Мне бы дедову песню допеть, Только слов этой песни не знаю. Мне б прижаться к нему И уткнуться в плечо головой… И, взрослея, Его я себе наяву представляю, Как он в избу заходит. Счастливый. Здоровый. И – свой! Чтоб деревня, не веря тому, Очумев, зашепталась. Чтобы наша родня Повалила увидеться с ним. …Может, эта мечта По наследству мне кровно Досталась От отца моего Всем дальнейшим Потомкам моим.

Прошла пора боёв, Потерь и стонов. Повержен враг, Раздавлен и разбит. Останутся лишь Гильзы от патронов Да память, Что о многом говорит. Она нас не щадила, Не жалела… В кругу огромных Бедствий и невзгод Приподнималась, Силилась и зрела, Чтоб не исчезло всё В какой-то год. Чтоб времени Отчаянная стылость Не скрыла, А как раз наоборот Всё обострила. Словно проявилось: Не минул срок Синявинских болот!

Потерпи, Солдат! Не кричи! Ты побудь, Неизвестный Солдат. Пусть в лазоревой ночи На полнеба костры горят! Сможешь Ты За всех отдохнуть. Но сейчас Не сникай головой И во флягу свою зачерпнуть Постарайся воды живой. И за эти, за пять минут, Меж боями, в лесной глуши, Раны тяжкие заживут, Груз тяжёлый спадёт с души. …И молчит Солдат. Всё молчит. И прошли его все года. И настырней весной журчит Ручейковая та вода. И пускай она унесёт Горький вкус фронтовых болот И прихватит ещё с собой Непомерную нашу боль. …Вновь торопится напоить Всех, кому захотелось жить. Тех, которые из земли Первоцветами проросли.

Дорога двигалась покато, Одна из множества путей. Ещё призывело с плаката: «Иди, боец, его убей!» Мы одолеем силу вражью! — Приказ был Родиною дан. А в стороне по заовражью Дымился сухостой-бурьян. И горечь гари чёрной прытко Осенний ветер разносил. У дома хлопала калитка, Казалось, из последних сил. У дома (был он здесь, покуда Не угодил в него снаряд)… А ныне – брёвен чёрных груда. Они, как призраки, лежат, Не прогорая, просто шая… И превращался пепел в мох. …Россия, малая, большая, На то глядела, словно Бог. Пошли солдаты друг за другом. Что дальше будет – наплевать. …А им бы походить за плугом. Любить и жить. Не убивать!

Заграждений проволочных сеть Из земли выглядывает ржаво. Будет снова весело галдеть С каждой ветки соловьёв орава. А речушка набирает прыть: Что ей всевозможные преграды?! Оживает всё. Не оживить Вас, в войну погибшие солдаты!

Их туда вело не чувство долга, Не об этом думалось тогда. Прозвучала громкая тревога, Прокричала яростно: «Беда!» Отвернулись от родни: «Чего там понапрасну слёзы проливать!» Скрылись за ближайшим поворотом И ушли спокойно воевать. Вечер был таким, какой обычно, Даже лучше — как навеселе. И ватага мужиков привычно зашагала по родной земле. Каждый шаг их отдавался глухо. «Нам врагов разбить — в один присест!» И глядела им вослед церквуха, На которой покосился крест.

Ничего не выдумаешь хуже: По своим убойно бьют «катюши»! Гул от установок реактивный, Души раздирающий, противный… Над округой страшный слышен вой. Вместе с ним солдаты наши выли — Напоследок, до поры живые, В землю закопавшись с головой. Перепутал впрямь координаты Кто-то там! А эти – виноваты?! И спастись, видать, напрасный труд. Вот и рвут без устали подмётки Наших миномётов установки И бойцов – своих! – на части рвут. И не в переносном смысле, точно, Тех людей живых разносит в клочья. Их в муку в два счёта перетрут. Будет долгий им заказан отдых В данных расстояниях окопных. А пока – и кровь, и жуткий ад. В той невыносимой круговерти Не хотелось бестолковой смерти, Без понятья: кто в ней виноват? …Стало там спокойнее и тише Сквозь десятилетья мирных лет. А война, она ошибку спишет. Виноватых не было и нет. Коль живой вернулся, ты – в почёте, Настоящий воин и герой. Остальным – лежать навек в болоте, Так и есть: в земле лежать сырой…

Названье дали – Мёртвое болото. В Карелии, под Кестеньгой оно. На километров несколько всего-то, Но в нём погибнуть многим суждено. Не сочинят им громких эпитафий. И не поставят памятников тут. Лишь в пропись похоронных биографий, Возможно, населённый впишут пункт. …Там разошлись пожизненно врагами Бойцы двух армий, выбившись из сил. И у бредущих дальше под ногами Болотный мох,                    как мог,                              весь путь мягчил.

Тянутся столбы высоковольтки. Видишь, ярок солнечный закат, Высветил, усилив в сотни крат, Подвиги, не знавшие про сроки. Солнце задвигается в зенит… Лес вокруг окрасился кроваво. И живых, и всех ушедших слава Тут, как электричество, звенит.

Был поход по лесу долог. Наконец настал привал. Я в лесу нашёл осколок, Тот, который убивал. Он лежал в ладони – ржавый, Злой, неистовый металл. И сегодня я, пожалуй, Очень много испытал. И сегодня много понял, Сбросив годы, как мешок… А осколок жёг ладонь мне, А ещё мне душу жёг. Убивающий когда-то Сразу в сердце, наповал… Понял я того солдата, Что здесь раньше воевал. …Лет с войны прошло немало. И, очнувшись ото сна, Вновь кукушка куковала. А в лесу была весна.

Зелёный можжевельный куст Взошёл на бруствере окопном, Над протяжением болотным Под сенью белоночных люстр. И там же проволочный ряд С ним по соседству оказался, К нему колючками прижался В том месте, где упал снаряд. Над фронтовой передовой, Средь позже выросшего леса, На фоне ветхого железа — Как будто выживший… Живой!

На Чёрной речке – чёрная тоска. И кажется, тоскливей не бывает. И вместе с ней куда-то облака Под ритм теченья в Вечность убывают. Кружатся над водою мотыльки — Пригрело солнце, видя жизнь другою. А мне опять представились полки, Погибшие вот тут, у нас, под Мгою. Кусты озябло от дождя дрожат. Опасность есть: сильней бы не полило! А всюду там солдатики лежат: Не лес – большая общая могила. А речка эта будет долго течь, Плутать себе в болотах и чащобах. …Не хватит слёз. И слов не хватит, свеч, Чтоб помянуть всех. И оплакать чтобы.

Фотография деда От времён постарела: Потускнела от света; Словно лист, пожелтела. Знак беды и печали, В перегибах картонка. …Всю войну его ждали, А пришла похоронка. …Птицы низко летали, Жизнь творилась на свете. Как трава, подрастали Безотцовщиной дети. И, надеясь на милость (Возвратился же кто-то!), Бабка молча молилась На икону и фото.

В солдатских письмах адреса С пометкой: «полевая почта»… Масштаб – дороги и леса, А это где – не знаешь точно. Все фразы на один мотив — Чего ж тревожить?! Мол, остаюсь здоров и жив, И вам – того же… Все строки на один манер — Родным, кто дорог. Листок бумажный жёлт и сер, Как тол и порох. Чертою между «здесь» и «там» Из жизни хмурой. …Ещё впечатан чёткий штамп — Цензурой.

А война где-то рядом. Это ж было. Случилось! И зарядом снаряда Она затаилась. Коль не в топях, То там Окопалась, в сторонке, В неглубоких окопах И в бездонной воронке. Голубая вода В ней застыла, как в чаше. Вспоминай иногда, Ну а лучше – почаще. По прошествии лет Эти тянутся нити К тем, что были и нет На войне той убиты. И – молчанье в ответ! Как ожоги, как метки, Как на дереве след Обломившейся ветки.

И, как раньше, тревожен, По-прежнему зябок и страшен. И вода проступает Из разных болотных горнил… Мы пройдём этот путь По зарубкам из памяти вашей, По приметам, которые Лес на века сохранил… Я пройду этот путь, Мне его моя совесть укажет! Здесь я что-то уже для себя Навсегда прояснил. Тут мой дед воевал… Только он ничего не расскажет: Он её, эту правду, Под сердцем до смерти носил. Он бы мне рассказал, Как прошёл этот путь, но солдатом. Он бы много успел рассказать Повзрослевшему мне. А ещё б улыбался смущённо, Почти виновато, Потому что не слышал: От взрывов оглох на войне.

Эта пуля Не в меня летела. Не в меня Попасть она хотела. В сорок первом? Или в сорок третьем? Не жил я тогда ещё На свете! Не в меня! А в паренька-солдата. Выстрел пулемёта? Автомата? А боец, верней сказать, Солдатик Кутался в видавший виды Ватник Или притаился рядом С елью, Принакрывшись Грязною шинелью. И держал, как знать, Наизготовку Со штыком Заржавленным винтовку. А с болота сильно холодило. Паренька навечно зацепила Пуля та. Навылет просвистела. …Вот такое, понимаешь, дело. Ель сгнила. Потомкам в назиданье Найдено свинцовое посланье. Много у Синявинского леса Скоплено военного железа! …Дождевой апрельский Долог морок. Слышу чутко Каждый звук и шорох. Здесь война Проходит стороною. Мир стоит Над Русскою страною.