так же, только всё время притворяются: они хотят, чтобы все думали о них не то, что есть на самом деле, чтобы никто не узнавал об их плохих поступках, — и от этого лицемерия и лжи они становятся много хуже, чем открытые для хулы волшебники злые.

Злой Колдун дал Доброй Волшебнице выбор: остаться с ним или вернуться к друзьям. По крайней мере, тогда Волшебница была уверена в том, что выбор у нее есть. Как она поступила?

— Вернулась к Хорошим Людям и своим друзьям, не поддавшись хитрости Злого Колдуна, пытавшегося заморочить ей голову? — спросил Робби.

— Нет, — усмехнулась с какой‑то горечью Гермиона. — Она осталась со своим отцом и сама стала злой ведьмой.

— Какая‑то странная Добрая Волшебница, — крякнул парень.

— Такова сказка, — развела руками Гермиона. — Знаешь, что было дальше? — спросила она, снова садясь. — Став злой, Волшебница многое переоценила: что‑то правильно, что‑то превратно. Но она не хотела возвращаться к былой жизни. А потом она убила человека.

— Это плохая сказка.

— Но я хочу рассказать тебе ее, — вздохнула наследница Темного Лорда. — Волшебница стала жить по законам нового мира и вскоре нашла себе там Возлюбленного — тоже злого волшебника. Она даже могла бы родить ему ребенка, но не стала. Она убила их ребенка, как только узнала о нем.

— Какая‑то это очень уж злая Волшебница получается, — поморщился Робби.

— Ей так не казалось. Она продолжала жить в Старом Замке, куда уехала от своей настоящей семьи, и где жили ее давние друзья.

— Зачем? — удивился приятель Гермионы, оставляя на время весла каноэ. Они стояли в тени огромной кокосовой пальмы, скрытые от всего мира зеленью и океаном.

— В этом Замке учили магии, — ответила Гермиона.

— А ее настоящая семья не могла научить ее?

— Могла. Но ее отец хотел, чтобы Волшебница выучилась в том Замке до конца. И она послушалась. — Гермиона улыбнулась: тепло и солнечно. — А потом появился Прекрасный Принц, — изменившимся голосом сообщила она. — Вообще‑то он всегда был рядом, но Волшебница не замечала. А потом они полюбили друг друга.

— Это был добрый волшебник? — спросил Робби.

— Очень, — кивнула женщина. — Но он всё равно служил отцу Волшебницы.

— Какой же он тогда добрый?

— Прекрасный Принц был Очень Добрым Волшебником, Робби. Такова сказка.

— И что же дальше?

— Волшебница выучилась всему, чему учили в Старом Замке. А еще она нашла там лучшую подругу, которая тоже когда‑то была доброй волшебницей; Невесту Маленького Мальчика, победившего некогда отца нашей героини. Но отец Волшебницы возродился, и Маленький Мальчик забыл свою Невесту, сражаясь с ним снова. Она очень тосковала, а потом стала злой. Чтобы отомстить.

— У нее хоть причина была, — вставил молодой человек, потягиваясь, — но, наверное, она не очень сильно любила Маленького Мальчика?

— Очень, Робби. Если бы она не любила его, она никогда не стала бы злой.

— Это очень странная сказка.

— Пожалуй, — согласилась женщина. — Так вот: в день Большого Бала в честь окончания обучению магии, добрые волшебники, друзья героини и ее подруги, узнали о том, что произошло. Маленький Мальчик возненавидел нашу Волшебницу. Но когда узнал о том, что с ней и его Невеста, — отчаялся.

Бал кончился, и на следующий день Волшебница с Прекрасным Принцем и ее подруга уехали из Старого Замка навсегда.

— Просто уехали?

— Да. — Гермиона опять закурила. — Волшебница вышла замуж за Прекрасного Принца и была очень счастлива. Они отправились в далекие страны, подальше от Большой Битвы между отцом Волшебницы и всем миром.

— И кто победил в этой Битве? Скоро ли конец твоей сказки?

— Скоро, — горько сказала Гермиона, прикусывая губу, — моя сказка очень скоро кончится.

В Большой Битве победил отец Волшебницы — и неожиданно оказался не таким ужасным, как все считали. Почти все смирились с его победой и даже отыскали в ней много положительного. И только Маленький Мальчик продолжает бороться со Злым Колдуном.

— А Волшебница и Прекрасный Принц? — спросил Робби, снова берясь за весла. — Они жили долго и счастливо?

— Они жили очень счастливо, но совсем недолго. — Гермиона глубоко вдохнула сигаретный дым. — Началась новая страшная сказка. Другой Злой Волшебник убил Прекрасного Принца.

— И Волшебница осталась у разбитого корыта?

— Да, Робби. Это очень несчастная Волшебница.

— Если бы она не предала своих друзей, — пожал плечами парень.

— Ты жестокий, Робби, — печально улыбнулась Гермиона. — Жестокий, как и все хорошие волшебники, кроме Прекрасного Принца.

— В чем мораль твоей сказки? — поинтересовался ее спутник, оставляя весла и снова потягиваясь.

— Мораль? Не знаю, — задумчиво ответила Гермиона. — Скажи мне ты.

— Не нужно предавать своих друзей, и всё будет хорошо, — после короткой паузы отрезал Робби. — А Маленький Мальчик всё равно победит Злого Колдуна — это же сказка.

— Тогда у Волшебницы совсем ничего не останется. Неужели тебе ничуть не жаль ее?

— За что мне ее жалеть? Она не сделала ничего, что могло бы вызвать к ней симпатию. Впрочем, это ведь сказка: Маленький Мальчик простит Волшебницу, и она выйдет за него замуж. У них родятся трое детей, и она станет Самой Счастливой Волшебницей в мире.

— Ей никогда не стать Самой Счастливой с Маленьким Мальчиком, — покачала головой Гермиона. — Да и он никогда ее не простит.

— Так сказано в сказке?

— Нет. Но я знаю. А в этой сказке пока нет продолжения.

— Ну, так тогда оно будет такое. Это же сказка: добро должно победить зло, героиня — выйти замуж за героя и быть счастливой.

— А что ей делать с ребенком Прекрасного Принца?

— Ты не говорила, что у нее остался ребенок. Что ж… Маленький Мальчик будет растить его вместе со своими детьми и вырастит из него Настоящего Доброго Волшебника, который никогда не предаст друзей.

— Какой печальный конец ты придумал для моей сказки, — задумчиво сказала наследница Темного Лорда.

— А мне кажется, у нее было странное начало, но конец — счастливый.

— Волшебница не переживет такой конец и повесится на своих косах накануне свадьбы с Маленьким Мальчиком.

— Жуть какая! — охнул Робби. — Что у тебя за мысли?!

— На месте Волшебницы я поступила бы так.

— И ты представляешь себя на месте этой Волшебницы, ведь так, Гермиона?

— Именно так, Робби, — кивнула женщина.

— Зря, — уверенно отрезал он. — Ты никогда не убила бы человека и не предала своих друзей.

— Кто знает, — усмехнулась молодая женщина.

— Ты просто наслушалась глупых сказок. Кто рассказал тебе эту?

— Однажды летом мне начала рассказывать ее моя тетя. Почти шесть лет назад.

— Миссис Барнхем?

— Нет, не тетушка Джуди. Ты не знаешь эту мою тетю.

— Уж не злая ли она ведьма? — усмехнулся Робби.

— Не знаю. А злая ли Ведьма из сказки? Которая рассказала Доброй Волшебнице о ее настоящей семье?

— Злая. Зачем она это сделала?

— Ей велел Злой Колдун.

— Он заставил ее?

— Вряд ли. Эта Ведьма из сказки — очень странная женщина. Когда‑то она задушила свою новорожденную дочь. А потом убила ребенка Хороших Людей, которые вырастили Добрую Волшебницу.

— И ты всё еще сомневаешься, злая ли она?! — опешил Робби. — Как бы она с ее замашками не добралась и до детей Доброй Волшебницы! Когда Маленький Мальчик победит, он заточит Злую Ведьму в высокой башне.

— Он очень жестокий, этот Мальчик, правда? — с горькой иронией спросила Гермиона.

— Почему? Он — справедливый. Нужно же наказать Ведьму за ее злодеяния?

— Именно потому, что Маленький Мальчик всех хочет наказать и никого не может понять, — он и жесток, — сказала Гермиона.

— Но он простит Добрую Волшебницу и женится на ней, помнишь?

— Да–да: она удушится своей косой, — кивнула Гермиона.

— Он обрежет ей косы и заставит быть счастливой.

— Ну вот, я же и говорю: он очень жестокий, этот Маленький Мальчик…

* * *

Когда они возвратились в отель, уже вечерело. Ужин решили отложить, и Гермиона прилегла отдохнуть на несколько часов. Ей снились странные сны: вся ее жизнь, вся история Доброй Волшебницы, столь сурово приговоренной Робби к пугающему счастью.

Когда будильник на телефоне возвестил о необходимости просыпаться и ехать на ночную рыбалку, Гермиону не оставляла уверенность, что ее сон еще не завершен…

Скорлупки от лесного орешка стойко перенесли очередную утреннюю уборку — молодая ведьма заметила их на прежнем месте, когда переодевалась к ужину. Сегодня они с Робби баловали себя огромными океанскими лобстерами.

А покончив с готовыми лобстерами, отправились ловить очередную партию в океане.

Робби арендовал катер со специально обученным экипажем, и они с Гермионой отправилась на свою первую в жизни донную рыбалку. А женщина — вообще на свою первую рыбалку.

Робби, который очень любил это дело, сыпал умными терминами и весь пылал азартом. Его спутница скорее наслаждалась красотами природы. Гермиона думала о том, что ей совсем не хочется завтра вечером улетать в Лондон. Она с огромным удовольствием повидала бы Етту посредством трансгрессии, а потом продлила свой вояж. Но это было не самым дешевым удовольствием, и следовало бы объяснять Робби, откуда у нее вдруг такие широкие возможности — да и он бы никогда в жизни не согласился отдыхать за ее счет.

Может, имеет смысл попутешествовать? Объездить мир… Но для этого нужна компания. Иначе она в любом уголке планеты попросту умрет от тоски. Гермионе не хотелось сейчас общаться с волшебниками, но какой маггл поедет с ней слоняться по миру, кроме верного Робби? А ему — как объяснить?..

— Ты точно не хочешь попробовать? — развеял приятель ее смутные мысли, в очередной раз пытаясь увлечь рыбалкой свою подругу. — Это здорово! Погляди, какую я поймал барракуду!

— Тиффани рассказывала мне по секрету, что вы с Бобом совершенно помешаны на рыбалке, — хмыкнула Гермиона. — Я начинаю понимать, что она имела в виду!

— Тиффани ни черта не смыслит, не слушай ее на этот счет! Тебе что, совсем–совсем не интересно? — понурил голову парень.

— Что ты, очень интересно! Только я со стороны понаблюдаю, ладно?

— Очень многое теряешь, — пожал плечами Робби и отправился к своим джобам и морским красным окуням.

Гермиона курила на корме катера и полной грудью вдыхала океанский ночной воздух. Небольшая команда и Робби были увлечены удачной рыбалкой, и только кок ловко чистил улов для того, чтобы приготовить туристам свежий ночной обед.

В уходящем в темно–синюю мглу океане отливали, словно драгоценные камни, пятна раскиданных Сейшельских островов, отделанных светящимися точками, будто резным узором: где‑то частым, где‑то — редкими бликами сияющих звезд. Гранитные кусочки суши, казалось, светились изнутри, и вокруг них на бархате ночного океана подрагивал серебристый ореол.

— У островов можно наловить более двухсот восьмидесяти видов рыбы, мадам, — подошел к ней плечистый матрос в белых парусиновых штанах, — и океан в этот период очень спокойный. Попробуйте, у вас получится поймать что‑то без труда.

— Благодарю вас, мне и так хорошо, — сонно улыбнулась Гермиона. — Не тратьте время — лучше расскажите вон тому молодому человеку какую‑нибудь старую рыбацкую историю.

Утомленная ведьма чувствовала, что засыпает под завораживающий плеск волн за бортом, под этим дурманящим небом: таким же иссиня–черным, как и уходящие вдаль воды, и так же испещренным сияющими узорами многогранных драгоценных камней. Россыпь звезд складывалась в незнакомые созвездия, виданные раньше только на картах профессора Синистры. Здесь они были живыми, дышащими — куда более настоящими, чем на качественных магических иллюстрациях, где тоже сияли, переливались и дрожали — но как‑то не так.

Небо казалось бесконечно далеким и в то же время грозило раздавить своей грандиозной величиной.

Вскоре была готова первая часть изысканного кушанья, и очень возбужденный Робби на время прервал свое увлекательное занятие, оставив в покое злополучных морских обитателей. Гермиона ела восхитительную ароматную рыбу в полусне, она ужасно устала и клевала носом, норовя уснуть сию же минуту. Проглотив последний кусочек тунца, молодая ведьма действительно ненадолго задремала, но они уже подплывали к берегу.

— Мне предложили договориться с персоналом, чтобы нам к завтраку приготовили часть улова и принесли прямо в номер, — сообщил Робби. — По–моему, блестящая идея. И никуда не нужно будет утром ползти, — улыбнувшись, добавил он.

— Да, — рассеянно кивнула Гермиона. Они стояли в холле гостиницы, около лифтов.

— Ну, так я пойду, договорюсь? — просиял ее спутник. — Есть особые пожелания?

— Особо желаю поспать, — хмыкнула женщина и вдруг внезапно поняла, что сонливость пропала. — Я пойду в номер? — по инерции спросила она. — Где карточка?

— В твоей сумке. Давай, я скоро вернусь.

Гермиона кивнула ему и вошла в лифт.

«Может быть, не стоит ложиться, раз вдруг расхотелось спать? — размышляла она, подходя к двери их комнаты и вставляя магнитную карточку в замок. — Можно легко убедить Робби спуститься вниз и поплавать ночью в бассейне. Уже скоро начнет светать, — замок пикнул, — или прогуляться по рассветному острову?..»

Гермиона толкнула дверь номера и вздрогнула. Посреди комнаты стоял, ожидая ее, сам Лорд Волдеморт.

И таким молодая женщина не видела своего отца никогда…

 

Глава V: Прóклятый остров

— Что случилось?! — бледнея, спросила Гермиона.

Темный Лорд выглядел подавленно, растерянно и как‑то нереалистично: то ли смущенно, то ли испуганно — так, как выглядеть просто не мог, никогда.

От одного взгляда в его поблекшие красные глаза Гермиона вся покрылась холодным потом. Она почувствовала, как крупная капля сорвалась с верхней губы и упала на грудь. В горле пересохло.

— Прости меня, Кадмина. Если сможешь, — тихо сказал Волдеморт, не глядя в глаза своей дочери. — У меня не было другого выхода. Прощай.

— Что зна… — начала было ведьма, но с последними словами Темный Лорд трансгрессировал из комнаты.

Гермиона несколько раз моргнула, пытаясь прийти в себя, и попробовала последовать за ним: но огромная тяжесть, такая ужасающе знакомая, легла на плечи непосильным грузом.

— Что случилось?! — полуистерически выкрикнула женщина в пустоту. — Да что происходит?!

И тут с улицы впервые раздался этот ужасающий звук… То ли стон, то ли визг, леденящий душу, высокий, потусторонний. На несколько мгновений Гермиона просто застыла. А потом бросилась к окну.

В поддернутом рассветной пеленой небе над опустелым пляжем носились в воздухе две крылатые мантикоры. Редчайшие и опаснейшие греческие чудища, темно–красные, с телами львов, гигантскими скорпионьими хвостами и человечьими головами, эти две твари были наделены еще и огромными перепончатыми крыльями, коих у мантикор быть не могло. Крылатые мантикоры — выдумка магглов. Их не существует.

Одна из выдуманных магглами несуществующих мантикор спикировала на песок к груде изуродованных человеческих останков и начала раздирать окровавленное мясо своими серповидными, огромными клыками. Вторая носилась над помутневшим океаном и издавала эти ужасающие, леденящие душу звуки. То было тихое, но разносящееся всюду кругом, ужасающее утробное мурлыканье…

Вокруг, насколько хватало глаз, не было видно ни одного живого человека. Тяжелую тишину нарушали только хлопанье крыльев, леденящая песнь насытившегося монстра и тошнотворное чавканье, отчетливо и неизбежно долетавшее до слуха опешившей ведьмы.

Этого не может быть.

Гермиона опять попыталась трансгрессировать, а потом начала тщетно искать на себе что‑то, что можно было зачаровать на манер «браслетиков для юных барышень». Но она слишком хорошо теперь знала эту магию, чтобы не почувствовать ее. Что‑то другое блокировало трансгрессию.

Заколдовать остров — возможно. Дерош не такой большой.

На всякий случай, чувствуя безнадежность подобного действия, Гермиона сотворила портал из аппарата для приготовления кофе — он не сработал.

А потом она вспомнила о Робби — и бросилась в коридор.

Там никого не оказалось: ни одного живого человека. И ни одного мертвого. Электрический свет горел тускло и всё время мерцал, в воздухе пахло серой и чем‑то кислым.

— Робби? — на всякий случай неуверенно позвала ведьма.

С улицы всё еще доносилось нарастающее мурлыканье — вторая тварь насытилась и теперь вторила первой в своей леденящей песне. Откуда здесь могли взяться мантикоры?! Откуда вообще могли взяться крылатые мантикоры?!

Хотя, плевать на мантикор. Что означали слова ее отца и его странное появление? Как вообще это может быть связано с островом, на который напали твари? Почему она не может трансгрессировать, за что просил прощения Темный Лорд?!

И почему так тихо? Эта послеобеденная песнь должна была разбудить всех отдыхающих: здесь двадцать номеров, а еще персонал, а еще разбросанные по острову коттеджи… Почему нет криков, почему стоит такая мертвая тишина, и откуда столь явственно пахнет серой?

— Робби! — уже громко крикнула молодая ведьма, неуверенно шагая по коридору. — Эй, кто‑нибудь, ау!

Такого же просто не может быть! Две мантикоры жрут магглов — здесь уже должны быть толпы колдунов из британского Министерства магии! Они же не из воздуха возникли, эти твари — они должны были откуда‑то сбежать. Значит, их обязаны искать и ловить.

«Стоп, откуда могли сбежать крылатые мантикоры? — вдруг остановилась Гермиона. — Из фантазий Ксенофилиуса Лавгуда или Полумны Лонгботтом?! Их просто нет и быть не может.

А еще mon Pére не может держать себя так».

Электрический свет в коридоре еще раз дрогнул и стал тусклее. Гермиона сильнее сжала палочку и быстро пошла к лифту.

Шахта была распахнута, внутри — молодая ведьма не поверила своим глазам! — стены поросли корой и вниз свисали перекрученные лианы.

Да что за чертовщина?! И куда подевались магглы?..

Гермиона отпрянула к лестницам и быстро побежала вниз, стуча босоножками по облицованным ракушником ступеням. Когда она спустилась с третьего на первый этаж, электрические лампочки ослабели до мощности декоративного ночника. В дрожащем из‑за непонятных перебоев полумраке Гермиона выбежала в холл.

Никого. Ни швейцаров, ни обслуги, ни постояльцев. На улице, казалось, сделалось темнее, хотя еще недавно начинало светать. Опять послышался шорох и утробное урчание.

Гермиона сжала голову похолодевшими руками. Творилось что‑то невообразимое.

Потом она услышала какую‑то возню и сдавленный хрип, перекрываемый снаружи нарастающим мурлыканьем мантикор. Где‑то далеко с оглушительным треском разбилось огромное стекло, и молодая женщина в ужасе присела от внезапного грохота. А потом побежала на хрип.

Испуганная ведьма нашла Робби в боковом коридоре за дверью с табличкой «Только для персонала». Он катался по полу, тщетно силясь сбросить с себя бесформенную черную тень, которая окутывала его плечи и голову. Напоминающая толстую накидку с капюшоном и трепещущими краями, тень обволакивала Робби, который всё слабее бился в ее удушающих объятьях; от нее веяло холодом и смертью.

На какой‑то короткий миг Гермиона застыла в ужасе, но тут же очнулась, вскидывая палочку и пытаясь освободить своего друга от этой плотоядной твари.

Неизвестный черный саван никак не реагировал на все посылаемые ею заклятия: казалось, они тонули прямо в нем. Гермиона подскочила совсем близко, и черная тень коснулась ее ног — существо было липким и холодным, но, казалось, вообще не обладало весом.

«Черный саван… Саван… Живой Саван! — внезапно озарило Гермиону. — Смертофальд! Что там обнаружил этот Белби из Папуа Новой Гвинеи?..»

— Экспекто патронум! — крикнула Гермиона, но ничего большего, нежели тягучий белый туман из ее палочки не появилось.

Тем не менее Живой Саван заволновался и попытался утащить свою затихающую жертву по коридору прочь.

— Стой! — с яростью крикнула ведьма, пытаясь сосредоточиться.

Счастье, счастье, когда‑то в ее жизни было очень много счастья. Стараясь не думать о Робби, она закрыла глаза.

Солнечное сентябрьское утро, огромная сияющая гостиная Блэквуд–мэнор, старинной родовой усадьбы семьи ее матери. Многочисленные гости, большую часть которых молодая девушка видит впервые или узнала совсем недавно. Живой оркестр играет тихую музыку, из высоких окон с увитыми белыми лилиями рамами бьет яркий, искристый свет.

Музыка сменяется, и вот Гермиона, в белоснежном струящемся платье под руку с бледным, но очень гордым мистером Грэйнджером идет вперед по широкому проходу к переплетенной цветами арке. Всё кругом затихло, и среди излучающей напряженное восхищение толпы Гермиона отыскивает глазами две фигуры. Высокий мужчина в праздничной мантии и затейливой полумаске и женщина, лицо которой искусно скрывает вуалетка элегантной шляпки. Мужчина благосклонно кивает Гермионе головой. Девушка лучезарно улыбается и переводит взгляд на Генри, который ожидает ее около увитой розами арки в конце прохода.

В этом доме так много родственников ее жениха, лишь единицы из которых до конца осознают то, что сейчас свершается, так много подданных ее настоящего отца, который не взялся вести ее к алтарю, хотя часть присутствующих уже знала странную и невероятную правду.

Но здесь почти все лица незнакомы невесте, здесь нет ее друзей, только обворожительная рыжая ведьма в серебристой мантии, бросающая лепестки роз к ее ногам.

Всё это не имеет значения, потому что невеста абсолютно счастлива. Она берет своего будущего супруга за руки и еще раз окидывает взглядом гостей: в переднем ряду слева сидят рядом всхлипывающая миссис Грэйнджер и гордая, но растроганная и улыбающаяся Адальберта Саузвильт, бабушка Генри.

Внезапно Гермиона ловит на себе еще один взгляд, который чувствует особо, хотя сейчас все взоры устремлены на нее.

Это пристальный взор широкоплечего мужчины в серой полумаске, рядом с которым величаво и невозмутимо восседает всегда холодная и гордая Нарцисса Малфой. Мужчина держит свою супругу за схваченную длинной перчаткой ладонь, но взгляд его устремлен на Гермиону. И сквозь прорези маски, несмотря на расстояние, невеста чувствует его насмешливый, отдающий сталью взгляд.

Она легко улыбается Люциусу Малфою и переводит свой взор на Генри…

— Экспекто патронум! — громко и уверенно крикнула Гермиона, вскидывая палочку на рывками удаляющегося по коридору смертофалда, продолжающего душить свою добычу.

Небольшой серебристый дракон с широкими перепончатыми крыльями, блестящими чешуйками кожи и тремя сплетенными рогами спикировал на тень, которая немедленно выпустила Робби и с легким шелестом быстро метнулась по коридору, скрываясь в щели между полом и ближайшей дверью. Это было не так просто — тень стала толстой и широкой.

Гермиона не успела подумать над тем, как изменился ее Патронус — серебристый дракон растаял, а она метнулась к приходящему в себя Робби.

— Какого дьявола это было?! — тихим, сдавленным шепотом спросил молодой человек, сидя на полу и держась рукой за горло. Он тяжело дышал и блуждал по пустому коридору, мерцающему в дрожащем свете, ошалелым взглядом расширенных глаз.

— Невероятно, но это был смертофалд, — зачем‑то сообщила ему Гермиона. — Робби, происходит что‑то очень странное. Еще более странное, чем тебе сейчас покажется.

— Оно… Эта штука пыталась меня задушить! Я чувствовал, как оно заворачивает меня в свой холод… Как ты прогнала это?! Куда оно делось?!

— Ушло пожирать других магглов. Вот куда пропали все люди! — внезапно ахнула Гермиона. — Как только жертва задыхается, смертофалд начинает свою трапезу, не сходя с места: он вообще не оставляет следов! Был человек — и не стало…

— Черт, ты что‑то знаешь об этой штуке?! — прохрипел Робби.

— Живой Саван или смертофалд относится к категории пять–икс: известный убийца волшебников. Не поддается дрессировке или приручению, встречается крайне редко. Обитает исключительно в местах с тропическим климатом. Но как он попал на остров?! Он не мог жить здесь постоянно, иначе бы тут никого не осталось уже давн…

Гермиона поймала взгляд своего друга и запнулась.

— Тут такое дело, Робби, мне придется тебе рассказать, — извиняющимся тоном сказала она. — Я потом подумаю, что с этим можно будет сделать.

— Рассказать что? — спросил парень, и электрический свет, снова вздрогнув, погас совсем.

— Химерова кладка! — выругалась Гермиона. — Люмос! — на кончике ее палочки вспыхнул огонек, и Робби вздрогнул.

— Что это?

— Моя волшебная палочка, Робби. Случилось что‑то ужасное, я не могу понять что, и я не знаю что делать — но маскировку пока оставим. Я не раз говорила, что я ведьма. Так вот — это правда.

— П–пошли‑ка в номер, — неуверенно пробормотал ее собеседник. В слабом свете палочки Гермиона поймала его взгляд (очки слетели во время нападения Живого Савана), и неожиданно… не смогла увидеть ничего в глазах своего друга. Гермиона вздрогнула.

Она наклонилась, поднося зажженную палочку прямо к лицу Робби и вглядываясь в его потемневшие глаза.

— Что ты делаешь? — отстранился парень.

— О чем ты думаешь, Робби? — потрясенно спросила она. — Как у тебя это выходит?

— Выходит что? Нам нужно сказать кому‑то, что здесь завелась эта странная…

— Я не вижу твоих мыслей! — в ужасе отступила Гермиона.

— Я твоих тоже, — моргнул он. — Ты в порядке?

— Р–р-робби, ты что, волшебник?! — ахнула женщина. — Но это невозможно…

— Что ты несешь?!

Да что происходит?! Ведь он же думает, он не может не думать — он абсолютно вменяемый сейчас! Да и будь он совершенно безумным… С тем уровнем легилименции, которого достигла Гермиона, далеко не каждый волшебник мог бы посмотреть в ее глаза и утаить свои мысли. А уж маггл…

— Ты кто? — тихо спросила Гермиона. — Где Робби?

— Да что с тобой?! — опешил парень, икая и делая к ней шаг.

— Не подходи! — отступила Гермиона и направила на него палочку.

Но почему‑то оружие вовсе не обескуражило Робби. Он не остановился, подходя и беря ее за руки.

— Пойдем скорее, пока эта штука не вернулась, — тревожно сказал он.

— Куда? — глупо спросила Гермиона. — Там никого нет.

— То есть как — никого?!

— Я не нашла ни одного человека. Пустая гостиница, на пляже несколько трупов, если мантикоры их еще не доели.

— Что–о-о?! — отпрянул от нее Робби.

— Что‑то случилось. Может быть, они все сбежали откуда‑то, или…

«Прости меня, Кадмина. Если сможешь. У меня не было другого выхода. Прощай».

— Нет, не сбежали, — тихо и обреченно прошептала ведьма. — Крылатых мантикор, кстати, вообще не бывает.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь! — зло бросил Робби и, взяв ее за руку, потянул к выходу в холл.

Там тоже было темно, но из коридора, ведущего к бару, слабо мерцал далекий и тусклый электрический свет. На полу стояла холодная вода, на дюйм покрывая всё кругом, и только мокрая ковровая дорожка, пропитанная насквозь, хлюпала под ногами.

— Да что тут творится?! — изумился Робби. — И… Что это за звуки?

Опять послышался шелест огромных крыльев снаружи. Странно, там было абсолютно темно. Но ведь должно светать, она видела зарево рассвета!

Робби беспокойно оглядел пустой холл.

— Тут что, действительно никого, кроме нас, нет? — потрясенно спросил он.

— Боюсь, что кто‑то тут есть, — пробормотала Гермиона, туша палочку. — И боюсь, что это не только Живой Саван и две крылатые мантикоры.

Робби бросил на нее мрачный взгляд. Наверное, он думает, что она рехнулась, но в такой ситуации лучше быть рядом с сумасшедшей, чем вообще самому…

Стоп!

Ничего он не думает!

Гермиона опять отпрянула от Робби и вскинула палочку.

— Кто ты такой и почему я не могу читать твои мысли? — грозно спросила она. — Отвечай мне немедленно, иначе я начну проявлять пагубную наследственность, клянусь Морганой!

— Ты что, с ума сошла? — обреченно спросил Робби. — Господи, не делай этого. Тут и так невесть что…

— КТО ТЫ ТАКОЙ?! — на весь пустой холл заорала Гермиона, выбрасывая из палочки сноп красных искр.

Ее голос эхом отразился от воды и стен, уносясь куда‑то вдаль с невообразимым шумом.

— Тише! — зачем‑то сказал Робби. — Кто‑то услышит.

— А разве мы не ищем кого‑то живого? — прищурилась Гермиона. Она всё еще стояла поодаль, держа его на прицеле палочки.

Вдали, там, откуда мерцал слабый свет, раздались звуки, похожие на музыку арфы. Гермиона недоуменно посмотрела в их направлении: на воде плясали какие‑то огоньки, будто отраженные язычки свечей. Но ведь здесь не было свечей…

— За седой дорогой в вечность, за ушедшею мечтой, голубая бесконечность, зыбь, и тина, и покой, — прокатился по высоким сводам комнаты мертвенный и протяжный девичий голос.

Гермиона вздрогнула. Потом непонимающе посмотрела куда‑то вверх — потолок уходил в бесконечную даль и терялся где‑то за границами слабого света.

— Навсегда уходят тени: не вернуться, не найти. Не дождаться воскресенья: за слезами прочь идти, — продолжала петь невидимая девушка под аккомпанемент арфы.

— Так, мне это надоело! — попыталась взять себя в руки Гермиона. — Пошли! — и она уверенно захлюпала по воде к загадочному коридору. — Нужно только найти, кто поет, и уж я вытрясу…

— Без улыбки, без надежды, без мечты — мечта мертва. В ярко–траурных одеждах, сквозь туман за облака…

За спиной Гермионы раздался громкий плеск, не такой, как тот, что слышался раньше, пока они с Робби просто шли по воде, — казалось, будто кто‑то остановился и стал прыгать на месте, громко расплескивая фонтаны брызг.

— Люмос! — выкрикнула женщина, резко оборачиваясь.

Это был Робби. Он больше не шел за ней, а бешено прыгал, высоко подскакивая вверх и с силой ударяя ногами по воде, которой стало больше. В свете заклинания он перестал скакать и посмотрел на Гермиону со странной улыбкой, напоминающей гримасу маггловского клоуна из цирка или фильма ужасов. А потом расхохотался. Протяжным, визгливым смехом — неестественно громким и нечеловеческим, будто целая стая обезьян в молчаливых джунглях.

А потом Робби сорвался с места и побежал от Гермионы обратно в холл, петляя по воде, размахивая руками и надрывно заливаясь обезьяньим визгливым хохотом.

Застывшая женщина почувствовала ужас.

— Осторожно: белый саван для тебя уже готов, стол накрыт, отглажен траур и стоит лиловый гроб. Побежали через вечность, соревнуясь за покой? Там, в тумане, бесконечность: только память, только боль…

Хохот Робби и плеск воды не заглушили пения странной девушки, зато свет вдали моргнул и стал чуть слабее. У Гермионы бешено колотилось сердце, а в глазах стояли слезы беспомощности, обиды и страха.

— Что ты стала, моя детка? Не горят уже глаза? Зацвела сирени ветка, виноградная лоза.

Превозмогая растерянность и ужас, Гермиона быстро пошла на звуки этого голоса, хлюпая по воде и сильно сжимая шершавую палочку. Позади всё молчало.

Или стоило догнать Робби? Это ведь точно не он. Поймать и заставить говорить. Что происходит, где…

— И ступая через трупы, забывая обо всем, погоди еще минуту — скоро вместе мы споем.

Стало светлее — впереди показался огромный зал бывшего ресторана. Вода, стоявшая здесь по щиколотки, была красноватой от крови — в ней плавали, лицами вниз, несколько разодранных чьими‑то когтями трупов. Вдоль стен комнаты, на высоте в два человеческих роста, пылали свечи в массивных железных канделябрах. В воздухе пахло серой и болотом.

На небольшой сцене, где раньше по вечерам играл оркестр, в ярком пятне синеватого света стояла высокая золотая арфа. За ней, спиной к Гермионе, сидела и пела девушка. Сейчас было видно только белое, отдающее голубизной платье, неестественно бледную кожу открытых плеч и тонких рук, влажные светлые волосы, густые и длинные, ниспадающие по плечам девушки прямо в воду на полу. Теперь Гермиона поняла, что жидкость льется именно из основания арфы и по ступеням сцены каскадом стекает вниз.

— Посмотри кругом: отдали, словно агнца, на алтарь. Посмотри кругом — остались только ты, вода и сталь. Осторожно, в этом море — омут слез, трясина, ночь. Из нее уходят тени: только прочь!

Девушка за арфой резко умолкла на последних словах и перестала перебирать струны, издававшие мелодичные, но потусторонние, похожие на протяжные стоны звуки. Стало неестественно гулко–тихо, только плеск текущей воды и отдаленное мурлыканье наевшихся мантикор будоражили тяжелое, удушающее безмолвие.

— Что здесь?.. — начала было Гермиона, вскидывая палочку, и похолодела, — если, конечно, можно было похолодеть еще больше.

В ее правой руке, вместо волшебной палочки из виноградной лозы, ее родной и надежной волшебной палочки, была зажата ветка белой сирени на длинной, косо обломанной ножке.

— Зацвела сирени ветка, виноградная лоза, — уже совсем другим голосом повторила девушка со сцены. Теперь это был не призрачно–заунывный, тягучий напев, но ядовитые, сказанные свысока, сочащиеся превосходством и язвительностью слова.

Гермиона уронила сирень в алую воду и отступила на шаг. Голубоватый свет падал так, что лица поднявшейся из‑за арфы девушки не было видно: только белое платье с мокрым подолом и длинные, будто высыхавшие после купания белокурые волосы, локонами лежащие на воде, расплывающиеся вокруг девушки змейками завитков. На ее белом платье выделялись яркие алые брызги и темно–кровавое пятно на ткани там, где опущенная левая рука соприкасается с юбкой.

Что‑то в этом образе, с голубоватым мерцающим светом, струящейся водой и запахом тины, напоминало шекспировскую Офелию, восставшую из озера, чтобы отыскать своего Гамлета.

Девушка сделала несколько шагов вперед, опускаясь вниз по округлым ступенькам сцены, и застывшая Гермиона заметила, что она босая.

— Капли градом по туману, — опять заговорила Офелия. Она больше не пела, но говорила ритмичным, приглушенным голосом, будто стегала воздух невидимым хлыстом, — кап–кап–кап: и тишина! Искупление в награду: твоя жизнь мне отдана!

Офелия рывком вывела из‑за спины правую руку, которую до того не показывала, — и в ней блеснул стальной серп. Пламя свечей сверкнуло на нем, бросая на будто бы светящуюся серебристо–голубым девушку неясные блики.

Гермиона попятилась.

Между ней и напоминающей утопленницу Офелией с серпом, в смешанной с кровью воде медленно тонула белая ветка сирени…

 

Глава VI: Офелия с серпом

— Ты узнала свою тетю, Кадмина? — спросила Офелия, подаваясь вперед.

Отблеск свечей упал на ее лицо, и Гермиона поперхнулась.

Бледная до синевы, с нереально длинными волосами, в этом мокром, окровавленном платье перед ней стояла Нарцисса Малфой. Только на ее лице не было того высокомерного спокойствия и холодности, столь ей присущих. Оно сейчас было совсем другим. Губы тронуты ласково–угрожающей улыбкой, глаза блестят, брови немного сведены к переносице, а на щеках — глубокие ямочки.

И стальной серп в руках. И кровь на белом льняном платье.

Она улыбалась той самой улыбкой, которую всё еще не может забыть Северус Снейп. Она улыбалась той самой улыбкой, которую Гермиона видела когда‑то в воспоминании. Она улыбалась той самой улыбкой, с которой задушила свою новорожденную дочь.

Она молчала и улыбалась Гермионе, поднеся к лицу отражающий блики свечей стальной серп со следами крови.

— Раз: и тишина. Жертва — отдана, — зловеще сказала Нарцисса, склоняя голову набок. — Холодно одной? Впереди — покой. Уходить — нельзя. Я — твоя семья. Отпою, поверь. Кто же ты теперь?

— Чт–т‑то п–происходит? — заикаясь, пробормотала Гермиона.

— Очень маленькая расплата, — уже не стихами сказала Нарцисса Малфой, не шевелясь и не отрывая от Гермионы мерцающего в тусклом свете взгляда. — Слишком маленькая.

— Расплата?! За что?! И что с mon Pére?!

— Милорд отдал тебя мне, — медленно и членораздельно сказала Нарцисса.

— Что… Как?! Зачем? Почему?!

— Иногда милорд бывает очень жесток, правда? — блеснула глазами женщина. — Этого не понимаешь до конца, пока не почувствуешь на себе.

— Т… тётя, я не… понимаю…

— Тётя?! — вдруг всем телом подалась вперед Нарцисса, и ее губы расплылись в ужасающем оскале. — Не понимаешь?!!

И тут она с силой размахнулась стальным серпом и со свистом полоснула им воздух.

Гермиона успела только отпрянуть и выставить вперед правую руку, защищаясь от удара.

Она почувствовала дурманящую, тошнотворную боль, от которой голубоватый зал покачнулся и поплыл, наполняясь какофонией звуков. Гермиона осела в воду. Прямо перед ней в багряном клубящемся облаке плавала отсеченная по локоть рука.

— Ты! Убила! Моего! Ребенка! — выкрикнула Нарцисса, и ее слова, эхом отраженные от стен, наполнили всё кругом: каждый дюйм в пульсирующем невыносимой болью мозгу Гермионы. — Убила! Моего! Ребенка! НЕ ПОНИМАЕШЬ?!!

Комната теряла очертания, в ее тумане оставались только плывущее лицо призрачной Офелии и боль. Силы покидали тело вместе с кровью, звенящий гул нарастал…

Нарцисса ловко перебросила серп в левую руку; вспышкой блеснула невесть откуда взявшаяся волшебная палочка.

Кровь перестала хлестать фонтаном из покалеченной руки Гермионы, и несколько отступила боль — оставляя немного места мыслям.

— У меня есть для тебя подарок, — сквозь непонятный звон услышала она нежный голос Нарциссы, — два сердца. Матери и дочери. И оба — тебе.

Сквозь пурпурный туман Гермиона видела, что ее тетя опять держит серп в правой руке, а в левой сжимает что‑то бесформенное, по цвету напоминающее сырое мясо. Именно это оставило на ее белом платье большое багряное пятно.

— Твоей дочери, — будто еще одним взмахом серпа полоснула Гермиону Нарцисса Малфой, и в воду перед поверженной шлепнулся маленький, бесформенный комок вырезанного сердца. — И твоей матери, — еще один шлепок. — Приемной. Остальное я тебе не принесла, прости. Но нужно же и другим оставить что‑то на память.

— Не может быть, — помертвевшими губами прошептала Гермиона.

— Неприятно, правда, — с нежной улыбкой спросила Нарцисса, — когда кто‑то убивает твоего ребенка? — блеснула глазами она. — Это, знаешь ли, больно. Теперь ты уже знаешь.

— Генриетта…

— Она почти не кричала, — ласковым тоном поделилась теряющая очертания женщина. — В отличие от магглы. Тебе нужно было это видеть, Кадмина. Полезный опыт. А кричал ли мой сын, когда ты навела на него свою палочку?! А?! Отвечай!

И она опять полоснула серпом, до кости срезая мясо с левого плеча Гермионы.

— Говори! Кричал ли мой сын, когда ты лишала его жизни?! Мой единственный сын кричал?! Говори же!

Кровавые круги застилали всё вокруг. В них плавало, словно в багряном тумане, синеватое лицо Нарциссы, забрызганное кровью, а в гудящем воздухе дрожали звонкие слова: «Твоей дочери…»

…она почти не кричала…

…в отличие от магглы…

…а мой сын кричал?..

…два сердца…

…мой единственный сын…

— Ты! Убила! Моего! Ребенка!

— Гермиона! — услышала молодая ведьма откуда‑то издалека сквозь бесконечный туман. — Гермиона, — голос то нарастал, то падал до еле заметного шепота, — Гермиона! Гер–ми–о-наааа!..

 

Глава VII: UN–реальность

— Гермиона, проснись!

Бледный, как полотно, Робби тряс ее за плечи. В номере было светло, с улицы доносились гомон и шелест прибоя.

— Генриетта! — вскрикнула молодая ведьма, резко хватая Робби за плечи.

— Дома, с Эльзой: всё в порядке.

— Робби? — непонимающе спросила женщина, моргая и оглядывая свои руки: их всё еще саднило, но не было видно никаких ран. В темных очках ее приятеля отражались всклокоченная голова и перекошенное лицо. — Где Нарцисса?! — ошеломленно спросила ведьма.

— Кто?

— Я что, спала?! — севшим голосом выдавила ведьма после короткой паузы.

— Ну да. Тебе, наверное, приснился кошмар. Ты стонала, и, вообще, я не мог разбудить тебя сразу. Помнишь, что снилось‑то?

— Я только спала? — опять повторила Гермиона, делая паузы после каждого слова. — Мне нужно увидеть Етту! — скороговоркой закончила она.

— Вечером увидишь, — удивленно ответил Робби.

— Сейчас. Робби, милый, сходи в бар, принеси мне коктейль. И мороженое. Я хочу мороженое, такое, как продают у бассейнов.

— Нам сейчас принесут завтрак из ночного улова.

— Да–да, ты говорил. Но я хочу мороженое и коктейль.

— Я тебе не говорил, — удивился парень. — Ты уснула на катере и даже не заметила, как я отнес тебя в номер!

— Значит, приснилось, — Гермиона вскочила. — Робби, миленький, принеси мне коктейль и мороженое, а я приму душ. Пожалуйста. Только не торопись.

Она практически вытолкала парня из комнаты; и тут же трансгрессировала домой.

В гостиной миссис Томпсон и миссис Грэйнджер разговаривали, забавляя Генриетту большим и ушастым плюшевым кроликом Тото. Когда с громким хлопком посреди комнаты появилась молодая ведьма, миссис Грэйнджер охнула, а Стэфани Томпсон, взвизгнув, вскочила на ноги.

Гермиона быстро навела на нее палочку, и соседка замерла. Ведьма бросилась к ребенку и приемной матери.

— Маленькая моя, — сквозь слезы прошептала она, обнимая дочку. Гермиона стояла теперь на коленях у ног сидящей миссис Грэйнджер и чувствовала, как тело начинает бить крупная дрожь.

— Гермиона!!! Что случилось?!!

— Мамочка, — простонала ведьма, обхватывая ее колени. — Мне приснился ужасный сон…

— Что с Нини?!

— Я… Я исправлю ее память. Мамочка…

Генриетта что‑то лепетала, обнимая свою мать за шею и запуская пальчики в спутанную прическу.

— Да ты с ума сошла! — пробормотала миссис Грэйнджер. — Перепугала Нини, меня чуть до инфаркта не довела… Из‑за какого‑то сна! Что с Робби?

— Я отправила его в бар за коктейлем и мороженым, — хватая ртом воздух, ответила ведьма, — это займет какое‑то время. Мама, я заберу ее.

— Что?! — миссис Грэйнджер невольно положила руки на плечи ребенка. — Куда? На Сейшелы?!

— Нет… Мне нужно… Я не могу ее сейчас оставить, мама. Мне страшно.

— Да что тебе такое приснилось?! Гермиона! Ты же взрослый человек, и…

— Мы теряем время: Робби вернется из бара и начнет меня искать.

— Но как же Нини?!

Гермиона нехотя отпустила ребенка и девочка, захныкав, недовольно стукнула по дивану своим плюшевым кроликом, которого держала за ухо.

— Я спрячусь. А ты принеси мне сразу же Етту! — велела ведьма, наводя на соседку волшебную палочку.

Миссис Томпсон неуверенно опустилась на диван, а Гермиона скрылась за перегородкой, прикрывающей лестницу.

— Я… Что я говорила? — пробормотала подруга миссис Грэйнджер. — Голова закружилась.

— Я сейчас, Нини. Отнесу Етту в комнату и налью тебе воды, — растерянно ответила ей приемная мать Гермионы и встала, чтобы передать ребенка его родительнице.

— Скоро вернусь, — дала слово ведьма, прижимая дочку к себе, — обещаю.

* * *

В Даркпаверхаусе действовала сетчатая система защиты от трансгрессии. В специально отведенных местах, — кабинетах профессоров, их спальнях, около поста привратника и еще в некоторых помещениях располагались специальные круги, начертанные магическим раствором, с которых, зная соответствующие слова, можно было легко снять мощные защитные чары или наложить их опять.

Гермиона сразу попробовала перенестись в кабинет своего отца — если он там, круг будет разблокирован.

Так и произошло.

Она появилась в кабинете Волдеморта, одетая в помятую рубашку и пляжное парео, растрепанная и прижимающая к груди истошно рыдающего ребенка, вцепившегося в своего плюшевого кролика с такой силой, что у того на шее треснул какой‑то шов.

— Кадмина Беллатриса! — воскликнул Темный Лорд, поднимаясь из‑за стола в полнейшем недоумении. — С маленькими детьми нельзя трансгрессировать, это очень опасно! В чем дело?

Вместо ответа Гермиона, передавая ребенка, который тут же успокоился, на руки grand‑père, пристально посмотрела в его красные глаза, даже не пытаясь чем‑то защитить свои мысли и память.

— Это всего лишь сон, — после паузы осторожно сказал Темный Лорд, одной рукой держа Генриетту, которая уронила своего Тото и принялась отрывать серебряную пряжку в форме змеи с дедовой мантии, а другой подводя ее мать к креслу. — Все твои опасения беспочвенны, ты напрасно подняла панику; Нарцисса Малфой ничего не сделает Генриетте.

Волдеморт вынул палочку и, сотворив на полу просторный детский манеж, полный игрушек, опустил туда малышку Генриетту. А сам сел напротив дочери за стол.

— И тебе тоже, — добавил он. — Хотя смерть сына и стала для Нарциссы страшным ударом, сейчас она занята иными переживаниями.

— Это какими же? — скептически прищурилась Гермиона. Хотелось курить. Она успокоилась, едва оказавшись в этом кабинете. Ничего не произошло, ничего не случилось: никакой невозможной беспомощности в уверенных глазах ее отца, никакой безнадежности.

— Ты многое пропустила в своем уединении, — пожал плечами Темный Лорд. — Нарцисса оставила мужа и живет сейчас с Северусом Снейпом.

— Что?! — поперхнулась Гермиона, забывая даже свой кошмар.

— Ты просила не карать родителей Драко Малфоя за поступки сына, и я запретил Люциусу насильно возвращать ее или разбираться с нашим общим другом.

— И он проглотил это?!

— Есть ситуации, когда особо не поплюешься, — нехорошо улыбнулся Темный Лорд.

— Но как тетя решилась на такое?! — всё еще недоумевала молодая ведьма. — Мне всегда казалось, что общественное мнение значит для нее очень многое. Тем более теперь, когда ее положение снова укрепилось.

— У каждого человека есть предел выдержки, Кадмина, собственные границы, переходя которые, люди уже не могут оставаться невозмутимыми. Стойкость Люциуса и стойкость его супруги оказались неравны. После смерти сына и серьезной ссоры с мужем Нарцисса сначала уехала к молодой вдове Малфой…

— Ой, я совсем забыла о том, что Малфой был женат! — невольно перебила Гермиона.

— Женить его успели, — кивнул Темный Лорд. — Родители, давно озабоченные маргинальным положением отпрыска древнейшей фамилии, подготовили этот брак заранее и, едва завершилась Темная Революция, женили его на девочке знатного рода.

— Джинни что‑то писала мне…

— История Астории Гринграсс по–своему занимательна и, безусловно, примечательна. Но мы отклоняемся от темы, а тебе, кажется, нужно спешить.

— Ах да, Робби…

— Спроси у Джэнн о юной миссис Малфой, если тебя это интересует. А ее свекровь, оставив мужа, сначала поселилась со своей вдовствующей невесткой и годовалым внуком, а потом обрела утешителя. Ты сломала ее невозмутимость, Кадмина. В то время Нарцисса была способна на многое. — Темный Лорд пристально посмотрел в глаза дочери. — То время прошло, — серьезно сказал он. — Нарцисса Малфой круто поменяла свою жизнь, но она вновь стала собой. Она для тебя не опасна. Верь мне, я знаю, о чем говорю. Твой кошмар навеян переживаниями, вызванными неожиданным для тебя рассказом Эльзы Грэйнджер.

Гермиона опустила глаза.

— Кадмина, я не намерен делать вид, будто сожалею по этому поводу, — через несколько минут заговорил Темный Лорд. — Нарцисса нашла замечательное решение сложного вопроса и семью подобрала очень удачно.

— Если бы ты лгал мне, я хотя бы могла обвинять тебя в лицемерии, — горько сказала Гермиона.

— Ты всё еще можешь считать меня жестоким.

— Но ведь это не жестокость, — мрачно возразила она. — Хладнокровие, расчетливость, осознанный эгоизм.

— Понимаю: с людьми, трезво взирающими на реальность, сложно, Кадмина, — задумчиво сказал Волдеморт. — Таких очень мало. Почти всегда можно апеллировать к тщеславию или совести. Самые тупиковые случаи — когда нельзя манипулировать даже через выгоду. Тогда остается только созерцать. И восхищаться. Эстетическое удовольствие. Когда чего‑то не можешь побороть — наслаждайся его достоинствами.

— Это самореклама? — усмехнулась молодая женщина.

— Это жизненная позиция.

— А если то, что ты не можешь побороть, — не имеет достоинств?

— Тогда ты или плохо борешься, или просто не умеешь понять. Всё великое — достойно восхищения, всё не великое можно легко побороть.

— Великие люди — великие жертвы? — грустно усмехнулась ведьма. — И много мелких, которые просто не замечаешь?

— И великие заслуги, Кадмина. Об этом не забывай.

— Я не забываю. Просто иногда частности бьют по глазам.

— А ты просто не прячься от них. Ты это очень любишь.

— Не быть мне великой? — иронично спросила Гермиона.

— Ну почему же? У великих людей есть и свои великие же, соответственно, слабости. Всё в равновесии.

— Мне иногда кажется, что я потеряла это равновесие когда‑то очень давно и с тех пор стою на голове, не понимая, почему все ведут себя странно и почему мне так неуютно самой.

— Тебе стало неуютно не поэтому, Кадмина. И ты начала задумываться об этом не оттого.

— Но ведь уже начала.

— Ты слишком деятельная натура для того образа жизни, который избрала.

— Я ращу ребенка. Этого мало?

— Мало. Ребенок растет и сам. А тебе нужно жить дальше. Не в мире магглов.

— Мы уже говорили об этом. Я хочу побыть одна. Отдохнуть.

— Ты не отдыхаешь.

— Я сейчас, между прочим, с Сейшельских островов! — обиделась Гермиона.

— Ты не отдыхаешь, Кадмина. Все твои потуги расслабиться на курорте вылились в глубокий кошмарный сон, переполненный последними страхами. Кстати, если не хочешь пополнить список проблем, тебе лучше поспешить к своему магглу.

— О, Робби! — подскочила Гермиона. — Он уже, наверное, на уши поставил весь отель! Я побежала. Етта, дорогая, иди к мамочке.

— Не трансгрессируй с ребенком. Это опасно и незаконно.

— Ваша Светлость, вы становитесь невыносимы! — расхохоталась ведьма. — Пожалуйся на меня в Отдел магического транспорта! — Она помахала Темному Лорду маленькой рукой дочери. — Я ее контролирую, ничего не случится. Попрощайся с bon‑papá, Генриетта. А где наш Тото?

Направляя палочку на свалившегося под стол плюшевого кролика, Гермиона не заметила, как вздрогнул Волдеморт от ее последних слов, и как на его устах появилась странная улыбка после того, как маг понял, к чему они относились.

* * *

Робби Томпсон был возмущен. За тот не очень большой отрезок времени, когда он уже возвратился с мороженым и коктейлями, и до того, как Гермиона «нашлась», парень успел оббегать чуть ли не весь остров.

— Честное слово, я телепортировалась в Лондон, — веселилась Гермиона, с аппетитом поедая остывшую рыбу, — и потом еще в Румынию.

— Побудь серьезной хоть немного, Гермиона! Я успел тут придумать невесть что!

— Морские пираты?

— Ты специально это устроила, да?

— Ну, Робби, перестань злиться. Мне нужно было отлучиться. Действительно нужно.

— В Лондон? — саркастично прищурился он.

— И в Румынию, — кивнула ведьма.

— О боги!

* * *

В этот день им так и не удалось поплавать с аквалангами, а Робби сердился на нее за «утреннее представление» всю дорогу домой. Он был твердо убежден, что это — глупая шутка Гермионы. Оказавшаяся неудачной, и потому она ее и не признает.

Ввиду локальной конфронтации отъезд с острова не был болезненным. Впрочем, после ночного кошмара с Офелией–Нарциссой, Гермиона думала только о том, как бы поскорее возвратиться к своему ребенку. Она дважды трансгрессировала домой — из аэропорта и из самолета, причем в последний с трудом смогла возвратиться.

«Свежие новости! Наследница Темного Лорда трагически погибла, промазав мимо самолета, и обрела вечный приют где‑то на северо–востоке пустыни Сахара. Поиски тела ведутся».

— Что это ты такая веселая? — оборвал Гермионины мысли Робби.

— Сочиняю передовицу.

— С сочинительством у тебя всё в порядке, — буркнул парень и опять надулся.

— Робби, не будь букой. Ну что ты, как не родной? Чем мне заслужить прощение?

— Больше так не делать, — мрачно посоветовал парень, — и признать, что это была дурацкая идея.

— Но я действительно…

— Была в Румынии — это я уже слышал.

— А может, у меня курортный роман! — разозлилась молодая женщина.

— Что?! — вздрогнул Робби, высоко поднимая брови; а потом добавил скептически: — Ты серьезно?

— Серьезно. Я имею право на личную жизнь?

— Но с кем?! — оторопел он.

— Роберт Томпсон!

— Прости. Но ты же могла меня предупредить…

— Я уже извинялась. Просто увлеклась и не рассчитала время.

Робби смерил ее странным взглядом и отвернулся к окну. Они молчали до самой посадки.

 

Глава VIII: «Матрица» как философия

Как‑то в начале апреля, когда уже почти стаяло все покрывающее снежное полотно, Гермиона и Робби сидели в лондонской квартире у их уже общих приятелей — Тиффани и Боба. Молодая ведьма веселилась во всю, слушая потешные истории из жизни магглов. Вот уже пятнадцать минут Боб рассказывал о поездке на рыбалку с какими‑то товарищами.

— А ночью, только представьте себе, к нам явился лесник! Здоровенный такой дед с ружьем. И как начнет ругаться на все лады…

Гермиона, улыбаясь, потянулась и, случайно посмотрев на окно, вздрогнула. На перилах балкона с внешней стороны сидела большая белая сова и, вздыбив шерсть, ежилась на ветру.

— Я пойду, покурю, — как можно будничнее сказала молодая ведьма и встала, прихватывая с кресла куртку.

— Ага, — кивнул Боб. — Слушайте, у меня же есть фотки этого деда! Момент!

Женщина вышла на балкон и, заслоняя птицу спиной, быстро отвязала конверт.

— Давай–давай, лети отсюда! — поторопила она, подталкивая сову, и распечатала послание.

«Mon ami, Hermione!

У меня замечательные новости! Завтра начинаются Пасхальные каникулы в гимназии, и я думаю, если ты, конечно, не против, провести их у тебя! Поболтаем, развеемся! Ну что, приютишь подружку? Милорд просил, чтобы я приехала маггловским способом — так что буду очень признательна, если завтра вечером ты заберешь меня около «Дырявого Котла» на такси. А то ведь я совсем не умею общаться с магглами! Твои приемные родители не будут против моего присутствия? Как там моя крестница? Я страшно соскучилась по вам обеим! И еще есть новости. Но об этом — при встрече.

Целую тебя,

Ta Virginia».

Скрипнула балконная дверь и Гермиона быстро смяла пергамент.

— Что читаешь? — ежась, спросил Робби.

— Да так, — Гермиона сунула мятый комок в карман. — Что это ты выскочил без куртки?

— Нормально, весна на дворе. Прикинь, показалось, что я видел тут сову!

— Сову? — усмехнулась Гермиона. — В центре Лондона?

— Наверное, мне уже хватит ударять по винцу, — развеселился парень. — А ты почему не куришь?

— А–э, — замялась женщина, поспешно вытаскивая сигареты, — задумалась. Слушай, Робби, ко мне должна приехать подруга. Мы не можем забрать ее завтра в… Эм… вечером, в городе? Она плохо ориентируется и может не найти ко мне дорогу.

— Не вопрос. Какой вокзал?

— Мы встретимся с ней в центре.

— О'key. Что за подруга? Я ее знаю?

— Нет, это школьная подруга. Вирджиния Уизли. Замечательная девушка, тебе она понравится. Тоже едет выручать меня из депрессии.

— А ей придется носить солнечные очки днем и ночью, в дождь и в сумерки, снося издевки окружающих? — наклонил голову Робби.

— Хорошо бы, — вздохнула женщина. — Мне бы это не помешало…

* * *

— Так где, ты говоришь, эта Вирджиния? — Они с Робби уже третий раз проезжали по Чаринг–Кросс–Роуд, на которой прятался от маггловских глаз неприметный вход в «Дырявый Котел».

— Здесь, погоди немного. — Гермиона старательно вглядывалась в толпу. Обзор закрыл грузовик, из которого одетые в форму рабочие начали перетаскивать к входу в большой книжный магазин груженые ящики с товаром. Гермиона вытянула шею. — Вон она! Тормози.

Женщина поспешно выскочила из машины и устремилась к своей озирающейся по сторонам подруге.

— Гермиона! Наконец‑то! — сердито бросила та, целуя леди Саузвильт в щеку. — Мне вот интересно, если бы я не вышла на улицу — ты так и не появилась бы?

— Я на машине соседа с этим самым соседом, он маггл.

— Ладно–ладно. Ты как? — спросила Джинни, не глядя молодой ведьме в глаза.

— Нормально. Пойдем.

— Постой секунду. Гермиона, мне нужно сказать тебе кое‑что важное.

— Здесь?! — опешила наследница Темного Лорда.

— Да нет же, не здесь. В том‑то и дело. Могу я просить тебя не лазить в мои мысли до тех пор, пока я с тобой словами не поговорю? — робко спросила Джинни.

— Что‑то случилось?

— Нет, — быстро сказала девушка, пряча взгляд. — То есть да. То есть ничего плохого. Просто я хочу тебе сама рассказать. Словами рассказать, — уточнила она. — Это возможно?

— Конечно, — кивнула Гермиона, утягивая подругу к машине. — Садись назад. — Она открыла дверцу и тоже забралась в салон. — Это Робби, мой сосед и друг детства. А это Вирджиния. Робби, у тебя найдутся запасные солнечные очки?

— В нашем полку прибыло? — усмехнулся парень, наклоняясь к бардачку. — «Матрица» — это по–нашему. Вы, Вирджиния, знаете ли, что общаетесь с ведьмой?

Джинни закашлялась.

— Знает, знает, — быстро сказала Гермиона. — Джинни, я тебе потом объясню.

— Ну–ну, — скривила губки молодая волшебница.

* * *

Вечер прошел за знакомством с приемными родителями Гермионы, разбором вещей (оставленных Джинни в «Дырявом Котле» — пришлось трансгрессировать туда вечером), сюсюканьем с маленькой Еттой и прочих хлопотах. В одиннадцать, проводив Робби с миссис Томпсон и закончив мыть гору посуды, Гермиона и Джинни уединились в комнате первой. Гермиона устроилась в кресле и кормила малышку грудью, а Джинни улыбалась, сидя на постели.

— Великий Мерлин! Ты выглядишь… Просто… Ведьма Лионра из сказки!

— Не знаю такую. Я читала только «Басни барда Бидля», оставленные мне Дамблдором. А там всего‑то пять историй.

— Что ты! Обязательно почитай старые волшебные сказки! Да и вообще все детские байки… Я расскажу тебе! Теперь ты просто обязана убаюкивать ими Генриетту! — воодушевленно добавила девушка.

— Вот уж не знаю, — вздохнула молодая мать. — Меня терзают сомнения.

— Насчет волшебных сказок? — удивилась Джинни. В длинной розовой ночной рубашке и солнечных очках она смотрелась непривычно и забавно.

— Насчет волшебства вообще.

— О чем это ты? — насторожилась ее подруга.

— Не знаю, Виржиния, не знаю… Не знаю, хочу ли, чтобы Етта стала волшебницей.

— Но Етта и так волшебница! — выдохнула юная ведьма. — Что за вздор?

— Она такая маленькая, Джинни. Такая беззащитная. Оглядываясь сейчас назад, я могу сказать, что магический мир принес и приносит мне только страдания. И я не хочу…

— Бред какой! — перебила Джинни. — Как и любая жизнь, твоя заставляет порой чувствовать боль. Маггла куда менее волшебницы застрахована от потери близких! Как это вообще пришло в твою голову?! — голос девушки подрагивал от возмущения.

— Просто я боюсь магического мира. Последнее время.

— Гермиона… — в смятении пробормотала Джинни, запуская пальцы в волосы, — ты не должна так думать. Магический мир — твой дом! Ты — его часть. Жизнь магглы точно такая же в плане чувств и бед, просто это чужая тебе жизнь!

— Вот уж не знаю. Маггловская жизнь вернула мне способность дышать. Магический мир так и не справился с этим.

— Это сделала не маггловская жизнь, а время! Время лечит… Или пусть не время, но смена обстановки. Ты не должна даже думать…

— Ладно, успокойся, — прервала Гермиона. — О магическом воспитании Етты говорить еще слишком рано — за это время всё еще сотню раз поменяется. Всё постоянно меняется, я не успеваю осознавать. Встает с ног на голову… Хотелось бы вырастить из Етты хорошего человека, Вирджиния. Не знаю, способна ли я на это.

— Да почему?! — опять опешила Джинни.

— Не знаю… Вот Робби считает самым страшным грехом предательство. А ведь мы обе — предательницы.

— Ну вот, приехали, — охнула ведьма. — Кого же мы предали?

— Весь магический мир когда‑то, — усмехнулась Гермиона. — Всех своих друзей.

— Большая часть повторила наш подвиг двумя годами позже.

— Они смирились. Но не предавали.

— На тебя пагубно влияет здешняя атмосфера, chérie ami, — сморщилась Джинни. — Какие‑то дикие мысли. А нас никто не предавал?

— Это самообман, Вирджиния. Нас не предавал никто.

— Тебя — возможно, — девушка устремила взгляд в окно, и из‑за темных очков Гермиона не смогла увидеть выражения ее глаз.

— Если ты о Гарри…

— Гарри подтолкнул меня к самому важному шагу в моей жизни, так что я не могу его в чем‑либо винить. Но будем объективны: он ужасно поступил со мной. Я могла и не оправиться. Но то, что нас не убивает, делает нас сильнее — так говорит милорд.

— Так говорил Ницше, — улыбнулась Гермиона, осторожно отстраняя от груди уснувшую Етту.

— Неважно. Я благодарна Гарри до сих пор за то, что он заставил меня возвратиться к милорду. Несмотря ни на что.

— Возвратиться? — подняла брови Гермиона.

— Первый курс, Том Риддл. Не забывай. Но милорд очень изменился с тех пор, — странным голосом закончила она. — Когда Хоркрукс был уничтожен и с меня спал дурман, тогда, много лет назад, я поняла, что в мою жизнь ворвалось нечто страшное, почти всесильное, бесконечно опасное. И очень жестокое. Я не могла забыть того кошмарного года. Страшного. Полного непонятного, ужасающего, фатального… Это был год мрака — но вместе с тем это был счастливый год, Гермиона. Как бы я потом не старалась забить в себе это странное чувство — оно возвращалось. Подсознательно, где‑то глубоко внутри, — она горько усмехнулась. — Мне иногда даже кажется, что я так тянулась к Гарри лишь потому, что в нем чувствовала частичку милорда.

— Ты увлеклась Гарри еще летом, — хмыкнула Гермиона, — еще даже до того, как он к вам приехал — невербально. Задолго до дневника.

— Да, наверное, это глупость. Просто мне иногда так кажется… Понимаешь, я была счастлива только тогда, в тот год. А потом — будто черная полоса, всеобъемлющий туман на пять лет моей жизни. Сидеть, молчать, ото всех скрывать свои чувства. И думать, думать… И вспоминать, — добавила она непонятным тоном. — Короткая вспышка на пятом курсе… А потом стало еще хуже. Пять лет беспросветного уныния. А затем я вновь ожила, Гермиона. Расцвела, возвратилась в реальность. По–настоящему. Так, что хочется просыпаться каждый новый день.

— И ты не жалеешь? — тихо спросила наследница Темного Лорда. — Никогда не жалеешь о своем выборе?

Джинни вскинула голову, и Гермионе даже показалось, что она видела, как под темными очками блеснули ее глаза.

— И я слышу это от тебя? — звенящим шепотом спросила подруга. — От дочери Темного Лорда?

— Мне слишком многое известно.

— Мне известно не многим меньше.

— Mon Père умеет убедить в чем угодно, Вирджиния. Когда я говорю с ним, все мои сомнения кажутся глупыми, все опасения — надуманными. Но потом я остаюсь сама… Или узнаю что‑то.

— Великий человек не может обходиться без жертв.

— Это всё верно до очередной отдельной истории. Одной маленькой истории какой‑нибудь незаметной жертвы. Одной искалеченной походя судьбы или разрушенной жизни.

— В таком случае нужно сидеть в углу и разводить садовых гномов, — пожала плечами рыжая ведьма. — Впрочем, тут тоже порабощение их воли.

— Ты утрируешь.

— Я просто сделала выбор и еще ни разу ни раскаялась в нем.

— Ни разу?

— Только в самом начале, еще в школе. Мне казалось, что я положила свою жизнь на алтарь мести. Порой казалось, что зря, что Гарри этого недостоин. Мне было очень страшно. Но у меня были ты и Лика; Лика очень многому меня научила. А благодаря тебе я не считала себя такой уж страшной предательницей.

— Ну вот, и ты назвала меня предательницей.

— Не придирайся к словам! В школе я еще была полной дурой. Придумала себе страшную обиду, страшную месть, великие жертвы. Чуть ли не страдала назло Гарри. Просто маленькая глупая девочка. Кто такой Гарри Поттер? Он мираж, который давно растаял на горизонте. Прихватив моего братца, — с сожалением добавила она. — Заметила, он всегда умудряется всё испортить! Я могла бы всю жизнь быть ему благодарна — так он утащил Ронни невесть куда!

— И ты ни разу не раскаялась в своем выборе после школы? — глухо спросила Гермиона. — Ни единого раза?

— Никогда. Темный Лорд вернул мне смысл жизни.

— Это какой же? — криво улыбнулась молодая женщина.

Джинни вздохнула и опять посмотрела в окно.

— Свободу. Свободу от Гарри, от моих предрассудков…

— И ты считаешь, что ты свободна сейчас? — с сожалением спросила Гермиона. — Что можешь делать то, что вздумается, что можешь уйти в любой момент?

— Дело в том, что сейчас я не хочу уходить.

— А если бы захотела?

— А если бы ты заболела драконьей оспой, а лекарства еще не изобрели? Я не понимаю, к чему ты ведешь, Гермиона.

— Пойдем на террасу? — предложила молодая ведьма, осторожно укладывая ребенка в колыбель. — Я хочу курить.

* * *

— Papá советовал мне спросить у тебя об Астории Малфой, — сказала Гермиона, цепляясь за первую пришедшую в голову тему. Она уже жалела о том, что завела с Джинни этот разговор.

На террасе дома Грэйнджеров было холодно, из приоткрытого окна тянуло совсем не весенним ночным морозцем. Гермиона включила свет и сделала отопление посильнее.

— А что тебе рассказать? Ты спасла девочку, — хмыкнула в ответ Джинни Уизли, послушно подхватывая предложенную тему. — То есть она, конечно, страдает, у нее траур и всё такое… Но из той бочки драконьего навоза, куда она угодила, выход был только один.

— Всё так плохо? — удивилась Гермиона, усаживаясь в кресло и прикуривая.

— Ее выдали замуж сразу после школы, — пожала плечами рыжая ведьма, садясь на холодную кожу диванчика и ежась. — За деньги, имя и положение в обществе. После Темной Революции супруга Драко Малфоя, учитывая положение Люциуса при милорде — это была блестящая партия. Гринграссы ведь не знали подробностей. Она была еще слишком мала, но Дафна недавно вышла замуж за Уоррингтона. Представляю, как она кусала себе поначалу локти, дурочка. Асторию и Малфоя обручили, когда невеста еще была на седьмом курсе, а через несколько месяцев, после ее выпускных экзаменов, справили свадьбу. Люциус и Нарцисса были счастливы, что наконец‑то пристроили сына. Он ведь так долго был маргиналом.

— Им и остался, — зло буркнула Гермиона, глубоко затягиваясь.

— Именно так, — кивнула Джинни. — Я бывала у них после свадьбы несколько раз с Беллой. Малфой почти никогда не появлялся дома, но коль уж появлялся, мне кажется, девочке доставалось, как домовому эльфу. Она такая запуганная и забитая, а еще совсем ребенок. Вообще говоря, мне ее до ужаса жаль. Сломали человеку жизнь в самом начале. А это «положение в обществе» — в сущности, фикция. Милорд Малфоя не жаловал. Младшего, я имею в виду.

— Ей хоть сейчас из‑за меня не достанется? — заволновалась Гермиона.

— Нет–нет, что ты. Твое благородство не знает границ, — хмыкнула рыжая ведьма. — А Астория вообще должна на тебя молиться. Сейчас она немного оправится и, если не будет дурой, устроится просто шикарно. Молодая вдова, с таким состоянием… Пару лет подождать, и можно делать что угодно.

— У нее ведь остался сын, да?

— Ага, в июле будет два года. По крайней мере, не оборвался славный род Малфоев. Потому что я сомневаюсь, что Нарцисса будет рожать Люциусу еще наследников, — захихикала Джинни.

— Это вообще невероятная история, — хмыкнула Гермиона, — я ее от Papá только недавно узнала.

— Да ты что! Всё общество гудит. Вообще говоря, Нарцисса играет с огнем.

— Да, боюсь, Северусу в итоге не поздоровится.

— Я имела в виду милорда, вообще‑то, — подняла бровь Джинни. — Нарцисса слишком многое себе позволяет. Если бы не твоя просьба…

— О Великая Моргана! Что она сделала?!

— К счастью, она только говорила. Но и того могло быть довольно… Всему есть предел, за которым свояченица не свояченица…

— Ты меня пугаешь, Джинни, — мрачно прищурилась Гермиона. — Вообще‑то, она потеряла сына.

— Вообще‑то, ее сын сам нарвался.

— Она же в этом не виновата!

— Кто знает. Ты защищаешь Драко Малфоя?! — подняла брови младшая Уизли.

— Нет. Драко Малфоя я ненавижу. Если бы я только могла воскресить его и убить заново… Но я не виню никого, кроме него самого.

— Не волнуйся, остальные хорошо устроились. Нарцисса и надеяться не могла на такое счастье. Кажется, у нее что‑то было с Северусом в молодости… Кто бы мог подумать!

Гермиона улыбнулась, но вдруг поняла, что не хочет пересказывать Джинни историю своей тети.

— О чем ты хотела со мной поговорить? — вместо этого спросила она, прикуривая новую сигарету.

Джинни неожиданно стушевалась.

— Я… Да… Давай не сегодня. Ты меня совсем сбила с мысли.

— Ты нервничаешь, — отметила женщина.

— Я? Тебе кажется. — Девушка резким жестом поправила на лице очки.

— Джинни, что случилось?

— Да правда же, всё в порядке. Давай‑ка спать. Сегодня был такой трудный день. Я пойду в свою комнату. — Джинни поселили в гостевой. — Тут прохладно… Спокойной ночи. Поцелуй от меня малышку, — быстро выпалила она.

И поспешила поскорее убраться, оставив Гермиону с едва прикуренной сигаретой на террасе в полной растерянности.

 

Глава IX: Дела семейные

Утром Джинни сослалась на плохое самочувствие, не стала завтракать и осталась в постели. Почти не спавшая ночью от бесконечных догадок и сомнений Гермиона явилась в гостевую комнату с самыми серьезными намерениями. При ее появлении молодая ведьма поспешно надела темные очки. Вот уж не рад будешь собственным нововведениям!

— Немедленно выкладывай! — вместо приветствия потребовала Гермиона и сложила руки на груди. — Ты лишила сна кормящую мать!

— Слушай, я плохо себя чувствую…

— Брось эту чушь! — возмутилась наследница Темного Лорда. — Волшебные сказки я почитаю потом сама.

— Меня правда тошнит, — захныкала Джинни, — честное слово. Зачем я вообще так всё подала?.. Теперь ты не отцепишься, придумаешь невесть что, будешь засыпать меня вопросами, — она застонала, откидываясь на подушку. И тут же поправила съехавшие очки.

— Ладно–ладно, — замахала руками Гермиона, — но ты так себя ведешь, что… О чем я должна думать?!

— Вообще не надо думать, — пробормотала она. — Мерлин, какая я идиотка.

— Да что же случилось?!

Джинни затравленно съежилась.

— ГЕРМИО–О-ОНА! — раздалось из гостиной. — Гермиона! Робби пришел!

— Иду! — с досадой крикнула женщина. — Я не прощаюсь, — строго добавила она, задерживая взгляд на подруге.

— Угу, — проворчала Джинни. Вид у нее был довольно несчастный.

* * *

— Что, болтали всю ночь? — участливо спросил Робби, когда Гермиона вышла в гостиную.

— С чего ты взял?

— Выглядишь скверно, — честно признался парень, — синяки под глазами…

— Просто не могла уснуть.

— То есть ты не в настроении? А я‑то думал вытащить вас с Виржинией в город.

— У нее что‑то с желудком. Хотя, возможно, вечером.

— O’key. Я вот что хотел сказать: матушка после Пасхи отчаливает к тетушке Мэйблл. Я устраиваю вечеринку у нас дома. Ты, разумеется, приглашена. Бери с собой подругу. Идёт?

— Конечно, Робби. Спасибо тебе. Скажи мне честно, когда ты успеваешь работать?

— Всё под контролем, — отмахнулся он, — я привык везде успевать.

— Нужна помощь с вечеринкой? — на всякий случай спросила Гермиона.

— Не–а, — усмехнулся парень.

— А чаем тебя напоить?

— Напои. Можешь даже угостить кексом.

— Экий у нас гость непритязательный, — рассмеялась молодая женщина, и они пошли на кухню, где еще завтракали мистер и миссис Грэйнджер.

* * *

Робби всё не уходил, дотянул до обеда и остался угоститься фирменным пирогом миссис Грэйнджер. Джинни просидела целый час в ванной, а потом заявила, что ей лучше, и весело провела время с приятелями. Робби, легонько щелкнув девушку по ободку темных очков, окрестил ее и себя «Терминаторами», а Гермиону почему‑то стал называть Сарой — волшебницы так и не поняли, к чему это он.

После ухода парня Гермиона хлопотала с ребенком, потом приехал с работы папа и привез новые шторы в гостевую комнату для Джинни. Вешали их всей семьей, причем Джинни, рвавшаяся помогать, чуть не свалилась с табуретки от внезапного головокружения. Миссис Грэйнджер долго охала, и девушку насильно освободили ото всех «высотных работ».

После победы над шторами был ужин, а после ужина сели смотреть телевизор, и Гермиона здорово повеселилась, наблюдая за подругой, которая, в свою очередь, решила предложить Волдеморту устраивать в гимназии «портретные спектакли» — организовать «театральный кружок» среди скучающих изображений с картин в Даркпаверхаусе и выдавать им интересные сценарии для постановок.

— Можно специально рисовать картины–декорации, даже менять их! — с горящими глазами тараторила девушка. — Это можно перенести из гимназии во весь магический мир! Представь, какая это замечательная идея! Можно прописывать сценарии на полотна, чтобы изображения имели возможность разучивать роли без руководства волшебников! Я уверена, они увлекутся этой идеей! Представляешь, какой можно сделать размах?..

Мистер и миссис Грэйнджер слушали Джинни с улыбками удивления и всё силились понять из спутанных объяснений двух ведьм принцип, по которому оживают волшебные портреты.

Дискуссию прервала Генриетта, огласив дом надрывным ревом, и еще долго не хотела засыпать после кормления. В общем, поговорить с Джинни Гермиона смогла только поздно вечером, когда все уже улеглись спать. Рыжая ведьма, правда, пыталась сделать вид, что уснула, пока Гермиона баюкала Етту, но ее маневр не удался. Поднятая со спасительного ложа и укутанная в длинный махровый халат, партизанка была выведена во двор практически под конвоем, воплотившемся в суровом образе Гермионы.

Перед тем, как выйти на улицу, Джинни сняла солнечные очки и положила их на стол. Гермиона приняла это за капитуляцию и испытала облегчение, внезапно и быстро сменившееся тревогой. Что такого столь сильно не хотела, но должна была сказать ее подруга?

Они вышли в сад. Погода сильно переменилась: о вчерашнем северном ветре не осталось и памяти, в потеплевшем воздухе пахло весной. Молодая женщина устроилась на ступенях крыльца, Джинни осталась стоять. Прохладный апрельский ветер теребил полы ее халата и распущенные рыжие волосы. Ведьма молчала.

— Джиневра Молли Кэтлин Уизли! — грозно сказала Гермиона, прикрывая под сердитостью беспокойство и доставая сигарету. — Немедленно выкладывай всё!

— Хорошо–хорошо, — обреченно кивнула ее собеседница, — ты только не кричи, ладно? — Девушка отвернулась, вглядываясь в ночной мрак, и умолкла, но Гермиона стала настойчиво покашливать. — Сейчас… — досадливо пообещала Джинни. — Хорошо. Во–первых, я приехала к тебе не только на каникулы, если ты, конечно, не против.

— Оставайся сколько хочешь, — удивилась Гермиона, поднимая брови, — но как же гимназия?

— Я больше не работаю преподавателем. Я уволилась.

— Ты поругалась с Papá?!

— Нет, что ты! — вздрогнула Джинни. Она стояла к ней спиной, сцепив сзади руки, и немного раскачивалась. — Что ты, напротив…

— Но почему тогда…

— Гермиона, — девушка глубоко вдохнула, — я жду ребенка.

— Что?! От кого?!

— Ты только не злись и выслушай меня до конца, — голос девушки немного дрожал.

— Почему я должна злиться?! Ты что, — Гермиона усмехнулась внезапной догадке, — залетела от Люциуса?

— При чем здесь Люциус?! — досадливо обернувшись, всплеснула руками Джинни. Потом снова устремила взгляд в сад. — Я его вообще уже сто лет не видела.

— Но почему я могла бы разозлиться?.. Погоди, ты собралась рожать?

— Да, — коротко ответила девушка. Теперь она сложила руки на груди, и Гермиона видела, как сильно она сжимала пальцами свои плечи.

— Кто отец ребенка? — тихо спросила ведьма.

— Обещай, что выслушаешь меня до конца.

— Да обещаю я! Что, в конце концов…

— Я жду ребенка от милорда, — глухо произнесла ее подруга.

— ЧТО?! — невольно выпалила Гермиона, подскакивая.

— Я жду ребенка от милорда, — всё тем же глухим голосом повторила Джинни.

— П–подожди, — Гермиона совершенно смешалась, — ты… Ты что спала с моим отцом?

Джинни молчала.

— И давно это началось? — закуривая новую сигарету, спросила молодая женщина. Информация отказывалась укладываться в голове.

— Давно, — всё тем же глухим голосом ответила Джинни, — еще в ночь твоего выпускного. Помнишь, вы с… Вы оставили меня с милордом, ну, перед тем как всё открыли Гарри и Рону.

— Помню, — растерянно выдавила Гермиона. — И он что?.. То есть… Maman не догадывается о ваших отношениях? — тихо закончила она.

— Белла знает. У милорда… со многими такие отношения.

— Что‑то я совсем ничего не понимаю, — пробормотала молодая женщина. — Papá знает о ребенке?

— Да. И Белла знает. Это не случайность.

— Попридержи гиппогрифов! — выдохнула Гермиона, отбрасывая недокуренную сигарету и вытряхивая из пачки новую. Во рту уже стояла горечь. — Ты можешь нормально объяснить?!

— Милорд и Белла планируют завести еще одного ребенка, — медленно начала Джинни, снова сцепляя руки за спиной, — но Беллатриса больше не может иметь детей. И они решили…

— Они решили?! — Гермионе казалось, что она сходит с ума.

— Ну да. Они решили, что ребенка рожу я. Но об этом никто не должен узнать. Ты, разумеется, знать должна. Я хотела, чтобы ты услышала об этом от меня.

— Спасибо за заботу! — не сдержалась женщина. — Подожди… Если ребенка собираются завести они, то ты, выходит, должна…

— Да, я обязана скрывать свою беременность и отдать младенца Беллатрисе. Но я ничего не имею против, — поспешно добавила она.

— С ума сойти можно.

— Об этом никто не должен узнать. Особенно моя семья. — Джинни глубоко вдохнула и повернулась к ней лицом. — Гермиона… Ты… Ты теперь будешь меня ненавидеть?

Они встретились взглядами. Джинни выглядела очень несчастной, подавленной и, казалось, ожидала бури.

— Что за вздор?! — выдохнула наследница Темного Лорда. — Я просто… Очень много информации.

— Я могу уехать прямо сейчас.

— Какие глупости, Джинни! Ты, разумеется, останешься тут.

— Правда? — с нескрываемым облегчением спросила рыжеволосая ведьма.

— Родная моя, — Гермиона встала и обняла подругу, — как ты могла подумать, что я могу… Просто это так неожиданно… Я… Какой у тебя срок?

— Два с половиной месяца, — всхлипывая, сказала Джинни.

— Мальчик или девочка? — часто моргая, спросила Гермиона. Она улыбалась и плакала, обнимая дрожащую девушку.

— Мальчик.

— Это, выходит, у меня будет брат? — сдавленно спросила женщина, отстраняясь от Джинни и всё еще держа ту за руки. — А ты — моя мачеха?

— Всего на семь с половиной месяцев.

— Джинни… Великий Мерлин… Я…

— Всё хорошо, Гермиона, — глотая слезы, прошептала девушка, — честное слово. Для меня это честь и…

— Молчи, молчи! Перестань. У меня в голове не укладывается… Да почему же ты тогда плачешь?!

— А ты? — засмеялась Джинни.

— Я не знаю… Джинни… Я не знаю…

* * *

Всю ночь и весь следующий день мысли путались в голове Гермионы. С одной стороны, новость ничего для нее существенно не меняла. С другой… Ее лучшая подруга должна родить ей брата и отдать его ее родителям. Ее лучшая подруга уже пять лет спит с ее отцом! «У милорда… со многими такие отношения». «О времена, о нравы!» — как сказал кто‑то из маггловских классиков. Кажется, Шекспир.

Зацепившись за последнюю мысль, Гермиона потратила несколько часов, чтобы найти цитату и решила всерьез заняться своим немагическим образованием. Бессмертную фразу изрек Цицерон. Посмеявшись над собой, Гермиона таки прихватила из книжного шкафа томик своего любимого Оскара Уайльда. Чтобы забыть о нем — слишком много мыслей роилось в ее голове.

Джинни весь последовавший после ночного разговора день провела с Еттой. Теперь Гермиона по–другому смотрела на них. Каково это — родить ребенка, более того: родить ребенка, если она всё поняла правильно, от любимого человека, — и отдать его другой женщине, его жене. Отдать безропотно и безвозвратно.

Беллатриса стала официальной супругой Темного Лорда полтора года назад, через двенадцать месяцев после того, как пропавшего без вести Родольфуса официально признали мертвым. Лорд Волдеморт в его теперешнем положении не мог позволить себе незаконную дочь. Но зачем им вдруг понадобился еще один ребенок? К тому же таким странным способом… И как Мaman принимает тот факт, что «у милорда… со многими такие отношения»?..

Гермионе вдруг вспомнилась старая, случайно увиденная сцена между Темным Лордом и ее тетей Нарциссой. «А ведь он тогда целовал ее, — внезапно поняла Гермиона. — И ее…»

Она попробовала представить себе, чтобы Генри мог изменять ей с каждой смазливой волшебницей, и поняла… Что она могла бы терпеть от Генри всё, что угодно: будь то измены, грубость, обман, насилие, даже окончательный разрыв… Только бы он был жив, только бы она знала, что он жив. От этих мыслей сдавило горло и перехватило дыхание, и, сдерживая рвущиеся наружу рыдания, Гермиона убежала на террасу, где столкнулась с Робби.

Срывающимся от слез голосом, она попыталась объяснить причину своей истерики — а у нее началась настоящая истерика. Парень успокаивал подругу, чем только мог, но та только сильнее сотрясалась от плача.

— Это не справедливо! Робби, это так несправедливо! Так не должно было случиться, не могло! Что я такого сделала, чем я так прогневила судьбу?! Я же не виновата, что я родилась такой! Я не предательница, я не могла… Не заслужила… Я так по нему скучаю, если бы ты только знал, как я по нему скучаю! Я так хотела нормальную семью… Всё только–только наладилось, понимаешь? Мы получили возможность жить в Лондоне, общаться с людьми, со старыми друзьями — пусть не со всеми… Но мы могли… Я могла… Мы были бы так счастливы, мы так хотели ребенка… За что, за что, почему?! Прокля́тый Малфой! НЕНАВИЖУ! — прохрипела она. — Как же я хочу, чтобы эта мразь была жива… О, что бы я сделала с ним… Робби… Ну почему? За что? За что?..

Робби сначала пытался что‑то говорить, а потом просто обнял вздрагивающую от слез женщину и гладил по голове, пытаясь вникнуть в поток ее сбивчивых слов. В этом состоянии их и застала миссис Грэйнджер.

Из спутанных объяснений ее приемная мать сделала свои выводы, которыми совершенно добили Гермиону за ужином. Миссис Грэйнджер молчала, не вспоминала об увиденной странной истерике и не заговаривала об этом. Но в ее влажных глазах Гермиона с ужасом увидела злые, жестокие мысли.

Женщина уверила себя, что ее маленькую, беззащитную девочку бросил негодяй–супруг, оставил с ребенком на руках и сбежал куда‑то. Она решила, что ее девочка потому и вернулась в родительский дом, что ей больше некуда идти; что она скрывает от родителей правду и что нужно помогать ей и подыгрывать, делать вид, что ничего не случилось, что они ни о чем не догадываются. Но как же миссис Грэйнджер ненавидела «этого негодяя», которого и видела‑то всего несколько раз в жизни.

Гермиону резали мысли и чувства ее приемной матери, настолько сильные, что захлестывали всё ее существо, стоило молодой женщине поймать даже беглый взгляд миссис Грэйнджер. Скрывая горечь, Гермиона думала о том, что нужно на всех в доме нацепить солнечные очки. Зачем она вообще училась легилименции? Зачем отточила свое мастерство до автомата, зачем? Ведь не зря же природа не наделила человека умением читать мысли! Какая же это страшная кара…

«Нужно позвонить этому подлецу! Нужно заставить его отвечать! Никто, даже самый–самый волшебный волшебник не вправе обижать мою девочку. Каким же нужно быть ничтожеством, чтобы бросить жену с грудным младенцем…»

— Мама! — роняя ложку, резко крикнула Гермиона. — Ты сейчас думаешь страшные, ужасные вещи!

— Что ты, девочка моя! — побледнела миссис Грэйнджер. — Я и не думаю вовсе ни о чем…

Сидевшая слева от нее с маленькой Еттой на руках Джинни вопросительно приподняла брови и посмотрела на подругу.

— Нет, я знаю, о чем ты думаешь, мама, — отрезала та в ответ, — и меня больно ранят твои подозрения, потому что… потому что…

— Гермиона, милая, я вовсе ничего…

— Нет, ты думаешь, мама! — ведьма хлопнула ладонью по столу, и тарелки жалобно звякнули. — Ты считаешь, что меня бросил муж! — с негодованием выкрикнула Гермиона, поднимаясь. Джинни, прижав к себе ребенка, сглотнула и отодвинулась назад вместе со стулом, собираясь незаметно покинуть кухню.

— Что ты, — пробормотала уличенная женщина, — я… Я совсем не осуждаю тебя, за что мне тебя осуждать? Если человек подлец…

— Мама! — чувствуя подступающие слезы, выкрикнула Гермиона, впиваясь руками в столешницу. Джинни осторожно встала и выскользнула в гостиную вместе с Генриеттой, но миссис Грэйнджер этого даже не заметила. — Мама! Пожалуйста, никогда, никогда не говори так о Генри, — ее крик сорвался на хриплый, дрожащий шепот. — Да, я сказала тебе неправду. Да, я больше никогда… Никогда не увижу его. Но он не подлец. Он был самым лучшим… Самым замечательным, что я когда‑либо имела. Мамочка, — молодая женщина опустилась на стул и закрыла лицо руками, — Генри умер, его больше нет. Его убили, убили из‑за меня, и я ничем, ничем не смогла помочь ему, я даже не смогла отомстить. Мамочка…

— Гермиона, — потрясенно прошептала миссис Грэйнджер.

— Я просто не хотела, чтобы вы с папой меня жалели. Мне еще хуже от жалости, мама. Если бы не Етта, я и сама предпочла бы умереть…

 

Глава X: Бабушка Грэйнджер

Приемные родители Гермионы чрезвычайно серьезно отнеслись к внезапно открывшейся суровой истине. Миссис Грэйнджер, пообещавшая ничего не рассказывать мужу, в тот же вечер поведала ему о несчастье «их маленькой девочки». Эффект от этого открытия, искренний и естественный, привел к тому, что Гермиона стала очень редко бывать дома. А всепоглощающая жалость и сострадание в глазах окружающих начали вызывать у молодой женщины нездоровое сочувствие решению царя Эдипа.

Дабы чем‑то занять себя, Гермиона таскала Джинни в город, знакомила с маггловским Лондоном и всеми силами старалась вызвать у той симпатию к немагическому образу жизни. Получалось это, впрочем, не слишком удачно. Джинни магглы скорее забавляли, чем привлекали, и Гермиона не раз ловила на лице подруги выражение, которое иногда появляется у людей в зоопарке, если животные выделывают что‑то особенно милое или интересное.

Робби Томпсон тоже принимал активное участие в увеселениях двух волшебниц. Теперь уже не он пытался заинтересовать Гермиону, а они вместе с ней всеми силами старались увлечь Джинни. Робби считал подругу своей соседки немножко странной, но довольно забавной девчонкой. Пару раз Джинни огорошила молодого человека своим поведением, особенно во время поездки в метро. А ее комментарии, обращенные обычно к Гермионе, Робби воспринимал как несколько странный юмор.

— Она постоянно будет делать одно и то же? — спрашивала Джинни, рассматривая большой экран с рекламным роликом. — Ей не надоело?

— Это запись.

— Запись чего?

— Запись действий девушки. Примерно как на фотографиях, только она вообще не реагирует на внешние факторы, может только потухнуть, если поломается.

— Не слушайте ее, Вирджиния! — вмешивался Робби. — При чем тут фотографии?

А устройство мобильного телефона и вовсе повергло Джинни в шок:

— Это же просто невероятно! — шептала она, пока Робби покупал в супермаркете кофе для миссис Томпсон. — Гениально! Почему мы не используем такие открытия магглов? От Сети летучего пороха одни проблемы, и от пепла потом не ототрешься, колени болят… А тут — просто феноменальная магия!

— Это техника, — хихикала Гермиона. — А вот мощное магическое поле будет ее глушить. Так что не получится перенимать у магглов.

— Вот я так и знала, что маггл полезной вещи не придумает!

Миссис Грэйнджер и миссис Томпсон Джинни покорила ужином вечером в Чистый четверг. Гермиона сама была в восторге от кулинарных талантов своей подруги — лично у нее получались только самые обычные блюда, строго по кулинарной книге — они и выходили такими: в меру вкусными, слишком правильными.

Джиневра Уизли успела перенять у своей матери настоящий кулинарный талант. А незначительные добавления всевозможных хитрых травок, за которыми младшая Уизли трансгрессировала то ли в Даркпаверхаус, то ли в Косой Переулок, делали маггловские блюда совершенно восхитительными.

Гермиона со своей кулинарной книгой сначала взялась помогать подруге с ужином, но потом бросила это безнадежное дело и только сидела в углу, чинно нарезая овощи. Вот нарезать у нее выходило отлично — аккуратно, точно, идеально ровно.

— Гермиона, мы же не напиток живой смерти варим, а суп с лапшой! — смеялась Джинни. — Хватит колдовать над этой морковкой, мне будет жаль варить ее, дай сюда!

В общем, неделя прошла в почти беззаботном веселье. Главное было только не оставаться самой. И совсем–совсем не думать, желательно — вообще не о чем. И тогда можно было жить, можно было радоваться и наслаждаться.

Жаль только, не всегда получалось…

Неделя прошла беззаботно и здорово, а утром, в Страстную пятницу, приехала бабушка Гермионы — Джин Полетта Грэйнджер, мать ее приемного отца Джеральда.

* * *

— Нет, это просто уму непостижимо!

Гермиона сидела на кухне и расписывала огромное страусиное яйцо, которое мистер Грэйнджер купил к Пасхе. Ее бабушка, почтенная и строгая пожилая дама, стояла, уперев руки в бока, и вот уже десять минут беспрерывно вещала полным негодования, почти звенящим голосом.

— Это немыслимо, Гермиона! Я многое повидала в жизни, и я знаю, какой стала современная молодежь! Но ты! Ты! Глазам не поверила! Это отвратительно, это… Ты же женщина, ты — мать! У тебя всегда голова была на плечах, Гермиона! Никогда бы не подумала, никогда даже представить не могла! Не ожидала такого. От тебя!

Гермиона молчала и широкими мазками наносила на толстую скорлупу специальные пищевые краски. Она вырисовывала на яйце древний магический знак от обряда призыва духа Авастоса. Вырисовывала бездейственным маггловским красителем — просто потому, что ей нравился затейливый узор. А еще, следя за тем, чтобы правильно переплетались цветастые линии, было проще не слушать нарастающего возмущения бабушки Джин.

— Ты — мать! Ты кормишь ребенка! — не унималась та. — Чтобы я больше не видела в твоих руках этой гадости, никогда, Гермиона! Чему ты можешь научить малышку, если тебе в голову даже прийти могло подобное! Сигареты! Нет, я поверить не могу! Это не укладывается в сознании нормального человека! Куда смотрят твой муж и твои родители?!

Гермиона тяжело вздохнула и дрогнувшей рукой испортила магический символ на яйце.

— Отвратительно! — подытожила Джин Грэйнджер.

На кухню вошла Джинни. Она была в маггловском наряде, одном из тех, которые они с Гермионой специально покупали пару дней назад в Сити. Молодая ведьма ловко держала Генриетту: отставила левое бедро, усадив на него ребенка, и только придерживала легонько рукой. Генриетта увлеченно путала выбившуюся из пышного хвоста девушки рыжую прядку волос.

— Как вы держите Етту, Вирджиния! — охнула бабушка Джин, с негодованием отбирая у вошедшей девочку. — Вы же испортите ей спину! Это вы научили Гермиону той мерзкой привычке?!

— Я вообще не курю! — возмутилась Джинни.

— Тогда повлияйте на свою подругу, — не отступалась почтенная дама. — Она же мать! Это противоестественно! Отвратительно! Она убивает своего ребенка — а вы все смотрите и молчите! Не так я воспитывала Джерри, не так думала о его жене! Гермиона, чтобы я больше никогда не видела в твоих руках этой дряни! — закончила она и в негодовании вышла из кухни.

Обалдевшая Джинни прикрыла дверь.

— Я пью очищающее зелье, — оправдываясь, буркнула Гермиона и жалобно посмотрела на подругу. — Это несправедливо! Я ничем не врежу своему ребенку! — Ведьма достала палочку и исправила испорченный символ на яйце. — И я хочу курить, химерова кладка, сейчас! — зло добавила она.

— Ну–ну, не зли миссис Грэйнджер. Это всё любя.

— То‑то ты очень почтительно подумала о ней, когда она забрала только что Етту! — съязвила раздосадованная колдунья, вновь принимаясь за кисточку.

— Утащи тебя гриндилоу с твоей легилименцией, Гермиона! — разозлилась Джинни. — Завязывай шариться в моей голове! Ты в своем Китае всякий стыд потеряла!

— Я же не нарочно! Попались выдающиеся учителя. А ты просто должна следить за собой и постоянно закрывать сознание.

— От тебя закроешь, — буркнула ведьма. — И напомни‑ка мне, как ЭТО работает, — добавила она, скривив носик, кивая на электрический чайник Грэйнджеров.

— Кнопочку нажми.

— Э…

— О Моргана! Это же всего лишь чайник! Джинни! — Молодая женщина встала и щелкнула кнопкой электрочайника, который тут же закипел.

— Это — не чайник, — уверенно покачала головой ее подруга, вынимая из шкафа чашки. — Это что‑то невообразимой формы, да еще и пластмассовое — ты хоть понимаешь, сколько пластмасса впитывает в себя всякой дряни?! Она токсичная, как…

— Спокойствие, только спокойствие! — замахала руками Гермиона. — Чайник у нас токсичный, от телевизора глаза вылезают, от электрического света у тебя голова болит…

— Ну, правда же: он какой‑то ядовитый! — развела руками Джинни и прищурилась. — Это, часом, не Авастоса ли призывают, рисуя такой знак?

— Ого! Какие познания! Вирджиния, ты меня поражаешь.

— А то. Умна не по годам. А вы меня травите своим токсичным чайником, — добавила Джинни, заливая кипяток в заварник.

— Мы страшные люди, — хмыкнула Гермиона, вставая и принимаясь убирать на столе. — Пей чай, и пойдем покурим за оградой.

— А вдруг засекут? — развеселилась рыжая ведьма. — Да еще и отшлепают?..

* * *

Гермиона любила свою бабушку. С самого раннего детства она была ее обожаемой внучкой, безвозвратно обойдя в этом соревновании всех детей старших братьев мистера Грэйнджера. Гермиона была идеальным ребенком — прилежной, аккуратной, послушной. Она любила читать, помогать родителям и учиться. Джин Грэйнджер гордилась своей внучкой и баловала ее, а Гермиона нежно любила бабушку и всегда старалась ей угодить.

В последний раз молодая ведьма видела старушку в прошлое Рождество, которое они с Генри отмечали у Грэйнджеров. Супруг Гермионы произвел на бабушку Джин хорошее впечатление, и она не уставала нахваливать его. Только дурацкая манера по старинке сокращать имя «Генри» в «Гарри» постоянно бесила Гермиону.

Последнее для нее теперь навсегда ассоциировалось только с Гарри Поттером и употребляемое по отношению к ее супругу ужасно резало слух. Но не объяснять же это бабушке Джин?

Приехав к сыну в эту Пасху, старшая миссис Грэйнджер не преминула отметить то, что ее внучка поселилась у родителей с маленьким ребенком и без мужа. Ей, разумеется, рассказали о заграничной командировке мистера Саузвильта — сказку, которой сначала Гермиона морочила и своих названых родителей. Но Джин Грэйнджер имела своё мнение по поводу того, как должны проводить время молодые отцы.

— Я не понимаю этой политики, дорогая, — говорила она невестке в первый же вечер, — чай и вы не бедные, не бедствует и Гермиона. Зарабатывать деньги нужно, и мужчине полагается работать. Но когда в семье появляется малыш, супруги должны быть вместе. А иначе и до беды не далеко! Встретит какую‑нибудь молоденькую финтифлюшку… Гарри, конечно, очень порядочный и хороший молодой человек, но вот так вот, не видя месяцами жены…

Миссис Грэйнджер только вздыхала и опускала глаза. Ей не хотелось врать своей свекрови, и еще она прекрасно понимала, о чем та говорит — ведь раньше и сама думала именно таким образом. Но что она могла ответить на подобные выпады теперь, зная, что ее дочь стала вдовой?..

Джин Грэйнджер по натуре своей была женщиной, которой нужно знать всё. И не важно, насколько это ее касается — просто она должна быть в курсе. И еще она всегда права. Близкие бабушки Гермионы давно выучили все эти особенности ее характера и научились уживаться с ними; остальным порою было крайне нелегко.

Одно только воспитание маленькой Етты обещало стать простором, где бабушка Джин планировала разгуляться не на шутку — а тут внезапно нарисовалось еще столько «возмутительных» пунктов. И то, что Гермиона начала курить, — лишь вершина айсберга, «свалившегося» на ее всезнающую бабушку.

— Что это за девушка живет с вами, Эльза? — услышала наследница Темного Лорда, спустившись, чтобы сполоснуть бутылочку Генриетты на кухню утром в субботу. — Помяни мое слово, дорогая, такие вещи не доводят до добра. Человек должен жить в своем доме, и все эти затяжные дружеские визиты лишь маскировка для приживалок! Потом не избавишься от них, Эльза! И вообще, кто она такая? Так много времени проводит с Гермионой и Еттой, я не думаю, что это правильно. Ты видела, какая страшная татуировка у нее на руке? Приличная молодая девушка никогда себе такую не сделает! Ты бы разобралась, дорогая, с кем дружит твоя дочь! Она хоть и выросла, по сути, еще совсем ребенок. Возьми хоть эти ужасные сигареты…

Гермиона сделала страдальческое лицо и бесшумно повернулась к лестнице — бутылочку можно очистить и заклинанием, а слушать тираду бабушки Джин о неуместности символики Темных Лордов на теле молодых девушек сейчас совершенно нет желания. Нужно эти дни последить за тем, чтобы бабушка ненароком не заметила и ее Метку — еще решит, что любимая внучка вступила в какую‑то секту.

— Тебе не кажется, что миссис Грэйнджер меня невзлюбила? — мрачно спросила Джинни, когда Гермиона поднялась в комнату.

— Мама?!

— Да нет, старшая миссис Грэйнджер!

— Не бери в голову, Вирджиния. Бабушка Джин — замечательный человек, просто она любит контролировать ситуацию. И привыкла к тому, что ее слушают.

— А я тут причем?!

— Еще она любит клеить ярлыки, — сморщилась Гермиона. — Молодые девушки должны жить с родителями, не могут делать себе татуировок с черепами и не должны откалывать глупых шуточек.

— Каких еще шуточек?

— А как еще магглы должны воспринимать вопросы, вроде того, не может ли швабра мыть пол сама?

Джинни подняла бровь.

— Забудь.

— Но ведь стиральная машинка стирает сама белье? — возмутилась ее подруга. — Ее же никто не заколдовывал?! Почему тогда и швабра…

— Это я и окрестила «глупыми шуточками», — засмеялась Гермиона, заклинанием очищая бутылочку Генриетты и опуская в нее палочку. — Агуаменти! — бутылочка наполнилась водой. — И хорошо еще, бабушка не знает о том, что ты скоро родишь мне братика! — сказала ведьма и тут же пожалела о своих словах: ее подруга потупилась и стала выглядеть ужасно несчастной. Она упорно обходила тему отношений с Темным Лордом.

— Джиневра Молли Кэтлин Уизли! Я уже сто раз говорила, что всё в порядке.

Джинни не ответила.

А ведь всё ее молчание не стоило и выеденного яйца: слишком часто думала девушка о том, чего так не хотела поведывать Гермионе. Настолько часто, что наследница Темного Лорда невольно знала уже абсолютно всё. Джинни посредственно владела окклюменцией и не могла соперничать с Гермионой, прошедшей школу Северуса Снейпа, Темного Лорда и китайского мудреца Юта–Сюябы.

Джинни так настойчиво и постоянно прокручивала в голове свое самое сокровенное, что, сколь бы Гермиона не пыталась игнорировать, невольно она уже прочитала всё. Даже ту саму первую ночь в канун ее Выпускного бала…

…18–е июня 1998 года…

Джинни была не готова вот так вот сразу и вдруг отправляться к Темному Лорду. Она видела его зимой всего один раз, когда принимала Метку: совсем недолго, вместе с Анжеликой Вэйс и после длительной подготовки. А теперь она была застигнута врасплох.

Более чем.

Именно с этими мыслями в тот вечер Джинни Уизли шагнула вслед за Гермионой в камин кабинета профессора Саузвильта.

…В комнате, где они оказались, царил полумрак. Гермиона тогда не обратила на это внимания. Генри помог им с Джинни выбраться из камина, и Гермиона думала только о том положении, которое сложилось в школе. Джинни, оказывается, забыла в тот миг обо всем.

Она сквозь гул, стоявший в ушах от пульсирующей крови, слышала фамильярное «привет» Гермионы Грэйнджер, обращенное к Темному Лорду. Сколь бы беспрекословно она не верила всему, что та поведала ей раньше, умом до конца Джинни не могла осознать положения Гермионы и тех отношений, которые сложились у ее подруги с Лордом Волдемортом. Джинни попыталась хмыкнуть, но звук получился каким‑то приглушенным, сдавленным и неопределенным.

У нее не хватало сил поднять взгляд на угрозу Магического сообщества, она только, выбираясь из камина, успела окинуть взором из‑за плеча профессора Саузвильта фигуру, покоящуюся в глубоком вольтеровском кресле. Теперь Джинни поклонилась ей, не поднимая глаз от кремового с древесным узором ковра, покрывающего пол небольшой комнаты.

В воздухе пахло чем‑то терпким и тонким, в камине потрескивало зеленое пламя. Тикали высокие резные часы. Тик–так. Нужно поднять глаза, хоть на минуту.

Джинни чувствовала, как жжет кожу Черная Метка. Сердце бешено колотилось, а длинные острые ногти на сжатых в кулаки руках сильно впивались в ладони.

— Вы молодец, Джиневра, — спокойно и с налетом легкой торжественности сказал Темный Лорд после недолгой паузы, и ее сердце застучало еще быстрее. — Можно даже сказать — вдвойне. Возможно, было бы лучше, появись вы раньше… А возможно, и нет, — задумчиво закончил он. Джинни на миг подняла взгляд — Волдеморт смотрел за ее спину, наверное, на Гермиону.

Молчание затянулось. Тик–так. Тук–тук–тук.

Джинни облизнула пересохшие губы. Все последние месяцы, стоило ей остаться самой, как неизменно возвращался и вставал перед глазами образ этих холодных кроваво–красных глаз. Холодных ли? Джинни скорее назвала бы их пламенными.

У Тома Риддла в ее воспоминаниях глаза были холодными. Красивые, но совершенно ледяные глаза.

Глаза теперешнего Лорда Волдеморта горели раскаленными рубинами, и если взгляд Тома Риддла обжигал холодом, то эти красные глаза опаляли жгучим огнем.

Они врезались в память Джинни двумя пламенными точками и вставали перед ее взором, едва ведьме стоило зажмуриться. Сначала Джинни боялась этих глаз. Они преследовали ее в ночных кошмарах и в темных коридорах Хогвартса. Они шептали из темноты спальни шестикурсниц Гриффиндора об измене, о предательстве, о заслуженной каре. Шептали о том, что она не сможет вечно избегать их, что ей придется взглянуть в них опять — и тогда уже нельзя будет так просто уйти, так просто вернуться назад. В треснувший мир прошлого, где всё осталось так же, как было до — и лишь одна уродливая трещина не вписывалась в гармоничную картинку. Этой трещиной была она сама — заклейменная предательница.

Раз за разом Джинни видела Гарри Поттера и понимала, что он не стоил того, что она совершила. Что он пуст, что в нем нет ничего, ничего достойного самосожжения в костре пылающих глаз Темного Лорда. В Гарри Поттере не было огня.

А Джинни, как бабочка на пламя свечи, хотела лететь к огню, сама не понимая этого. И рубиновые глаза из темноты со временем начинали пугать ее всё меньше, а холодный образ Тома Риддла из ее памяти в жаре этих глаз таял, как ледяная статуя прошлого, навеки исчезнувшая. И Джинни еще не понимала, зачем хочет вновь увидеть огненные красные глаза…

— Что ж, — с этими словами от высокого холодного голоса треснула напряженная тишина комнаты, — ты окончила школу, Кадмина, — говорил Темный Лорд, а Джинни, прикусив нижнюю губу, смотрела в кремовый ковер и чувствовала, как стынет закипевшая кровь в ее жилах. — Ты выходишь замуж, — голос как будто вибрировал в воздухе и обволакивал собою всё. От него хотелось бежать, и одновременно слышать постоянно. — Поздравляю вас, кстати, — продолжал Темный Лорд. — К сожалению, я не могу сейчас уделить внимание этому знаменательному событию. Мы наверстаем упущенное позже. Скажи мне, чем ты думаешь заниматься вообще?

Джинни совсем не слышала того, что ответила на заданный вопрос Гермиона.

— Мы вернемся к этому позже, — мягко прервал беззвучную для младшей Уизли речь Темный Лорд. — Вот и хорошо. В таком случае ты сможешь исполнить то, чего так сейчас желаешь.

— А чего я желаю? — растерянно спросил за спиной у Джинни звонкий голос Гермионы Грэйнджер.

— Ты хочешь наказать Рональда Уизли, — усмехнулся Темный Лорд.

Услышав свою фамилию, Джинни вздрогнула и невольно подняла взгляд.

Волдеморт смотрел мимо нее на Гермиону и говорил с ней. Он свободно сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и черная ткань мантии складками спадала на мягкий кремовый ковер. Тонкие белые пальцы изредка поглаживали подлокотники кресла. Темный Лорд склонил голову, и пламя камина поблескивало в его багряных глазах, отражаясь пляшущими язычками.

— Ты хочешь опять увидеть тот же ужас в его глазах, хочешь бросать слова — одно за другим — и бить ими наотмашь, — говорил он, едва заметно улыбаясь самыми уголками тонких губ. — Ты хочешь увидеть то же выражение ужаса и отчаянья на лице Гарри Поттера. Ощутить в полной мере свою власть, всё свое превосходство. Тебе так понравилось то, что ты увидела недавно на лице бывшего друга. Коротко говоря, ты хочешь рассказать молодым людям правду.

— Но как же? — удивилась Гермиона за ее спиной, и Джинни едва не вздрогнула от этого неожиданного голоса. Она плохо разбирала смысл слов — только набор звуков, гипнотизирующий и завораживающий. — Они ведь донесут Ордену, — совсем иным, слишком резким тоном говорила ее подруга.

— И что? — усмехнулся Темный Лорд.

— Как же?..

— Ты выходишь замуж за Генриха — этого уже не поймут твои старые друзья, — усмехаясь, пояснил Волдеморт. — Сомнительно, чтобы ты хотела общаться с Гарри Поттером или Рональдом Уизли в дальнейшем. А помешать тебе выйти замуж и уехать из Великобритании никто не сможет. Без доказательств и при моих возможностях, — он усмехнулся вновь. — Только попробуй попросить мистера Поттера, во имя старой дружбы, никому не объявлять свою блестящую новость до вашего или твоего отбытия из школы. — Джинни снова опустила глаза. — Ему вряд ли поверят. — Ведь сейчас вся ее жизнь поставлена на карту! — Но скажи, что тебя всё равно никто не сможет там задержать. — Если Гарри узнает, узнают все… — И это, кстати, правда. — Если Гарри узнает, узнают мама и папа. — В сущности, может быть, и хорошо, что так вышло. — И уже не будет дороги назад. Но есть ли она сейчас?.. — Ты начинаешь новую жизнь. — Хочет ли Джинни, чтобы был шанс всё исправить? — Значит, должна как‑то развязаться со старой. — Воспользовалась ли бы она таким шансом? — До того не было повода и настроения. — И никогда больше не увидеть этих глаз… — А здесь смотри: ты вся так и пылаешь желанием выговориться. — Никогда их не вспоминать. — Полагаю, это сильно улучшит твое самочувствие. — И ведь она уже знает ответ на этот вопрос. — В сущности, с тобой сейчас всё абсолютно просто и ясно. — Единственный возможный ответ. — А вот мисс Уизли нужно принять очень важное решение.

Джинни вздрогнула и подняла глаза. Встретившись взглядом с пылающими рубинами красных глаз Волдеморта, она почувствовала, как кремовый ковер уходит из‑под ног и комната мерно покачивается в такт. Эти глаза улыбались.

И он знает всё, о чем она думает. Всё, о чем она думала когда‑либо…

— Вам, Джиневра, сейчас нужно определить ближайшие годы своей жизни, — тихо сказал Волдеморт. Теперь он пристально смотрел на нее, и сил отвести взгляд у ведьмы не было. Он словно жгутом привязал ее, не оставляя ни воли, ни мыслей. — Либо вы отправляетесь из кабинета Генриха в спальни Гриффиндора и выслушиваете потом пылкий рассказ Гарри Поттера, ужасаетесь, хватаетесь за голову, а взамен за эти муки получаете возможность жить дальше, никем ни в чем не подозреваемая, окончить в следующем году школу, вращаться в том кругу, в котором живете, общаться со своей семьей. Либо…

Он замолчал. Джинни сглотнула и наконец‑то опустила блестящий взор в пол. Это «либо» было ключевым. Она не пойдет в гостиную Гриффиндора. Она могла бы вообще не уходить из этой комнаты.

— Либо вы получаете возможность отвести душу, — после паузы продолжил Темный Лорд, — как Кадмина. И осуществить наконец то, ради чего вы, собственно, встали на мою сторону, — он улыбнулся немного зловеще, и Джинни покраснела, сжимая кулаки. Великая Моргана, какой же идиоткой она была! — Я не упрекаю вас, Джиневра, — казалось, этот голос стал мягче. Возможно ли это? — Каждый руководствуется своими идеями, преследует свои цели. Но вы должны понимать, что, сделав этот шаг, вы перечеркнете всю свою былую жизнь. Вы потеряете и место в обществе, и семью. Вероятнее всего, навсегда.

Джинни подняла взгляд. Гермиона молчала. Темный Лорд пристально смотрел на молодую девушку.

О, как хотелось ей сейчас опустить свои глаза, развернуться и убежать куда угодно, только бы он не мог знать того, что металось в ее голове, норовя вырваться наружу! Убежать прочь, чтобы удавиться при первой же возможности из‑за того, что решилась уйти.

— Генрих, возвращайтесь с Кадминой в Хогвартс, — гулким каменным словом разбил тишину Темный Лорд. — Пошли кого‑то за ее вечерним нарядом, пусть подготовится к балу в твоем кабинете, а потом отправьте мистеру Поттеру и мистеру Уизли сообщение, что Гермиона Грэйнджер ждет их для разговора у тебя, внизу. Ты тоже открываешь своё инкогнито: и твоя задача сегодня — охранять Кадмину и помочь ей покинуть школу, если вдруг Гарри Поттер откажет ей в… хм, «последнем желании». Кадмина, можешь поведать мистеру Поттеру и о здравии Северуса, это его заинтересует. Идите. Я немного задержу вас, Джиневра, — обратился он к Джинни, — если вы не возражаете.

Чувствуя, как праздничная мантия прилипает к спине, Джинни поклонилась. У нее не оставалось сил даже дышать.

На кремовом ковре мерцали пурпурные пятна. И целую вечность в комнате клубилась гулкая тишина. Гермиона и профессор Саузвильт давно исчезли в камине, это всеобъемлющее вязкое безмолвие не нарушало ничего. Даже сердце, казалось, перестало стучать.

— За вашими мыслями упоительно наблюдать, Джиневра. — Раздался шелест мантии: кажется, он встал. Ковер снова взорвался багровой пеленой. — Вы дрожите, — раздалось над самым ее ухом.

Джинни дернулась всем телом и подалась назад, внезапно упираясь во что‑то за своей спиной. Она судорожно выдохнула и хотела отстраниться, но сильные руки Волдеморта взяли ее за плечи и рывком развернули к себе. Джинни уперлась взглядом в серебряную пряжку мантии. — Посмотри мне в глаза, — властно сказал Темный Лорд, и, превозмогая всё на свете, рыжая ведьма подняла трепещущий взгляд, встречаясь с пылающими рубинами его глаз.

А потом был только водоворот разверзающейся бездны.

Он улыбнулся, плотоядно приоткрывая рот, и холодные руки, сжимавшие ее плечи, скользнули вниз. Он притянул ее к себе и впился в пересохшие губы, одним движением разрушая всё, что раньше было жизнью Джинни Уизли. И неосознанно, необдуманно она сжала похолодевшими пальцами его плечи и жадно, страстно ответила на этот неодолимый, неудержимый поцелуй.

Что‑то рухнуло где‑то вдали, что‑то взорвалось и обвалилось с грохотом, вспыхнуло в едином блике так, что не осталось даже пепла. Джинни закрыла глаза, чувствуя, как у нее внутри безумно ликует что‑то животное и дикое.

Она ощутила, как ее увлекают сквозь пространство. Воздух вокруг на секунду исчез и затем окутал чем‑то новым, прохладно–сладким и свежим. Темный Лорд отстранился и уверенно подтолкнул ее на кровать, оказавшуюся позади в полутемной спальне, в которую они трансгрессировали. Джинни осела на холодный шелк. В полутьме она видела блеск его пылающего взгляда и чувствовала, как ледяные пальцы скользят по ее плечам, обнажая кожу. Она приподнялась, рывком стягивая праздничную мантию, обрывая тесемки и путаясь в шнуровке корсета.

Он помог ей, обжигая разгоряченное тело своими ледяными руками. Он освободил ее от одежды и грубо схватил за подбородок, поднимая ее голову и заставляя снова посмотреть прямо в свои глаза.

В этот момент Джинни поняла, что отныне и навсегда душой и телом принадлежит этому человеку, и если когда‑нибудь это прекратится — ее жизнь оборвется в один миг, потеряв всё: прошлое, будущее, настоящее… Единственное, ради чего стоит существовать.

— Ваши мысли абсолютно упоительны, — бархатом прошелся по ее сознанию высокий холодный голос, и целый мир упал к ее ногам…

А потом были Гарри и Рон, и Выпускной бал, и смешной Терри Бут. И бесконечность впереди, за оградой замка Хогвартс, за туманами Шотландии. Годы бьющей фонтаном бесконечности, в которой ни разу и ни на миг Джинни Уизли не пожалела о том дне, когда решилась отомстить Гарри Поттеру.

…Темный Лорд называл ее «Джэнн».

И «Джэнни», когда они оставались наедине…

…21–е апреля 2003–го года…

Днем Великой субботы разразился скандал. Грандиозный скандал, в результате которого Гермиона и Джинни в символичной новой маггловской одежде, нагруженные громоздкими пасхальными корзинами, наполненными яйцами, хлебом и прочей снедью, вечером оказались на просторном церковном дворе старого храма.

— Зато будет что вспомнить, — пыталась превратить их капитуляцию во что‑то более пристойное рыжеволосая колдунья. — Маггловские традиции тоже нужно знать.

Гермиона промолчала. Она не собиралась ругаться с бабушкой, но не планировала и идти на ночную пасхальную службу. Оказалось, что вещи эти — несовместимы.

Джин Грэйнджер — глубоко верующая женщина; с самого Гермиониного детства протестантские традиции были неотъемлемы от образа бабушки Джин. И Гермиона всегда ответственно следовала всем предписаниям. Но потом она стала волшебницей, и религия магглов перестала что‑либо значить для нее, а в особо навязчивых вариациях начала даже раздражать.

Бабушка Джин была не просто навязчива. Она пришла в ужас от того, что Гермиона намеревалась проигнорировать пасхальную службу. За это отступничество досталось даже ни в чем не повинному мистеру Грэйнджеру. На Гермиону, а заодно и на ее рыжеволосую подругу, обрушилось целое цунами негодования. Бабушка бушевала весь день, а вечером побежденная наследница Темного Лорда оказалась в церкви. Она чувствовала себя ущемленной во всех правах, но духу развернуться и уйти катастрофически не хватало.

Больше всего бесила дикая идея притащить сюда Генриетту. А еще некстати вспоминались слова графа Сержа о волшебниках, «потворствующих» христианской религии.

Они вошли в храм. Горячий воск обжигал пальцы, а от органной музыки начала болеть голова. Джинни изо всех сил старалась выглядеть увлеченной, но, даже бегло взглянув на ее лицо, любой, в том числе и не обученный легилименции человек понял бы, что магглы окончательно пали в глазах молодой волшебницы.

— У меня начинается токсикоз, — мрачно сообщила Джинни через полчаса, — ничего не знаю, мне нужно на свежий воздух.

К началу крещения взрослых, которых в этот раз было как‑то особенно много, Гермиона тоже капитулировала и как можно незаметнее ретировалась на церковный двор, вместе с уснувшей под мерный гул службы Генриеттой. Она отыскала Джинни на лавочке около кладбища.

— Мы когда‑то с мамой летали на весенний шабаш Эостры, он как раз совпадает по времени с этими маггловскими торжествами, — поделилась Джинни. — Мне было лет четырнадцать. Вообще, обычно, мы эти праздники проводили дома, но в тот раз собрались мамины школьные подруги, и она взяла меня с собой. Магглы перехватили кучу традиций этого действа!

— Магглы тоже когда‑то отмечали Пасху так же, как это делают волшебники, — пожала плечами Гермиона, устраиваясь рядом с подругой у кладбищенской ограды и закуривая, — это только веке в пятнадцатом привязали к христианской религии. Разумеется, осталось много общих мест.

— Нужно когда‑нибудь слетать с тобой на шабаш Эостры, — улыбнулась рыжая ведьма. — Уверена, ты много читала об этом — но есть вещи, которые нужно видеть своими глазами. Ты поймешь тогда, что «общие места» — это слишком сильно сказано, — рассмеявшись, закончила она.

— Хочешь, вечером поедем на праздничный карнавал в Вэст–Энд? — спросила Гермиона.

— Нет уж, извини. С меня довольно. Хочется отдохнуть: слишком много шума.

Ведьмы присоединились к толпе во время крестного хода вокруг храма, и бабушка Джин не заметила их ретирады. Окрестности наполнил колокольный звон, разбудивший Генриетту, и та захныкала.

Вскоре Грэйнджеры собрались домой, и Гермиона уснула прямо в такси. Джинни завладела малышкой Еттой и с нее совсем слетели недовольство и сонливость. Бабушка Джин тоже выглядела удовлетворенной.

Воскресный день, наполненный традиционными развлечениями, пролетел очень быстро. Генриетта еще не могла искать спрятанные по дому пасхальные яйца, но их спрятали всё равно и искали дружно всей семьей, делая вид, что играют с ребенком. Гермиона вспомнила детство, и шумные игры с гурьбой детворы — в Пасхального Зайца будущая наследница Темного Лорда верила даже дольше, чем в Санта–Клауса.

На вечерний праздничный парад в город поехали только бабушка и родители с миссис Томпсон. Гермиона отговорилась усталостью и тем, что Етте ни к чему подобные действа. Джинни осталась с ней.

Потом явился Робби с огромной корзиной тюльпанов, крокусов и нарциссов. И их маленький праздник весны мог бы даже кончиться хорошо, если бы среди ночи не вернулись родители, и бабушка Джин не устроила скандала из‑за распитой бутылки виски и выкуренных Гермионой сигарет.

 

Глава XI: Ночная фиалка

В Пасхальный понедельник миссис Грэйнджер устроила праздничный завтрак в кругу семьи и самых близких друзей. В качестве гостей выступали Джинни и Томпсоны.

Сразу после завтрака миссис Томпсон отбыла к тетушке Мэйблл. О последней Гермиона не помнила ровным счетом ничего, и только смутный образ мочалкообразного рыжего парика невероятных размеров, виденного ею некогда в детстве на голове престарелой родственницы соседа, неотвязно вставал перед глазами при звуках этого имени.

Итак, миссис Томпсон уехала, а Робби поспешил домой — готовиться к вечернему действу.

Гермиона и Джинни нарядили маленькую Етту в теплый комбинезончик, уложили в коляску и, запасшись конфетами и мелкими игрушками, отправились гулять по окрестностям.

Дом Грэйнджеров расположен в пригороде Лондона, в получасе езды от города. С одной стороны от поселка частных коттеджей его отделяют начавшие уже зеленеть поля, с другой простирается лабиринт асфальтированных улочек другого поселка, и их переплетение позволяет выбраться к реке.

Джинни безоговорочно взяла на себя труд катить детскую коляску и вообще выглядела абсолютно блаженно: здесь, с маленькой Еттой, она просто светилась неподдельным счастьем и почти не смотрела на магглов, как на экспонаты Кунсткамеры. То и дело, одарив очередного маггловского ребенка горстью конфет или симпатичным сувениром, Джинни полушепотом договаривалась с Гермионой о каких‑нибудь волшебных привилегиях для своей крестницы: обещалась зачаровать для нее плюшевого мишку, завоевала право поведать в свое время девочке (и ее матери) волшебные сказки, не вошедшие в сборник барда Бидля, и даже условилась провести с Генриеттой недельку в Норе, если, конечно, миссис Уизли согласится.

Гермиона и сама с удовольствием (как она вдруг поняла) повидала бы мистера и миссис Уизли, а еще Люпина и Тонкс, и своих старых учителей. Она, правда, встречалась и даже говорила с Минервой МакГонагалл в тот короткий период, когда они с Генри жили в Лондоне после возвращения из Поднебесной. И ей даже показалось, что мудрая женщина понимает ее и не осуждает, но всё равно натянутость красной нитью проходила через весь их разговор. Наверное, так будет теперь со всеми. Ничего не поделаешь.

Гермиона и Джинни вышли к Темзе и устроились на небольшом причале. Рыжая ведьма покачивала коляску, а Гермиона курила, усевшись поодаль и прислонившись спиной к широкому деревянному столбику. По реке то и дело проплывали небольшие моторные лодочки и катера с пикниками на борту; кругом, по обоим берегам, тоже виднелось много празднующих на природе магглов.

Гермиона смотрела на свою подругу, вынувшую из коляски Генриетту и начавшую с ней играть, и испытывала настоящий ужас. Джинни может миллион раз повторять, что та роль, которую она должна сыграть в продолжении рода Беллатрисы и Волдеморта, ее не беспокоит, что она только рада, что это для нее «честь»… Джинни может сколько угодно убеждать в этом саму себя. Но Гермиона видела, с каким выражением лица брала ее подруга на руки ребенка. Как сможет она навсегда отдать своё дитя? Отдать другой женщине. Той, кого человек, с любовью к которому она ничего не могла поделать, — а теперь Гермиона очень ясно это поняла, — выделяет среди других, кого он сделал своей официальной супругой? Ведь Джинни просто не сможет пережить этого! Бедная, несчастная девочка! Почему же ей в жизни так не везет с возлюбленными? Это слишком жестоко…

Гермиона содрогнулась. Она представила себя обязанной отдать кому‑то Етту, навсегда расстаться с ней, никогда не сметь более претендовать на своего ребенка. Какое страшное испытание. Непосильное!

— Смотри, ей нравится эта игра! — ворковала над малышкой Джинни. — Посмотри, как она улыбается! Гермио… Мерлин, что с тобой?! — вздрогнула молодая девушка, случайно подняв взгляд на свою подругу.

— А? Что? — дернулась Гермиона. — Я задумалась, — добавила она, отводя глаза. — Задумалась о прошлом.

— У тебя на лице не скорбь, а ужас! — похолодевшим голосом заметила ее собеседница. — Что случилось?

— Я… Да не обращай внимания. Глупости всё это. Что там за игра? Научишь непутевую мать?

— Ну уж нет! — странно улыбнулась девушка. — Это моя игра. Я сама буду играть с ней. Да, моя маленькая? Тетя Вирджиния будет с тобой играть, будет тебя баловать, да, мой ангел?..

Гермиона почувствовала, как волосы зашевелились у нее на голове…

* * *

В семь вечера подруги, оставив малютку Етту на попечение дедушки с бабушкой, переместились в соседний дом, где уже царило шумное веселье. Робби собрал у себя не меньше сорока человек! Громко играл музыкальный центр, нанятый бармен не успевал смешивать напитки, а танцы через пару часов угрожали превратиться в массовый стриптиз.

Джинни определенно веселилась в необычной для нее компании. Вот уже полчаса она отчаянно флиртовала с бывшим сокурсником Робби Паулем Смитом, позабывшем совершенно о белокурой Катрине, пришедшей вместе с ним.

Гермиона очень радовалась этому обстоятельству. Нужно постараться всеми силами отвлечь Джинни от постоянных мыслей о Темном Лорде и заинтересовать иной жизнью. Пусть даже и маггловским банкиром! Вообще нужно будет побольше выводить ее гулять, таскать по самым разным вечеринкам — как делал Робби с самой Гермионой. Ведь это действительно помогает… Пусть и временно.

— Я совсем потерялся во времени!

— Что? — не расслышала сквозь шум музыки слов приятеля Гермиона.

— Я, говорю, совсем потерялся во времени! Такое чувство, что мы уже сутки гуляем.

— Я тебя не слышу! — громко крикнула Гермиона, жестом предлагая подняться на второй этаж, где было потише. Парень кивнул.

— Говорю, что устал, будто мы гуляем сутки, — повторил Робби, когда они оказались на балконе его спальни, и Гермиона вытащила заветные сигареты.

— О да! — живо согласилась она. — Который час?

— Половина третьего.

— Пора и честь знать, — усмехнулась молодая ведьма, прислоняясь к перилам и вдыхая свежий ночной воздух. — Хотя Джинни, наверное, не захочет уходить.

— Оставь девочку в покое. Она заводит полезные связи!

— Такие уж и полезные, — сострила Гермиона.

— А что, у Пауля все шансы быстрого карьерного роста…

— Не нуди, Робби, — попросила молодая женщина, вдыхая тяжелый дым.

— Не вопрос! Я могу быть чертовски веселым и развязным!

— Да ну!

— Легко! — парень обнял ее сзади и поцеловал в шею.

— Да ты хулиган! — рассмеялась Гермиона, выбрасывая окурок и распрямляясь. Она невольно оказалась в его объятиях.

— Я — сама бесшабашность! — хохотнул Робби, игриво качнув бедрами и прижимая ее к перилам. — Но куда уж нашему брату тронуть сердце этой Мэри Поппинс.

— Это я — Мэри Поппинс?! — возмутилась молодая женщина.

— От улыбки до жестов. И с самого детства. Выше всяких похвал!..

— Ах, так! — Гермиона видела пьяный блеск собственных глаз, отражающихся в стеклах неизменных темных очков ее приятеля. — Ну‑ка, посмотрим! — она закинула ногу и прижала парня ближе к себе. — На вас грязная рубашка, Роберт Томпсон! — строго сообщила она, принимаясь расстегивать пуговицы. — Сейчас же снимите ее!

— Ах, простите, мадам! — подхватил Робби, позволяя ей стащить влажную ткань.

— Так‑то лучше. Что у нас здесь? — не останавливалась Гермиона, ловко расстегивая пояс на его джинсах.

— Ах, мадам, вы и сами слегка запачкались. Позвольте мне снять и очистить вашу блузу.

— Уж постарайтесь сделать это быстро, Роберт!

— Снять или очистить? — хриплым шепотом спросил парень, освобождая ее тело от верхней части наряда.

— Да выбрось ее к дементорам, — пробормотала Гермиона, подталкивая его к распахнутой двери в спальню и припадая к горячим губам.

В комнате было очень темно и пахло фиалками. Жадно целуясь, они избавились от остатков одежды. Уже опустившись на прохладную постель, Гермиона подумала, что следовало остановиться на снятии рубашки, но Робби не дал ей раздумывать, и последней четкой мыслью женщины было неожиданное и бесшабашное: «А почему бы и нет?»…

* * *

Гермиона проснулась от боли в груди — пора кормить Генриетту. Открыв глаза, она поняла, что находится не в своей постели. Лежа на животе, женщина поднялась на выпрямленных руках и увидела рядом с собой Робби, полусидящего, едва прикрытого простыней, в одной с ней кровати.

— Доброе утро, шаловливая Мэри!

Женщина повалилась лицом в подушку и пару секунд не двигалась, а потом скрестила ноги и вынырнула из укрытия лицом в противоположную от Робби сторону.

— Герм, ты что, жалеешь? — игривым тоном спросил он, подталкивая ее локтем.

— На счет практической части едва ли, — улыбнувшись, соврала Гермиона. — Тут огрехи в теории…

— Нет, это даже не Мэри Поппинс! Это… Это… Просто страшно подумать, кто.

— Это — Кадмина Саузвильт.

— А?

— Не думай об этом. — Гермиона сладко потянулась и опять нырнула лицом в подушку.

Робби гладил ее пальцами по левому плечу, наводя очертания Черной Метки на коже. Жалела ли она? В сущности, о чем тут можно особо жалеть? Пускай Робби и не оказался неземным любовником, зато был очень старательным и трогательно–нежным. И забавным. Надо же как‑то дальше жить? Выбираться из омута прошлого?

Робби действительно очень мил. Некоторые огрехи простительны. А может, это она разучилась получать удовольствие?..

Гермиона улыбнулась и вынырнула из своего укрытия. Подтянулась, облокачиваясь на Робби, и поцеловала его долгим, размеренным поцелуем. Кто‑то говорил, что дружба между мужчиной и женщиной — это отсроченный секс. Наверное, так оно и есть…

Отстраняясь от губ Робби, наследница Темного Лорда впервые за последнее время посмотрела ему в глаза, незащищенные теперь привычными солнечными очками. И похолодела.

Улыбка медленно сползла с ее губ, а во рту пересохло.

— Что с тобой? — заволновался парень.

— Ой, — растерянно выдавила Гермиона, — как же так? — ее глаза расширились. — Что же ты сделал?! — почти в панике выдохнула ведьма, садясь на постели и натягивая на себя одеяло.

— Что я сделал? — скорее удивился, чем испугался Робби.

— Великий Мерлин! — обхватила себя руками наследница Темного Лорда, бледнея, как настоящее привидение.

— Да что случилось?!

— Р–р-робби… Ты всё это время… Когда же ты?.. Зачем ты?.. О Моргана! — в глазах женщины застыли слезы отчаяния.

— Ты меня пугаешь. — Теперь уже и Робби побледнел.

— Мне нужно идти. — Гермиона быстро встала и начала собирать с пола свою одежду.

— Подожди! — растерялся парень. — Что случилось?!

— Случилось… — простонала Гермиона, одеваясь и выглядывая на балкон в поисках блузки. — Лучше скажи, как это случилось?!

— Что?! — растерянно допытывался Робби.

— Мне нужно покормить Етту, — чуть не плача, сообщила ведьма. — Я… Потом поговорим. Потом.

И, не давая себя удержать, она опрометью помчалась в дом приемных родителей…

 

Глава XII: «Take a break»

— Джинни, он в меня влюбился! — срывающимся голосом говорила Гермиона, наматывая круги по залитой солнцем террасе. — Нет, даже не влюбился! Он полюбил меня! Он еще и сам не осознал этого… Как же так?! Как же это произошло?!

— Успокойся. Что ты кипишуешь?!

— Джинни! — Гермиона застыла и показательно замахала руками. — Ты не слышишь меня?! Робби Томпсон, мой друг детства, мой «антидепрессант» последних месяцев, мой сосед, сын подруги моей приемной матери, Робби Томпсон, маггл Робби Томпсон любит меня! По–настоящему, по–взрослому, ОЧЕНЬ сильно любит меня. Это же катастрофа…

— Да почему?!

— Да потому что я его не люблю!

— Экая невидаль! — отмахнулась Джинни. — Переживет как‑то.

— Джинни! Это мой друг! Мой очень хороший друг! Человек, спасший меня от сумасшествия! Я тут уже стала превращаться в живую копию портрета мамаши Сириуса! Ты понимаешь, что Робби для меня сделал?! И теперь… О, Джинни! И ведь он полюбил меня еще до этой ночи! — она беспомощно опустилась на ступеньку и состроила плачущую гримасу. — Что мне делать? — жалобно спросила Гермиона чуть погодя.

— Для начала неплохо бы объясниться.

— Что–о-о?!

— Не «что–о-о», а какого квинтапеда ты убежала, — передразнила рыжая ведьма. — Сидит, наверно, голову ломает.

— А потом?

— Побалуй парня пару месяцев. Всё равно тут живешь. Для здоровья полезно, опять же, стресс снимает…

— Джинни, ты не слышишь меня вообще! Робби не просто хочет меня, не просто увлекся и даже не просто влюбился. Он меня любит!

— Да что ты заладила: любит, любит! Что ты лазишь в душу каждому встречному?!

— И вовсе не каждому! — обиделась Гермиона. — Я, между прочим, всё это время не трогала его мыслей вообще! И вот к чему это привело!!!

— Вот и дальше не трогала бы, — пробурчала младшая Уизли.

— Вот уж прости! Просто этот странный парень почему‑то занимается любовью без солнечных очков! Оригинально, но факт!

— Кассандра хренова! Вот уж поистине бесовское искусство…

— Черная магия, знаешь ли! — съязвила Гермиона. — Знания предков!

— Вот только милорда не трогай, хорошо?! Сама училась легилименции, никто тебе Круциатусом не угрожал. Я же не довела себя до такого состояния, что теперь боюсь людям в глаза смотреть и на всех темные очки цепляю!

— Давай, бей лежачего.

— Ну прости, — капитулировала Джинни. — Правда. Ну… Поговори с ним…

— Угу, «извини меня, Робби, я в молодости переборщила с Черной магией и вот совершенно случайно сегодня узнала, что ты меня любишь, сам того не ведая»…

— Тогда заколдуй его.

— Уничтожить настоящую любовь?! — всплеснула руками Гермиона. — И это мне говорит преподаватель магической гимназии, претендующей на звание лучшей? Ведьма, отучившаяся шесть лет в Хогвартсе?! Вот что значит неоконченное школьное образование… Ну, разве что Империусом его садануть: пущай деньги зарабатывает и бабочек коллекционирует…

— Вот не надо! Существуют отворотные зелья и заговоры…

— Сохраняющие личность и волю? — картинно удивилась Гермиона. — Ну‑ка, просвети!

— Это ты уже многого хочешь, — развела руками Джинни. — Не выйдет без жертв. Подруга, а может ты, ммм… Что недоглядела, с похмелья‑то?..

* * *

В три часа из цветочного магазина принесли огромную корзину кроваво–красных роз от Робби и записку с покаянием, извинениями и сообщением о приходе в гости к шести часам. Миссис Грэйнджер, не поверившая в то, что они «поругались с Робби, и он прислал извинительный букетик», разрывалась между мыслями о том, что цветы не от соседа и о том, что парень увлекся ее дочерью. «А какая была бы пара…» — думала миссис Грэйнджер, выводя из себя и без того раздосадованную Гермиону.

Последняя лихорадочно пыталась выработать и утвердить манеру поведения. В туалете она обнаружила потрепанный номер «Take a break», а в нем — советы, как удержать возлюбленного. Гермиона внимательно прочитала статью, после чего решила делать всё наоборот. Например, журнал предлагал как можно дольше не допускать партнера к телу, убегать «в последний момент», а впоследствии — одаривать редкими и заслуженными, но божественными «сеансами любви». «Пресытившись вами, — гласила статья, — ваш партнер остынет, и вы можете его потерять».

Далее «Take a break» советовал как можно дольше не заводить разговоров о серьезных отношениях, планах на грядущее и уж тем более — свадьбе и будущих детях. «Мужчина в любом возрасте пугается подобных разговоров и предпочитает отступить».

Еще были рекомендации не устраивать скандалов, не осуждать его привычек и его приятелей, не проявлять ревности и подозрительности, и многое другое — совершенно банальное, но вместе с тем если всё и сразу сделать наоборот… Гермионе очень не хотелось разыгрывать глупых спектаклей и ссориться с Робби, но, в то же время, она еще меньше хотела разбить ему сердце. Вот не было печали…

Робби пришел ровно в шесть часов. Молодая женщина уже ждала его на террасе. Парень выглядел смущенным, взволнованным и начал с того, что преподнес очередной внушительный букет.

— В ближайшем цветочном — праздник? — весело сказала Гермиона, укладывая розы на стол.

— Ты не сердишься? — облегченно спросил Робби. — Я не совсем понимаю, почему ты убежала. То есть я, наверное, понимаю… И я хотел…

— Стоп, — оборвала его Гермиона, — для начала вводим новые правила общения: долой солнечные очки!

— Что‑то не пойму, хороший ли это знак, — хмыкнул парень, снимая защиту своих мыслей. — Гермиона… Я хочу сказать, что ты, верно, неправильно меня поняла. Я… Ты могла подумать… В общем, я…

Гермиона не дала ему договорить и, стремительно вскочив с диванчика (притом больно ударившись бедром о стол), закрыла рот приятеля долгим поцелуем. Не давая ему опомниться, женщина стала расстегивать одежду, не отрываясь от губ остолбеневшего парня.

— Герм… иона… Что… Да… Здесь же всё видно!

— Пойдем в гараж! — тяжело дыша, отстранилась женщина, нащупывая за спиной ручку двери.

— Но я…

Она опять не дала ему договорить и стремительно увлекла в темное помещение, навстречу старому хламу и любви.

Чертов «Take a break»! «Мужчина в любом возрасте пугается подобных разговоров и предпочитает отступить»?! Вот, только что, Робби Томпсон собирался сказать ей о том, что любит ее, что она не права, считая произошедшее «легкой интрижкой», что он хотел бы… жениться на ней и с радостью станет отцом для Генриетты! Не больше и не меньше! И это после одной чертовой ночи, на следующий же чертов день!

Запыхавшись, минут через двадцать Гермиона без особого энтузиазма опустилась на ворох сброшенной одежды и улыбнулась.

— Робби, не знаю, что ты подумал утром… Я просто поняла, что бросила свою крошку на очень долгое время без еды, чтобы развлекаться и отдаваться плотским утехам. Ты должен был меня разбудить рано утром, шалунишка! — игриво пнула она его. — Вот и убежала. А вообще я хотела сказать тебе спасибо. Мне очень нужны легкие, ни к чему не обязывающие отношения с симпатичным молодым парнем, который меня понимает и который столько всего умеет, — последняя спасительная ложь была сказана совершенно бесстыдным тоном.

— Эм… Я… Спасибо за комплименты, не тебе бы их раздавать… Но я…

— Робби, ты — прелесть, — опять спешно перебила Гермиона, следя за его глазами. — Пригласи нас с Вирджинией сегодня в ресторан, а? Отметим окончание моего траура, — сказала затем ведьма. Сказала и чуть не вскрикнула оттого, как внезапно больно сжалось что‑то внутри.

— Конечно, с удовольствием. Герм, всё в порядке? Ты как‑то странно говоришь, и ты побледнела.

— Я? Побледнела? Какие глупости! — молодая женщина начала одеваться со всей возможной непринужденностью. — Мы ведь увидимся сегодня… ночью? — многозначительно уточнила она.

— Без вопросов, — ошарашенно произнес Робби.

— Тогда я пойду готовиться, — просияла она в ответ и, поцеловав его на прощанье, выйдя из гаража, быстро скрылась в доме.

Едва закрыв входную дверь, Гермиона трансгрессировала в свою спальню (Джинни ушла гулять с Еттой и там никого не было), где упала на постель. Великий Мерлин, что же такое дикое несёт ее язык?!

С трудом сдерживая рыдания, Гермиона зарылась в ворох подушек и впилась зубами в свою ладонь. Она еще долго не могла успокоиться…

* * *

Вечером уехала бабушка Джин. Они всей семьей, вместе с Джинни, провожали ее с вокзала Кингс–Кросс, а потом долго гуляли с коляской по ночному Лондону. Гермиона прибывала в странном состоянии, похожем на меланхолию. Ее неотвязно преследовало чувство, что что‑то хорошее закончилось для нее навсегда. Ушло, чтобы никогда уже не возвратиться вновь, и что она опять осталась сама, тет–а-тет со своим прошлым.

Молодая ведьма не хотела верить, но вполне осознавала, с чем связаны все эти смутные ощущения. Просто она понимала, что потеряла Робби — того доброго, родного, веселого друга детства, который ничего о ней не знал, который носил солнечные очки, который был только магглом — и именно из‑за этого значил в ее жизни еще больше, чем просто хороший, терпеливый друг. Она потеряла его в тот момент, когда были сняты темные очки, в тот момент, когда ее ведьминская сущность встала на пути той легкой непринужденности, которую удалось сохранять все эти месяцы.

Наверное, Гермиона могла бы и сама догадаться о чувстве своего друга, но ей не приходило в голову даже думать об этом. Она не пробовала искать причины того, почему он отдает ей всё свое свободное время, почему не уезжает от матери, почему мучается с этими темными очками, терпит все выходки Гермионы, почему он такой, какой он есть. Но теперь она знала.

И та благодарность, та признательность за все подаренные ей месяцы, теперь кусали молодую ведьму угрызениями совести. Она чувствовала, что не имеет права платить Робби черной неблагодарностью. Разбивать ему сердце только из‑за того, что магия опять неизбежно вмешалась в ее мерное маггловское существование.

Поднялся прохладный ветерок, и на ночное небо набежали тучи. Джинни ускользнула в какую‑то подворотню, чтобы наколдовать несколько зонтов и теплое покрывало для Генриетты. Мистер Грэйнджер пытался поймать такси, миссис Грэйнджер мерно покачивала коляску с ребенком.

Гермиона стояла чуть в стороне и смотрела на поблескивающую невдалеке черную воду Темзы, расцвеченную бликами ночного города. На нее внезапно накатила ужасная горечь, удушающая и тяжелая. Ну почему, почему проклятая магическая жизнь постоянно врывается в ее существование, стоит ей только немного начать наслаждаться им?! Почему рушит все маленькие песчаные замки, которые ей удается с таким трудом соорудить?

— Прокля́тая ведьминская сила! — сквозь зубы прошипела Гермиона. — Прокля́тая, прокля́тая жизнь!

— Что ты говоришь, дорогая? — рассеянно спросила миссис Грэйнджер, покачивая детскую коляску.

Гермиона посмотрела на нее полными злых слез глазами, но, к счастью, Эльза не заметила этого. Она следила взглядом за своим супругом, пытающимся поймать у дороги такси — собирался дождь, и это было не просто.

— А вот и Вирджиния, слава Богу! — услышала Гермиона сквозь шум крови в голове голос приемной матери. — Дорогая, возьми‑ка зонт, слышишь, как гремит гроза?..

* * *

В последующие две недели Гермиона полностью отдала свое тело во власть соседа. Ее бесшабашное поведение начало давать результат — Робби удивлялся странной перемене, и эта перемена не радовала его. А Гермиона страшно устала от глупого спектакля. С тех пор, как были сняты солнечные очки и ушла откровенность, ее симпатия к Робби стала быстро потухать — оставалось только осознание благодарности.

Росла пресловутая пресыщенность, да и следовало признать, что Робби был не ахти каким любовником. А еще ее бесили его мысли.

Молодой человек много размышлял о потрясениях, пережитых Гермионой. Считал, что поспешил с их отношениями — из‑за его ошибки женщина закрылась в себе, ушла та доверительность, которую он чувствовал раньше. Робби содрогался от этой новой Гермионы — пошловатой, грубой, вызывающей. Это так ей не шло… Он попытался возить ее на романтические пикники и создавать иллюзию семейности, даже предлагал брать с собой Генриетту. Следовало отдать ему должное, ребенок совершенно не пугал молодого человека. Хотя в последние дни мысли о женитьбе несколько поугасли в его голове.

Как‑то вечером Робби окончательно добил свою теряющую интерес возлюбленную, явившись к ней в гости после посещения парикмахерской.

Гермиона курила на террасе, пользуясь тем, что Джинни в очередной раз взяла на себя труд развлекать Генриетту. Вообще последнее время они постоянно соревновались с миссис Грэйнджер за право возиться с малышкой, но недавно у приемной матери Гермионы закончился двухмесячный отпуск, который удалось выхлопотать в клинике, и ей пришлось возвратиться на работу. Теперь Джинни почти всё свое время проводила только с ребенком, и выглядела абсолютно счастливой.

У нее уже начал появляться животик, и, предчувствуя подозрения миссис Грэйнджер, Гермиона «по секрету» рассказала родителям о грядущем радостном событии, ожидающем ее подругу.

Сама она даже начинала иногда ревновать свою маленькую девочку к ее крестной, столь самовластно завладевшей чуть ли не всеми обязанностями по уходу за ребенком. Но стоило ей поймать себя на какой‑нибудь подобной мысли, как она тут же вспоминала о том ужасающем испытании, которое ожидает ее подругу в дальнейшем — и всякая ревность тут же пропадала без следа, уступая место щемящей жалости. Джинни еще очень повезло, что она не столь искусна в легилименции и не может с уверенностью знать всех этих мыслей своей подруги.

Гермиона как раз в очередной раз размышляла о той странной и печальной ситуации, в которой оказалась Джинни, когда на крыльцо дома поднялся Робби.

— О чем грустишь? — весело спросил он, и поднявшая глаза от чашки недопитого кофе Гермиона обомлела.

С самого детства у Робби Томпсона были потрясающие, густые, иссиня–черные волосы. Сколько Гермиона помнила этого паренька, он всегда носил их удлиненными, а очаровательная непослушная челочка, падавшая на глаза, в сочетании с лучистой улыбкой делали внешность Робби совершенно чарующей. На него можно было смотреть и умиленно улыбаться.

И вот сейчас он явился к Гермионе практически лысым.

Робби побывал в парикмахерской, по какой‑то дурацкой идее решив избавиться от большей части своих волос. Эта стрижка «Ежик» придала ему какой‑то жалкий, немного убогий вид мальчика из сиротского приюта.

Увидев Робби таким впервые, Гермиона на некоторое время совершенно потеряла дар речи. Она сидела, едва ли не открыв от потрясения рот, и не находила ни одного слова, чтобы выразить свои впечатления.

— Я подстригся, — зачем‑то сообщил Робби, проводя рукой по остаткам былого великолепия и улыбаясь, — чтобы летом не париться. Нравится?

— Р–р-робби, — пробормотала ведьма, от избытка чувств переломившая пополам недокуренную сигарету и теперь растиравшая в руках рассыпчатый табак. — Что ты… Зачем?.. Это ужасно просто, — наконец выдавила она.

— Не нравится? — расстроился парень. — Да ну, стильненько.

— Это не «стильненько», это — убого, — прошептала ведьма. — Как тебе в голову такое пришло?!

— Ну, Герм, брось! Было слишком слащаво! — Робби опустился рядом с ней на диванчик и улыбнулся.

— Великий Мерлин, Робби! Ты стал похож на малазийского клабберта, только рожек не хватает. Это так… Это просто жалко, — закончила ведьма, в сердцах обнимая смеющегося парня и гладя его полулысую голову.

— Не преувеличивай, — хохотал Робби, — я всегда красивый. Устроили тут: и матушка разохалась…

— Миссис Томпсон права, как никогда! — досадливо заметила Гермиона. — Как ты мог с нами так поступить? Ужас какой‑то…

— Отшлепай меня за это. Кстати, — после паузы добавил он, — мамаша спрашивала о наших отношениях.

— И что ты ответил ей? — невольно напряглась Гермиона.

— Попытался отшутиться. Вышло весьма относительно.

— Миссис Томпсон приветствует эти отношения, — пожав плечами, заверила Гермиона. — Она рада, что ты у нее под боком, и ко мне неплохо относится.

— Ты что, говорила с ней? — удивился парень. — Или она рассказала Эльзе?

— Нет, я так вижу, — вздохнула его подруга.

— Ведьма: я помню, — хохотнул Робби.

— Она самая, — мрачно согласилась женщина.

— Но тут ты ошибаешься. Матушка не может быть рада моему роману с замужней дамой. Она ведь так полагает.

— Нет, Робби. Миссис Томпсон весьма довольна. Она считает мой брак неудачным, коль уж я живу столько времени с родителями. И хочет, чтобы я развелась.

— Глупости, Герм. Мама о таком даже не думает!

— Думает. Постоянно. Но ты мне можешь и не верить, — после паузы добавила Гермиона. — Лучше помоги вытянуть Вирджинию из дома, а? Она прилипла к Еттиной колыбели и выходит только с детской коляской.

— Постараюсь. Мне кажется, или она сама скоро станет мамочкой?

— Не кажется, — вздохнула молодая женщина. — И не говори мне этого, — добавила затем она.

— Чего не говорить?

— Того, что она не замужем и что ты не приветствуешь такое поведение. Это написано у тебя на лбу, Робби, — предупредила она его очередной вопрос. — Лоб потерял очаровательную челочку и стал совершенно открыт для анализа.

— Тебе бы в частные детективы с твоей проницательностью, — хмыкнул парень, устраиваясь на диване так, чтобы голова лежала на ее коленях, — или в психоаналитики.

— Детектив из меня не вышел, — мрачно напомнила ведьма, — а от чужих проблем только хуже. То, что я их вижу, не значит ведь, что я могу их разрешить.

— Ну–у-у, знание — сила.

— Знание — самая большая слабость, Робби, — вздохнула ведьма, — оно рушит все иллюзии. А жить без иллюзий может только очень сильный человек. Я немного таких знаю… И, к сожалению, это не передается по наследству.

— Считаешь, что у твоих родителей нет иллюзий, что ли?

— У Maman намного меньше, чем у меня. А у Papá их вовсе нет, кажется.

— Ты выдумываешь, Герм, — пожал плечами Робби, поднимая руку и поглаживая ее по лицу, — у тебя самые обыкновенные родители, такие же, как и все.

— Да, — странным голосом протянула Гермиона, — такие же. Если все действительно такие, я, наверное, зря придумываю себе какие‑то глупости, — горько усмехнулась она.

— Ты очень изменилась за последние недели.

— В какую сторону? — устремляя взгляд вдаль, спросила молодая женщина.

— Не знаю, — соврал Робби и грустно вздохнул.

— Не унывай, Лысое Солнце, — внезапно рассмеялась наследница Темного Лорда и в тайне задумалась над тем, насколько сильно удивится Робби, если его волосы неожиданно отрастут за одну ночь…

* * *

Она так ничего и не сделала с новой прической своего приятеля и продолжала исправно играть роль обезбашенной любовницы.

От театральных свиданий Гермиона отдыхала дома, в обществе дочери. Етта росла и развивалась куда быстрее маггловского малыша: уже научилась чертовски быстро ползать по дому, выговаривала «мама», «дэдэ», «баба» и «дай!», а Джинни называла «Жин».

В обществе ребенка Гермиона расцветала душой. Какой же маленькой, бесконечно родной и любимой была для нее эта девочка. Зеленоглазая, с темными волосиками при светлых бровях, со смешными пухлыми ножками и маленькими пальчиками — такими крошечными, что Гермиона решалась обрезать ей ногти исключительно при помощи магии.

Как‑то раз, вечером, Етта сделала от Джинни к ней несколько неуверенных, но всё же идущих подряд шагов. Подруги ликовали и чуть не расплакались от счастья. Гермиона сияла и чувствовала, что готова взлететь от распиравших ее эмоций. Прекрасная, бесконечно прекрасная крошка. Она вырастит ее, она сделает этого ребенка самым счастливым в мире! Она будет жить для нее, только для нее…

Потому что, казалось, больше жить было незачем.

 

Глава XIII: Опасные связи

Был второй понедельник мая, и весна уже вовсю заявила свои права — пригород Лондона тонул в зелени, от свежего воздуха кружилась голова. Гермиона проснулась в самом прекрасном настроении и долго лежала — у нее уже почти пропало молоко, и Генриетту теперь кормили специальными смесями, причем чаще всего по утрам этим занимались Джинни или миссис Грэйнджер. Вот и сейчас ребенка не было в колыбели.

В открытое окно врывался свежий утренний воздух, пахло какими‑то цветами и приближающимся летом. Гермиона блаженно улыбнулась.

— Дорогая, ты уже встала? — миссис Грэйнджер внесла в комнату чашку дымящегося кофе. — Мы с Вирджинией собираемся прогуляться с Еттой. Можем подождать, пока ты оденешься.

— Спасибо, мам, — благодарно приняла чашку молодая женщина, — только гулять сейчас не хочу. Мне покажут мою девочку перед тем, как унести на долгие часы?

— Вирджиния уже с ней в саду, — улыбнулась миссис Грэйнджер, — а я пошла воды набрать. Слышу — ты проснулась. Вот, кофе быстро приготовила. Точно не пойдешь с нами?

— Нет, мамочка. Вы только там не увлекайтесь. Она тепло одета? В красный комбинезон?

— Да, не волнуйся. Так, я побежала, а то Вирджиния совсем уж заждалась. — На улице раздался хлопок. — Всё, мы скоро. Не скучай.

Миссис Грэйнджер поцеловала дочь и поспешила вниз. Опустившаяся было на подушки Гермиона услышала из гостиной голоса.

— До–очь! — крикнула миссис Грэйнджер. — Спустись, пожалуйста! К тебе пришли!

«Опять Робби?!» — с раздражением подумала молодая ведьма. Нехотя вставая, она поплотнее запахнула длинный халат и поспешила вниз.

— …только проснулась, — говорила миссис Грэйнджер. — А вот и она!

Гермиона спустилась по лестнице и, выйдя из‑за перегородки, остолбенела. Дыхание сбилось, а сердце застучало как барабан.

В гостиной дома Грэйнджеров, рядом с ее приемной матерью и прямо перед ней самой стоял не кто иной, как Люциус Малфой.

Он был одет в широкую мантию, а на диване лежали плащ, перчатки и цилиндр. У ног Люциуса высилась огромная плетеная корзина с откидной крышкой.

Старший Малфой совершенно не изменился со дня свадьбы Волдеморта и Беллатрисы, когда Гермиона видела его последний раз. После карельской трагедии она просила Темного Лорда о том, чтобы поступок Драко никак не сказался на судьбе обоих его родителей, но, понятное дело, не виделась ни с Люциусом, ни с его женой. Да она тогда и вовсе никого не могла видеть.

И вот теперь, меньше чем через год после того, как она убила Драко Малфоя, его отец стоит в гостиной Гермиониного дома, совершенно спокойный, как всегда. Холодные серые глаза непроницаемы, на губах при ее появлении проступила едва заметная усмешка.

— Гермиона, ты в порядке? — испуганно спросила ее приемная мать, переводя растерянный взгляд с остолбеневшей дочери на совершенно спокойного визитера.

— Всё в порядке, миссис Грэйнджер, — учтиво сказал Малфой–старший. — Леди Саузвильт удивлена. Вы позволите нам поговорить наедине?

Эльза растерянно посмотрела на свою дочь, которая, в свою очередь, кивнула ей, не сводя глаз с неожиданного гостя.

— Мы пойдем гулять с ребенком, мистер Малфой, — неуверенно сказала она, — п–приятно было… познакомиться.

— Взаимно, миссис Грэйнджер, — кивнул Люциус, провожая женщину непроницаемым взглядом. Хлопнула входная дверь.

Гермиона стояла, чувствуя, как внутри всё скручивается в жгут. Она широко открытыми глазами смотрела на гостя и вдруг досадливо вспомнила, что волшебная палочка осталась в ящике стола.

Глаза Люциуса были совершенно непроницаемы. Теперь он смотрел прямо на нее изучающим взглядом. Молчание продлилось несколько минут.

— Хорошо выглядишь, Кадмина, — первым заговорил старший Малфой.

У Гермионы внутри всё продолжало дрожать, но внешне она умудрялась оставаться абсолютно спокойной.

— Благодарю, ты тоже. — Молодая ведьма выдержала паузу и сглотнула. — Чем обязана?

— Вот, — Люциус слегка наклонился, поднимая большую корзину, и, сделав шаг вперед, поставил ее на свободный диван, — Темный Лорд просил передать тебе это.

— Что там?

— Змея, — пожал плечами странный гость. — Твоя змея, если не ошибаюсь. — Он откинул крышку корзины и приглашающе отступил немного в сторону.

Гермиона вдохнула поглубже и подошла.

— Алира! — вырвалось у женщины, когда она бросила взгляд в корзину. — Алира! — повторила Гермиона на парселтанге, протягивая руки к подруге.

— Моя госпожа! — почтительно и радостно прошипела ее старая знакомая, послушно выползая к хозяйке.

Змея сильно выросла, немного потемнела и весила теперь не меньше четырнадцати фунтов — Гермиона почувствовала ее внушительную тяжесть, когда та овилась вокруг пояса своей хозяйки.

— О, моя госпожа, как я рада вас видеть! — Угольно–черные зрачки Алиры поблескивали на свету. — Нам о стольком нужно поговорить! Но позже. Пока — уделите время моему любезному спутнику: он скучает, ибо не в силах понять нашего разговора.

Гермиона вздрогнула и перевела взгляд на Люциуса. Тот молчал, ожидая, пока она закончит со змеей.

— Я посажу тебя назад, Алира, — тихо прошипела женщина.

— Да, госпожа, разумеется.

Гермиона помогла огромной змее вернуться в корзину.

— Вы закончили? — иронически спросил старший Малфой, когда она опустила крышку.

— Ты пришел сюда, чтобы принести мне змею? — тихо спросила Гермиона.

— По поручению милорда, — кивнул Люциус. — Мы можем поговорить?

— Разумеется. — Снова невидимая рука сжала ее горло. — Люциус… То, что произошло… Я не виню тебя в поступках твоего сына, — Гермиона, не моргая, смотрела в холодные серые глаза, — и не переношу их на тебя. Но и просить прощения за содеянное не намериваюсь. Как и чувствовать за что‑либо вину.

— Я и не жду этого, — бесцветным голосом промолвил старший Малфой. — Более того, я благодарен тебе. Невзирая на произошедшее, ты смогла удержаться от слепой мести.

— Ты не ненавидишь меня? — растерянно спросила Гермиона, мигом теряя напускное самообладание.

— Я уважаю тебя, Кадмина, — пристально глядя ей в глаза, сказал старший Малфой. — Если не возражаешь, давай оставим эту неприятную тему. Не угостишь меня чем‑то?

— А… К–конечно… Присаживайся.

Совершенно сбитая с толку Гермиона ушла на кухню и через минуту возвратилась с двумя стаканами. Люциус сидел на одном из диванов и не сводил с нее глаз. Женщина протянула ему виски и присела напротив.

— Что же привело тебя сюда? — осторожно спросила она.

— Поручение Темного Лорда.

— Принести змею?

— Давай выпьем, Кадмина, — не отводя от нее взгляда произнес неожиданный визитер. — Твое здоровье, — он пригубил стакан, и Гермиона последовала этому примеру.

Повисла пауза.

— Что ты собираешься делать дальше? — нарушил молчание гость.

— Относительно чего?

— Относительно твоей жизни. Тебе здесь не место, Кадмина.

— Так считает mon Pére? — усмехнулась Гермиона.

— И он прав.

— Джинни наябедничала? — прищурилась молодая женщина.

— Твоя подруга волнуется за тебя.

— Напрасно. Мне хорошо здесь.

— Это неправда, — спокойно возразил Люциус. — Я ведь знаю тебя.

— И что же я должна делать, по мнению Papá? — иронически осведомилась Гермиона.

— В гимназии освободилось место преподавателя заклинаний, — неопределенно сказал ее визави.

— Я не могу воспитывать подрастающее поколение с младенцем на руках, — засмеялась ведьма.

— Напрасно ты так считаешь.

— Ты пришел, чтобы предложить мне работу?

— Чтобы напомнить тебе, кто ты.

— Даже я этого не знаю, — помрачнела Гермиона.

— Знаешь, — Люциус поднялся, поставив пустой стакан на пол. — Что ж, мне пора.

— Как, уже?! — Гермиона тоже встала.

— Я всё сказал, — усмехнулся мужчина. — Подумай над этим. — Он чуть наклонился вперед, взял ее руку и поднес к губам.

— Я провожу тебя. — Гермиона растерянно сделала несколько шагов вперед.

Люциус не сдвинулся с места, и теперь женщина стояла к нему очень близко. С ней происходило что‑то странное.

Старший Малфой пристально смотрел в ее глаза.

— Люциус, я…

Она запнулась. Рука мужчины скользнула по телу Гермионы, и он легко обхватил ее за талию. Всё еще пристально глядя в карие глаза.

Через секунду ведьма впилась в его губы жадным страстным поцелуем. Люциус отвечал ей грубо и требовательно. Халат распахнулся, мужчина без сопротивления повалил Гермиону на диван.

— Мама… Джинни… — задыхаясь, прошептала женщина, обхватывая его ногами. — Наверх, в комнату. — Она с силой прижалась к нему, и они трансгрессировали в ее постель.

Плохо слушались застежки на мантии и пуговицы на рубашке. Гермиона совершенно не соображала, что и как делает. Она вся дрожала от желания.

Они не говорили ни слова, яростно набросившись друг на друга — как безумные, как дикие звери. То и дело Гермиона ловила непроницаемый взгляд серых холодных глаз — от него мороз пробегал по коже, но она еще сильнее заводилась из‑за этого. Женщина будто припала к источнику после долгой томительной жажды — и ненасытно глотала воду, давясь ею, рискуя захлебнуться, но остановиться не могла.

Почти час они яростно упивались друг другом. Наконец молодая ведьма устало откинулась на грудь старшего Малфоя, тяжело дыша и едва переводя дух. Она чувствовала, как восстанавливается его дыхание. Мускулистая рука со зловещей Черной Меткой обнимала ее обессилившее тело.

— Это входило в план mon Pére? — через некоторое время спросила Гермиона, задумчиво глядя в потолок. Люциус не ответил. — Молчишь? — с оттенком горечи добавила она через несколько секунд.

— Ты что‑то имеешь против? — подал голос ее любовник.

— Нет, я привыкла, — усмехнулась Гермиона.

Сжимавшая ее рука скользнула ниже, и женщина застонала, прижимаясь к Люциусу спиной. Его губы впились в ее шею.

— Гермиона! Мы дома! — раздался из гостиной громкий голос миссис Грэйнджер, и ведьма вздрогнула от неожиданности и внезапно накатившей волны наслаждения. Перегнувшись через Люциуса, она подняла с вороха одежды его волшебную палочку и направила на дверь.

— Коллопортус!

Люциус сел на кровати и резко развернул женщину к себе.

— Это, — он пристально смотрел в ее глаза, — не твой мир, Кадмина. Ты — не такая.

— А какая я? — тихо спросила Гермиона, тщетно пытаясь увидеть мысли за каменным барьером его глаз.

— Хочешь откровенности? — усмехнулся Люциус, подталкивая женщину назад и вновь овладевая ее телом. — Ты — ведьма. — Он двигался резкими, сильными толчками и говорил то отрывисто выбрасывая слова, то понижая голос до свистящего шепота. — Надменная, самовлюбленная, эгоистичная. Если ты пытаешься бороться с этим — ты мучаешься, чувствуешь неудовлетворенность, злишься. А когда необузданная, дикая ведьма вырывается на волю — ты чувствуешь счастье, свободу и страх. Ты слишком привыкла сдерживать себя. Твои моральные принципы, твоя человечность — отравляют тебя. Этот рационализм в тебе не только от воспитания, он в тебе от Темного Лорда. Но иногда материнская кровь берет верх. Ты никогда не видела, как Белла убивает?

— За… мол… чи… — простонала Гермиона.

Губы Люциуса расплылись в усмешке, и он остановился, нависая над ней. Гермиона застонала и подалась вперед.

— Тебе нужно расслабиться, Кадмина, — он сделал еще несколько быстрых движений, — хватит разыгрывать из себя маггловскую домохозяйку!

— Ты должен меня ненавидеть, — внезапно выдохнула Гермиона, сжимая его руки повыше локтей и пристально глядя в глаза.

— Ненависть — удел слабых, — усмехнулся мужчина.

— Ты уверен? — с вызовом спросила она.

— Ты считаешь меня марионеткой, Кадмина, — с усмешкой сказал старший Малфой. — А ведь ты относишься ко мне так, как я того хочу. Я мог бы заставить тебя меня возненавидеть. Или вовсе не замечать. Или влюбиться, — саркастично улыбнулся он и сел, потянув ее на себя. — Только тебе не нужно сейчас влюбляться.

— Ты заботишься о себе или обо мне? — усмехнулась Гермиона, сложив руки у него на плечах.

— Не обольщайся. Но мне нравится играть с тобой.

— Даже так?

— Это всегда было так. И тебе тоже нравится это.

— И ты можешь играть со мной после того, что я сделала? — Глаза Люциуса были абсолютно непроницаемы.

— Так даже интереснее, Кадмина, — после полуминутного молчания ответил он. — Конечно, если твоим уделом не станет садовая магия. В этом случае ты потеряешь для меня всякий интерес.

— Это угроза?

— Совет. Подумай.

— О тебе?

— Прежде всего, о себе. Тебе ведь тоже нравятся эти игры…

Люциус отстранился и подхватил с пола рубашку. Гермиона тоже отыскала свой халат. Одевшись, они степенно спустились в гостиную.

Там ужасно бледная миссис Грэйнджер с трепетом наблюдала за тем, как Етта, под надзором Джинни, играет с огромной черно–оранжевой коброй. Увидев Гермиону и Люциуса вместе, рыжая колдунья едва заметно усмехнулась.

— Переговоры удались? — весело спросила она.

— Ах ты, ведьма! — возмутилась Гермиона. — У вас тут всё по планам?!

— Ну что ты, сплошная импровизация, — усмехнулся Люциус Малфой, набрасывая плащ. — Миссис Грэйнджер, всего доброго. Не переживайте так, это абсолютно безопасная змея. Джина, Кадмина, — он кивнул волшебницам, — всего хорошего. И вам, мисс Саузвильт, — усмехнулся Люциус Генриетте и трансгрессировал под громкое «Ох!» миссис Грэйнджер.

— Как поболтали? — насмешливо спросила Джинни. — Плодотворно?

Гермиона хотела съязвить, но запнулась — Етта, сжимая маленькими пальчиками переливчатую кожу змеи, вдруг явственно прошипела:

— А это моя мама, Алира.

 

Глава XIV: Пока не меркнет свет, пока горит свеча…

Гермиона чувствовала, что этим утром действительно завершился ее траур. Она больше не была безутешной вдовой Генриха Саузвильта — она опять становилась собой. И ощущала за это вину.

Почти весь день Гермиона просидела в своей комнате. Перебирая волшебные фотографии, она наткнулась на маггловский лазерный диск. Это был сборник любимых песен Лёшки, васильковского помощника следователя, подаренный ей когда‑то в России.

Гермиона смутно помнила завершение того страшного дня. Но она знала, что до прибытия волшебников и близких васильковские магглы всячески помогали ей. Впоследствии Гермионе стало известно, что им даже не корректировали память — это было чревато пагубными последствиями и не имело большого смысла. Так что история заезжей ведьмы обещала стать преданием карельской деревеньки.

И, несмотря ни на что, их с Генри очень полюбили там…

Сейчас молодая женщина включила найденный диск и долго сидела со смесью странных чувств, слушая советский рок.

— Гермиона, можно?

— А? — очнулась женщина, поворачиваясь к вошедшей Джинни.

— Ты как?

— Не знаю…

— Что за язык? — прищурилась юная ведьма, прислушавшись к играющей музыке.

— Русский. Вирджиния… Я… Мне кажется, что я — предательница.

— Что?! — оторопела ее подруга. — Опять начинается?!

— Я сегодня предала Генри.

— О Мерлин! — выдохнула Джинни. — Во–первых, как это ни прискорбно, но он — умер, — девушка опустилась на кровать и сложила руки на округлившемся животике. — Это раз. Кроме того, ты ведь «предала» его еще раньше, с Робби.

— Нет, Джинни. С Робби я просто переспала, — вздохнула Гермиона. — Здесь — другое.

— Генри был бы рад тому, что ты живешь дальше, — серьезно сказала Джинни, — и остаешься собой.

— У меня странная физиологическая реакция на Люциуса Малфоя. И я совсем не ожидала от него…

— Думала, он кинется на тебя с волшебной палочкой? — усмехнулась младшая Уизли.

— Что‑то типа того.

— Люциус Малфой — психолог, дипломат и чертовски ловкий интриган. Сын не был для него тем, ради памяти чего можно было бы пожертвовать собой. Я не думаю, что вообще существуют такие вещи, ради которых Люциус Малфой пожертвовал бы своими благами. Но это не делает его подлецом, кстати. Он философ. Наблюдатель. Ему нравится выигрывать в шахматы у жизни.

— Это mon Pére про него говорит?

— Да, — признала Джинни, — и с ним сложно не согласиться. Кстати, ты ведь знаешь, что Нарцисса Малфой теперь с Северусом, — внезапно добавила она.

— И что?

— Ничего. Просто путь открыт, — усмехнулась рыжая ведьма.

— Путь куда? — нахмурилась Гермиона.

— Да так, по местам боевой славы.

— И что мы этим хотим сказать? Между прочим, Люциус на пару с твоим благоверным хотят устроить меня преподавать в Даркпаверхаус!

— Не называй милорда моим благоверным! — покраснела Джинни.

— Прости.

— Ты хочешь преподавать? Это, вообще говоря, увлекает. А я буду твоей няней.

— Да не хочу я ничего преподавать! — досадливо возмутилась Гермиона. — Я вообще не знаю, чего хочу.

— А как же сафари на магглов? — лукаво усмехнулась девушка.

— Вирджиния Уизли, немедленно выкладывай, что вы там задумали с моим отцом и Люциусом! Он что, говорил со мной по сценарию?!

— Вот уж свечку не держала, — хмыкнула Джинни. — А диалоги в сценарии не прописаны. Только круг тем.

— С ума сойти с вами!

* * *

Джинни Уизли считала то, что с Генриеттой могут говорить только Гермиона и ее змея, вселенской несправедливостью, — и дулась на обеих так, будто они нарочно всё это устроили.

Открытие того, что Етта умеет четко изъясняться на парселтанге, сильно расширило горизонты для ее матери.

Как и все маленькие дети, юная мисс Саузвильт думала образами и ощущениями. Гермиона любила ее ласково–струящиеся мысли, и умение видеть их во многом помогало ей в уходе за малышкой. Но одно дело — разбирать ассоциативные образы, клубящиеся в голове маленького ребенка, и совсем другое — слышать, как он сам умело облекает их в слова.

Генриетта не начала думать на парселтанге, но она могла молниеносно обращать в шипящие звуки всё то, о чем хотела сказать: обращать так умело и ловко, как не всегда смог бы перевести даже опытный детский педиатр–легилимент.

Мистер и миссис Грэйнджер с невольной дрожью наблюдали за тем, как их еще толком не ходящая внучка издает глубокое гортанное шипение, искривляя личико и выгибая крошечный язычок. Со стороны это действительно смотрелось дико, и Генриеттина манера изъясняться пугала до дрожи, в особенности тех, кому не дано было понять значения этих звуков.

Откровенно говоря, новая тенденция внушала опасения и Гермионе. Ее начали преследовать неприятные мысли о том, что она родила какого‑то монстра — мысли были неясными, подсознательными, пока не перетекли в ночные кошмары. Первый такой сон приснился ей на третий день после того, как знакомство с Алирой открыло в Генриетте эту странную особенность. Вечером Гермиона с Джинни и Робби ходила в маггловское кино, на мистический триллер об экзорцистах. Той же ночью во сне Генриетта на руках своей матери внезапно распахнула не изумрудно–зеленые, а угольно–черные, пустые глаза; впилась острыми желтыми коготками глубоко в кожу Гермиониных рук и, не отрывая от нее взгляда, раскрыла густо усыпанный акульими зубами рот, начав изрыгать непонятное во сне, гортанное шипение, переходящее в визгливый хохот.

Когда девочка полоснула своими острыми, как бритвы, коготками по лицу матери, лишая ее глаз, женщина проснулась в ужасе и еще долго не могла потом успокоиться.

Джинни довольно мрачно выслушала повествование об этом кошмаре. Впрочем, ее тоже немного напрягало Генриеттино шипение. А однажды ведьмам даже пришлось стирать память Робби, при котором малышка внезапно заговорила по–змеиному, страшно его перепугав. Но Джинни всё равно не считала опасения Гермионы закономерными или уместными.

— Тебе нужно перестать накручивать себя постоянно, — бурчала она. — Это древнее наследственное умение. Разумеется, ей проще говорить на языке, который не нужно учить! Животные ведь с рождения владеют той речью, которой общаются между собой! Не учат, как люди, медленно и натужно. Знание парселтанга у нее в крови, вот она и пользуется умением говорить так, пока по–другому еще не умеет.

— Здесь ключевое слово «животные», Джинни, — мрачно отметила Гермиона, — это‑то меня и пугает.

— О Великий Мерлин! — всплеснула руками рыжая ведьма. — Что за новый бред?! Страшно подумать, какую еще глупость ты сочинишь… Знаешь ведь эту легенду, о том, что Салазар Слизерин был потомком Медузы Горгоны и волшебника–героя Мантасара Слизерина?

— Лучше, чем ты думаешь, — поморщилась Гермиона. — Он должен был ее убить, но полюбил и был обращен в камень во время их первой ночи. Родившегося потом малыша забрала к себе вдова Мантасара и вырастила, предварительно выколов ему глаза. Мальчик был нелюдим и находил общий язык только со змеями, которых понимал. А потом он полюбил знатную леди Айвен за ее неземной голос и был вынужден с ней бежать, спасаясь от гнева ее могущественной семьи. Она родила шесть дочерей, каждой из которых выкалывали при рождении глаза, но когда на свет появился седьмой ребенок, мальчик, мать предпочла обратиться в камень, но взглянуть хоть раз в его очи — и оказалось, что потомки Горгоны не унаследовали этой пагубной особенности своей бабки. Они лишь понимали змей.

— Салазара Слизерина назвали в честь основателя этого рода волшебников–змееустов, — кивнула Джинни. — Вот видишь, всё закономерно и даже естественно.

— Знаешь, то, что во мне и моем ребенке течет кровь Медузы Горгоны — почему‑то меня не утешает.

— Это может быть только легендой, — развела руками Джинни.

— Прежде чем пытаться заморочить мне голову, научись пристойно окклюменции, Вирджиния, — устало вздохнула Гермиона. — Ты вспомнила эту историю, чтобы вызвать у меня гордость и тщеславие, а когда не удалось — быстро съезжаешь на «это может быть просто легендой»?

— С тобой невозможно общаться!

— А если она так и будет говорить только на парселтанге? — тихо спросила женщина, пропуская мимо ушей сетования подруги. — Зачем учить английский язык, если тебя и так все понимают.

— Во–первых, не все, а только ты и Алира, — насупилась Джинни, обиженно прикусывая губки. — Ну хочешь, я поговорю об этом с милордом? — через минуту добавила она.

— Не нужно пока. Посмотрим, что будет дальше. Только ты же всё равно поговоришь…

Джинни покраснела.

— Ты забиваешь голову какой‑то невообразимой ерундой, — погодя сказала она. — Накручиваешь себя по пустякам. Расслабься, Гермиона! Всё же хорошо. Всё налаживается. И вообще, я считаю, что тебе нужно пойти навестить Люциуса. Серьезно: живет он сейчас один…

Гермиона и сама постоянно думала о старшем Малфое.

Он ворвался в ее жизнь, сорвав сонное оцепенение и развеяв обыденность. Наводнил голову потоком сбивчивых мыслей.

Всё это было бесконечно неправильно. Но в ее отношениях с Люциусом Малфоем изначально что‑то было неизменно неправильным, кричаще–неправильным — и именно это придавало им неуловимое, грубоватое очарование. Но если когда‑то Гермиона могла закрывать глаза на «анормальную сторону вопроса», то теперь ей казалось, что они слишком далеко зашли за невидимую черту допустимого.

Его сын разрушил ее жизнь.

Она убила его единственного ребенка.

И после этого Люциус может приходить к ней и говорить все те слова, которые он говорил? А она может слушать его, может хотеть его, может с ним спать? В этом было что‑то противоестественное, животное.

И дурманяще–заманчивое.

Гермиону почти оставили ночные кошмары — вместо них пришли другие сны, от которых она тоже просыпалась в жару и вся покрытая потом. Просыпалась, каждый раз готовая бросить все к дементорам и побежать к нему — чтобы удариться о стальной блеск глаз, чтобы выслушать едкие насмешки и потом забыть обо всем, что терзало ее совесть и разум, отдаваясь животным инстинктам в его объятиях.

Но наваждение спадало, и Гермиона корила себя вновь и вновь.

Этого не могло, не должно было быть.

Не потому, что его сын разрушил ее жизнь; не потому, что существовала Нарцисса; не потому, что сама Гермиона была вдовой лишь полгода; не потому, что встречалась с добрым и милым Робби; и не потому, что растила маленькую дочь.

Этого не могло быть потому, что всё это — лишь извращенная идея ее отца. Потому что только его авторитет мог заставить нормального человека наступить на всю свою гордость и идти по первому приказу ублажать ту, кого ненавидишь. Говорить то, что указано. Делать то, что указано. Если бы она могла читать его мысли, он и думал бы то, что указано. Потому что так велел Темный Лорд.

Нет, она не имеет права поступать так с ним. Это грязно, подло, жестоко… Она и так принесла слишком много горя семье Малфоев, пусть и не по своей инициативе. А ведь она никогда не желала зла ни Люциусу, ни Нарциссе — несмотря ни на что. Но неизменно причиняла боль, причиняла ее всем тем, кто ее окружает. Всю свою «темную» жизнь. Каждому — в разной мере, в разные сроки. Но каждому.

Так какое же право она имеет использовать Люциуса теперь — так низко, так мерзко, так отвратительно?

Джинни может говорить всё, что угодно. Джинни очень изменилась. Для нее теперь воля Волдеморта стала истиной в последней инстанции. Она, кажется, могла бы спокойно стоять и смотреть, как он начал бы бойню на улицах Лондона или как разрушил бы целый мир. Как там было у Гриндельвальда? «Ради общего блага»? Высших целей. Любых целей. Кажется, Джинни смогла бы простить Волдеморту даже убийство своих близких. Гермиона была уверена, что смогла бы. Придумала бы для себя, почему.

Так что говорить о чувствах какого‑то Люциуса Малфоя? Тем более он ведет себя так, будто у него вообще нет чувств.

Но так не бывает.

И ведь, химерова кладка, Темный Лорд затеял всё это именно потому, что она, Гермиона, начнет рассуждать подобным образом. Забьет свою голову этими мыслями, постоянными и неотвязными, и, во–первых, позабудет другие переживания, а, во–вторых, отвлечется от маггловского мира. И даже от Генриетты. Даже ее шипящая, словно одержимый бесами, крошка сейчас отходила чуть ли не на второй план из‑за постоянных, неодолимых мыслей о старшем Малфое.

Потому что, понимая всё разумом, Гермиона ужасно, до дрожи в коленях и сладкого нытья внизу живота хотела увидеть Люциуса вновь.

Она совсем забыла этот его чуть насмешливый взгляд, от которого теряешься и смущаешься, который так хочется переиграть — и так редко действительно удается.

Ни разу еще не удавалось.

Он всегда ведет себя так, будто свысока смотрит на всё, и наперед знает, что будет; в особенности — чего ждать от нее. Его снисходительность возбуждает желание доказать что‑то, заслужить ироничное одобрение, хотя бы его. Бороться за это, выжимая себя как лимон. Понимая, что глупо идешь по написанному не тобой сценарию — и всё равно идти, слишком уж ловко и увлекательно он сочинен.

Только ведь всё это — ложь. Больше игра, чем когда‑либо раньше. Потому что когда‑то она могла верить в то, что это он играет ею. И ей это нравилось.

Но не теперь. Теперь такого быть не может.

Что бы он ни говорил, он лишь человек. Люди не способны на подобное.

И она не должна быть способна на такую подлость.

Только почему же ей так хочется ее совершить?..

* * *

Гермиону начал раздражать Робби. От его дешевой романтики уже тошнило. От его пустых маггловских друзей — тоже. Его навязчивость надоедала, надоедали мысли родителей и миссис Томпсон, которые, казалось, звучали хором — «какая замечательная пара».

Миссис Грэйнджер рассказала Стэфани о том, что ее дочь — вдова. После того, как та выразила опасения насчет Гермиониной «дружбы» с ее сыном. Миссис Томпсон пыталась выглядеть сочувствующе — но она ликовала. Неужели ее мальчик остепенится? Он стал таким веселым, таким ответственным; он так красиво ухаживает и готов на серьезные поступки! Он взялся за ум и стал уделять время работе, чтобы иметь возможность ублажать свою возлюбленную! Сбывались самые смелые мечты матери Робби.

А возлюбленная злилась, избегала встреч и по ночам смотрела эротические сны с совсем другими героями. Она больше не боялась ложиться спать, как боялась этого раньше — не ожидая ничего хорошего от закромов своего сознания. За последнюю неделю несколько кошмаров с шипящей Генриеттой были единственным темным пятном, просочившимся в ее грезы. А за всё остальное она не прекращала себя упрекать, бранить последними словами, и до ужаса, до безумия, с каждым днем всё больше и больше хотеть увидеть его вновь.

«Не думать о Люциусе Малфое, не думать о Люциусе Малфое, не думать, не думать, не думать…»

Это было странное, пугающее deja vu. Как когда‑то маленькой наивной девочкой, поверившей во все созданные для нее иллюзии, она увлеклась своим непостижимым дядей, не осознавая, что этой внезапной симпатией завершила блестящую психологическую комбинацию Темного Лорда. Закрепила свой «переход на темную сторону». И сделала один из тех необдуманных поступков, после которых уже нет пути назад.

А хотела ли она назад? Сейчас? Теперь?

В тот момент, когда шквал сомнений готов был опять накрыть с головой, когда их стало слишком много — ее отец опять разыграл свою козырную карту.

Когда‑то влечение к Люциусу Малфою подогрело ее решимость.

Потом, чуть позже, когда она узнала слишком многое, когда у нее начали открываться глаза на всё, что сразу подавалось красиво и ловко, Генри увез ее в далекую Манчжурию. Подальше от ненужных сомнений.

Так ли случайно вообще Генри появился в ее жизни?

Смешная…

Мог ли простой Пожиратель Смерти претендовать на ее руку?

Наивная.

Всё это с самого начала и должно было быть так.

Люциус Малфой — роман, который заставит Гермиону Грэйнджер умолкнуть в ней навсегда.

Генрих Саузвильт — будущий супруг, блестящая партия. Она должна была в него влюбиться в тех условиях, в которых тогда жила… В единственного друга, защитника, помощника… Такого милого, любезного. А потом и влюбленного в нее.

Догадывался ли сам Генри о том, зачем приставлен к дочери Темного Лорда? Может быть, и догадывался.

Блестящий план, блестящий выбор. Все эти годы Генри был ее «противовесом», он не давал ей превратиться в чудовище или оледенеть; но и не давал раскаяться или всерьез задуматься над верностью своих решений. Он делал Кадмину Беллатрису немного лучше, чем она могла бы быть, и вместе с тем не давал воскреснуть Гермионе Грэйнджер.

Он действительно любил ее. И он был нужен ей даже больше, чем она когда‑то считала. Не только как вторая половинка, но и как защита, барьер между ней и тем миром, частью которого она стала теперь.

Но барьер был разрушен. Мир нахлынул всей полнотой своей неприкрытости, и Гермиона ухнула в пропасть.

Она уже почти готова была не выбраться из нее, погрязнуть в пучине новых мыслей и осознания очевидности.

Но Темный Лорд не выпускает из вида свою дочь. Он неизменно рядом, и он всё знает. Она уже привыкла к тому, что он знает всё. И что всё равно будет так, как он для нее устроит — а она может никогда и не понять, что всё устроено нарочно, или понять слишком поздно. Или сразу — но всё равно ничего не изменит. Она поймет тогда, когда посчитает нужным Темный Лорд.

Сейчас она опять на краю — и вот появляется Люциус. И увлекает ее в другую пропасть, еще глубже. Так же, как когда‑то — чтобы потом уже нельзя было вернуться назад.

И Гермиона стоит на обрыве этой пропасти, ясно видит ее перед собой и чувствует подступающую горечь — потому что она всё равно шагнет в эту пустоту.

Потому что так угодно Темному Лорду.

Потому что он сделал так, чтобы туда захотела и она.

Но только нельзя, нельзя, нельзя, нельзя ни в коем случае! Слишком жестоко, слишком подло, слишком чудовищно! Это уже садизм. Этого делать нельзя.

О какой человечности потом она сможет говорить себе?

Слишком уж часто Гермиона стала задумываться о своей человечности. Потому‑то Люциус и появился опять в ее жизни.

И она всё равно пойдет к нему.

 

Глава XV: Хобби

Гермиона трансгрессировала на широкие каменные ступени парадного входа поместья Малфоев и остановилась в нерешительности. В ночном воздухе витал неясный аромат приближающегося лета, где‑то стрекотал кузнечик. Она долго смотрела на большую дубовую дверь с затейливым резным узором, лунный свет отливал на литых уголках.

«Я веду себя, как идиотка. Послушная и предсказуемая, пошлая и недалекая, или бесконечно расчетливая и жестокая», — подумала она.

И несколько раз ударила дверным молотком.

Ей отворила молоденькая горничная, и женщина растерялась.

— Что вам угодно, мадам? — вежливо уточнила девушка. На вид ей было не больше двадцати лет, и тут Гермиона почувствовала что‑то, подозрительно похожее на укол ревности.

— Мистер Малфой дома? — строго спросила она, впериваясь в голубые глаза горничной. Но та определенно владела окклюменцией. Что ж, было бы странно держать прислугу, у которой на лбу написано всё, что происходит в твоем доме.

— Да, проходите, пожалуйста, — учтиво улыбнулась девушка. — Как о вас доложить?

Гермиона приподняла бровь и горничная покраснела.

— Леди Саузвильт, — после короткой паузы сообщила она.

— Ой, простите, — совершенно смешалась молодая волшебница. — Давайте, я проведу вас в гостиную.

— Не беспокойтесь, я знаю, где гостиная, — бросила Гермиона и зашагала в нужном направлении.

Здесь совсем ничего не изменилось за пять лет. Войдя, Гермиона взмахом палочки разожгла камин и теперь стояла, глядя в подрагивающее пламя. Воспоминания кружились в ее голове, но женщина не могла понять, какие чувства они вызывают.

— Что ты сделала с бедняжкой Сюзанной? — раздался за ее спиной насмешливый голос Люциуса Малфоя, и Гермиона вздрогнула.

— Она спросила, как обо мне доложить, — сообщила наследница Темного Лорда, оборачиваясь. Люциус стоял в дверях, одетый в длинный домашний халат, и с интересом смотрел на нее.

— Для человека, который пять лет провел за границей, а вернувшись, поселился у магглов, ты чересчур требовательна.

— Хочешь, чтобы я извинилась перед твоей служанкой?

— Что ты, — хмыкнул старший Малфой.

— И вообще, куда подевалась Джуня? — с плохо скрываемой досадой, за которую тут же возненавидела себя, продолжала Гермиона.

— Ушла вслед за своей хозяйкой, — невозмутимо ответил Люциус и, сделав несколько шагов вперед, указал женщине на диван. — Присаживайся, Кадмина.

Гермиона не двигалась, молча стоя у камина и глядя на мужчину через покатую спинку дивана.

— Что‑то не так?

— Я не совсем понимаю, зачем пришла сюда, — тихо сказала она.

Люциус усмехнулся, но не ответил.

— Напои меня чем‑нибудь, — попросила гостья смущенно.

Мужчина усмехнулся вновь и, опустив руку в карман халата, вынул волшебную палочку. Легонько качнул ею — и над спинкой дивана возникли два бокала с высокими ножками, полные розоватого эльфийского вина. Люциус спрятал палочку и, опершись одним коленом о диван, взял парящий бокал.

— Твое здоровье.

Гермиона сделала несколько шагов вперед и тоже взялась за хрустальную ножку.

— Я долго думала над твоими словами. И над всем остальным.

— Тебе нужно расслабиться, Кадмина, — тихо сказал Люциус, отпуская бокал. Не успев долететь до пола, тот растворился в воздухе. — За тем ты и пришла.

Женщина залпом выпила вино.

— Прости меня. Я сейчас уйду, и ты больше никогда не увидишь меня.

Люциус поднял брови.

— Это угроза?

— А ты можешь расценивать это как угрозу? — Гермиона неуверенно отпустила пустой бокал, и он тоже растаял на лету.

— Иди сюда, — Люциус подался вперед, опираясь на спинку дивана, и притянул ее ближе. Теперь он на коленях стоял на сиденье, а она — во весь рост по другую сторону. — Ты очень изменилась, Кадмина, но это только иллюзия. Оставь свою щепетильность. Я же знаю, зачем ты пришла.

— Это выглядит гадко.

— Правда всегда выглядит гадко. — Он всё еще держал ее одной рукой за талию и не давал отойти. — И перестань переживать за мое самолюбие. Даже тебе такое не снилось.

— Я убила твоего сына, — тихо сказала Гермиона.

— Мы, помнится, договорились забыть об этом.

— Я не верю, что ты можешь забыть. Если mon Pére считает, что я могу просто так закрыть на всё глаза, поверить в невозможное и воспользоваться…

— Кадмина, ты неподражаема! — расхохотался старший Малфой, подаваясь назад и заставляя ее упереться в диван. — Мой сын убил твоего мужа, — он сделал короткую паузу и добавил: — Из‑за меня. Ты сохранила мне жизнь, а теперь приходишь сюда, виноватая, и беспокоишься о моих чувствах!

— Но mon Pére считает, что ему все подвластны. И порой перегибает палку.

— Твой отец мудрейший из всех людей, которых мне доводилось знать.

— Для него не существует табу. А есть вещи…

— Твой отец мне ничего не приказывал.

— Любой его намек…

— Он не делал беспочвенных намеков.

Гермиона умолкла и смотрела в стальные серые глаза своего собеседника. Люциус отпустил ее талию, но женщина не двигалась.

— Ты должен меня ненавидеть, — наконец выдавила она.

— У тебя мания величия.

— Я действительно могу уйти.

— Не можешь, — сказал он, поднимая руки и начиная расстегивать пряжки ее мантии. — И не хочешь.

— А чего хочешь ты? — тихо спросила женщина. — Действительно хочешь? — уточнила она.

— Тебя. — Он выпустил расстегнутую ткань и опустился на сиденье. — Подаришь мне свою благосклонность?

Гермиона обошла диван и остановилась перед ним.

— Ну же, Кадмина! Ты таки ранишь мое самолюбие, — опять расхохотался Люциус.

Она сделала шаг вперед, и он, приподнявшись, потянул ее на себя. Женщина уперлась в диван вытянутыми руками, но он сжал ее бедра и заставил сесть.

— Перестань разыгрывать добродетель! — Люциус рванул с нее мантию. — Не то придется тебя изнасиловать…

— Я соскучилась по тебе, — свистящим шепотом, в котором тонули слова, сказала молодая ведьма. — Мне тебя не хватало. Только я не понимала этого…

— Очень запущенный случай, — подытожил мужчина и, прижимая ее к себе, трансгрессировал наверх, в спальню.

* * *

— Ответишь на мой вопрос? — спросил Люциус часом позже, когда не осталось уже никаких сил, и они блаженно растянулись на широкой постели четы Малфоев.

— Постараюсь.

— Помнишь тогда, перед Пасхой, ты захотела, чтобы я уехал? — Он лежал на спине и смотрел в потолок, а молодая женщина покоилась у него на груди, полуобняв ногами разгоряченное нагое тело. — Почему? Из‑за твоего будущего мужа?

— Нет, — помолчав, ответила Гермиона. — Не совсем из‑за него, — она снова ненадолго умолкла. — Знаешь… Я должна признаться кое в чем. Я ведь ждала от тебя ребенка.

Она почувствовала, как напряглось под ней его тело. Некоторое время продлилось напряженное молчание. Гермиона лежала на его груди, наблюдая за тем, как от ее дыхания подрагивают редкие светлые волоски. Его сердце, на долгие полминуты провалившееся куда‑то и затихшее, опять начало биться ритмично и равномерно.

— Хм, — нарушил тишину старший Малфой, и Гермиона почувствовала по интонации усмешку на его губах, — я смотрю, это хобби у тебя такое — убивать моих детей? — саркастично отметил он.

— Ты не можешь быть таким циником, это просто невозможно! — простонала Гермиона, утыкаясь лицом в его грудь.

— В этом мире нет ничего невозможного, — хмыкнул ее любовник.

— Но есть же какие‑то…

— Границы человеческой подлости? — оборвал ее Люциус. — Это беспредельная субстанция. Абсолютно. Милая моя, ведь ты же тоже пришла сюда. Считая, что я лишь исполняю приказы Темного Лорда, тогда как на деле ненавижу тебя. И ты пришла. — Он обхватил ее руками и сел, разворачивая женщину к себе. — Так какие же границы, Кадмина? — Его глаза блестели задором. — И не вздумай говорить, что это ужасно — иначе левитирую тебя в камин и отправлю к магглам! — расхохотался он.

Гермиона тоже засмеялась.

— Давай я сделаю тебе массаж, — внезапно предложила она.

— Какие услуги, — усмехнулся мужчина, ложась и переворачиваясь на живот. Гермиона заскользила пальцами по его широкой спине, вырисовывая невообразимые узоры. — Хочешь, я введу тебя в высшее магическое общество? — через некоторое время спросил Люциус голосом, напоминавшим мурлыканье сытого кота. — Там, конечно, серпентарий, но первое время довольно интересно.

— Ты введешь меня? — спросила женщина, низко наклоняясь вперед и дотрагиваясь грудью до его тела. — А как же тётя?

Люциус повел плечом, сдерживая досаду.

— Нарцисса свой выбор сделала. Теперь я ничего ей не должен.

— Ты сердишься? — осторожно спросила Гермиона, усердно массируя его упругую кожу.

— Какие изумительные слова ты подбираешь, Кадмина, — хмыкнул ее любовник. — Сержусь ли я? Я взбешен! Нарцисса поставила меня в идиотское положение! Открыто и вызывающе. А я думал, что хорошо знаю свою жену…

— Это я виновата.

— Возможно, — странным тоном протянул он. — Но я не ожидал от Нарциссы подобной реакции. Таких поступков. Она неприятно удивила меня. И хорошо еще, что Темный Лорд спустил ей всё, что она наговорила! — Люциус выдержал короткую паузу. — Не могу определить с уверенностью, как ты относишься к моей жене, Кадмина, — задумчиво сказал он затем, — но сам я к ней привязался. Есть вещи, с которыми не играют. И люди, с которыми не стоит шутить. Даже в такой ситуации. Хотя, разорви меня грифон, я бы и сам сказал сейчас Нарциссе пару ласковых! Не ожидал, что она меня так подставит…

— Люциус, — через некоторое время игриво наклонилась к его уху Гермиона, продолжая усиленно массировать широкие плечи, — ты со мной откровенничаешь?

Он немного повернул голову в сторону и посмотрел ей в лицо.

— А нельзя? — спросил он с ухмылкой. Гермиона, уже совсем лежавшая на его спине, сползла немного на кровать.

— Это дорогого стоит! — хмыкнула она.

— Подарок, — блеснул глазами мужчина, ложась на бок. — В ответ на твою откровенность.

Гермиона не смогла сдержать ироничной усмешки.

— Неравносильный, понимаю. Считай его авансом, — он, не отрываясь, смотрел в ее глаза и продолжал едва заметно усмехаться.

— Теперь я тебе должна? — прищурилась Гермиона. — Что же?

— Еще один массаж.

— Всего один?

— Я сегодня несказанно щедр, — Люциус поднял руку и задумчиво провел тыльной стороной ладони по ее губам. Он пристально смотрел ей в глаза и молчал. Лежа рядом, опершись головой на согнутую в локте руку, он начал наводить указательным пальцем, едва касаясь кожи, очертания ее лица: со странным выражением, будто скульптор или художник в момент работы.

— О чем ты думаешь? — тихо спросила Гермиона через какое‑то время.

— Вы перегибаете палку, миссис Саузвильт, — внезапно расхохотался Малфой–старший, — таких массажей еще не изобрели!

— Мерлин Великий, как же я по тебе скучала! — не смогла сдержать избытка внезапно нахлынувших чувств Гермиона, расплываясь в довольной улыбке.

* * *

— Ну, дорогая, скажи «мама», — Гермиона сидела на ковре перед малышкой и прятала за спину ее любимого плюшевого кролика, — и мама отдаст тебе Тото!

— Мама! — прошипела Генриетта.

— Ну, милая, скажи это так, как я.

— Мама — смешная! — снова зашипела Генриетта и засмеялась. — Дай!

— Моя госпожа слишком переживает, — прошипела свернувшаяся рядом кольцами Алира.

— Дай! — вторила ей малышка и захлопала в ладоши. — Алира — хорошая! Скажи ей! Мама расстраивается.

— Маленькая госпожа должна стараться говорить так, как люди.

Етта состроила недовольную рожицу и, плюхнувшись на ручки, быстро поползла вокруг Гермионы, хватая своего кролика.

— Тото молчит, и его все любят! Я тоже буду молчать! Мама говорит много непонятных слов, хотя может говорить понятно!

— Что она хочет? — не выдержала сидевшая рядом Джинни. — Переведи!

— Говорит, что на парселтанге все слова понятные и что она вообще будет молчать, раз мы такие вредные, — простонала Гермиона. — Ну что же это такое?!

— Тото хочет кушать, — зашипела Генриетта. — Мама, покорми Тото!

— Мама покормит Тото, если Етта попросит по–английски.

— Что? — несколько раз хлопнула ресницами малышка и вопросительно посмотрела на Алиру.

— Не знаю, — прошипела змея в ответ. — Вероятнее всего, она хочет, чтобы вы сказали что‑то по–человечьи.

— Алира, скажи маме, что она вредная! — досадливо хлопнула ручками по полу Генриетта. — Вредная, вредная мама!

— Вредная Етта! — в сердцах прошипела молодая ведьма.

— Мне нужен переводчик!!! — взорвалась Джинни Уизли, вставая с дивана. — Это просто дискриминация!

— Вирджиния веселая! Смотри, она сейчас обрадуется, — зашипела малышка Алире, и, осторожно поднявшись на ножки, пошатываясь пошла прямо к Джинни.

— Великая Моргана! — просияла рыжая ведьма, кидаясь к ней. — Моя умничка!

— Вирджиния, покорми Тото! — замахала руками девочка. — Ам! Тото! — добавила она потом по–английски.

— Аааа!!! — подскочила Гермиона. — Она разговаривает! Разговаривает!!!

— Мама — странная, — задумчиво прошипела Генриетта, которую Джинни подхватила на руки, — если «ам», — она опять с трудом выдавила это слово по–английски и взмахнула ручками, — ей кажется понятнее, чем всё остальное…

— Что ты смеешься? Гермиона! — негодовала Джинни. — Что она сказала? Гермиона! Даже твоя змея, кажется, хохочет! Это нечестно!!!

* * *

Робби чувствовал, что что‑то не так. Его всё неотвязнее преследовало это неприятное ощущение.

Бедный парень не знал, в чем постоянно ошибается. Он всё время ломал голову над этим и только сильнее запутывался.

Гермиона снова неуловимо изменилась. Если после их первой ночи она стала фальшивой, то теперь появилось еще и какое‑то ожесточение, агрессия. Она избегала встреч и то и дело пропадала куда‑то из дома сама, оставляя ребенка с матерью или Вирджинией.

Еще Робби очень не нравилось, что Гермиона не подпускает его к дочери. Она неизменно придумывала причины, по которым они не могут куда‑то ходить вместе и бесконечные поводы увести Етту из помещения, в которое попадал парень. По словам матери, то же самое делала и миссис Грэйнджер со своей подругой. Правда, сейчас она много работала и не так часто виделась с миссис Томпсон — но, если раньше они постоянно сюсюкали с малышкой, то теперь Стэфани видела Етту лишь несколько раз и то мельком.

Робби тщетно искал возможные причины такого странного поведения своей девушки. Недоверие? Дурное влияние? Но какое же он может оказывать дурное влияние на полугодовалую девочку?

Гермиона знала, что его это волнует. Но тут уж действительно не могла ничего поделать. Етта мало того, что слишком быстро развивалась, так еще и стала говорить исключительно на парселтанге, нехотя и с трудом выжимая из себя при необходимости отрывочные английские слова. В таком состоянии ей никак нельзя было контактировать с магглами.

С ней и волшебникам‑то приходилось нелегко. Джинни не понимала парселтанга, Алира не понимала слов Джинни, Етта не всегда разбирала английский и вовсю болтала со здоровенной Королевской Коброй, доводя миссис Грэйнджер до инфаркта, а младшую Уизли — до зубовного скрежета. Понимавшая всех Гермиона, вся затурканная своими проблемами, злилась из‑за того, что ее донимают просьбами о переводе; а еще потому, что Джинни, несмотря на языковой барьер, не считала, что с Еттой творится что‑то неправильное. Скорее она злилась оттого, что не может понимать змеиную речь сама.

Алира тоже проблемы не находила. А мистер и миссис Грэйнджер боялись спорить с дочерью или указывать ей на ненормальность ситуации и тоже в результате поддерживали Джинни, уверяя, что всё в порядке и что в этом возрасте дети вообще не говорят, а так есть возможность понимать, чего хочет их девочка.

Всё это раздражало Гермиону. Она принципиально не разговаривала с Еттой на парселтанге, считая, что не нужно поощрять подобное отклонение. И в результате глупо завидовала своей собственной змее, которая постоянно болтала с ребенком.

— Какой к скандинавскому лешему парк, Джинни?! — злилась Гермиона как‑то вечером, наворачивая круги по своей спальне. — Если она шипит?!

— Чай не средневековье, на костре не сожгут, — не сдавалась рыжая ведьма. — Ребенку нельзя постоянно сидеть в доме, ты даже во двор ее редко выносишь из‑за соседей!!!

— Я виновата?!

— Нет, я! — взорвалась Джинни. — Ну, шипит ребенок! И что?!

— Вирджиния Уизли, даже я, воспринимающая смысл ее слов, понимаю, что это выглядит дико! И бросается в глаза!

— Так давай ее теперь держать в доме до совершеннолетия! — всплеснула руками девушка.

— Я надеюсь, что это, как вы все меня убеждаете, пройдет!

— Разумеется, пройдет! Ты же разговариваешь по–английски! И милорд тоже. И вообще змееусты как‑то учатся говорить на человечьем языке.

— Ни у меня, ни у mon Pére в детстве не было возможности с кем‑то общаться на парселтанге! Зато Гарри рассказывал, что в воспоминаниях, которые ему показывал Дамблдор, Морфин Гонт, к примеру, почти не говорил по–людски! Потому что у него в семье и так можно было общаться, а других людей он дичился.

— Именно поэтому ты собираешься держать Генриетту в четырех стенах? — победоносно спросила Джинни.

— Химерова кладка!!!

— Противоречишь сама себе, — безапелляционно перебила подруга. — Ей нужно побольше контактировать с теми, кто не может ее понимать вообще. Кто не знает даже основ легилименции и не владеет парселтангом. То есть с другими детьми или магглами.

— Другие дети и магглы разбегутся от нее в ужасе, — холодно сказала Гермиона, чувствуя жжение в глазах. — Даже родители–волшебники не будут приветствовать общения своих чад со змееязычной ведьмой. А то ты не знаешь, как к этому относятся!

— Относились.

— Проклятье! В любом случае сейчас речь идет о маггловском парке! И прекрати делать из меня виноватую — без тебя тошно.

 

Глава XVI: Неожиданная встреча

— Отделение поликлиники сразу налево, — вежливо улыбнулась пухлая блондинка, восседавшая за столиком с табличкой «Справки». — Проходите, вас ожидают. Целитель Армандо Аватикус. Свернете сразу в первый боковой коридор. Комната 11–32.

— Благодарю, — кивнула Гермиона, и они с Джинни и дремлющей в коляске Еттой свернули в указанный коридор нулевого этажа больницы святого Мунго.

Ярко освещенное искусственными окнами пространство выглядело очень уютно. Здесь ожидали несколько женщин с детьми разного возраста, то и дело в спешке пробегали целители в лимонных халатах, воздух благоухал нежным ароматом теплого молока и меда, а в дальнем конце помещения виднелся большой детский манеж, около которого дежурила симпатичная молодая ведьма, присматривавшая за малышами.

Гермиона и Джинни свернули налево и оказались в широком пустом коридоре с рядами диванов и пронумерованными дверями кабинетов детских специалистов. В нужной комнате их встретил улыбчивый сухопарый целитель, сразу рассыпавшийся волной любезностей.

— Миссис Саузвильт, мисс Уизли! Добрый день, проходите. А вот и наша маленькая леди. Вот сюда, пожалуйста, дамы. Здравствуй, крошка!

— Дядя смешной! — прошипела проснувшаяся Етта, внимательно изучая целителя, а потом осматриваясь кругом. — Куда мы пришли?

— Это то, о чем мы с вами говорили, — тут же начала Джинни, осторожно вынимая малышку из коляски и усаживая на стол для осмотра. — Что она сказала? — обратилась девушка к Гермионе.

— Спросила, куда мы пришли, — вздохнула молодая мать и потрепала крошку по голове. — Дядя хочет посмотреть, какая красивая у нас девочка, — гортанно прошипела она, смущенно потупясь.

Етта засмеялась и осторожно встала на ножки — она делала так постоянно, когда хотела кого‑то умилить.

— Ребенок развивается быстро, — кивнул целитель. — Я сделаю кое–какие анализы, — добавил он, вынимая палочку и сотворяя вокруг малышки дрожащий серебристый туман.

— Ух ты! — прошипела Генриетта, перебирая ручками густые пары заклинания, и тут же шлепнулась на попку. — Ой. Етта упала.

Целитель поправил на носу очки и присел на высокий стул прямо перед хихикающей малышкой. Густой туман завился струйкой и втянулся в высокую прозрачную колбу.

— Ну‑ка, погляди на дядю, — попросил целитель, внимательно всматриваясь в глаза ребенка.

— Дядя не умеет говорить с Генриеттой, — констатировала девочка свистящим шипением, — но он милый.

— Процесс развития проходит замечательно, — сообщил целитель после того, как внимательно изучил мысли малышки. — Нет никаких поводов для беспокойства. Я еще поработаю с ее слепком, — кивнул он на стеклянную колбу, — но не думаю, что появятся какие‑то проблемы. Касательно того, что вас беспокоит… Мне не приходилось раньше наблюдать детей, говорящих на парселтанге, но я навел кое–какие справки. В целом, малыши, чьи родители хорошо владеют детской легилименцией и активно применяют ее в уходе за ребенком, поздно начинают разговаривать. У них просто не возникает потребности в этом. Думаю, подобная проблема может возникнуть и здесь — девочка, имея возможность всё, что ей нужно выразить, сказать на парселтанге, не будет стремиться освоить английскую речь. Я мог бы посоветовать вам не применять язык змей в общении с ребенком, побольше рассказывать ей интересных вещей на английском, использовать только его во время игр и прочих забав.

Гермиона торжествующе покосилась на Джинни.

— Но тут есть свои подводные камни, — продолжал целитель. — Как я понимаю, мисс Саузвильт уже хорошо говорит на парселтанге, строит осмысленные предложения и так далее?

— Именно так. Она сразу начала говорить правильно.

— Мы можем замедлить ее активное развитие, если лишим возможности изъясняться сейчас, когда она только начала этим пользоваться, — кивнул целитель. — В ее близком окружении, кроме вас, миледи, кто‑то владеет змеиным языком?

— Там, где мы сейчас живем, — нет, — ответила Гермиона. — Но у нас есть змея, с которой Етта очень подружилась.

— Хм, — задумался Армандо Аватикус, — это могло бы стать выходом. С другой стороны… Есть опасность, что общение со змеей отдалит ее от людей.

— Я немедленно отправлю Алиру в Даркпаверхаус! — испугалась Гермиона.

— Не делайте поспешных поступков, миледи, — покачал головой целитель. — Это не выход. Девочка ведь привязалась к змее, как вы говорите? Еще нанесете ей психологическую травму.

— Но что же теперь?

— Старайтесь создать для нее потребность понимать английскую речь. Больше игр на этом языке. Пускай ваша змея не присутствует при этом, и вы, по возможности, тоже. Если у девочки не будет шанса спросить то, что ей непонятно, на парселтанге, она начнет стремиться запоминать и английские слова. Было бы хорошо, если бы она контактировала с другими детьми.

Гермиона и Джинни переглянулись.

— Малыш Джорджа и Анджелины на несколько месяцев младше, — неуверенно сказала младшая Уизли. — Мари–Виктуар в ноябре будет три года, и скоро Флёр должна опять родить. Они, кстати, решили назвать девочку Доминик. Но с учетом того, что я и Вик‑то никогда и не видела, — помрачнела она, — сомнительно, чтобы дети Билла и Флер могли составить компанию Етте. Кстати, дочери Перси и Одри тоже скоро три года. Но они же живут в Москве… Впрочем, можно навестить их — братец будет польщен.

— Разница больше чем в два года в этом возрасте очень существенна, — покачал головой целитель. — Мне кажется, или вы тоже скоро станете мамой, мисс Уизли? — вдруг спросил он.

Джинни, надевшая для посещения больницы бесформенную просторную мантию и час проколдовавшая дома у зеркала, густо покраснела.

— Вам кажется, мистер Аватикус, — досадливо сказала она. — Мне просто нужно заняться спортом.

Целитель кивнул с явным недоверием и снова переключился на разговор о малышке.

— Итак, останавливаемся на усиленном использовании английского языка. Читайте ей на ночь истории с иллюстрациями, объясняйте, как произносятся слова. Только ни в коем случае не ругайте за парселтанг. Результаты слепка я вышлю вам с совой. Советую приобрести настой Боватора в аптечной лавке на шестом этаже. Он сдерживает магическую активность малышей. У ребенка большой потенциал — возникали ли уже проблемы с этим, миссис Саузвильт?

— Взрывающиеся лампочки и летающие игрушки, — усмехнулась Гермиона. — Ей не повредит этот настой?

— Нет, что вы, он абсолютно безвреден. Таких проблем больше не возникнет: метод Боватора свяжет все случайные всплески, кроме ситуаций с реальной угрозой.

— А что насчет прогулок? — вставила Джинни. — Из‑за этого шипения мы не можем свободно гулять с ней там, где обитают магглы.

— Да, тут действительно лучше быть осторожными, — кивнул целитель. — Посещайте уединенные места или волшебные зоны. Приусадебные парки, магические деревни.

— Будешь с Люциусом и колясочкой гулять в саду поместья Малфоев, — рассмеялась Джинни в коридоре, когда они покинули кабинет целителя. — Романтика!

— Это уже какое‑то извращение, а не романтика, — хмыкнула Гермиона. — Подождёте меня тут, в детском отделении? — кивнула она затем на большой просторный манеж. — А я поднимусь в аптечную лавку за этим настоем — и поедем домой. Надо бы укачать ее опять, чтобы не шипела в городе.

— Иди уже. Перестраховщица.

Оставив Джинни в детской части поликлиники, Гермиона направилась к освещенному хрустальными шарами, полными свеч, узкому коридору, увешанному портретами знаменитых целителей. Здесь было людно и шумно, всюду сновали персонал и пациенты, из кабинетов слышался гул разговоров и странные, ни на что не похожие, звуки.

Через несколько двойных дверей Гермиона вышла на ветхую лестницу и стала подниматься на шестой этаж, стараясь не обращать внимания на замечания весьма сурового вида целителей, окликавших ее с многочисленных старых портретов.

— Мадам очень бледна и измотана, — привязалась к ней старушка–карлик в длинной красной мантии, но с вышитой на груди эмблемой святого Мунго — скрещенные волшебная палочка и кость. — Мадам следует пройти обряд очищения от скверны, — тараторила старуха, пробираясь за Гермионой через соседние портреты. — Это лучше всего делать ночью, в лесу. Вам следует отыскать большой муравейник. Главное, не перепутать его с термитником…

— Мораг, что вы привязались к даме? — схватил старую каргу за рукав сухопарый дедок с большого портрета на площадке четвертого этажа. — Иди, доченька, скорее, она же не отвяжется. И не слушай ее, дуру старую!

— Ты кого назвал дурой?! — завелась старуха. — Сейчас я покажу тебе, дряхлый пень! Я целительствовала тут, когда ты еще под стол пешком ходил! Выискался! Думаешь, Орден Мерлина получил — и теперь всем указ?..

Гермиона поднялась на площадку выше и перестала слышать перебранку изображений. В аптекарской лавке она купила большую бутыль указанного настоя и целое лукошко витаминных зелий для Джинни и Генриетты. Отправив всё это с порталом в свою спальню, женщина расплатилась и пошла вниз, размышляя о том, удастся ли обойти завистливую старуху Мораг, оставшись незамеченной, или она протащится за ней до детской поликлиники и разбудит там Генриетту.

На площадке пятого этажа ведьма столкнулась с тучным молодым человеком, спешившим к отделению «Недуги от заклятий». Она уже открыла рот, чтобы извиниться, но внезапно узнала толстяка и просияла.

— Невилл! — воскликнула женщина. — Какая неожиданная встреча!

— Здравствуй, — довольно холодно отозвался бывший однокурсник, поправляя мантию.

Он сильно изменился: куда‑то ушли благодушность, всегда отличавшая лицо гриффиндорца, и выражение легкой рассеянности; глаза стали сухими и жесткими, пухлые губы — бледными, бескровными. К тому же Невилл держал их плотно сжатыми, по крайней мере, сейчас.

Он был загорелым, и на лице появилась россыпь темных веснушек от постоянной работы на солнце — Гермиона знала, что ее сокурсник стал преподавать травологию в Хогвартсе после того, как профессор Спраут уехала к внукам в Ирландию.

— Как я рада тебя видеть! — искренне выпалила молодая женщина, расплываясь в улыбке.

Невилл странно покосился на нее и промолчал.

— Ты как? Знаю, что вы поженились с Полумной: поздравляю!

— Спасибо, — ледяным тоном отрезал молодой человек, — это было давно.

— Ну, мы же не виделись, — несколько растерянно заметила Гермиона. — Как ты вообще?

— Живу.

— Невилл, что‑то не так?

— Всё не так, Гермиона, — он прищурился. — Или как мне следует называть тебя? Кадмина? Леди Саузвильт?

— Ах, вот в чем дело, — помрачнела женщина. — Я думала, что теперь всё наладилось.

— Теперь? — поднял брови ее бывший однокурсник.

— После революции, после того, как всё стало хорошо, — печально пояснила она, опуская глаза в пол. — Я знаю, что сразу многие не поняли меня, но теперь…

— Что, мерлиновы яйца, стало хорошо теперь?! — внезапно окрысился Невилл, блеснув глазами.

— Ну, всё ведь наладилось, — пробормотала Гермиона. — Нужно уметь признавать свои оши…

— Если ты действительно считаешь, что что‑то наладилось, — с отвращением выплюнул молодой человек, — хоть не лезь к людям со своей извращенной правдой!

— Невилл, ты перегибаешь палку! — буркнула Гермиона. — Все признали Темную Революцию, и никто не пожалел об этом, потому что…

— Ты или недалекая, или слабоумная, — бросил Невилл.

— Изволь объяснить, что же тебя не устраивает?! — внезапно обозлилась женщина, упирая руки в бока. — Война закончилась! Всем сейчас хорошо!

— Закончилась?! — выпалил Невилл, свирепея. — Хорошо?! Наивная дура! Война проиграна! И наступил апокалипсис! Если люди, творившие… — он захлебнулся. — Если после всего, что было, магический мир мог подчиниться зверью в человечьем обличье! Забыть всё, забыть так легко! Если Орден Феникса идет на соглашения с Волдемортом, о каком будущем может грезить этот чертов мир?! Мир сошел с ума! Все и каждый! Ослепли, оглохли, потеряли память! И только треплются наперебой, жужжат, как мухи в сортире! Хотят в чем‑то убедить себя! Других! И убеждают! Мне страшно смотреть вокруг! У нас двое первокурсников Гриффиндора нарисовали себе Черные Метки на руках несмываемыми чернилами! А тетку одного из них когда‑то цепные псы Волдеморта сварили в кипящем масле! Играем! С памятью, с прошлым… С совестью играем в прятки! Если тут не сказать, а там умолчать, да здесь приукрасить… И вперед! Студенты Хогвартса переводятся в школу зла Волдеморта! Даже не слизеринцы… Их родители умирали в борьбе с этим злом, а они рисуют себе Черные Метки! Их старших братьев травили оборотнями, а они коллекционируют вкладыши из «шоколадных лягушек» с Пожирателями Смерти! Они сами рисковали жизнью, каждый миг и час, готовые всё отдать за справедливость — а сейчас смеют называть себя Орденом Феникса и обсуждать с Волдемортом планы на будущее за чашкой кофе с коньяком! Это какой‑то уродливый параллельный мир, тот мир, где мы росли, не мог таким стать! И ты! Не понимаю, как ты могла до такого опуститься, как могла перейти… Ты стала просто чудовищем! Мы жестоко ошиблись в тебе, Гермиона.

— Невилл, нужно уметь прощать. Даже самое страшное прошлое нужно забыть, ради светлого будущего.

— Светлого?! Ни черта не изменилось! Хотя, наверное, если мы смогли так легко принять — то мы заслужили всё это…

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — отрезала женщина, распаляясь.

— Не понимаешь? Может, еще не знаешь, что творится сейчас?

— Что же сейчас творится?! Невилл, всё страшное кончилось, осталось позади! И заметь — во многом ужасы прошлого основывались на глупом, упрямом сопротивлении истине! Нужно уметь прощать. Мир стал немножко честнее и справедливее.

— Справедливее? У нас с тобой очень расходятся понятия о справедливости. Впрочем, прости: я забываю, кто твои родители.

— Мои родители сейчас делают этот мир лучше! — в сердцах выпалила Гермиона. — Дают знания, которые раньше трусливо скрывали!

— Ты сама‑то веришь в то, что говоришь? — скривился Невилл. — Твоя мамаша — палач Волдеморта. О какой справедливости, поцелуй меня дементор, ты бредишь?

— Невилл, что ты несешь? Какие палачи? Война кончилась почти три года назад.

— Ты хоть знаешь, как прозвали твою мамашу? — прищурился Невилл. — Или ты реально пребываешь в блаженном неведении?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — холодно процедила Гермиона. — Как «прозвали»?

— Черная Вдова, — мрачно усмехнулся Невилл. — За тот год, который она еще показательно вдовствовала, — сполна заслужила это прозвище. Неужто не слыхала?

— Чем заслужила? — тихо спросила женщина.

— Чем? — зло сощурился Невилл. — Беллатриса, тогда еще Лестрейндж, равно — смерть. Доходит? Черная Вдова появляется тогда, когда уже не на что надеяться. И она приходит часто.

— Всё это было очень давно, Невилл. На войне не обойтись без жертв.

— Давно? Если ты веришь в это, то ты стала очень наивной, Гермиона. Если реально веришь всему, что пишут газеты. Я‑то думал, ты в теме. А ты еще и слепая.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Давно, значит? Знаешь, Полумна работает здесь, в больнице. В отделении Недугов от заклятий, палате Непоправимых повреждений. Специализируется на расстройствах разума, — у него что‑то промелькнуло в глазах. — Мы пытаемся как‑то помочь моим родителям. Справедливо пострадавшим, — выплюнул он. — И, знаешь, за последние годы работы моей жене хватает! Хотя волна и спала, но и сейчас нет–нет, да и столкнешься с таким, что волосы на голове зашевелятся, — он смерил ее странным прищуренным взглядом. — Коль уж ты реально не в теме, я пришлю тебе некоторые материалы. Погляди на досуге. А потом будешь рассказывать о закончившейся войне и справедливости, если язык повернется!

И он, резко развернувшись, распахнул стеклянную дверь «Недугов от заклятий» и стремительно зашагал прочь по коридору.

Гермиона сглотнула. Что еще за глупости? «Черная Вдова? Палач Волдеморта»? Какие еще палачи теперь?

Она неуверенно пошла вниз по лестнице. На площадке четвертого этажа всё еще переругивались портреты древних целителей: в картину, ставшую ареной битвы, подтянулись еще несколько изображений и гомонили вовсю. Гермиона прошла мимо незамеченная и задумчиво спустилась в холл.

Она заглянула в детское отделение поликлиники и забрала Джинни. Пришлось постоять, укачивая Генриетту.

— Что с тобой? — спросила подруга, вглядываясь в нахмуренное лицо Гермионы. — Это из‑за Етты?

— Нет. Я тут встретила только что Невилла Лонгботтома…

— Наговорил гадостей? — сочувственно кивнула Джинни. — Я знаю. Невилл — ярый консерватор. Я с ним и не здороваюсь даже. Жаль.

— Это правда, что Maman называют Черной Вдовой? — тихо спросила Гермиона.

Джинни неопределенно пожала плечами и устремила взгляд в сторону.

— Значит, правда, — подытожила Гермиона. — Я что‑то не могу понять. Если война кончилась, о каких расправах может идти речь?

— Всегда есть несогласные, — пожала плечами девушка.

— Ну не убивают же их, — хмыкнула Гермиона. И запнулась. Джинни молчала, покачивая коляску и задумчиво рассматривая большой плакат «ЧИСТЫЙ КОТЕЛ НЕ ДАСТ ПРЕВРАТИТЬСЯ ВАШЕМУ ЗЕЛЬЮ В ЯД». — Их ведь не убивают? — тихо спросила она. — Джинни?

— Пойдем домой. Миссис Грэйнджер будет волноваться.

— Даже сейчас? Даже после революции?

— Гермиона! Джинни! — раздалось позади.

Они обернулись и увидели быстро идущую к ним Полумну Лонгботтом. Она повзрослела, вытянулась и, казалось, стала еще бледнее. В лимонном халате с эмблемой больницы, собранными сзади волосами и огромными глазами девушка чем‑то напоминала сову с выкрашенными перьями. В ней было что‑то неуловимо странное, отчужденное.

Полумна догнала их и остановилась.

— Доброе утро, — довольно приветливо поздоровалась она. — Хорошо, что я нагнала вас. Гермиона, прости, пожалуйста, Невилла. Мне кажется, он наговорил тебе грубостей. Он не со зла, просто очень переживает, и стал раздражительным в последнее время. Это от бессилия и ужаса, его можно понять. — Молодая целительница задумчиво посмотрела на своих школьных товарищей. — Невилл просил передать тебе это, — сказала она Гермионе, переводя блуждающий взгляд на большой портрет среброкудрой Дайлис Дервент. — Знаете, если всплывет то, что мы сохранили это воспоминание — скорее всего, нас убьют, — задумчиво и как‑то буднично добавила она. — Но с его помощью есть хоть какой‑то шанс восстановить память Ады Афельберг. Это единственное, что уцелело из ее сознания, и воспоминание очень ценное. С целительской точки зрения, я рассматриваю его только так, — добавила она, опуская руку в карман лимонного халата. — Как доказательство чего‑либо его никто и никогда не сможет использовать, этого опасаться глупо. И потому я прошу тебя вернуть мне материал, когда посмотришь его. Он дает хоть какой‑то шанс и, поверьте, угрозы не несет. Впрочем, вы и сами всё понимаете, — добавила она, останавливаясь взглядом на Джинни. Молодая девушка выглядела недовольной и даже раздосадованной. — Вот, возьми, — Полумна вынула плотно закупоренную колбу с клубящимся внутри белым туманом мыслей и протянула ее Гермионе.

Наследница Темного Лорда с внезапным замиранием сердца взяла из ее теплых пальцев стеклянную колбу и быстро сунула в сумочку, поймав краем глаза полуавтоматическое, вовремя сдержанное движение Джинни, хотевшей перехватить руку Полумны на лету.

— Очень красивая девочка, — сказала миссис Лонгботтом, задерживая взгляд на спящей в коляске Генриетте. — Хорошо, что хоть она в безопасности. — Полумна говорила искренне, но Гермиону внезапно пробрало дрожью от этих простых слов. — Всего хорошего, девочки. И, Джинни, поздравляю тебя.

— С чем? — с внезапной бессильной злобой спросила рыжая ведьма, вздрагивая.

— М… — неопределенно улыбнулась бывшая когтевранка, — с тем, что и ты можешь не переживать о жизни своих детей, — а потом добавила с ноткой меланхолии: — Главное, не загубить их души.

И с этими словами Полумна, еще раз улыбнувшись ведьмам, развернулась и зашагала к двойным стеклянным дверям, на ходу что‑то приглушенно насвистывая.

Джинни молча проводила ее глазами, прикусив нижнюю губу и о чем‑то напряженно размышляя. Но она не дала Гермионе поймать своего взгляда: быстро стряхнув оцепенение и развернувшись, толкнула коляску к выходу.

На улице было шумно и многолюдно. Некоторое время обе ведьмы хранили молчание. Гермиона шла следом за катящей коляску Джинни и пыталась игнорировать неотвязные мрачные мысли, клубившиеся в голове.

— Не смотри этого воспоминания, — внезапно сказала младшая Уизли. Она шла немного быстрее Гермионы, опережая ее так, что невозможно было заглянуть в лицо и увидеть глаз.

— Почему? — с легким вызовом спросила женщина. — Что там такое?

— Не знаю. И тебе тоже знать ни к чему. — Она остановилась и, оглядевшись, направила палочку вглубь коляски Генриетты, сотворив в ногах малышки широкие солнечные очки. Затем ведьма убрала палочку и быстро надела их.

Гермиона наблюдала за ее действиями с мрачной решимостью.

— Отдай мне флакон, — сказала Джинни, поворачиваясь к ней. — Я отошлю его Полумне. Обещаю.

— Нет.

— Гермиона, послушай меня. Тебе не нужно смотреть этого воспоминания. Что бы там ни было.

Молодая женщина подняла бровь. В стеклах новых очков Джинни она видела отражение своего посеревшего лица.

— Кто такая Ада Афельберг? — тихо спросила наследница Темного Лорда.

Джинни молчала почти полминуты, а потом отвернулась и толкнула вперед коляску.

— Супруга Уинстона Рендольфа Афельберга, предыдущего председателя британского филиала Международной конфедерации магов.

— Предыдущего? — тихо спросила Гермиона, убыстряя шаг, чтобы поспевать за ней.

— Афельберг покинул Королевство, — не останавливаясь, бросила Джинни. Они уже подходили к стоянке такси, — есть сведенья о том, что он скрывается в Канаде. В любом случае на похоронах он не был и супругу свою не проведывал.

— На чьих похоронах?

Джинни досадливо дернула плечами, но было поздно — неосторожное слово уже сорвалось.

— На похоронах Амалии Афельберг, — как можно непринужденнее сказала она.

— Дочери?

— Да. — Они подошли к одной из пустых машин, и Джинни с еле скрываемым облегчением дернула дверцу.

— Давайте подсоблю вам, мадам, — учтиво выскочил из салона водитель–маггл, помогая Джинни уложить в багажное отделение сложенную коляску. Гермиона молча покачивала на руках спящую Етту.

— Поехали.

Она села на заднее сидение вместе с Джинни, и до того, как водитель занял свое место, младшая Уизли успела сказать еще раз тихо, но настойчиво:

— Не смотри это воспоминание, Гермиона.

 

Глава XVII: Черная Вдова

— У тебя есть Омут памяти?

Люциус смерил Гермиону задумчивым взглядом поверх полупустого бокала эльфийского вина.

— Найдем, — чуть прищуриваясь, ответил он.

Гермиона задумчиво выпустила изо рта дым, заклубившийся причудливыми завитками.

— Отвратительная маггловская привычка, — заметил старший Малфой.

— Ты говоришь, как моя бабушка Джин, — усмехнулась ведьма. И, помолчав, добавила: — Не спросишь, зачем мне Омут памяти?

— А ты ответишь?

— Пока нет, — немного подумав, вздохнула Гермиона.

— Так зачем же тогда спрашивать? — ухмыльнулся ее собеседник, ставя бокал на стол. — Пойдем?

— Пойдем, — решительно сказала женщина и встала, прихватывая висевшую на спинке стула сумочку. — С этим нужно покончить.

* * *

Люциус поставил неглубокий сосуд из черного мрамора, опоясанный по краю резными письменами и символами, на небольшой столик в комнате с камином, где когда‑то так часто наследница Темного Лорда проводила время со своим отцом. Сосуд был пуст, и гладкий мрамор внутри отливал в свете зажженных в комнате свечей. Гермиона стояла, в странном оцепенении смотря на Омут памяти и чувствуя какую‑то слабость в ногах.

— Кадмина, с тобой всё в порядке? — тихо спросил Люциус, внимательно изучая бледное лицо молодой женщины. — Помощь нужна?

— Нет, спасибо. Оставь меня одну, хорошо? — твердо попросила она.

— Я жду тебя, — каким‑то мрачным тоном бросил мужчина, смерив ее неопределенным взглядом, и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

С минуту Гермиона стояла, не шевелясь. Потом тряхнула головой и решительно вынула из сумочки стеклянную колбу, осторожно сломала сургучную печать и вытащила толстую пробку.

Из колбы исходило яркое серебристое свечение; мысли, непрерывно клубившиеся внутри, текли как‑то вяло, будто были гуще, чем обыкновенные.

Гермиона вытряхнула содержимое колбы в чашу, и оно медленно, тягучей лентой тумана опало внутрь, заскользив по гладкому мрамору сосуда. На поверхности тут же появилась рябь, будто невидимый и неощутимый ветер встревожил ее.

Молодая ведьма вздохнула и вытащила палочку. Легонько коснулась мыслей в чаше ее кончиком, убрала в карман. Молочно–белая гладь стала прозрачной, как стекло.

Гермиона бросила быстрый взгляд в сосуд — в нем вместо дна виднелись сверху небольшая уютная комната и красивая женщина лет сорока, что‑то писавшая за столом на длинном свитке пергамента. Гермиона вздохнула снова и внезапно решилась.

Не раздумывая больше, она уверенно дотронулась кончиками пальцев до маслянисто–тягучей поверхности.

Комната с камином покачнулась, ледяной черный водоворот подхватил молодую ведьму и всосал внутрь, в недра Омута памяти, в воспоминания Аделаиды Афельберг…

…Гермиона коснулась ногами пушистого домашнего ковра. В комнате было сумрачно, на улице темнело, и две зажженные на камине свечи слабо разгоняли сгущающийся мрак.

За окном в саду еще лежал снег. Ветер срывал с веток голых деревьев белые шапки, и они легкими вихрями уносились вниз, развеиваясь на лету. Где‑то среди неясных в сумерках очертаний заснеженного сада мелькнула черная фигура, а чуть дальше — еще одна, и легкой поволокой окутал пространство едва заметный, тут же растаявший туман заклинания.

У этого воспоминания были неровные края. Не оборванные, как если насильственно отобрать у человека мысль, и не гладкие, как когда он эту мысль извлекает из своего сознания сам. Края воспоминания Аделаиды Афельберг были будто разъедены кислотой, изуродованы и обожжены. Полумна говорила, что это — единственное, что уцелело в ее сознании. Уцелело после чего?..

Снизу раздался приглушенный удар дверного молотка. Статная красивая женщина подняла голову и взмахом палочки зажгла в комнате многочисленные свечи в высоких канделябрах. Сразу стало светло и уютно. Женщина вновь обмакнула в чернильницу перо и продолжила свое занятие.

Прошло примерно пять минут полной тишины, нарушаемой только скрипом пера и дыханием незнакомой женщины. Своего дыхания Гермиона не слышала.

Она еще раз огляделась: уютная, дорого обставленная комната напоминала кабинет. Вдали на стене — пустой портрет в золоченой раме; шкафы, полные книг, незажженный мраморный камин. Взгляд Гермионы упал на выпуск «Ежедневного пророка», лежащий на письменном столе с краю, по левую руку от женщины. В правом верхнем углу она увидела дату — восемнадцатое марта 2003–го года. Это было всего несколько месяцев назад…

Из коридора послышались торопливые, переходящие на бег, шаги. В дверь без стука ворвался дворецкий, бледный, с искаженным ужасом старческим лицом.

— Великий Мерлин, Бенедиктус, в чем дело?! — подскочила хозяйка, высоко поднимая точеные черные брови. На пергаменте под ее руками расползлась огромная чернильная клякса. — Как вы?..

— Мадам, там, там… К вам…

— Да в чем дело?! — негодуя, спросила женщина, бросая взгляд на испорченное письмо.

— Ч–ч-черная Вдова! — побелевшими губами вымолвил дворецкий. — Т‑то есть, п–простите, — быстро исправился он, — Леди Волдеморт ожидает в гостиной.

Женщина резко побледнела, но на ее лице отразилась только досадливая злоба.

— Передайте, что Винни нет. Уже давно. И, скорее всего, не будет.

— Но, мадам, — пролепетал старик, комкая в руках белую полотняную салфетку, — она говорит… Она пришла к вам.

Женщина вздрогнула и досаду на ее лице волной сменила растерянность, быстро превращающаяся в панический ужас.

— Вы… вы ничего не путаете, Бенедиктус? — дрогнувшим, вмиг охрипшим голосом спросила она.

Старик только замотал головой, и в его поблекших глазах заблестели крупные слезы.

— Она просила передать, что… Что если вдруг окажется, что вам срочно нужно удалиться по делам, то, к сожалению, Сеть летучего пороха блокирована, а на дом наложены антитрансгрессионные и противопортальные чары, — прошептал он.

Женщина затравленно огляделась.

— Лия, — вдруг прошептала она. — Пусть Грэйс спрячет ее! Пусть бегут через потайной ход в подвале! Возьмите драгоценности… Нет, это слишком долго, — она вскочила на ноги. — Пускай бегут за территорию распространения чар и трансгрессируют… Нет, пусть создадут портал… Нет, пусть лучше спешат куда‑то, где много народа. И через камин скорее на континент. О, Бенедиктус, неужели?.. — у нее тряслись руки и дрожали губы. Внезапно женщина стала быстро стягивать с себя украшения — перстни, массивные бриллиантовые серьги, серебряную шпильку из волос и большую алмазную брошь. Всё это она впихнула в руки дворецкому. — Скорее, скорее! — шептала она. — Тут гоблинская работа, этого хватит им… Прочь, прочь из Великобритании! Я — идиотка! Самоубийца… Это я виновата… Нужно было давно…

В дверях появилась бледная до синевы горничная. С трудом выговаривая слова, она прошептала:

— Леди Во… — и осеклась. — М–мадам Гонт–Блэк просит вас немного поторопиться. И–или она может по–по–подняться с–сюда…

— Нет! — полуистерически выкрикнула женщина, бросаясь к двери. — Бегите! Спрячьте Лию! Скорее!

Она устремилась вниз, и бледная, прикусившая губу Гермиона пошла следом. Она слышала, как за ее спиной истерически всхлипнула и, рыдая, осела на пол горничная.

— Сесиль! Дура! Соберите вещи юной мисс! Что вы сидите! Сесиль! Великий Мерлин!..

И, оставив рыдающую девушку, старик–дворецкий бросился куда‑то по коридору, в противоположную сторону от своей хозяйки и покорно следовавшей за ней Гермионы.

Беллатриса ждала в большой, ярко освещенной гостиной. Она сидела в кресле, чуть левее огромного дубового стола. Одетая в черное платье с корсажем и узкой талией, легкую, скорее напоминающую плащ, черную шелковую мантию, элегантная и изящная. Волосы Беллы были собраны в высокую сложную прическу, влажные алые губы отливали в свете канделябров, глаза блестели. В руках с длинными заостренными ногтями она держала палочку, задумчиво поигрывая ею в ожидании хозяйки.

Светская дама, леди, красивая и уверенная в себе — но уж никак не ужасная. Почему же все так переполошились?! Гермиона ожидала увидеть что‑то страшное, отталкивающее… Но вот она, ее мать, именно такая, какой бывает всегда. Почему же миссис Афельберг так отреагировала?!

…Это единственное, что уцелело из ее сознания…

— А вот и вы, моя милая Ада! — расплылась в улыбке при виде хозяйки дома мать наследницы Темного Лорда. — Где же вы пропадали?

Гермиона уже сейчас уловила и в этой улыбке, и в этом голосе угрозу. Что‑то хищное было сейчас во всем облике Беллатрисы.

Ада Афельберг всеми силами старалась сохранять самообладание. Она была бледна, но пока держалась почти уверенно.

— Приветствую вас, миледи, — твердо сказала хозяйка. — Что привело вас к нам в такой час? Сожалею, но Уинстона нет.

— О, я пришла к вам, милая Ада, — блестя глазами и улыбаясь так, что ее искривленные уста всё больше напоминали оскал хищника, сказала Беллатриса. Аделаида дрогнула и посерела. — Но действительно по поводу мистера Афельберга. Где я могу его найти?

— Мне это не известно, — пробормотала женщина. — Я уже полгода не видела его. Он бросил нас! — почти выкрикнула она, внезапно ожесточаясь.

— Ай–ай–ай, — покачала головой Белла. — Как нехорошо. И вы не связывались с ним ни разу?

Женщины встретились глазами. Беллатриса улыбнулась шире.

— Он писал мне. Почтовыми заклинаниями, — прошептала Ада.

— А вы ему? — ласково спросила Белла.

— Я… Я не знаю, куда ему писать.

— Ну вот, — вздохнула мадам Гонт–Блэк. — Давайте договоримся, что вы не будете мне лгать.

— Я не… — начала было Ада, но тут Белла едва заметно покачав головой, склонила ее на бок. Хозяйка дома осеклась, но тут же попробовала взять себя в руки. — Я действительно не…

Аделаида резко умолкла, будто ей не хватило воздуха. Ее лицо из землисто–серого стало зеленоватым. Женщина вцепилась пальцами в горло, хватая губами воздух. На лице Беллатрисы играла смесь сожаления и притворного, насмешливого участия.

Через минуту Ада судорожно вдохнула и упала на колени, жадно глотая кислород.

— Как, вы говорите, связываетесь с мистером Афельбергом? — будто переспрашивая, как ни в чем не бывало уточнила супруга Темного Лорда. — Моя милая Ада, не заставляйте меня ждать вашего ответа. Он всё равно прозвучит, и для вас же лучше, если он прозвучит сразу.

— Я пишу ему, — прохрипела, не поднимая глаз от ковра, несчастная женщина, — пишу и посылаю письма заклинаниями. В Миссури, одной женщине. Мой муж оставил ей с сотню порталов, она использует их по порядку, только ему ведомо, куда они приведут. Там слабые чары, способные захватить с собой только легчайший предмет. Дальше я не знаю… Он забирает их не сам…

— И что же пишет мистер Афельберг? — прервала гостья.

— Он… Звал нас к себе… Но я не хочу прятаться по подвалам! — с внезапной злобой бросила женщина, поднимая на Беллатрису сверкнувший взгляд. Та одобряюще улыбнулась в ответ.

— Нужно убедить мистера Афельберга возвратиться на родину, — нежно сказала она. — Напишите ему.

— Он никогда…

Их прервал внезапный шум из коридора, и в комнату ввалились двое мужчин. Один рябой, с густыми жирными волосами, кажется, был Августом Руквудом. Второго Гермиона видела впервые.

Руквуд вел, держа за шиворот зимней мантии с капюшоном молодую даму, растрепанную и испуганную до полусмерти. Она крепко держала за руку маленькую девочку лет пяти, послушно семенившую следом и с интересом наблюдавшую за происходящим.

— Вот, пытались смыться со стороны леса, — сообщил Руквуд Беллатрисе, толкая даму вперед.

— Лия! — с ужасом выкрикнула миссис Афельберг, метнувшись к девочке, но ударилась о невидимую стену.

— Вот и отлично, Ада, — громко сказала Беллатриса. — Это поможет вам найти нужные слова, чтобы убедить нашего друга Винни поскорее возвратиться домой. Только не думайте, что я шучу, Ада, — вдруг добавила она. И неожиданно закончила: — Авада Кедавра! — резкое движение палочки в сторону молодой гувернантки, вспышка зеленого света — и дама упала на пол мертвой.

— Грэйс!!! — закричала маленькая девочка, бросаясь к телу и своими крошечными ручками пытаясь поднять его. — Грэйс! — заплакала она.

— Винни должен быть здесь через три часа, Ада, — негромко, но отчетливо сказала Беллатриса. Она махнула палочкой в сторону стола, и на нем возникли чернильница, перо и пергамент. Еще один взмах — и в воздухе нарисовались большие песочные часы. — Найдите нужные слова.

— Он не вернется! — истерически выкрикнула Ада Афельберг, не сводя расширенных ужасом глаз со своего плачущего ребенка. — Он трус! Он…

— Найдите способ заставить его вернуться. Солгите, взмолитесь, сыграйте… Проявите фантазию, Ада! — Белла махнула палочкой, как дирижер, руководящий огромным оркестром. Плакавшая, стоя на коленках перед телом своей горничной девочка судорожно вдохнула, закашлялась и вдруг обмякла, плавно поднимаясь в воздух.

— Лия!!! — взвыла миссис Афельберг, вновь врезаясь в невидимую стену и яростно выхватывая палочку. Но второй из вошедших мужчин едва заметно кивнул головой: палочка вспыхнула прямо в руках женщины, и та с криком выронила ее, прижимая к груди обожженную руку.

Казалось, Белла вообще не заметила всего этого. Под ее руководством тело ребенка, безвольно парящее в воздухе, переместилось и зависло на высоте роста взрослого человека над огромным дубовым столом. Последним взмахом палочки Белла осветила крошку розовато–сиреневым проклятьем, полыхнувшим будто прямо из‑под кожи ребенка. Теплая мантия свалилась еще около тела горничной, и теперь над обеденным столом парило крохотное тельце в простом детском сарафанчике и белых гольфах. Волосы, собранные в два хвоста на макушке, едва заметно покачивались.

Белла кивнула на большие песочные часы, и они перевернулись.

— Температура тела медленно повышается, — повествовательным тоном сообщила она обезумевшей от ужаса матери. — Через три часа кровь закипит, если не снять проклятье. Напишите вашему мужу, Ада, — миролюбиво закончила она, — он должен вернуться раньше, чем песок выйдет в этих часах.

Полным ужаса взглядом затравленной волчицы, Ада Афельберг посмотрела на своих мучителей, а потом на дочь. Ее начинала бить истерика.

— Он не вернется, — прошептала она.

— Я верю в вас, — доверительно улыбнулась Беллатриса. — Но вы теряете время, — добавила она тоном непонимающего удивления.

— Лия…

…Женщина сидела за столом и, глотая бегущие потоком слезы, что‑то писала обожженными, дрожащими руками. Она невероятно изменилась за эти полчаса — от статной изящной красавицы не осталось и следа: Аделаида Афельберг постарела лет на двадцать, у ее глаз залегли морщины. Растрепанные волосы падали на глаза, но она продолжала писать, лишь то и дело стирая с лица слезы, чтобы они не намочили пергамент.

Беллатриса стояла у книжного шкафа и задумчиво листала большую толстую книгу. Руквуд и второй мужчина, которого звали Барри, переговаривались в полголоса, сидя на двух обеденных стульях около тела убитой горничной.

Недавно пепельно–бледный, словно призрак, дворецкий внес по приказанию Беллы поднос с чаем. Он шел, стараясь не смотреть на тело горничной.

Вид парящего над столом ребенка поверг его в шок, и старик, оступившись, уронил поднос. Супруга Темного Лорда покарала его за это досадливым «Круцио», и, казалось, верного слугу практически убило подобное испытание.

Бледная Гермиона сидела на полу около стены, прислонившись к ней, и смотрела вперед — на зависшее над столом тельце. Девочка покрылась легкой испариной, мелкие капельки пота выступили над верхней губой, и волосы немного намокли. Раскрасневшаяся, она тяжело дышала, не приходя в сознание.

Послышался шелест переворачиваемой страницы, и громкий голос Беллы с иронической издевкой зачитал вслух стихи маггловского поэта, обращаясь к напряженно пишущей за столом Аде:

Аделаида подняла мутный взгляд от исписанного пергамента. Но она смотрела не на Беллу, а на большие песочные часы, в которых стремительно убывал драгоценный песок. Опять заскрипело перо.

Через некоторое время приглушенную речь двух Пожирателей Смерти вновь прервал громкий голос Беллатрисы:

Белла оторвалась от книги и подошла к столу. Через плечо женщины она стала читать текст написанного посланья. Усмехнулась. Тем временем Ада закончила и, трясясь всем телом, стала сворачивать пергамент.

— Куда? — коротко спросила Беллатриса.

Женщина стала объяснять, и вскоре во вспышке почтового заклинания письмо исчезло.

— Нам остается только ждать, — улыбнулась Белла. — И где же наш чай? Как вы живете с такими нерасторопными слугами? — расхохоталась она, взмахом палочки сотворяя чайный набор перед своими спутниками прямо вместе со столиком. — Вы будете пить чай, Ада?

Женщина не ответила. Она не отрывала взгляда от своей дочери. В часах уже просыпалась половина песка, ребенок раскраснелся, промокшее платьице прилипло к горячей коже, тяжелые капли пота то и дело срывались на темную поверхность дубового стола. Девочка дышала тяжело, короткими резкими вдохами. От нее, казалось, волнами исходил удушающий жар.

Аделаида всхлипнула сдавленно и жалко.

— Не грустите, Ада! — посоветовала супруга Темного Лорда. — Это не так страшно, как вам кажется. Вы только думаете, что это — самое страшное. Самое страшное — это боль. Физическая боль. Etiam innocentes cogit mentiri dolor. Просто до противного, но так и есть. А вот за ней уже появляется простор для фантазии… — она снова распахнула сборник стихотворений и начала декламировать вслух:

Белла читала эти строки вдохновлено, по–настоящему и со знанием. Но только сейчас это было лишь издевательством над несчастной женщиной. А тяжелые капли пота падали на дубовый стол. И песок в часах заканчивался.

Аделаида Афельберг знала, что он не придет.

Ночные гости тоже это знали. То была кара. И Винни Афельберг должен был знать о ней там, где сейчас скрывался. Чтобы потом помнить всегда…

— Кадмина, пойдем отсюда, — внезапно услышала Гермиона и вздрогнула, будто ужаленная. Она подскочила и диким взглядом посмотрела на Люциуса, с мрачным видом стоявшего по правую руку от нее.

Он взял женщину за локоть, и она почувствовала, как взмывает вверх, прочь из этой комнаты, наполненной жаром закипающей крови ребенка. Гостиная Афельбергов растаяла без следа, и на мгновенье воцарился мрак; Гермиона почувствовала медленный кувырок, приземлилась прямо на ноги и опять очутилась в освещенной свечами комнате с камином, около мраморного Омута памяти, в котором клубилось и волновалось ужасающее воспоминание Ады Афельберг — единственное, что сохранилось в ее голове после этой ужасной ночи.

Люциус молча усадил Гермиону на стул и отвернулся к камину, что‑то наливая в большой широкий стакан.

— Пей, — приказал он, опускаясь перед ней на корточки и вкладывая в руки пахнущую спиртом посудину. — Пей до конца.

Гермиона послушно поднесла стакан к губам и, отхлебнув, поморщилась. Но Люциус властно подтолкнул ее руку, заставляя осушить его до дна. И тут же налил еще один.

— Не хочу, — замотала головой женщина.

— Пей, — оборвал ее старший Малфой, и Гермиона, чувствуя подступающие слезы, проглотила и вторую порцию крепкого чистого виски.

— Я больше не хочу, — почти испугалась она, когда он вновь наполнил посудину. Голова пошла кругом.

— Последний раз, — пообещал Люциус, направляя на стакан палочку — жидкость поменяла цвет и запенилась, — еще несколько глотков.

Не задавая вопросов и не споря, чувствуя подступающую дурноту, Гермиона допила содержимое наполненного в третий раз стакана и перед ее глазами запрыгали цветастые круги. Мысли закрутились, потерялись и начали таять, а молодая женщина провалилась в кружащийся дурманный сон…

 

Глава XVIII: Желтая пресса

Гермиона проснулась на широкой постели четы Малфоев. Был день, за окном громко щебетали птицы. Люциус стоял у окна, спиной к ней. Поморщившись, Гермиона села, с грустной усмешкой поправляя на плечах съехавший ночной пеньюар Нарциссы. Ее снятая заклинанием одежда лежала на тумбочке у кровати.

Впечатления и воспоминания улеглись в голове. Было горько, но больше не хотелось кричать, плакать или биться головой об стены. Только неприятный привкус во рту и тяжелый, грязный камень на сердце.

— Кофе будешь? — не оборачиваясь, спросил старший Малфой.

— Буду, — глухо ответила Гермиона, закрывая лицо руками и с силой надавливая на глаза.

Люциус махнул палочкой в сторону стоящего на туалетном столике кофейного подноса, который женщина сразу не заметила. Над чашкой завился тонкий дымок, и поднос, звякнув блюдцами, подлетел к ней.

Гермиона сняла с него чашку горячего кофе и начала пить крошечными глотками, бессмысленно глядя вперед на темно–синий пододеяльник. Поднос медленно опускался на прикроватную тумбочку, и Гермиона вздрогнула, когда он глухо стукнулся об нее.

— Мерзко, — наконец заметила молодая женщина, ставя опустевшую чашку на место.

— Что поделаешь, — отозвался Люциус Малфой.

— Всё не должно было быть так, — через некоторое время снова прервала молчание Гермиона.

— Потому что тебе так удобно, — кивнул мужчина. Он всё еще смотрел в окно и говорил странным, полным то ли безразличия, то ли, наоборот, сочувствия голосом. Гермиона не отрывала взгляда от складок пододеяльника. — Тебе было бы намного проще, если бы всё действительно было идеально, все в мире — счастливы. Если бы не могло существовать никаких обескураживающих обвинений, не нужно было играть в прятки со своей совестью, если бы никто не мог упрекнуть тебя ни в чем… Так не бывает. И до тех пор, пока будешь чураться правды, ты будешь уязвима.

— Не должно быть такой правды, — застонала Гермиона, ныряя в груду подушек. — За что же мы тогда боролись? — со слезами в голосе спросила она.

— За власть. Люди всегда борются только за власть. Остальное — иллюзия.

Гермиона почувствовала, как он опустился на кровать рядом с ней.

— Я не хочу, чтобы так было, — глухо сказала женщина.

— Ничего не поделаешь, — хмыкнул ее собеседник. — Сильный расправляется со слабым тогда, когда это для чего‑либо необходимо. Глупо бороться против. Борись за то, чтобы не оказаться в числе слабых.

— Но так долго длиться не может. Всё рухнет. Ни один тоталитарный режим не может существовать вечно, его свергнут!

— Не забывай, кто дирижирует оркестром, — пожал плечами Люциус. — Мы в начале большого пути, как бы пафосно это не звучало. И чтобы что‑то построить, нужно сначала расчистить площадку. Разными методами, Кадмина. Где‑то хитростью, где‑то силой. — Он помолчал. — Где‑то жестокостью. Не будешь же ты утверждать, что до прихода к власти твоего отца жестокости не было вовсе? Не копай глубоко — а Азкабан, дементоры? Бесконечная страшная пытка на десятки лет, признанная всеми, законная. Ты берешь одну конкретную ситуацию и всё оцениваешь под ее углом. Да, Беллатриса жестока. У каждого свои причуды. И всем им нужно уметь найти применение.

— Если Maman прозвали Черной Вдовой, если Ада Афельберг сразу поняла, что ее ожидает — значит, это далеко не единичный случай, — глухо отозвалась Гермиона.

— В первый год после революции — да; сейчас такое случается много реже. Но будет всегда. Есть свои законы, Кадмина. Их сложно уловить, ты слишком далека от всего этого. И, поверь, лучше тебе таковой и оставаться. Прими происходящее как данность; необходимость, неприятную тебе.

— Но почему ребенка, ребенка — за что?! — ожесточенно выпалила женщина, выныривая из подушек и устремляя на Люциуса яростный взгляд. — Если этот Винни что‑то там набедокурил, нужно было поймать его! И кипятить кровь ему! Но не его дочери! Не верю, что вы не могли найти того, кто вам необходим!

Это «вы» слетело как‑то само собой, и Люциус усмехнулся.

— Могли. Но Винни еще нужен Темному Лорду.

— А ребенок и его жена — не нужны? — с едким сарказмом отметила женщина.

— Именно так, Кадмина. C'est la vie.

— Mais c’est terrible ce que tu dis!

— Ceci pos, cela change la question, — хмыкнул Люциус Малфой, глубокомысленно кивая головой.

— Это не повод для шуток! — горько протянула Гермиона.

— Отнюдь. Лишь ирония помогает сохранить разум.

— Но можно же что‑то изменить, — села на кровати Гермиона, всматриваясь в стальные серые глаза своего собеседника. — Я поговорю с Papá!

— Не стоит. Впрочем, Темный Лорд объяснит тебе все лучше меня, il prend toujours par les sentiments.

— Oui, oui, il est charmant, — съязвила Гермиона. И вдруг спохватилась: — Прекрати! Немедленно прекрати это!

— Что прекратить, mon enfant?

— Перестань! Перестань говорить по–французски! Перестань говорить об этом с такой насмешкой!

— Не злись, Кадмина, — Люциус примирительно провел рукой по ее волосам. — Мы вообще больше не будем об этом говорить. И тебе бы я настоятельно рекомендовал не думать об этом больше…

* * *

— Нет, ты полюбуйся!

Багровая от злости Джинни шлепнула на стол свежий номер «Ежедневного пророка».

На развороте под фотографией Темного Лорда на фоне празднующего прошлое первое сентября Даркпаверхауса красовался огромный заголовок: «Внучка Лорда Волдеморта шипит, как речная гадюка», а подзаголовок ниже гласил: «Раздвоенный язык влиятельного основателя».

Гермиона схватила газету и стала быстро читать размещенный под огромными буквами текст:

«Мы отдаем своих детей в самом опасном, с точки зрения дурного влияния, возрасте в со всех сторон сомнительное заведение! Мы доверяем словам людей, чьи поступки, судя по всему, так и не смогли ничему нас научить! Мы утверждаем, что мы мудры и рассудительны, но идем на поводу у самой страшной слабости — бездействия…

Магическое сообщество уснуло, закоченело в слепом безмолвии. От усталости пришло преступное безразличие.

Но ведь это наше будущее, наши собственные дети!

Внучка Лорда Волдеморта в свои полгода уже говорит на парселтанге, но не владеет человеческой речью. Она шипит, как речная гадюка — и это, кажется, совершенно устраивает ее печально известного дедушку. Разве может нормальный ребенок изъясняться, как хладнокровный ползучий гад? Как можно спокойно поощрять подобное, не научив дитя даже говорить по–человечески? Или Лорд Волдеморт считает, что язык змей более соответствует его отпрыскам?

Что это? Попытка восстановить «семейные традиции»? Ведь, как известно, мать и дядя того, кого именуют Темным Лордом, всю свою жизнь плохо владели людской речью, предпочитая ей противоестественное шипение — с подачи полуненормального Марволо Гонта, чье имя Лорд Волдеморт считает настолько достойным, что предпочитает использовать его, забывая «маггловское» первое имя и отказываясь от ненавистной ему фамилии отца в пользу имени рода своей матери?

Лорд Волдеморт во всем решил следовать примеру своего «выдающегося» дедушки?

Но если из своей родной внучки тот, кто ныне зовется Т. Марволо Гонт, решил вырастить получеловека, чудовище, не владеющее людской речью, то во что же он собирается превратить чужих, наших детей? Как могут родители допускать подобное, добровольно отдавая свои чада в лапы чудовища?

Задумайтесь!

Лорд Волдеморт изменил свой внешний облик, стал более походить на человека — но он не может перекроить свою суть, свою змеиную сущность, наложившую печать на его душу. Не забывайте о прошлом! Почему болезненные уроки ничему не учат современных волшебников?

Где ваши глаза, где ваши уши? Почему заснул ваш разум, убаюканный лживыми речами?

О, вы, волшебники и ведьмы, вы своими руками укладываете мир под ноги Лорду Волдеморту! Вслушайтесь в эти страшные слова! Кем стали мы, как мы могли такими стать? За что же умирали наши близкие еще так недавно?..»

Гермиона дочитала статью и с негодованием впилась взглядом в подпись — «Элфиас Дож».

Это престарелый дружок Дамблдора, кажется, наследница Темного Лорда мельком видела его лет пять назад на свадьбе Билла и Флер и уж точно читала в книге Риты Скитер немало примечательного. Но что же себе позволяет этот дерзкий седой одуванчик?!

— Что это? — осипшим от негодования голосом прошептала Гермиона вслух. — Что это такое?! — с внезапно нахлынувшей яростью вскричала молодая ведьма, и вскочила на ноги. — Как они смеют?! Как они могут такое писать о Етте?! Ползучая гадина?! Моя дочь — ползучая гадина?! Да как он осмелился?!

— Милорда нет в гимназии, — злорадно сообщила Джинни. — Возможно, он уже разбирается с этим, — последнее слово она произнесла, кивая на смятую в руках Гермионы газету. — Это всё целитель или та стерва! — добавила девушка. — Пока мы ждали тебя, Етта зашипела в детском манеже на какого‑то мальчишку, и его мамаша явно была недовольна. Добраться бы до нее…

Гермиона сжала кулаки и с отчетливостью поняла, что сама готова разнести на куски редакцию «Пророка» и Элфиаса Дожа в придачу. Как это подло — вплетать ребенка в политическую грязь! Что Орден Феникса позволяет себе?!

— Хочу посмотреть ему в глаза, — вдруг сказала она, — этому мерзавцу.

— Боюсь, поздновато, — зло хмыкнула Джинни.

— Стоп, — вдруг сказала Гермиона и почувствовала, что спина в минуту покрылась липким потом. — Они же… Они же не убьют его из‑за моего ребенка?

Джинни подняла брови и хмыкнула вновь.

— Но…

Гермиона растерялась. Злость отступила так же стремительно, как и нахлынула.

— Mon Pére нет в гимназии? — тихо спросила она, и Джинни кивнула.

Молодая женщина резко сдернула с плеча кофточку и решительно прижала похолодевшие пальцы к Черной Метке.

— Что ты делаешь?! — подскочила Джинни, бледнея на глазах и начиная лихорадочно приглаживать волосы.

Резкая жгучая боль обожгла руку, и Гермиона стиснула зубы. Джинни с яростью посмотрела на нее и быстро выхватила волшебную палочку, направляя на окна — стекла на террасе мгновенно запотели. Гермиона запоздало поняла, что они на виду у всех соседей. Хотя сейчас это всё равно мало волновало ее. Только бы успеть.

С громким хлопком на террасу дома Грэйнджеров трансгрессировал Лорд Волдеморт.

В своей новой ипостаси, красноречиво описанной Дожем, он выглядел так же непроницаемо, как и всегда — только легкое вопросительное выражение лица выдавало эмоции.

Волдеморт бросил быстрый оценивающий взгляд вокруг.

Гермиона сильнее сжала газету. Джинни, начиная немного алеть, поклонилась.

— Всё в порядке? — приподнимая левую бровь, спросил Темный Лорд.

— Нет, не всё! — со внезапной злобой крикнула Гермиона, забывая, зачем звала своего отца, и взмахивая мятой газетой. — Что Орден Феникса себе позволяет?!

— Спокойнее, дамы, — усмехнулся тот в ответ, определенно начиная веселиться. — Джэнни, присядь, тебе вредно волноваться, — добавил он. Джинни дрожащей рукой взялась за стол и опустилась на диванчик, не отрывая взгляда от Темного Лорда. — Орден Феникса тут ни при чем, — сказал он после этого Гермионе. — Осмелюсь предположить, они будут возмущены даже более тебя.

— Ни при чем? — подняла брови Гермиона. — Разве Элфиас Дож — не член Ордена Феникса?

— Уже давно нет, — ухмыльнулся ее собеседник, складывая руки на груди и прислоняясь к стене. — Насколько мне известно, мистер Дож со скандалом покинул эту организацию, ибо не считает приемлемым какое‑либо сотрудничество со мной.

— Орден Феникса сотрудничает с тобой?! — вытаращила глаза Гермиона, опускаясь в кресло.

— Приползли как миленькие! — подала голос Джинни.

— Джэнн, дорогая, ты не права, — с мягкой иронией прервал ее Волдеморт. — Не стоит говорить об Ордене Феникса в столь пренебрежительном тоне. Минерва умная женщина и отличный руководитель. Я почти восхищаюсь ею. И можно представить ее реакцию на это, — он со смешком кивнул на скомканную газету, которую Гермиона бросила на стол.

— Хочешь сказать, что МакГонагалл настолько сотрудничает с тобой, что ее должны напрягать такие выпады?! — совершенно опешила Гермиона. — Мир сошел с ума… Прости, просто… МакГонагалл!

— Эти, как ты выразилась, «выпады» — всего лишь смешны и ужасно наивны, в них нет реально силы, и они скорее играют на руку мне, чем вредят в чем‑либо.

— Оскорбления в адрес моей дочери играют тебе на руку?! — опять закипела Гермиона.

— Я имею в виду не это, — остановил ее Волдеморт. — А то, что для основной массы волшебников создается иллюзия демократии. И пока остаются такие энтузиасты правого дела, как Элфиас Дож, мне даже не нужно расходовать свои силы на создание этой иллюзии. Если ведущее издание Королевства может себе позволить безнаказанно печатать статьи с прямыми оскорблениями мне и моей семье — значит, в обществе царит высшая справедливость и свобода волеизъявления, — с насмешкой пояснил он. — Есть вещи, на самом деле пустые, сколь обидными и вызывающими они не казались бы на первый взгляд, кои волне позволительно допускать. Даже необходимо. Поверьте, «Ежедневный пророк» никогда не напечатает ничего по–настоящему ненужного.

— Например, о трагедии в семье Афельбергов? — с вызовом спросила Гермиона, посмотрев прямо во всё еще багряные глаза Волдеморта. Джинни под столом пнула ее по ноге.

— Например, об этом, — невозмутимо кивнул он в ответ. — Пресса действует в допустимых границах свободы. Как и всё остальное.

— А у тебя есть какие‑то границы? — тихо спросила молодая ведьма, игнорируя растущее негодование Джинни.

— У нас, Кадмина, — странным голосом ответил Волдеморт. — У нас они широки и размыты, и мы делаем всё, чтобы убрать их совсем.

— Ради общего блага? — горько сощурилась молодая ведьма, вытаскивая из пачки сигарету.

— Ради личного удовлетворения.

— Даже так? — Гермиона закурила.

— Это всегда было так, — пожал плечами Темный Лорд. — И ты это знаешь.

— Значит — смириться?

— Зачем же мириться? — доброжелательно заметил колдун, отрываясь от стены и делая шаг к столу. — Ищи своё самоудовлетворение, такое, каким его понимаешь ты. Только ищи, а не сиди здесь, задыхаясь в дыму и пустых упреках. — Гермиона опустила глаза. — Подумай об этом, Кадмина, — задумчиво сказал Темный Лорд, — подумай очень серьезно. А пока — позволишь мне поговорить с Джэнн наедине?..

* * *

Вечером Гермиона отослала Полумне Лонгботтом запечатанную Люциусом колбу с воспоминанием, обнаруженную в сумочке. Она так и не написала ничего на пергаменте, который хотела приложить к этому посланию.

Не нашла слов. Как не нашла впоследствии и сил что‑либо предпринять…

Еще один шаг к тому «идеалу», воспетому маггловским поэтом, что «спокойно зрит на правых и виновных, добру и злу внимая равнодушно, не ведая ни жалости, ни гнева».

До него еще далеко. Но, не будучи равнодушной, Гермиона давно смирилась с пассивным бездействием. Научилась смирению. И почти научилась о нем не сожалеть.

Сколько еще осталось этих неизбежных шагов до заветной цели? С тех пор, как Гермионе поставили эту цель, сумма шагов была предопределена. И за этим шагом неизменно последует очередной. Один за другим: до пропасти, за которой — вечность…

 

Глава XIX: Милагрес

— Поговорите с ним, миссис Саузвильт!

Гермиона сидела верхом на массивном резном стуле ручной работы, сложив руки поверх вогнутой спинки, и умоляюще смотрела в лицо молодой женщины, задумчиво покачивающейся на увитых розами качелях в цветущем летнем саду. Женщина была не старше тридцати лет, очень красивая, изящная, одетая в легкое платье устаревшего покроя, подол которого теребил летний ветерок. Тени листвы играли на ее лице, то и дело освещаемом золотыми лучами полуденного солнца. Она раскачивалась, задумчиво глядя на Гермиону своими огромными изумрудно–зелеными глазами, и молчала. На лице блуждало странное выражение: смесь сочувствия и уверенное упрямство одновременно.

— Миссис Саузвильт, — опять завела Гермиона, выводя каблуком туфли полоски на ворсе ковровой дорожки, — он послушает вас, я знаю!

— Но проблема в том, что я поддерживаю Генри, — печально улыбнулась женщина, вздыхая и отводя взгляд от лица своей собеседницы куда‑то за края большой золоченой рамы, очерчивающей пространство летнего сада. — Это будет ошибкой, моя дорогая. Ты просто не сможешь жить дальше, понимаешь?

— Но прошел почти год! — возмутилась Гермиона умоляющим голосом. — Мне нужно поговорить с Генри, его упрямство — просто глупость!

— Год, — печально улыбнулась молодая женщина на картине, — после смерти я семь лет не показывалась Фабиану и Генри, а потом еще три года не разговаривала с ними. Ты должна понимать: портрет — всего лишь отпечаток человека в этом мире, даже не призрак, не душа. Известно множество печальных историй, когда волшебники попадали в психологическую ловушку, начиная после смерти близких общаться с их портретами. Сознание отождествляет изображение с тем, кого утратило навсегда. Тебе нужно жить дальше, милая. Мой сын умер. И его портрет совершенно прав, что отказывается говорить с тобой. Не думай, пожалуйста, что для него это просто.

Гермиона досадливо отвернулась, несколько раз сердито моргнув, и негодующе уставилась на широкий пустой холст, украшающий левую стену библиотеки: вольтеровское кресло у пылающего камина в полутемной гостиной.

— Не нужно терзать свое сердце, — напутственно продолжала Клаудия Саузвильт своим мелодичным, успокаивающим голосом. — Когда придет время, Генри покажется тебе и заговорит с тобой. Но не раньше, чем это станет безопасно для тебя самой.

— Я совершенно уверена…

— Дорогая моя, не спорь: это бессмысленно. Ты прекрасно знаешь моего сына. Он будет делать так, как считает нужным. Еще слишком рано.

— Но, миссис Саузвильт…

— Всё–всё, — мягко прервала молодая женщина, легко спархивая с увитых розами качелей на траву. — Не обессудь, но я тебя оставлю. Хочу полюбоваться своей внучкой, пока вы не пропали вновь. Так жаль, что ты не хочешь оставаться здесь…

— Клаудия! — строго сказал статный пожилой мужчина с дальнего углового портрета.

— Прости, дорогая, — смутилась миссис Саузвильт. — Всё верно. Нужно жить дальше. Но извини меня сейчас, я очень хочу понаблюдать за малышкой, пока вы еще здесь. Думаю, что имею на это право. Лестер, где Берта и Генриетта?

— В малой гостиной, — отозвался мужчина. — Я провожу тебя. Не грустите, Кадмина. Всё будет хорошо.

Молодая женщина в летнем платье скрылась за рамой, и цветущий сад опустел: только бабочки всё еще порхали над увитыми розовым побегом качелями. Гермиона вздохнула и снова бросила взгляд на пустое кресло у камина.

— Генри, — позвала она, — Генри! Неужели нельзя просто поговорить? Мне о столь многом нужно поговорить с тобой… Я не знаю, что делать, не знаю, как мне дальше жить… За что чувствовать вину, а к чему стремиться… Я запуталась. Генри!

Но пустой холст молчал, и только поленья в камине потрескивали в языках веселого пламени.

* * *

Владения Саузвильтов раскинулись в живописном уголке Баварии на юге Германии, почти у самого истока Рейна, в подножие Альпийских гор. Спрятанный в широколиственных лесах от глаз докучливых магглов, фамильный замок семьи Генри очень нравился Гермионе раньше — в этих владениях было что‑то чарующее и привлекательное, с легкой поволокой таинственности и загадки. Правда, характер Адальберты Саузвильт, бабушки ее супруга и властной хозяйки этого фамильного гнезда довольно быстро заставил Гермиону настаивать на поиске иного жилища для последующей супружеской жизни, в особенности после планируемого рождения ребенка. Но получилось так, что молодая чета вообще недолго пробыла в Европе, и этот конфликтный момент был сглажен.

А после смерти Генри Гермиона провела всего неделю в фамильном имении — страшное для нее время похорон и всех связанных с ними неприятностей. Потом Гермиона сбежала от тяжкого груза воспоминаний в Даркпаверхаус, а после родов уже не бывала в этих баварских владениях.

Адальберта навещала внучку в гимназии Волдеморта, а потом Гермиона и вовсе перебралась к своим приемным родителям прочь из магического мира. И только сейчас, в середине лета, впервые после трагедии молодая вдова решилась навестить этот овеянный для нее болезненными воспоминаниями замок.

Всё прошло не так страшно, как она втайне опасалась. Но, несмотря на это, женщина заранее оговорила с Адальбертой вопрос о непродолжительности своего визита, и той пришлось смириться. Гермиона боялась снова впасть в депрессию, если долгое время проведет на этих просторах. Кроме того, у Грэйнджеров осталась скучать в обществе Алиры, Робби и приемных родителей Гермионы уже не позволяющая себе выходить из дома Джинни, и ее нельзя было бросать там надолго.

Да и не любила Гермиона бабушку Генри. Эта дама была излишне чопорной и чванливой, ее наставительный тон бесил молодую ведьму еще в лучшие времена жизни, а уж теперь она и вовсе побаивалась крупной ссоры. Но, к удивлению и удовольствию гостьи, миссис Саузвильт понимающе отнеслась и к ее поведению, и к ее горю. Вообще она всеми силами сдерживала желание поучать и командовать и только безраздельно завладела маленькой внучкой, оставив Гермиону наедине со своими мыслями и воспоминаниями.

Сначала, правда, Берта пыталась отвлекать ее — но быстро поняла, что этим лишь раздражает свою вдовствующую невестку. Вообще за это недолгое время она удивила Гермиону тактичностью и деликатностью, и это был хороший, многообещающий знак.

Клонился к закату вечер второго дня пребывания в Баварии, и Гермиона почти отчаялась добиться того, ради чего во многом согласилась на очередное осторожное предложение миссис Саузвильт посетить замок.

После трагедии в России и похорон портрет Генри упорно отказывался разговаривать или даже видеться с нею. Умом Гермиона понимала причины и прекрасно знала негласные правила, которым следуют ожившие изображения в отношении самых близких людей в первое время после земной смерти очередного волшебника. Но сердцем она больше всего на свете хотела увидеть супруга вновь, поговорить с ним, выплакаться хотя бы перед волшебным холстом, раз уж столь безвременно и жестоко лишилась оригинала.

Да, сейчас Гермиона была благодарна изображению Генри за то, что оно не появилось в ее жизни тогда, сразу. Иначе она действительно могла остаться навеки верной супругой волшебного портрета. Но теперь… Прошло много времени, закончилась ее депрессия, и жизнь стала, можно сказать, бить ключом. Гермиона была уверена в своей реакции, уверена в самой себе — и верила, что нуждается в этом разговоре. Но напрасно вчера упражнялась она в красноречии перед картиной с пустым креслом и камином в библиотеке и большим полотном с зеленой рощей в холле правого замкового крыла. Изображение Генри пряталось и избегало ее, не показываясь даже Генриетте, чтобы в сознании ребенка Гермиона не смогла прочитать болезненные, по его мнению, для себя воспоминания.

Адальберта хранила нейтралитет в этом «сражении», но все покойные Саузвильты с многочисленных портретов в этом огромном замке полностью поддерживали изображение Генри. Гермиона упорно отказывалась признавать это верным, злилась, блуждая по комнатам в надежде застать Генри на какой‑то из картин, и в связи с этим вчера и весь сегодняшний день почти не вдавалась в меланхолию.

Сейчас, стоя у окна и наблюдая за тем, как солнце теряется в поросших заснеженными лесами горах, она внезапно осознала всю тщету своих усилий и всю глупость этой бессмысленной охоты на изображение.

Глупо, бесконечно глупо всё то, о чем она так хотела поговорить со своим покойным супругом. Шипение Генриетты, эти возобновившиеся отношения с Люциусом, всё то, что Гермиона узнала о своей матери и расправах Темного Лорда… Да, она жаждала совета — но не от картины. А тот, кто изображен на ней, погиб… И он прав. Нельзя сейчас видеться с портретом. Ничего хорошего это не принесет.

Гермиона вздохнула и отошла от окна. Она приблизилась к пустому изображению и легонько провела пальцами по неровной поверхности.

— Ты прав, милый, — тихо сказала женщина, — ты действительно прав. Прости меня за это упрямство.

И, не дождавшись ответа, Гермиона подхватила с тумбочки шаль и пошла вниз, в холл.

По дороге встретилась фрау Лиззе, престарелая экономка и супруга дворецкого Дагмара.

— С малышкой никаких проблем? — на всякий случай уточнила Гермиона, замедляя шаг.

— Что вы, мадам! Всё в полном порядке. Госпожа Адальберта и младшая горничная Луиза готовят ее ко сну в детской. Вас провести туда?

— Нет, спасибо. Если миссис Саузвильт будет меня искать, я в саду.

— Конечно, мадам. Но когда прикажите подавать ужин?

— Я не голодна, — отмахнулась Гермиона и поспешила вниз. Внезапная мысль заставила ее устыдиться и позабыть обо всем прежнем.

Ведь в этой погоне за портретом она так и не сходила к могиле своего супруга!

На улице смеркалось, огромный, переходящий в лес парк окутывал сизый туман. Гермиона плотнее закуталась в шаль — июльский вечер выдался холодным и ветреным.

Она медленно шла по выложенной камнями дорожке, глубоко вдыхая свежий горный воздух. Пахло хвоей и дождем. Гермиона свернула на очередную аллею и, немного подумав, заглянула в огромную оранжерею. Мановением палочки она срезала большой букет белых роз и осторожно собрала цветы руками, а потом вернулась на улицу и со странным трепетом пошла в сторону семейного кладбища.

Она никогда не замечала, насколько оно большое.

В сгущающихся сумерках старые могильные памятники и кресты уходили в бесконечную даль, теряясь в сизых стволах поросших мхом деревьев, выныривая из зарослей папоротников и хитросплетений плюща. Гермиона ненадолго оторопела от внезапно открывшегося вида, а потом стала осторожно пробираться среди старых величественных надгробий.

Взгляд блуждал по мрамору и камню: «Лукрецио Дорин Саузвильт, 8 марта 1516 — 7 сентября 1602; «Из жизни ты ушел мгновенно, а боль осталась навсегда»; «Милагрес Исабелла Саузвильт, 6 апреля 1357 — 6 апреля 1365; «Разве мы могли подумать, что в праздничный весенний день ты сделаешь этот роковой шаг из детства в вечность?..» — давно, всё слишком давно; «Патриция Габриэлла Саузвильт, 3 июня 1960 — 8 мая 1968; «Восемь лет на земле и вечность на небесах» — вот, где‑то здесь; «Фабиан Ксавер Саузвильт, 17 февраля 1935 — 3 февраля 1986; «Так страшно не успеть проститься…» — а это отец Генри.

Гермиона огляделась, у нее сильно забилось сердце. Она не видела памятника, установленного после похорон, и не была здесь с того самого ужасного дня, когда от духоты и боли не хватало воздуха легким, и который так хотелось, но так и не удалось забыть.

«Клаудия Розалинда Саузвильт, 5 мая 1941 — 18 августа 1970; «Неизлечима боль разлуки. Разлуки той, что навсегда».

Тук–тук–тук.

В ушах зашумело от притока крови, глаза заволокло пеленой. Осторожно обходя могилу миссис Саузвильт, матери Генри, Гермиона опустилась на колени около красивого камня черного мрамора. «Генрих Фабиан Саузвильт, 29 августа 1962 — 17 июня 2002 года». Гермиона провела пальцем по выбитым в камне буквам. Под завитками даты витиеватой нитью струились стихи:

«И остается только пепел.

И серый дым. И тишина.

Забыть бы прошлое навеки –

Но эта власть нам не дана.

Уходят в небо с дымом слезы,

Уходят в проклятую ночь.

И остаются только грезы:

Их не достичь, им не помочь.

Всё разлетается на части,

В один момент — и навсегда.

Туманом обернулось счастье,

Смеется полная луна.

Ушло, растаяло, исчезло

И растворилось в темноте.

Как легкий сон над черной бездной,

Как луч прощания во тьме…»

«Возлюбленному мужу, отцу и внуку, последнему из Саузвильтов».

Гермиона положила свой букет на мрамор и кончиком палочки коснулась стеблей, накладывая заклинание Вечного цветения. Сумерки сгущались, и старое семейное кладбище, подернутое синеватой дымкой, стремительно окуналось в ночь.

— Прости меня, Генри, — тихо прошептала молодая женщина, присаживаясь на край надгробия и с силой прижимая ладонь к нагретому за день камню. — Прости за то, что не успела. Прости за то, что не уберегла тебя. За то, что не родила тебе сына. Прости меня за всё, что я не сделала, и еще больше — за то, что я сделаю. А я сделаю еще столько ошибок… Прости меня за них и не суди строго. Когда‑нибудь и я устану совершать ошибки, и тогда в последний раз и навсегда приду сюда, к тебе. И мы еще не одни сумерки встретим с тобой вместе, бок о бок, в этой сырой, но гостеприимной земле…

— Здесь — не твоя земля, — внезапно сказал за спиной Гермионы приглушенный детский голос, и она подскочила от неожиданности, быстро оборачиваясь.

Около ствола высокого векового дуба, уходящего в чернеющее небо, дюймах в двадцати над землей парил призрак маленькой девочки. Не старше восьми лет, она была одета в кружевное платье старинного кроя с открытыми плечами, крошечные перчатки скрывали маленькие ручки, из‑под подола платья выглядывали панталоны, кудрявые волосы на голове держала прошитая золотом шелковая лента. Девочка была жемчужно–белой, как и все привидения; она парила в воздухе с задумчивым видом и глубокомысленно смотрела на Гермиону большими, чуть прищуренными глазами.

— Нет, не здесь ты найдешь свой приют, — продолжала девочка–призрак, едва заметно улыбнувшись резко повернувшейся к ней Гермионе.

— Ты кто?! — удивленно спросила молодая женщина, машинально стряхивая с джинсов землю и прилипшую листву, но не отрывая любопытного взгляда от своей неожиданной собеседницы.

— Меня зовут Мили, — всё с той же задумчивостью представилась девочка. — А ты — Кадмина.

— Да, — растерянно улыбнулась Гермиона. — Ты… Ты живешь здесь?

— Я обитаю в подвалах замка, — покачала головой Мили. — И очень редко бываю на кладбище.

— И давно ты… там обитаешь? — уточнила Гермиона. Девочка выглядела очень маленькой, а наследнице Темного Лорда всегда сложно было воспринимать привидения детей просуществовавшими много больше того возраста, на который они выглядели.

— Давно, — улыбнулась Мили, — многие сотни лет. Печально, — меланхолично продолжила она, — я буду здесь вечно, и уже повидала немало. Вот оборвалась древняя фамилия… А там и кровь Саузвильтов иссякнет на этой земле. А я останусь…

— Ну… Может быть еще и не иссякнет, — попыталась подбодрить ее Гермиона. — Я надеюсь, во всяком случае, что это случится нескоро.

— Восемь лет — опасный возраст для членов нашей семьи, — задумчиво и невпопад сказала маленькая девочка. — Многие здесь, — она обвела взглядом окутанное ночью кладбище, — так и не перешагнули этого рубежа. И я… Побоялась, — доверительно улыбнулась она Гермионе. — Меня не ожидало ничего хорошего, там, за этой чертой, — добавила девочка повествовательным тоном. — И последний, в чьих жилах течет наша кровь, расстанется с этой землей в восемь лет, — внезапно закончила она. — Не волею своею, но по воле крови своей; жертвою за грехи предков своих, отмеченный врагом и закланный другом, омытый слезами и кровью на ложе смертном своем.

— Откуда ты знаешь? — почему‑то тихо спросила Гермиона, кутаясь в шаль. Жемчужно–белая Мили мерцала в тусклом лунном свете.

— Знаю, — странно улыбнулась девочка. — Я многое знаю. Многое узнала за свои земные восемь лет и за все века после. Ты тоже изведаешь еще многое, очень многое. Тебя ждет безграничное счастье и безмерное горе, и всё еще не раз переменится в твоей жизни. Нужно только уметь не останавливаться и всегда идти вперед. Дорога ко грядущему изменчива, и тем, кто не способен прозреть все сюрпризы ее заранее, извечно любопытно следовать вперед. Тебя ждет длинный путь. И окончится он не в этой земле, — закончила Мили, кивая на могилу у ног Гермионы, — но пускай это не тревожит тебя. Ты не будешь бродить призраком по миру живых, а там, куда ты отправишься, отнюдь не важно, где и как истлел твой бренный прах.

— Ты очень странная девочка, — задумчиво сказала Гермиона. — Пойдем к дому? Мне здесь зябко.

— Иди, я провожу тебя, — кивнула Мили и поплыла за Гермионой к дорожке, ведущей от кладбища к замку.

— Ты — провидица? — осторожно спросила молодая женщина, когда они выбрались на аллею. — Сбывалось ли то, что ты «знаешь»?

— Ты не веришь в предсказания, так к чему мне пытаться тебя убедить? — опять улыбнулась Мили. — Многие властны поменять свою судьбу. И некоторые способны увидеть, на что они в итоге ее поменяют. За людьми интересно наблюдать.

Они подходили к дому.

— Ты не войдешь, — скорее констатировала, чем спросила Гермиона.

— Мое место не здесь, а глубже, там, в земле, — со странным выражением лица кивнула девочка на каменный цоколь замка. — Но мы еще увидимся. Приходи завтра на мою могилу, мне нравится говорить с тобой. Я видела, как мы с тобой разговариваем.

— В каком…

— Мадам! — раздалось с крыльца, и Гермиона резко обернулась — на ступенях стояла горничная Дина. — Меня послали отыскать вас!

— Зачем?

— Госпожа спрашивала к ужину. — Дина, прищурившись, посмотрела куда‑то за спину Гермионы. Та обернулась, проследив за ее взглядом, — но Мили уже не было: только темнота ночной аллеи. — Мне показалось, что я видела призрак, — подала голос служанка.

— Да, — Гермиона начала подниматься на крыльцо. — Девочка восьми лет по имени Мили.

— Никогда не видела здесь привидений, — удивилась Дина. — Хотя уже четыре года служу в этом доме. Даже не знала, что здесь они есть.

— И я не знала, — вздохнула Гермиона. — Миссис Саузвильт в столовой?

— Да, мадам, ожидают вас. А юная фройляйн спит.

Гермиона прошла в большую комнату и нашла Адальберту за столом. Ей показалось, что та только что говорила с кем‑то, но комната оказалась пустой. Гермиона скользнула взглядом по большому безлюдному холсту с колоннами, висящему слева от стола, и вздохнула. Серебряный дракон с изумрудами глаз, герб Саузвильтов, казалось, смотрел на нее сочувственно из ниши над пустой картиной.

— Ты гуляла, Кадмина? — с легкой ноткой упрека спросила Адальберта, пододвигаясь к столу. Гермиона тоже заняла свое место.

— Ходила на кладбище, — кивнула женщина, без интереса обозревая дымящийся ужин. — Миссис Саузвильт, здесь есть привидения? — спросила она.

— Нет, — удивилась Адальберта, поднимая брови. — Почему ты спрашиваешь?

— Я видела призрак девочки на кладбище.

— Девочки?.. Ну да! Совсем о ней позабыла, — всплеснула руками престарелая дама. — Конечно же, Милагрес! Да–да, в подвалах замка обитает очень любопытный призрак. Эта девочка умерла во второй половине XIV века, повесилась здесь, в подземельях. Она была урожденной ясновидящей по материнской линии, очень сильной — в Милагрес скопилась сила семи поколений. Я не очень сильна во всем этом, но семейную легенду знаю. Девочка что‑то узрела о своем будущем, что‑то, чего ей очень не хотелось переживать. И предпочла смерть, но так и осталась жить в замке привидением. Она почти никогда не покидает подземелий, странно, что ты встретила ее снаружи. И она никогда ни с кем не говорит.

— Я разговаривала с ней, — удивилась Гермиона.

— Да? Ты говорила с Милагрес? — нахмурилась Адальберта. — О чем же?

— О разном, — уклончиво ответила Гермиона. — О будущем и о том, что не нужно зацикливаться на прошедшем. Так она была настоящей ясновидящей?

— Насколько я знаю, — пожала плечами миссис Саузвильт. — Я никогда не общалась с Милагрес. Хотя Пати, мне кажется, говорила с ней, когда заболела. Это моя младшая дочь, — добавила она. — Пати умерла в детстве от драконьей оспы. Думаю, она беседовала с Милагрес в последние месяцы своей жизни… — Адальберта грустно вздохнула. — Ужасно хоронить своих детей, Кадмина, — тихо продолжила она. — Не дай Небо тебе когда‑нибудь испытать подобное! Я живу в несчастливое время… При мне оборвалась фамилия Саузвильтов, при мне покинули землю двое моих детей и мой внук… Одно утешение — Етта да Ника с ее детками. Здесь так пусто, Кадмина. В этом замке. Он никогда не был таким пустым…

Адальберта поймала взгляд Гермионы и вздрогнула.

— О, прости, дорогая! Что это я? Заговариваться стала… Не обращай внимания! Я с тобой побеседовать хотела, кстати, о Генриетте и этом ее шипении.

— Целители утверждают, что это пройдет, — быстро отрапортовала Гермиона, — всё встанет на свои места, как только Етта выучит английский. Просто сейчас она использует тот язык, которому не нужно учиться.

— Не мне давать тебе советы, Кадмина, но будь внимательна с этим. Чтобы не стало поздно. Целители не могут разбираться авторитетно в столь редком вопросе.

— Я понимаю, миссис Саузвильт, — вздохнула Гермиона, — но я‑то в этом разбираюсь еще меньше…

— Кадмина, можно тебя попросить?

— Конечно.

— Не называй меня «миссис Саузвильт», — смущенно проговорила Адальберта. — В этом мире остается всё меньше родных для меня людей. Это заставило о многом задуматься… И ценить куда больше то, что имеешь. — Она поймала вопросительный взгляд Гермионы и улыбнулась. — Берта. Зови меня просто Берта. Я надеюсь, мы еще сможем стать друзьями?..

* * *

У Гермионы осталось тягостное впечатление от этой новой, так не похожей на саму себя Адальберты. Одинокой и несчастной, заискивающей перед столь редко навещающими ее родными… Ужасная перспектива.

Несмотря на сострадание, молодой ведьме было очень сложно долго находиться в обществе этой женщины, и в тот памятный вечер она постаралась побыстрее удалиться спать.

В полдень следующего дня Гермиона и Етта должны были отправляться домой. Проснувшись рано утром и передав право позаботиться о малышке ее grand‑mère, немного смущенной после вчерашнего вечера, Гермиона первым делом устремилась… на кладбище. Маленькая Милагрес чем‑то привлекала ее, и женщине хотелось вновь увидеть это странное привидение.

В ярком утреннем свете старое фамильное кладбище выглядело совсем иначе. Сквозь кроны высоких деревьев пробивались солнечные лучи, надгробные камни и обелиски выныривали из пучков папоротников, увитые звездочками ползучего плюща и усыпанные незнакомыми Гермионе мелкими белыми цветами. Громко пели цикады. От прошедшего под утро дождя в воздухе витал запах свежести и природы, чуть сыроватый и дурманящий.

Гермиона быстро нашла нужную могилу. Она проходила вчера мимо нее — «Милагрес Исабелла Саузвильт, 6 апреля 1357 — 6 апреля 1365; «Разве мы могли подумать, что в праздничный весенний день ты сделаешь этот роковой шаг из детства в вечность?..»

Простое массивное надгробие из потемневшего серого камня заросло мхом и кое–где треснуло. Из самой широкой щели в основании пробивался розоватый цветок с пятью большими, испещренными точечками бутонами. По одному из них ползла крупная божья коровка.

— Здесь хорошо, — услышала Гермиона у себя за спиной знакомый детский голос и обернулась.

Призрачная Мили парила чуть поодаль, около выцветшей на солнце статуи ведьмы, обнимающей могильный камень. В полях остроконечной шляпы скорбной дамы собралась дождевая вода, и луч солнца, пробившийся сверху, перекинул от статуи в даль блеклую, но красивую радугу. Она проходила сквозь Мили и терялась вдали.

На свету призрачная девочка различалась плохо и почти сливалась с пейзажем.

— Иногда я хожу гулять по окрестностям, — продолжала Милагрес. — Если хочу. Но и в подземельях замка довольно уютно. Это мой дом.

— Я хотела… — начала было Гермиона и осеклась.

Ночью она решила предложить Мили перебраться жить в Даркпаверхаус, решив, что той будет приятно покинуть наскучившие за сотни лет просторы замка Саузвильтов. Это могло бы стать приятным сюрпризом для нее… И вот со всей очевидностью Гермиона поняла, что сюрпризы и это жемчужно–белое создание — субстанции несовместимые.

— Я хотела предложить тебе жить в магической гимназии моего отца, — на всякий случай всё же произнесла Гермиона.

— Знаю. Но мой дом — здесь, — улыбнулась ей Милагрес, — где еще витает дух моей семьи, хоть ее представители после смерти и предпочитают отправляться дальше…

— Подумай, — зачем‑то добавила Гермиона. — Лет через десять в Даркпаверхаусе будет учиться Генриетта, одна из последних представителей твоего рода среди живых.

— Что сие в сравнении с вековой историей этого замка? — тепло улыбнулась девочка. — Прости, я не покину его просторов. Да и не будет Генриетта учиться в этой гимназии, — неожиданно закончила она.

— Что? — вздрогнула Гермиона. — Почему?!

— Не пытай меня. Нет кары более жестокой, чем знание грядущего своего. Поверь, я ведаю, о чем говорю. Человек живет надеждами и стремлениями, мечтами и грезами. Тот, кто знает — не живет вообще. Спеши домой, к тем, кто любит тебя. Берта одинока, но у нее впереди годы. Она может подождать. У кого‑то впереди дни…

— Мили… Милагрес! Не говори загадками, ты пугаешь меня! Моему ребенку грозит опасность? Скоро? Ответь мне!

— Будь сие так, заговорила ли бы об этом? — вопросом на вопрос ответила призрачная девочка. — Жестокость мне не свойственна. Но угроза долгого расставания витает около тебя и твоих родных — будь рядом с ними, не трать время на ту, что давно истлела в сырой могильной земле. Ты придешь ко мне позже.

Странное впечатление осталось у Гермионы от этого разговора. Неясная тревога, почему‑то не перераставшая в страх, а так и витавшая где‑то на задворках подсознания. Именно с этим чувством покидала она Баварию.

Етта была тихой и задумчивой, перемена климата подействовала на нее выматывающе и девочка много спала. Всю обратную дорогу (а они ехали на заколдованной спортивной машине, развившей немыслимую скорость и в итоге «перепрыгнувшей» через Ла–Манш) Гермиона думала над словами Милагрес.

Она никогда не верила в предсказания, и жизненный опыт с пророчеством профессора Трелони подсказывал, что это было верно. Но всё же неясная тревога не отступала. Она измотала молодую мать за время недолгого пути, и на туманный Альбион Гермиона вернулась с твердым предчувствием надвигающейся опасности…

 

Глава XX: Возвращение героя

— Гермиона, нужно серьезно поговорить!

Робби стоял посреди гостиной дома Грэйнджеров и выглядел совершенно несчастным. Молодая ведьма смерила его самым невинным взглядом, на какой только была способна, и улыбнулась. Робби оставался мрачен.

— Что с тобой происходит? — начал он. — Я же вижу: что‑то не так!

— Робби, ты выдумываешь, — миролюбиво заметила Гермиона.

— Неправда. Ты практически перестала бывать дома!

— Я ездила к родным покойного мужа в Баварию.

— Это только три дня, а раньше? Да и… — Робби смерил ее нехорошим взглядом. — Странно ехать к черту на кулички и пробыть в гостях всего трое суток, не находишь?

— Ты что, не веришь, что я была в Германии? — натужно рассмеялась Гермиона. Да, он не верил. Не верил с самого начала. — Робби, перестань. Зачем мне тебя обманывать? Просто я не могу находиться там долго. А совсем не приезжать — некрасиво. Берта была очень сложной женщиной раньше. И, хотя сейчас она и изменилась, — угнетает меня теперь по–другому…

— Да будь проблема только в этом!.. — резко перебил Робби, но Гермиона прервала его, протестующее замахав руками.

— Мы столько не виделись, а ты только и делаешь, что бурчишь, — попеняла она. Выяснять отношения прямо в этот день сил уже не осталось. — Я отправляю маму с папой на выходные в санаторий, — продолжала женщина. — Уговори миссис Томпсон поехать с ними, а я раздобуду путевку и билет. Вирджиния посидит с Еттой, и мы проведем все выходные вдвоем. Я заглажу всю свою вину. Ну же, Лысое Солнце, — рассмеялась под конец ведьма, — перестань дуться!

Робби пробурчал что‑то недовольное, но Гермиона предпочла этого не заметить.

* * *

— Тебе не кажется, что нужно поговорить с Робби?

Наследница Темного Лорда смерила Джинни уничтожающим взглядом и стала яростно размешивать ложкой фруктовый йогурт для Генриетты.

— Объясни ему, — не отставала Джинни. — А то ходит тут чернее тучи, соседей пугает.

— Вы что, сговорились, что ли? — мрачно спросила молодая женщина. — Постараюсь я. Это не так просто, если хочешь знать! В выходные поговорю.

— Отлично, тогда я занимаюсь Еттой! — просияла младшая Уизли.

— Форменная маньячка, — констатировала Гермиона. — Тебе бы отдыхать…

— Заладили все! — скорчила гримасу Джинни, поглаживая под кофточкой округлый животик. — Я не устаю! Увезла у меня крестницу на невесть сколько времени, а теперь умничает! А я сиди тут в четырех стенах. Еще и глаза вылезают от этого света…

— Мама сказала, что ты странная и по вечерам в комнате жжешь свечи, — хихикнула Гермиона. — Думает, что ты там колдуешь.

— Ничего не могу поделать, — развела руками Джинни.

— Фууууу, — протестующие скривилась, встревая в диалог, Генриетта, старательно увертываясь от ложки йогурта с бананом. — Не хочу эту гадость, она противная! — зашипела она, разбрызгивая с губ попавшую на них часть обеда. — Сама ешь такое, мама!

— У тебя йогурт на носу, — засмеялась Джинни. — Что она сказала?

— Чтобы я сама его ела, — вздохнула Гермиона. — Подсадили ребенка на это детское питание! Вот оно — действительно токсичное! И что она в нем нашла?

— «Полный спектр витаминов и питательных веществ, необходимых вашему ребенку», — процитировала Джинни надпись на упаковке от излюбленной Генриеттиной пищи. — Кто же думал, что оно ей настолько понравится?!

— Никто не думал, — вздохнула Гермиона, вытирая с лица молочные брызги. — Етта, это полезно! — добавила она свистящим шепотом.

— Ну и что? — философски спросила малышка, хлопая ладошками по столу и неимоверно выгибая язычок. — Всё равно не хочу!

— Что она сказала?..

* * *

Весь день накануне ответственных выходных у Робби Гермиона провела с ребенком.

Джинни чувствовала себя плохо и проспала почти до вечера, мистер и миссис Грэйнджер уехали за покупками для уикенда, а Робби готовился к следующему дню и даже ни разу не заявился в гости.

С Робби срочно следовало что‑то решить. Гермиона настраивала себя на откровенный и серьезный разговор, причем сильно при этом опасалась, что ничего не получится. Да с каких же это пор стала она такой нерешительной и инертной?! Нужно научиться действовать тогда, когда это необходимо. Вот завтра и научится.

— Да, малыш? — вслух спросила она у Етты, старательно ловившей солнечный зайчик, который, отсвечиваясь от золота на кулоне Когтевран, прыгал по лицу и волосам Гермионы.

— Дяяяя! — повторила девочка по–английски и засмеялась. Гермиона вторила ей с неподдельной радостью.

Глупость все эти опасения о парселтанге! Ее ребенок чудесно будет говорить по–людски! И всё–всё вообще будет хорошо! Жизнь совершенно замечательна!

Внезапный странный шорох в гостиной, больше всего напоминающий шелест длинной мантии при ходьбе, прервал поток радужных мыслей, и Гермиона удивленно огляделась. В комнате никого не было.

— Мама! Где?! — возмущенно зашипела Генриетта, потерявшая солнечный зайчик. — Мама!!!

— Вингардиум Левиоса! — Гермиона махнула палочкой в сторону разбросанных по ковру игрушек, и те взлетели в воздух. Етта тут же забыла все свои горести и устремилась ловить неуклюже покачивающего ушами плюшевого Тото.

Странный шорох больше не повторился.

* * *

Человек очень быстро привыкает к безволию. Слабости, они на то и слабости, чтобы быстро приживаться в людях и оккупировать их изнутри. Со всей неотвратимой отчетливостью Гермиона осознала это в субботу.

За весь день, проведенный у Робби, она так и не смогла заговорить о разрыве. Более того, своим поведением скорее давала надежду и действительно искупала все прошлые прегрешения, как и имела неосторожность пообещать ранее. Гермиона злилась, но ничего не могла с собой поделать. А Робби расцветал на глазах, тем самым еще более усугубляя положение своей злосчастной подруги.

Ночью, лежа рядом с мерно посапывающим и блаженно улыбающимся во сне любовником, Гермиона дала себе слово завтра же утром всё разрешить окончательно. Она старательно сочиняла убедительную речь, проговаривала про себя доводы и всё больше уверялась в том, что завтра начнет плести полную ерунду.

Если вообще заговорит об этом.

Снизошедший, в конце концов, сон оказался тяжелым и странным, из разряда тех сновидений, которые не приносят отдохновения, а только сильнее загружают сознание и тело заодно с ним.

Гермионе снилась Милагрес. Призрачная девочка разговаривала с ней в саду, изображенном на портрете матери Генри со стены замка в Баварии. Мили сидела на увитых цветами качелях вместо Клаудии, и сами эти качели казались такими же призрачными, жемчужно–белыми и невесомыми, как и она. Мили мерно покачивалась и серьезно смотрела в глаза Гермионы, расположившейся на поляне в кругу солнечного света, пробивавшегося через кроны деревьев.

— Опасайся, дочь Волдеморта, ибо грядет возмездие, — говорила Милагрес странным, совсем не своим голосом. Этот голос был взрослым, высоким и каким‑то потусторонним, но тем не менее жутковато не вязался с образом девочки–призрака. И от этого хотелось убежать подальше, спрятаться — но Гермиона во сне только сидела, скованная странным оцепенением, и слушала слова этой такой странной Мили. — Всякая вина ждет своего наказания, — говорила девочка. — Она может ждать долго, но не вечно. Так или иначе, кара придет. Будь осторожна. Угроза крадется к тебе на кошачьих лапах во тьме ночи. Она уже близко, я чувствую ее дыхание и редкие, размеренные удары ожесточенного сердца. Ты даже во сне должна быть начеку. Ты даже без палочки должна быть готова обороняться…

Откуда‑то появился неестественный серебряный дракон с изумрудными глазами и большим, сплетенным из трех оснований, рогом. Маленький, не крупнее сторожевого пса, этот дракон стал метаться по траве, вычерчивая символ одного из сложнейших порталов для подпитки Темной Энергией.

Гермиона следила за ним завороженным взглядом, не в силах шелохнуться.

Когда из протоптанных на траве линий стал подниматься темный пар, ее внезапно бросило в дрожь. Неожиданное и неизбежное ощущение угрозы накатило подобно цунами. И почти сразу же она почувствовала, как тугим жгутом крепко перехватило горло.

Еще во сне Гермиона впилась пальцами в шею, пытаясь сорвать невидимую удавку, и проснулась внезапно от острой режущей боли.

В полутьме спальни Робби блеснула отполированная сталь, в нос ударил ржавый запах крови, и тут же всей невесть откуда скопившейся в ней силой Гермиона отшвырнула к противоположной стене фигуру, нависавшую над ней.

Золотой жгут от кулона Когтевран прекратил душить горло.

Подскочил спавший рядом Робби, спросонья бешено вертя головой. Он не сразу заметил фигуру у стены и не понял, откуда взялся грохот.

— Что здесь…

— Молчи! — не допускающим возражений, страшным, совершенно не своим голосом оборвала его Гермиона.

Она, не отрывая взгляда, смотрела в дальней угол, откуда из темноты на нее с ненавистью воззрились поблекшие зеленые глаза, сверкающие неестественным блеском и непередаваемой ненавистью.

— У тебя кровь… — начал было Робби в ужасе, заметив глубокие порезы в районе шеи и на левой руке своей девушки, но внезапно осекся, тоже узрев силуэт у стены. — Что за?..

— Не шевелись.

Гермиона не смотрела на Робби. Она приподнялась на кровати, опираясь на колени, и, продолжая неотрывно глядеть в сверкающие ненавистью глаза, здоровой правой рукой поманила из вороха одежды у кровати свою волшебную палочку.

Робби тихо охнул, но Гермиона даже не повернула головы.

Фигура на полу пошевелилась и села, болезненно поведя шеей. Пальцы ночного гостя сжали усыпанную рубинами рукоятку блеснувшего в лунном свете серебряного меча.

— Давно не виделись, — нарушила тишину Гермиона, поднимая палочку и направляя прямо на нарушителя спокойствия. Робби попытался что‑то сказать и хотел было вскочить, но женщина так властно и угрожающе приказала ему не двигаться, что парень застыл, будто окаменевший.

— Мне нужен кулон, — подал голос ночной визитер. — Кулон с твоей шеи.

Гермиона едко рассмеялась, опаляемая жаром от трансфигурированной диадемы Когтевран.

— Ну, так возьми, — предложила она. Левую руку и шею сильно саднило, темная венозная кровь обильно пропитала ночной пеньюар и пододеяльник. Но боли она не чувствовала.

— Я убью тебя, — предупредил человек на полу. — Лучше не сопротивляйся. Я не хочу тебя убивать. Несмотря ни на что.

— Ого! — бросила, прищуриваясь, ведьма. — Экое благородство! Не переживай. Ты и не сможешь.

— Кулон, Гермиона, — с тихой угрозой повторил ночной гость.

— Дурак, — бросила женщина с сожалением.

В следующий же миг зеленая вспышка ослепительно блеснула и со скоростью молнии метнулась в сторону постели. Ударила в барьер, сотворенный отпрянувшей Гермионой, и обломки от него разлетелись в стороны. Один угодил в окно: стекло с оглушительным звоном разлетелось на кусочки. Пославший смертельное проклятье вскочил с пола, и Гермиона тоже поднялась, одну ногу спустив с кровати и поставив на ковер, а другую всё еще упирая коленом в матрас постели.

— Та–да–да–м! — саркастично возвестила она. — Осечка. Не так просто, мой друг.

Легкая вспышка из палочки Гермионы осветила комнату синеватым светом. У стены с яростью на ожесточенном, перекосившемся лице стоял, не сводя с нее поднятой палочки, Гарри Поттер.

Он невероятно изменился за прошедшие пять лет. Бледный до синевы, отчего живо напоминал вампира Сангвини, которого Слизнорт когда‑то притащил на Рождественскую вечеринку в школе, Гарри вытянулся вверх и сильно раздался в плечах. Под глазами залегли глубокие тени, а напоминающий молнию шрам на лбу налился кровью и выглядел свежим, ярко выделяясь на бледном лице. Очков на глазах больше не было, изумрудные радужки выцвели и поблекли, приобретя к тому же странное, неестественное свечение. Они смотрели с отрешенной жестокостью, беспощадным и пустым взглядом солдата, бегущего в атаку на маггловской войне.

Гарри был одет в расстегнутую до середины белую рубашку с закатанными по локоть рукавами и джинсы, на груди и руках виднелись глубокие, наскоро залеченные каким‑то ужасным кустарным заклятием шрамы. Один из них, огромный, шел через всю шею к правому плечу. Другой, почерневший, пересекал подбородок. Костяшки пальцев счесаны, пластинки давно нестриженных ногтей побурели, будто прибитые. На бледной коже там и тут ярко проступали вздувшиеся, темно–синие узоры вен.

Мысли полностью блокированы.

И еще от этого ночного гостя, сжимающего в правой руке меч Годрика Гриффиндора, а в левой древко волшебной палочки, веяло сильнейшей, концентрированной Черной магией.

— Я всё равно заберу кулон! — прошипел Гарри сквозь плотно стиснутые зубы.

— Зачем? — прищурилась Гермиона, пристально разглядывая бывшего друга. — Уймись, Гарри! Посмотри, в кого ты превратился! — с ошеломленной горечью проговорила она.

— Не тебе судить меня!

— Гарри, послушай меня, пожалуйста! — горячее заговорила женщина, не отводя от него палочки и заматывая кровоточащую левую руку в пододеяльник. — К чему это всё?! Ты давно мог бы жить, нормально жить: как все, как ты сам всегда хотел! Я уверена, Papá позволил бы тебе…

— Круцио! — свирепея, выпалил Гарри, и Гермиона отразила проклятье в стену. По ней расползлись щупальцами глубокие трещины. Робби сдавленно заскулил. — «Papá», — передразнил Гарри и сплюнул на пол. — Ничтожество! Мне противно находиться с тобой рядом!

— Осмелюсь напомнить: тебя сюда никто не звал! — не выдержала Гермиона.

— Я должен убить Волдеморта! Не нужно ставить мне в пример жизни смрадных предателей! И эти люди чему‑то учили меня, наставляли, попрекали! Крысы! Твари, пресмыкающиеся перед Волдемортом! Ничего, все получат сполна! Каждый — по заслугам! Трусость и предательство на войне — самые отвратительные и самые страшные преступления…

— Мы не на войне, Гарри! Посмотри вокруг! Мир живет дальше! Здесь сражаешься с кем‑то только ты!

— Да–да! — блуждающим тоном проговорил он. — Как быстро позабыли все о том, ради чего обещали положить жизни! Я вижу! Я остался почти один.

— Ты сходишь с ума, — холодно сказала Гермиона, не переставая между тем зорко следить за своей защитой.

— Быть может, — мрачно кивнул Гарри. — Я должен убить Волдеморта.

— Наивно даже полагать, что ты на это способен! — выплюнула Гермиона и осеклась, увидев его усмешку и блеск поблекших водянистых глаз.

— Уверена? — зло спросил незваный гость, заметив ее растерянность. — Поживем — увидим. Я не сидел сложа руки все эти годы. Отдай мне Хоркрукс, — без перехода потребовал он.

— С чего ты вообще взял, что…

— По–хорошему, Гермиона, — тихо произнес Гарри.

— Ты не сможешь забрать его и не сможешь меня убить, — уверенно сообщила молодая ведьма после короткой паузы. — Я тоже в эти годы не травологией занималась!

— Ты отдашь мне кулон, — пообещал Гарри. — Очень скоро.

И внезапно трансгрессировал с громким хлопком.

Гермиона вздрогнула и быстро огляделась. Потом закрыла глаза и прислушалась. Но в озаренной синеватым светом заклятия комнате не было никого, кроме нее самой и перепуганного Робби.

Гермиона открыла глаза и посмотрела на иссиня–бледного парня.

Исправление памяти лучше предоставить специалистам.

Гарри применял непростительные проклятия. Ставил ли он при этом блок? Скорее всего да — ее бывший приятель явно перестал быть заносчивым мальчишкой, обладающим только грандиозным самомнением и ничем большим. Гарри определенно был опасен.

Нужно поскорее увидеться с Темным Лордом. И быть начеку.

— Робби, — осторожно сказала женщина, присаживаясь на кровать и сжимая в руках похолодевшие ладони приятеля. — Я могу попросить тебя не поднимать панику? Всё будет хорошо. Ты забудешь обо всем этом. Только позже.

— Ч‑что это б–было? — прошептал Робби хриплым голосом.

— Я не раз говорила тебе, что я ведьма, — мрачно заметила она в ответ. — Как видишь, это правда. — Гермиона взмахнула палочкой, и стёкла с пола фонтаном брызг вернулись в раму, соединившись в одно целое, а глубокие трещины на стене паутинкой стянулись в точку и исчезли. — Ночной кошмар, — сказала женщина тихо. — Мне нужно сейчас уйти. Я могу надеяться, что ты не поднимешь панику, Робби?

— Герм, я могу помочь тебе, — стряхивая паралич оцепенения, серьезно сказал парень.

Молодая ведьма грустно улыбнулась.

— Можешь, — кивнула она, — если не будешь паниковать и дождешься моего возвращения. Обещай мне.

— Хорошо, обещаю, — очень серьезно кивнул он. — Но я…

Робби не закончил. В открытое окно с улицы, со стороны дома названых родителей Гермионы, ночную тьму прорезал дикий истерический вопль, и в одну секунду у молодой ведьмы оборвалось всё внутри. Осознание, мгновенное и страшное, огрело обухом по голове; перед глазами взорвался белый туман; сердце стукнуло один раз очень сильно, будто норовя вырваться из груди, и надолго провалилось в тишину; а еще молодая женщина, казалось, разучилась дышать.

Всё это заняло сотую долю секунды. Побелев до синевы, Гермиона на миг еще раз сильно сжала ладони Робби и трансгрессировала прочь, успев произнести только безнадежное, обреченное и страшное:

— Генриетта!

 

Глава XXI: Похищение

Джинни в свободной ночной рубашке и распахнутом халате сидела на полу Гермиониной комнаты, вцепившись пальцами в волосы. Детская колыбель с сокрушенной ужасным ударом меча передней панелью опустела — только на рассеченном матрасе в темно–красном пятне виднелись две части разрубленной змеи. Полная луна сквозь открытое окно ярко освещала перекошенное ужасом лицо рыжей ведьмы.

— Гарри Поттер! — проревела она, как только Гермиона трансгрессировала в спальню. — Я ничего… Он… Етта… Алира… — Джинни подняла дикий взгляд на Гермиону и вздрогнула. — Ты вся в крови!

— Гарри Поттер, — мрачно передразнила Гермиона. Она старалась глубоко дышать и по возможности успокоиться. Нет времени паниковать — нужно действовать.

— Эпискеи! — скомандовала Джинни, указывая палочкой, которую раньше судорожно сжимала в руках, на Гермиону.

Шею и руку обожгло огнем и тут же пронзило ледяными иглами. Кровотечение прекратилось. Исцеленная молча щелкнула выключателем, и комнату осветил желтоватый электрический свет.

— Экскуро! — добавила Джинни, убирая следы крови с пеньюара подруги, и поднялась. — Нужно немедленно сообщить милорду, — быстро заговорила она. — Мы его найдем! Я не смогла трансгрессировать следом, он оглушил меня. Но мы должны немедленно…

Договорить она не успела. В центре комнаты, прямо между двумя ведьмами, с громким хлопком появился старый домовой эльф Кикимер.

— ТЫ! — взревела Гермиона, взмахом палочки скрутив домовика тугими веревками так, что он захрипел от боли. — Где моя дочь?!!

— Дочь Т–темного Лорда д–должна дать К–кикимеру ск–ска–азать, — прокряхтел эльф, судорожно дергаясь в тугих путах. — Кик–кимер пришел с посланием. Убьешь его — и не узнаешь! У–убьешь его — и никогда не увидишь ребенка!

Гермиона зарычала, но всеми силами, на какие только была способна сейчас, удержала бешеную ярость внутри. И неуловимым движением палочки освободила домовика.

Старый эльф неуклюже поднялся на своих тонких, словно жерди, покрытых болотного цвета кожей ногах. Отряхнул грязную набедренную повязку — единственный предмет гардероба, который на нем присутствовал — и прищуренным взглядом водянисто–серых с краснотой глаз уставился на двух ведьм, ставших теперь бок о бок с поднятыми волшебными палочками.

Старый сморщенный домовик злобно усмехнулся, растягивая в отвратительной гримасе беззубый старческий рот. Он казался куда более живым, чем Гермиона привыкла видеть когда‑то: деятельный взгляд злорадно горел, бегая по лицам своих визави, маленькие зеленые пальчики с мышиными коготками безостановочно перебирали воздух; на левом боку эльфа выделялась темная, отвратного вида гематома, а одно из больших, как у летучей мыши, ушей сильно обгорело — обугленная кожа сморщилась и почернела, да и пучок седых волос торчал теперь только из второго, здорового уха домовика. Несмотря на все эти жалкие подробности, вид у Кикимера был очень высокомерный и ехидный, а длинный мясистый нос и вовсе ходил ходуном.

— Здесь всё провоняло магглами! — начал он.

— ГОВОРИ!!! — взревела Гермиона, и из ее палочки фонтаном посыпались пурпурные искры. — Или пожалеешь, что всё еще жив, мерзавец! Что тебе велено передать?! Где этот ублюдок и мой ребенок?!!

— Где они есть, тебя нет, ведьма, — философски заметил эльф, внимательно изучая ее перекошенное лицо. — Можешь убить Кикимера, а не узнаешь. Хозяин запретил говорить. Слушай сюда.

Гермиона стиснула кулаки, но сдержалась. Стоящая рядом Джинни закусила губу и так впилась пальцами в угол шкафа, что побелели костяшки.

— Во–первых, Темный Лорд не должен узнать о случившемся, — тихо, но внушительно сказал домовик. — Если Темный Лорд окажется здесь, ребенок умрет.

— МРАЗЬ!!! — не выдержала молодая мать и полоснула эльфа плетью заклятия так сильно, что он повалился на ковер. Джинни схватила ее за руки.

Кикимер медленно поднялся на ноги и исподлобья уставился на ведьм.

— Он не посмеет, — тихо сказала Джинни, сжимая руки своей подруги, — он не посмеет убить ребенка!

Кикимер злобно рассмеялся.

— А ты проверь, изменница! — посоветовал он. — Хозяин жестоко карает виноватых! Дурак Добби заявил, что не будет помогать отбирать у матери дитя! Свинья опять забыла свое место! Сколько раз говорил я, что он плохо кончит, этот отступник и кретин! Хозяин справедлив и жесток. Добби отказался служить — и теперь гниет, как падаль! А у хозяина остался только старый верный Кикимер. Кикимер умеет служить своему хозяину!..

— Гарри убил Добби? — обескураженно пробормотала Гермиона, судорожно сжимая ледяные пальцы своей подруги. — Не может этого быть!

— Убил, как же! — опять расхохотался злобный человечек и тут же зашелся в кашле. — Застегал кнутом насмерть этого ублюдка, — продолжал он, отдышавшись. — «Добби не станет помогать красть дитя у матери, сэр! Это очень плохо!» — передразнил Кикимер ужасным издевательским голосом. — Ха! Теперь корми червей, дурень! То же будет и с девчонкой, если Темный Лорд узнает обо всем, — жестоко закончил эльф.

Гермиона оледенела и вынуждена была схватиться за плечи Джинни, чтобы не осесть на пол. Ноги подкашивались.

— Слушай сюда. Хозяин обменяет ребенка на кулон, который ты, дочь Темного Лорда, носишь на своей шее, — Кикимер указал длинным костлявым пальцем на кулон, трансфигурированный из диадемы Кандиды Когтевран. — Если согласишься, хозяин придет и заключит с тобой Непреложный Обет. Он придет сам, оставив девчонку в надежном месте. Если обманешь, ребенок умрет, и тебе никогда не отыскать его костей! — Кикимер выдержал паузу, наслаждаясь произведенным эффектом, и продолжил: — Вы заключите Непреложный Обет на оговоренных условиях, чтобы каждый был обязан выполнить их или умереть. Потом хозяин принесет тебе девчонку, и вы совершите обмен. Кулон, — грязный длинный палец снова указал на шею Гермионы, — в обмен на ребенка. Думай, ведьма. Я вернусь за ответом через сорок минут. И помни: если здесь появится Темный Лорд, девчонка умрет.

Еще раз злобно рассмеявшись, эльф исчез с громким хлопком. Гермиона медленно осела на пол и закрыла лицо руками.

— Ничтожество, — услышала она сдавленный от гнева, хриплый голос Джинни, — тварь. Неужели он действительно мог убить Добби?!

— Мог, — сказала Гермиона, вспоминая того Гарри, который предстал перед ней полчаса назад в соседнем доме.

Холодный ужас сковал всё тело. Ко всему прочему, она старалась не смотреть на останки Алиры в колыбели своей дочери. Верная подруга до последнего пыталась помочь, защитить Етту от внезапного ночного нападения. Не думая о себе.

Отвратительно и жестоко.

Сметая всё на своем пути. На что еще окажется способным Гарри Поттер для достижения своей цели? Алиру он не знал — пускай. Но убить старого верного Добби, который, судя по всему, столько лет прожил с ним бок о бок, верный и преданный, со своей смешной моралью, со своими убеждениями… С этими огромными честными глазами, полными любви к своему герою.

Герою…

Что будет дальше? Что угрожает Генриетте сейчас?..

— Зачем ему твой кулон? — нарушила тишину Джинни Уизли.

— Это Хоркрукс Papá, — глухо ответила Гермиона, не отводя взгляда от пола, — трансфигурированная диадема Кандиды Когтевран. Я ношу его на шее со дня своего восемнадцатилетия. Papá считал это место надежным.

— Нужно немедленно сообщить милорду.

— ЧТО?!

Оцепенение спало с Гермионы мгновенно, ее будто окатили ледяной водой. Сидя на полу, женщина вскинула на Джинни непонимающий взгляд и невольно сжала палочку. Подруга выглядела очень решительно.

— Ты же не собираешься идти на поводу у этого маньяка?! — спросила она, свирепо сверкая глазами. — Он рехнулся и, кажется, способен на всё! Только милорд сможет быстро разрешить…

— Джинни, он же убьет ее, — прошептала Гермиона, со страшной ясностью осознавая леденящую справедливость своих слов. — Он убьет мою дочь. Нашу Етту.

— Неизвестно, что будет, следуй мы его указаниям! — упрямо заявила Джинни.

— Если мы будем заключать Непреложный Обет, можно оговорить условия.

— Он может обмануть нас!

— Значит, нужно очень внимательно проводить ритуал.

— Неужели ты хочешь отдать ему кулон?!

Они встретились взглядами. Джинни зло стиснула зубы.

— Он убьет Генриетту, — упрямо повторила ведьма.

— Нельзя, чтобы очередной Хоркрукс милорда попал к Гарри! — оборвала ее младшая Уизли, заламывая руки. — Он и так получил медальон Слизерина!

— Что?! — вытаращила глаза наследница Темного Лорда.

— Это было давно, — нехотя сообщила Джинни. — Прошлой осенью. Ты как раз родила Генриетту, тебя решили не волновать.

— Но где он взял его?! — недоуменно спросила ведьма.

Джинни скривилась.

— Не знаю почему, но милорд спрятал медальон в могиле Лили Поттер, — мрачно ответила она и отвернулась к окну. — Может, считал, что Гарри никогда не станет тревожить останки матери. Как бы то ни было, осенью магический мир был потрясен неслыханным актом вандализма на могиле Лили и Джеймса Поттеров. Останки миссис Поттер кто‑то извлек из земли, изуродовал и бросил прямо там, на кладбище. Ты же знаешь, тела магглорожденных волшебников не принято сжигать, их хоронят приближенно к католическим обычаям, в гробах, — на лице молодой ведьмы живо отразилось всё, что она думает по этому поводу. — То, что осталось от нее за эти годы, вытащили наружу, перелопатили и бросили поверх разоренной могилы. О том, что случилось на кладбище Годриковой Впадины осенью, писали все газеты — просто тебе было не до того. Разумеется, о пропаже из могилы Хоркрукса почти никому не известно.

Потрясенная Гермиона обратилась к своей памяти. Вести о том, что медальон найден, она получила на седьмом курсе Хогвартса, незадолго до убийства злосчастного Хвоста. Это было в начале ноября 1997 года. Примерно в то же время, наверное, Темный Лорд должен был определиться с новым местом для хранения медальона. Выбор более чем странный. С другой стороны… Это было бы очень символично, если бы Гарри в конце концов не догадался! Почему, химерова кладка, просто не выкинуть Хоркруксы на дно Всемирного Океана?! Туда, где никто и никогда не додумается их искать, да и при желании найти не сможет? Кому нужна эта дешевая романтика?!

Гермиона хмыкнула. Ей вспомнился рассказ о рождественском посещении Гарри Поттером могилы своих родителей. Что он тогда говорил? Вокруг не было снега, а земля казалась рыхлой, будто их похоронили только сейчас? И красная роза на памятнике Лили Поттер, которая так растрогала Гарри. Уж не Волдеморт ли оставил ее там?..

— Понятия не имею, как Гарри вычислил расположение Хоркрукса, — продолжала между тем Джинни, — но факт налицо. Медальон пропал, а кто, кроме Гарри, мог совершить подобное? И теперь ты хочешь отдать ему очередной?

— «Хочу»?! — мгновенно рассвирепела Гермиона, вскакивая на ноги. — Да я так и пылаю желанием, Джинни! Мечтаю днями и ночами, да вот беда: не знала, где мне Гарри отыскать! И тут такая удача! Он угрожает убить моего ребенка, или ты не понимаешь?!

Внизу раздался резкий и настойчивый стук в дверь. Обе ведьмы, вздрогнув, переглянулись.

— Это Робби, — уверено сказала Гермиона. — Гарри напал на меня у него дома и в его присутствии. Я побоялась моделировать память, хотела дождаться специалистов. Собственно, ее и сейчас лучше не трогать. Уж тем более в таком состоянии, — она мрачно скривилась. — Я пойду, скажу ему что‑то. Нельзя, чтобы он поднимал переполох. Вирджиния, посмотри мне в глаза: ты не будешь ничего сообщать mon Pére до срока. Не вынуждай меня заколдовать тебя. Джинни, от этого зависит жизнь моего ребенка!

Какое‑то время младшая Уизли упрямо молчала, сверля Гермиону сверкающим взглядом. Внизу повторился настойчивый стук. Джинни отвела глаза.

— Обещаю.

— Это очень важно, — повторила Гермиона. — Я сейчас вернусь. Джинни. Не сделай того, о чем потом мы все будем жалеть до самой могилы.

Сероватый от волнения Робби колотил в стеклянную дверь кулаком. Когда Гермиона отворила, он ворвался на террасу, подобно небольшому торнадо. Гермиона отступила к столу.

— С тобой всё в порядке?! — первым делом осведомился парень, всеми силами стараясь унять в голосе дрожь, и впился жадным, непонимающим взглядом в исцеленную магией шею своей девушки, на которой не осталось никаких следов глубокой опасной раны.

Он был одет наспех и криво застегнул пуговицы на рубашке. Всклокоченные остатки былой шевелюры, которые немного отросли за последние недели, стояли дыбом. Глаза лихорадочно блестели, а в голове, сбивая друг друга, роились сотни разноречивых мыслей, одна невероятнее и героичнее другой.

— Нет, — глухо ответила на его вопрос Гермиона и закурила одну из валяющихся на столе сигарет. — Эта тварь украла мою дочь. И я не знаю, удастся ли мне вернуть ее.

Робби замер и в ужасе воззрился на свою подругу, но потом звериным усилием воли снова взял себя в руки.

— Что это было вообще? — хрипло спросил он, облизывая пересохшие губы.

Несколько секунд Гермиона молчала, хмуро глядя в пол, а потом подняла глаза на своего приятеля.

— А это был Маленький Мальчик, Робби, — горько ответила женщина, глубоко вдыхая крепкий сигаретный дым и устремляя невидящий взгляд на светлеющие поля за окнами террасы. — Помнишь мою сказку? Маленький Мальчик, который должен простить меня и обрезать мои косы, чтобы я могла быть с ним счастлива…

 

Глава XXII: Сделка

— Я считаю, что мы должны сообщить милорду! — уверенно заявила Джинни, выходя на террасу. Она переоделась в просторный сарафан и накидку, собрала наспех волосы в большой пышный хвост — но было видно, что всё это делалось только для того, чтобы чем‑то занять руки. — Привет, Робби, — быстро бросила младшая Уизли, даже толком не взглянув на парня. — Гермиона, мы допускаем страшную ошибку, потакая всему этому!

— Она тоже настоящая ведьма? — хмуро спросил Робби, кивая Гермионе на вошедшую.

— Тоже. Вирджиния: нет.

— У Гарри было бесконечно много времени, чтобы всё просчитать! — не сдавалась взволнованная девушка. — Мы попадем в ловушку!

— Пусть так. Но это оставляет нам хоть какой‑то шанс.

— Шанс! Гермиона! Что будет стоить ему нарушить любые клятвы?!

— Это будет стоить ему всего лишь жизни, если мы правильно заключим Непреложный Обет.

— Это ловушка, помяни мое слово! Давай свяжемся с Беллой, ведь нам не запрещали этого делать. Или с Люциусом. Давай вызовем сюда охрану, которая сможет проследить за условиями сделки! Я назову тебе самых верных Пожирателей Смерти, они немедленно будут здесь!

— И сообщат mon Pére, — оборвала Гермиона. — Или он сам узнает случайно, разверни мы такую бурную деятельность. А уж Maman первым делом доложит ему! А коли и нет, этим мы можем разозлить Гарри. Нельзя рисковать. Нельзя рисковать жизнью Генриетты!

— Могу ли я как‑то помочь? — робко вмешался в этот спор Робби, переводя ошалелый взгляд с одного раскрасневшегося лица на другое.

Ответом ему было хоровое «НЕТ!»; и именно в этот момент на террасе с громким хлопком появился Кикимер.

Робби вскрикнул и запустил в эльфа пустой пластиковой бутылкой со стола. Тот ловко увернулся и засмеялся дребезжащим старческим смехом.

— Дочь Темного Лорда якшается с магглами! — прокряхтел он. — Кикимер всё видит! Ну и воняет же здесь паршивым маггловским духом!..

— Закрой свой поганый рот! — сквозь зубы прошипела Гермиона, сминая недокуренную сигарету о стол. — Что с моим ребенком?!

— Девочка болтает с хозяином по–змеиному. Ох и ловко же шипит твоя дочурка, ведьма! Скоро будет плеваться ядом!

Гермиона полоснула домовика проклятьем, и тот согнулся пополам.

Робби, всё это время не отрывавший взгляда от Кикимера, шарахнулся от нее в сторону и, пробормотав что‑то невразумительное, снова во все глаза воззрился на злобного зеленого человечка.

— Я согласна заключить Непреложный Обет, — под протяжный стон Джинни сообщила Гермиона. — Где и когда? И помни, я хочу, чтобы мой ребенок как можно скорее был со мной.

— Не торопись, дочь Темного Лорда, — прокряхтел старый эльф, потирая ушибленное место, — как следует обдумай свои условия. Не то начнешь кусать локти, да время уйдет! Сейчас половина четвертого, солнце встает. В десять часов хозяин будет у тебя. Будь готова. И не вздумай швыряться проклятиями в моего господина, ведьма!

— Я смотрю, у тебя проснулась нежная любовь к Гарри Поттеру! — не выдержала Джинни. — То‑то ты раньше желал ему всех несчастий!

— Домовик верен своему господину! — огрызнулся эльф. — У меня хороший господин. Сильный. Он еще всем вам покажет! — Кикимер обвел всех тусклым взглядом и блеснул глазами на Робби, после чего от души сплюнул на пол. — В десять часов, дочь Темного Лорда! Будь готова, — повторил эльф и щелкнул скрюченными пальцами. В воздухе над столом появился свиток пергамента. Робби сдавленно охнул. — Там условия моего господина, — сказал Кикимер. — Обдумай свои, но не вздумай хитрить. И помни: если Темный Лорд узнает что‑то, девчонка умрет. Медленно. Со змеиным шипением!

Полетевшие из палочек обоих ведьм проклятия выбили глубокую дыру в плитняке на полу. Кикимер исчез, заливаясь злым насмешливым хохотом.

* * *

— Молчи, Робби, мне нужно подумать! — пробормотала Гермиона, в сотый раз преодолевая короткое пространство от одной стены до другой.

На улице уже совсем рассвело, и птицы громким щебетанием приветствовали яркий солнечный день. Все трое оставались на террасе дома Грэйнджеров. Робби наблюдал за постоянными перемещениями Гермионы в сизом табачном дыму, а Джинни, закусив губу, что‑то медленно писала шариковой ручкой в блокноте.

— Великий Мерлин, мне нужно человеческое перо! — внезапно взорвалась она, со всей силы запуская ручку в стену.

— Не мешайте мне думать, — глухо попросила Гермиона, поджигая очередную сигарету.

Джинни хмуро посмотрела на нее и, вынув палочку, на глазах открывшего рот Робби, трансфигурировала полную окурков пепельницу в чернильницу с громадным гусиным пером.

— Отложенные проклятия, — остановилась на месте Гермиона. — Нужно оговорить, что на Етту не должно подействовать ничего с отсроченным эффектом. Запиши.

Она затянулась опять и снова принялась ходить по террасе. Джинни закашлялась, после чего усердно заскрипела пером.

— То есть всё, что вы оговорите, непременно сбудется? — нарушил воцарившуюся тишину Робби.

— Можно я его заколдую? — подала голос Джинни. — Просто Сонные чары. Никакого вреда.

— И еще нужно оговорить некоторое время после заключения Обета, чтобы он не мог причинить Етте вреда после того, как формально вернет ее и получит кулон, — не слушала Гермиона. Потом посмотрела на взъерошенного Робби и вздохнула. — Sleep! — велела она вполголоса, и парень мягко осел в кресле. — Было бы хорошо вообще оговорить безопасность Генриетты на будущее. Что он никогда больше не будет похищать ее или каким‑либо иным образом решать свои проблемы посредством моего ребенка.

— На это он не согласится, — мрачно буркнула Джинни, — вот увидишь.

— Поглядим. Сколько осталось времени?

— Час.

— Думай, Вирджиния, думай! Мы не должны ничего упустить.

* * *

Когда до назначенного срока оставалось без малого десять минут, обе ведьмы перешли в просторную гостиную дома Грэйнджеров. Гермиона успела переодеться и теперь нервно теребила пальцами фестоны бежевой кофточки. Джинни ходила из стороны в сторону.

— Нужно было сообщить милорду, — опять завела она. — Случится что‑то ужасное, я чувствую. Что‑то пойдет не так. Мы чего‑то не учли, чего‑то очень важного…

— Да замолчи ты! Без того тошно!

Цифровые часы на телевизоре показали 09:57. Гермиона закрыла глаза и глубоко вдохнула. Главное не сорваться сейчас, главное — ничем не повредить Генриетте.

Она найдет Гарри потом. И тогда пускай молится всем богам и всем демонам разом.

10:00.

Джинни застыла в углу, Гермиона замерла у противоположной стенки. На полминуты воцарилась давящая, удушливая тишина. А потом с громким хлопком посреди комнаты появился Гарри Поттер.

При свете дня перемены, произошедшие с ним за последние годы, еще сильнее бросались в глаза. Бледный до синевы, будто обескровленный, покрытый отвратительными шрамами и рубцами, с отрешенным взглядом выцветших зеленоватых глаз, с закрепленным на поясе мечом Гриффиндора в кожаных ножнах, Гарри напоминал мрачного демона, пришедшего из Царства Теней. Гермиона вздрогнула, увидев его снова.

Не бросив на Джинни, у которой от его вида вся кровь отхлынула от лица, даже мимолетного взгляда, Гарри Поттер пристально посмотрел на мать своей заложницы, и тень насмешки скривила его тонкие, синеватые губы.

— Где ты оставил моего ребенка?! — с ледяной яростью спросила ведьма, стискивая кулаки так сильно, что ногти глубоко впились в ладони. — С этим убогим домовиком?! Он сумасшедший!

— Девочка с Роном, — не сводя с нее иронического и совершенно безжалостного взгляда, ответил Гарри. — Ты готова?

— Читай, — бросила Гермиона, боковым зрением отмечая гримасу, исказившую лицо Джинни при упоминании имени брата, и швырнула своему врагу под ноги блокнот с исписанным чернилами листом.

Гарри снова усмехнулся и поманил его с пола легким движением пальцев. Нужный лист оторвался от остальных и завис перед глазами гостя. Он быстро пробежал его взглядом и кивнул.

— Всё в порядке.

— В порядке? — скривившись, подала голос Джинни у него за спиной. — Немыслимо! В кого ты превратился?! Великий Мерлин, Гарри, посмотри на себя и подумай сам, что ты творишь! Всё это отвратительно!

— От тебя, — не поворачиваясь, перебил ее гость, — нужно только скрепить Обет.

Гермиона видела, с какой смесью отвращения и ужаса Джинни посмотрела в спину того, кого когда‑то любила, ради кого была готова на всё. Но она не сказала больше ни слова.

— Не будем терять времени, — выплюнула наследница Темного Лорда, делая шаг вперед. — Но помни: тебе это с рук не сойдет.

— Меньше слов, — обронил Гарри, протягивая правую руку. В левой, опущенной, он сжимал волшебную палочку.

Гермиона сделала еще несколько шагов к нему и тоже протянула руку. Ладонь Гарри Поттера оказалась ледяной и шершавой. Руку его, как и остальное тело, покрывали множественные шрамы — большие и маленькие, наспех залеченные небрежными чарами.

От его прикосновения грудь больно опалил янтарный кулон. Гарри сильнее сжал ее ладонь, а Джинни через всю комнату подошла к ним и подняла палочку. Гарри смотрел прямо в глаза Гермионы застывшим, неподвижным взглядом.

— Ты сменила Нарекальные чары? — чуть прищуриваясь, спросил он.

— Да.

— Обещаешь ли ты, Кадмина, в обмен на свою дочь передать мне кулон, который носишь на своей шее, некогда принадлежавший Годрику Гриффиндору или Кандиде Когтевран, или трансфигурированный из вещи, принадлежавшей одному из них, ныне превращенный в Хоркрукс человека, именующего себя Лордом Волдемортом? — скороговоркой заговорил он.

— Обещаю, — сказала Гермиона.

Тонкий сверкающий язычок пламени вырвался из волшебной палочки Джинни, и изогнулся, словно окружив сцепленные руки двух врагов докрасна раскаленной проволокой. Но он был не горячим, а ледяным, и жгучая цепь впилась в их руки, намертво связывая древнейшей нерушимой магией.

— Обещаешь ли ты передать мне кулон чистым от каких бы то ни было чар, кои могут помочь затем вернуть его или вычислить место его расположения? — продолжал Гарри Поттер.

— Обещаю.

Второй язык ледяного пламени вылетел из волшебной палочки и овился вокруг первого, так что получилась тонкая сияющая цепь.

— Обещаешь ли ты дать мне уйти с кулоном и не пытаться вернуть его после того, как получишь назад свою дочь?

— Обещаю.

Третий красный луч вырвался из палочки Джинни, оплетая жгучей веревкой руки врагов.

— Обещаешь ли ты не информировать того, кто называет себя Лордом Волдемортом, о нашем соглашении и чем бы то ни было с ним связанном, а также не способствовать его информированию об этом до свершения обмена?

— Обещаю.

Очередной луч вырвался из палочки и овился вокруг остальных.

— Обещаешь ли, что ни ты сама, ни кто‑либо с твоего ведома или по твоему указанию не будут покушаться на мою жизнь или свободу до заката того дня, когда свершится обмен?

— Обещаю, — снова повторила Гермиона, и очередной луч переплелся с предыдущими. — Обещаешь ли ты, Гарри, в обмен на Хоркрукс моего отца, который я ношу на шее, вернуть мне дочь живой и здоровой, не подверженной колдовству, действию зелий или магических артефактов, которые могли бы привести к ущербу ее здоровья или прекращению жизни сразу или со временем, а также не отравленной другим, не магическим способом, сегодня, до захода солнца и не позже получаса после того, как получишь кулон? — в свою очередь заговорила она.

— Обещаю, — бесстрастным тоном ответил Гарри. Сильнейший барьер в его выцветших глазах надежно охранял мысли от проникновения Гермионы.

Новый луч вырвался из палочки Джинни, и она продолжала:

— Обещаешь ли ты в день обмена не пытаться убить меня или мою дочь?

— Обещаю.

— Обещаешь ли ты никогда более, кроме этого дня, не использовать мою дочь для того, чтобы вынудить меня или кого‑то другого выполнять твои условия? Обещаешь ли, что втайне от меня ты или кто‑либо с твоего ведома или по твоему приказу не наложит на нее каких бы то ни было чар?

— Обещаю, — повторил Гарри, и Гермионе показалось, что в отсвете последнего красного луча она уловила насмешку в его сощурившихся глазах.

Переплетенные цепи вспыхнули ярче и погасли. Гермиона резко отдернула руку, а Джинни быстро отступила назад.

— Через десять минут я буду здесь, — сообщил Гарри Поттер и трансгрессировал прочь, так и не взглянув ни разу на ту, кого когда‑то считал своей невестой.

 

Глава XXIII: План Гарри Поттера

— Ты только подумай, какой крысой оказался Рон! — светло–карие, яростно прищуренные глаза Джинни Уизли метали молнии. — Скудоумный домовой эльф, в которого природой заложено раболепное подчинение, — и тот отказался участвовать в этой мерзости! А мой братишка — с готовностью! Вот мразь! — Младшая Уизли стиснула зубы. — А я еще переживала, беспокоилась о нем! Щенок! Всю свою жизнь увивался за Гарри, жалкое ничтожество, да так и подохнет! Дрянь. Туда ему и дорога!..

Гермиона почти не слушала: злые слова Джинни долетали словно из тумана. Она чувствовала, как в теле дрожит каждая клеточка, и вся превратилась в один напряженный, натянутый дрожащей струной оголенный нерв.

Эти десять минут, казалось, тянулись не одну вечность.

Бледная, даже какая‑то зеленоватая, Джинни вскоре умолкла и вновь принялась мерить шагами гостиную. Время остановилось.

— Мы чего‑то не учли, — пробормотала вполголоса рыжая ведьма, — чего‑то очень важного. Всё пойдет не так…

Вдруг Джинни судорожно схватилась руками за живот, почти незаметный под складками свободного сарафана, и прислонилась к стене напротив Гермионы.

— Что такое?

— Ничего. Нормально, — пробормотала в ответ девушка. — Плохое предчувствие.

— Всё будет хорошо. Он не нарушит Непреложный Обет.

Гермиона пыталась убедить в этом скорее саму себя. Потому что тоже чувствовала приближение катастрофы.

Всё внутри перетянуло тугим жгутом. Ожидание было невыносимым.

Гарри появился с опозданием на одну минуту, и минута эта будто состарила обеих ведьм на несколько долгих лет. У Гермионы ухнуло сердце, когда с двойным хлопком в центре комнаты появился Гарри Поттер с ее спящей дочерью на руках и позади него Рон Уизли.

Понадобилось приложить все свои силы, чтобы не метнуться к Генриетте до совершения обмена, не нарушить закрепленный магией Обет.

— Что с ней?! — почти хором выкрикнули Джинни и Гермиона.

— Спит, — безо всяких эмоций ответил Гарри Поттер. — Несколько капель отвара белладонны. Абсолютно безвредно.

— Зачем это? — нервно спросила Джинни.

Гарри всё еще избегал глядеть на нее: складывалось впечатление, что присутствие девушки ему особенно неприятно.

Рон же, напротив, не отрывал от сестры глаз.

Он тоже очень изменился. Осунулся и сильно похудел, даже одряхлел, если это слово применимо к молодому парню. Впрочем, он вовсе не выглядел на свои годы. Огненно–рыжие волосы потускнели, и в них серебристыми прядями проступала седина; выцвели на лице многочисленные веснушки, щеки впали, как после длительного истощения, а глаза, наоборот, казались больше на этом изможденном лице.

Громадные ручищи стиснуты в кулаки, лицо, серое, с болезненной зеленцой, искажено печатью какого‑то страшного решения. Губы плотно сжаты, в глазах — тоскливая безнадежность.

Джинни глядела на брата с отвращением, пренебрежительно и высокомерно. В ее глазах не промелькнуло и тени сочувствия или жалости. Того, что Рон стоял рядом с Гарри и помогал тому сегодня, она, казалось, не сможет простить ему никогда.

— Чтобы не мешала, — ответил Гарри на вопрос младшей Уизли.

Гермиона, последние десять минут теребившая в руках злополучный кулон, протянула его Гарри и даже сделала несколько шагов вперед, но тот отступил, выставив перед собой свободную руку.

— Не торопись. Сначала удостоверимся в выполнении всех условий.

Молодая ведьма не стала читать лекцию о том, как действует Непреложный Обет, и просто ждала, пока Гарри, закрыв глаза и опустив свободную руку (в левой он держал мирно спящую Етту) в карман, как будто принюхивался, широко раздувая крылья обескровленного, бледного носа.

Это заняло с полминуты, а потом он резко распахнул глаза и выхватил волшебную палочку.

— Вы меня обманули!

Гермиона, всецело полагаясь на оговоренные пункты Непреложного Обета, не особенно следила за своей защитой — она, не отрывая глаз, смотрела на спящего ребенка в руках Гарри Поттера. И потому не успела вовремя отреагировать.

Два черных урагана, вырвавшись из палочки волшебника, разлетелись по комнате: один, свившись в дымчатые кандалы, приковал Гермиону за руки к стене, а второй, будто лассо скрутив запястья Джинни, вздернул девушку к потолку в двух футах над полом.

— Полегче! — грубо и зло бросил молчавший до того Рон.

— Вы обманули меня! — повторил Гарри Поттер. — Я чую здесь кровь Волдеморта!

Гермиона метнула быстрый взгляд в глаза покачивающейся на своих оковах Джинни, но в свирепом взгляде девушки не уловила признаков обмана.

— Ты чувствуешь кровь Papá во мне, ублюдок! — с яростью крикнула она Гарри Поттеру. — Я его дочь!

— Не нужно считать меня идиотом, — холодно оборвал тот. — Отдельно от тебя в этой комнате. Где он? И как вы провернули это?! Почему ты еще жива?

Он сильнее прижал к себе Генриетту, и ледяная рука страха стиснула горло молодой матери так сильно, что с трудом получалось дышать.

— Успокойся! — грубо и с бесконечным презрением бросила сверху Джинни. На ее лице ни один мускул не дрогнул от боли, и только ярким огнем горело безмерное злое отвращение. Растрепавшиеся волосы прикрывали часть лица, накидка слетела, из‑под свисающего платья слегка виднелись кончики босых пальцев. Она висела в двух футах над полом и смотрела сейчас только Гарри в глаза. И лишь теперь он впервые и сам посмотрел на нее. — Уймись, демоново отродье! — зло повторила ведьма. — Никто не нарушал Непреложного Обета, это невозможно. Кровь милорда ты чувствуешь во мне: я жду от него ребенка.

Что‑то странное, похожее на всполох пламени, блеснуло в выцветших глазах Гарри, и его лицо исказила судорога. На четверть минуты в комнате повисла угрожающая тишина, а потом тот, кто считал себя Избранным, разбил ее на миллион осколков:

— Шлюха! — взревел он неестественно низким, утробным голосом и со страшной силой полоснул Джинни плетью проклятья.

Оно глубоко рассекло кожу, прочертив по лицу и левому плечу быстро наполнившуюся темной кровью широкую полосу. Рона, который метнулся к Гарри после этого удара, тот взмахом руки отшвырнул к стене.

Джинни даже не вскрикнула, только закачалась на своих кандалах в воздухе и, сплюнув на пол, медленно подняла на Гарри полный презрения взгляд. Кровь многочисленными струйками побежала по коже, впитываясь в ткань белого платья, и оно, намокая, прилипало к телу, четко обрисовывая очертания округлого живота молодой девушки. Лицо Гарри искажала ярость.

— Не смей трогать мою сестру!!! — взвыл Рон, поднимаясь на ноги, но внезапным движением и его, на манер Гермионы, Гарри пригвоздил к стене. Не отрываясь, он смотрел на живот Джинни, а девушка, вызывающе прищурившись, — ему в лицо.

На Рона она даже не посмотрела, лишь бросила зло и презрительно:

— Иди к лешему со своей убогой защитой, паскуда!

Гермиона собирала силы, чтобы освободиться от пут, но не знала, что делать дальше — она не могла нападать на Гарри, не могла нарушить Обет. Не могла даже связать его — ограничить свободу. Проклятье!

Ненадолго опять воцарилось молчание.

— Твоя жертва больше не нужна, Рон, — наконец произнес Гарри Поттер.

На секунду повисла звенящая тишина, и вдруг лицо Рона, понявшего что‑то, искривила страшная гримаса отчаяния.

— НЕТ!!! — заорал он, тщетно всеми силами пытаясь освободиться. — Не смей, Поттер! Слышишь?! НЕ СМЕЙ! Если ты тронешь мою сестру… Гарри! ГАРРИ! Умоляю тебя…

— Жертва для чего? — оборвала его звонким голосом Джинни, не сводя со своего противника дерзких, ненавидящих глаз.

И тут Гарри улыбнулся.

Он улыбнулся так, что у Гермионы отнялись ноги, а волосы зашевелились на голове.

Нагнулся, положил спящую Генриетту на пол и снова выпрямился во весь рост. Теперь он смотрел только на Джинни и кривил губы в самой страшной улыбке, какую Гермионе когда‑либо приходилось видеть.

Ее обуял непередаваемый ужас.

Рон всеми силами пытался освободиться. И только рыжая ведьма с кровавым рубцом на лице вызывающе и смело смотрела Гарри в глаза. Казалось, не виси она под потолком, этот взгляд всё равно смотрел бы сверху вниз — таким красноречивым огнем пылали ее сверкающие глаза.

— Придется побаловать вас спектаклем, — заговорил Гарри громко, — ибо ты, — он на секунду перевел взгляд на Гермиону, — включила в Обет запрет накладывать на ребенка чары втайне от тебя.

Сердце оборвалось в груди Гермионы.

— Как угодно! — выкрикнула она, рванувшись вперед и чуть не вывихнув скованные магией запястья. — Ты не можешь причинить ей вреда! Живую и здоровую! Ни магическим, ни маггловским способом! Ты умрешь, Гарри! Слышишь?! Ты умрешь в ту же секунду, когда нарушишь Обет!

— Успокойся, — поднимая палочку, бросил парень, — никакого вреда. Всего лишь подарок. От всего сердца, Гермиона. Я отдаю твоему ребенку частичку себя. И ей придется хранить мою жизнь, ибо я должен жить до тех пор, пока не убью Волдеморта. Любой ценой.

— НЕ СМЕЙ ТРОГАТЬ МОЮ СЕСТРУ!!! — еще раз бешено взвыл обезумевший Рон, сотрясая невидимые путы. — ОСТАНОВИ ЕГО!!! — крикнул он Гермионе. — ОН ХОЧЕТ СДЕЛАТЬ ИЗ РЕБЕНКА ХОРКРУКС, УБИВ ДЖИННИ!

Разрывая сковывавшие ее магические оковы, Гермиона на секунду перестала воспринимать звуки вокруг. Ужас и ярость настолько заполнили ее, что не осталось места восприятию действительности. Она уже замахнулась, чтобы нанести Гарри первый удар, когда неестественно высокий повелительный голос подруги ворвался в ее сознание:

— Кадмина! — Джинни впервые называла ее этим именем, и оно всё еще эхом звенело в голове застывшей с занесенной пылающей палочкой Гермионы. — Стой! СТОЙ! — Джинни еще никогда не говорила так властно. — Ради меня, — слова ударами кнута врезались в сознание, — ради Генриетты: не нарушай Непреложный Обет! Ты умрешь! — рыжая ведьма на секунду закрыла глаза, и на ее лице впервые с того момента, как их связали, появилась мука. — Не делай милорду еще больнее!

— АХ ТЫ ТВАРЬ! — бешено крикнул Гарри, и черное стрелообразное облако, на лету обернувшееся сталью, пронзило Джинни насквозь, пройдя под углом через живот и сердце, и вырвалось наружу между лопаток, вонзившись в дальнюю стену, по которой на пол покатились темно–бордовые капли. На лице девушки промелькнуло странное, отрешенное выражение. Она один раз глубоко вдохнула полной грудью, дернулась и обмякла, безжизненно повиснув на связанных путами заклинания руках.

Под нечеловеческий вопль Рона, который Гермиона слышала будто издалека, Гарри взмахнул палочкой так, будто забрасывал лассо, и едва заметная цепь заклинания взвихрилась в воздухе, оплетая что‑то невидимое, и молнией метнулась в спящую на полу Генриетту. Девочка вздрогнула, как от электрического разряда, осветилась изнутри красноватым бликом и опять задышала ровно, так и не открыв изумрудных глаз. Гарри Поттер, опуская палочку, протянул к Гермионе левую руку ладонью вверх.

— Будь ты проклят, — опустошенным голосом произнесла ведьма и вложила в его пальцы янтарный кулон Когтевран.

— Береги ребенка, — издевательски обронил Гарри.

Гермиона упала на колени, судорожно прижимая к себе спящую дочь, а он развернулся к Рону.

Всё еще прикованный к стене, тот опустил голову и уставился в пол, но, почувствовав взгляд, распрямился.

— Ты пожалеешь об этом, Гарри, — низким и хриплым, полным непередаваемой боли голосом сказал Рон, вперяясь в выцветшие зеленые глаза. — Именем Неба, именем самой Магии, клянусь — ты пожалеешь об этом!

— Предатель, — бросил Гарри, поднимая палочку.

Вспышку зеленого света принял на себя блок, поставленный Гермионой. Под оглушительный звон окон, разбитых разлетевшимся на куски заслоном, она поднялась на ноги, прижимая к груди ребенка, и приглушенным, пылающим силой и угрозой голосом прошипела:

— Убирайся вон, Поттер! Убирайся вон, пока твою никчемную жизнь бережет предсмертная просьба Вирджинии; иначе здесь и сейчас ты вместе со мной попадешь прямо в ад!

И Гарри Поттер, не оборачиваясь, сжал в кулаке кулон Когтевран и трансгрессировал с оглушительно громким хлопком.

Взмахом палочки Гермиона освободила Рона и Джинни: последняя плавно опустилась на ковер, в темную лужу крови, которая успела образоваться под ней за это недолгое время. Покачнувшись, Рон кинулся к телу сестры, а Гермиона опять опустилась на пол и сведенными в судороге пальцами правой руки впилась в Черную Метку на своем плече, чувствуя, как другая судорога сводит застывшее в невообразимой муке сердце.

 

Глава XXIV: Темный Лорд называл ее «Джэнни»

Дождь над деревенькой Оттери–Сент–Кэчпоул лил всю ночь. Он шел бы и дольше, но чары отнесли тучи далеко на юго–восток, к океану, и над промокшей землей небольшого кладбища теперь светило неуверенное продрогшее солнце.

Только что закончилась церемония похорон, и погребальный стол черного мрамора вместе с телом покойной поглотил огонь, укрыв пепел в земле под величественной могильной плитой около потемневшего обелиска над прахом Гидеона Пруэтта. На этом печальном кладбище оставалось всё меньше места… Изящная статуя, такая же черная, как и могильный камень, высилась у основания плиты: Джинни, сияющая и счастливая, улыбалась, глядя в унылое кладбищенское небо. Неведомый мастер очень тонко передал черты лица и даже выражение глаз: сама жизнь горела в этих мраморных линиях.

А ведь от нее даже не осталось портрета — слишком молодой и беспечной была рыжеволосая ведьма, чтобы успеть подумать об этом. А написанные после смерти волшебника изображения не оживают…

Белые завитки букв выводили на черном мраморе могильной плиты слова эпитафии:

«Джиневра Молли Кэтлин Уизли

11 августа 1981 — 20 июля 2003 гг.

Пусть крылья ангелы не дали –

Леталось ей и на метле.

Сквозь облака, прочь от печали –

Ей не ходилось по земле.

Огнем пылала, страстью, силой –

Горела пламенем она.

И в небе плачущем сияет

Теперь багряная звезда…»

Могила Джинни утопала в цветах. Сегодня на старом кладбище собралось очень много скорбящих. Пришли даже те, кто раньше не посмотрел бы покойной в глаза.

Здесь был Билл Уизли, хотя Флер так и не явилась проститься с блудной, по ее мнению, золовкой.

Артур всё простил своей дочери. А как она жаждала этого, когда еще ходила по земле! Почему на самое важное в этой жизни мы так часто решаемся слишком поздно?..

Тонкс, вернее миссис Люпин, с траурными черными косами и скрытым вуалеткой лицом тихо всхлипывала на плече безмолвного и скорбного мужа.

Никогда Гермиона не видела такими, как в тот серый день, близнецов Уизли. Ни с кем не говоря, не подходя ни к отцу, ни к матери, они стояли бледные, ошеломленные и пришибленные в стороне ото всех и неотрывно смотрели сначала на церемонию погребения, а теперь — на черную мраморную могилу сестры.

Анджелина, теперь тоже Уизли, вместе с Биллом и Чарли крутилась вокруг Молли, тщетно пытаясь хоть чем‑то ей помочь. Гермиона давно не видела миссис Уизли и не знала, что так сказалось на ней — время или этот страшный удар, но выглядела женщина ужасно. Осунувшаяся и похудевшая, с ввалившимися щеками, она походила теперь на старуху, сильно потрепанную жизнью и уже готовую отправляться на тот свет. Ее морковные волосы поседели и превратились в пепельные, а в глазах погасло что‑то неуловимое, начисто лишив жизни блуждающий, осиротелый взгляд. Артур выглядел на ее фоне намного лучше, несмотря на потрясение и горе.

Посеревший Перси и его молодая жена, незаметной тенью снующая следом за супругом, так же пытались и не имели сил помочь миссис Уизли в этом ужасном несчастье.

Не отходил от матери и Рон. Он был с ней рядом постоянно, пытаясь хоть чем‑то искупить ту страшную вину, которую чувствовал за собой.

Именно от Рона Лорд Волдеморт и Гермиона вслед за ним узнали о том, чем занимался Гарри Поттер все эти годы. О его мытарствах в поисках силы и знаний для того, чтобы найти и уничтожить Хоркруксы, а затем убить Темного Лорда. Узнали о том, с каким отвращением воспринял Гарри Темную Революцию, как разочаровался во всех окружающих его, как поклялся, несмотря ни на что, выполнить свой долг.

С ним рядом оставались только Рон да верный домовой эльф Добби; а еще Кикимер, сначала вынужденный служить новому хозяину, но потом проникшийся к нему уважением и раболепной любовью.

Рон поведал о том, как они странствовали по свету, окунаясь в глубины Черной магии, как ставили эксперименты, как неузнаваемо и страшно менялся Гарри, да и Рон заодно с ним. С каждым годом Гарри Поттер пропитывался всё большей ненавистью ко всему миру, полному трусов и предателей. И наполнялся безоговорочной уверенностью в своей собственной исключительной миссии.

Он начал считать себя мессией, единственным способным освободить мир от зла Волдеморта.

А потом они раскрыли секрет Делюминатора, много лет назад завещанного Альбусом Дамблдором Рону. Удивительная вещица помогала отыскивать утраченное, то, что более всего необходимо сердцу использующего ее. Скопленный в этом уникальном артефакте свет, ведомый сильнейшим душевным порывом владельца, вырывался наружу и вел его к тому, чего тот столь жаждал, но не мог отыскать.

Именно так Гарри и Рон нашли медальон Слизерина в могиле Лили Поттер, останки которой пришлось бросить развороченными потому, что расхитителей спугнули местные волшебники; именно Делюминатор привел Гарри в дом Гермиониных родителей и указал на трансфигурированную диадему Кандиды Когтевран на шее молодой матери.

Слушая эту исповедь, Гермиона отчетливо вспомнила странный шорох мантии, который послышался ей в пятницу, такую бесконечно далекую теперь пятницу, когда Генриетта… забавлялась солнечным зайчиком, отсвечивающим от ее кулона. Понимание тоже зачастую приходит слишком поздно…

Наверное, Хоркрукс уже уничтожен. Рон рассказал и о том, как было покончено с помощью меча Годрика Гриффиндора с найденным осенью медальоном, защищавшимся, но всё же поверженным сравнительно легко, ибо он не успел набраться сил и энергии.

Меч Гарри и Рон похитили из Хогвартса с молчаливого согласия МакГонагалл еще в самом начале своих странствий, когда Гарри Поттер и Орден Феникса еще вместе действовали против Волдеморта и слепого в своем упрямстве Министерства магии.

Подтвердил Рон и страшные слова Кикимера о кончине верного Добби. Гарри просто озверел, когда эльф отказался подчиняться, да еще и пригрозил предупредить Гермиону об опасности. Дескать, есть границы, за которые благородному магу не дозволено заходить, и похищение детей находится далеко за пределами этих границ.

Таких речей Гарри не снес.

Он, по словам Рона, вообще становился страшен, когда выходил из себя — а это случалось всё чаще в последние годы.

Но, несмотря ни на что, Рон старался оставаться преданным делу, которое они затеяли. Пусть и устал, пусть измотался за долгие годы лишений и бед, пусть тоже изменился не в лучшую сторону — но он был бы верен Гарри Поттеру и памяти Дамблдора до конца, потому что уже потерял из‑за всего этого слишком многое, а коней, как говорят магглы, на переправе не меняют.

И Рон смиренно принял бы смерть, ибо именно за этим пришел в тот роковой день вслед за Гарри в дом Гермиониных приемных родителей. Именно он должен был стать той жертвой, убийством которой будет создан Хоркрукс Гарри Поттера: новая ступень лестницы к победе над Волдемортом. И бесконечно уставший от вечной борьбы Рон в какой‑то степени даже радовался этому. Он уже давно был готов сдаться, но что‑то мешало… То ли привычка, то ли верность дружбе, то ли страх…

Повзрослевший, посуровевший и умудренный жизнью за эти годы Рон был способен на многое ради борьбы, в которую ввязался ребенком, с легкой подачи привыкшего жертвовать пешками Дамблдора. Готов на многое, даже на смерть, — но не на убийство близких. Разве не ради их спасения, не ради будущего своей семьи и своих родных они должны были убить того, кто звался Темным Лордом? А если разрушить всё во время борьбы — то ради чего же вообще бороться?

Рон не мог, не должен был позволить обезумевшему Гарри убить свою единственную сестру. И, пусть ничего и не мог сделать, теперь он чувствовал весь невообразимый груз этой страшной вины. И поклялся отомстить Гарри Поттеру. Потому что наконец‑то полностью признал — его друг лишился рассудка на этой бесконечной войне со всем миром.

И во имя общего блага его теперь нужно остановить.

Но Гарри Поттера не нашли. Ни мракоборцы, а он был теперь официально разыскиваемым преступником магического мира, ни лучшие Пожиратели Смерти, ни сам Волдеморт. Гарри исчез, провалился сквозь землю и нигде не оставил следов — там, где они с Роном обитали в последний раз, были найдены только признаки недавнего присутствия волшебников да останки бедолаги Добби.

Они и перерубленное пополам тело Алиры похоронены теперь в уединенном уголке парка при поместье Малфоев, на дальнем берегу пруда.

Всё время, прошедшее с того страшного воскресного утра, Гермиона провела у Люциуса. Он прибыл почти сразу вслед за Волдемортом и неизменно оставался рядом с ней все эти дни. Они почти не разговаривали, во всяком случае, не говорил он. Гермиона то и дело впадала в истерики, начиная кричать и плакать, сыпать угрозы в пустоту и проклинать Гарри и «весь этот паршивый мир». Старший Малфой слушал ее молча и умел успокоить, тонко улавливая ту черту, до которой стоит позволять выговориться и за которую лучше не давать зайти.

Наверное, если бы не этот с одной стороны непривычный, но с другой всё так же спокойный и трезво взирающий на мир Люциус, она попросту сошла бы с ума за эти дни.

Теперь действительно стало лучше. Сердце ожесточилось, и хотелось жить дальше: из упрямства, назло всем.

И чтобы было кому помнить о тех, кто ушел из этого мира, отправился дальше, в неизвестную черноту.

И чтобы было кому за них отомстить.

За всю свою жизнь Гермиона возненавидела только двух людей. Возненавидела люто и дико, до зубовного скрежета, до волчьего воя. Но один из них мертв, и его легкая смерть всё еще жгучим ядом отравляет ее душу.

Теперь появился второй. Живой, отчаянный и фанатично убежденный в своей правоте. Тот, чью жизнь теперь бережет самое ценное, что у нее осталось — Генриетта. Поистине дьявольская ирония судьбы. Дьявольская идея Гарри Поттера. Гениальная. И бесконечно жестокая…

Гермиону вывел из оцепенения задумчивый голос незаметно подошедшей Полумны Лонгботтом. Бледная, всё так же неуловимо неземная, далекая от окружающего мира, она предстала перед наследницей Темного Лорда в черной траурной мантии и красном берете на распущенных, спутанных ветром волосах.

По лицу молодой миссис Лонгботтом блуждали странное выражение и легкие тени покачивающегося невдалеке высокого кладбищенского дуба.

— Я считала, что Джинни — одна из тех немногих, кому в этом страшном мире опасность не грозит, — грустно и задумчиво сказала она. — А теперь мне хочется плакать. — Светлые выпуклые глаза Полумны действительно заволакивали сдерживаемые слезы. — Она заслуживала жить. И, хотя мы редко виделись, мне будет не хватать ее. — Девушка положила свою прохладную ладонь на руку Гермионы и сказала с печальной задумчивостью, которая не оставляла ее никогда: — Невиллу тоже очень жаль. Действительно жаль, Гермиона. Он не смог прийти сегодня, ты должна понять это, — и Полумна обвела рассеянным взглядом разбившихся на группки присутствующих.

Проститься с Джинни Уизли пришли не только многочисленные родственники и некоторые старые друзья, но и многие Пожиратели Смерти, и почти весь персонал Даркпаверхауса. А надгробную речь после маленького человечка с клочковатыми волосами произносил сам Лорд Волдеморт.

Не хотелось Невиллу Лонгботтому встретиться здесь и с теми членами Ордена Феникса, кого, как знала теперь Гермиона, он считал предателями. Ему и так приходилось работать в школе, руководимой МакГонагалл.

А более всего остального, наверное, не хотелось бы ему повстречаться на этой кладбищенской земле с облаченной в траур, мрачной и постоянно хмурящейся Беллатрисой.

— Я понимаю, Полумна, — тихо сказала Гермиона, опуская в землю глаза. — Спасибо, что пришла ты.

— Хотела проститься, — просто сказала девушка. — Пред лицом смерти равны все, здесь нет сторон и различий. Это люди, которые вырастили тебя? — спросила она затем, кивая на стоявших в стороне Грэйнджеров и Робби.

Последнему было решено не моделировать память, ибо он нормально перенес потрясение, а изменения требовали бы создания очень большого пласта ложных воспоминаний, чтобы объяснить исчезновение Джинни и переезд Гермионы с дочерью от мистера и миссис Грэйнджер, где она больше оставаться не могла.

Гермиона не говорила с Робби до дня похорон, с ним беседовали целители и другие волшебники. Сегодня, перед церемонией погребения, они поговорили здесь, перед кладбищенской оградой.

В другой раз молодая женщина подивилась бы тому, как стойко воспринял Робби и невообразимое для маггла существование мира магии, и ее, Гермионы, вынужденный отъезд и разрыв с ним. Но сейчас ей было почти всё равно. Она старалась вообще не думать. Ни о чем. Потому разговор получился сухим и кончился очень быстро. И с того времени Робби уже не пытался заговаривать с ней.

— Да, — ответила Гермиона на вопрос Полумны Лонгботтом. — Она жила со мной последние месяцы, и мама с папой очень привязались к ней.

— Джинни любили все, кто ее узнавал, — вздохнула Полумна. — А где же твоя девочка?

— Етта у бабушки в Баварии.

— Это правильно. Незачем травмировать ребенка еще больше. Ведь она тоже, должно быть, привязалась к Джинни…

Гермиона не ответила, а лишь кивнула, отводя в сторону глаза. К горлу опять подступил комок рвущихся наружу рыданий. За эти дни ее настроение так часто менялось: от равнодушного отупения — к жгучей боли, от жгучей боли — к ледяной ярости.

Полумна попрощалась и направилась в сторону семьи Уизли. Снова беря под руку молчаливого Люциуса, Гермиона видела, как она сказала несколько слов, а потом удалилась с кладбища вместе с отцом, направляясь в сторону большого холма к своему дому.

Внезапно очень сильно захотелось уйти отсюда как можно скорее, чтобы не видеть всего, что происходит вокруг. Чтобы не видеть этого черного памятника, и этих цветов, и этих лиц… Гермиона уже хотела предложить Люциусу трансгрессировать в поместье, когда совершенно неожиданно постаревшая и сломленная горем Молли Уизли подошла к ней и заговорила с наследницей Темного Лорда впервые за пять с половиной лет.

— Простите, — неуверенным, тихим и охрипшим голосом начала она, глядя в землю. — Гермиона, могу я сказать тебе пару слов?

Несколько ошеломленная ведьма кивнула и даже робко улыбнулась Молли, отходя вместе с ней в сторону, под тень высокого раскидистого дуба, росшего над старой могилой Маврикия Пруэтта, прадеда миссис Уизли.

— Хочу попросить у тебя прощения, — тихо сказала женщина, всё еще не глядя Гермионе в глаза. — За всё. Я так запуталась… Мне кажется, я схожу с ума. И лучше бы оно так и было… Что‑то случилось с этим миром, я перестала понимать, что происходит вокруг. Всё не так, — она поднесла к глазам скомканный платок и промокнула слезы, а Гермиона отметила про себя, как постарели ее руки: уже не теплые и нежные руки матери и хозяйки, но скрюченные пальцы дряхлой старухи. — Всё встало с ног на голову, — продолжала Молли голосом, полным заунывного отчаяния. — Гарри Поттер убил мою дочь, — миссис Уизли не сдержалась и судорожно втянула носом воздух, сделав небольшую паузу. Она говорила спокойным голосом безнадежности, от которого сердце разрывалось на части. — Он, тот, кем мы гордились и на кого уповали, убил мою девочку… А самые проникновенные слова над ее телом произнес Тот–Кого–Боялись–Называть. Я ничего не понимаю, Гермиона, — миссис Уизли впилась своими шершавыми скрюченными пальцами в ладони молодой женщины. — Я больше не в силах ничего понять! — перешла на шепот Молли. — Наверное, я всю свою жизнь ничего не понимала… Прости меня.

— Что вы… Миссис Уизли… Я, — захлебнулась в словах молодая ведьма, — я никогда и не думала в чем‑то винить вас, мне не за что вас прощать!

— Я винила, Гермиона! — с мукой во взгляде произнесла ее скорбная собеседница. — Я винила тебя, люто винила не один раз. Прости мне это, если сможешь.

— Забудьте, миссис Уизли! — пробормотала женщина. — Считайте, что ничего и не было. Не отчаивайтесь. Всё это ужасно… Ужасно, но… Вам есть, ради чего жить дальше! У вас осталось шестеро здоровых детей, у вас маленькие внуки!

— Да, — с блеском в глазах вдруг отчаянно закивала Молли. Ее взгляд, резкими перепадами меняющийся с растерянного и бессмысленного на внимательный, сосредоточенный и разумный, и тон, то блуждающий и бессодержательный, то четко сконцентрированный на внезапно пойманной идее, создавали впечатление разговора с умалишенной. — Да, Гермиона! — с возбуждением продолжала Молли. — Могу я просить тебя? Имею ли я право о чем‑то тебя просить?

— О чем угодно, миссис Уизли, — полным сострадания голосом сказала молодая ведьма.

— Поговори с Роном. Прошу тебя! Он словно одержимый, твердит о мести. С ним стрясется беда! — с отчаянием зачастила Молли. — Я не переживу, если и с ним что‑нибудь случится! Поговори, умоляю тебя! Ему нужно чем‑то заняться, отвлечься от всего этого. Всё равно он не сможет… Он погубит себя! Гермиона, хоть ты образумь его, он же ни в чем не виноват…

— Хорошо. Хорошо, миссис Уизли, — горячо пообещала женщина, — я сделаю всё, что в моих силах.

— Спасибо тебе, — лихорадочно зашептала старая ведьма. — Спасибо за то, что умеешь простить. Понять. Я так долго этого не умела. Я потеряла столько лет… Потеряла столько лет из‑за своего упрямства, а теперь ее нет, моей маленькой девочки, — всхлипнув, закончила она.

У Гермионы в горле стоял горький комок, и затекла рука, крепко стиснутая в пальцах миссис Уизли, но она не смела освободиться, боясь обидеть несчастную женщину.

— Могу я… — неуверенно сказала вдруг Молли, будто о чем‑то вспомнив, — могу я спросить… еще одну вещь?

Гермиона с готовностью кивнула, и полубезумная женщина еще сильнее сжала ее руку, заговорив быстро и сбивчиво, путая нежелающие подчиняться слова:

— Ведь ты… Ты была ее подругой, ты должна знать, Гермиона. — Миссис Уизли доверительно заглянула в дрожащие карие глаза своей собеседницы. — Скажи мне, — она запнулась и отвела взгляд в сторону на покрывшуюся трещинами могилу прадеда, — скажи… От кого ждала ребенка моя девочка?

Гермиона смутилась и тоже поглядела в сторону.

— Это не мой секрет, миссис Уизли, — вздохнула она после паузы, задумчиво смотря через плечо старой женщины на чернеющий мраморный памятник. — Могу сказать вам одно. Джинни ждала ребенка от человека, которого любила больше всего на свете. И она была счастлива. Свои последние годы она прожила очень–очень счастливой…