Отдел К-2 в полном составе собрался за круглым столом в комнате для совещаний. Кроме Хассе, присутствовали все, даже Бенке, который был еще угрюмее, чем обычно.

— Извините! — пробормотала Пия и устремилась к последнему незанятому стулу, на ходу снимая куртку.

Николь Энгель демонстративно посмотрела на свои часы.

— Уже двадцать минут девятого! — резко произнесла она. — Мы с вами не на съемках полицейского сериала! Потрудитесь организовать вашу фермерскую работу таким образом, чтобы она в дальнейшем не вступала в противоречие с вашей служебной деятельностью комиссара полиции!

Пия почувствовала, как у нее вспыхнули щеки. «Коза драная!» — выругалась она про себя.

— К вашему сведению, я была в аптеке, заехала купить что-нибудь от простуды, — ответила она в том же тоне. — Или вы предпочитаете, чтобы еще и я оформила себе больничный?

С секунду женщины смотрели друг другу прямо в глаза.

— Ну, будем считать, что теперь все наконец в сборе, — сказала криминальрат доктор Энгель, так и не извинившись за свои необоснованные обвинения. — Итак, у нас дело о пропавшей девушке. Коллеги из Эшборна сообщили сегодня утром.

Пия обвела взглядом коллег. Бенке, развалившись на своем стуле и широко расставив ноги, жевал жевательную резинку. Он то и дело вызывающе поглядывал на Катрин, которая, поджав губы, отвечала ему откровенно неприязненным выражением глаз. Пия вспомнила, что Боденштайн на прошлой неделе по требованию Энгель провел с ним активную воспитательную работу. И каков был результат? Во всяком случае, Бенке, судя по всему, знал, что Катрин доложила шефу о своей встрече с ним в заксенхаузенском кабаке. Напряженность их отношений бросалась в глаза. Боденштайн застывшим взглядом неотрывно смотрел на крышку стола. Его лицо ничего не выражало, но тени под глазами и вертикальная складка между бровей говорили, что с ним что-то не так. У Остерманна тоже был непривычно угрюмый вид. Он оказался между двух огней: Бенке был его старый приятель, и он его всегда защищал и заглаживал его ошибки, но в последнее время ему самому стало действовать на нервы то, что Бенке все чаще злоупотребляет его добротой. А с Катрин Фахингер у него были нормальные отношения. На чьей же стороне он сейчас?

— С этой историей в Валлау разобрались? — спросила Николь Энгель.

Пия не сразу сообразила, что вопрос адресован ей.

— Да, — ответила она и криво усмехнулась при воспоминании о слете экспертов-криминалистов и патологоанатомов на месте происшествия. — Там, правда, были обнаружены два трупа, но это не по нашей части.

— Как «не по нашей части»?

— Это были два жареных молочных поросенка, которых везли на какую-то вечеринку, — объяснила Пия. — Машина сгорела дотла, потому что сотрудник сервисной службы поставил в кузов несколько баллонов с газом, которые, вероятно, взорвались, когда машина загорелась.

— Тем лучше, — сказала Энгель с каменным лицом. — А делом Риты Крамер занимается прокуратура. Так что переключайтесь на пропавшую девушку. Она, скорее всего, сама объявится через пару дней. Девяносто восемь процентов всех случаев о пропаже молодых людей раскрываются сами по себе по прошествии нескольких часов или дней.

Боденштайн прокашлялся.

— Но два процента все-таки остаются… — произнес он, не поднимая головы.

— Поговорите с родителями, друзьями и подругами девушки, — посоветовала фрау Энгель. — Мне пора в федеральное управление. Держите меня в курсе.

Она встала, кивнула всем и ушла.

— Что у нас есть? — спросил Боденштайн Остерманна, когда за ней закрылась дверь.

— Амели Фрёлих, семнадцать лет, из Бад-Зодена, — начал тот. — Родители заявили о ее пропаже вчера. В последний раз они видели ее в субботу в первой половине дня. Поскольку она в прошлом не раз удирала из дома, они не сразу подняли тревогу.

— Хорошо, — кивнул Боденштайн. — Мы с Пией съездим к родителям девушки. Франк, вы с фрау Фахингер поедете…

— Нет! — перебила Катрин шефа.

Тот удивленно посмотрел на нее.

— С Бенке я никуда не поеду.

— Я могу съездить с Франком, — торопливо предложил Остерманн.

На секунду воцарилась абсолютная тишина. Бенке жевал свою резинку и довольно ухмылялся.

— Я что же, теперь должен делать поправку на излишнюю чувствительность каждого сотрудника? — произнес наконец Боденштайн.

Вертикальная складка у него на лбу обозначилась еще более резко. Он был по-настоящему разозлен, что с ним случалось довольно редко. Катрин упрямо выпятила нижнюю губу. Это было явное неповиновение.

— Слушайте меня внимательно, друзья мои… — Голос Боденштайна был угрожающе спокоен. — Мне насрать, у кого с кем в настоящий момент проблемы. У нас работа, и я желаю, чтобы мои указания исполнялись беспрекословно. Может, я раньше и проявлял излишнюю мягкотелость, но я вам тут не психотерапевт и не юморист! Фрау Фахингер и господин Бенке сейчас поедут в школу, в которой училась девушка, и побеседуют с ее учителями и одноклассниками. А когда закончат, опросят соседей. Понятно?

Ответом ему было упрямое молчание. И тут Боденштайн сделал нечто, чего не делал еще никогда. Он грохнул кулаком по столу и рявкнул:

— Я спрашиваю — вам понятно?!

— Понятно, — ледяным тоном ответила Катрин и, встав, взялась за куртку и сумку.

Бенке тоже поднялся. Через несколько секунд они исчезли. Остерманн тоже ушел в свой кабинет.

Боденштайн сделал глубокий вдох и, посмотрев на Пию, выдохнул.

— Вот это кайф!.. — медленно произнес он, криво усмехаясь. — Как заново на свет народился…

* * *

— Альтенхайн? — удивилась Пия. — Остерманн же говорил про Бад-Зоден.

— Вальдштрассе, двадцать два. — Боденштайн показал на свой навигатор, которому привык слепо доверять, хотя тот уже не раз его подводил. — Это в Альтенхайне. Он ведь тоже относится к Бад-Зодену.

У Пии вдруг шевельнулось мрачное предчувствие. Альтенхайн. Тобиас Сарториус. Она никогда бы себе в этом не призналась, но этот парень внушал ей нечто вроде симпатии. Но вот там теперь опять пропала девушка, и ей оставалось только надеяться, что он не имел к этому никакого отношения. Она не питала никаких иллюзий по поводу реакции альтенхайнцев на это происшествие. Есть у него алиби или нет — они, конечно же, сразу подумают на него. Недоброе предчувствие еще больше усилилось, когда они подъехали к дому Арне и Барбары Фрёлих: их дом был расположен всего в нескольких метрах от задних ворот Сарториусов.

Они остановились перед нарядной, облицованной декоративным кирпичом виллой с высокой четырехскатной крышей, низко нависшей над стенами. Родители уже ждали их. Арне Фрёлих, вопреки своей фамилии, был очень серьезного вида мужчиной лет сорока пяти, среднего роста, с залысинами на лбу, жидкими песочными волосами, на носу у него поблескивали очки в металлической оправе. Его лицо отличалось абсолютным отсутствием каких бы то ни было примечательных черт. Он был ни толстый, ни худой, и весь его внешний облик поражал какой-то особой, необычной заурядностью. Его красавица жена, которой было не больше тридцати лет, являла собой полную противоположность мужу. Белокурые блестящие волосы, выразительные глаза, правильные черты лица, широкий рот, маленький, слегка вздернутый нос. Как ее угораздило выйти замуж за этого мужчину?

Оба были встревожены, но держали себя в руках — никаких слез и истерик, которыми обычно встречают полицию родители пропавших детей. Барбара Фрёлих передала Пии фотографию Амели. Девушка тоже производила яркое впечатление, хотя и совсем другого рода: большие темные глаза с вызывающей черной подводкой, пирсинги в бровях, на нижней губе и на подбородке, темные волосы вертикально стоят на голове в виде жесткого гребня. При этом она была красивой девушкой.

— Она не раз удирала из дома, — сказал отец, отвечая на вопрос Боденштайна, почему они не сразу сообщили о пропаже дочери. — Амели — моя дочь от первого брака и… э-э-э… довольно трудный ребенок. Мы взяли ее к себе полгода назад, до этого она жила в Берлине, с моей бывшей женой, и там у нее были серьезные проблемы с… с полицией.

— Что именно? — спросил Боденштайн.

Арне Фрёлиху вопрос был явно неприятен.

— Магазинные кражи, наркотики, незаконное проникновение в чужое жилище и бродяжничество… Иногда она пропадала на несколько недель. В конце концов моя бывшая жена не выдержала и попросила меня взять Амели к себе. Поэтому мы и не стали сразу поднимать шум, созванивались, ждали, не объявится ли она сама…

— Но потом я вдруг заметила, что она не взяла с собой вообще никакой одежды, — вставила Барбара Фрёлих. — И даже денег, которые она заработала официанткой. Мне это показалось странным. И свое удостоверение личности она тоже оставила дома.

— У нее были с кем-нибудь конфликты? Проблемы в школе или с друзьями? — продолжал Боденштайн задавать обычные для такой ситуации вопросы.

— Да нет, скорее наоборот, — ответила мачеха. — Мне даже показалось, что она в последнее время изменилась в лучшую сторону. Перестала носить эту дикую прическу, одалживала у меня одежду. Она же обычно ходила во всем черном, а тут вдруг начала носить юбку и блузку… — Она умолкла.

— Может, причина этих изменений — какой-нибудь молодой человек? — спросила Пия. — Она же могла, например, познакомиться через Интернет с каким-нибудь парнем и отправиться к нему?

Арне и Барбара Фрёлих растерянно переглянулись и пожали плечами.

— Мы, конечно, предоставили ей слишком много свободы… — опять заговорил отец. — Правда, она в последнее время вела себя безупречно. Она захотела сама зарабатывать деньги, и мой шеф, господин Терлинден, помог ей устроиться на работу официанткой в «Черном коне».

— Может, у нее начались проблемы в школе?

— Подруг у нее не много, — ответила Барбара Фрёлих. — Ей нравится быть одной. О школе она мало рассказывала, она же здесь учится недолго, с сентября. Единственный, с кем она регулярно общается, это Тис Терлинден, сын соседей.

Арне Фрёлих поджал губы при упоминании Тиса. Было видно, что он не одобряет эту дружбу.

— Что вы имеете в виду? — не унималась Пия. — Они что — пара?

— Нет-нет. — Барбара Фрёлих отрицательно покачала головой. — Тис же… ну, в общем… не совсем нормальный. Он аутист, живет с родителями и занимается их парком.

По просьбе Боденштайна Барбара Фрёлих провела их в комнату Амели. Это была большая светлая комната с двумя окнами, одно из которых выходило на улицу. Стены были голыми — никаких плакатов и постеров с поп-звездами, которые так любят развешивать у себя в комнате девочки ее возраста. Барбара Фрёлих объяснила это тем, что Амели чувствует себя здесь как бы «проездом».

— Как только ей исполнится восемнадцать, она в тот же день собирается уехать в Берлин, — пояснила она, и в ее голосе прозвучало искреннее сожаление.

— А какие у вас сложились отношения с падчерицей?

Пия обошла комнату, открыла ящики письменного стола.

— Мы с ней неплохо ладим. Я стараюсь не лезть к ней с нравоучениями и указаниями. На строгость Амели реагирует не громкими изъявлениями протеста, а скорее просто замыкается в себе. По-моему, она уже начала мне доверять. Со своими сводными братом и сестрой она иногда бывает грубовата, но они к ней очень привязались. Когда меня нет, она часами играет с ними в разные игры или читает им что-нибудь.

Пия кивнула.

— Наши коллеги посмотрят ее компьютер. А дневник она не вела?

Она подняла ноутбук, и ее худшие опасения подтвердились: на подложке для письма было нарисовано сердце, а в нем — имя, написанное буквами с завитушками: Тобиас.

* * *

— Меня очень беспокоит состояние Тиса, — ответила Кристина Терлинден на сердитый вопрос мужа, что такое важное могло произойти, что она просит его прямо сейчас, с совещания, приехать домой. — Он… так странно ведет себя!

Клаудиус Терлинден покачал головой, спускаясь по лестнице в полуподвальный этаж. Открыв дверь в комнату Тиса, он сразу понял, что «странно ведет себя» — слишком мягко сказано. Тис, совершенно голый, с неподвижным взглядом, сидел на полу в центре аккуратного круга из детских игрушек и бил себя по лицу кулаком. Кровь из носа струилась по подбородку. В комнате резко пахло мочой. Это зрелище привело Терлиндена в ужас, в памяти его ожили болезненные воспоминания о давно прошедших временах.

Он долго отказывался признавать тот факт, что его старший сын психически болен. Он не желал и слышать ни о каком аутизме. Формы поведения Тиса внушали окружающим серьезные опасения, еще больше — его отвратительная привычка все рвать и ломать и осквернять мочой и калом. Они с Кристиной оказались совершенно беспомощны перед лицом этой проблемы и не нашли иного выхода, кроме полной домашней изоляции Тиса, в том числе и от его собственного брата Ларса. Но когда Тис подрос и стал еще более агрессивен и непредсказуем, им пришлось-таки всерьез заняться решением вопроса о его дальнейшей участи. Клаудиус Терлинден скрепя сердце стал вникать в тонкости болезни сына и после нескольких консультаций с психотерапевтами и психиатрами убедился, что надежды на излечение нет. Потом соседка, Даниэла Лаутербах, объяснила ему, что необходимо для Тиса, чтобы он мог как-то жить со своей болезнью. Важно было обеспечить ему привычное окружение, в котором бы по возможности ничего не менялось, и свести до минимума риск каких бы то ни было непредвиденных происшествий. Не менее важно было предоставить ему жить в его собственном, строго ритуализированном мире, в котором он мог бы найти прибежище.

Какое-то время все шло хорошо. До двенадцатого дня рождения мальчиков. В тот день что-то опять спровоцировало болезнь Тиса и настолько сильно выбило его из равновесия, что он чуть не убил Ларса и тяжело поранился сам. Это переполнило чашу терпения Терлиндена, и бушующего, кричащего Тиса отвезли в закрытую психиатрическую лечебницу для детей, где он провел три года. Там с ним провели курс успокаивающей терапии, и его состояние улучшилось. Тесты показали, что он обладает незаурядным интеллектом. Правда, этот интеллект оставался невостребованным, потому что Тис жил как узник в своем собственном, маленьком мирке, в полной изоляции от людей и от реальности.

Через три года Тису было в первый раз позволено покинуть клинику, и его взяли на несколько дней домой. Он был спокоен и кроток, но казался глухим. Дома он сразу же отправился в полуподвальный этаж и принялся расставлять шеренгами свои старые игрушки. Он мог заниматься этим часами. Зрелище было странное и неприятное. Благодаря медикаментам у Тиса за все время, проведенное дома, не было ни одного обострения болезни. Он даже стал более открытым, помогал садовнику, начал рисовать. Правда, за столом он пользовался своим детским прибором и ел с тарелки своего плюшевого медвежонка, но он ел, пил и вел себя вполне нормально, насколько это можно назвать нормальным. Врачи были очень довольны и даже посоветовали родителям забрать его из клиники. С тех пор, вот уже пятнадцать лет, с ним не было никаких проблем. Он свободно передвигался по деревне, бо льшую часть времени проводил в саду, который сам, без всякой посторонней помощи, превратил в регулярный парк с симметрично расположенными дорожками, клумбами, самшитовыми изгородями и средиземноморскими растениями. Кроме того, он рисовал. Часто до изнеможения. Его картины большого формата производили сильное впечатление — своенравные, гнетуще мрачные, зловещие послания из темных глубин его аутистского внутреннего мира. Он ничего не имел против выставок его картин, даже дважды сопровождал родителей на вернисажи. Он не огорчатся, когда ему приходилось расставаться со своими картинами, как вначале опасался Клаудиус Терлинден. Одним словом, Тис рисовал, содержал в порядке парк, и все было хорошо; даже его немногочисленные контакты с людьми проходили без каких бы то ни было эксцессов. Время от времени он даже произносил несколько слов. Казалось, он уже был на пути к тому, чтобы хотя бы приотворить дверь в свой внутренний мир. И вдруг такое! Ошеломляющий регресс!

Клаудиус Терлинден молча, с растущей тревогой в груди наблюдал за сыном. Его вид причинял ему почти физическую боль.

— Тис! — произнес он мягко, потом чуть строже: — Тис!

— Он уже какое-то время не принимает свои таблетки! — прошептала у него за спиной жена. — Имельда нашла их в туалете.

Терлинден прошел в комнату и опустился на колени за чертой круга игрушек.

— Тис! — повторил он тихо. — Что с тобой?

— Что с тобой… что с тобой… что с тобой… что с тобой… — монотонно повторял Тис, продолжая наносить себе удары в лицо с ритмичностью часового механизма.

Терлинден заметил, что в кулаке у него что-то зажато. Когда он попытался перехватить его руку, тот вдруг вскочил на ноги и бросился на отца. Он молотил его кулаками, пинал ногами. Терлинден, совершенно не ожидавший такой реакции, интуитивно стал защищаться, но Тис был уже не маленький мальчик, а взрослый мужчина с железными мышцами — результат многолетней садовой работы. С безумным взглядом, с залитым кровью лицом, брызжа слюной, он боролся с отцом. Тот отчаянно отбивался от него; где-то рядом, словно в тумане, раздавались истерические крики жены. Наконец ему удалось силой разжать кулак Тиса и вырвать его содержимое. Он на четвереньках пополз к двери. Тис не стал его преследовать. Издав чудовищный вопль, он скорчился и остался лежать на полу.

— Амели… Амели… Амели… — бормотал он. — Что с тобой… что с тобой… что с тобой… Папа… папа… папа…

Терлинден, тяжело дыша, поднялся на ноги. Он дрожал всем телом. Жена в ужасе смотрела на него, закрыв рот руками. Глаза ее были полны слез. Терлинден расправил скомканный лист бумаги, которая оказалась фотографией, и чуть не вскрикнул: с фото в лицо ему смеялась Штефани Шнеебергер.

* * *

Арне и Барбара Фрёлих в первой половине дня поехали с детьми к друзьям в Рейнгау и вернулись домой поздно вечером. Амели в тот вечер работала в «Черном коне». Около двенадцати ночи, так и не дождавшись ее, отец позвонил в трактир и узнал от ее обозленной начальницы, что она ушла в начале одиннадцатого, хотя работы было «выше крыши». После этого Фрёлихи обзвонили всех школьных товарищей и знакомых Амели, телефоны которых у них были. Безрезультатно. Никто не видел Амели и ничего о ней не слышал.

Боденштайн и Пия опросили Йенни Ягельски, хозяйку «Черного коня», и та подтвердила слова Фрёлихов. Амели весь вечер была какая-то странная, сказала она, и все время звонила кому-то из кухни. Потом в десять часов ей самой позвонили, и она просто убежала. А в воскресенье с утра не явилась на работу. Кто ей позвонил, почему она бросила работу и куда-то умчалась, Ягельски не знала, как и остальной персонал. В тот вечер в трактире яблоку негде было упасть, так что им было не до того.

— Притормози-ка у магазина, — сказала Пия Боденштайну, когда они поехали обратно по Хауптштрассе. — Лишний раз заглянуть сюда не помешает. Послушаем, что говорят…

Они «заглянули» как раз вовремя: лучшего момента для сбора информации было не придумать. В этот понедельник лавка Марго Рихтер по всем признакам стала главным информационным центром Альтенхайна и собрала значительную часть женского населения деревни. На этот раз дамы оказались гораздо словоохотливей, чем во время их прошлого визита.

— Тогда все началось точно так же, — заявила парикмахерша Инге Домбровски, и все присутствующие согласно закивали. — Я ничего не утверждаю, но Вилли Пашке мне говорил, что видел Амели во дворе Сарториусов.

— Я тоже видела, как она пару дней назад заходила к ним в дом, — вмешалась другая женщина и пояснила, что живет почти напротив и ей хорошо виден весь двор Сарториусов.

— А еще она — не разлей вода с нашим местным дурачком, — подала голос какая-то толстуха от стенда с фруктами.

— Точно! — усердно поддакнули другие.

— С кем же это? — спросила Пия.

— С Тисом Терлинденом, — опять включилась парикмахерша. — У того не все дома. Бродит по ночам, как привидение, по деревне и по лесу… Я бы не удивилась, если бы мне сказали, что пропавшая девчонка — его рук дело.

Все опять закивали. Судя по всему, в Альтенхайне народ не скупился на подозрения. Ни Боденштайн, ни Пия практически не участвовали в разговоре, предоставив женщинам выговориться, и те, словно забыв о присутствии полицейских, все больше распалялись праведным гневом, с наслаждением смакуя сенсационную новость.

— Терлинденам давно уже надо было отправить своего чокнутого сыночка в дурдом! — выкрикнула одна. — Но кто же осмелится сказать такое Терлиндену?

— Правильно! Кому охота остаться без работы? — откликнулась другая.

— Последний, кто не боялся гладить Терлиндена поперек шерсти, был Альберт Шнеебергер. Потом пропала его дочка, а затем он и сам уехал.

— А чудно все же, как Терлинден помогал Сарториусам! Может, его мальчишки и в самом деле были замешаны в этом деле?

— Да… И Ларс так быстро тогда смотал удочки из деревни…

— А сейчас, я слышала, Терлинден даже предлагал этому убийце работу! Уму непостижимо! Вместо того чтобы выкурить его отсюда!

На несколько секунд в помещении воцарилась тишина. Участники дискуссии, похоже, задумались над смыслом сказанных слов. Потом все вдруг вновь загалдели с удвоенной силой. Пия решила прикинуться овечкой.

— Прошу прощения! — крикнула она, стараясь привлечь к себе внимание. — А кто он, этот Терлинден, о котором вы говорите?

Дамы мгновенно пришли в себя и, вспомнив, что они не одни, дружно заторопились, ссылаясь на разные неотложные дела. Большинство из них ушли без покупок, с пустыми корзинками. Осталась только Марго Рихтер, сидевшая за своей кассой. Во время разговора она помалкивала. Как и подобает хозяйке, она жадно впитывала все детали, но в дискуссию не вступала, соблюдая нейтралитет.

— Извините, мы не хотели распугать всех ваших покупателей, — смущенно сказала Пия.

Но та не очень-то и расстроилась внезапным бегством клиентов.

— Ничего, — ответила она. — Они придут потом, позже. — Клаудиус Терлинден — это шеф фирмы «Терлинден», там, в промышленной зоне. Эта семья и фирма существуют здесь уже больше ста лет. И без нее здесь ничего бы не было.

— Что вы имеете в виду?

— Терлиндены — народ щедрый. Они поддерживают клубы, церковь, школу, районную библиотеку. Это у них такая семейная традиция. И полдеревни работает на Терлиндена. Один его сын, которого Криста назвала местным дурачком, Тис, — это тихий, добрый парень, он и мухи не обидит. Я не могу себе представить, чтобы он что-то сделал с этой девушкой.

— Кстати, о девушке. Вы знаете Амели Фрёлих?

— Конечно знаю. — Она скривила губы в недоброй усмешке. — Она у нас личность известная. Видели бы вы, как она одевается! К тому же она работает у моей дочери в «Черном коне».

Пия кивнула и что-то пометила в своем блокноте. Шеф опять бросил ее на произвол судьбы: стоял рядом с отсутствующим видом и не произносил ни звука.

— А как по-вашему, что могло произойти с девушкой?

Марго Рихтер помедлила с ответом, но взгляд ее непроизвольно скользнул вправо, и Пия сразу же поняла, кого она подозревает: с ее «трона» за кассой «Золотой петух» был виден как на ладони. Эта болтовня о сыне Терлиндена была всего-навсего дезинформацией — на самом деле каждый подозревал Тобиаса Сарториуса. Ведь он, в конце концов, уже был однажды пойман на таких делах.

— Представления не имею… — уклончиво ответила Марго Рихтер. — Может, она еще объявится.

* * *

— Тобиасу Сарториусу грозит серьезная опасность! — заявила Пия с неподдельной тревогой в голосе, вернувшись в отдел. — Над ним в любой момент могут учинить самосуд. В пятницу вечером его избили в собственном сарае, а его отец постоянно получает анонимные письма с угрозами. Я уж не говорю о мазне на стене дома.

Остерманн уже поработал с компьютером Амели и пролистал ее дневник, написанный, к его досаде, какой-то тайнописью, которую ему пока не удалось расшифровать. Катрин Фахингер и Франк Бенке вернулись одновременно с Пией и Боденштайном. Похвастать им было нечем. У Амели не было близких подруг, она держалась особняком, разговаривала только в школьном автобусе с двумя своими одноклассницами, которые тоже жили в Альтенхайне. Правда, одна из них вспомнила, что Амели в последнее время проявляла повышенный интерес к Тобиасу Сарториусу и тем ужасным событиям одиннадцатилетней давности и то и дело возвращалась к этой теме. Она даже говорила с «этим типом». Причем не раз.

В комнату для совещаний вошел Остерманн с факсом в руке.

— Информация о последних звонках Амели по мобильному телефону, — сообщил он. — В субботу вечером, в двадцать два одиннадцать, был сделан последний звонок. На домашний телефон в Альтенхайне. Номер я уже установил.

— Сарториус? — спросил Боденштайн.

— Да. Связь длилась всего семь секунд. Разговора, очевидно, не было. До этого она двенадцать раз набирала этот номер и тут же нажимала «отбой». После двадцати двух одиннадцати ее телефон был выключен. Данных мобильного позиционирования нет, поскольку телефон пеленговался только одной базовой станцией, а ее радиус действия — около пяти километров.

— А входящие звонки, конечно, не пеленгуются? — полуутвердительно спросил Боденштайн.

Остерманн покачал головой.

— Что с компьютером?

— Я еще пока даже не взломал пароль, — уныло ответил Остерманн. — Но я просмотрел дневник. Во всяком случае, те места, которые мне удалось расшифровать. В нем часто упоминаются Тобиас Сарториус, какой-то Тис и какой-то Клаудиус.

— В связи с чем?

— Сарториусом и этим Клаудиусом она, похоже, активно интересовалась. В какой связи, пока сказать не могу.

— Хорошо. — Боденштайн окинул взглядом своих подчиненных. К нему вновь вернулась его прежняя решительность. — Значит, так: девушка пропала около сорока часов назад. Поэтому будем действовать по полной программе: мне нужны как минимум двести полицейских, собаки, вертолеты с тепловизорами… Бенке, вы организуете спецгруппу. Всех свободных сотрудников — на опрос жителей деревни! Фрау Фахингер, займитесь проверкой автобусных маршрутов и диспетчерских по вызову такси. Интересующий нас отрезок времени — между двадцатью двумя и двумя часами. Вопросы есть?

— Надо поговорить с Тисом и его отцом, — сказала Пия. — И с Тобиасом Сарториусом.

— Да. Этим сейчас займемся мы с вами. — Боденштайн еще раз обвел взглядом присутствующих. — Ах да, Остерманн, на вас — пресса, радио, телевидение и обычная процедура внесения данных в картотеку пропавших без вести. В восемнадцать часов все встречаемся здесь.

* * *

Через час Альтенхайн кишел полицейскими. Вместе с ними работал отряд кинологов со специально обученными собаками, которые брали даже следы месячной давности. Дежурный отряд полицейских численностью сто человек методически, метр за метром, прочесывал разбитую на квадраты прилегающую к деревне территорию. Вертолет, оснащенный тепловизором, барражировал над самыми верхушками деревьев альтенхайнского леса. Члены спецгруппы «Амели» звонили в каждый дом и в каждую квартиру Альтенхайна. Все были полны рвения и надежды на то, что девушка в ближайшие минуты будет найдена живой и невредимой. Каждый понимал серьезность и масштабность операции, в которой ставка делалась на быстрый результат. Телефон Боденштайна звонил почти не умолкая. Он посадил Пию за руль, а сам сосредоточенно координировал действия всех сил и подразделений. Выставить оцепление на улице перед домом Фрёлихов, чтобы оградить родителей от назойливых журналистов и зевак. Кинологи пусть начинают работу в том месте, где Амели видели в последний раз, то есть у «Черного коня». Да, подругу можно пропустить к родителям, священника тоже. Да, запись автоматической фотокамеры на выезде из деревни проверить обязательно. Нет, гражданские лица не должны принимать участие в поисках.

Когда они подъехали к «Золотому петуху», позвонила Николь Энгель и поинтересовалась ходом операции.

— Как только будут какие-нибудь результаты, вы, разумеется, узнаете о них первой, — лаконично ответил Боденштайн и перевел телефон в режим «без звука».

Им открыл Хартмут Сарториус, но дверь была на цепочке, и старик с враждебным недоверием смотрел на непрошеных гостей сквозь щель.

— Господин Сарториус, мы хотим поговорить с вашим сыном, — сказал Боденштайн. — Позвольте нам войти.

— Вы что, теперь будете подозревать его из-за каждой девчонки, которая не торопится домой?

Его слова прозвучали довольно грубо, почти агрессивно.

— Значит, вы уже в курсе?

— Еще бы! Такие новости разлетаются быстро.

— Мы не подозреваем Тобиаса. — Боденштайн, видя, в каком возбужденном состоянии находился Хартмут Сарториус, говорил с подчеркнутым спокойствием. — Но в тот вечер, когда пропала Амели, она тринадцать раз набирала номер вашего телефона.

Дверь захлопнулась, потом, после щелчка снимаемой предохранительной цепочки, вновь открылась, и Сарториус впустил их в дом. Он расправил плечи и явно старался держаться уверенно и независимо. Его сын выглядел ужасно. Он, сгорбившись, сидел на диване в гостиной, лицо его было обезображено кровоподтеками. Он лишь едва заметно кивнул Боденштайну и Пии, когда они вошли.

— Где вы были в субботу с двадцати двух часов до утра? — спросил Боденштайн.

— Ну вот, я же говорил! — воскликнул Хартмут Сарториус. — Мой сын весь вечер был дома. За день до этого на него напали прямо в нашем сарае и избили до полусмерти!

— В субботу, в двадцать два часа одиннадцать минут, Амели набрала ваш домашний номер. Ей ответили, но звонок был таким коротким, что разговора, по всей видимости, не было. До этого она еще несколько раз звонила вам.

— У нас автоответчик, который включается сразу же — из-за всех этих анонимных звонков с угрозами, — пояснил Сарториус-старший.

Тобиас невидящим взором смотрел куда-то в пустоту и, похоже, вообще не следил за разговором. «Он, конечно, понимает, что происходит в деревне и как настроены по отношению к нему альтенхайнцы», — подумала Пия.

— Как вы думаете, зачем Амели могла вам звонить? — спросила она его.

Он молча пожал плечами.

— Господин Сарториус! — произнесла она с нажимом. — Пропала девушка, которая жила по соседству и имела контакт с вами. Так что хотите вы этого или нет, но многие сразу же связали этот факт с вашим возвращением. Мы хотим помочь вам.

— Ну да, конечно! — с горечью произнес Хартмут Сарториус. — То же самое говорили ваши коллеги одиннадцать лет назад. Мы хотим помочь тебе, парень. Скажи, что ты сделал с девушками! А потом никто не верил ни единому его слову. Уходите! Тобиас весь вечер провел дома!

— Ладно, папа, не надо, — вдруг подал голос Тобиас. — Я знаю, ты желаешь мне добра…

Он посмотрел на Пию. У него были красные глаза.

— Я случайно встретил Амели в субботу днем. В лесу. Ей нужно было что-то срочно рассказать мне. Она явно что-то узнала о тех событиях. Но тут появилась Надя, и Амели ушла. Наверное, поэтому она и пыталась потом дозвониться до меня. Мобильного телефона у меня нет, поэтому она, наверное, и набирала наш домашний номер.

Пия вспомнила о своей встрече с Надей фон Бредо, о серебристом «порше-кайене». Все это было похоже на правду.

— И что она вам успела рассказать? — спросил Боденштайн.

— К сожалению, не много. Она сказала, что есть человек, который видел все, что тогда произошло. Она упоминала Тиса и какие-то картины, на которых изображен Лаутербах.

— Кто?

— Грегор Лаутербах.

— Министр культуры?

— Да. Он ведь живет прямо рядом с домом отца Амели. Раньше он был учителем Лауры и Штефани.

— И вашим, кажется, тоже?

Пия вспомнила протоколы, которые читала и которые потом вдруг исчезли из дела.

— Да, — кивнул Тобиас. — В старших классах он был моим учителем немецкого.

— Что же Амели узнала о нем?

— Представления не имею. Как я уже сказал, появилась Надя, и Амели замолчала. Сказала только, что расскажет все потом.

— Что вы делали, когда ушла Амели?

— Мы с Надей какое-то время беседовали, потом приехали сюда и посидели еще с полчаса на кухне. Она торопилась в аэропорт, ей нужно было лететь в Гамбург. — Он поморщился, провел рукой по нечесаным волосам. — Потом я пошел к другу. Мы выпивали с другими приятелями. Выпили довольно много. — Он поднял глаза. Взгляд его ничего не выражал. — Я, к сожалению, не помню, когда и как вернулся домой. Целые сутки как будто выпали из моей памяти…

Хартмут Сарториус в отчаянии покачал головой. Казалось, он вот-вот разрыдается. Жужжание телефона Боденштайна, который тот перевел в режим «без звука», показалось всем оглушительным в наступившей тишине. Он послушал, поблагодарил и, выключив телефон, посмотрел на Пию.

— Господин Сарториус, — обратился он к отцу Тобиаса. — Когда ваш сын вернулся домой?

Тот медлил с ответом.

— Скажи ему правду, папа, — произнес Тобиас усталым голосом.

— Примерно в полвторого ночи, — наконец ответил Сарториус-старший. — Фрау доктор Лаутербах, наш врач, привезла его домой. Она подобрала его, когда возвращалась с вызова.

— Где?

— У автобусной остановки около церкви.

— Вы ездили в субботу на своей машине? — спросил Боденштайн.

— Нет, я оставил ее дома.

— Как зовут ваших друзей, с которыми вы пили в субботу вечером?

Пия записала имена и фамилии, продиктованные Тобиасом, в свой блокнот.

— Мы поговорим с ними, — сказал Боденштайн. — Но я прошу вас пока никуда не уезжать.

* * *

Руководитель поисковой группы доложил Боденштайну, что нашли рюкзак Амели. Он лежал в кустах между паркингом «Черного коня» и церковью, то есть поблизости от автобусной остановки, у которой фрау доктор Лаутербах подобрала Тобиаса Сарториуса.

— Тогда было точно так же… — задумчиво произнесла Пия, когда они подъехали на машине к указанному месту. — У Тобиаса было сильное алкогольное опьянение и провал в памяти. Но ни прокурор, ни суд в это не поверили.

— А ты что, веришь? — спросил Боденштайн.

Пия задумалась. То, что им несколько минут назад рассказал Тобиас Сарториус, было очень похоже на правду. Он явно относится с большой симпатией к соседской девушке. Но разве он не относился с большой симпатией и к тем двум девушкам, которых убил десять лет назад? Тогда мотивами были ревность, оскорбленное тщеславие. В случае с Амели ничего подобного быть не могло. Может, она и в самом деле узнала что-то такое, что имело прямое отношение к тому случаю? Или Тобиас просто все выдумал?

— Я не могу судить о том случае, — ответила Пия. — Но сегодня Тобиас, по-моему, говорил правду. Он действительно ничего не помнит.

Боденштайн воздержался от комментариев. За годы совместной работы с Пией он успел оценить ее интуицию, которая не раз выводила их на нужный след, в то время как собственная интуиция часто заводила его тупик. И все же он был далек от того, чтобы считать Тобиаса Сарториуса невиновным как в тех двух убийствах, так и в сегодняшнем деле.

В рюкзаке они обнаружили кошелек Амели, ее iPod, косметику и всякие мелочи, но мобильного телефона в нем не оказалось. Одно было ясно: она не убежала из дома — с ней что-то случилось. Собака-ищейка потеряла след у автостоянки и нетерпеливо ждала следующей «вводной» от своего инструктора. Для нее это была увлекательная игра. Пия, которая благодаря своим эскизам хорошо представляла себе деревню, беседовала с полицейскими, постепенно собиравшимися на стоянке. Опросы жителей ничего не дали.

— Собака нашла следы девушки на опушке леса, на улице, на которой она живет, у дома соседей, у их сада, — докладывал руководитель поисковой операции.

— А как фамилия соседей? — спросила Пия.

— Терлинден. Хозяйка говорит, что Амели часто приходила к их сыну. Так что это, возможно, старые следы.

У него был удрученный вид. Нет ничего более неприятного, чем поиски без результатов.

* * *

Каю Остерманну удалось взломать пароль к компьютеру Амели. Он просмотрел сайты, на которых она побывала в последнее время. К его удивлению, она редко заходила на такие популярные у тинейджеров сайты, как SchülerVZ, Facebook, MySpace или Wer-kennt-wen. Правда, на каждом сайте у нее был свой аккаунт, но она мало занималась ими. Зато очень активно собирала информацию о двух убийствах в Альтенхайне в 1997 году и о процессе Тобиаса Сарториуса. Кроме того, она интересовалась жителями Альтенхайна, пользуясь разными поисковыми системами. Особый интерес вызывала у нее семья Терлинден. Остерманн был разочарован. Он надеялся найти какого-нибудь партнера по чату или другие подозрительные интернет-знакомства — что-нибудь, что позволило бы провести какие-нибудь конкретные следственно-розыскные мероприятия.

Назначенное Боденштайном экстренное расширенное совещание, на которое пришли двадцать пять сотрудников, тоже мало что дало. Поиски пришлось прекратить с наступлением темноты. Тепловизор, установленный на борту вертолета, засек парочку, занимавшуюся любовью в машине на глухой лесной автостоянке, и тяжелораненую косулю, укрывшуюся в чаще после неудачного выстрела охотника, но никаких следов Амели так и не обнаружили. Были опрошены водитель автобуса 803-го маршрута, Бад-Зоден — Кёнигштайн, который в 22.16 останавливался у церкви в Альтенхайне, и его коллега, чуть позже ехавший в обратном направлении. Ни тот ни другой не видели черноволосой девушки. Таксисты, работавшие в это время в указанном районе, тоже не возили девушек с такими приметами. Один из сотрудников отдела К-23 в ходе опроса нашел свидетеля, который, гуляя с собакой поздно вечером в субботу, приблизительно в половине первого ночи, видел мужчину, сидевшего на автобусной остановке.

— Надо обыскать дом и участок Сарториуса, — предложил Бенке.

— С какой стати? У нас пока нет никаких оснований для обыска, — возразила Пия, хотя понимала, что это не совсем так.

Факты, к сожалению, были против Тобиаса Сарториуса. Его друзья подтвердили, что он появился в гараже около семи часов вечера. Его после обеда пригласил по телефону Йорг Рихтер. Тобиас выпил изрядно, но не настолько, чтобы у него от этого начались провалы в памяти. Около десяти вечера он вдруг вышел из гаража. Они подумали, что он пошел в туалет, но он так и не вернулся.

— Послушай, Пия, пропала семнадцатилетняя девушка, которая, как установлено, имела контакт с бывшим убийцей, осужденным по этой же статье! — горячился Бенке. — У меня у самого такая же дочь, поэтому я прекрасно понимаю, что происходит в душе ее родителей!

— По-твоему, нужно обязательно самому иметь детей, чтобы понять состояние родителей? — огрызнулась Пия. — Но раз уж мы заговорили об ордере на обыск — почему ты не предлагаешь заодно обыскать и дом Терлинденов? Следов там, между прочим, было хоть отбавляй!

— Это верно, — поторопился вмешаться Боденштайн, чтобы предотвратить назревающий конфликт, — но мачеха Амели сама говорила, что девушка часто бывала у соседей. Поэтому версия о том, что эти следы имеют отношение к совершенному преступлению, довольно сомнительна.

Пия молчала. Тобиас попросил отца сказать правду, хотя понимал, что эта информация ему явно не на пользу. Он мог бы просто промолчать и воспользоваться алиби, которое ему сначала пытался составить отец. А может, он отказался от этого только потому, что однажды это уже не сработало?

— Я думаю, Амели случайно узнала что-то, что имеет непосредственное отношение к тем случаям, — сказала она через некоторое время. — А еще я думаю, что есть люди, которые очень заинтересованы в том, чтобы все так и осталось тайной.

— Ерунда! — Бенке энергично покачал головой. — Этот тип, как только нажрется, теряет над собой контроль. Он возвращался с попойки, Амели попалась ему под горячую руку, и он ее замочил.

Пия подняла брови. Бенке, как всегда, был склонен сводить все к простейшим схемам.

— А что он сделал с трупом? Он же был без машины.

— Это он говорит! Да вы посмотрите на девчонку! — Он кивнул в сторону демонстрационной доски.

Все невольно повернули головы к доске, к которой была прикреплена фотография Амели.

— Она же как две капли воды похожа на ту, которую этот тип убил в прошлый раз. Он же маньяк!

— Хорошо, — вступил Боденштайн. — Фрау Фахингер, займитесь ордером на обыск в доме, на участке и в машине Сарториуса. Кай, вы продолжаете работать с дневником. Всем остальным быть на связи. Завтра в восемь утра мы продолжим операцию и расширим радиус поиска.

Все, гремя стульями, поднялись со своих мест. Настроение пока еще было относительно оптимистическим. Большинство сотрудников разделяли позицию Бенке и надеялись на положительный результат обыска у Сарториуса. Пия дождалась, когда коллеги покинут помещение, но, прежде чем она успела заговорить с шефом и выразить свое несогласие с его решением, в комнату вошли фрау доктор Николь Энгель и двое мужчин в строгих костюмах и при галстуках.

— Одну минутку! — сказала она, обращаясь к Бенке, который как раз собрался переступить через порог.

Пия и Катрин Фахингер переглянулись и вместе вышли в коридор.

— Фрау Фахингер! Вас я тоже прошу задержаться. Подождите, пожалуйста, в коридоре.

С этими словами фрау Энгель закрыла за собой дверь.

— Ну, посмотрим, чем все это кончится! — произнесла Катрин.

— А кто это с ней? — удивленно спросила Пия.

— Служба собственной безопасности. — Катрин явно была довольна происходящим. — Надеюсь, они ему дадут как следует просраться, этому говнюку!

Пия только сейчас вспомнила о встрече Катрин с Бенке в кабаке и о ее тщетной попытке отказаться от работы в паре с ним.

— А как он, кстати, вел себя с тобой сегодня? — поинтересовалась она.

Катрин подняла брови.

— Что тебе рассказывать? Ты и сама знаешь — как свинья! Все время одергивал меня перед всеми, как девчонку. Я терпела, сжав зубы. Но можешь мне поверить: если он опять выйдет сухим из воды — я пишу рапорт о переводе в другое управление. Я эту рожу больше видеть не могу!

Пия кивнула. Она понимала коллегу. Но она чувствовала, что на этот раз Франку Бенке будет не отвертеться, потому что Николь Энгель давно уже точила на него зуб, еще со времен их совместной работы во франкфуртском отделе К-2. Так что шансы этого хорька вонючего были равны нулю, и ей его было абсолютно не жаль.