Уже два месяца жила Антония среди разбойников Дуино, но состояние ее оставалось прежним и не внушало надежд на выздоровление. Она только немного окрепла и полюбила сидеть по вечерам у своего окна, выходившего на море.

Однажды — это случилось впервые — ни одной из прислуживавших ей обычно женщин не оказалось возле нее; сначала она едва это заметила. Но гул пушки, грохотавшей неподалеку от замка Дуино, все же привлек ее внимание, потому что этот то и дело повторяющийся звук всякий раз заставлял ее вздрагивать. Тогда ей захотелось увидеть своих служанок; спустившись по главной лестнице, она пробежала залы, коридоры и обнаружила, что замок пуст. Грохот пушки раздавался все ближе, и каждый ее выстрел сопровождался глухим рокотом, подобным рокоту бури. Антония поднялась к себе, открыла окно и, взглянув на море, заметила множество небольших судов или челнов, напоминающих рыбачьи лодки, которые, казалось, обступали подножие крепости.

Все это произвело на нее сперва некоторое впечатление, но она скоро позабыла об этом. Смерклось; воздух был тих, вода спокойна, небо усеяно мириадами сияющих звезд, совсем как в ту ночь, когда судно Антонии по выходе из лагун было захвачено у берегов Истрии. Некоторое время она любовалась звездами.

Между тем грозный шум, на который она уже обратила внимание прежде, все разрастался позади нее. Минутами ей слышались в нем звон шпаг, проклятья, стоны — потом на время воцарялась мертвая тишина. Если бы Антония владела рассудком, она не чувствовала бы страха, ибо была так несчастна, что не могла опасаться изменения своей участи к худшему, но ее больное воображение связывало надвигающиеся события с какими-то новыми страданиями, а доносившиеся до нее стоны рождали в ней ужас перед ожидающими ее муками.

Галереи замка не были освещены; уже совсем стемнело. Однако Антония пробралась туда и заскользила вдоль темных стен, касаясь их рукой. Дойдя до лестницы, она остановилась и прислушалась. Двор был полон вооруженных людей, которые невнятно переговаривались между собой.

Бой кончился.

Раздавался только стук ружейных прикладов о каменные плиты.

Вдруг она услыхала ужасающий шум, среди которого повторялось имя Сбогара. Какой-то человек взбежал по лестнице и как молния пронесся мимо Антонии. За ним гнались. На нижних ступеньках лестницы уже показались огни факелов. Слышался лязг штыков. По каменным ступеням гулко раздавались шаги приближающихся солдат. Антония бросилась в свою комнату; едва она вбежала туда, как ей послышался чей-то глухой голос, произносящий ее имя.

— Кто здесь зовет меня? — спросила она, вся дрожа.

— Это я, — ответил Жан Сбогар. — Не пугайся… И — прощай навеки!

Он стоял у окна; преследователи уже врывались в противоположный конец галереи.

Разбойник устремился к Антонии и схватил ее в объятия.

— Это я, я, — прошептал он. — Прощай навеки!

Какое-то смутное чувство, непонятное ей самой, чувство, в котором были и ужас и нежность, охватило Антонию.

Сбогар, трепеща от страсти, прижал ее к своему сердцу.

— Антония, дорогая Антония! — вскричал он. — Прощай навеки! О! В последний раз, одну только эту минуту за все века… Антония, дорогая Антония!

Черный платок, скрывавший его лицо, упал, но Антония уже ничего не видела. Лица их соприкасались, она чувствовала его горячее дыхание, и в то же мгновение губы разбойника прильнули к ее губам и запечатлели на них поцелуй, от которого все существо Антонии пронзило неведомое ей дотоле упоение, жгучее сладострастие, в котором были и ад и рай.

— Кощунство или святотатство! — вскричал Сбогар. — Ты моя возлюбленная, моя супруга, и да погибнет теперь весь мир!

С этими словами он опустил ее на высокую ступеньку под окном и бросился в море.

В ту же минуту в комнату ворвались солдаты с факелами. Они были удивлены, не найдя здесь разбойника, и спросили Антонию, не видала ли она его.

— Тише, — молвила она, приложив палец к губам, — он первым взошел на брачное ложе. И вот, — продолжала она, указывая на черный платок, брошенный Сбогаром к ее ногам, — вот свадебный его подарок.