Клаудиус Терлинден, стоя у кухонного окна, пил свой кофе и смотрел вниз на дом соседей. Если поторопиться, можно опять подвезти девчонку до остановки. Когда его прокурист Арне Фрёлих пару месяцев назад представил ему свою взрослую дочь от первого брака, он не обратил на нее особого внимания. Его сбили с толку ее пирсинги, дикая прическа и более чем экстравагантная черная одежда в сочетании с мрачным лицом и отталкивающей манерой общения. Но вчера вечером в «Черном коне», когда она ему улыбнулась, в него словно ударила молния: эта девчонка имела какое-то почти зловещее сходство со Штефани Шнеебергер — те же тонкие черты бледного лица, тот же сочный рот, те же темные, проницательные глаза. Просто невероятно!

— Белоснежка… — пробормотал он.

Ночью она ему приснилась. Это был странный, жутковатый сон, в котором причудливо смешались прошлое и настоящее. Когда он проснулся посреди ночи в холодном поту, ему понадобилось какое-то время, чтобы понять, что это был всего лишь сон.

Сзади послышались шаги. Он обернулся. В дверях показалась его жена, уже тщательно причесанная, несмотря на ранний час.

— Что ты так рано встала? — Он подошел к раковине и сполоснул чашку горячей водой. — Ты куда-то собираешься?

— Я в десять встречаюсь в городе с Вереной.

— А… — Его совершенно не интересовало, чем жена занимается целый день.

— Надо же, опять все сначала! — сказала она вдруг. — Только-только все начали забывать об этом…

— Ты о чем? — Терлинден удивленно посмотрел на нее.

— Может, Сарториусам действительно лучше было уехать отсюда в свое время?

— Да куда им ехать? От такой истории все равно далеко не убежишь.

— И тем не менее. А теперь вот жди проблем. Вся деревня как с цепи сорвалась!

— Этого я и опасался. — Терлинден поставил чашку в посудомоечную машину. — Кстати, Рита в больнице. Ее в пятницу кто-то столкнул с моста прямо под колеса проезжавшей машины.

— Что?!. — Потрясенная известием, Кристина Терлинден широко раскрыла глаза. — А ты откуда знаешь?

— Я вчера вечером говорил с Тобиасом.

— Ты говорил с Тобиасом?.. А почему ты мне ничего не сказал об этом? — Она изумленно смотрела на мужа.

Кристина Терлинден, натуральная блондинка с подстриженными под пажа волосами, в свои пятьдесят лет была еще очень красивой женщиной. Маленькая и изящная, она умудрялась даже в халате выглядеть элегантной.

— Потому что вчера вечером я тебя уже не видел.

— Ты разговариваешь с ним, навещаешь его в тюрьме, помогаешь его родителям — ты что, забыл, как он тебя тогда пытался впутать в это дело?

— Нет, не забыл. — Терлинден посмотрел на кухонные часы на стене. Четверть восьмого. Через десять минут Амели выйдет из дома. — Тобиас сказал тогда в полиции только то, что слышал от других. И так даже было лучше, чем если бы… — Он сделал паузу. — Скажи спасибо, что все закончилось именно так. Иначе бы у Ларса сейчас была совсем другая жизнь.

Терлинден машинально, по привычке, поцеловал подставленную ему щеку.

— Мне пора. Сегодня, скорее всего, вернусь поздно.

Кристина Терлинден дождалась, когда за ним захлопнется дверь, взяла с полки чашку, подставила ее под кран кофеварки и нажала на кнопку «двойной эспрессо». С чашкой в руке она подошла к окну и посмотрела, как темный «мерседес» мужа медленно съехал от дома вниз, на дорогу, и через несколько секунд остановился у дома Фрёлиха. Красные огни стоп-сигналов хорошо были видны в предрассветной мгле. Соседская девушка, похоже, ждала его и сразу же села в машину. Кристина Терлинден резко втянула воздух сквозь зубы и нервно сжала в руке чашку. Она ждала этого, с тех пор как в первый раз встретила Амели Фрёлих. Ей сразу же бросилось в глаза пугающее сходство этой девицы со Штефани Шнеебергер. Не нравилась ей и ее дружба с Тисом. Оградить больного сына от той жуткой истории и тогда было непросто. Неужели все повторится? В душе ее росло уже почти забытое чувство отчаяния.

— Господи! — пробормотала она. — Только не это! Пожалуйста! Пожалуйста!

* * *

Фото, вырезанное Остерманном из записи видеонаблюдения на перроне, получилось черно-белым и довольно низкого разрешения, но все же мужчина в бейсболке был виден на нем достаточно отчетливо. К сожалению, все, что произошло на мосту, оказалось вне зоны видимости камеры, но для задержания преступника хватило бы и подробных показаний четырнадцатилетнего Никласа Бендера. Боденштайн и Пия отправились в Альтенхайн, чтобы показать фото Хартмуту Сарториусу и его сыну. Но сколько они ни звонили в дверь, никто так и не открыл.

— Давай дойдем до магазина и покажем там фото, — предложила Пия. — У меня предчувствие, что это нападение действительно как-то связано с Тобиасом.

Боденштайн кивнул. У Пии, как у его сестры, была прекрасная интуиция, и она часто оказывалась права в своих предположениях. Весь вчерашний вечер он думал о своем разговоре с Терезой и тщетно ждал, что Козима сама расскажет ему, с кем говорила по телефону в кузнице. В конце концов он внушил себе, что это был какой-то обычный разговор, поэтому она уже давно о нем забыла. Она много и подолгу разговаривала по телефону, ей часто звонили коллеги, в том числе и по воскресеньям. Утром, за завтраком, он решил не придавать этой истории особого значения, тем более что Козима вела себя по отношению к нему совершенно нормально. В прекрасном настроении, веселая и приветливая, она рассказывала ему о своих сегодняшних планах: работа над фильмом в монтажном цехе, встреча с диктором, который будет читать закадровый текст, обед с коллегами в Майнце. Все как обычно. На прощание она поцеловала его, как делала это почти каждое утро все двадцать пять лет их совместной жизни.

Когда они вошли в маленький продуктовый магазин, колокольчик на двери резко звякнул. Несколько женщин с корзинками в руках с заговорщическим видом обсуждали что-то вполголоса. По-видимому, какие-то последние деревенские сплетни.

— Твой выход, шеф, — тихо сказала Пия.

Боденштайн со своей почти до неприличия эффектной внешностью и кэри-грантовским обаянием умел мгновенно расположить к себе любую представительницу слабого пола. Но сегодня он, похоже, был не в форме.

— Нет, давай лучше ты, — ответил он.

Через открытую служебную дверь было видно, как во дворе коренастый седоволосый мужчина выгружал из автофургона лотки с фруктами и овощами. Пия пожала плечами и решительно направилась к женщинам.

— Доброе утро, — поздоровалась она и показала свое удостоверение. — Уголовная полиция, Хофхайм.

Ей ответили недоверчивые и любопытные взгляды.

— В пятницу вечером бывшая жена Хартмута Сарториуса стала жертвой разбойного нападения. — Пия намеренно выбрала официальный тон, сдобрив его легким пафосом. — Думаю, я не ошибусь, высказав предположение, что вам знакома Рита Крамер?

Женщины молча закивали.

— У нас есть фото мужчины, столкнувшего ее с пешеходного моста прямо под колеса проезжавшего мимо автомобиля.

Отсутствие выражения ужаса на лицах говорило о том, что известие о происшествии уже облетело деревню. Пия достала фото и показала его женщине в белом халате, по-видимому хозяйке магазина.

— Вы знаете этого человека?

Женщина посмотрела на фото, прищурив глаза, и отрицательно покачала головой.

— Нет, — сказала она, изображая сожаление. — В первый раз вижу. Рада бы, как говорится, да ничем не могу помочь.

Остальные три женщины тоже беспомощно покачали головами, но Пия успела заметить, как одна из них украдкой переглянулась с хозяйкой.

— Вы уверены? Посмотрите внимательней. Качество фотографии, к сожалению, оставляет желать лучшего.

— Мы не знаем этого человека. — Хозяйка вернула Пии фото и, встретившись с ней глазами, не отвела взгляда.

Она врала. Это было очевидно.

— Жаль, — с улыбкой произнесла Пия. — Могу я узнать ваше имя?

— Рихтер. Марго Рихтер.

В этот момент в магазин со двора с грохотом ввалился мужчина, только что разгружавший машину, и шумно поставил на пол три лотка фруктов.

— Лютц, это из уголовной полиции, — сообщила Марго Рихтер, прежде чем Пия успела раскрыть рот.

Ее муж подошел ближе. Это был высокий дородный мужчина, его добродушное лицо с толстым коротким носом раскраснелось от работы на холоде. Взгляд, которым он посмотрел на жену, не оставлял сомнений в том, что он у нее под каблуком и не имеет права голоса. Лютц неуклюже взял фото своей медвежьей лапой, но не успел он даже взглянуть на него, как Марго Рихтер проворно выхватила снимок.

— Мой муж тоже не знает этого типа.

Пие стало жалко этого бедолагу, которому явно было нелегко под началом такой супруги.

— Вы позволите? — Она взяла у нее фото и опять сунула его Лютцу под нос, не дожидаясь возражений хозяйки. — Вы когда-нибудь видели этого человека? Он в пятницу столкнул вашу бывшую соседку Риту Крамер с моста прямо под машину. Она сейчас лежит в реанимации, в искусственной коме, и врачи не ручаются за ее жизнь.

Рихтер помедлил немного, судя по всему обдумывая ответ. Он не умел лгать, но был послушным супругом. Его неуверенный взгляд на секунду обратился к Марго.

— Нет, — ответил он наконец. — Я его не знаю.

— Ну хорошо. Спасибо. — Пия заставила себя улыбнуться. — Всего доброго.

— Они все его знают, — сказала она на улице.

— Да, никаких сомнений, — согласился Боденштайн. — Вон там парикмахерская, давай-ка заглянем, — прибавил он.

Они прошли с десяток метров по узкому тротуару и, открыв дверь в маленький старомодный парикмахерский салон, увидели, как парикмахерша с виноватым видом поспешно кладет трубку телефона.

— Доброе утро, — поздоровалась Пия и кивнула в сторону телефона. — Фрау Рихтер вас уже, конечно, проинформировала о цели нашего визита. Так что я могу не повторять свой вопрос.

Парикмахерша растерянно перевела ошалевший взгляд с Пии на Боденштайна и уставилась на него, раскрыв рот. Если бы шеф сегодня был пободрее, то выудил бы у нее любые секреты.

— Что с тобой сегодня? — с досадой спросила его Пия, когда они через минуту покинули парикмахерскую не солоно хлебавши. — Стоило тебе хотя бы улыбнуться этой курице, и она растаяла бы и назвала тебе не только фамилию нашего клиента, но и адрес и телефон в придачу!

— Извини, — вяло откликнулся Боденштайн. — Я сегодня и в самом деле как-то… не могу включиться в работу.

Мимо по узкой улочке пронеслась легковая машина, за ней вторая, потом грузовик. Им пришлось прижаться к стене, чтобы их не зацепило зеркалами.

— Во всяком случае, я сегодня же в обед затребую материалы дела Тобиаса Сарториуса, — сказала Пия. — Голову на отсечение даю — это все взаимосвязано.

В цветочном магазине их ждал тот же нулевой результат. Как и в детском саду и в секретариате школы. Марго Рихтер успела передать соответствующие директивы во все инстанции. Жители деревни оперативно возвели незримые баррикады и, взяв обет сицилианского молчания, дружно встали на защиту кого-то из своих.

* * *

Амели лежала в гамаке, который Тис специально для нее повесил между двумя пальмами в кадках, и тихонько покачивалась. За узкими стрельчатыми окнами шумел дождь, барабанил по крыше оранжереи, спрятавшейся за гигантской плакучей ивой в обширном парке терлинденовской виллы. Внутри было тепло и уютно, пахло масляной краской и скипидаром: Тис использовал это вытянутое строение, в котором зимовали чувствительные средиземноморские растения из парка, в качестве мастерской. Вдоль стен выстроились сотни исписанных холстов, тщательно рассортированные по размеру. В пустых стеклянных банках из-под варенья стояли кисти. Во всем, что бы он ни делал, Тис проявлял необыкновенную аккуратность. Все растения в кадках — олеандры, пальмы, лантаны, лимоны и апельсины — стояли ровными шеренгами, как оловянные солдатики, и тоже были выстроены по росту. Ничто здесь не было поставлено или положено как попало. Инструменты и садовая утварь, которыми Тис пользовался летом для ухода за парком, висели на стене или стояли вдоль нее ровными рядами. Чтобы подразнить Тиса, Амели иногда намеренно что-нибудь передвигала или оставляла где-нибудь окурок, и он каждый раз моментально замечал, что растения не на месте, и немедленно исправлял эти невыносимые для него изменения.

— До чего же все это интересно! — произнесла Амели. — Хотелось бы еще что-нибудь узнать, но как?

Она не ждала ответа, но все же мельком взглянула на Тиса. Тот стоял перед мольбертом и сосредоточенно работал. Его картины были, как правило, абстрактны и выдержаны в мрачных тонах — по мнению Амели, не самая подходящая живопись для склонных к депрессии людей. На первый взгляд Тис выглядел совершенно нормально. Если бы не застывшие черты лица, он был бы довольно симпатичным мужчиной с овальным лицом, прямым тонким носом и мягкими, полными губами. Сходство с красавицей матерью было явным. Он унаследовал от нее белокурые волосы и большие голубые глаза под густыми темными бровями. Но больше всего Амели нравились его руки, тонкие, чувствительные руки пианиста, которым не вредила даже работа в саду. Когда он волновался, они вдруг словно начинали какую-то свою особую, самостоятельную жизнь, порхали, как испуганные птицы в клетке. Но сейчас он был совершенно спокоен, как и всегда, когда рисовал.

— Я вот все думаю… — продолжала Амели задумчиво. — Что же он все-таки с ними сделал, с этими девушками? Почему он так и не рассказал этого? Может, тогда бы ему не пришлось сидеть так долго. Странно… Но он мне почему-то нравится. Он совсем не такой, как все остальные мужчины в этой дыре.

Она заложила руки за голову, закрыла глаза и принялась щекотать себе нервы жуткими картинами, которые рисовало ей воображение:

— Может, он их разрубил на куски? Может, даже забетонировал их где-нибудь у себя на участке?

Тис невозмутимо продолжал работать. Он смешал темно-зеленую краску с рубиново-красной, подумал немного и прибавил белил.

Амели перестала качаться.

— А как я тебе больше нравлюсь — с пирсингом или без?

Тис не ответил. Амели осторожно слезла с гамака, подошла к нему, взглянула через его плечо на холст, над которым он трудился уже два часа, и раскрыла рот.

— Bay!.. — произнесла она с восторгом и удивлением. — Круто! Обалдеть…

* * *

Четырнадцать потертых папок с материалами дела, доставленные из архива франкфуртского управления полиции, стояли в ящиках рядом с рабочим столом Пии. В 1997 году в округе Майн-Таунус еще не было собственного отдела по борьбе с тяжкими преступлениями. До полицейской реформы, которая была проведена в федеральной земле Гессен несколько лет назад, убийствами, разбойными нападениями и изнасилованиями занимался франкфуртский отдел К-2. Но изучение содержимого папок пришлось отложить: Николь Энгель назначила на четыре часа одно из своих излюбленных и совершенно бесполезных совещаний.

В помещении было жарко и душно. На повестке дня не стояло никаких остродраматических вопросов, поэтому выражение лиц большинства участников совещания было сонно-скучающим. За окнами уже смеркалось, с серого, обложенного тучами неба с шорохом сыпался дождь.

— Фото преступника сегодня же надо передать в прессу, — говорила криминальрат доктор Николь Энгель. — Кто-нибудь его опознает и сообщит в полицию.

Андреас Хассе, вернувшийся утром на службу бледный и молчаливый, чихнул.

— Зачем ты притащился на работу со своей простудой? — раздраженно сказал сидевший рядом с ним Кай Остерманн. — Хочешь нас тут всех перезаразить?

Хассе промолчал.

— Еще что-нибудь?

Николь Энгель медленно обвела подчиненных пристальным взглядом, но те предусмотрительно избегали зрительного контакта, зная способность начальницы читать по глазам. Ее сейсмографический датчик уже давно зарегистрировал какие-то едва уловимые подземные толчки, и она пыталась определить источник растущего напряжения в коллективе.

— Я запросила дело Тобиаса Сарториуса, — подала голос Пия. — У меня складывается впечатление, что нападение на фрау Крамер непосредственно связано с освобождением ее сына. В Альтенхайне все узнали человека на фотографии, но упорно это отрицают. Они его сознательно покрывают.

— А вы что скажете по этому поводу? — обратилась Николь Энгель к Боденштайну, который все это время сидел с безучастным видом, глядя в пустоту.

— Вполне вероятно, — кивнул тот. — Во всяком случае, реакция на фотографию была странной.

— Хорошо. — Николь Энгель вновь перевела взгляд на Пию. — Просмотрите дело Сарториуса. Только не увлекайтесь. У нас нет времени копаться в давно закрытых делах. Скоро будут готовы результаты экспертизы по скелету, и именно на этом нужно будет сосредоточиться.

— Тобиаса Сарториуса в Альтенхайне все ненавидят, — сказала Пия. — На стене его дома кто-то краской написал: «Здесь живет грязный убийца», а когда мы в субботу приехали туда, чтобы сообщить о происшествии, три женщины, стоявшие перед домом, обзывали Сарториуса и выкрикивали угрозы в его адрес.

— Я хорошо помню этого Сарториуса, — включился Хассе, прокашлявшись. — Хладнокровный убийца. Высокомерный, заносчивый красавчик, который пытался убедить всех в том, что у него были какие-то провалы в памяти. При этом улики были достаточно убедительны. А он все отрицал до последнего момента и так ни в чем и не признался.

— Но он отсидел свой срок, — возразила Пия. — И у него есть право начать новую жизнь. А поведение альтенхайнцев меня удивляет. Почему они лгут? Кого они покрывают?

— И ты надеешься получить ответы на эти вопросы из старого дела? — Хассе скептически покачал головой. — Этот тип убил свою подружку, потому что та порвала с ним. А поскольку его бывшая подружка стала свидетелем убийства, он и ее отправил на тот свет.

Пия удивилась неожиданной активности своего обычно довольно равнодушного ко всему коллеги.

— Вполне возможно, — ответила она. — За это он и отсидел десять лет. Но может, я наткнусь в старых протоколах допросов на того, кто сбросил с моста Риту Крамер…

— Ну и что ты собираешься… — начал Хассе, но Николь Энгель резко оборвала дискуссию:

— Фрау Кирххоф займется делом Сарториуса, пока не подоспеют результаты экспертизы.

Так как больше обсуждать было нечего, совещание закончилось. Николь Энгель скрылась в своем кабинете, сотрудники отдела разошлись по рабочим местам.

— Мне нужно домой, — вдруг сказал Боденштайн, взглянув на часы.

Пия тоже решила отправиться домой, прихватив с собой часть материалов. В управлении сегодня уже ничего интересного не будет.

* * *

— Занести вам чемодан в дом, господин министр? — спросил шофер, но Грегор Лаутербах отрицательно покачал головой.

— Спасибо, Фортхубер, я еще пока вполне дееспособен, — с улыбкой ответил он. — Езжайте домой. Завтра утром вы мне понадобитесь не раньше восьми.

— Хорошо. Приятного вечера, господин министр.

Лаутербах кивнул и взял свой чемоданчик. Он три дня не был дома: сначала разные дела в Берлине, потом совещание министров культуры и образования в Штральзунде, на котором коллеги из Баден-Вюртемберга и Северного Рейна-Вестфалии не на шутку сцепились друг с другом по поводу разработки программы по устранению дефицита преподавательских кадров.

Открывая дверь, он услышал телефонный звонок. Он привычным движением отключил сигнализацию и подошел к телефону. Включился автоответчик, но звонивший не удосужился оставить сообщение. Лаутербах поставил чемодан перед лестницей, включил свет и прошел в кухню. На столе лежала почта, сложенная уборщицей в две аккуратные стопки. Даниэлы дома не было. Если ему не изменяла память, она сегодня вечером должна была читать доклад на конгрессе врачей в Марбурге. Лаутербах отправился в гостиную и долго изучал бутылки в серванте, прежде чем остановил свой выбор на сорокадвухлетнем шотландском виски «Блэк Боумор». Это был, так сказать, дипломатический подарок: кто-то подарил ему эту бутылку, желая его задобрить. Он налил немного виски в стакан. С тех пор как он стал министром культуры и образования и работал в Висбадене, они с Даниэлой встречались либо случайно, либо чтобы сверить свои еженедельники. В общей постели они не спали уже лет десять. Лаутербах тайно снимал в Идштайне квартиру, в которой раз в неделю встречался с любовницей. Он с самого начала недвусмысленно дал ей понять, что не собирается разводиться с Даниэлой, так что эта тема не играла в их отношениях никакой роли. Был ли кто-нибудь у Даниэлы, он не знал и никогда бы не стал у нее об этом спрашивать.

Он ослабил галстук, снял пиджак, небрежно бросил его на спинку дивана и сделал глоток виски. Опять зазвонил телефон. После трех звонков включился автоответчик.

— Грегор… — с нажимом произнес мужской голос. — Если ты дома, возьми трубку. Это очень важно!

Лаутербах помедлил немного. Он узнал голос. Вечно у них все «очень важно»! Но в конце концов он, вздохнув, взял трубку. Звонивший не стал тратить время на обмен приветствиями и любезностями. Слушая его, Лаутербах почувствовал, как волосы у него на затылке встают дыбом. Он невольно выпрямился. Чувство опасности внезапно вцепилось ему в глотку, словно прыгнувший из засады хищник.

— Спасибо, что позвонил… — сказал он хриплым голосом и положил трубку.

Несколько минут он, словно окаменев, стоял в полутемной гостиной. Скелет в Эшборне. Тобиас Сарториус вернулся в Альтенхайн. Его мать сбросили с моста. А какая-то честолюбивая сотрудница полиции из отдела К-2 в Хофхайме вдруг начала копать давно закрытое дело. Черт побери! Дорогое виски было с каким-то горьким привкусом. Он, не глядя, отставил в сторону стакан и поспешил в свою спальню. Все это еще ничего не значит, скорее всего, это просто случайность, пытался он себя успокоить. Но страх не отступал.

Лаутербах сел на кровать, сбросил туфли и откинулся на спину. В его сознание ринулся поток непрошеных картин и образов. Как же это могло случиться, что одно-единственное неверное, хотя и малозначимое решение привело к таким катастрофическим последствиям? Он закрыл глаза. На него вдруг навалилась усталость. Мысли незаметно расплылись, ушли какими-то извилистыми тропинками в мир смутных грез и воспоминаний. Белая как снег, румяная как кровь, с черными как смоль кудрями…