Грегор Лаутербах беспокойно ходил взад-вперед по гостиной. Он выпил уже три стакана виски, но успокаивающее действие алкоголя на этот раз не наступило. Целый день он успешно вытеснял из сознания угрожающее содержание анонимного письма, но стоило ему переступить порог собственного дома, как страх вновь навалился на него. Даниэла уже лежала в постели, он не хотел ее беспокоить. Ему пришла в голову мысль позвонить любовнице и встретиться с ней — просто чтобы отвлечься от мрачных раздумий. Но после минутного колебания он отказался от этого намерения. Придется ему на сей раз обойтись без посторонней помощи. Он принял снотворное и лег в постель. Но около часа ночи его вырвал из сна телефонный звонок. Звонки в такое время не сулили ничего хорошего. Дрожа всем телом и обливаясь потом, он лежал в своей кровати и ждал. Даниэла ответила на звонок из своей комнаты. Через несколько минут она тихо, чтобы не разбудить его, прошла по коридору. Дождавшись, когда за ней захлопнется дверь, он встал и спустился вниз. Его жене случалось время от времени принимать экстренные ночные вызовы пациентов. Он не держал в голове графиков ее дежурств.

Тем временем было уже начало четвертого, и он находился на грани нервного срыва. Кто же мог прислать ему это письмо? Кто знал о нем и Белоснежке и о потерянной связке ключей? Боже, на кону стояла его карьера, его репутация, вся его жизнь! Если это или другое такое же письмо попадет не в те руки, ему конец. Пресса только и ждет громкого скандала! Он вытер влажные от пота руки о махровый халат, налил себе еще виски, на этот раз тройную порцию, и сел на диван. Свет горел только в прихожей, в гостиной было темно. Даниэле он не мог рассказать о письме. Ему и тогда следовало утаить от нее свои похождения. Это ведь она семнадцать лет назад построила и оплатила этот дом. На свое скудное чиновничье жалованье он никогда бы не смог позволить себе такую виллу. Ей доставило особое удовольствие взять его, жалкого школьного учителя, под свое крыло и ввести в солидные общественные и политические круги. Даниэла была хорошим врачом, и у нее было много богатых и влиятельных частных клиентов, которые распознали в ее муже талантливого политика и оказали ему свое покровительство. Грегор Лаутербах был всем обязан своей жене, это он хорошо прочувствовал тогда, после той истории, увидев реальную угрозу лишиться ее благосклонности и поддержки. Он долго не мог поверить своему счастью, когда она его все же простила. В свои пятьдесят восемь лет она выглядела потрясающе, и это было источником его постоянной тревоги. Хотя они с тех пор ни разу не спали вместе, он любил Даниэлу всем сердцем. Все остальные женщины, проходившие, а точнее, пробегавшие через его жизнь и постель, были ничего не значащими, чисто физическими явлениями. Он не хотел потерять Даниэлу. Нет, ему нельзя было ее потерять! Ни при каких обстоятельствах. Она слишком много знала о нем, она знала его слабости, его комплексы, его страх перед собственной несостоятельностью, который ему постепенно удалось обуздать.

Услышав звук открываемого замка, Лаутербах вздрогнул. Он встал и прошлепал в прихожую.

— Ты не спишь? — удивилась Даниэла.

Она, как всегда, была спокойна и невозмутима, и он вдруг почувствовал себя, как моряк посреди бушующего моря, увидевший вдали спасительный свет маяка.

Она пристально посмотрела на него и принюхалась.

— Ты пил?.. Что-нибудь случилось?

Как хорошо она его знала! Ему еще никогда не удавалось ввести ее в заблуждение. Он сел на нижнюю ступеньку лестницы.

— Я никак не могу уснуть, — сказал он, но не стал ни объяснять, ни выдумывать причин своей бессонницы. Он вдруг почувствовал острую, непреодолимую потребность в ее материнской любви, в ее объятиях, в ее утешении.

— Я дам тебе лоразепам.

— Нет! — Лаутербах поднялся, покачнулся и протянул к ней руку. — Я не хочу никаких таблеток. Я хочу… — Он умолк, наткнувшись на ее удивленный взгляд, и ему стало стыдно от сознания собственного убожества.

— Чего ты хочешь? — тихо спросила она.

— Я… хочу сегодня… просто спать рядом с тобой, Дани… — едва слышно произнес он сиплым голосом. — Пожалуйста!..

* * *

Пия внимательно всмотрелась в черты Андреа Вагнер, сидевшей перед ней за кухонным столом. Она только что сообщила ей, что судебно-медицинская экспертиза закончена и они могут наконец похоронить останки дочери. Поскольку на лице у матери погибшей девушки были написаны спокойствие и невозмутимость, Пия решила задать ей несколько вопросов об отношениях ее дочери с Тобиасом Сарториусом.

— Зачем вам это? — со злостью спросила та.

— Я внимательно ознакомилась с делом Сарториуса, — ответила Пия. — И меня не покидает ощущение, что мои коллеги в свое время что-то упустили из вида. Когда мы сообщили Тобиасу Сарториусу о том, что нашли останки Лауры, мне показалось, что он действительно ничего не знает об обстоятельствах ее исчезновения. Не поймите меня превратно, я совсем не хочу сказать, что считаю его невиновным.

Андреа Вагнер долго молча смотрела на нее потухшим взглядом.

— Я давно перестала думать обо всем этом, — ответила она наконец. — Мне и без того было нелегко жить, зная, что все только и говорят о нас. Моим младшим детям тоже пришлось несладко — на них постоянно лежала тень погибшей сестры. Я истратила все свои силы на то, чтобы у них было мало-мальски нормальное детство. Но это не так-то просто с таким отцом, который каждый день напивается в «Черном коне» до беспамятства, потому что никак не может смириться с тем, что произошло.

В ее словах не было горечи, она просто констатировала факты.

— Я больше не подпускаю к себе эту тему, — продолжала она. — Иначе бы здесь все давно уже пошло под откос. — Она указала рукой на горы бумаг на столе. — Неоплаченные счета, напоминания о задолженности… Я хожу работать в супермаркет в Бад-Зодене, чтобы дом и мастерская не пошли с молотка и мы не оказались в том же положении, что и Сарториус. Надо же как-то жить дальше. Я просто не могу себе это позволить — жить прошлым, как мой муж.

Пия молчала. Она не в первый раз сталкивалась с такими ситуациями, когда какое-нибудь несчастье выбивало из колеи или совершенно разрушало жизнь целой семьи. Какими же сильными должны быть такие люди, как Андреа Вагнер, чтобы день за днем просыпаться утром и продолжать борьбу, не имея ни малейшей надежды на успех! Было ли у этой женщины вообще что-нибудь в жизни, что приносило ей радость?

— Я знаю Тобиаса с самого его рождения, — продолжала Андреа Вагнер. — Мы дружили с их семьей, как и со всеми остальными в деревне. Мой муж был начальником пожарной команды и тренером в молодежном спортивном клубе, а Тобиас был его лучшим нападающим. Манфред всегда им гордился. — По ее бледному, горестному лицу скользнула улыбка, но тут же погасла. Она вздохнула. — Никто от него такого не ожидал. И я тоже. Но как говорится, чужая душа — потемки…

— Да, вы правы, — кивнула Пия.

Вагнеры действительно хлебнули горя, и у нее пропало желание бередить старые раны фрау Вагнер. В сущности, у нее вообще не было никаких оснований приставать к ней с расспросами по давно закрытому делу. Если не считать этого смутного чувства.

Она попрощалась, вышла из дома и направилась через захламленный двор к своей машине. Из мастерской доносился визг пилы. Пия остановилась, подумала две-три секунды, потом развернулась и открыла дверь в мастерскую. Ничего в этом плохого не будет, если она сообщит и Манфреду Вагнеру о том, что он через несколько дней сможет похоронить останки своей дочери и навсегда перевернуть последнюю страницу этой страшной главы своей жизни. Может, он наконец найдет в себе силы начать новую жизнь. Он стоял к ней спиной, у верстака, и распиливал доску с помощью ленточной пилы. Когда он выключил станок, Пия окликнула его. Он был без наушников, в обычной замызганной бейсболке, в углу рта у него висела погасшая сигарилла. Он скользнул по Пии недружелюбным взглядом и нагнулся за следующей доской. При этом его сползшие штаны с пузырями на коленях обнажили не самую презентабельную часть его волосатой спины.

— Чего вы хотите? — пробурчал он невнятно. — Я занят.

С момента их первой встречи он не брился, от его одежды исходил резкий запах застарелого пота. Пия поежилась и невольно отступила на шаг. Как фрау Вагнер может жить рядом с этим опустившимся человеком? Ее сочувствие к ней еще больше усилилось.

— Господин Вагнер, я только что от вашей супруги, но решила сказать и вам… — начала Пия.

Вагнер выпрямился и повернулся к ней.

— Судебно-медицинская экспертиза… — Пия умолкла.

Бейсболка! Борода! Сомнений не было. Перед ней стоял тот самый мужчина, которого они разыскивали по снимку, вырезанному из видеозаписи на перроне.

— Что?

Выражение его лица представляло собой смесь неприязни и безразличия. Но потом он вдруг побледнел, словно прочел мысли Пии. Он попятился, в глазах его застыло выражение вины.

— Это… это был несчастный случай… — пробормотал он и беспомощно всплеснул руками. — Честное слово, я не хотел! Я… просто хотел поговорить с ней, клянусь!

Пия глубоко вдохнула. Значит, она все же оказалась права в своем предположении, что между нападением на Риту Крамер и осенними событиями 1997 года была прямая связь.

— Но… но… когда я услышал, что этот… этот ублюдок вышел из тюрьмы и вернулся в Альтенхайн… во мне опять все всколыхнулось. Я подумал: я же хорошо знаю Риту. Мы же раньше были друзьями. Я решил просто поговорить с ней, чтобы она уговорила его убраться отсюда… А она побежала от меня… Да еще стала махать кулаками и пинаться… и я вдруг… я вдруг так разозлился…

Он умолк.

— Ваша жена знала об этом?

Он молча покачал головой. Его плечи обвисли.

— Сначала нет. А потом она увидела фото…

Конечно, Андреа Вагнер узнала своего мужа, как узнали его и все остальные, кому они показывали снимок. Они молчали, чтобы защитить его. Он был один из них, человек, который потерял дочь, да еще таким страшным образом. Возможно, они даже считали несчастье, которое он причинил семье Сарториус, справедливым возмездием.

— Вы что же, думали, что этот номер сойдет вам с рук только потому, что вся деревня пыталась вас выгородить?

Всю жалость к этому человеку у Пии как рукой сняло.

— Нет… — прошептал он. — Я… я и сам хотел идти в полицию…

У него вдруг сдали нервы. Он грохнул кулаком по верстаку.

— Эта скотина, этот убийца отсидел свой срок, а моя Лаура умерла навсегда! Когда Рита не захотела меня даже слушать, у меня вдруг сорвало крышу. И эти перила были такие низкие!..

* * *

Андреа Вагнер стояла с непроницаемым лицом во дворе, скрестив на груди руки, и смотрела, как двое полицейских уводят ее мужа. Взгляд, которым она его проводила, говорил сам за себя. Между ними не осталось и следа какой бы то ни было привязанности, не говоря уже о любви. Единственное, что их связывало, были дети, их бесцветные будни или бесперспективность развода. Муж, который топил свои проблемы в вине, вместо того чтобы решать их. Пия вновь почувствовала глубокое сочувствие к закаленной в страданиях женщине. Будущее супругов Вагнер выглядело не более радужным, чем их прошлое. Она дождалась, когда патрульная машина выехала со двора. Боденштайн был уже в курсе и сказал, что позже допросит Вагнера в комиссариате.

Пия села в свою машину и пристегнулась. Развернувшись, она поехала через промышленную зону, состоявшую преимущественно из владений Терлиндена. За высокими заборами на обширной территории, посреди ухоженных газонов и паркингов, тянулись огромные цеха. Путь к главному корпусу, полукруглому зданию со стеклянным фронтоном, преграждали несколько шлагбаумов и проходная. Перед одним из шлагбаумов ждали своей очереди несколько грузовиков, на другой стороне охранники проверяли въехавшую машину. Какой-то грузовик, следовавший за Пией, посигналил ей: она уже включила сигнал левого поворота, чтобы повернуть на В-519 в сторону Хофхайма, но в последний момент решила все же заглянуть к Сарториусам и повернула направо.

Утренний туман рассеялся, уступив место сухому солнечному дню — прощальная улыбка позднего лета посреди ноября. Альтенхайн казался вымершим. Пия увидела лишь одну молодую женщину, выгуливавшую двух собак, и старика, который, облокотившись на низенькие ворота своего дома, беседовал с пожилой дамой. Она проехала мимо «Черного коня», мимо его еще пустой автостоянки, мимо церкви, взяла крутой поворот вправо и резко затормозила: толстая серая кошка с величавой неторопливостью переходила дорогу, не обращая внимания на машину.

Перед бывшим трактиром Сарториусов стоял серебристый «порше кайен» с франкфуртским номером. Пия припарковала машину рядом с «порше» и вошла во двор через открытые настежь ворота. Горы мусора и металлолома исчезли без следа. Крысы, по-видимому, тоже перебазировались в какое-то более хлебное место. Она поднялась по ступенькам на крыльцо дома и позвонила. Ей открыл Хартмут Сарториус. Рядом с ним стояла молодая светловолосая женщина. Пия не поверила своим глазам, узнав в ней Надю фон Бредо, артистку, известную во всей стране не в последнюю очередь благодаря ее роли комиссара полиции Штайн в гамбургском телесериале «Место преступления». Интересно, что ей здесь понадобилось?

— Ничего, я найду его, — сказала та Сарториусу, казавшемуся рядом с высокой элегантной красавицей еще более жалким, чем обычно. — Спасибо вам! Я не прощаюсь.

Она скользнула по гостье безразличным взглядом и прошла мимо, не поздоровавшись и даже не кивнув. Пия проводила ее взглядом, потом повернулась к Сарториусу.

— Натали — дочь наших соседей, — пояснил тот, прочитав удивление на лице Пии. — Они с Тобиасом вместе играли еще в песочнице, и она все эти годы, пока он сидел, поддерживала с ним контакт. Единственная из всех…

— Понятно, — кивнула Пия.

В конце концов, и знаменитая артистка должна где-то родиться и вырасти. Почему бы и не в Альтенхайне?

— Чем могу быть полезен?

— Ваш сын дома?

— Нет, он пошел прогуляться. Но вы проходите.

Пия прошла вслед за ним в дом и дальше на кухню, которая теперь, как и двор, выглядела гораздо более цивильно, чем во время ее прошлого визита. Почему люди всегда ведут полицейских на кухню?

* * *

Амели задумчиво брела вдоль опушки леса, засунув руки в карманы куртки. После бурной дождливой ночи наступил тихий, мягкий день. Луга, засаженные фруктовыми деревьями, были покрыты тонкой кружевной пеленой тумана. Солнце пробилось сквозь серые тучи, и лес то тут, то там вспыхивал осенними красками. Ветви деревьев перемигивались красными, желтыми и коричневыми огоньками последних листьев. Пахло желудями, сырой землей и дымом от костра, зажженного кем-то на одном из лугов. Амели, сугубо городской житель, жадно вдыхала свежий, прозрачный воздух. Она чувствовала небывалый прилив жизненных сил и не могла не признаться себе, что деревенская жизнь тоже имеет свои прелести. Внизу, в долине, раскинулась деревня. Какой мирной и безмятежной она казалась издалека! Красная машина, как божья коровка, проползла по дороге и исчезла в путанице жмущихся друг к другу домов.

На деревянной скамье у старого поклонного креста сидел мужчина. Подойдя ближе, она с удивлением узнала Тобиаса.

— Привет! — сказала она и остановилась.

Он поднял голову, и ее удивление перешло в ужас: темно-фиолетовые кровоподтеки покрывали всю его левую сторону лица, один глаз заплыл, нос вырос до размеров картофелины, а рваная рана на переносице была зашита.

— Привет, — ответил он.

Они с секунду молча смотрели друг на друга. Его красивые голубые глаза помутнели. Он явно превозмогал сильную боль.

— Они все-таки отловили меня. Вчера вечером, в сарае.

— Ну молодец! Я же тебе говорила… — с укором воскликнула Амели и села рядом с ним.

Они помолчали.

— Вообще-то тебе бы надо было пойти в ментовку… — задумчиво произнесла Амели, явно неуверенная в правильности этой мысли.

Он презрительно фыркнул.

— В жизни не пойду! У тебя нет сигареты?

Амели порылась в рюкзаке, достала помятую пачку сигарет и зажигалку и, прикурив две сигареты, одну протянула Тобиасу.

— Вчера вечером брат Йенни Ягельски довольно поздно пришел в трактир со своим толстым дружком Феликсом. Они сидели еще с двумя типами и как-то очень странно себя вели… — произнесла Амели, не глядя на него. — А за круглым столом не было старого Питча, Рихтера из продуктовой лавки и Трауготта Домбровски. Эти заявились аж около одиннадцати.

— Ммм… — неопределенно промычал Тобиас и сделал очередную затяжку.

— Может, это был кто-нибудь из них.

— Даже наверняка кто-то из них… — ответил он равнодушно.

— Но тогда… если ты знаешь, кто это мог быть… — Амели повернула к нему голову и, встретившись с ним глазами, тут же отвела взгляд. Ей было гораздо легче говорить с ним, не глядя на него.

— Почему ты на моей стороне? — спросил он вдруг. — Я десять лет отсидел за то, что убил двух девушек.

В его голосе не было горечи, только усталость и разочарование.

— А я — три недели. По малолетству. Потому что соврала ментам и сказала, что герыч, который они нашли у моего друга, мой.

— И что ты хочешь этим сказать?

— Что я не верю, что это ты убил тех двух девчонок.

— Спасибо! — Тобиас обозначил поклон и иронично скривил рот. — Должен тебе напомнить, что был суд и на суде они представили кучу улик, которые говорили не в мою пользу.

— Знаю…

Амели пожала плечами. Еще раз затянувшись сигаретой, она отщелкнула окурок через дорогу, посыпанную гравием, на луг. Надо все-таки рассказать ему о картинах! Как же начать? Она решила пойти окольным путем.

— Послушай, а Лаутербахи тогда уже здесь жили? — спросила она.

— Да, — ответил он удивленно. — А почему это тебя вдруг заинтересовало?

— Есть одна картина… — начала она. — Вернее, даже несколько… Я их сама видела. И на трех картинах нарисован Лаутербах.

Тобиас внимательно смотрел на нее. Но на лице у него было написано недоумение.

— Ну, короче… я думаю, что кто-то видел все, что тогда произошло… — продолжила она после паузы. — Мне эти картины дал Тис. Он сказал…

Она не успела договорить. По узкой дороге на большой скорости приближалась машина, серебристый джип «порше кайен». Гравий громко заскрипел под широкими колесами, когда машина остановилась прямо перед ними. Из нее вышла красивая белокурая женщина. Амели встала и закинула за спину рюкзак.

— Подожди! — Тобиас протянул к ней руку и поднялся, скривившись от боли. — Что за картины? Что тебе сказал Тис? Надя — моя подруга. Ты можешь смело говорить при ней.

— Не, я лучше потом.

Амели смерила женщину скептическим взглядом. Та была очень стройна и элегантна в своих узких джинсах, в свитере и бежевой жилетке-пуховике с яркой эмблемой дорогой дизайнерской фирмы. Белокурые волосы были стянуты в узел на затылке. Ее лицо с правильными чертами выражало тревогу.

— Привет! — крикнула женщина и подошла к ним.

Она недоверчиво покосилась на Амели и повернулась к Тобиасу.

— О боже! Милый!..

Она нежно коснулась рукой его щеки. От этого интимного жеста у Амели болезненно сжалось сердце. Она сразу почувствовала неприязнь к этой Наде.

— Увидимся! — бросила она и торопливо ушла.

* * *

Пия уже второй раз за сегодняшний день устроилась за кухонным столом и вежливо отказалась от предложенного кофе, после того как сообщила Хартмуту Сарториусу о признании Манфреда Вагнера и его аресте.

— Как состояние вашей бывшей жены? — спросила она.

— Ни хуже ни лучше, — ответил Сарториус. — Врачи не говорят ничего конкретного.

Пия смотрела на его изможденное, усталое лицо. Этому человеку было не намного легче, чем Манфреду Вагнеру. Напротив: если родители жертв не знали недостатка в сострадании и моральной поддержке, то от родителей преступника все отвернулись и безжалостно карали их за вину сына. Молчание затянулось. Пия и сама не знала, зачем приехала сюда. Чего она, собственно, хотела?

— Ну как, вашего сына оставили наконец в покое? — спросила она после неловкой паузы.

Хартмут Сарториус горько рассмеялся. Потом достал из ящика стола скомканный лист бумаги и протянул его Пии.

— Лежало в почтовом ящике. Тобиас выбросил его, а я потом достал из мусорного ведра.

— «Банда грязных убийц, убирайтесь отсюда, пока живы!» — прочла Пия вслух. — Понятно. Письмо с угрозами. Анонимка?

— Конечно. — Сарториус пожал плечами и опять сел за стол. — Вчера вечером они напали на Тобиаса и избили его… — Его голос дрогнул, он пытался взять себя в руки, но в глазах у него уже заблестели слезы.

— Кто?

— Да все они! — Сарториус сделал неопределенное движение рукой. — Они были в масках и с бейсбольными битами. Когда я… когда я нашел Тобиаса в сарае… я сначала даже подумал, что он… что он умер…

Он закусил губу и опустил голову.

— Почему же вы не вызвали полицию?

— Бесполезно! Это никогда не кончится. — Он покачал головой с выражением полного отчаяния. — Тобиас изо всех сил старается привести усадьбу в порядок и надеется найти покупателя…

— Господин Сарториус, — сказала Пия, все еще держа в руках анонимное письмо. — Я изучила дело вашего сына. И мне бросились в глаза некоторые странности. Честно говоря, меня даже удивляет, почему адвокат Тобиаса не подал кассационную жалобу.

— Да он хотел, но суд отклонил кассацию. Мол, улики, свидетельские показания — все однозначно и не вызывает никаких сомнений…

Сарториус провел рукой по лицу. Весь его внешний облик выражал покорность судьбе.

— Но теперь-то нашли труп Лауры, — не унималась Пия. — И мне трудно себе представить, как ваш сын мог умудриться за сорок пять минут вытащить мертвую девушку из дома, погрузить ее в багажник, отвезти в Эшборн, проникнуть на закрытую территорию бывшего военного аэродрома и сбросить труп в старый топливный бак…

Сарториус поднял голову и посмотрел на нее. В его мутных от слез голубых глазах загорелась, но тут же погасла крохотная искра надежды.

— Все равно это ничего не даст. Новых доказательств нет. Но даже если они и найдутся — для альтенхайнцев он навсегда останется убийцей.

— Может, вашему сыну лучше на какое-то время уехать отсюда? — предложила Пия. — Пусть пройдут похороны и все немного успокоятся…

— А куда ему ехать? Денег у нас нет. Работу Тобиас еще не скоро найдет. Кому нужен бывший зэк? Даже с дипломом о высшем образовании…

— Он мог бы пока пожить в квартире своей матери.

Сарториус покачал головой.

— Спасибо вам за участие и советы, но ему уже тридцать лет, и я не могу ему приказывать.

* * *

— У меня только что было настоящее дежавю, когда я увидела вас вдвоем на скамейке.

Надя покачала головой. Тобиас опять сел и осторожно потрогал нос. Воспоминание о страхе смерти, который он испытал ночью, висело над ним, как черная туча в яркий солнечный день. Когда эти типы перестали лупить его и ушли, он всерьез попрощался с жизнью. Если бы один из них не вернулся и не вынул у него кляп изо рта, он бы задохнулся. Они действительно собирались отправить его на тот свет. Он был на волосок от смерти. При мысли об этом он поежился. Раны и ссадины, которыми было покрыто все его тело, причиняли боль и выглядели довольно угрожающе, но они не были опасны для жизни. Отец еще ночью позвонил фрау Лаутербах, и та сразу же приехала, чтобы оказать ему первую помощь. Она зашила рану на переносице и оставила ему болеутоляющие таблетки. Похоже, она не держала на него зла за то, что он тогда втянул в судебное разбирательство и ее мужа.

— …а тебе так не кажется? — не сразу проник в его сознание голос Нади.

— Ты о чем? — спросил он.

Она была так красива и так трогательно переживала за него. Она сейчас должна была быть на съемках в Гамбурге, но его проблемы были для нее, судя по всему, важнее. Она выехала сразу же после его звонка. Это было похоже на настоящую дружбу!

— О том, что эта девочка так похожа на Штефани. Просто удивительно!

Надя взяла его руку и нежно провела большим пальцем по его ладони. В другое время эта ласка, возможно, тронула бы его, но сейчас она была ему неприятна.

— Да, Амели и в самом деле удивительная девушка… — ответил он задумчиво. — Удивительно смелая и решительная.

Он вспомнил, как легко она отнеслась к нападению на нее во дворе. Другая бы на ее месте разревелась и побежала домой или в полицию. А эта хоть бы что! Что же она хотела ему рассказать? Что ей сказал Тис?

— Она тебе нравится? — спросила Надя.

Если бы он не был так погружен в собственные мысли, то, наверное, выбрал бы более дипломатичный ответ.

— Да. Она мне нравится. Она такая… она совсем не похожа на других.

— Например, на меня?

Тут Тобиас наконец сообразил, что совершает ошибку. Прочитав изумление в ее глазах, он попытался улыбнуться, но вместо улыбки получилась гримаса.

— Я хотел сказать, не похожа на местных. — Он пожал ее руку. — Амели семнадцать лет. Она мне как младшая сестра.

— Смотри, как бы ты не вскружил этой младшей сестре голову своими синими глазами. — Надя отняла руку и закинула ногу на ногу. — Мне кажется, ты даже не представляешь себе, какое действие оказываешь на женщин, или я ошибаюсь? — спросила она, глядя на него сбоку.

Ее слова напомнили ему прежние времена. Как он раньше не замечал, что во всех критических замечаниях Нади в адрес других девчонок всегда была нотка ревности?

— Да брось ты! — примирительно произнес он. — Амели работает в «Черном коне» и кое-что там случайно разнюхала. Она же узнала Манфреда Вагнера на фото в газете. Это он столкнул мою мать с моста.

— Что?!.

— Да. Кроме того, у нее есть подозрения, что это Питч, Рихтер и Домбровски напали на меня вчера ночью. Слишком уж поздно они присоединились к своим дружкам по скату.

Надя изумленно уставилась на него.

— Ты что, серьезно?..

— Да. А еще она уверена в том, что есть человек, который тогда видел что-то такое, что могло бы меня оправдать. Как раз когда ты подъехала, она хотела мне что-то рассказать про Тиса, про Лаутербаха и про какие-то картины…

— Но это же… это же было бы просто чудовищно! — Надя вскочила и сделала несколько шагов в направлении машины. Потом, обернувшись, взволнованно воскликнула: — Но почему же этот «человек» все это время молчал?

— Мне и самому хотелось бы это знать. — Тобиас откинулся на спинку скамьи и осторожно вытянул ноги. Несмотря на таблетки, каждое движение причиняло ему боль. — Во всяком случае, Амели, похоже, случайно наткнулась на какие-то тайны. Штефани мне говорила, что у нее что-то было с Лаутербахом. Ты помнишь его?

— Конечно! — Надя энергично кивнула, не сводя с него глаз.

— Я сначала думал, она просто так говорит, хочет произвести на меня впечатление. А потом увидел их вдвоем за шатром, во время Кирмеса. Потому-то я и ушел домой. Я…

Он умолк, подыскивая слова, чтобы выразить тот шквал эмоций, который разразился в нем при виде этого зрелища. Они стояли, почти прижавшись друг к другу, и Лаутербах держал руку на ее попе. Это внезапное открытие — что Штефани могла крутить любовь с другим, — как смерч, мгновенно засосало его в какую-то черную воронку.

— …разозлился, — подсказала Надя.

— Нет, — возразил он. — Ничего я не «разозлился». Наоборот: мне стало так… больно и муторно… Я же любил Штефани!

— Представляешь, если бы об этом узнали? — Надя тихо и зло рассмеялась. — Вот шуму-то было бы в газетах! «Министр культуры трахает детей!»

— Ты думаешь, у них действительно что-то было?

Надя перестала смеяться. В ее глазах застыло какое-то выражение, которое он не мог определить. Она пожала плечами.

— Во всяком случае, я бы не удивилась. Он же как чокнутый бегал за Белоснежкой. Даже дал ей главную роль, хотя там талантом и не пахло! Стоило ей только показаться на горизонте, как у него уже крышу сносило.

Так они вдруг неожиданно затронули тему, которую до этого старательно избегали. Тобиас тогда совершенно не удивился тому, что Штефани досталась главная роль в рождественском спектакле школьного театрального кружка. Чисто внешне она идеально подходила на роль Белоснежки. Он прекрасно помнил тот вечер, когда ему это впервые бросилось в глаза. Штефани села к нему в машину. Она была в белом летнем платье, губы ее были накрашены, темные волосы развевались на ветру. «Белая, как снег, румяная, как кровь, с черными как смоль кудрями», — сказала она и рассмеялась. Куда они в тот вечер ездили?

И тут в него словно ударила молния: он вспомнил то, чего никак не мог вспомнить несколько дней. «А помните, как моя сестра сперла у отца связку ключей от аэродрома? И как мы устроили гонки в старом ангаре? Оторвались по полной!» Это сказал Йорг в четверг в гараже. Конечно, он помнил! И в тот вечер они с Белоснежкой тоже туда ездили. Она торопила его, хотела, чтобы никто за ними не увязался, чтобы они были в машине вдвоем. Отец Йорга, Лютц Рихтер, был раньше телефонистом и в семидесятые и восьмидесятые годы работал на территории бывшего военного аэродрома! Иногда, когда они еще были мальчишками, он брал туда с собой Йорга и его приятелей, и они играли посреди заросших травой ангаров, пока он занимался своими делами. Потом, уже старшеклассниками, они тайком устраивали там гонки и вечеринки. И вот теперь именно там был найден скелет Лауры. Случайность?..

* * *

Он словно вырос из земли и преградил ей путь, когда она в последний раз оглянулась на Тобиаса и эту беловолосую метелку, приехавшую на крутой тачке.

— Тис, блин!.. Ты что, обалдел? — испуганно воскликнула она и украдкой вытерла слезы на щеках. — Меня же чуть инфаркт не хватил!

Ей иногда становилось не по себе от его умения абсолютно бесшумно появляться и исчезать. Ей только сейчас бросилось в глаза, что у него был нездоровый вид. Глаза глубоко запали и лихорадочно блестели. Он дрожал всем телом, обхватив туловище руками, словно стараясь согреться. В голове у нее мелькнуло, что он действительно производил впечатление сумасшедшего. Но она тут же устыдилась этой мысли.

— Что с тобой? Ты себя плохо чувствуешь? — спросила она.

Он, не реагируя на ее слова, нервно озирался по сторонам и тяжело дышал, словно запыхался от быстрого бега. Потом вдруг, к изумлению Амели, схватил ее за руку. Этого он еще никогда не делал. Он не переносил прикосновений, она это знала.

— Я не смог защитить Белоснежку, — сказал он хриплым, напряженным голосом. — Но тебя я в обиду не дам.

Его глаза беспокойно блуждали. Он то и дело поглядывал на опушку леса, словно ожидая оттуда какую-то опасность. Амели почувствовала неприятный холодок на спине. В голове у нее вдруг какие-то разрозненные пазлы сами собой сложились в готовую картину.

— Ты видел то, что случилось тогда, верно? — прошептала она.

Тис резко повернулся и потащил ее за собой, крепко держа за руку, через какой-то сырой ров и густые заросли. Когда они добрались до леса, Тис замедлил шаги, но для Амели, которая слишком много курила и слишком мало двигалась, темп все равно был слишком быстрым. Он стиснул ее руку, как в тисках. Когда она, споткнувшись, упала, он рывком поднял ее на ноги и потащил дальше, куда-то в гору. Под ногами у них трещали сухие ветки, им вторил хор потревоженных сорок на верхушках елей. Тис неожиданно остановился. Амели, тяжело дыша, оглянулась и увидела сквозь ветви деревьев внизу, на склоне холма, красную черепичную крышу виллы Терлинденов. По лицу ее струился пот, она закашлялась. Зачем Тису понадобилось делать такой крюк и нестись вокруг всего участка? Напрямик, парком, было бы гораздо быстрее и не так утомительно.

Он отпустил ее руку и принялся возиться с замком на узких ржавых воротах, которые через несколько секунд открылись с противным скрипом. Амели прошла вслед за ним через ворота и увидела, что они находятся прямо за оранжереей. Тис хотел опять взять ее за руку, но она отдернула ее.

— Чего ты носишься как шизанутый?

Она старалась подавить растущую в груди тревогу, но с Тисом явно творилось что-то неладное. Его обычного, почти летаргического покоя как не бывало, и когда он вдруг посмотрел ей прямо в глаза, даже не пытаясь отвести взгляд, ей стало страшно.

— Если ты никому не скажешь, я открою тебе одну тайну, — тихо произнес он. — Пошли!

Он отпер дверь оранжереи ключом, который лежал под ковриком. Амели на секунду задумалась, не убежать ли ей, пока не поздно. Но Тис был ее другом, он доверял ей. И она, решив тоже довериться ему, вошла вслед за ним в хорошо знакомое ей помещение. Он тщательно запер дверь изнутри и оглянулся.

— Ты можешь наконец сказать, что с тобой происходит? — спросила Амели. — Что-нибудь случилось?

Тис не ответил. Он отодвинул в сторону кадку с пальмой в дальнем конце оранжереи и прислонил доску, на которой она стояла, к стене. Амели с любопытством подошла ближе и увидела люк в полу. Тис открыл люк и повернулся к ней.

— Пошли!

Амели стала спускаться по крутой и узкой ржавой железной лестнице вниз, в темноту. Тис закрыл люк над головой, через несколько секунд загорелась тусклая лампочка. Он протиснулся вперед и открыл тяжелую железную дверь. Навстречу им хлынула волна сухого теплого воздуха. Амели раскрыла рот, увидев обширное помещение. Светлое ковровое покрытие, стены, выкрашенные в веселый, оранжевый цвет. Полка с книгами на одной стороне, уютный диван на другой. Дальняя часть комнаты отгорожена чем-то вроде ширмы. Сердце Амели колотилось уже у самого горла. Тис никогда не подавал ей никаких сигналов, что ему от нее что-то нужно; она и сейчас не верила, что он вдруг набросится на нее и начнет насиловать. Кроме того, от лестницы ее отделяли всего несколько шагов, и ей понадобилось бы всего пару секунд, чтобы оказаться в парке.

— Пошли, — сказал Тис.

Он отодвинул ширму в сторону, и Амели увидела старомодную кровать с высоким деревянным изголовьем. На стене висели фотографии, выстроенные в четкие шеренги, как и все, чем пользовался Тис.

— Иди, не бойся. Я Белоснежке уже столько о тебе рассказывал.

Амели подошла ближе, и у нее от ужаса перехватило дыхание. Она, как зачарованная, смотрела на лицо мумии, не в силах отвести взгляд.

* * *

— Ну что с тобой?

Надя присела перед ним на корточки и осторожно положила руки ему на бедра, но он раздраженно убрал ее руки и встал. Проковыляв несколько метров, он остановился. Подозрение, которое у него родилось, было страшным!

— Труп Лауры лежал в топливном баке на старом военном аэродроме в Эшборне, — глухо произнес он. — Ты ведь помнишь, как мы там устраивали вечеринки? У отца Йорга остались ключи от ворот.

— Ты это к чему? — Надя подошла к нему, недоуменно глядя на него.

— Я не бросал Лауру в бак! — резко ответил Тобиас и так крепко стиснул зубы, что они скрипнули. — Блин! Зараза! — Он сжал кулаки. — Я хочу знать, что на самом деле произошло в тот день! Мои родители разорены, я десять лет отсидел в тюрьме, а потом еще отец Лауры сбросил мать с моста! Я больше так не могу!

Надя молча стояла перед ним.

— Поехали со мной, Тоби. Пожалуйста! — произнесла она наконец.

— Нет! — отрезал он. — Ты что, не врубаешься? Именно этого они и добиваются, эти уроды!

— Вчера они тебя только избили. А если они опять придут и на этот раз доведут дело до конца?

— Ты хочешь сказать — и прикончат меня?

Ее нижняя губа едва заметно дрожала, большие зеленые глаза наполнились слезами. Нет, она не заслужила того, чтобы он на нее кричал. Она была единственным человеком, который ему не изменил. Она даже приходила к нему в тюрьму. Но этого он не хотел. Его гнев вдруг мгновенно выветрился. Ему стало стыдно.

— Прости! Я не хотел на тебя кричать… — тихо произнес он и протянул к ней руки. — Иди ко мне.

Она прильнула к нему, прижала лицо к его груди, а он крепко обнял ее обеими руками.

— Наверное, ты права… — прошептал он ей в волосы. — Время все равно не повернешь вспять.

Она подняла голову. В ее глазах была тревога.

— Я боюсь за тебя, Тоби! — Ее голос дрогнул. — Я не хочу потерять тебя еще раз — теперь, когда наконец-то обрела тебя!

Тобиас сморщился от боли. Закрыв глаза, он прислонился щекой к ее щеке. Если бы он только знал, будут ли они счастливы вместе! Он не хотел еще раз обжечься. Лучше уж до конца жизни быть одному.

* * *

Когда Пия с Боденштайном вошли в комнату для допросов, Манфред Вагнер, с несчастным видом сидевший за столом, тяжело поднял голову. Он уставился на них своими красными, водянистыми глазами пьяницы.

— Вы совершили целый ряд тяжких преступлений, — начал Боденштайн серьезным тоном, включив магнитофон и задав необходимые, предусмотренные протоколом вопросы. — Телесные повреждения, остановка движения на скоростной трассе, повлекшая за собой тяжелое дорожно-транспортное происшествие, и — в зависимости от того, как это деяние квалифицирует прокурор, — убийство по неосторожности или даже преднамеренное убийство.

Вагнер побледнел. Судорожно глотнув, он посмотрел на Пию, потом на Боденштайна.

— Но… но… Рита же жива?.. — пролепетал он.

— Жива, — подтвердил Боденштайн. — А вот водитель, на ветровое стекло которого она упала, умер еще на месте происшествия от инфаркта. Я уже не говорю о повреждениях автомобилей, вовлеченных в ДТП. Это будет иметь для вас тяжелые последствия, тем более что вы не явились в полицию с повинной.

— Да я хотел!.. — плаксивым голосом воскликнул Вагнер. — Но… но они меня все отговаривали…

— Кто вас отговаривал? — спросила Пия.

Последние остатки сочувствия к этому человеку у нее пропали. Он, конечно, понес тяжелую утрату, но это не оправдывало его нападения на мать Тобиаса.

Вагнер пожал плечами и отвел глаза.

— Да все они… — ответил он тем же робким тоном, каким несколько часов назад ей ответил Хартмут Сарториус на вопрос, кто написал анонимное письмо и напал на его сына.

— Понятно. Вы всегда делаете то, что говорят все они? — Ее слова прозвучали жестче, чем она хотела, но зато возымели нужное действие.

— Что вы понимаете! — вскинулся Вагнер. — Моя Лаура была необыкновенным ребенком. У нее было бы прекрасное будущее. И она была красавицей. Мне иногда даже не верилось, что это моя дочь. А ее взяли и убили. И выбросили на свалку, как мусор. Мы были счастливой семьей. Только что построились в новой промышленной зоне, и моя столярная мастерская приносила неплохой доход. Народ в деревне был хороший, все дружили друг с другом. И тут вдруг такое… Лаура и ее подруга пропали. Их убил Тобиас, эта бесчувственная сволочь! Я умолял его сказать мне, за что он ее убил и что сделал с ее телом. Но он так ничего и не сказал…

Он скорчился и громко всхлипнул. Боденштайн уже хотел выключить магнитофон, но Пия удержала его. Интересно, плакал ли Вагнер от боли по погибшей дочери или от жалости к самому себе?

— Прекратите этот спектакль! — сказала она.

Он резко поднял голову и уставился на нее с таким изумлением, как будто она дала ему пинка в зад.

— Я потерял дочь… — начал он дрожащим голосом, но Пия перебила его:

— Знаю! И от всей души сочувствую вам. Но у вас есть еще двое детей и жена, которым вы нужны. Неужели вы совсем не подумали о том, чем это может обернуться для вашей семьи, если вы что-то сделаете с Ритой Крамер?

Вагнер молчал. Потом лицо его вдруг исказилось.

— Вы и представить себе не можете, что я пережил за эти одиннадцать лет! — крикнул он в гневе.

— Зато я прекрасно себе представляю, что пережила ваша жена, — холодно парировала Пия. — Она потеряла не только дочь, но еще и мужа, который от жалости к самому себе каждый вечер напивается, предоставив ей самой решать свои проблемы. Ваша жена из сил выбивается, чтобы свести концы с концами, а вы? Что делаете вы?

Глаза Вагнера засверкали. Пия явно задела его за живое.

— Вам-то какое дело, черт побери!

— Кто советовал вам не являться в полицию с повинной?

— Друзья.

— Те самые друзья, которые спокойно смотрят, как вы каждый вечер нажираетесь в «Черном коне» и пропиваете последние деньги вашей семьи?

Вагнер открыл рот, чтобы ответить, но так ничего и не произнес. Его враждебный взгляд утратил твердость и малодушно скользнул вниз, на пол.

— Я не позволю вам отчитывать меня, как мальчишку. — Его голос дрогнул. — Без адвоката я не скажу больше ни слова.

Скрестив руки на груди, он набычился, как упрямый ребенок. Пия посмотрела на шефа и подняла брови. Боденштайн выключил магнитофон.

— Вы можете быть свободны, — сказал он.

— Я… я что, не… не арестован?.. — удивленно прохрипел Вагнер.

— Нет. — Боденштайн встал. — Мы знаем, где вас искать, если вы нам понадобитесь. Обвинение будет вам предъявлено позже. Но адвокат вам понадобится в любом случае.

Он открыл дверь. Вагнер нетвердой походкой прошел мимо него, сопровождаемый полицейским, присутствовавшим во время допроса. Боденштайн посмотрел ему вслед.

— Его почти жаль, этого Вагнера с его слезливыми жалобами, — произнесла Пия. — Почти…

— Зачем ты с ним так жестко? — спросил Боденштайн.

— У меня такое чувство, что за этим делом кроется гораздо больше, чем мы видим. В этом занюханном Альтенхайне явно что-то происходит. Причем с тех самых пор. Я в этом уверена.