Глава I: Она была…

Такое бывает с памятью, когда приходишь в места, где часто бывал когда‑то, а потом надолго перестал; или встречаешь кого‑то, с кем виделся постоянно, хотя, возможно, даже никогда не знал имени, — но тем не менее всё время сталкивался, а потом очень долго не видел. Проходят годы, расписанные бесконечностью событий, а память хранит воспоминание о том, давно минувшем и утерянном. Хранит таким, каким запечатлело: первозданным, неподвластным бессердечному и неизбежному влиянию лет.

Мы не видим, как ветшает фасад здания, в котором живем, или как перекашивается дом, мимо которого проходим каждый день — но стоит нам надолго уехать откуда‑то, а потом вернуться — и все эти изменения живо бросаются в глаза, больно ранят память несоответствиями.

Их за годы накапливается всегда так много… И заманивая нас в ловушки прошлого, время и память начинают свою жестокую игру: ловко перехватывают горло, ложатся на душу и умело выжимают слезы из глаз, а на сердце разливают жгучую тоску.

Берегитесь мест, где не были многие годы, берегитесь людей, которых давно не видели. Они почти всегда не несут с собой ничего, кроме болезненных разочарований.

Гермиона сидела на широкой лавке за обеденным столом в Большом зале старого замка Хогвартс. Выщербленная на поверхности кривобокая ворона говорила в пользу того, что это, скорее всего, стол Когтеврана. Сейчас было трудно судить — их все выставили вдоль стен так, что столы опоясали зал, полный разномастного народа.

Здесь не было студентов, и жужжание приглушенных голосов звучало как‑то неправильно, как и всё остальное, что окружало Гермиону.

Старый замок почти не изменился. Во всяком случае, он не обветшал. Но в жестокой игре этого безжалостного тандема — времени и памяти — по сути, не имеет значения то, каковы произошедшие перемены: тревожит и угнетает любой диссонанс с отложившимся в сознании образом.

Центральный проход, дорожка, по которой в сентябре торжественно идут еще не распределенные первокурсники, выложена новым плитняком; не было раньше в Большом зале этих статуй основателей по углам; пропал похожий на трон стул Дамблдора, который Гермиона помнила еще на своем седьмом курсе принадлежащим МакГонагалл.

Еще она заметила покрашенные в новый цвет перила Мраморной лестницы и аллею с молодыми деревцами, появившуюся у главного входа в замок. Из холла пропала статуя Пилар О’Хэзиртон–Бонс, знаменитой укротительницы драконов, которая неизменно оставалась в памяти Гермионы в дальнем углу за коридором, ведущим к кухне.

Всё это было грустно и странно. Но хуже всего — люди.

Ведьмы и волшебники, собравшиеся сегодня в Большом зале для того, чтобы отдать последнюю дань Минерве Метиде МакГонагалл, тоже пугающе изменились. Постарели, почти все.

Гермиона со странными чувствами взирала сейчас на собравшихся, большинство из которых не видела годы.

Как состарилась профессор Спраут! Такая непривычная в опрятной темной мантии и с аккуратно уложенными волосами, она сильно располнела с тех пор, как оставила должность преподавателя и покинула Хогвартс. Сошел постоянный загар, и Помона Спраут выглядела бледной и унылой — впрочем, сегодня все печально позабыли веселье.

Словно большая сумрачная круча, высился за одним из столов Хагрид — суровый великан с клочковатой бородой и опухшими красными глазами.

А вот коротышка Флитвик, казалось, вовсе не переменился. Зато старая провидица Сибилла Трелони спилась до неузнаваемости и давно перестала преподавать — прорицания в Хогвартсе вел теперь могучий кентавр Флоренц, а старая ведьма доживала свой век на вершине Северной башни, откуда спустилась сегодня впервые за несколько лет, чтобы проститься с бывшей коллегой.

Жалко было смотреть на старую женщину со взглядом невменяемой, разряженную, будто маггловская цыганка, иссушенную хересом и изможденную временем.

Сдал за последние годы Слизнорт: он уже почти не передвигался сам, с напускной величавостью восседая в огромном, под стать его габаритам, кресле на двух внушительных, но ловких когтистых лапах, которое чутко слушалось велений своего господина.

Сменившая Слизнорта на посту преподавателя зельеварения четыре года назад Шейла Пайрони тихо разговаривала в дальнем конце Большого зала с новым деканом Слизерина и уже восьмой год преподающей защиту от Темных искусств (после революции Лорд Волдеморт снял проклятье) гордой и величавой Брайаной Визельхаус.

Аврора Синистра, ныне декан Гриффиндора, беседовала с незнакомым Гермионе мужчиной, одним из многочисленных преподавателей прóклятого некогда предмета — но далеко не все бывшие профессора защиты от Темных искусств смогли прийти сегодня в старый замок. Хотя их здесь всё равно было довольно много.

Вообще в этот день в Большом зале присутствовало немало незнакомых дочери Волдеморта людей: бывшие преподаватели и персонал, ныне здравствующие и прибывшие проститься с почившей коллегой.

Ремус Люпин мрачно восседал в углу, редко что‑то отвечая воркующей рядом мадам Помфри — тоже постаревшей, но постаревшей как‑то гармонично и приятно. Люпин только что повздорил с Невиллом, в негодовании оставившим Большой зал после разговора с ним. Гермионе показалось, что бывший однокурсник был рад поводу удалиться.

Сам Люпин выглядел отлично, в нем будто открылась новая жизнь — он смотрелся теперь куда моложе своих сорока семи и намного здоровее, чем когда‑то.

Септима Вектор, взявшая на себя шефство над Пуффендуем после ухода профессора Спраут, о чем‑то беседовала с мадам Хуч и преподавательницей руноведенья Батшебой Бабблинг — все трое ничуть не изменились за прошедшие годы.

Не поменялась и Уилма Грабли–Дёрг, которая с сентября была утверждена на должности постоянного преподавателя по уходу за магическими существами. Почтенная и строгая дама чуть покачивалась на носках и, заложив руки за спину, разговаривала с новым преподавателем трансфигурации Зэвьером Вудом, троюродным дядюшкой Оливера.

Гермиона стекленеющим взглядом скользила по многочисленным лицам. Она бесконечно устала от этого дня, который всё никак не заканчивался. После погребения, завершившегося к одиннадцати, она провела по нескольку часов уже на трех прощальных собраниях: открытом, для бывших учеников, друзей и прочих желающих, закрытом собрании членов Ордена Феникса и теперь здесь, в Хогвартсе, среди бывших коллег МакГонагалл по работе.

Гермиона, впрочем, как и Лорд Волдеморт, Кингсли Бруствер и действующий Министр магии Эбен Яксли, присутствовала на всех этих почетных сборищах. И теперь она бесконечно устала. А завтра — пятница, и на третьем уроке у Черных Зверей легилименция.

Вот уже четвертый год Гермиона обучала гимназистов Даркпаверхауса премудростям, связанным с сознанием. И завтра — рабочий день. А потому логичнее поехать не домой, а сразу в гимназию. Как раз со Снейпом, Вэйс и Волдемортом — не на своих же двоих, в самом деле, топать до ворот замка, чтобы куда‑либо трансгрессировать?

Впрочем, Темный Лорд, судя по всему, еще надолго останется в Хогвартсе: негоже ему так быстро покидать собравшихся. А вот Гермиона уже вполне могла бы уйти, не нарушая приличий…

Минерва МакГонагалл скончалась три дня назад, в ночь на пятнадцатое октября. Она умерла с улыбкой удовлетворения на устах, в своей собственной постели, у себя дома. За свою долгую жизнь эта женщина успела сделать практически всё, что считала необходимым. И оставляла земной мир без сожалений о прошлом и несбывшемся. И без опасений за его, мира, сохранность без неё.

Руководство Орденом Феникса принял на себя Кингсли Бруствер, бывший верным соратником и ее правой рукой долгие годы.

Директором Хогвартса с сентября этого года стала престарелая и умудренная опытом Миранда Гуссокл, известный теоретик заклинаний, ученая дама, по трудам которой занималось не одно поколение студентов.

МакГонагалл полностью отошла от всех дел заранее, потому что предчувствовала приближение заслуженной награды, которую приготовила для нее старость. И вот обрела долгожданный покой.

— Дивно оно всё сложилось, а, Гермиона? — вывел молодую женщину из оцепенения задумчивый голос великана Хагрида. Он опустился рядом с ней на лавку и взирал на собравшихся с какой‑то затаенной тоской.

— Здравствуй, — тихо поприветствовала его ведьма.

— И ты не хворай, — кивнул Хагрид. — Я говорю: дивно оно всё сложилось.

— О чем ты?

— Да обо всем, — вздохнул тот. — Кто б поверил… Да и вроде как не плохо всё, да что‑то мне не по душе. Паршиво оно как‑то. Ты‑то сама что? Довольна жизнью?

— У меня всё хорошо, — со странным выражением лица сказала Гермиона.

— Вона оно как… У меня тоже… Всё хорошо. А одно — паршиво.

Гермиона вздохнула.

— Так подумаешь, бывает, и завидуешь даже. МакГонагалл‑то.

— Ты с мадам Максим не видаешься? — попыталась утешить его Гермиона и сильно прогадала. Хагрид помрачнел пуще прежнего и отвел в сторону глаза.

— Занята она сильно. Что на меня время тратить? Чурбан какой‑то, лесник. Олимпия с такими не водится.

Повисла пауза. Хагрид думал о чем‑то своем, и Гермиона не знала, что говорить ему — потому была крайне рада появлению библиотекарши Хогвартса мадам Филч, которая сообщила, что Северус и Вэйс собрались уезжать и ожидают ее, а Темный Лорд задержится в школе надолго.

Гермиона была несказанно благодарна супруге смотрителя за это двойное избавление: и от Хагрида с его стенаньями утратившего смысл существования человека, и от этого вечера, с которого очень хотелось наконец‑то сбежать.

— Пойдемте, леди Малфой, — вторично позвала ее мадам Филч, — ваши спутники просили поторопить вас.

 

Глава II: Повесть о капитане Копейкине

[100]

Гермиона извинилась перед Хагридом, коротко попрощалась с некоторыми из присутствующих и отыскала Люциуса — он разговаривал с Яксли около статуи Кандиды Когтевран в левом углу Большого зала.

— Прошу прощения, что прерываю, — обратилась она к супругу. — Я поеду в гимназию: утром занятия. Но после четырех обещаю быть дома.

— Отлично, Эбен с женой приглашены на ужин, — кивнул ее муж.

— Буду рада вас видеть, — улыбнулась Гермиона Яксли, и тот учтиво поцеловал протянутую ему руку. — Бери с собой Мэлани.

— Постараюсь, — пообещал министр, и Гермиона, попрощавшись, направилась к выходу из Большого зала.

Мадам Филч ожидала у дверей и указала теперь в сторону главного входа.

— Вас ждут на ступенях, леди Малфой. Прощайте, счастливого пути.

— До свидания, миссис Филч, — кивнула ей Гермиона и направилась через холл к выходу.

Она стала законной супругой Люциуса почти четыре года назад, в феврале, отдавая дань приличиям — потому что со дня смерти Джинни жила у него. А Нарцисса получила официальную свободу.

Гермиона не сожалела о своем решении и не радовалась ему. Вот уже много лет, как она просто существовала — плыла по течению, будто исполняя написанную программу, подобно маггловскому компьютеру, устройство которых когда‑то пытался объяснить ей Робби.

Работа, бесконечные ученики, коллеги, ни с одним из которых молодая ведьма пока не сошлась настолько близко, чтобы можно было говорить о дружбе. Дом, семья.

Люциус, когда они бывали наедине, и Генриетта — вот всё, что наполняло жизнь молодой женщины тем, что теперь она принимала за подлинное счастье.

За Еттой следила горничная, мадам Рэйджисон, что давало молодой матери приятную возможность выступать балующей и приходящей на помощь стороной. Но она не так уж много времени могла проводить со своим ребенком — из‑за преподавания, да и обязательных светских развлечений. Дочь Лорда Волдеморта и супруга Люциуса Малфоя не имела права просиживать всё свое свободное время в детской.

И с годами каким‑то безликим стало всё, что делала Гермиона под маской приветливости и радушия.

Нельзя носить внутри пламя протеста, но постоянно выполнять то, что велит долг — это пламя или вырывается наружу, или потухает. Нельзя постоянно желать душой того, чего делать не можешь — это сводит с ума.

И ты просто перестаешь желать.

Когда долго носишь маску, под ней уже ничего не остается…

Так получаются достойные «статс–дамы», светские леди — они безупречно воспитаны, их поведение идеально, они — гордость супругов и отцов. Замерзшие статуи — совершенные и безликие.

Такой прожила свою жизнь бабушка Гермионы Друэлла Блэк, такой долгие годы была ее тетя Нарцисса. Величественными статуями становились все многочисленные мадам Малфой — Марселина Крауч, Аврория Мелифлуа, Лилит Забини, Геката Бурке… Такой суждено было стать Астории Гринграсс, но судьба попыталась внести свои строгие коррективы.

И Кадмина Гонт–Блэк тоже уверено обращалась в безукоризненную леди Малфой. Она не противилась этому и не замечала опасности. Просто существовала — а жить мешали условности, отсутствие близких друзей и два тугих обруча, крепко сковавших замерзающее сердце, не дающих ему загореться вновь.

…На ярко освещенных ступенях магической школы гулял холодный осенний ветер. Слева от входа о чем‑то беседовали старик Филч и Северус Снейп. На подъездной аллее поблескивал большой серебристый лимузин, около которого дожидалась с задумчивым видом одетая в элегантный траур Вэйс. Гермиона вытащила из сумки пачку маггловских сигарет и направилась к ней.

— Никогда не могла понять этой дружбы, — кивнув в сторону прощающихся мужчин, заметила Анжелика, когда Гермиона остановилась рядом и закурила, — это было для меня загадкой еще в годы учебы.

— В школе я считала, что они друг друга стоят, — пожала плечами Гермиона.

— Северус и этот старый сквиб?!

— Когда я училась, они легко отождествлялись, — хмыкнула леди Малфой, — две грозы несчастных студентов.

— Но это были совершенно различные угрозы, — возразила Вэйс. Гермиона знала, что ее нынешняя коллега тоже окончила Хогвартс и даже еще училась на седьмом курсе Гриффиндора, когда сама Гермиона поступила в школу. Правда, она ее совершенно не помнила — но тем не менее Анжелика Вэйс знала Снейпа таким же, каким сохранила память Гермионы в школьные годы.

Снейп нынешний тем временем простился со стариком–смотрителем и направился к машине, а тот своей шаркающей походкой поковылял в замок. Вэйс открыла серебристую дверцу, Гермиона выкинула недокуренную сигарету.

— Эванеско! — велел Снейп, на ходу указывая на окурок палочкой. — Негоже сорить, — с усмешкой попенял он.

Все трое устроились в машине. Салон был довольно необыкновенный: внутри небольшой лимузин оказался куда просторнее, чем можно было предположить — небольшая комната, окруженная мягкими диванами, со столиком в центре и двумя рядами занавешенных окон. С высокого потолка свисала отделанная серебром люстра, полная свечей — и даже во время хода их язычки почти не шевелились, так дивно был заколдован этот уникальный транспорт.

Спутники устроились внутри, и лимузин тронулся. По территории Хогвартса он ехал с обыкновенной для маггловского автомобиля скоростью, но потом разогнался и полетел сквозь пространство, наподобие «Ночного Рыцаря» вспугивая преграды на своем пути.

— Откройте тайну, Северус, что вы нашли в этом старом сквибе? — подала голос Анжелика Вэйс, когда они миновали ограду школы и помчались в сторону Даркпаверхауса. — Мне всегда было странно видеть вас вместе.

— У нас похожие судьбы, — откликнулся Снейп, едва заметно прищурившись, и тень усмешки легла на его бескровные губы.

— C Филчем?! — удивилась Гермиона. — Это, интересно, чем?

— Оба — отшельники, Кадмина, — задумчиво, как будто нехотя пояснил собеседник. — Вынужденные отшельники магического общества… — Он удобнее устроился на сидении. — Филч с детства занимал положение, на котором я и сам находился многие годы. Это помогло нам сблизиться еще в годы моего студенчества, в период, когда у вашего покорного слуги вовсе не было друзей. Я сохранил за это признательность.

— Ого! — хмыкнула Вэйс. — Это чем же вы покорили хогвартского цербера в столь юном возрасте?! Чтобы Филч — да подружился со студентом!

— Говорю же: мы во многом похожи, — развел руками Северус. — Я в те годы был одинок. Филч был одинок всю жизнь. Впрочем, у него, по крайней мере, была мать. Какая–никакая, но родственная душа рядом.

— Что‑то я никогда не слышала о миссис Филч, — удивилась Гермиона. — Что с ней случилось? Давно она умерла?

— Мать Филча жива, — возразил Снейп со странной усмешкой, — к тому же обе вы слышали о ней.

— Вы ошибаетесь, Северус, — покачала головой Анжелика, — я о ней ничего не знаю.

Снейп хмыкнул.

— Что? — заметила это Гермиона. — Ну, расскажи же нам о миссис Филч, раз уж начал.

— Это длинная история.

— До гимназии больше получаса езды, — пожала плечами Вэйс, — времени хватит.

— Что ж, — Снейп устремил задумчивый взгляд за окно на калейдоскоп сменяющихся видов, — хотите услышать о мытарствах старины Аргуса? Мне придется начать издалека, раз уж вы так настаиваете на удовлетворении праздного любопытства…

С растущим интересом Гермиона выслушала историю хогвартского смотрителя, которая оказалась более чем занимательной.

Рассказ Снейпа сводился к следующему:

Отец Аргуса Фобос Филч был потомком древнего и уважаемого магического рода относительной чистоты и знатности. И всё в его жизни могло бы сложиться хорошо, но в молодости он совершил роковую ошибку, женившись на ветреной магглорожденной колдунье Нэнси Берри. Через год в результате этого брака на свет и появился Аргус. А когда тому не исполнилось и двух, миссис Филч внезапно заявила, что мужа больше не любит и жить с ним далее не намерена. И в результате громкого скандала добилась развода.

Это было в двадцатых годах прошлого века — история вышла грандиозная. Она стала отвратительным испытанием для мистера Филча, но Фобос с честью выдержал его и не сломался. Он отпустил Нэнси, поставив ей единственное условие: наследник остается с ним и будет считать, что мать трагически скончалась. А Нэнси должна покинуть Королевство.

Миссис Филч любила своего сына, но вынуждена была принять условия бывшего супруга, ибо тот проявил непреклонность. Однако ей удалось вымолить для себя право видеться с сыном время от времени, не открывая, кем она является на самом деле.

Фобос обеспечил Нэнси возможность уехать, и она поселилась где‑то в США. Сам же он через несколько лет занял пост преподавателя заклинаний в школе чародейства и волшебства «Хогвартс»; вся эта некрасивая история с разводом стала забываться, Фобос опять становился уважаемым человеком.

Тем временем Нэнси вышла замуж за американского маггла Стивена Норриса и даже родила тому двоих дочерей.

Несколько раз в год Нэнси Норрис приезжала в Англию к своему сыну, привозила ему гостинцы — и мальчик знал ее, как странную добрую даму, миссис Норрис, которая живет далеко–далеко, но за что‑то очень его любит.

Аргус рос, но как‑то не проявлял магических способностей. Сначала это особо никого не волновало. Но вот подошло время поступления в школу, а его не занесли в списки. Профессор Филч сделал всё возможное, чтобы вымолить место студента для своего сына. Волшебная Шляпа, скрепя и кряхтя, определила его в Пуффендуй. Это было в 1937 году, и Аргус Филч, к слову, попал на одну параллель с Минервой МакГонагалл и Вальбургой Блэк.

Но уже через несколько месяцев со всей ясностью стало очевидно, что мальчик — сквиб, и поделать тут ничего нельзя. Как ни бился профессор заклинаний, только полгода смогли продержать Аргуса студентом, причем месяцы эти были для ребенка адом, полным издевательств и насмешек в коллективе травивших его маленьких волшебников.

Дети всегда безжалостны.

Когда отчисление Аргуса стало делом решенным, профессор Филч не выдержал очередного ужасного позора и помутился рассудком. Во всех своих бедах он винил бывшую жену и, ослепленный гневом, отыскал ее в Соединенных Штатах.

В порыве ярости Фобос убил ее супруга–маггла и их детей. А Нэнси обратил в кошку. Да так искусно наложил проклятье, что впоследствии ни у кого не вышло вернуть миссис Норрис человеческого облика.

После этого Фобос Филч покончил с собой, еще до прибытия мракоборцев. Как ни бились волшебники, но расколдовать миссис Норрис обратно в человека им так и не удалось.

Тем временем сиротку Аргуса отчислили, ибо держать его в студентах было просто форменным издевательством. Но у него никого не осталось — родичи со стороны Филчей уже почили в бозе, а дальняя родня открещивалась от маленького сквиба; маггловские же родственники Нэнси Берри отвернулись от ведьмы, едва та поступила в школу волшебства… И Аргус остался в Хогвартсе мальчонкой на побегушках у завхоза и лесничего того времени Огга.

Миссис Норрис, после долгих бесплодных попыток снять проклятье, отдали сыну, рассказав ее подлинную историю. Нэнси всегда любила его и теперь, когда он остался единственным светом в ее кошачьей жизни, стала жить только им. Аргус так и называл свою кошку, как с детства привык называть мать — миссис Норрис. Он не винил ее в своем уродстве, потому что она‑то как раз всегда была добра с ним; Аргус не переносил ответственности за свою юродивость на мать, хотя, по совести, не Фобос же Филч был повинен в том, что его сын родился сквибом — тем более что и у сестер Норрис, дочерей Нэнси и Стивена, не проявлялось магических способностей… Но Аргус не думал об этом. Он ненавидел отца, который вечно винил его в том, что он — бестолковое полено, особенно последние годы детства и в школе. А приезжавшая так редко миссис Норрис всегда была нежна и добра с ним. Он ее любил.

Слухи о том, что школьная кошка — заколдованная мать сквиба, сына свихнувшегося самоубийцы–профессора заклинаний, ползали по замку и не добавили Филчу авторитета в студенческой среде.

Сей досадный факт окончательно озлобил и его, и миссис Норрис против всех малолетних волшебников. Они ненавидели их как класс. Филч терпеть не мог их всех — детишек, которые по какой‑то несправедливости природы имели возможность быть как все, тогда как он — изгой и жертва издёвок.

Оттуда и давняя вражда между хогвартским завхозом и Хагридом. Когда через пять с половиной лет после учиненной Фобосом расправы была открыта Тайная Комната, а бедолагу Хагрида обвинили в этом и отчислили, Филч сильно злорадствовал и травил его, отыгрываясь за свои собственные бесконечные обиды. С отрочества он был рад чужим неприятностям, баловался доносительством и вскоре стал бичом всех шалунов Хогвартса. Чем сильно помогал Оггу.

С годами история хогвартского сквиба и его кошки перестала быть интересной, и со временем ее оставили вовсе, а потом и забыли. Когда старик Огг, лесничий и завхоз, ушел со своего поста, эти должности поделили между собой подросшие Филч и Хагрид. Аргус Филч и его неизменная спутница Миссис Норрис стали грозой студентов. С годами Филч и его кошка всё больше озлоблялись против них…

Ну а со Снейпом Филч сдружился еще в бытность того студентом. Ему уже было под пятьдесят, он был нелюдим и во всём мире хорошо относился только к одной Миссис Норрис. А вот Снейпа почему‑то жалел. Затравленный сокурсниками и гриффиндорцами, несчастный, вечно грязный и безвинно обиженный — над ним издевалась четверка «озорников», которых Филч искренне ненавидел. Так что старый завхоз был добр к нему, угощал в детстве лежалыми бобами «Берти Боттс», а на старших курсах даже вел задушевные беседы в своей каморке. Так Снейп и узнал его историю.

А когда через пару лет после школы мастер зелий стал преподавателем, они окончательно сдружились. Оба ненавидели студентов, были обижены жизнью и как‑то понимали друг друга.

Теперь Филч наконец‑то обрел свое счастье, женился и больше не корил судьбу.

В этом плане его приятелю повезло несколько меньше. Потому что Нарцисса, обретя вновь свою девичью фамилию, не спешила с ней расставаться. Она отнюдь не была счастлива со Снейпом так, как ей, возможно, когда‑то грезилось.

Они продолжали жить вместе, но взаимопонимания в этом союзе не было.

Нарцисса не могла простить Снейпу его верной службы Волдеморту.

Снейпа утомляло ее упрямство. А еще постоянно задевало то, что он вынужден жить на ее деньги, ибо Нарцисса пыталась хотя бы в этом плане поддерживать тот уровень, к которому привыкла. Средства у нее были. Но то были ее деньги, и Снейп мучился оттого, что не он обеспечивает женщину, которую надеялся когда‑нибудь всё же сделать своей законной супругой.

Он научился не замечать сцен, которые Нарцисса так щедро ему устраивала, но так и не смог привыкнуть жить за ее счет.

Иногда Снейп с тоской думал о том, стало ли его существование лучше в тот момент, когда он явился утешать убитую горем мать в особняк Астории Малфой, но так и не находил ответа на этот вопрос.

Впрочем, всех этих подробностей Гермиона не знала. Ей было ведомо лишь то, что тетушка не желает вступать в новый брак и что в ее совместной жизни со Снейпом не всё проходит гладко. Гермиона не интересовалась этим, а Северус никогда не поднимал с ней подобных тем. Они вообще не часто общались, хотя и работали вместе. Гермиона старалась жить дома, а ее супруг с некоторых пор предпочитал избегать общества Северуса Снейпа.

…Когда последний досказывал своим коллегам историю Аргуса Филча, заколдованный лимузин уже остановился у ворот магической гимназии. Полная луна ярко освещала Трансильванское плато, великолепно видное с Южно–Карпатского хребта, в горах которого раскинулась территория Даркпаверхауса.

Волшебник и две ведьмы поспешили по своим спальням, тогда как нам с вами, пожалуй, стоит оставить их на некоторое время и кое‑что узнать о замке, в который они прибыли, его обитателях, обычаях и укладе.

 

Глава III: Даркпаверхаус

Старинному румынскому замку, где была открыта гимназия Даркпаверхаус, несколько сотен лет. Он не раз менял владельцев в ходе войн и прочих неурядиц и своим предпоследним хозяевам принадлежал с 1769 года. Тогда первый князь Шербан был пожалован титулом и землей, и с тех пор фамилия эта неизменно удерживала за собой право владения огромным замком и его окрестностями. Потому что, помимо всего прочего, род этот был родом волшебников. Древней и уважаемой семьей, которой суждено было исчезнуть в одночасье вследствие ужасного злодеяния.

Еще полвека назад в замке Шербанов здравствовали пятеро представителей этой достославной фамилии. Старый князь был ученым, знаменитым исследователем древностей и известным магом; его супруга посвятила свою жизнь воспитанию детей.

Их было трое: молодой князь Кэллен и две княжны — Эуфросина и Кэтэлина семнадцати и девяти лет.

Но в один страшный день все члены семьи были умерщвлены отравителем, а вместе с ними пала жертвой яда еще и одна из служанок, несчастная Чезара Мазилеску.

Убийцу так и не нашли, владения Шербанов враз потеряли хозяев.

Но в них остались жить привидения.

Никто из отравленных Шербанов не покинул царства живых, они продолжают обитать в огромном замке, как и их прислужница. А молодой князь Кэллен к тому же исхитрился и из своей любимой кобылы, помеси коня с единорогом, быстроногой Аурэлии сделать призрака, свою вечную и верную спутницу, без которой его со дня смерти ни разу не видали.

Огромный замок Шербанов пустовал полсотни лет, обитаемый лишь неупокоившимися духами да пылью, когда после Темной Революции в магическом мире к князю Шербану, продолжавшему, невзирая на смерть, свои теоретические труды и исследования, обратился с неожиданным предложением Лорд Волдеморт.

И огромный замок с позволения хозяев прежних обрел новых владельцев и новую жизнь — в нем была открыта магическая гимназия Даркпаверхаус, возглавляемая Темным Лордом и быстро вставшая на один уровень с древнейшими институтами магии — школой Хогвартс и академиями Шармбатон и Дурмстранг.

Старый князь Драгош Шербан взял на себя преподавание изучения древностей, дополнительного предмета для старшекурсников. Он и сам будто ожил вместе со своими владениями, обрел вторую жизнь. То же произошло и с его дочерьми, тогда как старая княгиня оставалась нелюдима и предпочитала уединение. Бродила в одиночестве и Чезара Мазелеску, по воле случая потерявшая жизнь вместе со своими господами. А князь Кэллен на белоснежной Аурелии носился по лугам и лесам, вовсе не разговаривая с новыми обитателями замка.

Обитателей этих довольно много. Открытая во вторую осень после Темной Революции гимназия уже в следующий год набрала три старших курса из переводящихся студентов других магических школ и ко времени повествования успела выпустить их дипломированными волшебниками.

По заложенной в год основания традиции, каждый новый курс получает название, состоящее из двух слов, начинающихся на соответствующую букву алфавита; буквы должны были брать по порядку, но система немножко сбилась из‑за набора старшекурсников. Определяют название для очередных малышей путем голосования в конце каждого года, и сейчас сентябрьское пополнение получило имя Агатовые Драгоценности.

Каждый курс, в зависимости от количества поступивших гимназистов, разбивается для облегчения практических занятий на несколько групп.

Живут все гимназисты в левом крыле замка, где расположена огромная общая гостиная, от которой амфитеатром открытых коридоров расходятся вверх многочисленные спальни: у каждого учащегося — своя.

Сейчас в Даркпаверхаусе пребывают неполные три сотни ребятишек, и все они изначально учатся здесь — в прошлом году выпустились Хрустальные Создания последний курс из некогда набранных по другим учебным заведениям волшебников.

Тридцать первого августа гимназистов Даркпаверхауса собирает по миру огромный «Дракон» — летающее творение из серебра и стали, по форме скорее напоминающее огромную змею, а если уж непременно дракона — то китайского. Он носится по воздуху сквозь пространство, собирая студентов оттуда, откуда указали их родители в письмах летом.

Внутри «Дракона», который склоняет к земле свою голову, разверзает пасть и приглашает внутрь учащихся, расположены удобные комнаты и небольшие залы, в которых забранные дожидаются момента, когда стальное чудовище соберет свою жатву и доставит их всех в Румынию.

Там «Дракон» торжественно выпускает гимназистов из своей огромной пасти, и они следуют в Трапезный зал на праздничный банкет по случаю начала очередного года.

Чтобы попасть туда, следует сначала миновать невообразимых размеров холл: необъятное помещение, соединяющее два крыла замка. Здесь высятся по двум сторонам гигантские круглые лестницы, а вверху, на высоте пяти этажей сияет стеклянный купол, над которым двумя пиками сверкают высокие стрельчатые башни, выложенные агатом.

По двум сторонам от холла расположены просторные крылья огромного замка. Левое практически полностью занимают гостиная и спальни учащихся. Кроме них, там находятся: на втором этаже — библиотека, а на первом — Трапезный зал.

В последнем у дальней стены на небольшом возвышении помещен дугообразный преподавательский стол, столы же гимназистов, по форме напоминающие бобы, разбросаны по всему залу. Их семь: у каждого курса — свой. Длина этих столов варьируется в зависимости от количества учащихся, от этого зависит и их расположение в зале. Например, стол Черных Зверей, нынешних шестикурсников, размещенный посредине, широкой дугой огибает бóльшую часть пространства, потому что во второй год существования Даркпаверхауса наплыв гимназистов был как никогда велик.

В правом крыле замка расположены учебные помещения, классы и кабинеты профессоров.

Спальни персонала занимают неглубокие двухъярусные подземелья.

Слева от главного входа начинается небольшой коридор со ступенями на второй этаж, ведущий к кабинету и комнатам Волдеморта. Мимо этого коридора и сейчас гимназисты, да и многие преподаватели тоже, проходят, затаив дыхание.

Лорд Волдеморт, или профессор Гонт, преподает в Даркпаверхаусе теорию и историю магии.

На этих занятиях не то чтобы боятся пошевелиться — двигаться и отвлекаться даже и не приходит в головы гимназистов. Они внимают.

Врожденный и с годами отточенный талант Темного Лорда овладевать чужим восприятием, завораживать души и сердца, наконец‑то нашел самое гуманное свое применение. Так, как учит Волдеморт, не учит никто.

Его предметы боятся пропускать, но не из‑за возможного гнева необычайного профессора, а потому, что все любят эти уроки. Не просто любят — благоговеют перед тем, как он ведет их. На лекциях Волдеморта гимназисты забывают всё — он умеет приковать к себе внимание и ни на миг не отпускать интереса. Лорда Волдеморта можно слушать часами, не замечая, как идет время.

Изречения его растаскивают на цитаты, о нем говорят с восхищением, но большинство всё равно боится до полуобморочного состояния.

Зато прилежно учатся все.

Зельеварение и трансфигурацию ведут, как читатель уже догадался, Северус Снейп и Анжелика Вэйс. И тот, и другая к тому же являются деканами. Снейп шефствует над Осенними Ангелами, первым набором Даркпаверхауса, а Лика Вэйс — над Черными Зверями, гимназистами 2002–го года и самым многочисленным курсом сейчас.

Пробыла деканом в течение четырех лет даже Беллатриса — со второго года, когда набрали старшие курсы, а преподавательский состав еще не устоялся.

Грезящие Драконы мадам Гонт–Блэк улетели в большой мир позапрошлым летом, и с тех пор она не жаждала руководить новичками, тем более с первого курса.

Беллатриса ведет в гимназии уроки самообороны, но лозунг Леди Волдеморт состоит в том, что лучшей защитой является нападение.

Над Огненными Энтузиастами, нынешним пятым курсом, главенствует преподавательница заклинаний профессор Хэап. Чрезвычайно тучная женщина, в обхвате размером с полдюжины Гермион, щедро сдобренных мягким расплывчатым салом, Летисия Хэап является отменным специалистом в своем предмете, и преподает его строго и взыскательно.

Ведет травологию и взращивает курс Стеклянных Горгулий эксцентричный профессор Нуакшот, старый ученый и ботаник. Для облегчения своего дела он когда‑то отрастил три дополнительные руки, и теперь у него имеется по две с каждой стороны тела и еще одна на спине. Последняя конечность растет между лопатками и расходится на конце двумя ловкими кистями. Чернокожий мавританец Мелькиадес Нуакшот — виртуозный ученый, но не слишком богатый колдун. Он согласился преподавать ради всех тех материалов, которые будут ему предоставлены в гимназии, но это не сделало его менее ответственным.

Астрономии гимназистов Даркпаверхауса вот уже пятый год учит Падма Патил. Молодая когтевранка окунулась в этот оазис тьмы назло общественному мнению и в поисках престижной высокооплачиваемой работы: она выучилась и стала неплохим специалистом. А в качестве моральной поддержки вместе с Падмой устроилась на работу к Волдеморту ее лучшая подруга и бывшая однокурсница Мэнди Броклхерст.

Профессор Броклхерст ведет курс изучения магглов и является единственной магглорожденной ведьмой во всей гимназии: среди учащихся пока нет таких детишек потому, что они механически распределяются в существовавшие издавна магические школы в зависимости от места рождения, решение же об обучении ребенка в Даркпаверхаусе могут принять только родители. Здесь даже полукровных волшебников совсем мало — таких детей просто боятся отдавать в школу Волдеморта. А магглорожденным и вовсе нет возможности оказаться в гимназии.

Так что Аманда Броклхерст в своем роде уникальна и уж точно необычайно смела и дерзка.

Подруги остаются неразлучны и вместе вот уже второй год приглядывают за Ледяными Отражениями, хотя номинально деканом у тех значится только профессор Патил.

Курс заботы о магических существах ведет в Даркпаверхаусе мрачный и нелюдимый Рабастан Лестрейндж.

Гермиона не успела хорошо узнать человека, два года игравшего роль ее дяди, сразу после амнистии заключенным Пожирателям Смерти после Темной Революции, и не могла теперь с уверенностью заключить, что сделало Рабастана таким — годы Азкабана или исчезновение брата. Но когда Гермиона начала преподавать в гимназии, профессор Лестрейндж уже ходил в личине некоего монаха, отшельника, замкнутого в себе, угрюмого и задумчивого. В нем потух тот огонь, которым когда‑то пылало его сердце, огонь, благодаря которому он предпочел заточение в Азкабане предательству своего Лорда, благодаря которому оставался верен тому многие годы.

Сейчас прежнее пламя едва тлеет, если не угасло вовсе — и остаточной теплоты его хватает лишь на бездушное преподавание. Впрочем, профессор Лестрейндж пять лет пробыл деканом выпустившихся летом Хрустальных Созданий и в этом году принял шефство над очередным пополнением — двадцатью восьмью Агатовыми Драгоценностями.

Профессор Нэсмизидас, преподающая в Даркпаверхаусе гадания и ведущая к выпуску курс Ужасных Всадников, заслуживает того, чтобы о ней рассказать подробнее.

В свои семьдесят девять лет эта женщина по имени Амаранта выглядит двадцатилетней девушкой дивной, неземной красоты. Она подобна потустороннему видению, божественному ангелу, снизошедшему на земную твердь по ошибке и стремящемуся вскорости умчаться в заоблачную высь.

Дочь вампира и вейлы, Амаранта не стареет, и печати времени не суждено оставить на ней своего следа.

Но зато неизгладимый след оставила на ее лице хлюпнявка.

Эта тварь, обитающая на болотах, и в неподвижном состоянии похожая на сухую деревяшку (хотя при ближайшем рассмотрении можно заметить когтистые лапы и очень острые зубы), обычно передвигается по болотистой местности, питаясь в основном мелкими млекопитающими, однако любимой пищей хлюпнявки является мандрагора. Укусы сего мерзостного существа оставляют большие раны на лодыжках человека, шрамы от которых ничем невозможно свести.

Амаранте не повезло. Ей было пятнадцать лет в то роковое утро, когда, идя по болоту к деревеньке, в которой обитала ее семья, девушка оступилась и упала аккурат около притаившейся озлобленной хлюпнявки. Тварь впилась в ее лицо и оставила на левой щеке уродливый шрам, от которого полувейле не суждено избавиться до конца своих дней.

Из‑за этого дефекта Амаранту чаще всего можно видеть укутанной скрывающим половину лица платком. Она не любит яркого света, не любит подвижных развлечений и солнечных дней. Профессор Нэсмизидас предпочитает полумрак и тихие беседы. Она — первоклассная гадалка, умеющая предсказывать судьбу всеми ведомыми магическому миру способами, и умения свои Амаранта отточила до совершенства.

Эта необыкновенная женщина живет в Румынии с детства. Она выросла в одной из вампирских деревень, коих много раскинулось за Карпатским хребтом после того, как потомки убиенного Дракулы вынуждены были покинуть Трансильванию, спасаясь от безжалостных маггловских туристов. Вампирские поселения прячутся с тех пор за горной грядой, в глуши, тишине и покое.

Мать Амаранты, вейла Нимрадель, выросла недалеко от вампирской деревни Альмовин, полюбила вампира и ушла вместе с ним в его стаю.

Эти создания живут стаями. Настоящих вампиров, потомков Влади́слава Дракулы, осталось не так много — всего несколько крупных колоний. Остальные, по сути, вампирами как таковыми не являются — те, кто просто питается свежей кровью, продлевая этим свой век, сохраняя молодость и силу — не вампиры, а обычные кровопийцы. Зависимые.

В Румынии обитают настоящие вампиры.

В соответствии с Магическим законодательством 1852–го года им разрешено питаться кровью магглов, не убивая их, но они должны делать это полутайно, сохраняя в целости завесу между миром магии и маггловской реальностью.

Нападать на волшебников строго запрещено.

Вампиры живут от трехсот до пятисот лет, они долго сохраняют молодость, но на последней сотне лет дряхлеют и умирают, как и прочие живые существа. Миф о том, что укус вампира обращает жертву в такое же создание — всего лишь маггловская страшилка, как и истории об их бессмертии. Эти существа размножаются так же, как и люди, и умирают, подобно всему живому во вселенной.

Они действительно не переносят запаха чеснока — но это связано со строением организма: чеснок вызывает у вампира аллергию; вампиры не любят солнечных лучей, потому что у них очень нежная, тонкая кожа и слабая сетчатка глаза; они сильнее и выносливее людей, кроме того, вампиры обладают навыком гипноза и умеют вводить в транс, состояние полусна. Так они охотятся на своих жертв. Вампиру необходима человеческая кровь, потому Магическое законодательство и сделало для них уступку.

Магглы Румынии верят в вампиров, хотя и не могут доказать их существования. Вампиры чтят законы волшебников.

Амаранта Нэсмизидас выросла среди вампиров, хотя сама лишь наполовину была таковой.

Около пятнадцати лет назад вблизи поселения Амаранты обосновались волшебники–драконологи, и с одним из них, молодым магом Чарли Уизли, Амаранта подружилась довольно близко.

Когда был открыт Даркпаверхаус и, вслед за непутевой младшей сестренкой Фред Уизли пошел туда преподавателем, Чарли познакомил его со своей очаровательной подругой.

Амаранта жаждала перемен, и Фред озвучил идею работы в гимназии. Полувейла поддержала ее, согласился и Лорд Волдеморт, искавший грамотных специалистов — Амаранта была непревзойденной гадалкой.

Так домнишоара Нэсмизидас, пройдя специальную комиссию, стала профессором в гимназии, где и работает уже седьмой год.

Продолжает преподавать и Фред Уизли, хотя беда, прогремевшая в июне, сильно изменила молодого человека.

Этим летом Фред лишился брата–близнеца.

Джордж погиб во время какого‑то глупого эксперимента, очередной полушалости, стоившей ему на этот раз жизни. Он оставил Анджелину вдовой, а Фредди и Роксану — сиротами. И окончательно сломил этим свою несчастную мать, ставшую совершенно безумной.

Но хуже всего дело обстояло с Фредом.

Гермиона помнила, в какое состояние повергла обоих близнецов смерть Джинни, но то, что творилось после смерти брата с Фредом Уизли, не шло с этим ни в какое сравнение. Тогда многим казалось, что Фред, как и его мать, сойдет с ума.

Но получилось еще хуже. Фред Уизли потерял самого себя.

Он стал совершенно другим. Между Фредом до смерти Джорджа и Фредом после нее не было, казалось, совершенно ничего общего. Только внешность, да и та довольно ощутимо переменилась.

Замкнутый, озлобленный, нелюдимый, Фред потерял всё, что когда‑то было Фредом, — чувство юмора, здоровую веселость, обезбашенность, задор… Фред Уизли потерял всё, но в последний момент принял решение сохранить работу.

Он ушел с должности преподавателя полетов сразу после катастрофы, но за неделю до начала учебного года пожелал снова занять ее.

И теперь фантом Фреда Уизли обучает детишек летать и судит квиддичные матчи в Даркпаверхаусе.

Он не стал хуже преподавать, но даже это теперь делает по–иному. С какой‑то безликой суровостью, безжизненным мастерством.

Он не общается ни с кем, не бывает дома, не навещает вдову своего брата и маленьких племянников. Он даже с Роном не разговаривает, хотя тот тоже работает в Даркпаверхаусе.

Когда‑то давно Молли Уизли попросила Гермиону найти ее младшему сыну дело — и единственным, что та смогла предложить, была должность смотрителя при гимназии, которую Рон и занял с сентября того года, в который была убита Джинни.

Младший Уизли стал не таким, каким знала его когда‑то Гермиона, но он, в отличие от Фреда, всё еще жил — пусть отягченный чувством вины, пусть надломленный судьбой, но еще живой. Мрачный смотритель Даркпаверхауса.

Но не фантом, как Фред Уизли.

Осталось упомянуть немногих. С сентября текущего года преподавательский состав гимназии пополнился двумя новыми профессорами. Братья д’Эмлесы прибыли издалека по специальному приглашению Волдеморта. Откуда он знал их, Гермионе было неведомо.

Старший, Тэо, ведет изучение нечисти, младший, Дэмьен, — нумерологию. В обоих братьях есть что‑то готическое, если не сатанинское, однако они, невзирая на схожесть, как‑то неуловимо, но кардинально различны.

Гермиона пока плохо знала их обоих, слишком недавно оба д’Эмлеса появились в Даркпаверхаусе.

По понедельникам гимназию посещает старый Гермионин однокашник Симус Финиган, служащий нынче в Министерстве магии и читающий семикурсникам, в этом году Осенним Ангелам Северуса Снейпа, курс Магического законодательства.

Кроме того, в замке, не считая оравы домовых эльфов, детенышами собранных приспешниками Темного Лорда по всему континенту, присутствуют библиотекарша, целительница и призрак графа Сержа Кривостанова, перемещенный сюда из России.

И, если с последним читатель немного знаком, то об Айде Айвор и Дэрдре Финглхалл следует кое‑что рассказать напоследок, ибо обе эти личности весьма необычны.

Библиотекарь гимназии мадам Айвор — сорокалетняя ведьма, в юном возрасте жестоко прóклятая умелым недоброжелателем. Чары, которые так никому и не удалось снять, привели к тому, что по всему телу Айды Айвор появились одиннадцатидюймовые волосы, которые, если их остричь, за несколько часов вновь вырастают на прежнюю длину.

Айда с честью пережила эту напасть и не пала духом.

Выглядит она более чем странно. Словно облаченная в затейливую одежду из собственных волос, выплетенных самым невообразимым образом, Айда не носит никаких дополнительных нарядов — но своей шерсти придает совершенно потрясающий вид. Выплетает из нее предметы одежды, выкрашивает в нужные тона — и они причудливыми узорами окутывают ее прóклятое тело, придавая ему неуловимую изысканность.

Айда Айвор, пожалуй, самая заядлая модница Даркпаверхауса.

Волосы на ее лице также всегда замысловато уложены. Выплетенные косами или скрученные в жгуты, смазанные лаком и жиром, они образуют что‑то вроде маски: невообразимой и эксцентричной, но никак не уродливой.

Волосы лица ловко переходят в прическу, постоянно переменяющуюся и всегда замысловато–чудну́ю, непревзойденную. На голове, и сооружая из своей шерсти одежду, Айда щедро использует дополнительные материалы — которые оплетает, овешивает, сквозь которые пропускает и которыми собирает свои бесконечные волосы.

На пальцах рук Айда отрастила толстые и твердые изогнутые когти в три с четвертью дюйма, благодаря которым ее руки и пальцы с неизменными шелковистыми волосами смотрятся женственно и элегантно, словно обрамленные экзотическими перчатками.

На ступнях Айда носит закрепленные ее же шерстью изогнутые подошвы с огромными каблуками, «туфли» же вокруг них выплетает и красит сама так, как ей заблагорассудится.

Мадам Айвор стройна, обладает большим бюстом, изящно увитым хитроумным волосяным покровом, идеальной талией в «прилегающем» поясе волос и безукоризненно отточенными формами. Невзирая на свое проклятье, Айда красивее многих — и неизменно бросает вызов обществу.

Айда Айвор любит бросать вызовы — и потому не без гордости отправилась работать к Волдеморту прямо в год открытия гимназии.

Владычица Целительных Покоев Дэрдра Финглхалл — совсем иное дело. Мадам Финглхалл — всемирно известная и отчаянная ведьма. Тонкий специалист и первоклассный целитель, она в своей жизни не пугалась никаких опасностей ради того, чтобы исцелять больных и помогать пострадавшим. Где Дэрдра только не побывала за свою долгую жизнь, чего не повидала и чем только не заразилась от своих разнокалиберных пациентов!

Болячки оставили на ней неизгладимые следы, на которые отчаянной целительнице и по сей день глубоко наплевать.

После нарловской кропянки ее кожа приобрела ярко–лиловый цвет, русалочий морок выжег с тела все волосы, от драконьей оспы остались рытвины на спине, а асунсьонские крипсы, мерзостные парагвайские паразиты, выгрызли в правой руке ведьмы переплетенные ходы, оставшиеся зажившими скважинами после полного и окончательного истребления заразы. За изобретение снадобья от асунсьонских крипсов Дэрдра Финглхалл получила Орден Мерлина первой степени, но это не помешало ей немедля уехать в далекий Каир бороться с Египетской сонной болезнью, которая выкосила к тому времени немало столетних волшебников Африки…

В общем, в борьбе с колдовской инфекцией талантливая ирландка не боялась ничего. И потому ответила согласием на приглашение Лорда Волдеморта стать целителем при новой гимназии, куда все светила этой области сунуться побоялись.

В магических школах постоянно нужна помощь специалиста и негоже было подвергать опасности целых три сотни молодых гимназистов.

Вот такими, в общих чертах, были Даркпаверхаус и его обитатели. Но это — лишь легкий набросок, и мы с вами вскоре куда ближе познакомимся со всем, что описывалось в этой главе…

 

Глава IV: Чёрные Звери и кобра Волдеморта

— Леди Малфой, одиннадцать часов, давно пора вставать! — бушевал, шелестя страницами, магический дневник, подаренный некогда наследнице Темного Лорда Северусом Снейпом к Рождеству. — Вам еще нужно привести себя в порядок и позавтракать! Вы не успеете подготовить материал! — В раскрытой книжке последней записью значилось: «Проснуться в десять утра», и вот уже час волшебный дневник не давал спящей ведьме покоя. Вставать тем не менее ужасно не хотелось. — Через час с небольшим начнется урок! — не унималась паршивая книжонка. — Леди Малфой, это — отвратительная безалаберность! Посмотрите на себя, вам еще придется торчать у зеркала с четверть часа! Леди Ма–а-а–а-алфой!!!

— Химерова кладка! — села на постели Гермиона, с силой прижимая ладони к заспанному лицу. — Когда‑нибудь я тебя сожгу!

— И тут же потеряете работу, — невозмутимо возразил дневник. — Никакие поблажки не спасут того, кто халтурит под одеялом во время уроков!

Состроив недовольную мину, Гермиона всё же сползла на пол и направила свои стопы в ванную.

— Ты должен был разбудить меня час назад, — попеняла она, открывая кран.

— У меня нет рук! — парировал дневник. — Всё, что можно было сделать, я делал.

Гермиона мрачно посмотрела на свое отражение: заспанная, недовольная и помятая ведьма уныло взирала на нее из освещенного пламенем свечи зеркала.

Всё же эта идея со спальнями в подземельях — она очень пагубно сказывается на трудоспособности! Сюда бы свежего воздуха да солнечного света — куда проще было бы вставать. Бедные слизеринцы — как они вообще умудряются выползать на занятия, кукуя семь лет подвалах?

Гермиона умылась, приняла душ и переоделась в мантию. Потом кликнула школьного эльфа и попросила принести завтрак. Пока коротышка возился у стола, достала сигареты и с наслаждением закурила.

Дневник начал ворчать, и молодая ведьма пообещала пролить на него тыквенный сок, если он не уймется немедленно.

После еды она выкурила еще одну сигарету, наскоро собрала волосы и накинула на плечи ярко–фиолетовый шарф, напоминающий столу католического священника — такие носили все преподаватели гимназии. Закончив с утренним туалетом, Гермиона прихватила с тумбочки дневник в кожаном переплете и поспешила наверх, в класс легилименции.

Когда проходила через холл, большие часы пробили двенадцать раз. Урок начнется только через двадцать минут, всё она отлично успевает — зря этот цербер поднимал панику!

В коридорах было людно и шумно: началась большая перемена после первых сдвоенных занятий, и гимназисты спешили по самым разнообразным делам.

Учащиеся Даркпаверхауса носили ярко–сиреневые мантии и такие же остроконечные шляпы, из‑за чего бушующий в коридорах поток резал красочностью глаза.

Из многочисленных Черных Зверей с Гермионой курс легилименции изучали только двадцать человек. Этот предмет не был обязательным, в отличие от окклюменции, умения защитить своё сознание от посторонних вмешательств, которую в Даркпаверхаусе проходили на пятом курсе все.

На столе в еще пустом классе Гермиона обнаружила букет огромных невянущих роз и с раздражением растворила его взмахом волшебной палочки. Затем уселась на свое место и вытащила из ящика план уроков. Хорошо, что вчера днем после погребения, пока она аккуратно посещала все церемонии прощания, Северус любезно провел в гимназии тест на умение скрывать свои эмоции у обеих групп Огненных Энтузиастов разом, освободив, таким образом, ей сегодняшний первый урок.

Внезапно над головой ведьмы взорвался сияющий дождь разноцветных блёсток, которые усеяли всё кругом и медленно растворились.

— Здравствуйте, мадам Малфой! — поприветствовал свою преподавательницу высокий молодой парень, один из гимназистов, как всегда первым вошедший в класс легилименции.

— Мистер Мур, вы вновь испытываете мое терпение?! — стараясь сохранять самообладание, отчеканила Гермиона. — Я назначу вам наказание!

— Это всё, чего я желаю, — уверил ее гимназист, ловким движением протягивая длинную красную розу, которую прятал за спиной.

— Занимайте свое место, — строго велела раздосадованная волшебница, игнорируя подношение. В класс, хихикая, подтягивались остальные Черные Звери; издалека послышался удар колокола, возвещающий о начале урока.

Фил Мур был личным проклятием молодой преподавательницы Даркпаверхауса. Вбив себе в голову, что пылает невообразимой страстью к наследнице Темного Лорда, этот дерзкий шестикурсник донимал ее своими безграничными ухаживаниями вот уж который год подряд.

Мура не смущали ни отец Гермионы, ни ее супруг, ни подрастающая дочь. Впрочем, он ни разу не перешел за рамки приличий, лишая свою «возлюбленную» возможности адекватно на него пожаловаться. И приходилось терпеть — ну не мистеру же и миссис Мур, в самом деле, слать сову с укорами за то, что их сын колдует ей невянущие розы и преподносит дорогие конфеты к праздникам?..

Люциус только посмеялся над нарисовавшимся соперником и уточнил у супруги, должен ли, по ее мнению, убить наглеца или можно закрывать глаза на подобное вероломство.

Убивать Мура Гермиона запретила, но день, когда тот окончит школу, всё равно невольно ждала. Или хотя бы тот момент, когда Фил перейдет на седьмой курс, в программе которого ее уроков не имелось.

Год назад Мур особенно угнетал Гермиону. Когда Черные Звери проходили окклюменцию, и она постоянно была вынуждена испытывать их достижения, наглый гимназист нарочно не сливал в Омуты памяти перед практикой именно те, касающиеся своей преподавательницы мысли, которые могли ее смутить.

Кроме того, Гермиону очень сильно напрягало то, что эта «страсть» ее ученика была притчей во языцех всей гимназии. И постоянной театральной программой для Черных Зверей.

— Садитесь, — громко велела мадам Малфой, и эти слова, сказанные вслух, были последним из того, что она собиралась произнести в течение ближайшего часа.

Недавно Черные Звери закончили с эмпатической легилименцией и перешли к чтению мыслей. Всё прошлое занятие Гермиона хранила молчание, общаясь со своими учениками невербально — и это прошло довольно успешно. Черным Зверям предстояло в такой же форме сдавать итоговый тест по чтению мыслей на следующей неделе, и молодая преподавательница не собиралась сбавлять взятый темп. С изучающими легилименцию вообще намного проще — ведь в основном этот курс продолжают лишь те, у кого есть на то способности.

«Приветствую вас сегодня, — отчетливо подумала молодая преподавательница, устремляя глаза в притихшую, напряженную аудиторию. — Перед тем, как мы перейдем к новому уровню, я хочу, чтобы каждый из вас зажмурился и сосчитал до пяти».

Двадцать пар глаз тут же послушно закрылись.

Очень хорошо.

«Итак, все вы освоили практику обмена мыслями, — удовлетворенно подумала Гермиона, обращаясь к аудитории, когда Отто Гвинбург, считавший, судя по всему, медленнее прочих, наконец открыл глаза. — Читать мысли, специально направленные на вас, довольно несложно. На прошлой неделе мы научились видеть текущие мысли тех, кто не направляет их вам, но и не защищается. Мисс Меламур, вы разобрались с затруднениями?»

— Всё в порядке, мадам, — подала голос светло–русая ведьма с дальнего ряда, и сидевшая перед ней Ятта Дельмонс вздрогнула.

«Кто напомнит мне, о чем говорит в этом случае закон? — продолжала Гермиона. — Мисс Пуанкари?»

Высокая и красивая гимназистка с первой парты поднялась, изящно откинув свои шикарные густые волосы, и заговорила струящимся, мелодичным голоском:

— Чтение мыслей несовершеннолетних, то есть не имевших возможности научиться защищать свой разум, строго преследуется законом, что, в частности, оговорено в Моральном кодексе волшебника 1852–го года. Чтение мыслей детей до семи лет не преследуется, но и не приветствуется в отношении малышей посторонних. Так как доказать момент проникновения в мысли практически невозможно, вопрос этот в большинстве случаев остается в сфере морального.

«Что насчет совершеннолетних волшебников, Женевьев?» — мысленно спросила Гермиона.

— В соответствии с Законом об образовании, до 2001–го года умение защищать свой разум развивалось в молодых волшебниках во время последнего курса Средней школы; согласно Реформе образования, эти знания теперь даются на пятом курсе. Таким образом, совершеннолетний волшебник считается способным закрывать свое сознание, и попытки увидеть мысли и эмоции через глаза собеседника не выходят за рамки дозволенного законом или приличиями. В то же время проникновение в память и применение…

Гермиона подняла руку, останавливая гимназистку. Она знала, что Женевьев Пуанкари может отвечать без всякой запинки часами, если ее не удержать.

«Проникновения в память и заклинания мы пока не трогаем, — отчетливо подумала Гермиона, снова обращаясь к аудитории. — Садитесь, — добавила она Женевьев. — Как сказала мисс Пуанкари, любой волшебник имеет моральное право пытаться проникнуть в мысли своего собеседника. Я сейчас ни в коей мере не подразумеваю проникновения в память: всем незаконным мы с вами займемся в следующей теме».

Гимназисты захихикали, и Гермиона предостерегающе приподняла руку — не следует отвлекаться.

«Итак, — всё с той же отчетливостью подумала она, переводя взгляд с одного внимательного лица на другое, — глаза — это проводник: прозрачное стекло между миром внешним, — Гермиона сделала круговой пас рукой, — и разумом человека».

Невербально общаясь со своими учениками, молодая ведьма сидела перед аудиторией за столом, локтем одной руки облокотившись о его поверхность. Она смотрела перед собой широко раскрытыми внимательными глазами, улавливая любое движение тел и мыслей присутствующих. Гермиона не моргала, держала спину идеально прямой, а лицо — суровым и строгим. Ее взгляд быстро перебегал с одних сосредоточенных глаз на другие, а левая рука легко покоилась на колене, чуть выглядывающем из‑за стола. То и дело эта рука взметалась вверх, привлекая внимание или повелевая остановиться.

Все пятьдесят минут урока Гермиона молчала, плотно сомкнув губы. Она производила впечатление Фемиды, но с повязкой на устах: беспристрастная, всё зрящая насквозь, величественная и непреклонная.

Теперь леди Малфой с грацией поднялась на ноги, сделала несколько шагов и обеими руками оперлась о кафедру. Немного подалась вперед и то и дело поводила головой — таким странным способом жестикулируя своим мыслям.

«Если ваш оппонент хорошо владеет окклюменцией, — четко думала Гермиона, продолжая лекцию, — он умеет затуманивать этот проводник, мнимое стекло, опускать тюль, тяжелый бархат или даже плотно закрывать ставни, — безгласно вещала она. — Ваша задача — разглядеть щель».

Гермиона резко отступила назад, выходя из‑за кафедры, и гимназисты, внимательно следившие за ее глазами, разом вздрогнули, словно по команде.

«Вы должны научиться всматриваться, — продолжала леди Малфой; сложив руки за спиной, она медленно шла вперед, блуждая по лицам цепким взглядом. — Смотреть в самую суть. — Остановилась. — Вглядывайтесь в это затянутое маревом стекло так, будто оно прозрачно, смотрите в него так, будто его вовсе не существует. Преграды нет — она лишь вымысел вашего оппонента. Он придумал эту иллюзию для вас. Смотрите сквозь нее. Пусть стена тает под вашим взглядом, пусть туман рассеивается. Ваш взгляд должен устремиться за преграду. Помните, что этого барьера не существует. Его нельзя пощупать рукой, об него можно удариться лишь только мыслью, потому что он — выдумка. Таким образом, вам остается лишь поверить, что ваша мысль сильнее, придумать, что вы преодолели его. Помните, у вас есть главное — существующая цель. Глаза. Проводник. Как бы ни был защищен этот ход, он есть — и вы знаете, куда направить свои силы».

Гермиона резко повернулась к аудитории спиной и гулкими шагами прошла к столу, занимая свое место.

«До конца этого занятия, — четко подумала она, вновь глядя широко раскрытыми глазами на жадно внемлющих студентов, — я буду читать вам стихотворения. Достаньте свои Прытко Пишущие Перья и поставьте свои имена на пергаментах. Чем больше строф вам удастся понять, тем выше будут полученные вами баллы. Приготовьтесь».

С этими словами Гермиона опустила взгляд в стол и, зажмурившись, протерла глаза ладонями, с силой надавливая на веки. В аудитории начал подниматься шум. Преподавательница медленно сосчитала до десяти и, подняв голову, опустила подбородок на сцепленные в замок пальцы. Несколько человек еще не успели заметить этого, а ведьма уже поставила в глазах простейший блок и стала читать про себя первое, что пришло в голову:

Когда отведенное для урока время заканчивалось, блок в глазах Гермионы не смогли бы побороть даже многие взрослые и опытные волшебники, однако женщина всё равно читала стихи, внимательно глядя поочередно в напряженные глаза каждого из присутствующих.

«Зачем, зачем даешь себя увлечь, — мысленно декламировала она, — тому, что миновалось безвозвратно, скорбящая душа? Ужель приятно себя огнем воспоминаний жечь?..»

Внезапный и неожиданный скрип пера заставил Гермиону вздрогнуть. Она перевела изумленный взгляд на Женевьев, Прытко Пишущее Перо которой забегало по пергаменту. На молодую девушку покосились все, и она смутилась.

Гермиона позволила себе улыбнуться и громко хлопнула в ладоши. Взоры присутствующих снова обратились к ней.

«На сегодня всё, — убирая барьеры, мысленно сообщила женщина. — Тренируемся в гостиной, однако не трогаем при этом несчастных младшекурсников. Если я еще раз узнаю что‑нибудь подобное о чьем‑то поведении, то навсегда прекращу свои уроки для этого гимназиста. На следующем занятии у нас тест по умению читать мысли. Запрещаю говорить об этом мистеру Силксу вслух или мысленно. — Фердинанд Силкс, отчаявшийся побороть нараставшую защиту Гермионы, вот уже двадцать минут стеклянным взглядом взирал в пространство и не заметил, как чтение стихов сменилось объявлением домашнего задания. — Не забывайте о том, что в поисках истины мистер Силкс будет многократно спрашивать вас и следить за вашими мыслями, — добавила Гермиона. — Будьте осторожны. Если мистер Силкс узнает о тесте до следующей пятницы, он получит за него автоматически высший балл, а вы — усложненное задание. Если же кто‑то проболтается словами, — внушительно добавила Гермиона, — заработает взыскание. У Фердинанда есть отличная возможность добиться от ваших мыслей ответа. — Гермиона улыбнулась со всей возможной невинностью, и это привлекло внимание несчастного — он снова поймал ее взгляд. — Мистер Силкс снова с нами! — мысленно объявила преподавательница легилименции и посмотрела прямо в глаза гимназиста. — Пока вы витали в облаках, мы с Черными Зверями вступили в сговор против вашей персоны».

— Против меня?! — невольно воскликнул Силкс, и многие в аудитории засмеялись.

«Именно так, — невозмутимо отчеканила в мыслях Гермиона. — И вам предстоит наш заговор раскрыть. Всех остальных, — она снова окинула взглядом присутствующих, — прошу также помнить о том, что мы скрываем от мистера Силкса, и не ударить в грязь лицом. Все свободны. Акцио!»

Последнее было подумано в такт взмаху палочкой, и двадцать пергаментов со столов гимназистов взлетели в воздух и аккуратно сложились перед ней.

— М–мадам Малфой, — умоляюще обратился к пересчитывающей пергаменты Гермионе Силкс, неуверенно подходя к преподавательскому столу, — простите, я больше не буду! Я записал восемнадцать строф! Но потом ничегошеньки не мог разобрать… Я пытался, и…

— Мистер Силкс, — прервала Гермиона, — я всё понимаю. Ваши сокурсники будут молчать на этот счет, но не на моих ли уроках вы должны научиться и без слов проникать в чужие мысли? Ваша задача — раскрыть секрет.

— А домашнее задание есть? — понурил голову Силкс.

— Всё это вам предстоит выяснить самостоятельно.

— Но…

— Удачи, мистер Силкс, я верю в ваши силы. Поспешите, не то пропустите обед.

— Пойдем, друг, — хлопнул несчастного по плечу Фил Мур, — я расскажу тебе всё — мадам Малфой обещала за это наказать меня.

— Да–да, профессор Нуакшот как раз говорил, что ему нужны гимназисты для сезонной пересадки гнойных папоротников, — кивнула Гермиона и пояснила: — они не терпят магии.

— Прости, Ферди, я пас.

— Идите, мистер Мур, иначе вам всё равно не избежать папоротников, — пригрозила молодая ведьма. — Женевьев, задержитесь на минутку, — добавила она, отыскивая пергамент гимназистки и с удовольствием просматривая аккуратно записанные строки Петрарки. — Вы делаете большие успехи. В понедельник вечером мы еще немного потренируемся, и я поставлю вам высший балл по этой теме без теста.

— Спасибо, мадам Малфой! — просияла девушка.

Когда все разошлись, Гермиона взялась было за остальные пергаменты, но ее остановил строгий голос, раздавшийся из‑под груды свитков:

— Леди Малфой, в шесть часов у вас обедает Министр магии! — это вездесущий волшебный дневник.

Гермиона посмотрела на часы и отложила перо, которое не успела обмакнуть в чернильницу. Вытащила полезную книжицу, наложила на пергаменты Заклятие неприкосновенности и встала. Хозяйка не была дома со вчерашнего утра, и следовало поторопиться, если она хотела всё успеть.

Спускаясь вниз, чтобы попрощаться с отцом — до понедельника Гермиона не собиралась возвращаться в гимназию, — молодая ведьма столкнулась на входе в коридор к покоям Волдеморта с Габриэль — и обозлилась.

Она терпеть не могла эту наглую, вздорную девчонку. Сама до конца не понимала, за что — но практически ненавидела.

Ну, то есть как — не понимала. Догадывалась.

Габриэль Делакур была выпускницей гимназии. Она перевелась в Даркпаверхаус на пятый курс из Шармбатона и окончила обучение летом позапрошлого года, вместе с Земными Орлами Фреда Уизли. Прежнего Фреда Уизли, от которого нынче ничего не осталось.

Гермиона не понимала, как Габриэль умудрилась попасть в гимназию, но знала о том, что это всерьез рассорило ее и с семьей, и особенно со старшей сестрой. Флёр возненавидела предательницу еще до того, как она предала по–настоящему.

А она предала. Габриэль Делакур была любовницей Волдеморта. Одной из главных. Можно даже сказать единственной официальной.

И Гермиона терпеть не могла ее за то, что эта малолетняя выскочка, казалось, заняла место Джинни.

Она, к счастью для себя, а, возможно, и для Габриэль тоже, никогда ничего не преподавала девушке. Когда Гермиона начала работать, мисс Делакур уже была семикурсницей, и в ее расписании не стояло предметов мадам Малфой. Впрочем, она в них и не нуждалась.

Габриэль владела окклюменцией и легилименцией в совершенстве — и этим еще больше бесила Гермиону. Потому что уже на седьмом курсе она была любовницей ее отца, потому что ее сознание, ее мысли и ее душа оставались для леди Малфой закрытой книгой, потому что единственное, что Гермиона видела — очаровательную мордашку, бархатную кожу вейлы, фигуру богини и глаза ангела с дьявольским блеском в вызывающем, самоуверенном, высокомерном взгляде.

Габриэль Делакур обладала красотой непорочной Мессалины, она одновременно напоминала и весталку, и Диану. Но Гермиона всегда ассоциировала ее с коброй.

Цепная кобра Волдеморта.

Эта девушка тоже не любила леди Малфой. Но не любила холодно, равнодушно — тогда как сама Гермиона постоянно обжигалась о свою неприязнь.

Кроме того, она чувствовала в Габриэль Делакур угрозу. Не доверяла ей. В чем и почему — не знала сама.

— Здравствуйте, — обронила на ходу прокля́тая девчонка и невозмутимо пошла дальше, будто вовсе и не сталкивалась со своей недоброжелательницей.

Химерова кладка, неужто ей обязательно лазить тут у всех на виду?! Могла трансгрессировать к самому дьяволу прямо из кабинета! Нет, нужно прохаживаться по гимназии…

Будто нарочно, чтобы позлить Гермиону!

И Гермиона злилась, и особенно потому, что понимала: желание позлить ее у мисс Делакур появится самым–самым последним, да и то вряд ли. И тем не менее оно непрестанно удовлетворялось.

— Зачем она шляется по гимназии?.. — сердито начала молодая женщина, распахивая дверь в кабинет отца. И осеклась.

Стоявший к ней спиной Волдеморт разговаривал с портретом.

С портретом Альбуса Дамблдора.

 

Глава V: Ужин с Министром магии

Большой сиреневый занавес, всегда застилавший одну из стен кабинета Волдеморта, на этот раз оказался приподнятым: и за ним обнаружилась большая картина в золоченой раме, изображающая светлую комнату, обставленную в стиле Людовика XIV. Рама картины была оплетена странными, едва заметно мерцающими цепями: они, будучи нарисованными по контуру картины, у границ холста выходили наружу, становились объемными, оплетаясь вокруг, и снова «ныряли» в изображение с другой стороны. Казалось, литые оковы покачиваются от несуществующего сквозняка и издают почти неслышный скрежет.

У левого края полотна в большом кресле, сложив руки на животе поверх длинной серебристой бороды, сидел никто иной, как Альбус Дамблдор. Волшебник, чьего изображения никто не видел со дня его смерти, портрет, обвиненный когда‑то в трусости, виновник скандала, о котором давно забыли.

Когда Гермиона распахнула дверь кабинета, Волдеморт повернулся к ней, и старый директор с картины тоже устремил на молодую женщину взгляд ярко–голубых глаз из‑под очков–полумесяцев. И улыбнулся.

— Рад вас видеть, мисс Грэйнджер, — поприветствовал он оторопевшую ведьму до боли знакомым голосом.

— П–профессор Дамблдор?! — выпалила она, вытаращив глаза. — Ой. Прошу прощения, Papá.

— Чем вновь не угодила тебе Габриэль? — полунасмешливо осведомился Волдеморт.

— Я–а… Да ну, оставим это. Профессор Дамблдор! — Гермиона впилась в портрет пораженным взглядом. — О, я считала, что ваше изображение пропало навсегда!

— Волею Тома, так оно и есть, — развел руками старый директор, добродушно кивая на диковинную цепь, овивающую раму картины.

— Так значит, все эти годы…

— Присаживайся, Кадмина, — прервал ее Волдеморт. — Дамблдор, не стоит лукавить: будто это полотно опустеет, сними я оковы!

— Отнюдь, мой друг. Должен же я следить за тем, что здесь происходит.

— Наблюдать, — поправил Темный Лорд.

— Воля твоя: наблюдать, — легко согласился директор. — Иного мне не остается. Лишь с сожалением наблюдать за тем, что натворил.

Гермиона удивленно подняла брови, а Дамблдор вздохнул.

— Мы многое, увы, до конца понимаем слишком поздно, — печально заметил он.

— Профессор… — Гермиона бросила неуверенный взгляд на Волдеморта.

— Если хочешь, можешь побеседовать с Дамблдором. — Темный Лорд сделал паузу. — Наедине, — снисходительно добавил он. — Когда пожелаешь.

— Это очень великодушно, Том, — иронически заметил директор.

— Некоторые исповеди полезны, — невозмутимо произнес маг в ответ.

— Не думаю, что дойду до исповеди, — прищурился портрет старого директора.

— Ну так выслушаешь ее. Исповедь моей дочери чем‑то будет для тебя приятна.

— Я не… — начала было Гермиона, но умолкла, поймав внимательный взгляд голубых глаз старика.

— Потолковать о заблуждениях, разочарованиях и надеждах, — продолжал Волдеморт, — иногда довольно полезно. Поучительно.

— Я сегодня немного спешу, — смущенно сказала леди Малфой. — Да и… Нужно собраться с мыслями.

— Когда тебе будет угодно, Кадмина, — пожал плечами ее отец. — И передавай мои наилучшие пожелания министру. И Люциусу.

Гермиона кивнула, ничуть не удивляясь его осведомленности, и встала, направляясь к трансгрессионному кругу.

— До свиданья, профессор Дамблдор, — попрощалась молодая ведьма. — До свидания, Papá.

И трансгрессировала в поместье.

— Чистая работа, Том, — не без иронии заметил портрет, когда она исчезла.

— Не нужно льстить, Дамблдор: моё первое зелье свернулось…

* * *

Гермиона трансгрессировала в свою спальню. Там было пусто, и первым делом она направилась в комнату Генриетты.

Ее маленькая дочь просияла при виде матери и с разбегу бросилась обниматься.

— Мама! Мама! — Етта отпустила ведьму и стала на ноги, счастливо улыбаясь. — Мама, смотри, как я могу!

С этими словами она сделала очень серьезное лицо, набрала в грудь воздух и, несколько секунд постояв так, оглушительно чихнула — отчего левитировала, на миг зависла в футе над полом и со смехом плавно пустилась вниз. Широкое платье вздулось вокруг хохочущей девочки.

— Мисс Генриетта! — возмутилась Рут, дородная гувернантка Гермиониной дочери. — Как вы себя ведете?! Добрый день, миледи.

— Здравствуйте, мадам Рэйджисон.

Девочка повернула голову и показала своей воспитательнице язык, а потом прошипела матери на парселтанге:

— Рут — такая занууууууда!

— Нужно слушать мадам Рэйджисон, — с напускной строгостью попеняла Гермиона.

— А Рут сказала, что нельзя просить Оза рассказывать мне перед сном сказки! — наябедничала Генриетта свистящим шепотом. — Она ложится спать и оставляет меня саму! Она читает мне перед сном какие‑то глупости, а Оз рассказывает интересно и долго, прямо пока я не усну. А Рут вчера пошла попить молока, заглянула ко мне и застукала Оза — она сказала, что надерет ему уши, если еще раз увидит в моей комнате! Мама, она же не станет колотить Оза, правда? Ему и так всё время влетает! Она наябедничает Люци, мама! Скажи ей!

— Мисс, вам не пристало шипеть, когда можно говорить по–людски, — не выдержала гувернантка. — Вы что, слова позабыли?!

— Всё в порядке, Рут. Отдохните полчасика, а мы с Еттой посекретничаем. Я сама поговорю с Люциусом, — пообещала Гермиона, когда почтенная дама вышла, — никто не тронет твоего Оза, но он должен быть осмотрительнее, когда пробирается к тебе рассказывать сказки.

— Он сказал, что будет прятаться под кроватью и говорить очень тихо, — по секрету сообщила Генриетта. — Сегодня он может что‑то рассказать нам обеим! Правда, мама? Ты уложишь меня спать?

— Только если Оз развлечет тебя до моего прихода. У нас сегодня гости.

— Тэя и Клио? — с надеждой спросила малышка.

— Нет, мистер и миссис Яксли.

— Уууу, — сморщила носик Генриетта. — А мы пойдем в гости к Тэе и Клио?

— Если очень хочешь, я отправлю Дафне сову, — со вздохом пообещала Гермиона.

— Я очень хочу! — заверила девочка, доверительно заглядывая матери в глаза, а потом захлопала в ладошки. — Я не видела их со дня своего рождения!

— Еще не прошло и двух недель, — улыбнулась Гермиона.

В этот момент из‑под тахты выскочила огромная рыжая кошка Мельпомена и, с поразительной для ее габаритов скоростью, кинулась на развязавшийся пояс платья Генриетты, волочащейся по полу за спиной девочки. Говоря с матерью, та пританцовывала, и пояс, видимо, давно дразнил притаившуюся кошку.

Мельпомена была дочерью Живоглота и очаровательной белоснежной Мнемозины, миниатюрной кошечки Шарлин Эйвери, окончившей гимназию два года назад. У этой странной пары за то время, пока Шарлин училась в Даркпаверхаусе, родилось два помета из девятерых милейших котят, и все — девочки. Еще первых четверых крошек окрестили именами античных муз, тем самым прировняв Живоглота к Зевсу, чем он, как казалось Гермионе, очень гордился.

Сама Мнемозина не гордилась ничем, потому что была самой обыкновенной кошкой и к тому же довольно недалекой. Но Живоглот ее просто обожал и всё еще тосковал после своей страшной утраты. Он жил теперь постоянно в левом крыле Даркпаверхауса, где располагались гостиная и спальни гимназистов, утешаясь обществом еще остающихся в замке дочерей — Талии и Терпсихоры.

Все восемь огненно–рыжих котят в разное время быстро нашли себе приют среди гимназисток, а Мельпомену Шарлин подарила мадам Малфой для ее маленькой дочурки. Когда‑то, еще когда в Даркпаверхаусе появился первый помет рыжих полукнизлов, мисс Эйвери пообещала своей любимой преподавательнице Джиневре Уизли, что, если у ее питомицы и Живоглота будут еще котята, один из них обязательно достанется дочери ее подруги, которая тогда как раз должна была вскоре появиться на свет.

Джинни погибла, но Шарлин Эйвери не забыла своего обещания. И три года назад крошечный рыжий комок, имя которого Етта могла выговаривать только на парселтанге, поселился в поместье.

С тех пор Мельпомена выросла до поистине чудовищных для кошки размеров, потолстела, а ее длинной шерсти, пожалуй, могла бы позавидовать любая лисица.

К сожалению, она не отличалась особым умом, но зато была подвижной, не взирая на свои размеры, игривой и веселой. Одно из любимых занятий Мельпомены — охота на домовых эльфов поместья Оза и Формоза, доставшихся чете Малфоев из потомства домовиков Даркпаверхауса. Эльфы кошку недолюбливают, потому что она ловка, и ее охота нередко оканчивается для добычи внушительными царапинами.

На Етту рыжая озорница своих когтей не распускает, но зато живо набросилась сейчас на ее развязавшийся пояс.

— Мельпа укусила Рут, — поделилась информацией Етта, пока Гермиона завязывала отобранную у кошки добычу большим пышным бантом. — Рут рассердилась и хотела ее поймать, и они бегали по комнате: так весело! Мельпа думала, что с ней играют. Тогда Рут запустила в нее моим поющим альбомом. Но не попала. И он раскрылся, мама! И начал петь о кривоглазой ведьме, неуклюжей карге. Знаешь эту песню?

— Да, у вас тут весело! — рассмеялась леди Малфой.

— Рут очень рассердилась и прихлопнула альбом диванной подушкой!

— Не следует смеяться над бедняжкой Рут, — попеняла Гермиона, не прекращая улыбаться. — Альбом мог бы спеть что‑то другое.

— Ему показалось, что эта песня тогда подходила, — развела маленькими ручками Етта.

— Безусловно.

Гермиона провела с дочерью еще полчаса до возвращения мадам Рэйджисон, а потом вынуждена была уделить время приготовлениям к ужину. Спустившись в гостиную, она дважды хлопнула в ладоши и громко позвала:

— О–оз! Формоз!

С громкими хлопками посреди комнаты возникли два эльфа–домовика. Один был полненьким, большеглазым, со светлой приятно–розовой кожей, пухлыми щечками и темно–фиолетовыми глазами; второй — длинным, востроносеньким и худым, с острыми ушками, темно–болотной кожей и блеклыми узкими глазками. Оба эльфа были наряжены в аккуратные наволочки, зашитые наподобие костюмчиков, и оба воззрились на свою хозяйку со вниманием и почтением.

— Мистер Малфой дома? — в первую очередь осведомилась она.

— Нет, мадам! — звонко ответил приземистый полный эльф. — Хозяин ушел, отдав распоряжения к ужину. Он отправился к мистеру Макнейру, с вашего позволения, мадам! — продолжал домовик, которого звали Озом. — Хозяин вернется к пяти часам, мадам!

— Что мистер Малфой велел насчет ужина? — спросила Гермиона.

Длинный и худой домовик по имени Формоз, заведовавший кухней, принялся перечислять меню грядущего вечера.

— Хорошо, — наконец подытожила Гермиона, откорректировав некоторые поручения, — в таком случае я пойду приводить себя в порядок, а вы продолжайте подготовку. Оз, мне нужно будет мое лайковое платье, оранжевое, с розой.

— Да, мадам.

— Ну, ступайте.

И оба домовика с громкими хлопками исчезли, а Гермиона поспешила наверх.

* * *

— Етта хочет позвать в гости Уоррингтонов, — сообщила Гермиона, причесываясь у зеркала в спальне.

— О Моргана! — возмутился ее супруг, застегивавший у кровати манжеты парадной мантии. — О чем ты хочешь, чтобы я разговаривал с этим юнцом?!

— Но Етта хочет видеть близняшек.

— Они были на ее дне рождения неделю назад!

— Люциус, я всё понимаю. И мне тоже не доставляет большого удовольствия общение с Дафной. Но Етта так любит девочек… Давай пригласим еще Асторию и Гринграссов, — пошла на хитрость она, — тебе всё равно нужно обсудить с ними подбор учителей для Скорпиуса.

— И когда ты всё это запланировала? — задумчиво спросил ее муж.

— Не знаю… Воскресенье?

— Ты же не будешь приглашать Асторию и Гринграссов на вечер! — хмыкнул Люциус. — А сама на следующий день сбежишь в гимназию! Собирай уж всех во вторник, а я как раз закончу с подбором учителей. К чему обсуждать это — я не понимаю! — добавил он затем.

— Семейный совет, — рассеяно протянула Гермиона, застегивая на шее нитку жемчужных бус.

— Играем в свободу выбора, — ехидно обронил Люциус в ответ и направился к двери. — Хорошо, что пока это меня забавляет…

Гермиона окинула взыскательным взглядом свое отражение и, не найдя изъянов, быстро присела за стол, доставая чернильницу, перо и свитки чистого пергамента. Стараясь писать так, чтобы не была заметна поспешность, она сочинила два коротких письма с приглашениями и торопливо просушила чернила волшебной палочкой.

— Оз! — позвала ведьма вслух, поднимаясь на ноги. В комнате с хлопком появился домовик. — Отправь эти письма Уоррингтонам и Гринграссам, — велела она.

— Да, мадам. Хозяин просил вас поспешить, гости уже пожаловали.

— Они вдвоем? — с какой‑то усталостью уточнила Гермиона.

— Нет, мадам: мистер Яксли, миссис Яксли и мисс Барк, мадам.

Молодая женщина немного просветлела.

— Иди, — велела она. — Ах, да! И насчет этих сказок Генриетте, — эльф съежился и пристыжено опустил уши, — всё в порядке, Оз, — одобряющее сказала Гермиона. — Просто постарайтесь не попадаться больше на глаза Рут. Ну, давай. И не забудь отослать сов.

В гостиной, куда Гермиона не замедлила спуститься, уже ожидали гости. Министр беседовал с Люциусом у пылающего камина, в котором догорало искрящееся зеленое пламя. Миссис Яксли скромно сидела на небольшом диванчике, безмолвно глядя прямо перед собой с выражением добропорядочной кротости на старом, но ухоженном лице. Ее внучка Мэлани Барк, красивая девушка девятнадцати лет, выпускница Даркпаверхауса, стоя на коленях посреди комнаты гладила рыжую кошку Мельпомену, которая вольготно раскинулась на мягком ворсистом ковре.

Гермиона была рада видеть Мэлани, которую в свой первый преподавательский год небезуспешно обучала мастерству легилименции, и не только потому, что девушка была ей симпатична — ее присутствие еще и разбавляло тяжелое общение с миссис Яксли, которое предстояло Гермионе как хозяйке.

Леди Малфой было искренне жаль эту пожилую даму, сломленную тяжкой судьбой, но она совсем не знала, как вести себя с ней и что ей говорить — и потому неизменно испытывала в обществе супруги Министра магии неловкость.

Эбенизер Яксли, занявший после Темной Революции пост формального главы Магической Великобритании, был сыном Лауры Лестрейндж, старшей сестры отца братьев Лестрейнджей Эмилиана, и Лисандра Яксли, брата–близнеца Лисандры, ставшей в свое время матерью «осквернительницы» двух древних чистокровных семей Седреллы, имевшей наглость выйти замуж за Септимуса Уизли.

Именно благодаря кузену Рабастану, с которым сблизился уже после школы, Эбен и оказался в рядах Пожирателей Смерти на заре их могущества, после возвращения Волдеморта в Британию.

Кассиопея, в девичестве Булстроуд, была младше своего супруга на год и превратилась в миссис Яксли незадолго до рокового решения Эбена. Еще до того, как начали сгущаться тучи, она родила ему двоих детей, Теддиаса и Кезайу.

А потом начались мрачные для магического мира года: Темный Лорд набирал силу, а его приспешники теряли совесть. Кассиопея, повергнутая в ужас тем, что творили ее супруг и его приятели, попыталась сбежать вместе с детьми — вследствие чего была заключена в фамильном замке и фактически лишена всех прав и свобод.

Кезайя и Теддиас росли, они окончили Хогвартс и получили высшее образование. Никто из младших Яксли не проявлял большого рвения вступить на тот же путь, который избрал их отец, но они, вразумленные примером своей несчастной матери, старались ни в чем ему не противоречить.

Но вот Волдеморт пал.

Эбенизер Яксли смог избежать наказания. После всех многочисленных разбирательств и судов, последовавших за исчезновением Темного Лорда, Теддиас Яксли уехал в Норвегию, где всё еще работает целителем–естествоиспытателем.

Его сестра через какое‑то время вышла замуж за Августина Барка и вскоре на свет появилась Мэлани. На заре Темной Революции юная мисс Барк поступила в Хогвартс, откуда на четвертом курсе перевелась в гимназию Темного Лорда.

С тех пор как Яксли стал Министром магии, его супруга, до того безвылазно сидевшая в фамильном замке, вынуждена играть роль примерной Первой леди Магической Великобритании. Привыкшая к подчинению, она всеми силами старается следовать этому долгу, но время и лишения сделали свое черное дело с этой несчастной женщиной. Супруга министра стала тихой, молчаливой и кроткой, она часто терялась во время разговора, не находя нужных слов, но всегда сохраняла на лице какое‑то безжизненное, механическое спокойствие.

Миссис Яксли сложно было назвать интересной собеседницей, и потому Гермиона от души порадовалась присутствию Мэлани.

— Мадам Малфой! — просияла молодая девушка, едва заметив свою бывшую преподавательницу. — Здравствуйте!

— Здравствуйте, дорогая, — улыбнулась ей Гермиона. — Эбен, Кассиопея, рада вас видеть.

— Мое почтение, — учтиво поздоровался Яксли, тогда как его супруга лишь неловко улыбнулась и потупила взгляд. — Мы заждались!

— Мадам Малфой, посмотрите, что я принесла для вашей дочери! — Мэлани встала и подхватила со стола красочный картонный пакет. — Вот, взгляните‑ка!

Она осторожно вынула большую стеклянную шкатулку, полную метающихся многоцветных бабочек: там было несколько очень больших, много обыкновенных и небольшой рой невообразимо крошечных насекомых. От них как будто шел приятный мерцающий свет.

— Дедушка, можно? — Мэлани бросила на Яксли выжидательный взгляд, и тот коротко кивнул.

Тогда она открыла шкатулку.

Целый сияющий рой с мелодичным звоном вырвался наружу и закружил по комнате: необыкновенные создания заполнили всё вокруг — расселись на мебели и стенах, красивыми стайками порхали по воздуху, срывались с мест и занимали новые. Гостиная преобразилась и напоминала теперь иллюстрацию из детских сказок о стране фей. Одна огромная лилово–белая бабочка опустилась на плечо миссис Яксли и трогательно трепетала крылышками. Пожилая дама пробормотала что‑то невразумительное и с извинением улыбнулась.

— Браво, маэстро! — провозгласил Люциус. — Генриетта будет в восторге. Они живые?

— Нет, мистер Малфой, — ответила Мэлани, закрывая шкатулку. Как только она стала опускать стеклянную крышку, многочисленные бабочки взвились в воздух и многоцветным роем полетели обратно в свой ларец, — это магия. Нашла в магазине свадебных украшений, но, мне кажется, ребенку тоже должно понравится.

— А ты вся в хлопотах? — спросила Гермиона, благодарно принимая подарок. — Мои поздравления, дорогая.

— Спасибо, мадам. Мне эти хлопоты приятны. Мы боремся за них с матушкой и миссис Эфэлькорнер, причем моя будущая свекровь явно побеждает!

— И вам приходится удовлетвориться мыслью о том, что вы когда‑нибудь сами организуете свадьбы своим детям, Мэлани?

— О, мы для начала и на этом поле еще повоюем, — рассмеялась девушка.

— А не пройти ли нам в столовую? — заметил тем временем хозяин дома.

* * *

— Орден Феникса сейчас напоминает симулякр, — говорил за ужином Министр магии, — но эта организация должна существовать для успокоения народа. Я пока не очень понимаю, изменится ли что‑то после смерти Минервы, но всё же полагаю, что нет.

— Бруствер ведь был ее правой рукой, — пожал плечами Люциус, — не думаю, что ситуация сильно поменяется.

— Да там и меняться, в сущности, нечему, — кивнул Яксли. — Что может Орден Феникса?

— Грюм и его команда не раз вставали у нас поперек дороги за эти годы, — напомнил Люциус.

— В мелочах, — возразил министр.

— Мелочи мелочам рознь. К тому же я не уверен, что Брустверу хватит толерантности для сохранения прежних отношений между Орденом Феникса и Темным Лордом. Он слишком молод. И слишком долго был на вторых ролях.

— У них осталось мало людей для того, чтобы представлять какую‑либо угрозу. Вступать в конфликты для Ордена Феникса сейчас — себе дороже.

— То, что Орден покинули несогласные с политикой МакГонагалл, разумеется, потрепало организацию — но их сейчас не так мало, как тебе, возможно, кажется.

— Люциус, я в курсе ситуации, — блеснул глазами Яксли.

— Не сомневаюсь в этом.

Гермиона бесстрастно резала отбивную на своей тарелке. Она знала, что Аластор Грюм возглавляет в Ордене Феникса подпольную группу, которая, в отличие от основной организации, ставшей вполне официальной, занимается исключительно тем, что вставляет палки в колеса Пожирателей Смерти и ее отца в тех… инцидентах (так для себя определяла подобное Гермиона), которые не оказываются особо законными и гуманными. Спасают и укрывают неугодных, защищают их семьи и занимаются прочей полезной и необходимой в сложившихся условиях деятельностью. С переменным успехом.

Из Ордена Феникса ушли многие старые его члены. Из известных Гермионе — с громким скандалом покинул организацию Элфиас Дож и вступившие туда сразу после школы Невилл с супругой; тихо, но решительно ушла Тонкс, хотя ее муж и остался членом Ордена. Фактически отошел от дел Хагрид. Молли Уизли, после постигших ее потрясений почти полностью утратившая рассудок, тоже больше не могла служить правому делу, заложенному Дамблдором и столь диковинно изменившемуся сейчас.

Да и другие… Гермиона старалась не вникать в эти дела. Бессмысленно. Только смущать саму себя — кому от этого будет легче?

— Сейчас всё у них встало с ног на голову, — продолжал между тем говорить Яксли, — а скоро выборы, к тому же готовится новый закон о «приклеивании» магглорожденных студентов во время обучения — и тут Грюм и его люди могут сильно смешать карты.

— Приклеивание магглорожденных студентов? — удивленно спросила молчавшая до того Мэлани.

— Новая программа для магических школ, — пояснил Яксли. — Ее суть в том, чтобы назначать попечителей для детей, которые попадают в наш мир, ничего о нем не зная, — министр поморщился. — Планируется выбирать для каждого такого ребенка куратора среди однокурсников, который будет получать специальную стипендию и растолковывать товарищу все тонкости мира магии. Их как бы приклеивают друг к другу на время учебы, по крайней мере, на начальных курсах.

— Я слышала об этом, — подала голос Гермиона. — Только вот что‑то не пойму, почему Орден Феникса должен противиться принятию такого закона.

— Многие считают это предпосылкой создания отдельных учебных заведений для магглорожденных детей, — сказал Люциус, пригубливая бокал вина.

— И тут им вторят более меркантильные личности, озабоченные вопросом финансирования проекта, — добавил Яксли. — Так что у программы много противников. А с противниками нужно что‑то делать, — мерзко усмехнулся он.

Кассиопея побледнела и дрогнувшей рукой громко звякнула ножом о фарфоровую тарелку. Министр смерил ее недовольным взглядом и закончил:

— Тут‑то Грозный Глаз Грюм и выходит на сцену вместе со своим ансамблем добрых самаритян. Как по мне, так ему уже давно пора обручиться с дементором!

— Хотелось бы мне на это посмотреть, — хмыкнул Люциус. — Давайте же выпьем за такой счастливый союз!

Гермиона заметила, как сильно дрожала рука миссис Яксли, когда она послушно подняла бокал над столом.

 

Глава VI: Отеческая забота

Когда гости покинули поместье, Генриетта уже спала, и леди Малфой не удалось выполнить данного ей обещания. После услышанных разговоров она пребывала в подавленном настроении и, чтобы уснуть, прияла большой бокал Снотворного зелья до того, как Люциус успел вернуться из ванной.

Благодаря магическому отвару Гермиона спала без снов.

Пробудившись утром одна и выкурив на балконе подряд три сигареты, она всеми силами отогнала от себя тоску и поспешила в комнату дочери.

Там Гермиона отпустила Рут и сама занялась утренним туалетом Етты.

— Мамочка, — лепетала та, пока ее одевали и причесывали, — мы с Озом вчера ждали тебя, долго–долго!

— Прости, дорогая. Зато у меня есть для тебя подарок от внучки министра.

— Подарок?! — запрыгала на месте Генриетта.

— Сиди спокойно, пока я заплетаю твои волосы. Да, тебе понравится.

— А мы пойдем гулять по саду?

— Если хочешь, дорогая. А еще во вторник вечером приедут в гости близняшки и Скорпиус.

— Ура! — снова подскочила Генриетта. — Я ведь могу играть с Тэей и Клио, но не играть со Скорпиусом, мама? — серьезно спросила она затем.

— А вы не можете поиграть всё вчетвером?

— Ну, ладно, — покорно вздохнула девочка. — Просто он очень скучный. Знаешь, мама, а мне сегодня снилась гимназия bon‑papá! — продолжила она без перехода, как это свойственно активным маленьким детям. — Только мне снилось, будто это очень нехорошее место.

— В каком смысле? — нахмурилась Гермиона.

— Не знаю. Мне было неприятно там находиться, но я должна была. Там было много дурных людей, и мне хотелось быть подальше от них. Меня ждала в далеком саду прекрасная волшебница: не обычная ведьма, а настоящая сказочная кудесница — белокурая, голубоглазая и очень–очень красивая. Я хотела убежать далеко–далеко от гимназии bon‑papa и никогда туда не возвращаться, а всё время играть с этой волшебницей, которая меня ждала. Но на самом деле я не хочу ни в какой сад, я хочу с тобой в гимназию к grands‑parents, и я хочу снова поговорить с Нагайной: она такая большая, мама, это так здорово! — закончила Генриетта, округлив свои огромные зеленые глаза и захлебнувшись воздухом.

Потом она засмеялась, вскочила на ноги — прическа была завершена — и побежала к зеркалу.

— Здорово, мама! Я такая красивая! А ты возьмешь меня с собой в гимназию?

— Я спрошу у grand‑père, ты же не хочешь, чтобы он оказался занят, когда ты навестишь его?

— Ничего, я могу поболтать с Нагайной!

— Я бы не очень хотела, чтобы ты много болтала с Нагайной, дорогая.

— Ну, маааама! Она такая большая, просто огромная! — взмахнула руками Етта с бьющим через края восхищением. — Это так здорово! А мы отправимся в гимназию с порталом, мама?

— Нет, милая, поедем на машине.

— Почему? Я хочу с порталом! Так здорово: у–уххх! — и Генриетта весело захлопала в ладоши.

Чтобы отвлечь ее, Гермиона презентовала стеклянную шкатулку Мэлани, и юная ведьма пришла в полный восторг от разноцветных волшебных бабочек.

— Гляди, гляди! — радовалась она. — Сколько их! Мама, они сели на твои волосы! А как же мы соберем их назад? Мы будем их ловить или ты их заколдуешь?

— Нужно просто медленно закрыть шкатулку, — ласково пояснила Гермиона.

— Здорово! Тогда давай возьмем их с собой в сад, они же не улетят, правда? Вот Рут будет бушевать — она так любит порядок, а они такие… такие… такие непорядочные!..

Прогулка по саду с «непорядочными» волшебными бабочками Мэлани продлилась до самого обеда. Потом Етта занималась с мадам Рэйджисон, и Гермионе пришлось их покинуть. Девочке, которой совсем недавно исполнилось пять лет, предстояло уже через год начать свое домашнее немагическое образование, как было заведено в мире волшебников, и сейчас она усиленно к этому готовилась.

До отбытия в школу–интернат малолетние колдуны и колдуньи занимаются с родителями или наемными преподавателями, которые обучают их сначала читать и писать, а затем — дают основные знания по математике, географии, искусству и литературе, иностранным языкам, посвящают в основные вехи истории магглов и прочие премудрости. В аристократических семьях принято также учить детей танцам, игре на музыкальных инструментах, верховой езде и другим полезным навыкам.

Сейчас Етта, у которой пока не было других учителей, кроме гувернантки, занималась с последней чтением, счетом и письмом. Гермиона предпочитала не мешать им.

* * *

Вечером субботы в гости заглянул старый школьный приятель Люциуса Волден Макнейр, служивший палачом Комиссии по обезвреживанию опасных существ при Министерстве магии и, разумеется, состоящий в рядах Пожирателей Смерти.

Гермионе, которая спустилась к беседующим в гостиной мужчинам не сразу, показалось, что своим появлением она прервала разговор, который в ее присутствии не возобновляли.

— Кадмина как всегда прекрасна, — поприветствовал вошедшую Макнейр, вставая и целуя руку Гермионы.

— Привет, — улыбнулась та, опускаясь на небольшой диванчик. — Кажется, я вам помешала?

— Отнюдь, — возразил гость, пристально на нее глядя, — ты весьма кстати, мы уже заждались.

По лицу сидящего в кресле Люциуса блуждало непонятное выражение. Повисла пауза, во время которой Макнейр не отводил от леди Малфой внимательных и как будто изучающих глаз.

— Что? — не выдержала Гермиона через минуту.

— Всё хорошо, моя дорогая, — подал голос Люциус, бросая на нее странный взгляд. — Скажи, ведь ты сможешь развлечь нашего гостя? Мне нужно закончить несколько срочных писем.

— Я… Да, разумеется, — удивилась Гермиона, и Люциус тут же поднялся.

— Тогда мне не о чем переживать, — с усмешкой закончил он. — Приятного вечера.

— Что это с моим мужем? — изумленно спросила молодая ведьма у Макнейра, когда они остались вдвоем.

— Ничего, — заверил тот, наполняя для нее бокал белым эльфийским вином. — Немного озабочен кое–какими делами. Ничего серьезного.

Внезапно Гермионе вспомнился вчерашний разговор Люциуса с Яксли, и она, помрачнев, закусила губу. Волден встал, подавая бокал, и опустился на диван с ней рядом.

— А вот что происходит с тобой? — спросил он.

— Со мной? — Гермиона кривовато усмехнулась. — Немного озабочена кое–какими делами, — пошутила она. — Ничего серьезного.

— Ну–ну, — он поднял бокал, — за хорошее настроение.

Гермиона едва пригубила вино, но новая мысль о вчерашнем разговоре подтолкнула ее осушить всё до последней капли.

— Вот ты говоришь «ничего серьезного», — продолжал Макнейер, снова наполняя ее бокал, — а ведь в этом‑то и проблема.

— Проблема? — удивилась Гермиона.

— О да, Кадмина. Тебе скучно.

— Да что ты, Волд, у меня почти нет свободного времени! — рассмеялась в ответ молодая женщина, вновь пригубливая вино. — Я занята в гимназии, у меня подрастает дочь, я посещаю массу светских раутов и постоянно устраиваю приемы. Какая здесь может быть скука?

— Это не то. Тебя заела рутина. Всё, что ты делаешь — слишком однообразно.

— Я пока не жалуюсь на однообразие.

— А зря, — он дотронулся до ее бокала своим, — время от времени нужно и поплакаться. Чтобы выговориться, снять душевное напряжение. Человеку свойственно жаловаться. А еще время от времени нужно совершать глупости.

С этими словами Макнейр поставил бокал на стол и положил правую руку на ее колено. Гермиона добродушно рассмеялась.

— Ты пристаешь ко мне? — игриво спросила женщина. — А как же Люциус? — наигранно–страшным голосом добавила она.

— Люциус пишет письма, — хмыкнул Волден, скользнув вверх по ее ноге.

— О, вот она — шаткая мужская дружба! — картинно вздохнула Гермиона, опуская свою ладонь поверх руки Макнейра и тем самым не давая ей двигаться дальше. У него были очень холодные пальцы. — Ай–ай–ай! — погрозила ведьма на манер недовольной мамаши.

— Мы, Пожиратели Смерти, любим преступать за рамки дозволенного, — невозмутимо произнес он в ответ. — Тебе тоже следует попробовать нечто подобное, — добавил маг, свободной рукой обхватывая ее талию и подсаживаясь ближе.

— Осторожнее, мой занятый письмами супруг может прийти справится у нас о чем‑то, и тогда придется проводить дуэль в саду у фонтана, — шуточно пригрозила Гермиона.

— Какая заманчивая перспектива! — хохотнул Макнейр, ловким и резким движением рванув ее на себя за талию так, что женщина оказалась полулежащей у него на руках.

— Волд, перестань! — хихикнула леди Малфой. — Где твои манеры? — Она попыталась встать, но он крепко удерживал ее за плечи правой рукой. — Волден, пошутили и будет.

— Расслабься, Кадмина. Тебе понравится совершать глупости, — заверил друг ее мужа, левой рукой скользнув под подол задравшейся мантии ведьмы.

— Волден, я сейчас начну верещать, — полусерьезно пообещала Гермиона, снова пытаясь освободиться. — Что ты себе позволяяяя.. Ох! — выдохнула она от совершенно бесстыдных движений под ее одеждой. Макнейр нагнулся и поцеловал свою жертву в губы, но она протестующе завертела головой. — Да ты с ума со… шел… Волд, прекра… ти, это… не смеш… но… Проклятье!

Гермиона опять попыталась вырваться, ловя себя на мысли, что всё происходящее доставляет ей физическое удовольствие.

— Волд, перестань! — простонала она. — Ну что ты делаешь?! Ну сейчас же Люциус вернется…

— Не вернется, — задыхаясь, прошептал Макнейр, уткнувшись в ее шею, — он дал нам целый час, чтобы развеять твою скуку.

— ЧТО?! — оторопела Гермиона, даже перестав противиться происходящему.

Макнейр воспользовался этим и впился в ее губы. Несколько секунд женщина не двигалась от неожиданности, а потом резко дернулась, села и схватила его за плечи.

— Что ты сказал?! — повторила она.

Волшебник засмеялся, прижимая женщину к себе той рукой, которая находилась у нее под платьем.

— Никаких дуэлей, заверяю тебя! Просто дружеская услуга.

— Ты что?! Ты издеваешься надо мной?! — Она отстранилась, упирая выпрямленные руки в его грудь. — Не попросил же он…

— Да чтобы я без разрешения прикоснулся к жене своего друга?! За кого ты меня принимаешь?! — расхохотался волшебник.

Гермиона вытаращила глаза. Пользуясь ее замешательством, он прижал наследницу Темного Лорда к себе и сделал несколько весьма недвусмысленных движений рукой под ее одеждой.

Гермиона с силой вырвалась и вскочила на ноги.

— Ты или рехнулся, или… — задыхаясь, выпалила она.

Волден веселился вовсю, глядя на растрепанную, возмущенную ведьму.

— Какая верная жена! — похвалил он. — Люциус будет тронут!

Не слушая больше, Гермиона выскочила из гостиной и, миновав коридор, в ярости ворвалась в кабинет своего мужа.

— Какого дьявола?! — взревела она, распахивая дверь с такой силой, что петли жалобно скрипнули. Люциус, невозмутимо восседавший за столом, с задорным интересом посмотрел на нее.

— Двадцать три минуты, — объявил он. — Зачем же ты так рано убежала?

— Ты…

— Не ценишь отеческой заботы…

— Ты!..

— Вот так: решаешься сносить все муки ревности ради возлюбленной, — горестно посетовал он, — а она так легкомысленно отвергает все твои…

— Сумасшедший негодяй!!! — закричала Гермиона.

— Какой взрыв эмоций! Какие чувства! — Люциус развалился в кресле, закинув ногу на ногу и взирая на нее с насмешливым восхищением. — Браво! Наш маленький план увенчался грандиозным успехом! О, только не нужно плакать. Ведь я забочусь только о тебе…

— Мерзавец, — простонала Гермиона, попятившись, — ты… ты просто… Это ни в какие ворота…

— Натурально словно заново родилась! — подытожил Люциус с наигранным восторгом.

Гермиона развернулась и выскочила из кабинета.

— Ты ко мне, дорогая? — осведомился Макнейр, на которого ведьма налетела в холле.

— Сожри вас всех квинтапеды! — зло бросила она, почти бегом поднимаясь по лестнице.

В комнате разъяренная женщина первым делом схватилась за сигареты. Но она пылала сейчас настоящим бешенством и больше всего хотела выговориться. А еще уж точно не собиралась оставаться на ночь в одной с Люциусом спальне. Потому, затушив окурок, она наспех привела себя в порядок, досадливо вытирая злые слезы, и трансгрессировала в Даркпаверхаус, в главный круг у поста привратника.

В холле оказалось людно и шумно: было около семи часов вечера, гимназисты спешили на ужин. Гермиона торопливо вышла из трансгрессионного круга и, коротко постучав, вошла в привратницкую.

Рон сидел у деревянного стола и при свете тусклой свечи чистил от воска большие серебряные канделябры. При виде Гермионы он улыбнулся с радостным недоумением, отложил замысловатый подсвечник и встал.

— Вот так сюрприз! Ты не дома?

Гермиона не сдержалась и всхлипнула.

— Эй, что случилось?! — встревожился Рон, подходя ближе. — Гермиона, на тебе лица нет! Садись.

Она послушно опустилась на деревянную кушетку у стены. К горлу комком подступала обида, губы предательски задрожали.

— Я… Я снова буду надоедать тебе своими проблемами, — предупредила она с вымученной улыбкой, стараясь взять себя в руки.

— Да ради Мерлина — тут не очень‑то весело, — хмыкнул Рон. — Будешь сливочное пиво?

— Уж лучше огневиски, — буркнула Гермиона.

— Эй, да что случилось? — подозрительно спросил рыжий верзила, вытаскивая с антресолей початую бутыль.

За время работы в гимназии Рон окреп и поздоровел, из‑за чего, благодаря своему высокому росту, смотрелся настоящей громадиной. Его довольно длинные и пребывающие в постоянном беспорядке волосы потемнели, приобретя стойкий терракотовый с проседью цвет, а выцветшие во время мытарств с Гарри веснушки, отдельно почти неразличимые, придавали лицу неравномерный медный оттенок. Рон, не отличавшийся особой аккуратностью, таскал засаленную, напоминающую старый халат мантию грязно–оливкового цвета, огромные стоптанные башмаки и помятую остроконечную шляпу, напоминающую скорее ночной колпак и чаще выступающую в роли тряпки, чем в качестве головного убора.

Привратник опустил на стол мутную бутыль с огневиски и вопросительно посмотрел на Гермиону, рукавом протирая измазанное мелом (он натирал смесью мела с каким‑то раствором серебро) лицо.

— Даже не знаю, как сказать, — пробормотала молодая женщина, скривившись. — И притвори дверь плотнее, пожалуйста: я буду курить. — Рон послушался. — А теперь налей мне огневиски.

— Да что стряслось, Гермиона?! Дома что?

— Дома, — мрачно кивнула она, закуривая. — Мой муж меня «развлекает».

Рон нахмурился. Вообще‑то он терпеть не мог Люциуса с тех самых пор, как довольно неожиданно узнал об их с Гермионой, тогда еще не узаконенных, отношениях. Рон был неприятно поражен своим открытием, но сдерживался довольно долго. Однако когда подруга объявила о своем приближающемся замужестве, он не выдержал и попытался даже протестовать.

Тогда наследница Темного Лорда рассказала всю историю своих давних взаимоотношений с Люциусом Малфоем.

Сказать, что Рон был поражен — значит не сказать ничего. Он впал от этой новости в какое‑то подобие ужаса и, Гермиона это прекрасно видела, совершенно не мог такого понять.

Вообще за время своей работы в гимназии Гермиона очень сблизилась с Роном. Он был для нее чем‑то вроде отдушины, старым верным другом, к которому можно было приходить, чтобы, тайком запершись в привратницкой, напиваться сливочным пивом и вспоминать прошлое. С ним было просто, не нужно было играть и как‑то светлело на душе.

Но вот всё, что касалось Гермиониного супруга, Рона ощутимо напрягало. Когда‑то они пытались беседовать на эту тему, но так и не нашли взаимопонимания. Теперь, при упоминании Люциуса, Рон опять помрачнел.

— Ты, кажется, не шибко этому рада, — заметил он, отвечая на ее реплику.

— О да! — в сердцах бросила Гермиона. — Он, знаешь ли, решил, что я скучаю! Что моя жизнь не блещет разнообразием! — с каждым словом Гермиона говорила всё более высоким голосом. — Что мне нужны новые эмоции!

— Смотрю, вызвать их ему вполне удалось, — осторожно заметил Рон.

— О oui! Еще как удалось, разорви меня грифон!

— М–да? И что же он сделал? — хмуро спросил ее приятель, разом осушая рюмку огневиски.

— О, он попросил Волда…

— Это еще кто? — перебил Рон.

— Волден Макнейр, ты, может быть, вспомнишь его: Волд работает палачом в Комиссии по обезвреживанию опасных существ и приходил когда‑то в Хогвартс с Фаджем и тем старикашкой, чтобы казнить Клювокрыла. Помнишь?

Послышался похожий на мычание звук, долженствующий, видимо, показать, что Рон Макнейра помнил.

— И о чем же он попросил его? — мрачно спросил затем ее приятель.

— Развлечь меня! — гневно выпалила Гермиона, раздавливая окурок в пустой старой чернильнице, которую Рон заботливо поставил на стол вместе с рюмками и бутылкой огневиски.

— Это как же?

— О–о! — всплеснула руками Гермиона. — Он попросил его со мной переспать!

— ЧЕГО?!

— Да–да! Именно так! Мой собственный муж! Мы только что пили с Волдом вино в гостиной поместья, и он…

— Он — что?! — сквозь зубы прорычал Рон.

— О, он попытался выполнить это любезное поручение! Черт, я ненавижу его!

— Старый мерзавец! Он что, полез к тебе прямо у вас дома?!

— Волд был очень мил. Химерова кладка, я его просто ненавижу! Как ему в голову пришло, это… Это… Знаешь, что он мне сказал?! Он сказал, что это — отеческая забота!

— Кто сказал? — совершенно запутался Рон.

— Люциус! Утащи меня гриндилоу! Он только посмеялся над моим возмущением! Он сказал, что я не ценю его заботы! Заботы! О, Рон, я готова была его убить! К дементорам такую заботу! Ты только представь себе!

Совершенно огорошенный Рон молчал, сжимая свои внушительные кулаки. Гермиона разом осушила полную рюмку огневиски и сама налила себе новую.

— Забота! — досадливо повторила она. — Забота!

— Негодяй, — прорычал рыжий верзила.

— Идиот, — всхлипнув, поправила Гермиона. От частых возлияний она уже чувствовала, как начинает кружиться голова. — Отеческая забота! — снова повторила женщина. — Если ему нравится спать с кем попало, почему он считает, что и меня это должно развлекать?!

— Он изменяет тебе?! — с нарастающей яростью выпалил Рон.

— Ха! — иронически выдохнула ведьма в ответ. — Но не в том дело!

— Мерлиновы яйца! Это уму непостижимо!

— Вот–вот! Заботится он обо мне, — добавила Гермиона тише. — Заботливый такой!

— И… где же ты теперь будешь жить? — после паузы, продлившейся некоторое время — Гермиона задумчиво пускала кольца сигаретного дыма — спросил Рон. — Здесь? А Генриетта?

Молодая женщина подняла на него рассеянный непонимающий взгляд.

— Впрочем, замок большой, и…

— Эм, Рон… — осторожно сказала она, поднимая левую бровь, — я… буду жить в поместье.

— В каком? — не понял ее собеседник.

— В своем. В поместье Малфоев.

— ЧТО?! Неужели ты сможешь вернуться туда после…

— Ну, я, конечно, разозлилась… — прервала его Гермиона рассудительным и куда более спокойным тоном. — И это — настоящее свинство… Но…

— Да ты рехнулась! Ты хочешь вернуться к старому мерзавцу, который тебе изменяет и который пытается подкладывать тебя под своих друзей?!

— Ну что ты так грубо? — смутилась молодая женщина. — Они, вообще говоря, ничего плохого не хотели.

— НЕ ХОТЕЛИ?!

— Ну, не кричи, Рон. Это была глупость, согласна. — Сейчас, когда бурно негодовала уже не она, а ее приятель, распаленный яростным возмущением, собственный гнев в Гермионе стал быстро стихать. И ситуация показалась даже забавной. А, видя растущее негодование Рона, захотелось защитить и Люциуса, и Волдена. Всё произошедшее больше не казалось ей ужасным. — Эх, нужно было не отталкивать Волда — посмотрела бы я тогда на этого экспериментатора! Впрочем, вряд ли бы его это задело.

Гермиона поймала вытаращенный взгляд Рона и рассмеялась.

— Успокойся! Всё не так страшно.

— Ни хрена себе «не страшно»! — выдохнул тот. — Ты хоть понимаешь, что произошло?!

— Да ничего же не было!

— Еще не хватало! Гермиона! Твой муж считает тебя шлюхой!

— Ничего он такого не считает, — рассердилась молодая женщина. — Просто хотел сделать мне приятно.

— ПРИЯТНО?!

— Ну, как придумал… Всем свойственно ошибаться…

— ОШИБАТЬСЯ?! Гермиона!!! Да ты прибежала сюда почти в слезах!

— Я растерялась. Это было… Весьма неожиданно. Я же не говорю, что это правильно, просто… Ничего особо страшного…

— Ты не видишь тут ничего страшного?! — прохрипел Рон, в порыве негодования осушая очередную рюмку огневиски. — Обалдеть можно! Ты что же, вообще себя не уважаешь?!

— Это тут не при чем, — возразила слегка задетая Гермиона. — Просто ты смотришь на этот поступок со своей позиции. А с моей…

— А с твоей он в сто раз хуже!

— Ты не прав.

— Это подлость… Низость… Это мерзость, это просто…

— Да ну успокойся, Рон, что тут такого?!

— ЧТО ТУТ ТАКОГО?!

— Я согласна, что Люциус переборщил…

— Какой кошмар ты говоришь, — в ужасе прошептал Рон, хватаясь за голову. — А если бы он тебя изнасиловал?!

— Да никто бы меня не насиловал! — отмахнулась досадливо Гермиона. — Если бы Волд хотел меня изнасиловать, я и не вырвалась бы…

— Великий Мерлин! — простонал Рон. — Ты с таким спокойствием об этом говоришь!

— Ну, это, положим, не было бы так уж особо ужасно, и…

— Гермиона! Мне страшно тебя слушать!

— Уймись, праведник! Ты, если мне не изменяет память, тоже в свое время пытался меня изнасиловать. И ничего.

Рон покраснел до самых корней волос и уткнулся в стол пристыженным взглядом.

— Успокойся, я не сержусь.

— А зря, — буркнул он.

Гермиона снова рассмеялась, и тут кто‑то требовательно постучал в дверь.

— Кого еще химеры приволокли?! — досадливо пробормотал всё еще смущенный Рон, вставая.

Гермиона осушила очередную рюмку огневиски. Перед глазами плавали забавные сиреневые разводы, а комната начала покачиваться.

— Тебе чего тут надо?! — гневно прорычал тем временем привратник Даркпаверхауса, открыв дверь.

— Кадмина здесь? — услышала она невозмутимый голос своего мужа.

— Иди ты знаешь куда?..

— Здесь твоя Кадмина! — громко и весело крикнула молодая женщина. — Рон, пропусти, что ты как маленький…

Рон свирепо посторонился.

— Пьешь? — осведомился Люциус, проходя в комнатушку и окидывая Гермиону взглядом.

— Пью, — кивнула она. — Как тут не выпить? Будешь? Рон, дай, пожалуйста, еще одну рюмку.

— Пошли домой, Кадмина.

— Как? Вот так вот сразу? А меня там ожидает Волд? Надеюсь, он не сильно обиделся?

— Он это переживет. Пойдем, — Люциус прищурился и усмехнулся, — или ты больше не приблизишься к негодяю и мерзавцу?

— Каков нахал, — добродушно заметила Гермиона, откидываясь на деревянной кушетке. — Мне стоило бы собрать вещи и уехать с детьми к Maman.

— Детьми? Я чего‑то не знаю?

Гермиона рассмеялась — в большинстве своем оттого, что заметила выражение лица Рона, всё еще стоявшего у двери.

— Много–много детей, — заявила она. — И вместе со всеми ними я буду жить в комнате Maman здесь в гимназии. Вот она обрадуется!

— Она будет тронута.

— Ты еще и сердишься на меня?! — возмутилась Гермиона. — Люциус, это уже наглость!

— Напиваться в подсобке с привратником — моветон, — насмешливо обронил он.

— Эй, полегче! — зло буркнул Рон. — Этот привратник всё еще здесь.

— Тысяча извинений, мистер Уизли, — не поворачиваясь, бросил Люциус. Рон позеленел от бешенства.

— Давай еще подерись с моим привратником! — захохотала Гермиона. — Вот это будет зрелище!

— Пойдем домой.

— Я боюсь! — порывисто прижала она руки к груди. — Ты меня продашь в наложницы своим друзьям!

— Сегодня больше никаких друзей, — заверил в ответ Люциус.

— Сегодня? — опять захихикала молодая ведьма. — А Волд ушел? Какая досада! Я только стала сожалеть о своей излишней нравственности!

— Мы позовем его, если ты захочешь, когда будем дома.

— А кого еще мы позовем? Выпей, милый! Рон, я возьму твою рюмку, ладно?

— Кадмина, перестань.

— Что? — невинно удивилась Гермиона. — Я что‑то не то сказала? Ох, прости меня, я такая легкомысленная. Волден не идет у меня из головы…

— И долго еще продлится этот спектакль?

— Ни грамма раскаяния. Впрочем, зря я буду дожидаться от тебя извинений. Придется идти так, ибо вряд ли Maman обрадуется мне и детям сегодня ночью. Хотя, если она в усадьбе, я бы могла занять ее комнату… — Гермиона встала и пошатнулась. Люциус поддержал супругу.

— Куда это ты ее ведешь? — возмутился Рон, преграждая дверь.

— Смею напомнить, мистер Уизли, что это моя жена.

— Следовало помнить об этом раньше!

— Я постоянно об этом помню, уверяю вас, — блеснул глазами Люциус.

— Рон, не сердись, — примирительно протянула Гермиона, облокачиваясь на плечо своего супруга, — всё хорошо, правда. Мне лучше пойти домой.

— Вы слышали, чего хочет леди Малфой? — осведомился Люциус, делая ударение на последних словах.

— Гермиона!

— Рон, я к тебе завтра вечером зайду, — пообещала молодая женщина, — не сердись. И спасибо, что выслушал.

— Сколько я должен твоему исповеднику?

— Люциус, перестань! Рон, ну не расстраивайся…

— Я не расстраиваюсь, — угрюмо бросил рыжий верзила, посторонившись.

— До свиданья, мистер Уизли, — насмешливо обронил Люциус, уводя Гермиону к трансгрессионному кругу.

— Ублюдок, — еле слышно выдавил Рон, сжимая кулаки, и с силой захлопнул дверь.

— Ну вот, я его обидела, — огорченно пробормотала Гермиона, покачиваясь. — Это всё из‑за тебя и твоих идиотских выходок!

— Разумеется.

— Волд ушел? — спросила она перед тем, как трансгрессировать, положив руки мужу на плечи. В холле гимназии было совсем пусто.

— Ушел–ушел. Не волнуйся, — сверкнув глазами, ответил Люциус, и через миг они оказались в спальне.

 

Глава VII: Тайны Зеркального коридора

Гермиона проснулась в великолепнейшем расположении духа. После прошедшей ночи сохранились приятная усталость и самое приподнятое настроение. Она потянулась, расплылась в улыбке и зарылась лицом в пуховые подушки.

…Люциус сидел в столовой и читал свежий номер «Ежедневного пророка», на обложке которого что‑то безмолвно произносил с трибуны Кингсли Бруствер. Увидев супругу, Люциус отложил газету и выжидающе улыбнулся.

— Доброе утро, — пропела она, впархивая в столовую, и, в полутанце проследовав за его стул, обвилась руками вокруг шеи. — Ты давно встал?

— Давно, — хмыкнул Люциус, целуя ее в изгиб руки. — Мадам довольны и счастливы?

— Мадам на седьмом небе и голодны! — рассмеялась Гермиона, усаживаясь напротив.

— Каковы планы моей лучезарной супруги?

— Формоз! — позвала Гермиона. Появился зеленый домовик. — Подай мне завтрак. Вообще нужно наведаться в гимназию и поговорить с Роном, — ответила она на вопрос мужа, когда эльф исчез, — он теперь невесть что обо мне думает.

— Поддерживаем взаимоотношения с низами? — хмыкнул мистер Малфой, снова закрываясь газетой.

— Злюка, — добродушно заметила Гермиона.

* * *

Рон Уизли был мрачен и сух. С деланной невозмутимостью он уверил Гермиону в том, что чрезвычайно рад ее хорошему настроению и возвратившемуся семейному благополучию. При этом всем своим видом Рон выражал осуждение и протест. Гермиона ушла от своего приятеля немного раздосадованная и еще больше омрачилась, едва не столкнувшись в холле с Габриэль.

Молодая девушка шла в правое крыло и не заметила ее. Но Гермиона тоже направлялась туда, в класс легилименции, чтобы забрать пергаменты со стихами и до следующего занятия проверить успехи Черных Зверей в чтении закрытых мыслей.

Трансгрессионные круги в правом крыле замка имелись только в личных кабинетах преподавателей и учительской. На минуту Гермиона застыла в нерешительности — идти следом за Габриэль ей совсем не хотелось. Нагонять девушку, здороваться с ней, потом как‑то разойтись — сегодня воскресенье, и в правом крыле даже нет гимназистов…

«Но почему я должна стоять тут и ждать?! Пока эта мымра гуляет там, где ей вздумается?! — досадливо подумала Гермиона. — И вообще что она здесь делает, ведь Papá сейчас не должно быть в замке?!»

И, дернув плечами, Гермиона быстрым шагом направилась через холл вслед за Габриэль.

О Зеркальном коридоре наследнице Темного Лорда рассказала призрачная княжна Эуфросина, старшая дочь бывшего хозяина замка князя Шербана. То был один из немногочисленных тайных ходов, существующих в гимназии.

Узкая полоска пространства проходит почти через всё правое крыло, прорезая его вдоль основного коридора по всем этажам. Одна из стен тайного хода, снаружи кажущаяся самой обыкновенной, изнутри будто не существует, а вторую устилает бесконечное цельное зеркало, из‑за которого коридор и получил свое название. Проходя вдоль всего этажа, с каждой стороны он заканчивается крутой лестницей, позволяющей подняться на пролет выше.

Пользуясь этим тайным ходом, можно свободно передвигаться по правому крылу замка, не рискуя с кем‑либо столкнуться, и использующий коридор сильно выигрывает, если не желает встречаться во время перемен с толпой гимназистов или избегает кого‑то.

Об этом ходе практически никто не знает.

Попасть в Зеркальный коридор можно в любом месте заколдованной стены, если пройти сквозь нее, произнося специальное заклинание. Его и поведала Гермионе в начале последнего триместра прошлого года молодая княжна Сица, которой леди Малфой в сердцах пожаловалась на Зэка Аккидэнта.

Зэкери был одним из ее учеников, Черным Зверем, которые в том году изучали с мадам Малфой окклюменцию. Вообще эти довольно‑таки рискованные для тайны личной жизни обучаемых занятия не раз ставили Гермиону в неловкие положения, когда она, сама того не желая, из‑за небрежности гимназистов узнавала их сокровенные секреты.

В теории всё, что не должно было стать достоянием гласности, учащимся следовало аккуратно сливать перед занятиями в Омуты памяти.

Но на деле далеко не так просто с ходу определить, какие мысли и воспоминания следует предохранять таким образом — и зачастую гимназисты оплошают с этим до того, что приходится краснеть и смущаться. Но Гермиона не была болтлива и никому не выдавала своих незадачливых учеников.

За время работы она ненамеренно узнала много довольно интересных вещей о семьях и жизни разных волшебников: порой ей знакомых, порой известных в магическом мире.

К примеру, когда‑то благодаря Эмили Грант, переведшейся в Даркпаверхаус на третий курс из Хогвартса и ставшей в гимназии Хрустальным Созданием, Гермиона узнала удивительную историю о древних призраках своей старой школы.

Будучи в Хогвартсе когтевранкой, Эмили подружилась с Серой Дамой, призраком этого факультета, и узнала о том, что при жизни девушку, издавна обитающую в старом шотландском замке, звали Еленой Когтевран и что она была дочерью основательницы одноименного факультета.

Когда‑то давно Елена похитила у матери чудесную диадему, обладающую свойством усиливать умственные способности того, кто ее надевает. Она хотела превзойти Кандиду Когтевран, но в итоге лишь сломала свою жизнь.

Скрываясь долгое время, Елена так и не нашла своего счастья. А потом Кандида заболела, заболела смертельно, и на краю гибели захотела простить предавшую ее дочь, преступление которой ото всех скрывала. Она призвала к себе барона Краузена, страстно любившего ее девочку и неоднократно отвергнутого ею еще до бегства, и поручила отыскать непокорную дочь.

Девушка скрывалась тогда в лесах Албании, где барон и настиг ее. Но Елена не пожелала возвращаться к своей умирающей родительнице, чем привела его в бешенство. Барон вообще был довольно вспыльчивым и импульсивным человеком — тогда, в порыве ярости, он ударил кинжалом злополучную мисс Когтевран, смертельно ранив ее в сердце.

Когда барон очнулся от обуявшего его приступа, он ужаснулся содеянным и в отчаянии заколол себя тем же кинжалом над трупом своей возлюбленной. И он, и Елена после смерти остались на земле и возвратились в Хогвартс, где обитают и по сей день. Серая Дама и Кровавый Барон, со дня своей смерти носящий цепи, символизирующие его раскаяние.

Это преступление безвозвратно изменило всё существо барона Краузена, бывшего при жизни довольно развязным и взбалмошным человеком. Когда‑то в ранней юности при нем завелся полтергейст, которого молодой баронет сначала боялся, но потом настолько сдружился, что с возрастом веселый проказник Пивз не исчез, как это обычно бывает с полтергейстами, а оставался при сэре Роберте в качестве озорного товарища и друга зрелых лет.

Барон Краузен вырос, и житейские перипетии привели его к преступлению, ставшему последним в его жизни и беспрестанно преследующим в смерти. После истории с Серой Дамой, самоубийства и самоотречения барона, характер его кардинально переменился. Тем не менее Пивз продолжал быть привязанным к призраку, хотя тот в любой момент мог прекратить его существование. Барон больше не понимал шуток и не разделял их, он полностью отдался самобичеванию — но с Пивзом, в память многолетней дружбы, они заключили что‑то вроде соглашения. Полтергейст не лезет к барону, а тот взамен оставляет ему жизнь.

Именно поэтому Пивз так раболепствует и столь сильно боится призрака подвалов Слизерина, Кровавого Барона — бывшего приятеля, который в любой момент может стать его палачом.

Всё это Эмили Грант узнала от Серой Дамы, а Гермиона случайно увидела в памяти своей ученицы во время занятий окклюменцией. Разумеется, юное Хрустальное Создание не ведало о том, что когда‑то Серая Дама уже рассказывала свою историю одному слизеринцу по имени Том Риддл и что он отыскал в лесах Албании драгоценную диадему, которую считали утерянной, и обратил ее в Хоркрукс; что эта диадема много лет хранилась в банке «Гринготтс», в фамильном сейфе одного из его ближайших приспешников Родольфуса Лестрейнджа. И что она покинула этот сейф лишь осенью 1997 года, чтобы быть обращенной в кулон и занять свое место на шее Кадмины Гонт–Блэк, у которой ее потом похитил Гарри Джеймс Поттер.

Гермиона тоже всего этого не знала, она даже не сопоставила воспоминания Эмили Грант со словами своего отца о том, что ее кулон когда‑то был диадемой Кандиды Когтевран; Гермиону куда более поразила история полтергейста Пивза и Кровавого Барона, бывшего Роберта Краузена.

…Не все те вещи, которые случайно узнавала мадам Малфой на своих уроках, были столь занимательны, и далеко не все настолько невинны. Семейные тайны и постыдные поступки, о которых знали или которые совершали ее ученики, открывались Гермионе куда чаще.

Так в середине прошлого года ей случайно стало известно о специфических любовных предпочтениях одного из гимназистов, единственного наследника уважаемого чистокровного рода волшебников Аккидэнтов. Тайна не только постыдная, но и опасная — Зэкери Аккидэнт в свои пятнадцать лет уже был помолвлен с еще более юной чистокровной ведьмой Сарой Мак–Грегор, студенткой Шармбатона. И открытие правды о гомосексуальных предпочтениях будущего супруга, несомненно, должно было расстроить свадьбу и с Сарой, и с другими возможными девушками, тогда как Зэкери был единственным наследником рода Аккидэнтов и единственным возможным его продолжателем.

Зэк стеснялся своих особенностей и боялся скандальной огласки, и потому люто возненавидел преподавательницу окклюменции, которой случайно открылась эта тайна. Мистер Аккидэнт перестал посещать ее занятия (по счастью, экзаменов в этой области магических знаний не предусматривалось), а каждый раз, встречая мадам Малфой, обжигал ее поистине ненавидящим взглядом.

И как назло Гермиона постоянно сталкивалась с Зэком везде, как будто Богини Судьбы нарочно издевались над ней. Эти встречи портили настроение молодой женщине, и однажды она пожаловалась на это призрачной княжне Эуфросине. И тогда Сица поведала Гермионе о Зеркальном коридоре и назвала пароль от него.

Именно в этот тайный ход леди Малфой и проскользнула, едва оказавшись в правом крыле. Габриэль шла довольно медленно, и Гермиона быстро нагнала ее. Она собиралась просто пройти мимо, чтобы поскорее подняться в класс, забрать пергаменты и вернуться в поместье, как вдруг навстречу идущей чуть впереди молодой девушке из бокового коридора вышел как всегда теперь мрачный Фред Уизли.

На его лице промелькнули досада и чуть ли не отвращение, и Фред, коротко кивнув, казалось, хотел пройти мимо. Но Габриэль резко остановилась, сложив руки на груди.

— Какая встреча, — довольно ядовито сказала она. — Как работается? — И оглянулась, проверяя, никого ли нет в коридоре. Гермиону она видеть не могла, а в остальном там было пусто.

Леди Малфой удивленно остановилась, заинтересованная происходящим по ту сторону прозрачной стены. Вообще‑то она знала, что Габриэль Делакур была в очень хороших отношениях с Фредом, который не только после замужества Флёр приходился ей братом, но и был бывшим деканом в гимназии. Несмотря на то, что, Гермиона догадывалась, Фред когда‑то занял место преподавателя в Даркпаверхаусе лишь для того, чтобы следить за Джинни, он после ее смерти остался здесь — то ли из привязанности к своим подопечным Земным Орлам, то ли просто по привычке.

Фред отнюдь не симпатизировал в чем‑либо Лорду Волдеморту (и особенно почему‑то теперь, после смерти Джорджа), но он, насколько знала Гермиона, всегда хорошо относился к Габриэль, хотя все и знали о ее неуставных отношениях с Темным Лордом.

Несмотря на эту почти что дружбу, Габриэль была всегда почтительна со своим деканом и братом, и тем страннее для Гермионы сейчас показались и ее ядовитые, грубые слова, и то выражение, которое промелькнуло на лице Фреда при виде девушки.

— Спасибо, не жалуюсь, мисс Делакур, — холодно обронил он в ответ на ее грубую реплику и хотел идти дальше.

— Ах, «мисс Делакур»? — скривилась Габриэль. — Как педантично, мистер Уизли! Вот тебя‑то я и искала. Хотелось взглянуть в твои бесстыжие глаза, Фред! Несмотря на то, чем я рискую, являясь сюда так и разговаривая с тобой. Изволь уж уделить мне немного времени! У тебя ведь его теперь хватает! — девушка говорила со жгучей, бьющей через края ненавистью, и Фред сначала даже немного растерялся, но быстро взял себя в руки. — Не скучно ли трудиться? — продолжала Габриэль, а потом изменившимся голосом добавила: — Не понимаю, как ты мог! И как теперь смеешь оставаться в этом замке!

Гермиона, которую никто не мог увидеть, наблюдала за этой внезапной перепалкой в полной растерянности. Тем временем Фред пришел в себя. И посмотрел на Габриэль с таким же отвращением, с каким и она на него взирала.

— Что ты, сестрица, — съехидничал он, — я вовсе не скучаю здесь. Хоть, конечно, и не могу развлекаться так же весело, как ты!

— Ах, значит, я развлекаюсь?! — негодующе воскликнула Габриэль, сверкнув глазами.

— О нет, ты трудишься! — сострил высокий рыжий волшебник. — На благо родины.

— Мудак, — бросила Габриэль с отвращением. — Нашел о чем шутить! Шут недоделанный.

— Кто шутит? Я уже давно не шучу.

— Не понимаю, как ты мог в одночасье так перемениться, Фред, — сказала она с какой‑то глубокой гадливостью. — Я тобой когда‑то восхищалась. А теперь мне противно на тебя смотреть! И думать о тебе противно.

— Поверь, мне о тебе — тоже, — огрызнулся волшебник. — Подстилка Волдеморта!

Пустой коридор огласил громкий звук пощечины.

Фред ловко схватил Габриэль за запястья рук, мешая ударить еще раз. Ее лицо пылало бешенством. Все черты как‑то заострились и вытянулись, в них появилось что‑то птичье и неприятно–отталкивающее — похоже, от бабушки сестрам Делакур досталась не только чарующая красота вейл, но и их истинная природа.

— Что, правда глаза режет?! — выплюнул Фред.

— Ты — жалкий трус и предатель! — прошипела девушка. — Ничтожество! Справедливо было бы передать это всё самому Волдеморту, Фред! Поглядела бы я тогда на тебя! Только во имя всего, что было, я смолчу. Но не смей называть меня подстилкой! Не такому трусу как ты мне это говорить! Пусти, мне больно! — сквозь зубы выдавила она.

Фред выпустил руки девушки, на запястьях которой остались красные пятна, и с отвращением вытер ладони о мантию.

— Иди, трудись, учи детишек летать на метлах! — крикнула Габриэль, когда он отвернулся и быстро пошел прочь. — Не тебе быть мужчиной! Каково?! Трус! Неудачник!

Фред уже скрылся за поворотом, а Габриэль всё еще стояла, сверкая яростным взглядом. Потом вдруг закусила губу и неожиданно судорожно всхлипнула. Девушка вся дрожала и задышала глубоко–глубоко, стараясь успокоиться. В сердцах она впилась белоснежными зубками в руку, сдерживая рыдания. Потом закрыла глаза и так стояла почти минуту, делая равномерные глубокие вдохи. Черты ее лица медленно разгладились и снова обрели привлекательность.

— Трус и предатель, — наконец произнесла Габриэль, открывая глаза. Все следы волнения испарились без следа.

Тряхнув очаровательной головкой, кобра Волдеморта поправила свои белоснежные кудрявые локоны и быстрым шагом пошла в сторону холла.

Гермиона ошарашенно смотрела ей вслед сквозь прозрачную каменную стену Зеркального коридора.

Что это было? Что означала вся эта сцена?

Гермиона глубоко задумалась.

«Неужели… Неужели у этой девчонки был роман с Фредом Уизли?! Невероятно! Но когда? Ведь если она встречалась с Фредом, значит, она обманывала Papá?! И он всё время ее защищает! Джинни ни за что бы так не поступила… Но когда же это могло происходить? Вряд ли давно: у Габриэль всегда были отличные отношения с Фредом и испортились они, получается, только теперь… Но что же выходит? Что их хорошие отношения переросли во что‑то большее? И Papá этого не заметил?! Впрочем, он действительно постоянно защищает эту дрянь! И с окклюменцией у нее всё в порядке… Выходит, эта вертихвостка закрутила роман с Фредом?! Ничего себе! А он… Он потом испугался… И правильно сделал… Разорвал с ней отношения… А, может, Papá узнал? И… О Великий Мерлин! Не захотев терять хорошего преподавателя, он мог… Уж не Papá ли был причиной трагедии, случившейся с Джорджем?!»

Размышлявшая на ходу Гермиона застыла от этой внезапной мысли у дверей пустого класса легилименции. Потом медленно вошла и села за стол.

«Именно поэтому Фред и бросил ее! Вот почему она назвала его трусом и предателем! Фред мог рисковать собой, но чтобы его вероломство стало угрозой близким… Причиной гибели брата… Такого бы он не перенес! Ведь Papá мог угрожать расправой и с другими Уизли… Чтобы спасти их, Фреду нужно было бросить Габриэль и остаться преподавателем в гимназии! Вот почему эта дрянь возмущалась трусостью и тем, что он «может оставаться в этом замке»!!! Вот почему Фред так изменился! Он считает себя виновником смерти брата, и именно поэтому перестал общаться с родными! Ведь он даже Рона избегает!

Из‑за этой проклятой стервы убили Джорджа?!

Ведь он мог, — в ужасе думала Гермиона. — Он мог… И всё еще терпит ее при себе?! Вот кого нужно было раздавить! Джордж… Бедный Джордж!

Какой кошмар!

Нужно поговорить с Фредом. Ведь он не виноват. Он теперь тоже ненавидит эту шлюху, из‑за которой убили его брата.

А как он должен ненавидеть теперь Papá… Бедный Фред. И ему приходится оставаться здесь и работать на mon Pére, чтобы спасти близких! Как же ему, наверное, тяжело… А она еще и смеет упрекать его!

Как это всё ужасно и несправедливо!

Но ведь я ничего не могу для него сделать. Он и слушать меня не станет. Я для него — дочь убийцы его брата.

Он, наверное, и меня ненавидит тоже.

И всё из‑за этой потаскухи! А она, кажется, всё еще любит Фреда! И ни грамма раскаяния, сочувствия! Эгоистка! Считает, что он из‑за нее должен пожертвовать своими близкими и собой?! Какая же она тварь!»

Гермиона сидела за столом и водила сухим пером по его деревянной поверхности, бездумно глядя в пустоту. Как это просто — разделаться с близкими людьми того, кого хочешь покарать или принудить к чему‑то… Как это в стиле Пожирателей Смерти.

Она вспомнила прошлое.

«Ну почему ребенка, ребенка — за что?! Если этот Винни что‑то там набедокурил, нужно было поймать его! И кипятить кровь ему! Но не его дочери! Не верю, что вы не могли найти того, кто вам необходим!

— Могли. Но Винни еще нужен Темному Лорду.

— А ребенок и его жена — не нужны?

— Именно так, Кадмина. C'est la vie».

C'est la vie.

Логика Пожирателей Смерти.

Логика ее отца, ее мужа.

«Играем! С памятью, с прошлым… С совестью играем в прятки! Если тут не сказать, а там умолчать, да здесь приукрасить… И вперед! — вспомнились Гермионе слова Невилла Лонгботтома. — Это какой‑то уродливый параллельный мир, тот мир, где мы росли, не мог таким стать! И ты! Не понимаю, как ты могла до такого опуститься, как могла перейти… Ты стала просто чудовищем! Мы жестоко ошиблись в тебе, Гермиона…»

— Стала просто чудовищем, — произнесла она вслух. — Я стала просто чудовищем. Такой же, как всё они…

«Но разве я могу кому‑то помочь? — безнадежно подумала женщина. — Разве могу что‑нибудь сделать?

Хотя бы для Фреда…»

 

Глава VIII: В кругу семьи

Тучный и как будто вечно чем‑то недовольный Орест Гринграсс сидел в глубоком вольтеровском кресле алого бархата и мрачно взирал на своего свата из‑под густых седых бровей.

Это был сильно постаревший седовласый мужчина с проплешинами на могучей голове. В свои шестьдесят с лишком лет Орест Гринграсс выглядел чересчур старым для волшебника — но одновременно очень и очень внушительным.

Он слушал Люциуса довольно давно, сидя в гостиной поместья Малфоев вместе с женой и младшей дочерью, и с каждым мигом злился всё больше и больше. Однако продолжал молчать, выдавая свое недовольство лишь наливающимся кровью лицом, приобретшим на определенном этапе монолога старшего Малфоя оттенок мутновато–лиловый и не сулящий ничего хорошего.

Серафина Гринграсс, еще совсем молодая на вид ведьма неполных пятидесяти лет, косилась на мужа с явной опаской. Она сидела на диване в неестественной идеально–выпрямленной позе и сжимала худенькую и тонкую ручку своей младшей дочери, украдкой бросая на супруга выразительные взгляды.

Астория слушала пространную речь свекра со смиреной покорностью, лишь временами поднимая на отца обреченные и испуганные глазки — когда миссис Гринграсс чересчур сильно сжимала ее руку в своих ладонях.

— Что до иностранных и инородных языков, — говорил тем временем Люциус, будто ничего не замечая, — сейчас, разумеется, практикуется Мгновенное магическое изучение — однако, само собой, Скорпиус не будет унижаться до подобного мещанства. Французскому он уже обучен практически наравне с английским, сейчас, с началом комплексных занятий, закрепит его окончательно. Далее следует сделать упор на латынь и язык гоблинов — вы же понимаете, это самое необходимое. Латинскому и основам гоблинского Скорпиуса обучит тот же мистер Беремью, о котором я уже говорил, касаясь географии и литературы. Ну а к лету мы отправим его в лагерь «Корн», где он закрепит гоблинский язык и арифметику. — Люциус умолк и перевел дыхание. — Что до музыкальных талантов, — продолжал он, — я остановил бы выбор на скрипке, хотя, по большому счету, не считаю этот момент обязательным.

— Может быть, фортепиано? — подала голос миссис Гринграсс. — Он мог бы, когда немного освоиться, сам аккомпанировать себе во время занятий пением.

Люциус Малфой скривился.

— Пение мы из списка исключаем, — отрезал он. — Я и касательно скрипки не уверен: не те времена.

— Коль уж ты заговорил о временах, — кряхтя, подал голос мистер Гринграсс, стараясь говорить спокойно, — хочу заметить, что эта Гунилла Ульссон знавала лучшие. Люциус, ей сто сорок три года: не думаешь ли ты, что более молодая и свежая…

— Такое впечатление, что мы выбираем Скорпиусу невесту! — перебил хозяин поместья. — Фрекен Ульссон обучила танцам шесть поколений Малфоев. И покуда эта ведьма не соберётся наведаться на тот свет, она и только она будет учить танцевать молодых Малфоев, Орест!

— Мистер Малфой, а может быть, танцы, во всяком случае, танцы, которым учит фрекен Ульссон, устарели так же, как и пение? — неуверенным детским голоском пролепетала Астория и тут же испугалась собственной дерзости.

— Помолчи, дочь! — осерчал мистер Гринграсс. — Не лезь, куда не просят. Люциус! Я уважаю семейные традиции, разорви грифон мою селезенку, но ты перегибаешь палку! И то, что ты говорил раньше об этом портрете… Как человек, лично присутствовавший при сожжении этой французской бестии Жанны д’Арк, может учить кого‑то истории искусства?! Да троллева башка мировых шедевров возникла уже после того, как с его портрета пооблупилась вся краска!

— Вальтасар Малфой следит за всеми направлениями искусства вот уже полтысячелетия, его портреты висят в крупнейших музеях и институтах, он записан и состоит действующим членом Международной коллегии магического наследия Европы и читает лекции в Руанской академии магии. Вальтасар Малфой и никто другой будет заниматься с моим внуком. И для меня более чем странными кажутся твои на этот счет возражения!

— Я гляжу, мои возражения вообще мало тебя волнуют, — просвистел Орест Гринграсс. — А касательно верховой езды и искусства полетов…

— Я уже нанял инструкторов для этого.

— Люциус, это переходит всякие границы! — вскипел почтенный колдун. — Не забывай, что это и мой внук, и, в конце концов, моя дочь тоже имеет право голоса! Её и Дафну тренировала лучшая наездница из известных мне, девочки учились конному мастерству на единорогах! Неужто ты можешь предложить что‑то лучшее?! — ехидно спросил он.

— О, что ты, — елейным тоном пропел Люциус, — пускай мой внук учится кататься на единорогах! Но в таком случае припомни, кто обучал твоих дочерей вышивать и прясть — это, пожалуй, ему тоже не помешает! Я уже несколько раз замечал Асторию с ниткой и иглой, хоть она, хвала Моргане, не маггла и не восточная домовиха…

— Я не говорил, что и Скорпиусу следует ездить на единорогах! — покраснел мистер Гринграсс, благоразумно пропуская другую шпильку, от которой на глаза юной миссис Малфой навернулись слезы. — Ладно, будь по–твоему.

— Вот и отлично. Если у Астории нет замечаний, — колко добавил Люциус, бросая испепеляющий взгляд на свою невестку.

Девушка испуганно вздрогнула.

После трагической гибели мужа Астория была вынуждена вернуться к матери и отцу. Она выросла под их игом ребенком, привыкшим к подчинению и послушанию; такой же оставалась и при Драко: запуганной и покорной. А после кончины супруга отец и мать были с ней более чем строги. Никакой свободы в жизни молодая девушка никогда не имела и не чаяла уже обрести — потому что суровый папа полновластно взял на себя бразды правления ее судьбой сразу же после кончины мужа.

Гринграссы запретили бы молодой вдове всякие сношения с убийцей зятя и человеком, на ней женившемся, — но Кадмина и Люциус занимали слишком высокое положение и родители Астории сочли за лучшее всё принять.

Юная вдова вовсе не знала, как вести себя с этой частью семейства покойного супруга. И если Люциуса она слепо слушала, как слушала его сына в период замужества, то как вести себя с Гермионой не ведала вовсе. А той было жаль бедную девочку, и она пыталась быть с нею добра, чем еще больше конфузила.

Но вот ребенка ее у Гермионы любить не выходило. Скорпиус — уменьшенная копия Драко Малфоя. Молодую женщину просто оторопь брала, когда она долго на него смотрела. К тому же Гринграссы на свой манер растили из мальчика что‑то невообразимое. Не нравилось Гермионе и то воспитание, которое хочет привить своему внуку Люциус — ведь она уже видела, что это «дало» в прошлый раз.

Но старший Малфой стоит на своем.

Он изначально считал Асторию не самым лучшим вариантом супруги для своего сына, ибо она была слишком глупа и слабохарактерна, но, с другой стороны, это могло бы лишить Драко многих проблем. Теперь, когда сына не стало, Люциус сильно опасался за единственного наследника своего рода, последнего Малфоя — ведь у Гермионы больше не может быть детей.

Потому он взял его воспитание под полный свой контроль, игнорируя все протесты и возмущение мистера Гринграсса, который, утопая в бешенстве, всё же опасается своего влиятельного свата и не смеет открыто ему перечить. Астория до полусмерти боится Люциуса, а Гринграссы предпочитают подчиняться: ведь он муж наследницы Темного Лорда.

Внешне Астория выглядела совсем ребенком: в свои двадцать пять лет она смотрелась восемнадцатилетней. Трогательные большие глаза, по–девичьи причесанные волосы и подрагивающие от волнения в присутствии Люциуса губки дополняли картину.

— Я… — пробормотала юная миссис Малфой в ответ на неожиданный выпад, — я не совсем понимаю, к чему Скорпи фехтование, — виновато выдавила она.

Люциус скривился от сокращения «Скорпи» и возвел глаза к потолку.

— Фехтование, моя дорогая, — негласный способ научить ребенка мастерски управляться с волшебной палочкой в то время, пока по закону ему еще не положено ее иметь.

— Оу… — только и смогла произнести девушка.

— Надеюсь, это всё?

— Да, мистер Малфой, — покорно заверила она, — мне кажется, всё идеально.

— Идеально! — передразнил Орест Гринграсс. — Как на свадьбе с дементором!

Возникшую неловкость сгладил домовой эльф Оз, степенно вошедший в гостиную из парадного коридора.

— Прибыли мистер и миссис Уоррингтон с детьми! — дождавшись паузы в разговоре, громко объявил он.

— Так проси их! — сердито рявкнул Люциус.

Гермиона вздохнула с облегчением: наконец‑то представление с подбором учителей для Скорпиуса прервалось на антракт. Вот уже более часа длилось это малоприятное действо, и, казалось, еще немного и мистер Гринграсс не выдержит.

А Люциусу определенно нравилось играть с ним! Ну что за паскудный характер?!

Впрочем, едва ли Гермиона могла особенно порадоваться появлению Дафны Уоррингтон в своем доме.

Оз посторонился и махнул пухленькой ручкой в сторону двери — она с легким шелестом распахнулась и гости прошествовали в гостиную, а эльф с негромким хлопком исчез.

Старшая сестра Астории отнюдь не походила на ребенка. Миссис Уоррингтон была типичной светской львицей своего времени. Четкая шаблонная красота, идеальные формы, идеальные взгляды, идеальные манеры; плюс: острый язычок и своеобразное выражение лица, свойственное почти всем дамам, сумевшим вписаться в «высший свет» Магической Великобритании начала XXI века — всегда будто чуть недовольное всем, что ее окружает, пренебрежительное и высокомерно–снисходительное.

Дафне, в отличие от младшей сестры, удалось успешно вырваться из‑под родительской опеки, занять положение в свете и полностью выдрессировать своего не слишком отягченного интеллектом супруга. Но она продолжала завидовать младшей сестре и ее чрезвычайно удачному, по мнению Дафны, браку. Подумать только, если бы в свое время родители не поторопились с ее собственным замужеством, сейчас, возможно, она сама была бы вдовой Драко Люциуса Малфоя и матерью единственного наследника знаменитого магического рода, породнившегося с самим Темным Лордом!

Астория не понимает и не заслуживает своего счастья!

Дафна всеми силами старалась держаться поближе к непутевой сестрице и людям, в окружение которых так жадно рвалась. К этому же стремился и Честер Уоррингтон, никогда доселе не могший и помыслить о подобных высотах.

Шкафоподобный верзила благодаря заботам и наущениям Дафны приобрел настоящий светский лоск и выглядел сейчас успешным бездумным ловеласом, любимчиком фортуны.

Насколько Гермиона знала, Чет содержал семью, пользуясь состоянием своего папеньки, щедро отписанным тем успешному и любимому чаду. Гарольд Уоррингтон промышлял продажей редких артефактов природного происхождения, добычу которых сейчас активно развивал и совершенствовал. Чет, кажется, в дела родителя не лез, зато с удовольствием пользовался деньгами последнего и «билетом в высший свет», доставшемся ему в комплекте с очаровательной супругой.

Девочки–близняшки неполных семи лет Антея и Клитемнестра как раз подходили к тому возрасту, когда в детях просыпается полностью вся заложенная в них магия, но законы еще не накладывают на нее печать. Оттого общение с маленькими проказницами доставляло крошке Етте вдвое больше удовольствия. Тэя и Клио напоминали двух маленьких хитрых лисят — темно–рыжие, веснушчатые и шальные ведьмы могли поставить на уши весь дом, если вовремя не сдержать их.

Сейчас девочки степенно вошли в гостиную вслед за матерью и отцом и почтенно поздоровались со всеми своими grands‑parents и тетушкой.

На лестнице послышался топот, и показались одетые в кружевные носочки и панталоны ножки Генриетты, опрометью несущие вниз свою хозяйку. За Еттой чинно спускался одетый в строгую детскую мантию серого цвета Скорпиус Гиперион Малфой.

Маленький, худой и болезненный, он тем не менее был преисполнен настоящего малфоевского величия. Высоко задрав остренький носик, мальчик с гордо поднятой головой чопорно сходил вниз вслед за своей веселой малолетней тетушкой.

— Клио! — звонко закричала Етта, кидаясь на одну из рыжих близняшек. — Тэя! Ура! Пошли скорее, я вам кое‑что покажу!

— Генриетта Энн Вирджиния, ты ничего не забыла?! — сдерживая улыбку, строго спросила Гермиона.

На лестнице показалась мадам Рэйджисон.

— Здравствуйте, — опомнилась тем временем малышка, приветствуя Дафну и Честера, и сделала неуклюжий реверанс. — Мамочка, можно мы пойдем наверх?

Получив позволение старших, дети ринулись к лестнице, у подножия которой остановился и тяжело вздохнул маленький Скорпиус.

— На дворе преотвратная погода, — сообщила Дафна после того, как они с Честером расположились в гостиной.

— Вы прибыли в карете? — спросил Люциус.

— Разумеется, — кивнула Дафна, не признававшая путешествий по Сети летучего пороха.

— Чет, почему бы вам не приобрести заколдованный автомобиль? — поинтересовался старший Малфой. — С тех пор, как было разрешено накладывать на них чары, я лично перестал признавать другие виды долгосрочного транспорта.

— Фи! — сморщила носик Дафна. — Маггловские машины!

— Ну, маггловские кареты же тебя устраивают, — не удержалась Гермиона, заметив, как Люциуса передернуло от этого бестактного замечания.

— Не по каминным же трубам перемещаться, в пыли и саже! — пожала плечами миссис Уоррингтон. — Папенька, что это у вас такой сердитый вид?

— Тебе кажется, — буркнул мистер Гринграсс, морщась.

— Мы только что обсуждали немагическое образование Скорпиуса, — сообщила Серафина.

— Я тоже подбираю учителей для детей, — кивнула молодая женщина. — Это сейчас крайне сложно.

И она вопросительно посмотрела на Люциуса, ожидая, видимо, что он вызовется ей помочь — но старший Малфой промолчал с самым невозмутимым видом.

— А не пойти ли нам ужинать? — с легкой насмешкой спросила Гермиона.

— С удовольствием, — ледяным тоном поддержала ее Дафна.

Гермиона не любила сестру Астории и ее муженька, и, наверное, если бы не дружба между Генриеттой и близняшками Уоррингтон, она давно прекратила бы с этой семьей всякие отношения. Впрочем, кого она пытается обмануть? Общение с Дафной Уоррингтон такая же обязанность миссис Малфой, как и общение со многими другими малоприятными людьми. Малоприятными богатыми, малоприятными влиятельными или малоприятными чистокровными волшебниками высшего света магического Лондона. Просто так нужно. Дочь Лорда Волдеморта должна держать лицо.

«Когда же я такой стала? — думала Гермиона, слушая назойливую трескотню Дафны после ужина. — Почему терплю ее у себя дома? И Люциус терпит. Ведь он тоже презирает Уоррингтонов!

Но надо дружить с чистокровными ведьмами. Разорви вас всех стая диких грифонов!

Когда же я превратилась в безвольную куклу? В день, когда ушла вслед за Нарциссой из дома мамы и папы? Или когда поверила в то, что смогу изменить Papá? Хитрая маленькая Гермиона. Она сумеет всё уладить и все будут счастливы! Страшный Лорд Волдеморт просто запутался, но он так умен — он послушает и поймет, что всё может быть по–другому, и ему же станет легче жить. Хорошая девочка Гермиона, любящая и заботливая дочь, всё–всё устроит.

Идиотка!

Значит, тогда я всё потеряла? Потеряла свою волю и саму себя?

Не только.

Когда подняла палочку на человека, на Амбридж?

Или когда убила Лаванду Браун из‑за детской ревности и глупых обид?

Тогда еще у меня была какая‑то личность. Испорченная, ужасная, глупая; подвластная многим искусным манипуляторам, но всё же…

Останься Генри жив, и, быть может, мы могли бы убежать с ним от всего того зла, что творит mon Pére! Бежать — тоже трусость, не замечать — самообман и слабость.

Но жить так, всё видеть и не делать ничего?.. И играть, играть, играть! Лицедействовать в этом балагане добропорядочных господ! Как это еще Люциус ни разу не предложил мне надеть маску Пожирательницы Смерти?

Смогла бы я ему отказать?

Химерова кладка, он ведь может делать со мной всё, что пожелает. Он — мое наваждение. А ведь не будь его… Не будь его, Papá нашел бы другие методы.

Самообман. Слабыми и уязвимыми.

Но ведь я и так слаба. Бесконечно слаба в своей покорности. И нет никаких сил выбираться из этой реки: потому что там — неприглядный берег, острые камни, грязь, ледяной ветер. И потому что я за эти годы совсем разучилась ходить по земле…»

— Печенье?

Гермиона вздрогнула, очнувшись от своих мыслей, и улыбнулась Серафине Гринграсс.

— Астория сама испекла его.

— О… Это… Здорово, — пробормотала миссис Малфой, откусывая кусочек.

— Тори осталось еще научиться варить суп, и вы сможете прогнать из особняка всех домовых эльфов! — рассмеялась Дафна.

— Дочь! — гаркнул мистер Гринграсс, вмиг становясь лилово–пунцовым.

— О, простите папенька. Я просто шучу.

На лестнице снова показался маленький Скорпиус — он степенно спустился вниз и с гордо поднятой головой подошел к матери, которая смущенно съежилась в кресле после выпада своей любезной сестрицы. Мальчик что‑то шепнул ей на ухо.

— Я пойду, уложу Скорпи спать? — полуспросила Астория, бросив быстрый взгляд сначала на отца, а потом на Люциуса. Мистер Гринграсс кивнул.

— Спокойной ночи, дорогой, — улыбнулась внуку Серафина.

— Bonne nuit! — отрывисто произнес тоненьким голоском, обращаясь ко всем, маленький Малфой.

— Пойдемте, я покажу вам комнату, — вызвалась Гермиона, вставая на ноги — очень уж хотелось покинуть собравшихся и хоть немного от них отдохнуть. Да и развеять свои собственные мысли.

Для Астории и маленького Скорпиуса подготовили ту гостевую комнату, где на стене висел один из нелюбимых портретов Аврории Малфой, обыкновенно пребывавший с пустым бирюзовым фоном. Когда‑то комнату эту, одну из самых удобных в поместье, занимала Гермиона, будучи тут еще на правах гостьи.

— В ванной есть всё необходимое, — сообщила она, взмахом палочки зажигая в канделябрах свечи. — Если что — зовите эльфа Оза. — Гермиона нерешительно остановилась. — Нужна моя помощь?

— Нет, — быстро ответила Астория Малфой, а маленький Скорпиус уставился на свою приемную бабушку чуть прищуренным изучающим взглядом.

— Девочки тоже собираются спать? — попыталась проявить дружелюбие Гермиона. Маленькая копия Драко Малфоя выводила ее из равновесия.

— Не думаю, — протянул Скорпиус.

— А почему же ты не с ними?

— Скорпи не любит подвижные игры, — подала голос молодая вдова, — кузины всегда быстро утомляют его.

— Не расстраивайтесь из‑за моего мужа, Астория, — осторожно сказала Гермиона. — Он немного категоричен, но желает для Скорпиуса только хорошего.

— Ах, я и не думала! — дернула плечиками Астория, а потом быстро добавила: — Расстраиваться.

— Вам точно не нужна помощь?

— Нет, благодарю. Хорошего вечера.

— Пойду, проведаю девочек. Приятных снов, Скорпиус.

— Bonne nuit.

Гермиона поспешно покинула комнату и в коридоре невольно поморщилась.

«Это всего лишь ребенок. Ребенок. Ни в чем не повинный, ни о чем не знающий ребенок», — пробормотала она.

И поспешила в детскую.

Большой малиновый ковер с крупным ворсом парил посреди комнаты на уровне пояса взрослого человека, и под нарастающее негодование мадам Рэйджисон три хохочущие девочки всё быстрее скакали по нему, будто на батуте.

— Леди! — причитала гувернантка. — Это, по меньшей мере, незаконно! Девочки! Ковры нельзя заколдовывать! Вы сейчас упадете! Девочки! Перестаньте, не то я всё… расскажу мадам Малфой, — сокрушенно закончила она, увидев вошедшую Гермиону.

— Мама, полезай к нам! — ничуть не смутилась Етта. — Смотри, что сделала Тэя!

— Нет, это я сделала! — возмутилась та из близняшек, вишневая мантия которой съехала и болталась на поясе, волочась за спиной. Ее белое льняное платьице намокло и прилипло к спине, а собранные в высокие хвосты волосы совершенно растрепались.

— Нет, я!!! — тут же закричала вторая девочка, умудрившаяся сохранить свои хвосты в относительном порядке, но зато испачкавшая кружевные носочки чем‑то, напоминающим засохший сливовый сок.

— Миссис Малфой, я ничего не могу поделать! Девочки всё время колдуют, не могу их остановить. Возможно, если вмешается миссис Уоррингтон…

— Всё в порядке. Пускай играют, просто следите, чтобы с ними ничего не стряслось.

— Но они выкрасили кошку в невообразимый цвет! — возмутилась Рут.

Гермиона окинула взглядом комнату, потом заглянула под парящий ковер. Темно–сливовая, но, кажется, довольная жизнью Мельпомена сидела там, на простыне, покрытой пятнами того же цвета, и умывалась.

— Это мы потом поправим, — вздохнула Гермиона. — Что со Скорпиусом? Он попросился спать. Девочки, вы обижали его?

— Зануууууууууда! — протянула Генриетта и, высунув длинный язык, оттянула одно веко пальцем.

— Он с нами не играет, — пояснила маленькая Антея.

— И всё время недоволен, — добавила ее сестра.

— И совсем ничего не умеет, — завершила приговор Генриетта. — Трусишка.

— Но мы его не обижали, — серьезно добавила Тэя и, заметив свои испачканные носки, скривила недовольное личико, — просто играли втроем.

Большие сливовые пятна потускнели и стали медленно испаряться.

— Мама, попрыгай с нами! — снова предложила Генриетта, подбегая к краю импровизированного батута и протягивая ладошки к Гермионе. — А ты можешь так же заколдовать ковер?

— Мне нельзя заколдовывать ковры, — хмыкнула Гермиона. — Впрочем, если очень хочешь и никому не скажешь…

— Миссис Малфой! — возмутилась гувернантка.

— Особенно Рут, — хмыкнула Гермиона.

Етта хотела зашипеть на парселтанге, чтобы миссис Рэйджисон ничего не разобрала, но мать вовремя перехватила ее мысль и строго покачала головой.

— Что я говорила про шипение при посторонних? — быстро спросила она, не дав девочке воплотить задуманное.

— Но Тэя и Клио — не посторонние!

— Етта! Уже поздно, вам троим скоро пора спать.

— А мы остаемся у вас?! — обрадовалась Клио и запрыгала так, что ковер заходил ходуном в воздухе. Мельпомена стрелой выскочила из‑под него и убежала в коридор.

— Вот уж не знаю. Но вполне вероятно. Ваша матушка не полезет в камин, трансгрессировать вам двоим нельзя, на улице ночь, да и ливень…

— Ура!!! — подхватила вторая близняшка. — А можно мы будем спать все вместе?!

— Вот уж нет!

— Мама! Это нечестно! Тэя и Клио всё равно будут спать вдвоем, а я почему должна оставаться сама? Они и так всё время вместе, это же несправедливо, ну ма–а-а–ама!

— Ладно–ладно! Мадам Рэйджисон, попытайтесь… попробуйте уложить детей спать, хорошо? Я отправлю их в ванную.

— Мы знаем массу страшных историй! — закричала Клитемнестра, спрыгивая с ковра. — Тэя расскажет тебе про русалок: дух захватывает!

— А я покажу вам, как стонет мой привидений! — подхватила Етта. — И мы попробуем его позвать, если получится.

— Девочки! Когда я соглашалась, что вы будете вместе спать… Ох, неважно. Марш в ванную!

Она не спустилась к гостям. Вместо этого отослала Оза передать Дафне, что проследит за тем, чтобы дети вовремя легли. Впрочем, судя по всему, миссис Уоррингтон и не собиралась беспокоиться об этом. А Гермионе было куда приятнее в обществе трех юных волшебниц, чем там, внизу, в кругу представителей общества, которое и их когда‑нибудь подомнет под себя. Но пока они еще дети, с ними так просто.

Пускай Люциус внизу сам отдувается. В конце концов, и он немало виноват в ее, Гермиониных, горестях. И так завтра весь день с этими возись: до ужина ведь не уедут…

Семейка Адамсов…

 

Глава IX: «Ангел западного окна»

Книгу в темно–зеленой бархатной обложке Гермиона обнаружила у порога своей даркпаверхаусской спальни вечером в четверг, когда спустилась после ужина в подземелья. Она, сразу подумав о Муре с его назойливыми ухаживаниями и подарками, хотела уничтожить очередной дар студенческой страсти быстрым движением волшебной палочки, но почему‑то не стала.

Это был маггловский роман первой половины прошлого века, Гермиона не читала его, да и автор был ей незнаком. Густав Майринк, перевод с немецкого. Называлась книга «Ангел западного окна».

Издание не волшебное, вроде тех, что выпускает «Круг единства»: с красочными живыми иллюстрациями и массой сносок–пояснений — для сближения волшебников с маггловской культурой и историей. Нет, самая обыкновенная книга, 1991–го года издания.

Гермиона не собиралась ее читать, хотела просто просмотреть и отложить в сторону — но почему‑то увлеклась, хотя и не могла себе объяснить этот странный феномен: роман оказался нудным и неинтересным. К тому же для волшебницы — довольно глупым, ведь все описанные в нем обряды и ритуалы были совершенно невыполнимы и в корне неправильны.

Читалась книга медленно, будто через силу, и Гермиона отложила ее в начале первого, преодолев за три с лишком часа не более тридцати страниц. Еще и спала потом плохо. Снился пустой дом с гуляющими по нему сквозняками, колышущимися белыми шторами и пыльными простынями, покрывающими предметы меблировки. Гермиона бесконечно долго блуждала по залитым лунным светом комнатам, ежась от холода, пока не вышла в длинный коридор, полный закрытых дверей и освещенный только слабым мерцанием находившегося в дальнем конце окна. На фоне светлого квадрата, спиной к нему, стояла женская фигура в белых одеждах, легко струящихся, как и всё в этом доме, от гуляющего сквозняка. Тонкая и невысокая, с довольно длинными волосами, она ждала там, в конце коридора, и не двигалась, а Гермиона во сне медленно шла ей на встречу, всё силясь разглядеть лицо.

Когда была совсем близко, поняла, что девушка одета в подвенечное платье и многослойная фата с вуалями скрывает ее черты, волнами спадая по вьющимся белокурым локонам.

Внезапно девушка всхлипнула и прошептала: «Никогда!», а Гермиона проснулась, потому что этому «никогда» вторил другой, сердитый голос: «Леди Малфой, если вы живы — вы меня слышите! Сейчас же поднимайтесь! Через двадцать минут начнутся занятия! Я чувствую ваше дыхание! ЛЕДИ МАЛФОЙ!!!»

Гермиона подскочила и осоловело уставилась на шелестящий для пущего эффекта страницами волшебный дневник.

— Хвала Великому Мерлину! — гаркнул он. — Неужто совесть воскресла?

— Что? — растерянно спросила Гермиона.

— Я в течение полутора часов пытаюсь разбудить вас, это уже переходит всякие границы! Аль не слыхали?!

— Я… Нет… О Моргана, у меня же занятия!

— Вот–вот, — пробурчал дневник, пока его непутевая владелица лихорадочно натягивала на себя мантию, пытаясь на ходу умываться…

Она опоздала на пятнадцать минут и вторая группа Огненных Энтузиастов, часть пятого курса Даркпаверхауса, изучавшая с мадам Малфой основы окклюменции по пятницам, уже определенно возомнила, будто у них внеочередной свободный урок.

— Крайне извиняюсь, — бессердечно разрушила эту иллюзию запыхавшаяся преподавательница. — Работаем в ускоренном режиме. Мы с вами отточили систему блокировки своего сознания и сегодня займемся «поединками» с чающим заглянуть в ваши мысли противником. Никаких заклинаний, разумеется: просто зрительные проникновения. Обыкновенно во время диалога их в той или иной мере пытается осуществить каждый — сегодня будем отрабатывать искусство свои мысли скрыть. Разбейтесь на пары. Я раздам вам пергаменты с перечнями случайных слов, прочитайте их и попытайтесь выведать в мыслях друг друга, что написано на пергаменте вашего оппонента. При этом вы должны вести диалог, не касающийся дела.

— Мадам Малфой, — робко спросила Эмилия Сэдли, миловидная светленькая девочка с довольно посредственными способностями в окклюменции, — не следует ли нам сначала слить некоторые мысли в Омуты памяти?

— А чем же, позвольте узнать, вы занимались тут во время моего отсутствия?! — рассердилась Гермиона. — Давайте‑ка побыстрее! И так времени почти не осталось…

И она досадливо посмотрела на большие настенные часы, а потом, сев за стол, придвинула к себе классный журнал и чернильницу.

После окончания урока Гермиона спустилась в учительскую.

В большой и просторной комнате на первом этаже правого крыла почти никого не было: только Падма Патил и Мэнди Броклхерст разговаривали около окна, да профессор Хэап проверяла кипу свитков пергамента, расположившись сразу на трех стульях за самым большим столом в дальнем углу комнаты.

Когда Гермиона вошла и поздоровалась, стоявшая к ней спиной Падма вздрогнула, резко обернулась и, бросив на вошедшую быстрый пронизывающий взгляд, почти что выбежала из учительской.

— Что это с ней? — удивленно спросила Гермиона.

— Проблемы, — сдержанно пояснила Мэнди, задумчиво глядя вслед ушедшей подруге, — в семье.

— С сестрой поругалась, — подала голос профессор Хэап. — Вчера та проведывала, так раскричались тут…

— Что же вы слышали, Летисия? — спросила Аманда как бы между прочим, но Гермионе показалось, что ее голос немного дрогнул.

— Да что‑то кричала сестрица ее о справедливости и долге… Я же не подслушивала, мимо проходила просто. Но Падма с того времени сама не своя.

— Знаю, — вздохнула Мэнди.

Гермиона налила травяного чаю из огромного серебряного самовара с эмблемой гимназии и устроилась за свободным столом. Взяла из стопки книг и пергаментов, которую схватила утром с тумбочки в комнате, волшебный дневник, собираясь набросать в него план дня, и увидела бархатную обложку вчерашней находки. Рука невольно потянулась к книге.

— Что вы читаете, Кадмина? — спросила через полчаса профессор Хэап.

— «Ангела западного окна», — отозвалась Гермиона, переворачивая бумажную страницу.

— Никогда не слышала.

— Это маггловская литература, — заметила Мэнди Броклхерст. — Майринк? Я когда‑то читала.

— Мне не очень нравится, — призналась Гермиона. — Какая‑то она путанная и давит на мозги.

— Немного тяжеловата, — согласилась Мэнди, задумчиво глядя на книгу в руках своей коллеги, — но там есть несколько мудрых мыслей, и вообще в целом довольно неплохо. А современные волшебники вовсе не читают маггловских книг. Хотя могли бы оттуда почерпнуть многое и потом не сидеть с огромными глазами на моих уроках.

— Да, — рассеянно сказала Гермиона, продолжая читать.

* * *

— Мадам Малфой, разве у вас нет сейчас занятий? — окликнул молодую ведьму удивленный мужской голос, и она быстро подняла глаза.

В учительской не было никого, кроме Дэмьена д’Эмлеса, который не без удивления смотрел на нее, присев на краешек одного из столов.

Гермиона бросила быстрый взгляд на часы и вздрогнула.

— О ужас! — воскликнула она, захлопывая книгу и хватая свои бумаги. — Спасибо! Я… О, я увлекалась. Извините… Спасибо еще раз!

И она пулей выскочила в коридор, под задумчивое цоканье своего коллеги.

Дорожку из лепестков роз, устилавшую пол кабинета легилименции от порога и до стола преподавателя Гермиона испарила прямо на ходу.

— Простите, — поворачиваясь к классу, проговорила она, — я опоздала, зато у вас было время собраться с мыслями. — Цепкий взгляд быстро оценил обстановку. На улыбающегося Мура Гермиона старалась не смотреть. — Мистер Силкс, я вижу, вы с успехом разгадали наш заговор. Поздравляю вас с высшим баллом по зачету, и можете быть свободны. А вам, мисс Дельмонс, следовало бы поработать над окклюменцией: о ней не стоит забывать даже в минуты особой нежности.

В классе захихикали, но Ятта Дельмонс невозмутимо подняла голову и посмотрела своей преподавательнице прямо в глаза.

— Когда я увлекаюсь, — дерзко сказала она, — становлюсь открыта для вторжения. Во всех смыслах.

— Вам стоит быть осторожнее. Во всех смыслах, — парировала Гермиона. — Не будем терять время. Не забывайте, что у нас сегодня итоговый тест. Займемся проникновением в мысли.

* * *

— Спасибо за книгу, мистер Мур, — бросила Гермиона после того, как тестирование гимназистов закончилось и все начали расходиться. — Я читаю ее.

— Книга?

— Разве это не вы прислали мне в подарок? — удивилась Гермиона, пристально глядя на него.

— Урок окончен, мадам Малфой. Проникновение в мысли несовершеннолетних карается законом. — Мур подошел к самому ее столу и оперся об него руками, наклоняясь вперед. — Но я вам прощаю. Нет, я не присылал вам книг. Но пожелание учту. О чем хотите почитать: романтика, любовь или, может быть, эротика?

— Что‑нибудь о субординации, благоразумии и навязчивости, — отрезала Гермиона.

— Подумаю, что можно сделать.

— Идеальным решением было бы полное бездействие, мистер Мур.

— Слишком скучно. Ну–с, мадам, пойду в библиотеку и поищу, что бы вам заказать. Приятного дня.

— До свиданья. Не пропускайте занятия.

— Ваши — никогда.

Гермиона проводила Мура мрачным взглядом и, подождав немного, закурила, мановением палочки заперев дверь в кабинет.

— Леди Малфой, напишите, пожалуйста, план дел, — ожил дневник в кожаной обложке, — вы ужасающе безответственны в последние дни, с этим стоит заканчивать.

— Сам пиши, — буркнула Гермиона. — Я… Мне нужно поговорить с Роном. — Она сделала паузу и задумчиво выпустила сигаретный дым. — И с Дамблдором. И еще дочитать эту книжку…

* * *

— Заварить чай?

Смотритель Даркпаверхауса сменил гнев на милость и впустил Гермиону к себе в привратницкую. Теперь он что‑то колдовал над чайным подносом в углу.

— Мне нужно поговорить с тобой.

— Опять этот? — мрачно спросил Рон, ставя перед ней чашку, от которой поднимался густой пар.

— Нет. И давай оставим ту тему, ладно? — Гермиона взялась за горячую емкость, согревая замерзшие пальцы. — Я… Хотела поговорить о Фреде.

— А что с ним? — заинтересованно прищурился приятель, усаживаясь на лавке напротив нее и пододвигая свою чашку ближе. Затем откинулся на стену и, вытащив из кармана два гладких нефритовых шарика, стал поигрывать ими в руке, то и дело издавая раздражающее Гермиону клацанье.

— Что с ним?! — стараясь не обращать на это внимание, возмутилась она. — Рон! Да он же сам не свой! Посмотри на него!

— Это происходит довольно давно, — сухо заметил рыжий верзила, издав очередной щелчок, — с самого лета. А то не понимаешь, отчего всё?..

— Тебе не кажется, что ему нужно помочь?

— А нам всем? — Рон особенно звучно стукнул шариками друг о друга. — Ты не понимаешь, Гермиона, — добавил он, отвернувшись к стене. — Всем недостает Джорджа. Это утрата всей семьи. Ты хоть представляешь, каково маме и Анджелине? А он?! Ведет себя, как последний придурок! Один единственный раз наведался домой, и то устроил скандал и довел маму до истерики! Она волнуется за него, тыкала в лицо этими часами, где его стрелка со дня похорон Джорджа стоит на «Смертельной опасности», а он стал на нее орать и расколотил часы к лешему! Форменный шизофреник! Делает вид, что только у него горе и утрата — а остальные?! Ты думаешь, он хоть раз зашел к Анджелине с тех пор?! Нет! Сидит тут, на людей кидается, со мной разговаривать не хочет — да я и не лезу к нему уже. Хватит, наслушался.

— Ты же сам говоришь, что часы показывали, что он в опасности, — мрачно пробормотала Гермиона, снова вспоминая об отце и своих подозрениях. — Рон, он же твой брат! Ты не понимаешь, что значит потерять свою вторую половинку. Они с Джорджем были словно единое целое.

— Они редко виделись в последние годы. Я не говорю, что всё это легко. Просто всем тяжело одинаково. А Фред ведет себя как свинья.

— Может, он винит себя в смерти брата, — осторожно заметила Гермиона, следя за нефритовыми шарами в ловких пальцах своего друга.

— Да он‑то тут причем?! — дернул плечами Рон. — Разве что разделял всегда эту страсть к опасным экспериментам. Такая глупость, Гермиона! Все эти опыты с магией, когда у тебя есть семья и дети… Мне казалось, Джордж взялся за ум. И тут такое… На маму страшно смотреть.

— Она совсем плоха?

— Не узнает многих, говорит с несуществующими людьми. Вообще‑то она совершенно спятила, но папа не хочет отдавать ее к святому Мунго, и дома творится что‑то ужасное. Не думаю, что это так уж хорошо для Фредди и Роксаны.

— Анджелина с детьми теперь живет у вас?

— Да, помогает ухаживать за мамой. Только зря она это. Лучше бы уделяла всё свое внимание мелким. Я был у них на выходных. Папа начинает сдавать…

— Всё это страшно, Рон, но я считаю, что тебе стоит еще раз поговорить с Фредом. Попытайся понять его. Ему очень нужны участие и поддержка, особенно сейчас.

— Знаешь, Гермиона, мне иногда кажется, что Фред возненавидел всех своих близких и меня — особенно. Я не стану к нему лезть. Не проси. Это может закончиться дракой. Вообще не знаю, как это твой папаша всё еще подпускает к нему детей.

— У меня очень своеобразный… папаша.

* * *

— Мисс Грэйнджер… Ничего, если я буду называть вас так? Привычка старого человека… Бывшие ученики для меня всегда остаются учениками.

Изображение Альбуса Дамблдора дружелюбно улыбнулось Гермионе со стены волдемортовского кабинета, протирая очки отворотом мантии, но глаза старика оставались серьезными и проницательными.

— Как вам удобно, профессор Дамблдор, — покорно кивнула молодая женщина. — А вы… не против, если я буду курить?

— Отнюдь не возражаю. Итак, мисс Грэйнджер, вы пришли ко мне… За ответами, надо полагать?

— А вы можете дать мне их?

— Постараюсь.

— Мне сложно… Сложно объяснить всё это… Papá держит вас здесь? — быстро спросила она. — Насильно?..

— Когда‑то давно он несколько ограничил мои передвижения. Но я не жалуюсь, мисс Грэйнджер. Здесь довольно интересно.

— Вас искали. Был огромный скандал.

— Я знаю. Мир признал меня трусом. Что ж, приходится с этим смириться.

— Мне вот тоже… со многим приходится… мириться, — медленно проговорила Гермиона. — Профессор… Вы говорите со мной сейчас так милостиво… Но ведь вы должны ненавидеть меня!

— За что, дитя мое?

— За предательство, — горько пробормотала Гермиона и щелкнула маггловской зажигалкой.

— Это всего лишь слабость, мисс Грэйнджер, — возразил Дамблдор. — Если бы я мог возненавидеть кого‑то за слабости, я должен был бы погрязнуть в ненависти к самому себе. Самообман, преувеличение своих возможностей и заслуг, грандиозное самомнение, прыжки с головой в омут, жизнь, состоящая из цепочки заблуждений, вызванных нежеланием смотреть правде в глаза, даже если эта правда маячит перед самым носом… О чьей судьбе я сейчас говорю, мисс Грэйнджер?

Гермиона промолчала, но Дамблдор неожиданно улыбнулся.

— Я говорю не о вас, дитя мое, — мягко заметил он, — а о себе. Так что не мне осуждать вас и уж тем более ненавидеть. Ненависть, к слову, — это огромная слабость. И она говорит о глупости и узости души. Нужно уметь понять каждого. Что бы он не натворил. А когда понимаешь — уже не можешь ненавидеть.

— Знаете, некоторых людей мне не хочется даже пытаться понять! — вырвалось у Гермионы. — Их я предпочитаю ненавидеть, какой бы это ни было слабостью.

— Очень большой, мисс Грэйнджер. Эта ненависть давит на ваше сердце и мешает жить. А попытаться понять вы боитесь. Боитесь, что сможете простить.

— Вы знаете, о ком я говорю? — прищурилась Гермиона, закуривая новую сигарету.

— Не трудно догадаться. И я сожалею, что один из предметов вашей ненависти сотворил и взрастил я.

Гермиона отошла к окну.

— Я не стану оправдывать Гарри Поттера, — продолжал Дамблдор, — потому что вы сейчас не станете слушать таких оправданий. Хотя они есть, да вы и сами знаете это, мисс Грэйнджер.

— Оправдания есть для всех, да? — дернула плечами Гермиона, не поворачиваясь к портрету. — А каковы же тогда оправдания для тех, кто создавал и создает мои заблуждения? По чести будет назвать их, профессор Дамблдор, раз уж вы утверждаете, что понять можно каждого, — и она повернулась с насмешливой иронией.

— Я могу, — серьезно сказал старец.

— И вы будете защищать в моих глазах тех, против кого всю свою жизнь боролись? — не поверила Гермиона.

— Не защищать, мисс Грэйнджер. Понимать и поддерживать — две очень большие разницы.

— Я боюсь своего отца, — вдруг сказала ведьма. — Каждый раз, когда его нет рядом, чтобы убаюкать мой разум, и я начинаю думать о нем — меня пронизывает дрожь. А иногда я узнаю ужасные вещи. Или подозреваю их — так еще хуже.

— Том не причинит вам зла.

— А тем, кто меня окружает? Кого я люблю или просто знаю?

— Здесь могут возникнуть… затруднения, — кивнул головой Дамблдор и оперся подбородком о сцепленные в замок пальцы.

А Гермиона вдруг застыла, будто пораженная громом, и широко открытыми глазами всмотрелась в лицо старика в комнате, очерченной рамой.

— О Мерлин, — прошептала она и медленно подняла ладони, прижимая их ко рту, — вы… Все эти годы… — она неверящим взглядом смотрела на изображение старого директора. — Вы же… Вы же продолжаете играть! Играть в эти проклятые шахматы с mon Pére!

— Не суди меня слишком строго. — Дамблдор посмотрел в сторону. — Мне интересно… наблюдать происходящее. За тобой тоже любопытно наблюдать. После смерти я избавился от многих иллюзий, накопленных с возрастом. И теперь снова могу смотреть на доску со стороны. А не участвовать в игре, пускай и в качестве ферзя. Я наделал много ошибок в этой партии.

— Но она продолжается?

— Конечно, мисс Грэйнджер. Следить за Томом весьма занимательно. Он делает успехи.

— Вы сумасшедший!

— Все мы немного сумасшедшие.

— Но ведь вам всё равно! — вдруг с ужасом сказала Гермиона. — Какие бы кошмарные вещи не происходили — лишь бы это было интересно! Следить за людьми в сложных ситуациях, создавать их! Испытания. И наблюдать. Вы играли против «черных», но могли бы играть и против «белых»!

Дамблдор развел руками.

— Я утратил способность делать ходы. И могу теперь только следить за диспозицией.

— Тогда на мои вопросы вы не ответите, — холодно произнесла ведьма.

— Я не могу решать за тебя, — кивнул Дамблдор. — Моральный выбор все должны делать сами. Так интереснее.

— И чем выбор сложнее… — горько прошептала Гермиона.

— Тем занимательнее, мисс Грэйнджер. Именно так.

* * *

…Она снова долго блуждала по пустому холодному дому, полному сквозняков и колышущейся белой ткани, но когда наконец‑то оказалась в знакомом коридоре, на фоне яркого квадрата окна в дальнем его конце не оказалось женской фигуры. Там стояло что‑то совсем маленькое, ростом не выше фута, но очертаниями напоминающее человечка. Гермиона шла по коридору с нарастающим трепетом.

Приблизившись, она смогла разглядеть маленькое существо лучше.

Оно стояло спиной к свету и было завернуто во что‑то, похожее на белую простыню. Голова казалась непропорционально большой и какой‑то продолговатой, крошечные трехпалые ручки, которыми существо взмахнуло, оказались полупрозрачными. Оно покачивалось от сквозняка на коротких кривых ножках.

Когда Гермиона подошла совсем близко, ее внезапно пробрала дрожь. Существо качнулось ей навстречу, и бескровные губы на странном, будто обожженном и смазанном или не до конца вылепленном лице шевельнулись и прошипели по–змеиному: «Мама!»

Гермиона проснулась в холодном поту. Еще только занимался рассвет…

 

Глава Х: Дом со сквозняками

В субботу за завтраком в гимназии разговаривали только о квиддиче. В одиннадцать должна была начаться игра между Землей и Огнем, и все с нетерпением ждали ее результатов.

В Даркпаверхаусе четыре сборные по квиддичу, каждая из которых носит имя одной из стихий. Самые сильные в этом сезоне Вода и Воздух, но составы команд меняются, и каждый год расстановка сил варьируется, подготавливая неожиданности и сюрпризы. Уже состоялись две игры, и сегодня все с ажиотажем ожидали третью, ведь теперь Земля и Огонь, проигравшие команды двух прошедших матчей, столкнутся друг с другом, и решится, кто из них перейдет в следующий тур, а кто на этот год закончит соревнования.

Гермиона никогда не увлекалась квиддичем, и всеобщая эйфория этого дня вовсе не захватила ее. За завтраком молодая ведьма сидела в довольно мрачном расположении духа.

Встала в такую рань она отнюдь не для того, чтобы попасть вовремя на стадион. По правде говоря, Гермиона вообще туда не собиралась. Просто после разбудившего ее на рассвете сна с непропорциональным маленьким человечком уснуть так и не удалось.

Она окинула угрюмым взглядом столы с вдохновенно галдящими гимназистами. Да уж, есть вещи, которыми некоторым никогда не суждено проникнуться до конца.

Внезапно Гермиона вздрогнула. Она случайно перехватила быстрый взгляд Фреда Уизли, вставшего из‑за стола и направлявшегося к выходу из Трапезной, чтобы успеть на поле пораньше — Фред судил сегодняшний матч. Но взгляд, который случайно поймала Гермиона, говорил о том, что думает он явно не об одном только квиддиче.

Наследница Темного Лорда даже поперхнулась от той бьющей через края, испепеляющей ненависти, которая блеснула в глазах старого товарища.

Она поспешно отвернулась. И снова вспомнила о подслушанном разговоре и своих подозрениях. Что ж, всё в очередной раз подтверждается. Ведь догадывалась же, что теперь Фред должен и ее ненавидеть тоже. А всё равно неожиданно. И страшно.

Как же ему помочь?

Может, поговорить с Papá? Подыскать другого хорошего преподавателя полетов и попробовать хотя бы освободить Фреда от необходимости постоянно пребывать в замке? Время страха почти прошло, сейчас многие с радостью пойдут работать в школу Волдеморта.

Гермиона стала перебирать в мыслях людей, которые могли бы занять эту должность. Оливер Вуд, кажется, переведен в основной состав «Пэдлмор Юнайтед», Алисия Спинет недавно вышла замуж и родила девочку, Кэти Белл перестала заниматься спортом, Анджелине, понятное дело, сейчас не до квиддича…

«Интересно, а что поделывает Виктор? — неожиданно подумала Гермиона. — Может, написать ему? Вдруг заинтересуется таким предложением… Впрочем, стоит, наверное, сначала поговорить с Papá».

* * *

— Сто пятьдесят — десять! — возмущенно тараторил Рон, взмахивая руками. — Игра не продлилась и двадцати минут! Представь себе, этот Оскито, кажется, с самого начала не упускал снитч из виду! Отдаю дань его реакции, но, мерлиновы яйца, матч закончился слишком быстро!

— Зато никаких травм.

— Гермиона! Новая игра только в субботу, а там и вовсе жди до семнадцатого ноября: это же, по меньшей мере, просто обидно!

— Рон, а тебе не кажется, что ты слишком близко к сердцу принимаешь гимназийский турнир?

— Я всегда любил квиддич, — пожал плечами привратник. — Эх, иногда так и хочется сесть на метлу и показать, что есть еще поленца на растопку! Может ну его всё к лешему, да пойти полетать на стадион? Когда все разойдутся? Вымотаться до предела — глядишь и спать буду хорошо. А то мне уже вторую ночь, — Рон поморщился и отвернулся, — Джинни снится. Хоть волком вой. — Он дернул плечами. — Просыпаюсь раздавленный, как тот флобберчервь под медной бадьей. И жить не хочется.

Гермиона и сама отвратительно спала последние дни. Прокля́тый пустой дом со сквозняками и белыми простынями стал ее наваждением. Каждую ночь он являлся снова, но в последнем длинном коридоре на фоне светлого квадрата окна всегда стояла иная фигура. Когда Гермиона задремала днем в субботу, читая в учительской маггловский роман во время преступно короткого матча на школьном стадионе, в конце злополучного коридора оказалась фигурка девушки в кимоно. Миниатюрная и почти кукольная, она совсем не шевелилась, пока Гермиона шла навстречу по ледяному каменному полу. Когда ведьма приблизилась, оказалось, что на девушке надета театральная маска трагедии. Из‑под искаженных страданием застывших черт послышался тонкий и тихий голос, произнесший только одну фразу: «За что?» — и Гермиона тут же проснулась.

А ночью на фоне окна маячил сгорбленный седовласый старец в белом саване. Его лицо закрывали нечесаные пепельные космы и клочковатая борода. Молвила фигура на этот раз ненавистное для Гермионы слово «предательница».

В воскресенье большая черная сова принесла мадам Малфой затянутую в крокодилью кожу книгу «Душа ведьмы в когтях дьявола» — подарок от Филиппа Мура. Подношение оказалось низкопробным любовным романом о соблазнении — разумеется, учительницы, а, точнее, гувернантки, обольстительным юнцом. И они жили долго и счастливо.

Всё это Гермиона прочитала на обороте обложки, где счастливая пара вдохновенно целовалась в спирали серебряных звезд Венчальной магии. Книжку Гермиона утилизировала без всякого зазрения совести.

Кроме любовного романа в этот день леди Малфой получила и другую посылку — на этот раз из магазина маскарадных костюмов. Это был ее наряд, заказанный еще в сентябре. Близился Хэллоуин, а в Даркпаверхаусе повелось отмечать его особенным образом.

На праздничный банкет всем положено было являться в костюмах. Причем было совершенно неважно, о ком идет речь — преподавателях, гимназистах или персонале.

Учащиеся готовились к этому дню с самого лета, стараясь перещеголять друг друга в изобретательности, а тех, кто почему‑то не удосужился запастись маскарадным костюмом, какие‑нибудь добрые самаритяне обязательно обряжали домовыми эльфами, запихнув в увеличенную заклятием наволочку и извозив в каминной золе.

Перед преподавателями и персоналом стояла сложная задача — обзавестись костюмами, одновременно и оригинальными, и интересными, и приличествующими их статусу.

В этот Хэллоуин Гермиона особо не изощрялась и собиралась переодеться кошкой. В свое время она потратила немало сил на заказ подходящего наряда. Результат, присланный сегодня из «Масок на все случаи жизни», несколько превзошел чаянья молодой ведьмы. Крутясь во все стороны перед большим, сотворенным из тумбы и шифоньера, зеркалом Гермиона всерьез обеспокоилась уместностью подобного убранства на почтенной преподавательнице приличной гимназии.

Облегающее трикотажное платье было чересчур открытым и коротким, да к тому же будто разорванным по центру огромными когтями. Такими же неприлично–рванными были и высокие гольфы. Хорошо хоть перчатки–рукава из рябой ярко–сиреневой ткани придавали всему этому великолепию хоть какой‑то оттенок одетости.

Гермиона поправила сиреневые ушки и стала разматывать скрученный в моток кошачий хвост. М–да, гимназистам будет на что посмотреть в грядущий Хэллоуин…

В ночь на понедельник дом со сквозняками порадовал наследницу Темного Лорда очередной девушкой. В белом холщевом платьице и венке из огромных лилий и калл, она стояла на фоне окна, закрывая лицо ладонями, и ее полусогнутые пальцы с очень длинными ногтями, напоминающими белый мрамор, походили на когти какого‑то чудовища.

Девушка дрожала от холода, сотрясалась всем телом. На этот раз Гермиона собиралась выяснить, кто постоянно посещает ее ночами в этом холодном доме, и потому быстрыми шагами прошла коридор и вцепилась в запястья неизвестной, пытаясь отстранить руки у нее от лица. Ночное видение не поддавалось, оно согнулось пополам и сильнее прижало к лицу ладони: русые волосы рассыпались во все стороны, но рук девушка не отняла. А потом вдруг выкрикнула полуистерическим, хриплым голосом: «Жить! Хочу жить!» — и Гермиона проснулась.

Вечером того дня раздосадованная от невысыпания она позабыла о дополнительных занятиях с Женевьев Пуанкари, которая, впрочем, нашла в ее кабинете Рона и, как выяснилось, чудесно с ним пообщалась, так и не дождавшись в тот вечер своей горе–преподавательницы.

Во всем этом Гермиона обвинила волшебный дневник, забытый днем в учительской, и перед сном поругалась еще и с ним.

Той ночью ее ожидал очередной старец, на этот раз облаченный в белый подрясник. Он не прятал лица и ничего не говорил, а только смотрел на нее огромными глазами, и в каждой черточке его лица сквозило безумие.

А в последнюю ночь перед памятным Хэллоуином, столь сильно переменившим жизнь мадам Малфой, в пустом доме дожидалась пухлая низкая женщина в белой бархатной мантии и с огромным бантом на макушке в тон. У ног женщины резвились пять очаровательных белоснежных котят.

Все котята пали замертво, когда Гермиона подошла ближе, а женщина рухнула на колени, скорчившись, будто от сильной боли и взвыла диким голосом. А потом долго стояла на четвереньках, тяжело дыша у ног скованной ужасом Гермионы и, не поднимая головы, проговорила наконец тонким визгливым голосом: «Ненавижу!»

 

Глава XI: Хэллоуин в старом замке

Два стакана Бодрящей Настойки не подвели — на праздничном вечере Гермиона чувствовала себя отлично.

И не она одна.

Даркпаверхаус отмечал Хэллоуин с размахом. Трапезную стилизовали под полутемную пещеру, полную летучих мышей, призраков и оазисов из парящих свечей в примечательных местах, таких как данспол, разбросанные тут и там столики с угощениями и более занимательные уголки со специальной программой: там предсказывают будущее, тут предлагают сразиться с боггартом, там проводят конкурсы на знание ритуалов со специфическими призами в награду…

Темный Лорд, в честь праздника на время вернувший себе в качестве костюма змееподобный облик, куда‑то запропастился сразу после торжественной части. В полутемном зале мелькали силуэты и тени. Большие часы, перенесенные из холла и окруженные змейкой парящих крошечных свечек возвещали о том, что скоро гимназисты вынуждены будут покинуть Трапезную — для них бал–маскарад длился лишь до трех часов, остаток же ночи накануне Дня Всех Святых был в полной власти взрослых.

Гермиона, улизнувшая ото всех, курила, сидя на постаменте огромной статуи в темной части зала, когда услышала совсем близко, кажется, по ту сторону возвышения, досадливый голос своей матери.

— …рассказывать мне о том, как должно жить! — гневно говорила она кому‑то, видимо, подходя к статуе и останавливаясь в ее тени.

— Понимаю, что смешно твердить тебе о чести, — возразил на это грубый мужской голос. В ответ Беллатриса действительно рассмеялась, — и всё же, Белла! Есть границы, за которые вообще не должно переходить человеческим существам…

— Тебе известны мои границы, — зловещим тоном прервала женщина, прекратив веселиться. — Других нет.

— Я думал, что они мне известны.

— Рабастан, ты ведешь себя глупо. Все последние годы. Не переходи дозволенных тебе границ. Ты был предан милорду столько лет: не допускай же сейчас непоправимых и глупых ошибок!

— А какую ошибку допустил мой брат, Белла? Что молчишь?! Ты говоришь мне: «Не переходи границ, чтобы сохранить жизнь»? Но ее так просто лишаются даже самые верные! Ты печешься о моей безопасности? Это так великодушно! И странно! Ведь для тебя не существует ни благодарности, ни привязанностей, ни чести! Годы — ничто! Вся жизнь — пустяк. Так зачем ты пытаешься уберечь мою?

— Не думай, что я не сожалею о Родольфусе, Роб! Или что для меня это было просто.

— Сожалеешь! — с горечью перебил ее собеседник. — Поберегись бросаться такими словами! Еще скажи, что мы все так много пережили вместе и через сколькое прошли! Давай, скажи, что же ты замолчала?! Дружно вспомним славное прошлое! А потом и меня ты прикончишь, не моргнув глазом, как только Он этого захочет!

— Я его не убивала, — тихо сказала женщина.

— Не важно, кто! Белла! Послушай сама себя! Между верностью и безумием тоже есть черта!

— Молчи! — яростно остановила его Беллатриса. — Не произноси такого никогда! — с чувством предостерегла она, и скороговоркой добавила: — И даже не думай!

— А может, я больше не дорожу своей жизнью.

— Ты и без меня знаешь, что не всякому может посчастливиться расстаться с нею легко, — досадливо бросила женщина.

— И всё это устраивает тебя?

— Меня — вполне, — холодно отрезала она.

— Ну да, — мужчина сделал паузу, — леди Волдеморт.

— Это не имеет значения, Роб! И ты это прекрасно знаешь! Или в Азкабане я хоть раз пожалела о своем выборе, или хоть на миг задумалась о предательстве тогда, когда ничего уже не вселяло надежду?!

— А я, Белла?! А Родольфус? В том‑то всё дело. Я больше не вижу смысла, понимаешь?

— Роб, каждый из нас всегда, всякий миг, с самого начала был готов отдать за милорда собственную жизнь! И ты тоже! Что изменилось сейчас? Родольфус удостоился высочайшей чести, ты даже представить себе не можешь, какой! Мы все должны быть готовы в любую минуту умереть за нашего Лорда!

— Когда есть смысл, Белла, — перебил Рабастан. — А не просто так!

— Смысл был!

— Какой? Сделать тебя женой повелителя?!

— Его воля, — ледяным тоном оборвала Беллатриса. — Мне кажется, этого вполне достаточно.

Послышался стук каблуков и шелест мантии, леди Волдеморт стремительно вышла из‑за статуи и скрылась в полумраке зала.

Гермиона, выждав пару минут, легкой тенью вернулась к преподавательскому столу, вокруг которого пылали высокие факелы.

— Что с вами, леди Малфой? — окликнул ее задумчивый голос младшего профессора д’Эмлеса. Наряженный Мефистофелем, он удивительно вписывался в этот образ — ибо и в быту носил на себе его неуловимые черты.

— Всё в порядке, — ответила Гермиона.

— У вас озабоченный вид.

— Слишком много мыслей, — протянула ведьма с меланхоличной улыбкой.

— В эту ночь нужно веселиться, — прищурившись, попенял д’Эмлес. — Пойдемте.

— Куда?

— Попробую помочь разобраться с вашей тревогой. — Он взял ее под руку и повел в темноту.

— Хотите пригласить меня на танец? — предположила Гермиона.

— Танцевать нужно с легкой душой, — возразил преподаватель нумерологии.

— А как ее облегчить? — усмехнулась ведьма.

— Нужно сначала найти смелость заглянуть в нее, миледи, — странно ответил ее коллега. — Идемте.

Он вывел ведьму к оазису мерцающего голубоватого света в одном из отдаленных уголков зала. Там, за небольшим круглым столиком в окружении нескольких фигур восседала перед магическим кристаллом наряженная римлянкой преподавательница прорицаний. Шелковый шарф скрывал изуродованную половину лица.

— Присаживайтесь здесь, леди Малфой, — подтолкнул Дэмьен. — Врага нужно знать в лицо.

— Это совсем… — растерялась Гермиона. — То есть я не… Здравствуйте, профессор Нэсмизидас.

— Зовите меня Амарантой, — улыбнулась в призрачном голубом свете полувейла и протянула над столом свои белоснежные руки ладонями вверх. Гермиона без особого энтузиазма подняла свои.

Глаза гадалки затуманились, и она неподвижным взором уставилась вглубь магического кристалла. Гермиона от нечего делать тоже туда смотрела: внутри шара клубился облаком густой белый туман.

Амаранта молчала, руки ее, сначала совершенно ледяные, стали медленно согреваться в теплых ладонях Гермионы. Пауза затянулась.

Леди Малфой уже хотела прервать представление и встать, как вдруг губы провидицы дрогнули.

— Два тугих обруча сковали твое сердце, — заговорила она тихим, потусторонним голосом, глядя в белый клубящийся туман, — и мешают дышать: каждый миг, каждую секунду память шепчет твоему сердцу жестокие слова. Много чужой вины окатывает тебя холодом постоянно, но вина твоя — жжет каленым железом. И свобода от нее придет лишь когда спадут тяжелые обручи. Их разрушит только месть. Всё остальное бессильно. Неотомщенная обида вопиет о возмездии…

— Это невозможно, — дрогнувшим голосом сказала Гермиона, — у меня нет власти мстить мертвому и пропавшему.

— Тот, кто исчез, всегда рядом. Тот, кто умер, дожидается твоего суда. Ты снимешь раскаленные обручи. Один за другим, хотя между ними лягут годы. Сначала первый, самый тугой. А за ним и следующий. Один с наслаждением, второй — с безразличием. Ты уберешь жар, чтобы замерзнуть во льдах чужой вины, но твоей уже не останется.

Гермиона хотела встать, однако Амаранта удержала ее, с силой сжав руки, и всё так же не отрывая взора от шара, разделяющего их двоих.

— Постой. Есть еще сны, которые тревожат тебя, — произнесла гадалка. — Это чужая месть, чужой раскаленный обруч. Искалеченные и разрушенные судьбы приходят к тебе во снах, облаченные в белые одеяния. Они упрекают тебя — но это не твоя душа плачет о них, это Черная магия приводит на ночные свидания тени. Они не могут причинить вреда, потому что безразличны тебе. Все, кроме одной. Та еще не являлась. Тени уйдут, когда покажут свои лица. Они пришли только бросить упрек, и их власть развеется. Потерпи. Дай кому‑то снять свой раскаленный обруч…

Амаранта отпустила ее, но Гермиона осталась сидеть.

Чья‑то рука легла на ее плечо — ведьма повернула голову: длинные изящные пальцы заканчивались острыми ярко–красными коготками, на безымянном сверкнуло, поймав отблеск какой‑то далекой свечи, золотое кольцо с витиеватой буквой «П» из алмазной крошки.

— Осторожнее, Кадмина, — произнес голос Беллатрисы над самым ухом, — предсказания нужно слушать наедине. Оставь сегодняшний аттракцион для гимназисток — вон та парочка явно жаждет занять твое место сейчас.

Две сконфуженные третьекурсницы в смятении бросились в темноту, едва не сбив с ног Фреда Уизли.

— Какие нервные, — хмыкнула Белла, убирая руку с плеча своей дочери. — Ничего, они попозже сюда вернутся.

Прохладный ноябрьский ветер гонял по каменным ступеням Даркпаверхауса опавшую листву. Гермиона смотрела в ночь, зябко кутаясь в тонкий черный плащик: ее открытый костюм не располагал к прогулкам на свежем воздухе. Рука, державшая сигарету, замерзла на ветру.

— Пытаетесь охладить раскаленные обручи? — услышала она чей‑то голос за спиной и обернулась: облокотившись на колонну, у стены дымил трубкой, задумчиво глядя на нее и медленно выпуская круги густого сизого дыма, Тэодор д’Эмлес, старший брат Дэмьена, преподающий в гимназии изучение нечисти.

— Выходит, Maman права: предсказания нужно слушать в уединении, — усмехнулась в ответ Гермиона.

— Не всегда, — серьезно сказал маг. — Давайте прогуляемся?

— Хотите согреться в жару моих обручей? — хмыкнула женщина.

— Если позволите. Может, это немного охладит их.

Они стали спускаться со ступеней парадного входа. Гермиона затоптала свою сигарету и испарила остатки волшебной палочкой.

— И давно это с вами? — спросил д’Эмлес.

— Что именно?

— Раскаленные обручи, — коротко пояснил он.

— Давно. — Гермиона вздохнула. А потом добавила: — И навечно.

— Вы же слышали, что сказала мисс Нэсмизидас, — возразил ее спутник.

— Я не верю в предсказания.

— Зря. Порой они помогают разобраться в себе.

— Мне нельзя разбираться в себе, — вздохнула Гермиона. — Опыт показывает: то, что я там увижу, окончательно добьет меня. Морально.

— В яме человеческой души много такого, о чем мы и не подозреваем, — философски заметил профессор. — Стоит только покопаться и извлечь то, что нужно в определенный момент. А бесполезное выбросить вовсе. Или затоптать в самую глубь.

— Затаптывание — не вариант, — прервала леди Малфой.

— Есть такая глубина, с которой уже ничего само не поднимается.

— А как узнать, что именно необходимо извлекать, а что затаптывать, профессор д’Эмлес? — спросила женщина, остановившись — они ушли за замок, туда, где поднимающийся от подножия гор лес граничит с мертвым озером — и повернулась к своему спутнику лицом.

— Называй меня Тэо, — негромко сказал он. — Что прекрасная Амаранта говорила о холоде чужой вины, который окатывает тебя постоянно?

— Семейные неурядицы, — хмыкнула Гермиона.

— Не можешь смириться с тем, кто ты есть?

— Никто не знает, кто я есть на самом деле, — отвела глаза ведьма.

— Я не так выразился. Смириться с тем, кем тебе быть сейчас всего удобнее и проще.

— Тебя прислал mon Pére? — с вызовом спросила женщина.

— Нет, — усмехнулся Тэо. — Услышав вашу с мисс Нэсмизидас беседу, я немного потолковал с твоей матерью. Она говорит, у тебя проблемы. — Тэо сделал шаг вперед, став ближе к ней. Полная луна отсвечивала от стальной глади озера и бросала на них дрожащие блики. — С адаптацией.

— Тяжелое детство. Много упущений, — съязвила Гермиона. — У меня никогда не было подружки, с которой мы могли бы вволю топить котят, а приемные родители совсем не давали мне выкручивать сверстникам руки и ломать чужие игрушки. — Она картинно шмыгнула носом и скривилась. — Ужасно вспоминать.

— Если хочешь вырваться и жить по–другому — почему терпишь всё это? — склонив голову, спросил ее спутник. — Уже столько лет? А если менять что‑либо ты всё равно не станешь — почему бы не научиться получать удовольствие? Впрочем, если даже ты мазохистка — у сего пристрастия тоже есть куда более приятные проявления… Ну что? Помочь справиться с холодом чужой вины? А там, глядишь, займемся и твоими обручами…

 

Глава XII: Видения в белом

— Я видела сегодня во сне целую толпу якобы угнетенных в белом! — кипятилась Гермиона. — Семь человек! Всех возрастов и полов! На любой вкус! Мужчина и женщина! Мальчик и девочка подростки! Юный отрок лет шести! И даже две кривоногие близняшки, которые еще на ногах стоять не умеют!!! Все разряжены эдаким Ку–клукс–кланом и все таращатся на меня, повторяя наперебой: «Из‑за тебя!» И знаешь, что я хочу сказать тебе?! Я этих людей НЕ ЗНАЮ! Я никогда в своей жизни никого из них не видела, и уж никак не могла искалечить или разрушить ни одну из их судеб! Я вообще к их судьбам касательства не имею!!!

Гермиона умолкла, чтобы перевести дух, и сверкнула на невозмутимо сидящую в кресле Амаранту горящим негодованием взглядом. Та только вздохнула.

— Магический кристалл дает ответы далеко не на все вопросы, которые пытаешься ему задавать, — произнесла она, — его образы бывают нечеткими и неполными, однако он никогда не лжет, если уже снизошел до отповеди.

— Но я не знаю этих людей! — страдальчески протянула Гермиона.

— И старика, одного из тех, что снился ей раньше, она тоже хорошо рассмотрела и совершенно не помнит! — подхватил Рон. — Нельзя же искалечить человеку судьбу, даже не зная, как он выглядит!

— На самом деле можно, — пожала плечами Амаранта.

— О Мерлин…

Гермиона рассказала Рону запутанное предсказание о своих снах, и они всё утро пытались разобрать его смысл — но так ни до чего и не додумались, а потому пришлось обращаться за помощью к изрекшей его провидице.

— С этим раскладом мне вообще должны сплошные зеркала в белых рамах сниться, — буркнула Гермиона, отворачиваясь в сторону.

— Кто‑то решил наказать тебя за какое‑то зло, — задумчиво сказала профессор прорицаний, — скорее всего, за какую‑то одну из этих искалеченных судеб. Остальные — просто приложение от проклятья. Оно не должно причинить тебе особого вреда, так сказал кристалл.

— Оно меня раздражает! — вскипела Гермиона. — Оно не дает мне спать! И эти видения — я совершенно не могу понять их! Уж скорее они жалят мое любопытство, чем совесть, если уж на то пошло!

— Лучше подумай, кому за свою жизнь ты так навредила: пока не снимешь маски со своих ночных визитеров, они будут появляться по кругу вновь и вновь.

— А еще лучше подумаем, кто мог настолько «обидеться», что наслал на тебя проклятье — и надерем ему задницу! — воинственно вставил Рон.

— Люди, которым я искалечила судьбы? — смущенно спросила Гермиона и потупилась. — Не знаю… Приемные родители? Из‑за меня убили их настоящего ребенка.

— Ты никогда не рассказывала, — осторожно заметил привратник Даркпаверхауса, мигом смиряя свой пыл. — А кто‑то из этих был похож на твоих приемных родителей?

— Или на их ребенка? — вставила Амаранта. — Сколько ему тогда было?

— Два года и месяц. Разве что одна из сегодняшних близняшек, — мрачно пошутила Гермиона. — А вторая — просто сбой в системе. Что‑то пошло не так и привидение продублировалось…

— Лаванда Браун, — тихо сказал Рон.

Амаранта вопросительно посмотрела на Гермиону.

— Да… Да, пожалуй, о ней забывать не стоит, — смутившись, пробормотала та и отошла к окну. — Мне снились… Снились две молодые девушки. Одна из них могла бы быть и Лавандой.

— А вторая? — мрачно спросил Рон. — Ты… Ты делала что‑то такое с другими молодыми девушками?

— Рон! Прекрати, пожалуйста, я тебя умоляю! Я вообще, кроме Лаванды и Малфоя, никогда никого не… Мингжу!!! — внезапно вскричала она, с горящими глазами поворачиваясь к Амаранте и Рону и мигом позабыв всё свое смущение. — Фигура в кимоно была Мингжу!

— Это еще что? — угрюмо спросил парень. — Впрочем, я далеко не уверен, что хочу это знать, — добавил затем он.

Гермиона покосилась на Амаранту, запоздало подумав о том, что и о Лаванде, пожалуй, упоминать при посторонних не стоило.

— Я не пойду к мракоборцам со списком всех невинноубиенных тобой молодых девушек, — хмыкнула полувейла, и Рон, то и дело останавливавшей на ней тут же туманящийся взгляд, вздрогнул и посмотрел в сторону, — обещаю. Если не хочешь говорить — не нужно, но помни: я и так видела очень много образов в белом — и каждый из них — искалеченная тобой судьба. Так что ты не пошатнешься в моих глазах сильнее, признавшись в убийстве.

— Это вышло случайно, — тихо сказала леди Малфой. — В Манчжурии. Мы с Генри… Это мой первый муж, он погиб… Мы с Генри занимались там исследованиями в одной деревеньке, над которой царило проклятье… Мингжу жила там. Это… Это был несчастный случай, я не собиралась ее убивать. Так получилось. Она была магглой, — помолчав, добавила Гермиона. — Больше ни одной молодой девушки, — сказала она затем. — И старой. И вообще больше никого, клянусь вам!

— А Малфой тебе не снился? — хмуро спросил Рон.

— Вроде нет. — Гермиону передернуло. — Приснится — разобью его харей окошко.

— Не забудь перед тем назвать его имя, чтобы образ не возвращался, — напомнила Амаранта.

— Ты даже не спросишь, чем мне так не угодил человек, носящий фамилию моего мужа?

— Я даже знаю, что этот человек был его сыном, — хмыкнула Амаранта.

— Что‑то больно болтливый магический кристалл.

— Кристалл тут ни при чем. Просто иногда я читаю газеты.

— Оу, — коротко пробормотала Гермиона.

— Не знаю, может ли это помочь, — прервал повисшую паузу Рон, — но мне уже которую ночь подряд снится Джинни. Это… моя сестра, не знаю, писали ли об этом в газетах, — с сомнением добавил он, покосившись на Амаранту.

— Мы с Джиной вместе работали, — напомнила женщина. — Здесь.

— Ой. Простите. Я не подумал. Ну, так вот… Она стала мне сниться… Она и раньше мне снилась, но не регулярно… Не знаю, важно ли это… Но последние дни она мне всё время снится в белом, — неловко закончил он.

— Ты не говорил, — подняла голову Гермиона. — Не говорил, что она снится тебе в белом.

— Ее сжигали в белом платье, — глядя в сторону, сказал Рон. — Я сразу не придал этому значение. И кстати… Добби тоже был в белом! — вдруг неожиданно закончил Рон, подскочив на месте.

— Добби?!

— Что такое Добби? — меланхолично спросила Амаранта.

— Эльф–домовик. Он тоже мне недавно снился. Один раз, правда. И он был в белом комбинезоне!

— Домовик в комбинезоне?

— Долго рассказывать, — отмахнулась Гермиона. — Постой, Джинни… И Добби… Добби ведь тоже убили на твоих глазах?

— И я мог остановить Гарри, но ничего не сделал, — кивнул Рон. — Но Добби мне больше не снится.

— А ты называл его по имени во сне? — спросила Амаранта.

— Не помню… Наверное.

— А Джину?

— Да, конечно.

— Ты называл ее… как? — после паузы спросила Амаранта.

— «Джинни», как же еще? — удивился Рон.

— Всё понятно, — откинулась в кресле полувейа. — Ничего загадочного. «Добби» — полное имя домовика, у них нет ни других имен, ни фамилий. А Джину ты называл не так, как ее запомнили Нарекальные чары.

— А как же магглы? — подала голос Гермиона.

— Должно сработать полное имя. Я так думаю.

— Но подождите, — замотал головой Рон, — это же бред. С чего мне и Гермионе стали являться эти образы?!

— Проклятье, — подняла брови Амаранта. — Я же говорила.

— На нас двоих?! — опешил Рон. — А может, теперь всем в этом замке являются образы искалеченных судеб?! — внезапно выпалил он, вытаращив глаза.

Рон и Гермиона, не сговариваясь, посмотрели на Амаранту. Та хмыкнула и покачала головой.

— Мне — ни разу, — уверила она. — Сей феномен может помочь нам добраться до истины. Вам двоим нужно только понять, чью судьбу вы искалечили вместе, — буднично сообщила она. — И, скорее всего, это и будет той причиной, по которой было наложено проклятье. Надеюсь, это урежет список?

— Мне никто не снился, кроме Джинни и Добби.

— А мне Джинни и Добби не снились ни разу, — подхватила Гермиона. — Кроме того… Гарри, конечно, пришел тогда ко мне… И я настаивала на том, чтобы выполнять его условия… Но, по большому счету, в смерти Джинни я мало повинна.

— Может быть, мистеру Уизли еще не снился тот, кто является вашей общей… заслугой?

— Лаванда Браун, — мрачно сказала Гермиона. — В общем‑то, если бы не Рон, я никогда не подняла бы на нее руки.

— Но мне не снилась Лаванда! — возмутился Рон. — При чем же здесь я?! Что это вообще за идиотские обвинения?! Настоящий бред! Я никогда не желал Лаванде ничего плохого! И если так судить…

— Успокойся, Рон. В конце концов, она тебе и не снится. И я даже не уверена, что она снилась мне. Я вообще чувствую себя каким‑то Потрошителем! Что это за несметные полчища в белом?! Я, конечно, не ангел, но в массовых убийствах… — она осеклась.

— Что? — опасливо спросил Рон. — Упустила из виду какую‑то «веселую вечеринку» с родственниками?

— Заткнись, — сердито бросила Гермиона. — Подождите‑ка… Подождите минуточку… Васильковка! Семья, которую зарезал маггл, заколдованный Малфоем! Ведь если бы не я… Там были жена и пятеро детей, и двое из них — маленькие близняшки! — почти радостно закончила она. — А русая девушка — это, наверное, Алиса Пригарова! Ее убил Генри, когда она пыталась перерезать мне горло. И ее тоже заколдовал Малфой!

— Когда‑нибудь ты всё это мне расскажешь по–людски, — мрачно сказал Рон. — Идет?

— Нужно найти имена всех тех магглов, я не помню их точно. — Гермиона начала быстро ходить по кабинету Амаранты из стороны в сторону. — Если девушка в свадебном платье — это Лаванда, то остаются еще два старика и… Амбридж, это была Амбридж!!! — ликующе закончила она.

Рон совсем скис.

— Хотелось бы думать, что Амбридж тоже заколдовал из‑за тебя Драко Малфой, — холодно заметил он вслух.

— Я не… Ее убила Нарцисса. Это было очень давно…

Гермиона беспомощно опустилась на стул.

— Значит, «веселые вечеринки» всё же бывали?

— Да ну тебя к лешему! — Молодая женщина досадливо отвернулась. — Я же не виновата, что… А то что я ее пытала — это вообще вышло случайно, и…

Она поймала взгляд Рона и умолкла.

— Впору книги писать, — подала голос Амаранта. — Кто там еще остался из уже приснившихся? Два старика?

— И странное существо с продолговатой головой, — кивнула Гермиона. — Вот уж ума не приложу, как я умудрилась искалечить жизнь какому‑то кривоногому подобию эмбриончика!

И тут она осеклась вновь и сравнялась цветом с одеянием своих ночных видений.

— Что? Что такое?! — разом подскочили Амаранта и Рон.

— Вот, выпей воды, — добавила профессор прорицаний, наливая прозрачную жидкость из хрустального графина.

— Я… Спасибо… — Гермиона судорожно сжала предложенный стакан. — Это уже слишком! — и она всхлипнула.

— О «веселых вечеринках» шутить больше не буду, — осторожно заметил Рон, — но что такого ты…

— Это был мой ребенок, — тихо и глухо сказала Гермиона. — Мой ребенок от Люциуса. Я избавилась от него во время беременности. Еще в школе. — Она прижала ладони к лицу. — Это слишком жестоко… Кто еще должен присниться мне? О каких еще своих грехах я давно позабыла?! Проклятье! Нужно поскорее с этим покончить. Что там еще? Два старика?.. Один из них — Наземникус Флетчер.

— Ну всё!!! — не выдержал Рон. — Знаете, девочки, вы как хотите, думайте тут, разбирайтесь — а я этого слушать больше не желаю!!! С меня на сегодня достаточно! Нужно пойти и выпить чего‑нибудь крепкого. До свиданья!

И он резко дернулся к двери. Послышался глухой удар об пол — это из кармана мантии Рона выпал и покатился по полу гладкий нефритовый шарик.

— Где ты взял это? — вдруг спросила Гермиона.

— Что? — не понял Рон.

— Откуда у тебя эти шары?

— Нашел во время уборки в кабинете астрономии.

— Это ты ими всё время постукивал в кармане? — настороженно продолжала она, не отрывая глаз от поблескивающего на полу шарика.

— Послушай, Гермиона, мне, серьезно, сейчас лучше побыть одному. Ты извини, я всё понимаю, но…

— Погоди, Рон! Ты не выпускаешь эти шары из рук вот уже неделю!

— Они меня успокаивают. Акцио! — добавил Рон, и нефритовый шарик вылетел из угла, в который откатился, возвращаясь в руки своего владельца.

— А Джина и домовой эльф начали сниться не в ночь после уборки кабинета астрономии? — озвучила Гермионину мысль Амаранта.

— Я не помню, — смешался Рон. — Примерно… примерно в то время…

— Зеленые шарики, — пробормотала наследница Темного Лорда. — А я нашла книжку в зеленой обложке. Под своей дверью. И начала ее читать, причем читаю уже неделю и никак не могу закончить или бросить, хотя она не очень большая и ужасно нудная.

— Обычно проклятия нуждаются в источнике, — согласилась Амаранта. — Очень может быть. Эти вещи стоит уничтожить, а образы из снов идентифицировать и назвать по именам.

* * *

За информацией об убиенных Уткиных пришлось наведаться в Васильковку.

Чтобы не смущать народ, Гермиона дождалась темноты и трансгрессировала прямо во двор к помощнику деревенского участкового Лёшке. Осторожно заглянула в единственное освещенное окно — старушка мать, совсем одна, мыла на кухне посуду в тазу. Значит, Алексея еще нет.

Гермиона отошла в темный сад и присела на кособокой лавочке за сараем. Стала ждать.

В деревеньке было тихо и как‑то тоскливо. Земля покрылась изморозью, листья растений высохли и пожелтели, из‑за заборчиков вдоль единственной васильковской улицы торчали голые ветки. Где‑то надрывно лаял пес.

Вот в этом далеком от всего человечества уголке когда‑то закончилось Гермионино счастье. Интересно, а образ Генри явится ей в пустом доме, пронизанном сквозняками, чтобы бросить свой, самый страшный, упрек? Как там было в пророчестве? «Они не могут причинить вреда, потому что безразличны тебе. Все, кроме одной. Та еще не являлась».

Значит, придется вынести и это…

Вдалеке хлопнула дверь, и вскоре послышались шаги и негромкое насвистывание. Кто‑то подошел к забору и отворил калитку. Гермиона поднялась на ноги.

— Лёша? — негромко позвала она, и парень удивленно поднял голову. — Не удивляйся слишком уж сильно. Нужно поговорить.

Гермиона зажмурилась от яркого света карманного фонарика.

— Ева Бенедиктовна! — ахнул возмужавший приятель. — Вот это да! Когда вы приехали?! Почему никому не сказали?! — Он выключил фонарь и расплылся в широченной улыбке. — Пойдемте скорее в дом!

— Постой, Лёша. Успокойся. Давай не будем никому говорить о том, что я… приезжала.

— Но как же вы сюда попали, что никто не заметил?!

Она улыбнулась.

— Помнишь? — Произвольно взмахнула руками в воздухе. — Пфф! И я уже тут. Мне нужно поговорить с тобой.

— Я… Да, конечно… Ой, вы так изменились! И так странно одеты! А как ваш маленький, здоров?

— Да, спасибо. Это девочка. Я назвала ее Генриеттой, и ей недавно исполнилось пять лет.

— Ужас, как летит время! Как вы вообще?

— Всё в порядке. Замуж вышла. Сейчас преподаю в гимназии.

— Да, а что?

— Чтение мыслей и умение бороться с этим, — хмыкнула Гермиона, снова опускаясь на лавочку.

— И такое бывает? — ахнул Лёшка.

— Всякое бывает. Послушай… Помнишь то время, когда я была здесь? Тогда убили много людей.

— Помню, конечно, — дернул плечами он, — такое забудешь!

— Среди жертв преступлений была семья лесоруба Уткина, — продолжала Гермиона.

— Панкрата Ефимыча, конечно, — подхватил парень. — Он тогда всю семью порешил и сам повесился. В сарае.

— Вот–вот. Мне нужно вспомнить имена всех погибших Уткиных. Поможешь?

— Легче легкого! Аделаида Тихоновна — это жена его, — зачастил Лешка, — и детишки: Танька, Витька, Гришка–малой и близняшки Геля и Вера, им и трех годков не было.

— Витька — это Виктор? — спросила Гермиона, наморщив лоб. Лёша кивнул. — А Геля?

— Ангелина Панкратовна. А вторая — Вероника. А зачем вам? Что‑то узнали? Или еще что стряслось?

— Нет, ничего не стряслось. Кошмары по ночам мучают. Свечки хочу поставить.

— До сих пор? Ужас какой. У меня уже давно прекратились… Может, всё же в хату зайдете? Я вас накормлю, с дороги‑то.

— И мамка твоя всей деревне растреплет, что бывалая ведьма объявилась, — засмеялась Гермиона. — Зачем людей волновать? Да еще обидятся потом, что не зашла в гости.

— А вы только ко мне заглянули? — просиял Лёша.

— Только к тебе. Смотри же, никому не рассказывай. Справишься?

— А Димитрий Сергеичу можно? — с ноткой отчаяния спросил парень.

— Ну разве что Дмитрию Сергеевичу. И привет ему передавай.

— Слушайте! У нас же тут вышку построили! И теперь сигнал телефонный есть! И Интернет! Давайте я вам свой номерочек дам — вдруг еще какие имена вспомнить понадобится? Сейчас, — он начал быстро ощупывать карманы и вытащил на свет мятую картонную карточку. Визитка оказалась рукописной, но очень и очень аккуратной. — Вот, берите. У меня еще есть, — он выжидающе посмотрел на нее.

— Нет у меня визиток, — рассмеялась Гермиона. — Впрочем, если очень хочешь, запиши мой телефон. Только я редко его включаю. Но там есть голосовая почта.

Записывая заветные цифры, Лёшка, казалось, был на вершине блаженства.

— Ну, вот, — осторожно пробормотала Гермиона, — давай покурим на дорожку, и будем прощаться.

— Как, уже?! — расстроился парень. — Ой, вы раньше не курили ведь. Хотя, конечно, ребеночек. Английские? Можно?

— Бери, конечно. Хочешь, всю пачку бери. — Гермиона закурила. — Как вы тут поживаете?

— Да потихонечку… Тихон Федорович помер. Петушин. Вы у них с бабой Марфой останавливались.

— Жалко.

Медленно тлела в руках сигарета. Резкий порыв ветра потушил ее совсем.

— Подождите, у меня спички были, — забеспокоился Лёша.

— Не нужно, — остановила его Гермиона, — пойду я. Давай прощаться.

— Да как же вы ночью‑то…

Лёшка беспомощно умолк, глядя в улыбающееся лицо Гермионы.

— Да, помню. «Пфф!» — сокрушенно кивнул он. — А это не больно?

— Нет, Лёша, не волнуйся! — рассмеялась ведьма. — Давай, иди в дом. И спасибо тебе огромное за помощь.

— Может всё‑таки…

Она отрицательно покачала головой.

Парень встал, немного помялся перед своей ночной визитершей, а потом зашагал к дому, всё время неуверенно оглядываясь. На пороге застыл. Гермиона с улыбкой помахала на прощание рукой. Лёша улыбнулся и тоже помахал ей. Хотел, кажется, что‑то крикнуть — но Гермиона приложила палец к губам и покачала головой снова. Тогда он опять вздохнул и закрыл за собой дверь домишки.

А Гермиона трансгрессировала в поместье.

* * *

В том конце длинного коррида на полу сидел человек в белой смирительной рубашке. Он резко дергался, пытаясь освободиться, но не поднимался на ноги.

Гермиона подошла ближе и смогла разглядеть безликую маску, стянувшую лицо несчастного.

— Пусто. Ничего. Туман, белый туман, — твердил человек в горячечной рубахе, — никому не нужен, ничего не осталось.

Гермиона стояла над ним, обхватив голову руками, и напряженно думала.

«Сумасшедший дом… Белый туман…»

— Паша? — неуверенно спросила она вслух, и умалишенный поднял скованную маской голову. — Павел Распутин?

Маска дрогнула, будто ненастоящая, и растаяла, словно смытая волной горячего воздуха. На Гермиону бессмысленным взглядом воззрился несчастный помощник петрозаводского следователя, память которого была искалечена непростительным проклятьем. Потом, всего на один миг, в глазах молодого человека мелькнуло осмысленное выражение — горький укор. И он исчез. Растаял медленно, словно привидение.

Гермиона растерянно стояла в пустом коридоре. Раньше она всегда просыпалась в этом месте. Звук одиноких гулких аплодисментов заставил ее обернуться.

В противоположном конце коридора теперь тоже было окно, такое же, как с Гермиониной стороны; и на его фоне виднелась фигура в белой мантии. Человек, кажется мужчина, медленно хлопал в ладоши.

Гермиона вздохнула и пошла к нему. Значит, просыпаться еще не время? Что ж, так даже лучше. Быстрее покончить со всем этим.

Но, подойдя ближе, она невольно остановилась. Широкоплечую фигуру волшебника в белой гипсовой маске комедии она узнала сразу.

— Малфой! — взвыла молодая женщина и рванулась к нему, хватая видение за грудки и припирая к стене. — Сукин сын! Выходит, это я искалечила твою судьбу?! Что ж, чертовски счастлива!

— Паршивая грязнокровка, — насмешливо сказал мужчина, гадостно растягивая слова своим ненавистным голосом, — ты никогда не сможешь мне отомстить! Я победил тебя! Я тебя обыграл!

И он расхохотался.

— Драко Малфой, — с отвращением произнесла Гермиона, отпуская его и отступая на шаг. Гипсовая маска сорвалась с лица и упала к его ногам, разлетевшись на куски.

— Ненавижу тебя, дрянь, — сощурив маленькие серые глазки, процедил волшебник и растаял с гримасой пренебрежительного отвращения на своем перекошенном лице.

Сон всё еще не прекращался.

Гермиона быстро повернулась. Так и есть: в том конце коридора на фоне окна белеет женская фигура.

Высокая и стройная, в белоснежном платье простого кроя. Невероятно длинные и густые белокурые локоны влажных волос спадают по плечам и телу и кольцами увивают пол. Мертвенно–бледная кожа отдает синевой, на лице выделяются только огромные синие глаза за прорезями изящной маскарадной маски и багряно–алые губы.

Кровожадная Офелия из старого Гермиониного кошмара.

Женщина плотоядно улыбнулась и выпростала из‑за спины руку, сжимающую стальной серп. Сделала шаг вперед.

На секунду Гермиона представила, как носится по этому пустому темному дому с белыми простынями, прячась от обезумевшей тетушки, и ее пробрала дрожь.

— Ты! Убила! Моего! Ребенка! — отрывисто и с чувством произнесло видение и занесло руку с серпом над головой.

— Нарцисса! — быстро крикнула Гермиона. — Нарцисса Малфой! — Кроваво–красные губы женщины искривила насмешливая улыбка и она двинулась вперед. Гермиона похолодела, но тут же поняла свою ошибку и исправилась: — Нарцисса Блэк!

Стальной серп со звоном упал на пол. Офелия дернула головой и сказала тихо:

— Будь ты во веки проклята, Кадмина. Когда‑нибудь я тебе отомщу.

И медленно растаяла, будто облако плотного тумана, развеянное ветром.

Гермиона смиренно обернулась. Фигура в конце коридора. Мужчина в белой мантии. С ни чем не сокрытым спокойным лицом.

…Она шла навстречу Генри медленно, словно во сне. Впрочем, она ведь действительно спала сейчас.

Каждая клеточка тела дрожала внутри, а глаза бессознательно наполнили жгучие слезы.

Он раскрыл свои объятия ей навстречу. Гермиона перешла на бег.

— Милый! — прошептала она, порывисто обхватывая его руками. — Как же я по тебе соскучилась! Любимый! — Гермиона спрятала лицо на его груди.

— Девочка моя, — прошептал Генри своим ласковым и таким нежным голосом, — моя маленькая девочка.

— Почему же ты не упрекаешь меня? — с дрожью прошептала она через несколько минут, немного отстраняясь и сквозь слезы глядя в его бесконечно–зеленые глаза.

— Мне не в чем тебя упрекнуть. Хорошая моя, я люблю тебя…

У Гермионы перехватило дыхание, жестокая безнадежная боль разрывала всё у нее внутри. Она хотела что‑то сказать и… проснулась.

 

Глава XIII: Седовласый старец

— Кадмина, что с тобой?

— Ничего.

— Ты что, плачешь?!

— Плохой сон приснился. НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ!!! — отпрянула миссис Малфой от своего мужа.

— Да что с тобой?!

— Я не… Извини. Я пойду…

— Куда?! — опешил Люциус, зажигая свечи волшебной палочкой.

— Вниз. Спи. Ложись, всё в порядке. Поговорим утром.

* * *

Поговорить утром они не успели — Гермиона спешила в гимназию на свой урок. А после занятия с Огненными Энтузиастами перед дверьми учительской ее поймал Тэо.

— Будешь теперь избегать меня? — с места в карьер начал он.

— Нет, конечно! И–извини… Я ценю твое желание помочь мне… Но давай начнем с понедельника, ладно? Просто нужно покончить с одной проблемой.

— Как пожелаешь, — легко согласился Тэо. — И я пока разберусь с возникшими… эм, странностями. За мной повадилось летать с речами на ломанном и совершенно непонятном английском одно местное привидение, — со смешком поделился он. — В толк не возьму, чего оно от меня хочет!

— Это граф, что ли? — удивилась Гермиона. — Он из России, английского не знает. Общается тут только с французскими студентами. Не имею понятия, чего ему от тебя надо. Могу спросить, если хочешь.

— Не хочу, — хмыкнул Тэо. — Попробую справиться с ролью французского студента. Он же не сказал, какой язык ему понятен — только бубнит что‑то путанное по–английски. А с французским у меня проблем нет.

— Ну, удачи. Рада, что помогла. Надеюсь, — помрачнев, добавила женщина, — что и с моими проблемами удастся справиться так же просто…

В учительской Гермиона принялась набрасывать план урока: Черные Звери переходили к работе с заклинанием Легилименс, и следовало доходчиво разъяснить им, насколько его использование без согласия оппонента противозаконно и аморально. А еще разобраться с успехами подопечных в умении увидеть картинку, которую им специально показывают.

— Ты дочитала Майринка? — оторвала Гермиону от работы Аманда. Женщина подняла глаза.

— Нет, — ответила она. — Пришлось сжечь книгу, которая у меня была. А в библиотеке маггловской литературы почти нет.

— Зачем сжигать книгу? — подозрительно спросила ее коллега.

— Долгая история. Так вышло.

— Ну ладно, — пожала плечами бывшая сокурсница. — Пойду на урок. Мне еще нужно зайти к Падме.

— Да, конечно, — кивнула Гермиона, возвращаясь к своим записям.

* * *

— А почему ты не назвала его по имени? — допытывался вечером Рон. — Не могу понять. У меня сегодня Джинни растаяла и всё, больше мне ничего такого не снится.

— Я… Не смогла, — пробормотала Гермиона. — Сегодня это сделаю. Не хотелось, чтобы он исчез. И совсем не хотелось просыпаться.

— Ты не игралась бы с этим, — мрачно посоветовал привратник. — Не забывай, что его больше нет и это только призрак, сотворенный Черной магией.

— Да знаю я, Рон. Всё понимаю. Сегодня покончу со всем этим. Обещаю тебе.

* * *

В конце коридора стояла невеста со спущенной вуалью.

— Лаванда Браун, — на ходу крикнула Гермиона, направляясь к ней.

Девушка вскинула руки и сорвала с волос фату. Это действительно была Лаванда.

Гермиона остановилась в футе от нее. Видение смотрело печальным, смиренным взглядом огромных глаз.

— Что я тебе сделала? — тихо спросила девушка, уже начиная таять в голубоватом свете из окна.

Гермиона сглотнула и обернулась.

С той стороны коридора ожидал недоразвитый плод в белой простыне. Гермиона не двинулась с места.

— Мой нерожденный ребенок, — громко крикнула ведьма и закрыла глаза. Она не хотела видеть этого жуткого силуэта и боялась услышать, что прошипит ей страшное существо.

Когда нашла в себе силы снова глянуть в ту сторону, на фоне окна уже стояла фигура в кимоно.

— Мингжу Сянцзян, — произнесла Гермиона.

Китаянка склонила голову, и уродливая маска трагедии упала к ее ногам, разбившись вдребезги. Хрустя гипсовой крошкой, девушка пошла к ней, тая на ходу.

— В чем я виновата? — спросила она на своем родном языке. — Женщина без сердца, зачем ты посетила мою страну?

И Мингжу не стало.

Вместо нее к Гермионе шел сгорбленный седовласый старец в белом саване.

— Предательница! — громко крикнул он.

— Наземникус Флетчер, — хладнокровно произнесла Гермиона.

Старец поник и начал угасать.

Когда он полностью развеялся, ведьма увидела молодую девушку в белом холщевом платье и венке из лилий и калл. Она громко всхлипывала, закрывая лицо руками.

— Алиса Пригарова! — крикнула Гермиона.

Девушка оторвала руки от заплаканного лица и посмотрела на нее.

— Мне было двадцать три года, — сказала она, — и я была счастлива, пока не появилась ты.

Алиса рассеялась так же, как и все остальные. А когда Гермиона нашла в себе силы, чтобы поднять голову, на том конце коридора уже стоял неизвестный старик с длинной седой бородой, облаченный в белый подрясник.

Гермиона пошла ему навстречу, недоуменно всматриваясь в незнакомые, пораженные безумием черты.

— Кто ты? — спросила она, останавливаясь совсем рядом. — Я тебя не знаю.

Старец молчал, бессмысленно глядя на нее огромными блеклыми глазами.

— Я не знаю тебя, — повторила Гермиона таким голосом, будто пыталась объяснить что‑то маленькому неразумному ребенку, — уходи. Я не причиняла тебя вреда.

Старец не двигался. Потом медленно поднял руку и легко дотронулся скрюченными пальцами до Гермиониной груди. Отдернул их и осмотрел с задумчивым вниманием. Потом снова воззрился на ведьму.

В его газах что‑то блеснуло, будто вспышка заклинания, — и леди Малфой проснулась.

* * *

— Вашсиятельство, как звали монаха, которого ты свел с ума? Того, что заколол потом сломанной ложкой охранника?

— А кто ж его, стерву, знает? — хмыкнул призрачный граф, презрительно искривляя губы. — В приходе вроде Георгием величали. А уж как мамка называла — представления не имею. С чего вдруг ты этих чертей поминаешь?

— Прокляли меня, — мрачно призналась Гермиона, — теперь все, кому я жизнь испортила, во снах являются. И пока каждого по имени не назову — не уйдут.

— А ты к тому чурбану причем? — удивился граф.

— Не знаю, — плаксивым тоном буркнула Гермиона. — Хватаюсь за соломинку. Просто где же еще я монахов видала? А снится какой‑то монах. Или священнослужитель. В белом подряснике.

— Монахи не носят белые подрясники.

— В моих снах носят, — отмахнулась Гермиона. — У меня все белое носят. И все меня в чем‑то обвиняют, — добавила задумчиво она. — Даже совершенно незнакомые старики! — Ведьма досадливо отвернулась к окну. — Впрочем, может ты и прав. Одна девушка была в свадебном платье, хотя даже и не думала о замужестве… Возможно, и этот одет в подрясник просто так. — Она замолчала. — Ты зачем за Тэо таскался? — внезапно вспомнила ведьма.

— Поговорить хотел, — невозмутимо ответил граф. — Я когда‑то тоже каббалистикой увлекался.

— Нумерологию Дэмьен преподает, — подняла брови Гермиона.

— Ошибся, — развел руками призрак. — С кем не бывает?

* * *

— Кадмина, постой!

Гермиона остановилась посреди коридора и подождала, пока Аманда Броклхерст нагонит ее.

— Прости, — запыхавшись, начала она. — Что это ты не на стадионе?

— Не люблю квиддич. Что ты хотела, Мэнди?

Молодая женщина отвела глаза.

— На самом деле хотела не я, — промямли она довольно невнятно. — Тут кое–кому нужно поговорить с тобой. Поднимемся в кабинет Падмы?

— О’key. А по дороге ты объяснишь мне, что случилось.

Они направились к лестнице.

— М… Всё довольно сложно, — после продолжительной паузы пробормотала профессор маггловеденья, когда Гермиона повторила свой вопрос снова. — И запутанно. Вообще‑то мы не желали в этом участвовать…

— Мы?

— Сейчас всё поймешь. Я только хотела сказать тебе… — начала Мэнди, и замолчала на целый лестничный пролет. — Не суди нас с Падмой слишком строго, — наконец произнесла она. — Это давняя история, и очень сложно разобраться, кто и в чем по–настоящему виноват.

— Да о чем ты говоришь?!

Они как раз остановились у кабинета профессора Патил, и Мэнди кивнула на дверь.

— Иди. Она объяснит всё. Я надеюсь.

Гермиона недоуменно пожала плечами и дернула дверь.

Падма Патил стояла у окна и смотрела вдаль на низкое ноябрьское солнце. Окна кабинета профессора астрономии выходили на противоположную стадиону сторону замка и за ними царили сейчас тишина и полный покой. Издалека не долетало ни звука.

Заслышав появление Гермионы, Падма не пошевелилась: продолжала стоять у окна, в профиль к вошедшей, и неподвижно глядела вдаль.

— Что всё это значит? — строго спросила Гермиона, складывая руки на груди. — Это начинает напоминать маггловский фильм про шпионов.

— Не знаю, что такое «фильм», — всё еще неподвижно глядя в окно, сказала молодая женщина.

— Что случилось? — снова спросила Гермиона.

Темноволосая ведьма не отвечала.

— Падма?

— Я не Падма, — быстро сказала она и повернулась к Гермионе, окидывая ее оценивающим взглядом.

— В каком… Парвати?

Ведьма коротко кивнула.

— Но что…

— Поговорить с тобой хочу. Так сказать, о жизни.

— Ну, давай поговорим, — удивилась леди Малфой, присаживаясь на край преподавательского стола и выжидающе глядя на бывшую однокурсницу.

— Кошмары не мучают? — внезапно спросила Парвати Патил. — По ночам?

— Что?! — отпрянула Гермиона.

— Кошмары. Угрызения совести. Нет? Впрочем, почти десять лет прошло — всего не упомнишь, правда, Грэйнджер?!

— О чем ты?

— О двадцать втором декабря, — непонятно пояснила Парвати.

— О чем?!

— Ты, может быть, запамятовала, — с ядовитым смешком продолжила женщина. — Жила, знаешь ли, некогда на свете одна юная ведьма. Веселая, жизнерадостная и счастливая. — Парвати посмотрела Гермионе прямо в глаза, и в ее голосе проступила сталь: — И на пороге жизни ты убила ее, потому что твой ухажер, которого ты, кстати, ненавидела, взялся морочить ей голову тебе назло! Хороший повод для отмщения, правда?!

— Я… Откуда ты знаешь?!

— Гарри Поттер всё рассказал после того, как ты скрылась тогда. Только кто ж тебя накажет? Если даже совесть бессильна.

— Парвати…

— А ты хоть знаешь, что ее мать–маггла через полгода покончила с собой?! — выкрикнула бывшая гриффиндорка с неожиданной яростью. — Что ее отец начал пить и утратил всяческий человеческий облик?! — Она стиснула зубы и сжала кулаки, а потом заговорила тише: — Он умер год назад от инфаркта. Сердце не выдержало. Но тебе же плевать, ты и не думаешь об этом! Тебя ведь так обидели: увели парня, от которого ты только и мечтала избавиться!

— Это ты прислала мне книгу?

— Ее подложила тебе Падма, — пожала плечами женщина. — Хоть на это она оказалась способна! Эти две дуры вообще не хотели мне помогать! А сестрица и вовсе считает меня ненормальной! Все эти годы! Она была моей подругой, понимаешь? — Парвати снова перешла на крик. — Лучшей подругой! Она была со мной рядом с самого первого курса! Мы ездили с ней вместе отдыхать, ее мама–маггла кормила меня вишневым вареньем! Знаешь, когда Лаванда была жива, миссис Браун варила очень вкусное варенье! А потом ее девочка пропала без следа, канула в Лету, — в голосе говорившей послышалась едва сдерживаемая дрожь. — И через полгода Гарри Поттер заявил, что у ее ревнивой однокурсницы, оказывается, съехала крыша и она убила ее! А несчастная мать полезла в петлю, ты хотя бы об этом знаешь?! — со злыми слезами в голосе выкрикнула Парвати. — Если из‑за каждой дурацкой девчачьей ссоры… — она с остервенением вытерла глаза. — У тебя тоже сейчас подрастает дочь. Ты растишь ее, ты ее любишь, ты не спишь, когда она болеет; ты учила ее говорить и стоять, ты будешь рядом с ней много лет, постоянно, как друг, как мать. Надежда и опора! — Парвати сверкнула огромными глазами. — А потом в семнадцать лет какая‑то тупая стерва, возомнившая, что ей всё дозволено, возьмет и убьет ее потому, что та вызывающе одевается или дружит не с тем, с кем ей хотелось бы! Здорово, да?! — она снова кричала. — Потому что какой‑то ублюдок начнет морочить ей голову, будет за ней бегать, дарить ей полевые цветочки да дешевые шоколадки, потом затащит ее в постель — и всё только для того, чтобы позлить свою истеричную подружку! Позлил, ничего не скажешь! Добился своего! — Парвати перешла на свистящий шепот: — Скажи, как оно живется, когда можно вот так вот взять и убить каждого, кто тебе не нравится? И ничего не будет! А? Много их тебе приснилось, дрянь? Много еще народу ты погубила?! — Она выпрямилась. — Падма сказала, ты сожгла мою книгу. Поздно! Теперь ты всё равно заглянешь каждому из них в лицо. Хотя не знаю, может, тебе и твоему дружку будет только весело! Что ты опустила голову, а?! Самое время достать волшебную палочку и размазать меня по стене! Тебе же всё можно, — горько закончила женщина упавшим, опустошенным голосом.

Потом отвернулась и всхлипнула.

Гермиона потерянно молчала, уставившись в каменный пол.

— Тихоня–Грэйнджер, — со жгучей горечью снова заговорила Парвати. — Такая правильная. Такая смелая в борьбе со злом! Рассудительная. Умная. — Она обернулась. — Надо же на чем‑то выезжать, если ты замухрышка и грязнокровка, и никто не хочет обращать на тебя внимания! И тут — бах! — она театрально взмахнула руками. — Такой подарок! И сила, и власть, и безнаказанность — разом. И как легко оказалось растоптать всё, что было для тебя раньше таким ценным! — наигранно, с деланным удивлением закончила она. — На глазах преобразилась! Одеваться нормально начала, показала характер! Убила всех, кто мешал. А главное: досталось тем, кто больше всего заслуживал! Самым злостным… врагам.

Она опять замолчала и снова отвернулась. Прошло какое‑то время. Гермиона не двигалась. Потом глухо спросила:

— Кто этот старик, в подряснике, который мне является? Я никогда не видела этого человека.

— Что, убила кого‑то и даже вспомнить не можешь? — окрысилась Парвати. — Здорово живешь! Не знаю я, кто там тебе явился. «Труппу» для «спектакля» подбирала не я. На мне только организация представления. Чтобы ты тоже помнила, — она перешла на шепот, — хотя бы недолго. Хотя бы несколько ночей… Не всё же мне одной плакать.

Повисла тяжелая пауза. Парвати пыталась унять дрожащее дыхание и вытирала глаза, глядя на низкое солнце за окном. Потом шмыгнула носом и сказала:

— На самом деле мне от тебя нужно немногое. Что ты можешь уже? Чувств и совести, видать, еще от родителей не перепало… — она повернулась к Гермионе и солнечный блик упал на ее подрагивающее лицо. — Я хочу алмаз, — тихо закончила Парвати Патил.

— Что?! — невольно подняла взгляд Гермиона.

— Алмаз. Я хочу похоронить ее. Расколдовать и похоронить. Ты, может быть, не понимаешь, насколько это важно? И уж точно не знаешь, что у нее есть еще дедушка и две бабушки; тетя, сестра ее матери, и двоюродный брат. — Она помолчала. — А еще я. И у нас не осталось ничего, даже могилы на кладбище. Зачем тебе этот алмаз? Или собираешь на колье? Трупы убитых врагов: ход, достойный дочери Черной Вдовы!

— Не смей оскорблять мою мать!

— А то что? Присоединюсь к твоей коллекции?

— Я понятия не имею о том, где сейчас этот алмаз, — глухо сказала Гермиона. — Постой… Откуда ты вообще знаешь о нем?!

— Рассмотрела, — прищурилась ведьма, — в магическом кристалле. Ты никогда не была сильна в прорицаниях. А ты знаешь, что она собиралась стать целительницей и помогать тем, у кого тяжелые психические травмы? Она тоже отлично управлялась с магическим кристаллом. Лаванда видела бы проблему в прошлом и помогала ее разрешить, она могла бы спасти столько людей! Она могла бы жить, Грэйнджер. Жаль, что ты этого не понимаешь.

Парвати снова отвернулась. А потом сказала глухим, безэмоциональным голосом:

— Алмаз в резной шкатулке в старой фамильной усадьбе твоей матери. Шкатулка стоит в комнате, которая выходит окнами на восход и откуда виден большой черный дуб, расколотый молнией. И если в тебе осталась хоть капля чего‑то человеческого, ты пойдешь туда, заберешь алмаз и отдашь его тем, кто всё еще помнит и любит, и кто, в отличие от тебя, никогда не сможет забыть того, что случилось двадцать второго декабря 1997 года.

* * *

— Долорес Амбридж! — крикнула Гермиона скорчившейся на полу пухлой женщине в белой бархатной мантии, и та, жалобно всхлипнув, начала таять.

Потом явились Уткины. Один за другим, а не все разом, как раньше. Гермиона назвала каждого, и видения развеялись. А затем снова появился старец.

Безумный старец в белом подряснике. И когда в его глазах снова сверкнуло что‑то, напоминающее блик заклинания, Гермиона проснулась, вновь не разделавшись с остатками своих кошмаров.

* * *

— Нельзя постоянно пить Бодрящий Настой, ты испортишь себе желудок, — наставительно сказала Амаранта утром в воскресенье.

— Что поделать, я всё равно не могу нормально спать. Не высыпаюсь во время этих кошмаров. А смотреть их зря — пустая трата времени. Пока не пойму, кто этот старец, спать совершенно необязательно.

— Ладно–ладно. Я говорила уже, что не вижу в кристалле ничего, кроме самого этого старикашки?

— Много раз.

— А то, что заглядывать в прошлое, и уж тем более в неопределенное прошлое — очень сложно и сильно выматывает?

— А это еще чаще, — кивнула Гермиона. — Мы, конечно, теоретически можем всё бросить и выслать этот портрет в «Ежедневный пророк» с обещанием вознаграждения…

Гермиона покосилась на довольно удачное графитное изображение неизвестного старца, нарисованное Амарантой по образам, явившемся ей в волшебном шаре, и лежащее сейчас в центре малого магического круга.

— Садись, — сокрушенно вздохнула провидица, заходя за черту знака. — Просто пытаюсь понять, зачем ввязалась во всё это.

Она опустилась на пол, и Гермиона села напротив. Яркий солнечный свет хорошо освещал изуродованное шрамом лицо Амаранты. Гермиона отвела глаза.

— Давай руки, — вздохнула женщина. — И думай о своем старце.

Гермиона закрыла глаза и всеми силами сосредоточилась на ненавистном старикашке. Она выучила уже каждую его черточку, каждую деталь его внешности. Сейчас безумец снова встал перед ее мысленным взором, будто Гермиона опять спала и видела его в коридоре пустого дома со сквозняками. Амаранта сильнее стиснула ее руки.

Так прошло почти полчаса. Наконец провидица разжала пальцы и отстранилась.

— Не получается. Ничего не вижу! — объявила она. — Прости. Но выходит, что ты действительно никогда в своей жизни не видела этого старика!

— Проклятье могло дать сбой? — мрачно и устало спросила Гермиона, потирая глаза.

— Не думаю. — Амаранта зажмурилась. — У этого человека должна быть с тобой связь на энергетическом уровне, раз уж ты так сильно повлияла на его судьбу, — сказала она затем. — Можно попробовать поисковые обряды, основанные на внешности и этой связи. Подумай, что можно использовать, а я потом помогу тебе. Сейчас мне нужно в деревню. Я проголодалась.

* * *

— Ты загнула половину Австралии, — заметила Амаранта, стоя на коленях и изящным жестом разравнивая огромную карту Земли.

— Плевать на Австралию, — махнула рукой Гермиона. — Впрочем, я когда‑то выбирала родителям особнячок в Канберре. Может, кто видел, как я трансгрессирую, да слег с инфарктом?.. — Она помолчала. — Разумеется, определить место расположения человека, не имея в наличии ни вещей, с ним связанных, ни эмоций, направленных на него и даже не ведая его имени — невозможно, — продолжала леди Малфой, почесывая затылок. — Потому вся надежда на твои провидческие способности. На энергетическом уровне мы с этим стариком должны быть связаны в тот момент, когда я столь необратимо повлияла на его жизнь. Вот место, где это произошло, мы и попытаемся вычислить.

— Твои поиски будут мне стоить не одной невзначай измененной судьбы, — рассеянно сказала Амаранта, глядя вперед на карту и задумчиво подперев рукой голову. — Тянешь из меня слишком много энергии. Не думаю, что получится сколько‑нибудь точно определить радиус в ближайшее время.

— Не говори глупости, — бодро прервала Гермиона, — ты выглядишь куда румянее, чем была утром!

— Кровь с молоком, — хмыкнула Амаранта. — Чем направлять‑то будем?

— Беломоритом, — объявила Гермиона, извлекая из кармана серо–голубой продолговатый камушек, заключенный в тонкую серебряную цепь, — он усиливает дар ясновиденья. — Она еще порылась в складках мантии и извлекла на свет кусок пергамента, начав с вдохновением читать вслух: — «Беломорит является, как и лабрадор, камнем гиперборейцев и соединяет своего владельца с прошлым, учит делать правильные выводы и принимать ответственные решения. Даже у магглов он — талисман историков, археологов, антропологов, то есть всех, так или иначе стремящихся постигнуть прошлое. Камень учит делать правильные прогнозы. Беломорит является оберегом от темных сил, недоброжелателей, стремящихся нарушить ход строя жизни, выбранного человеком. Он также дает пророческие сны, но полезен только тем, кто уже какое‑то время работал с грезами и знает некоторые таинственные и энергетически насыщенные процессы, происходящие в иной, «сонной», реальности. — Гермиона перевела дух. — Как лекарь беломорит также аналогичен по действию лабрадору. Прибавлением будет только сильное воздействие беломорита на людей с плохим сном: он успокаивает нервную систему и избавляет от бессонницы».

— Да уж, нормализовать сон тебе не помешает, — с улыбкой протянула Амаранта. — Что, действительно полагаешь, что я нуждаюсь в лекциях по поводу магических свойств минералов?

— Прости, — стушевалась Гермиона. — Я просто решила, что это самый удачный вариант.

— Пожалуй. Вот только не уверена, что у меня сегодня хватит сил.

— Давай хотя бы попробуем! — взмолилась Гермиона. — Я же сойду с ума, если не буду спать еще одну ночь!

— Ладно уж.

Амаранта встала и взяла из рук своей незадачливой коллеги поисковый камень на цепочке. Стала с северной стороны карты и занесла его высоко над Европой. Гермиона, стоявшая с южной стороны, сделала шаг вперед и наступила носком туфли на ЮАР. Амаранта закрыла глаза.

Цепочка с беломоритом стала раскачиваться нескоро, и провидица к тому времени всем своим небольшим весом оперлась о напряженные руки Гермионы. Она побледнела, кровь полностью отхлынула от ставших безжизненно–белоснежными щек, побелели даже губы.

Когда наследница Темного Лорда почти отчаялась, камень на цепочке наконец‑то дрогнул.

Амаранта судорожно вдохнула, не раскрывая глаз.

Беломорит начал описывать над картой круговые движения. Женщины, одна быстро теряющая силы, а вторая с жадностью следящая за картой, опустились на колени. И тут внезапно серебряная цепочка резко ушла в сторону востока.

— Стоп, — победоносно прервала Гермиона.

Амаранта открыла мутные глаза.

— Там Россия, — пояснила Гермиона, помогая бледной женщине сесть на скамью. — Там я бывала только в одном уголке. И без того маленьком для того, чтобы и дальше мучить тебя поисковым обрядом.

* * *

— Блаженный Никифор!!! — вскричал Лёшка, от переизбытка чувств вскакивая и ударяясь макушкой о косой указатель с надписью «с. Васильковка 3 км». — Мать твою, — выругался он. — Эдак вы мне совсем не там встречу назначили, Ева Бенедиктовна! Нам с вами в монастырь нужно! Там ваш неизвестный! Только он уже много лет не в себе, его блаженным считают. Жил себе мужик как мужик, ничем от других монахов не отличный. А раз поутру нашли его недалече от монастырских ворот — стоит, слова не говорит, в пустоту смотрит. И идти куда‑либо отказывается. На силу кормят его, бедолагу. А как улизнет от своих сторожей — всё спешит туда, где его нашли. Игумен считает, ему там было видение.

— Видение? — нахмурилась Гермиона. — А когда всё это произошло? Помнишь?

— Как ни помнить? Аккурат вы тут у нас были, с Герман Федоровичем. Иль вас только забрали. Мы ж в деревне не сразу о событиях в монастыре узнаем… Так что, отвезти вас в обитель?

— Не нужно, Лёш. Лучше узнай мне, как этого Никифора в миру звали, — мрачно вздохнула Гермиона.

Как там сказала Парвати Патил? «Убила кого‑то и даже вспомнить не можешь? Здорово живешь!»

Нет, она не убивала. Она сделала еще хуже. Бросила мимоходом непростительное проклятье в маггла и позабыла о нем. Снимать старый «Империус» через столько лет нет смысла — всё равно мозг непоправимо разрушен. Вот вам и изувеченные жизни. Что она там когда‑то с таким жаром кричала Джинни? Об искалеченных походя судьбах или разрушенных жизнях?

Это так просто — других обвинять…

* * *

— Пётр Рогов, брат Никифор! — громко крикнула Гермиона, и старик в белом подряснике наконец‑то подернулся пеленой.

Он растаял, но осталась какая‑то неприятная пустота. А из клубящегося тумана навстречу Гермионе шагнул, протягивая вперед руки, одетый во всё белое Генри.

— Я так ждала тебя, — прошептала ведьма, сжимая его ладони. — Так ждала и так боялась. Боялась, что не смогу решиться…

Он молчал, всё крепче обнимая ее.

— Правильно, ничего не говори, — сквозь слезы, прошептала Гермиона, — иначе у меня не получится…

Она взяла его голову в свои ладони и пристально посмотрела в бездонные зеленые глаза. Заморгала. Потом изо всех сил собралась с духом, чувствуя, как леденеют пальцы рук.

— Генрих Саузвильт, — прошептала Гермиона еле слышно и подалась вперед, целуя начинающие таять призрачные губы.

Всё вокруг окутало пеленой, реальность задрожала, будто мираж; начал рассеиваться пустой дом со сквозняками и белыми простынями, провалились в бесконечность коридор и светящееся окно. Проклятье было разрушено и неспешно, но плотно закрывало дверь в прошлое. Оставляя впереди только память — холодную и безжалостную, как сама месть…

 

Глава XIV: Любопытство

Гермиона сидела на полу, вглядываясь в сизый полумрак и глубоко вдыхая необычный дым резной деревянной трубки.

— Твои природные желания сдерживает то, что обыкновеннее всего называют совестью, — говорил Тэо, расхаживая из стороны в сторону. Она следила за тем, как развеваются полы его черной мантии. — Эти барьеры ты расставила вокруг себя сама, и их бесконечно много. Люди часто делают так. Обыкновенно такие преграды не заметны, их проходишь насквозь — и только потом понимаешь, что там на самом деле был барьер. И тогда становится еще хуже. Я же покажу тебе дорогу туда, где никаких барьеров нет. Где всё ненастоящее. Сказка. Сон. Греза, в которой подлинной и реальной являешься только ты сама, а остальное всё — иллюзия. И ты можешь делать всё, что угодно: не думая о том, вредишь ли кому‑то, ломаешь ли чьи‑то судьбы, калечишь ли жизни… Или что там еще может прийти в твою голову? Ты ни за кого не отвечаешь там, потому что все, кто тебя окружают — не существуют на самом деле. Ты просто можешь делать то, что придет в голову — в тот миг, когда это произойдет. Думаю, мы начнем с того, что погуляем по этой… занятной реальности.

Он умолк, но задумавшаяся ведьма всё не отвечала.

Тэо опустился на корточки прямо перед ней и тряхнул какой‑то серебристый порошок в отверстие ее зажженной трубки. Гермиона вздрогнула.

— Вот так сразу?

— А к чему тут готовиться? — насмешливо осведомился маг. — Всё очень просто, если следуешь одному единственному правилу: не рассуждай и действуй так, как захочется в первый же миг. Не важно, почему. Просто следуй желаниям.

— Что я увижу там?

— Не знаю, — пожал плечами Тэо. — Недра твоей фантазии могут выкинуть какую угодно шутку…

* * *

Леди Малфой катала в ладонях высокий бокал красного шампанского и, с трудом сдерживая отвращение, наблюдала за тем, как Пэнси и Дафна воркуют над туповатым Барни, шестилетним мальчонкой Грегори и Милисенты Гойл.

Вот уже много часов приходилось отдавать дань своему положению и торчать на вечере, устроенном миссис Уоррингтон по поводу семилетия Антеи и Клитемнестры. По крайней мере, хоть Генриетте сейчас хорошо.

Леди Малфой вздохнула. Перед ее мысленным взором вновь и вновь проплывали клубы густого сизого тумана. Она не могла вспомнить, что видела днем в грезах, навеянных странным порошком Тэо — только обволакивающее марево и острые, ни с чем не сравнимые ощущения. В них смешивались во что‑то невообразимое одновременно и чувство щекочущей опасности и окрыляющее, озорное ощущение полной безнаказанности за всё, что бы она ни вознамерилась совершить.

Гермионе хотелось вновь испытать это, вновь вдохнуть пары диковинного порошка и погрузиться в грезы, окунуться в сизый туман свободы. Будь она там — могла бы встать сейчас с оттоманки и крикнуть этим разряженным фифам всё, что думает о них. Могла бы заявить в лицо Гойлам о том, что считает их сына отсталым недоразвитым полудурком и что он, скорее всего, сквиб.

Могла бы сказать Пэнси, что полагает унизительным это ее увивание за Дафной теперь, когда для Дафны открыты двери в дом Малфоев — тогда как всё время учебы в Хогвартсе это Дафна хвостиком увивалась за самой Пэнси.

Что из ее четырехлетнего сыночка в детском коллективе сделали мальчика для битья, потому что он еще слишком мал для этих детей и не умеет ни защититься, ни завоевать авторитета, ни быть чем‑либо им интересен. И нужно быть не умнее тролля, чтобы не видеть этого и постоянно таскать несчастного Луи к детям, которые над ним издеваются.

Ох, сколько всего могла бы сказать и сделать Гермиона в сизом тумане! Ей хотелось снова испытать это щекочущее чувство. И еще разглядеть очертание того, что она делала днем и не могла сейчас вспомнить: чтобы вкусить еще раз, куда глубже. Чтобы понять до конца.

— Барнабас такой смышленый, Милли, — услышала женщина прямо над своим ухом голос Пэнси Пьюси. — Не правда ли, Кадмина?

— Да, — послушно улыбнулась леди Малфой, — он очень повзрослел.

* * *

— Почему я ничего не помню, когда прихожу в себя?

— Это пройдет, — заверил Тэо. — Эмоции заслоняют воспоминания только первое время. Как я понимаю, — насмешливо добавил маг, — продолжать мы будем?

— Будем, — с жаром подтвердила Гермиона, — будем обязательно.

В сизом тумане свободы выходило на волю любопытство. Особенное любопытство.

Немного ребяческое, немного безумное — но захватывающее дух и кружащее голову. Так иногда бывает интересно, что произойдет, если вдруг дотронуться до огня; или шагнуть в пропасть: чтобы ощутить безграничный свободный полет. Но разум понимает, что падение ведет к смерти — и ты боишься сделать шаг. Боишься дотронуться до огня, ожидая боли и ожогов.

А если ты можешь сделать всё это и остаться совершенно невредимым?

Безнаказанность дарила крылья.

Настоящее любопытство — самая опасная человеческая страсть. И больше всего опасна она для тех, кто окружает пораженного любопытством человека. Если с возрастом не побороть в себе этого тонкого, щекочущего дурмана, а наоборот, развить его — вот тогда и получаются самые страшные, безжалостные и жестокие существа.

В детстве дети, движимые любопытством, отрывают крылышки бабочкам или давят едва рожденных цыплят — не от жестокости, нет. Исключительно желая посмотреть на результат.

Потом человек растет и начинает жалеть бабочек. Он глушит в себе любопытство.

Но если его отпустить… Если дать ему свободу…

Что будет, если сказать то, чего никто от тебя не ждет? А если сказать это прилюдно?

Что будет, если поступить экстравагантно? Или пойти туда, куда ходить запрещают? Или попробовать то, на что накладывают табу?

Что будет, если испугать ребенка? А если испугать взрослого человека?

Испугать его так, чтобы он никогда не забыл?

Или уже не умел помнить.

Что будет, если произнести непростительное проклятие? Или коснуться Черной магии глубже?

Что будет, если отнять жизнь? А если тебе ничего за это не будет?

Как отнять эту жизнь интереснее?..

Почти каждого из по–настоящему преданных Пожирателей Смерти привело к Волдеморту именного это особое любопытство.

Страшное и красивое. Всякий исследователь вызывает восхищение.

Пока его исследования не направлены на тебя.

Если любопытство ничем не сдерживать — оно становится страшным. А чтобы дать ему свободу, нужно всего лишь забыть: забыть о чужих чувствах, о чужой боли; о мнениях других людей, о справедливости, о совести; нужно забыть жалость и сочувствие, забыть стыд, забыть мораль. Здравый смысл тоже лучше забыть — иначе будет не так интересно. Человек, помнящий о здравом смысле, никогда не шагнет в пропасть, не пожертвует жизнью ради удовлетворения минутного любопытства.

А вот человек, сумевший забыть, и живущий, чтобы тешить свое любопытство, — самое страшное и самое опасное существо.

* * *

Из сизого тумана стали проступать образы.

…Вот Гермиона перегибается через стол, хватает за плечи Фила Мура и жадным, бесстыдным поцелуем раздвигает его тонкие губы. Парень отскакивает от нее, а Гермиона подтягивается на руках и залезает на столешницу. Начинает расстегивать мантию.

Мур говорит что‑то невразумительное и пятится к двери, выбегает в коридор и оставляет свою полуобнаженную преподавательницу смеяться на разоренном рабочем месте.

И вот Фил Мур бросает ее занятия так же, как в прошлом году Зэкери Аккидэнт. Он начинает избегать ее в коридорах и отводит взгляд от ее сверкающих глаз в Трапезном зале…

…Сквозь сизый туман Гермиона вонзает отточенный серебряный кинжал в спину Габриэль Делакур и смеется потом в лицо своего разгневанного отца.

Проклятая стерва умирает долго и некрасиво: хрипит, кашляет, стонет…

…Гермиона идет по пустой и темной маггловской подворотне, откуда‑то выскакивает огромный верзила и требует у нее сумочку. Женщина пускает в него проклятье и созидательно наблюдает за тем, как маггл в ужасе пытается стряхнуть с себя тысячи облепивших его тело муравьев, как по–девичьи тонко кричит, падает, как начинает биться в конвульсиях…

Как тают насекомые на дочиста обглоданном скелете…

…Люди с пустыми белыми глазами в сизом тумане почему‑то не пугают Гермиону. Их кожа тёмно–серая, с синевато–белёсым отливом, а руки холодные и влажные. Но всё же они отнюдь не страшны.

Гермиона знает, что ее руки тоже холодеют там…

* * *

Леди Малфой наблюдала за гостями затуманенным взглядом пьяных глаз. Сегодня ее супруг отмечал свой пятьдесят третий день рождения. Сейчас в поместье остались только его лучшие друзья — большой прием закончился в восемь, а теперь за полночь.

Вот уже полчаса Гермиона исподтишка наблюдает за Макнейром.

Люциус посмеялся над ней, устроив то представление с соблазнением. Он понимал, как она не него отреагирует. А, собственно, почему? Почему бы не воспользоваться тем, что так любезно предложил собственный супруг?

…Гермиона вышла из гостиной вслед за Макнейром и дождалась его в маленьком коридоре, куда выходила уборная. Нужно сказать, что приятель ее мужа был удивлен, увидев ее здесь.

— Уделишь мне немного времени? — спросила женщина, приглашающе распахивая дверь небольшой комнаты. Волден вошел.

Это было прямоугольное помещение с ярко пылающим камином, парой книжных шкафов, двумя кушетками и огромной шкурой сфинкса на полу.

— Садись, — позвала Гермиона Макнейра, устраиваясь.

— Предупреждаю сразу, что наш почтенный именинник на этот раз ни о чем не просил меня, так что ты в полной безопасности, — объявил Волден, хмыкая.

— Жаль, — невозмутимо заметила Гермиона и по–хозяйски перекинула через севшего колдуна свои обтянутые чулками ноги. — А я горько раскаялась в своей вероломной добродетели и жажду исправить совершенную глупость, — сверкнула глазами она. — Воспользоваться предложенными благами.

— В день рождения законного супруга? — поднял брови Макнейр. — В его доме? Какое коварство!

— Что, без просьбы Люциуса тебе слабó? — подзадорила Волдена Гермиона.

— Ну почему же? — он подался к ней. — С превеликим удовольствием.

Положил руки на талию и притянул к себе. Гермиона оперлась о его плечи. У нее бешено колотилось сердце, а внутри поднималось что‑то животное и дикое.

— Ты расскажешь об этом моему мужу? — спросила ведьма.

— Посмотрим.

Волден расстегнул ее мантию и скинул на пол. Гермиона засмеялась.

Он начал быстро избавляться от одежды, с жаром целуя ее тело, а затем проник в него довольно резко — но она вся затрепетала от смеси морального и физического удовольствия. Что‑то странное происходило с наследницей Темного Лорда в этот момент. Как будто упали оковы, столько лет мешавшие жить по–настоящему: тенета морали, выдуманной, ввиду ее двусмысленного положения праведной грешницы; силки придуманных ограничений; цепи никому не нужных попыток притворяться не такой, какой она была на уровне чувств, но никогда не осмеливалась признаться в этом даже самой себе. Или подозревала, но скрывала, на самом деле таковой не являясь…

Руки Макнейра сжимали бедра женщины и регулировали темп, с которым Гермиона двигалась. Он развалился на кушетке, а ее усадил на себя. Молодая ведьма делала быстрые и ритмичные движения, часто и неглубоко вдыхая.

И вдруг чьи‑то руки легли на ее плечи и с силой опустили на Макнейра, а голос Люциуса проговорил в самое ухо:

— Ах, вот куда ты пропала, дорогая.

Гермиона дернулась от неожиданности и удушающей волны наслаждения. Сквозь шум крови в ушах она разобрала слова Волдена:

— Кадмина устала от однообразия вечера.

— О, в таком случае позволь я помогу тебе ее развлечь, — услыхала она затем, уже почти приходя в себя. Но сильная рука Люциуса нагнула ее голову вперед, к губам Макнейра. — Двигайся, дорогая, что же ты застыла? Не отвлекайся!

А потом он заскользил по ее телу, потянул жену к себе, и она почувствовала, что на нем больше нет мантии. Люциус увлек ее на огромную шкуру сфинкса, разостланную у пылающего огня. Волден последовал за ними.

Этой дикой и страстной, совершенно невероятной, безумной ночи в объятиях мужа и его приятеля Гермиона долго еще не могла забыть. Ее словно с головой накрыл какой‑то водоворот, как будто сизый дурман от порошков Тэо д’Эмлеса снова окутал действительность и подарил безграничную, острую и пьянящую свободу.

Только теперь это происходило на самом деле…

 

Глава XV: Сон Генриетты

Гермиона проснулась в спальне и, блаженно потянувшись, увидела рядом с собой полусидящего Люциуса. Она что‑то мурлыкнула и прильнула к нему, жадно целуя в губы и лукаво улыбаясь.

Старший Малфой удивленно воззрился на нее.

— Это стоило мне десяти тысяч галлеонов, дорогая, — с ухмылкой сообщил он после короткой паузы.

— Что — «это»? — удивилась Гермиона.

— Вот это твое поведение. Я поспорил с Волдом на то, что сегодня ты, отягченная всей виной мира, убежишь, пряча глаза, в ванную и постараешься избегать меня и тем более его так долго, как только будет возможно.

— Мы можем обмануть Волдена, — заговорщически подмигнула леди Малфой. — Правда, я надеялась позвать его завтра к ужину. Но ради десяти тысяч галлеонов…

Люциус расхохотался.

— Ты неподражаема! Плевать на десять тысяч! Что это с тобой, Кадмина Беллатриса?

— Много будешь знать, скоро состаришься, — в свою очередь засмеялась Гермиона, целуя его в нос. — Что ты разлегся тут без дела? Мне в половине четвертого нужно быть в гимназии, а еще не плохо бы позавтракать успеть…

* * *

После дополнительных занятий с Женевьев попасть к Тэо не удалось — Гермиона клятвенно обещала Етте вечером быть дома и уложить малышку спать.

Девочка окунулась в царство Морфея неожиданно быстро и теперь мерно дышала, смешно раздувая крылья маленького носика в полумраке детской. Гермиона сидела рядом с ней и улыбалась.

Она уже вознамерилась тихонько уйти, когда внезапно спящая Етта резко раскрыла глаза и села на постели, в возбуждении глядя перед собой. От неожиданности Гермиона и сама подскочила на месте.

— Что такое?! — испуганно спросила она, наклоняясь к ребенку.

Етта не ответила, она только открывала и закрывала рот, широко распахнутыми глазами глядя перед собой. Гермиона увидела в этих дрожащих изумрудах обрывок сна, разбудившего ее дочку, и сама оторопела от удивления.

Перед тем, как проснуться, Генриетта во сне смотрела фотоальбом, точнее разглядывала один единственный магический снимок. На переднем плане — вытянутые вперед руки новобрачных: на безымянном пальце женщины, рука которой лежит поверх руки супруга, — кольцо. Золотое кольцо с витиеватой буквой «П» из алмазной крошки. Обручальное кольцо Беллатрисы.

Вот только женщина, которая смеется на снимке — не Белла. Гермиона не узнала эту совсем молоденькую девочку, счастливо улыбающуюся и будто излучающую тепло — но догадаться было не сложно. Хотя сразу она и не поняла.

Решила, что жених с фотографии — Гарри. Только не такой, каким он стал, а тот, каким помнила его Гермиона в школе. Но черноволосый юноша в очках с фотографии был не Гарри, а Джеймс, его отец. И лучистая рыжеволосая невеста — это Лили Поттер.

Но… Но как могли присниться Генриетте Джеймс и Лили Поттеры, которых она не видела никогда в своей жизни? Почему ее фантазия поместила на палец миссис Поттер обручальное кольцо своей бабушки?

И почему Етта так резко проснулась?

Девочка не сразу пришла в себя, ее окатывали быстро сменяющие друг друга чувства — радость, удивление, негодование, отвращение, трепет, торжество и триумф. Этот поток медленно угасал, становился всё слабее. И вот Етта уже не могла вспомнить, что ее разбудило и что пригрезилось ей во сне.

Взволнованная Гермиона попыталась расспросить дочь, но та ничего не знала о Поттерах и только удивленно хлопала огромными зелеными глазами да зевала.

Леди Малфой так и не смогла уснуть в ту ночь, с трудом дождавшись утра, чтобы отправиться в Даркпаверхаус.

Впрочем, перед тем она тщательнейшим образом допросила Рут Рэйджисон. Гувернантка разводила руками, объясняя, что редко сидит рядом со своей подопечной, пока та спит, но, если подумать, бывали случаи, когда Генриетта внезапно просыпалась, а потом не могла объяснить, отчего или припомнить свои сновидения.

— Но в этом нет ничего страшного, миледи, — уверяла мадам Рэйджисон, — юная мисс очень подвижна, ее день полон впечатлений, и нет ничего странного в том, что они приобретают во снах необыкновенные формы и, порой, ее пугают. Ведь это даже не кошмары, а просто резкие пробуждения, при том не столь уж и частые. Не о чем переживать.

К неописуемой радости Гермионы, Северус оказался в гимназии и спустился в Трапезную на завтрак. Более того, у него действительно не было сейчас урока, и Гермиона смогла уговорить коллегу провести занятие окклюменцией у второй группы Огненных Энтузиастов за нее, благо они пока работали со старым материалом и вот уже третье занятие учились замечать попытки проникновения в свои мысли и вовремя блокировать их.

Разделавшись таким образом с преподавательской работой, которой просто не смогла бы сейчас уделить должного внимания, Гермиона со всех ног помчалась в кабинет Волдеморта.

— Во имя Морганы, что стряслось? — первым делом спросил Темный Лорд, увидев ее.

Гермиона села и начала свой рассказ, стараясь ничего не упустить.

— И я не могу понять, — взволнованно окончила она через какое‑то время. — То, что Етта знает, как выглядят родители Гарри, наверное, связано с тем, что этот урод с ней сотворил. Но для меня непостижимо ни почему она вдруг стала размышлять об этом, ни почему выдумала эту фотографию с кольцом Maman, ни почему так бурно отреагировала на свое сновидение! Если бы не кольцо, я даже предположила бы, что у нее появилась с Гарри такая же связь, как когда‑то была у него с тобой, и что она «ловит» его самые сильные эмоции. Гувернантка говорит, что Етта и раньше порой просыпалась внезапно и без причины. Но эта несуществующая фотография…

— Я думаю, такая фотография существует, — прервал свою дочь Волдеморт. — И ты, скорее всего, права насчет причин, по которым всё это приснилось Генриетте.

— Фотография, где на миссис Поттер обручальное кольцо Maman, — существует? — подняла брови Гермиона.

— Весьма вероятно, — кивнул Темный Лорд. — Лили Поттер со дня своей свадьбы носила это кольцо и была похоронена в нем.

Он выдержал паузу, с улыбкой глядя на вытянувшееся лицо дочери. Потом пояснил:

— Я увидел его, когда клал медальон Слизерина в гроб с останками. Магглов ведь не сжигают, вот они и тлеют медленно в своих могилах вместе со всем, что с ними туда положили. Медальон я тогда поместил аккурат в то место, где когда‑то билось сердце. По–моему, это символично.

А потом заметил на пальце кольцо. Это очень старая реликвия, которая много веков передавалась в семье Поттеров по наследству жене каждого старшего сына. Оно попало к ним вместе с Дидоной Певерелл где‑то в середине IX века. Сейчас род Певереллов прервался по мужской линии. Но среди моих предков по матери тоже когда‑то были представители этой фамилии: значительно позже, в начале XVIII века. Как видишь, нас с Гарри Поттером связывают очень далекие общие родичи, — усмехнулся Волдеморт. — А кольцо его матери я забрал. И не только потому, что оно имеет отношение и к моим предкам. Сама Лили Поттер сыграла в моей жизни весьма значительную роль, стала переломным моментом всего моего существования. Ее сын не раз переходил мне дорогу. Я подумал, что это кольцо — весьма знаковый трофей. И что оно пригодится мне, если я решу создать еще один Хоркрукс.

— Если ты — что?! — вздрогнула Гермиона. — Впрочем, это даже логично… — помедлив, добавила она, всё же ощущая трепет и невольную дрожь. — Ты и медальон Слизерина положил в могилу миссис Поттер потому, что она имела в твоей жизни такое значение?

— Да, Кадмина. Посчитал, что если именно она теперь будет беречь мою жизнь — получится красиво. Да и не полагал, что Гарри Поттер станет потрошить останки матери. Я же не знал о столь пагубных свойствах дамблдоровского Делюминатора тогда. Теперь все мои Хоркруксы под надежной живой защитой.

— Хоркруксы? — переспросила Гермиона. — Их… несколько? Это что же… кольцо Maman…

— Белла более чем надежная охрана для обломка моей души, дорогая. К тому же обручиться с ней этим кольцом показалось мне еще более символичным.

— Но когда оно стало?..

— Когда для меня сделалось необходимо жениться на твоей матери. Перед нами в ту пору встала проблема, Кадмина, — повествовательным тоном начал Волдеморт. — К сожалению, на тот момент она уже состояла в браке. И Родольфус Лестрейндж всегда был мне верным слугой и союзником. Мы дружили с ним еще в школе, а когда я уехал из Королевства и колесил по миру, списались, и он присоединился к моим изысканиям в глубинных сферах магии. С тех пор Родольфус всегда был рядом. Один из самых верных слуг. Но что же я мог поделать? — развел руками Темный Лорд, и его глаза блеснули багрянцем. — Однако я понимал, что эта расправа сильно изувечит мою душу.

Я создал Хоркрукс из кольца, когда убивал Родольфуса. Где‑то за год до нашей свадьбы с твоей матерью. Полагаю, это была достойная смерть для одного из моих самых верных приверженцев. И этим кольцом я потом обручился с Беллой. Сон Генриетты говорит в пользу того, что Гарри Поттер узнал о том, что моя супруга носит на пальце. Этого следовало ожидать.

— Проклятье! — простонала Гермиона. — Моя дочь постоянно связана с этим ублюдком! Это не повредит ей?!

— Не думаю. Время от времени будет «ловить» самые сильные его эмоции. Только их: думаю, Поттер следит за этим обычно. Ведь подобная связь для него не внове. Просто, видимо, кольцо, случайно увиденное на пальце матери в альбоме с фотографиями, чересчур сильно взволновало мистера Поттера. Другой вопрос в том, когда и как он мог видеть его на Белле. — Темный Лорд задумчиво посмотрел в сторону. — Ничего, Кадмина, не переживай: когда Етта немного подрастет, мы обучим ее окклюменции. Не печалься.

— Как я могу не печалиться? Ведь мы не можем остановить Гарри, даже если найдем его! Стоит его убить, и Хоркрукс в Генриетте проснется: он может захватить и поработить ее!

— Вовсе незачем убивать Гарри Поттера для того, чтобы его остановить, — пожал плечами Волдеморт. — Тем более до того, как Етта станет достаточно сильна, чтобы побороть заключенный в ней обломок.

На столе перед ним вспыхнуло почтовое заклинание.

— Прости, пожалуйста, — бросил Темный Лорд и взял конверт. Распечатал и, пробежав глазами, нахмурился. — Не в добрый час помянут… Мне нужно в больницу святого Мунго.

— Что случилось? — испугалась Гермиона.

— Хм… Около получаса назад было совершено нападение на Петунью Дурсль, — ответил Волдеморт. Леди Малфой пораженно воззрилась на своего отца. — После трагедии с Джэнн, я, надеясь найти Поттера, наложил на дом его бывших опекунов сигнальное заклинание, фиксирующее магию, — невозмутимо пояснил тот. — Оказалось, не зря. Только эти идиоты опять его упустили…

— Гарри?! Но что ему понадобилось… Кольцо! — подскочила Гермиона. — Он, наверное, хотел что‑то узнать у тетки о нем!

— Вот это мы сейчас и выясним, — кивнул Волдеморт. — Миссис Дурсль проживает сейчас сама, ее муж скончался полтора года назад, сын еще раньше женился и живет отдельно. После нападения магглу доставили в больницу, но вроде как с ней всё в порядке. Если хочешь — пойдем со мной.

— Хочу, — с готовностью кивнула Гермиона, поднимаясь.

— В таком случае дамы вперед, — и Темный Лорд любезно уступил дочери дорогу к камину.

Через несколько минут они выходили из кабинета главного целителя больницы святого Мунго, владелец которого, худенький волшебник преклонных лет, на ходу объяснял, что здоровье поступившей к ним магглы в полном благополучие: ей не успели нанести никаких серьезных увечий.

— Легкое Удушающее заклинание, — тараторил целитель, когда они свернули в нужный коридор, — было снято мракоборцами почти сразу. Женщина сильно напугана, но, ввиду ее поверхностного знакомства с миром магии, психика не пострадала. Вот, вы можете поговорить с ней здесь, милорд. После обследования пострадавшую еще никто не допрашивал.

Гермиона взялась за прохладную ручку палаты, к которой их привели, и уже собиралась толкнуть дверь, когда позади послышались торопливые шаги.

— Одну минуту, милорд! — К ним поспешно шел заместитель главы мракоборцев Джонатан Кэрролл. — Мы приставили негласную охрану к сыну пострадавшей и его семье, будут ли еще какие‑то срочные распоряжения?..

Гермиона толкнула дверь и вошла в палату одна.

Петунья Дурсль лежала на широкой больничной кровати, по пояс укрытая одеялом. Когда появилась Гермиона, она вздрогнула и быстро повернулась к ней.

— Что с моим сыном? — со страхом и злобой выкрикнула женщина, порываясь подняться. — Дадли, его нужно защитить! Зачем вы держите меня здесь?! Вы не понимаете! Мне нужно к нему, нужно предупредить его…

— Всё в порядке, миссис Дурсль, — поспешно прервала Гермиона, — к вашему сыну и его семье приставлена надежная охрана. Как вы себя чувствуете?

Женщина неопределенно дернула плечами.

Она очень постарела с тех времен, когда Гермиона последний раз видела ее на вокзале «Кингс–Кросс» с Гарри: светлые волосы поседели, и без того длинная шея будто стала еще длиннее и тоньше, на лице залегли глубокие морщины.

— Этого мерзавца поймали? — холодно спросила миссис Дурсль, опускаясь обратно на подушки и строго глядя на свою посетительницу.

— Нет, — Гермионе хотелось задать сотню вопросов, однако она сдерживалась до появления отца, — но прикладываются все усилия.

Ведьма поймала взгляд собеседницы и прочитала в ее мыслях ледяное недоверие. Маггла полагала, что от этих прокля́тых волшебников можно ждать только беды. Она думала сейчас лишь о Дадли и всех тех ужасах, которые свихнувшийся племянник мог сотворить с ее возлюбленным сыном, его молодой супругой и их первенцем.

Гермиона отвела взгляд и прошла к искусственному окну. Дверь скрипнула, и они с миссис Дурсль одновременно повернулись на звук — в палату не спеша, вошел Волдеморт.

И внезапно больная просияла.

— О, это вы, милорд! — радостно произнесла Петунья Дурсль, садясь в своей постели, и уголки ее плотно сжатых до того губ тронула улыбка облегчения. — Здравствуйте! Хвала Пресвятой Богородице!

 

Глава XVI: Пациентка св. Мунго. Очень старая история

Гермиона поперхнулась воздухом и вытаращила глаза.

— Рад вас снова видеть, Петунья, — как ни в чем не бывало, поприветствовал миссис Дурсль Волдеморт. — Очень сожалею о случившемся. Как вы себя чувствуете?

— О, всё в порядке, милорд. Но мой сын…

— Вам и вашим близким больше ничего не угрожает, — заверил Темный Лорд, с чарующей улыбкой останавливаясь около постели, — не переживайте.

— Спасибо, — с неподдельным облегчением выдохнула больная.

— Аэ… — в голове Гермионы беспорядочные мысли сбивали друг друга. Она тщетно пыталась поймать взгляд миссис Дурсль, чтобы хоть что‑то понять.

— Петунья, познакомьтесь: это моя дочь, Кадмина Беллатриса.

— Очень приятно, — куда приветливее, чем сразу, посмотрела на нее тетушка Гарри.

Гермиона успела прочитать в глазах женщины спокойствие и безграничное доверие к Темному Лорду. Но она еще даже не осознала этого, когда миссис Дурсль вновь перевела взгляд на Волдеморта.

— Позволите мне взглянуть, что произошло? — вкрадчиво спросил тот.

Тетушка Гарри Поттера кивнула и, моргнув, внимательно посмотрела своему собеседнику в глаза. Гермиона ошалело молчала. Откуда, мерлиновы подштанники, эта маггла знала ее отца и — во что верилось еще труднее — основы легилименции? А в том, что она знакома с последними не было никакого сомнения — потому что сейчас миссис Дурсль, сосредоточенно глядя в глаза Волдеморта, прокручивала в памяти всё с ней произошедшее. Гермиона шагнула вперед и тоже всмотрелась в ее воспоминания — настолько четкие и детальные, что не было даже необходимости в заклинании!

Вот пожилая женщина сидит в своей одинокой после женитьбы сына и смерти мужа гостиной, вот с громким, испугавшим ее хлопком трансгрессирует туда Гарри Поттер — еще более безумный на вид, чем в день своей последней встречи с Гермионой. Миссис Дурсль вскрикивает, но маг не дает ей поднять шум, заклинанием обрывая весь поток слов, готовых вырваться наружу. Он говорит, что сейчас будет задавать вопросы — и, если она не станет отвечать как следует, применит к ней магию. Маггла испуганно кивает, Гарри снимает заклятие немоты. «Мне нужно узнать о моей матери всё, что тебе известно. Ее детство, ее рассказы о магическом мире, круг ее друзей».

Гермиона ясно понимала, что он говорил это вовсе не для того, чтобы выслушать подробный рассказ — ему просто нужно было поднять из памяти тетки эти воспоминания, чтобы вырвать их потом с корнем, навсегда погубив разум женщины. «Ну, вспоминай!» — кричит Гарри, взмахивая палочкой — и миссис Дурсль хватается за горло, начиная хрипеть. Тут с громкими хлопками в комнате появляются около пяти мракоборцев.

На миг яростное негодование искажает лицо Гарри — и он исчезает, увернувшись от перекрещивающихся заклятий прибывших.

Потом сумбур, вопросы, больница…

— Спасибо, Петунья, — тихо сказал Темный Лорд. — Мы постараемся поймать Гарри Поттера, но это займет неопределенное время. Я вам уже говорил, что он скрывается от нас давно, виновный в убийстве и других преступлениях. До того, как он будет остановлен, вы можете оставаться здесь или же вернуться домой с сопутствующей охраной. Если хотите, выделю вам комнату в моем замке — школе волшебства.

— Нет, благодарю вас. Я уж лучше на Тисовую улицу.

— Как угодно, — любезно кивнул Волдеморт. — Кадмина, — прервал затем он незаданный, но готовый сорваться с губ вопрос, — подожди меня в коридоре, я сейчас подойду.

Гермиона вышла из палаты и повалилась на скамью. Всё это ускользало от ее понимания, не имело никаких объяснений. Совсем–совсем никаких…

— Родная моя, у тебя сейчас голова заболит, — иронически сказал ее отец, выходя в пустой коридор и прикрывая дверь. — Потерпи полчаса, и я всё тебе объясню. Мне только нужно переговорить с целителями и Джонатаном. Подождешь меня в моем кабинете, в гимназии?

— Угу, — нехотя сказала Гермиона и не успела ничего добавить — Темный Лорд быстро пошел по коридору в сторону лестницы. Она же огляделась и устремилась в противоположном направлении к ближайшему пылающему камину…

* * *

Волдеморта не было больше часа.

Когда он наконец‑то выбрался из зеленого пламени в своем кабинете, нашел Гермиону сидящей за столом в облаке сигаретного дыма. Перед ней стояли третья остывающая чашка с чаем, нетронутые сладости на подносе и трансфигурированная из большого орлиного пера пепельница, полная окурков.

— Прости, пожалуйста. — Темный Лорд вынул палочку и растворил густой дым, окутывавший комнату. — Будешь что‑нибудь пить?..

— О, я тебя прошу! — взмолилась женщина, выпрямляясь на стуле. — Оставь это! И о Гарри Потере тоже поговорим потом! Объясни мне, во имя Мерлина, откуда эта маггла тебя знает?!

— Мы познакомились больше двадцати лет назад, — усмехнулся Темный Лорд, подходя к шкафу и наливая немного огневиски в хрустальный стакан, — и встречались всего несколько раз тогда и еще пару лет назад, когда я устраивал западню для Гарри Поттера в ее доме. Мы оказали друг другу неоценимую услугу и до сих пор за это признательны. Невзирая на последствия.

— Друг другу?! — перебила Гермиона, наблюдая за тем, как ее отец отставляет графин и присаживается в кресло напротив нее.

— О да. Но, я вижу, тебе нужны подробности, — усмехнулся он. — Изволь. Узнав от Северуса первую часть пророчества очаровательной Сибиллы Трелони, я, как ты знаешь, разузнал, кого оно могло бы подразумевать. Пришлось пообщаться с одной милой целительницей из Дамского отделения больницы святого Мунго. Пока нежнейшая Алекто Кэрроу любезно взяла на себя заботу о малолетней дочурке той почтенной леди, она нашла способ установить точные даты родов всех беременных на тот момент ведьм, подпадавших под условия пророчества. Уверен, что Дамблдор сделал то же самое, но, вероятно, более гуманными методами.

Итак, на тот момент подходили двое еще не рожденных детей. Чада Поттеров и Лонгботтомов. И мне стало интересно — чем же примечательны эти будущие волшебники? Пришлось провести кое–какие изыскания в области генеалогии. Я начал с сестры одного из моих подданных, это было проще.

— Какой сестры? — не поняла Гермиона.

— В девичестве миссис Лонгботтом носила фамилию Эйвери, дорогая, — пояснил Волдеморт несколько опешившей Гермионе. — Она родная сестра Данкана, известного тебе скорее под занимательным прозвищем Прекрасный Принц, — Гермиона потрясенно кивнула: ей доводилось видеть Эйвери несколько раз, — и дочь Саула, — продолжал Темный Лорд. — Последнего ты не знаешь. Мы учились с ним вместе в школе, он был сокурсником Родольфуса Лестрейнджа, на два года младше меня. Мы близко общались тогда.

Когда я покинул Королевство, Саул окончил школу и женился, у него родились двое детей. Старшая девочка, Алиса, со временем попала на Пуффендуй, а мальчик, Данкан, — на Слизерин. Там младший Эйвери стал общаться с теми, кто впоследствии стал моими подданными. Но Алиса окончила школу до того, как заводилы компании ее брата превратилась в Пожирателей Смерти. Она пошла учиться на мракоборца вместе со своим женихом, когтевранцем Фрэнком Лонгботтомом, супругой которого вскорости стала.

Когда девочка узнала о том, что ее брат — мой приспешник, они разругались на всю оставшуюся жизнь. Саул Эйвери тоже не разделял моих идей и старался держать осторожный нейтралитет, не примыкая ни к кому. Его жена умерла в 70–м от какой‑то болезни. А сам он покончил с собой, когда узнал, что сделали дружки сына с его дочерью и зятем после моего исчезновения.

Данкан, как ты, наверное, знаешь, сумел сохранить свободу, женившись на дочери мракоборца и влюбив в себя бедняжку. А потом заразил ее где‑то нарловской кропянкой, от которой девочка и умерла совсем молодой. Но их совместная дочь, Шарлин, училась у нас несколько лет. Кажется, это от ее кошки и твоего Живоглота в замке остались книзлы…

Среди предков Фрэнка и Алисы Лонгботтом при активном содействии Данкана мне удалось обнаружить много занятных личностей. Но занятных лишь настолько, насколько бывают богаты занятными личностями древние рода чистокровных волшебников. Абсолютно ничего из ряда вон выходящего, особенного.

Тогда я обратился ко второму «кандидату». Плоду любви (впрочем, скорее близости) Лили и Джеймса Поттеров. Среди предков последнего я выискал такое же обилие обыденно–выдающихся колдунов и ведьм, как и ранее среди предков Фрэнка и Алисы. Оставалась мать. Маггла.

Все мои изыскания касательно Лили Эванс и ее семьи привели к интригующему итогу — в ее роду не было абсолютно никаких признаков магической крови. Обыкновенно, дети из маггловских семей получают свой дар в наследство от легкомысленных предков. Грешки ветреных колдунов через много поколений, нет–нет, да и подарят миру полноценного волшебника или ведьму. При желании всегда можно найти того первого, от кого в роду появилась магическая кровь, пусть даже и спавшая многие поколения. Но тут всяческие следы отсутствовали.

Я был заинтригован и приготовился к долгим исследованиям. Нужно было искать по уголкам, где обитали пращуры Эвансов, и собирать истории о бабках–ведуньях, об одержимых бесами, сумасшедших… В общем, признаки волшебников, не получивших магического образования и объяснений своей натуры. Начать я собирался с самого простого — с единственного на тот момент живущего, исключая саму миссис Поттер, потомка этого рода — с ее старшей сестры, Петуньи.

Я узнал, что она недавно вышла замуж и сейчас ожидает ребенка. От Северуса мне стало известно, как молодая женщина относится к магии. Она ее презирала и боялась. Озарение пришло само собой. Я понял, как заставить миссис Дурсль со рвением помочь мне разгадать тайну их рода.

Тогда я и познакомился с Петуньей. Рассказал о том, что ввиду особых причин мне нужно понять, откуда в их семье взялась магическая кровь. Поздравил будущую маму с ожидаемым пополнением и предположил, что и из ее малыша ведь, наверное, тоже может получиться волшебник.

Эта мысль ужасно испугала Петунью, она стала молить о помощи. С этого мига молодая миссис Дурсль помогала мне от всего сердца. Она готова была избавиться от своего ребенка, если существовала хотя бы малая вероятность произвести на свет волшебника.

Я с пониманием отнесся к ее словам. Сказал, что она должна помочь мне выяснить, как в их роду появилась ведьма.

Мы начали разбираться.

Насколько знала Петунья, никаких семейных сплетен о странных и необыкновенных предках не ходило ни среди Эвансов, ни сред Тейлоров, их с сестрой родни по матери. Миссис Дурсль сама узнавала, еще в детстве, когда пыталась найти и в себе магические силы. Оказывается, старшая мисс Эванс отчаянно завидовала сестре и сама ужасно желала оказаться ведьмой, хотя теперь, разумеется, не признавала этого. Ибо не получилось. Однако она обратила мое внимание на то, что их родители не были слишком уж удивлены или особо расстроены. В особенности миссис Эванс. Если отец выглядел смущенным, то мать — абсолютно счастливой, довольной. Это она убедила Дэниэля Эванса гордиться тем, что его дочь — ведьма.

Это было занимательно. И подозрительно.

Но миссис Эванс умерла, равно как и мистер Эванс. Между прочим, Мириам Эванс погибла при довольно странных обстоятельствах. Внезапно заболела, быстро зачахла и скончалась — девочки не успели даже окончить школы.

И тогда я предложил Петунье поучаствовать в очень сложном черномагическом обряде. Который поможет во всем разобраться и узнать, может ли получиться так, что она произведет на свет очередного «урода».

Разумеется, она согласилась.

Я проник в ее память и в воспоминаниях этой магглы применил легилименцию к ее матери. Не делай таких глаз, Кадмина. Да, это очень сложно — но реально. Вполне реально. Память хранит очень многое: пóлно такого, что никогда не замечал и не мог заметить человек. Молодая миссис Дурсль помнила глаза своей матери, хотя сама и не могла через них проникнуть в ее голову. Но это мог сделать я.

Знаешь, Кадмина, там мне открылись чрезвычайно занимательные вещи!

Оказывается, у миссис Эванс был роман с волшебником, настоящим отцом Лили. И она знала, что ее любовник — маг, хотя и не ведала его фамилии. Но это было неважно. Я знал этого человека в лицо.

В воспоминаниях Мириам Эванс предо мной предстал молодой Кигнус Блэк, отец Беллатрисы и Нарциссы.

— Что?! — вытаращила глаза Гермиона.

Темный Лорд усмехнулся и развел руками.

— В тот момент я тоже был поражен.

— Что ты хочешь сказать?! — не слушала Гермиона. — Ты же не хочешь сказать, что…

— Лили Поттер была твоей теткой, — кивнул ее ошеломлению Волдеморт, — правда, теткой сводной. У нее и у твоей матери — один отец. Кигнус никогда не был порядочным семьянином. В свое время не побрезговал и магглой, оставил ей ребенка, а потом бросил.

— Но ведь это означает… Что Гарри мой кузен!

— Сводный. Именно так.

— Мерлин Великий… Это же… Но это… О!..

— Вот и я тогда был поражен не меньше и просто торжествовал. Я уверил Петунью, что ее ребенку, равно как и его потомкам не грозит «магическая зараза», и она осталась мне безмерно признательна и благодарна на всю свою жизнь.

— Но как же она может нормально воспринимать тебя после того, как узнала, что ты убил ее сестру?! — изумилась Гермиона.

— Не думаю, что Петунья Дурсль когда‑нибудь отождествляла меня с тем «злым волшебником», о котором писал ей Дамблдор и коего то и дело, наверное, поминал при ней Гарри Поттер. Представляясь ей, я сказал, что приближенные, обыкновенно, называют меня «Темным Лордом» — тогда как Дамблдор и его юный друг предпочитали трепать почем зря мое имя. Петунья Дурсль знает, что ее сестра пала от руки некоего злого колдуна Волдеморта, и питает бесконечную признательность к любезному волшебнику, некогда столь самоотверженно развеявшему ее самый страшный кошмар. Для чего он это сделал — ей было абсолютно безразлично. А я отправился дальше совершенствовать свое вновь обретенное оружие.

Ведь Кигнус Блэк был тогда еще жив…

Я узнал от него всю правду. О его романе с магглой, о том, как он бросил ее с ребенком. О том, как узнал, что их дочь была зачислена в Хогвартс, и испугался, что, когда та подрастет, мать расскажет ей о ее прошлом. Он явился наложить заклятие на миссис Эванс и увидел в ее сознании, что та действительно собиралась мстить ему за обиду с помощью дочери. Но юная Лили не успела узнать тайну своего происхождения. Кигнус решил не рисковать и отравил миссис Эванс. Она вскоре умерла.

Втайне он продолжал следить за Лили и знал, что та после школы стала женой лучшего друга его племянника. Хорошо хоть не выскочила замуж за самого Сириуса… С него бы сталось… Это была сильная ведьма, и мистер Блэк очень боялся скандала…

Вооруженный этими данными, я и сделал окончательный выбор из двух мальчиков в пользу куда более интересного, имеющего ко мне больше отношения. Сестра одного из моих преданных слуг — одно, а сводная сестренка матери моего ребенка, да еще с такой занятной историей — совсем иное. И я решил начать с Поттеров.

В то время на свет уже появился их сын.

Однако у меня были и другие дела. Я медлил. Медлил до тех пор, пока Дамблдор внезапно не стал проявлять подозрительной заботы о безопасности двух интересующих меня семей.

Он использовал заклинание Доверия, но буквально через две недели после этого ко мне в руки попал Хвост, и секрета не стало.

Мне стоило задуматься над тем, почему Дамблдор позволил этому олуху стать Хранителем Тайны тех, кого так хотел уберечь, почему он не запечатал тайну в собственном сердце, тем по–настоящему обезопасив своих подопечных. Он мог бы сделать их убежище недоступным для меня до самой своей смерти — но не пожелал. Стоило заподозрить в этом ловушку.

Хранителем Тайны Лонгботтомов, которых Дамблдор так же неожиданно, как и Поттеров, внезапно решил надежно укрыть как‑то в середине осени через полтора с лишним года после того, как услышал пророчество, была выбрана почтенная матушка Фрэнка, Августа. Ей повезло, что я не успел заняться ею. Заклинание Доверия — лишь иллюзия безопасности, коль Хранитель Тайны не может надежно за себя постоять. Августа Лонгботтом была, разумеется, более сложной задачей, нежели старина Хвост — возможно, было даже проще попросту убить ее и постараться найти Лонгботтомов до того, как заклинание наложат вновь. Разбираться с этой задачей я поручил братьям Лестрейндж, Рабастан некогда был однокурсником Августы, тогда еще Флинт, и они не плохо общались. Впрочем, им не удалось ничего вытянуть у нее, и, если бы с моим исчезновением Лонботтомы не возомнили себя свободными и не покинули убежища, глядишь, четверо вернейших моих слуг смогли бы избежать заключения в Азкабане. Немудрено, что они кинулись именно к этим двоим за ответами на свои вопросы, ответами, которых те дать не могли — ибо, как и многие другие, были лишь марионетками в руках Дамблдора и его идей.

Хэллоуинская катастрофа — целиком и полностью моя глупая оплошность. Следовало на многое обратить внимание. И на выбор доступных и слабых Хранителей, и на сам факт этого внезапного создания мудреной защиты: будто Дамблдор устал ждать моей реакции на пророчество и начал подталкивать меня, указывая, что эти люди действительно опасны, раз их укрывают и прячут столь усердно. Наш общий друг Северус поведал ему о моих изысканиях касательно Поттеров и Лонгботтомов еще незадолго до заветного июля, столь плодовитого на опасных для меня младенцев. Он говорил со мной, потом он пошел к Дамблдору. Этот проныра был влюблен в мать Гарри Поттера. Мои вопросы касательно ее персоны открыли ему глаза на то, чью жизнь своим доносом он поставил под угрозу, и с тех пор Северус старался сделать всё, чтобы спасти Лили Поттер. Он зародил в Дамблдоре надежду использовать эту ситуацию в борьбе со мной. Но старый интриган бесконечно долго медлил с надлежащей защитой — а я тем временем копался в прошлом двух интересующих меня семейств. Но не делал шага, которого ожидал старик. Наложением заклинания Доверия он наделся подстегнуть меня к действиям и приходиться признать, что ему это удалось. Я допустил непростительный промах. И поплатился за него.

Отправляясь в тот Хэллоуин в Годрикову Впадину, я собирался не просто убить опасного ребенка, но создать при этом Хоркрукс. Чтобы не расходовать душу понапрасну.

Я нес с собой для этого меч Годрика Гриффиндора. Но, как ты знаешь, всё пошло прахом. И даже мой меч, с таким трудом добытый, достался Дамблдору. О том, как во время незаконченного ритуала частица моей души вселилась в мою же волшебную палочку, но не была там запечатана, и как мне удалось скрыться, я уже рассказывал тебе когда‑то.

Я должен был быть внимательнее с Лили Поттер. Признаюсь, я посчитал, что сломил ее в ту ночь, что она позволит мне убить ребенка, и я смогу удовлетворить смиренную просьбу Северуса и сохранить ей жизнь.

Впрочем, это наш общий друг мне уже простил. После того, как я отдал ему свое воспоминание о том вечере. — Волдеморт странно улыбнулся.

— Какое воспоминание?

— Очень занятное, — прищурился Тот–Кого–Боялись–Называть. — Во флаконе с сиреневой пробкой. Думаю, Северус всё еще хранит его у себя, и, наверное, тут, в замке — сомнительно, чтобы он отнес его в дом, который делит с Нарциссой. Оно раскрыло ему Лили Поттер с новой стороны.

Заметь, как занятны превратности судьбы, Кадмина. Северус, с детства влюбленный в Лили Эванс, безошибочно почувствовал ее кровь в Нарциссе Блэк. Его с самого начала словно магнитом тянуло к этой женщине — и он даже признает, что она всегда чем‑то неуловимым напоминала ему Лили. А ведь Северус понятия не имеет о том, что у этих женщин один отец.

В отношениях с сестрами Блэк мы с ним чем‑то похожи.

Странно всё‑таки складывается жизнь. Женщины семьи Блэк играют в моей судьбе удивительные роли…

 

Глава XVII: Флакон с сиреневой пробкой

Гермионе не давало покоя всё, что рассказал ей Темный Лорд.

Гарри Поттер — ее кузен! Нарцисса и Беллатриса с Лили Поттер — сводные сестры!

У Волдеморта появился еще один Хоркрукс, кроме Нагайны.

Да к тому же это открытие, что ее дочь может перенимать эмоции Гарри. Ожидаемое, но всё равно неприятное и ужасное.

А еще Гермионино любопытство теперь нещадно беспокоил загадочный флакон с сиреневой пробкой, некое воспоминание Темного Лорда, из‑за которого Северус простил тому убийство своей возлюбленной. Действительно ли простил?

Вроде как, да. Помнится, много лет назад Снейп упоминал, рассказывая Гермионе о своих отношениях с матерью Гарри, что недавно ему стало известно нечто такое, чего он никогда не сможет ей извинить и что теперь он больше не считает себя повинным в ее смерти.

Так что же такого совершила Лили Поттер в ту роковую ночь?

Флакон не шел у Гермионы из головы.

Даже в сизом тумане Тэо она бесконечно, раз за разом, только и делала, что проникала в спальню Северуса и находила там загадочное воспоминание. Но стоило ей коснуться его неспокойной поверхности в каменном Омуте памяти, как видение обрывалось, занозой мучая разум молодой ведьмы.

Но это было так глупо.

Мало того, что она никакого права не имела влезать в личную жизнь мастера зелий и красть у него воспоминания, подаренные Волдемортом. Это бы еще полбеды. Но ведь флакона может не оказаться в его комнате, она может его не найти, или же Снейп застанет ее за этим занятием… Да всё, что угодно!

Это было глупо до безумия.

«Глупо до безумия», — в очередной раз сообщила себе Гермиона в следующий понедельник вечером, отослав Рона сообщить Женевьев об отмене дополнительных занятий и стуча в спальню профессора зельеварения.

Проникать сюда в его отсутствие она не решилась — что‑то могло стеречь помещение, когда нет хозяина, подать ему сигнал вынуться или запомнить, кто и зачем нарушил границы личного пространства преподавателя. Нет, в эту комнату нужно было попасть с разрешения ее владельца.

— Кадмина? Что‑то произошло?

Снейп, представший перед ней на пороге в неизменном черном облачении, посторонился и впустил нежданную гостью в комнату, смерив предварительно долгим удивленным взглядом.

— Да, — с жаром кивнула женщина, — произошло! Северус, мне нужна твоя помощь. — И она заговорила быстро, озвучивая придуманный заранее и многократно повторяемый до того текст: — Вот уже почти неделю, как меня мучает бессонница. Совершенно ничего не помогает — дай мне какое‑нибудь снадобье, сильное и действенное.

— Вы пробовали отвар белладонны?

— Разумеется! — досадливо бросила Гермиона, быстро озирая комнату у него за спиной. — Мне нужно что‑то посложнее. Пожалуйста.

— Сейчас?

— Было бы здорово. Я просто сойду с ума, если не избавлюсь от этой бессонницы, — и она бросила на волшебника умоляющий взгляд, в котором действительно плескалось что‑то, очень похожее на безумие: искорки неуемного и изнывающего от нетерпения любопытства.

— Хорошо, я схожу в лабораторию и через полчаса что‑нибудь вам пришлю.

— Давай я подожду тебя, Северус, — Гермиона как можно непринужденнее опустилась на небольшой диван. — Здесь, — добавила она. — Не нужно ничего готовить, просто принеси что‑то подходящее. А я подожду.

— Ладно, — странным голосом промолвил он. — Как вам будет угодно. Ждите.

И Снейп, войдя в трансгессионный круг, исчез с легким хлопком.

Сердце у Гермионы забилось очень быстро.

Она вытащила из кармана палочку и неверной рукой подняла ее, собираясь с духом.

— Акцио, флакон с сиреневой пробкой! — наконец велела ведьма, вспоминая о том, что Снейп может возвратиться с минуты на минуту.

О том, как она будет класть свою добычу на место в случае, если удастся незаметно взять ее, Гермиона пока не думала.

Из дальнего высокого комода раздались шуршание и стук, но женщина, испытавшая в этот миг настоящее ликование, не успела подойти к нему — с таким же едва слышным хлопком в комнату вернулся Снейп. Он в молчании застыл посреди трансгрессионного круга, пристально глядя на свою гостью. Даже легкой тени удивления не промелькнуло на его бледном лице.

Гермиона потупилась и даже, кажется, покраснела.

Мастер зелий выдержал паузу, а потом поставил на стол небольшую колбу, которую перенес с собой.

— Это мне? — робко спросила Гермиона, пытаясь сгладить дикую неловкость.

— Это вам не поможет, — отрезал Снейп, морщась. — У вашей бессонницы, кажется, совсем иные причины. К примеру, слишком длинный нос.

И с этими словами он пошел к заветному комоду, где волновался околдованный, но не находящий выхода, флакон. Раскрыл один из ящиков, достал оттуда шкатулку и, приподняв крышку, поймал на лету поплывший было к Гермионе сосуд. Голубоватое матовое стекло и широкая сиреневая пробка.

— В сущности, мне совершенно плевать, — громко объявил Снейп, не поворачиваясь к ведьме. — Теперь. — Он побарабанил пальцами свободной руки по комоду. — Я больше шести лет не притрагивался к этому воспоминанию. Да и до того только трижды пытался пересмотреть его. Стоило избавиться от этой порнографии давно, вот, пожалуй, и случай.

Он повернулся к Гермионе. Женщина уткнулась виноватым взглядом в прикроватный коврик.

— Понимаешь, просто mon Pére не захотел рассказывать мне о том, что такого случилось в ту ночь, — залепетала она. — Мы недавно говорили… И я… И он…

— Если бы ваш отец не хотел, дабы вы узнали с подробностями, — тут Снейп премерзко усмехнулся, — что произошло в ту ночь, он не рассказывал бы вам детально, где об этом можно проведать. Ловите, — Снейп кинул ей флакон, и Гермиона с невольной жадностью схватила его. — Тщеславие, — продолжал он, — магглы включили в семерку самых страшных грехов. Идите, Кадмина. Только держите эту дрянь подальше от несовершеннолетних детей.

— Почему? — удивилась уже направившаяся к двери Гермиона.

— Увидишь, — едва слышно буркнул Снейп, отворачиваясь и давая понять, что аудиенция окончена.

* * *

«Любопытство они вообще в грехи не включали», — думала Гермиона, выливая вязкие и тягучие мысли в Омут памяти, который притащила из кабинета окклюменции в свою спальню.

Итак, перед ней воспоминание Лорда Волдеморта о Той Самой Ночи. Пожалуй, и без тайны Снейпа оно стоит довольно дорого. А так — тем более!

Гермиона с трепетом заглянула в каменный сосуд…

Он шел по темной улице, и цель его пути была видна, как на ладони: заклинание Доверия разрушено, хотя они об этом еще не знают…

Он двигался тише, чем мертвые листья, скользившие по тротуару… Поравнялся с тёмной изгородью и преодолел ее.

Они не задернули шторы, он прекрасно видел их, сидящих в маленькой комнате: высокий черноволосый парень в очках выпускал струи разноцветного дыма из своей волшебной палочки, чтобы развлечь маленького мальчика в синей пижаме. Ребенок смеялся, пытаясь поймать дым, схватить его маленькой рукой.

Дверь открылась, и вошла мать, сказала что‑то — слов он не расслышал. Ее длинные темно–рыжие волосы падали на лицо. Отец взял ребенка на руки и передал ей; бросив палочку на диван, потянулся, зевая…

Калитка скрипнула, открываясь, но Джеймс Поттер этого не слышал. Белая рука Волдеморта достала палочку из‑под мантии, указала на дверь, которая тут же распахнулась.

Он переступал порог, когда Джеймс выбежал в коридор. Это было просто, слишком просто: тот даже не захватил с собой оружие…

— Лили, возьми Гарри и уходите! Это он! Быстрее! Бегом! Я его задержу!

Задержишь вот так с пустыми руками?

Волдеморт рассмеялся, прежде чем произнести роковые слова.

— Авада Кедавра!

Зеленый свет заполнил коридор и осветил детскую коляску, прижатую к стене, перила, вспыхнувшие как лампы — и Джеймс Поттер упал, словно марионетка с обрезанными нитями.

Волдеморт слышал, как Лили кричит наверху, запертая — но если будет благоразумна, ей нечего бояться… Он взошел по ступеням, с легкой улыбкой слушая, как она делает попытки забаррикадироваться… Многоуровневая защита Дамблдора лишила обитателей дома последнего спасения — возможности трансгрессировать. И у нее тоже не было при себе палочки… Как они глупы, как доверчивы, думая, что друзья обеспечат их безопасность и оружие можно отложить хоть на секунду!

Он заставил дверь открыться, пробившись через поспешно сваленные перед ней стулья и коробки одним легким движением палочки… И вот она: стоит с ребенком на руках.

При виде Него эта совсем еще юная девочка бросила сына в колыбель за спиной и широко раскинула руки, как будто это могло помочь, как будто, если она закроет ребенка собой, он выберет ее и оставит дитя невредимым…

— Только не Гарри, не Гарри, пожалуйста, не Гарри!

— Отойди, — тихо сказал Волдеморт.

— Не Гарри, пожалуйста, нет, убейте меня вместо него!

Темный Лорд медленно приблизился к застывшей с мольбой на лице ведьме. В ее глазах сияла страшная решимость. Он улыбнулся, задумчиво наклонив голову.

От нее волнами исходил животный страх, страх самки, детенышу которой угрожает опасность. Она смотрела в его красные глаза и заслоняла собой ребенка.

Темный Лорд медленно и задумчиво опустил палочку в карман черной мантии и сделал еще один шаг вперед. Теперь он стоял прямо перед ней.

Во взгляде больших зеленых глаз страх смешивался с трепетом и… любопытством. Лили облизнула пересохшие губы.

— Ради Гарри я готова на всё, — дрогнувшим голосом прошептала она.

— Ребенок умрет, — склонил голову Волдеморт.

— Умоляю вас…

Он поднял руку и провел тыльной стороной ладони по ее щеке. Тело Лили пробила дрожь, и она вжалась в прутья колыбели. Женщину знобило.

— Где Джеймс?

— Твой муж мертв.

Она содрогнулась от ужаса, но не отрывала от него трепещущего взгляда. А Волдеморт смотрел в ее глаза и улыбался. Он наслаждался этим коктейлем эмоций, которым она угощала его через свои огромные зеленые глаза.

Жить как белые мотыльки…

Темный Лорд был мужчиной, и его привлекали женщины. Маг никогда не испытывал недостатка в подобном внимании; и в последние годы убедился, что его особенно привлекают не те, кто боготворит его и преклоняется перед ним. Хотя в истинно преданных есть свой особый шарм. Но было еще множество женщин, которые заводили его, возбуждали — те, кто ненавидел его, боялся и ненавидел, должен был ненавидеть… Должен был, и каждый раз, когда он того хотел, Темный Лорд читал в их сверкающих испуганных глазах вожделение.

Женщин привлекают сила и власть, очень многих. Слишком многих.

И насилие…

Не только женщин, просто его самого мужчины в этом плане не интересовали. Вот и опять… Эта молодая мать, только что потерявшая мужа, осознающая, что сейчас Он убьет ее ребенка и ее саму. Она знала это. Она была готова растерзать его, и вместе с тем…. От его взгляда, от его близости в ней разгоралось адское, страшное, постыдное… но огненное желание.

— Что вы делаете? — прошептала Лили Поттер дрогнувшим голосом. — Перестаньте…

— Я ничего не делаю, — усмехаясь от своей откровенности, тихо сказал Темный Лорд.

Он протянул руку и обхватил Лили за талию, оттягивая от детской колыбели и толкая в сторону большой кровати со столбиками. Она уперлась в широкий быльчик и спиной прижалась к одному из столбов. Она горела.

— Теперь я вижу, у Северуса есть вкус, — Темный Лорд говорил медленно, двумя руками развязывая пояс ее халата, — ты сможешь поблагодарить его за свое спасение.

— Северус! — глаза Лили блеснули огнем. — Просил вас пощадить меня?

— Ты очень дорога ему.

— Так где же он? Всё что он смог сделать — просить ВАС?! — голос Лили сорвался, потому что его руки скользнули под ее облачение, и женщина вжалась спиной в дерево, не сдержав стона.

— Это не так мало, как тебе кажется, — прошептал Темный Лорд ей в ухо, проводя рукой вдоль застежек своей одежды — они послушно разомкнулись. — Это может сохранить тебе жизнь. И ты вольна не говорить Северусу, — он сделал короткую паузу, — об этом.

Темный Лорд резко вошел в ее тело, и ведьма вздрогнула, из ее груди вырвался стон. Она впилась руками в плечи своего будущего убийцы. Лили была отвратительна сама себе, она ненавидела всё своё существо за то, что не хотела, чтобы это заканчивалось.

Вот она еще раз вздрогнула, а через пару минут и он отступил от нее прочь. Взмах бледной кисти — и крючки на мантии застегнулись сами собой. Лили тяжело дышала и с трудом подняла взгляд на него.

— Пожалуйста, не трогайте Гарри, — хрипло прошептала она.

— Прости. Это невозможно.

Женщина застонала и спрыгнула на пол, делая несколько легких, преисполненных отчаяния шагов к нему и приникая губами к его губам. Во время поцелуя уста Темного Лорда дрогнули в улыбке.

Рыжая ведьма отскочила от него, трясущейся рукой направляя на своего врага его же собственную волшебную палочку. Он не удивился, не вздрогнул. Он чувствовал, как она вынимает палочку из кармана его мантии. Он стоял и улыбался.

— Я должна спасти Гарри, — прошептала Лили.

Он молча, всё с той же ухмылкой шагнул к ней. Опустил ее руку с его палочкой и прижал бедра женщины к своим, запечатлевая на ее губах еще один долгий поцелуй.

Он сжал свою палочку поверх ее руки. Женщина вздрогнула и отпрянула от него, закрывая собой кроватку, в которой стоял малыш, заинтересованно наблюдавший за происходящим.

— Отойди, — тихо сказал Темный Лорд, поднимая палочку. — Отойди, иначе мне придется убить тебя.

— Умоляю… — снова прошептала рыжая ведьма.

Их глаза встретились. Она не отойдет.

Очень жаль…

— Авада Кедавра, — с сожалением сказал Темный Лорд, направляя палочку на Лили Поттер.

— Мама? — проговорил ребенок, когда женщина упала во вспышке зеленого света.

Темный Лорд засмеялся. Высоким, холодным ледяным смехом. Вытащил из‑за пояса меч Гриффиндора, с таким трудом доставшийся ему несколько лет назад, и швырнул на пол между собой и колыбелью. Указал палочкой на "избранного ребенка". Как просто…

— Авада Кедавра…

Всё не так. Всё пошло не так.

Он был ничем, только боль и ужас, он должен спрятаться, но не здесь среди обломков разрушенного дома, где остался истошно кричащий ребенок. Далеко… Очень далеко…

— Нет! — застонал он.

— Нет! — вскрикнула Гермиона, выныривая из каменной чаши воспоминаний назад, в реальный мир.

 

Глава XVIII: Красная магия

— Красная магия — самая древняя, первичная магическая субстанция. Это — природная сила: естественная, необузданная — и наиопаснейшая. Магия чувственных страстей. Естественных желаний.

Природная магия эротична по своей сути. В основе ее — половой инстинкт. Именно он просыпается в человеке в моменты гнева или опасности, его «щекочут» боль и страх. Именно он порождает Красную магию.

Трансформацию сексуальной энергии человеческого полового инстинкта в энергию магическую можно осуществить и посредствам специальной техники.

Это — самый сильный вид магии, но и самый неуправляемый. Овладеть им по–настоящему — непросто.

Но, однако же, именно эту магию используют маленькие дети. Всплесками, в минуты сильных эмоций.

В моменты опасности или страха именно Красная магия вырывается наружу, защищая и придавая сил. Взрослым волшебникам — тоже.

В сущности, Красную магию используют даже магглы. В экстремальных условиях, когда нужно сделать невероятное, чтобы спастись, она просыпается и в них. А потом магглы сами не могут объяснить, как оказались способны на то, что совершили.

На самом деле это пробудилась Красная магия.

Но она освобождается вспышками и ее практически невозможно контролировать, она вырывается и угасает.

Я хочу научить тебя пользоваться Красной магией. Разбудить твое звериное начало. Интересно?

— Очень, — выдохнула Гермиона, благоговейно глядя на Тэо. — Но как?

Он усмехнулся со странным выражением лица и пояснил:

— Нужно оставить на время палочку, да и прочие проявления цивилизации. Воссоединиться с природой и ощутить полную незащищенность. — Маг прищурился. — Есть один ритуал. Но он поначалу довольно болезненный. Это не остановит тебя? Всё, чем мы занимались раньше, было иллюзией, миром фантазии. Готова ли ты к реальности? К жесткой, суровой яви?

— Готова, — уверила его Гермиона. — Что нужно делать?

— От тебя потребуется только не есть какое‑то время. Лучше всего с пятницы. А наш маленький эксперимент проведем в субботу ночью. Идет?

— Хорошо, Тэо. Я согласна.

* * *

Вниз по склонам гор Южно–Карпатского хребта, среди которых пряталась от маггловских глаз магическая гимназия Волдеморта, уходили на многие километры густые хвойные леса. Именно сюда, на поляну, окруженную громадами вековых елей и сосен, привел Тэо свою спутницу в ночь с субботы на воскресенье двадцать четвертого ноября.

Здесь почти не лежало снега, обильно укрывшего территорию Даркпаверхауса несколько дней назад. Но было довольно холодно.

На небольшой поляне горел костер. Высохшее дерево с обломанными ветками лежало от него неподалеку и могло послужить импровизированной скамейкой. Еще Гермионе бросился в глаза высокий деревянный столб, глубоко врытый в землю: на нем были закреплены тяжелые железные цепи с кандалами. А на земле она заметила сваленные в кучу на клетчатом пледе хлысты и плети. Всё это выглядело довольно устрашающе. И в то же время предстоящее интриговало ее.

Тэо швырнул в огонь ветхий пергамент, послуживший порталом, перенесшим их на место. Гермиона поежилась.

Ее спутник между тем устроился на сваленном дереве поближе к костру.

— Вынужден тебя огорчить, но придется раздеться, — сказал он, грея руки у огня. Гермиона несколько растерялась от столь неожиданного предложения. — Что? — насмешливо спросил Тэо, поднимая на нее поблескивающие в свете пламени глаза. — Думаешь, я не видел голых женщин?

— Да нет, — пробормотала она, неуверенно начиная расстегивать мантию. — Мы что, — леди Малфой вспомнила всё, что Тэо говорил раньше о Красной магии, ее эротичности и половом инстинкте, — будем заниматься сексом? — спросила она, с невольной стыдливостью откладывая в сторону детали своего гардероба.

— Не сейчас, — хмыкнул маг, и от этой непосредственности в Гермионе странным образом поубавилось робости. Любопытство снова занимало свой запретный пьедестал. — Сначала полная беззащитность, — продолжал колдун, — и единение с природой. Дай мне свою палочку.

— Держи, — Гермиона покорно рассталась с единственным оружием и вздохнула.

— Раздевайся полностью, — велел невозмутимый преподаватель изучения нечисти.

Она сложила свою одежду на край поваленного дерева и, шмыгнув носом, поежилась. Дул ледяной ноябрьский ветер. На небе, высоко над ними, среди россыпей звезд ярко горела полная луна. Тело покрылось гусиной кожей, начинали стучать зубы.

— Воспаление легких мне обеспечено, — просипела молодая ведьма, подходя к костру.

— Вот уж навряд ли. — Тэо протянул ей глиняную плошку с каким‑то отваром. — Выпей. Это несколько свяжет твои магически способности, — предупредил он. — Ты — сильная ведьма: даже без палочки сумеешь воспользоваться Черной магией. Я наложил мощные связующие чары на кандалы, и всё же это не повредит. Черная магия нас сегодня не интересует.

— Вот забавно будет, если окажется, что ты маньяк, приятельствующий с моим старым другом Гарри Поттером, — хмыкнула Гермиона, отхлебывая терпкий горячий отвар.

— А Гарри Поттер и тебя хочет прикончить? Я думал, он преследует только Темного Лорда.

— Не знаю, — Гермиона сделала еще один глоток. — Плети для меня? — помолчав, спросила она.

— Разумеется. Я предупреждал, что поначалу будет довольно неприятно.

— Я и не спорю. — Она чихнула.

— Давай начинать, — Тэо забрал у обнаженной ведьмы пустую плошку, — а то и вправду схватишь простуду. Пошли. Фигурка, к слову, неплохая.

— Спасибо, — ежась, буркнула Гермиона.

Он подвел ее к столбу и нагнулся, подбирая с земли кандалы.

Женщина вздохнула и протянула руки. В ее голове было странно пусто, казалось, разум отказывался участвовать в подобном мероприятии. И хорошо. Красная магия и рассудок — субстанции несовместимые…

Металл оказался ледяным и тяжелым.

Покончив с оковами, Тэо осторожно вытащил из волос своей покорной жертвы серебряный гребень. Густые каштановые локоны рассыпались по плечам. Он отбросил гребень на ворох одежды и, отойдя, склонился над пледом.

— Стань лицом к столбу.

— И сколько же ударов ждет доверчивую глупую девочку? — спросила Гермиона, отворачиваясь и прижимаясь к холодному шершавому дереву. Почему‑то происходящее не пугало ее настолько, насколько, пожалуй, должно было. Внутри плясал какой‑то своеобразный страх: замешанный на любопытстве, он едва ли не возбуждал ее.

— Начнем с двухсот.

Боль прошлась по спине обжигающей полосой. Гермиона вжалась в холодное дерево. След на коже пылал, будто все нервные окончания разом прильнули к этому месту. Но вот что‑то рассекло воздух вновь, и еще один жгучий удар лег на ее спину, перекрещивая первый. Кончик хлыста, которым орудовал Тэо, ожег руку. Гермиона впилась зубами в губу.

Три, четыре, пять… Он что, стегает до кости? По ощущениям очень на то похоже! Шесть.

Она дергалась от каждого нового взмаха, но упорно молчала, крепко стиснув зубы. Казалось, всё вокруг уже должно быть в крови.

Новый удар плети неожиданно прошелся по ногам чуть выше сгибов колен. Гермиона взвыла и, словно подкошенная, сползла на землю, обнимая столб. Под ногтями остались кусочки коры и мха.

Воздух свистнул как‑то иначе, и новая боль, иная, впилась своими когтями в ее тело.

Кажется, теперь это был пучок розог. Гермиона изо всех сил сжимала деревянный столб и боялась повернуться, всем телом съеживаясь от каждого нового хлесткого удара, от каждого свистящего звука, означающего приближение боли.

Прутьев было несколько, около пяти. Тонкие, упругие и гибкие, они рассекали воздух и с каждым новым взмахом причиняли всё больше и больше страданий — особенно, когда попадали на уже израненные хлыстом участки.

…Когда же это кончится?..

Кровь пульсировала в теле, изнутри горячими волнами омывая истерзанные места. Всё пылало, и сам воздух вокруг, казалось, накалился. Еще, еще и еще. В этом было что‑то дурманящее, страшное и… вожделенное?

Она ждала каждого нового удара.

Жар во всем теле, тишина, разрезающий воздух свист — взрыв адреналина, обжигающий удар и новый прилив крови, жжения и жáра; жар снова расползается всюду, тело горит и печёт, и вот опять свист — все мышцы напрягаются и сжимаются — и огненный жар снова сужается до одной жгучей полосы, прорезающей кожу. Замершее сердце опять пускается с места в карьер, чтобы резко ухнуть в пустоту, замереть — в ожидании нового свистящего звука, рассекающего и воздух, и нервы, и плоть.

От очередного удара, на этот раз по самому низу спины, сидящая на земле Гермиона выгнулась назад, резко выдыхая разгорячившийся ночной воздух. К боли стало примешиваться что‑то еще. Она почти жаждала нового взмаха хлыста. Если Тэо делал долгие паузы — ведьма чувствовала неудовлетворенность, а жар слишком сильно разбегался, воспламеняя ее всю.

Но истязатель быстро положил конец этой извращенной жажде. Отбросив розги, он взял с клетчатого пледа небольшой кнут — и первый же удар заставил Гермиону взреветь и позабыть о всяком подобии наслаждения.

Кнут состоял из короткой деревянной рукоятки с плетенным кожаным столбцом и медным колечком на конце; к этому колечку крепился ремешком «хвост»: длиной около двух футов, сделанный из широкого ремня толстой сыромятной кожи, выделанного желобком и загнутого на конце когтем. Этим‑то «хвостом», твердым как кость, Тэо и наносил новые удары. И каждый глубоко пробивал тело пленницы: кровь теперь действительно лилась ручьями, а кожа на спине жертвы стала отставать кусками, вместе с мясом.

Гермиона пыталась забиться за столб — но лишь получила болезненные раны на руках и бедрах. Ей казалось, что она расстается с реальностью, что всё ее существо превратилось в одну единую болезненную гематому. Ни трансгрессировать, ни применить магию, ни просто вырваться и убежать…

Она теряла сознание. Отключалась на целые минуты, снова приходила в себя. Тошнота смешивалась со жгучей болью, всё тело будто пульсировало, перед глазами плыли мерцающие разводы, окрашенные в лиловый и пурпур. Она чувствовала выступающую испарину, и к наполнявшему воздух дурманному аромату крови примешивался запах пота. Ноги немели, земля уходила прочь или уносилась вверх. Несчастная снова осела на землю, уже почти полностью расставшись с пульсирующей действительностью. Только очередной хлесткий удар выводил ее из транса приступом ядовитой боли, пропитывающей своими испарениями всё ее существо.

Неожиданно экзекуция прекратилась. Тэо подошел к Гермионе.

Она, вынырнувшая на миг из своего дурмана, чувствовала тошноту и головокружение, готова была вот–вот окончательно потерять связь с реальностью, и всем своим существом мечтала об этом.

Внезапно ведьму окатило ледяной водой: стекая с головы, струи будто превращались в кипяток, попадая на многочисленные раны. От этой неожиданности женщина широко распахнула глаза.

Порыв ледяного ветра обдал ее пронизывающим холодом.

Тэо поднял палочку, и какое‑то заклятие вздернуло на высоту роста ее кандалы, заставив подняться на ноги.

Он вскинул руку и надавил на ее подбородок плетью арапника.

— Довольно, — слабо, одними губами прошептала Гермиона, и это были первые ее осмысленные слова с момента начала экзекуции.

— Вот этого‑то я ждал, — усмехнулся Тэо. Отступил и с неожиданным остервенением замахнулся вновь, опуская бич на беззащитные грудь и живот своей пленницы.

Вскоре он опять сменил орудие пытки — теперь семихвостая плеть безжалостно гуляла по всему телу Гермионы.

«Только бы опять не взял кнута!» — в ужасе подумала женщина, которую несколько освежил ледяной душ, и тут очередной удар пришелся аккурат на ее сосок, и от боли леди Малфой позабыла обо всем на свете.

…Когда не осталось уже ни времени, ни пространства, она снова услышала далекий голос.

— А вот теперь довольно, — изрек откуда‑то Тэо, и заклятие, державшее Гермиону в воздухе, исчезло.

Она со стоном повалилась на высохший валежник. В нос ударил запах затхлой хвои. Жаркая пульсирующая боль наполняла каждый дюйм тела.

«Неужели, всё?»

Тэо перевернул ее ногой — яркая луна ударила по глазам обжигающим светом. Мучитель присел на корточки и просунул руку под ее затылок, приподнимая голову.

— Теперь нужно немного разозлиться, — сказал он.

Гермиона медленно выдохнула — боль сводила всё тело, от глубоких вдохов его еще сильнее пронзало огнем — и ее уста искривила дикая, немного животная улыбка.

— Или так, — удовлетворенно сказал маг, выпрямляясь и доставая палочку. — А сейчас я трансфигурирую тебя в волчицу.

В голове не взорвался фонтан мыслей: она только лежала, неглубоко и мерно дыша, обдуваемая холодным ветром, и чувствовала, как под прицелом его палочки тело начинает меняться, искривляться; как кожу пробивает жесткая щетинистая шерсть, как изгибаются кости и суставы.

Трансфигурация человека в животное — процесс очень сложный, куда труднее анимагии. Ведь в последнем случае осуществляется превращение с задействованием энергетического уровня, волшебник принимает форму того животного, которое ближе ему самому, образ которого у него в крови. Кроме того, способность к анимагии есть не у каждого и ее нужно развивать в себе годами… При трансфигурации же следует изменить, с анатомической точностью, каждую клеточку тела, каждый нерв, каждый дюйм… Изменить всё внутри и снаружи так, чтобы новый организм работал, жил.

Новый…

Боль потихоньку отступала, как и пронизывающий холод. Мир вокруг преобразился. Не было уже так темно, она видела дальше и четче, контуры деревьев вырисовывались далеко–далеко за спиной волшебника, направлявшего на нее свою палочку. Земля перестала быть ледяной. Ночь — мертвенно тихой. Миллионы звуков наполнили ее: близких и далеких, приглушенных и громких. И миллионы запахов.

Только сейчас Гермиона поняла, как она голодна.

Одним рывком поджарого мускулистого тела молодая волчица вскочила со спины на лапы и ощерила свою клыкастую пасть. Палочка Тэо вспыхнула ярким пламенем, которое рассыпалось фонтаном искр, больно ударив по нервам и глазам. Гермиона отскочила в сторону.

Метнулась к лесу.

И побежала, на ходу набирая скорость: совершенно немыслимую, безудержную — вокруг мелькали, словно пятна, силуэты деревьев и кустов, но она не врезалась в них, легко разбирая дорогу в кромешной темноте.

Внезапно Гермиона поймала запах. Острый и дурманяще–приятный, не такой, как все остальные. Остановилась. Широко раздула ноздри влажного шершавого носа.

Рядом с ней было открытое пространство, и то, что она слышала оттуда, чем‑то отличалось от всех остальных звуков ночного леса. Рядом была вода. И с шумом ее смешивалось звучание лакающих языков, слышались сердцебиение и ток крови, бегущей по венам.

Спазм сдавил горло.

Здесь, прямо вокруг нее, пахло земляными запахами гнили, мха, смолы, вечнозеленых растений; где‑то витал теплый, но очень резкий аромат мелких грызунов, копошащихся внизу, у корней. Ветер приносил запах воды.

Она присела и сфокусировалась на ароматах у ручья, где вскоре нашла тот, который сопровождал биение сердца и ток крови. И еще один запах, сильный и терпкий, более мощный, чем остальные, и очень неприятный. Гермиона сморщила нос.

Она задумалась, ее глаза всё еще были закрыты. Молодая волчица вслушивалась, потягивая носом воздух.

Ее снова опалил голод. В сознание вторгался аромат — теплый и острый. Рот наполнился слюной, Гермиона распахнула глаза.

Она позволила себе идти за запахом к месту, откуда он исходил. Тело машинально подалось вперед. Притаившись в кустах высохшего папоротника, разместившегося между деревьями, она увидела крупного лося с огромными ветвистыми рогами. Возглавляя четырех других, он медленно вел их через лес на восток.

Гермиона сосредоточилась на запахе одного из зверей, на его шее, где пульсация крови ощущалась наиболее сильно. Всего десять ярдов разделяли их. Два или три прыжка. Она приготовилась, ее мускулы напряглись.

Ветер переменился и усилился, дуя с юга. Мчась меж деревьями, Гермиона не прерывалась для раздумий, стараясь не отвлекаться. Теперь дикое рычанье, вырвавшееся из ее собственной пасти и перешедшее в протяжный вой, было таким неожиданным, что она замерла в полупрыжке. Это вывело ее из равновесия, и секунду волчица приходила в себя, пытаясь взять голод под контроль, несмотря на то, что он нарастал.

Ветер обдул ее лицо ароматом сырой земли и приближающегося снегопада, освобождая от влияния запаха, который был поистине великолепным. Гермиона снова вскинулась и одним быстрым прыжком выскочила из кустов на небольшого детеныша лося, отставшего от группы, испуганной ее рыком.

Зубы безошибочно отыскали горло — вонзить в него клыки было так легко: словно стальные лезвия, они прорезали шерстку, жир и сухожилия, будто всего этого вовсе не было там. Разрывая плоть, Гермиона стала глотать, почти не жуя, большие куски мяса, удивительно вкусного; разгрызать и крошить молодые кости несчастного животного. Оно умерло почти сразу.

И вскоре волчица поглотила его.

Казалось, она не насытилась этим небольшим зверем: когда от него уже ничего не осталось, нос всё еще жадно ловил запах сырого мяса на обагренной кровью земле.

Гермиона отошла к ручью и стала жадно пить холодную, пахнущую тиной воду…

…Тэо сидел у самого костра на клетчатом пледе и курил, прислонившись спиной к поваленному дереву. Светало. Лес из черного стал сизым, крепчал утренний мороз. Пошел легкий, почти невесомый снег.

Гермиона вышла на опушку и медленно подошла к волшебнику. Тот поднял руку, потрепал ее по холке.

— Наелась?

Гермиона заскулила.

— Хорошая девочка.

Он выбросил в костер недокуренную сигарету и вытащил палочку. Ведьма закрыла глаза. Она чувствовала, как снова изменяются все ее кости, как становится эластичной кожа и втягивается вовнутрь шерсть, как трасфигурируется всё там, в глубине… Почему‑то было совсем не страшно, что он что‑то сделает неправильно и навредит ей…

Действительность теряла запахи: они угасали и вскоре исчезли совсем. Приглушенными стали звуки утреннего леса. Гермиона шевельнулась, открыла глаза, будто немного ослепшие — таким плохим было ее зрение в сравнении с зоркостью волка. Мир опять преобразился. И стало еще холоднее.

Гермиона, совершенно нагая, испачканная в грязи и крови, сидела на валежнике. Медленно падал и тут же таял пушистыми хлопьями снег.

Тэо опустился рядом с ней и погладил по спине; властным жестом поднял ее голову, вгляделся в лицо.

В сознании промелькнуло воспоминание о задранном лосенке, и что‑то, похожее на отвращение, шевельнулось внутри. И тут внезапно Тэо с силой толкнул ее в грудь, поваливая на землю, и схватил за горло.

Гермиона, меньше всего ожидавшая чего‑то подобного, дернулась в бессильной обиде — у нее не было сил освободить свою шею от этой поистине стальной хватки.

Быстро перестало хватать кислорода, закружилась голова. Кровь бешено пульсировала, всё ее естество, казалось, собралось вокруг его пальцев, реальность покачнулась, уплывая куда‑то прочь. Похолодели губы.

Она даже не пыталась сопротивляться, только сжала своими руками его кисти — но вскоре отпустила и их. Силы покидали тело синхронно с оставляющей разум действительностью.

Было что‑то сладкое в этих немеющих губах и дурманящей слабости, что‑то пульсировало уже не только на шее, там, где в передавленных артериях готова была фонтаном взорваться кровь, но и внизу живота. Темнело в глазах. И тревожный зуд поселился в груди, где‑то на кончиках затвердевших сосков. А руки и ноги наоборот ослабели и безвольно рухнули на валежник.

Он отпустил ее внезапно, и волна опьяняющего воздуха хлынула из внешнего мира, с которым она уже почти рассталась, словно цунами. Дурманящий, он накрыл с головой и вместе с кислородом в тело вернулись силы, волной смывающие охватившую первым делом квелость. Вспыхнуло вновь распаленное на пике удушья желание.

Ее раны затянулись и были после возвращения в человеческий облик будто старыми, полученными несколько недель назад. Они почти не болели.

— Я. Хочу. Тебя, — раздельно проговорила Гермиона, глубоко вдыхая холодный воздух.

— Кто бы сомневался, — отрывисто бросил Тэо.

Вдруг он резко и с неожиданным проворством схватил ее обнаженную ногу и перекинул через себя. Сорвал и отбросил в сторону мантию — под ней ничего не оказалось. Резким движением Тэо вошел в ее тело, закинув руки женщины за голову и с силой вдавливая их в землю. От его резких движений сухие колючки и камушки вонзались в спину и ягодицы. Тэо ускорял темп. Потом резко остановился и заставил ее сменить положение — вот уже колени женщины больно вжаты в промерзлую землю, а он навалился сверху, руками прижимая ее голову к палой листве. Сухой валежник попал в рот — вкус у него был неприятный, заплесневелый. Плевать.

В какой‑то момент Гермиона взвыла от удовольствия так же, как она выла, волчицей выслеживая дичь ночью под сенью этого леса. Страсть бурлила внутри, придавая немыслимых сил — хотелось, чтобы всё это продолжалось вечно, никогда, никогда не прервался этот дикий, полуживотный и грубый акт, почти насильственный.

Сердце бешено колотилось внутри, где‑то в районе шеи, разгоняясь до ритма совершенно нечеловеческого. Кровь стучала в висках, а тело, казалось, начало неметь от длительного напряжения экстаза.

Когда всё закончилось, Гермиона без сил повалилась на землю и перевернулась на спину. Тэо накрыл ее пледом и протянул зажженную сигарету.

— Ну, вот, — сказал он после того, как нагая ведьма сделала первую глубокую затяжку, — теперь ты готова.

— К чему? — хрипло спросила Гермиона.

— К тому, чтобы сорвать первый раскаленный обруч.

 

Глава XIX: Временная петля

— Почему же ты раньше мне всего этого не рассказал?!

Гермиона с возмущением смотрела на призрак графа Сержа, сидя на столе в полутемном кабинете Тэо. Южнодакотский клабберт, повисший на прутьях большой клетки и с интересом наблюдавший за беседой, гортанно завизжал и ударил себя перепончатой ладошкой в грудь. Алая пустула на его лбу вспыхнула, словно лампочка маггловской рождественской гирлянды.

Гермиона скрестила руки.

— Вы двое запретили мне пять лет назад, — пожал плечами граф, кивая на молодую ведьму и стоящего чуть в стороне от нее Тэо. — Велели рассказать сразу только Темному Лорду, который прибудет за тобой, а ему, — граф снова указал на Тэо, — поведать, лишь когда он сам решит помогать тебе. Всё исполнено.

— Полдесятилетия я сходила с ума от ненависти, и Твое Сиятельство лишь теперь изволило рассказать мне о временной петле?! — возмутилась Гермиона.

— Более того, ты сама, вернувшись в прошлое, прикажешь ему сделать то же самое, — подавая голос, примирительно заметил Тэо. — Не стоит играть со временем, это чревато очень серьезными последствиями.

— Не прикажет, а попросит, — елейным тоном заметил граф.

— Нижайше извиняюсь.

— Значит, — Гермиона закурила очередную сигарету и внимательно посмотрела на графа Сержа, — после того, как ты отыскал для меня пещеру, и я ушла в нее, тогда, в России, вскорости из ниоткуда появились мы с Тэо?

— Трансгрессировали, — поправил граф. — Именно так. Сначала я этого не понял и несказанно удивился твоему появлению в обществе неизвестного мне волшебника. Впрочем, ты изменилась. И больше не была беременна. В тот момент я как раз раздумывал, понадобится ли тебе помощь — и тут возникли вы. Объяснили мне всё и просили моего содействия. Просили пойти в пещеру вслед за тобой тогдашней и помочь освободиться, а когда ты направишь свою палочку на обидчика и произнесешь смертельное проклятье, прочесть формулу Таднзáра–Аба–Азá. Разумеется, так, чтобы ты не услыхала ее.

— Замедление сущего? — удивилась Гермиона. — Что‑то я не возьму в толк, как это может помочь.

— Смертельное проклятье, угодившее в человека, нейтрализовать уже невозможно, — профессорским тоном пояснил граф Серж. — Но если в нужный момент произнести формулу Таднзáра–Аба–Азá…

— Молекулы тела замедлятся, все процессы внутри станут проходить на много порядков медленнее, — досадливо перебила Гермиона. — И он умрет не сразу, но что же из того? Ведь что бы с ним не делали в это выигранное время, оно покажется его сознанию парой секунд.

— Ты целила своим проклятьем в сердце, ведьма, — хмыкнул граф, — и оно начало распространяться оттуда. Я наложил формулу Таднзáра–Аба–Азá на всё тело того колдуна, кроме мозга. Он продолжал осознавать и чувствовать каждый дюйм действительности, — по–мефистофельски развел руками граф.

— Сколько? — коротко спросила Гермиона, чувствуя, как начинает бешено стучать ее сердце.

— Сорок семь минут.

— Браво, граф! — отозвался Тэо с неприкрытым, но каким‑то ироническим восхищением. — Вы настоящий мастер!

— Лестно это слышать, — не без сарказма кивнул ему призрак.

Гермиона смотрела на клабберта, обгладывающего скелеты маленьких ящериц на дне своей клетки. Сорок семь минут наедине с Драко Малфоем. Сорок семь минут мести.

Клабберт вскинулся и с ловкостью орангутанга взобрался по прутьям клетки к самому ее верху, вытянул длинную лягушачью лапку и на лету схватил большую муху, пролетавшую по комнате.

Сорок семь минут.

— Почему об этом никто не знает? — спросила Гермиона. — О том, что тело пострадало до того, как в него попало смертельное проклятье? Или Papá нарочно велел скрывать это от меня?

— Никто ничего не скрывал, — усмехнулся граф. — Я сам сказал тебе в то утро, что тело твоего обидчика разорвали голодные волки. На самом деле волк был один. Точнее, волчица.

— Волчица, — эхом повторила Гермиона, вновь устремляя взгляд на клабберта. Она вспомнила хруст суставов на своих зубах и то, как бился в предсмертных конвульсиях маленький лосенок. Но ведь незачем сразу убивать свою жертву?

— От такой улыбки оторопь берет, хоть я и мертв уже более трех сотен лет, — заметил граф. — Помню эту улыбку, — добавил он, обращаясь к Тэо. — Она поразила меня еще тогда, в России. Всё гадал потом, до чего нужно довести почтенную леди Саузвильт, чтобы она стала так улыбаться. Миледи в прошлом тоже была волчицей, но загнанной, и в ее глазах сверкала ненависть загнанного зверя. А у той, что пришла из будущего, была вот эта улыбка и вот эти сверкающие глаза — безжалостного хищника, вышедшего на долгожданную охоту…

* * *

— Почему только через две недели?!

— Успокойся. Это облегчит перемещение. Семнадцатого декабря пройдет ровно пять с половиной лет после интересующего нас дня. К тому же… Проживи эти недели, Кадмина. Насладись этими неделями.

Тэо был прав. Осознание грядущей мести наполнило Гермиону непередаваемыми ощущениями всемогущества, счастья и свободы. Чувства переполняли ее и будто дарили крылья.

Она не избавилась от груза прошлого, но он словно стал легче. Может быть не навсегда, а лишь на этот короткий срок — но она будто стала от него свободна. И, окрыленная, чувствовала жажду жизни. Жить, не чтобы прожить, а чтобы жить. В эту минуту.

Люциус не узнавал своей супруги. Она одновременно и словно очнулась от долгого анабиоза, и вместе с тем потеряла некую связь с реальностью.

По ночам наследница Темного Лорда спала теперь с безмятежностью хищника.

По–настоящему страшная, какая‑то плотоядная улыбка то и дело возникала на ее лице — будто кровь матери просыпалась в жилах и дурманила сознание ведьмы. В эти моменты она думала о Драко Малфое.

Впрочем, блаженной эгоисткой с загадочным блеском в глазах, помышляющей только о мести, наслаждениях и пороке Гермиона не стала даже в эти две недели. Наоборот, в ней ожила решимость — действовать так, как давно, по ее собственному мнению, следовало.

Вечером в понедельник, на следующий день после удивительного рассказа призрачного графа Сержа, Гермиона решительно направилась к лётному полигону во внутреннем дворе гимназии, где в прилегающих подсобных помещениях, как она знала, в последнее время подолгу засиживался и устроил свой новый импровизированный кабинет Фред Уизли.

Гермиона действительно нашла преподавателя полетов перебирающим школьные метлы у склада. Когда ведьма, чтобы привлечь внимание, громко постучала костяшками пальцев о деревянный подоконник, он как раз откладывал заметно покореженный «Чистомет» в небольшую кучу метел, нуждающихся в починке.

— Привет.

— Привет, — на лице обернувшегося Фреда мелькнула досада, — ты что тут делаешь? — весьма грубо осведомился он.

— Хочу с тобой поговорить.

— А ужин?

— Ужин подождет, — для пущей убедительности Гермиона основательно устроилась на широком подоконнике, — уделишь мне немного времени?

— Валяй, — мрачно кивнул Фред, вытирая тряпкой испачканные руки.

— М… — тут же замялась ведьма, не зная, как начать. — Возможно, мои слова тебя удивят… Знаешь, я волнуюсь о тебе в последнее время.

— Не много ли чести? — хмуро прищурился молодой человек.

— Фред, не злись. Я хочу помочь.

— Это, интересно, в чём же? — саркастично уточнил собеседник.

— Я знаю, что с тобой происходит.

— А со мной что‑то происходит, Гермиона? — поднял брови Фред, откладывая тряпку.

— Да. — И она, набрав в грудь побольше воздуха, заговорила вдохновенно и быстро: — Думаю, тебе нужно отдохнуть. От всего этого. Стоит начать новую жизнь. Подальше отсюда.

— Вот как?

— Фред, то, что в силу некоторых причин, кажется тебе невозможным, — вполне реально. И я могу помочь. Могу поговорить с Papá и убедить его подыскать другого преподавателя в замену.

— Не нужно лезть не в свое дело, — скривился волшебник.

— Послушай, я серьезно. Я могу это устроить. И ты со временем всё забудешь.

— Забуду что?

— Фред, я кое‑что узнала. И понимаю, что тебе невыносимо оставаться в гимназии. Послушай, есть непоправимые вещи, и они ужасны. Но нужно жить дальше!

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — перебил маг, нетерпеливо постукивая крупным серебряным перстнем о каменную стену, — и не собираюсь никуда уезжать.

— Только не нужно говорить, что тебе здесь нравится! — язвительно попросила Гермиона.

Его передернуло.

— А что, черт возьми, мне может нравиться здесь?! — почти выкрикнул рыжий колдун, и его лицо исказила секундная судорога.

— Ну вот, — с удовлетворением кивнула леди Малфой. — Но ты считаешь, что бросить всё невозможно, — продолжала она, — а это не так.

— Гермиона, не знаю, что ты там себе сочинила, — досадливо перебил волшебник, — но у меня есть долг и обязанности. Здесь.

— Их может выполнять кто‑то другой.

— А я что должен, по–твоему, делать?

— Жить. Просто жить, Фред! Развязаться с прошлым.

— Уж слишком крепко повязаны, — хмуро усмехнулся сумрачный преподаватель. — Гермиона, давай договоримся, что ты не будешь лезть в мои дела, идет?

— Но я хочу помочь!

— У тебя странные методы.

— Фред, я же вижу, что ты не можешь жить нормально рядом с моим отцом!

— Ого! — вскинул брови ее собеседник. — Что за откровение снизошло на тебя?! Наконец‑то! А неужто любой нормальный человек способен существовать спокойно рядом с ним, а, Гермиона?

— Вот видишь, ты даже не отрицаешь этого! — с жаром подхватила женщина. — Так давай я помогу тебе сбежать отсюда.

— Зачем мне бежать? — мрачно осведомился Фред. — Как будто Волдеморт от этого станет лучше.

— Он не станет лучше, даже оставайся ты рядом! А тебе здесь покоя не будет.

— Повторяю, Гермиона, — зло перебил колдун, — не лезь не в свое дело!

Он отвернулся, сунул руку в карман и вытащил оттуда небольшую флягу, из которой тут же сделал внушительный глоток и поморщился.

— Это из‑за нее? — тихо спросила Гермиона, глядя в сторону.

— Из‑за кого? — не понял Фред.

— Из‑за Габриэль? — осторожно произнесла ведьма. — Неужели из‑за нее ты хочешь остаться тут, в этом замке, несмотря ни на что?

— Чего?! — выпучил глаза рыжий волшебник, а потом скривился. — Мне от всей души плевать на эту шлюху Волдеморта! Она мне противна!

Гермиона невольно поморщилась.

— Боюсь даже спрашивать… Если ты так называешь Габриэль… Что же ты в таком случае думал о Джинни? — не сдержалась она.

Фред болезненно дернул плечами и отвернулся, запихивая флягу огневиски в карман.

— Джинни поглотил Погребальный огонь, — досадливо сказал он. — И это, черт побери, был ее выбор! Она добровольно легла на похоронный стол, когда перешла на сторону Волдеморта. А сейчас и вовсе весь мир — один огромный похоронный стол, Гермиона! И в любой момент может взметнуться пламя. Но все послушно ждут. Я никогда не смогу понять этого! Ты сама столько лет прожила бок о бок с этим кошмаром! И ведь никогда не была дурой, Гермиона! — с жаром продолжал колдун. — Можно долго закрывать глаза, лгать самой себе. Но не вечно! Или ты не видишь, что Волдеморт — чудовище?!

— А кто НЕ чудовище, Фред? — перебила женщина. — Кто? Кто в этом мире НЕ чудовище? Приведи мне пример! Может быть, главный враг Темного Лорда, кумир и герой нашего детства, Дамблдор? Положивший сотню судеб на алтарь своего тщеславия?! Всю свою жизнь он играл людьми, как марионетками, чтобы было не скучно жить. Он — нет, не чудовище, Фред? Я вот недавно говорила с его портретом…

— ЧТО?!

— Портрет Дамблдора висит в кабинете Papá. И ему, видите ли, «очень занятно наблюдать за Томом». И за всем, что происходит. Шахматная партия. Сначала он позволил mon Pére воскреснуть, а потом снова начал с ним воевать. Чужими руками. Так кто НЕ чудовище? Если эталон добрых волшебников — просто старый скучающий манипулятор с богатой нездоровой фантазией?! В действиях Papá, по крайней мере, есть смысл. Пускай это и личное могущество и величие!

Посмотри! Papá переделал мир! А чего добился Дамблдор за всю свою жизнь?! Благодарности от сотен учеников? Куда там! Все они вырастали и старались максимально оградить его от какой‑либо реальной власти! Многие десятки лет! Горстка самых верных сторонников примирилась с настоящей действительностью — потому что даже их умы он мог полностью контролировать, только будучи рядом. Смотри, они освободились и вняли гласу разума!

А игры Дамблдора с моим отцом в итоге привели только к созданию из неповинного, в сущности, ребенка безжалостного чудовища, которое убило твою сестру и один Мерлин ведает, что еще натворит в будущем! Я его видела — и вот он по–настоящему страшен.

— Гарри Поттер, по крайней мере, не предал того, ради чего жил и не забыл своего предназначения, всех клятв, которые давал, — жестко сказал Фред, — не предпочел смириться, как все, с ужасами происходящего.

— Многим ли хуже происходящее сейчас того, что происходило раньше? Ты взрослый человек! Оглянись на прошлое! Нельзя создать идеальный мир, где все счастливы. Это химера, утопия!

— Пока в этом мире правит Волдеморт — уж точно, — отрезал волшебник.

— Я понимаю, что mon Pére принес тебе и тем, кого ты любишь, много зла, и ты только поэтому так относишься к нему сейчас, но на самом деле… На самом деле любая власть будет такой: и жестокой, и страшной.

— Если большинство будет рассуждать так — да.

— А что же ты можешь предложить этому большинству взамен mon Pére?! — не сдавалась Гермиона. — Не нужно кривиться, Фред! И не говори мне про «кто угодно», пожалуйста! Назови конкретно. Анархия страшна сама по себе, но и она долго длиться не может — к власти придет сильнейший. А таковыми бывают только страшные люди. Если же поставить «у руля» что‑то искусственное, то его либо уничтожат, либо этот человек будет просто марионеткой в руках Серых Кардиналов. Как когда‑то Фадж. Сейчас, по крайней мере, понятно, кто правит бал. И никто не может сказать, что что‑то сильно переменилось к худшему.

— Значит, тебя всё устраивает?

— Из двух зол выбираю то, которое известно, — отрезала Гермиона. — Любой переворот — новая война. Тебе не кажется, что магический мир устал от войн?

— Скажи, — с каким‑то горьким презрением спросил Фред Уизли, — а когда в юности мы сражались вместе с Орденом Феникса против зла, где же была ты с праведными речами о том, что нужно сложить оружие, сломить волшебные палочки и, заковав себя в цепи, пойти сдаваться Волдеморту и его шакалам?! Что‑то я ничего такого от тебя не слышал, Гермиона.

— Мы тогда не знали, как поведет себя mon Pére, — упрямо заявила женщина. — Мы ожидали террора, массовых убийств магглов и непокорных волшебников, травлю магглорожденных, страшные расправы. Темная Революция — лучшее, что могло случиться в сложившейся ситуации. Альтернатива ей — бесконечная и бессмысленная война.

— Или смерть Волдеморта.

— Подумай сам, ты сейчас — сейчас, когда он у власти! — можешь говорить подобное, и ничего с тобой не произойдет. Так ли страшен черт, как его малевали?

— А лишь слегка завуалированные расправы Беллатрисы Лестрейндж, или, как сейчас метко выдумали, Черной Вдовы? А беззакония, о которых говорят полушепотом? Шаг в сторону — расстрел. Это ничего страшного? Говорить, может, и можно — просто все только и делают, что разговаривают…

— Но, Фред, так было всегда. Более или менее скрыто, но всегда.

— У меня такое чувство, будто я разговариваю с заведенным болванчиком, — резко оборвал рыжий волшебник. — «Лучше–лучше–лучше», — передразнил он. — О чем мы говорим? Волдеморт властвует над миром! Или мы с тобой росли в разных измерениях…

— Но ведь ты пошел же к нему работать, — попробовала с другой стороны Гермиона. — Ты тут, так близко от него. Тебе не кажется, что это идет в разрез с твоей принципиальной позицией?

— Находясь тут, я могу следить за тем, что происходить в этой гимназии. Чему учат детей идиотов, которые их сюда послали.

— А если тут начнут учить разделывать магглов столовыми приборами, что же ты сделаешь? — раздраженно спросила наследница Темного Лорда. — Тебе не нравится, что все только говорят, но ты же делаешь то же самое! Ни себе, ни людям, Фред! Может, хватит играть в шпионов, если это всё равно бессмысленно? И пришло время пожить для себя?

— Я уже давно не живу для себя. У меня — ничего не осталось.

— Глупости… Фред, ну что тебе делать в гимназии? Ты же… Ты же не вознамерился спасти мир и геройски прикончить mon Pére, правда? — опасливо спросила она. Фред хмыкнул.

— Смешная Гермиона, а поверишь ли ты мне, когда я скажу: «конечно, нет!», скажу это его дочери, которая его защищает? Неважно. Если бы я мог — да, да, черт возьми! Я бы это сделал. Но я понимаю, что это глупо сейчас.

— Так ты ждешь подходящего момента, что ли?

— Понимай, как хочешь.

— Но ведь он никогда не наступит, — с нотками отчаяния простонала женщина. — Хорк… — и осеклась.

— Знаю, — буркнул Фред. И, поймав ее удивленный взгляд, быстро добавил, как будто оправдываясь: — Я вступил в Орден Феникса после того, как ты пропала. Я знаю о Хоркруксах Волдеморта.

— Тогда каких моментов, химерова кладка, ты поджидаешь тут, мрачнея день ото дня?!

— Это уже мое дело. Не лезь в него. Радуйся лучше, что твоему папочке ничего не грозит.

— Фред, ты раньше таким не был, — простонала Гермиона, сжимая руками голову.

— Некоторые события меняют, — отрезал колдун. — Ты, к слову, тоже раньше такой не была. Ступай, Гермиона, ты и так пропустила ужин за беседой с сумасшедшим.

— Благо, ты и это признаешь, — мрачно сказала женщина на прощание и скрылась во внутреннем дворике, не заметив, как Фред гадливо сплюнул на пол перед тем, как вернутся к своим метлам.

Преподавательница легилименции поспешила в свой кабинет — она уже должна была заставить Женевьев себя ждать. Но в коридоре гимназистки не оказалось — она пришла только через пятнадцать минут.

— Простите, пожалуйста, мадам Малфой. Я сильно задержалась — помогала завхозу мистеру Уизли разобраться со Зловонными чарами, которыми окутали гостиную Грин, Гвинбург и Фицуолтер. Их было не так‑то просто снять.

— Ничего, мисс Пуанкари. Я сама сегодня припозднилась.

— Всё в порядке, мадам Малфой? — встревожено спросила девушка, приглядевшись к своей преподавательнице. — Вы выглядите озабоченно.

— Всё хорошо. Просто возникли проблемы с добрыми намерениями. Не берите в голову. Давайте‑ка лучше приступим к нашим занятиям…

 

Глава XX: Таднзара–Аба–Аза. 47 минут мести

Приподнятое возбужденное настроение и несколько эксцентричных поступков — две недели, разделявшие Гермиону с ее местью, пролетели головокружительно быстро. В последние дни особенно сильно молодую ведьму стали терзать безумные мысли. Настолько безумные, что она сама боялась всерьез думать об этом.

Но всё равно думала.

Ведь когда они с Тэо перенесутся в прошлое, в тот момент там Генри будет еще жив. И если не тратить время на Малфоя, а как можно скорее доставить отравленного в больницу — можно спасти его. Можно всё изменить.

Всё изменить настолько, что ее самой, ее теперешней, просто не станет.

Она не сделала этого тогда; если она сделает это, будущее будет невозможно, и она никогда не вернется в прошлое, чтобы такое с ним сотворить. Временная петля не замкнется.

Но что будет, соверши она всё‑таки это безумство?..

За такие игры со временем волшебников истребляют без суда. И иногда даже без телесных исполнителей.

Целый год в юности Гермиона аккуратно пользовалась Маховиком Времени; она выслушала и прочитала миллион правил и предупреждений, изучила массу тонкостей работы со временем и ужасающих перспектив невыполнения этих правил. Гермиона знала о возвращениях в прошлое почти всё.

Минувшее нельзя менять. Если образуется временная петля, нужно воссоздавать ее в точности. Для этого желательно, чтобы два «я» никогда не встречались лицом к лицу. Скорее всего, петля замкнется сама.

Но всё же… Всё же она знала, что могла бы сделать. И она бы смогла.

Гермиона гнала эти мысли. Да и Тэо несколько раз проводил с ней очень серьезный разговор на эту тему.

Она смогла убедить себя, что не сделает ничего безумного в прошлом. Она смогла убедить в этом Тэо.

Вечером заветного воскресенья Гермиона выпила большую дозу Снотворного зелья, чары которого рушились звуком, и велела волшебному дневнику разбудить себя в четыре часа пополуночи. Но проснулась она, не пробыв в царстве Морфея положенного срока. Адреналин, будораживший кровь, поглотил магический раствор с поразительной быстротой.

Гермиона пробудилась в своей даркпаверхаусской спальне: оставаться в эту ночь в одной с Люциусом постели даже она сочла кощунством. Если бы ведьма хотела отомстить своему мужу — она не расставалась бы с ним до последней минуты, она устроила бы в эту ночь оргию, она бы ушла, чтоб вернуться и рассказать о том, что и как совершила.

Но Гермиона никогда не хотела карать Люциуса. Она не видела или не хотела видеть какой‑либо его вины в содеянном Драко Малфоем.

И потому эту ночь Гермиона провела сама.

И потому Люциус никогда не узнает о последующем дне.

Так она решила.

Гермиона нарочно пропустила в воскресенье и ужин, и обед. Сейчас она буквально жаждала только крови своего врага. Его плоти — кусок за куском, так медленно, как это только будет возможно.

Сорок семь минут мести. С поправкой на проволочки.

Гермиона очень тщательно одевалась той ночью. Ведь ей предстояло предстать перед Драко Малфоем — наконец‑то предстать победительницей. Уничтожить его следовало не только физически, но и морально.

Жаль, что последнее, самые страшные муки, становятся таковыми, только растворяясь во времени. Сорока семи минут мало для этой пытки.

Но стоит закинуть пробный камень. До конца не изучено, что происходит с духами там, когда они отправляются дальше. Возможно, у Драко Малфоя будет время — так следовало бросить семена, из которых вырастет уродливый монстр. Такой же, как тот, что мучил Гермиону последние пять с лишком лет; как тот, что сковал ее сердце неостывающим раскаленным обручем.

В половине пятого леди Малфой вошла в класс обрядов, откуда они с Тэо условились отправиться в прошлое. Его еще не было, и женщине пришлось ждать, испытывая одновременно смесь нетерпения и блаженства.

Когда Тэо появился, она курила пятую сигарету. Маленькие часики на серебряной цепочке, которые Гермиона принесла с собой, показывали четверть шестого.

— Я так и знал, что ты будешь уже здесь, — хмыкнул маг вместо приветствия.

— Мог бы и поторопиться в таком случае, — парировала ведьма. — Эти последние часы ожидания уже не полны предвкушения, они — само нетерпение. И это тяжело.

— Помни: без глупостей там, Кадмина, — серьезно сказал Тэо, подходя к ней и внимательно глядя в большие карие глаза. — Сама понимаешь, что будет поставлено на карту, если ты вздумаешь чудить. Будь хорошей девочкой.

— Договорились. Обещаю: я всё сделаю правильно. Клянусь тебе.

Тэо помолчал с полминуты, пристально глядя в ее глаза, а затем кивнул. Бросил взгляд на серебряные часики, лежащие рядом с пепельницей — крошечные стрелочки приближались к половине шестого.

— Давай начинать.

Он извлек на свет блеснувший в пламени зажженных свечей Маховик Времени.

Артефакт был совсем не похож на тот, который когда‑то в школе использовала Гермиона, чтобы успевать посещать на третьем курсе все свои многочисленные занятия. Нынешний Маховик, отлитый из платины и украшенный бриллиантовой окантовкой, сильно превышал своего собрата в размерах: песочные часы около десяти дюймов высотой, с дивным, отливающим перламутром стеклом. Можно было хорошо различить крупицы, содержащиеся внутри — словно крошечные жемчужины всех цветов и оттенков, они переливались и как будто искрились, разбивая огоньки свечей на сотни радужных бликов.

«Жемчужины» внутри этого стекла «играли» не часами, а годами…

Этот Маховик Времени Тэо получил от Волдеморта. Как‑то так вышло, что сама Гермиона за прошедшие две недели ни разу не говорила со своим отцом и не упоминала о том, что готовилась совершить — хотя знала, что он в курсе всего и даже способствует их замыслу. Молодая женщина не могла до конца объяснить себе, почему она не хотела обсуждать этого — возможно из‑за того, что слова здесь не нужны. Она никому не говорила о том, что ждет ее, вслух — даже с Тэо и графом женщина была максимально сдержанна. Пламя полыхало внутри нее.

Теодор д’Эмлес надел Маховик Времени себе на шею и накинул очень длинную цепочку из сверкающей платины на Гермиону.

— Готова?

— Да, — коротко ответила молодая ведьма.

Он повернул часы пять раз и оставил их в горизонтальном положении, не доведя до конца шестой оборот.

Невидимый вихрь, головокружительный и неумолимый, подхватил их обоих и понес куда‑то назад, сквозь свет и тьму, сквозь долгие–долгие годы.

А ведь существуют Маховики Времени, «играющие» столетиями и даже тысячами лет. Невероятно и поразительно, почти невозможно осознать этого разумом. Мимо неслись смутные цветные пятна и контуры, уши заложило. В сумасшедшем вихре Гермиона расхохоталась бешенным зловещим смехом, но не услышала саму себя.

Этот полет в прошлое приближал ее к вожделенным сорока семи минутам, дарованным графом Сержем…

Под ногами опять появилась твердая почва, а окружающее обрело привычные очертания. Гермиона скинула врезавшуюся в кожу платиновую цепь и глубоко вдохнула воздух прошлого.

Они стояли в слабо освещенном призрачной рассветной дымкой коридоре второго этажа правого крыла гимназии. За узкими матовыми окнами затянутое тучами небо смешивалось с окутавшим окрестности густым туманом.

— Почему мы не в классе обрядов? — недоуменно спросил Тэо, оглядываясь по сторонам.

— Такое часто случается, — поделилась опытом Гермиона. Она говорила шепотом — то ли потому, что вокруг царил сизый полумрак, то ли потому, что чувствовала себя чужой в этом времени и не желала нарушать его покоя. — Когда в молодости я использовала Маховик для посещения большего числа занятий, он часто отбрасывал меня не в то место, где я его активировала — магия чувствует присутствие живого и выбирает точку прибытия в прошлом где‑то около места отправки, но там, где нет людей.

— Но кто же может быть здесь ночью?..

Из‑за двери класса обрядов, находившейся чуть дальше по коридору, послышалась возня. Гермиона быстро толкнула Тэо в приоткрытую дверь пустого кабинета князя Шербана, и они оба замерли.

— К лешим Уоллиса, Лика! — услышала молодая ведьма совсем рядом задорный и веселый, такой родной голос Джинни Уизли. — Так ему и передай!

— Но он буквально завалил меня письмами! — ответил ей возмущенный голос Анжелики Вэйс. — Отчаявшись смягчить тебя, он шлет теперь сов мне. Не в добрый час мы с ним распределились на один факультет когда‑то…

— Да пошли его просто к химерам! — захохотала в ответ Джинни. — И вообще: давай потише, уже скоро шесть. Спать пора. Впрочем, у меня в кабинете припрятана бутылочка розового эльфийского вина — а наш удачный эксперимент следует отметить…

Голоса удалялись по коридору и вскоре совсем стихли. Гермиона не шевелилась, застыв в неудобной позе и прижимая Тэо к косяку классной двери. У нее бешено стучало сердце.

— Ничего, — пробормотала ведьма через какое‑то время после того, как голоса прошлого стихли в глубине замка, — до этого обруча я еще доберусь. И сполна с ним разделаюсь. — Она отступила в сторону. — Который час?

— Тридцать пять минут шестого.

— Как я выгляжу?

— Что? — не понял волшебник. — О, отлично, — развеселившись, добавил он через миг, — настоящий демон мести.

— Тогда вперед. — Гермиона оправила длинную белую мантию и протянула руку Тэо. — Я направлю. Полагаю, что граф уже раздумывает над тем, понадобится ли мне его помощь.

— Без глупостей, — напомнил маг, и они трансгрессировали в Россию.

Прохладный утренний лес, окутанный серым туманом, едва шевелился. Щебетали незримые птицы. У покрытого мхом дерева беспокойно перебирал копытами большой белоснежный конь Вихрь — он таращил свои оливковые глазища на призрачного графа Сержа, парившего над палой листвой неподалеку, и заметно волновался. Впереди в скалистой насыпи зияла черная впадина пещеры.

Призрак оглянулся, услышав хлопки трансгрессии, а привязанный конь шарахнулся в сторону и встал на дыбы.

— Она понадобится, — сказал вслух, обращаясь к графу, Тэо и выпустил руку Гермионы, неподвижно застывшей от наполнивших ее эмоций. — Помощь, — добавил маг.

Призрак вздрогнул и настороженно нахмурился. Он недоуменно рассматривал две нежданно возникшие фигуры — незнакомого длинноволосого мужчину, бледного и сутулого, в широкополой черной мантии и Гермиону — неизмеримо отличную от той, что скрылась недавно в пещере у него на глазах.

Эта ведьма выглядела повзрослевшей и даже постаревшей, она была очень возбуждена — но не так, как леди Саузвильт, поглощенная каменным провалом. Эта женщина сверкала лихорадочно блестящими сухими глазами, ее плотно сжатые губы побелели. Взгляд ведьмы вперился куда‑то за спину графа и на время застыл.

— Как вы здесь оказались?! — пораженно спросил призрак, едва обернувшись и еще даже не успев осознать произошедших в его знакомой перемен. — Я думал…

— Не удивляйтесь граф, — разомкнула уста вновьприбывшая, — мы из будущего. — И она бросила невольный пламенный взгляд куда‑то влево. Белый Вихрь снова взбрыкнул копытами.

— Нет, — холодно сказал бледный спутник ведьмы, — ты туда не пойдешь.

— Прошу прощения, — недоуменно начал граф, — я полагал, что вы…

— Сейчас я поясню всё, Ваше Сиятельство, — сказал ему незнакомый волшебник. — Мы пришли из грядущего, наше настоящее наступит лишь через пять долгих лет. Мы пришли отомстить и должны просить вашей помощи.

Граф слушал.

— Эта женщина сегодня потеряет дорогого ей человека. — Сердце Гермионы кольнула тупая игла, а Тэо продолжал: — Вы поможете ей спасти себя. Согласны ли вы на это?

— Что я должен сделать? — после короткой паузы спросил призрак.

— В той пещере сейчас волшебник, которого вы выследили сегодня, собирается убить ее. Вы пойдете туда и поможете ей освободиться. Теперешняя сущность этой женщины там пошлет в своего обидчика смертельное проклятье. Вы в будущем говорили мне, что знаете, как замедлить его действие формулой Таднзáра–Аба–Азá.

— Да, мне известна эта магия, — после короткой паузы, подтвердил призрак. — Но я не совсем понимаю…

— Вы отправитесь туда сейчас, освободите теперешнюю сущность леди Малфой, — граф поднял брови, — леди Саузвильт, — поправился Тэо, — и в тайне от нее отсрочите действие смертельного проклятья, которое она произнесет. Вы околдуете формулой тело волшебника, там скрывающегося, но не тронете его разума. Когда Кадмина теперешняя покинет пещеру, ее будущее воплощение отомстит человеку, оставившему ее вдовой. Поможете ли вы нам?

— Да, сэр, разумеется, — кивнул граф, уже не раздумывая.

— Тогда идите, и дайте нам знать, когда она, — Тэо кивнул на пещеру, — трансгрессирует.

Призрак еще раз взглянул на Гермиону и удалился, сливаясь с прозрачным утренним воздухом.

— Он уже мертв? — тихо спросила Гермиона.

— Да, — глядя вдаль, невозмутимо ответил Тэо, — я не хотел рисковать. Он был уже мертв, когда мы перенеслись сюда. Ты ведь тоже понимала это.

— Понимала. — Женщина не отрывала взгляда от пещеры. — Сейчас Малфой бахвалится своей победой. Если бы я только могла знать все эти годы, что он даже не умер, упоенный ею! Пойдем.

И Гермиона, подобрав подол из белой парчи, быстро направилась вперед, шурша палой листвой. Скоро она приблизилась к провалу.

Из темного зева пахнуло сыростью.

Где‑то в глубине пещеры пылал далекий огонек. Оттуда веяло влажным холодом. Тэо неслышно ступал вслед за ней. Гермиона шагнула внутрь.

Вот и знакомый поворот в самом сердце глубокого грота.

— Посмотрим, как ты запоешь через пять минут, — послышался откуда‑то снизу мурлыкающий от удовольствия голос Драко Малфоя.

Гермиона вздрогнула, словно пораженная молнией, а потом осторожно приблизилась и посмотрела из‑за угла: в провале скалистой породы, на полу нижней пещеры сидел призрак прошлого. Другой призрак парил около него.

Призраком прошлого была она сама. Леди Саузвильт, вдова, еще не ведающая об этом. Растрепанные каштановые косы с выбившимися прядями неаккуратно лежат на плечах, серая шелковая мантия испачкана грязью. Голос спокоен и уверен, в нем — лед победителя. В глазах поднимающейся внизу фигуры сейчас, наверное, сверкнул триумф.

— Через пять минут тебе будут петь ангелы, — пообещала Гермиона прошлого и выпростала вперед руку с волшебной палочкой, — провожая в ад.

Из глубины пещеры послышались резкий шорох и звон бьющегося стекла. На полминуты воцарилась глубокая тишина. Гермиона прошлого, глядящая сейчас в глаза своего врага, не шевелилась, словно Немезида, указующая перстом.

Призрачный граф отплыл немного назад. Женщина внизу не могла видеть, как он странно сложил свои полупрозрачные руки и вскинул голову, как беззвучно его мертвые уста стали двигаться, произнося заклинание.

— Авада, — медленно, будто смакуя каждый слог, произнесла внизу Гермиона прошлого. Та, что стояла в верхней пещере, не видела ее лица, но голос говорившей был полон самоуверенного достоинства и спокойного торжества, — Кедавра.

На последнем слоге заклятия граф резко раскинул руки за ее спиной.

Волна удушающей тишины окатила присутствовавших. На улице замолкли птицы и звуки, затихло едва слышное беспокойное ржание Вихря вдали. Зеленый свет из палочки Гермионы прошлого вылетел неестественно медленно — он был будто тусклым, неярким, и вспышка угасала, словно лепестки цветка, медленно распустившегося и увядающего; зеленый луч не умчался, а протянулся куда‑то вдаль и померк. Слова проклятья эхом прокатились по своду пещеры.

Граф опустил руки.

Тишину разорвали неожиданно громкие звуки утреннего леса. Оглушительно заржал вдали Вихрь. Внизу что‑то крупное глухо упало на камни.

— Мразь, — гадливо произнесла Гермиона прошлого, опуская палочку. Она всё еще смотрела вглубь пещеры туда, где покоилось сейчас умирающее со скоростью в сорок семь минут тело Драко Малфоя.

— Старый знакомый? — спросил спокойным голосом за спиной женщины призрачный граф, принимая обыкновенную позу.

— Учились вместе, — в тон ему ответила Гермиона прошлого, поворачиваясь. Она резким движением стащила с пальца прóклятый ободок золотого кольца и взглядом растворила его в вечности. — Благодарю вас, Ваше Сиятельство, — произнесла женщина, — вы, кажется, спасли мою жизнь.

— Не стоит благодарности, миледи, — поклонился ей призрак. — Я джентльмен и дворянин, пускай и убийца, — не мог же я бросить в беде благородную даму?

— Я не забуду этого, — пообещала Гермиона прошлого. — Сейчас нужно спешить — мои дела еще не закончены. Необходимо как можно скорее доставить лорда Генри в больницу святого Мунго, в Лондон. Но я скоро вернусь. Поверьте, Ваше Сиятельство, я умею быть благодарной.

— Признателен вам, миледи, — с какой‑то едва заметной печалью сказал граф Серж.

— Что вы. Пустяки, по сравнению с тем, что вы сделали для меня.

Она протянула призраку руку, и тот притронулся к ней прозрачными губами. Женщина трансгрессировала.

— Одна минута семнадцать секунд, — громко произнесла леди Малфой и, взмахнув палочкой, по невидимым ступеням спустилась вниз к графу. Тэо последовал за ней.

— Спасибо вам, Ваше Сиятельство. Вы сделали очень большое дело, — сказал мужчина. А Гермиона лишь по–волчьи смотрела на распростертую в луже шипящего синего зелья фигуру Драко Малфоя. У нее в груди просыпался дракон.

Тэо взмахнул палочкой — безвольное тело поднялось и зависло в воздухе. Еще один легкий пас — и у него открылись живые, беспокойно бегающие глаза.

— Наконец‑то, — страшным голосом произнесла Гермиона. Ужас, бессилие, злоба во взгляде ее врага сменились непониманием. — Радуйся, Малфой! — громко сказала женщина, не отрываясь от этих белесых глаз. — Пять с половиной лет я ждала этой мести. Но теперь ты сполна заплатишь мне за каждую из прошедших минут. Я пришла из будущего. Взгляни, — Гермиона вытянула вперед левую руку и улыбнулась, — это кольцо, — сказала она, — надел на мой палец твой отец через два года после смерти своего сына. Твоя убитая горем мать нашла утешение в объятиях Северуса Снейпа. Перед тобой стоит законная леди Малфой. А в твоей старой спальне в Малфой–мэнор свалены теперь старые игрушки моей дочери. Порадуйся напоследок тому, чего добился! Я тебя поздравляю.

Она опустила руку.

Того, что сейчас горело в живых глазах умирающего тела Драко Малфоя, нельзя передать словами. В этом пламени раскололся железный обруч Гермионы, и, вдохнув полной грудью, она выпустила наружу плотоядную улыбку хищницы.

— У нас осталось сорок четыре минуты, — объявила ведьма.

Тэо поднял палочку, и, не переставая улыбаться, Гермиона почувствовала знакомое ощущение, когда всё ее тело изменялось, трансформируясь в тело свирепого волка.

Она не отрывала глаз от лица своего врага. Она купалась в его взоре.

— Пойдемте, граф, — услышала Гермиона голос Тэо д’Эмлеса, — оставим месть той, что ее заслужила.

Вскоре волчица и ее жертва оказались наедине…

Как часто нам кажется, что мы готовы разорвать кого‑то своими руками. На мелкие кусочки и по капле выпить отчаяние и боль. Но смогли ли бы мы осуществить подобный порыв по–настоящему хоть раз, представься действительно такая возможность?..

Есть разные степени убийства.

Осуществленное чужими руками, оно почти неощутимо.

Можно самолично подсыпать яд в бокал своего врага и даже с наслаждением наблюдать за его предсмертными конвульсиями. Близость делает убийство глубже, но посредник — яд — создает между умирающим и его палачем пропасть.

Если ты сам заносишь палочку или спускаешь курок маггловского пистолета — ты тоже совершаешь убийство. Ты видишь глаза, и это делает чужую смерть частью тебя. Но всё равно остается расстояние.

Можно заколоть жертву кинжалом и обагрить руки ее кровью. Но между зверем в твоем сердце и смертью живого существа останется закаленная сталь. Можно задушить своими руками: но ты не увидишь крови — подлинной души смерти.

Только разрывая чужую плоть своими когтями, своими собственными зубами человек сам надевает личину Мрачного Жнеца, уподобляется хищнику. Полностью воссоединяется с роком.

То, что оставалось от тела Драко Малфоя, было живо все сорок семь выигранных графом Сержем у Смерти минут. Он не смог даже потерять сознания и на исходе последнего мига умер от заклинания Авада Кедавра…

Волчица снова стала женщиной. Она стояла в пещере над растерзанными останками и улыбалась. Кровь испачкала белую парчу мантии.

— Нам нужно возвращаться, — сказал Тэо за ее спиной. — Ты удовлетворена?

— Я счастлива, — тихо ответила Гермиона.

Маг подошел сзади и накинул на ее шею цепочку Маховика Времени. Гермиона обернулась. Он, не глядя ей в глаза, перевернул песочные часы пять с половиной раз, и схваченных платиновой петлей подхватил безумный, мчащийся вперед вихрь. Краски и цвета, блики и пятна — всё смешалось в какой‑то бесконечный поток. Но вот вновь они двое оказались на твердой земле в полумраке, дрожащем от света далекого огонька где‑то внизу и серого утра где‑то вдалеке.

Временная петля замкнулась.

Гермиона удивленно огляделась: они с Тэо стояли в верхней пещере у провала, из которого пробивался слабый дрожащий свет свечи.

— Это еще что такое?! — выдохнула молодая женщина, направляя палочку вниз. — Кто может быть здесь сейчас?! — и она, скинув с шеи цепочку, поспешно спустилась вниз.

Скудная обстановка Драко Малфоя совсем обветшала от сырости, всё вокруг покрыли плесень и мох. Но Гермионе некогда было рассматривать нижнюю пещеру, в которой она только что была пять с половиной лет назад. Она вытаращила глаза и оторопела. На тюфяке покосившейся постели, прислонившись спиной к скалистой стене, сидел неподалеку от парящей в воздухе ярко пылающей свечи Лорд Волдеморт.

 

Глава XXI: Старшая палочка

— Здравствуй, Кадмина, — задумчиво сказал Темный Лорд, и его глаза в мерцании свечи блеснули едва различимым багрянцем. — Поздравляю тебя с воплощением давних чаяний. Я ждал этого дня много лет.

* * *

В кабинете Волдеморта жарко пылал камин.

Гермиона, в очищенной заклинанием мантии, сидела в кресле и с глубоким вниманием слушала долгий рассказ своего отца.

Рассказ поначалу почти фантастический. Здесь, в этой комнате, куда они перенеслись из далекой России, он с невозмутимостью непогрешимой уверенности стал напоминать Гермионе многочисленные легенды о Смертоносной палочке или Жезле судьбы. Артефакте, возникающем под разными именами в различные эпохи на протяжении столетий: как правило, в руках какого‑нибудь темного волшебника, который хвастает им направо и налево. Леди Малфой были известны эти упоминания по историческим книгам и лекциям профессора Бинса в Хогвартсе. Легендарная палочка приносила невероятную силу своему владельцу, она делала его непобедимым и неуязвимым. Многие величайшие достижения магии, знаменательные победы и деяния волшебников различных эпох приписывали этому баснословному творению.

Искали ее многие. Неодолимая волшебная палочка — Святой Грааль магического мира.

Гермиона считала эти истории ерундой. Волшебная палочка может не более того, на что способен ее владелец. Просто некоторые маги обожают хвастать, будто их палочка длиннее и лучше, чем у других, а людская молва любит приписывать чужие заслуги мистическим легендарным артефактам, не желая признавать своей несостоятельности.

И вот теперь сам Лорд Волдеморт, человек, в рационализме которого Гермиона никогда не могла усомниться, начинает рассказывать ей о поисках Старшей палочки!

— Молва не возникает без причин, Кадмина, — парировал все ее возражения Темный Лорд. — Кровавый след Старшей палочки тянется через всю историю магического мира и хорошо прослеживается сквозь века. Ты, я думаю, знаешь о том, как Эгберт Эгоист в смертном бою добыл волшебную палочку Эмерика Отъявленного? О том, как Годелот скончался в собственном подвале, когда у него отнял его палочку родной сын Геревард? О злодее Локсии, забравшем палочку у Варнавы Деверилла, которого он убил? Исторический след прерывается на Аркусе и Ливии. О том, кто завладел палочкой после, летописи безмолвствуют.

— И ты хочешь сказать?..

— Что это была одна и та же волшебная палочка, — кивнул Волдеморт. — Старшая палочка, палочка из бузины, Смертоносная палочка, палочка Смерти, Жезл судьбы, Скипетр власти, всемогущая палочка — называй ее так, как тебе угодно.

— Откуда взяться всемогущей палочке, Papá? — с ноткой снисхождения спросила Гермиона.

— Если верить Дамблдору, ее даровала сама Смерть, — невозмутимо ответил тот.

— Что–о-о–о?! — вытаращила глаза Гермиона.

— Вспомни книгу, которую оставил тебе в наследство старина Альбус.

— Сказка о трех братьях? Но, Papá! Это же детская…

— Я много лет ищу Старшую палочку, Кадмина. Я предпринял немало для того, чтобы обнаружить ее след. Посуди сама, сколь необычайное совпадение: в этот самый момент, пытаясь дать Гарри Поттеру зашифрованную подсказку для борьбы со мной, Альбус Дамблдор посылает ему через его подругу книгу, в которой помечает рисунком именно легенду о трех братьях. И каким рисунком! Символом, некогда начертанным величайшим Черным магом начала прошлого столетия на стенах академии Дурмстранг. Начертанным перед тем, как исчезнуть, чтобы появиться вновь через года практически непобедимым. Этот символ означает три дара Смерти, Кадмина: треугольник — плащ, круг — камень, линия — палочка. Ты ведь помнишь легенду, верно?

— Разумеется. Я знаю эту книжку наизусть.

— Когда я увидел символ Гриндельвальда, начертанный в книге–ребусе Дамблдора, я напал на след. Этот символ там, в легенде, повествующей пусть и о сказочном, но о возникновении Старшей палочки! Более того! Это сообщение Дамблдор адресовал Поттеру. Я уже говорил тебе о том, что Гарри Поттер — потомок рода Певереллов. Так вот, многие искатели Старшей палочки уверены в том, что три брата из легенды — трое братьев Певереллов, Антиох, Кадм и Игнотус: они и были первыми владельцами даров Смерти. Игнотус Певерелл, единственный, доживший до старости в соответствии с легендой, похоронен на старом кладбище Годриковой Впадины, и на его надгробном камне тоже высечен этот символ.

Всё это я узнал после того, как книга Дамблдора натолкнула меня на этот след. Но, разумеется, сначала я занялся тогда не легендой, а реальностью. Тем, кто высек символ даров Смерти на каменной стене, чтобы исчезнуть и вернуться непобедимым.

— Великий Мерлин! — подскочила Гермиона, которую эта история гипнотизировала, подобно маятнику волшебных часов. — Ведь вскоре после того, как ты просмотрел мою книгу, из Нурменгарда бежал Гриндельвальд!

— Бежал — слишком сильно сказано, — хмыкнул Темный Лорд. — Мои люди похитили его. Но старик Геллерт оказался крепким орешком. Единственное, что мне удалось узнать от этого пройдохи, — палочка была украдена им у Йордана Грегоровича. Это производитель волшебных палочек из Софии, один из самых лучших в Восточной Европе. Но то, откуда палочка попала к Гриндельвальду, волновало меня в последнюю очередь. Ибо он лишился ее. И всё тонкое искусство твоей матери не смогло заставить упрямца признаться, куда девалась Старшая палочка после. Этот старик смеялся в лицо боли, в его бурлящей крови растворялась Сыворотка правды, заклятье Империус опадало туманом к его ногам. Геллерт Гриндельвальд был достойным соперником, даже лишенный всего и сломленный своим прошедшим. Но через полгода Белла вымотала его. Старик умер.

Но не выдал своей тайны.

Другой старик молчал, надменно полагая, что всё еще правит бал в нашей с ним игре. Он признал свое поражение четыре года назад, когда Гарри Поттер открыто показал, к чему его привели махинации Дамблдора. И тот сдался. Покаялся. И молил меня остановить сотворенного им монстра.

Я попросил Дамблдора поумерить пафос и напомнил ему о Старшей палочке. Он думал неделю.

— И?.. — взволнованно спросила Гермиона. У нее часто застучало сердце.

Темный Лорд молчал какое‑то время, непроницаемо глядя в глаза своей дочери, а потом встал из‑за стола и положил перед ней длинную темно–бордовую палочку с резной ручкой на старинный манер — так делали много веков назад. Рукоятка оканчивалась огромным голубым турмалином, а в треугольниках полуистертой арабески посередине древка можно было различить едва заметные кружки и вертикальные полоски — крошечные символы даров Смерти.

Турмалин сверкнул в солнечном блике из окна. У Гермионы перехватило дыхание.

— Эту палочку, руководствуясь указаниями Дамблдора, я вынул из его могилы в Хогвартсе, — тихо сказал Волдеморт, отходя в сторону.

— Разве она не сгорела вместе с телом? — заворожено глядя на стол, спросила девушка.

Волдеморт покачал головой.

— Согласно тайной воле покойного, отмеченной отдельным пунктом в его завещании, на похоронной церемонии только инсценировали традиционное для волшебников погребение, — пояснил он. — Дамблдор завещал похоронить себя согласно обрядам большинства современных магглов, и только иссушить мертвое тело старинным заклинанием, которое применяли в прошлом, обрабатывая тела покойных, кудесники древнего Египта. Дамблдора всегда винили в чрезмерной любви к магглам и считали эксцентричным во всем — потому его завет никого не удивил. А на самом деле этот человек хотел оградить мир от преступлений, клубящихся вокруг Старшей палочки, но, в то же время, не осмелился способствовать ее уничтожению.

Он получил этот уникальный артефакт, когда в 1945–м году победил в бою Геллерта Гриндельвальда. Ты ведь знаешь, что волшебные палочки обретают нового хозяина, завещанные по наследству, в результате победы в поединке, обезоруживания или убийства владельца, а также в ходе обряда Дарения. Дамблдор победил Гриндельвальда и пользовался этой палочкой без малого пятьдесят лет. Величайший волшебник современности.

Повисла пауза. В камине потрескивал огонь. Гермиона не отрывала взора от палочки на столе своего отца. Легендарная и непобедимая. Существующая в реальности.

Отполированная бузина переливалась в лучах зимнего солнца. Палочка внушала трепет.

— Портрет… Портрет Дамблдора завещал ее… тебе? — внезапно пересохшими губами спросила Гермиона через некоторое время.

— Нет, — отозвался Волдеморт, стоявший теперь против нее у стены. Это «нет» эхом осело в воздухе. Гермиона подняла глаза. — Он не мог, — продолжал ее отец. — Эта палочка больше не принадлежит Альбусу Дамблдору. Вспомни, ведь он был убит.

— Северус?! — подскочила Гермиона.

— Нет, — вновь усмехнулся Темный Лорд, не отрывая взгляда от ее глаз. — Но это была и моя первая мысль. Однако Северус не смог передать мне палочку во время обряда Дарения, который мы провели. Палочка ему не принадлежала.

— Не понимаю, — пробормотала Гермиона, — и… Постой… Почему ты рассказываешь это мне… сейчас?

Несколько зловещая улыбка Темного Лорда стала шире.

— Резонный вопрос, ты на верном пути, моя девочка. Дамблдор был обезоружен перед тем, как Северус послал в него смертельное проклятье. Он был обезоружен Драко Малфоем.

— Что?!

— Когда я это понял, — продолжал Волдеморт, — Драко Малфой был уже мертв. Его убила ты.

Сердце в груди Гермионы стукнуло с бешеной силой и остановилось. Дыхание замерло. Она расширенными глазами снова посмотрела на легендарную палочку Смерти, сверкающую на столе полуистертыми гранями кристалла турмалина.

— Но ты не была хозяйкой этой вещи в течение прошедших лет, — голосом, доносившимся будто откуда‑то издалека продолжал Волдеморт, а Гермиона не могла отвести взгляд от Бузинной палочки. — Несмотря на то, что Драко Малфой умер от заклинания Авада Кедавра пять с половиной лет назад, до того, как сегодня замкнулась временная петля, он был еще жив. Твое «я» в настоящем не владело силой Старшей палочки. Отныне — она твоя.

Словно пробитая электрическим током, Гермиона вздрогнула от слова «твоя», сказанного странным, зловещим голосом. Она вскинула взгляд от волшебной палочки на столе и успела заметить, как всего на один миг глаза Волдеморта блеснули нехорошим багрянцем, и он едва уловимо склонил голову. В углу пошевелилась, сверкнув вертикальными зрачками, огромная змея Нагайна.

Почти неосознанно Гермиона рывком схватила Старшую палочку со стола и быстро протянула Волдеморту древком вперед, скороговоркой произнося формулу магического Дарения:

— Ныне всю свою власть от небес и земли отдаю я тебе без борьбы и крови, да свершится сей дар и в первичной воде моя власть перейдет, как к владельцу, к тебе.

Волдеморт сделал несколько шагов вперед и взял из ее рук Бузинную палочку. Он не отрывал взгляда от ее глаз, когда произносил слова, завершающие обряд:

— Принимаю твой дар без огня и борьбы, да скрепят его силы небес и земли, — уверенно проговорил маг.

Гермиона разжала пальцы. Волдеморт отступил, со странным выражением лица разглядывая Старшую палочку в своих руках.

— Ты даже не захотела ее опробовать? — ласково спросил он, не поднимая взор от гладкой поверхности волшебного дерева.

— Ни к чему, — нервно сказала Гермиона. — Пусть это будет мой подарок к твоему грядущему дню рождения.

Нагайна в углу кабинета снова блеснула ледяным взглядом.

— Ступай, — всё еще не отрывая глаз от Бузинной палочки, произнес Волдеморт.

Почти бегом вылетая из его кабинета, Гермиона почувствовала, как холодный воздух продувает насквозь промокшую от пота мантию.

 

Глава XXII: Портретный театр имени Джэнн

Предрождественское театральное представление — одна из традиций гимназии Даркпаверхаус. Но ее театр более чем необычен.

Это театр портретов.

Четыре раза в год живые изображения из Даркпаверхауса устраивают спектакль для волшебников: в первые выходные сентября, накануне Рождественских и Пасхальных каникул и после завершения летних экзаменов. Эту традицию Лорд Волдеморт заложил в первый учебный год после смерти Джинни, придумавшей и передавшей ему эту необычную идею, воодушевленно поддержанную обитателями многочисленных картин.

Всё то лето портреты гимназии репетировали премьерный спектакль, магическую пьесу «Сорок четвертая ведьма», и с успехом представили ее восторженной публике. С тех пор спектакли в портретном театре имени Джэнн стали обязательной традицией Даркпаверхауса.

В это Рождество гимназийские портреты ставили пьесу «Маленькая Лулу» — трогательную историю о ведьме, лишившейся магических сил и попавшей в маггловскую деревню.

Гермиона сидела за одним из полукруглых столов Трапезной, ближайшем к огромному, занимающему полстены холсту, специально нарисованному и используемому в качестве сцены. Его вывешивали в Трапезной в дни спектаклей.

Декорации «труппа» самостоятельно приносила из многочисленных картин, а в случае необходимости нужное рисовалось заранее.

Если бы только был в свое время создан портрет самой Джинни, с каким бы удовольствием она играла в постановках своего детища. Но теперь лишь бездушная восковая фигура рыжеволосой ведьмы полулежала на верхней планке массивной золоченой рамы холста–сцены и перебирала пальцами оборку занавеса, украшенного ее именем.

Маленькая Генриетта сидела на столе и с интересом наблюдала за происходящим на картине, сверкая в полумраке огромными зелеными глазищами. Вот уже два года Гермиона брала ее в гимназию на каждое представление, а теперь девочка к тому же прожужжала ей все уши, давно требуя возможности навестить grands‑parents в Даркпаверхаусе.

Генриетте нравилась гимназия, полная студентов, многочисленные незнакомые люди, красивые молодые девушки в сиреневых мантиях, привидения и Нагайна. Огромную змею Волдеморта Етта обожала с того самого мига, как впервые поняла, что может с ней разговаривать.

Это не были длинные задушевные беседы о вечном — Генриетта лишь ребенок, а Нагайна отличалась молчаливостью. Но сам факт общения с огромным нечеловеческим монстром будоражил Генриетту, приводя в глубокий восторг.

Мать не выносила этого их «общения». Когда‑то она очень любила Алиру, младшую сестру Нагайны, и доверяла ей. Но та была во много раз меньше по размеру, куда более говорлива и похожа на человека в плане характера. Алиру Етта даже не помнила, а ее старшая сестра не внушала наследнице Темного Лорда никакого доверия. Огромная молчаливая змея–убийца — не лучшая компания для маленького ребенка.

Но разве этого маленького ребенка переспоришь?

И Гермиона стала очень редко возить Етту в гимназию или в Блэквуд–мэнор, где обитали Волдеморт с Беллатрисой, и куда неизменно отправлялась вслед за своим хозяином огромная змея.

По правде сказать, в это Рождество Гермиона не горела огромным желанием приводить Етту на «Маленькую Лулу» гимназийских портретов — потому что затем неизменно последует визит к grаnd‑père.

Гермиона не видела своего отца с того самого дня, когда спешно покинула его кабинет, полностью отказавшись от всех своих прав на Старшую палочку. Прошла уже почти целая неделя, но Волдеморт с тех пор не появлялся в гимназии. Уроки теории и истории магии в его отсутствие вела профессор Хэап, самозащиту — Снейп, а заботу о магических существах взял на себя Тэо. Белла и Рабастан Лестрейндж тоже исчезли из Даркпаверхауса.

Гермиона предпочитала не размышлять о том, куда подевался Волдеморт со своими самыми опасными приспешниками. Она до такой степени испугалась полувыдуманной угрозы в его глазах, что чуть было не рухнули прахом все старания Тэо пробудить в ней тягу к Красной магии и упрятать подальше страхи и неудовлетворенности. В смятении она тогда помчалась именно к нему, чтобы от грубого совокупления в тесном сарайчике для метел, рискуя быть застигнутой Фредом или, еще того лучше, тренировавшимися во внутреннем дворике игроками сборной Воды, позабыть о пронизывающем ужасе, разбуженном в ней одним багряным отблеском в глазах Волдеморта.

Занимая свои мысли и чувства, Гермиона последующие несколько дней развлекалась с Тэо в самых неподходящих и неожиданных местах, каждый раз на грани скандала. Их действительно чуть было не застукали в тот первый день. А еще как‑то глубокой ночью, во время грубых буйств на столе Стеклянных Горгулий в Трапезной, скрипнула боковая дверь и на фоне слабо освещенного коридора показалась высокая фигура с рыжими волосами. У замершей Гермионы всё оборвалось внутри, пока волшебник стоял в дверях, вглядываясь в полумрак — но потом он ушел.

Такими выходками Гермиона рисковала окончательно пасть в глазах младшего Уизли, судя по всему заслышавшего из Трапезной непонятные звуки во время ночного обхода и только чудом ничего не заметившего.

Но подобные игры с адреналином сейчас стали для Гермионы наркотиком, более сильным, чем сизый туман наслаждений, создающий лишь химеры. И она не могла остановиться.

Сейчас в любом случае следовало на время прервать развлечения такого рода. На Рождество леди Малфой с семьей отправлялась в Баварию в гости к Адальберте.

Гермиона очень радовалась этому выбору — ей отнюдь не хотелось в ближайшее время находиться в обществе отца. Да его и сейчас что‑то не наблюдалось. Неужели так и не появится?

Представление закончилось, и за неимением Волдеморта и Беллатрисы, пребывание с Еттой в гимназии потеряло всяческий смысл. Даже ее любимая Нагайна отсутствовала вместе со своим повелителем. Малышка, разумеется, была возмущена — и Гермиона пообещала ей остаться на праздничный ужин.

— Мамочка, кто это? — спросила вдруг Етта после того, как Трапезную осветил яркий свет сотни высоких канделябров. Девочка указывала маленьким пальчиком на Тэо, который разговаривал со своим братом на другом краю их стола, где уже во вспышках магических искр начали появляться разнообразные кушанья.

— Нехорошо показывать пальцем, дорогая, — попеняла Гермиона. — Это преподаватель твоего grаnd‑père и мой хороший друг Тэо.

— Не дружи с ним, мама, — скривила личико Генриетта. — Он делает тебе больно, а ты улыбаешься. Не нужно с ним дружить.

— Что?! — опешила Гермиона, чувствуя выступающую на спине испарину. — Что ты имеешь в виду? С чего ты взяла…

— Я видела, мама, — перебила ее Генриетта.

— ЧТО?! — похолодела женщина. — Ч‑что ты видела? Когда? Здесь?

— Нет, я была дома. — Хвала великой Моргане! — А ты была здесь, — продолжала Етта, — и он был здесь. Он делал тебе больно, мама, я видела. Не нужно с ним дружить!

— Етта… Ты что‑то еще… видишь… когда бываешь дома, о том, что происходит где‑то далеко?

— Да, я часто вижу тебя, bonne‑maman и bon‑papa, и Нагайну, мама, она такая большая!

— Етта… Ты никогда не рассказывала мне, что у тебя бывают видения, — растеряно пробормотала ведьма.

— Это не видения, мама! Это так оно и есть!

— Етта, — умоляюще вымолвила Гермиона, — ну откуда же ты знаешь…

— Знаю, — странно улыбнулась девочка, и наследницу Темного Лорда пробрала глубокая дрожь. В этой интонации, в улыбке, с которой было произнесено слово, в выражении бездонных зеленых глаз проступило поразительное сходство с другим «Знаю», сказанным Гермионе много лет назад во мраке ночного кладбища призраком маленькой девочки из рода Генриетты. Неужели ее дочь унаследовала дар ясновиденья от своих далеких предков? Неужели она действительно способна видеть на расстоянии… О ужас, что она способна видеть! «Он делает тебе больно, а ты улыбаешься»!

— Дорогая… Пойдем… Пойдем, я познакомлю тебя с одной очень хорошей тетей, и ты поиграешь, пока я кое‑что ей расскажу. Хорошо?

— Пойдем, — легко согласилась Генриетта.

На столах уже возникли угощения праздничного предрождественского ужина. Гимназисты и преподаватели вставали, разговаривали, ходили по Трапезному залу. Гермиона тщетно искала в толпе Амаранту — полувейлы нигде не было видно.

— Сица! — окликнула леди Малфой призрачную княжну, пролетавшую мимо. — Ты не видела профессора Нэсмизидас?

— О, она, кажется, поднялась наверх в кабинет со своим другом, — улыбаясь, откликнулась девушка.

— Меня зовут Генриетта, — подала голос юная мисс Саузвильт. — А вы давно умерли?

— Етта! — возмутилась ее мама.

— Всё в порядке, — мягко прервала княжна. — Я Эуфросина. Да, это произошло довольно давно.

— Скажите, а почему вы умерли такая молодая и красивая? — не унималась девочка.

— Меня отравили, — улыбнулось привидение, польщенное комплиментом.

— И ничего нельзя было поделать? — грустно спросила Генриетта.

— Никто долго не знал об этом.

— О–о! А мой привидений совсем старенький, я думала, все привидения должны быть старенькими, раз они умирают.

— Пойдем, дорогая, — потянула ее за руку Гермиона, — невежливо задавать такие вопросы.

— Почему? Мама, а я тоже умру молодой? Я хочу, чтобы от меня осталось красивое привидение, такое же, как Эуфросина. Мама, а привидение может жить, где пожелает? Я могу потом, когда умру, жить в гимназии bon‑papa?

— Не говори глупостей, Етта. Ты не умрешь.

— Как, никогда? — удивилась девочка и даже остановилась.

— Это произойдет очень нескоро, — пообещала Гермиона и потянула ее за руку. Они вышли из Трапезной и направились через холл к правому крылу, чтобы подняться в кабинет Амаранты. — И не стоит оставаться привидением, нужно отправляться дальше.

— А когда отправляешься дальше, можно опять стать молодой, если ты вдруг дожил до старости, мама?

— Не знаю, дорогая. Но ты обязательно доживешь до глубокой–глубокой старости.

— И у меня будут морщины? — возмутилась девочка.

— О, Етта, дорогая, у тебя всё будет хорошо!

— Без морщин?

— Без морщин. Обещаю.

Они остановились у кабинета Амаранты.

— Послушай, милая, у тети, с которой я тебя познакомлю, есть большой шрам на щеке. Ее укусила хлюпнявка, это такое болотное животное. Не нужно напоминать об этом тете, хорошо? Сделай вид, что ты ничего не замечаешь — чтобы она не расстроилась.

— Хорошо, мама. А у меня никогда не будет шрамов?

— Никогда, дорогая, — уверила Гермиона и постучалась.

— Да–да? — раздалось из‑за двери после небольшой паузы, и замок коротко щелкнул.

— Прости, я… Мне нужно поговорить с тобой, — смущенно пробормотала Гермиона, проходя в комнату, — Сица сказала, что ты пошла наверх и… Это моя дочь, Генриетта.

— Здрасти, — выпалила Етта, жадным взглядом изучая Амаранту и ее шрам. Было видно, что, несмотря на него, девочку поразила удивительная красота полувейлы. Но она не знала, можно ли говорить об этом и потому промолчала.

— Здравствуй, милая, — улыбнулась ей Амаранта и присела на корточки. — Ты такая хорошенькая. Проходите. Кадмина, знакомься, это мой друг Чарли.

— Оу. Мы… немножко знакомы… уже, — растерянно пробормотала леди Малфой. — Привет.

— Здорóво, Гермиона! — подмигнул ей приземистый рыжий колдун.

Чарли Уизли был коренастым невысоким волшебником с широким добродушным лицом, обветренным и покрытым таким количеством веснушек, что они напоминали загар. Несмотря на это, он был сегодня необычайно бледен, хотя на щеках двумя яркими пятнами горел румянец. Крепко сколоченный, с множеством оставленных ожогами и порезами отметин на мускулистых руках и растрепанными довольно длинными темно–рыжими волосами, он почти не изменился за те долгие годы, которые они с Гермионой не виделись. Чарли был одет в длинный черный плащ из драконьей кожи, из‑под которого виднелась холщевая рубашка с дорожкой бурых пятнышек, а шею молодого человека украшал пышно завязанный белый шелковый платок, придававший ему вид лондонского денди позапрошлого века.

— О, это Кадмина, дорогой, — засмеявшись, поправила Амаранта.

— Чарли знает меня как Гермиону, — возразила та.

— Так, кажется, называет тебя и его брат, наш смотритель, — кивнула полувейла. — Выходит, вы действительно знакомы?

— В молодости я часто гостила у родителей Чарли, — кивнула леди Малфой. — И мы все вместе ездили когда‑то на финал чемпионата мира по квиддичу.

— Да, в 94–м году, — кивнул Чарли, присаживаясь на своего любимого конька. — Тогда Ирландия победила, несмотря на то, что снитч поймал ловец болгарской сборной, кстати, мой хороший знакомый, — сообщил он Амаранте, и продолжил, обращаясь к Гермионе: — В полуфинале прошлогоднего чемпионата тоже произошло нечто подобное. Ты видела?

— Я не очень увлекаюсь квиддичем, — смутилась леди Малфой, — но Рон что‑то рассказывал, кажется…

— М–да, — как‑то помрачнел Чарли, и тут же сменил тему: — А это у нас что за маленькая леди?

— Меня зовут Генриетта, — представилась девочка, до того робко озиравшаяся в полутемном кабинете Амаранты, освещенном только тремя свечами в канделябре, пылающими на столе.

Чарли протянул ей широкую ладонь и пожал тоненькие пальчики.

— Будем знакомы.

— Где это вы так поранили руку, сэр? — восторженно спросила Генриетта, не выпуская его ладони и рассматривая огромный след, оставленный, надо думать, когтем небольшого дракона.

— Хочешь, я расскажу тебе эту страшную историю? — усмехнулся Чарли, подхватывая девочку на руки и усаживая на небольшой диван в углу. — Пока мамочка и тетя Амаранта посекретничают?

— Страшную? Хочу! — захлопала в ладоши Етта.

— Что случилось? — полушепотом спросила профессор прорицаний, внимательно глядя на Гермиону. — Выглядишь так, будто нунду в окошке увидала.

— Да уж лучше бы… Скажи мне, как специалист: отчего в ребенке могут проснуться провидческие способности?

— В ребенке? — прищурилась Амаранта. — Только от наследственности, если они ему от рождения передались. Взрослый человек способен кое‑что развить в себе, если есть хоть какая‑то предрасположенность и усидчивость. А у ребенка это может быть только в крови. Что‑то с твоей девочкой? — спросила она затем, бросив быстрый взгляд через плечо Гермионы на мило воркующих Генриетту и Чарли.

— Я только что узнала, что она видит на расстоянии разные вещи, которые оказываются правдой. И многие из этих вещей ей совсем не стоило бы видеть.

— Ты уверена? — заинтересовалась Амаранта. — А среди ее предков были ясновидящие?

— Да, одна точно была. Маленькая девочка, Милагрес. Она жила очень давно, в четырнадцатом веке, но ее призрак всё еще обитает в родовом поместье моего первого мужа, отца Генриетты.

— Ну, если так, то подобный дар вполне может проснуться и через много поколений.

— И с этим ничего нельзя поделать? — испугалась Гермиона.

— Не думаю, — задумчиво ответила Амаранта.

— Какой кошмар! Та девочка, ее предок, она покончила с собой из‑за своего дара!

— Согласна, это нелегкое испытание, — кивнула полувейла, — но из него можно научиться извлекать пользу. Помоги ей.

— Я никогда не верила в гадания и предсказания…

— Ясновиденье и гадания — очень разные вещи, — возразила Амаранта. — Ясновидящему не нужны специальные средства, и он очень редко умеет управлять своим даром. Ты уверена, что твоя девочка видела что‑то реальное?

— Да, — скривившись, пробормотала Гермиона, — более чем реальное. И я бы совсем не хотела, чтобы она могла видеть подобное обо мне. Да и о других тоже.

— Существуют вещи, которые нельзя делать, если у тебя есть дети, — хмыкнула Амаранта. Гермиона вздохнула.

— Наверное, мне стоит поговорить об этом с Милагрес, — добавила она. — Ну, с тем привидением. Мы как раз будем встречать Рождество там, в Германии. Прости, что потревожила. Просто это было так неожиданно, а ты как бы гадалка, ну я и… Мы сильно помешали? Я и не знала, что ты знакома с Чарли…

— О, мы подружились тысячу лет назад, — засмеялась Амаранта, — когда он только приехал в Румынию. В то время Чарли со своей командой драконологов обосновался недалеко от деревни, в которой я жила. Мы вскоре подружились. А когда была открыта гимназия, он познакомил меня с Фредом — тот только начинал работать тут, и был совсем другим, — вот он‑то и предложил идею стать профессором прорицаний. Я безумно хотела что‑то в своей жизни переменить и схватилась за эту возможность.

— Выходит, ты и Фреда хорошо знаешь? — задумчиво спросила Гермиона.

— Я думала, что знаю его хорошо, — вздохнула Амаранта. — Он очень изменился. Стал совсем другим после этой беды с его братом. Я пару раз видела Джорджа — такой кошмар вся эта история. Можно понять состояние Фреда, но он слишком замыкается в себе. Я вначале пыталась ему помочь, но он оттолкнул меня. Такое чувство, будто он боится моих способностей.

— Быть может, — пробормотала Гермиона.

Закономерно, что Фред опасался того, что провидица может узнать правду о том, из‑за чего лишился жизни его брат.

— Эй, Ами, мы, кажется, рассыпали твои бобы для гадания, — хихикнул Чарли, с деланным беспокойством прикрывая собой смеющуюся Етту, — это предвещает нам головомойку? — И добавил вполголоса: — Иногда она становится настоящей фурией…

* * *

Волдеморт так и не появился в гимназии в тот вечер, и напутственное слово перед Рождественскими каникулами для собравшихся произносил на правах его заместителя Снейп. Не самый красноречивый человек, когда дело не касается зельеварения и темных искусств, он не слишком удачно справился с этой ролью — Гермиона слышала краем уха, как об этом сплетничали в учительской Мэнди и Падма. Сама она была просто счастлива из‑за отсутствия родителей в гимназии, этой неожиданной удачи, тем более приятной, что расслабляющие и вдохновляющие встречи с Тэо, видимо, придется временно прекратить. Это «временно», если верить Амаранте относительно того, что провидческие способности ничем не свяжешь, означало «до совершеннолетия прозорливой дочери», но о подобном Гермиона предпочитала даже не думать, пока хотя бы не обсудит этого вопроса с маленькой Мили.

Чтобы унять возмущение Генриетты, не желавшей так скоро отбывать из Даркпаверхауса, леди Малфой согласилась сотворить портал в поместье и даже перенестись потом с помощью портала в Баварию. К счастью, молодая преподавательница не была отягощена кураторством и могла свободно покинуть гимназию накануне отправления учащихся по домам, обещавшего занять добрую половину завтрашнего дня.

Гермионе хотелось поскорее оказаться в Баварии и обсудить неожиданную проблему с Милагрес. Почему‑то этот разговор казался ей спасительным кругом, хотя скорее был иллюзорной соломинкой.

По понятным причинам она ничего не сказала об этом Люциусу — хотя ее супруг и не отличался ревнивостью в теории, Гермиона в глубине души сильно сомневалась на этот счет. Ни к чему будить дремлющего дракона.

Скажет в свое время. Если понадобится.

 

Глава XXIII: Каникулы в Баварии

Почти всю Рождественскую ночь Гермиона провела на кладбище.

Они с Люциусом и Еттой прибыли в Баварию днем двадцать четвертого числа и, разумеется, на первое время попали в полное распоряжение Адальберты. Пришлось дожидаться, пока все улягутся, чтобы выкроить время на разговор с Милагрес — а рано спать никто не собирался.

В это Рождество у Берты гостили не только Гермиона с семьей, но и ее старшая дочь Доминика, тетушка Генри, с мужем и двумя взрослыми дочерьми.

Когда‑то бесконечно давно Гермиона бывала в гамбургском особняке Теутомаров — тогда их младшая дочь Присильена еще совсем недавно поступила в Шармбатон, а старшая, Филиберта, едва окончила академию и только начинала увлекаться изучением редких и опасных животных, которому в дальнейшем посвятила свою жизнь.

Сейчас повзрослевшая Филиберта, или Фил, как ее привыкли звать окружающие, возглавляла группу исследователей, собиравшихся с весны обосновать лагерь в германском Черном лесу, занявшись там углубленным изучением детоедов — весьма опасных тварей, популяция которых, из‑за строгого контроля, осуществляемого немецким Министерством магии последние несколько веков, значительно уменьшилась. Фил горела желанием выяснить, за счет чего эти твари питаются в отдалении от людей, и вообще планировала написать о них целую книгу.

Сиси, недавно окончившая академию, должна была помогать старшей сестре и была полна бьющего через края энтузиазма. В сущности, сестры Теутомар сейчас были мало способны говорить о чем‑либо, кроме детоедов, про которых за время пребывания в Баварии Гермиона узнала экспресс–курсом практически всё.

К счастью, Люциус нашел в мистере Теутомаре интересного собеседника и канул с ним в глубины каких‑то политических споров, причем оба, казалось, надолго утратили интерес к окружающей действительности.

Берта и Доминика не отходили от Етты, и всё же в тот первый день до полуночи Гермиона не смогла выкроить свободной минуты, чтобы сходить на кладбище. Впрочем, проведенное там время ничего не дало.

Гермиона продрогла, просидев долгие часы около могилы Милагрес, но так и не дождалась привидения. Она отнесла цветы на надгробие первого мужа, прошлась по покрытому снегом погосту, снова возвратилась к простому массивному камню с глубокой трещиной у основания, под которым покоился прах Милагрес… Уже начало светать, когда замерзшая и разочарованная Гермиона возвратилась в спальню к мирно спящему Люциусу.

Рождественское утро выдалось суматошным и полным приятных хлопот. Етта сияла от удовольствия, потому что любила ездить в гости, потому что все возились вокруг нее, потому что получила на Рождество целую корзину разбегающихся маленьких гномиков, которых нужно было искать и выманивать теперь из самых неожиданным мест. Потому что была сейчас просто счастлива.

Глядя на нее, Гермиона забывала свое беспокойство, но потом оно всё равно возвращалось.

Когда после праздничного семейного завтрака Люциус и мистер Теутомар заперлись в библиотеке, юные тетушки вытащили Етту на прогулку в заснеженный замковый парк, а Доминика отправилась прилечь из‑за того, что у нее разболелась от шума голова, Гермиона стала помогать Адальберте с выпечкой, которую та взяла на себя в этот праздничный день. И осторожно начала разговор о Мили.

— Берта, помните, когда‑то вы рассказывали мне о Милагрес? — спросила леди Малфой, намазывая шоколадом большой праздничный пирог.

— Милагрес? — подняла брови Адальберта.

— Да, призрак девочки–провидицы.

— Ах, ну, конечно, — закивала почтенная дама, — что же с ней?

— Я бы хотела повидать Мили, — пояснила Гермиона. Берта подняла брови. — Я говорила с ней когда‑то, мы даже немножко… подружились.

— Беседы с Милагрес — не самая лучшая идея, — осторожно заметила Адальберта. — Впрочем, я всё равно не знаю, как помочь тебе. Уже много лет я ее не видала.

— Вы говорили, она обитает в подвалах замка, — напомнила Гермиона. — Наверное, невдалеке от того места, где рассталась с жизнью. Вы знаете, где это произошло?

— Весьма приблизительно, Кадмина. Где‑то под старым винным погребом… Ты ведь понимаешь, как давно это было. Кадмина… Может быть, я лезу не в свое дело, но… Зачем тебе Милагрес?

— Я… Мне… Мне кажется, что Етта унаследовала ее дар, — тихо закончила Гермиона.

— Что?! — вырвалось у Адальберты, и ступка с толчеными орехами выпала из ее рук, усыпав своим содержимым пол просторной кухни.

— Она видит вещи на расстоянии, — пояснила Гермиона, взмахом палочки убирая беспорядок. — Провидческие способности передаются по наследству, а Мили была очень сильной провидицей, и я решила…

— Невозможно, дорогая, — мягко прервала Адальберта, насыпая в ступку новую порцию крупных ореховых ядрышек, — Милагрес получила свой дар от матери, у нее не было ни братьев, ни сестер; Натанаэла, кажется, так звали ее родительницу, не является прямым предком Генриетты, ее кровь не имеет к Саузвильтам никакого отношения. Милагрес умерла и эта линия прервалась.

— А другие предки Етты обладали провидческими способностями? — не отступалась Гермиона.

— Насколько мне известно, нет. Я ничего такого не слышала.

— Может быть, по бабушке? Вы что‑нибудь знаете о предках миссис Саузвильт?

— В общих чертах… Я думаю, тебе следует поговорить с ее портретом. Кадмина… Этот дар… Он не может быть с твоей стороны?

— Я… Не думаю… Впрочем… Я буду искать. Но сначала поговорю с миссис Саузвильт. Для меня очень важно понять, откуда взялась у Генриетты такая сила и что случилось с человеком, от которого она ей досталась.

— Дорогая… Я понимаю, о чем ты, — пробормотала Адальберта. — Редко когда провидицы бывают счастливы, их жизни обыкновенно складываются весьма сложно… Но ведь бывают и исключения. Скажи, ты уверена, что наша Етта…

— Уверена. Практически, — добавила Гермиона, помолчав. — Я бы всё же хотела отыскать Милагрес потом. Где находится этот старый винный погреб?

— Пускай Дина покажет тебе, — вздохнула Адальберта, — я велю ей. Но это не самая хорошая идея. Милагрес… Очень странное создание. Не скажу, что плохое. Но общение с ней — дурное предзнаменование, Кадмина.

* * *

— Я родилась в Португалии, в древней чистокровной семье волшебников Алмейдов, — задумчиво рассказывала Клаудия Саузвильт, легко раскачиваясь на увитых розами качелях. — Среди моих предков много выдающихся колдунов, но я никогда не слышала о провидцах или предсказателях… Я разузнаю это для тебя, в моем родовом имении висят портреты всех моих предков. Я побываю там и расскажу тебе всё, что смогу узнать. Но я бы не особенно рассчитывала отыскать там того, кто тебе нужен…

* * *

Вечером того же дня горничная Дина провела леди Малфой в старый, заброшенный винный погреб, за которым начинался каменный коридор, уходящий глубоко в подвалы замка. Простившись с ней, Гермиона зажгла волшебной палочкой большую зачарованную свечу и в одиночестве стала спускаться по узкому каменному проходу.

В подземном коридоре пахло сыростью. Глубокая тишина окутывала всё вокруг. Пламя свечи выхватывало каменные арки и простирающиеся за ними ниши и комнаты. В некоторых из них были свалены старые предметы в коробках и сундуках, кое–где громоздилась отсыревшая древняя мебель. А в одной из комнат Гермиона наткнулась на целое полчище Красных Колпаков, в страхе разбежавшихся, побросав свои увесистые дубинки, едва она вынула палочку.

То и дело леди Малфой окликала Милагрес, но подземные коридоры безмолвствовали. Не теряя надежды, она проблуждала в них до глубокой ночи и, лишь окончательно отчаявшись, трансгрессировала наверх в комнату, выделенную им с Люциусом.

Его не было — наверное, всё еще беседует с Акоптусисом где‑нибудь в библиотеке за рюмочкой гоблинской наливки из запасов хозяйки замка. Гермиона вздохнула. Почему Мили не показывается? Ведь она должна знать о том, что гостья ищет ее. В чем же причина?

Одолеваемая нехорошими предчувствиями, Гермиона вышла из спальни и осторожно заглянула в комнату, отведенную Етте. Большие часы где‑то внизу били полночь. Девочка спала в своей постели, заботливо укрытая подоткнутым одеялом. На полу валялись альбомные листы с рисунками детоедов, палаток и деревьев — сестры Теутомар не изменяли своему увлечению, даже играя с маленькой племянницей.

Гермиона подошла к кровати и посмотрела на ясное личико своей дочери, освещенное лунным светом. Тень занавески чертила на нем подрагивающие узоры.

— Ты очень упорная, — тихо произнес за ее спиной тонкий детский голосок.

Гермиона вздрогнула и оглянулась с трепетом — полупрозрачный маленький призрак парил у окна в серебристом лунном свете. Милагрес задумчиво улыбалась ей.

— Хвала Моргане! — дрогнувшим голосом прошептала Гермиона. — Я искала тебя.

— Я не отвечу на твои вопросы, — тихо сказала девочка.

— Что? Почему?!

— Не нужно знать свою судьбу. Когда человек узнает судьбу, он пытается ее поменять. А это невозможно и ненужно.

— Но пока я лишь хочу понять, откуда у моей дочери провидческие способности, — возмутилась Гермиона.

— Она не провидица, — просто сказала Милагрес.

— Что? У нее нет дара?!

— Есть. У нее есть дар. Она может зреть то, что недоступно ее глазам — на расстоянии, наяву и во сне. Но она не может заглядывать в будущее.

— Это… Это не повредит ей? — взволнованно спросила Гермиона.

Милагрес посмотрела на нее задумчиво и склонила голову.

— Ты задаешь мне сложные вопросы. Это не может ей повредить. Но ее судьба сложится так, как решишь ты.

— Всё будет хорошо? — с радостным недоверием спросила Гермиона.

— Всё будет так, как решишь ты.

— Мили… Ты… уверена?

Девочка кивнула.

— Но… То, что она видит… — Гермиона порывисто оглянулась на мирно спящего ребенка. — Что‑то же послужило причиной этому?

— Ничто не бывает без причины, — согласилось привидение.

— И ей достался этот дар от кого‑то, ведь так? — продолжала Гермиона.

— Так, — подтвердила Милагрес после короткого молчания. Она не раздумывала, нет — только внимательно смотрела в глаза Гермионы и улыбалась, выдерживая паузу перед тем, как ответить.

— Мне хотелось бы знать, кто тот человек и как сложилась его судьба, — осторожно продолжала леди Малфой. — Он из рода Генри или из моего?

— Он из твоего рода.

— Оу, — запнулась Гермиона. — По… линии Maman?

Мили вновь помолчала какое‑то время, глядя на нее внимательными глазами, которые, казалось, улыбались. Но улыбались грустно.

— Да, — произнесла наконец она.

— Ты… Ты скажешь мне, кто это, чтобы я смогла найти… — неуверенно начала Гермиона.

— Я не скажу, — оборвало ее привидение.

— Но… Ладно, хорошо. Еще кое‑что…

— Ты не властна связать ее дара, — ответила на незаданный вопрос Милагрес. — Она будет видеть на расстоянии. И станет осуждать тебя за то, что увидит.

— Но… Что же я могу сделать? — с отчаянием спросила Гермиона.

— Ты могла бы жить так, чтобы она тебя не осуждала, — без затей сказала Мили. — Прости. Мне пора. Не ищи меня больше. Я не буду говорить с тобой — ты ждешь от меня пророчеств. Они не приносят счастья и убивают покой. Не следует искать предсказаний. Ты не верила в них когда‑то. Лучше жить так, будто не веришь в них. Пророчества всегда сбываются, а жизнь в ожидании теряет краски. Пока ты не разгадала пророчество — тебе нет покоя, пока ты не дождалась предвещенного — ты живешь ожиданием. — Повисла пауза. — Не слушай змеи, Кадмина, — неожиданно сказала Милагрес. — За туманом ее слов — разгадка тайны. Но пока покров не снят, эта тайна не коснется тебя.

— Змеи? Какой змеи? — заволновалась Гермиона. — Подожди, Милагрес! — Девочка начала таять, просачиваясь сквозь наружную стену. — Етта очень любит змею моего отца. Ты говоришь об этой змее, о Нагайне?

— Я и так сказала слишком много.

Призрак скрылся. Гермиона бросилась к окну — маленькая фигурка удалялась вниз и растаяла под камнями садовой дорожки.

* * *

Прошло некоторое время. В последний день года небольшая рыжая сова принесла Гермионе письмо, ставшее для нее самым лучшим подарком к грядущему празднику. В нем Лорд Волдеморт сообщал, что весьма сожалеет о том, что не сможет повидать их в свой день рождения, но он слишком занят сейчас для того, чтобы устраивать праздники.

Гермиона возблагодарила небо за эту новость, и они задержались в Баварии еще на неделю.

Время каникул заканчивалось, и пришло время прощаться. Ника с семьей уехали на два дня раньше — сестры Теутомар спешили на собрание энтузиастов, планирующих вместе с ними весной изучать детоедов в Черном лесу. В опустевшем замке Генриетта заскучала — и уже вовсю рвалась в необыкновенный для нее мир магглов: следующие две недели ей надлежало провести у Грэйнджеров.

Везла ее Гермиона на заколдованной спортивной машине, тогда как Люциус трансгрессировал сразу в поместье и, простившись с Адальбертой, отбыл еще утром. Вещи были уложены, и Генриетта уже устраивала на огромном заднем сидении удобные норки для своих шаловливых гномов, когда Берта отозвала Гермиону в сторону.

— Возьми это, дорогая, — сказала почтенная ведьма, протягивая ей тяжелую кованую рамку, обрамляющую пустой бирюзовый холст настольного портрета, — и поставь где‑нибудь, где часто бываешь. Но только не у своего супружеского ложа.

— Это… — дрогнувшим голосом пробормотала Гермиона.

— Возможно, он вскоре поговорит с тобой, — тихо кивнула Адальберта. — Он сам попросил отдать тебе этот портрет. Береги себя, и счастливого вам пути.

* * *

Гермиона оставила дочь у приемных родителей и вернулась в Румынию. Начинался новый триместр, и она приступала к обязанностям преподавателя.

После Рождества Темный Лорд и остальные тоже возвратились в гимназию. Гермиона не задавала вопросов и старалась пореже пересекаться со своим отцом. С Беллатрисой они уже давно стали вроде как чужими — здоровались, при случае обменивались парой слов. Могли поговорить о чем‑то несущественном, если встречались где‑то вне гимназии — но это происходило очень редко.

Белла не часто виделась с Генриеттой и не проявляла сентиментальности по отношению к своей petite‑fille. Такое положение вещей полностью устраивало Гермиону.

Время побежало привычным ходом.

Закончилась зима, и быстро пролетели первые весенние месяцы.

Гермиона больше не изменяла мужу, и Етта не упоминала уже о своих видениях. Тревога обеспокоенной матери стала утихать. Она больше не возила Генриетту в гимназию, да у той и не было особенно на это времени — она усилено занималась с мадам Рэйджисон, готовясь вскоре встретить своих первых учителей.

Гермиона закрутилась со своими занятиями — приближался конец очередного учебного года, следовало закрепить в гимназистах знания, а они после Пасхи наоборот как‑то все разом забросили оба ее предмета, не входивших в экзаменационную сессию. Даже Женевьев Пуанкари стала ужасно невнимательной.

Леди Малфой всеми силами боролась со своими нерадивыми учениками и уже начала уставать — а ведь только начинался май.

Близился день, когда отцветает саприония, и всё женское население гимназии старше двадцати восьми лет готовилось к шабашу очищения от магии.

 

Глава XXIV: Саприоньевый венок

Минувшей осенью Гермиона отметила свой двадцать восьмой день рождения, и ей предстояло впервые участвовать в традиционном ведьминском празднике очищения от магии.

Издревле открыты многочисленные чудесные свойства саприонии, важнейшим и сильнейшим из которых является ее противомагический эффект. Но, кроме того, в момент цветения это растение обладает свойствами глубокого телесного и астрального очищения, оно снимает порчи, энергетические блоки, напряжение и остаточные явления, накапливающиеся в биополе волшебника в связи с частым использованием магии.

Удивительно, но все очищающие эффекты саприонии работают только на женщинах.

Ведьмы давно приметили это, и отсюда зародился древнейший обычай устраивать в день, когда отцветает саприония, шабаш очищения от магии.

Это уникальное растение цветет в мае, и нет зрелища, более прекрасного, чем ее распустившиеся бутоны, устилающие леса и горы, где обитают магические существа. Засушенные цветы саприонии часто применяются в дурманных зельях — эти их свойства распространяются и на мужчин, и на животных. Но вот благостному освобождающему действию подвержены только ведьмы.

Саприония отцветает в ночь майского полнолуния, и в этот период ее действие наиболее сильно. Вот уже много веков ведьмы всего мира устраивают свой весенний шабаш в этот день, очищаются при помощи магических свойств саприонии и, разумеется, весело проводят время.

Участвовать в шабашах очищения от магии, не достигнув двадцати восьми лет, — опасно. Считается, что к этому возрасту магическая сила открывается и освобождается полностью — раньше, очищаясь, ведьма рискует отпустить часть своих природных сил.

На этот раз женский коллектив Даркпаверхауса отправился на шабаш в зачарованные леса Албании. В этот день занятия в гимназии, лишившейся доброй половины преподавателей, были отменены.

— И куда полетела мадам Гонт–Блэк? — спросила Амаранта, укладывая свою мантию на груду одежды в большом шатре, установленном на краю поляны, где собирались проводить таинство ведьмы Даркпаверхауса. Все женщины переоблачались в этот день в белые холщевые рубахи.

— Честно говоря, не знаю, — призналась Гермиона, расчесывавшая свои длинные волосы гребнем у входа в шатер. — Видела ее утром в замке с Алекто, кажется, они как раз собирались куда‑то.

— Что‑то в этом есть неправильное, как мне кажется, — заметила Амаранта. — Если уж решили устраивать шабаш все вместе — так и следовало. Не каждый год у нас в коллективе три двадцативосьмилетние ведьмы разом. А она как‑никак твоя мать.

— У них там своя компания.

— Насколько я знаю, профессор Вэйс тоже относится к «их компании», — заметила Амаранта, — и тем не менее когда мы решали устроить шабаш всем коллективом, она согласилась.

— Я скорее рада тому, что Maman полетела на шабаш в другое место, — задумчиво обронила Гермиона.

— И еще странно, что сестра Падмы не согласилась присоединиться к нам, — быстро сменила тему Амаранта, видимо, почувствовав неловкость. — То есть я понимаю, почему… Но для меня противоестественно, что сестры–близнецы в такой день не вместе.

— Они не очень‑то ладят, — пожала плечами Гермиона, — насколько я знаю. Уж скорее Мэнди бесконечно повезло в этом году с полнолунием и тем, что день рождения Падмы был позавчера, а не, скажем, завтра, — со смехом добавила она, откладывая гребень.

— Дамы! — позвал с улицы бодрый голос целительницы Дэрдры Финглхалл. — Что вы там прихорашиваетесь, все свои! Уже пора отправляться в лес!

— Пойдем, — позвала Амаранта, подхватывая из угла огромную плетеную корзину. — Это действительно прекрасный праздник, если настроиться верно.

Согласно традиции в течение дня ведьмы, одетые в простые рубахи, сняв с себя всяческие украшения и отложив до следующего утра волшебные палочки, бродят по лесу парами или группами, собирая цветущую саприонию в большие корзины. В это время полагается петь, дурачиться и резвиться, и вне зависимости от возраста участницы шабаша стараются не отходить от традиций, довольно приятных и увлекающих.

Вместе с Гермионой и Амарантой на поляне собрались восемь волшебниц. Наиболее чуднó выглядела библиотекарша гимназии Айда Айвор: она распустила все свои затейливые жгутики и косички, расчесала длинную бархатную шерсть и впервые за год надела одежду. В полотняной рубахе мадам Айвор выглядела странно, а ее покрытое волосами лицо без узора замысловатого плетения даже немного пугало.

Преподаватель заклинаний огромная и тучная Летисия Хэап походила на гигантский белый айсберг среди зеленой травы лужайки. На ее фоне все остальные, включая Айду, выглядели особенно тонкими и изящными.

Мэнди и Падма складывали посреди поляны дрова на большой костер, который должен будет запылать вечером. Мадам Финглхалл вместе с Анжеликой Вэйс расстилали поодаль широкие ворсистые пледы.

— Пора уж в лес, — заметила целительница, поправляя загнувшийся край полотна, — а то мы засиделись.

— Вперед!

Ведьмы подхватили большие корзины и отправились в чащу.

Гермиона не собиралась отходить далеко от Амаранты, остальные тоже разбились на парочки. В этот период в волшебных лесах было довольно много саприонии — свою первую многоцветную лиану Гермиона заметила, едва они с Амарантой отделились от остальных: зеленый побег с раскрытыми бутонами потрясающей красоты свисал с ветви невысокого дерева, оплетая его от корня. Гермиона легко сорвала его и положила в корзину.

— Нужно собрать всё, что есть в максимально большóм радиусе, — заметила Амаранта, обрывая искрящиеся в солнечных лучах цветы под старым срубленным пнем. — Сейчас ее довольно много, но нам должно хватить на венки, украшения и костер. Вон, гляди, Кадмина, среди тех камней еще одна лиана.

Издалека послышался зычный голос поющей Летисии:

В золотых лучах сверкали локоны Эдиты

И она судьбу искала среди снов Киприды.

Всё гадала и гадала, распускала косы,

И глотала среди ночи пламенные слезы.

Но в день ясный, как‑то летом

Вышла на дорогу

И пошла по воле ветра,

Позабыв тревогу.

На развилке видит сфинкса — что ж это такое?

На вопросы дать ответы как‑то не выходит.

И расплакалась Эдита,

Прокляла судьбину,

Позабыла Афродиту, канула в пучину.

И пустую домовину закопали в горе,

А Эдита стала ветром — гонит волны моря…

— Что это? — пораженно спросила Гермиона.

— Ты что, не слыхала песню про Эдиту? — удивилась Амаранта, ловко разматывавшая запутанную в ветвях березы лиану. — Странно.

Гермиона пожала плечами. Те аспекты мира волшебников, которые настолько обыкновенны, что о них не пишут в книгах, часто оказывались для нее, выращенной магглами, неожиданностями и тайной. К этому ведьма давно привыкла.

Они провели в лесу много долгих часов, встречаясь и снова расходясь, переговариваясь и шутя, собирая полные корзины цветущей саприонии и вываливая их около разостланных на поляне пледов, чтобы вновь устремиться в лес за этим чудесным растением.

Падма и Мэнди набрали у озера три гигантских охапки, профессор Хэап с Айдой Айвор прочесали дальние части леса, а мадам Финглхалл, невзирая на протесты профессора Вэйс, бесстрашно взобралась на высоченное дерево, в кроне которого запутались цветущие лианы.

К шести часам в окрýге, казалось, не было уже ни единого растущего цветка саприонии. В последний раз тщательно прочесав окрестности, все наконец‑то собрались на поляне и наступил новый этап праздника.

Ведьмы разгребли собранные цветы, сложив их огромными яркими кучами, и удобно расположились на мягких пледах недалеко друг от друга. Они занялись плетением венков и украшений, а Амаранта, как самая старшая из собравшихся (хотя внешне она выглядела даже моложе Гермионы, Аманды и Падмы), начала традиционный рассказ. Устроившись на полосатом покрывале у груды благоухающих саприоньевых побегов, которые сплетала ловкими пальцами в огромный шикарный венок, она поведала следующее:

— В последний день цветения саприонии все ведьмы, достигшие двадцати восьми лет, собираются на шабаши в зачарованных лесах. Они откладывают волшебные палочки и устремляют свои глаза к природе. Весь день, блуждая по лесу группами и парами, ведьмы собирают многоцветные побеги, стараясь, чтобы поблизости нигде не осталось этого растения. Часов в шесть все собираются на поляне, невдалеке от какого‑нибудь водоема, и посвящают себя плетению украшений из собранных цветов. Старейшая из собравшихся повествует о празднике, а затем присутствующие делятся историями о своих предшествующих шабашах очищения от магии.

На заходе солнца ведьмы украшаются сплетенным за день убранством, а оставшиеся побеги и цветы бросают в пылающий костер. Затем все нагими с головой окунаются в озеро или реку. Впереди себя каждая пускает сплетенный из саприонии венок, чтобы нырнуть под него и выплыть, увенчав им свою голову.

Выбравшись из воды, они водят хоровод вокруг пламени до тех пор, пока не просохнут волосы. Тот, кто‑то чувствует, что вода совсем испарилась с тела — выпускает руки своих подруг и, прыгнув сквозь огонь (а пламя горящей саприонии никогда не обжигает), убегает в лес.

Сначала следует долго нестись вперед, не разбирая дороги, пока голоса и пение остальных, равно как и свет от костра, не перестанут долетать с поляны. Потом участница шабаша останавливается и, отдышавшись, начинает бродить по лесу.

Ее задача — отыскать цветок саприонии: и дело это довольно сложное, ведь за день всё вокруг она вместе с подругами тщательно отчистила от этого растения.

Блуждая по лесу, нужно позабыть все мрачные думы, все мысли вообще и очистить свое сердце — та, кому это удастся, непременно найдет незамеченный цветок. Его нельзя обнаружить сразу — следует долго и упорно искать.

В это время нельзя разговаривать.

Обычно, цветок показывается около двенадцати. Саприония отцветает в полночь майского полнолуния. Нашедшей свой цветок следует оставаться рядом, вдыхать его аромат и расслабляться. Даже если он был обнаружен задолго до полуночи, ни в коем случае нельзя отрывать взгляда от волшебных лепестков. В полночь саприония начнет вянуть на глазах. Нужно быстро сорвать цветок — и он рассыплется в прах на ладони. Эти останки следует глубоко вдохнуть.

Дальше магия самой природы заговорит с ведьмой, полностью очищенной внутри и снаружи. Она может воплотиться в любой образ — человека или животного, неживого предмета, магического существа и даже ее самой. Она будет звать — и нужно идти на ее голос. Пришедшей в нужное место, воплощение скажет что‑то важное. Ему нельзя отвечать. Когда марево начнет таять — следует развернуться и быстро идти прочь, ни в коем случае не оборачиваясь, пока не выйдешь на поляну. Если идти всё время прямо — обязательно выберешься на нее потом, но по дороге будет очень страшно. Нельзя говорить и оглядываться.

Вернувшись на поляну, следует снова прыгнуть через догорающий костер, развернуться и бросить в него все цветы саприонии, которые остались на теле, начиная с венка. С ними сгорит вся остаточная магия и всё дурное. Потом нужно снова окунуться в воду и можно вернуться к костру или посидеть на берегу.

Уже можно разговаривать.

После восхода солнца все должны возвратиться. Если всё хорошо — можно обменяться впечатлениями и отправляться по домам. В идеале следует разлетаться на метлах, — Амаранта, заканчивая рассказ, подняла глаза от своего великолепного пышного венка и улыбнулась, — но это уже суеверие. Всё же колдовать первое время особо не получится, и потому обыкновенно подготовляют портал. Наш зачарован на шесть часов утра.

Если кого‑то нет — остальные отправляются на поиски. Та, что заговорила или обернулась, или не нашла цветка и заблудилась в лесу — не прошла таинство. Первых обыкновенно отыскивают без сознания, потерявшими память. Последние так и бродят, будто ничего не произошло.

— Я где‑то читала, что одна ведьма сошла с ума, разыскивая дорогу к поляне среди ночного леса, — в полголоса сказала Мэнди.

— Вздор, дорогая, — подала голос мадам Финглхалл, — самое страшное, что может произойти — позабудете пару последних дней. А коль не нарушать правил, не говорить да не оборачиваться, — так и вовсе опасности нет.

— Мне рассказывали, что одна хитрая колдунья подстроила убийство накануне шабаша очищения от магии, — сказала Айда Айвор, вплетавшая цветы саприонии в шерсть на лице и тем делая свой облик куда благовиднее, — а потом нарочно заговорила со своим виденьем, и не желала от него уходить. Ее нашли позабывшей целых две недели своей жизни, и она сама уже не ведала о том, что совершила преступление. Но потом сама себя и выдала, потому что взялась разгадывать эту тайну и доказала собственную вину.

— Надо же было так опростоволоситься! — ахнула Мэнди. — И что с ней сделали?

— Наказали, как и полагается за такое преступление, — пожала плечами Айда.

— Одна моя знакомая, — в свою очередь поведала Анжелика Вэйс, — пять лет подряд не могла отыскать в ночи саприонии и до того разозлилась, что во время очередного шабаша нарочно приметила днем место, где рос хорошо спрятанный побег, а потом побежала прямо к нему, как она полагала. Эгбер, так звали эту ведьму, не смогла найти своего цветка в ночи и так заплутала, что ее отыскали только через два дня на другом конце леса, откуда она не могла трансгрессировать, потому что не заметила бутона саприонии, запутавшегося у нее в волосах и сковывавшего магию.

— В таких обрядах хитрость не проходит, — назидательно промолвила Летисия. — У меня тоже бывали года, когда я не могла отыскать в ночи цветущего побега, но в том лишь моя вина — значит, недостаточно настроилась.

— Ой, это, наверное, так ужасно обидно — пробродить всю ночь и не найти цветка, — дрогнувшим голосом сказала Падма.

— Найти страшно, а не найти — обидно, — подтрунила над ней Мэнди.

— Нельзя думать об этом, а то действительно ничего не отыщете, — певучим голосом заметила Амаранта.

— А все в свой первый шабаш находили цветок? — спросила опасливо Гермиона. У нее совершенно не выходил венок: непослушные побеги всё время расползались и рвались.

— Да, — после паузы сказала мадам Финглхалл, выжидательно оглядев своих коллег. — Но страху я натерпелась в свой первый раз… Со мной тогда говорил леший, и всю дорогу до поляны топал за мной по пятам и дергал за волосы.

— Ну, теперь это вам не грозит, Дэрдра, — засмеялась профессор Хэап, поднимая взгляд на ярко–лиловую лысую голову целительницы, — вы хорошенько подстраховались от подобных казусов!

Ведьмы разразились дружным хохотом, эхом пронесшимся над лесом.

— А не пора ли разжигать костер? — отсмеявшись, спросила Анжелика. Она встала на ноги и ушла в шатер, вскоре появившись оттуда со старым маггловским огнивом и кремнем.

На то, чтобы добыть огонь таким путем, понадобилось около получаса — но вот наконец сухой трут вспыхнул и поляну озарил яркий свет быстро разгорающегося огня.

До заката ведьмы плели украшения, оживленно переговариваясь между собой. Гермиона, сумевшая таки постичь технику создания венков и браслетов, услышала много диковинных рассказов о шабашах очищения от магии и саприонии.

Об определившихся судьбах и смертельных испугах, о разгаданных тайнах и раскрытых заговорах; о ревнивых убийствах обманутыми женами разоблаченных майской ночью изменников; о предостережениях, сохранявших жизнь от позора, разоблачениях тайных врагов.

Немало чуднòго сказано было и о самой саприонии.

О том, как новорожденных тайком с детства поили ее отваром братья и сестры, дабы выдать за сквибов и избавиться от нежелательных наследников; о том, что по поверью в старину непокорных жен хоронили живьем в закрытых гробах, наполненных саприонией и Чарами искусственного воздуха; о том, что в начале IX века Британская магическая тюрьма, предшественница Азкабана, походила в мае на зачарованный райский сад, ибо стены ее увивали цветущие лианы. О сотнях преступлений, содеянных посредствам этого удивительного растения.

Когда солнце зашло, разговоры стихли. Каждая из собравшихся чувствовала, что веселая и беззаботная часть праздника подходит к концу — и впереди таинство, серьезное испытание.

Особенно волновались три юные ведьмы, впервые отправлявшиеся искать цветущую саприонию в ночи.

— Не робейте, — похлопала по плечу задумавшуюся Аманду профессор Хэап, — всё получится, главное не бояться.

Последующее смешалось для Гермионы в нечто, похожее на полусон, нереальный и необыкновенный. Череду событий, находящуюся лишь на грани действительности.

Собравшиеся скинули рубахи и надели созданные за день украшения. Браслеты, пояса, ожерелья, вплетенные в волосы цветы — всё это сделало их похожими на нимф или дриад.

С визгом нагие ведьмы кинулись к озеру, вбежали, поднимая фонтаны брызг, в его не по–майски теплую воду. Гермиона ощущала нечто полубезумное, но вместе с тем легкое и головокружительное. Она оставила позади все свои тревоги и отдалась освежающим волнам.

Роскошный венок поплыл по растревоженной воде, и леди Малфой, набрав в грудь как можно больше воздуха, нырнула и, дотронувшись руками до илистого дна, раскрыла глаза. Озерная вода совсем не щипала их.

Темное дрожащее пятно венка хорошо различалось на поверхности, где луна раскинула блестящую дорожку, в которой плескались ведьмы.

Гермиона вынырнула так, чтобы саприоньевый венок оказался на ее голове.

Почтенные колдуньи резвились, словно стая раззадоренных речных русалок, а луна серебрила их украшенные цветами волосы. Было так странно видеть в этом озере профессора Хэап, мадам Финглхалл или Анжелику Вэйс.

А вот библиотекарша гимназии была столь непохожа на себя сейчас, что скорее напоминала потерявшего рассудок лешего, — и ее поведение не резало глаз, ибо она была неузнаваема.

Гермиона и сама будто утратила разум.

Амаранта окатила ее водопадом брызг, кто‑то под водой потянул за лодыжки так, кто ведьма хлебнула озерной водицы; профессор Хэап подняла настоящее цунами в маленьком лесном озере…

Когда нагие ведьмы, с которых ручьями стекала вода, выбрались на берег и помчались к пылающему костру, все они были веселы и безумны. Взявшись за руки, участницы шабаша пустились в пляс вокруг огромного голубого пламени, поднявшегося от сгоравших свежих цветов и лиан саприонии, вываленных в костер. Падма завела какую‑то популярную песню Селестины Уорлок, и все подхватили ее, огласив поляну дружным заливистым пением.

Первой выпустила руки подруг мадам Финглхалл, чье безволосое тело раньше других просохло от озерной воды. Отскочив от костра, она разбежалась и, глубоко вдохнув, прыгнула сквозь ярко–голубое пламя. Вскоре ее лиловая фигура, опутанная цветами, скрылась в лесу.

— «О, приди, помешай мое варево, и, если всё сделаешь правильно, ты получишь котел, полный крепкой, горячей любви», — пели нагие ведьмы, всё быстрее носясь вокруг высокого пламени.

— Аманда, не пересушите волосы! — громко крикнула профессор Хэап и, отскочив в сторону, перемахнула через голубое пламя.

Удивительно, как это у нее достало сил на такой чудовищный прыжок — но громадная туша легко и грациозно приземлилась на валежник и, напоминая подрагивающий студень, Летисия Хэап тоже скрылась в лесу.

Вслед за ней и Мэнди Броклхерст перескочила костер.

С густых темных волос Падмы, которые она сплела в увитые цветами косы, всё еще текла вода. Торчащая во все стороны шерсть Айды Айвор влажно блестела.

— Всем удачи! — крикнула Амаранта, выпуская руку Гермионы и невесомо, будто лань, перепархивая через бушующее голубое пламя.

Гермиона чувствовала, что ее волосы просохли, как и всё остальное тело, и от жара костра начинает кружиться голова. Но она всё же дождалась, пока Анжелика Вэйс не умчалась в чащу и только потом собралась с духом и прыгнула через костер, оставляя Падму и Айду вдвоем кружить вокруг магического огня.

Пламя пылающей саприонии оказалось похожим на теплый морской бриз. Глаза на секунду ослепила бесконечная лазурная синева, и Гермиона устремилась вперед, почти не различая дороги.

Она бежала, огибая стволы высоких деревьев, хорошо различимые в лунном свете. Голубизна рассеялась, и дыхания уже не хватало, так что ведьма перешла на быстрый шаг и прислушалась. Издали уж не доносилось песен Селестины Уорлок и треска костра. Она оглянулась — среди темных стволов позади не мелькали огни и тени.

Гермиона убавила шаг и осмотрелась. Лес жил и дышал, оглашаемый сотней ночных звуков. Где‑то шуршали листья, и ветер перебирал зеленые ветви с легким шелестом. Ухал филин, и что‑то куковало где‑то бесконечно далеко.

Серебристый свет луны пробивался сквозь кроны деревьев оазисами, похожими на лучи маггловских софитов.

Было что‑то пугающее в этом безликом лесу.

Гермиону стали одолевать более чем материальные страхи — в этом венке, в этих цветах саприонии, без палочки она не более сильна, чем обыкновенная маггла. Кто угодно может напасть на нее в чаще — человек ли, животное ли… Даже самое обыкновенное, не фантастическое существо сейчас представляет для нее угрозу.

Шорохи и шелест листьев заставляли нагую ведьму вздрагивать и шарахаться. Она продрогла, босые ноги кололи мелкие камушки и высохшие иголки хвойников. Лунный свет уже не так часто пробивался сквозь пышные кроны высоких деревьев.

Как разглядеть в этой темени заветный цветок?

«Да уж, с таким настроем его точно не отыщешь», — пронеслось у нее в голове, и женщина, вздохнув, остановилась.

Нужно позабыть подобные страхи.

Мрачный лес будто кивал в такт ее мыслям.

Гермиона стала вглядываться в неясные очертания крон и спутанные переплетения ветвей, раздвигать руками кусты и папоротники, заглядывать за покосившиеся стволы. Где‑то далеко завыл волк.

И вдруг, будто отвлекая ее от этого зловещего предупреждения, среди мха у подножия огромного бука сверкнул фосфорицирующим светом розовато–голубой цветок саприонии. Гермиона вздрогнула, не веря своим глазам, и быстро приблизилась к нему.

Интересно, который сейчас час? Сколько теперь нужно стоять тут и караулить?

Цветок переливался в лунном свете, и лепестки его то и дело вздрагивали, будто Гермиона смотрела на них сквозь пары горячего воздуха. Тонкий, дурманный аромат, отличный от того, который издавали украшавшие ее цветы, начал беспокоить обоняние. Саприония манила и завораживала.

Волчий вой не повторялся.

Гермиона не знала, сколько времени провела у цветка. Она, не отрывая от него глаз, примяла листья папоротника и устроилась рядом на по–летнему теплой земле. Казалось, цветок согрел ее специально для своей гостьи.

Она всё еще чувствовала прохладу, руки немного озябли. Гермиона прижала их к груди, пытаясь согреть. Где‑то далеко послышалось уханье совы…

Она думала о странных вещах: чудесах природы и магии, древнейших странностях этого удивительного мира; о судьбе, позволяющей некоторым приоткрыть завесу тайны и заглянуть в самую глубину…

Внезапно цветок саприонии покачнулся, обмяк и начал вянуть на глазах, будто жизнь стремительно испарялась из него. Гермиона вздрогнула и быстро поднесла руку к сомкнувшемуся бутону. Уверенным движением она сорвала цветок, и на ее ладони лепестки превратились в пыль.

Сердце застучало очень быстро, и наследница Темного Лорда поднесла дрожащую руку к лицу, зажмурилась, резко вдохнула сухую труху.

В носу защипало, и ведьма, оглушительно чихнув, резко раскрыла глаза.

Окружающий мир взорвался красочными разводами. Ночной лес наполнился непонятными звуками. Деревья и кусты приобрели очертания человеческих фигур, таких, какими их рисуют в маггловских страшных книжках для самых маленьких.

Лунный свет, струившийся сквозь кроны, теперь походил на бесшумные водопады молочно–белого тумана.

Внезапно певучий голос, пропитанный лунным светом и ночной тьмой, прорезал тишину и до Гермионы донеслось звенящее «Сюда!»

— Иди, — звал сквозь неверную реальность зачарованный голос самой магии, — не бойся! Иди ко мне!

И Гермиона двинулась сквозь преобразившуюся ночь навстречу этому зову. У нее немного кружилась голова, и воздух, казалось, пульсировал вокруг тела.

Ведьма пробиралась сквозь блики и тени.

Потом неожиданно для самой себя остановилась и вгляделась в темноту. На ветвях большого поваленного дерева сидела ламия.

Не та мифическая принцесса Ламия, дочь морского царя Посейдона, соблазненная Зевсом и превращенная ревнивой Герой в чудовище, а фантастическое существо, древнее, как сама магия: змея с женскими грудью и головой. Простоволосая, она куталась в гриву роскошных каштановых локонов и сверкала в темноте огромными лимонно–желтыми глазами с тонкими прорезями вертикальных зрачков.

Кожа ее человеческой половины была белее снега, а змеиной — угольно–черная с пятнами темно–зеленых разводов.

Гермиона знала, что настоящие ламии обитают в заброшенных руинах и в глубине лесов, соблазняют мужчин и питаются их кровью.

Но это должен быть только образ, сама магия, принявшая вид монстра.

Женщина–змея подалась вперед и с невообразимой грацией соскользнула на землю, изящным движением львицы вскинув от нее свое прекрасное лицо и обнаженную грудь. Гермиона попятилась.

— Не бойся меня, — зашипело существо, и наследница Темного Лорда поняла, что эти уста говорят на парселтанге. — Не спеши убегать. Здесь ты — сама природа, древняя магия говорит с тобой. А там ты чужая. — Змея скользнула вперед к застывшей Гермионе и поднялась перед ней на своем хвосте.

Теперь они казались одного роста. Ламия покачивалась из стороны в сторону, огибая Гермиону, исполинский хвост овился кольцом вокруг ведьмы. Видение наклонилось к самому ее уху, касаясь оголенной грудью кожи спины.

— Когда вернешься в тот, чуждый тебе мир, будь внимательна и оглядись вокруг, — прошипела ламия, рукой, теперь казавшейся зеленоватой, убирая прядь волос, упавшую на лицо Гермионы. — Рядом мелькает опасность. Ядовитая кобра подбирается всё ближе к твоему отцу и вскоре поднимет голову, чтобы ужалить. У нее чужое лицо, и она беспокоит тебя. Ты не можешь понять и всё воспринимаешь неправильно. Отыщи воду, которая смоет всё ненастоящее, и когда пелена иллюзии, маска обмана спадет — кобра покажет свою истинную сущность.

С губ Гермионы чуть было не сорвался неосторожный вопрос, но она вовремя прикусила язык и только кивнула.

— Беги! — внезапно отшатнулась от нее ламия. — Беги прочь, скорее! Ты слишком хороша, и я хочу, чтобы ты осталась!

Гермиона попятилась, едва не перецепившись через кольца огромного хвоста. Еще миг она видела сверкающие алчным блеском глаза женщины–змеи, а потом развернулась и помчалась по лесу.

Позади слышалось шуршание листьев.

Внезапно холодные пальцы коснулись ее спины. Ведьма чуть не завопила от ужаса.

— Оставайся со мной! — шепнул в ухо потусторонний голос. — Обернись!

Гермиона попыталась сбросить бестелесное существо и побежала быстрее, цепляясь за кусты растрепавшимся поясом из цветов саприонии. Холодные пальцы скользили по ее коже.

— Оставайся! — шипел неотвязный голос. — Там — столько испытаний! Оставайся со мной, живи в этих лесах, как много лет жил твой отец! Оставайся, здесь ты будешь намного счастливее! Ты будешь свободна!

Ведьма изнемогала. Она была вынуждена перейти на быстрый шаг, уступая одолевающей усталости. В боку кололо, на лбу выступил холодный пот.

Наконец впереди мелькнул слабый голубоватый блик. Это догорающий костер. Гермиона ускорила шаг, хотя уже выбивалась из сил.

Холодные пальцы соскользнули с нее.

— Возвращайся ко мне! — пропел на прощание бестелесный голос и растаял.

Гермиона вышла на поляну.

У потухающего костра сидела, глядя на тлеющие синие угольки, обнаженная и задумчивая Анжелика Вэйс. Она подняла на Гермиону взгляд, но ничего не сказала.

Наследница Темного Лорда поспешно подошла к костру и перепрыгнула через его остатки. Потом развернулась, сняла с головы саприоньевый венок и бросила на угли. Голубое пламя взметнулось и вспыхнуло ярче, выхватывая из темноты зловещие очертания Черной Метки на руке профессора Вэйс. Гермиона поспешно сорвала с себя остальные цветы, увядающие и безжизненные.

— Еще побег, справа за ухом, — тихо заметила Анжелика, когда леди Малфой уже собиралась идти к озеру.

Та запустила пальцы в волосы и вытащила последний цветок, который тоже бросила в пламя. И медленно пошла к воде.

Прохлада ночного озера отрезвила ее. Дурман полностью спал.

Блеклая луна едва различалась на светлеющем небе. Гермиона подплыла к берегу и выбралась на влажный песок.

У самой воды, около камышей сидела Амаранта, прекрасная, как неземное ведение, и смотрела куда‑то ввысь. Она закинула голову так, что уродливого шрама, искажающего ее левую щеку, было совсем не видно.

— Как ты? — певуче спросила красавица, когда Гермиона устроилась рядом. Ведьма чувствовала легкость, силу и свежесть.

— Думала, что умру, когда добегу сюда, а теперь наоборот так хорошо, — пробормотала она.

— Так всегда бывает, — кивнула полувейла.

— Она хотела, чтобы я осталась с ней, — тихо сказала Гермиона. — Она преследовала меня по дороге сюда и зазывала остаться.

— Всё, что сказано в спину, — лишь уловка, — ежась, возразила Амаранта. — Запомнить следует лишь то, что прозвучало вначале.

Гермиона умолкла и уставилась на воду.

В конце прошлого года призрачная Милагрес советовала ей не слушать змеи. Какую змею она имела в виду? Ламию, изрекшею только что предостережение, или ту самую кобру, о которой в нем говорилось?

Магия природы этой ночью могла принять какую угодно форму. Скорее всего, оба пророческих предостережения говорили об одном. О чем?

Ядовитая кобра, угрожающая Волдеморту?

Единственная ядовитая кобра около ее отца — это Нагайна.

Это ее Гермионе не следует слушать? Но чем Нагайна может повредить своему господину? Если верить Милагрес, Гермионе лучше не соваться в это.

Но ведь Королевская Кобра ее отца еще ничего и не говорила ей.

Какая опасность может грозить Волдеморту от собственного Хоркрукса, от преданной ему твари?

«У нее чужое лицо, и она беспокоит тебя».

Гарри Поттер в ладах со змеями. Достало ли бы у него сил и ловкости подменить Нагайну и обмануть Волдеморта?

«Отыщи воду, которая смоет всё ненастоящее, и когда пелена иллюзии, маска обмана спадет — кобра покажет свою истинную сущность…»

Гермиона не заметила, как взошло солнце и серое утро окутало лес.

— Пойдем, — позвала Амаранта, разрушая ее оцепенение, — уже начало шестого. Пора собираться в гимназию…

* * *

Прошло три дня. Утром в субботу, во время финального квиддичного матча между Воздухом и Водой, Гермиона в одиночестве сидела в учительской, диктуя волшебному дневнику заметку о свом первом шабаше очищения от магии.

Ведьминские силы уже в полной мере вернулись к ней, и женщина ощущала себя по–настоящему очищенной. Но слова ламии не давали покоя.

— Вода, смывающая всё ненастоящее и иллюзорное, — задумчиво повторила Гермиона вслух, невидящим взглядом уставившись в пространство. И спросила рассеянно: — Где ж такую взять?

Но в приоткрытую дверь учительской вошел Дэмьен д`Эмлес, и волшебный дневник не успел ничего ответить.

 

Глава XXV: Голосовая почта

Гермиона долго размышляла над словами химерной ламии. И над тем, должна ли она предпринимать что‑либо. В следующие выходные леди Малфой даже, на радость Генриетте и Адальберте, побывала в Баварии — но всезнающий призрак Милагрес так и не показался, чтобы ответить на ее вопросы.

Молчал пустой портрет, который Гермиона поставила на стол в своем кабинете.

И, не решив еще, собирается ли она что‑то делать, наследница Темного Лорда никому не рассказывала о загадочных словах своего видения.

Узнай она наверняка, о какой кобре шла речь и раздобудь неведомую воду, — стала бы ли тогда вмешиваться? Именно этот вопрос на самом деле не давал покоя.

Для того чтобы определиться с ним, Гермиона хотела сначала вычислить «кобру». Ведь вполне могло статься, что ламия говорила аллегорично.

Не хотелось пока ни с кем советоваться, чтобы не быть вынужденной следовать высказанной рекомендации…

В гимназии начались экзамены, а уроки мадам Малфой прекратились, — и Гермиона смогла надолго оставить Румынию. Последние дни семестра выдались довольно хлопотными, и теперь, развязавшись с насущными делами, леди Малфой собиралась как следует пораздумать над предоставленной ей загадкой.

Но совершенно неожиданное событие отвлекло ее от этого намерения.

* * *

Мобильный телефон Гермиона приобрела много лет назад, когда жила с Еттой у своих названых родителей. Вернувшись в магический мир, она очень редко пользовалась этим устройством, пребывавшим, обыкновенно, отключенным потому, что сильное магическое поле тех мест, где она почти всегда находилась, глушило сигнал, и телефон всё равно не работал.

И всё же Гермиона не избавлялась от него, прибегая к услугам современной техники для того, чтобы связываться с назваными родителями, не пугая их совами и имея возможность самой получать от них сообщения.

Именно с этой целью Гермиона время от времени включала свой телефон и прослушивала голосовую почту. И какого же было ее удивление, когда в этот раз, в самом начале лета, проглядывая накопившиеся сообщения, она нашла среди посланий от мистера и миссис Грэйнджер пространную запись с совершенно незнакомого, не британского номера.

Обыкновенно Гермиона трансгрессировала в дальнюю часть парка при поместье Малфоев, чтобы проверить свою голосовую почту — там магическое поле было слабее, и спутниковый сигнал кое‑как пробивался сквозь него.

Именно здесь, в воскресенье, в девять часов вечера, опустившись на старую садовую лавку, она и обнаружила неожиданное послание.

«Ева Бенедиктовна, — вещал в трубке на русском языке дрожащий от волнения голос, — это Алексей, помощник участкового из Васильковки. Вы не подумайте, что я напрасно вас тревожу. Не знаю, как вас найти, телефон всё отключен и отключен. А я и так кучу времени потерял, пока подключал себе роуминг! Вы позвоните мне, пожалуйста, поскорее. Это очень важно».

Сообщение датировалось началом прошлой недели. Совершенно сбитая с толку, Гермиона машинально нажала обратный вызов.

— Ева Бенедиктовна! — вскричал в трубку после десятого гудка сонный, но взбудораженный голос. — Ой, дайте с мыслями собраться! Наконец‑то вы позвонили! — голос стал тише и заговорил полушепотом, — повремените минуточку, я из хаты выйду, чтоб всех не перебудить…

— Ой, ты спал, Лёшка? Который у вас час? — спохватилась ведьма.

— Первый по полуночи пошел, — прошептал Лёша, и послышался скрип претворяемой двери, — ничего, неважно! Как я рад, что вы наконец‑то позвонили!

— Лёш, ты меня несколько…

— Ой, вы не подумайте, что я так просто! — быстро зачастила трубка. — Тут такое дело… Вот только можно ли по телефону, Ева Бенедиктовна? Ну, для вас не опасно, что я…

— Если хочешь, я могу поговорить с тобой с глазу на глаз.

— Да оно и лучше бы. Если для вас это не тяжело.

— Ты где сейчас? — спросила Гермиона.

— Да около хаты я, во дворе. Вы это… Когда приедете? Или как это у вас там называется?..

— Да прямо сейчас, если ты не возражаешь.

— ЧТО?! О, я… Я…

Гермиона улыбнулась, отключила связь и трансгрессировала.

В Васильковке было уже совсем темно, ясная звездная ночь окутала спящую деревеньку.

— Алё! — вопил на крыльце взлохмаченный Лёшка, в одних семейных трусах переминающийся с ноги на ногу. — Алё!!! Ева Бенедиктовна!

— Тише, мать разбудишь! — сердито шикнула ведьма.

Лёшка подскочил на месте, сдавленно охнул и прытко шмыгнул в дом.

Послышалась возня, и он снова показался на крыльце, обряженный в выцветшую синюю фуфайку на добрых пять размеров больше, чем ему требовалось.

— Е–ева Бенедиктовна? — неуверенно позвал Лёшка, почти поверивший во время поисков одеяния в то, что ему померещилось.

— Здесь я. Не шуми. Привет.

— З–з-здраствуйте. Ох и здóрово, верно, вот так вот где надобно появляться! — не сдержался он.

— Здóрово, здóрово, — хмыкнула ведьма. — Пошли за сарай, матушку твою разбудим. Ну, что случилось? — спросила она, когда оба устроились на покосившейся лавочке и закурили — Лёшка, впрочем, забывал затягиваться и всё смотрел на нее огромными счастливыми глазами. — Помощи магической надо?

— Мне?! — обиделся собеседник. — Да я бы никогда… За зря…

— Ну не тебе, — быстро замахала руками Гермиона, — каким‑нибудь добрым людям…

— Да я только об вас и переживаю! — выдохнул Лёшка с досадой. — Стал бы я ради кого‑то тайной вашей рисковать!

— Давай уже, выкладывай! — прервала его причитания Гермиона. — Заинтриговал ни на шутку.

— Да приехал тут один англичанин с переводчицей, — начал сбивчивый рассказ помощник васильковского участкового, — недели две назад. У Кареленского поселились. И всё про вас выведывает, всех замучил уже! Я сразу же вам позвонил, а мне всё «абонент недоступен». Это когда я уже роуминг себе подключил. До того вообще…

— Какой англичанин? — перебила Гермиона.

— Кляром назвался, — живо отрапортовал Лёшка.

Гермиона подняла брови.

— Он о вас что‑то знает. Всё про странности вынюхивает, бабу Дарью застращал. А Гришка–поганец ему наплел чего не следует, вот вам крест! Я его, гадину…

— Ой, Лёш, попридержи гиппогрифов! Я за тобой не успеваю!

— Простите, пожалуйста, — тут же смешался ее собеседник. — Но я тут тоже всё это время сложа руки не сидел! Повыведал у этой его переводчицы. Она в нем души не чает, но болтливая стерва… Книгу он пишет.

— Какую книгу? — совсем запуталась Гермиона. — Он маггл?

— Кто?

— Этот твой англичанин?

— Маггл — это как? — растерянно уточнил Лёшка.

— Ну… Не волшебник?

— Ой, да я ж не знаю! — охнул тот. — Но ничего такого он не вытворял. Странного.

— А ну‑ка, погляди мне в глаза да припомни, как он выглядит.

— Ну, волосы черные, короткие… — начал Лёшка.

— Да нет же, мысленно припомни, — засмеялась Гермиона. И быстро помрачнела, когда удивленный Лёша исполнил ее просьбу.

В его воспоминаниях она узнала «англичанина». Это был Оскар Кляр, журналист и писатель, друг Робби Томпсона, с которым ее как‑то познакомили в ресторане.

— О–ла–ла, — озабоченно пробормотала ведьма, отводя глаза в сторону, — какие люди! И что же он обо мне расспрашивает?

— Вы что‑то поняли, да? — восторженно отозвался Алексей, посверкивая глазами в темноте.

— Пока не очень, — призналась Гермиона.

— Он всё выведывает о странностях, которые тут творились тогда, давно, и всё в основном про вас. Мы сначала в толк даже не взяли, о ком он. Он вас Герминоной Саузвильт называл поначалу.

— Гермионой, — поправила ведьма. — Неплохо бы его повидать.

— Это — легко, — оживился Лёшка. — Вот только…

— Что?

— Да вам бы приехать сюда как‑то по–людски, — озабоченно сказал тот. — Народ и так чего только об вас не сочиняет. Хотите, я могу как будто со станции в Петрозаводске вас привезти? Я бы утром уехал, а мы б где‑то с вами встретились и потом к обеду — сюда. Я бы вам и встречу с Кляром организовал, в участке. Только вы это… Вы без смертоубийства, ладно?

— Алексей, ну за кого ты меня принимаешь?!

* * *

— Во имя Мерлина, Кадмина, ну что он может там узнать?

— Однако же он смог выведать уже достаточно много, — упрямо возразила Гермиона. — Смог непонятным мне пока чудом вычислить деревню. Я очень мало рассказывала Робби о России. И из этих крупиц…

— Твой маггловский приятель излишне болтлив, — наставительно вставил Люциус.

— Я еще узнаю, как этому проныре удалось его расколоть! Робби никогда не предал бы меня осознанно.

— Нож в спину летит всегда от того, кто, по–твоему, меньше всего способен сделать подобное, — философски сказал ее супруг. — Предать может каждый.

— Робби не такой!

— Не человек? — насмешливо спросил Люциус. — Опыт показывает, что даже домовые эльфы способны на предательство. Хотя это противоречит всем законам природы.

— При чем тут домовые эльфы?! — рассердилась Гермиона. — Ты собираешься мне помочь?

— Сообщить Темному Лорду было бы…

— Нет! У Papá слишком кардинальные методы. Мне просто нужен человек, умеющий хорошо моделировать память за длительные промежутки времени. Я абсолютно уверена, что ты такого человека знаешь.

— Прекрасный Принц работал некоторое время стирателем памяти в бригаде Экстренных Магических Манипуляций, — задумчиво протянул Люциус после минутной паузы, — еще до женитьбы. Насколько я знаю, ему часто поручались вещицы подобного рода, и он всегда блестяще справлялся с ними.

— Эйвери? — сощурилась Гермиона.

Люциус кивнул.

— Тогда напиши ему. Завтра утром в семь я встречаюсь с Лёшкой около тридцатикилометрового указателя на Васильковку, и он везет меня в деревню, чтобы создать видимость природного путешествия. Эйвери должен трансгрессировать туда со мной.

— Дорогая, скоро полночь, — насмешливо напомнил супруг. — Я же не Темный Лорд, чтобы в любой час призывать своих слуг по первой надобности.

— Брось, милый, такое чудо, как Данкан — или вампир, или продал душу дьяволу за вечную молодость, — рассмеялась леди Малфой. — Он не может спать по ночам. Отправь почтовым заклинанием.

Данкан Эйвери в кругу знающих его людей принес дополнительную славу маггловскому писателю Оскару Уайльду — кто‑то, знакомый с творчеством последнего, прозвал вечного юношу Дорианом Греем, и это прозвище плотно пристало к волшебнику. Впрочем, его чаще называли Прекрасным Принцем.

Никто не знал, за счет чего Данкан в свои сорок восемь лет выглядел двадцатилетним юношей — но факт оставался фактом. Не исключено, что у него тоже в какой‑нибудь потаенной комнате спрятан чудесный портрет, потому что, как и в произведении великого классика, на Данкане Эйвери «печать страстей» не оставила и тени своего неумолимого следа.

Сложно было заподозрить этого цветущего юного красавца в той безграничной холодной жестокости, которая была ему на самом деле присуща.

Гермиона знала Данкана довольно бегло, и он ей никогда не нравился. Но выбирать не приходилось.

* * *

— Смоделировать память, — наклонив голову, сказала леди Малфой, — возможно, за несколько лет. Сможешь?

— Смотря какой волшебник, — пожал плечами Эйвери, задумчиво глядя на нее своими блестящими голубыми глазами. — К тому же, нельзя забывать и о его окружении.

— Это маггл. И я не думаю, что он многим болтал о том, что должен будет забыть.

— Без проблем в таком случае, — коротко кивнул ночной визитер.

— Нужно не повредить его разума.

— Без проблем, — повторил Прекрасный Принц.

— Хорошо. Сегодня к семи часам трансгрессируешь со мной в Россию.

— Плохо. Мне нужно время, чтобы подготовиться к модуляции памяти иноязычного человека.

— Он англичанин.

— В семь я буду здесь, — коротко кивнул маг.

* * *

Дорога до Васильковки заняла чуть меньше часа. Молчаливый красавчик Данкан на заднем сидении сильно действовал Лёшке на нервы, хотя он и пытался делать вид, что всё в полном порядке, а Гермиона заверила (и это было чистой правдой), что тот ни слова по–русски не понимает.

Первые пятнадцать километров Лёшка излагал пространную теорию о том, почему Гермионе нужно задержаться хотя бы на пару дней в деревне, и она, в конце концов, согласилась.

— Только Прекрасного Принца нужно будет отправить вместе с Оскаром и его девочкой. Я думаю, они уедут прямо сегодня.

— Он не понимает нас? — уточнил Лёшка, и Гермиона покачала головой. — А почему вы называете его Прекрасным Принцем? — продолжил осмелевший водитель.

— Потому что он похож на Дориана Грея, — рассмеялась Гермиона.

— Такой же закостенелый грешник?

— И это тоже, — хмыкнула ведьма, немного помрачнев. — Ему под пятьдесят лет просто, — добавила затем она.

— ЧТО?!

— Вот я и говорю: Дориан Грей.

Лешка бросил ошарашенный взгляд в зеркало заднего вида, а Гермиона приоткрыла окно и закурила.

— Странная маггловская привычка, леди Малфой, — подал голос Эйвери. — Вам не идет.

— Мне не идут очень многие вещи, которые я делаю, — хмыкнула Гермиона по–английски. — И убери эту тень страдания со своего прекрасного лица, мы уже скоро приедем.

Лёшка покосился на нее и забарабанил пальцами по рулю. За очередным поворотом дребезжащий автомобиль подпрыгнул на кочке так, что у молодой женщины клацнули зубы.

— Это такая магия, да? — погодя спросил Лёша, снова бросая взгляд на отражение их спутника.

— Не знаю. «Мистер Грей» не признается, в чем секрет его молодости.

— А вам сколько лет на самом деле? — опасливо уточнил водитель.

— Двадцать восемь, не переживай.

Они были в Васильковке в начале двенадцатого по здешнему времени, и это значило, что Оскар с его переводчицей уже довольно долго дожидаются в участке, куда их, ничего не объясняя, вызвал запиской «мистер Платонов».

Старый, видавший виды «Запорожец» въехал прямо во двор единственного правоохранительного учреждения Васильковки. Там их встретил Дмитрий Сергеевич Зубатов, предупрежденный еще с утра. Он охал, ахал, сердечно приветствовал Гермиону и рассыпался в неумелых комплиментах.

Молодая женщина улыбалась и пыталась объяснить, что дело прежде всего — но им всё равно не удалось сразу пройти в комнату, где Оскар Кляр вместе с переводчицей Маргаритой давно дожидались Алексея. В конце концов, Зубатов согласился подождать в своем кабинете, а Гермиона и Данкан во главе с Лёшкой подошли к нужной комнате на втором этаже.

Помощник участкового вошел первым.

— Вам не следовало заставлять нас дожидаться столько времени! — гневно встретил его визгливый женский голос: переводчица Маргарита не преминула выразить обоюдное со своим клиентом мнение, едва виновник отворил дверь.

— Это переходит все допустимые границы, сэр, — вторил ей по–английски возбужденный мужской голос.

Но молодая женщина не успела перевести сказанного — леди Малфой решительно шагнула на порог и оборвала ее на полуслове:

— Тебе придется простить непутевость Лёшки, Ар, — громко сказала она на языке туманного Альбиона, — он задержал тебя сегодня исключительно по моей вине.

— Oh, — только и смог вымолвить в первую минуту Оскар Кляр, совершенно смешавшись.

Юная черноволосая дамочка, остриженная под каре и одетая в неуместный деловой костюм, изумленно подняла густые брови.

— Ми… — запинаясь, начал Оскар, пытаясь взять себя в руки, — Гермиона… Миссис Саузвильт… Какая неожиданность…

— Меня сейчас зовут леди Малфой, — оборвала ведьма. — И ты, кажется, крайне жаждешь что‑то узнать о моей скромной персоне. Оставьте нас, — обратилась она к Лёшке и переводчице.

Маргарита бросила на Оскара испытующий взгляд.

— Иди, Рита, — буркнул тот. — Мадам вполне владеет английским для того, чтобы я поговорил с ней без твоей помощи.

Лёшка безмолвно удалился вслед за обеспокоенной женщиной.

— Как тебя сюда занесло? — досадливо спросил старый знакомый.

— Этот вопрос уместнее было бы задать мне, — хмыкнула ведьма. — Что ведомо тебе, мой друг сердечный? Ты в эту глушь приехал неспроста…

— Расширяю кругозор, — невозмутимо парировал Кляр. — Путешествую.

«Чертова ведьма своим появлением всё испортит!» — пронеслось у него в голове.

— Чертова ведьма умеет читать мысли, Оскар, — к неописуемому ужасу собеседника произнесла женщина. — И ей придется внести некоторые коррективы в твой вояж.

— Дерьмо! — отступая, выругался Кляр.

«Всё правда!» — мелькнуло у него в глазах, и журналист не смог подавить вспышки ликования.

— Итак, ты пишешь книгу? — продолжала Гермиона. — Надо полагать, посвященную мне? Откуда такая неожиданная идея, Ар? Мы с тобой виделись только раз в жизни.

— Зато Роб рассказал мне много любопытного, — перешел в наступление собеседник.

— Робби не так уж много обо мне знал, — прищурилась Гермиона.

— Потому‑то мне и пришлось искать эту чертову дыру!

— Журналистское расследование? — с напускным пониманием спросила Гермиона. — Ты очень преуспел.

— Мне понадобились на это годы! — кичливо заметил Оскар, скрестив руки на груди. — И я от своего не отступлюсь.

— Вот как? — подняла брови Гермиона. — Ты, надо полагать, решил разбогатеть да прославиться на подобной сенсации?

— Меня не купишь! — надменно вскинул голову Оскар, а в голове его промелькнуло: «Сколько даст?»

Гермиона рассмеялась.

— Ар, ты просто поразительно хладнокровен! Совсем не боишься: а говоришь, что многое обо мне узнал.

— Тут полно свидетелей, дорогуша, и в посольстве кинутся искать меня, — заявил он, размышляя между тем об опасностях пустынной дороги от Васильковки до Петрозаводска. — Тебя видели Платонов и Рита — вздумаешь чудить, все стрелки укажут на тебя, — продолжил он.

— На Еву Бенедиктовну Измайлову? — подзадорила его Гермиона.

— Рита всё про тебя знает! — соврал Оскар.

— Ар, ты всё еще неподражаем! Во–первых, ты забываешь, что я вижу твои мысли. Во–вторых, я могу взмахнуть палочкой, и ты на пару со своей очаровательной любовницей пойдешь и, на глазах всей деревни, бросишься в глубокий колодец. Ты же пишешь о ведьме, не забывай.

Оскар в испуге отступил к самой стене.

— Успокойся, я не кровожадная, — смилостивилась Гермиона. — Так, Ар, теперь я провожу расследование. Буду стараться, чтобы оно не сильно покоробило твой разум.

Она вытащила палочку. Испуг Кляра говорил о том, что он действительно продвинулся в своих изысканиях.

— Ну–ну, — ласково пробормотала Гермиона. — Легелименс!

Невероятно, как много можно вычислить и отыскать, обладая лишь смутной и отрывочной информацией, выведанной у пьяного товарища после неосторожно оброненных им слов! Прозорливость и дотошность Оскара Кляра вызывали восхищение.

— Твое счастье, что, оберегая тайну, ты был такой скрытный, — убирая палочку, произнесла Гермиона. Оскара трясло. — Данкан! — громко крикнула ведьма. — Прекрасный Принц займется твоими воспоминаниями, — продолжала она. Эйвери показался в дверях. — Он твой. Убираем всё, что связано с расследованием касательно моей персоны и магии. Сюда он поехал… Ну, чтобы написать о здешних широтах. Но не нашел ничего интересного. Пусть берет свою девочку и уезжает сегодня же. Ей, понятно, заплатит и оставит, где нанимал. В Питере, да? А сам пускай летит в Лондон и живет себе спокойно.

— Провалы в памяти допустимы? — откинул голову Эйвери.

— ВЫ НЕ ИМЕЕТЕ ПРАВА!

— В разумных пределах, — улыбнулась Гермиона, игнорируя панику своего знакомого. — Пока, Ар! Довезете по дороге в Петрозаводск «мистера Грея» до трассы.

Эйвери рассмеялся. В его незабудковых глазах мелькнула какая‑то тень, и он вскинул волшебную палочку. Гермиона развернулась к двери.

— Вы не имеете пра…

* * *

— Но почему я не могу остановиться у тебя? — удивлялась леди Малфой, пока Дмитрий Сергеевич кипятил чайник, а они с Лёшкой накрывали на стол в кабинете участкового.

— Полька и так успела закатить мне скандал за то, что я вас привез, — стушевался Лёша.

— Твоя девушка?

— Жена, — одними губами произнес он, потупившись и, кажется, краснея.

— Здóрово! Поздравляю!

— Да ну… Спасибо, конечно… Она у меня хорошая… Но шумная очень. И ревнивая. Прибежала уже, успела, пока вы там с Кляром беседовали. Такое устроила…

— Ваш друг, Ева Бенедиктовна, точно ничего незаконного там не натворит? — спросил Зубатов, возвращаясь в кабинет с большим дымящимся чайником.

— Не переживайте. Оскар уедет сегодня, живой и здоровый.

— Ох, Ева Бенедиктовна, всё необычайное в наших краях всегда связано с вами.

— Ну простите, — развела руками женщина. — Если мы очень попросим Прекрасного Принца, он может сделать так, что все вы навсегда забудете обо мне.

— Ой, что вы! Господь с вами! Не нужно!

— Я тоже так думаю. Рассказывайте, Дмитрий Сергеевич! Что у вас нового?..

Данкан провозился с памятью бедолаги–Оскара до самого вечера, а потом все трое, вместе с озадаченной переводчицей Маргаритой, покинули деревню.

Появление Гермионы и внезапный отъезд англичанина вызвали в Васильковке настоящий фурор. Говорили только об этом.

Знаменитая в здешних краях ведьма поселилась у старушки Петушеной, на радость подросшему, но, казалось, только внешне, Грише. Лёшина жена Полина люто ненавидела гостью все те дни, что она находилась в Васильковке — и, надо признать, было за что. Лёшка не отходил от ведьмы совершенно. В один из дней он даже научил ее в небольшом садике участка стрелять из маггловского пистолета, и Гермиона преуспела в этом нехитром деле. Обрадованный Лёшка от избытка чувств подарил ей небольшой черный револьвер из своей скромной, годами собираемой коллекции, чем окончательно лишил покоя супругу. С тех пор та даже не пыталась казаться милой.

Гермиона прогостила в Васильковке восемь дней. Ей было тяжело находиться там, в особенности оставаться одной. И, не признаваясь в том себе, она интуитивно искала постоянного общества — благо, Алексей всегда был рядом, а по вечерам в ее распоряжении оставались Гришка и Дарья Филипповна.

Едва ли наследница Темного Лорда могла объяснить себе, из‑за чего пробыла в карельских лесах столько времени. То ли ностальгия, то ли упрямство. Днями она старательно играла — в основном перед самой собой — роль отдыхающей на природе путешественницы, беззаботной и веселой, немного загадочной (ведь тут все считали ее чудным чудом). А ночами не спала, бесконечно глядя на прибывающую луну и гоня прочь всякие мысли.

Леди Малфой уехала восемнадцатого июня, на следующий день после годовщины смерти своего первого супруга. За прошедшие шесть лет она, наверное, всё же смогла примириться со своей утратой. В той или иной мере. Во всяком случае, выдержала эти восемь дней здесь. И даже смогла что‑то себе доказать.

Что — она и сама не знала.

О том, что Оскар Кляр и Маргарита Семенова так и не добрались до Петрозаводского шоссе, а Прекрасный Принц в ночь июньского полнолуния снова посетил Васильковку, Гермионе стало известно только через несколько лет…

 

Глава XXVI: Старый привидений и тетка Амфисбена

В середине лета Гермиона сильно поругалась с дочерью.

Всему виной прокля́тый старик Наземникус Флетчер, о котором наследница Темного Лорда успела уже миллион раз забыть. Делать этого, на самом деле, не следовало, и Гермиона, можно сказать, второй раз наступила на одни и те же грабли. Но теперь куда более ощутимо.

Тревогу поднял портрет Гекаты Малфой, миниатюрной бледной красавицы, ставшей супругой Дагона Малфоя в третьей четверти позапрошлого века. Сейчас ее портрет в полный рост висел в малой гостиной на втором этаже — летом Гермиона проводила там много времени, ибо гостиная выходила на большую, увитую ползучим плющом веранду, где можно было спокойно курить, не мешая домочадцам. Как‑то раз Геката завела с нынешней хозяйкой поместья осторожный разговор и высказала мнение, что маленькой леди Етте не следовало бы так часто общаться «с этим мерзким призраком».

Сразу Гермиона даже не поняла, о чем она говорит. В поместье не было привидений.

— Он обитает тут совсем недавно, не многим более десяти лет, — возразила Геката, — и действительно никогда не показывается. В основном обретается в подземельях, однако там нет картин, и… — она развела руками. — Но Абаддон, — Гермиона знала, что Аббадон Малфой был сыном Гекаты и одним из предков Люциуса, — видел его с маленькой мисс, — продолжало живое изображение. — Она зачастила спускаться к нему в подземелья. Один из портретов Абаддона весит в нижнем коридоре, у входа в библиотеку. Там, дальше, есть спуск в катакомбы. Я и другие картины несколько раз видели вашу дочь с призраком в доме и мы абсолютно уверены, что она спускается туда к нему. Мисс называет его «мой привидений». И, знаете… Фразы, которые она время от времени бросает в связи с ним, не говорят ни о чем хорошем.

— Но что это за призрак?! — с недоумением спросила Гермиона.

— Понятия не имею о его имени. Но человека этого убил в стенах поместья мой праправнук, а привели в этот дом вы…

Гермиона должна была быть более чем просто признательна внимательности семейных портретов. Маленькое расследование, которое она провела вследствие этого разговора, дало ошеломляющие результаты.

Давно забытый призрак Наземникуса Флетчера не просто тайно обитал в подвалах дома, он не только втерся в доверие к маленькой Генриетте и подружился с ней. Ко всему этому он еще и старательно и обдуманно настраивал девочку против ее матери.

Что самое неприятное — в основной своей мере правдой. Рассказывал истории о прошлом, о своей собственной кончине и не только о ней. Етта была еще ребенком, и он превращал свои повествования в увлекательные сказки, которые она полюбила, как неотъемлемую часть своего существования.

Вот только Етта упорно не верила в злой гений своей любимой мамочки. До того самого дня, когда ее общение со старым привидением не перестало быть тайной.

Гермиона погорячилась. Ее обуяла настоящая ярость, когда она подслушала очередную беседу своей дочери с Наземникусом. И когда поняла, что подобных разговоров за последний год было множество.

Да, она погорячилась тогда, в бешенстве ворвавшись в подземную комнату, освещенную лишь раскрытой волшебной разукраской, принесенной маленькой леди Саузвильт: над страницами порхали голубые звездочки, и во мраке неясно мерцал их переливчатый свет. Уже потом Гермиона поняла, что, вторгшись в это уютное гнездышко подобно бешеной фурии, вывалив на седую призрачную голову Наземникуса ушат угроз и проклятий, обругав Етту за отступничество и «дурацкие секреты, которые не пойми чем могли бы кончиться», а потом успешно избавив дом от распроклятого старика, она более, чем следовало, подтвердила для своей дочери всё то, что «ее привидений» рассказывал в течение года.

После исчезновения призрака Етта насочиняла самых диких ужасов о его судьбе, сообразуясь с угрозами Гермионы, выкрикнутыми в освещенном голубым мерцанием подземелье, с его рассказами и со своей собственной фантазией.

«Старый привидений» был ее другом, добрым и безобидным дедушкой, с которым поступили несправедливо и жестоко. Причем трижды. Убив его, запретив ему являться на глаза и вот теперь, сотворив с несчастным что‑то еще более страшное, чем обыкновенная смерть.

Етта устроила страшную истерику: она не хотела и слушать оправданий матери, кричала, что «ее привидений» во всем был прав, что мама «плохая, плохая, плохая», что она не хочет ее видеть, что боится ее, что Гермиона ей больше не мать.

Дети падки на громкие фразы. Но леди Малфой, не ожидавшая таких выпадов, разозлилась и тоже стала кричать в ответ. Что‑то о неблагодарности и глупости, и чтобы Етта сейчас же извинилась, или пусть идет к себе и не выходит оттуда, пока не поймет, насколько была неправа.

Девочка проявила неожиданные упрямство и принципиальность.

Разругалась еще и с Рут, которая пыталась ее вразумить.

И категорически отказалась просить прощения.

Так остался у Етты во всем поместье один друг — домовой эльф Оз, постоянно занятый по хозяйству. А ссора затянулась на целую неделю.

Маленькая мисс Саузвильт уже «твердо решила» уйти из дома и жить у бабушки Берты, когда в поместье Малфоев из Италии прибыли погостить старая тетушка Люциуса Амфисбена со своей воспитанницей. Это отвлекло Етту от решительных действий. Новая атмосфера, воцарившаяся вокруг, требовала обязательного присутствия любого уважающего себя ребенка пяти с половиной лет. Ведь начало происходить столько необычного и интересного!

Амфисбена Соррентино была младшей сестрой отца Гермиониного супруга Абраксаса Малфоя и являлась существом в своем роде уникальным. Буквально. Она была первой за много поколений девочкой, родившейся в семье Малфоев.

В далеком 1955–м году девятнадцатилетняя Амфисбена вышла замуж за престарелого итальянского колдуна Оберто Соррентино, незадолго до того похоронившего свою первую жену. Новую молодую супругу он оставил вдовой через два года, так и не одарив ребенком.

Но от первого брака у Оберто была дочь Дзеффирина, впрочем, давно замужняя и живущая на родине Амфисбены, в Британии, со своим супругом Роджером Валуа. Их сын Гилберт женился на юной Гермиониной тетушке, мисс Риджине, дочери Альфарда Блэка и Ансильведы Флинт.

Судьба миссис Валуа выпала более чем тяжелая. Сначала от нее отвернулись предки по отцовской линии из‑за того, что папаша в минуту блажи решил завещать ее вздорному кузену Сириусу часть своего состояния. Он не обидел этим Риджину материально, но и она, и ее мать лишились всяческой поддержки со стороны Блэков. Правда, Риджина была уже замужем за Гилбертом Валуа, что несколько спасало ее положение в обществе.

Первая дочь миссис Валуа Делла трагически погибла в возрасте одиннадцати лет. Через полтора года Риджина родила вторую дочь, Элен. Но ей не суждено было сполна утешиться этим ребенком — миссис Валуа начала чахнуть, ее рассудок помутился, и она скончалась через пять лет.

Гилберт искренне полагал, что от его супруги только одни сплошные неприятности. Сначала этот скандал с ее отцом, раздутый семейством Блэк; затем отсутствие сына, продолжателя его фамилии; потом гибель первой дочери и рождение очередной девочки. За сим Риджине взбрело в голову сойти с ума, а потом она наконец‑то возымела совесть и умерла, дав ему возможность спокойно жениться вторично. Он взял в супруги едва не ставшую старой девой Уиллу Уизли, дочь одного из братьев Артура, и теперь воспитывал долгожданных сыновей, близнецов Роджера и Рональда.

Об Элен Гилберт благополучно забыл.

После его женитьбы девочку забрала на воспитание вторая супруга ее прадеда Амфисбена. Ни один прямой родственник не противился этому.

Прошло много лет, Элен, по линии Блэков приходившаяся Гермионе троюродной сестрой, подросла, окончила Флорентийский магический лицей и недавно отметила свой девятнадцатый день рождения. И вот ее благодетельница, всерьез занявшаяся матримониальным вопросом, привезла Элен в Англию.

Они поселись в поместье Малфоев, где прошли детство и юность Амфисбены.

Почтенная дама, казалось, попала в земной рай. Здесь можно было посещать вечера и устраивать рауты для того, чтобы выдать замуж воспитанницу, можно было поучать и наставлять Люциуса и его супругу, можно было обратить внимание на воспитание Генриетты, следовало всерьез заняться юной вдовой Асторией и ее сыном, последним отпрыском древнейшей фамилии. Синьора Соррентино вообще, казалось, имела значительные виды на юную мадам Малфой и ее ребенка. Выдав замуж Элен, она, по сути, оставалась одна — а этого нельзя было допустить. Такая добыча, как молодая вдова с сыном — предел мечтаний в сложившейся ситуации.

За сим Асторию и Скорпиуса, к вящему раздражению Ореста Гринграсса, на время пребывания Амфисбены пригласили пожить в поместье Малфоев. Приглашал лично Люциус, и отказаться она не осмелилась.

Дом наводнился кучей людей, в большинстве своем безразличных или неприятных Гермионе. К тому же Амфисбена постоянно устраивала приемы с кучей приглашенных. Она уже изучила «ассортимент» женихов и положила глаз на троих претендентов — Эрни МакМиллана и Винсента Крэба, одногодок Гермионы, и троюродного брата сестер Блэк Адама Мелифлуа, который в будущем году должен был разменять свой пятый десяток.

Что думала касательно грядущего замужества Элен, Гермионе было неведомо — девушка оставалась одинаково любезна со всеми тремя кандидатами.

Нелли выглядела взрослее своих лет, была элегантна, умна, учтива и весела. Она легко располагала к себе людей, быстро адаптировалась в новых условиях и нравилась подавляющему большинству тех, кто ее узнавал. А еще она совершенно покорила сердце Генриетты.

Вся эта канитель, положившая конец тихому и спокойному лету, ощутимо досаждала наследнице Темного Лорда, но она старалась держаться гостеприимно.

Особенно возмущала Амфисбена.

Тетка Люциуса была совершенно невыносима. А с тех пор, как в ее голову пришла гениальная мысль о том, что было бы хорошо со временем женить Скорпиуса на Генриетте, леди Малфой и вовсе стала избегать ее общества.

Элен, в принципе, нравилась Гермионе — она не чувствовала к девушке неприязни и была готова сблизится с ней, подсказав где‑то советом, где‑то идеей. К тому же Нелли нашла общий язык с Генриеттой, а этому, как ни прискорбно, Гермионе сейчас следовало поучиться — Етта, обретшая море новых развлечений, получила возможность без особого дискомфорта для себя упорствовать дальше в своей обиде.

К слову, Амфисбена была в полном восторге от того состояния конфронтации, которое застала между матерью и дочерью по прибытии на родину. Сколько простора для мудрой женщины, готовой потратить свое личное время для улучшения жизни других людей! Правда, на свой манер.

Етта упорно не желала мириться и требовала вернуть «ее привидения». Она невзлюбила Асторию, которая не отходила от Скорпиуса и постоянно его защищала, тогда как девочка могла лишь насмехаться над его манерностью и выспренностью. Рут она тоже послаблений не давала. И в результате быстро приобрела статус маленького тирана, что льстило ее самолюбию.

Етта не дерзила только Амфисбене и Люциусу и еще постоянно заискивала перед Элен. Ей очень нравилась молодая девушка, и она решила, что тоже будет девицей на выданье, и присматривала себе женихов на тех вечерах, куда ей удавалось попасть.

Истекала третья неделя пребывания тетушки Люциуса в Англии. Адам Мелифлуа выиграл состязание за руку Элен в голове Амфисбены и теперь искусно обольщался по всем правилам хорошего тона и вековой девичьей мудрости. Шумные рауты сменились размеренными вечерами в небольшом кругу, где неизменно присутствовал мистер Мелифлуа. Со стороны могло показаться, что Элен с ним даже холодна — но это давало именно тот результат, на который рассчитывала ее опекунша.

А сама девушка, когда будущий супруг не видел ее и это не могло его вспугнуть или излишне вдохновить, просто расцветала. Видно было, что она счастлива и во всем довольна жизнью.

Элен играла со Скорпиусом и Генриеттой, обсуждала с Люциусом политические вопросы, помогала Астории уживаться в гостях и сблизила ее со своей покровительницей. С Гермионой она советовалась по поводу нарядов и некоторых членов высшего магического общества. Элен была хорошо образована, и это очень нравилось леди Малфой.

Пару раз на скучных чопорных раутах они вели поодаль ото всех жаркие дискуссии на исторические темы или затрагивали вопросы трансфигурации.

В Даркпаверхаусе среди Черных Зверей училась троюродная племянница Элен, Клэр Валуа, но в ней совсем не чувствовалось обаяния тетки, как и ее интеллекта. Клэр не посещала занятий Гермионы на шестом курсе, в окклюменции была довольно посредственна, впрочем, как и во всем остальном. Нелли же, как оказалось, и вовсе не была знакома со своей родственницей.

Невзирая на очарование троюродной сестры, Гермиона быстро устала от посторонних людей в своем доме, от постоянной занятости Люциуса, от Скорпиуса Малфоя, напоминавшего ей своего отца, от перепуганной и кроткой Астории, с которой не знала, как себя вести, от покровительственного тона Амфисбены, от необходимости посещать и устраивать вечера, и, особенно, от затянувшейся ссоры с дочерью.

С последним срочно следовало что‑то делать.

* * *

Гермионе снился кошмар.

Ночь, она бредёт из последних сил по изуродованной паводком дороге.

Засохшая глина будто разорвана когтями огромного дракона, продвигаться вперед тяжело.

Она изнемогает от жажды.

Но впереди — деревня, очертания домов хорошо видны в свете полной луны. Уже давно Гермиона идет одной надеждой — добраться туда; и только этот ориентир еще дает ей силы.

Бесконечно длинна изувеченная дорога.

Но вот она приводит путницу к цели.

В деревне темно и пусто. Ни души, даже собаки не лают за покосившимися плетнями.

Гермиона стучится в дверь первого же строения. Но никто не отзывается на ее мольбу. Она в изнеможении бредет к другому дому. «Убирайся!» — раздается из‑за плотно закрытых ставней.

Все упрашивания идут прахом. Кажется, будто жажда иссушает ее всю, допивая изнутри последнюю влагу.

Еще несколько домов с наглухо запертыми дверями. На окнах — решетки. Говорить уже нет сил.

Гермиона примечает колодец и с надеждой бросается к нему. Неуверенно роняет в глубь камешек и с трепетом слышит плеск. Опасливо озирается на мертвые окна ближайшего дома и спускает в колодец ведро. Начинает тянуть веревку.

Тяжесть забирает последние силы, но она извлекает ведро на поверхность.

Вместо воды в нем сидит, свернувшись кольцами, большая змея. Она поднимает голову навстречу отчаянию Гермионы и шипит на парселтанге:

— Никому не жаль. Безразличие — даже не ненависть — убивает всего сильнее. Никому вокруг. Всё равно. Ты не нужна им, они не нужны тебе. Ты хочешь только воды. От них. Но кто‑то же должен любить тебя за то, что ты дала ему! За то, что ты, это ты. За твои теплоту и любовь. Та, что осталась на руинах прошлой, рухнувшей жизни. Обратись же к ней…

Гермиона роняет ведро, и оно вместе со змеей летит в колодец. Она кидается прочь — и вдруг видит вдали свет. Бросается туда.

Еще издалека она различает на крыльце одного из домишек ребенка. Это Генриетта. Одетая в простое крестьянское платьице, волосы заплетены в косы. В высоко поднятой маленькой ручке девочка держит горящую масляную лампу. На столбике крыльца рядом с ней стоит большой стеклянный графин, полный воды.

Гермиона улыбается и торопливо идет к ней. Образ дочери придает ей сил, которых, казалось, не осталось вовсе.

Етта смотрит вперед холодными зелеными глазами. Внезапно, Гермиона еще не успевает подойти, девочка протягивает руку и толкает ладошкой графин. Он падает, ударяется о камень на клумбе и разбивается вдребезги. Генриетта разворачивается, заходит в дом и захлопывает дверь.

Метнувшаяся вперед Гермиона слышит, как падает тяжелый засов.

— Етта! Постой! Етта! — кричит женщина в отчаянии, с трудом ворочая пергаментным языком. — Прости меня! Вернись! Только ты одна можешь меня спасти! Етта! Милая! Прошу тебя!

Разбивая пальцы в кровь, Гермиона дергает и толкает дверь. Через какое‑то время петли не выдерживают, и она врывается в дом. Там пусто. Только черепки битых глиняных кувшинов на влажном деревянном полу и догорающие язычки зеленого пламени в старом скошенном камине.

Острая боль пронзает левое плечо Гермионы. В ужасе видит она, как змея Черной Метки шевелится под кожей и медленно вскидывает голову, разрывая плоть. Струйки крови быстро бегут по ее руке к локтю и капают на пол.

Кап–кап–кап.

Змея открывает клыкастую пасть.

— Она не хочет тебя простить, — шипит злой, леденящий голос. — Она может прожить и без тебя. Она любит Элен, которую знает так недавно, больше, чем тебя! Она любила призрак Наземникуса Флетчера больше, чем свою мать! Она…

— Замолчи! — кричит Гермиона.

Она хватает змею правой рукой, так, что клыки вонзаются в пальцы. С силой вырывает ее из своей плоти вместе с черепом, который падает на пол и подпрыгивает в кровавой луже.

Всё подергивается пеленой…

Гермиона проснулась резко и внезапно. И первым делом протянула руку к высокому бокалу с водой, стоявшему на тумбочке у кровати. Жажда мучила ее после выпитого на вчерашнем банкете.

Отставив опустевший сосуд, леди Малфой спустила ноги на пол и нашарила ночные тапочки.

Люциуса не было. Часы с заколдованными мерцающими стрелками показывали половину четвертого.

В ванной Гермиона умылась холодной водой и мрачно воззрилась на свое отражение. Полтора часа сна определенно не сделали ее отдохнувшей.

Обрывки ужасного кошмара крутились в голове, а руки, казалось, всё еще саднило.

Гермиона внимательно осмотрела Черную Метку, такую же, как всегда. Она еще раз умылась ледяной водой и вернулась в комнату. Очень хотелось заботы, тепла, общения с живым человеком. Где Люциуса носит в такой час?!

Леди Малфой отворила окно и, устроившись на подоконнике, закурила.

Светил яркий месяц.

Всё это — ужасные глупости больного воображения. Всё это неправда. Этого не могло, не должно было быть. Ее дочь любит ее. Она — всё, что у нее осталось светлого, доброго и хорошего.

Отчаянно хотелось заплакать…

Пришлось выпить снотворное, чтобы провалиться в сон. И чтобы прогнать все сновидения.

* * *

После завтрака и до двух часов во все дни, кроме воскресенья и четверга, маленький Скорпиус занимался с аккуратным и строгим волшебником, мистером Беремью, который за всё время, что Астория с сыном гостили в поместье, ни разу не задержался ни на одну минуту.

Матери не позволили сидеть с рукоделием в углу той комнаты, где проходили их уроки, ее пристрастие к вышиванию вовсе подверглось в этом доме грубому осуждению, и Астории пришлось на время бросить это «ремесло маггловских гризеток».

Таким образом, значительную часть всех дней, кроме воскресенья (ей дозволялось присутствовать во время обучения танцам, тогда как в четверг, пока Скорпиус слушал лекции старого семейного портрета, его мать снова оставалась не у дел) Астория была совершенно свободна и не знала, куда себя деть. Если ей удавалось не попасться в лапы к Люциусу, который быстро утратил к ней интерес, или к куда более воинственно настроенной Амфисбене, молодая женщина читала Генриетте вслух или даже ходила с ней гулять в парк при поместье. В это время суток Етта любила матушку своего ненастоящего племянника, во всяком случае, ее общество — девочке нравилось шокировать юную мадам Малфой разными эксцентричными выходками и шалостями.

Сегодня Етта тоже завладела Асторией, и Гермионе не удалось их отыскать после завтрака, который она благополучно проспала, к молчаливому недовольству Амфисбены.

Раздосадованная леди Малфой с окончательно испорченным настроением попыталась отыскать хотя бы своего супруга — и действительно обнаружила его в кабинете с Элен.

Устроившись на низком диване, они увлеченно рассматривали старую подшивку газетных вырезок времен Первой войны с Волдемортом.

— Еще немного и я начну ревновать, — пошутила Гермиона, неслышно отворившая дверь и заставшая парочку низко склоненной над каким‑то снимком.

— Нелл заинтересовалась процессом становления власти твоего отца, — пояснил Люциус, пропуская ее слова мимо ушей, тогда как молодая девушка смущенно потупилась и немного отодвинулась в сторону. — Оказывается, Флорентийский магический лицей уделяет этому очень мало внимания, — продолжал он.

— Не слушай его, — посоветовала Гермиона. — Люциус способен развратить даже самую добродетельную натуру. Под влиянием моего супруга «Скромные предложения» по поеданию грудных младенцев начинают казаться действительно безвредными и весьма рациональными.

— Поедание младенцев? — поднял брови Люциус.

— Не бери в голову. И не вздумай предлагать mon Pére.

Элен неуверенно улыбнулась. Впрочем, Гермиона и сама не была убеждена в том, что шутит.

— Зачем тебе эти ужасы, дорогая? — продолжала она.

— Нужно же знать историю своей семьи…

— И гордиться ею, не так ли? — с сожалением закончила фразу Гермиона, но потом махнула рукой. — Когда выйдешь замуж, Нелли, сразу же берись за воспитание Адама. Чтобы он не позволял себе пропадать целыми ночами, как мой супруг, в то время как его половинку терзают ночные кошмары.

— Думаю, что научусь контролировать своего мужа, — протянула Элен, бросив на Люциуса игривый взгляд.

— Ты дурно спала? — невозмутимо спросил тот.

— Ужасно. Если не помирюсь с Еттой, и вовсе сойду с ума.

— Я поговорю с ней еще раз, — вызвалась Элен. — На самом деле она уже давно не сердится, просто ей нравится быть принципиальной, пока есть чем заниматься на досуге.

— Я понимаю, — вздохнула Гермиона. — Теоретически.

* * *

Разговор, как и следовало ожидать, ни к чему не привел — Етте было по душе разыгрывать перед Элен самостоятельность.

А леди Малфой начала чувствовать, что сходит с ума — ибо внезапно для себя она стала испытывать к молодой гостье настоящую ревность. Вдобавок ко всему Люциус проводил с той слишком много времени — по крайней мере, так казалось его супруге.

Она пыталась смеяться над «своими глупостями» — и не могла.

Прошла неделя, и ревность к дочери отошла на второй план, уступая дорогу супружеской ревности. Гермиона стала замечать (или придумывать) особенные взгляды, которые время от времени бросала на всегда непроницаемого Люциуса юная Нелли. Его бесстрастность не могла обмануть леди Малфой — кому, как не ей, знать о том, как ее супруг умеет сдерживать свои эмоции, кому, как не ей, знать о последствиях таких вот страстных взглядов, брошенных над обеденным столом?

Элен — молода и красива, умна и остроумна, она — чистокровная ведьма, и она — вот, постоянно рядом. Слишком много и слишком часто.

Почему она так холодна с мистером Мелифлуа, который должен стать ее супругом? Быть может, женское кокетство тут вовсе ни при чем?

Гермиона никогда не думала, что способна ревновать Люциуса. Она забыла, что такое ревность с шестого курса Хогвартса. И вот тебе, пожалуйста!

Сейчас, как и тогда, ее терзания были молчаливой мукой. К тому же теперь она не имела никаких доказательств. Только глупые подозрения, отравлявшие ее жизнь.

Невольно и с всё нараставшим рвением Гермиона стала восхвалять мистера Мелифлуа. Она радовалась каждому его визиту. Ее душа пела, когда она видела его вместе с Элен.

Всячески помогая Амфисбене устроить этот брак, леди Малфой немного успокоилась и даже почти решила, что придумала себе проблему из ничего.

А потом она увидела, как Люциус и Элен целуются в библиотеке.

 

Глава XXVII: Элен Валуа

Гермиона была в бешенстве. Ее возмущала не сама измена — о том, что Люциус не хранит супружескую верность, она знала и без того. Но на ее глазах, в ее доме, с ее же троюродной сестрой!

С какой стати должна она закрывать глаза на это вероломство, беспокоясь о том, что скажут люди?!

В первый момент Гермионе хотелось убить Люциуса. Но она не могла даже обвинить его — в чем? Адюльтер в их семье не считался зазорным. И не изменяла ли она сама своему супругу, когда желала того?

Да в сущности, этот похотливый старый бес ни в чем особо и не повинен!

Но девчонка! Ее приняли тут, для нее делается всё, чего только можно пожелать: устраиваются приемы, созываются бесконечные гости, рассылаются приглашения… Ей устроили смотр женихов, ее обласкали, ее холят и лелеют, с ней носятся, как с писаной торбой, все вокруг! Принятая в приличный дом, где поступились привычным укладом — и всё только для нее! В дом ее родственников, в родное поместье ее благодетельницы!

И вот как она выражает признательность?! Заглядывается на хозяина, на человека, который приходится ей зятем (пускай и троюродным!), или как там верно зовется их родство?.. Нужно не иметь совести вовсе и обладать безграничной наглостью, чтобы позволить себе подобное вероломство!

И как она мила с Гермионой! Как только смеет, на ее глазах и в ее доме соблазняя ее мужа, вести себя… Вести себя так, как вела сама нынешняя леди Малфой десять лет назад здесь же, с тем же человеком и практически в таких же условиях!

Когда наследница Темного Лорда провела эту параллель, она обозлилась еще больше.

Выступая теперь сама в роли обманутой и оскорбленной супруги, она познала всю невыносимость и горечь подобного положения.

Гермиона чувствовала себя униженной. А ведь она хорошо относилась к этой плутовке! Из всех наводнивших ее дом людей она долгое время питала расположение именно к ней! И что получила взамен?!

Леди Малфой пыталась смирить гнев, вспоминая собственную молодость. Но находила всё больше причин негодовать. Одна мысль об этой ситуации вызывала в ней ярость!

Выгнать дрянную девчонку прочь, только бы найти благовидный предлог! Хвала Мерлину, Элен — не дочь ее повелителя. И раз уж борьба возможна — за ней дело не станет.

* * *

Он и должен был, наверное, появиться именно сейчас. Он действительно был ей теперь очень нужен, но не как возлюбленный, а как родной человек.

Каким образом он узнал или почувствовал это — Гермионе было неведомо. Более того, образованная ведьма, она считала подобное невозможным.

Но факт оставался фактом.

О том, что портрет Генри, оставленный в даркпаверхауcском кабинете, хочет с ней поговорить, Гермионе сообщило почтеннейшее изображение Вальтасара Малфоя, портреты которого висели по всему миру, в том числе и в гимназии Волдеморта.

…Он был такой родной и знакомый, от него веяло теплом — как от верного друга, надолго пропавшего, но всегда незаметно находившегося рядом. А то, что изображение не было полномасштабным, помогло психологически не отождествлять его с полноценным живым человеком.

Гермиона вывалила всё, что накопилось у нее на душе. И ей действительно стало легче.

«— Ведь ты же сама избрала этот путь. В той жизни, которую ты для себя предпочла, это должно было рано или поздно произойти. И может воспоследовать еще не раз. Мне жаль, что это так. Но ведь на самом деле ты не так уж оскорблена и обижена. Сама для себя. Ты просто рада была переключить свое внимание с того, что тебя по–настоящему волнует. С проблемы, где ты чувствуешь себя виноватой и бессильной, на ситуацию, где ты — пострадавшая, где ты во всем и абсолютно права. Проще думать о том, где ответственность можно переложить на чужие плечи. Но по–настоящему тебя тревожат только проблемы с нашим ребенком. Тебе никто не хочет помочь, и ты сама постоянно загоняешь себя в тупик. Именно это гложет тебя, а вовсе не измена мужа. Ты просто была рада отвлечься на нее…»

Генри считал, что примирение с Еттой наступит вскоре после отъезда многочисленных гостей. Она — ребенок, и простейшая скука скоро заставит ее простить мать, ссора с которой стала сейчас своеобразной игрой. Развлечением.

В любом случае Элен выйдет замуж за Адама Мелифлуа, Амфисбена вернется в Италию, а Астория с сыном — к родителям. И всё станет, как прежде. Нужно лишь немного подождать…

* * *

Но леди Малфой, как и Генри, недооценивала масштабность и дерзновенность планов Элен Валуа. Прошло всего несколько дней относительного спокойствия, когда Гермиона, скрепя сердце, набралась терпения, и декоративная кошечка показала свои коготки.

В воскресенье утром, двадцатого августа, в отсутствие Люциуса и то время, пока Скорпиус, и Генриетта вместе с ним, под надзором Астории и Амфисбены занимались в большой гостиной танцами со старой шведкой фрекен Ульссон, Элен зазвала Гермиону в дальнюю гостевую комнату, давно пустующую и примечательную разве что отсутствием на стенах картин. Молодая девушка плотно прикрыла дверь и, глубоко вдохнув, повернулась к своей невозмутимой, но заинтригованной визави.

— Нам нужно очень серьезно поговорить, — произнесла она. — Я надеюсь на ваше благоразумие, выслушайте меня до конца. — Элен выдержала паузу, и Гермиона коротко кивнула. — Я влюблена в вашего мужа, леди Малфой, — произнесла девушка, пускаясь с места в карьер.

— Здóрово! — невольно вырвалось у Гермионы, и она сложила руки на груди.

— Я говорю абсолютно серьезно, — не дрогнула молодая ведьма, — и, поверьте мне, он отвечает взаимностью.

— Я должна поздравить тебя? — иронически спросила наследница Темного Лорда.

— Всего лишь выслушать, — склонила голову Элен. — Я молода, мадам Малфой, и, в отличие от вас, здорова. Вы — супруга одного из двух последних ныне живущих представителей древнейшей фамилии. Один из них еще слишком мал, и неизвестно, что может произойти с ним в будущем. Волею судеб, вы не способны подарить своему супругу еще одного наследника, в котором он, вы должны это понимать, весьма нуждается. Не я повинна в этом. Связав Люциуса браком, браком, который он не способен расторгнуть, вы совершаете преступление против древнего рода. Вы, дочь человека, превыше всего ставящего чистоту магической крови, должны хорошо это понимать. Люциус никогда не предложит вам развода и уж тем более не осмелится требовать его. Неповиновение вашему отцу карается смертью, и это знают все. Но вы можете дать мужу свободу. Ваша воля — закон. Подумайте, прошу вас, подумайте над тем, что я сказала! Ведь вы тоже несете ответственность за то, что продолжение рода Малфоев поставлено под угрозу. Вы — виновница гибели сына Люциуса. Я хорошо знала Драко, он долгое время жил у нас с тетушкой в Италии. Это был во всех смыслах достойнейший молодой человек и, что самое важное, продолжатель фамилии. Вы отняли у него жизнь и связали бесплодными брачными узами его отца. Миссис Малфой, вы губите то, что после нельзя уже будет восстановить! Отбросьте в сторону чувства и рассудите здраво. Если вы любите своего супруга или хотя бы уважаете его имя, если вы верны взглядам вашего почтенного отца, — вы должны дать Люциусу развод! Я никогда не говорила об этом с ним, ибо реакцию его предвидеть не трудно. Страх перед вашим отцом — не трусость, а здравый смысл. Но если вы проявите благоразумие, он будет вам безмерно благодарен. Поверьте мне. Не судите сгоряча. Если вы подумаете, вы поймете, что я права. Вы — мудрая женщина. Вы не должны поступать бесчестно со многими поколениями Малфоев! Речь идет о большем, нежели честь или счастье одного человека. Мой роман с вашим мужем — свершившийся факт. И я жду ребенка. Я сделала немало для того, чтобы эта беременность стала возможной в тайне от вашего супруга. Теперь вы видите, что я в ближайшее время подарю этому роду наследника. Мой ребенок должен носить фамилию своего отца и стать залогом будущего многих прошлых поколений! Если в вас есть благородство, честность и чувство справедливости, — заклинаю, дайте Люциусу развод, позвольте ему снова стать отцом и исправьте несправедливость, которую вы сотворили с его единственным сыном.

— Какой у тебя срок? — коротко спросила Гермиона, выслушав эту длинную вдохновенную тираду, разученную и отрепетированную заранее.

— Три недели, — с вызовом сказала Элен, сверкнув глазами.

— Поговорим вечером.

С этими словами леди Малфой развернулась и вышла из комнаты, игнорируя возмущение молодой девушки и всё, что та произносила ей в спину.

Стиснув зубы от ледяной ярости, Гермиона быстрыми шагами поднялась в свою спальню.

Она делала четкие, будто заранее обдуманные действия: сменила цветастую летнюю мантию на строгое черное облачение, вытащила из комода увесистый кожаный мешочек, полный золотых галлеонов и положила его в карман; собрала волосы и накинула на плечи длинный легкий плащ с низким капюшоном.

Выкурив у окна сигарету, ведьма внимательно изучила в зеркале свое отражение, скрыла лицо и трансгрессировала в Лютный переулок.

* * *

Скошенные крыши разношерстных построек темной узкой улочки почти не пропускали на грязную мостовую лучи солнечного света. Около лавки ядовитых свечей, под табличкой с названием улицы, о чем‑то шептались две старые ведьмы в засаленных мантиях. Впереди шмыгнул в какую‑то дверь низенький коротышка в остроконечной шляпе. Больше вокруг никого видно не было.

Гермиона ниже опустила капюшон и быстро пошла вперед, подальше от любопытных взглядов двух старух. Она свернула в тесный проход сразу за большой клеткой, кишащей гигантскими черными пауками, и, протиснувшись между строениями, оказалась в убогом внутреннем дворике. Перед дверью покосившегося домишки сидела старая карга дивной наружности.

Она устрашала взор плоским, как доска, лицом медного цвета с вдавленным, словно от сильного удара, носом. Необычная форма нижней челюсти придавала этому лицу сходство с мордой обезьян крупной породы. Лоб, хотя и низкий, свидетельствовал о сообразительности, которую развила привычка хитрить. Блестящие маленькие глаза, бесстрастные, как глаза тигра, смотрели в сторону. Она точно страшилась ужаснуть окружающих. Синеватые губы приоткрывали ряд ослепительно белых, нетронутых временем, но ужасно неровных зубов. Все черты этой животной физиономии выражали низменность ее натуры. Волосы, лоснящиеся и жирные, как и кожа лица, окаймляли двумя черными полосками головную повязку из дорогого шелка. Уши были украшены двумя крупными черными жемчужинами. Низенькая, коренастая, она напоминала причудливые существа, изображаемые китайскими магглами на своих ширмах.

При виде этого чудовища, обряженного, несмотря на жару, в белый передник поверх шерстяного платья, Гермиона учтиво поклонилась, не поднимая, однако, опущенного капюшона, скрывающего ее лицо.

— Чем могу служить вам, мадам? — подала низкий и хриплый голос уродливая старуха, отрываясь от своего занятия: она перебирала содержимое большого мешка, полного сушеных ушей различных животных. Впрочем, на засаленном столе, где карга сортировала товар, высилась и довольно внушительная горка ушных раковин, подозрительно напоминающих человечьи.

— Мне нужно Можжевеловое выжигающее зелье, — сообщила Гермиона, вынимая из кармана мешочек с золотом и протягивая его старухе.

— Надеюсь, мадам не вздумали пить его самостоятельно? — сощурилась та. — Имеются куда более гуманные способы вытравливания плода и куда менее изуверские средства самоубийства.

— Мадам знакома с действием этого состава, — холодно заверила ее Гермиона. — Впрочем, — добавила она после короткой паузы, — летального исхода было бы желательно избежать. Найдется у вас корень исиниса и волокна тинхи?

— Мадам знает толк в зельеварении! — хмыкнула старуха, поднимаясь на ноги. — Пойдемте, — она заковыляла к двери. — Полагаю, вам и без меня известно, что эти добавки всего лишь ограничат действие Выжигающего зелья областью матки, но вовсе не поспособствуют безболезненности и отнюдь не сделают его безвредным?

Они вошли в полутемную переднюю, наполненную запахами всяческого сорта, заставленную тюками, сундуками и ящиками, увешанную полками с бесконечными рядами пыльных склянок.

— Известно, — обронила Гермиона.

Старуха стала копаться в своих запасах, и вскоре на липком от грязи столе появились два мешочка, стянутых бечевками. Затем она ушла куда‑то в глубь каморки, оставив Гермиону наедине с громадным черным котом, восседавшим на антресолях и зоркими зелеными глазищами наблюдающим сверху за посетительницей.

— Садись, моя хорошая! — раздалось из глубины дома. — Придется обождать!

Гермиона брезгливо огляделась. Затем подошла к столу и проверила содержимое мешочков. Волокна были чересчур мелкими. «Сойдет», — решила она.

Громко тикали старые часы.

Мысли в ясной голове Гермионы послушно замерли, ожидая возвращения старухи, как и их владелица. Думать вовсе не стоит.

Через четверть часа карга вернулась с потертым медным флаконом, украшенным янтарными камешками. Потрясла им в воздухе, улыбаясь кривозубой улыбкой, и положила на стол.

— Отменное! — сообщила она. — Твоему злату отвечает. Возьми еще порошочек саприонии, голубушка. Как бы врагиня твоя не трансгрессировала кудысь.

— Благодарю, — кивнула Гермиона, принимая из рук торговки невесомый пакетик, и развернулась к двери.

— Обращайся, коль не сцапают, — усмехнулась вслед ведьма.

Выбравшись из околдованного дворика, Гермиона трансгрессировала в свою даркпаверхаусскую спальню.

Она зажгла свечи и вытащила из шкафа чугунный котелок. Растопила небольшую горелку. Содержимое медного сосуда хищно пенилось, и Гермиона стала очень осторожно выливать синеватую жидкость в котел по ободку. Когда флакон опустел, она вытряхнула в состав порошок саприонии, затем мелко нарезала багровый корень исиниса и поставила посудину на медленный огонь.

Когда жидкость закипела, распространяя острый аромат можжевельника, и на ее поверхности стали лопаться ядовито–синие пузыри, Гермиона опустила в котел волокна тинхи — состав зашипел, и кислота растворила их без следа.

Ведьма потушила огонь и стала дожидаться, пока зелье остынет.

* * *

В семь часов вечера леди Малфой трансгрессировала в большую беседку, спрятанную среди парка поместья. Расположенная поодаль от дома и летом густо оплетенная ползучим плющом, она была надежно укрыта от посторонних глаз.

Гермиона подняла с земли обломок плитняка и, водрузив его на столик, стала задумчиво трансфигурировать камень в хрусталь. Когда большой бокал на высокой ножке был готов, она извлекла из корзины, которую перенесла вместе с собой, склянку с ядовито–синим Можжевеловым зельем. Осторожно вылив его содержимое в бокал, Гермиона достала из той же корзины бутыль вина и наполнила емкость до краев: превосходный напиток эльфийской выделки тут же окрасился в синий и зашипел.

Спрятав бутылку, она вынула из корзины шелковый платок и накинула поверх страшного бокала.

— Оз! — громко позвала Гермиона.

Раздался хлопок, и перед ней предстал пухленький домовой эльф, послушно воззрившийся на свою хозяйку.

— Кто дома? — коротко спросила она.

— Господин в своем кабинете, юная мисс и мистер Скорпиус играют в детской с мадам Рэйджисон, сеньора Соррентино и госпожа Астория беседуют в малой гостиной, а мисс Валуа отдыхает в своей комнате.

— Хорошо. Скажи мисс Валуа, что я жду ее здесь, — велела Гермиона. — И никому не сообщай о том, где мы. Ступай, Оз.

Домовик низко поклонился, хлопнул темно–фиолетовыми глазами и исчез.

Гермиона прошлась по беседке и закурила.

Минула четверть часа, и на садовой дорожке послышались торопливые шаги. Гермиона сняла с бокала платок и прошла вглубь беседки, став спиной ко входу, и глубоко вдохнула свежий вечерний воздух сада.

Элен ступила на деревянный пол и остановилась.

— Я здесь, — решительно сказала она. — Надеюсь на вашу честь, миссис Малфой.

Гермиона хмыкнула.

— Пей, — бросила она и, не поворачиваясь, кивнула в сторону столика.

— Что это? — растерянно и озадачено спросила Нелли.

— Можжевеловое выжигающее зелье, — бесстрастно ответила леди Малфой.

— Да как вы смеете?! — охнула мисс Валуа. — Как вам вообще пришло в голову предлагать…

— Империо! — оборвала Гермиона, резко оборачиваясь и вскидывая волшебную палочку.

Словно послушная кукла, застыла Элен перед своей соперницей, широко распахнув темно–васильковые глаза.

— Пей! — повторила Гермиона, и девушка покорно сделала несколько шагов в сторону стола, взяла бокал и залпом осушила его. — Фините инкантатем! — велела леди Малфой, убирая палочку.

Элен вздрогнула, уронила хрусталь, который разлетелся на куски у ее ног, бросила на Гермиону искаженный ужасом взгляд, но сказать ничего не успела, в судороге перегибаясь пополам и падая на колени. Из ее рта полезла, лопаясь пузырями, ядовито–синяя пена. Девушка захрипела, хватаясь руками за живот, и повалилась на бок, прямо на осколки разбитого бокала.

Подождав пару минут, Гермиона подошла к ней, корчащейся на полу в конвульсиях, и остановилась, глядя вдаль сквозь ветви плюща на ползущее к горизонту кроваво–красное солнце.

— И чтобы к утру ноги твоей не было в моем доме! — брезгливо произнесла она и затем, развернувшись, вышла из беседки, ровной походкой направляясь к главному входу.

Сердце билось размеренно и спокойно, хотя кровь стучала в висках. Гермиона пересекла парк, вышла на тисовую аллею и поднялась в дом. В гостиной эльф Оз драил измазанный зелеными пятнами ковер.

— Мисс пролила настой из набора юного зельевара, — сообщил он, подняв голову, но хозяйка даже не обернулась.

Она прошла к кабинету Люциуса и открыла дверь — супруг что‑то писал большим черным пером, устроившись за столиком у камина.

— Не обессудь, милый, я убила очередного твоего ребенка, — холодно сказала наследница Темного Лорда, останавливаясь в дверях. — И немного помяла его вместилище. Она в беседке. Изволь сделать так, чтобы эта девка никогда более не переступила порога моего дома.

И, не давая ему ответить, леди Малфой развернулась и быстро ушла наверх в спальню.

Прошло полчаса. Гермиона курила, сидя на широком подоконнике и глядя в окутанный сумерками сад. Окна этой комнаты выходили на сторону, противоположную той, где располагалась беседка.

В коридоре послышались шаги. Дверь открылась.

— Не вздумай устраивать мне сцен, — не поворачиваясь, предупредила Гермиона и выбросила окурок в окно — эльфы приберут.

Люциус вошел в комнату и подошел к ней. На подоконник, к ногам Гермионы, опустилась огромная корзина, полная распустившихся пионов. Прислонившись к ее спине, Люциус поцеловал свою супругу в темя.

— Хорошо, что ты не убила ее, — негромко сказал он, — вышел бы скандал.

— Знаю. — Гермиона, не отрываясь, смотрела в сад: белый павлин с заметно пострадавшим от Генриеттиных проказ хвостом чинно прохаживался по вымощенной камнем дорожке. — Потому добавила в зелье исинис и тинхию. — Она помолчала. — И саприонию.

— Нелл — амбициозная дура, — обронил Люциус. — А ты у меня умничка. Больше ты ни ее, ни тетушку не увидишь.

Повисла пауза. Белый павлин скрылся в зарослях кустарника.

— Люциус, — задумчиво произнесла Гермиона, облокачиваясь на него спиной и продолжая глядеть вдаль, — сделай так, чтобы впредь я не была знакома с твоими женщинами.

— Договорились, — ответил тот, обнимая жену за плечи.

* * *

К утру Амфисбена вместе со своей воспитанницей покинули поместье. То, как Люциус устроил это, менее всего волновало Гермиону. Впрочем, последовавшее вскоре долгосрочное отбытие Адама Мелифлуа в Италию говорило о том, что Элен ни к чему волноваться о своей дальнейшей судьбе.

Леди Малфой подождала пару недель, справилась у всегда знающей светские сплетни Пэнси Пьюси, на осведомленность которой никак не повлияли хлопоты с очередной беременностью, о состоянии дел с этим браком и в конце лета отослала мистеру Мелифлуа анонимную сову, в самой любезной форме предупредив его о том, что девушка, которую он берет в жены, не сможет подарить ему наследника.

Гермиона окрестила свою маленькую месть добрыми чувствами к «милому Адаму». Если Элен так печется о продолжении рода древних чистокровных фамилий, она ведь не должна так подставлять его, верно?

В отношении Етты портрет Генри оказался абсолютно прав. Едва Астория и Скорпиус отбыли вслед за гостями из Венеции и в поместье восстановились покой, тишина и августовская скука, маленькая мисс Саузвильт сдала свои позиции и помирилась с родительницей.

Сложно сказать, кто из них был больше этому рад — на самом деле девочка ужасно соскучилась по своей любимой маме, и только упрямство и многочисленные зрители мешали ей сменить гнев на милость.

Счастье и покой воцарились не только в доме, но и в душе Гермионы. Произошедшее научило ее ценить то, что имеешь, и дорожить этим.

Хотелось, чтобы теплые и беззаботные дни тянулись вечно, но каникулы уже подходили к концу.

…Последнее счастливое лето мадам Малфой было на исходе…

* * *

Тридцать первого августа, в воскресенье, Гермиона прибыла в Румынию и всё утро провела на собрании преподавательского состава гимназии. Когда совещание кончилось, она, покинув учительскую, спустилась в холл, где еще такое летнее солнце расцвечивало пол теплыми лучами сквозь стеклянный купол. Гермиона направлялась в привратницкую, чтобы навестить Рона. Когда она пересекала холл, в трансгрессионном кругу появилась ослепительно красивая Габриэль Делакур и, коротко поздоровавшись с дочерью своего повелителя, прошла мимо, направляясь к его кабинету.

А Гермиона застыла, чувствуя, как лавиной обрывается всё у нее внутри, а кусочки позабытой головоломки с оглушительным треском становятся на свои места. Это было настоящее прозрение, озарение свыше; то, что маггловские ученые называют инсайтом.

Гермиона порывисто обернулась — к счастью, молодая девушка не заметила ее волнения: она уже скрылась за дверью кабинета Волдеморта, по–хозяйски входя туда в отсутствие владельца, который, Гермиона знала, еще находился в учительской.

Как же раньше она не поняла?! Как могла быть такой слепой всё это время?

Вот же она, пресловутая кобра, пригретая на груди змея, вскинувшая голову, чтобы напасть! Проползла мимо, распустив капюшон и обнажив клыки! Как делала это постоянно, уже который год. Подбираясь всё ближе к ее отцу.

И ведь на самом деле Гермиона всегда это знала…

 

Глава XXVIII: На хвосте у змеи

Что задумала эта змея, в чем исходящая от нее опасность?

Мысль о Гарри, первой возникшая в голове Гермионы после предупреждения химерной ламии, уже не казалась столь бесспорной. Мало ли врагов может быть у Темного Лорда, мало ли людей, желающих ему зла?

Да и ему ли?

Гермиона потребовала у волшебного дневника повторить записанное весной откровение.

«Когда вернешься в тот, чуждый тебе мир, будь внимательна и оглядись вокруг. Рядом мелькает опасность. Ядовитая кобра подбирается всё ближе к твоему отцу и вскоре поднимет голову, чтобы ужалить. У нее чужое лицо, и она беспокоит тебя. Ты не можешь понять и всё воспринимаешь неправильно. Отыщи воду, которая смоет всё ненастоящее, и когда пелена иллюзии, маска обмана спадет — кобра покажет свою истинную сущность».

К чему ее видению предупреждать об опасности, грозящей Волдеморту? Возможно, Габриэль подбирается всё ближе к нему, но угрожает как раз Гермионе? И именно ее собирается жалить? Влияние этой девчонки на Темного Лорда более чем велико, коль уж он сносит всё, что она творит.

Эта история с Фредом…

«Ты не можешь понять и всё воспринимаешь неправильно».

Гермиона попыталась вспомнить подслушанный разговор.

А если Габриэль всё еще любит Фреда и решилась что‑то сделать с Темным Лордом, чтобы быть со своим возлюбленным?

Да нет, бред. Слишком сложно, слишком напоминает маггловские бразильские сериалы, которые так любит миссис Грэйнджер; слишком глупо и попросту невозможно. В этом безумстве не было бы опасности. Что может влюбленная вейла против ее отца?!

Вейла… Пускай и в третьем колене… Кровь этих уникальных созданий в обеих сестрах Делакур поразительно сильна. «У нее чужое лицо…» Вейлы чаруют своей фальшивой красотой, отуманивают разум. Не это ли подразумевала ламия? Но что за таинственная вода должна смыть красоту мифического существа с лица Габриэль Делакур и чем подобное может помочь разоблачить ее?

Как во всей этой истории замешан Фред, Фред, который весь прошлый год при каждой возможности вел с Гермионой жаркие споры о том, что есть зло, и заставлял порою соглашаться с собой? Может быть, они вступили в заговор против Волдеморта вместе?

Но что же они могут?

Нет, невозможно. Та ненависть, с которой эти двое взирали друг на друга тогда, в октябре, во время случайно подслушанного Гермионой разговора, когда они полагали, что никто не может их видеть — она делала нереальным любой сговор между ними.

А так ли ни при чем здесь старина Гарри?

С Габриэль он знаком; насколько помнилось леди Малфой, в детстве та даже симпатизировала герою магического мира. Он когда‑то «спас» ее во время Турнира Трех Волшебников… Нужно найти способ установить наблюдение за непотребной девкой, и тогда всё станет ясно!

Если бы только отыскать этого психа с ее помощью, если бы пленить его и обезвредить, лишить сил; освободить весь магический мир и, главное, Генриетту от этой постоянной опасности!

Но как это сделать? Ведь необходимо скрыть слежку не только от самой Габриэль, но и от Темного Лорда…

Гермиона была уверена в том, что любые ее подозрения, попытайся она высказать их сейчас, не будут восприняты всерьез. Нужны доказательства. Для того чтобы наконец‑то избавиться от этой прокля́той девчонки, столько времени действовавшей ей на нервы. Девчонки, которая действительно несет в себе угрозу.

Какую?

Именно это и предстояло выяснить. Пусть даже окажется, что грозящая опасность никак не связанным с Гарри, наследница Темного Лорда всё равно не потеряет время впустую — освободит себя хотя бы от этой бестии…

Гермиона знала, что Габриэль Делакур вращается в ближнем кругу Волдеморта. После ссоры с близкими она поселилась в Лондоне, арендуя целый этаж одного из домов в жилой части Косого переулка.

Габриэль совала свой очаровательный носик во все дела Темного Лорда, но так как Гермиона старалась держаться от подобного подальше, ей мало что было известно в подробностях. Справляться у Люциуса — рассказать всё, с перспективой передачи Волдеморту. Не требовать же от супруга скрывать что‑либо от повелителя? Да и это было бы лишь наивно.

Но каким способом может она, всегда столь далекая от любых дел своего отца, начать внезапно выведывать что‑то о его приближенных, не привлекая внимания? Как может она, дочь Темного Лорда и леди Малфой, постоянно находящаяся на виду у преданных слуг Волдеморта, установить незаметную слежку за той, кто так часто пребывает с ним рядом?

Вот задача, которую нужно решить в первую очередь.

Гермиона не спала всю ночь. Вчера она так и не навестила Рона — поспешила остаться наедине сама с собой, чтобы всё как следует обдумать. Много часов вертелась с боку на бок в поисках какого‑нибудь простого, но гениального решения. И когда наконец нашла его — едва не лишилась рассудка в ожидании рассвета.

Действовать, теперь до умопомешательства хотелось действовать. Получить подтверждение, что отдающий безумием план возможен.

Для этого нужно было оказаться в гимназии, а стрелки заколдованных часов едва сомкнулись на трех.

Боясь разбудить Люциуса, леди Малфой покинула спальню и вскоре уже в возбуждении металась по малой гостиной, окрыленная своей идеей. Она может начать этот план уже завтра, только бы всё оказалось выполнимым!

Охватившее Гермиону возбуждение не удалось победить даже остаткам Снотворного зелья, которые она обнаружила на туалетном столике и проглотила, даже не разбавляя водой.

Сон не пришел. Она всё ворочалась в постели и, едва занялась заря, начала одеваться, а свой утренний кофе потребовала еще до шести часов, переполошив домовых эльфов Оза и Формоза.

За завтраком Гермионе вспомнилось редчайшее в своем роде зелье, магический настой Иродиады, который когда‑то бесконечно давно подарил ей на восемнадцатилетие Северус. Это зелье имело свойство исполнять в сознании того, кто его выпьет, все желания и мечты.

Гермиона давным–давно использовала свой подарок — а как бы он пригодился сейчас! На несколько часов успокоиться, уверовав, что план ее увенчается успехом и что все тревоги остались наконец позади.

Но вместо магического настоя перед Гермионой стояли грязные тарелки, полупустая чашка кофе и пепельница, полная окурков.

Она понимала, что гимназия еще спит, и нетерпеливо цокала ногтями по столешнице, гипнотизируя стрелки больших напольных часов и моля небо о том, чтобы Люциус не проснулся до ее отбытия и не заметил этого необъяснимого волнения. Именно поэтому ровно в семь часов она всё же трансгрессировала в холл Даркпаверхауса, рассудив, что лучше дожидаться там, пока появится Тэо — а ей был необходим сейчас именно он.

Едва леди Малфой возникла в трансгрессионом круге, как из привратницкой высунулась всклокоченная голова Рона.

— Гермиона!

Она покорно побежала обниматься.

— Ты что это в такую рань?! — после первой радости удивился приятель. — А вчера и не заглянула вовсе!

— Прости Рон. Были неожиданные моменты.

— Входи, — посторонился тот. — Будешь чай?

Гермиона послушно проследовала в привратницкую и устроилась на лавке. Рон засуетился, стал собирать на стол.

— Завтракала уже?

— Да.

— Как провела лето?

Убивая время, она рассказала об истории с Оскаром Кляром и о затянувшейся ссоре с дочерью. Причины последней, правда, обрисовала весьма туманно — не хотелось упоминать Наземникуса. Об Элен тоже благоразумно умолчала.

— А ты здесь как? — в свою очередь спросила гостья, подливая в чашку чай, а потом берясь за сигареты.

— Да, ну… — внезапно стушевался Рон. — Потихонечку.

— А скажи‑ка мне, часто ли тут появлялась Габриэль Делакур? — не заметила этого странного смущения ведьма, чьи мысли снова обратились к делу.

— Порядочно, — почесал затылок привратник. — Я уезжал, правда, на месяц. А что? Опять она тебе не дает покоя?

Рон, будучи одним из немногих Гермиониных конфидентов последних лет, успел наслушаться о фаворитке Темного Лорда довольно гадостей.

— Не дает, — туманно пробормотала Гермиона, задумчиво глядя на высовывающуюся из‑под подушки фотокарточку, изображение с которой проворно юркнуло за край снимка так, что были видны только пышные каштановые кудри. — Приглядись к ней, Ронни. Может, заметишь что странное ненароком.

— Что — странное? — не понял тот.

— Не знаю. Знала бы — стало б куда меньше проблем. С чего ты взял, что она часто тут бывает? — добавила ведьма затем. — Или она появляется обычно в холле?

— Ну, вероятно, она посещает гимназию еще чаще, — согласился Рон. — Но трансгрессионный круг в кабинете директора, думается, бывает частенько заблокирован. Она нередко проходит к нему мимо меня. Бывало время, что и по нескольку раз в неделю.

— Это хорошо, — неопределенно пробормотала Гермиона, что‑то прикидывая. — Слушай, Рон, — она поднялась на ноги, — у меня еще несколько дел в гимназии, которые надо успеть сделать до прибытия учеников. Я к тебе загляну еще вечером, ладно?

— Хорошо, — растеряно кивнул привратник. — Удачи.

Распрощавшись с приятелем, леди Малфой поспешила в правое крыло замка, к кабинету Тэо. Но там, как и следовало ожидать, оказалось закрыто. Без особой надежды Гермиона заглянула в учительскую.

В этот ранний час там было не особенно людно. За своим огромным столом восседала профессор Хэап, перебирая вместе с мадам Айвор принесенную той гору учебных пособий по заклинаниям. Многорукий профессор Нуакшот удобрял чем‑то цветочные горшки с ползучим гибискусом, стараясь привить цветам какой‑то магический фермент. Дэмьен д’Эмлес листал верхний из стопки внушительных томов, высившихся у него на столе.

— Доброе утро, мадам Малфой! — поздоровалась Айда, первой заметившая вошедшую ведьму. — Я тут книги всем левитировала, из нового заказа. Вчера доставили.

— Спасибо. — Гермиона смерила взглядом стопку учебников на своем столе и поприветствовала остальных присутствующих. Затем присела и стала рассматривать корешки.

— Мистер д’Эмлес, а где же ваш брат? — наконец не выдержала ведьма, высовываясь из‑за стопки пособий. — Мне бы потолковать с ним надо.

— Да спит еще, я полагаю, — пожал плечами похожий на Мефистофеля профессор нумерологии и кивнул куда‑то вниз.

— Тут? В гимназии? — оживилась Гермиона.

— Мы уж неделю как тут, — кивнул Дэмьен. — А вы как провели лето, мадам Малфой? — учтиво продолжил он разговор и неожиданно спросил: — Отыскали водицу, которая смывает магию?

Гермиона вскинулась, чувствуя, как кровь отхлынула у нее от лица, и выпучила глаза. «Оккультная окклюменция», «Золото, добываемое в сознании» и «Прах памяти» с грохотом полетели со стола на пол.

— Грифоновы когти! — всплеснул руками Дэмьен, подскакивая и помогая собрать разлетевшиеся книги. — Не думал, что это так важно. На вас же лица нет!

— Откуда вы знаете о моей воде?! — ошеломленно просипела Гермиона, бросив быстрый взгляд на поднявших головы Айду и Летисию. — Откуда?! — перешла она на свистящий шепот.

— Слышал, как вы перед каникулами со своей записной книжкой разговаривали, — пояснил Дэмьен, несколько опешивший от произведенного эффекта. — Тогда внимания не обратил, а летом случайно наткнулся на «Гибель воров» в одной книжке и вас вспомнил. Знал бы, что это так важно, отослал бы сову. Или вы уж сами отыскали?

— «Гибель воров»? — жадно переспросила Гермиона.

— Это старинный гоблинский обряд заклинания подземных источников, — пояснил Дэмьен. — Способ этот они хранят в строжайшей тайне и применяют в своем деле. Зачаровывают поземные воды в пещерах банков «Гринготтс», а при надобности запускают водопады–ловушки. Такие воды смывают любые чары и всякую магическую маскировку. Чем не водица, смывающая любую магию? Вот и вспомнил вас, как прочитал.

Гермиона потрясенно молчала.

— Мадам Малфой? — с беспокойством позвал профессор нумерологии и подал ей со своего стола стакан воды.

— Да? Спасибо вам, Дэмьен! — очнулась Гермиона, отмахиваясь от питья. — Спасибо огромное! Это именно то, что нужно! И, о, как вы кстати об этом вспомнили!

— Такую водицу не так‑то просто достать, — заметил д’Эмлес. — Гоблин волшебнику ее ни за что не продаст, а кроме этих тварей сей колдовской ритуал никто не ведает.

— Ничего, главное знать, что ищешь! — Гермиона вскочила на ноги. — Спасибо еще раз! Вы и не представляете, как мне помогли! Простите, пожалуйста…

И она поспешно выбежала из учительской, едва не сбив с ног Мелькиадеса вместе с его гибискусом.

После такого внезапного открытия, показавшегося сейчас настоящим знаком свыше, Гермиона не могла усидеть на месте — и со всех ног побежала в подземелья гимназии, будить Тэо. На ходу размышляя о том, где раздобыть зачарованную водицу.

У нужной двери в коридоре воздух оказался гуще, будто в нем повис туман. Гермиона нетерпеливо постучала.

— Входи! — раздалось через полминуты, когда она уже готова была разбить костяшки пальцев о дерево. Замок щелкнул, а дверь гостеприимно распахнулась.

Гермиона шагнула в темную спальню, и, будто приветственный салют, с кровати взметнулся фонтан искр, разнесшейся по комнате, зажигая многочисленные свечи.

Заспанный и взъерошенный Тэо потянулся, садясь на постели, и бросил быстрый взгляд на часы, которые стояли на прикроватном столике рядом со стеклянным шаром, отражающим кусочек коридора снаружи комнаты.

— Привет. Извини! — возбужденно затараторила Гермиона.

— Да что уж, — хмыкнул волшебник и махнул рукой в сторону двери, которая тут же захлопнулась. — Располагайся, — кивнул он на край своей кровати и взял с тумбочки самодельные папиросы в пурпурной бумаге.

— Прости, что я так вот врываюсь, — воодушевленно начала Гермиона, опускаясь на постель. — У меня к тебе грандиозное дело!

— Да понял я, что не соскучилась, — хмыкнул Тэо, прикуривая самокрутку, — соскучилась бы, ночью б пришла.

Гермиона засмеялась.

— Не сердись. — Она скинула туфли и поджала под себя ноги.

— И в мыслях не было. — Тэо подался вперед и за руку притянул женщину ближе к себе. Гермиона с благодарностью приняла подкуренную пахитоску. — Ну, рассказывай, — велел волшебник, вальяжно устраиваясь на подушках.

Он был раздет и лишь по пояс укрыт плотным покрывалом. Но Гермионе сейчас было не до этих подробностей — она даже подпрыгивала от нервного возбуждения.

— Мне нужна твоя помощь, — порывисто затянувшись красной самокруткой, сообщила ведьма. — Очень нужно проследить за одним человеком. — Тэо поднял бровь, и Гермиона пояснила: — Это весьма непросто, и я бы хотела сделать всё сама. Пришлось поломать голову, но… В общем, Тэо, помнишь, ты трансфигурировал меня в волчицу? — Маг кивнул. — Ну вот. А теперь нужно, чтобы ты превратил меня в блоху!

Повисла пауза. Затем ее собеседник присвистнул.

— И долго ты собираешься в таком виде соглядатайствовать? — хмыкнул он.

— Столько, сколько потребуется, — с жаром отозвалась Гермиона. — Но с перерывами. Я уже всё придумала! Слушай. Есть такая русская повесть об одном Левше, который блоху подковал. Вот точно так же и ты, превратив меня, подкуешь крошечным порталом. Мы заколдуем его заранее, я потом подумаю, на какое время. В первый раз нужно будет оказаться недалеко от нужного человека, чтобы я могла попасть на нее. Она часто трансгрессирует в холл, с этим не должно быть проблем. А потом я уже побываю с ней у нее дома и смогу заколдовать и другой портал, ведущий туда — чтобы не нужно было каждый раз караулить, — быстро тараторила ведьма. — При всякой возможности, ты будешь превращать меня, я — переноситься туда, дожидаться ее и следить, и так — пока не узнаю то, что требуется! Скорее всего, придется поморочить тебе голову довольно долго, — Гермиона перевела дух, — но мне действительно это очень необходимо! Поможешь?

— О–ла–ла, — прицокнул языком Тэо. — Вот это ты нафантазировала… Нарочно не придумаешь. Надеюсь, понимаешь — чтобы трансфигурировать человека в блоху, мне нужно будет потратить немало времени прежде. Изучить строение, анатомию, — он скривился, — так уж вышло, что я о блохах вовсе ничего не знаю.

Гермиона сделала умоляющее лицо, а затем перегнулась через Тэо и затушила в пепельнице окурок.

— Ладно, так и быть — займемся на досуге энтомологией, — всё‑таки сдался колдун.

— Спаси–и-и–ибо! — взвизгнула Гермиона и обхватила его руками. Маг ухмыльнулся и потрепал ее по спине. — Ты — настоящий друг, — хихикнула Гермиона, приподнимая голову.

Он более настойчиво размял ее кожу, и ведьма приподнялась, садясь на него верхом.

— Я полна бьющей через края благодарности!

— Занимательная энтомология, — хохотнул Тэо, расстегивая пуговицы на ее мантии.

* * *

Около двенадцати Гермиона заглянула в слабо освещенный кабинет Амаранты.

Полувейла читала одну из книг, которыми утром одарила и ее библиотекарша гимназии. Теперь она отложила терракотовый томик в сторону.

Рассказать Амаранте абсолютно всё Гермиона решила еще ночью, даже до того, как придумала свой эксцентричный план слежения за Габриэль.

Ей нужно было изложить кому‑то все свои соображения. Кому‑то, кто точно не перескажет их Волдеморту. Рон на эту роль не годился, ибо тема была уж очень щекотливой.

Рассуждать с ним о том, как уберечь Темного Лорда от неведомой опасности, которая, судя по всему, исходит от Габриэль Делакур, Гермиона не решилась. Хотя вопросы защиты отца, и даже возможного обнаружения Гарри, следовало это признать, были далеко не первейшими побуждающими факторами, толкнувшим ее на активные действия после столь длительного игнорирования загадочных слов майского видения. Дело было в личности той, от кого эта опасность исходила.

Но всё равно Рон был не лучшим конфидентом.

А вот Амаранта — другое дело. Помимо всего прочего, она еще и участвовала вместе с Гермионой в памятном шабаше очищения от магии и хорошо знакома с аспектами этого действа. Кроме того Амаранта — провидица. Как бы скептически Гермиона не относилась к этому разделу магии — теперь игнорировать его было бы просто глупо. И помощь гадалки ей определенно не повредит.

Руководствуясь всем этим, а также сложившимися в прошлом учебном году довольно дружескими отношениями с профессором прорицаний, Гермиона и пришла к той, чистосердечно и с самого начала рассказав обо всем, что было связано с этой историей и Габриэль Делакур.

— Что может одна молодая девушка против Темного Лорда? — спросила, выслушав все подробности, полувейла.

— Не знаю. Говорю же тебе: я даже не уверена, что опасность угрожает ему. Слова видения были довольно туманны, и к чему бы ламии предупреждать меня об угрозе, нависшей над Papá?

— Тебе не кажется, что целесообразнее было бы предупредить об этом Темного Лорда?

— Он постоянно потворствует Габриэль, — замотала головой Гермиона, — и не станет слушать меня без доказательств.

— Мне кажется, Темный Лорд достаточно мудр, чтобы принять к сведению твои слова, — возразила ее подруга.

— Нет. Я много раз говорила ему о ней. Он считает, что я предвзято отношусь к этой ведьме.

Гермиона не стала уточнять, что с того дня, как передала Волдеморту Старшую палочку более полугода назад, ни разу не говорила с ним наедине и отнюдь не желала делать этого теперь, да еще и по столь сомнительному поводу.

С того момента в ней что‑то окончательно переломилось. Смутная тень, блеснувшая в красных глазах и показавшая Гермионе, что ждет ее в случае, если по какой‑либо причине сейчас она не захочет передать своему отцу Старшую палочку, которую он так долго разыскивал, многое расставила по местам.

Возможно, Гермионе показалось.

Скорее всего, Темный Лорд, вздумай она артачиться, нашел бы гуманный способ вынудить дочь совершить обряд Дарения. И это была только легкая тень.

Но она была.

Гермиона и так уже давно относилась к Лорду Волдеморту настороженно. А с того момента…

Как терпят все подданные Темного Лорда и все те люди, которые окружают его постоянно, это? Как переносят угрозу впасть в немилость в любую минуту, по самому незначительному поводу — ведь дальше, после этого, бездна? Один неверный жест, неосторожный взгляд. Заблудившаяся мысль.

А можно ведь и без мысли. Что тогда в Хэллоуин говорил с таким жаром ее матери Рабастан Лестрейндж, упрекая безжалостную и слепую в своей страсти Черную Вдову? «…ни благодарности, ни привязанностей, ни чести! Годы — ничто! Вся жизнь — пустяк».

Он обвинял в этом Беллатрису потому, что ему даже не пришло бы в голову упрекнуть в подобном самого Волдеморта. Но ведь на самом деле это правда. Рядом с Темным Лордом ничто не может гарантировать безопасность — даже самая верная и преданная служба. Родольфус Лестрейндж был с ним с юношеских лет, он провел долгие годы среди полчищ демонов Азкабана, но не предал своего повелителя. И где же он оказался, едва это потребовалось? Убит, хладнокровно и безжалостно — теперь только кольцо–Хоркрукс на пальце Черной Вдовы напоминает о нем. А ведь это — самые верные, самые самоотверженные из всех Пожирателей Смерти.

А пожалеет ли Темный Лорд ту же Беллу, если появится причина избавиться от нее? А ее, Гермиону, свою дочь — пожалеет ли он ее?

«Между верностью и безумием тоже есть черта!»

Находиться как можно дальше от Лорда Волдеморта — вот наилучший рецепт относительной безопасности.

Нет, Гермиона не желала зла своему отцу. И всё еще восхищалась им. Но она предпочла бы делать это на как можно более внушительном расстоянии. Сильные мира сего велики, они впечатляют, их деяния грандиозны и неизменно восхищают и заставляют трепетать. Ты можешь с пеной у рта доказывать их величие и даже будешь прав.

Пока дела их не коснутся лично тебя. Великий человек не может обходиться без жертв. Но всё это верно до очередной отдельной истории. Одной маленькой истории какой‑нибудь незаметной жертвы. Одной искалеченной походя судьбы или разрушенной жизни.

И не приведите всемогущие боги, чтобы это были твои жизнь и судьба.

Одного блика нехорошего багрянца в глазах Волдеморта и едва заметного движения головой хватило Кадмине Беллатрисе Малфой–Гонт для того, чтобы наконец до конца осознать это. Так, чтобы уже более никогда не питать иллюзий.

— Сначала я сама должна разобраться, — упрямо сказала Гермиона Амаранте вслух. — В конце концов, я ведь могу и ошибиться. Что ты сама думаешь о Габриэль?

— Я вовсе не думаю о ней, — усмехнулась полувейла. — Но раз такое дело, давай заглянем в магический кристалл.

Когда всё было приготовлено, провидица долго всматривалась в совершенно мутный, на взгляд Гермионы, шар. Затем тяжело вздохнула.

— Всё очень туманно, — объявила она. — Но я вижу какое‑то противоречие. В ней будто сосуществуют две натуры, весьма отличные между собой. Одна из них превалирует, а другая обретает свободу очень редко.

— Она может находиться под заклятием Империус? — взволнованно спросила Гермиона. — Звучит весьма похоже.

— Не думаю, что Темный Лорд не заметил бы, что сознание столь близкого ему человека контролируется, — с сомнением покачала головой Амаранта.

— Ты не представляешь, до каких высот магии дошел Гарри Поттер, — возразила ее собеседница. — Когда я видела его в последний раз, он был очень силен и по–настоящему страшен. А всё, что рассказывал Рон об их общих странствованиях, еще больше пугает.

— У этой женщины весьма развитые магические способности, — снова вглядываясь в кристалл, произнесла провидица. — Она сильна.

— Возможно, именно поэтому второе, настоящее, «я» временами обретает свободу. — Гермиона поморщилась — образ порабощенной жертвы не вписывался в ее твердое предубеждение против любовницы Темного Лорда. — Но в этом случае он должен время от времени встречаться с ней, — продолжала она. — Моя слежка всё прояснит. А что говорит магический кристалл по поводу Фреда Уизли? — вдруг спросила Гермиона. — Я считаю, что между ними были очень близкие отношения некоторое время назад. Возможно, они оборвались именно тогда, когда ее заколдовали?

Амаранта вглядывалась теперь в туманный шар еще дольше и всё время хмурилась.

— Его сердце окаменело, — наконец произнесла она. — Я не вижу никаких чувств, никаких эмоций. Он просто существует, но не живет. Черный агат, — добавила ведьма затем. — Безликий черный агат — и более ничего.

— Как это страшно — потерять половину самого себя, — пробормотала Гермиона. — Это, наверное, даже хуже, чем лишиться возлюбленного. Ведь братья–близнецы связаны на всех уровнях, а Фред и Джордж были к тому же очень близки. Ужасно. Он иногда бывает так запальчив — а внутри давно окаменел…

* * *

В пять часов пополудни прибыли ученики. Огромный серебристый «Дракон» приземлился у замка и разверз свою необъятную пасть. Семь гимназийских кураторов, некоторое время назад выстроившихся у входа, степенно скрылись в этом зеве, пока остальные дожидались в Трапезной их появления во главе учеников.

Разряженный в пух и прах Рон — Гермиона давно не видела его таким помолодевшим и расфуфыренным — широко распахнул высокие двери и занял свое место на небольшом постаменте слева.

— Гимназия «Даркпаверхаус» приглашает учеников торжественно начать очередной год магического образования! — многократно усиленным волшебством голосом объявил он. — Седьмой курс, Черные Звери и их декан Анжелика Вэйс!

Грянул специально приглашенный оркестр, и под его сопровождение из «Дракона» показались, длинной вереницей поднимаясь на крыльцо, возглавляемые Анжеликой гимназисты. Они чинно прошли расцвеченный солнечными бликами холл и вступили в Трапезную. Профессор проследовала за преподавательский стол, а Черные Звери устроились за своим.

— Шестой курс, Огненные Энтузиасты и их декан Летисия Хэап! — продолжил Рон, и вот уже новая вереница, несколько меньшая, прошла в замок вслед за своей огромной кураторшей. — Пятый курс, Стеклянные Горгульи! И их декан Мелькиадес Нуакшот!

Такая же по размеру группа, ведомая многоруким чернокожим профессором, потянулся в замок. В этом году Гермионе предстояло начать со Стеклянными Горгульями изучение окклюменции — кто знает, какие способности сможет проявить каждый из них в сим сложном умении? Она с профессиональным любопытством рассматривала лица гимназистов, пытаясь угадать, что ее ожидает.

— Четвертый курс, Ужасные Всадники! — провозгласил тем временем даркпаверхаусский смотритель. — И их декан Амаранта Нэсмизидас!

Изящная полувейла с искусно скрытой шелковым платком щекой повела своих многочисленных подопечных в Трапезную. После Черных Зверей это была самая обильная группа из ныне учащихся.

— Третий курс, Ледяные Отражения и их декан Падма Патил! Второй курс, Агатовые Драгоценности и их декан Рабастан Лестрейндж!

Ледяные Отражения еще усаживались, когда второкурсники маленькой группкой прошли в Трапезную за своим угрюмым предводителем.

— И наши новички этого года, — грянул напоследок Рон, когда Агатовые Драгоценности разместились за своим небольшим столом, а профессор Лестрейндж занял место среди преподавателей, — первокурсники, Королевские Коршуны, во главе со своим деканом Северусом Снейпом!

Испуганные малыши гуськом шагали за развивающимися полами мантии профессора. Их было чуть меньше сорока человек, мальчиков, кажется, намного больше, чем девочек. Дети быстро семенили за деканом и в зале стали неуклюже рассаживаться за своим новым столом, принадлежавшем в прошлом году Осенним Ангелам.

— Добро пожаловать в Даркпаверхаус! — торжественно закончил Рон. — Слово берет директор и основатель гимназии, профессор Гонт, Лорд Волдеморт.

Гермиона слушала приветственную речь Темного Лорда с невольным восхищением. Она уже давно не говорила со своим отцом, и его талант завораживать и убеждать, несколько поблекший за это время, теперь поражал с новой силой.

О, великая и безупречная софистика — как легко при желании можно доказать с ее помощью всё, что угодно! А когда жизнь заставляет потом проверять на себе непогрешимые вроде бы истины — обратной дороги уже попросту нет.

Вот и сейчас все жадно внимали, восхищаясь Темным Лордом, все до единого, и она сама — тоже. Это восхищение в Гермионе не могло уже искоренить ничто, ибо ей было известно с излишком.

Восхищение и панический страх.

Многим нравилось играть бенгальскими огнями над ящиком непокрытого пороха. В этом тоже есть свой адреналин и свое извращенное очарование.

Каждый выигранный у смерти в карты миг гордиться собой только потому, что еще существуешь.

Интересно, Габриэль Делакур тоже из этой породы? Ведь она, выходит, рискует еще больше других. Если не заколдована, конечно. Но Гермионе не хотелось так думать.

Внезапно она поймала блеснувший на дальнем конце их дугообразного стола взгляд Фреда Уизли.

Нет, наследница Темного Лорда ошиблась. Не все в этом зале внимали Волдеморту с восхищением.

В прошлом году она очень много общалась с Фредом, и их жаркие споры мешали сейчас поверить до конца в то, что в этом человеке не осталось никаких чувств и что внутри он такой же черный, окаменелый и холодный, как агатовый перстень на безымянном пальце его правой руки.

Нет! Может быть, умерло всё, что раньше было Фредом Уизли — но остался не один сплошной бесчувственный агат. Осталась убежденная ненависть.

После смерти Джорджа всё остальное действительно обратилось в камень. Но возникла злоба. И еще осталось упрямство. И бесконечная убежденность в своей новой правде, при полном отсутствии каких‑либо действий.

Методично и упорно доказывал Фред наследнице Темного Лорда в их долгих диспутах, что ее отец — зло и погибель для магического мира. Но не решался уйти с преподавательского места в его гимназии и упорно отвергал любые попытки помочь ему в этом.

Ругал пассивных демагогов почем свет и сам был точно таким же.

Сколько еще Фредов Уизли развелось сейчас в Соединенном Королевстве? А сколько было их раньше?

Гермиона вздохнула.

Завтра нужно поговорить с Фредом. Но не о Волдеморте, как обычно.

А о Габриэль Делакур.

* * *

Рона после окончания банкета Гермиона не нашла, но зато поняла, насколько сама устала за эти нескончаемые два дня. И потому отправилась в свою спальню в подземельях. Завтра на первом уроке, в десять часов утра, ее будут ждать Стеклянные Горгульи, готовые начать долгий путь изучения окклюменции. Следовало хорошенько отдохнуть.

Гермиона редко возвращалась в поместье в дни, предшествующие урокам, а уж сегодня и подавно не стала.

Утором во вторник, второго сентября, сразу после завтрака обе группы разделенного пополам обширного пятого курса собрались вместе в классе легилименции и окклюменции, чтобы выслушать первую вводную лекцию о защите сознания, законах и правах волшебников в этой области и плане будущих уроков.

Практика еще не началась, гимназисты даже не были обучены пока технике избавления от ненужных воспоминаний, и мадам Малфой не могла ознакомиться с потенциалом новых учеников.

Когда время занятия истекло, она оказалась абсолютно свободна до самого четверга, но не спешила покинуть гимназию.

Перед запланированным ответственным разговором с Фредом Гермиона сверилась с расписанием уроков, вывешенным на большой доске в учительской и уже витиевато оплетенным заколдованным ползучим гибискусом профессора Нуакшота. Отыскала собирающихся выслушать первую лекцию по магическому законодательству, читаемому теперь по вторникам, Черных Зверей и направилась к нужному кабинету.

Леди Малфой коротко поздоровалась с бывшим однокашником Симусом Финиганом, раскладывавшем на столе в кабинете свои бумаги, и тот ответил ей весьма сдержанно. Несмотря на то, что работающий теперь в Министерстве магии Симус читал лекции семикурсникам Даркпаверхауса, отношения с ним у Гермионы, ставшей дочерью Темного Лорда, не сложились на корню.

Но это уже давно не беспокоило ее. Здесь мадам Малфой искала Женевьев Пуанкари, с которой надлежало обсудить их совместные дополнительные занятия.

К ее вящему удивлению девушка на урок опоздала. И, чтобы не задерживать ее, Гермиона решила подождать, пока мистер Финиган отпустит курс, тем более что оставалось не так много времени.

Она прошлась по коридору, намериваясь отыскать пустующий класс, и наткнулась на Рона.

— Ба, мистер Уизли, да ты шикарно выглядишь! — рассмеялась женщина, отчего непривычно аккуратный и опрятный сегодня Рон, у которого даже веснушек, казалось, стало меньше, залился краской.

— Спасибо, ты тоже, — буркнул чуть ли не с обидой он.

— И почему бы тебе всё время не приводить себя в порядок как сейчас после праздника, — не унималась ведьма. — Помолодел лет на десять! А то ходишь вечно домовым эльфом, гимназистов пугаешь. Сейчас прям жених!

— Действительно помолодел? — умаслился Рон.

— Без вопросов. Только не заворачивайся опять в свой любимый серый хитон! И будет тебе счастье.

Гермиона дождалась удара колокола, отозвала выходившую из класса Женевьев и условилась заниматься с ней вечером по понедельникам, как и в прошлом году.

Покончив с этим, она отправилась в кабинет Фреда.

Занятия по летному мастерству начинались только в октябре, но, так как мрачный тренер безвылазно сидел в гимназии, Гермиона понадеялась обнаружить его на месте — и не ошиблась: спустившись в нужный коридор, она заметила, что дверь помещения, используемого Фредом в качестве кабинета, приоткрыта.

Подходя, она внезапно услышала женский голос и затормозила, мгновенно вспомнив о Габриэль. Ведомая не праздным любопытством, Гермиона неслышно подошла ближе и прислушалась.

Говорили громко, и, чтобы не быть случайно застигнутой в неловком положении, она шагнула в стенную нишу за дверьми.

— Ты даже не хочешь слушать меня! — со слезами в голосе простонала тем временем незримая женщина. — Фред, милый, я сойду с ума! Все эти годы я пыталась обманывать себя. Хотела внешним одурачить свое сердце. Ты всегда говоришь мне о долге! Но я не хочу больше слышать о долге, Фред! — Женщина всхлипнула. — Почему ты постоянно отвергаешь меня? Ну что же ты молчишь?! Его больше нет, понимаешь?! Даже его больше нет. Все эти годы я любила тебя, тебя, а не его. И ты это прекрасно знаешь! А теперь у меня и этого не осталось. Что ты стоишь истуканом?! Что я должна теперь делать?! Только не говори мне об обязательствах теперь! И мне плевать, как это будет выглядеть!

— Послушай…

— Нет! — выкрикнул звенящий голос. — Я не хочу ничего слушать! У меня ничего не осталось…

— У тебя есть дети, — потерянно вымолвил преподаватель летного мастерства.

Гермиона моргнула. Какие еще дети?!

— Не говори мне о моих детях! — вскричала ведьма. — Каждый раз, когда я смотрю на Фредди, я вижу твои глаза. Не его, твои!

— Так ты… — осекся ее собеседник, — ты назвала сына Фредом… Из‑за этого?.. Из‑за меня?

— Дурак, — устало сказала неизвестная. — Разве это не было всегда очевидным?

— Послушай…

— Пожалуйста, — перебил дрожащий голос, — давай просто будем счастливы. Наплевав на всё. Мы можем.

— Нет, не можем.

— У тебя кто‑то есть? Скажи мне правду. Ты кого‑то любишь?

— Да, — ответил Фред надломленным голосом после очень длинной паузы.

— Давно? — дрогнул голос неизвестной.

— Нет, недавно. Но я никогда с ней не буду. Потому что у меня есть долг.

— О Великий Мерлин! — простонала ведьма.

— Прости меня. Менее всего я хотел причинить тебе боль. Но я не могу.

— Я бы простила тебя, если бы ты был счастлив, — глухо произнес безнадежный голос.

Фред горько усмехнулся — Гермиона видела его лицо в узкой щели между петлями дверей.

— Прости меня, — повторил он. — Пожалуйста, прости.

— Почему жизнь так жестока? — тихо спросила женщина.

— Я и сам этого не знаю, — понурил голову Фред и приложился к объемной никелированной фляге, которую достал из кармана.

— Топить боль в огневиски и выть на луну — неужели в этом твой долг, Фредди?!

— Не начинай снова. Тебе лучше уйти.

— Сделай хоть ее счастливой, — промолвила неизвестная.

— Этого не будет никогда. Утешься этим.

— Мне уже не найти утешения.

Послышался стук каблуков, и ошеломленная Гермиона узнала в выходившей чернокожей женщине заплаканную вдову Джорджа Уизли Анджелину, урожденную Джордан. Она пошла по коридору прочь, не поднимая головы.

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» — пронеслась в голове наследницы Темного Лорда русская маггловская поговорка.

И леди Малфой затаилась, выжидая время, чтобы войти.

* * *

— А, это ты? — поднял голову Фред, который сидел, склонившись над пустым столом.

— Прости, я не вовремя?

Кажется, он хотел сказать что‑то вроде того, что она не может прийти вовремя, но промолчал.

— Я… Я хочу поговорить с тобой, — начала Гермиона. — О Габриэль Делакур. — Фред изумленно вскинул рыжие брови. — Понимаешь… — замялась леди Малфой. — Мне… Мне кажется, что с ней что‑то не так. Я хочу установить за ней наблюдение, — сообщила затем она, внимательно следя за его реакцией. — И уличить ее.

— Уличить — в чем? — недоуменно спросил Фред.

— Пока не знаю. Но мне кажется, что она как‑то связана с Гарри Поттером.

— Гарри Поттер и шлюха Волдеморта?! — хохотнул ее собеседник с презрительным весельем. — Походит на оскорбление.

— И тем не менее у меня есть основания полагать, что это так, — не смутилась Гермиона, давно привыкшая к резкости своего коллеги. — И я намереваюсь всё выяснить.

— Зачем ты сообщаешь об этом мне? — нахмурился Фред.

— Потому что тебе что‑то известно о Габриэль Делакур, — невозмутимо заявила женщина.

— Только то, что она потаскуха, — пожал плечами сумрачный преподаватель с нескрываемым отвращением. — Гарри Поттер не стал бы якшаться с такой.

— Гарри способен на многое, — покачала головой Гермиона.

— Поступай, как знаешь. — Фред прищурился. — И что ж ты станешь делать, если найдешь его? — спросил он затем. — Донесешь Волдеморту?

— Не знаю, — честно ответила Гермиона. — У меня с этим человеком свои счеты. У тебя, я полагаю, тоже, — добавила она.

— Если ты о Джинни, то, по–моему, куда лучше умереть, чем рожать Волдеморту ублюдков.

— Я не верю, что ты действительно думаешь так, — горько обронила леди Малфой. — Я видела тебя на кладбище в день похорон Джинни.

— Ее смерть была одним из самых сильных ударов для меня, — тихо сказал Фред, отворачиваясь в сторону. — Но умерла она намного раньше.

— Оставим эту тему, — вздохнула Гермиона. — Ты точно не хочешь что‑то рассказать мне о Габриэль?

— Поверь, если бы я знал, как раздавить такую гадину, я это сделал бы давно и сам.

— Черный агат, — пробормотала ведьма.

— Что, прости?

— Ты почти превратился в бездушный камень. — Она кивнула на его правую руку, безымянный палец которой украшал перстень. — Посмотри на него, разве ты хочешь быть таким? Бесчувственным, черным и холодным?

— Я бы очень хотел быть полностью бесчувственным, — глухо произнес Фред. — Только это не всегда получается.

— Я всё равно узнаю, в чем замешана Габриэль, — сделала последнюю попытку Гермиона.

— Флаг тебе в руки.

Но Тэо объявил, что наконец‑то готов впервые обратить Гермиону в блоху лишь через несколько недель после Хэллоуина. До того же леди Малфой отдавала все свои силы на тщетные пока поиски «Гибели воров» — она, в меру своих возможностей, исследовала черные рынки магических товаров, но это не давало результата. Знакомая торговка из Лютного переулка ничего подобного не имела, более того, была сильно предубеждена против гоблинов и всего, что они делают. Что‑то там они не поделили когда‑то.

Гермиона пробовала добыть зачарованную водицу еще в нескольких местах — она знала их, по сути, не так уж и много. И ничего не получила.

Спрашивать совета у Люциуса, как и пользоваться его знакомствами, ведьма не могла, так как приходилось соблюдать безграничную осторожность в своих поисках — чтобы какой‑то не в меру ретивый торговец не донес мужу, а то и отцу о ее изысканиях.

Гермиона даже пыталась подкупить гоблинов — но в итоге едва унесла ноги от этих евреев магического мира, закусивших удила по поводу вопросов чести, традиций и своей не слишком скрываемой ненависти к волшебникам.

И еще однажды Гермиона попробовала пойти ва–банк: как‑то, встретив Габриэль в гимназии, отозвала ее в сторону и заявила, что знает всё о той и Фреде Уизли. Но девушка изобразила на лице такое искреннее изумление, что, если бы Гермиона своими глазами не видела сцену их ссоры когда‑то, даже она безоговорочно поверила бы этой ловкой бестии.

В общем, что бы леди Малфой ни делала, это ничего не давало.

Возможно, со временем она всё же достала бы «Гибель воров», но ноябрь перевалил за середину и в один прекрасный день Тэо объявил о готовности трансфигурировать свою подругу впервые.

 

Глава XXIX: О том, как Тэо блоху подковал

Pulex irritans Linnaeus или, как ее еще называют, блоха человеческая — вот в какое насекомое трансфигурировал Тэо свою не в меру ретивую подругу. Первое время они долго тренировались, и Гермиона училась воспринимать мир из столь необычайного положения, перемещаться по кожным покровам, преодолевать расстояния гигантскими блошиными скачками и смирять в меру сил инстинкты нового организма. Но уже через неделю она достаточно освоилась для того, чтобы предпринять свой первый грандиозный вояж.

Дело, однако, это было непростое.

Целых девять дней мадам Малфой проводила всё свое свободное время, просиживая на каменных выступах в холле над входом в привратницкую, куда ее относил Тэо, едва ведьма прибегала к нему.

Сидеть на камне было чрезвычайно скучно и неудобно, к тому же ее блошиное естество очень скоро начинало страдать от нестерпимого голода. Они еще не пользовались никакими порталами, ибо Гермиона была уверена, что, в соответствии с законами мудрого маггла Мёрфи, выпадет так, что эта штука обязательно сработает в тот момент, когда Габриэль наконец‑то попадет в гимназию во время «засады».

Потому профессор изучения нечисти в условный час забирал заговорщицу, проходя мимо ее поста, и у себя в кабинете превращал обратно в человека, милостиво разрешая по дороге туда изнемогающей от голода Гермионе «кушать вволю».

Горе–шпионка знала, что уже трижды за этот период прозевала свою жертву, не находясь на месте в момент, когда та появлялась в гимназии. Это заставило Гермиону забросить всё на свете и торчать на прокля́том камне до умопомрачения. Она почти не бывала дома, не высыпалась и даже один раз отменила урок легилименции у Огненных Энтузиастов, решив почему‑то с твердой уверенностью, что Габриэль появится именно перед обедом в пятницу.

Не появилась.

Но леди Малфой всё равно не отчаивалась.

Во время своих бдений Гермиона сделала массу совершенно бесполезных наблюдений.

Теперь она знала, что Марьятта Дельмонс встречается с Диего Хорсом и уединяется с ним в комнатушке для хранения швабр под лестницей в правое крыло. Знала, что призрак княгини Констанции по ночам кружит в одиноком вальсе по пустынному холлу и что‑то напевает вполголоса себе под нос. Знала, что толстый, словно воздушный шарик, Живоглот таскает в замок мышей, которых ловит где‑то за территорией, и полуживыми проносит тайком в левое крыло, где обитают студенты.

Узнала она, что ночами по гимназии ползает огромная змея Нагайна, что призрак графа Сержа заигрывает со старшей дочерью князя Шербана Сицей, что портреты Терпсихоры Вульрок и Мистресс дю Бусси, висящие около входа в Трапезную, не ладят между собой и постоянно сцепляются чуть ли не в драке. Что Женевьев Пуанкари часто помогает Рону в привратницкой чистить заляпанные воском магические портреты, а Сэмьюэл Грин и Отто Гринбург нарочно пачкают их, когда изображения уходят с полотен, находя эту проделку бесконечно забавной.

Гермиона видела, как часто по ночам замок покидает закутанная в длинный плащ Амаранта и пешком идет куда‑то в сторону уходящего вниз леса…

Бесконечно много ненужных сведений и одни сплошные неудачи в ее основном плане.

Не вечно же куковать здесь, поджидая у моря погоды?

Она забросила всякую личную жизнь, уже неделю не видела своего мужа, почти перестала общаться с дочерью и халатно относилась к обязанностям преподавателя. Это не могло продолжаться долго.

Но, когда в четвертый раз пропустив появление Габриэль, о котором ей сообщил Рон, и уже окончательно утратив надежду, Гермиона стала искать другой план попасть в роскошную шевелюру «подследственной», Богини Судьбы наконец‑то сжалились над упорной колдуньей, и она оказалась там, где хотела — среди белокурых локонов любовницы Волдеморта.

Это случилось на второй неделе декабря и послужило началом очередной страницы необычайного преследования.

Теперь было не так скучно.

Гермиона узнала о Габриэль Делакур много нового и совершенно перестала верить, что временщица ее отца контролируется заклятием Империус. Слишком живой и деятельной была эта шлюха.

Гермиона наконец однозначно согласилась с терминологией Фреда Уизли — оказалось, что юная мисс Делакур ублажала не только своего повелителя, но и добрую половину его преданных слуг!

Несколько раз расследовательнице приходилось присутствовать и при этом — и только стоило распутной внучке вейлы приблизиться к Волдеморту, как Гермиона поспешно ретировалась куда угодно, опасаясь, как бы многомудрый Черный маг ее не обнаружил.

Габриэль неизменно присутствовала на всех шумных сборищах Пожирателей Смерти. Она с обворожительной улыбкой и легкостью свирепого опричника шутила об их кровавых похождениях, которых, к ужасу Гермионы, оказалось немало.

Она играючи помогала выносить смертные приговоры и смеялась над этим.

Она становилась участницей ужасающих игрищ и забавлялась чужой бедой, поднимая кубки эльфийского вина за упокой пока еще живых волшебников.

Бывало, леди Малфой часами просиживала в пустой квартире фаворитки Волдеморта, где дожидаться хозяйку было еще скучнее, чем на камне в холле гимназии. А иногда крошечный портал, закрепленный на одной из ее задних блошиных ножек, уносил Гермиону на атласную белую подушечку в кабинет Тэо до того, как Габриэль появлялась дома.

Преподаватель изучения нечисти несколько раз пытался вразумить свою упрямую подругу и доказать той тщету ее бесконечных наблюдений, которые так долго не давали желанных плодов. Но совершенно безрезультатно.

Гермиона окончательно погибла для внешнего мира. Она даже на Рождество умудрилась оставить семью и пуститься за Габриэль в многочасовое турне по пьяным сборищам Пожирателей Смерти.

Время шло, Гермиона узнавала всё больше ужасов, от которых в ее желудке стыла кровь преследуемой ведьмы. Но каким бы страшным человеком ни была Габриэль Делакур и какие бы кошмары ни творили ее дружки, — ни о предательстве, ни о Гарри Поттере ничего не было слышно.

Началась весна, и леди Малфой уже готова была сдаться, лишь укрепившись за эти бесплодные месяцы в своем отвращении. Но всё, что ей пришлось вынести ради этого расследования, было вознаграждено сполна — правда, только восемнадцатого марта наступившего нового года.

* * *

Был вечер среды. Занятий в гимназии у Гермионы в этот день не было, и она с самого утра затаилась в роскошных волосах Габриэль. Портал должен был перенести крошечную блоху в кабинет Тэо только в два часа пополуночи.

В половине девятого наблюдаемая уже вернулась домой, и Гермиона с тоской предвкушала долгие часы ожидания, прежде чем можно будет выбраться отсюда. Уляжется эта красотка спать — и кукуй до ряби в глазах на ее беспечной головке. Впрочем, Гермиона научилась дремать в облике блохи — и это часто спасало ее в таких ситуациях, да и время экономило.

Но поспать в этот день не довелось.

Очень скоро, Габриэль успела только перекусить да переодеться в домашнее, раздался стук дверного молотка. Судя по реакции, хозяйка ждала кого‑то.

«Ну вот, только порно мне сегодня и не хватало», — мрачно подумала Гермиона в ее волосах.

Но на пороге оказалась женщина.

Вроде бы француженка. Симпатичная русоволосая ведьма лет тридцати с большими синими глазами. Как выяснилось, парикмахерша.

Гермиона вспомнила, как недавно Габриэль жаловалась Данкану Эйвери, что замучалась со своими волосами — они растут так, будто она пьет Власоростный настой. И крошечная блоха поспешила перебежать под одеждой на спину девушки, чуть не съехав по шелковой ткани, и с трудом зацепилась за хлопчатобумажные леггинсы.

Парикмахершу звали Лоло, и они, судя по всему, были с Габриэль подругами и виделись довольно часто, хотя Гермиона за всё это время не застала ни одной их встречи.

Пока визитерша готовила инструменты, любовница Темного Лорда снова принялась жаловаться на свои непослушные пряди.

— Сейчас всё приведем в норму, — пообещала Лоло, усаживая девушку перед зеркалом. И принялась за работу.

Через полчаса она закончила, и женщины уселись пить чай. И тут у Гермионы часто–часто застучало ее крошечное сердце.

К этому моменту она снова перебралась в аккуратно уложенные волосы, откуда открывался отличный обзор, на свой любимый наблюдательный пост чуть левее темени, где на голове Габриэль была небольшая шишечка. И оттуда заметила, как парикмахерша незаметно бросила в чашку своей подруги крошечную гранулу неизвестного вещества.

Неужто дождалась?

Гермиона впилась передними лапками в одну из белокурых волосин и стала внимательно наблюдать за происходящим.

Габриэль отпила чаю и, поставив чашку на стол, сладко зевнула. Потом еще раз. Потом пожаловалась на тошноту. Хотела встать, но медленно сползла со стула на пол, лишившись чувств.

Лоло, лицо которой мигом стало сосредоточенным и серьезным, поднялась из‑за стола, левитировала на диван бесчувственное тело и сняла со своего запястья тоненький золотой браслет. Она надела его на руку Габриэль, посмотрела на часы и начала делать совершенно непонятные вещи.

Вымыла и убрала чашки на кухне, сложила свои инструменты, а потом зачем‑то расстелила постель Габриэль и стала переодевать ту в пижамный костюм. Затем бросила вещи на кресло у кровати, налила в стакан воды и поставила на тумбочку. Ушла в ванную, и через открытую дверь Гермиона видела, как она плеснула водой на зеркало и зубную щетку, открутила колпачок пасты и увлажнила большое банное полотенце.

После этого загадочная парикмахерша еще раз посмотрела на часы, потушила в квартире свечи и трансгрессировала прочь.

Гермиона осталась в волосах своей бесчувственной «подследственной» в полном смятении. Но тут их обеих рвануло куда‑то, и на секунду ведьма в ужасе решила, что это в самый неподходящий момент сработал ее портал.

Это действительно был портал. Но не крошечный красный бантик на задней ножке блохи, а тонкий золотой браслет на руке спящей женщины.

* * *

Комната, в которой приземлилось тело Габриэль Делакур, была полутемной и небольшой. Но оглядеться Гермиона не успела — над головой неподвижной в беспамятстве красавицы, прямо перед глазами леди Малфой, склонился тот, кого наследница Темного Лорда менее всего ожидала увидеть.

Повзрослевший и возмужавший… Ли Джордан!

Вот тут Гермионе показалось, что она сошла с ума.

Тем временем школьный приятель близнецов Уизли начал проделывать следующее: приволок из настенного шкафа целую стопку каменных шкатулок с резьбой, выстроил их на небольшом столе, на другой, огромный, застланный белой простыней, левитировал Габриэль.

В этот момент в дверь заглянула чья‑то голова, и, сдавленно охнув, молодая женщина потрясающей красоты, но только очень бледная и взволнованная, подбежала к столу, звонко стуча каблучками.

— Т’ги должен б’гыл меня поз’гвать! — возмущенно воскликнула она, коверкая речь на французский манер, и схватила руку бесчувственной Габриэль.

— Она же спит, — удивился Ли Джордан, раскрывая свои шкатулки, от содержимого которых, незримого для Гермионы, исходил слабый дрожащий свет.

— Г’упый, какая раз’гница?! — возмутилась женщина, и, приглядевшись, Гермиона узнала в ней Флёр.

Узнала, и еще больше изумилась. Вроде как супруга Билла Уизли громогласно разругалась с младшей сестрой, а тут сжимала ее безжизненную руку с явными трепетом и любовью. Еще и слезы выступили на огромных голубых глазах.

— Mon doux bébé, — всхлипнула Флёр, опускаясь перед столом на колени. — Что ты коп’хаешься?! — сердито буркнула она Джордану.

Тот тем временем снял с руки Габриэль использованный портал и отложил в сторону. Затем вытащил волшебную палочку и подцепил из ближайшей шкатулки длинную серебряную нить.

Мысли!

Словно завороженная, наблюдала Гермиона за тем, как перемещал Ли Джордан содержимое многочисленных шкатулок в голову бесчувственной, а ее сестра тем временем всхлипывала, гладя белоснежные холодные руки.

Это заняло довольно много времени. Но вот каменные шкатулки опустели.

— Пойдем, — строго сказал Джордан, доставая какую‑то колбочку и смачивая ее содержимым ватный тампон, которым провел над верхней губой Габриэль. — Пошли, Флёр!

— Ли, ми’гленький, можно я ос’гтанусь…

— А ну марш отсюда! — топнул ногой колдун и, ухватив молодую миссис Уизли за локоть, чуть ли не насильно увел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

Глубоко потрясенная Гермиона ждала, что будет дальше.

Вскоре Габриэль пошевелилась. Сморщила очаровательное личико и, повернувшись на бок, медленно села на столе.

Некоторое время она не двигалась, сильно зажмурив глаза. Потом спустила ноги вниз. Огляделась. Порывисто обхватила себя руками и начала слегка раскачиваться.

Так прошло около десяти минут.

За дверью послышались шаги, но никто не вошел.

Габриэль спрыгнула на пол и приблизилась к настенному зеркалу, которого Гермиона сразу не приметила. Долго вглядывалась в свои черты. Потом прижалась лбом к гладкой поверхности и снова зажмурилась.

Далее девушка порывисто вздохнула и, поежившись, твердой походкой пошла к шкафу. Вытащила оттуда мантию и надела поверх пижамы. Поправила прическу. И направилась к двери.

Когда Габриэль вышла в огромную, ярко освещенную комнату, первым делом ей на шею бросилась заплаканная сестра, огромные глаза которой сверкали слезами и счастьем.

— Ну–ну, — нежно погладила ее коварная кобра Волдеморта, тоже сжимая в объятьях, — будет. Чего ты ревешь, Ангелочек? Я жива.

— Габи… — сквозь слезы прошептала женщина, — родная моя…

— Флёр, да оставь ты, задушишь! — строго сказал высокий рыжеволосый мужчина с лицом, испещренным шрамами. Гермиона узнала Билла Уизли. — С возвращением, Габриэль!

— C возвращением, дорогая, — произнес другой очень знакомый голос. — Как вы?

За закрывшими обзор локонами Флёр показалось лицо Люпина. Гермиона поняла, что если она сейчас же не бросит удивляться, то действительно сойдет с ума. И стала просто смотреть.

В комнате оказалось полно народу, и многие были знакомы наследнице Темного Лорда. Среди поздравляющих Габриэль с возвращением и сердечно обнимающих ее людей были Кингсли Бруствер, Артур и Чарли Уизли, Аластор Грюм и даже Виктор Крам.

В этой комнате собрались члены Ордена Феникса!

Очевидная мысль заставила Гермиону удивиться в последний раз. Дальше она просто слушала.

Слушала, как, устроившись на удобном диване и не выпуская рук то и дело всхлипывающей сестры, Габриэль начала подробно и обстоятельно излагать всё более–менее важное, что произошло за последнее время в среде Пожирателей Смерти.

Незнакомый приземистый волшебник бойко стенографировал всё, что она говорила самопишущим пером.

Гермиона поняла, сколь многое она сама пропустила мимо ушей во время своей слежки. Габриэль перечисляла только факты, причем многие из них вызывали дрожь.

— Джоанну Серафен можно попробовать спрятать, — подытожила свой отчет молодая девушка, — но Джейкоба Орвьедо трогать нельзя. Слишком очевидно.

— Подумаем, что тут можно сделать, — подал голос Кингсли Бруствер. — Аластор, вы займетесь мадам Серафен. Ее можно переправить к Эмпаирам в Ирландию. Виктор и Билл обеспечат прикрытие.

— Разберемся, — кивнул Грюм.

— Неуж’гели ничем нельзя помочь мисте’гу Орвьедо? — возмутилась Флёр Уизли.

— Попробуем спасти Лору Орвьедо, — после паузы сказал Грюм. — Если бы удалось выслать ее на континент под благовидным предлогом и задержать там, пока эти шакалы будут рвать ее мужа, возможно, удалось бы сохранить ей жизнь.

— Ты уверена, что д’Арвилю ничего не грозит? — спросил у Габриэль Виктор Крам. — Это очень странно. Мы убеждены, что на него готовится покушение.

— Я ничего не слышала, — вздохнула Габриэль, — но это уже не показатель. Я всё больше убеждаюсь, что Волдеморту что‑то известно.

При этих словах Флёр вздрогнула и еще сильнее сжала ладони сестры.

— Что‑то конкретное? — деловито спросил Грюм.

— Нет. Но вы же видите, мне говорят всё меньше. А еще он стал странно называть меня, — поморщилась Габриэль. — То Апатой, то Нефелой, то Астреей. Я не понимаю, разумеется, его намеков, когда он бросает их, и не реагирую. Но я вполне осознала их сейчас.

— А теперь поясни сирым и убогим, — попросил Чарли Уизли.

— Апата — в греческой мифологии богиня обмана, — заговорил вместо девушки Люпин и все взоры обратились к нему. — Нефела — богиня туч, богиня–облако, — продолжал волшебник, — она способна принимать чужой облик. Астрея — богиня справедливости, защитница правды.

— Ты б’гольше не должна возв’гащаться туда! — вскрикнула Флёр. — Мы сп’гячем тебя в Ир’гландии вместе с Эмпаирами и Се’гафен! — Флёр лихорадочно оглядела окаменевшие лица собравшихся. — Он ’гже убьет ее! — срывающимся голосом выкрикнула она.

— Зато мама перестанет проклинать меня, — с грустной улыбкой произнесла Габриэль. — Ну, Ангелочек, прекрати! — потрепала она сестру по волосам. — Я как раз считаю, что это тебе, Мари–Виктуар и Дóминик следует перебраться в Ирландию. Он не убьет меня, — после паузы добавила она будничным тоном, — это слишком просто. Волдеморт грозился превратить Астрею в Эйлитию, — закончила она и отвела взгляд в сторону.

Почти все воззрились на побледневшего Люпина, и только седобородый неизвестный Гермионе волшебник в очках охнул, а какая‑то тучная дама присвистнула.

— Эйлития, — запинаясь, пробормотал стареющий оборотень, — это греческая богиня деторождения, богиня, которая зажигает огонь материнства в душе каждой женщины.

Повисла гробовая тишина.

— Мы подумаем об этом, если это произойдет, — первой заговорила Габриэль. — Где там моя настойка для роста волос? И когда следует ожидать Лоло?

— Услуги Лоранс понадобятся вам приблизительно через две недели, — сообщила знакомая с греческой мифологией тучная дама, протягивая Габриэль кубок с резко пахнущим настоем.

— Вот и отлично. — Девушка залпом осушила его и запустила пальцы в волосы так, что Гермиона едва успела отскочить в сторону. — Ангелочек, прекрати паниковать! И перебирайся лучше в Ирландию.

— Quelle sotte créature! — прошептала Флёр.

— Нам нужны новые люди, — громко сказал тем временем долго молчавший Кингсли Бруствер. — Как бы то ни было, мисс Делакур стала приносить слишком мало сведений. К тому же практически неизвестно, что происходит в Черной Гимназии. Чарльз…

Предводитель Ордена Феникса посмотрел на Чарли Уизли, который вдруг вскинулся, сверкнув глазами.

— Нет! — с негодованием отчеканил он. — Никогда в жизни я не стану втягивать в это Ами! Мы миллион раз говорили об этом! Со мной делайте всё, что хотите, но Ами я подвергать опасности не буду!

— Чарльз, — мягко вмешался в спор Люпин, — с тех пор, как твой брат нас оставил, ситуация с гимназией Волдеморта постоянно ухудшается. Полная изоляция. Ты же понимаешь…

— Ами я втягивать в это не стану! — ударил кулаком по спинке стула Чарли.

— Фред — мерзкий гоблин, трусливый, как Лунный Телец! — вскипела неожиданно Габриэль. — Я просила не поминать его имени в моем присутствии никогда!

— Но ведь я и не… — попытался защититься Люпин.

— Молчите, юная леди! — перебил Грюм. — Вы и так рисковали всем, когда пошли выговаривать ему свои претензии, не слив мысли и не откорректировав память! Так что теперь не вам поднимать эту тему!

— Волдеморта не было! — ощетинилась Габриэль. — А этому ублюдку я должна была всё сказать! Должна была!

— Оставь ее, Аластор, — взмолился Артур Уизли, — девочке столькое приходится выносить…

— Посмотрел бы, что б она вынесла, попадись со всеми своими воспоминаниями Волдеморту! — гаркнул Грюм. — Как дети малые… — Он смерил грозным взглядом Чарли Уизли.

— Эта тема не обсуждается, — отрезал тот, скрестив руки на груди.

— Моя се’гстра рискует жиз’гнью ка’гждый день! — вдруг вскочила на ноги Флёр. — А т’гы защищаешь эту девчонку, будто на ней к’глином сошелся свет! Тогда как она могла б’гы приносить пользу! Эго’гист!

— Довольно того, что делаю я! — вскипел Чарли. — Весь мир не обязан рисковать ради Ордена Феникса!

— Не р’гади О’гдена, а р’гади людей!

— Флёр, дорогая, — попытался утихомирить супругу Билл.

— Ост’гавь меня! Все дума’гют только о себ’ге!

— Когда это я не выполнял своего долга?! — взбеленился Чарли, тоже вскакивая на ноги.

— Пожалуйста, успокойтесь, — беспомощно пробормотал Люпин.

— Мо’гчите! — накинулась и на него Флёр. — Ва’гша жена такая же эго’гистка, как и он! — взбешенная ведьма указала изящным пальчиком на Чарли. Лицо же ее утратило всякую привлекательность — оно заострилось, приобретая подлинные черты вейлы.

— Дора не эгоистка! — ощерился Люпин. — Она…

— Что?! Что о’гна сде’гала для О’гдена Феникса?!

— Довольно и того, что она позволяет мне участвовать во всем этом, — ледяным тоном оборвал тот.

— Прекратите свару!!! — зычно крикнул Кингсли Бруствер, и все мгновенно притихли. Чарли и Флёр опустились на свои места. — Голосите, как домовики на кухне! Наше дело — добровольная жертва. Я приношу свои извинения, Чарльз. Более мы не будем возвращаться к вопросу о посвящении домнишоары Нэсмизидас в Орден Феникса. Простите.

На лицах многих собравшихся отразилось недовольство, а Флёр демонстративно отвернулась в сторону.

Что было дальше, Гермиона так и не узнала — портал знакомо рванул ее вверх, унося прочь из нового штаба Ордена Феникса на атласную подушечку в трансгрессионном кругу кабинета Тэо.

 

Глава XXX: Ab actu ad potentiam

[134]

— Это не она!

Гермиона ворвалась к Амаранте в спальню, словно небольшой торнадо.

— Что? — растерянно спросила полувейла, лихорадочно моргая заспанными глазами.

— Не она! Кобра, о которой говорило моё видение, не Габриэль Делакур! — задохнулась от бега Гермиона. — Она — шпион Ордена Феникса и никак не связана с Гарри! От нее не исходит никакой опасности, потому что mon Pére уже раскусил ее! И это ей следует опасаться. Она не готовит никаких нападений, а лишь спасает тех, кого можно спасти! О матушка–Моргана, Амаранта, сколькое я сегодня поняла!

— Поздравляю. А теперь более внятно изложи всё своей не столь ретивой подруге.

Гермиона закурила и принялась возбужденно пересказывать события последней ночи, умолчав только о том, что видела Чарли Уизли, и о том, как он противился попыткам втягивания ее, Амаранты, в члены Ордена Феникса.

— А всё‑таки я была права, предупреждая mon Pére, что Габриэль доверять не стоит, — торжественно подытожила леди Малфой. — Хотя и ошибалась во всем остальном. Я преклоняюсь перед Габриэль теперь. У нее даже не было никакого романа с Фредом — тогда я слышала, как она обвиняла его в том, что он покинул Орден, а вовсе не ее. Я всё поняла неправильно…

Гермиона осеклась и умолкла.

«Ты не можешь понять и всё воспринимаешь неправильно».

Фред…

Почему он покинул Орден? Почему ничего не сказал о миссии Габриэль, когда Гермиона выпытывала у него ее тайну в начале сентября?

Впрочем, это, пожалуй, было бы предательством — рассказать такое дочери Волдеморта. Но ведь и предупреждать бывшую коллегу об опасности он не стал.

За что это Фред ее так возненавидел? Ведь всё знает и должен бы считать храбрую девочку героем.

«…оглядись вокруг. Рядом мелькает опасность…»

Таинственная угроза должна быть где‑то недалеко. Если это не Габриэль…

Куда уходит по ночам Амаранта?

Или вот Тэо, так внезапно и самовластно ворвавшийся в жизнь наследницы Темного Лорда. Действительно ли ему что‑то говорила о ней Беллатриса? Или он знал, что она никогда не спросит об этом, да и ни о чем другом, у своей так называемой матери?

Почему внезапно стал таким скрытным Рон, да к тому же столь разительно переменился? Прежний Рон никогда не следил за собой — а сейчас превратился в настоящего франта. К чему бы это?

Зачем ползает ночами по замку огромная змея Нагайна?..

Гермиона потерянно замолчала под задумчивым взглядом Амаранты.

— Куда… Куда ты ходишь по ночам? — тихо спросила она вслух. — Я много раз видела, как ты выходишь из замка, пока караулила Габриэль в холле.

Амаранта усмехнулась.

— Гуляю, — сказала она, сверкнув глазами. — Не забывай, что я создание ночи. Дышу «лунным» воздухом и наведываюсь в маггловскую деревню. Мне тоже нужно есть.

Гермиона поежилась.

— Иногда вижусь с Чарли, — продолжила женщина, — он чрезвычайно редко бывает в этом замке. Когда вы встретились перед Рождеством, он появился здесь всего в третий раз.

Леди Малфой вспомнила, что в ту ночь Волдеморта не было в гимназии, и поняла, что осведомленный сверх меры о деятельности Габриэль и Ордена в целом Чарли попросту боялся столкнуться с Темным Лордом.

…А ночные прогулки Амаранты всё равно подозрительны…

— Прости, — проговорила Гермиона вслух, — мне… нужно побыть одной.

* * *

На следующий день леди Малфой заявилась к Фреду, но не застала того на месте. Не было тренера полетов и во внутреннем дворе, и на стадионе. Не появлялся он и в Трапезной во время завтрака.

Без особой надежды Гермиона справилась в учительской — никто его не видел.

Спросила у Рона, где спальня его сумрачного братца — но тот лишь пожал плечами и заявил, что Фред вроде вообще никогда не ночует в замке.

Совершенно сбитая с толку, Гермиона устроилась дожидаться около его кабинета.

Фред появился только после обеда.

— Где ты был?! — напустилась на него леди Малфой.

— Дома, — удивленно поднял брови рыжий Уизли.

— Я думала, ты живешь здесь, — изумилась ведьма, вытаращив глаза.

— Вот еще не хватало! — скривился Фред, отпирая дверь.

— И где же твой дом? — спросила Гермиона, входя за ним следом в полутемный из‑за опущенных штор кабинет.

— После того, как «Уловки Умников Уизли» закрылись вместе со своими филиалами, перестала работать и наша лавочка «Зонко» в Хогсмиде, — нехотя пояснил тот, — с некоторых пор я поселился там. Ты производишь перепись населения? — недовольно добавил он.

— Я всё знаю о Габриэль Делакур, — без перехода объявила Гермиона. — Ты мог бы сэкономить многие месяцы моей жизни, если бы признался, что она член Ордена Феникса и что ты сам был им. Знаешь ведь, что я не донесла бы об этом Papá!

В лице Фреда ничего не изменилось, но некоторое время он не отвечал, пристально глядя в глаза своей визитерши.

— Почему ты не сказал мне, что я иду по ложному следу?! — допытывалась та. — Почему постоянно нападал на Габриэль, если знаешь, что она на самом деле делает?!

— Я не сутенер шлюхам Волдеморта, чтобы отчитываться об их похождениях! — звонко отрезал Фред после непродолжительного молчания.

— Но ведь она делает это, чтобы помогать людям! — возмутилась Гермиона, кардинально переменившая свое мнение о любовнице Темного Лорда. — Она, в отличие от тебя, хоть что‑то делает! Ты же постоянно нападаешь на Papá, но безвольно сидишь, сложа руки, и уверяешь при этом, что всем надлежит бороться!

— Ложиться под Волдеморта — это отличный способ борьбы со злом! — парировал Фред.

— Когда ты покинул Орден? — тихо спросила женщина. — После гибели Джорджа?

— Да, — сухо ответил мрачный молодой человек. — Орден с потрохами продался Волдеморту, да еще и поставляет тому бесплатных наложниц. О какой помощи миру может идти речь?! Я не хочу участвовать в этом! Если у тебя всё — прости, мне нужно на стадион. В следующие выходные начинаются четвертьфинальные игры, и гимназисты сборной Огня просили меня отработать с ними защиту.

* * *

После всего произошедшего Гермиона стала чрезвычайно подозрительной. Чуть ли не каждый из окружающих начал вселять в нее тревогу. Даже подруга Амаранта, обещавшая достать где‑то «Гибель воров» неведомым для мадам Малфой способом.

Загадочная опасность исходила от Гарри Поттера — Гермиона чувствовала это нутром. Он где‑то рядом, прямо около нее и невдалеке от Темного Лорда. Смешался с толпой, незримый и вездесущий, прокрался в самое логово и ждет удобного момента.

Удобного для чего?

«У неё чужое лицо…»

Как изменилась вдруг Женевьев Пуанкари, лучшая ученица Гермионы. Стала расхлябанной, часто невнимательной и небрежной. Мадам Малфой слышала, как жаловались на это и другие преподаватели и как сетовала целительнице мадам Финглхалл на «злосчастный переходный возраст» декан Черных Зверей профессор Вэйс.

А переходный ли возраст всему виной?

Гермиону беспокоил даже маленький портрет Генри.

Ко всему теперь подозрительная, она стала с опаской коситься на кованую рамку — столько лет он не говорил с ней, а тут вдруг: здрасте, пожалуйста! Действительно ли это он?

И она убрала рамку в стол.

Следовало отыскать «кобру» во что бы то ни стало и как можно скорее, иначе Гермиона со своей новой паранойей рисковала попросту сойти с ума.

 

Глава XXXI: Черный агат

Почему Фред Уизли никогда не ночует в замке? Гермионе не составило труда быстро убедиться в этом. Но в чем кроется причина?

Для своего неожиданного визита в Хогсмид леди Малфой выбрала вечер пятницы накануне открывающего четвертьфинал матча по квиддичу между Воздухом и Огнем. Казалось бы, тренеру в преддверье игры было бы логично остаться ночевать в Даркпаверхаусе.

И всё же он этого делать не стал.

Трансгрессировав в Хогсмид, Гермиона легко отыскала место, где раньше располагалась лавка диковинных штучек «Зонко». После того, как близнецы Уизли, расширяя свой бизнес, приобрели этот магазинчик, наследница Темного Лорда ни разу не бывала здесь — как раз вышла замуж и надолго уехала из Великобритании.

Теперь старая лавочка казалась совсем потрепанной и очень сильно обветшала. Тусклая вывеска прогнила от плесени, и буквы названия почти не читались, пыльные витрины пусты и задрапированы выцветшей тканью, ступени крыльца раскрошились. Гермионе этот магазин помнился совсем другим, и сейчас, словно постаревшее прошлое, он навеял на нее грусть.

Отгоняя мрачные мысли, леди Малфой поднялась на крыльцо и постучала. Внутри послышалась возня.

— Кто? — хрипло спросили из домика.

— Это я, Фред. Гермиона, — глубоко вздохнув, отозвалась ведьма.

Он очень долго не отпирал, но наконец показался на пороге — взъерошенный и бледный до зеленцы.

— Позволишь войти? — спросила ночная гостья и, не дожидаясь ответа, шагнула через порог.

Помещение бывшего магазина было заставлено массой хаотично сдвинутых сундуков и коробок. «Универсальное средство для роста волос» — прочитала Гермиона большую этикетку на одном из здоровых ящиков. Пыльные стеллажи уставлены бесконечными стеклянными колбочками с вязкой ярко–сиреневой субстанцией, в дальнем конце видна отодвинутая штора, за которой в бывшей подсобке громоздятся кровать и бельевой шкаф. На захламленном столе гора разнообразных предметов — старые перья и бумажки, какие‑то непонятные приборы из ассортимента «Уловок Умников Уизли»: набор золотистых шариков, складная штуковина, напоминающая бумеранг, широкое красное кольцо с пузырьками, большая серебряная зажигалка, моток «Удлинителей ушей» и подозрительного вида перо с изгрызенным кончиком; среди всего этого — перстень с черным агатом, который носит Фред, старый школьный снитч и бита загонщика.

— Чем обязан? — мрачно спросил хозяин, выхватывая из кучи хлама перстень и сметая всё остальное в стол.

«Черный агат», — вспомнилось Гермионе.

— Ты не думал, что накануне матча удобнее было бы остаться в гимназии? — спросила она, внимательно осматриваясь.

— Не хочу спать там, — фыркнул Фред.

— Из идеологических соображений? — уточнила гостья.

— Ты пришла, чтобы осведомиться, как я ночую?!

— В некоторой степени. На каком кладбище похоронен Джордж? — внезапно и без перехода спросила Гермиона.

— Что?! — моргнул рыжий волшебник. — На… На семейном. — Он помолчал. — Рядом с Джинни. Гермиона, что всё это означает?!

— Я хочу разобраться в смерти Джорджа, — сделала ход конем внезапная посетительница и быстро заговорила: — Кто‑то вообще проводил нормальное расследование? В этой истории очень много непонятного!

— Тебе что, делать нечего?! — вытаращил глаза Фред. — Почти два года прошло! Разумеется, кто‑то что‑то расследовал, но я старался не вникать в это — не бередил душу. Какая разница, исправить‑то ничего нельзя!

— А если бы выяснилось, что его убили? — стояла на своем Гермиона.

— Что за бред ты городишь?! Это был несчастный случай! Взрыв во время эксперимента.

— Но если он не случаен? Ты никогда об этом не думал?

— Зачем кому‑то убивать Джорджа?! — вскинул брови Фред. — Гермиона, не занимайся ерундой. Если его и убили — то твои дружки.

— Они мне не дружки! — возмутилась ведьма. — С чего ты взял, что это дело рук Пожирателей Смерти?

— Я взял?! Это ты пришла среди ночи и стала городить ерунду!

— А ты всё равно во всех возможных бедах обвиняешь mon Pére! — сердито бросила наследница Темного Лорда.

— Потому что прямо ли, косвенно ли, он действительно повинен во всем, — скрестил руки на груди Фред, не сводя с нее упрямого взгляда.

— Не нужно утрировать ситуацию, — сморщилась Гермиона. — Сильные мира не могут вовсе обходиться без жертв. Это оправданная…

Она осеклась на полуслове, вспомнив открывшееся во время слежки за Габриэль. Так ли оправдана всякая их жертва?..

— А ты защищаешь его, всё равно защищаешь! — горько посетовал тем временем рыжий колдун. — Пытаясь оправдать его, ты на самом деле ищешь оправдания для себя. Но ведь ты сама его боишься!

— Я не…

— Ты говоришь, что я безвольный и слабый потому, что лишь болтаю, — перебил ее Фред. — Но я хоть не слеп! И не лгу себе и окружающим. Куда как проще под эгидой разума смириться, придумать себе удобную философию, чтобы не нужно было воевать! — присел он на любимого конька. — Оправдывать злодеев и восхищаться их деяниями куда проще, нежели признать зло и бороться против него!

— Да ведь ты не борешься, — попыталась защититься Гермиона.

— И обвинять тех, кто не потворствует твоей изуродованной логике, с которой так легко существовать, тоже проще во сто крат, — парировал маг.

— Но Фред! — задохнулась от возмущения ночная гостья, тоже распаляясь. — Прости, конечно… Ты винишь меня в том, что я существую, а сам ты разве живешь? Ты говоришь, что, упрекая тех, кто со мной не согласен, я упрощаю себе жизнь — а что делаешь ты? Не лучше ли каждому придумать себе, пусть и извращенную, но философию, помогающую существовать в относительной гармонии с происходящим? Чем ежечасно изнемогать от притеснений и лишений вселенской несправедливости бытия? Пока не поверишь в то, что страдаешь — и живется вроде как хорошо. Есть такая маггловская шутка — из произведений Некрасова русские крестьяне узнали, как им плохо живется. И таких примеров в истории — миллион.

К чему ворошить умы, которым помочь нельзя? Мешать им нормально существовать так, как они умеют? Без несбыточных планов и грандиозных мечтаний, порожденных романтиками, многим бы куда проще и счастливее жилось!

— Это логика раба или тирана, Гермиона, — оборвал Фред. — Не свободного человека.

— Свободных людей не бывает.

— Когда‑то в детстве та Гермиона Грэйнджер, которая еще была человеком, боролась за освобождение домовых эльфов, — задумчиво начал упрямец.

— Хороший пример, — перебила ведьма. — Самый что ни на есть отличный! Боролась! И это была грандиозная глупость! И безмерная жестокость по отношению к самим эльфам. А я не слышала их возмущенных протестов и старалась насильно всучить им свои уродливые шапки!

— Теперь ты раздаешь им поручения и считаешь, что так много лучше и гуманнее. Потому что удобнее для тебя.

— Освобожденный эльф теряет смысл жизни.

— Был Добби.

— И была Винки, — парировала Гермиона. — Давай говорить о большинстве.

— Не вижу смысла вообще говорить с тобой. Сверху так здорово защищать рабский строй.

— Снизу так легко негодовать. А коль, не дай Моргана, как‑то получится прорваться наверх, — баста? Уже и рабство не столь возмущает?

— Это ты о себе? — сощурился Фред.

— Разрушая что‑то, нужно строить иное взамен, — с жаром сказала ведьма. — По–настоящему иное, чтобы оправдать цену разрушения. Хотя ее ничем оправдать невозможно.

— Не дочери Волдеморта об этом говорить, — скривился волшебник. — Ты сама себя загнала в угол. Так оправдания нет? И ему?

— Нет, — мрачно признала Гермиона. — Но он уже это сделал. А ты ратуешь за то, чтобы всё повторить. Развязать новую войну, когда всё только–только уладилось. Хорошо, что ты только развиваешь полемику, и жаль, что не все такие, как ты.

— Хвала Пресвятой Богородице, что и не все подобны тебе, — скривился Фред. — Спокойной ночи, Гермиона. Мне завтра рано вставать. У рабов ответственный матч по квиддичу.

* * *

На следующий день, сразу после окончания игры, в которой с ошеломляющим перевесом в триста десять очков победила сборная Огня, Гермиону неожиданно позвала к себе Амаранта, использовав в качестве посланца школьного эльфа с запиской.

Явившись в кабинет провидицы, леди Малфой обнаружила там выставленный в центре круглый стол, на котором поблескивал отражениями свечей полный воды небольшой таз. Рядом со столом высилась тумба, увенчанная фарфоровым чайным блюдцем. Шторы плотно задернуты, Амаранта, одетая в длинное синее платье, с волосами, собранными сзади в тугой высокий хвост, стоит около с видом сдерживаемого ликования.

— Мы что, будем гадать? — спросила не сильно сведущая в подобных вещах Гермиона и вскинула брови.

— Преврати, пожалуйста, это блюдце в чашку, — велела Амаранта вместо ответа, жестом указывая на тумбу.

Недоумевая, Гермиона достала палочку и выполнила просьбу. Амаранта кивнула.

— Смотри внимательно, — прищуривая свои небесные глаза, обронила она.

А затем окунула правую руку в таз с водой — кожа мгновенно сморщилась, а суставы выгнулись, приобретая очертания птичьей лапки. Амаранта загребла ладонью жидкость и плеснула пригоршню на трансфигурированную кофейную чашку. И та под влиянием этой воды медленно оплыла, снова приобретая вид блюдца, будто бы магия была смыта с нее и сползала расплавленным воском.

— Один из братьев Чарли долгое время работал в лондонском отделении банка «Гринготтс», — сообщила Амаранта восторженно замершей подруге. — Его знакомый гоблин смог достать это для него. — Полувейла поставила на фарфоровое блюдце небольшую флягу, вынутую откуда‑то из‑под стола. — Она заколдована, — сообщила Амаранта, — там осталось шесть литров «Гибели воров», думаю, тебе этого вполне хватит.

С этими словами полувейла вновь подошла к тазу и, прежде чем Гермиона успела ее остановить, зачерпнула обеими руками воды и плеснула себе на лицо.

Красота, словно расплавленное золото, сползла с него вместе с каплями зачарованной влаги. Иссиня–бледное, изуродованное шрамом лицо старухи, расчерченное прорезями глубоких морщин, заострилось, приобретая птичьи черты истинного лика вейлы. Ярко–красные глаза вампира с вертикальными зрачками сморгнули воду, оставляющую на белоснежной атласной шее Амаранты дорожки пожелтевшей дряблой кожи, напоминающие подтеки кислоты, выплеснутой красавице прямо в лицо.

— Что ты делаешь?! — в ужасе отшатнулась Гермиона.

— Ты сейчас подозреваешь всех, — разомкнула синеватые уста Амаранта, обнажая острые кривые клыки. — Я показываю тебе свой истинный облик. Во избежание подозрений.

Ее черты стали разглаживаться — чары вейлы и вампирши возвращали своей владелице красоту, и вскоре только неровный шрам искажал прекрасное лицо Амаранты. Гермиона потрясенно молчала. У нее было ощущение, будто перед ней обнажили душу — многие ли способны вот так самоотверженно перед глазами другого человека отбросить всё напускное и фальшивое, явив свой истинный лик во всей его чудовищной неприглядности? Лишь чтобы избежать практически беспочвенных подозрений?

— Прости меня, пожалуйста, — прошептала Гермиона. — Я не хотела сомневаться в тебе. Я, кажется, скоро и сама себя начну подозревать.

— Ничего, — хладнокровно произнесла Амаранта, промакивая влажное лицо полотенцем. — Теперь только придумай поводы умывать всех своих предполагаемых предателей, и скоро дело станет ясным, — сострила она. А затем добавила: — Если, конечно, ты действительно так уж хочешь кого‑либо разоблачать.

— В каком смысле? — не поняла Гермиона.

— Наилучшими побуждениями когти химер точены, — вздохнула полувейла, убирая расплескавшийся таз. — Порой потревожишь змеиное кубло — сама не рада будешь. Нехорошее у меня предчувствие, Кадмина. Недалеко до беды…

* * *

Бедолага Тэо, тоже без вины заподозренный во всех грехах, был полностью амнистирован после того, как, не задавая вопросов, согласился умыться «Гибелью воров», что и проделал на глазах Гермионы.

Пристыженная ведьма отложила волшебную палочку и стала каяться, без особого энтузиазма размышляя над тем, каким образом заставит проходить водные процедуры, например, Фреда или Женевьев Пуанкари — всё еще остающихся в списке «подозреваемых»; или как будет поливать «Гибелью воров» Нагайну, и что ей говорить во избежание донесений Волдеморту.

«Никак не выйдет без донесений», — мрачно заключила Гермиона и решила змеей Темного Лорда заняться в последнюю очередь.

А что если не сработает ничего? Если каждое из ее смутных допущений окажется ложным?

Ходить и плескать зачарованной водицей во всех кругом? Так недолго оказаться на пятом этаже у святого Мунго!

Вот каким образом прикажете окатить колдовской жижей лучшую студентку гимназии?

И почему! Из‑за того, что стала слегка невнимательной. Это уже какие‑то средневековые методы вразумления гимназистов…

Выбирая из всех зол самые меньшие, после исповеди Тэо Гермиона отправилась к Рону.

Это было вечером той же субботы. Смотритель Даркпаверхауса оказался на месте, Гермиона застала его в привратницкой за штопкой.

— Как прошел матч по квиддичу? — начала разговор леди Малфой. — Сиди–сиди, я сама чайник вскипячу.

— Заварник помой, — буркнул Рон. — А на матче я не был.

— Как это?! — удивилась Гермиона и даже вздрогнула.

— Были дела, — уклончиво пояснил Рон. — Да ну его, этот квиддич к дементорам!

Наследница Темного Лорда недовольно поцокала языком и вытащила из кармана заколдованную флягу. Налила в пиалу зачарованной воды и отыскала в шкафу чистую тряпку.

— Ну‑ка, погляди на меня, — решительно сказала она, — ты чем‑то испачкался, Рон!

И женщина, одной рукой крепко сжав в кармане волшебную палочку, провела по рыжему лицу обильно смоченной, не отжатой тканью.

Рон отшатнулся и замотал головой, отряхивая воду, потекшею за шиворот. Его лицо изменилось. Под влажным следом «Гибели воров» обозначились несколько крупных прыщей и густая россыпь ярких веснушек, которые на сухой части лица остались бледными и почти невидными.

— Ты зачем заколдовал прыщи и веснушки?! — опешила Гермиона, разинув рот и отступая от него с капающей на пол тряпкой.

Рон побледнел и метнулся к зеркалу.

— Что ты натворила?! — возопил он, ощупывая пальцами кожу. — ЗАЧЕМ?!

— П–п-прости, пожалуйста, — пролепетала ведьма, моргая, и удивленно расширила глаза. — А зачем? Зачем ты это сделал‑то?

— Не твоего ума дело! — гаркнул привратник, горестно оценивая нанесенный ущерб. — Совсем одурела?! Чем это ты меня?!

— «Гибелью воров», — прошептала Гермиона.

— То есть как «гибелью»?! Каких еще «воров»?!

— Это просто название такое. Вода смывает магию. Ты зачем прыщи заколдовал?

— Чтобы их не было! — рявкнул злющий, как горный тролль, Рон. — А то не ясно! Ты хоть знаешь, сколько времени я… И веснушки… Утащи тебя тибетский Йети! Какого лешего ты это сделала?!

— Извини. Я думала… Ну, то есть… Ох, Рон… Я подумала, что ты можешь быть заколдованным Гарри.

— ЧЕГО?!

— Это очень д–долгая история. Я… Тут…

Рон бросил взгляд на стенные часы и побагровел.

— Долгая? — свирепо спросил он. — В таком случае расскажешь мне ее в понедельник! Давай, Гермиона, топай отсюда. Отправляйся домой и поливай лучше там всех своей кислотной водицей! Муженька своего полей, может, и с него чё волшебное пооблупится.

* * *

После эксцесса в привратницкой Гермиона решила устроить в расследовании небольшой перерыв и, послушав Рона, провести остаток выходных дома.

До вечера она играла с Генриеттой, которой уделяла в последнее время позорно мало внимания. Девочка пришла от этого в бурный восторг. Она обижалась на мать и очень скучала по ней в последнее время.

Уснула Етта только после полуночи.

— Какие гости! — откомментировал Люциус появление в спальне жены. — Чем обязан такой честью?

— Твоя вавилонская блудница возымела немного совести, — улыбнулась Гермиона, устраиваясь рядом.

— На долго ль? — философским тоном спросил супруг.

— До понедельника, — вздохнула молодая ведьма.

— Мне не стоит и пытаться выяснить, в какую Лету канула моя жена? — хмыкнул Люциус, наклоняясь к ней.

— Всё расскажу, как только выберусь на берег, — пообещала леди Малфой.

— Так ведь памяти не будет, — хохотнул он в ответ. — До понедельника? Значит, у меня почти сутки на законное пользование?

— Разделенные с Генриеттой, — засмеялась женщина. — Да.

— Хорошо, что она сейчас спит…

* * *

После обеда в воскресенье, пока Етта занималась с Рут своими уроками, леди Малфой взялась убираться в комодах спальни — пытаясь отыскать заброшенный невесть куда в конце прошлого года волшебный дневник, она обнаружила сущий бедлам в ящиках.

Разгребая растыканные как попало вещи, случайно перевернула шкатулку, полную старых писем и открыток. И, складывая на место цветные квадратики, наткнулась взглядом на многолетней давности поздравление с днем рождения от Фреда Уизли.

«Любезнейшая Кадмина Беллатриса! — было выведено на открытке. — С датой! Желаю цвести и пахнуть в нашем Эдемском саду! — Письмо датировалось девятнадцатым сентября того года, когда Гермиона начала преподавать в гимназии. — Про сад — это так магглы говорят, — гласило дальше послание. — Твоей Светлости, впрочем, это, пожалуй, известно. Поздравляю с двадцатипятилетием и нижайше прошу не доносить на мою природную дерзость Светлейшему Папаше.

Целую чистокровные ручки,

кавалер ордена Почетного преподавателя при его могуществе Лорде Не–Светлом,

Сэр Фредерик У.»

Гермиона улыбнулась, вспоминая Фреда таким, каким ему уже никогда не быть — беспечным, веселым, непомерно смелым в своей задорной дерзости.

Такими всегда на ее памяти были оба близнеца Уизли.

Гермионе вспомнился их магазин в Косом переулке в период, когда она училась на шестом курсе: яркое, вызывающее пятно среди серого нагромождения страха.

Беспечная храбрость шутов. Но ведь шуты, пока они смешны, здравствуют при самых жестоких тиранах и деспотах, позволяя себе при этом то, что поистине находится за любой дозволенной гранью. И ими восхищаются все — их остроумием, дерзостью и храбростью. Их более чем привилегированным положением.

Но только пока они еще смешны.

Близнецы Уизли были способны оставаться бесшабашными и блистательными паяцами только в паре, даже если находились далеко друг от друга. Один мог жениться и завести детей, другой — героически служить в тылу врага под незримыми знаменами Ордена Феникса. Но, зная о существовании друг друга, они оставались самими собою. И плевать на все Темные Революции и жизненные перипетии.

А стоило одному погибнуть, как и второй сдулся, подобно развязанному воздушному шарику. Даже не взорвался с оглушительным треском, а именно жалко и тихо сошел на нет, превратившись в темную, потрепанную, ни на что не годную тряпицу. Задорный и смелый шут обратился в безжизненный черный агат — внутри и снаружи.

Настолько разительная перемена… А ведь они с Джорджем много лет почти не виделись. Какая поистине мистическая связь!

Или…

Гермиона еще раз пробежала глазами шуточное поздравление на старой открытке.

«Любезнейшая Кадмина Беллатриса!»

А ведь Фред, да и Джордж вместе с ним, когда появлялся в гимназии, с самого начала стали называть наследницу Темного Лорда этим именем, используя его в качестве звучного прозвища.

Когда же Фред снова стал звать ее Гермионой?..

А еще леди Малфой, хотя и не была на похоронах Джорджа, чтобы не смущать его близких, всё же совсем не помнила рядом с памятником Джинни, к которой часто приходила, новых могил.

— Ронни, на каком кладбище похоронен Джордж? — спросила она рано утром в понедельник у вновь поборовшего прыщи и веснушки и оттого подобревшего Рона.

— В Эссексе, — удивленно ответил на странный вопрос тот, — около предков отца. — И пояснил: — Мы опасались, что мама не перенесет вида этих двух могил, его и Джинни, рядом одновременно. Она и так совсем уж плоха…

 

Глава XXXII: Жертва Орла

Урок легилименции у Стеклянных Горгулий Гермиона перенесла, Женевьев отослала сову с извинениями и отменила на этой неделе их занятия. Етту спешно собрала и отправила погостить к Грэйнджерам, устроив мадам Рэйджисон внеочередной уикенд.

Названая мать стала дуться, что сама Гермиона наотрез отказалась оставаться даже на день.

С тех пор, как соседка и лучшая подруга Стэфани Томпсон съехала, отбыв с сыном за границу, откуда не находила времени ни писать, ни звонить, миссис Грэйнджер сильно скучала. Дела в стоматологической клинике шли дурно, клиентов почти не было. Дома — идеально чисто и очень пусто. Дочь навещает так редко…

Сейчас Эльза с воодушевлением восприняла приезд любимой внучки, но на Гермиону всё равно обиделась. Вот уж выискалась леди: на родную мать времени нет! Потом вспомнила, что у ее дочери есть другая мать, действительно родная, и загрустила вовсе.

Но Етта быстро расшевелила приунывшую бабушку, так что они начали вместе месить тесто для черничного пирога еще до того, как Гермиона трансгрессировала обратно в поместье.

Мадам Малфой очень волновалась.

Не настал ли момент разомкнуть последний раскаленный обруч? Захватить в плен, обезвредить и усмирить Гарри Поттера, наконец‑то сполна отомстить ему за Джинни и Генриетту?

Письмо Фреду с настойчивым требованием явиться сей же час прямо к ней в дом, потому что появились чрезвычайно важные сведенья, и адресом нужной каминной решетки исчезло минуту назад.

Гермиона стояла у окна в дальней малой гостиной и с высоты второго этажа наблюдала за тем, как посреди сада в предвечерних сумерках домовики Оз и Формоз воюют с разросшейся милонской фиалкой, заполонившей целую аллею огромными волшебными цветами, грозящими разрастись до размеров хэллоуинских тыкв.

В камине полыхнуло пламя. Хмурый Фред Уизли неловко выбрался из огня.

— В чем дело? — почти зло спросил он, отряхиваясь от пепла. — За каким чертом ты заставила меня явиться в этот дом?!

— Фред, — решительно начала Гермиона, с бешено бьющимся сердцем поднимая с подоконника наполненный до краев бокал, и концентрируя в себе магическую силу, которая потребуется для нападения, — я сейчас сделаю очень странную вещь, но тут же всё объясню тебе, — собираясь с духом, произнесла она, всё еще стоя к нему спиной. Затем глубоко вдохнула, стиснула волшебную палочку и, резко повернувшись, с размаху плеснула в лицо ничего не подозревающего волшебника «Гибелью воров».

Фред ойкнул и отпрянул. Судорожно сжимая палочку, леди Малфой наблюдала за тем, как по его ошарашенному веснушчатому лицу, не производя никаких изменений, стекает зачарованная вода.

— Прости, — упавшим, растерянным и виноватым голосом выдавила Гермиона, заранее решившая, в случае новой ошибки, всё чистосердечно рассказать, невзирая на категоричность суждений своего коллеги. — Я сейчас всё объясню!

— Да уж, постарайся! — рявкнул тот.

Она протянула ему полотенце и, начиная убирать палочку, добавила, когда Фред, всё еще ошеломленный, стал вытирать лицо:

— У тебя что‑то на лбу. Понимаешь, — Гермиона с трудом засунула палочку в непослушный карман, — прости, Фред, я…

Она подняла взгляд и охнула. Но не успела ничего сделать до того, как рыжеволосый Фред Уизли с лицом Гарри Поттера вскинул даже не волшебную палочку, а просто бледную ладонь — и она потеряла сознание.

* * *

Гермиона очнулась. Кажется, прошло довольно много времени — за окнами царила густая ночная тьма.

Она стояла на ногах, прикрученная магическими путами к сотворенному посреди гостиной широкому деревянному столбу. Оковы не давали ни трансгрессировать, ни дотянуться до Черной Метки.

Высокий и худой противник ее уже утрачивал очертания Фреда Уизли — наверное, давно не хлебал Оборотного зелья. Теперь Гермиона вспомнила никелированную флягу, к которой ее мрачный коллега так часто прикладывался — она считала, что там огневиски, следствие безысходности и внутреннего опустошения.

— Что ты сделал с Фредом?! — зло спросила леди Малфой, как только пришла в себя.

Гарри поднял правую руку, демонстрируя серебряный перстень с черным агатом. Страшная догадка, подающая слова Амаранты в совершенно ином свете, мелькнула в голове Гермионы.

— Трансфигурировал, — безэмоционально подтвердил ужасное предположение Гарри. — Приходится расколдовывать его совсем ненадолго, чтобы изменения не закрепились в исходном материале, — любезно разъяснил он, и Гермиону передернуло от подобной аттестации живого человека и старого товарища. — Волосы ращу специальным зельем, — продолжал Гарри и вдруг резко спросил: — Кому известно о том, что ты собиралась сделать? Вообще о том, что зовешь меня в этот дом, и о твоем плане? Кто может узнать о нем?

— Амаранта и Тэо, — против воли хозяйки сообщил тут же ее язык. — От них, возможно, это знают Чарли Уизли и Дэмьен д’Эмлес. Люциусу я сказала, что мне нужно серьезно поговорить с Фредом Уизли и именно здесь, когда просила его уйти куда‑нибудь. Тварь! — визгливо закончила она. — Ты напоил меня Сывороткой Правды!!!

— И ты неплохо с ней справляешься, — пожал плечами Гарри. — Сохранила ясность ума. Молодец, так намного приятнее. Кто‑то может узнать о нашем разговоре сейчас? — продолжил допрос он.

— Портреты со стен, наверное, уже донесли Papá, — пытаясь прикусить предательский язык, ответила Гермиона.

— О, не волнуйся, — усмехнулся Гарри. — На доме Изолирующее заклятие такой силы, что я и сам не смогу снять его. Чары выветрятся только через несколько дней. Раньше ни выйти, ни войти не сможет даже сам Господь Бог, что уж говорить о живых картинках.

— Ты собрался гостить у меня всё это время? — с презрением вскинула брови Гермиона. — Не забывай, что и сам здесь находишься!

— Парадный вход пока чист, я уйду через него прежде, чем запечатать дом полностью, — «успокоил» ее маг и прибавил издевательски: — Не тревожься.

— Это ты убил Джорджа! — вдруг с ужасом поняла Гермиона. — А я подозревала в этом mon Pére! Какая же я идиотка…

— Да, — кивнул Гарри, подтверждая непонятно какое из ее утверждений. — Он бы меня разоблачил, — добавил маг. — И нужен был повод обусловить изменения характера.

— Вот значит, как ты теперь отзываешься о друзьях? — ядовито спросила Гермиона, сощурившись. — Они и их жизни — лишь поводы, чтобы что‑то обусловить?

— У меня нет друзей, — холодно произнес Гарри. — Я один. Вокруг остались лишь сплошные трусы и предатели. То ли слепые, то ли тупые! Эти крысы попрятались в свои норы и ждут, пока Волдеморт уничтожит мир! — запальчиво закончил он. — Я единственный, кто еще может его спасти.

— А ты спросил у мира, надо ли его спасать?! — вскипела от бессильной ярости Гермиона, рванув свои неподатливые путы. — Зачем mon Pére уничтожать его?! Да и ради кого ты вознамерился спасать этот чертов мир?! Если вокруг одни только трусы, крысы и предатели?! Это для них ты хочешь что‑то спасать, жертвуя собой и уничтожая жизни? Ты — сумасшедшее чудовище!

— Я не чудовище, — спокойно ответил Гарри, глядя ей в глаза, — я — Избранный. Тот, кому выпало, пусть и ценой своей судьбы, но всё‑таки победить самое страшное в мире зло.

— Во имя Мерлина, ведь ты умалишенный!

— Возможно, — холодно проронил Гарри.

— Подумай сам, — не сдавалась Гермиона, пытаясь заставить его внять гласу разума, — даже если у тебя достанет сил убить Темного Лорда, пускай, — что дальше? Останутся его последователи! Что ты собираешь с ними делать?

— Когда я закончу, здесь и следа волдемортовской заразы не останется.

— Хочешь вырезать всех? — ощерилась ведьма. — Уничтожить цвет магической крови, лишить общество почти всех чистокровных семей? Что останется после твоей благородной ревизии?! Ты, кажется, сказал, что кругом трусы и предатели все! Так, может, ты и вознамерился уничтожить всех, чтобы новый мир когда‑нибудь возник лучшим из пепла? Мир не феникс, Гарри! — с жаром и горечью крикнула она. — Да и тогда не проще ли сбросить на Соединенное Королевство маггловскую водородную бомбу? Именем Мерлина, послушай себя! Что станут, по–твоему, делать здесь все остальные, уцелевшие, после того, как ты закончишь своё благое дело?! Считаешь, что когда оставшиеся после твоей чистки облезлые шакалы развяжут битву за власть посреди кладбища прошлого — не будет хуже, в тысячу крат ужаснее?! Один сильный и полновластный тиран куда лучше безграничной анархии! Что хорошего смогут создать здесь стервятники, когда закончат дожирать трупы перебитой тобой аристократии?! Ради чего ты всё это затеял?! Ради будущих детей?! А что вырастет из этих детей в том мире, который ты собираешься сотворить, уничтожив основы магии, всё… Да ты же всё собираешься уничтожить!!! Только так ты можешь искоренить «зло Волдеморта» — но кому нужно такое спасение?!

— Гангрене нельзя давать распространяться, даже если она поразила жизненно важные органы, — с мрачной решимостью ответствовал Гарри, сложив руки на груди и глядя на нее немигающим взглядом выцветших зеленых глаз, — их всё равно отнимают прочь, а если это вызывает смерть — что ж, всё лучше, чем позволять живому существу гнить заживо в бесконечных страданиях! Даже одурманивая наркотиками — ибо и они рано или поздно перестанут помогать. Это не существование, а пытка, и прервать ее — благодеяние, а не расправа! Пораженные чумой города выжигали дотла, заливая остатки негашеной известью, чтобы не допустить распространения заразы!

— Ты, может быть, решил уничтожить Великобританию?!

— Может быть, и стоит, — тихо произнес волшебник. Гермиона обомлела. — Если это поможет помешать Волдеморту захватить и опоганить весь мир! — сурово окончил сумасшедший. — Он уже тянет к нему свои склизкие лапы…

— О небо, Гарри, есть ли предел твоему безумию?! — вскричала скованная путами пленница. — Ради чего ты вознамерился осуществить апокалипсис?! Кто дал тебе право определять, что есть дьявол на этой земле?! Дамблдор?! Скучающий интриган, строивший грандиозные планы увеселения своей собственной одинокой старости?! Это его памяти ты всё еще служишь?! Так знай, что он в ужасе от твоих деяний! Что его портрет всячески подсказывает моему отцу, как справиться с тобой! Дамблдор считает тебя своей самой страшной ошибкой! Но, невзирая на то, продолжает забавляться, наблюдая происходящее. Это — твой идеал?! По его слову ты вздумал устроить Армагеддон раньше срока?!

— Волдеморт стал хозяином Старшей палочки? — вдруг сухо спросил Гарри.

— Да, — ответил за Гермиону околдованный Сывороткой Правды язык, — но откуда… Откуда ты вообще о ней знаешь?! — задохнулась она следом за этим.

— Это не поможет ему, — проигнорировал ее вопрос Гарри. — Теперь у меня достанет сил с ним справиться. Только сначала доберусь до Черной Вдовы и до этой чертовой змеищи. И тогда между мной и им уже ничего не останется.

— Откуда ты узнал о кольце Maman? — холодно осведомилась Гермиона.

— Делюминатор Дамблдора открыл мне многое, — сощурился Гарри Поттер.

— Только слепой безумец может всё еще служить Дамблдору! — вскричала леди Малфой со стоном. — Неужели ты не видишь, что он использовал тебя?! Только не для победы над Темным Лордом, а ради борьбы с ним! Ему нравилось с ним бороться, понимаешь?! Ему без этого противостояния было слишком скучно жить! Дамблдор подстроил всё! Всё, и смерть твоих родителей — тоже! И позволил mon Pére воскреснуть, чтобы дальше состязаться с ним! А ты — только ферзь на шахматной доске, которую видел перед собой сумасбродный старик вместо того, чтобы лицезреть реальность! Ради чьей памяти ты погубил себя и уничтожаешь всё на своем пути?! Воспоминания о ком придают тебе решимости?! О твоей мамаше?! — Гермиона сверкнула глазами. — Бастардка моего деда, влюбленная в Северуса Снейпа всю свою жизнь, вышедшая замуж ему назло и в ночь своей гибели стонавшая в объятиях mon Pére! — И она посмотрела прямо Гарри в глаза, открывая свои мысли и воспоминания. — Давай, спроси меня, правда ли это, ведь я не могу тебе солгать! — выкрикнула женщина с исступлением.

— Это… правда? — дрогнувшим голосом спросил тот.

— Правда, кузен Гарри, — жестко ответила ведьма. В этот момент в его глазах мелькнула какая‑то, по–видимому, страшная мысль, на секунду поселившая панику, но он тут же подавил это в себе, а Гермиона тем временем продолжала: — Спроси меня еще о Дамблдоре, если уж ты чего‑то о нем не знаешь! Спрашивай меня о чем угодно — твоим чаяньям нет оправдания разумом, ответ на любой вопрос будет только аргументом в пользу твоего безумия! Так всё же чьей памяти ты служишь?!

— Я никому не служу, — каменным голосом перебил ее Гарри. — Я — Избранный. Всего лишь орудие в руках судьбы. Мир сам решил, что настало время очиститься от порожденной им заразы! Грядет катарсис. И Дамблдор тоже был лишь исполнителем высшей воли. Как он воспринимал это — неважно. Главное — он дал мне толчок и подготовил меня к этому бою. Пусть и не понимал этого! Не имеет значения, кем была моя мать. Ничто вовсе не имеет значения. И мне не нужна ничья помощь! Теперь у меня достанет сил справиться самому. Судьба и правда на моей стороне: я не дам Волдеморту поработить этот мир окончательно. Если не ради будущего, то ради прошлого.

— Какого прошлого?! Ты хочешь выкорчевать прошлое! Ты его не понимаешь!

— Это ты не понимаешь ничего, — с горечью сожаления оборвал волшебник. — Мы так часто говорили с тобой — и мне даже показалось, что в тебе сохранились остатки разума и совести. Но ты еще хуже, чем те, слепые! — с нарастающим жаром негодования говорил он. — Ты не отрицаешь, что Волдеморт — чудовище, ты сама это прекрасно поняла! Ты боишься его, хотя ты его дочь, плоть и кровь самого дьявола! И при этом отстаиваешь его право на власть! Ратуешь о какой‑то справедливости! Сейчас! Когда Волдеморт правит бал над миром! Ни одна жертва не будет излишней, чтобы уничтожить это зло! Да, мне приходится быть беспощадным! Но когда я смотрю на предателей, окружающих меня, шваль, готовую целовать подол мантии Волдеморта, лишь бы продлить свою никчемную жизнишку, — мне легко быть безжалостным, ибо я несу справедливость, а жертвы, которые приходится приносить во имя ее, — недостойны сожаления!

Наше аутодафе выходит на финишную прямую, Гермиона. Ты уничтожила мое прикрытие — что ж, поздравляю! Но это не остановит, а лишь задержит меня. А вот твой путь подошел к концу, — блеснул глазами Гарри Поттер. — Кто в доме?! Где мой Хоркрукс?

— Генриетта у названой бабушки, — прошипела ведьма.

— Вот и отлично, — сказал ее враг, вскинув палочку. — Этот разговор не имеет смысла. А мне пора. Fiendfyre! — произнес он, призывая, к ужасу скованной женщины, страшнейшее из проклятий: разжигая по углам комнаты Бесье Пламя, в которое с сожалением швырнул агатовый перстень со своей руки. — Я покидаю тебя, Гермиона, — сказал на прощание он. — Довольно игр. Поверь, в том мире, куда ты вскоре попадешь, лучше — ибо там нет Волдеморта. И мне кажется справедливым, что тебе доведется сгореть здесь, в этом доме, вместе со всем этим старинным рассадником чумной заразы и всей дрянью, которая наполняет его. Бесье Пламя уничтожит всё, а Изолирующее заклятие не даст ему выжечь половину округа. Смотри, какой я гуманный! — и он рассмеялся страшным хохотом безумца.

А тем временем со звуком, напоминающим шум прибоя, в углах гостиной огненные змеи вскинули свои головы, раздувая пылающие капюшоны и разверзая клыкастые пасти, полные бушующего огня. Взметнувшийся из пламени дракон проглотил агатовый перстень и, присев на пылающих лапах, ощерился, метнувшись вверх и рассыпаясь на полчище огненных химер.

— Прощай, Гермиона, — сказал Гарри Поттер сквозь пламя. — Я освобождаю тебя от постоянного страха и постоянного рабства. Поминай мое имя, когда огонь доберется до тебя.

И он вышел из комнаты, медленным прогулочным шагом направляясь к парадному выходу из поместья, и то и дело останавливаясь, чтобы выпустить новых огненных монстров, которые разлетались по дому, словно одушевленные существа, стремящиеся разрушить каждый уголок, испепелить каждый закоулок.

Гермионе было прекрасно известно, что Бесье Пламя — это заклятый огонь, глубинная Черная магия, одно из тех средств, которым можно уничтожить даже Хоркрукс. Но применить его и она никогда и ни за что не решилась бы — слишком опасно и неконтролируемо это пламя. Его не потушить, и оно постоянно растет, умножает само себя, будто обретает душу вместе со свободой. Оно будет бушевать до тех пор, покуда есть что пожирать, покуда всё досягаемое не обратится в мертвый пепел.

И нет никакого способа остановить его, только ограничить рамками радиус действия. Но и это может сделать только магия беспредельной силы, а у Гермионы скованы руки, и нет смысла даже в оставшейся в кармане волшебной палочке…

Она попыталась сосредоточиться и освободиться.

Игристая кобра стелилась к ногам, шипя искрами пламени. Воздух в комнате накалился. По обоям и шторам бегали огненные муравьи, но стекла не лопались от магического жара — их держало Изолирующее заклятие, о котором говорил Гарри.

Зато всё внутри рассыпалось сажей.

Внезапно, едва безжалостный мститель окончательно скрылся прочь, часть стены по левую сторону зала провалилась вниз — но не Бесье Пламя было тому причиной.

Из неизвестного хозяйке тайного хода пахнуло живительной прохладой и свежим воздухом, благо чудовищный огонь не питался кислородом. И тут же вместе с волной кружащей голову свежести в полыхающую гостиную, словно мираж, порожденный одурманенным разумом, выскочил Люциус, на ходу разрушая магические путы, державшие Гермиону.

— Быстрее! — подхватывая ошалевшую от жара и чада супругу, крикнул он и увлек ее в провал, к которому уже устремились, выставив вперед рога с когтями и колотя гигантскими хвостами, огненные чудовища.

Позади взлетали в воздух последние предметы, еще не пожранные огнем, как будто монстры заклятого пламени, ликуя, подбрасывали их: стулья и картины, старинные гобелены со стен, подсвечники и статуэтки, украшавшие каминную полку…

— Что… Ты… Откуда… — на ходу шептала Гермиона, несясь вслед за Люциусом по пыльному и сырому коридору, уходящему вниз бесконечным рядом узких ступеней. От хоть и спертого, но такого желанного воздуха кружилась голова — жар и копоть пылающей гостиной почти лишили ведьму сознания, и теперь оно возвращалось с трудом.

Дыхания на бегу уже не хватало.

— Скорее! — бросил Люциус, когда она едва не упала — путь освещал только отблеск огненных демонов, ринувшихся следом в раскрывшийся коридор. — Скорее, Кадмина! Мы еще можем успеть к выходу раньше него! Иначе — конец!

Они выскочили в холл, похожий на недра преисподней — огромную комнату жрала гигантская стая огненных зверей: пылающие змеи, химеры и драконы взмывали ввысь, опускались и снова подымались; обстановка старинного поместья, питавшая их, падала в клыкастые пасти, взлетала вверх под ударами когтистых лап и исчезала в огненной бездне.

— Давай же! — крикнул Люциус, рывком толкая ее к свободной и даже открытой двери, но пламенные чудовища, будто по команде, вскинулись и стали теснить их, придвигаясь всё ближе и ближе. — Назад! — рявкнул вдруг маг, и Гермиона, не успев ничего понять, сильно ударилась о неровные стены каменного тоннеля, куда он ввалился вместе с ней, уворачиваясь от проклятья, посланного возникшим на лестнице Гарри.

— И ты здесь! — услышала леди Малфой сквозь треск пламени почти ликующий голос врага. — Воистину, сегодня мне везет!

— Кадмина, ты можешь сражаться? — спросил Люциус, тряхнув ее за плечи. — Где твоя палочка?

— Палочка здесь, — пробормотала Гермиона, вытаскивая свое оружие. — Но он очень силен!

— И всё же он еще не запечатал выхода.

— Нельзя убивать его — Генриетта…

— Да ты и не сможешь его убить. — Люциус быстро выглянул из потайного коридора. — Поттер стоит в дверях и злорадствует, — скоро заговорил он, — считает себя всесильным, и вознамерился ехидничать, глядя на нашу кончину. Кадмина, посмотри на меня. — Он снова тряхнул ее за плечи — стальные глаза сверкали в красном зареве, а голос зазвучал уверенно и спокойно, с глубоким убеждением: — Ты очень умная и сильная ведьма, — проговорил он. — Удивительная. Не такая, как все другие. А твое главное достоинство, Кадмина, — это умение понимать. Иногда должно пройти много времени — но в итоге ты всё понимаешь правильно. У тебя хватит сил и это пережить, слышишь меня, Кадмина? Не отчаивайся, отчаяние — не твоя стезя. Нужно спешить. Помни о своей силе. И о том, что тебе есть для кого жить. И ты справишься!

Люциус сжал ее плечи и крепко поцеловал в мокрый от пота лоб.

— Ну, иди! — сказал он и подтолкнул свою супругу, будто очнувшуюся наконец от дурмана, навстречу ликующему за стеной огня Гарри Поттеру.

С внезапным приливом сил и желания выжить ведьма шагнула к огромным языкам пламени, с иронической горечью отметив про себя, как легко и красиво Люциус толкнул ее в эти объятия смерти саму. Отправил на бой, который она может и не выиграть. Как ловко, напутствовав ее, он остался в укрытии ожидать исхода этого сражения.

В этом весь он.

Стоило бы поучиться…

Жар Бесьего Пламени окружил прочной стеной, но Гермиона вскинула палочку и прошептала слова, заставившие огненных чудищ на миг расступиться. Она успела увидеть усмешку Гарри, стоявшего на пороге парадного входа с поднятой палочкой, и огненный вихрь снова сомкнулся несущей смерть стеной.

Гермиона не успела произнести заклинания вновь.

— Экспекто патронум! — раздалось внезапно за ее спиной, и с порывом ветра свинцовые когти сомкнулись на плечах, а неведомая сила рванула ведьму вверх, под сводчатый потолок холла.

Огромный серебристо–белый орел взметнулся, разгоняя крыльями огненных гарпий, клубящихся всюду.

Гарри, которого наследница Темного Лорда видела сквозь искаженный жаром воздух, языки пламени и клубы пара, дико расхохотался и крикнул, обращаясь к Люциусу сквозь огонь:

— Это не поможет! Они и под потолком, и под землей доберутся до нее и до тебя, Малфой! — прогрохотал он. — Они будут рвать в пепел всё, что здесь есть, еще много дней, пока уж не останется ничего, кроме сажи! Магию, которой я сковал дом, не разрушит ничто!

— Кажется, Поттер, уж тебе‑то следовало бы знать, что есть силы, способные победить что угодно, — с ледяным спокойствием выкрикнул Люциус в ответ, и сквозь пламя сжимаемая в когтях его Патронуса Гермиона увидела, как муж шагнул из тайного хода вперед, разгоняя огненных гадов. — Я вызываю тебя на дуэль, Поттер.

— Дурак! — зло хохотнул Гарри. — Я убью тебя в течение пяти минут!

— Я знаю, — холодно бросил Люциус Малфой.

— НЕТ!!! — взвилась Гермиона, пытаясь вырваться из цепкой хватки молочно–белого орла, который гигантским мощным клювом уже раздирал пленку заклятия на сводчатом потолке холла и пробивал усеявшийся трещинами камень.

Через миг Огненная Геенна сомкнулась под ее ногами, а Патронус, рассекая воздух огромными крыльями, устремился в свежее ночное небо, на свободу, дарованную добровольно принесенной в жертву жизнью.

— Пусти меня!!! — хрипела Гермиона, когда, разрывая пространство, орел ворвался в румынское небо и, словно пущенная стрела, с огромной скоростью устремился вниз, клювом разбивая стеклянный купол Даркпаверхауса, и стал стремительно снижаться с градом осколков.

Вдруг, еще очень высоко, его, словно дымное облако, смыло прочь, растворив на лету без следа. И Гермиона полетела вниз головой на каменные плиты пола, усеянные битым стеклом.

И ухнула в ледяную воду.

Дыхание перехватило, всё заволок дымный туман.

Но ведьма, думавшая сейчас только о том, что осталось там, в Уилтшире, за сотни миль от нее, в несколько мгновений преодолела этот шок — и еще до того, как подхвативший ее на лету граф Серж плавно спустил свою ношу на пол, осознала происходящее.

— Я… никогда не видела… чтобы Патронусы вот так исчезали! — задыхаясь, выпалила Гермиона, кроша подошвами туфель стекло. За спиной слышались шум и топот, но она смотрела только на зависший рядом призрак, спасший ее от неминуемой гибели минуту назад.

— Патронус пропадает так, если умирает человек, пославший его, — произнес граф.

Ледяные когти сжали ее сердце, и будто гром прогремел в ушах. Кровь отхлынула от лица, а мертвящий холод мгновенно охватил всё тело.

Сзади хлопнула дверь, и Лорд Волдеморт выбежал навстречу дочери из своих покоев. В полузабытьи Гермиона осела на усыпанный битым стеклом пол и взглянула на него, убирая все заслоны окклюменции.

Застывший с поднятой палочкой Темный Лорд очень медленно моргнул, раскрывая глаза уже пурпурно–багряными.

Старшая палочка сверкнула вспышкой, и Гермиона, лишаясь сознания, провалилась в колдовской сон.

 

Глава XXXIII: У могильного камня

«Люциус Абраксас Малфой» было выведено на черном мраморе могильной плиты. Побелевшие пальцы с обломанными ногтями царапали витиеватые впадины букв, а слезы, крупные и горячие, падали и росой орошали надгробие.

— В этом мире стоит жить ради того, чтобы даже лишь однажды так ошибиться в человеке, — говорил спокойным голосом Лорд Волдеморт, стоя за спиной у Гермионы и глядя в даль.

— В этом мире вовсе не стоит жить, — глухо произнесла та в ответ, не поднимая головы.

— Это слабость отчаяния.

— Это следствие жизненного опыта, — огрызнулась женщина. — Ничего, кроме горя и безнадежности, человек не может иметь в итоге! Сколь ни был бы он счастлив, всё равно когда‑нибудь потеряет всё, и чем дороже было это всё, тем страшнее жить дальше! Бессмысленно. Бороться, терпеть, к чему‑то стремиться… Чтобы всё равно умереть, а вопрос только в том, ценою скольких страданий! Я не хочу продлевать агонию дальше!

— Глупо воспринимать жизнь, как агонию, — спокойно произнес Волдеморт. — Тебе неведомо, что ждет за ее чертой. Держись за мир, в котором уже удалось чего‑то добиться, — дальше может быть всё, что угодно. Муки, во сто крат худшие, нежели нравственные терзания земной жизни. Не маггловский ад, но неведомое иное существование. Кто знает, чем ты станешь в нем, какие тебе будут розданы карты и чего ты сможешь достичь. — Маг обошел памятник и оперся об него, словно о кафедру. — Неизвестность — всего страшнее, — продолжал он. — В этом мире можно предвидеть всё, коли трезво смотреть на реальность. Знание дает силу. Там — неизвестность. Неведомое, Кадмина, не всегда есть покой. Вцепись в мир, в котором видишь шанс добиться чего‑либо, когтями и зубами. Всё зависит от твоего отношения, твоего восприятия. Отчаяние — слабость, но смерть — глупость. Рулетка, в которой шанс получить нечто лучшее — один на миллион. Не стоит полагаться на судьбу — ты видишь сама, сколь она «благосклонна». Смерть — только иллюзия выхода. Обман пострашнее многих, ибо он безвозвратен.

Ищи наслаждений — они есть всегда; самые разные — подбери их в меру своих чаяний. Перед верно выбранными наслаждениями отступает любая боль, за разумно организованным бытом угасает в рутине прошлое, и неважно, каковым оно было. Люди придумали траур и связанные с ним понятия о приличиях для того, чтобы не выставлять напоказ ту стремительность, с которой горе тонет в повседневности. Его можно задержать, только если разукрасить рутину скорбью, паломничеством по умножающим эту скорбь местам или постоянным насилием над памятью. Не возводи горе в культ, как это принято моралью, — ты уже испытала на себе, сколь сие тяжко и бессмысленно.

А потом всё равно забываешь. Как только прекращаешь искусственно питать свое уныние.

Но уж коль ты убежденный приверженец традиционного горя, — добавил маг, помолчав, — выслушай еще и традиционное утешение. Цени хотя бы то, что сделал для тебя твой супруг, Кадмина. Я не думал никогда, что существует в этом мире то, ради чего Люциус Малфой способен пожертвовать своими благами, даже самыми малыми. И я впечатлен по–настоящему. Хоть и думал, что утратил способность удивляться… Но, Кадмина, Люциус даровал тебе жизнь не для того, чтобы ты служила бессменной плакальщицей на его могиле. Если бы он желал вашей совместной вечности на этом кладбище, он позволил бы и тебе умереть. Рискнул бы в надежде на спасение для вас обоих.

Но он не стал рисковать. Тобой.

И не спас свою жизнь, хотя имел на это времени вдосталь.

Оцени по достоинству эту великую жертву, тем более ценную, чем полнее осознаешь, кто ее тебе преподнес.

* * *

После смертоносного пожара, уничтожившего Уилтширское поместье, вдова Люциуса Малфоя вместе с дочерью поселилась в Блэквуд–мэнор, доме своих родителей, где уже когда‑то провела небольшой период времени между окончанием школы и первым замужеством.

Сейчас молодая ведьма вновь возвратилась в старинную усадьбу своих предков по материнской линии.

Гермиона больше не боялась Волдеморта, не избегала Черную Вдову. В ней поселилась твердая апатия — не к жизни вообще, но ко всему хорошему, всему, что она раньше подсознательно защищала.

Почему должна она жалеть тех, кто ей безразличен, и осуждать тех, кто добр с ней — не важно по каким причинам, и не важно как надолго? Почему должна ратовать за некую всеобщую справедливость, которой нет, и не может существовать в природе?

Ей часто вспоминались слова, сказанные Молли Уизли в день похорон Джинни: «Что‑то случилось с этим миром, я перестала понимать, что происходит вокруг, — призналась тогда убитая горем мать. — Всё не так. Всё встало с ног на голову. Гарри Поттер убил мою дочь. Он, тот, кем мы гордились и на кого уповали, убил мою девочку… А самые проникновенные слова над ее телом произнес Тот–Кого–Боялись–Называть. Я ничего не понимаю, Гермиона. Я больше не в силах ничего понять! Наверное, я всю свою жизнь ничего не понимала…»

Потом Гарри Поттер убил еще двоих ее сыновей.

Быть может, Лорд Волдеморт не менее жесток. Но кругом царит одна сплошная жестокость — и Гермиона предпочла вовсе забыть о той ее части, что не касается лично ее. Она и сама сейчас хотела быть жестокой.

И бесчувственной.

Ей даже удавалось…

Маленькой Етте понравилось жить с grands‑parents в новом доме, да еще и вместе с огромной змеей Нагайной, к которой она была неравнодушна давно. От последнего обстоятельства юная мисс Саузвильт и вовсе пришла в бурный восторг.

Расставание с родным поместьем девочка перенесла с удивительной легкостью. Как и смерть своего отчима. Казалось, Етту куда больше печалила утрата погибшей в огне кошки Мельпомены.

Домовики Оз и Формоз, уцелевшие благодаря милонской фиалке, перебрались с пепелища вслед за своими хозяйками и присоединились к шустрому эльфу Меньрозу, следившему за Блэквуд–мэнор с тех пор, как туда въехали Лорд Волдеморт с супругой.

Гермиона порвала всякие связи с высшим магическим обществом. Из всех соболезнующих визитеров поговорила только с Волденом Макнейром, да и то лишь потому, что предвидела в его словах возможную искренность.

Вдова Малфой уверенно отвергала свет, а ее в свою очередь отвергал оживший портрет почившего супруга. Он только улыбался ей странно: задумчиво, наблюдающе, в чем‑то по–отечески; так создатели великих вещей порою улыбаются, глядя на свои творения, прошедшие воду и огонь, погубившие их, но всё же признанные миром.

Непостижимый всегда, Люциус со своих портретов глядел тем же всеведущим мудрецом, скучающим и парадоксальным. Но он молчал, лишь иногда подмигивая ей с этой рвущей сердце усмешкой.

Ей так и не удалось его обыграть, даже в смерти.

А ведь Гермиона знала, что этот портрет отвечал Волдеморту. Ему, но не его дочери.

Зато маленькое изображение Генри говорило с ней постоянно: красноречиво убеждало в возможности счастливой жизни, невзирая ни на что. В необходимости продолжать обычные свои дела, стараться искать новых и старых развлечений, отвлекаться от безнадежности: на окружающих, на Генриетту, на работу.

Не думать о мести, но жить ради жизни.

Задумчиво и решительно молодая вдова убрала портрет своего первого мужа в шкаф. Что‑то, окончательно надломившееся в ней, похоронило женщину, которую когда‑то любил Генри, вместе с прошлым. Возможно, на время. Но очень глубоко.

Через две недели, в середине апреля, Гермиона вернулась к преподавательской практике, которую до того за нее временно взял на себя Снейп.

Леди Малфой стала жестче, холоднее и суровее. Во всём. Она так же много общалась с Амарантой и не переставшим франтить Роном, но неуловимо переменилась в самом отношении к жизни.

Не прервала Гермиона и коротких отношений с Тэо, находя в его грубых и молчаливых, отдающих извращением ласках некое отдохновение для своей очерствевшей души.

Раскаленный обруч под именем Гарри Поттер не пал, а лишь восполнил ушедший было жар.

А жизнь шла своим чередом.

Преподавателем летного мастерства и тренером квиддичных сборных в Даркпаверхаусе стал теперь Виктор Крам.

Когда его кандидатуру, по совету, разумеется, Габриэль Делакур, еще только рассматривали, новая мрачная Гермиона пришла к своему отцу и сообщила ему, что Виктор — член подпольного отделения Ордена Феникса, противодействующего господствующему строю. А Темный Лорд усмехнулся со странным лукавством и сказал, что может предоставить ей свитки с полным перечнем всех официальных и тайных членов как Ордена Феникса, так и других относительно крупных левых движений на территории Соединенного Королевства и за его пределами.

— Пускай себе работает, — заметил он по поводу назначения Крама. — Мне проще держать этих людей на виду. А он хорошо летает и в состоянии научить этому гимназистов.

Так мистер Крам поселился в Даркпаверхаусе.

Это было последней заслугой Габриэль Делакур перед Орденом Феникса. Потому что вскоре после этого девушка бесследно исчезла.

И только живущая в Блэквуд–мэнор Гермиона знала о том, что с ней сталось.

Волдеморт действительно перевоплотил свою Нефелу, но не в Эйлитию, а в Персефону. Лишил двуличную «богиню» связи со своими соратниками и тайно заключил в собственном доме, точнее в его бескрайних подземных катакомбах, где окружил ироничным уходом, в ожидании, пока та произведет на свет его дитя.

В начале лета и Беллатриса безвылазно обосновалась в Блэквуд–мэнор. С сентября ее обязанности в школе должен был взять на себя Рабастан Лестрейндж, тогда как Черной Вдове предстояло позабыть все свои бесчинства до самого Нового года и не показываться на людях вовсе.

Младенца, которого должна была родить Габриэль зимой, не планировалось представлять свету, его должны были растить тайно вплоть до того дня, когда угроза Гарри Поттера перестанет существовать. Но следовало оставить возможность впоследствии выдать ребенка за чадо законной супруги Темного Лорда.

В старой усадьбе Блэков собралась весьма своеобразная компания. Но новую Гермиону не смущало и это.

Дабы никто не видел Беллатрису не обремененной, гувернантку Рут Рэйджисон рассчитали и к маленькой Етте был приставлен ее давний друг домовик Оз, а на время визитов учителей, готовивших юную мисс Саузвильт к гимназии, леди Волдеморт скрывалась в своих покоях. Она откровенно скучала в этом вынужденном заточении и жила лишь временем, когда Темный Лорд бывал дома.

Однако сложившаяся ситуация отнюдь не подтолкнула Беллу сблизиться со своей юной petite‑fille — она никогда не любила детей.

С дочерью беседовала за неимением иных. Но всё равно была счастлива — уж ей‑то не было на что жаловаться теперь.

Да и новая Гермиона импонировала своей матери.

* * *

Первое время леди Малфой часто наведывалась на кладбище к могиле Люциуса и однажды даже встретила там Нарциссу.

Та появилась за ее спиной, и Гермиона оглянулась на хлопок трансгрессии.

Тетушка совсем не переменилась, только, быть может, необъяснимая теперь тень едва заметного надменного превосходства стала четче выделяться на ее нестареющем лице. Холодная и непроницаемая, она лишь едва заметно усмехнулась, увидев свою племянницу. Не проронив ни слова, подошла к могиле и положила на черный мрамор две крупные белые лилии.

Выпрямилась и застыла, глядя на мрачный знак последнего приюта бывшего супруга.

— Какая символичная встреча, — произнесла Нарцисса вдруг, всё еще не удостоив Гермиону взглядом. — Осталось еще проводить туда моего внука, да, Кадмина? — продолжила она и снова умолкла, а Гермиона не нашлась, что ответить. — Молодец, девочка, — снова заговорила Нарцисса, чуть погодя. — Впечатляет. Я действительно полагала, что знаю его, — усмехнулась она, кивнув на могилу. — И мне стоит позавидовать тебе, ибо воистину ты творишь чудеса. Жаль только, — Нарцисса сделала паузу и жестко докончила: — что они завершаются на кладбище.

С этими словами тетушка развернулась и пошла прочь, на ходу трансгрессировав с громким отрывистым хлопком.

Это было их первой и последней встречей за минувшие восемь лет…

 

Глава XXXIV: Тайны Блэквуд–мэнор

Гермиона, особенно с наступлением лета и окончанием занятий в гимназии, часто проведывала плененную Габриэль Делакур в ее подвалах.

Если долго спускаться всё время вниз, начинает казаться, что под Блэквуд–мэнор вырыт путь в преисподнюю. Зачем были созданы эти грандиозные катакомбы — много большие, чем сама усадьба, чем даже вся прилегающая к ней огромная территория? Действительно, есть ли у них конец, или какая‑то магия всё еще пожирает землю где‑то там, внизу, создавая бескрайние коридоры и лазы, которые никуда не ведут?..

Беллатриса рассказывала, что в детстве отец пугал ее и сестер, что за непослушание сошлет их в эти бесконечные коридоры и они будут блуждать там вечно.

Где‑то в этих глубинах некогда расстались с жизнью Виолетта и Ирма Блэк, свекровь и невестка, предки Гермионы по материнской линии. В семье ходило предание, что призраки их всё еще блуждают где‑то там, но не могут отыскать пути на поверхность…

Новое пристанище Габриэль, разумеется, было не столь далеко. Вполне оборудованное, комфортабельное и удобное, овитое магией, заменяющей свежий воздух и солнечный свет. С огромной библиотекой и домовиком Формозом, готовым по первому требованию доставить матери будущего наследника всё, что угодно, кроме свободы.

Воспоминания и мысли, которые могли бы превратить это заточение для Габриэль в бесконечный ад, остались в каменных шкатулках Ли Джордана. Но всё равно она напоминала Гермионе красавицу, золотыми цепями прикованную к колыбели еще не рожденного младенца.

Без шанса обрести свободу.

Гермиона неожиданно сблизилась с этой девушкой, о которой знала больше, чем та сама помнила о себе. Здесь, в усадьбе, она подсознательно предпочитала подземное общество Габриэль компании своей матери в комнатах дома. Беллатриса была чрезмерно убежденной приверженкой Волдеморта, увлеченной только им — и не утруждала себя излишним театром для выросшей дочери.

А еще леди Малфой было Габриэль жаль. Волдеморт не говорил, что собирается делать с ней после того, как родится ребенок. Уверял, что и сам еще не решил этого. Мол, если ему вздумается побыть жестоким, он ее отпустит. А на недоумение дочери пояснил:

— Сама подумай, что будет, если после этого вернуть ей всю ее память.

В конце июня Габриэль внезапно стала жаловаться на беспокоящие ее шумы, идущие будто бы из глубины катакомб. Отрывочные и нечастые, они прекращались, едва она кликала эльфа–домовика, и потому все были убеждены, что это — игра ее воображения.

— Впрочем, там могут быть призраки, — беспечно замечала Беллатриса. — Издавна считалось, что они есть там, но их никто никогда не видел. Ma grand‑mère и ее belle‑mère лишили себя жизни вместе, когда grand‑père Поллукс бросил жену и переехал жить к дяде Альфарду. Но то, что от этих женщин остались призраки, мне кажется лишь легендой. В семье Блэк не принято шататься после смерти без упокоения. Это моветон. У девочки гормональный взрыв, к тому же она не привыкла к уединению — вот и мерещится невесть что…

Усадьбу Блэквуд–мэнор отстроил в 1911 году для своего младшего сына Кигнуса и его молодой супруги Виолетты, урожденной Булстроуд, Финеас Найджелус Блэк. Переходя по наследству старшему из сыновей каждой новой семьи, владения перекочевали сначала к Поллуксу Блэку, а затем — к Кигнусу–младшему, отцу трех сестер Блэк и Лили Эванс.

К своему глубочайшему удивлению узнала Гермиона, что Альфард и Кигнус были братьями–близнецами, но последний родился на полчаса раньше, и это определило будущего владельца Блэквуд–мэнор на магическом уровне.

Кто из хозяев усадьбы создал под ней бесконечные подземные катакомбы и с какой целью, Белла, нынешняя собственница Блэквуд–мэнор по праву старшинства, не ведала. Помнила только пару преданий да страшилок, связанных с бездонными подвалами дома, утративших всякий смысл, едва она подросла.

Глубоко туда никто никогда не сходил.

Стараясь поддержать Габриэль, да и любопытства ради, а может быть, и в погоне за новыми ощущениями, Гермиона как‑то явилась к матери своего будущего брата, как говорят, с вещами — планируя ночевать в ее подземных покоях столько, сколько потребуется, чтобы вычислить источник непонятных звуков или удостовериться в его мифичности. Тем более следовало приучать Генриетту снова спать саму — после смерти Люциуса леди Малфой взяла за правило по ночам быть подле дочери и теперь девочка не могла отвыкнуть от этого.

Укладываясь впервые на своей новой кровати, Гермиона в глубине души была уверена в том, что еще долго не услышит таинственных шумов Габриэль, даже если они существуют — как и в том, что они окажутся чем‑то более чем обыкновенным.

Но зато она чувствовала признательность девушки. К тому же той не следовало постоянно волноваться.

Гермиона никак не могла уснуть. Лежала, глядя в потолок, в этой подземной комнате и молчала, удивляясь про себя: должна бы давно привыкнуть спать в подземельях, а тут и правда как будто что‑то давит. Подумала и поняла, что это — ожидание. Скорее всего, бессмысленное.

И тут откуда‑то снизу, сквозь каменную отдушину и вековые толщи гранитных плит, поднялось в комнату далекое–далекое не то шуршание, не то сопение, а может и шаги елозящего по стенам человека.

— Вы слышали, мадам Малфой? — дрогнул в темноте взволнованный, но ликующий голос Габриэль.

— Да, — произнесла Гермиона, взмахом палочки зажигая свечи и садясь на постели. — Ну‑ка пошли!

— Куда? — вскинулась, загораживая проход, огромная змея Нагайна, которой Волдеморт велел находиться при Габриэль с тех пор, как та поведала ему о своих страхах.

— Нужно разобраться с этими звуками, — твердо прошипела Королевской Кобре Гермиона. — Отправишься с нами. Оденься, — добавила она Габриэль, — в глубине должно быть очень холодно.

Первое время спускались молча: впереди шуршала камешками Нагайна, Габриэль семенила следом позади, сжимая руку Гермионы холодными пальцами.

— Мадам Малфой, — неуверенно начала она через какое‑то время, — может быть, нам лучше вернуться? Мы ведь даже не знаем, куда идти и что искать.

— Тебе нельзя постоянно переживать по поводу этих звуков, — возразила Гермиона. — К тому же они действительно есть. Успокойся. Как бы глубоко мы ни зашли, всегда можно трансгрессировать наверх — и будь готова к этому в случае чего. Maman говорит, тут могут быть только призраки моих прабабки и прапрабабки.

— Но если это призраки, почему они не поднимутся в усадьбу?

— Призраки бывают разные, — пожала плечами Гермиона и громко позвала: — Миссис Блэк! Миссис Блэк, отзовитесь! Покажитесь нам!

Впереди, откуда‑то слева и снизу, послышался странный гул.

— Здесь пахнет человеком, — вдруг прошипела Нагайна.

Гермиона резко остановилась, и Габриэль уперлась ей в спину.

— Живым? Ты… ты знаешь запах Гарри Поттера? — дрогнувшим голосом прошипела наследница Темного Лорда, с опаской впиваясь глазами во мрак впереди коридора и крепче сжимая палочку с пылающим огоньком на конце. Идея отважного спуска в эту бездну разом перестала казаться хорошей.

— Что она говорит? — испугано спросила Габриэль за спиной.

— Этот человек стар, очень стар, — прошипела змея в ответ, — и он много лет бродит здесь.

— Живой человек? — еще раз уточнила Гермиона.

— Да. Но сейчас его нет поблизости.

— Пойдем, — уверенно сказала тогда ведьма по–английски, потянув за руку свою спутницу. — Она говорит, что где‑то здесь живой старик. Или старуха.

— Что?!

— Вечер перестает быть томным, — хмыкнула леди Малфой, сжимая палочку.

В ней проснулось давно позабытое детское ощущение — вспомнились безрассудные и волнительные приключения школьных времен, делавшие жизнь более полной и красочной.

— Миссис Блэк! — громко крикнула ведьма в темноту очередного коридора.

— Она может быть еще жива? — спросила Габриэль. — Одна из них?

— Вроде их похоронили, — неуверенно сказала Гермиона. — Им обеим уже перевалило бы за сотню лет. Да и что бы они ели здесь? И зачем?

Нагайна вдруг резко вскинулась и раздула свой капюшон, останавливая движение — впереди, куда дальше, чем выхватывали из мрака огоньки волшебных палочек, блеснуло что‑то жемчужно–серое.

— Миссис Блэк? — неуверенно спросила Гермиона.

Габриэль с интересом выглянула у нее из‑за плеча, всматриваясь в темноту.

— Когда‑то меня прокляли этим именем, — откликнулся после паузы издалека тонкий женский голос, и призрак довольно молодой женщины отделился от каменной стены. — Кто вы?

— Я ваша родственница, ми… миссис Блэк? — осмелев, полуспросила Гермиона. — Простите, вы… Я точно не знаю…

— Ирма, в счастливые годы Ирма Крэбб, — отозвалась женщина.

— Мы слышали странные звуки здесь, внизу, — продолжала Гермиона. — Наверное, их издавали вы. Почему бы вам не подняться наверх? К людям?

— Зачем? — меланхолично спросил призрак, приближаясь к ним. Нагайна опустилась на камни и наблюдала происходящее молча. — Мне хорошо и тут, здесь я не сама, — продолжала жемчужно–серая Ирма. — А там живые вечно пекутся о чести и творят преступления. Меня станут упрекать.

— В чем? — спросила за спиной у Гермионы ее спутница. — О, простите, меня зовут Габриэль, это меня пугали звуки из подземелий, — спохватившись, пояснила она.

— Вы хотите услышать мою историю, юные леди? — спросила Ирма Крэбб, изучающе глядя на них большими призрачными глазами. — Что ж, я охотно расскажу вам ее, хоть это и очень печально. Но в ней много поучительного. Если бы я жила там, — она подняла большие глаза к земляному потолку, — меня вынудили бы забыть мою историю. А тут я лелею ее много лет и пересказываю только ему.

— Кому?

— Пойдемте, тут вам будет неудобно, — поманило их привидение, — я проведу вас в свою комнату. Туда можно попасть и с самого верха очень быстро, я покажу, когда будете уходить. Она в самой глубине: не зная, где, отыскать ее невозможно. Никто никогда не находил ее, юные леди. Пойдемте за мной. Это ваша змея? Что ж, Блэки всегда были эксцентричными волшебниками…

Вслед за болтающим привидением две несколько обескураженные ведьмы и Нагайна вскоре очутились в большой комнате, тускло освещенной слабыми огоньками непонятного происхождения. Они напоминали болотные гнилушки и, судя по всему, мерцали тут уже добрую сотню лет.

Комната была обставлена на манер кельи: деревянная кровать с истлевшим от времени бельем, на котором с трудом, но еще различались вензеля Дома Блэков, небольшой стол и несколько стульев. Над ними на стене висело, напоминая крест или икону, единственное украшение комнаты — изогнутый волной серебряный кинжал с инкрустированной крупными карбункулами рукояткой. И ничего больше.

— Мариус показал мне эту комнату, когда я была еще жива, — сказала Ирма. — Садитесь, это крепкая мебель, из дома. Она и через пару веков еще будет как новая. Всё, что касается внешнего, семья Блэк всегда делала на славу.

— Вы, кажется, предубеждены против этой фамилии, миссис Блэк? — вскинула брови Габриэль, кутаясь в теплый плащ.

— О да, — протянула призрачная женщина. — Родители, сами того не желая, прокляли меня, когда заключили такой бесконечно удачный на их взгляд союз. Меня обручили с Поллуксом еще до того, как он поступил в Хогвартс, я была старше его почти на три года. Но что это был за ребенок! Ребенок… Это слово не вязалось к нему уже тогда.

Ирма устремила свои прозрачные глаза в бесконечность, и было видно, что она готовится рассказывать долго и подробно то, что у нее так не часто вопрошали.

— Когда Поллукс оказался в школе, — повествовательно проговорил призрак, — он уже казался необычайно взрослым для своих лет. Я как сейчас помню его в тот период: среднего роста, коренастый, совершенно сформировавшийся; в свои одиннадцать лет уже волосатый, как преждевременно развившееся животное. Дерзкие, наглые глаза, чувственный рот были и тогда как у взрослого мужчины. В таком юном существе с еще чистым цветом лица, местами нежным, как у девочки, преждевременная возмужалость должна была смущать и пугать, как нечто чудовищное, но он вместо того стал сразу же мечтой всех девчонок Слизерина, даже многих старшекурсниц. И эта мечта принадлежала мне, — с горечью вздохнула Ирма. — Во времена моего детства не считалось странным заключать помолвки над колыбелями будущих супругов. И не одна я на своем курсе была обручена. Но я была глупой и доверчивой, слишком правильной, как говорили мои сокурсницы. Что ж, самая правильная из них и пролила зельеце…

Когда это случилось, Поллуксу было тринадцать лет, и он учился на втором курсе, а я, его признанная невеста, — на пятом. Мы оба были слизеринцами — одна гостиная и миллион закоулков по дороге к ней. Он заморочил мне голову своими речами. О будущем супружеском долге, о том, что я уже его жена, еще о каких‑то глупостях… Он совратил меня, еще сам будучи ребенком — а через семь месяцев я родила дочь.

Нас досрочно поженили еще до того, едва произошедшее выплыло на свет. И пятый курс я заканчивала замужней дамой и молодой матерью, а на каникулы вернулась уже не домой с маленьким братом Шарлем, а сюда, — призрачная женщина склонила голову и тяжело вздохнула, несмотря на то, что воздух был ей не нужен. — Такое даже и в наши времена было диковинкой, но эти дурочки завидовали мне. «Миссис Блэк», — передразнила она, — в свои неполные семнадцать.

Поллукс был старшим из четверых детей в семье Виолетты и Кигнуса Блэков, — после непродолжительной паузы продолжила Ирма. — Ему вот–вот должно было стукнуть четырнадцать, а его младшей сестренке Дорэа едва исполнилось пять лет.

Так мы и стали жить — разумеется, хозяйкой дома оставалась миссис Блэк, а я стала лишь еще одним ее ребенком. Мое появление было связано со скандалом, который едва удалось замять, и потому она невзлюбила меня. Виолетта Блэк была очень озабочена вопросами чести. Такой она воспитала и мою дочь Вальбургу — разумеется, ее воспитывала она, а не я.

Семьянина из Поллукса не получилось с самого начала. Он волочился за половиной школы, и я с радостью уехала оттуда, окончив седьмой курс. Перешептывания за спиной расстраивали меня.

Через четыре года после нашей свадьбы я родила еще двойню, мальчиков–близнецов Кигнуса и Альфарда.

То был очень тяжелый год. Дело в том, что в сентябре, еще до рождения малышей, брат моего мужа Мариус должен был поступить в школу.

С ним давно не всё было благополучно, странный это был ребенок. Но до последнего дня окружающие отказывались верить, что Мариус сквиб. Это было слишком страшным позором.

Но ему исполнилось одиннадцать, и ни одного приглашения даже в самую крошечную школу магии он не получил. И не мог получить, ибо действительно был сквибом.

Именно в тот год под усадьбой раскинулись эти бескрайние подземелья, — сказала Ирма, разводя руками вокруг. — Их создали для Мариуса и навеки сослали его под землю, прочь от людских глаз. Потом Блэки предпочитали делать вид, будто у них никогда и не было второго сына.

Я жалела Мариуса и часто втайне общалась с ним здесь, в глубине. Таскала ему всякие вкусности и развлекала, как могла. Ведь вы сами понимаете, что и близнецов, как и Бурги, воспитывала миссис Блэк, а я опять осталась не у дел.

Шли годы. Поллукс, пресытившийся мною в детстве, так никогда и не пытался полюбить свою жену. Он жил, как хотел, а я ревела и молчала, потому что самое важное — чтобы со стороны всё выглядело пристойно. Все мы, обитатели Блэквуд–мэнор, твердо усвоили это главное правило.

Дорэа выдали замуж за Чарлуса Поттера. Умер Кигнус–старший, отец моего мужа. После его смерти Кассиопея, вторая дочь миссис Блэк, переехала жить к сестре, чтобы помогать с маленьким Вальдемаром, и так уж и не вернулась в усадьбу.

Через год после смерти мистера Блэка мы выдали Бурги замуж за ее троюродного брата Ориона Блэка — Виолетта восторгалась этим союзом, как «одной из лучших своих затей».

Моя свекровь была крайне возмущена и обеспокоена распутством старшего сына. Я уже говорила, что приличия были для нее на первом месте, а уж после страшной катастрофы с Мариусом она и вовсе помешалась на них.

Тут как раз устроился брак младшего из близнецов, Альфарда, с Ансильведой Флинт — и вдруг мой муж заявил, что уезжает из усадьбы и будет жить в новом имении сына и его молодой жены — Блэквуд–мэнор должна была отойти Кигнусу.

Что могла я поделать? Как будто от меня когда‑либо что‑то зависело! Разумеется, он уехал, хотя миссис Блэк устроила страшный скандал. А когда не смогла удержать его — выставила меня виноватой во всем.

В ту ночь, когда Поллукс перенес свои вещи к сыну, была страшная гроза. Молния ударила в раскидистый зеленый дуб за окнами нашей спальни — начался пожар. В его отблесках из высоких окон Виолетта кричала на сына, а он орал на нее. Мне казалось, что они готовы вынуть палочки и убить друг друга.

Кигнуса не было, я испугалась до умопомешательства — и убежала в катакомбы, где не бывала уже много лет, с тех самых пор, как о моей дружбе с Мариусом узнали и строжайше запретили мне с ним видаться.

К моему огромнейшему удивлению, он всё еще был жив, и после того, что творилось наверху, даже этот полудикий сквиб здесь во мраке вечной ночи был мне милее и отраднее оставшихся там родственников.

Когда на следующий день я возвратилась наверх, в усадьбу, старый дуб превратился в большую черную головню, а Поллукс уехал навсегда.

Для меня, по большому счету, это не играло никакой роли. Но Виолетта думала иначе.

С того дня она превратила мою жизнь в истинный ад.

Когда Кигнуса не бывало дома, а он часто пропадал где‑то, она изводила меня обвинениями в том, что я опозорила ее семью, ее сына, что я не должна жить после того, как меня оставил муж — что каждый день такой жизни утраивает позор, который и так лег на ее несчастное семейство.

Виолетта считала, что искупить подобное бесславие я могу только самоубийством от отчаяния.

И вот настал день, когда она принесла мне этот кинжал, — Ирма кивнула на стену, где в слабоосвещенной подземной комнате висел изогнутый клинок с серебряной рукояткой. — Идеальный, как сказала она, — горько усмехнулась мертвая ведьма, — будто созданный специально для меня. Выкованный гоблинами и заколдованный мудрецами прошлого. Легко, будто в мягкое масло, войдет он в любое тело — и не причинит ни капли боли или мучений. За несколько секунд втянет в себя всю жизненную силу, и ты будто просто уснешь — но уснешь навсегда, — казалось, Ирма цитировала разученные наизусть слова свекрови. — Такая простая смерть, такая легкая, безболезненная и надежная. Я должна быть ей благодарна…

С этой песни начинался каждый мой день — и она была моей колыбельной. И вскоре уже сама я считала, что этот клинок — лучшее из возможных для меня решений. Но я не желала уходить сама с покорностью домового эльфа, — зловеще произнесла Ирма.

Мариус помог мне. Наша дружба возобновилась тогда, в ночь, когда горел большой дуб. Мариус ненавидел свою мать, заключившую его под землей.

Это он показал мне сию комнату, он помог в ночь, когда Кигнуса не было дома, затащить миссис Блэк сюда. И я убила этим кинжалом сначала ее, а уже потом себя, — блеснула глазами призрачная женщина. — Действительно не больно, и даже приятно, — усмехнулась она. — Но только дальше я не отправилась. Виолетта следовала приличиям и в смерти — она не могла оставаться неупокоенной. А мне плевать на приличия, которые — только видимость и не более того.

Мариус оттащил наши тела наверх. И вроде как считается, что мы обе добровольно покончили с собой от отчаяния. Сбылась мечта моей свекрови.

Кигнус, кажется, вскоре женился. Я не знаю — не поднималась туда. Мои дети всегда были для меня чужими, а я была чужой для них. Что делать мне там, где меня осудят, среди тех, кому я не нужна? Позорные предки, — скривилась Ирма с иронией. — Еще отнимут у меня мое прошлое, с них станется. Они всегда у меня всё отнимали — детство, детей, свободу и жизнь. Осталось только прошлое — не стоит его показывать. А тут у меня, по крайней мере, есть Мариус.

— В каком смысле? — вздрогнула Габриэль, слушавшая призрачную Ирму с напряженным вниманием.

— Разве от сквибов остаются призраки? — удивилась в свою очередь Гермиона.

— А он не призрак, — сверкнула глазами миссис Блэк. — Он просто сумасшедший полуслепой старик, который ест землю и общается с привидением. Хорошо, что сквибы видят нас, правда?..

 

Глава XXXV: Crimina belli

[144]

Новая Гермиона полюбила громкую музыку и летние ливни.

В этом году июль и август выдались особенно дождливыми. И леди Малфой долгими часами могла сидеть у окна и под оглушительную музыку смотреть, как яростные капли безжалостно лупят зелень в саду.

Странные мысли посещали ее в это время.

Именно в первую июльскую грозу Гермиона впервые подумала об этом.

Подумала вскользь, ненароком — и мысль неотвязно стала преследовать ее изо дня в день.

Мысль о том, что теперь и она может стать Черной Вдовой. Во всех смыслах этих страшных для Магической Великобритании слов.

Стать такой, как Maman. Именно потому, что теперь она тоже вдова. Опять вдова.

Надеть безликую маску и пойти убивать.

Просто так.

Гермиона смотрела на ливни и думала, что она на это способна.

Кажется, чуть ли не все кругом развлекаются таким способом. И злодеи, и герои. И чужие, и свои.

А в ее коллекции еще так мало глаз.

Выцветшие зеленые со странным, неестественным свечением — на самом деле Гермиона мечтала только об этих…

* * *

Сентябрь пополнил гимназию четырьмя с лишком десятками Легендарных Леопардов, ставших подопечными профессора Вэйс.

Гермиона начала преподавать окклюменцию Ужасным Всадникам Амаранты. Среди ее новых учеников сразу выделилась очень способная девочка, мисс Селвин, которая быстро полюбилась мадам Малфой, и та стала заниматься со смышленой гимназисткой дополнительно, совершенствуя ее таланты.

Моника Селвин была дочерью одного из Пожирателей Смерти, толстяка Барри, которого Гермиона видела лишь однажды в воспоминаниях Ады Афельберг. К тому же девочка приходилась племянницей Томазине Селвин, психологу Министерства магии, проводящей беседы с родителями магглорожденных волшебников — когда‑то очень давно именно тетушка Моники познакомила Гермиону с миром чародейства и волшебства.

Возможно, как раз благодаря воспоминанию о мадам Селвин Гермиона, обратив на девочку особое внимание, вызвалась шлифовать ее таланты во внерабочее время.

Моника заняла, если так можно выразиться, место окончившей в минувшем году гимназию Женевьев Пуанкари.

Но и мисс Пуанкари, как это ни странно, отнюдь не выпала из жизни Гермионы, подобно многим, даже ставшим очень близкими, студентам до нее. В середине сентября мадам Малфой сделала невероятное открытие, столкнувшись с той на пороге привратницкой Рона.

Женевьев зарделась как маков цвет, извинилась и скрылась с какой‑то невероятной поспешностью, а Рон на законное недоумение своей подруги, краснея и бледнея, признался… в начавшемся еще в конце позапрошлого учебного года романе, круто перевернувшем всю его жизнь!

Он рассказал выпучившей глаза Гермионе о том, как они разговорились с Женевьев впервые — случайно, в день, когда мадам Малфой, мучимая прóклятой книгой Парвати Патил, позабыла о вечерних дополнительных занятиях с гимназисткой, и та вместо преподавательницы легилименции нашла в ее кабинете привратника, тоже ждавшего зачем‑то Гермиону. Тогда и началась дружба, которая впредь только крепла и летом переросла в любовный роман.

Теперь пораженная Гермиона припомнила и прошлогоднюю внезапную рассеянность лучшей ученицы, начавшуюся еще в конце предшествовавшего курса, и неожиданное внимание Рона к своей внешности, и то, как часто Женевьев бывала у него в привратницкой после уроков в тот период, пока Гермиона караулила Габриэль в своем блошином обличии.

Но в прошлом году мисс Пуанкари была пусть и уже совершеннолетней, но еще гимназисткой. Теперь она окончила Даркпаверхаус и поступила практиканткой в больницу святого Мунго. После первого года стажировки, если не передумает, начнутся лекции и двухгодичное обучение теории, после чего она приступит к стажировке не как помощница–студентка, а в качестве напарника опытного целителя.

— На самом деле Жинетт уже твердо решила, что будет работать у святого Мунго, — тараторил Рон, чтобы не дать Гермионе вставить и слова, — но у них там такая система: сначала год помогаешь с бумажками, носишь обеды и поправляешь подушки, наблюдая за работой профессионалов, а уж потом, если уверен в своих силах, начинаешь учиться на целителя. Она будет специализироваться на умственных расстройствах. Ни за что не угадаешь, кто курирует ее у святого Мунго сейчас! Полумна! Наша Полумна Лавгуд, ой, то есть Лонгботтом — ты же знаешь, конечно, что они поженились с Невиллом? Так вот, оказывается, Полумна как раз работает в отделении Недугов от заклятий и возглавляет палату Непоправимых повреждений! Жинетт очень нравится практика, хотя она и насмотрелась там уже всяких ужасов. Знаешь, у нее очень милые родители. Мне кажется, я понравился мадам Пуанкари. И я уже, конечно, познакомил Жинетт со своими. Папа просто счастлив. А мама… Она почти ничего не понимает, но, знаешь, Жинетт уверена, что ей можно помочь и что она выучится и найдет средство, чтобы вернуть маме разум! Она у меня такая целеустремленная, да ты и сама знаешь, какая она. Анджелина, когда узнала, отписала на мое имя несметную гору золота — она говорит, что, если бы Джорджу пришло в голову составлять завещание, он меня нипочем не забыл бы, и что новой семье нужны средства для существования, и чтобы я не вздумал отказываться — а я, право же, и не думал…

— Матушка–Моргана! Ты что же, женишься?! — только и смогла после всего этого вымолвить Гермиона.

А Рон действительно собирался венчаться.

* * *

В конце ноября того же года произошло событие, произведшее на мадам Малфой очень сильное впечатление.

Заканчивался воскресный ужин в Трапезной. Эти выходные Гермиона провела в гимназии, так как помогала портретам с постановкой нового спектакля, приуроченного к грядущему Рождеству. Неожиданно было решено поменять пьесу, и теперь все спешно создавали новые декорации и надиктовывали тексты изображениям–актерам.

Гермиона провела весь день с Падмой, Мэнди, Роном и Женевьев (последняя тоже подсобляла, рисуя обстановку для многочисленных мизансцен) в освобожденном от мебели классе маггловеденья. И вот теперь, когда все они отвлеклись на ужин, который, впрочем, Рон и Женевьев перенесли для себя в привратницкую, в высокую арку Трапезной торопливо вбежал озабоченный гимназийский смотритель и направился прямиком к Волдеморту. Что‑то сообщил тому приглушенным голосом, после чего Темный Лорд встал, и оба поспешно покинули помещение.

Гермиона, в числе многих, наблюдала эту сцену с нарастающим любопытством, близким к беспокойству.

Гул голосов возрос многократно.

Самые смелые встали и, делая вид, что, окончив ужин, отправляются в спальни, поспешили на разведку. Стеклянные Горгульи, чей стол располагался ближе всего к выходу, вытягивали шеи, всматриваясь в холл.

Преподаватели напряженно переглядывались.

Прошло несколько томительных минут, и Гермиона решительно отодвинула тарелку.

В холле толпились гимназисты, но ничего необычного не происходило — и они разочарованно галдели, то и дело бросая взгляды на дверь в коридор, ведущий к кабинету Волдеморта.

Гермиона поспешила в привратницкую.

Распахнула дверь… И охнула от неожиданности.

Взволнованная Женевьев, стоя у стола, наливала молоко в чашку с кофе, дымящуюся перед бледной и непохожей на себя Беллатрисой.

Черная Вдова выглядела пополневшей, непривычные, будто ставшие меньше глаза взволнованно блестели, волосы, причесанные на незнакомый манер, казались светлее, а кожа, обыкновенно белоснежная, была будто тронута легким загаром. На Гермиону она посмотрела со странным выражением лица и неуверенно улыбнулась.

— Maman! — ахнула леди Малфой, оторопев в дверях. — Что ты делаешь в гимназии?! И… здесь?!

— Полегче на поворотах! — буркнул из дальнего угла Рон. — «Здесь» — не хуже, чем в любом другом месте Даркпаверхауса!

— Мадам Малфой… — начала Женевьев, но Белла остановила ее, дружески сжав лежащую на столе ладонь девушки.

— Вы — Кадмина, верно? — спросила она, вставая. — Я Андромеда Тонкс, ваша тетя. Приятно наконец‑то познакомиться.

— П–простите, — пролепетала пораженная Гермиона. — Вы очень похожи… То есть… Простите. Что… Что вы здесь делаете, миссис Тонкс? — с беспокойством окончила она.

Андромеда помрачнела и опустила глаза.

— Мы пришли просить помощи, — тихо сказала она, не глядя на Гермиону.

— Мы?

— Нимфадора говорит с… с вашим отцом.

Гермиона бросила удивленный взгляд на Рона, и тот кивнул.

— Она ужас в каком состоянии, — добавил привратник. — Но вы не волнуйтесь, миссис Тонкс, садитесь. Всё устроится!

Андромеда, не поднимая глаз, опустилась на лавку. Женевьев придвинула к ней чашку с кофе.

— Что произошло?!

— На нас напали, — тихо сказала миссис Тонкс.

— Кто? — прошептала Гермиона, уже догадываясь, каким будет ответ.

Что еще могло привести сюда Андромеду Тонкс?

— Гарри Поттер, — склонив голову, подтвердила догадку ведьма. — Сегодня на закате он явился в наш дом. Сказал, — она всхлипнула, — что пришел с миром и будет говорить с Ремусом. Он велел нам оставить их вдвоем и заявил, что никто не покинет дом, пока он не уйдет. Наложил какие‑то чары. Мы… вышли. — Женщина, чьей внешности так непривычно не шло горькое виноватое волнение, поежилась, сжимая пальцами чашку. — Через какое‑то время они стали ссориться, — продолжала она голосом, полным отчаяния, — кричать друг на друга. Дора вбежала к ним, хотя мы с Тедом и пытались ее удержать. Ремус… Он отказался выполнить то, чего требовал Гарри Поттер. Они… очень разругались. А потом… Потом… Он ударил Дору, которая пыталась вмешаться, и сказал, что Ремус всё равно расскажет ему всё… Накинул на него какую‑то петлю, неизвестные мне чары. И трансгрессировал с ним куда‑то. — Андромеда порывисто прижала ладони к лицу. — Я не знаю… Не знаю, что теперь будет. Это я настояла на том, чтобы обратиться к вашему отцу. Мракоборцы и Орден Феникса ничего не могут! А послезавтра… полнолуние…

Женевьев удивленно подняла брови, и стоявший за ее спиной Рон что‑то шепнул девушке на ухо. Та невольно содрогнулась и побледнела.

— Они ведь были дружны, правда, мадам? — дрогнувшим голосом спросила Андромеда, пытливо взглянув на Гермиону. — Гарри Поттер ведь не причинит Ремусу вреда?

— Что он хотел от него? — проигнорировала страшный вопрос молодая ведьма.

— Не знаю. Каких‑то сведений Ордена, Ремус, он… — Андромеда осеклась. — Понимаете…

— Член подпольного отделения, я знаю, — кивнула Гермиона. — Но что Гарри нужно от Ордена Феникса?!

— Понятия не имею, — снова всхлипнула Андромеда, в своем отчаянии даже не подивившись осведомленности дочери Волдеморта. — Но Ремус, — продолжала она со стоном, — он… Он ничего не скажет ему, ни за что не скажет!

Ведьма закрыла лицо руками.

— Где ваш внук, миссис Тонкс? — вздрогнула Гермиона, услышав это обреченное «ни за что».

— Тед отправился за ним в Хогвартс, сразу же, — прошептала Андромеда. — Малышу Тедди–младшему ведь уже одиннадцать. Вы тоже… Вы считаете?..

— Мальчика надо спрятать как можно скорее.

Тут в привратницкую постучали и послышался голос Виктора Крама:

— Прости, Рон, хотел спросить, доставили ли новые метлы, — произнес он, открывая дверь и тут же одним цепким взглядом окидывая комнатушку.

— Мадам Гонт–Блэк? — моргнул маг. — Добрый вечер, эм, простите, я не вовремя… — он сделал паузу, пристально и с некоторым недоумением вглядываясь в Андромеду.

— О, Виктор, — всхлипнула женщина и закрыла лицо руками.

Крам изменился в лице.

— Это Андромеда Тонкс, — устало сказала Гермиона. — Метлы после ужина в воскресенье? Ты не мог придумать предлога получше? — И тут же напустилась на него с невольной злобой: — Гарри напал на Люпина и похитил его! Что из работы Ордена Феникса могло интересовать Гарри, Виктор? Что такого мог знать Люпин?

— Почему ты… — попятился тот, — у меня…

— Хватит ломать комедию! Всем известно, что ты состоишь в Ордене и шпионишь тут на благо родины! Посмотри, до чего ваши игры довели! Ведь он же убьет его!

— Миссис Тонкс! — вскочила на ноги Женевьев. — Рон, ей плохо!

Андромеда без чувств сползла на лавку.

— Что Гарри может быть нужно от Люпина?! — повторила Гермиона.

— Я… Не знаю… Наши в курсе произошедшего?

— Нет, — бросила Гермиона. — Можешь просветить всех и начинать спешно вывозить в Ирландию, укрывая от Гарри Поттера!

Она быстро пересекла пустеющий холл и решительно вошла в коридор, ведущий к кабинету Волдеморта.

Из‑за двери доносились голоса и сдавленные всхлипы.

Гермиона коротко постучалась и толкнула дверь.

Тонкс, постаревшая и растрепанная, со спутанными волосами мышиного цвета и распухшим лицом, тихо плакала, опершись руками о стол Волдеморта и изредка взглядывая на окружающих из‑под слипшихся прядей. Рядом с ней, прислонившись к стене, стоял, внимательно слушая своего господина, красавчик Эйвери.

Старый Антонин Долохов, первый крестный Гермионы, длинный и бледный, что‑то быстро писал, сидя за столом на месте Волдеморта против Тонкс.

Министр магии Яксли, стоя за его спиной, глядел на возникающий текст и то и дело поправлял что‑то вполголоса.

В углу безгласной тенью высился угрюмый и мрачный Рабастан, видимо, отозванный с ужина уже после ухода леди Малфой из Трапезной. Отталкивающе неприглядные брат и сестра Кэрроу и хмурый Волден Макнейр внимательно слушали стоящего у окна Волдеморта. Тучный Амикус при этом небрежно разводил в коньячном бокале какой‑то бесцветный порошок.

— Алекто, нужно прочесать все места, где можно быстро приобрести Волчье Противоядие, — говорил Темный Лорд, коротко кивнув вошедшей дочери. — Возможно, Поттер появится там, хотя вероятность невелика. Подключи Селвина, Роули и Трэвэрса. Ребенка скоро доставят сюда — но за Хогвартсом тоже следует установить наблюдение, этим займутся Амикус, Рабастан и Анжелика. Заберете ее из Трапезной, — добавил он двум Пожирателя Смерти. — Волден и Данкан разбирают Остаточный след, и я тоже буду там позже.

За спиной Темного Лорда сверкнуло на столе почтовое заклинание — это Яксли отослал куда‑то завершенное письмо. Долохов уже строчил следующее.

— Эбен, закончите, и свяжешься с Бруствером, — велел Волдеморт. — Отправляйтесь, — добавил он, обращаясь к остальным.

Пожиратели Смерти поклонились и стали по очереди исчезать в трансгрессионном кругу, кивая в знак приветствия Гермионе. Амикус Кэрроу, прежде чем последовать за остальными, поставил перед Тонкс бокал с неизвестным снадобьем и что‑то шепнул ей в полголоса. Рабастан вышел через дверь, направляясь разыскивать Вэйс.

— Кадмина, вели кому‑нибудь позвать мадам Финглхалл, — обронил Темный Лорд, тоже становясь за спиной Долохова и читая полуисписанный пергамент, — пусть принесет еще что‑то успокоительное.

— Со мной всё в порядке, — подняла голову и выдавила хриплым от рыданий голосом Тонкс, не притронувшаяся к пузатому бокалу, а затем добавила тихо: — ми… милорд.

Волдеморт быстро указал Гермионе глазами на дверь, и она юркнула в коридор.

В холле уже почти никого не было.

— Мисс Биверрбрук, — окликнула Гермиона невысокую Ужасную Всадницу, подходившую к лестнице в левое крыло, — будьте любезны позвать мадам Финглхалл в кабинет Темного Лорда. Пусть возьмет что‑то успокоительное.

— Да, мадам, — с любопытством кивнула пятикурсница и вприпрыжку побежала к Целительным Покоям.

— Что там? — высунулся из привратницкой Рон.

— Еще ничего не знаю, — развела руками Гермиона. — Как миссис Тонкс?

— Терпимо.

— А где, собственно, химеры таскают Северуса? — добавила леди Малфой. Мастера зелий она не видела весь день.

— Да у него сегодня нет уроков, — пожал плечами Рон. — Связаться с ним?

— Нет, Papá сам разберется, — отмахнулась Гермиона.

И поспешила вернуться в кабинет Волдеморта.

— …границы моей благодарности, — говорила Тонкс, когда она вошла.

Яксли и Долохов исчезли, коньячный бокал наполовину опустел. Волдеморт стоял у окна, барабаня пальцами по стеклу, а несчастная женщина сидела на полу в складках смятых юбок. Было похоже, что она упала на колени, но потом осела, закрыв руками лицо.

— Встаньте, — уронил Волдеморт. — Вам нужно было прийти ко мне сразу же, не терять драгоценное время.

Тонкс только всхлипнула в ответ.

— Посмотрим, что можно сделать, — продолжал Темный Лорд. — Входи, Кадмина.

Несчастная просительница подняла на Гермиону измученные глаза.

— Здравствуй, Тонкс, — дрогнувшим голосом сказала леди Малфой. — Мне… очень жаль.

— Присмотри за ней, Кадмина, — велел Волдеморт, направляясь к трансгрессионному кругу, — я скоро вернусь.

— Что он хотел? — тихо спросила Гермиона, помогая Тонкс сесть на кушетку, когда Темный Лорд исчез. — Гарри?

— Он ищет Черную Вдову, — прошептала Тонкс, — считает, что Ордену известно, действительно ли она в Блэквуд–мэнор и почему скрывается. Это не всё, но я больше ничего не слышала. Гермиона! — она сильно схватила наследницу Темного Лорда за плечи и широко раскрыла огромные глаза. — Скажи, он ведь не может… Он ведь не… Ремус… Он был похож на безумного! Гермиона, ведь он же не… Не убьет его?.. Не убьет, как Фреда и Джорджа Уизли? — сорвалась на крик она. — Ведь он не может, правда, Гермиона?

В дверь постучали, и неуверенно заглянула лиловая голова Дэрдры Финглхалл.

— Хвала Мерлину! — прошептала леди Малфой. — Помогите мне, ей дурно, она бредит.

— Он ведь не может… Он не должен… Так не может быть… — шептала Тонкс, мотая головой. — Не может быть так…

* * *

Гарри мог. Гермиона уже поняла, что Гарри мог очень многое, живя по старому римскому принципу — in hostem omnia licita. А Гарри теперь считал врагами абсолютно всех.

Тело Люпина обнаружили вечером во вторник.

Накануне ночью Етта проснулась от приступа ужасной ярости. Именно проникнув в ее воспоминания, впоследствии Темный Лорд смог указать место, где и был найден труп, в крови которого выявили остатки Сыворотки Правды.

Магический мир снова был потрясен. Об этом злодействе кричали нараспев все волшебные газеты. Чуточку излишне для того, чтобы это могло получиться само собой.

Зато эффект был достигнут сполна.

А на могиле Ремуса Люпина его безутешная вдова, обратившаяся чем‑то весьма напоминающим костлявую ведьму–привидение банши, поклялась, дико сверкая глазами, убить Гарри Поттера любой ценой.

 

Глава XXXVI: Перчатки для Черной Вдовы

Восемнадцатого декабря Габриэль родила сына.

Крошечное создание с белоснежной кожей и ангельским взглядом демонёнка.

Младенец казался Гермионе совсем игрушечным, неестественным. Но в этом было что‑то чарующее, особенно в его глазах — небесно–голубых с едва различимой багряной поволокой. Да и в самих чертах лица было нечто неземное, нечеловеческое — но вместе с тем неизъяснимо прекрасное.

И царственное. Повелительное, властное, если не диктаторское. Воплощенное в почти невесомом младенце, это незримое, неуловимое нечто гипнотизировало и внушало едва ли не сакральный трепет, даже страх, смешанный с восхищением.

На наследника Темного Лорда, особенно если он не спал, можно было смотреть до бесконечности…

Габриэль быстро отошла от родов и сама заботилась о малыше, которому предстояло невесть сколько времени расти в роскошных подземных покоях Блэквуд–мэнор, таимым от всякой живой души, не посвященной в тайну его появления на свет.

Впрочем, пока он был еще слишком мал, чтобы это могло обеспокоить кого‑либо.

Крошечный человечек почти не плакал — обо всем, что ему было нужно, он говорил вслух — вдовствующей сестре, малолетней племяннице, отцу или огромной Королевской Кобре Нагайне.

Салазар Волдеморт Гонт с рождения владел парселтангом.

* * *

После рождественских праздников Беллатриса вернулась к обязанностям преподавателя самозащиты в гимназии Темного Лорда.

Причин, по которым она скрывалась эти полгода, не открывали никому.

А жизнь входила в привычное русло. Етта готовилась к поступлению в гимназию, проглатывая знания с аппетитом, подобно деду и матери когда‑то.

После седьмого дня рождения Волдеморт взялся обучать ее основам магии — и Гермиона с удивительной покорностью приняла это: воспитать девочку в гармонии с окружающей ее действительностью казалось ей сейчас благом.

Здравствовал в подземельях маленький змееуст Салазар, опекаемый Габриэль под надежной защитой Нагайны.

В магическом мире царил покой, всё снова затихло, вошло в колею.

Гермиона учила гимназистов Даркпаверхауса премудростям, связанным с сознанием. Рон и Женевьев готовились к свадьбе, которую планировалось сыграть осенью.

Хихикая, Амаранта сообщила своей подруге, что и ее Чарли зовет под венец — но это всё «такие глупости».

Черная Вдова снова вышла на охоту — об этом леди Малфой узнала от Крама, с которым часто общалась теперь в гимназии.

Виктор возмущался последними тайными расправами, предшествовавшими принятию нового закона в Министерстве магии, и всеми силами старался перетащить Гермиону на свою сторону.

То ли по личной инициативе, то ли по плану упорного Ордена Феникса, Виктор вознамерился сделать из наследницы Темного Лорда своеобразного двойного агента.

— Только препятствовать излишнему злу, — увещевал он. — Для тебя это безопасно. Помогая спасать безвинных, ты искупишь многие прегрешения, — твердил Крам со всей возможной убедительностью.

И еще постоянно пытался выведать что‑либо о судьбе Габриэль — но Гермиона лишь заверяла, что та жива и вполне счастлива сейчас без своих «героических воспоминаний».

— Она не такая, как считаешь ты, — упорствовал Виктор. — Без этих воспоминаний она не она. Помоги спасти девочку, и я больше ни о чем уже тебя не попрошу.

Но Гермиона только улыбалась странно и качала головой — исключительно из заботы о самой Габриэль. Мать ее брата едва ли будет счастлива расстаться с возлюбленным чадом и осознать всю ужасную правду произошедшего.

* * *

— Как бы нам с тобой помирить Чарли и Рона?

Это было в самом начале весны. Гермиона и Амаранта пили чай в кабинете провидицы, и леди Малфой затронула тему, давно беспокоящую ее почти счастливого рыжего друга.

— Ты же знаешь… — вздохнула полувейла.

Чарли упорно не желал возобновлять отношения с братом, всё еще обвиняя того в смерти Джинни.

— Но ведь Рон не виноват! — горячо возразила Гермиона. — Он пытался смело следовать долгу — так, как понимал его тогда. Если бы я не узнала правду о своем происхождении, я тоже ввязалась бы за Гарри в эту бессмысленную борьбу, и кто знает, когда мне удалось бы остановиться! А Рон к тому же очень подвержен чужому влиянию. И крайне высоко ценит дружбу! Но он смог оставить Гарри до того, как обратился в чудовище…

— Чарли говорит, что сестры этим не вернешь, — развела руками Амаранта. — Что я могу сделать?

— Давай я с ним поговорю? — предложила леди Малфой.

— Поговори. Но я не думаю, что ты добьешься чего‑либо.

— Когда бы нам увидеться? — воодушевленно спросила ведьма, оставляя без внимания последнее замечание.

— Мы обычно встречаемся в деревне у моих родителей, — меланхолично заметила полувейла. — Если не имеешь ничего против, возьму тебя как‑нибудь с собой, только предупрежу его заранее. Может, за одно втолкуешь этому упрямцу, чтобы оставил свои глупости с подношениями Гименею!

— Амаранта…

— И ты то же зелье мешаешь! — возмутилась полувейла. — Кадмина, подумай сама! Мне больше восьмидесяти лет, я на всю жизнь изуродована этим шрамом, питаюсь кровью невинных магглов и во мне самой нет абсолютно ничего человеческого! Знаю всё, что ты сейчас скажешь, — замахала руками она. — Кадмина, я — не человек, существо, создание ночи. Я даже не имею права использовать волшебную палочку! Думаешь, отец Чарли и все его близкие будут рады такому союзу? Ты так хочешь помирить Чарли с братом и ратуешь тут же за то, чтобы рассорить его со всей родней! Лучше втолкуй ему очевидное — когда мы заговариваем об этом вдвоем, он начинает напоминать мне тролля. И это утомляет…

* * *

Для визита в вампирскую деревню Альмовин, расположенную в глубине лесов на одном из притоков Прута речке Жижии, выбрали вечер воскресенья. Выходить следовало на закате — днем, по словам Амаранты, поселение спит и всяким гостям, вынудившим жителей выбраться на солнечный свет, вампиры рады не будут.

— Обычно я спускаюсь по холмам бегом, но ты не пройдешь столько, — сказала профессор прорицаний, мечтательно глядя в окно Гермиониного кабинета на клонящееся к горизонту красное мартовское солнце, — потому Чарли создал для тебя портал к берегу реки, нашему с ним местечку — там я легко тебя отыщу. Ведь ты не против, если я спущусь привычным путем? Это не займет много времени.

— Спуститься к реке — не займет много времени?! — ахнула Гермиона. — Ты сходишь пешком до реки?! Или тут, в лесах, есть еще какая‑то?

— Я могу перемещаться очень быстро, — усмехнулась полувейла. — Да и выбора особого нет, — добавила она. — Трансгрессировать, как ты понимаешь, я не умею. Сама создавать порталы — не могу. А немногочисленные камины Альмовина не подключены к Сети летучего пороха… Вот, возьми, — Амаранта протянула подруге старинную брошь, — это вещица моей матери, вернешь ей потом, хорошо? Чарли заколдовал ее для тебя, когда мы виделись в последний раз. Портал сработает примерно через час, в половине седьмого. Подождешь на тропинке, если я задержусь. А чтобы избежать этого, мне лучше поторопиться.

Амаранта плотнее закуталась в свой темно–синий плащ со скрывающим лицо капюшоном, попрощалась и уверенно вышла из кабинета.

Время тянулось неторопливо, и из окна Гермиона наблюдала за тем, как быстрая тень в развивающемся плаще показалась из замка, заскользила к ограде и скрылась в кромке леса.

Ожидая, пока сработает портал, леди Малфой выкурила несколько сигарет и затем взялась читать «Воскресный пророк». В разделе светской хроники сообщалось о помолвке между Адамом Мелифлуа и двадцатитрехлетней Эльсинэей Мальсибер, племянницей одного из слуг Волдеморта Фабиана.

От нечего делать Гермиона припомнила, что именно с мамаши этой новой невесты «милого Адама», Сириусовой тетки Элладоры, пошла и перекочевала в семейство Вальбурги Блэк, кузины мужа ее сестры, милая традиция обезглавливать домашних эльфов и засушенными развешивать их сморщенные рыльца на стенах фамильных домов. Хорошо, что идеи миссис Мальсибер не вдохновили ни одну из хозяек Блэквуд–мэнор, и усадьбу, где сейчас проживала Гермиона, миновал этот специфический обычай.

Это же нужно было додуматься! Повезло с женушкой, ничего не скажешь…

Зато брат Фабиана не стал Пожирателем Смерти, не успев по малолетству перенять у отца пагубной привязанности к Волдеморту. Пауль Мальсибер, батюшка Кристиана и Фабиана, познакомился с Темным Лордом в период, когда тот путешествовал по миру, проникая в глубины магии. Он был восхищен Волдемортом и вскоре присоединился к сопутствующей ему тогда паре друзей–слуг, которые еще не называли себя Пожирателями Смерти.

Пауль успел жениться на Мелани Гойл, сестре Гойла–старшего, и даже стать отцом двоих сыновей, одному из которых еще довелось рядом с ним встать в строй подданных его повелителя, — а потом убежденного Пожирателя Смерти окончательно свело на нет древнее проклятье, подхваченное где‑то в Шри–Ланке еще во время мировых скитаний.

А Кристиан так и не стал слугой Волдеморта, вследствие чего и не попал в Азкабан… Зато попал в мужья даме, придумавшей обезглавливать домовых эльфов… Наверное, милая особа… Младший сын этой парочки, Родерик, выпускник Гермионы, Черный Зверь, был гордым, злым и жестоким мальчишкой, таким себе темным принцем курса. Наверное, сестра мало чем отличается от него… Что же «милому Адаму» так не везет с невестами?

От мыслей о грядущей женитьбе троюродного дядюшки и воспоминаний об Элен, которые теперь порождали внутри что‑то теплое и приятное, но очень грустное, — как и любая мысль о Люциусе, Гермиону оторвала наливающаяся синевой брошь матери Амаранты. Портал активировался, и она, прихватив со стула теплый плащ с капюшоном, крепко стиснула украшение в руке.

Со знакомым ощущением брошь рванула ведьму лицом вперед, в темноту, где неуправляемо закружил, перекидывая сквозь пространство. Вот ноги с силой врезались в твердую землю утопающей в сумерках проселочной тропинки. Гермиона с трудом удержалась, чтобы не упасть.

Кругом расстилалась синяя мгла, отдающая тем ярким предсумеречным светом, от которого становится больно глазам. Дул прохладный ветерок, несущий с собой запах болота. Ухали и пищали в лесу какие‑то животные или магические твари.

Гермиона поежилась и поспешила закутаться в свой плащ. Использованный портал сунула в карман.

И в этот момент почувствовала на себе чей‑то пристальный взгляд.

Ведьма быстро обернулась — кто‑то далеко впереди юркнул с тропинки в густо заросший овраг.

— Эй, кто там?! — громко крикнула леди Малфой, быстро нащупывая волшебную палочку. — Амаранта?

Кусты зашевелились, но не издали ни звука.

— Кто здесь?! — настойчиво и угрожающе повторила Гермиона, с опаской двинувшись к ним. — Эй! — уже с ноткой испуга окликнула она.

Кусты дрогнули снова, и оттуда высунулась чумазая загорелая голова. Парнишка лет двадцати с перепуганным лицом блеснул в густеющей темноте мутными глазами.

— Кто такая? — крикнул он по–румынски, стараясь казаться грозным.

— Ой, — растерялась Гермиона, отступая на шаг.

Видя ее нерешительность, маггл — а парнишка, безусловно, был магглом, — выбрался из оврага и пошел вперед, крепко сжимая увесистую палку, обмотанную какими‑то тряпками.

— Полегче, любезный! — попятилась Гермиона, обращаясь к неожиданному знакомцу на его языке, освоенном в свое время с помощью удобных чар, которые так презирал за что‑то ее покойный второй супруг.

— Ты что тут делаешь? — угрожающе спросил крестьянин, останавливаясь и вглядываясь в нее на довольно внушительном расстоянии. — Испужала меня в смерть!

— Простите, — пролепетала Гермиона. — Я… Собственно… Подругу жду.

— Какую подругу?

— Да ты сам кто такой?! — пошла в наступление леди Малфой.

— Дануц Попеску я, из Малых Вискрей. Обожди, запалю.

И маггл завозился со своей палкой, оказавшейся на поверку факелом, который он поджег с помощью дешевенькой зажигалки — пропитанное чем‑то тряпье тут же запылало ярким пламенем. Лицо Попеску озарили пляшущие блики.

— Я уж решил, что ты кровопийца, — доверительно сообщил маггл, подходя ближе, и Гермиона вздрогнула от этих слов.

— Такой большой, а во всякие глупости веришь, — криво усмехнулась она.

— Поверишь тут. Ты куда идешь‑то? И откуда?

— В Альмовин, — не стала сильно распространяться ведьма.

— Брр, страсти какие! — охнул парень, снова пятясь. — Ты это брось!

— У меня там подруга выросла, — пожала плечами Гермиона. Ее начал забавлять маггловский крестьянин.

— Да? А как по мне, так там все странные. Днями почти всегда в домах сидят, огня не жгут, с другими людьми редко когда заговорят, себе на уме. — Пока он высказывал свои наблюдения, с пылающего факела падали на тропинку большие огненные кляксы, которые дымились и вспыхивали на земле — Гермиона следила за ними завороженным взглядом. — Бледнючие все, от солнца бегут, — продолжал ее новый знакомец, — чем живут — непонятно. И много их…

— Вампирская деревенька, — подстрекнула Гермиона, переводя с теплящихся клякс озорной взгляд на алеющее в пламени лицо Попеску.

— Заметь, не я это сказал! — буркнул паренек. — Многие шепчут. Хотя наши бабки у ейных какие‑то корешки достают… Да и они, альмовинские, ходят, бывало, и к нам. Когда пасмурно, — значительно добавил он. — Девки с детями сидят. Хотя я б ни в жизни к дитю такую не пустил!

— Что, кого‑то вампиры загрызли? — хмыкнула Гермиона.

— Да нет, но всё равно… Я вот скажу, что и детки, за которыми эти, бледные, глядят, сами становятся бледными. А кто возьми да и помри потом по нездоровью. Еще мужик Сáбин рассказывал, как он вампирку в лесу встретил. Даже следы от зубов показал. — Попеску почесал нос. — Только врал всё. То его мошкара погрызла — у нас тут болота, места не здоровые, почти у всех такие отметины есть. А всё равно ходить боязно. Ты зачем подругу эту одна на дороге ждешь? Аль не страшно? — опять насторожился он.

— Я пути в деревню не знаю, — призналась Гермиона. — Да и не боюсь я вампиров.

— Баба–дура, — сплюнул парень. — Ну так я… Это… По… по… пойду…

Маггл внезапно начал как будто заикаться и глядел уже не на Гермиону, а на что‑то за ее спиной.

— Ты чего? — спросила ведьма и оглянулась.

Неслышно, словно тень, закутанная в свой синий плащ, скользила к ним совершенно бесшумно Амаранта.

Капюшон спущен, на голове — шелковый платок, скрывающий половину лица и струящийся свободными краями по ветру вместе с белокурыми волосами. Кожа бледная, чуть синеватая в угасающих сумерках. Полы мантии, легкой и воздушной, тоже струятся в ветерке. И будто синие влажные карбункулы сияют огромные блестящие глаза.

Гермиона и сама невольно залюбовалась полувейлой.

— Не волнуйся, это моя подруга, — сказала она Попеску.

Тот не ответил, не отрывая глаз от Амаранты, подходившей всё ближе, но не издававшей при этом ни шороха, ни звука.

— Знакомьтесь, это Дануц Попеску из Малых Вискрей, — представила Гермиона, в то время как ее маггл опустил свой факел и упер его в землю так, что жар от горящего конца должен был сильно жечь ему руку. Он всё еще завороженно смотрел на Амаранту.

— Какая удачная встреча, — мелодичным голосом пропела та, причем тоже, почему‑то, не глядя на Гермиону. Полувейла не отрывала глаз от лица крестьянина.

В свете низкого пламени ее губы казались кроваво–алыми, и в глазах тоже проступил легкий пурпур. Амаранта подняла руки к груди и медленно потерла друг о друга ладони.

— Как же нам с тобой повезло, — промурлыкала она, и Гермиону вдруг пробрал холод. — Ненавижу слоняться по деревенькам магглов и забираться в их дома. Да и времени сколько уходит, — говорила та, с грацией кошки приближаясь к Попеску, который бросил свой пылающий факел, горевший теперь в пыли.

— Ты же не будешь… Ведь ты же не станешь… — залепетала Гермиона.

— Отвернись, Кадмина, если хочешь. Хотя Чарли считает, что это красиво.

Маггл начал отступать, не сводя с глаз вампирши завороженного взгляда, а она приближалась к нему — бесшумно и неотвратимо. Так оба сошли с тропы, и Попеску прижался спиной к широкому стволу огромного дерева. Амаранта голубоватой тенью прильнула к нему — силуэты в быстро наступившей темноте различались только благодаря пылающему в дорожной пыли факелу.

Белоснежные руки с длинными острыми ногтями скользили по телу крестьянского парня, в то время как алые губы прильнули к его шее в несущем смерть поцелуе.

«Хотя, согласно законодательству, вампиры ведь не могут убивать магглов», — подумалось завороженной Гермионе.

Попеску блаженно закрыл глаза и стал оседать — но хрупкие руки Амаранты с неожиданной силой удержали его на весу.

Она отстранилась только минут через десять, но всё это время Гермиона, словно тоже была околдована вампирским гипнозом, не могла отвести взгляда от этой освещаемой языками затухающего пламени пары.

Вот ее подруга прервала свой кровавый поцелуй и с легкостью усадила побелевшего верзилу наземь. Проворно вытащила из карманов плаща какую‑то колбу и платок, обильно смочила его и прижала к кровоточащей ране на шее маггла, без чувств откинувшегося на дерево.

Когда она убрала платок, ранки затянулись, и от них на загорелой коже остались только две чуть припухшие отметины, будто след от старого укуса змеи. Чистой стороной тряпицы Амаранта отерла кровь, слегка заляпавшую рубаху парня, и подняла свои огромные прекрасные глаза на Гермиону.

— Извини, — произнесла она, — но я стараюсь не оставаться с Чарли наедине, когда не бываю сыта. А у нас и так сегодня мало времени. Пойдем, путь еще неблизкий.

— Он… Он будет помнить случившееся? — спросила Гермиона, в каком‑то оцепенении пробираясь за Амарантой по свернувшей в лес кособокой тропе. Факел Попеску остался далеко позади, и ведьма подсвечивала себе дорогу палочкой.

— Смутно, — ответила полувейла, — как сон или марево. Ничего, через пару дней оклемается. Говорят, магглы иногда даже сами ходят сдавать кровь для своих целителей. Осторожно, Кадмина, тут местность болотистая. И водятся всякие твари.

Они шли опушкой леса, и Гермиона старалась разглядеть вдали огоньки деревни — но всё было мрачным и темным. Сколько же, по мнению Амаранты, миль она способна вот так вот запросто пройти?

— Я попросила бы заколдовать портал прямо в деревню, но ты сама понимаешь: вампиры не любят проявлений магии такого рода. Да и вообще не сильно жалуют волшебников. Во всяком случае, большинство, — говорила тем временем Амаранта. — Да это и понятно — маги ставят себя выше всех других, многие из них пренебрежительны. Но исключения встречаются везде… Эй, куда же ты, Кадмина? Там только старое кладбище, нам налево.

Пораженная Гермиона вскинула палочку выше и вдруг поняла, что они пришли. И стоят у дороги, пролегающей между массы двухэтажных и трехэтажных строений. Совсем невидных в темноте из‑за того, что во всем Альмовине, казалось, не горело ни одного огонька.

Зато там мелькали силуэты и тени, и из сумрака, теперь Гермиона это видела, на нее устремилась не одна пара блестящих любопытных глаз.

— Они меня не съедят? — на всякий случай уточнила Гермиона, чувствуя на коже морозец.

— Нет, что ты! — засмеялась ее спутница. — Ты же волшебница. Вампиры не трогают волшебников. — Амаранта взяла подругу за руку и уверенно повела за собой. Гермиона светила под ноги приглушенным светом палочки. — Тут даже когда‑то жил коротышка–Уорпл, почти полгода, — говорила полувейла, уверенно продвигаясь в темноте, — и ничего, доволен остался. Вот, мы и на месте.

Гермиона и сама это видела — в мутном матовом стекле небольшого дома плясал отблеск веселого огонька. Амаранта поднялась на ступеньки и распахнула дверь. Леди Малфой обернулась напоследок — безликие и бесшумные тени, казалось, столпились у нее за спиной. Ведьма быстро юркнула в дом и придавила дверь руками.

— Доброй ночи, мадам! — произнес по–румынски неземной, чарующий голос, и Гермиона, вмиг позабыв обо всем, с изумлением воззрилась на его обладательницу.

Доамна Нэсмизидас была укутана в плотную темную чадру, и лишь ткань, скрывающая нижнюю часть ее лица, слегка просвечивала в отблеске горящей в комнате одинокой свечки. Но, невзирая на это, представшая перед Гермионой женщина была самой прекрасной из всех, какие только могут существовать на земле. Завораживающая, чарующая.

Ее кожа, белоснежная и блестящая, сияла едва заметным лунным светом, а золотые локоны под чадрой струились в неосязаемом ветре, колыхавшем и ее одеяние. Обнажающиеся от этого неземные руки вейлы, белоснежные и изящные, едва заметно мерцали миндаликами ноготков.

Глаза Нимрадели Нэсмизидас блестели неясным потусторонним свечением, колышущем что‑то глубоко внутри любого, дерзнувшего взирать в них. Ее голос звучал, словно музыка, и разом охватывал и пленял разум и чувства, околдовывал и покорял.

Гермиона никогда раньше не видела чистокровных вейл так близко — только когда‑то очень давно с высоты трибун на Чемпионате мира по квиддичу. И вот теперь будто сама красота воплотилась перед ней в образе этой женщины, которая не была, не могла быть просто человеком. Неземная, потусторонняя: всё колдовство красоты, воплотившееся в образ сильфиды.

— Я вижу, матушка произвела на тебя впечатление, — засмеялась тем временем Амаранта, чья краса будто меркла рядом с этим чарующим творением природы и магии.

Гермиона запоздало поздоровалась, стараясь сдерживать трепет восторга.

— А это отец, ты, видно, и не приметила его в тени лучезарной супруги, — мелодично продолжила Амаранта, и, опомнившись, Гермиона второй раз в жизни увидела настоящего чистокровного вампира вблизи.

Высокий и будто истощенный мужчина с темными кругами под глазами и заплетенными в длинную косу тронутыми проседью эбеновыми волосами странно улыбнулся, делая несколько шагов навстречу гостье. Несколько выбившихся темных прядей обрамляли бесплотную бледность его лица, черты казались настолько хрупкими, будто были высечены изо льда; ни признака света или тепла — и всё же этот алебастровый лик, казалось, светился каким‑то внутренним пламенем. Вампир протянул Гермионе ладонь, но, вместо того чтобы пожать, поднес ее руку к губам — и кожа его, и его синеватые бескровные уста оказались очень холодными и как будто каменными.

— Мое почтение, мадам, — произнес отец Амаранты звучным и красивым, но весьма необычным голосом. Гермионе было бы сложно сказать, в чем состоит странность — но она была очевидна. — Мое имя Рэжван, — продолжал вампир, пристально следя за ее глазами своим немигающим взглядом.

Глаза домнула Нэсмизидас были похожи на черные омуты, подернутые инеем. Передвигался он бочком, странными отрывистыми и резкими движениями и почему‑то напомнил Гермионе величавого богомола.

— Мы напугали твою подругу, дорогая, — пропела, будто перебирая струны арфы, Нимрадель. — Не смущайтесь, мадам. Присаживайтесь. Или вы желаете сразу уединиться с Чарльзом?

Только теперь Гермиона наконец‑то заметила Чарли, который беззвучно смеялся, сидя за большим деревянным столом у самой свечи и наблюдая за ней. Амаранта уже стояла рядом, и ее тонкие изящные пальчики играли кончиками его шейного платка.

— Ох матушка–Моргана, Чарли! — ахнула леди Малфой. — Как же это я тебя не заметила? Привет.

— Здорóво! — хохотнул волшебник. — Заметишь тут убогого пасынка эльфа–домовика рядом с моей лучезарной будущей тещей!

Амаранта тяжело вздохнула, а под вуалью Нимрадели проступила, словно вспышка лазури, легкая улыбка осуждения.

— Чарльз как будто и не видит меня, когда дочь рядом, — вздохнула доамна Нэсмизидас и перекинулась с мужем странными взглядами.

— Ваша брошь, миссис… Ой, простите, — неловко закончила Гермиона, протягивая вейле использованный портал.

— Благодарю, дорогая. — Кожа пальцев, коснувшихся Гермиониной ладони, была бархатно–воздушной, даже быстрое ее прикосновение ласкало и казалось поистине упоительным. — Идите, побеседуйте с Чарльзом в той комнате, — Нимрадель кивнула на затворенную дверь, — а потом уж мы с вами пообщаемся немного, пока дети друг другом натешатся.

Чарли хмыкнул, поднимаясь со стула, а Амаранта улыбнулась задумчиво и пленительно. Волшебник первым вошел в небольшую, но уютную комнату, где опустил на тумбу свечу, которую забрал со стола, оставив хозяев дома без освещения.

— Итак, гонец противной стороны, — с усмешкой заговорил рыжий волшебник, — ты будешь взывать к моим братской любви и чувству справедливости?

— Вроде того, — хмыкнула Гермиона.

— Впрочем, я могу сильно помочь тебе, — продолжал Чарли. — Знаешь, Гермиона, быть может, я уже давно помирился бы с Роном, невзирая на всё его беспутство и страшные этого беспутства последствия, — неожиданно произнес он, отворачиваясь к мутному матовому стеклу окна, — но ведь моего брата Рона уже нет, и никогда не будет на этой земле, — продолжал он. — Рон изменился: неузнаваемо, необратимо — и мы совершенно чужие с этим человеком теперь. Я не знаю, о чем говорить с ним, не знаю, как может выглядеть наше так называемое примирение — и к чему оно нужно. Мы не ссорились с ним, Гермиона, — снова повернулся к своей собеседнице Чарли. — Он просто в один прекрасный день исчез, бросив свою семью для того, чтобы скитаться по миру с безумцем, который затем хладнокровно прикончил нашу сестру у него на глазах. Чего ты от меня хочешь? Устроить семейный ужин вместе с Роном и его малолетней невестой? Это будет мрачной затеей: наша мать сошла с ума, наша сестра в могиле, там же два наших брата. Другой наш брат вместе со своей супругой носят незримый траур по ее пропавшей сестре и оба никогда не улыбаются. Устрой ужин для Рона и семейки Перси — вот уж кто легко сносит всё, меняет стороны и устраивается, руководствуясь исключительно своим честолюбием. Нам стоит поучиться у него, пожалуй. Перси — малый дальновидный. И самый успешный из нас. Он будет польщен.

— Прости, Чарли, — грустно пролепетала Гермиона. — Я не хотела бередить твои раны. Просто я считаю, что стоит дорого ценить то, что еще осталось. Пока оно есть. Джинни так и не успела помириться с вашим отцом — и очень от того страдала. А еще больше страдает теперь он. Как бы человек ни переменился, он всё равно где‑то глубоко остается прежним.

— Дело твое, — махнул рукой рыжий волшебник. — Может, в этом что‑то и есть. Попробую повидаться с ним, а дальше — посмотрим.

— Ты не пожалеешь! — горячее заверила ведьма, вдохновленная внезапной победой. — Он ведь твой…

— Гермиона, — Чарли решительно повернулся к ней, — ведь ты же знаешь о том, что пропала сестра моей невестки?

Ведьма осеклась на полуслове.

— Чарли…

— Крам говорил, ты даже в курсе… — безжалостно продолжил тот и красноречиво умолк, вопросительно глядя на свою собеседницу.

Она кивнула с мученическим выражением лица.

— И Волдеморт тоже знает?

Гермиона кивнула вновь. И предостерегающе подняла руку.

— Не спрашивай меня о Габриэль, — торопливо попросила она. — Я ничего не скажу тебе, кроме того, что уже говорила Виктору — она жива и вполне счастлива сейчас без своих воспоминаний. Не проси меня о том, в чем я вынуждена буду отказать тебе.

Какое‑то время они молчали. Казалось, Чарли пытается побороть что‑то у себя внутри.

— Ты не говорила Ами о том, что я состою в Ордене Феникса? — наконец с усилием спросил он.

— Нет. Не переживай об этом.

— Не хочу, чтобы она была втянута в нечто подобное. Даже когда мы поженимся.

— Послушай… — с невольной дрожью пробормотала Гермиона, внезапно вспоминая Дануца Попеску. — Я… Впервые сегодня побывала здесь, в этой деревне, среди… Этих существ…

— Не стоит утруждать себя подобными речами! — хмыкнул Чарли, снова развеселившись. Смущение его пропало без следа. — Мне плевать, будь Ами хоть чадом двух полоумных дементоров!

— Но твоя семья…

— Билл женился на внучке вейлы, — прервал ее собеседник, — все только рады были.

— Но Флёр тем не менее человек. Она ведьма, признанный член Магического сообщества.

— Я выбираю себе супругу не уточняя, есть ли у нее волшебная палочка, — резко перебил Чарли. — А еще мне казалось, что ты ее подруга.

— Подруга, — вздохнула Гермиона. — И я всё это время ратовала за ваш союз. Просто сегодня… Вся эта деревня, эти вампиры…

— Тебя вырастили магглы, и ты всё еще с ними общаешься, — произнес рыжий волшебник, сощурившись. — Если бы я вздумал жениться на маггле?

— Это… совсем… О, я не знаю, Чарли! А твои дети? Они ведь будут…

Гермиона беспомощно замолчала.

— Да, в наших детях будет течь кровь Ами. И если они будут хоть в чем‑то похожи на нее — большего мне и не нужно.

— Ох, Чарли, — всплеснула руками Гермиона, — прости. Я — дурочка. Я поговорю с ней. Вы будете очень–очень счастливы!

— Спасибо, — с чувством сказал он.

— Просто у меня было слишком много впечатлений сегодня. Пойдем, ты, наверное, хочешь побыть с ней наедине.

Отца Амаранты в комнате уже не было. Когда за влюбленными закрылась дверь, Нимрадель услужливо отодвинула для своей гостьи стул и зажгла еще одну свечку.

Под матовыми стеклами окон мелькали неслышные тени.

— Вампиры не очень любят гостей, правда, доамна Нэсмизидас? — не сдержалась Гермиона, вглядываясь в темноту улицы.

— Зовите меня Нимраделью, мадам, — улыбнулась сквозь вуаль мать Амаранты.

— Тогда и вы зовите меня Кадминой.

— Хорошо, Кадмина. Вампиры не рады приходу посторонних, — после короткой паузы ответила на вопрос очаровательная вейла, — но всегда любезно обходятся с ними. В меру сил. Вампиры стараются держаться подальше от людей, чтобы не придаваться искушению. Когда они голодны, сложно побороть природные инстинкты.

Амаранта — лишь наполовину вампир, и потому сумела научиться жить среди волшебников, смиряя природу. Но и ей нужно постоянно контролировать себя, особенно во время бурных эмоций. Тем опаснее эти их отношения, и тем безрассуднее блажь Чарльза о женитьбе! — горячечно закончила она.

— Вы считаете, что это невозможно? — вздрогнула Гермиона.

— Это не нужно, мадам, — покачала головой Нимрадель, и сияющий локон выбился из‑под ее чадры. — Живому существу очень сложно обитать в среде тех, кто не принимает его за своего. Уж мне‑то поверьте, — горько усмехнулась она. — Привычка значит многое, но против природы идти тяжело. Изменить всем своим склонностям и обыкновениям, но всё равно никогда не стать равной тем, кто столь отличен от тебя. Всегда оставаться чужой — и чувствовать это.

— Почему вы носите чадру? — спросила Гермиона.

— Чтобы не искушать стаю, — усмехнулась Нимрадель. — Разумеется, настолько, насколько этого можно добиться при помощи одеяния. Звериные инстинкты у вампиров развиты куда сильнее, нежели у людей. — Вейла подняла белоснежную руку и отстегнула булавку, укреплявшую край черной ткани на ее спине. Изящным жестом она откинула его, словно завесу.

Обворожительно красивая, с припухлыми алыми губами на белоснежном прекрасном лице, мать Амаранты указала тонким пальчиком на свою шею — испещренную шрамами: зажившими следами зубов. Гермиона охнула.

— Это Рэжван, разумеется, — произнесла Нимрадель, приводя в порядок свой наряд. — За все эти годы, а их больше сотни, никто более не тронул меня. И, конечно, мы делаем это по общему согласию. Но то, что может снести и позволить по отношению к себе существо, и даже вполне может позволить и человек, — далеко не всегда может быть понято и принято другими людьми. Поймите, Кадмина, чародеи, что бы там ни говорили, извечно презирают всякую тварь, на них непохожую. И запачкаться этим обвинением очень легко…

С внезапной дрожью Гермиона вспомнила неизменный шейный платок Чарли, придававший ему сходство с лондонскими денди XIX века.

— Да, мы — я уже давно говорю «мы», Кадмина, — так вот: да, мы взаимодействуем с волшебниками, чтим их законы, — продолжала мать Амаранты, — а они в меру сил не трогают нас. Открыто мы не чураемся друг друга. Когда‑то в Альмовине много месяцев жил забавный колдун Элдред Уорпл, он писал книгу. Стая привыкла к нему, как к домашнему питомцу… Простите, — спохватилась вейла. — Это ничего, что я так отзываюсь о представителе вашего вида?

— Нет, что вы! — заверила, вздрогнув, ведьма.

— Он был большим энтузиастом, — продолжала Нимрадель. — Немного сумасшедшим, но в целом безобидным. Увез нашего Сангвини слоняться за собой по миру. В качестве ручной обезьянки, — с сожалением добавила она. — Пока Уорпл жил здесь, мы потешались над ним. В своем же мире абсолютно все воспринимали его «друга» как диковинного питомца. Севастьян всё еще плюется, вспоминая свое путешествие. Да и сложно вампиру сдерживать инстинкты в окружении большого количества людей. Уорпл с ним тоже намучался. Я веду это всё к тому, что смешивать виды и дразнить природу — себе дороже. Придется бороться и с ней, и с обществом. Постоянно. Знаете, как мне было тяжело в стае первые годы? Да я чуть рассудка не лишилась! Мы с Рэжваном хорошо относимся к Чарльзу, — помолчав, продолжала вейла, — и даже стая к нему привыкла. Но связывать их отношения Венчальными чарами — дикая и безумная блажь, страшная ошибка. Амаранта это понимает, а он твердит всё одно и приводит меня в пример. Вы с Чарльзом одного вида, быть может, вы поговорите с ним? Впрочем, я понимаю, что вас, наверное, уже каждый из нас попросил об этом со своей стороны… Но постарайтесь обдумать мои слова, Кадмина. Я не желаю зла ни Чарльзу, ни своей дочери…

Когда дверь соседней комнаты скрипнула, и Амаранта с Чарли показались на пороге, Гермиона внимательным глазом отметила несколько бурых пятнышек на вороте мантии рыжего волшебника. Точь–в-точь таких же, как те, что остались на рубахе Дануца Попеску.

— Вы тут не скучали? — деловито осведомилась Амаранта.

— Нет, дочь, мы нашли, о чем поговорить, — улыбнулась Нимрадель, вспархивая на ноги с грацией бабочки. — Но вы, верно, спешите?

— Чарли проведет нас до реки, — сказала Амаранта, сжимая руку своего возлюбленного. Тот был немного бледен, но тоже улыбался.

Гермиона поднялась.

— Было очень приятно познакомиться с вами и вашим мужем, — сказала она на прощание, кивая прекрасной вейле с легким трепетом.

— Заходите к нам, если будет желание, Кадмина, — поклонилась та. — И прощайте.

Они расстались с Чарли у реки и еще долго шли под гору лесом, разговаривая в ночной прохладе. В воздухе пахло болотом, а под ногами стелился затейливыми клубами ползучий густой туман.

— Ты выглядишь озабоченной, — сказала полувейла, не глядя на Гермиону и ловко скользя среди кочек и древесных корней, о которые постоянно спотыкалась ее спутница.

— Не могу решить, чью сторону занять благоразумнее, — призналась Гермиона.

— Чарли попытался закабалить тебя, да? — хмыкнула Амаранта, останавливаясь и освобождая запутавшийся в колючках край плаща. Из большого куста выскочили и быстро скрылись в чаще несколько крупных кнарлов. — И матушка, наверное, прочитала лекцию?

— Точно, — вздохнула Гермиона, машинально присвечивая своей подруге волшебной палочкой, в помощи которой та явно не нуждалась.

— Если ты как следует поразмыслишь, поймешь, что я и мои родители правы, — сказала полувейла, снова берясь за ручку большой плетеной корзины, которую они несли вместе — Гермиона превратила лукошко в портал до трансгрессионного круга в холле Даркпаверхауса.

— Но он очень любит тебя, — произнесла леди Малфой.

— Я знаю.

— И он хочет быть с тобой, несмотря ни на что…

— Знаю. Но это только сейчас кажется, будто можно победить грифона кочергой. А там — из чащобы да в химеровы когти.

Она остановилась — корзина наливалась синевой. Гермиона крепче сжала ручку и вздохнула.

До того, как портал рванул их за собой в темноту, ведьма успела заметить двоих лепреконов, с любопытством наблюдающих за лесными путешественницами с ветки большого дерева. Потом дыхание перехватило, и всё закружилось в диком водовороте.

* * *

Когда портал перенес их в трансгрессионный круг, в глаза Гермионе ударил неожиданно яркий свет, сразу даже ослепивший ее после лесного мрака. В замке царило странное, неслыханное для этого позднего ночного часа, оживление. В холле горели все свечи и толпилось много непонятных людей, ни один из которых определенно не был гимназистом.

Гермиона заморгала, выпуская корзину и осматриваясь.

В открытой двери Трапезной виднелись какие‑то волшебники, умостившиеся за столом Стеклянных Горгулий, на котором громоздились кубки, фляги, пергаменты и прочий хлам. Все говорили громко и часто жестикулируя; в трансгрессионном кругу, когда Гермиона и Амаранта отошли, появились друг за другом два человека в черных одеждах.

Приглядевшись, растерянная наследница Темного Лорда поняла, что в холле полно Пожирателей Смерти.

Вон Антонин Долохов говорит с Эдвином Гойлом; Руквуд и Селвин шепчутся в углу; у входа в комнаты Волдеморта — Алекто Кэрроу; Джагсон что‑то втолковывает гигантскому поджарому мужичине с седой шевелюрой, усами и заостренными кривыми зубами, которые тот скалит во время разговора — не иначе Фенрир Седоспиный. Здесь, в Даркпаверхаусе!

— Кто это? — спросила за ее спиной замершая Амаранта.

Взоры многих присутствующих обратились к ним. Узнав Гермиону, кто‑то кивнул, кто‑то картинно поклонился.

Та отступила к возвышающемуся на пороге привратницкой хмурому Рону. Амаранта, ниже опустив капюшон, неслышно скользнула следом.

— Что случилось? — пораженно спросила леди Малфой у своего товарища.

— Да леший его разберет! — почти зло буркнул Рон. — Второй час невесть что творится. Пожирателей Смерти набилось немерено. Студентов велено с утра из левого крыла не выпускать, кормить прямо в гостиной. Занятий не будет…

— Что произошло?!

— Не знаю я! Вдруг возьми да и начнись переполох. Мне сказали мадам Финглхалл разбудить, она уже битый час оттуда не выходит, — Рон кивнул на кабинет Волдеморта. — Потом велели послать за Снейпом, который дома ночевал. Тот уж тоже там. Больше ничего не знаю. Но вроде что‑то с Черной Вдовой. Ее как будто Эйвери принес. И поди разбери, что там у них приключилось!

— То есть как «принес»?! — ахнула Гермиона.

— Да не знаю я!!! — вспылил сердитый Рон.

— Будьте здесь, — зачем‑то бросила она в ответ и быстро пошла к кабинету отца.

— Сюда нельзя, — преградила дорогу приземистая и сгорбленная Алекто Кэрроу.

— Мне — нельзя?! — возмутилась наследница Темного Лорда.

— Никому нельзя, — обнажила акульи зубы Алекто.

Леди Малфой хотела сказать резкость, но тут на ее плечи опустились чьи‑то уверенные руки.

— Иди сюда, Кадмина, — мягко, но настойчиво потянул ее за собой появившийся откуда‑то, наверное, из Трапезной, Волден Макнейр, — сейчас тебе там не место.

— Что случилось, Волд? — быстро спросила Гермиона, послушно давая себя увести. Он взял ее под руку и, провожаемый хмурым взглядом Рона, повел в сторону открытого зала.

— Ты только особо не волнуйся, потому что уже всё в порядке, — произнес Макнейр.

— Убийственное начало, — нервно хихикнула Гермиона. Они миновали стол Стеклянных Горгулий, за которым устроились многие Пожиратели Смерти, и пошли в дальний конец зала на лавки подальше от остальных.

— Было совершено нападение.

— На Maman?

— Да, — кивнул Волден.

— Гарри? — быстро спросила леди Малфой, сжимая его локоть.

— А кто ж еще? — хмыкнул спутник. — Белла жива, хоть и… В общем, Поттер в край озверел. Они… были в коттедже Вайярсмиттов, Белла и Прекрасный Принц. Ты ведь знаешь о Сэмюэле Вайярсмитте? — неуверенно уточнил он, запнувшись.

— Не знаю, и знать не хочу. Очередной приговоренный?

— В общем и целом — да, — поморщился Волден. — Однако это более чем странное место для нападения Поттера на Черную Вдову. Ой, прости, на Беллатрису. Потому что никто не мог знать о том, что она там будет. И тем не менее он ждал ее. Мне… сложно сказать, зачем. Я предположил бы, что он собирался убить ее. Но… Если послушать Прекрасного Принца, то, захоти Поттер кого‑то убить, так теперь своего не упустит. Вайярсмитта вон прикончил без зазрения совести, чтобы тот не мешал, вместе с Меган. И напасть из своей засады быстро мог, никто ведь не ждал.

— Но?.. — быстро перебила Гермиона. — Что же он сделал?

— Данкана оглушил, странно, как голову не снес — такое мощное было проклятье, а Белле… — Волден нахмурился и с сомнением посмотрел на Гермиону, — отсек руки. Обе. Выше локтей. Отсек и левую, ту, что с Меткой, унес с собой. А добивать не стал ни ту, ни другого.

Волшебник умолк и отвел хмурый взгляд в сторону.

Гермиона потрясенно молчала.

Обе руки выше локтей… На левой руке Беллатрисы была не только Черная Метка. На безымянном пальце этой руки Черная Вдова носила Хоркрукс своего супруга, их обручальное кольцо.

— Как… Как они попали сюда? — наконец произнесла Гермиона хриплым голосом. — Ведь они здесь, Maman и Прекрасный Принц?

— Эйвери очухался от проклятья и перенес ее прямо к Темному Лорду.

— А Гарри?..

— Ушел, разумеется. Ищем. Только это всё напрасно, — буркнул Макнейр и скривился. — Пока Поттер не захочет, чтобы его нашли, его не найдут. Чай не мальчик.

— Как она? — после паузы спросила Гермиона.

— Нормально. Снейп и Лекарь колдуют там над ней с этой вашей краснокожей целительницей.

— А Данкан?

— Цел. Голова, говорит, трещит только.

— Что Papá? — дрогнувшим голосом спросила леди Малфой.

— Я давно не видел его в такой ярости.

— Палач! — рявкнул в открытую дверь раскрасневшийся и усталый Амикус Кэрроу. — Хозяин зовет!

— Прости, — спешно поднялся Волден. — Прислать к тебе кого‑то?

— Не нужно. Иди, Волд.

Беллатрису Гермиона увидела только на следующий день в Блэквуд–мэнор. Иссиня–бледная от потери крови, угрюмая и мрачная, она мало разговаривала, беспрестанно барабаня стальными когтями по столам и подлокотникам кресел. Обе руки Черной Вдовы были теперь будто одеты в серые литые перчатки, зазубренным узором переходящие в кожу повыше локтей. Пальцы венчали длинные и изогнутые почти звериные когти черной стали.

В глазах, кажущихся огромными на похудевшем бескровном лице, плясало свирепое пламя.

И всюду, где проходила Черная Вдова, на мебели и стенах виднелись теперь неровные глубокие полосы — следы безжалостных когтей хищницы.

Волдеморта Гермиона не видела еще несколько дней.

 

Глава XXXVII: Тень Дориана Грея

— Делюминатор не мог привести его в коттедж Вайярсмиттов заранее, – качая головой, говорила Гермиона, туша очередную сигарету в полной окурков старой чернильнице из привратницкой Рона.

— Может, Ордену что‑то было известно, а у него там шпион, или вроде того? – предположил рыжий смотритель. – Помнишь, он же хотел добывать информацию через Орден, когда напал на Люпина?

— Об этом… Этой… О том, что они собираются нанести визит Вайярсмитту никто не знал, – покачала головой леди Малфой.

— Выходит, кто‑то из Пожирателей Смерти? – угрюмо спросил привратник.

— Получается, что да. Почему он не убил ее, Рон? – кисло спросила ведьма. – Уж мы‑то знаем, что Гарри для этого особых поводов не нужно. А прикончить Maman он мечтает очень давно. Я не понимаю.

— Может, спешил утащить Хоркрукс?

— Не много времени нужно, – досадливо отмахнулась женщина. – Он и напал внезапно, и Прекрасного Принца оглушить смог, и Maman была без сознания потом. Я не понимаю.

— Может, думал, что она и так истечет кровью? Эйвери ж был в отключке.

— Сам‑то веришь в то, что говоришь? – угрюмо спросила ведьма. – Не похоже на Гарри. Будто вовсе и не он.

— Как не он? А кто ж еще? Кто о новом Хоркруксе знает, – сам Рон узнал о нем от Гермионы только теперь, – да и вообще будет нападать на Черную Вдову, кроме Гарри? – продолжал волшебник. – Да ведь и они видели его, нет разве?

— Тогда я не понимаю. Хоть убей, не понимаю, Рон.

* * *

Чарли практически помирился с братом. Во всяком случае, они встретились, разговаривали и закончилось всё хорошо. Гермиона чувствовала невероятную гордость, негласно признав свою безусловную во всем этом заслугу.

Она была безумно благодарна Чарли и хотела сделать что‑то для него. В итоге, поразмыслив, однажды ведьма спустилась в подземелья к Салазару и Габриэль с большим старинным фотоаппаратом, который достала для нее Мэнди Броклхерст.

Старательно убрав из границ будущего кадра всё, что могло бы натолкнуть на мысль о ребенке, Гермиона сделала несколько снимков девушки. При этом она держала на коленях своего маленького брата, и, глядя на него, Габриэль улыбалась в объектив с такой неподдельной теплотой и любовью, выглядела настолько довольной и счастливой, что большего нельзя было и пожелать.

Проявленные в специальном растворе и ожившие фотографии Гермиона передала Чарли через Амаранту в надежде, что они послужат некоторым утешением для него, Ордена Феникса и Флёр.

* * *

Пасхальные каникулы прошли в полном спокойствии. Леди Малфой с дочерью провела сам праздник у Грэйнджеров, а остальные дни – в Блэквуд–мэнор, ибо Адальберта отбыла на всё время каникул в Гамбург к Теутомарам: сестры Фил и Сиси слегли с какой‑то инфекцией, подхваченной во время исследований в Черном лесу, и Берта помогала дочери ухаживать за ними.

После каникул, с началом летнего триместра Беллатриса возвратилась к своим преподавательским обязанностям, которые до того снова брал на себя Рабастан Лестрейндж. Глубокие царапины от стальных когтей перебрались в гимназию вслед за ней и вскоре стали в Даркпаверхаусе столь же неотъемлемой деталью, как и в Блэквуд–мэнор.

Апрель выдался очень знойным. На предзамковой территории стояла тяжелая духота, а в самой гимназии Рон неустанно накладывал везде и всюду Освежающие и Проветривающие заклинания, которые, впрочем, не особо помогали.

Двадцатого числа, во вторник, занятия были резко отменены в связи с чрезвычайным происшествием. Затюканный и тихий мальчишка из Огненных Энтузиастов, Гэдзерт, сын неудачливого Пожирателя Смерти Роули, внезапно устроил настоящий дебош.

Здесь, пожалуй, следует немного отвлечься и рассказать о бедолаге Роули. Причем сначала – о бедолаге Роули–старшем.

Да и вообще вернуться ненадолго в далекие семидесятые годы предыдущего столетия, страшную эпоху Первой войны с Волдемортом.

Торфинн Роули в свое время учился на одном курсе Слизерина с юным Барти Краучем–младшим. Они попали в Хогвартс как раз в тот период, когда на факультете легендарного Салазара правила бал компания, самые смелые представители которой стали в будущем слугами Темного Лорда, Пожирателями Смерти.

Когда Барти поступил в школу, слизеринской шайкой, как их тогда называли, верховодили единственные на тот момент действительные Пожиратели Смерти среди учеников Хогвартса – Фабиан Мальсибер и Освальд Уилкис. Последнего за год до падения Волдеморта прикончили мракоборцы, а Фабиан всё еще служил своему повелителю. В то далекое время оба были на седьмом курсе, и пред ними преклонялись все. Собственно, школьники весьма редко удостаивались права носить Черную Метку, невзирая на то, что Волдеморт усиленно и властно собирал армию своих сторонников, а именно завладев молодежью, как гласит древняя мудрость, можно править миром.

Уже минуло несколько лет после того, как Родольфус Лестрейндж неосмотрительно привел молодую супругу к своему повелителю, и она рьяно загорелась идеями Темного Лорда и им самим. Давно закончилось то лето, в которое воодушевленная Беллатриса прожужжала все уши своему юному будущему свояку, имевшему затем честь «принести заразу Волдеморта» на бескрайние хогвартские просторы.

Главари и создатели слизеринской шайки Люциус и Волден окончили школу и тем же летом приняли Метки. Причем сестра Беллы и будущая миссис Малфой, шестикурсница Нарцисса, а так же младшие товарищи, а впоследствии полубоги школьных времен, Мальсибер, сын одного из сторонников Волдеморта, и его дружок Уилкис были удостоены этой чести тогда же.

В следующие два года они продолжали в Хогвартсе дело, начатое Волдемортом руками своих малолетних слуг.

Когда Барти Крауч и Торфинн Роули были распределены на Слизерин, холодная и гордая Нарцисса Блэк, темная леди со змеей на руке, уже окончила школу и отправилась в традиционное путешествие, а слизеринская шайка потеряла свою немногословную, но величавую королеву. Уилкис и Мальсибер старательно выполняли свою полутайную миссию. «Полу» – потому, что это был разгар могущества Волдеморта, и сторонников с приверженцами у него хватало всюду, в том числе и среди родителей студентов лучшей школы чародейства и волшебства.

В слизеринскую шайку тянулись едва ли не все, причем это отнюдь не были только одни слизеринцы. Разумеется, большинство всего лишь игралось, вовсе не понимая подлинного смысла происходящего, и тех, кто впоследствии стал настоящими Пожирателями Смерти, было не так уж и много. Далеко не все и вовсе планировали когда‑либо примыкать к «тому, Великому и Ужасному» – просто принадлежать к обозначенной компании в школе было непередаваемо круто.

Эту сокровенную мечту юный Барти Крауч лелеял с молодых ногтей. Разумеется, грезил он не о службе Темному Лорду, о котором имел весьма смутное представление и которого дома поминали с трепетом и дрожью, полными страха и отвращения, – а о членстве в слизеринской шайке. Маленький и щуплый первокурсник с завистью косился на старших и строил вместе с лучшим другом Торфом грандиозные планы на будущее.

Если бы не Барти Крауч, Роули никогда в жизни не зашел бы так далеко, как ему предстояло зайти. Но кто мог подумать об этом в то время?

Барти с детства был в самых лучших отношениях со своим дальним родственником Регулусом Блэком, на два года старшим и тем более для него авторитетным. Они дружили детьми, продолжили общаться и в школе. И когда Регулус, будучи взрослее, удостоился чести попасть в слизеринскую шайку, Барти сделал всё, чтобы он поспособствовал и их с Роули вхождению туда. И он поспособствовал.

Это было уже после того, как Уилкис и Мальсибер окончили школу. Студентов, носящих на левом предплечье зловещую змею, в Хогвартсе не осталось – но всё еще незримо витал их дух, их идеи, множились их поклонники и последователи.

Большая компания заносчивых мальчишек и высокомерных девчонок, из которых лишь пятеро по–настоящему пошли дальше слов и напыщенного студенческого превосходства над «низшими» и «худшими».

Корону Уилкиса и Мальсибера уверенно перенял человек, которого в будущем станут называть Дорианом Греем – и отнюдь не только за его вечно молодое лицо и большие глаза цвета незабудок. Уже в те годы Данкан Эйвери был сверх меры подвержен тому самому страшному любопытству, которое не имеет границ морали и совести.

Сдерживать развивающиеся в будущем Прекрасном Принце пагубные качества было некому – мать Гризельда умерла еще до его одиннадцатилетия, папаша отмежевался от всяких воспитательских дел и жил по принципу неведомого Данкану чеховского Беликова – «как бы чего не вышло». Хотя в юности имел честь входить в школьную компанию самого Темного Лорда! Этого его сын понять не мог, но что взять со старика?

О том, на какой путь встал его младший отпрыск, Саул Эйвери узнал слишком поздно.

Старшая сестра Данкана Алиса школу окончила и тоже не могла контролировать его, впрочем, она даже не училась на Слизерине, так что мало чем могла бы ему помешать, даже оставайся рядом.

Так что ничто не препятствовало Эйвери уверенно становиться тем, чем он стал, и жить в свое удовольствие – весьма извращенное и жестокое.

И чрезвычайно примечательно при этом, что Черная Метка на предплечье будущего Прекрасного Принца и нынешнего признанного самовластного правителя слизеринской шайки появилась благодаря тихоне и заморышу, его неприметному однокурснику Северусу Снейпу.

Снейп тоже входил в слизеринскую шайку. И надо же было случиться, чтобы решительный шаг на тропу Пожирателей Смерти из всех звезд и звездочек этой большой компании сделал именно он, еще будучи пятикурсником!

Рассорившийся с Лили Эванс, опозоренный прилюдно и принявший окончательное роковое решение Северус Снейп летом после сдачи СОВ твердо решил закончить детские игры в крутых мальчиков и стать настоящим слугой Темного Лорда.

Пуститься в это рискованное предприятие в одиночку было слишком даже для Снейпа. И он подбил Эйвери вместе обратиться за милостью к их кумиру Фабиану Мальсиберу. Не давать же было после этого Снейпу заполучить Черную Метку, а самому остаться не у дел?

Так на шестой курс Снейп и Эйвери перешли уже официальными Пожирателями Смерти.

А повторить этот подвиг, невзирая на всеобщее восхищение, отважился впоследствии только Регулус Блэк, и то уже после того, как Эйвери и Снейп покинули Хогвартс. Удостоен этой чести шестикурсник был по той же причине, что и все его на этом поприще предшественники – негоже было оставлять лучшую школу чародейства и волшебства без внутреннего разъедающего элемента.

О том, как Барти Крауч и бедолага Роули в качестве покорного дополнения к нему умолили старшего друга взять их с собой, и о том, как двое четырнадцатилетних подростков стали самыми юными Пожирателями Смерти за всю историю их существования, можно, наверное, и не упоминать.

С Барти Краучем Темный Лорд не прогадал – в этом мальчике, казалось, с самого начала сидел сам дьявол. За время своего пребывания в слизеринской шайке он более, чем следовало, проникся гением Темного Лорда, его мыслями и его величием. Он был одним из немногих Пожирателей Смерти, кто тогда служил Волдеморту исключительно по идейным соображениям, не руководствуясь никакой личной выгодой, кроме возможности упиваться собственной жестокостью.

Барти Крауча, с легкой руки его восторженной наставницы мадам Лестрейндж, стали называть Виртуозом…

Торф Роули давно боялся своего полусумасшедшего друга, но был покорен ему во всем – и это выглядело довольно забавно, потому что Роули был огромным верзилой, а Крауч – крошечным худощавым мальчонкой.

Они едва окончили седьмой курс, когда Волдеморт пал. Барти угодил в Азкабан за страшное преступление. А Роули вздохнул свободно, потому что не успел натворить ничего ужасного, и расплата не коснулась его. Тогда.

После воскрешения Волдеморта Торфу Роули, уважаемому женатому человеку с трехлетним сыном на руках, пришлось волей не волей снова надеть мантию Пожирателя Смерти. И ему еще сильно повезло, что возмездие лишь слегка коснулось его своими когтями.

С тех пор Роули ходит в шестерках, и место его при Темном Лорде весьма и весьма незавидное.

С наступлением Темной Революции Торфинн вынужден был отдать подросшего сына в Даркпаверхаус. Где прекрасно знали о бесславной «карьере» родителя гимназиста и его нынешнем никчемном уделе, из‑за чего всячески пеняли этим несчастному мальчишке. Дети – очень жестокий народ.

Нам пора возвращаться из этого небольшого экскурса в прошлое, лишь еще раз отметив жалкое положение Гэдзерта Роули в гимназии Волдеморта. Почувствовавшие слабину однокурсники травили несчастного почем свет и, оказалось, буквально довели до ручки.

Обо всех этих сложностях жизненного пути старшего и младшего Роули лично Гермиона не имела никакого понятия. Она знала только, что Гэдзерт Роули тихоня и особой популярностью среди гимназистов не пользуется.

И вот аккурат в начале летнего триместра этого заморыша достали в очередной раз – как потом оказалось, на днях Роули прилюдно поклялся именем Мерлина, что скоро все его обидчики исчезнут навсегда и сам он испарится в первую очередь раньше прочих. Над ним, разумеется, посмеялись, да еще и поколотили в придачу.

Потом мадам Финглхалл припомнила, что доставленный в Целительные Покои Роули, пока она «приводила его в порядок», сжимал челюсти с такой судорожной злобой, что у него треснул передний резец, который пришлось восстанавливать Вяжущей настойкой Азэльмы Глэнс. Тогда целительница не придала этому особого значения.

А через пару дней на уроке зельеварения прогремел грандиозный взрыв, возымевший впечатляющие последствия.

Гэдзерт Роули вывел уникальную формулу – гремучий состав со смешанным эффектом Дезиллюминационного заклинания, Исчезающих чар и Настойки невидимости.

В результате произошедшего инцидента Северус Снейп буквально потерял лицо – заряд Роули попал и на него, так что теперь в гимназии имелся настоящий всадник без головы.

И без лошади.

Да еще целый класс разнообразных «всадников» – все Огненные Энтузиасты пострадали в большей или меньшей мере. Несколько человек оказались полностью невидимыми, а частично – абсолютно каждый. Но если все пострадавшие жаждали вернуть себе если не прежний, то хоть какой‑либо облик, виновник всего этого, получивший наибольшую порцию своего уникального варева, скрылся в неизвестном направлении и с неведомыми целями.

Переполох от всего этого безобразия вышел ужасный. Занятия были отменены. Дырявые, безрукие и безногие Огненные Энтузиасты вели себя по–разному: кто смеялся, кто плакал, кто ругался, перекрикивая всех прочих. Безголовый профессор зельеварения и схватившаяся за голову мадам Финглхалл изо всех сил пытались вывести формулу жидкости, произведшей весь этот бедлам, и найти способ устранить ее действие, а остальные тем временем искали пропавшего Роули.

К ночи беглеца всё еще не нашли, лекарства не придумали, гимназистов в надлежащее состояние не привели. Все уроки в среду в связи с этим были отменены, и Даркпаверхаус продолжал напоминать маггловскую психушку – если, конечно, бывают маггловские психушки с безголовыми и дырявыми пациентами.

— На самом деле это форменный беспредел, – заметил Виктор Крам утром среды в учительской, где после ночного патруля столкнулся с Гермионой (бежавшего Роули всё еще надеялись найти на территории замка, который быстро окутали чарами после происшествия), – в моё время за такое пороли розгами!

— Телесные наказания в школах запрещены даже у магглов, – наставительно сказала Гермиона, заваривая ему чай.

Педсовет школы постановил довольно мягкое покарание для Роули, если его, конечно, вообще отыщут.

— И очень зря, – буркнул Виктор в ответ.

Они были в учительской одни, Гермиона недавно вернулась из лаборатории, где всю ночь работала над формулой антидота с пошедшей бледными пятнами Дэрдрой и безголовым Снейпом, смешно ходившем на одной видимой, а другой невидимой, обутой в шлепанец и измазанной десятком не сработавших пока составов, ноге.

Теперь Гермиона пришла за справочником по зельеварению и как раз столкнулась с Крамом.

— Эта выборочная гуманность выводит меня из себя! – досадливо буркнул преподаватель летного мастерства, принимая у нее дымящуюся чашку.

— В каком смысле?

— Только не рассказывай мне о том, что Волдеморт не отыграется за всё это на папаше Роули! – скривился болгарин.

— Зато тот потом накажет Гэдзерта как раз так, как ты хочешь, – не стала отрицать возможность подобного исхода Гермиона.

— Ну, здорово! – совсем обозлился Крам.

— Ты только что ратовал за наказание плетьми, – напомнила леди Малфой, хмыкнув.

— Да ну тебя! – с раздражением отвернулся Виктор. – Одно дело всыпать мальчонке за буянства, и совсем другое – то, что творят прихлебатели Волдеморта!

— Опять начинается, – мгновенно скисла уставшая ведьма.

— Считаешь, Роули–старший отделается плетьми или чем‑то похожим? – не отставал вновь закусивший удила собеседник.

— Нет, что ты! Его сожгут живьем на медленном огне вместе со всеми родственниками и соседями, пока сынишка будет в гимназии начищать карнизы и драить котелки!

— А я не удивился бы.

— О, Виктор, хватит делать из mon Pére кровожадное чудовище! – с ноткой отчаяния попросила ведьма. Очень хотелось спать, а следовало возвращаться в лабораторию. Сейчас ей было не до демагогии.

— Зачем делать, всё давно готово, – не отставал упрямый Крам.

— Всякая жестокость моего отца имеет определенные основания, оправданна и для чего‑то необходима, – резко отрезала Гермиона. Бессмысленные дебаты с преподавателями полетов, видимо, стали ее кармой.

— Для чего это, скажи‑ка дурню–мне, необходимо, чтобы ваши Прекрасные Принцы обращали в пепел маггловские поселения, а Черные Вдовы рвали когтями чиновничьих любовниц?! – вспылил Крам.

— Альфред Тейлор сам виноват: о чем нужно было думать, решаясь угрожать Темному Лорду, да еще и прилюдно?! А магглов оставь в покое: их давно уже никто не трогает, кому они вообще тут нужны? Виктор, mon Pére занимается только тем, что сейчас имеет значение.

— Не трогают, как же! Испепеляют и золу уж не трогают!

— О Моргана, ну что ты несешь?! – досадливо спросила ведьма, уже собираясь уходить. Даже справочник по зельеварению подхватила.

— Года два назад ваш Прекрасный Принц похвалялся Габриэль, что сжег дотла маггловский монастырь и целую деревню в придачу! – не остался в долгу Крам. – А потом принес ей серьги, трансфигурированные из вырванных печени и сердца маггла – это у него такое понятие о юморе, знаешь ли! И ей пришлось носить их, чтобы… Эй, Гермиона, что это с тобой?!

— Ка… какую маггловскую деревню сжег дотла Прекрасный Принц? – помертвевшими вдруг губами спросила леди Малфой, замерев в самых дверях и снова повернувшись лицом в учительскую.

— О том леший ведает! – хмуро ответил ей Крам. – Спроси у вашего Принца! Габриэль узнавала подробности только о тех, кого можно было спасти. А вместо ответов получала зачастую кровавые сережки! – едко закончил он.

— Виктор… Когда это было?

— Да позапрошлым летом, – поднял брови Крам. – Припомнила что‑то? – добавил он ехидно.

— Б–быть того не может, – сама себе с ужасом прошептала Гермиона, которая уже не слушала. – На, отнеси в лабораторию Северусу!

Она сунула Краму справочник, за которым приходила, и на немеющих ногах опрометью выскочила из учительской.

* * *

Уже влетев в свой кабинет, Гермиона поняла, что не может вот так просто взять и проверить страшную мысль, взорвавшуюся у нее в голове от слов Виктора Крама.

Она опустилась на стул и с животным ужасом уставилась на трансгрессионный круг.

Этого просто не может быть. Но если…

Гермиона осознала, что у нее дрожат руки. Она обхватила себя за плечи и закусила губу.

Бессмысленно. Не может такого быть. Совпадение. Мало ли маггловских деревень с монастырями неподалеку? Пусть хоть все их сровняют с землей!

А зачем?

Она вскочила на ноги и подошла к окну. В сером утреннем тумане по окраине леса за оградой скакал призрак князя Кэллена на своей Аурэлии. Вот он пронесся по опушке и скрылся из виду.

Не может быть. Не может быть.

Гермиона сглотнула и медленно, будто поднимаясь на эшафот, вошла в трансгрессионный круг, сняла блокирующее заклинание.

Она стояла, не двигаясь и закрыв глаза, еще минут пять или семь. Потом зажмурилась так сильно, что в темноте поплыли разноцветные разводы.

И трансгрессировала в сад васильковского помощника участкового Лёшки, под сень низеньких кривых вишен, растущих за покосившимся сараем.

Свежий прохладный ветер обдал ее леденящей волной, развивая преподавательскую мантию и ярко–фиолетовый шарф, похожий на столу священника. Гермиона продолжала стоять, затаив дыхание и сомкнув веки.

Здесь было слишком тихо. Только птицы щебетали где‑то вдали.

Трансгрессировать обратно в гимназию, прямо сейчас! Не смотреть, ни в коем случае не открывать глаза. Уйти прочь и забыть–забыть–забыть. Она не хочет видеть того, что сейчас ее окружает. Она должна поступить правильно – трансгрессировать в Даркпаверхаус и поспешить на помощь Дэрдре и безголовому Снейпу. Потому что надо расколдовать Огненных Энтузиастов, найти Роули и жить, жить дальше!

Только не открывать здесь глаза.

Ни в коем случае.

Гермиона глубоко вдохнула. И сделала то, чего делать не следовало, ни за что было нельзя – она это прекрасно и четко понимала.

Хотя бы потому, что здесь было слишком тихо.

Яркий дневной свет на секунду ослепил молодую женщину. Но только на несколько коротких мгновений.

Не было сарая и кривых вишен, не было дома Лёшки Платонова.

Не было больше маггловской деревни Васильковка – только остатки выжженного пепелища, густо поросшие высокой молодой травой. Темно–зеленой и сочной.

Какая‑то удушающая волна нахлынула на Гермиону, мешая вдохнуть. Она почти отрешенно почувствовала, как медленно поползли по щекам крупные слезы и, задерживаясь на подбородке, стали падать на грудь, оставляя на сиреневом шарфе мокрые пятна.

В ушах гудело.

И холодная пустота разливалась внутри.

Она даже не оглядывалась, смотрела только вперед. И так понятно, что жизнь вытравили отсюда безжалостно и властно, и больше ничего, кроме золы, тут не осталось. Пустота и пепел.

И смертоносная тень Дориана Грея, сохранившаяся фантомом над обугленными развалинами домов. Он как будто смеялся в гулком безжизненном воздухе.

Гермиона трансгрессировала к ограде монастыря Святого Николая – покрытые сажей руины и безмолвие глухого леса.

Она опустилась на сухой валежник.

«И остается только пепел. И серый дым. И тишина. Забыть бы прошлое навеки, но эта власть нам не дана, – пронеслись в медленно текущих мыслях слова, выгравированные на могиле Генри. – Уходят в небо с дымом слезы, уходят в проклятую ночь. И остаются только грезы: их не достичь, им не помочь…

Всё разлетается на части:

В один момент – и навсегда.

Туманомобернулосьсчастье,

Смеется полная луна.

Ушло, растаяло, исчезло

И растворилось в темноте.

Каклегкийсоннадчернойбездной,

Каклучпрощаниявотьме…»

Прошло некоторое время, прежде чем Гермиона нашла в себе силы подняться и отряхнуть мантию от налипших на нее сосновых иголок.

Нужно было сделать еще кое‑что, в сущности, уже не важное.

Она трансгрессировала в коридор дома Грэйнджеров и окликнула названых родителей, как делала это всегда, без предупреждения появляясь этим способом.

— О, дорогая, – вышла навстречу радостная миссис Грэйнджер, – вот не ждала! А Джерри на работе. Ты сама или… Ох, что случилось?! – всплеснула руками приемная мать, разглядев бледное лицо Гермионы. – Что‑то с Еттой?!

— С Еттой всё в порядке, – механически ответила ведьма. – Мне… Мне нужен телефон. Прости, что я так врываюсь…

Через четверть часа всё было кончено. В редакции «Гардиан» подтвердили, что у них действительно работал литературный критик Оскар Кляр, но весной 2008–го года он уехал по неизвестным делам в Петербург, откуда так и не вернулся. Пропал без вести где‑то в лесах Карелии. Проводилось целое расследование, но ничего так и не было обнаружено. Едва не разгорелся дипломатический скандал…

— Мне… нужно побыть одной, – пробормотала Гермиона, попрощавшись с разговорчивой сотрудницей отдела кадров. – Мам, у тебя есть сигареты?

— Твои на террасе, в шкафу, – растерянно ответила миссис Грэйнджер, но выпытывать ничего не стала – только проводила дочь обеспокоенным взглядом и тяжело вздохнула.

Последний, самый страшный удар обрушился на леди Малфой именно на террасе родительского дома. Она закурила, опустошенная и молчаливая, подошла к высокому окну. И какое‑то время невидящим взглядом наблюдала за двумя маггловскими девочками–близнецами лет пяти, игравшими за забором бывшего дома миссис Томпсон.

А потом в голове еще раз что‑то взорвалось, да так, что всё поплыло перед глазами. В полусне Гермиона вернулась в дом.

— Мама, – дрожащим голосом окликнула она, – куда и почему уехала миссис Томпсон? Ведь это было… Когда это было?

— В конце июля позапрошлого года, дорогая, – совсем поразилась названая мать. – Да она и не объяснила‑то толком, если честно… Вдруг так спонтанно собралась. Робби получил какую‑то работу за границей, и она уехала вслед за ним… Я так и не поняла, почему. Очень уж быстро всё происходило, даже дом потом вместе с обстановкой продавал ее поверенный.

— Ты… Разговаривала с ней хоть раз после этого? – едва слышно спросила Гермиона, впрочем, прекрасно понимая, каким будет ответ.

— Нет, милая. Ты знаешь, совсем меня Нини позабыла. Обещала звонить, но так и не удосужилась с тех пор. Столько времени прошло, да я уж и оставила об этом думать…

 

Глава XXXVIII: Folio verso

[152]

— Мистер Эйвери примет вас в гостиной, мадам, идите прямо, вон туда, – вежливо сказала престарелая горничная, встретившая Гермиону.

Не заставляя себя упрашивать, леди Малфой стремительно ринулась в указанном направлении.

Распахнула дверь и хлопнула ею за спиной. Прекрасный Принц пошел навстречу с чарующей улыбкой.

— Какая приятная неожиданность! Что привело вас ко мне, леди Ма…

Гермиона, сверкнув глазами, бросилась на него, с размаху залепив радушному хозяину звонкую пощечину сначала по левой щеке, потом другой рукой – по правой. Замахнулась в третий раз, но Эйвери перехватил ее с кошачьей ловкостью хищника. После короткой борьбы он припер Гермиону к закрытой двери, зажав ее руки над головой.

— Пусти меня, сучий сын, я выцарапаю твои бесстыжие глазища… – прошипела ведьма, яростно пытаясь освободиться.

— Ах, не поминайте такими словами мою достопочтенную матушку, леди Малфой! Она была во всех смыслах порядочной женщиной и рано покинула наш сумасбродный мир, – хохотнул Эйвери, перехватывая ее запястья одной рукой и тем самым освобождая вторую. Он стоял так, что полностью придавливал задиристую визитершу к двери, не давая брыкаться и пинаться. Теперь Прекрасный Принц немного отстранился, всё еще сдерживая ее движения. – Чем обязан столь бурному посещению, леди Малфой? – с иронией спросил он. – Вы меня, право же, удивляете.

— Проклятый ублюдок!!! Ты сжег деревню магглов, в которую я тебя возила, ты убил Кляра, которому изменял память, ты уничтожил маггловский монастырь!

В незабудковых глазах Эйвери заплясали озорные искры.

— Припоминаю, – чуть ли не мурлыкнул он.

— Мразь! Ты… Ты что‑то сделал с соседкой моей приемной матери и ее сыном! – перешла на хрип Гермиона, лицо которой исказила судорога.

— Приказания Темного Лорда я всегда выполняю в точности, – насмешливо склонил голову Прекрасный Принц, и непослушная прядка упала с его лба на красивое юношеское лицо. – И с удовольствием, леди Малфой.

Гермиона перестала вырываться, и он, почувствовав это, отпустил ее руки и отступил немного назад. Ведьма стояла, опершись на дверь, и часто дышала.

Потом медленно осела на корточки и закрыла руками лицо.

— Зачем? – глухо и горько спросила она. – Из‑за этой дурацкой книги? Ты же изменил его память!

— Второй мальчишка излишне трепал языком, – лениво протянул Эйвери. – А деревенские магглы чересчур много знали.

— Да что они могли сделать?! – со стоном выдохнула ведьма.

— То, что раз уже аукнулось… – философски заметил Прекрасный Принц без даже напускной тени жалости или сострадания к ней и убитым. – К чему рисковать?

— Зачем ты вообще сказал об этом mon Pére? – почти беззвучно спросила женщина.

— Дорожу своей буйной головушкой, леди Малфой, – хохотнул Эйвери. – Как ни странно.

Он протянул ей руку, и Гермиона, после недолгого колебания, позволила помочь себе подняться.

— Не забивайте голову, миледи, – продолжал Прекрасный Принц, подхватывая ее под локоть. – За два года вы ни разу не вспомнили об этих столь милых вашему сердцу магглах.

— Ненавижу, – прошептала Гермиона, опускаясь на кушетку. – Убийцы. Стервятники!

— Мы – хищники, леди Малфой. И защищаем свою территорию и своего вожака.

— Не хочу больше иметь ничего общего ни с ним, ни с вами! – свистящим шепотом выдохнула ведьма, впиваясь ногтями в ладони.

— О, миледи… От Темного Лорда уходят только в ад, – заметил Эйвери, подавая ей стакан воды. – И самых близких слуг Его Светлость, обыкновенно, лично провожает туда.

— Тогда пускай убьет меня! И всё, по крайней мере, закончится.

— Дорога в ад может быть очень, очень долгой, – почти пропел, улыбаясь, Прекрасный Принц своим грудным опьяняющим голосом. В его глазах цвета васильков плясали игривые бесенята.

А за огромными окнами гостиной начался стихийный весенний ливень, переходящий в бурю и ураган…

* * *

Гермиона плохо помнила всё то, что происходило после этого. Бесконечное пульсирующее пятно.

Она была в бешенстве, полупаническом и страшном. Впервые ныне Волдеморт разделался с близкими ей людьми – жестоко, бессмысленно, властно. А ей даже забыли об этом сказать. Подумаешь, магглы, которые дороги Гермионе?..

Чужую жестокость, даже видя ее вблизи, – несправедливую, чудовищную, страшную, – можно стоически сносить, философски оправдывать на задворках сознания и мужественно терпеть рядом. Ощущая себя мучеником, но жертвой обстоятельств.

Понять истинный лик Вельзевула по–настоящему можно, лишь когда когти его станут рвать уже тебя и твоих ближних. Растерзанные на глазах невинные жертвы ужасают и потрясают, – но это не то. Понимание возможности подобной расправы над тобой и теми, кто дорог тебе, – не то. Ибо вероятность – не есть реальность.

Поистине просыпаешься лишь тогда, когда то самое страшное, необратимое и фатальное, уже произошло с теми, кого ты любишь.

Всё иное может отступить. Всё иное простить возможно.

Чужие муки, увы, забываются легко. Свои ранят не только разум и абстрактное сострадание – но и саму душу.

Оказывается, не только враги способны топтать сердце Гермионы – но и «свои» так же легко, походя, отрывают кусками его плоть. Без причин, без оглядки.

Без ненависти Драко Малфоя, без убежденной фанатичности Гарри Поттера.

Столь же жестоко, но просто так.

Не осознание угрозы, исходящей от Темного Лорда, не мгновенный страшный блеск в его глазах – а суровая, необратимая реальность содеянного.

Вот когда ужас истинен, вот когда несправедливость вызывает подлинную ярость – тем более сильную, чем более она бессмысленна.

Помимо шока и ужаса, помимо бешеного гнева, захлестнувшего Гермиону затем, она еще и не спала последние сутки и ужасно устала.

Это был исступленный и грандиозный скандал. С битьем чернильницами стекол в шкафах и швырянием книгами в портреты предков. С громкими фразами и остервенелым хлопаньем дверьми.

Гермиона с отвращением оставила преподавание и Блэквуд–мэнор. В запальчивом порыве она заявила отцу, что ее ребенок никогда не будет учиться в его гимназии, что Волдеморт вообще никогда больше не увидит ни ее, ни Генриетту, если не решит немедленно убить к чертям их обеих. Что он сломал ее жизнь, что она его проклинает и ненавидит.

И много чего еще.

Из родовой усадьбы своей матери Гермиона забрала только одну вещь. Рубиновые серьги ничего не понимающей Габриэль. Те самые, что подарил когда‑то кобре Волдеморта Прекрасный Принц. Он на прощание сказал Гермионе тогда, из печени и сердца какого маггла они были сделаны.

Последнее «прощай!» от Робби Томпсона…

Гермиона увезла Етту в Баварию во владения Адальберты, и первое время девочка была даже рада этому, как бывает рад ребенок любым событиям и переменам. Весь тот вечер, двадцать первого апреля, леди Малфой провела со своей дочерью, оставив ее только чтобы написать хозяйке дома в Гамбург о своем долгосрочном прибытии. Бабушка Генри всё еще находилась у хворающих Теутомаров и ответила гостеприимно, но коротко, передав все свои владения и слуг в распоряжение невестки, но даже не смогла назвать приблизительную дату своего возвращения.

Поздно ночью, когда Етта уже сладко спала и успокоились в замке переполошенные внезапным приездом родни слуги, Гермиона со свечей в маленьком серебряном подсвечнике спустилась в библиотеку.

Первый супруг быстро явился на ее зов – вышел на широкий холст, украшавший левую стену и представляющий собой вид на высокое вольтеровское кресло у весело пылающего камина полутемной гостиной.

— Мне нужно поговорить с тобой, – пробормотала Гермиона и невольно всхлипнула, отворачиваясь к темному пятну окна. – Прости за то, что я столько времени молчала, – зашептала она. – Пыталась быть не такой, другой. Той, которой легче жилось бы в окружающей действительности. Меня хватило ненадолго… Ох, Генри, я… Я ушла от отца, я больше не хочу иметь с ним ничего общего. И он, кажется, отпустил меня. А теперь я… Не знаю, что мне делать. И мне страшно.

Она стала сбивчиво рассказывать о том, что произошло за этот бесконечный день, от утреннего разговора с Крамом, который, казалось, был миллион лет назад в другой, далекой реальности, до громкого скандала, который она закатила, и их с Еттой переселения в Баварию.

Генри, и все многочисленные Саузвильты с картин, развешанных по стенам библиотеки, внимательно слушали эту исповедь. А когда Гермиона умолкла, портрет первого супруга огорошил ее ответом, которого она менее всего от него ждала.

Почему‑то леди Малфой считала, что Генри будет всецело на ее стороне. И потому вся его пространная речь, последовавшая за ее рассказом, не вызвала в Гермионе ничего, кроме раздражения.

Генри считал ее поведение глупым и даже опасным. От всей души он надеялся, что оно не будет иметь последствий и прежние отношения с Темным Лордом удастся быстро восстановить.

Он ругал ее за необдуманную горячность и глупость, недоумевал, чем поступок Темного Лорда, о котором она узнала теперь, поразил ее больше, нежели любые иные. Почему необратимые события двухлетней давности заставили сейчас рисковать жизнью и счастьем дочери и себя самой.

Более того, Генри был убежден, что Темный Лорд никогда не отступится от своих планов и что не может быть, чтобы в отношении ее и Генриетты этих планов он не имел. Что своим неразумным бунтарством сейчас Гермиона только измучает себя, чтобы затем всё равно покориться, но уже сломленной и униженной.

Что для Генриетты далеко не хороши все эти перипетии, что она любит своего деда и вовсе ни к чему сеять в ее душе сомнения и раздор, тем более что в итоге всё в любом случае будет так, как угодно Темному Лорду. Что этим глупым поведением Гермиона добьется только ссоры с дочерью.

И еще много всего.

— Иногда, как говорил маггловский Гамлет, из‑под земли поднимается гул того, что было в ней глубоко погребено, и, словно фосфорический свет, блуждает по воздуху; но эти огни мимолетны и только сбивают с пути, – подытожил он свой вердикт цитатой из известного произведения.

Но Гермиона уже плохо слушала портрет своего первого мужа.

Вопреки всему сказанному, она только тверже уверилась в правильности принятых решений. С той жизнью, которую она вела раньше, определенно следовало заканчивать. Довольно! Благодарность, которую Гермиона испытывала к Темному Лорду за то, что он позволил ей уйти, – была единственной к нему благодарностью. И леди Малфой осталась непреклонна.

Но этот разговор с Генри окончательно подкосил ее.

Такого ужаса безысходности и одиночества наследница Темного Лорда не испытывала давно – а может быть даже и никогда прежде.

Наутро после бессонной ночи, полной сигаретного дыма и безрезультатных поисков Милагрес, леди Малфой написала письмо Тэо д’Эмлесу и попросила его о встрече где‑нибудь на его территории, подальше от Даркпаверхауса. И Лондона.

Когда почтовое заклинание вспыхнуло и унесло подписанный ее именем пергамент со стола в кабинете баварского замка, знакомый голос раздался вдруг откуда‑то из‑за чернильницы, отчего Гермиона подпрыгнула, больно стукнувшись коленом о столешницу.

— Ты стала излишне нервозной, – добавил Генри с холодцой после того, как его мнение об отправленном послании заставило бывшую супругу подскочить от испуга.

Он стоял рядом с огромным, в сравнении с его ростом, пушистым белым котенком, умилительно трущим лапкой свою мордашку на небольшом календарике, прислоненном к подставке для перьев. Изображение Генри не реагировало на угрожающих размеров животное и только с осуждением смотрело на Гермиону, которая с ледяной яростью встала и вышла из комнаты прочь, с трудом удерживая себя от желания приказать слугам собрать по дому все картины и картинки и снести их куда‑нибудь на чердак.

* * *

Тэо пригласил леди Малфой к себе, в фамильные владения, располагавшиеся в тридцати милях от Руана посреди живописного леса, скорее напоминающего парк. Братья д’Эмлесы жили в двух отдельных от родительского дома флигелях, удаленных также и друг от друга. Так что этот уединенный уголок как нельзя лучше отвечал просьбе Гермионы.

Она прибыла туда к вечеру того же дня. С мрачной откровенностью рассказала Тэо всю правду – не в ожидании совета, советы ей были ни к чему: она не стала бы слушать того, что шло вразрез с ее соображениями.

Не за советом и не за утешением явилась вдова Люциуса Малфоя к своему эксцентричному приятелю. А лишь за сизым туманом, в котором и погрязла: растворилась и утонула, блаженно забывая свои сомнения и тревоги в парах дурманных трав, тлеющих в резной деревянной трубке забвения.

Это бегство в вымышленный мир фантазий внесло серьезный диссонанс в отношения с Генриеттой, которая быстро заскучала в пустом замке и скоро изъявила желание узнать, когда же кончится их пребывание в гостях. Тут‑то мать и заявила, что возвращаться в Блэквуд–мэнор они не станут.

Она попыталась объяснить это внезапное решение с максимальной честностью – растолковать дочери, насколько опасен на самом деле Темный Лорд, насколько нежелательно находиться с ним рядом, и что здесь они заживут мирно и здорово, и всё скоро обязательно наладиться, а Етта – привыкнет к благоприятным переменам.

Но девочка не желала к ним привыкать. И бесконечно разозлилась из‑за этого внезапного сообщения. Она любила grand‑père и вовсе не хотела расставаться с ним. Получился конфликт еще более жгучий, чем грандиозная ссора позапрошлого лета, и разлад этот во сто крат усугубил и без того кошмарную ситуацию, всё глубже загоняя Гермиону в сизый туман, где не было проблем и неприятностей.

И тут внезапно появились Амаранта и Рон.

Обеспокоенные исчезновением Гермионы, которое стало тем более очевидным после того, как был обнаружен и наказан Гэдзерт Роули, расколдованы невидимые частично или полностью Огненные Энтузиасты, а в возобновившей слаженную работу гимназии преподавание легилименции и окклюменции взял на себя вновь обретший свою суровую голову Снейп.

Совы, отправленные Гермионе в Блэквуд–мэнор, возвращались назад.

Недоумевающие друзья наследницы Темного Лорда объединили свои поиски и в конце концов обнаружили пропажу благодаря сведениям, полученным от профессора д’Эмлеса. Но это заставило их забить настоящую тревогу.

Амаранта и Рон властно вытащили Гермиону из благостного сизого дурмана и заставили вернуться к реальности, в которой как никогда сейчас следовало действовать.

О возвращении к прежней жизни леди Малфой не хотела и слышать. Друзья не восприняли ее категоричности с особым восторгом, они оба хмурились, а Амаранта даже пыталась выразить протест. Но так как это ничего не дало, Гермиону заставили изложить ее виденье своего и Еттиного будущего в случае, если Темный Лорд действительно не станет ничего предпринимать.

Даже при таком раскладе Гермиона зрела грядущее весьма смутно, и потому друзьям пришлось полностью руководить ее действиями.

В первую очередь нужно было выслать сов преподавателям Генриетты и договориться об их посещениях здесь, в Баварии, а также обратиться в Международную коллегию магического наследия Европы с просьбой прислать в замок большой портрет Вальтасара Малфоя, занимавшегося с юной мисс Саузвильт искусствами. Далее, если уж Гермиона так твердо решила, что ее дочь не будет учиться в Даркпаверхаусе, – надлежало обеспокоиться вопросом ее магического образования уже сейчас.

Леди Малфой написала длинное письмо нынешнему директору Хогвартса Миранде Гуссокл и через несколько дней получила от той согласие зачислить мисс Саузвильт в списки первокурсников 2014 – 2015 учебного года с обещанием, что информация эта не станет известна широкой общественности и не попадет в магические газеты до того момента, когда уже нельзя будет ее скрывать.

Ни Рон, ни Амаранта не прониклись страстным советом Гермионы уносить ноги из Даркпаверхауса, хотя Рон и не был уверен в том, что останется привратником после свадьбы с Женевьев.

— Но я и не решил пока иначе, – философски добавлял он, избегая смотреть в глаза своей подруги.

Амаранта же открыто осуждала все эти глобальные перемены и уверяла, что магический кристалл не сулит ничего хорошего.

Адальберта, которая могла бы поддержать вдовствующую супругу своего внука, объявившую войну целому миру, и хоть как‑то помочь ей выдержать происходящее, практически не участвовала в этой какофонии событий и конфликтов.

Мертвенно бледная, похожая на восставшего из могилы зомби, она ходила тенью и механически занималась только одним – организацией бесконечных похорон, друг за дружкой вбивавших ржавые гвозди в крышку ее собственного гроба.

Через два дня после переезда Гермионы и Етты скончалась, пролежавшая до того почти неделю в страшной агонии, Ника.

Она заразилась неведомой болезнью от своих дочерей.

Сестры Теутомар, занимавшиеся длительным изучением детоедов в Черном лесу, открыли в начале зимы каких‑то неизвестных доселе подземных животных с впечатляющими магическими способностями.

Норы этих существ уходили на много миль в глубину, и группа смелых исследователей во главе с Фил и Сиси спустились в одну из них. От неизвестных и неизученных тварей все волшебники, участвовавшие в этой подземной экспедиции, подхватили какой‑то странный вирус, окрещенный позже целителями пещерной чумой.

Страшная болезнь не поддавалась лечению. Она проявила себя в конце марта, и сейчас, на исходе первого месяца, почти все участники экспедиции находились при смерти или уже скончались в ужасных муках. Заразились и были также обречены многие их родные.

Берта не успела схватить пещерную чуму: забившие тревогу целители позаботились о ее безопасности. Но для Теутомаров было уже слишком поздно.

Доминика умерла раньше своих дочерей. В день ее похорон скончалась младшая из сестер, белокурая юная Сиси. Филиберта уже не разговаривала и не приходила в сознание, как и ее отец. Часть прислуги Теутомаров также пала жертвой пещерной чумы, принесенной молодыми хозяйками.

Первого мая умер мистер Теутомар.

Адальберта уже, казалось, разучилась воспринимать даже горе. Она обратилась в бесстрастную тень.

Фил Теутомар отошла в первый понедельник мая. Шестого числа Берта возвратилась в Баварию – раздавленная и уничтоженная.

* * *

— Я не желаю здесь оставаться, мама! Слышишь меня?! Не стану больше заниматься с этим старикашкой! Хочу обратно к grand‑père! Живи тут сама! Бабушка ходит инферналом, всё черное, мрачное, скучное! Не хачу–y‑y–y‑y! Я соскучилась по Нагайне и Озу! Ма–а-ама!

— Генриетта, прекрати! В тысячный раз я тебе повторяю: мы не вернемся в Блэквуд–мэнор! Твой bon‑papa – страшный и опасный человек! Я хочу, чтобы ты поняла это и запомнила!

— Неправда! Что он такого сделал?! – возмущенно топнула маленькой ножкой Генриетта.

— Он жестокий и страшный! Он убивает людей!

— Как ты, мама? – прищурилась маленькая ведьма, сверкнув зелеными глазами. – Просто так?

— Иди в свою комнату!

— Тут нет моей комнаты!!! Я хочу домой!

— Прекрати кричать! У бабушки большое горе! Что ты ведешь себя, как малое дитя?! Неужели тебе совсем не жаль своих несчастных тетушек и бабушку Берту?!

— Я хочу домой! – со слезами на глазах прошептала Етта, сжимая кулачки. – Я заколдую тебя, мама! Это несправедливо!..

Время шло, а Генриетта ничуть не смягчалась. При всяком удобном случае, она старалась во всеуслышание заявить о том, как ей скучно и тоскливо в Баварии. Справедливости ради следует отметить, что это было чистой правдой.

Гермиона прервала всяческие отношения с родителями детей, приходившихся ее дочери друзьями. Единственными и, следует признать, нечастыми посетителями мрачных теперь владений Саузвильтов были Рон с Женевьев и Амаранта с Чарли, появлявшиеся, в основном, во время уикендов. Дни эти становились настоящим праздником для юной мисс Саузвильт, но этого было слишком мало.

Аккуратного, строгого и точного до тошноты мистера Беремью, обучавшего Генриетту всевозможным дошкольным премудростям, сложно было зачислить в класс развлечений, как и престарелую шведку фрекен Ульссон, дававшую уроки танцев. Портрет Вальтасара Малфоя Етта ненавидела от всей души, и единственной радостью из разряда занятий для нее были уроки конной езды с молодым веселым волшебником Марвином Эплом. Казалось, Генриетта и сама могла бы часами носиться по владениям Саузвильтов на полюбившейся ей в Баварии бурой кобыле Йоланде, но этого девочке никто не позволял.

Со скуки Етта свела тесную дружбу с портретом маленькой Патриции, рано погибшей дочери Адальберты, приходившейся Генриетте двоюродной бабкой. Еще она сблизилась с веселой молоденькой горничной Диной.

И постоянно досаждала матери – ибо всякие их общие игры непременно сводились к вопросу об обучении какой‑нибудь хитрой магии, и никакие увещевания о том, что волшебству учатся после одиннадцати лет и что для этого Етта поедет в далекую большую школу, на девочку не действовали. Она готова была ехать в школу прямо сейчас или просто вернуться жить к grand‑père, что представлялось Етте куда как более возможным.

А самым отвратительным было то, что едва ли не все и каждый были уверены, что Гермиона должна примириться со своим отцом и что ее поведение – весьма глупая блажь.

Леди Малфой категорически отказалась от приглашения Амаранты посетить вместе с той шабаш очищения от магии этого года, на который полувейлу пригласила куда‑то в Бруней давняя подруга.

Гермиона оспорила все увещевания о том, что магия природы подскажет, что теперь следует делать – ведь именно предсказание прокля́той ламии в прошлом году послужило причиной разразившейся в Уилтширском поместье катастрофы. Нужно было внять совету Милагрес и не слушать змею. Но что уж теперь?

Гермиона прониклась стойкой ненавистью к самой идее шабаша очищения от магии, и все попытки Амаранты ее переубедить потерпели фиаско.

Вместо того чтобы обратиться за советом к самой магии, леди Малфой продолжала убегать от сложностей жизни в сизый неясный мир дурмана и иллюзий, куда Тэо провожал ее со всё меньшей и меньшей охотой – ибо ему отнюдь не улыбалась перспектива сделать из своей подруги наркоманку.

С соображениями на этот счет Тэо даже обратился к Беллатрисе, после разговора с которой когда‑то началась его необычная терапия, – но та лишь развела своими когтистыми стальными руками, отказываясь вмешиваться в этот вопрос.

* * *

В начале июля Етта перепугала всех, проснувшись среди ночи в приступе дикой ярости. Ее ярко–зеленые глаза затуманились и будто выцвели – поблекли, лишь сверкая странным, неестественным свечением. Она кричала, словно одержимая, отбиваясь ото всех, какие‑то бессвязные дикие обвинения в предательстве и лжи.

Лишь на следующий день Гермиона узнала от Рона причину этого внезапного взрыва, который с таким трудом удалось погасить.

В ту ночь в опустевшем с приходом лета Даркпаверхаусе произошло неслыханное событие. Через трансгрессионный круг в кабинете профессора зельеварения, на который Снейп по рассеянности не наложил блокирующего заклинания, в гимназию проник Гарри Поттер.

Судя по всему, целью его было плененное изображение Дамблдора: завешенное тяжелым сиреневым занавесом полотно, висевшее в кабинете Волдеморта. Во всяком случае, портрет был сожжен.

Как известно, в случае уничтожения холста с живым изображением, если оно не успевает покинуть пределов картины, переместившись на другой свой портрет или любое иное пространство мира художественных воплощений, отображение это безвозвратно погибает, ибо написанные после смерти оригинала портреты не оживают никогда. Так как Дамблдор был не властен оставить заколдованную раму, участь его была предрешена – однако Гермиона сомневалась, что уничтожение картины было действительной целью Гарри, проникнувшего для этого на территорию своего врага.

Скорее всего, герой алкал помощи, которой не получил. Он знал от Гермионы о месте расположения портрета Дамблдора, знал, впрочем, и о его душевных качествах – но последнему вполне мог не доверять сполна или считать уверения дочери Волдеморта ложными.

Скорее всего, он проник в Даркпаверхаус для того, чтобы поговорить с бывшим наставником, со своим хладнокровным создателем, престарелым дирижером своего оркестра, коего упрямо не желал воспринимать только как виртуозного и безжалостного шахматиста.

В пользу того, что неприятный разговор состоялся, говорила и та ярость, которая передалась Генриетте – приди Гарри просто сжечь полотно, он был бы хладнокровен и сух.

В том, что произошедшее дело рук Гарри Поттера, не сомневался никто, хотя действительных доказательств тому и не имелось. Ночной приступ Генриетты лишь подтверждал это. Впрочем, о нем почти никому не было известно.

Разумеется, Гарри вновь не нашли – хотя вопиющее событие и вызвало череду решительных действий по усилению безопасности Даркпаверхауса и его территории.

Гермиона не сильно допрашивала Рона по этому поводу. Ее волновали только дочь и эта страшная связь, всё более укрепляющаяся между Гарри и ребенком.

Отошедшая от своего приступа Етта с новым впечатляющим упрямством начала рваться в Блэквуд–мэнор. Она говорила, что grand‑père может защитить ее от ночных кошмаров, а мама специально увезла так далеко и не желает учить магии. От подобных обвинений волосы шевелились на голове и так встревоженной Гермионы. Уступая дочери, она попыталась выучить ту искусству окклюменции, но Етта восприняла это только как желание родительницы проникнуть в ее маленькие секреты и тайны и со смесью досады и беспомощности запретила той любые проникновения в свои мысли. Удостоверившись в умениях матери в этой области, она стала чуть ли не избегать ее, чем доводила несчастную до отчаяния.

Гермиона была готова всё отдать за то, чтобы вернуть свою девочку, вернуть прежние отношения с ней, те, первой трещиной в которых стал случай с Наземникусом Флетчером два года назад. Но ситуация только ухудшалась, а все попытки что‑либо наладить просыпались сквозь дрожащие пальцы, подобно песку.

И доведенная до отчаянья Гермиона начала полагать, будто всё это нарочно подстроил Волдеморт, чтобы отобрать у нее ребенка.

Тем более зловеще прозвучали для леди Малфой слова дворецкого Догмара, поднявшегося в ее комнату как‑то вечером вскоре после окончания ужина и объявившего с некоторым смущением:

— Фрау Малфой, простите во имя Мерлина. У нас гость. Лорд Волдеморт дожидается в гостиной и настаивает на том, чтобы вы соизволили его принять…

 

Глава ХХХIX: Расправа в больнице святого Мунго

Когда бледная Гермиона спустилась в гостиную, она обнаружила не только свого отца, но и Генриетту, сидевшую у него на коленях. Там, в свете многочисленных свечей, девочка, до того что‑то возбужденно говорившая, вздрогнула, увидев свою мать, и испуганно умолкла, хотя в ее огромных зеленых глазах успело сверкнуть короткой вспышкой упрямство.

Образ малышки с тугими тяжелыми косами, в коротком платьице и белых чулках с лентами, сидящей на руках облаченного в неизменную черную мантию Волдеморта, во всем облике которого сквозило что‑то неуловимо–зловещее, показался Гермионе первой трубой апокалипсиса.

— Беги поиграй немного, Етта, – властным голосом произнес Темный Лорд, поднимая глаза на вошедшую дочь, и к ее вящему удивлению девочка безропотно соскочила на пол и послушно убежала из комнаты.

— Что тебе здесь нужно? – с ледяной дерзостью спросила Гермиона вместо приветствия.

— И я тоже рад видеть тебя здоровой, – невесело усмехнулся Волдеморт и указал глазами на кресло: – Садись.

Проклиная себя, Гермиона послушно опустилась на указанное место – тем самым вновь подтвердив право Темного Лорда полновластно диктовать свои условия.

— Генриетта написала мне письмо, – ровным голосом сказал, тем временем, незваный гость, и от его слов женщина вздрогнула, будто обожженная ударом невидимого хлыста. – Я многое позволяю тебе, Кадмина, – с ударением на этих словах продолжал Черный маг, не сводя с нее пристального, чуть прищуренного взора, – однако ты, всегда ратующая за справедливость и свободу, ныне почему‑то хладнокровно лишаешь права делать выбор собственную дочь.

— Ей всего семь лет! – перебила Гермиона.

— Ей всего семь лет, и ее мать хочет лишить ее будущего, – парировал, повышая голос, Волдеморт. – Не нужно дергаться, Кадмина. Я прибыл сюда не для того, чтобы силой или даже с твоего вынужденного согласия увести с собой Генриетту; и не для того, чтобы уговориться о днях свиданий с ней, – последнюю часть фразы он произнес с нескрываемой иронией. – Но, моя дорогая, этому ребенку нужна защита.

— Откуда…

— От Генриха, – невозмутимо ответил Темный Лорд. – Не ослепленный, в отличие от тебя, надуманными предрассудками, он беспокоится за свое дитя, над которым ты почему‑то вздумала измываться.

— Не смей говорить, что я измываюсь над собственной дочерью! – запальчиво вскричала Гермиона.

— Кадмина, – проговорил Темный Лорд, задумчивым взглядом блуждая по предметам интерьера старинной гостиной, – я изо всех сил стараюсь не угрожать тебе, хотя ты уже перешла все допустимые границы. Не повышай на меня голос, – блеснул глазами он, и Гермиона почувствовала озноб, который мгновенно сковал ее тело под этим взглядом. – Ты вольна поступать со своим ребенком, как тебе заблагорассудится, – продолжал Волдеморт. – Так я решил когда‑то. Но твоя дочь призывает меня на помощь – если считаешь, что способна сама ей ее оказать, будь сильной. Не убегай в мир грез – он иллюзорен, а твоя слабость преступна. Ты приняла решение быть самостоятельной – изволь. Сама видишь, я ни в чем тебя не ограничиваю. Не заставляй меня сожалеть об этом, ибо я волен изменять даже свои решения. Подумай над этим, Кадмина. Ты всегда можешь вернуться, и пока, – он особенно подчеркнул это слово, – пока ты можешь также и остаться здесь.

* * *

Вскоре после этого памятного разговора произошло событие, вновь отвлекшее леди Малфой от ребенка, которого она продолжала терять – всё больше и больше, с каждым днем.

О происшествии, взволновавшем весь магический мир и породившем массу толков и пересудов, убеждений и самых различных мнений, Гермиона знала из первых уст – от одной из непосредственных участниц, невесты Рона и своей бывшей лучшей ученицы Женевьев Пуанкари.

Будущая супруга приятеля этим летом заканчивала предлекционную практику в больнице святого Мунго. В сентябре она должна была начать двухлетний теоретический курс, перед завершающим обучение годом в роли помощницы целителя. Сейчас же она была еще практиканткой, причем практиканткой мадам Лонгботтом, супруги Невилла Полумны, давно возглавлявшей палату Непоправимых повреждений в отделении Недугов от заклятий.

Двадцать первого июля Женевьев дежурила ночью.

Обыкновенно в их отделении царят покой и тишина. Но на случай экстренных ситуаций Полумна всегда держит связь со своими подчиненными, используя для этого способ, придуманный Гермионой в пору занятий ОД на пятом курсе Хогвартса. Заколдованный галлеон, оставшийся у нее еще с тех времен, мадам Лонгботтом всегда носит при себе и создала такие же для всех своих практикантов и помощников.

В ночь, о которой теперь пойдет речь, при Женевьев тоже был этот сигнальный галлеон. А вот Полумны в больнице не было; не было ее даже и в Англии – супруги Лонгботтом отдыхали где‑то в Перу.

И вот неожиданно для дремавшей над книгой Женевьев в общую палату длительного лечения вошла взволнованная и деловитая Шарлин Эйвери.

Шарлин, взрослая дочь Прекрасного Принца, выпускница Даркпаверхауса, училась в свое время вместе с Габриэль Делакур. После окончания гимназии она поступила на практику в больницу святого Мунго и к настоящему моменту уже заканчивала постлекционную стажировку. С сентября помощница Полумны должна была получить диплом целителя и приступить к полноценной работе, но, нужно отдать ей должное, молодая девушка и сейчас разве что не ночевала в больнице.

Как выяснилось позже, во время суда, Шарлин с энтузиазмом и всерьез занималась не только практическим целительством по, так сказать, давно накатанным дорожкам – но и масштабной научной работой. Мисс Эйвери вывела революционный метод лечения для безнадежных случаев повреждения сознания, и именно решающий эксперимент в этой области привел теперь к трагическим последствиям, а сама Шарлин вместе с Невиллом Лонгботтомом оказались в креслах подсудимых перед Верховным судом магов и волшебников Визенгамотом.

Эксперимент, который девушка вознамерилась провести над своей безнадежно безумной тетушкой, изначально был абсолютно незаконным. Она никогда не получила бы на него разрешения ни от старших целителей, ни от родственников больной – а это обрекало все ее разработки на провал, ибо, неподкрепленные результатом, они были бы вскоре забыты.

Только поэтому Шарлин решилась на преступление.

Разумеется, она не могла предвидеть того, что произошло. Никто не мог бы.

Тетушка Шарлин, Алиса, урожденная Эйвери, вот уже третий десяток лет пребывала на постоянном лечении в больнице святого Мунго без каких‑либо надежд на выздоровление. Ее разум, как и рассудок ее мужа Фрэнка, был непоправимо поврежден страшными пытками, которым мракоборцы подверглись на закате Первой войны с Волдемортом.

Некогда это страшное преступление косвенно послужило причиной смерти дедушки Шарлин, отца Прекрасного Принца и Алисы, Саула Эйвери – он покончил с собой, узнав что дружки сына сделали с его дочерью.

Ныне живые виновные той давней расправы оправданы и здравствуют, а супруги Лонгботтом обречены вечно обитать в туманном мире безумия. Если кто‑нибудь не сотворит чуда.

Их сын Невилл со своей супругой многие годы тщетно искали способ излечить несчастных, но так ничего и не сумели сделать.

И вот молодая энтузиастка мисс Эйвери приняла решение провести свой грандиозный тайный эксперимент именно на безумной тетушке Алисе, которой всё равно не могло стать хуже – куда уж?

В основе метода, который разработала Шарлин, – лечение подобного подобным, старое как мир правило, ныне часто забываемое. Целительница вознамерилась по возможности воссоздать ситуацию, при которой ее тетка лишилась рассудка: не бутафорией – ее на магическом уровне легко почувствовать, а по–настоящему. И, если потребуется, Шарлин была готова даже вновь подвергнуть Алису заклятию Круциатус, ибо была уверена, что ее метод сработает.

Материалы дела Лонгботтомов были общеизвестны, Шарлин хорошо знала, какие волшебники совершили некогда нападение на ее молодых дядю и тетю. Один из преступников ныне считался мертвым. Двое здравствовали, но Шарлин далеко не была уверена в том, что даже ее отец способен заставить Черную Вдову участвовать в подобном эксперименте, привлекая к тому же внимание к старым преступлениям. Что же до мистера Лестрейнджа, то он вроде стал таким нелюдимым, что от него и свои предпочитают держаться подальше.

Однако был еще четвертый участник давнишней трагедии. И он не просто «был» – он был прямо тут, под рукой, почти в полной власти мисс Эйвери.

Бартемиус Крауч–младший, точнее его обездушенное, но совершенно здоровое тело продолжало свое существование именно здесь – тремя этажами ниже, в отделении Увечий от живых существ, палате Непоправимого урона.

Шарлин давно разработала план своего эксперимента. Она дождалась, пока начальница отделения и ее куратор мадам Лонгботтом, супруга кузена Невилла, не желавшего Шарлин даже знать, уйдет в летний отпуск и вовсе покинет Королевство. Дождалась самого удобного момента – ночи на среду, когда незаметно увести пациента из палаты Клариссы Сметвик на втором этаже не составит никакого труда.

Как рассказывала потом Женевьев, мисс Эйвери со своим безразличным спутником появились незадолго до рассвета. Впрочем, кавалера ее юная практикантка сразу не увидела – иначе перепугалась бы от того потрясающего успеха, которого достигла Шарлин в деле придания Барти Краучу его прежнего облика.

Она нарядила безучастного колдуна в отцовскую мантию Пожирателя Смерти, умелые чары стерли с его лица печать прожитых лет, специальный настой заставил тусклые глаза вспыхнуть прежним безжалостным блеском, а Мимическое заклинание искривило тонкие губы в фанатичной жестокой усмешке.

Шарлин велела мисс Пуанкари перевести Фрэнка Лонгботтома в общую часть палаты, и та выполнила указания, устроив его на свободной койке между Адой Афельберг и Агнес Довреньи, причем последняя проснулась и начала тявкать, едва не перебудив всех пациентов.

Пока Женевьев укладывала Фрэнка и Агнес, Шарлин окутала отгороженную цветастыми занавесками часть палаты Звуконепроницаемыми чарами.

Мисс Пуанкари до самого конца не могла понять, что происходит. На ее робкие вопросы Шарлин лишь пояснила, что должна провести сеанс интенсивной терапии с Алисой Лонгботтом.

Мисс Эйвери была старше, уже заканчивала стажировку, и, будучи лишь практиканткой, Женевьев не решилась перечить. Но она внимательно следила за всем происходящим.

Девушка как раз разбудила по велению мисс Эйвери сонную и невнятно что‑то бормочущую Алису, когда резкая вспышка заклинания осветила отгороженную территорию палаты и, сорвав занавеси резким движением руки, перед ними предстал устрашающего вида молодой мужчина с поднятой волшебной палочкой.

В неясном свете заклинания он казался совсем юным, почти мальчиком; соломенные волосы беспорядочно рассыпались по лицу, молочно–белая, усыпанная веснушками кожа как будто немного лоснилась, а глаза сверкали безжалостным блеском. Одетый в черную мантию Пожирателя Смерти, которая колыхалась, будто кошмарное облачение дементора, он напугал бы вот так любого.

Женевьев вскрикнула, но из‑за спины вошедшего раздался твердый голос Шарлин:

— Всё в порядке, не двигайтесь.

Возможно, Женевьев и послушалась бы уверенной и старшей мисс Эйвери, но ситуация начала выходить из‑под контроля. Всегда спокойная и отчужденная, робкая, похожая на малое дитя Алиса перепугалась, и даже больше, чем могла бы. В ее глазах сверкнул не просто испуг, а настоящий ужас. Она стала кричать, вырываясь из рук Женевьев и кинувшейся к ним мисс Эйвери. Темно–рыжие полуседые волосы разметались по лицу, и она, пытаясь освободиться, стала рвать их на своей голове. Кажущиеся огромными на исхудалом лице глаза лезли из орбит.

Жуткий гость стоял, похожий на манекен: живой, настоящий, зловещий – но будто замерший, замороженный магией. Он смотрел на Алису страшным взглядом, но этот взгляд не двигался.

И тут Шарлин окончательно перепугала бедную Женевьев. Вместо того чтобы помочь успокоить Алису, она стала за ее спиной и произнесла в самое ухо буйно бьющейся женщины странным, не своим голосом:

— Это будет очень длинная ночь. И она не кончится для вас до тех пор, пока вы не признаетесь, где Темный Лорд! Что вы с ним сделали?!

Последние слова Шарлин выкрикнула с неистовой злобой и рванула ведьму за волосы с такой силой, что Женевьев показалось, будто она вырвет их с корнем. В испуге и панике девушка не нашла ничего лучшего, чем активировать в кармане сигнальный галлеон и вызвать тем самым целительницу Лонгботтом.

Полумна трансгрессировала в палату через несколько минут, причем не сама, а вместе со своим супругом. Если бы не последнее обстоятельство, всё, пожалуй, закончилось бы хорошо.

За долю секунды оценив ситуацию, с диким ревом Невилл бросился на неподвижного Крауча, повалил его на пол и стал бить в страшном неистовстве. Шарлин кинулась к нему, что‑то крича об эксперименте, и пытаясь оттащить обезумевшего волшебника, Полумна и Женевьев сдерживали Алису, исступленно вырывавшуюся из их рук.

Хрупкая мисс Эйвери не могла справиться со здоровяком Невиллом, а свою палочку она вложила в пальцы Барти Крауча, и теперь та откатилась под кровать. Но еще до того, как Полумна и Женевьев сориентировались, догадались применить магию, чтобы усмирить безумного, тот сам вмиг застыл, не донеся размозженный кулак до лица бесчувственного уже врага.

Застыли в тот момент все.

Потому что Алиса Лонгботтом не просто кричала, вырываясь из рук целительниц, она внезапно стала кричать отчетливые слова:

— Помогите Фрэнку! Скорее! Куда они увели его? Пустите меня! Быстрей! Нужно вызвать мракоборцев, подмогу, нужно связать их, позовите Дамблдора, пустите же меня, отпустите!

— Мама?! – вскинулся Невилл, в мгновение ока забывая о бесчувственном теле на полу.

Дикими глазами он взирал на Алису, которую отпустили, но она уже не билась в истерике или панике. Она стояла с выражением странной растерянности на лице, но растерянности осмысленной. И, тяжело дыша, смотрела на Невилла.

— Фрэнк? – после бесконечно долгой паузы с сомнением произнесла она. – Ведь вы же не Фрэнк?

— М–мама… – прошептал Невилл, белея, словно полотно.

— Я… – пробормотала миссис Лонгботтом под пораженными взглядами отступивших в разные стороны Женевьев и Полумны, – я…

Она окинула палату и собравшихся странным взглядом, а потом прижала руки к груди, комкая ткань своего длинного сиреневого халата.

— М–миссис Лонгботтом? – дрогнувшим голосом спросила Полумна.

— Мама?! – снова крикнул Невилл и пошатнулся.

— Вы… Я… – лепетала женщина. – Мерлин Великий… Н–невилл? Это… Неужели ты?

— Миссис Лонгботтом, вы понимаете, где находитесь сейчас? – обескураженно спросила Полумна.

— Да… В больнице… Я очень давно… Много лет нахожусь здесь. Невилл, ты… Ты – мой Невилл?

— Да, мама, – бескровными губами прошептал молодой человек.

— Ты так похож на Фрэнка. Ты вырос. А он совсем не изменился, – с дрожью добавила она, бросая взгляд на Барти Крауча. – Поскорее позовите Дамблдора! Нужно связать его, этот человек очень опасен! Он не мальчишка, а сам дьявол во плоти, и…

— Он уже не опасен, – оборвала ее Шарлин, о которой все позабыли.

Целительница стояла на коленях у головы бесчувственного окровавленного тела, раскинувшегося на полу.

— Что же вы наделали? – с ужасом проговорила молодая целительница, сверкая на Невилла полными слез глазами. – Ведь вы же убили его! Что теперь будет?..

* * *

Были арест, суд и грандиозный скандал. Дело получило широкую огласку. И из‑за жестокого убийства беспомощного и беззащитного пациента, и из‑за чудесного исцеления безнадежно больной. Шоковая терапия Шарлин Эйвери оказалась действительно эффективной. От этой встряски разум Алисы Лонгботтом прояснился, и теперь она стремительно шла на поправку, с поразительной быстротой осваиваясь в современном мире.

А ее сына судили за убийство. Вместе с Шарлин Эйвери, обвиняемой в произволе, нарушении целительской этики, доведении до убийства, использовании недееспособных членов общества в своих экспериментах и еще в целой массе вещей.

Ей не грозил Азкабан, но ей грозило нечто куда более ужасное для нее – запрет заниматься целительской практикой и полное уничтожение всех ее теорий и разработок.

Суд был длинным и запутанным – масса обстоятельств осложняла процесс, вносила в него волокиту и сумбур.

На самом деле Невиллу повезло, что основной виновницей произошедшего была не простая смертная, а Шарлин Эйвери, дочь одного из близких слуг Волдеморта. Иначе, пожалуй, убийство Барти Крауча, пускай и обездушенного, ко всему безразличного, – дорого бы стоило несчастному. Но Шарлин следовало по возможности оправдать, невзирая на то, сколь подобный скандал был нежелателен сейчас, как нехорошо было само поднятие данной темы на всеобщее обозрение. Хоть мисс Эйвери и провинилась немало перед своими заступниками, но ее всё же спасли – и это помогло второму повинному в разыгравшейся трагедии.

Шарлин не получила никакого административного наказания – в глазах света. Но ее метод был запрещен, и карьера целителя теперь стала для нее невозможна. Да и Прекрасный Принц, думается, доходчиво разъяснил дочери, как сильно она была неправа, вызывая скандал и накликая немилость Темного Лорда.

Невилл Лонгботтом был приговорен к трехмесячному заключению в Азкабане, в обустроенной камере – где, по версии Визенгамота, должен был сполна осознать и прочувствовать всю вину за последствия своей горячности.

После чудесного спасения матери молодой человек был готов понести любую кару – он безропотно принял суровый приговор и во время суда всячески способствовал оправданию Шарлин, невзирая на личности тех, кто ее защищал и покровительствовал ей.

Полумна, обвиненная в недосмотре и небрежности, лишилась места главы палаты Непоправимых повреждений в отделении Недугов от заклятий.

Какое‑то время она еще оставалась там на должности штатного целителя, специалиста по расстройствам разума, но затем выхлопотала разрешение перевести своего свекра Фрэнка Лонгботтома на домашний уход и самой заниматься им, после чего оставила больницу.

Получить это дозволение в немалой степени помог Рабастан Лестрейндж, который, как выяснилось, учился некогда вместе с матерью Фрэнка Августой, урожденной Флинт, на одном курсе Слизерина и даже был с ней в весьма близких отношениях. После чудесного исцеления Алисы, миссис Лонгботтом–старшая нашла в себе силы обратиться к бывшему приятелю и одному из палачей своего сына – за помощью, уповая на то, что именно последнее обстоятельство не оставит тому права отказать ей.

Она не ошиблась, тем более что Рабастан Лестрейндж очень изменился после исчезновения брата. Он был рад оказать услугу той, чью жизнь покалечил. При помощи ходатайства Лестрейнджа Полумна получила разрешение на перевод, и они все перебрались в Лонгботтом–хилл к Августе и Алисе. Там же поселился и Невилл, когда отбыл срок своего наказания.

Вроде как Шарлин Эйвери тоже нередко трансгрессировала к Лонгботтомам из Афин, куда ее выслал отец, и Рабастан Лестрейндж подозрительно часто наведывался в гости. Судя по всему, вся эта компания условилась тайно повторить эксперимент Шарлин, чтобы вернуть разум Фрэнку – но теперь в роли катализатора должен был выступать мистер Лестрейндж, и он, видимо, согласился.

Возможно, Лонгботтомы вернули бы себе полное счастье, но их планам не суждено было осуществиться – ведь никто не знал, как с этим надлежало поспешить.

Однако, хоть Фрэнк Лонгботтом, ввиду событий, о которых будет сказано далее, так и не смог подвергнуться интенсивной терапии Шарлин Эйвери и остался в своем плачевном состоянии, всё же каждый представитель этой достойной фамилии был безмерно и преданно благодарен целительнице за то, что она сделала для них.

Девочку, которую в июле 2014 года родила Невиллу Полумна, назвали Алисой Шарлин – в честь возродившейся для жизни бабушки и в честь тетки, сотворившей это чудо. Мисс Эйвери стала ее крестной и всегда оставалась лучшим другом семейства Лонгботтомов.

* * *

Была ночь. Гермиона поздно возвращалась от Тэо.

Она выбралась из камина в гостиной, ибо недавно заблокировала все остальные и наложила на территорию антитрансгрессионные чары в целях безопасности. Из‑за этой каминной решетки тоже можно было выйти, не поднимая тревогу, только если знаешь специальное заклинание.

Зáмок спал. Мерцающие стрелки больших напольных часов сомкнулись на цифре три.

— Люмос! – прошептала леди Малфой и при неясном свете палочки вышла в коридор, откуда стала осторожно подниматься по ступеням лестницы.

На верхней площадке она наступила на какую‑то труху, захрустевшую под подошвами туфель. Гермиона удивленно нагнулась – блестящий порошок посверкивал в свете волшебной палочки. Он походил на раскрошенный лед.

Ведьма смяла пальцами щепотку и тихо охнула от боли. Из сильно порезанной кожи на пол закапала кровь. Стеклянная крошка!

Леди Малфой попыталась высосать микроскопические осколки из ранок и сплюнула кровавую пену.

Похожий на дорожку инея след уходил по коридору к одной из гостевых спален. Затаив дыхание, Гермиона подошла к закрытой двери и прислушалась – оттуда доносились тихие шорохи и пробивалась тусклая полоска света. Сжав палочку, она распахнула дверь.

И обмерла.

На какой‑то миг ведьме показалось, что она всё еще пребывает в сизом тумане Тэо, что это его неверные клубы породили страшное видение.

Стены скудно освещенной единственной свечой комнаты были исписаны кровавыми буквами, складывавшимися самыми немыслимыми способами в одно единственное слово – «домой». Генриетта, похожая в своей длинной белой ночной рубашке на призрак, была вся заляпана бурыми пятнами, ее маленькие руки, истертые почти до кости, напоминали сырой фарш. Но девочка продолжала обмакивать их в стеклянную крошку, которой тут было еще больше: она устилала весь пол и горками высилась на столах и комодах, – и остервенело елозить по стенам, выводя всё те же четыре кривые печатные буквы.

Генриетта даже не обернулась к вошедшей матери, которая застыла, парализованная ужасом, на пороге комнаты.

 

Глава XL: Хоркрукс пробуждается

— Етта! – вскрикнула женщина спустя долгие мгновения, показавшиеся ей целой вечностью, и метнулась к ребенку, падая на колени в стеклянную крошку, перемешанную с кровью. – Етта! Что ты делаешь?! – Она схватила девочку за запястья, раня пальцы и задыхаясь от ужаса.

— Я. Хочу. Домой, – раздельно произнесла та, уставив пустой взгляд помутневших глаз в лицо матери.

— О Мерлин, что же ты натворила?! Маленькая моя! Помогите! Дина! Луиза! Фрау Лиззе! Догмар! На помощь! Золотая моя, милая моя, что же ты сделала, зачем ты сделала это?!

— Домой! – упрямо повторила девочка, повышая голос, и ее взгляд сфокусировался, а глаза потемнели. – Домой, мама, я хочу домой!

— Ты и так дома, родная моя…

— Нет! Я хочу вернуться в Блэквуд–мэнор!

— О небо, Етта, что же ты сделала?..

— В Блэквуд–мэнор, мама! Сейчас! – визгливо крикнула Генриетта, с необычайной силой рванув руки, и, странно изогнувшись, отскочила в угол комнаты.

— Леди Малфой? – раздалось из коридора.

— Кадмина? – послышался с другой стороны взволнованный голос Адальберты.

— Я! Хочу! Домой! – со злобой выкрикнула Генриетта, и внезапная волна вырвавшейся из нее магии отшвырнула Гермиону к противоположной стене.

В комнату вбежали слуги. Поднялась суматоха. Етта, потеряв сознание, упала лицом на усыпанный стеклянным крошевом пол.

* * *

Семейный целитель Саузвильтов, престарелый Фелекс Беккер, прибыл незамедлительно и со всем возможным хладнокровием оказал девочке помощь. Он не задавал лишних вопросов, действовал умело и быстро. Но остаться в замке не пожелал.

На прощание мистер Беккер подтвердил, что у его юной пациентки сильнейшее нервное расстройство, вдвойне опасное ввиду ее возраста и неустоявшейся колдовской силы. Такие разлады – всегда серьезная проблема для волшебника, ведь в лихорадочном возбуждении он теряет контроль над магией. А для ведьмы малолетней эти проблемы страшнее во сто крат.

Связывать магические силы ребенка в таком возрасте сильнодействующими средствами чревато страшными и непоправимыми последствиями, а слабые и легкие приемы в подобном состоянии рвущаяся наружу Красная магия сметает без следа, и они только раззадоривают ее. В сущности, сила эта способна победить и очень сильные средства, если есть потенциал.

У Генриетты потенциал был.

Целитель предупредил, что в ближайшее время девочку ни в коем случае нельзя волновать или огорчать. Это – единственный способ безвредно побороть расстройство такого рода.

Сидя у постели спящей дочери и с болью глядя на ее забинтованные крошечные ручки и покрытое едва заметными следами ссадин лицо, Гермиона с содроганием ждала того момента, когда Етта проснется и придется в очередной раз ответить отказом на ее неизменное требование возвратиться в Блэквуд–мэнор.

Но вышло еще хуже.

Одурманенная настойками мистера Беккера, девочка проспала целый день, и к ночи у ее постели вымотанная Гермиона забылась беспокойным сном. Она отпустила всех слуг еще вечером, опасаясь, чтобы они невзначай не разбудили Генриетту раньше времени.

И вот теперь в полутемной спальне Гермиона со своей дочерью были вдвоем.

Леди Малфой проснулась от ощущения, будто по коже ползет что‑то склизкое и холодное. Она резко дернулась, выпрямляясь на стуле, и в неверном отблеске одинокой свечи с омерзением увидела, как на ковер шлепнулась отвратительная белая личинка огромных размеров. Гермиона поспешила раздавить ее подошвой туфли, недоумевая, откуда эта гадость взялась в комнате, и, подняв глаза, заорала от ужаса.

Спящую Генриетту облепили, словно жутким движущимся коконом, толстые белые черви. Все они шевелились, будто пульсировали.

От крика Етта открыла глаза, но не шелохнулась – и лишь разомкнув бескровные уста, громко прошипела по–змеиному: «Я хочу домой!»

На шум сбежались слуги. Едва в комнате вспыхнуло зажженное палочкой дворецкого Догмара пламя многочисленных свечей, наваждение исчезло.

Гермиона, заикаясь, сбивчиво объясняла, что произошло. И она уже готова была поверить, что всё это привиделось ее встревоженному сознанию, когда под носком Дины, качающей на коленях Генриетту, заметила на полу жирный белый след раздавленной личинки.

— Домой, мама, я хочу домой, – произнесла Етта по–английски, проследив за ее полным ужаса взглядом.

* * *

Жизнь Гермионы превратилась в настоящий фильм ужасов.

Она боялась приближаться к дочери и боялась оставлять ее одну. В конце концов, леди Малфой приставила к девочке постоянных конвоиров из прислуги, а сама перестала показываться ей на глаза.

На вторую ночь измученную ведьму разбудили беспокойные шорохи, доносившиеся из темного коридора. «Где же ты, мама? Я хочу домой!» – твердила, слепо блуждая по дому, одинокая детская фигурка в длинной белой ночной рубашке, походящей на саван.

Гермиона обрушила весь свой гнев на крепко уснувшую Дину, которая караулила Етту в ту ночь. Порывалась даже уволить девушку – но дочь устроила бурный скандал: она хотела видеть возле себя только эту горничную.

Девочка стала одеваться на старинный манер и носить в волосах лилии. Она заставляла Дину заплетать ей каждое утро сложную прическу, похожую на ту, в которую были уложены косы юной Патриции Саузвильт на портрете в спальне Адальберты. И так же, как живое изображение своей рано умершей двоюродной бабушки, втыкала в волосы головки белых лилий.

Етта потребовала, чтобы портрет Пат перенесли в ее комнату.

После этого на несколько дней в замке воцарился покой.

Гермиона избегала дочери: она понимала, что всё, что та вытворяет – она делает только для нее, устраивая представления лишь одному зрителю. Без присутствия матери страшный спектакль не имел смысла и прерывался на антракт.

Время шло. Гермиона боялась покидать баварский замок и пряталась в его комнатах, словно преступница, опасаясь столкнуться с Еттой. Отчаянно, до физической боли, хотелось убежать от всего происходящего кошмара в сизый густой туман, туда, где нет ни проблем, ни памяти – но животный страх за своего ребенка и осознание ужасной вины за то, что не уследила, не доглядела, не оказалась рядом в решительный момент, останавливали ведьму от бегства в призрачный край дурмана и грез.

Хватит, допряталась. Теперь нужно спасать то, что еще можно уберечь – сама ведь иссушила хрупкий цветок теплых отношений с дочерью. Теперь тронешь неловким движением – и он превратится в труху. Это сказала Амаранта, вглядываясь в свой хрустальный шар. И мрачно вздохнула.

Они с Роном считали, что Гермионе нужно еще раз серьезно поговорить с Еттой. По–взрослому, и сделать именно на этом акцент.

Но леди Малфой попросту боялась приближаться к своему ребенку. Она собиралась с духом несколько дней.

И нужно признать, что опасалась ведьма не зря.

Как‑то после обеда, воровски озираясь, Гермиона прокралась к комнате, в которой Етта играла со своей любимой горничной, и неслышно отворила дверь. Девочка сидела на полу около Дины, они вместе читали какую‑то книгу. Рядом валялись письменные принадлежности и изрисованный чернилами свиток пергамента.

Идиллическая картина. Гермиона набралась мужества и шире растворила дверь.

В этот момент Етта боковым зрением заметила свою мать на пороге. Она дернула плечом и кокетливо скинула шлейку легкого платьица. Затем прикрыла глаза, качнула головой и как‑то томно вздохнула, отведя взгляд в сторону. И вдруг блудливо выгнулась всем телом, подалась вперед и недетским движением обхватила шею горничной, а своим алым ротиком с отвратительной пошлостью прильнула к ее губам.

Дина вскрикнула и отпрянула, а Етта повернулась к застывшей Гермионе и, обхватив руками худые плечики, прошептала похабным голосом: «Домой, мама, отправь меня домой…» Затем внезапно резко схватила с пола острый перочинный ножик и с неожиданной силой метнула его в сторону.

Лезвие по самую рукоятку вонзилось в старого плюшевого кролика Тото, любимую игрушку Генриетты. На его розовой грудке стало наливаться изнутри багряное пятно, будто сталь пронзила что‑то живое и убивала его.

— Я ХОЧУ ДОМОЙ!!! – истерически выкрикнула Генриетта, и книга сказок в толстой кованой обложке полетела в стекло, которое осыпалось с ужасным грохотом.

Леди Малфой бросилась прочь, а к девочке и пытающейся утихомирить ее Дине уже мчались другие слуги.

* * *

Адальберта, всё такая же мрачная и безжизненная, но с проступающим тревожным блеском в глазах пришла к вдове своего внука после случая в ванной, о котором горничная малышки рассказывала вся в слезах. Ничего не предвещало беды, они купались, как это бывало обыкновенно. Вдруг Етта изменилась в лице, толкнула Дину в грудь так, что та поскользнулась и опрокинулась на пол, резко выдохнула, а затем, опустившись под воду и скрестив руки на груди, глубоко изо всех сил втянула жидкость носом и ртом.

После этого случая в замке снова побывал Фелекс Беккер, а когда он скрылся в камине, Берта отозвала Гермиону в сторону с хмурой решимостью.

— Кадмина, мне очень не хочется этого говорить, но пойми меня правильно, – начала она. – Ты мучаешь своего ребенка. И лишь высшим силам ведомо, к чему это может привести. Етта способна нанести себе непоправимый вред. Она сходит с ума. Целитель Беккер очень просил меня (да я и сама понимаю, что это необходимо) убедить тебя как можно скорее вернуться вместе с Генриеттой к твоим родителям. Кадмина, смотри, как бы не стало поздно…

Той ночью леди Малфой до рассвета писала письмо к отцу. Длинное и путанное, оно излагало суть проблемы, но, вместе с тем, выражало всё нежелание Гермионы покоряться обстоятельствам.

Несмотря на то, что в этом послании она просила позволения возвратиться в Блэквуд–мэнор.

Пряча на груди запечатанный конверт, Гермиона с досадой вспомнила, как прав был некогда портрет Генри в своих мрачных пророчествах.

Что ж, письмо написано. Но леди Малфой не собиралась отправлять его без особо острых причин.

Однако они не замедлили появиться. Ведьма сдалась в среду, пятнадцатого сентября, стоя на покатой крыше левого замкового крыла в двадцати шагах от фигуры дочери, одетой в длинную белую ночную рубашку, так похожую на погребальный саван. Холодный ветер развевал ее переплетенные лилиями локоны, большие изумрудные глаза лихорадочно блестели в лунном свете.

— Милая моя, прошу тебя, иди к маме, – бормотала Гермиона, боясь шелохнуться, чтобы не испугать ребенка. Дрожащая пелена блокирующего магического поля легкой рябью стягивала воздух между двумя фигурами на крыше. Етта упрямо смотрела на мать, но время от времени делала, не глядя, небольшой шажок назад. И их, этих крошечных шагов до рокового края, оставалось всё меньше.

— Я видела призрак девочки по имени Милагрес, – голос Етты заглушали порывы ветра, – она сказала мне, что мы скоро отправимся домой!

— Где ты видела Мили? – цепляясь за возможность отвлечь Генриетту, закричала в ответ леди Малфой. Она старалась произносить слова как можно громче: только бы кто‑то в замке проснулся! Или успеть трансгрессировать под стену, когда она начнет падать? Но что если Етта установила силовое поле и там?!

— На кладбище, – ответила дочь.

— Что ты делала на кладбище? – пошатнувшись на ветру, спросила Гермиона, ступая на несколько дюймов вперед.

— Я разрыла там все могилы сегодня на закате, – невозмутимо ответила Генриетта. – А потом призрак девочки сказал, что мы скоро поедем домой. – И она сделала еще один шаг назад, подступая к самому краю крыши. – Это правда, мама?

Гермиона замялась. Но Етта подняла левую ногу и занесла ее назад, туда, где уже не было опоры. Порывистый ветер пошатнул неустойчивую фигуру, раздувая ее рубашку, словно паруса корабля.

— Правда! – выкрикнула несчастная женщина, протягивая руки вперед с мольбой. – Ты победила, мы поедем домой! Только иди ко мне…

На лице девочки лучом солнца блеснула неудержимая радость. Она едва не упала, и Гермиона вскрикнула в отчаянии. Етта удержалась и сделала несколько шагов вперед, к тающему силовому полю, но вдруг остановилась.

— Если ты солжешь мне, мама, – тихо и внушительно сказала она, – этот дом станет могилой для меня и тебя.

И Етта упрямым жестом поправила в волосах цветок белой лилии.

* * *

За нервным расстройством Генриетты в столь вожделенной ею старинной усадьбе Блэков теперь неусыпно наблюдали Северус Снейп и Амикус Кэрроу. И, пожалуй, если бы Гермиона не была так озабочена состоянием дочери и своей вынужденной капитуляцией перед отцом, ей было бы забавно наблюдать за взаимоотношениями этих двух волшебников.

Кэрроу был предшественником Снейпа «на должности придворного зельевара и целителя» при Темном Лорде и всегда действительно хорошо разбирался в своем деле (в отличие от сестры, озлобленной и кровожадной садистки Алекто, которую в узком кругу Пожиратели Смерти называли Гиеной).

Амикус был старше своего приемника на семнадцать лет. Став слугой Волдеморта в первой половине шестидесятых годов, он впоследствии искренне возненавидел выскочку–Снейпа, так быстро обошедшего его в тех областях, на которые мистер Кэрроу положил всю свою жизнь. Хотя, в сущности, если бы не появился Северус, Амикуса никогда не отпустили бы из Лондона в то далекое путешествие по Востоку, которое спасло его вместе с сестрой от ареста после падения Волдеморта.

Теперь, когда и он, и Снейп вновь служили своему повелителю, негласная борьба возобновилась с удвоенной силой, и Северус неукоснительно побеждал в этой «схватке», доводя своего тучного оппонента до озверения.

Вот и теперь уход за внучкой Темного Лорда превратился в своеобразное соревнование. И это давало плоды.

Генриетта вообще успокоилась, когда ее навязчивая идея воплотилась в реальность и девочка снова оказалась в Блэквуд–мэнор. А усиленная забота двух многомудрых колдунов о ее здоровье и душевном состоянии вскоре вернула Етте всю прежнюю бодрость.

Гермиона же ходила по усадьбе тенью и теперь редко оставляла дочь одну. Они обе делали вид, будто ничего не произошло; впрочем, Етта, казалось, действительно так считала.

И леди Малфой не знала, радоваться ли этому…

Из какого‑то странного упрямства – то ли чтобы выразить свой протест, то ли чтобы отец не забывал о содеянном – она неизменно собирала волосы в высокую прическу и носила в ушах рубиновые сережки Габриэль Делакур.

А та не задавала вопросов.

И очень часто была рядом – дело в том, что крошечный Салазар и Генриетта быстро и сильно привязались друг к другу.

Малыш обожал свою юную племянницу. Она часто спускалась к нему и Габриэль в подземелья и часами просиживала у колыбели маленького дяди – всё это время дети неустанно говорили друг с другом на парселтанге. Габриэль слушала их с умиленным непониманием, огромная змея Нагайна – с удовлетворением. А стоило рядом появиться кому‑то из взрослых волшебников, владевших языком змей, оба ребенка неизменно замолкали.

Салазар, которому не исполнилось еще и года, очень повзрослел за время Гермиониного отсутствия.

Он был крайне спокоен и обладал наблюдательностью, какую редко можно встретить у детей такого возраста даже в среде волшебников. Сводная сестра, да и не только она, часто чувствовала себя неловко под его пристальным взглядом. В небесно–голубых, ангельских глазах этого ребенка было что‑то звериное – гипнотизирующее. Эти глаза наблюдали и будто ждали чего‑то. Казалось, они знают нечто, никому неведомое, помнят места, где никогда не бывали. Салазар походил на неземное создание, попавшее в этот мир, чтобы созерцать человечество.

Он был невероятно силен. Его крошечные ручки, при желании, могли поднять вес собственного тела, когда малыш подтягивался на прутьях кроватки, или переломить пластмассовую игрушку, когда он был чем‑то недоволен.

Но Салазар редко злился. Почти всегда он следил за всем происходящим со вниманием зрителя, который с интересом наблюдает за чем‑то, в чем не может принять участия. Не может пока.

Долго и, видимо, связно сын Темного Лорда разговаривал на парселтанге только с Генриеттой. И девочка часто пропадала в его подземельях, оставляя своих недовольных надсмотрщиков, которым запрещалось спускаться в подвалы Блэквуд–мэнор. Ни Снейп, ни Амикус не знали о существовании Салазара, но не осмеливались задавать вопросов о причинах, по которым их подопечная исчезает в подземельях, раз уж на то была воля Волдеморта. Оба они временно жили в зловеще расчерченной следами глубоких когтей усадьбе своего господина, внимательно следя за здоровьем и душевным состоянием юной леди Саузвильт.

Гермиона упорно избегала своего отца или демонстративно молчала в его присутствии. Она обсуждала с Волдемортом только вопросы, касающиеся Генриетты – впрочем, проблемы отпали сами собой, и даже Северуса с Амикусом держали рядом скорее из предосторожности. А по прошествии полутора недель и вовсе отпустили на волю.

Медленно страх Гермионы рассеивался, и она перестала по пятам следовать за своей дочерью.

Волдеморт и Беллатриса часто отсутствовали и даже порой оставались ночевать в гимназии. Вернулся к преподаванию и Снейп.

Всё будто бы налаживалось. Настолько, что было решено покончить с затворничеством, и ко дню рождения Генриетты созвали всех ее друзей.

Девочка с нетерпением ждала торжества, а мать почти не переживала уже о ее здоровье. Гермиону волновало только то, что время от времени Етта вдруг замирала на месте, затихала и ее ярко–изумрудные глаза будто тускнели на несколько минут. Но оцепенение проходило быстро.

А за четыре дня до своих именин Етта пожелала навестить бабушку в Баварии, после чего леди Малфой окончательно успокоилась.

Подбадривало ее и молчаливое одобрение портрета Люциуса, и утешительные речи Амаранты и Рона, которых Гермиона приглашала в дни, когда усадьбу покидала чета Гонт.

Наследница Темного Лорда даже начала задумываться о своем собственном будущем, когда громом среди прояснившегося неба грянула ужасная катастрофа.

* * *

Несчастье обрушилось вечером седьмого октября, накануне долгожданного праздника восьмилетия Етты. Единственным взрослым свидетелем трагедии стала Габриэль.

Генриетта, как это часто бывало, спустилась в подземелья к своему маленькому другу. Салазар ждал в колыбели, а ведьма, которую он считал своей кормилицей, читала книгу, лежа на тахте в другом конце комнаты.

В этот день Етта принесла с собой небольшой, немного мохнатый мешочек из ишачьей кожи, затягивающийся сверху на длинный шнурок, что позволяло носить вещицу на шее. Она показала мешочек Габриэль, но та не смогла в него заглянуть – и девочка, смеясь, сказала, что только она сама может вынимать оттуда всё, что спрятала, потому что «подарок совы» заколдован.

— Подарок совы? – удивилась временщица Волдеморта.

— Да. Мне принесла его сегодня маленькая сова. Она думала, что у меня уже настал день рождения, потому что она птица и не очень умна.

После этого короткого разговора Етта, как всегда, устроилась около колыбели Салазара, и дети начали наперебой шипеть под строгим надзором Нагайны, а Габриэль погрузилась в чтение.

Прошло почти полчаса. И тут случилось необычайное.

Внезапно жалобно заплакал малыш.

Пораженная Габриэль вскинула глаза и увидела только застывшую с окаменевшим лицом Генриетту, запускающую правую руку в свой волшебный мешок. Настороженно вскинулась огромная Королевская Кобра, и Етта повернулась к ней.

— Что случи…

Габриэль начала вставать, когда Нагайна подалась вперед (она лежала посреди комнаты), а Етта резко бросилась ей навстречу, порывистым движением стряхивая с руки мешочек, из заколдованных недр которого, словно из ножен, показался на свет длинный серебряный меч с усыпанной рубинами рукоятью. Он зловеще блеснул, и под оглушительные рыдания Салазара Етта, обеими руками крепко стиснув оружие, со свистом обрушила острое лезвие на вскинувшуюся голову не успевшей отпрянуть Нагайны.

С неожиданной легкостью, будто не могучее мускулистое тело, а подтаявшую масляную фигурку, перерубил меч огромную тушу змеи. Хлынула кровь. И сейчас же (Габриэль только успела схватиться за палочку и молниеносно навести ее на Генриетту) девочка вскрикнула и отдернула сильно обожженную руку от меча, который с громким звоном упал на каменный пол, где, мгновенно налившись яркой синевой, исчез, сработав порталом.

Пущенное заклинание обездвижило Генриетту, а Габриэль метнулась к колыбели, закусывая на ходу губу и прижимая пальцы правой руки к Черной Метке.

* * *

Усыпленная сильнейшими чарами Етта спала наверху в своей постели беспокойным, тревожным сном. Несколько часов с ней возились срочно вызванные Снейп и Кэрроу.

Пораженная ужасом Гермиона сидела рядом, беспрестанно перебирая в руках мохнатый мешочек на длинной тесемке – она отлично помнила эту вещицу, которую в школьные времена постоянно носил на шее Гарри Поттер.

Осознание произошедшей катастрофы медленно оседало в голове молодой женщины. Не просто смерть Нагайны, не просто потеря Волдемортом очередного, последнего Хоркрукса. Не просто убийство, совершенное Генриеттой на глазах ее юного дяди.

Случившееся означало, что Гарри может по своему желанию контролировать ее дочь! Управлять ее сознанием, ее волей. Делать Етту своей марионеткой тогда, когда пожелает. Как побороть это, что предпринять? Как освободить девочку от подобного кошмара, страшного, опасного для каждого из них и для нее самой?

Понятно, что пробуждать ее и уж тем более давать волю до того момента, когда будет придуман выход, теперь нельзя.

Но что же делать, если этого выхода попросту не существует?

Отчаяние, тем более сильное на фоне недавнего счастья, захлестывало Гермиону волнами. Она не могла унять дрожь, не могла отвести расширенных ужасом глаз от подрагивающих в беспокойном забытьи ресниц своей маленькой дочери.

Стрелки сомкнулись на двенадцати, и внизу начали бить часы.

— С днем рождения, – тихо прошептала Гермиона, и ее горло сдавили судорожные рыдания. Горячие слезы покатились на постель и большими пятнами расползлись на белоснежном пододеяльнике. – Моя маленькая девочка, – прошептала женщина, обхватывая себя руками. – О небо, за что?..

Через некоторое время леди Малфой ненадолго оставила спящую Генриетту с пришедшей проведать их Габриэль (за уснувшим наконец Салазаром внизу присматривали домовики Оз, Формоз и Меньроз, а с тех пор, как кобра Волдеморта разрешилась от бремени, ей дозволялось иногда подниматься в усадьбу) и сошла в большую гостиную, где вот уже целый час проходил своеобразный ученый консилиум.

Лорд Волдеморт совещался с наимудрейшими из сведущих в подобных вопросах ближайших приспешников. Беллатриса молча слушала, стоя у окна. Большая и тяжелая бархатная портьера под ее беспокойными когтями давно превратилась в неаккуратные клочья.

В креслах друг напротив друга расположились те двое Пожирателей Смерти, которые некогда имели честь называться друзьями Темного Лорда. Из всех, кто когда‑то многие годы путешествовал по миру в поисках мудрости бок о бок с теперешним господином, уцелели сейчас лишь они.

Антонин Долохов, смуглый, крепко сколоченный колдун с узким и длинным, странно искривленным лицом, обтянутым чрезвычайно бледной кожей, щурил покрасневшие глаза в дрожащем свете канделябров. Высокий и худой Свэн Нотт сидел, сильно ссутулив плечи, и барабанил длинными пальцами по резному подлокотнику.

В углу, окутанный густой тенью, стоял Северус Снейп. Его черные глаза то и дело сверкали. На зельевара бросал мрачные взгляды тучный и очень угрюмый Амикус Кэрроу, расположившийся около стола, заваленного кипой схем и таблиц на беспорядочно разбросанных пергаментах.

— Чем дольше мы будем сдерживать сознание ребенка в состоянии забытья, тем проще будет управлять им, – говорил Амикус, когда вошла Гермиона.

— Следовало бы как можно скорее восстановить силы девочки и заняться ее усиленным обучением окклюменции, – ответил на это Снейп. – У нее высокий потенциал, хоть она и мала. Я считаю это единственным возможным выходом.

— А для защиты пока можно использовать талисманы и обереги, – добавил Нотт. – Мне известны некоторые виды, позволяющие блокировать вторжение в грезы и разум. Они могут подействовать и в нашем случае.

— Сомнительно, – оборвал Волдеморт. – Это не просто проникновения в сновидения и мысли; это вторжение обусловлено более чем надежным и сильным проводником. Чтобы научиться блокировать подобное, Етте понадобятся годы, если это вообще окажется ей под силу. А сейчас к тому же она слишком слаба.

Все умолкли. Тишину нарушали только тихий звук разрываемой ткани и периодическое щелканье стальных когтей Беллатрисы.

— Есть ведь способы расчленить Хоркрукс с заключенной в нем частицей души, – неуверенно пробормотал Долохов, – кажется. Я весьма несведущ в этом вопросе…

— Наш Лорд более всех разбирается во всем, что связано с Хоркруксами, – с раздражением буркнул Снейп. – Если уж он обратился к нам, значит всё не настолько просто!

— Эти знания давно утеряны, имеющиеся сведенья довольно обрывочны, – пробормотал Амикус. – Нам нигде не раздобыть информации, которой мы не обладаем сейчас; и уж тем более быстро. Раз нас собрали здесь, значит, осуществимый способ освободить девочку милорду неизвестен.

Повисла долгая пауза, а затем тишину нарушил сиплый голос Долохова, который до того, казалось, собирался с духом.

— Однако исследованиями в этой области в наши дни занимались не только вы, мой повелитель, – тихо сказал он и в упор посмотрел на Волдеморта. – Простите мне эту дерзость, милорд. Прошло много лет. Всё не стоит на месте. И она могла продвинуться еще дальше за эти годы, хотя и ранее… – он умолк, поймав блеснувший бешенством взгляд побледневшей Беллатрисы.

Жалобно скрипнул карниз.

Волдеморт молчал, задумчиво глядя в глаза Долохова. Потом перевел взгляд в пылающий за каминной решеткой огонь.

Снейп недоуменно поднял бровь, Амикус чуть слышно присвистнул и тоже покосился на Беллатрису. Застывшая Гермиона сделала несколько шагов и едва слышно опустилась на пуф в углу.

— Мы поклялись никогда не вспоминать о существовании друг друга, – нарушил тишину Волдеморт, ни к кому конкретно не обращаясь. Он всё еще смотрел в огонь.

— И всё же, – упорно произнес Долохов.

Молчание затянулось почти на четверть часа. Казалось, всё в комнате застыло – шевелились только языки пламени в камине и маятник больших часов. Долохов, Нотт и Кэрроу смотрели в разные стороны, о чем‑то хмуро размышляя. Белла не сводила расширившихся глаз с Волдеморта, ее правая рука запуталась в рваных лоскутах шторы, а левая впилась в подоконник за спиной с такой силой, что стальные пальцы с обеих сторон по костяшки погрузились в треснувшее дерево. Снейп, не шевелясь, внимательно следил глазами за всем происходящим.

Гермиона не осмеливалась ничего сказать. Она чувствовала, что сейчас решается нечто бесконечно важное.

— В этом что‑то есть, – наконец обронил Волдеморт и, одернув мантию, пошел к выходу из комнаты. – Оставайтесь здесь, – бросил он, прежде чем скрыться.

С неприятным треском остатки изувеченной гардины слетели на пол, а неровный кусок выломанного дерева, подпрыгнув на паркете, отскочил в сторону. Скрипнув зубами, но не произнеся ни слова, Беллатриса поспешно вышла вон.

— Это ведь именно то, о чем я думаю? – нарушил воцарившуюся вновь тишину Свэн Нотт.

— На самом деле помощь Каро – едва ли не последняя надежда, – пожал плечами Долохов и отвел взгляд в огонь.

— Она не станет ввязываться в это, – подал голос Амикус.

— Плохо же ты ее знаешь!

Снейп и Гермиона продолжали недоумевать.

— Тони, Белла убьет тебя, – иронически заметил Нотт.

— Кто‑то должен был это сказать. Нашей Черной Вдове придется потерпеть.

— А тебе – поберечься, – хмыкнул Амикус.

— Кто‑нибудь, в конце концов, объяснит мне, что происходит?! – не выдержала леди Малфой, резко поднимаясь со своего пуфа. От неподвижного сидения затекли ноги и спина. – Кто такая эта Каро?! – досадливо спросила ведьма, едва устояв на сомлевших ногах.

Все глаза устремились на нее, и тут же Долохов, Кэрроу и Нотт, словно по команде, отвернулись. Снейп скользнул по их лицам острым, как лезвие, взглядом. Свэн усмехнулся краешком рта, Амикус вытянул трубочкой свои мясистые, пухлые губы.

— Каролина Лэмм, – после продолжительной паузы подал голос Долохов, не отводя взгляда от бушующего в камине пламени, – была… Единственной женщиной, которую Темный Лорд, возможно, даже любил, – тихо закончил он.

 

Глава XLI: Каролина Лэмм

Снейп хмыкнул. Гермиона вытаращила глаза и опустилась обратно на пуф.

— Как… Куда же она делась? — наконец выдавила наследница Темного Лорда пораженно. — И когда?

— Давно, Кадмина, вас еще на свете не было, — протянул Нотт, ухмыляясь. — Каро, да простит меня повелитель за эти слова, едва ли уступает ему силой. Но она исследовательница. Экспериментатор. Каро никогда не стремилась к мировому господству, к какой бы то ни было власти над людьми, не знакомыми ей. Но ее сила росла, и на определенном этапе она и Темный Лорд поняли — чтобы не стать соперниками, им нужно разойтись навсегда.

— Каро уехала из Королевства лет за пять до вашего рождения, — сказал Амикус Кэрроу. — И я не думаю, что она нарушит этот зарок ради, простите меня, леди Малфой, жизни восьмилетнего ребенка. Если не появилась, когда пропал сам Темный Лорд, — внушительно добавил он, окинув взглядом окружающих.

— Да что она могла тогда сделать? — запальчиво возразил Долохов. — Ничего. Потому что она бы сделала, если б могла. Я знаю Каро с двенадцати лет, всем, чем она стала, она стала у меня на глазах. Готов обручиться с дементором, если этой ведьмы не будет здесь уже завтра к вечеру.

— А как же Черная Вдова? — тихо спросил Кэрроу.

— Не пори чушь, Лекарь! — гаркнул Долохов в ответ. — Она никогда больше не будет женщиной Темного Лорда. За это я тоже готов поручиться, и пусть меня сожрут квинтапеды, если я ошибусь!

— Вы можете мне объяснить, откуда взялась эта Каро? — недоверчиво вмешалась в перепалку Гермиона. — С чего вы взяли, что она столь сильна и что Papá… ну… то, что ты сказал, — неловко закончила ведьма, беспомощно глянув на своего первого крестного и не сумев даже произнести предположение о возможной любви Волдеморта к женщине вслух.

Долохов и Нотт дружно расхохотались.

— Не нужно лететь к Оракулу, — буркнул Свэн.

— Да объясните же толком! Вы откуда узнали о ней? Она… Тоже была Пожирательницей Смерти?..

— В некоторой мере, Кадмина, — хмыкнул Долохов. — Это Каро придумала нам такое название. И даже символику — череп и змея тоже ее идея.

— Да откуда она взялась?! — совсем уж растерялась от подобных заявлений наследница Темного Лорда. — И когда?

— В Альмерии? — с сомнением спросил у Долохова Нотт.

— Это долгая история, — протянул тот в ответ. — Нет, та деревушка была недалеко от Толедо. Когда я присоединился к твоему отцу, Кадмина, — продолжил он, обращаясь к Гермионе, — лютовала зима 1955–го года. Совсем недавно умерла моя жена Кити, оставив новорожденную дочь. Ее воспитывали мои родители, а я тогда многое переоценил и понял в этой жизни. Именно в тот момент на моем пути и встретился Темный Лорд. Он путешествовал тогда по России, вернее, Советскому Союзу, как это в тот период называли магглы, в поисках ответов, исследуя глубины магии, пытаясь докопаться до ее основ. Мы познакомились. Свэн еще не присоединился к твоему отцу, но с ним уже были твой дед Ивэн Розье, да еще Пауль Мальсибер и Родольфус Лестрейндж. Сейчас все они горят в аду, куда скоро и нам предстоит пожаловать. Я бросил к химерам свой дом и очертя голову пустился вслед за этими людьми, предводителем которых был величайший ученный и сильнейший маг из всех, кого мне доводилось знать.

Из Вологды, где мы познакомились и где черви всё еще точат мой фамильный особняк, мы отправились тогда в Испанию. Остановились на время в колдовской семье, жившей в крошечной деревушке в пяти милях от Толедо. У старика Лэмма был целый выводок детворы — душ пятнадцать, а то и больше. Но по чести сказать, я не помню ни одного из них, кроме Каро.

Ей тогда было двенадцать лет, но выглядела она куда старше и уже обладала темпераментом взрослой ведьмы. А может быть, это Темный Лорд разжег в ней пламя. Во всяком случае, оно не потухло до сих пор.

Он совратил ее. По крайней мере, такова официальная версия. На деле один леший ведает, кто там кого на самом деле соблазнял. Но Каро бежала из дома с нами, когда мы пустились в дальнейшие странствия по Испании.

У этой крошки всегда были пытливый ум, необычайное упорство и недюжинная магическая сила, которую она развивала и оттачивала, постоянно совершенствуясь рядом с Темным Лордом.

Каро участвовала во всех наших исследованиях и экспериментах. И когда через несколько лет мы вернулись в Соединенное Королевство, она продолжала быть рядом с нашим господином и с нами.

— Я познакомился с Темным Лордом у себя на родине, в Германии, — добавил Свэн Нотт. — Мы, хоть и учились в Хогвартсе в одно время, но тогда вовсе не общались. Так вот, когда мы познакомились, Каро уже была с ними. Мне сложно представить вашего отца в то время без этой девочки, стремительно, неуклонно превращавшейся в женщину прямо на глазах. Я отродясь не видывал ребенка, играючи управляющегося с такими силами, которые не каждый взрослый и опытный колдун осмелится пробуждать. А уж когда она подросла, равным ей мог назваться только сам Темный Лорд. И они рука об руку шли дальше. Со временем период бурной, умопомрачительной любви, захлестнувшей Каро когда‑то, у нее прошел, но их отношения долго оставались прежними, даже укрепились еще больше.

— Каро уехала летом 75–го года, — закончил Долохов. — В июле. Уехала навсегда, пропала в один миг. Она со всеми простилась, даже устроила праздник. Но она прощалась для того, чтобы уже никогда не встретиться. Оба они решили, что так будет лучше. Кажется, Каро поселилась где‑то в Мадриде… Или Кадисе, я точно не помню. Впрочем, всё могло измениться тысячу раз… Я ничего не слышал о ней с тех пор.

— Бэллочка ликовала, когда Каро исчезла из Королевства, — хмыкнув, добавил Нотт. — Пожалуй, она считала, что избавилась от этой напасти во веки веков. Тебя, мой друг, наша Черная Вдова может выбрать козлом отпущения, если чертовка Каро вернется к нам.

— Будешь умничать, Свэн, доложу мадам Гонт–Блэк о том, что ты назвал ее «Бэллочкой». Ляжем в общей могиле.

— Она подстроит нам два правдоподобных несчастных случая, — развеселился Нотт.

— Трагическое нападение голодных росомах, — прыснул Амикус Кэрроу.

— Вы считаете, что эта женщина может помочь Генриетте? — дрогнувшим голосом спросила леди Малфой, обводя трех хохочущих колдунов и молчаливого Снейпа полным надежды взглядом. — Действительно может?

— Исследованиями, связанными с Хоркруксами, тогда занимались они вдвоем и Паук, нас к этому не допускали, — протянул Долохов, прекратив паясничать. — И мы весьма смутно понимали, что они делают.

— Какой паук?

— Родольфус, — пояснил маг. — Мы же не знали о том, что Темный Лорд решился создать Хоркрукс, и уж тем более не один.

— Сожри грифон мою печенку, если этим не баловалась и крошка Каро, — хмыкнул Нотт.

— Как бы то ни было, более сведущих в этом деле волшебников вряд ли можно отыскать среди ныне живущих, — внушительно закончил Долохов.

* * *

Возвращения своего отца Гермиона ожидала со страхом и невольным любопытством. Какова эта женщина, которую мог, по уверениям старых товарищей, любить Лорд Волдеморт? Какова ведьма, которая может соперничать в могуществе с Темным Лордом, но не претендует на власть? Какова та единственная, кто может помочь спасти Генриетту?..

А если Амикус прав, и она не явится на зов старого любовника?

Гермиона боялась разрешать себе думать. Сейчас, когда снова забрезжила надежда, она страшилась разрушить ее хрупкий туманный образ.

Если с Еттой что‑нибудь случится… Она даже помыслить не желала об этом. Нет, не может. Не может случиться ничего. Только не с ней.

Что нужно сделать, чтобы Хоркрукс уснул навсегда, оставив в покое свое вместилище, оставив ему его жизнь? Всё просто. Гарри Поттер должен победить и успокоиться. Тогда ему не понадобится контролировать Етту.

И он должен прожить долгие годы, дольше, чем проживет она.

Или раскаяться в своих поступках и воссоединить собственную душу.

Или быть схвачен и обезврежен, лишен всех сил, но при этом оставаться жив, а Етта — быть постоянно здоровой, сильной и мастерски владеть окклюменцией. Чтобы выучить ее, потребуется много времени; чтобы взлелеять в ребенке силы, способные побороть натиск врага, уйдут долгие годы…

Гарри никогда не успокоится и никогда не оставит в покое тех, в ком течет кровь Волдеморта. Даже если… Нет, в этом грандиозном предательстве нет никакого смысла.

Сейчас нужно ослабить влияние Гарри на Етту. Сейчас это самое главное.

А может быть, способ освободить ее от частицы его души всё‑таки существует? Освободить и оставить живой.

Если бы она была взрослее, если бы она хотя бы могла бороться…

…Эти мысли терзали Гермиону всю ночь у ложа окутанной чарами дочери. То и дело появлялись неусыпные целители. Дважды Долохов пытался уложить леди Малфой отдохнуть. Один раз это пробовала сделать Габриэль.

Но Гермиона не поддавалась, не сомкнув глаз до самого рассвета. На заре Северус сварил для нее какой‑то особенный состав Бодрящей Настойки — странная на вкус, она возымела чудотворное действие на опустошенный организм ведьмы.

Допивая остатки зелья на балконе комнаты дочери и выпуская в зябкую туманную даль кольца сигаретного дыма, Гермиона услышала скрип, и из‑за плотной шторы показалась худощавая сутулая фигура Свэна Нотта.

— Темный Лорд просит вас спуститься в гостиную, Кадмина. — Она замерла, с надеждой глядя на волшебника и чувствуя, как напрягается всё внутри. — Он желает познакомить вас с Каро, — ободряюще улыбнувшись, закончил Нотт.

Каролина Лэмм оказалась очень красивой. По расчетам Гермионы ей должно было быть больше шестидесяти пяти лет, но ведьма выглядела как минимум вполовину моложе. Статная и изящная, с очень бледной кожей на лице и легким загаром на теле, с чрезвычайно густыми угольно–черными волосами, огромными зеленоватыми глазами, которые имели свойство неестественно голубеть, и идеально прямой осанкой, она обладала чертами, роднившими ее с образом Клеопатры.

Когда Гермиона спустилась в гостиную, гостья сидела на краю стола, грациозно выгнув спину и опершись на руки. Она закинула ногу на ногу, один из локонов высокой прически скользил по ее груди.

— …стольких лет, — говорила Каро, обращаясь к Долохову, сидящему напротив нее в кресле. — Нужно будет устроить большой и шумный пир, когда мы покончим с этой маленькой проблемкой, и поглядеть на всех вас. Тось, я многих не увижу за этим столом?

— Многих, детка, — ответил Долохов, когда Гермиона и Нотт входили в комнату, — но там будет достаточно новых лиц.

— Новые лица меня не интересуют, — хмыкнула женщина, окидывая Гермиону оценивающим взглядом своих больших глаз. — Это и есть убитая горем мать? — звонко спросила она после короткой паузы.

— Здравствуйте, — со смирением поприветствовала гостью Гермиона. — Кадмина Беллатриса Малфой. Вы, должно быть, мисс Лэмм?

— Умничка, Бэлл, смотри, как ловко устроилась! — произнесла в ответ Каро.

Сказано это было без злобы, но Беллатриса, которая стояла за спинкой пустого кресла Нотта, изменилась в лице и плотнее сжала губы, а ее серповидные когти с треском проткнули натянутую обивку.

— Любопытно с тобой познакомиться, — обратилась невозмутимая гостья к Гермионе, проигнорировав порчу мебели и, казалось, покачнувшую воздух ярость Беллы. — Не отчаивайся, у меня есть несколько соображений. А сынишку ты мне своего покажешь, То‑то? — спросила она затем, через плечо оглядываясь на стоящего у окна Волдеморта.

Гермиона поперхнулась, Белла совершенно позеленела от злости. На лицах Кэрроу, Нотта и Долохова отразилось удивление — но вовсе не из‑за фамильярного обращения или странного имени, которым ведьма назвала их повелителя.

— Это была строжайшая тайна, Каро, — сдерживая улыбку, произнес тот, чем еще больше поразил Гермиону. — Покажу. Позже.

— Прости, милый. Мы ведь не станем убивать ребят за то, что они ее случайно узнали? — невинно спросила женщина. — Я могу поиграть с их памятью.

— Не стоит.

— На самом деле я никак не пойму, зачем ты плодишь потомство, То‑то, — продолжала ведьма. — Растишь себе соперников? Или наследников? — игриво добавила она. — Ты что, собрался на тот свет?

— Считай это прихотью.

— Она делает тебя уязвимым, — странно блеснула глазами гостья, и ее зеленоватые радужки налились нежнейшей голубизной. — Обычно ты избавлялся от слабостей.

— Как вы думаете помочь моей дочери? — не выдержала Гермиона.

Каро улыбнулась и смерила ее веселым взглядом.

— То‑то рассказал мне суть проблемы в общих чертах. Много мы об этом не говорили, нам было о чем потолковать в эту ночь. Но неважно. Как я понимаю… Садись, дорогая, и ты садись, Свэн, — добавила ведьма, обратившись к Нотту. — Как я понимаю, суть задачи в том, чтобы разделить живое тело с Хоркруксом, в нем заключенным, не повредив ни тому, ни другому?

— Не повредив Етте, — поправила Гермиона. — А ту дрянь нужно уничтожить!

— Не выдворяй химер, милая, у них очень удобные гнезда. Мы постараемся не повредить ни тому, ни другому. Пригодится. Итак, при определенных условиях, я могу это провернуть.

— Каких условиях? — быстро спросила леди Малфой, чувствуя, как быстрее забилось сердце в стесненной груди.

— Куда ты так спешишь? — развеселилась Каро, качнув ножкой, с которой на паркет со стуком слетела туфля. — Ведь у нас впереди вечность! — продолжала она. — Или твоя дочь не алкает бессмертия? — спросила затем необычайная гостья, снова глянув через плечо на Волдеморта.

— Ей это пока неинтересно, Каро.

— А ты сам далеко продвинулся на сем сложном пути?

— Генриетта вчера уничтожила мой последний залог бессмертия, — спокойно произнес Темный Лорд.

— То‑то, ты неисправим! — ахнула ведьма и засмеялась звонким переливчатым смехом. — Мои все целы… Впрочем, мы пошепчемся с тобой позже за бокалом вина, и я расскажу о нескольких новых открытиях. Пока ты завоевывал мир, крошка Каро не сидела сложа руки. Тебе будет интересно. Но довольно испытывать терпение твоей наследницы. Раз уж всё так серьезно, отложим откровения и наш пир, о котором обязательно позаботится Тося, и займемся делом. Гарри Поттеру сейчас ничего не угрожает? — неожиданно спросила она. Присутствующие переглянулись. — Мне нужно полностью усыпить личность ребенка, ввести ее в состояние анабиоза, чтобы разделить с захватчиком, — продолжала Каро.

— Если ты усыпишь ее личность, он сможет контролировать тело без всякого труда, — возразил Нотт, неловко примостившийся на самом краю кресла и старающийся не выпускать из виду стальные когти Беллы.

— Нет, — покачала головой Каро, — он не сможет верховодить ею, ибо он делает это через ее же сознание. А мы как раз сознание и одурманим. Однако девочка будет мгновенно захвачена в случае смерти Гарри Поттера, без всякой надежды — если Хоркрукс пробудится в ней, — хладнокровно предупредила ведьма. — Он активизируется, войдет сразу же в полную силу, не имея ничего в противодействии. Более того, из‑за связи, которая уже налажена между ними, он проснется в ней таким, каким был в момент смерти, а не таким, каким создавал Хоркрукс. Это всё равно произошло бы, но мы значительно упростим ему задачу. Личность ребенка погибнет полностью и безвозвратно, а воскресший объединит в себе свое и ее могущество. Я думаю, сил у девочки предостаточно, раз она твоя внучка, То‑то. К тому же ты стал сентиментальным. И мы рискуем состряпать для вас, друзья мои, еще более сильного врага, в довершение всего с лицом, в которое вы, судя по всему, не осмелитесь направить палочки.

А еще, если этот мальчик действительно столь силен, столь умен и настолько фанатичен, он не должен никоим образом проведать о нашем плане. Потому что на его месте, если он, конечно, не особо дорожит своим мужским достоинством, — здесь Каро развязно хихикнула, — я хлебнула бы напитка живой смерти вместо вечернего чая и проснулась бы аккурат в стане врага, полная новых сил. Это было бы разумно. А прежний облик всё равно вернется потом.

— С Гарри Поттером ничего не произойдет, — уверено произнес Волдеморт. — Никто не покинет усадьбу, пока ты не закончишь. Он не узнает о происходящем.

— А девочка? — подал голос молчавший всё это время Амикус.

— Мы усыпим все ее чувства, Лекарь. Она будет слепа и глуха. Через нее ваш мальчик не проникнет в наши планы, — заверила Каролина Лэмм. — А потом мы с помощью нашей новой игрушки попробуем до него добраться, — весело добавила она, но прозвучало это весьма зловеще. — Перенесем обломок в какую‑нибудь жабку, хорошо, То‑то? И эта жабка поможет отыскать вашего Гарри. Ведь не дело, лапушка! Какой‑то мальчик… Не твой уровень. Стыдно.

— Увы, — миролюбиво развел руками Темный Лорд. — Белла, дорогая, пойди проведай нашего друга Северуса и узнай, всё ли в порядке с Еттой, — добавил он, заметив пылающие глаза супруги.

— Она никогда меня не любила, — вздохнула Каро, когда Беллатриса яростно вышла из комнаты. — Кто такой Северус? Что‑то не припоминаю его…

— Я познакомлю вас. Он может нам помочь.

— В самом деле? Любопытно.

Тут уже Амикус посерел от злости.

— Сколько времени понадобится, чтобы?.. — дрогнувшим голосом спросила Гермиона.

— Посмотрим. Я ведь даже еще не видела ребенка! Да что откладывать? Пойдемте. Или мы подождем, пока вернется Прекраснейшая, чтобы она из‑за угла ненароком не обломила об меня свои чудесные коготочки?..

Осмотр Генриетты занял довольно много времени. И для этого Каролина пожелала остаться с девочкой наедине.

— Как вам Каро, Кадмина? — спросил в коридоре у дверей Гермиону Нотт.

— Она очень… своеобразная, — не сразу нашлась леди Малфой.

Беллатриса, стоявшая тут же, язвительно хмыкнула.

— Не кипятись, Белла, — холодно произнес Волдеморт, — это начинает раздражать меня.

— Простите, милорд, — мгновенно выпалила Беллатриса, оставляя всякую заносчивость.

— Ты ведь не хочешь на время визита Каро перебраться в гимназию, правда? — жестко продолжал он. — Там нужен присмотр, мы слишком многих преподавателей заперли в этой усадьбе…

— Я всё поняла, милорд, — склонила голову Черная Вдова.

— Надеюсь, — сверкнул глазами Волдеморт. — Веди себя хорошо. Не забывайся.

Беллатриса явно считала, что забывается в этом доме не она, но смиренно промолчала.

— Вы долго будете там толкаться?! — раздался из комнаты Етты звонкий голос Каро. — Мне нужно время. Ступайте завтракать!

И, приоткрыв дверь, добавила, задорно глянув на Беллу:

— А меня потом покормит То‑то. С ложечки.

* * *

— Она всё время была… такая? — тихо спросила Гермиона у Долохова внизу в гостиной.

— Да, — просто ответил он. — Возможно, это стало еще одной причиной, по которой Темный Лорд принял решение расстаться с ней. Каро говорит и делает то, что хочет. И выполняет свои желания, каковыми бы они ни были. Ей недостает толерантности — но, впрочем, она ей и ни к чему. В глубине души Каро, мне кажется, осталась ребенком, — подумав, добавил он. — Почти всемогущим ребенком. А это страшно.

— Она поможет Етте?

— Думаю, что да. Кадмина… Тебе стоило бы начать разговаривать с милордом. Ты тоже ведешь себя вызывающе. Но ты не Каро.

* * *

То бесконечно долгое время, которое Каролина Лэмм возилась с Генриеттой — сначала сама, а затем в обществе своего «То‑то» — леди Малфой потратила на то, чтобы написать и разослать письма, сообщающие о том, что праздник в честь дня рождения Етты отменяется. В этом ей помогала Габриэль, тогда как Беллатриса внизу в подвалах представляла Долохову, Нотту и Амикусу Кэрроу «своего ребенка».

Снейп, избежавший опасности ненароком узнать строжайшую тайну, отдыхал после ночного дежурства у постели Генриетты.

Покончив с последним письмом, адресованным чете Пьюси, Гермиона отложила перо и решительным жестом вынула из ушей рубиновые сережки. Сжав их в руке и на секунду поднеся к губам, она положила обрамленные золотом алые капли, напоминающие слезы, на чистый пергамент перед Габриэль.

Та молча забрала их и спрятала за корсажем.

— Прости меня, — тихо сказала Гермиона. — Ты здесь вовсе ни при чем.

— Мне не за что прощать вас, мадам Малфой. И вы можете ничего не объяснять.

— Пускай Прекрасный Принц объяснит тебе всё когда‑нибудь, Габриэль, если, выбравшись из этой усадьбы, ты потом захочешь увидеть его или кого‑либо из нас.

— Что вы имеете в виду?

— Милосердное забвение, которое самые любящие могут разрушить.

— Я не понимаю вас, мадам Малфой, — с настороженной растерянностью пробормотала кобра Волдеморта.

— И хорошо. Дай небо тебе никогда меня не понять.

Габриэль продолжала смотреть на нее с недоумением, а Гермиона тем временем вынула палочку и разослала письма почтовыми заклинаниями.

Когда пилишь сук, на котором сидишь, упрямство зачастую пересиливает здравый смысл. Но если посягаешь на ветку, удерживающую от падения дорогое тебе существо, к тому же больное и слабое, — следует смирять гордость.

В конце концов, разве материнский инстинкт не должен быть в женщине главенствующим чувством, забивающим своей природной силой всякие другие?..

Волдеморт и Каро появились только после обеда. К Генриетте отослали Амикуса, Габриэль вернулась в подземелья к Салазару, Озу и Формозу. Третий домовик спешно прибирал со стола.

— Итак, — заговорила Каро после того, как Меньроз подал ей бокал странной жидкости, привезенной ведьмой с собой из Мадрида в качестве эксклюзивного горячительного напитка, — нам не стоит терять время. Мне понадобится один помощник, во всяком случае, для начала. Я остановилась бы на Лекаре или Тосе, но То‑то утверждает, что лучше всех тут сможете подсобить вы, мистер Снейп. Засим мне и самой интереснее познакомиться с таким умельцем поближе.

— Почту за честь, — коротко кивнул Северус.

— Ты, Бэлл, тоже неплохо смогла бы помочь мне, — продолжала Каро, — в окклюменции, помнится, ты разбиралась отменно. Но ты приходишься девочке кровным родственником, как и То‑то. Так что вам обоим, и тебе, дорогая, — добавила она, обращаясь к Гермионе, — во время обрядов нужно будет держаться подальше, а уж никак не лезть в защиту. Я начну введение ребенка в анабиоз через пару часов, к заходу солнца она полностью отключится. Затем вы, мистер Снейп, будете помогать мне ставить блок, чтобы с той стороны никто не заметил моего вмешательства, а я начну искать. То‑то объяснит вам подробнее, пока я буду отдыхать. В общем‑то, раз уж мы приняли решение никого не отпускать отсюда, то остальные могут чувствовать себя как дома и отдыхать, — весело закончила она. — Придумать план грандиозного банкета, который мы проведем перед моим отъездом. Не знаю, как скоро — но зато будет время придумать что‑нибудь колоссальное! Только никаких ваших жен, мальчики, — добавила она. — Тебя, Бэлл, это, разумеется, не касается. А вы, Северус, я так поняла, живете с ее сестрой? Я ее ни разу не видела, так что можно пригласить для знакомства. Жасмина, да?

— Нарцисса, — поправил Снейп.

— Точно–точно. Любопытно было бы взглянуть. Тося, я искренне надеюсь, что ты не вздумал жениться за эти годы?

— Не переживай, детка, — усмехнулся Долохов.

— Вот и славно! Ну–с, девочки и мальчики, я вас покидаю, мне нужно отдохнуть. То‑то, расскажи будущему супругу свояченицы подробности нашего предприятия.

Отколов эту последнюю, вовсе уж неуместную ввиду отягчающих обстоятельств в отношениях Нарциссы и Снейпа, шутку, Каро с вызывающей грацией гетеры вышла из гостиной, и в коридоре послышался ее звонкий голос: «Эльф! Покажи мне лучшую гостевую комнату. Та, куда отнесли мои вещи, выходит окнами на обгорелый пенек высотой в десять футов. Она мне не подходит…»

* * *

Процедура полного усыпления Генриетты прошла успешно, как и первые манипуляции, проведенные Снейпом и Каро для освобождения ее тела. Они покинули комнату Етты только к десяти часам вечера, ободрив не смеющую поверить в подобное счастье Гермиону твердой надеждой на успех. Теперь утомленная Каро отдыхала, а Снейп тихо беседовал в гостиной с Амикусом Кэрроу. Нотт и Долохов добросердечно отпаивали Беллатрису коньяком в малом обеденном зале, эльфов было не видать, Габриэль давно удалилась в подземелья к Салазару, а Волдеморт уединился в своем кабинете. Туда‑то Гермиона и отправилась после долгих раздумий и внушительной победы над второй по счету пачкой сигарет за час.

— Мы можем поговорить, Papá? — постучалась она в его дверь ближе к полуночи.

— Входи, Кадмина.

Темный Лорд сидел за столом, устало потирая виски. Горела одинокая свеча, изредка потрескивал тусклый камин с потухающими поленьями.

Гермиона прошла в комнату и остановилась у окна.

— Я хочу попросить у тебя прощения, — сказала она после продолжительной паузы.

Волдеморт молчал.

— Я, может быть, так и не научилась ценить то, что принимаю как должное по привычке, — продолжала она, вглядываясь в темноту сада. — Но это лишь потому, что у меня, в сущности, никогда не было выбора.

— Выбор — понятие очень путаное, — нарушил воцарившуюся тишину Темный Лорд, когда она умолкла. — Он эфемерен. Люди зачастую только думают, что сами совершили выбор. Такую роскошь могут позволить себе лишь самые сильные. И телом, и духом.

— Я никогда не была сильной.

— Когда‑то была. Когда была уверена в том, что живешь правильно и что твои поступки верны.

— А потом появился ты, — тихо сказала Гермиона, не отрываясь от окна.

— Ибо я могу позволить себе роскошь совершать выбор, Кадмина.

В камине громко треснуло полено, и пламя взметнулось, ярко осветив комнату.

— Что мне следовало сделать, чтобы остаться свободной? — спросила леди Малфой, не отводя глаз от черного провала. — Не покидать сторону Ордена Феникса?

— Ты не могла остаться свободной, — всё тем же спокойным и немного уставшим голосом ответил ей Волдеморт. — Не вини себя: ты тут не властна. Когда я решил вернуть тебя к себе, ты потеряла возможность выбирать.

— Зачем? — поинтересовалась Гермиона. — Зачем я была тебе нужна?

— Ты моя дочь.

— Так зачем же ты сломил мою волю? — с горечью произнесла женщина. — Разрушил мою жизнь, лишил всего, что я имела и чем могла гордиться?

— Я завожу детей не для того, чтобы делать их счастливыми, — просто ответил Волдеморт.

— А зачем? Как там сказала твоя Каро? Зачем ты плодишь соперников? Или наследников? — Гермиона всё еще стояла к нему спиной и не отрывала взгляда от мрака ночи. В ее голосе не было ни обиды, ни упрека, ни особого любопытства. Она просто задавала вопросы, чтобы услышать ответы на них.

— Ты никогда не была и не станешь моей соперницей, — произнес Волдеморт.

— А Салазар?

— Когда человек теряет достойных оппонентов, он слишком расслабляется и становится уязвим. Нельзя забываться.

— Ты нахватался этого у Дамблдора? — с ноткой досады осведомилась леди Малфой и даже передернула плечами. — Не с кем играть в шахматы, папа? Тебе мало Гарри Поттера?

— Не в этом дело, Кадмина, — ответствовал тот. — Я не буду говорить, что чувствую себя одиноко — это даже звучит смешно. Но я желаю, чтобы рядом было существо, которое меня понимает. Не боится. С которым мне интересно говорить. Человек, а не огромная змея, которой тоже больше не существует.

У Гермионы в груди что‑то кольнуло — быстро, едва ощутимо.

— А чем для этого плоха Каро? — спросила она уже без раздражения.

— Быть может, тем, что ею я не смогу пожертвовать в случае, если что‑то будет мне угрожать, — тихо произнес Волдеморт.

Повисла пауза.

— Всякий соперник, от которого ты не можешь избавиться, заведомо победитель, — сказал наконец маг своей притихшей дочери. — Нельзя держать таких рядом. Нужно окружать себя сильными людьми, хотя это всегда таит определенную опасность. Но со всяким из них ты должен иметь возможность сразиться. И победить. Совершенствоваться до тех пор, пока не сможешь одолеть каждого.

— Эта ведьма действительно сильнее тебя? — задумчиво спросила леди Малфой.

— Нет. Тем глупее будет проиграть ей, Кадмина. И потому Каро вернется в Мадрид, как только это станет возможно. И мы никогда больше не встретимся.

— Как причудливо тасуется колода, — пробормотала наследница Темного Лорда.

Камин снова затухал, и в черноте за окном обозначивались теперь очертания сада.

— Учись ставить перед собой цели и добиваться их. В этом смысл существования. А топтать землю без смысла — пустая трата времени и сил. Когда идешь к цели, нет времени жалеть о прошлом. Былого не воротишь, Кадмина, даже с помощью магии. Временные петли всегда замыкаются, если ты живешь сейчас, значит, не можешь вернуться в прошлое и что‑то изменить. А поставленная цель должна быть достижима, иначе она превращается в пустую мечту и приносит лишь сожаления.

Гермиона не ответила. Она оцепенела у оконного стекла. Из темноты на наследницу Темного Лорда взирали стальные серые глаза Люциуса Малфоя.

 

Глава XLII: Армия мёртвых

За спиной Люциуса блеснула вспышка заклинания, и оконное стекло с грохотом посыпалось вниз. Гермиона отпрянула, Волдеморт вскочил из‑за стола.

Протянув вперед руки, подобно классическому зомби, оживший мертвец схватился за раму. Но это был не инфернал, и ни что, похожее на него. Он не был и призраком, но не являлся и живой плотью – это сразу бросалось в глаза. Что‑то среднее между бытием и смертью, непонятное и необъяснимое.

От окна пахнуло холодом, и за силуэтом Люциуса мелькнуло лицо Лили Поттер – такая же неживая, она сверкала зелеными кошачьими глазами, а ее темно–рыжие волосы развевались на осеннем ветру.

Заклинание, вылетевшее из Старшей палочки, отбросило обоих воскресших в сад, и новые чары сплели на окне плотную серебряную паутину.

— Милорд! На нас напали! – раздалось из гостиной, и звук бьющихся стекол смешался с шумом борьбы.

— Быстро! – крикнул живо сориентировавшийся Волдеморт, взмахом палочки распахивая дверь в коридор: в оконные рамы ярко освещенной гостиной под вспышками из палочек Снейпа и Кэрроу лезли неведомой силой возвращенные на эту землю Лаванда Браун и Питер Петтигрю. В другом окне Гермиона успела увидеть синеватое лицо МакГонагалл. – Иди в подземелья и уведи Габриэль и Салазара в самую глубь! Стой! – Волдеморт грубо схватил дочь за руку и, дернув за ворот мантии, обнажил левое плечо. На пол посыпались оторванные пуговицы. Холодный палец волшебника прижался к Черной Метке, и всё тело леди Малфой пронзила острая жгучая боль. – Быстрее, Кадмина!

Уклоняясь от проклятий, которые пускали в окна выбежавшие из малой столовой Нотт, Долохов и Беллатриса, Гермиона бросилась к двери, ведущей в подземные коридоры. За ее спиной раздавались хлопки трансгрессии – это появлялись на зов своего повелителя многочисленные Пожиратели Смерти.

— Белла, охраняй лестницу наверх! Свэн, закрой комнату Етты чарами! – услышала она за спиной звучный голос Темного Лорда. – Нет, постой, это я сделаю сам. Если здесь появится Поттер, сохраните ему жизнь любой ценой!

Перепрыгивая через ступеньки, Гермиона мчалась вниз – после ужасной гибели Нагайны, на все подземелья усадьбы были наложены антитрансгрессионные и противопортальные чары.

В голове водоворотом взрывались отрывочные мысли.

Слишком много, наверное, задолжала она небесам! И теперь их карающая десница преследует ее с неумолимостью безжалостного кредитора. Сейчас, почему, о Отцы Магии, о неумолимые Парки, почему именно сейчас должен был осуществить Гарри очередное свое вероломное нападение?!

Потому что больше нет Хоркруксов, потому что останки последнего из них покоятся в саду усадьбы Блэквуд–мэнор. Потому что настал канун последнего боя… И он не оступится, не остановится до тех пор, пока не победит или не погибнет.

И то, и другое сулит Генриетте смерть.

О боги древних, о Пресвятая Богородица, о Великая всемогущая Моргана! Вы слишком жестоки и беспощадны, все вы, неумолимые мстители судьбы…

Скорее возвратиться наверх, скорее в бой! Если обезвредить его, но не убить, если сковать его страшными чарами, одолеть и взять в плен – тогда еще может оставаться надежда. Ведь Темный Лорд приказал хранить его жизнь – значит, и он еще на что‑то рассчитывает! А разве он не всесилен, разве не добивается извечно поставленных целей, этот хладнокровный Черный маг, перевернувший всю Магическую Великобританию с ног на голову? Сумевший построить новый мир, разве он не сможет победить одного единственного свихнувшегося волшебника?

Но ведь его как раз и нельзя побеждать…

На полпути вниз осаждаемая каскадом мыслей Гермиона столкнулась с прижимающей к груди перепуганного ревущего младенца Габриэль.

— Что случилось, мадам Малфой?! – выпалила девушка, сжимая палочку свободной рукой. – Этот ужасный шум… Милорд зовет нас…

— Не тебя, Габриэль! Быстро, за мной! – выдохнула Гермиона и схватила ее за руку, устремляясь в сторону, к боковому подземному коридору.

Салазар громко плакал.

— Что происходит?!

— На нас напали. Ты должна оставаться здесь, вас не могут обнаружить! Нужно спрятаться, скорее! Люмос!

Гермиона резко свернула в потайной проход, на ходу прошептав заклинание, – это был тот самый замысловатый лаз, который коротким путем вел в келью Ирмы Крэбб в самом сердце подвалов Блэквуд–мэнор.

— Быстрее, Габриэль, быстрее! Мне нужно вернуться наверх!

Через минуту, воспользовавшись ходом, который призрак миссис Блэк показал им когда‑то, выводя на поверхность, ведьмы вбежали в большую комнату, освещенную слабыми магическими огоньками.

— Оставайся здесь, – быстро заговорила Гермиона сбивающимся от бега голосом, – дождись Ирму, она должна появиться когда‑нибудь. Уговори ее подняться наверх, если сюда долго никто не будет спускаться. Сама не выходи ни в коем случае и успокой Салазара, он своим криком, кажется, сотрясает весь дом. МОЛЧАТЬ! – резко шикнула ведьма на парселтанге, и мальчик мигом умолк. – Слушай Габриэль, Салазар! Это очень–очень важно. Ты не будешь шуметь, чтобы злые волшебники не нашли тебя, правда?

— Хорошо, – после короткой паузы с ноткой испуга прошипел зареванный младенец, жутковато искажая свою ангельскую мордашку и высовывая наружу крошечный язычок. – Я хочу есть.

— Покорми его, – велела Гермиона, поворачиваясь к выходу на лестницу, по которой они прибежали.

Ее взгляд упал на висящий над небольшим столом изогнутый волной серебряный кинжал с инкрустированной крупными карбункулами рукояткой. Гермиона сорвала его со стены и вместе с ножнами засунула за пояс брюк под своей разорванной мантией.

— Оставайся здесь, – еще раз внушительно бросила она и, покинув перепуганную Габриэль в этой гробнице прошлого на деревянной кровати с истлевшим от времени бельем, ринулась по ступеням наверх.

Когда леди Малфой вылетела в главный коридор усадьбы, что‑то сбило ее с ног и повалило на пол. Дыхание перехватило. На минуту обзор закрыли густые рыжие патлы, жесткие, словно солома, а чьи‑то ледяные и излишне мягкие руки схватили за горло. Гермиона увидела искаженное, пересеченное по диагонали глубоким кровоточащим рубцом лицо Джинни Уизли.

Проклятье, пущенное Макнейром с лестницы, отбросило мертвую в сторону, и она с грохотом врезалась в кованый стол.

— Наверху их нет, – крикнул Волден, минуя Беллатрису, защищавшую лестницу от устремившегося к ней Джеймса Поттера. – Цела? – спросил Макнейр, помогая Гермионе подняться, и тут же пошатнулся – высоченный седобородый старец, выросший у него за спиной будто из‑под земли, вонзил между лопаток волшебника огромный кусок разбитого зеркала.

В этот момент Амикус Кэрроу обрушил на голову мертвого Дамблдора тяжелую кадку с раскидистой пальмой. Воскресший закачался и упал.

— Всегда мечтал это сделать, – хмыкнул Кэрроу, наклоняясь к Гермионе и быстрым движением дотрагиваясь до артерии на шее Макнейра. – Готов, – с сожалением бросил он.

В гостиной творилось что‑то невообразимое. Целое полчище зомби атаковало отчаянно сопротивляющихся Пожирателей Смерти. Посреди зала с разбитой головой распростерся Эдвин Гойл. Рядом с ним извивался пробитый шестом карниза Ремус Люпин, силящийся выдернуть своими ледяными мягкими пальцами бронзу, пригвоздившую его к полу. Гойл не шевелился в прибывающей луже крови.

Быстрым движением палочки Гермиона откинула на острый обломок взорванного стула сморщенного и жилистого домовика Кикимера, пытавшегося на том конце комнаты перегрызть горло испачканной пылью и кровью Анжелике Вэйс. Могучий удар огромного Барри Селвина размозжил эльфу голову.

На Гермиону, шатаясь, двинулся Джеймс Поттер. Джинни с рассеченным лицом кошкой кинулась к ней от стола и обхватила за ноги.

С трудом увернувшись от вазы, которую запустил высунувшийся из‑за угла столовой Сириус Блэк, Гермиона рухнула на пол, прямо на коченеющий труп домовика Оза. Успела увидеть, как слишком далеко от нее мертвая Лаванда Браун заносит за спиной не видящего ее Снейпа огромный кухонный тесак… И тут пущенное в воскресшую заклятье полностью обездвижило ее, а громовой голос возникшего в оконном проеме Гарри Поттера рявкнул с омерзением:

— Благодари за спасение ту, что любила тебя когда‑то, пёс! Во имя нее я сохраняю твою жизнь.

Новая вспышка заклятья угодила в успевшего обернуться Снейпа и его тело вместе с осколками стекла вышвырнуло в сад, а оконный проем тут же заволокло лиловой пленкой.

— Никто не сможет выйти из этого дома! – крикнул Гарри, спрыгивая на пол и выхватывая из‑за пояса меч Гриффиндора. – Молитесь дьяволу!

И он взмахнул своей палочкой.

Невидимая волна невероятной мощи сбила с ног всех Пожирателей Смерти. Гермиона, успевшая подняться, упала, отлетев к лестнице и сильно ударившись головой о нижние ступени. Рядом с ней сполз на пол расшибивший голову о дверной косяк Фабиан Мальсибер. Он слабо застонал, и подскочившая Лили Поттер с силой всадила в горло раненого обломок деревянной доски.

Гермиона, превозмогая вяжущую силу угодившего в нее проклятья, ударила мертвую по коленям и повалила на пол. Заклятие Прекрасного Принца, выбравшегося по ту сторону комнаты из‑под груды хлама с рассеченной переносицей, превратило тело зомби в обгорелую мякоть.

В комнате сверкнула черная молния, и у подножия лестницы, прямо около Гермионы, трансгрессировал Волдеморт. Беллатриса, которую проклятье Гарри отбросило вглубь гостиной, попыталась подняться и снова занять свою позицию, но на нее с воплем бросился один из мертвых близнецов Уизли, выскочивший из кучи обломков, бывших когда‑то дубовым столом.

Испещренный шрамами и рубцами зомби–Добби подскочил к ведьме с другой стороны, и своими острыми серповидными когтями она рассекла пополам его размягченное тельце, но Джордж, а это, судя по многочисленным ожогам, был он, повалил Черную Вдову на пол. Верхняя половина Добби, передвигаясь на руках, словно уродливый паук, карабкалась к ее шее…

Гарри послал в Волдеморта проклятье, и оно рикошетом отскочило в огромный подвесной канделябр, который с грохотом обрушился прямо на коченеющее тело Гойла и всё еще борющегося с пригвоздившем его к полу шестом Люпина. Отразившись от потолка, проклятье угодило в спину неизвестного Гермионе Пожирателя Смерти, который задергался, будто пораженный электрическим зарядом, и его кожа, с отвратительным шипением стала лопаться, обнажая исходящие жиром мясо.

Гарри сунул в ножны на поясе меч и странным движением потер правой ладонью левую руку, в которой сжимал волшебную палочку. За его спиной с легким шелестом обрисовались в воздухе плотнеющие силуэты: Волден Макнейр, Эдвин Гойл, Элджи Трэвэрс, Маркус Джагсон, Эбен Яксли, Фабиан Мальсибер, двое неизвестных Гермионе мужчин и женщина с будто изъеденным кислотой лицом и выжженными глазами, все в мантиях Пожирателей Смерти. Рядом с ними обретали плоть четыре воскресших коротышки–домовика: Оз, Формоз, Меньроз и Кикимер.

Все вновь прибывшие с того света кинулись в стороны, устремляя к еще живым Пожирателям Смерти свои мягкие ледяные руки.

Волдеморт что‑то прошептал и огромный кусок вывалившегося потолка взметнулся с пола, со страшной силой ударив Гарри по пальцам левой руки. Тот взревел, срывая размозженное кольцо. Камень, на котором раньше был только один зубчатый разлом посередине, вдоль линии, обозначающей Старшую палочку на выгравированном символе даров Смерти, истерся в труху.

Тут же все зомби, и старые, из тех, что еще оставались в комнате, и новые, только что призванные, застыли, кто как был, и стали медленно превращаться в дым. Гарри Поттер взвыл от ярости.

Гермиона тем временем отползла к входной двери и попыталась подняться – всё тело саднило, проклятье, поразившее ее, покалывало кожу и мешало свободно двигаться.

Очередной смертоносный луч, пущенный Гарри, Волдеморт отразил в стену почти около своей дочери. Она отшатнулась и упала в пыль, а камни стали рушиться, но в образовавшемся проеме блеснуло натянутое марево магического поля, окутавшего дом и запечатавшего всех, кто был внутри.

С разных сторон в Гарри полетели сразу несколько заклятий, и золотые стрелы, блеснувшие в ответ на это перед ним в воздухе и ринувшиеся в стороны, вонзились в стены. Одна попала в руку Долохова, прибив его запястье к полу, еще одна – в левую грудь Анжелики Вэйс, и ведьма, захрипев, повалилась на спину. Выросшая за спиной Гарри Алекто Кэрроу размахнулась огромной секирой, украшавшей раньше стену малой гостиной, но сталь ударилась о мощный барьер, и в ту же секунду нападавшую поразило сиреневое проклятье, пущенное Волдемортом и отбросившее ее к противоположной стене.

— Я сказал не причинять ему вреда! – рявкнул Темный Лорд.

Резким взмахом палочки Гарри отразил затейливое волшебство, которым атаковал его Герман Крэбб, и тот, сам пораженный собственным заклятием, повалился в оцепенении на пол.

— Ну, довольно! – гаркнул после этого Гарри.

С этими словами он внезапно резко присел на корточки, закрыл голову и тут же стремительно вскочил, раскинув руки, в одной из которых сжимал волшебную палочку, а в другой – меч Годрика Гриффиндора.

Жгучая боль опалила правую руку Гермионы. Она резко дернулась, с ужасом понимая, что ее волшебная палочка обратилась в пепел. Протяжный вой наполнил разрушенные комнаты – все, кого видела ведьма, сотрясали обожженные руки. Только Лорд Волдеморт всё еще стоял, сжимая целую Старшую палочку, и посылал в Гарри одно за другим какие‑то проклятия.

Лишить палочек стольких опытных колдунов, да еще и разом – сколько сил нужно было положить на такое невообразимое волшебство?! А Гарри продолжает борьбу, как ни в чем ни бывало; без особого видимого труда отражает все направленные на него атаки!

Они обречены. В смертном бою Волдеморт будет вынужден убить его или погибнуть.

Если он может хотя бы его убить… Чтобы воссоздать еще более сильным там, наверху, в комнате Етты. И пасть от руки собственной внучки, захваченной этим беспощадным демоном…

Потерявшие оружие Пожиратели Смерти заметались, стараясь забиться в укрытия. Роули уполз куда‑то в угол столовой, Руквуд и Струпьяр юркнули за сорванную с петель кухонную дверь. Судорожно дернулся на полу слева от разрушенного провала бокового коридора умирающий Рабастан Лестрейндж. Гермиона заметила, как Амикус подполз к бесчувственной сестре и как выбрался из‑под горы щебня весь перемазанный кровью и побелкой Прекрасный Принц.

С другой стороны комнаты Долохов произнес какое‑то древнее заклятие, и выросший будто из‑под земли за спиной Гарри Свэн Нотт вторил ему. Враг с размаху развернулся, полоснув Нотта по животу лезвием меча, и ногой сшиб бросившуюся на него из‑за обломков стола Беллатрису, отлетевшую к стене от силы этого удара. Свэн пошатнулся, темная кровь хлынула из его рта, и он повалился на спину. Гарри вовремя обернулся, разрезая мечом на лету чудовищные путы, вылетевшие из Старшей палочки Волдеморта.

– Ferro ignique! – крикнул захватчик, посылая в Долохова огненный шар, от которого тот заслонился сотворенным щитом, тут же покрывшимся огромными трещинами.

Долохов юркнул за угол.

Гермиона видела, что он истощен. Концентрация и направление магии такого уровня без помощи волшебной палочки способна даже убить волшебника…

…Всё это не имеет смысла…

А тем временем Гарри быстрым рывком прыгнул вперед, намереваясь приблизиться к Волдеморту. Но, когда оказался спиной к полуразрушенному боковому коридору, внезапный пульсирующий свет поразил его сзади, и широкая трещина на секунду пошла по обретшим плотность Щитовым чарам, мигом развеявшимся без следа. Дымные спирали заклинания овили руки и ноги Гарри, обездвижив его, и из‑за спины парализованного в воздухе показалась парящая в футе над полом Каро.

Юбки ее платья и длинные распущенные волосы развевались на магическом ветру, чуть заметный лиловый отсвет заклятия, которым она опутала своего пленника, плясал на бледном лице. Каро немного выгнулась вперед грудью, ее руки и ноги были заведены назад, будто сдерживая огромный невидимый мыльный пузырь, в котором оказался Гарри Поттер.

Гермиона оцепенела.

— А мальчик не промах, То‑то! – громко, с серебристым отливом в голосе засмеялась парящая в воздухе ведьма, шевеля пальцами раскинутых рук. – Он только не учел, что здесь буду еще и я…

Она сжала кулаки и резко распрямила пальцы. Два лиловых пузыря вырвали у Гарри волшебную палочку и меч Гриффиндора, и оба предмета отлетели в стороны на полметра: меч завис слева, а палочка – справа от скованного.

По лицу его прошла судорога, на шее выступила пульсирующая синяя жила, глаза лезли из орбит. Шрам в виде молнии, ярко выделяющийся на незагорелом лбу, налился багряным и почти мерцал.

— Как думаешь, он смог бы убить тебя? – спросила Каро, немного опускаясь к полу. – Начало, право же, неплохое! Помоги мне, То‑то, мальчик силен, как громамонт! Нужно обезвредить его, сохранив жизнь и сознание. Второй раз мы этого мальца так не поймаем…

— Взять меч и палочку! – приказал Темный Лорд.

Рабастан, лежавший ближе всех от Гарри на полу, и которого Гермиона уже считала мертвым, неожиданно легко вскочил на ноги и с поспешным проворством схватил парящий в воздухе меч Гриффиндора.

— Помнишь Анидаг? – продолжала Каро. – Давай‑ка и его так же, То‑то? Он не должен даже отключиться. А если парнишка умрет и девочка очнется – мы не сможем ее убить, помяни мое слово! Да поторопись, То‑то, я, право же, теряю си…

Внезапно Каро переменилась в лице: смертельная бледность залила ее кожу быстрой волной.

— Скандинавский леший, – прошептала ведьма с хрипом, и струйка темной крови вырвалась из уголка ее губ.

Гермиона не сразу поняла, что это Рабастан, шагнувший за спину парящей колдуньи, чтобы забрать палочку Гарри с другой стороны, вдруг с размаху всадил меч Годрика Гриффиндора в спину женщины между лопаток, точно пробив сердце.

 

Глава XLIII: «И прежде чем взошла заря, рабы зарезали царя

[157]

»

Со второго рывка он пронзил ее насквозь – окровавленная сталь вырвалась из левой груди Каро, в то время как Беллатриса с диким криком бросилась на предателя, одним взмахом своих огромных серповидных когтей снося его голову с плеч.

Они оба повалились на пол за спинами Гарри и всё еще парящей в воздухе Каро. Голова Рабастана мотнулось в сторону, от удара оборвались остатки кожи и жил, и она покатилась к лестнице. Но еще до этого рокового прыжка Беллы старик успел крикнуть громовым голосом, обращаясь к Волдеморту: «За брата! Будь ты проклят!..»

Всё это заняло доли секунды, но их хватило Гарри, чтобы, сбросив оцепенение и развеяв дымчатые лиловые цепи, схватить парящую палочку и отбить молниеносную атаку Волдеморта.

— Беда, То‑то, – прокатился по залу неестественно громкий голос Каро, который уже не исходил из ее искаженного судорогой рта, – вечно от тебя одни проблемы…

Только теперь тело ведьмы, последний раз судорожно вздрогнув в воздухе, повалилось с глухим стуком лицом вперед. Остатки ее Связующих чар еще угасали в воздухе, когда Гарри, поставив ногу на поясницу женщины, выдернул окровавленный меч из ее спины и поднял ликующий горящий взгляд на застывшего Волдеморта.

— Мы будем сражаться насмерть, – произнес Гарри.

— Я не стану убивать тебя, Поттер, – поборов все чувства, произнес Темный Лорд, с ледяным спокойствием не сводя с Гарри поднятой Старшей палочки. – И ты это знаешь.

— Соображаешь, Риддл! – хохотнул тот. – Тем хуже для тебя. Двоих за раз ты всё равно не осилишь! Был бы умнее – услал бы ребенка подальше, раз уж возлюбленная дочурка не дает избавиться от него!

Он снова расхохотался, диким злым смехом.

Уцелевшие Пожиратели Смерти, все, кто еще оставался на поле боя – попятились назад, даже Беллатриса осторожно отползала к покосившейся арке, ведущей в боковой коридор.

— Едва ты убьешь меня, Поттер, – тихо произнес Волдеморт, – мой собственный Хоркрукс, последний из них, проснется в тебе самом.

Во время короткой паузы Гарри молчал и, ухмыляясь, смотрел на Темного Лорда.

— Думаешь, я еще не понял этого? – наконец произнес он. – Проблема Хоркрукса, заключенного в живом существе, в том, что его очень просто уничтожить. И я успею убить себя до того, как появится риск потерять контроль над ним, хотя я и справился бы с тобой, я знаю это! Но рисковать мы не станем. Не надейся, Риддл, настал час расплаты!..

Гермиона уже не слушала их: бесшумной тенью она поднялась на руках, превозмогая остатки поразившего ее проклятья, и стала ползком пробираться по лестнице на второй этаж, игнорируя покалывание сотен игл, терзающее тело от этих движений. Чары спадали на нет по мере продвижения вперед, разрушались.

Из‑за перил верхней площадки ведьма еще раз взглянула вниз, на поднявших палочки волшебников.

И неслышно скользнув к полуразрушенному коридору, бросилась к комнате дочери.

 

Глава XLIV: Так, как решишь ты…

Не тут‑то было!

Верхний коридор густой пеленой окутал болотный туман чар. Трансгрессировать не удалось. И едва Гермиона решительно шагнула в это удушливое марево, пол ушел из‑под ног, и она ухнула в глубокую бездну.

Ведьма с трудом поднялась на ноги. Огляделась.

Кругом высились своды глубокой пещеры. Неровные стены уходили в черноту, пульсирующие от магии сталактиты и сталагмиты высасывали силу, словно огромные каменные вампиры. Воздух ловушки, спертый и накаленный до предела, дрожал.

Она должна выбраться отсюда.

Гермиона собрала все свои силы.

Шепча страшные заклинания, она стала медленно пробираться вперед, превозмогая боль и противящуюся магию.

Западня, устроенная для Гарри Поттера Волдемортом, тут же выпустила когти – из стен сверкнули стальные лезвия мечей и с лязгом врезались в слабеющую защиту ведьмы.

Теперь наследница Темного Лорда знала, что сила, спасшая ее от гибели в эту секунду, была вырвавшейся на свободу Красной магией. Это о нее расплавились лезвия мечей, это она зажгла глаза женщины пламенем.

Дернувшись рывком, леди Малфой устремилась вперед.

Из густеющего воздуха собрались, подобно мириадам лютых демонов, большие и свирепые летучие мыши и черными сгустками кинулись на идущую. Они царапали когтями поле, которое непрестанно ткали вокруг произносимые заклинания, жилистые перепончатые крылья с шипением плавились о него, а гады визгливо таяли, не долетая до пещерного пола.

Ведьма упрямо двигалась к цели.

За расступающимся мраком перед Гермионой простерлось мутное озеро. Заклинания, которые она продолжала шептать, сплели над ним дымчатый узкий мостик, вязкий, словно болотная трясина. Леди Малфой двинулась по нему медленно, будто противясь раскаленному ураганному ветру, дующему в лицо.

Вода в озере забурлила и начала подниматься, встала стенами по обеим сторонам моста и нестерпимой силой давила на ведьму. Ее сопротивление слабело. Вода просачивалась сквозь завесу заклятий, тонкими струйками стекала под ноги на болотистый вязкий мост.

Вот давление увеличилось, и уже целые фонтаны пробивались в растущие бреши. Кровь шумела в ушах. Прибывающая жидкость обернулась удушливым плотным туманом – он обволакивал, проникал внутрь, разъедал жаром легкие. Гермиона упала на колени, не в силах больше идти.

Какая ирония. Погибнуть здесь, решившись на последний, самый страшный шаг, погибнуть в колдовской западне собственного отца, ловушке, которая должна была дать надежду на спасение…

Липкий туман забрался под одежду. Гермиона чувствовала, что лишается сознания, ее дымчатый мост таял, и она понимала, что сейчас канет в мутные воды озера навстречу смерти.

Внезапно жар, окутавший ее, ожег холодом левое плечо. И, будто плавясь, стал отступать, стекать волнами, снова превращаясь в жидкость. Заклятие гасло, наткнувшись на Черную Метку, которую ведьма не догадалась обнажить, вступая в околдованный коридор.

Густая мгла рассеивалась, стены пещеры таяли.

И вот обессиленная Гермиона оказалась на полу верхнего коридора, в десяти шагах от запертой двери в комнату дочери.

Будто приглашая ее, дверь распахнулась.

Это вернуло женщине силы, страшная отчаянная решимость развеяла усталость.

Она поднялась.

Сердце снова порывисто застучало в груди. Теперь ничего не препятствовало осуществить страшный долг. Но Гермиона медлила.

Вдруг усадьбу до самого основания сотряс страшный удар, идущий снизу. Сколько времени потеряла Гермиона в колдовской западне? Быть может, уже слишком поздно!

Она решительно шагнула вперед. С трепетом окинула комнату взглядом, опасаясь натолкнуться на страшное свечение выцветших зеленых глаз, которые могли распахнуться на лице Генриетты в любую минуту.

Но девочка мирно спала в своей постели со спокойствием невинности, очарованная магическим дурманом.

В этой комнате, которой не коснулись разрушения страшной битвы, было очень тихо и безмятежно покойно. Через окна пробивался яркий дневной свет. Как странно. Сколько же времени Гермиона боролась с околдованной пещерой, если уже настал день?..

Она невольно бросила взгляд на улицу.

Нет, это не яркое небесное светило наполняло комнату Генриетты, ее озаряли сквозь подернутые маревом заклинания окна высокие пятна сотен сверкающих шаров, повисших над садом Блэквуд–мэнор, подобно многочисленным миниатюрным солнцам. Под этим светом сновало в беспорядочной суете множество людей – орденовцы и мракоборцы, сотрудники Министерства магии, прочие колдуны и колдуньи – все они силились проникнуть в дом сквозь прочную защиту, выставленную Гарри Поттером. Как давно они там, кто позвал их?

Гермиона вспомнила о Снейпе, которого выкинули вон из усадьбы. Да, наверное, это он призвал помощь. Но что же с того? Никто из всех тех волшебников не может прийти на выручку, никто вообще уже не может помочь…

…Она так мирно спала в своей постели. Спокойная и безмятежная. Такая маленькая, такая беззащитная и бесконечно родная.

Рядом, на тумбочке, около расплескавшейся пиалы с каким‑то зельем, сидел, свесив длинные розовые уши, плюшевый кролик Тото с бурым пятном на распоротой грудке.

Тото.

Каро больше нет, нет надежды. Ничего не осталось.

— Я всё равно тебя потеряю, – прошептала Гермиона, медленными шагами приговоренного по эшафоту подходя к кровати дочери, – только намного страшнее. – В эти мгновения она позабыла всё: страшную полосу препятствий к этой комнате, мириады волшебников, снующих за окнами, двоих Черных магов, схватившихся внизу в смертельной битве. – Мы могли бы убежать на край света, молить его о пощаде, – шептала Гермиона, своими ледяными руками сжимая теплые пальчики спящей дочери. – Но он никогда не пощадит нас, Етта. – Она решительным жестом расстегнула две уцелевшие пуговицы на мантии и скинула ткань назад. – Понимаешь? У меня нет выхода, совсем–совсем нет. У меня опять нет выбора.

Внизу послышались грохот и новый взрыв, осыпались откуда‑то битые стекла. На улице за окнами плясали отблески заклинаний, перекрываемые пеленой колдовского марева.

Даже если Каро воскреснет в одном из своих Хоркруксов, времени на ее помощь уже не осталось. Или Волдеморт там, внизу, убьет Гарри, или Гарри убьет его и затем прикончит себя. Так и так Генриетта обречена на гибель, еще более страшную, ужасающую, мучительную. Мучительную не столь для нее, сколь для самой Гермионы.

— Или я сделаю это сейчас, – внизу снова что‑то громыхнуло, и усадьбу сотрясло с вибрирующим звоном, – либо ты откроешь свои глаза, Етта, но они уже не будут твоими. И ты погибнешь, всё равно. А твое тело, оно попытается убить и меня, и grand‑père, понимаешь? Ты всё равно никогда уже не проснешься. Они отняли тебя у меня. Они все. Плохие и хорошие, все они – им плевать на нас с тобой, и они нас с тобой разлучили.

Она крепче сжала хрупкие пальчики спящей и, наклонившись вперед, осторожно поцеловала Генриетту в лоб. Дыхание девочки обдало лицо чем‑то терпким, в горле встал горький, рвущий всё существо ведьмы ком. Сейчас это легкое, едва ощутимое посапывание прервется навсегда. И она больше никогда не откроет свои изумрудные глаза, никогда не зашипит по–змеиному, не топнет упрямой ножкой… Никогда, никогда, никогда…

Неотвратимо и страшно. Безвыходно.

— Всё будет так, как решу я, – прошептала Гермиона, повторяя давние слова Милагрес. – Твоя судьба сложится так, как решу я. Так, как решу я… Это неправда, милая, – дом снова потрясло мощным толчком, – если бы я могла что‑то решать, ты не была бы здесь. И ты жила бы долго, счастливо… Ты бы еще много лет ходила по земле, последняя из Саузвильтов. Но только я ничего не решаю. Милагрес ошиблась, впервые ошиблась. Я лишена всякого выбора по праву рождения, Генриетта. – Она завела руки за спину и вынула из‑за пояса волнообразный серебряный кинжал, с лязгом вытащила его из ножен. – Если там, дальше, существует память, Етта, знай: я никогда не желала тебе зла. Я сейчас пронзаю этим кинжалом не только твое сердце. Я убиваю нас обеих. И моя душа, всё, что от нее еще осталось, покидает землю вместе с тобой. «Не волею своею, но по воле крови своей; жертвою за грехи предков своих, отмеченный врагом и закланный другом, омытый слезами и кровью на ложе смертном своем!» Миссис Блэк сказала, что это совсем не больно.

Она размахнулась и, больше не думая, сжав двумя руками рукоятку кинжала, всадила его в живот дочери до самого основания.

Резко дернувшись вверх, Етта распахнула свои изумрудно–зеленые, бездонные глаза и вскинула ручки, сцепив их поверх рук матери, сжимающих рукоять нагревающегося кинжала. Одно бесконечное мгновение они смотрели друг другу в глаза. И вот ручки Етты начали слабеть и опадать, ее вскинувшееся, напряженное тело оседало на подушки, а глаза угасали, из них уходила жизнь, таяла, растворяясь в небытии…

 

Глава XLV: Черный револьвер

Безмолвная тень постаревшей ведьмы выскользнула в верхний коридор усадьбы. Она шла, выставив левое плечо с обнаженной Черной Меткой – знала теперь, как победить установленную Волдемортом ловушку. И действительно – ухнув сразу в бездну колдовской пещеры, она, выставляя вперед Метку, будто по воздуху быстро поднялась обратно в коридор, пол которого сверкнул прозрачным стеклом и, словно льдом, затянулся паркетом, оставляя ловушку невидимой для глаз.

Эта западня должна была удержать Гарри Поттера, вздумай он подняться сюда. Или Генриетту, если та очнется в своей кровати, уже не будучи просто ребенком. Ведь и у нее не было Черной Метки…

Сколько времени понадобилось бы Гарри Поттеру для того, чтобы разрушить чары этой ловушки?..

Тень женщины свернула в левую дверь верхнего коридора и вошла в освещенную заревом спальню. На улице за окнами всё так же бессмысленно сновали волшебники. Маленькие солнца в небе меркли, уступая дорогу занимающемуся рассвету.

На тумбочке с треснувшим от сотрясавших дом взрывов зеркалом среди рассыпавшихся флакончиков и тюбиков стояла резная шкатулка. Тень вскинула безжизненную руку и распахнула крышку, достала маленький и аккуратный черный револьвер. Когда‑то бесконечно давно, в той, другой жизни, которая еще была её жизнью, его подарил заезжей ведьме один чистосердечный деревенский паренек, жестоко убитый впоследствии без вины, без причин, без смысла…

Тень взвела курок и без каких‑либо эмоций вышла обратно в коридор.

Она снова ухнула в пещеру, но двух шагов хватило для того, чтобы заставить ту растаять, снова принять твердые очертания коридора.

Рассвет сочился из разбитых окон в дом. Гермиона ступила на верхнюю площадку лестницы, совсем разрушенной, усыпанной крошевом и битым стеклом.

В холле внизу среди обломков стояли друг напротив друга две фигуры.

Гарри в разодранной рубахе, висящей на нем кровавыми клочьями, под которыми обнажались ужасающие раны от когтей и уродливые следы старых шрамов. И Темный Лорд, высокий и худой, в опаленной, обугленной местами мантии, с проступившими на посиневшей коже прожилками черных узорчатых вен. Его глаза снова сузились и горели красным пламенем, весь облик мага опять приобрел утраченные за минувшие годы змеиные черты. Из уголка рта сочилась кровь, тонкой струйкой сбегающая по подбородку за ворот мантии.

Больше в холле никого не было. Неуверенные лучи осеннего солнца блестели на лиловой пленке заклятия в брешах полуразрушенных стен. За ней сновали безликие тени. Обугленные стены там и тут покрывали странные пятна, колдовские гадюки извивались на ступенях лестницы, огромные, усыпанные шипами сухие лианы валялись на полу, рассеченные могучими ударами меча.

Сам он, достославный меч Годрика Гриффиндора, с переломленным лезвием и раскрошенными рубинами валялся у стены в луже шипящей кислоты.

Запыленная голова Рабастана Лестрейнджа безжизненно скалилась у входных дверей.

— Твои крысы остались без зубов и все попрятались в норы, – говорил Гарри Поттер, сплевывая кровавую слюну. – Осталось недолго, Риддл! Час расплаты настал. Ты можешь победить сейчас это тело, но то тело ты уже сегодня не одолеешь. Нужно было прикончить ее или убрать как можно дальше, раз уж тебе не дали с ней разделаться! Но ты опять понадеялся на себя и своих шакалов! И теперь уже ничто не поможет тебе, Риддл! Никто не в силах остановить меня здесь, ни у кого не осталось даже бесполезной волшебной палочки! – Гарри дернул головой на звук шагов, раздавшихся наверху, и, увидев на площадке лестницы приближающуюся к ступеням Гермиону, оскалился. – Ты вовремя. Гляди! – крикнул он бывшей соратнице и подруге. – Гляди, Гермиона! Сейчас умрет тот, кто виноват во всем!

Гарри поднял палочку на Волдеморта, который, не отрываясь, пристально смотрел на дочь. В этот миг Темный Лорд опустил свою палочку. В глазах Гарри успело сверкнуть подозрительное удивление, и тут же Гермиона произнесла ему в ответ:

— Я вижу, – и, вскинув обе руки вперед, безразлично спустила курок револьвера.

Первая пуля попала Гарри в запястье, и волшебная палочка, выплюнув сноп искр, упала на пол; вторая, вылетевшая следом, угодила ему в основание позвоночника – и герой магического мира, этот обуздавший всех демонов Черной магии мессия, чувствующий колдовство любой силы даже во сне, как подкошенный, повалился на пол.

Медленно, громко стуча каблуками по усыпанному побелкой паркету, Гермиона спустилась вниз, наступая на тающих под ногами гадюк, и пошла к распростертому, бездвижному телу.

— Ты убила ее! – с неизъяснимым ужасом прохрипел Гарри, едва разжимая парализованные уста, и на его искаженном лице новая судорога свела растрескавшиеся губы, на которых пузырилась алая слюна, в уродливую неестественную гримасу.

— Да, убила, – вытягивая руку с револьвером и целясь ему в голову, произнесла Гермиона. – Так захлебнись же теперь в ее крови!

Она спустила курок. Третий выстрел грянул в пустом холле.

На улице с громким карканьем с куста сорвалась стая ворон, взметнувшись над бессильно снующими волшебниками Министерства магии и Ордена Феникса.

Алое марево, окутавшее усадьбу, начало таять.

Поблекшие зеленые глаза с неестественным странным свечением застыли навсегда на искаженном бледном лице.

 

Эпилог. Серый Кардинал Гарри Поттера

Нарцисса обвенчалась с Северусом Снейпом в начале января 2011 года, и двадцатого числа произвела на свет девочку, получившую имя Мари–Эйлин Снейп – в честь прабабки по матери и бабки по отцу. Это был не очень красивый ребенок, подобный тем, что часто рождаются от близкородственных браков. Но Нарцисса любила свою дочь какой‑то странной, горделиво–презрительной любовью, будто тайную награду, вещественное доказательство величайшей, грандиозной победы.

Она сделала невозможное и осталась жива, но никто в целом мире никогда не узнает об этом. Знает лишь она сама – тень мессии, безликий Серый Кардинал, истинный вершитель судеб.

Женщина, которая смогла отомстить. Тому, кто сломал ее судьбу – и еще сотни, тысячи судеб. Но ее не волновали эти тысячи, ее волновала только ее собственная разрушенная жизнь. И пусть не до конца, не безоговорочно, и уж точно не триумфально, но Нарцисса, урожденная Блэк, отомстила своему единственному настоящему обидчику. В меру сил. Много больше всех сил, которые когда‑либо можно было бы в ней заподозрить.

И Нарцисса будет бережно лелеять свой сокровенный трофей, до глубокой старости сохранив в глазах этот презрительный, надменный взгляд королевы, существа много выше всех окружающих, того, кому ведомо нечто в высшей мере поразительное, что и позволяет ей носить этот взгляд, словно корону сосланной императрицы.

Это память.

И девочка по имени Мари–Эйлин Лилиан Снейп, болезненная, но бойкая малышка с черными непослушными кудряшками и будто выцветшими, поблекшими изумрудами глаз, глаз со странным, неестественным свечением. Иногда они вдруг пустели, стекленели на некрасивом лице маленькой ведьмы, и тогда в них можно было разглядеть призрачную тень жестокости, беспощадной и мимолетной.

Мари–Эйлин не унаследовала от Северуса Снейпа ничего, и почти ничего не переняла от своей матери…