Вниз вела крутая и узкая ржавая железная лестница. Он нащупал на стене выключатель. Подслеповатая лампочка на двадцать пять ватт медленно залила помещение тусклым светом. Тяжелая железная дверь открылась бесшумно. Он регулярно смазывал петли, чтобы ее не разбудил скрип, когда он ее навещал. На него повеяло теплом, пропитанным сладковатым запахом вянущих цветов. Он аккуратно закрыл за собой дверь, включил свет и с минуту неподвижно постоял, словно прислушиваясь. Огромная комната — пять на десять — была обставлена очень скромно, но ей здесь, похоже, было хорошо. Он подошел к музыкальному центру и нажал на кнопку «воспроизведение». Комнату заполнил грубый голос Брайана Адамса. Сам он в этой музыке ничего не находил, но она любила Адамса, а он привык уважать ее пристрастия. Если уж ему приходилось ее прятать, то она, по крайней мере, ни в чем не должна была испытывать недостатка. Она, как всегда, молчала. Она не разговаривала с ним, не отвечала на его вопросы, но это его не смущало. Он отодвинул в сторону ширму, делившую комнату на две половины. За ширмой на узкой кровати лежала она, тихая и прекрасная; руки ее были сложены на животе, длинные черные волосы веером рассыпались вокруг головы. Рядом с кроватью стояли ее туфли, а на тумбочке — стеклянная ваза с завядшими лилиями.

— Привет, Белоснежка… — сказал он тихо.

На лбу у него выступил пот. Жара была почти невыносимая, но она любила тепло. Она всегда быстро мерзла. Его взгляд медленно поднялся по стене к фотографиям, которые он повесил для нее рядом с кроватью. Он собирался спросить ее, можно ли повесить еще одну. Но нужно было выбрать подходящий момент, чтобы она не обиделась. Он сел на край кровати. Матрац подался под его тяжестью, и ему на мгновение показалось, что она шевельнулась. Но это был всего лишь обман зрения. Она никогда не шевелилась. Он протянул руку и коснулся ладонью ее щеки. Ее кожа с годами немного пожелтела и стала жесткой, словно дубленой. Глаза, как всегда, были закрыты, и хотя лицо было уже не таким нежным и розовым, как прежде, ее рот остался таким же красивым, как тогда, когда она говорила с ним и улыбалась ему. Он долго сидел и молча смотрел на нее. Никогда еще его желание защитить ее не было таким острым.

— Мне надо идти, — сказал он наконец с сожалением. — У меня столько дел…

Он поднялся, вынул из вазы увядшие цветы и убедился в том, что бутылка колы на тумбочке была полной.

— Если тебе что-нибудь понадобится, ты мне скажешь, хорошо?

Иногда ему очень не хватало ее смеха, и его охватывала печаль. Конечно, он понимал, что она мертва, и все же ему казалось, что так проще — делать вид, что он этого не знает. В нем до сих пор еще теплилась надежда на то, что она когда-нибудь улыбнется.