Она неожиданно проснулась и с раздражением воззрилась в темноту. Что могло ее разбудить? От яблочного вина, выпитого в «Кроне», у нее распирало мочевой пузырь. Ника нащупала выключатель лампы на ночном столике и включила свет. Часы показывали 3.27. С улицы доносился собачий лай. Затем раздался голос Рики, и лай прекратился. Неудивительно, что Рики не могла уснуть! Нападки Хиртрайтера во время заседания правления комитета были чрезвычайно оскорбительны, а у Яниса не нашлось слов утешения для нее. Он просто сел в свой автомобиль и уехал. Фрауке, Марк и она ехали вместе с Рики, которая проплакала до самого Кенигштайна.

После некоторых колебаний Ника отбросила в сторону одеяло. Нужно было сходить в туалет, иначе снова не заснуть. Идя по узкому коридору к ванной, она вновь услышала голос Рики, доносившийся сверху. В доме была прекрасная слышимость, но она даже не пыталась говорить тихо.

— Как ты мог предать меня? Откуда ты сейчас приехал? — спрашивала она. Ее голос звучал непривычно резко.

Ника остановилась в дверях ванной и прислушалась. Все то время, пока она делила кров с Рики и Янисом, они всегда были вежливы и предупредительны друг с другом. Поначалу Ника удивлялась этому, но потом привыкла, хотя такое поведение было совершенно нехарактерно для Рики, какой она знавала ее прежде. Теперь же ее подруга забыла о всякой сдержанности и не стеснялась в выражениях. Она награждала Яниса эпитетами, которые были немногим лучше тех ругательств, что изрыгал старик Хиртрайтер несколько часов назад. Слов Яниса Ника разобрать не могла, он говорил слишком тихо, и тем более острой и неадекватной представлялась реакция Рики. Раздался треск, как будто что-то сломалось.

— Послушай, ты совсем сошла с ума? — повысил голос Янис. — К чему этот спектакль?

— Я хочу знать, где ты был! — крикнула Рики. — И вообще, как ты выглядишь? Откуда у тебя эта кровь?

Ника, стоявшая босыми ногами на холодной кафельной плитке пола, замерзла. В последнее время Янис часто возвращался домой под утро. Рики тоже иногда отсутствовала до поздней ночи. Ника полагала, что она разыскивала Яниса. Рики создавала видимость, будто все в порядке, но нельзя было не заметить, что она втайне страдает.

— Если я узнаю, что у тебя другая, тебе не поздоровится! — визжала Рики.

Послышался глухой удар, затем последовали бурные рыдания. Ника затаила дыхание. Подозрения Рики были отнюдь не беспочвенны. Она с содроганием вспомнила тот день, когда Янис подстерег ее у двери ванной и потом похотливо на нее таращился. Ее ничуть не убедили его заверения, будто он всего лишь собирался достать из подвала бутылку вина. С тех пор ее постоянно преследовал его взгляд, что не доставляло ей никакого удовольствия. Янис не нравился Нике. Он был непредсказуем. За его внешней рассудительностью скрывалось безрассудство. Прежде всего, Ника не хотела портить отношения с Рики — только из-за того, что ее друг вдруг проникся к ней необъяснимой симпатией.

Она тихо закрыла за собой дверь ванной, включила свет и прошла в туалет. Почему Рики вообще связалась с Янисом? Раньше она отдавала предпочтение подтянутым, спортивным молодым людям, очень поверхностным, немного легкомысленным, но остроумным, занятным и славным. Янис Теодоракис явно не принадлежал к данной категории. Он был слишком умен, слишком политизирован, слишком сложен. Может быть, Рики в свои сорок два боялась остаться без мужчины? Может быть, она бросилась на шею первому встречному только потому, что последний возлюбленный оставил ее после семи лет совместной жизни? То преувеличенное дружелюбие, с каким она обращалась с Янисом, могло объясняться боязнью потерять его. Сокровище, любимый —так она обычно называла его. Никаких споров, никаких конфликтов, ни единого грубого слова. Подозрительно идеальная, не вполне естественная гармония. Из-за откровенной неприязни Яниса к Америке Рики никогда не говорила о мечте своей юности — основать в Калифорнии ферму по разведению пони. Неужели она отказалась от нее только потому, что хотела удержать мужчину, который нисколько не дорожил ею? Ибо так оно и было. Янис откровенно презирал ее, а она этого не замечала.

Ника выждала еще пару минут. Когда она возвращалась по холодному, темному коридору, ссора, по всей видимости, уже улеглась. Были слышны мерное, тяжелое дыхание и приглушенные стоны. Все понятно. Ника поспешила в свою комнату, юркнула в постель и устремила взгляд в потолок. Неожиданно у нее на глаза навернулись слезы. Она повернулась на бок и натянула на голову одеяло, чтобы ничего не слышать. Возможно, Рики была права. Лучше иметь рядом мужчину, который тебя не любит, чем быть одной. Одиночество ужасно. Осознание этого было для нее наиболее отчетливым и болезненным именно в те бесконечные минуты, когда Янис с шумом доказывал, что в эту ночь он не просы́пал свой порох где-то в другом месте.

Было около семи, когда граф Генрих фон Боденштайн проехал мимо «Кроне» и свернул на асфальтированную проселочную дорогу, ведущую в Рабенхоф. Вчерашнее заседание правления комитета оставило у него крайне неприятный осадок. Лучше бы он не приезжал вовсе! Ему следовало вмешаться, выступить в качестве посредника, сделать что-нибудь, а он трусливо молчал, когда дискуссия вылилась в скандал между Хиртрайтером и Теодоракисом. После заседания они с Людвигом еще некоторое время провели в «Кроне», тщательно избегая говорить о прошедшем заседании. Вопреки его совету, Теодоракис умолчал о том, что руководство «ВиндПро» повысило цену своего предложения. Тот факт, что он отказался от таких денег ради общего дела, произвел бы впечатление на его соратников. Теперь было поздно. Каким-то образом Янис узнал о повышении цены и известил об этом членов комитета по электронной почте, вбив тем самым клин между ними. Во время дискуссии Людвиг распалился и потерял самообладание. Ситуация полностью вышла из-под контроля. После ухода Яниса и Рики воцарилась чрезвычайно напряженная атмосфера. Оставшиеся пункты повестки дня были рассмотрены на скорую руку, и на этом заседание завершилось. Вечер явно не удался, и виноват в этом был не только Янис. Генрих фон Боденштайн тяжело вздохнул. За последние годы Людвиг сильно изменился.

Ночная тьма постепенно превращалась в серую, туманную мглу дня. Метеорологический прогноз обещал дождливую погоду. Свернув перед Рабенхофом влево, Боденштайн заметил в окнах дома Людвига свет. Странно. Почему Людвиг не позвонил ему и не сказал, что он не ходил в лес? Будем надеяться, ничего не случилось. Он припарковался во дворе, вылез из автомобиля и пошел к дому. Входная дверь была приотворена. Боденштайн постучал. Ответа не было. Он вошел в прихожую.

— Людвиг! Ты здесь? Я захватил с собой завтрак!

Тишина. Вчера вечером его друг выглядел не лучшим образом. Неприятности с детьми, конфликт с Янисом, вся эта катавасия с парком ветрогенераторов оказались для него слишком тяжелым бременем. Но даже если что-то произошло с Людвигом, должен был подать голос Телль! Генрих фон Боденштайн окинул взглядом гостиную. На столе стояли два бокала с остатками коньяка. Не принимал ли он вчера гостей?

— Людвиг!

Боденштайн заглянул в спальню. Постель была разобрана, но пуста. Людвига не было ни в ванной, ни в кухне. Наконец он зашел в столовую. Оружейный шкаф был открыт, трехстволка и «маузер» отсутствовали. Значит, Хиртрайтер до сих пор был в лесу! В «Кроне» они выпили по паре бокалов пива и паре стопок шнапса. Возможно, Людвиг просто забыл запереть дверь. Генрих фон Боденштайн вышел из дома, пересек двор и заглянул через маленькое окошко в гараж. Там стоял старый «Мерседес» Людвига, и, стало быть, он никуда не уезжал вместе с собакой. Граф в нерешительности стоял посреди двора под большим каштаном, не зная, что делать.

В кронах деревьев щебетали птицы. Сумерки постепенно рассеивались. Его внимание привлекло какое-то движение в саду, располагавшемся за домом и амбаром. В тусклом утреннем свете он различил красноватое пятно. Лиса! Он хлопнул в ладоши. Зверь поднял голову, несколько секунд смотрел на него, а затем с быстротой молнии скрылся среди кустов и деревьев. Боденштайну было достаточно мимолетного взгляда, чтобы понять, что он спугнул хищника, поедавшего добычу. Генрих старался отогнать от себя дурные предчувствия. Луг с большим прудом, который Людвиг называл садом, тянулся до самой опушки леса. Боденштайн прошел через дверцу низкой ограды и двинулся мимо запущенного после смерти Эльфи огорода и шпалер для выращивания роз. Справа находился пруд, настоящее маленькое озеро в обрамлении плакучих ив. На его гладкой, зеркальной поверхности отражалось пасмурное утреннее небо. Достигнув того места, где увидел лису, Боденштайн остановился. В трех метрах от него, прислонившись спиной к узловатому стволу вишневого дерева, между зарослями черемши и ясменника, сидел его друг и смотрел на пруд. Его седые мокрые волосы рассыпались по плечам.

— Людвиг! — крикнул Боденштайн, испытав огромное облегчение. — Ты, оказывается, здесь! Я уже начал волноваться…

Слова застряли у него в горле. На мгновение сердце замерло у него в груди. Ему стало плохо.

— Боже правый, — едва вымолвил он с выражением ужаса на лице и упал на колени.

На смену дождливой ночи пришло серое майское утро, насыщенное сочными зелеными красками, туманное и сырое. Шлепая по лужам грязными резиновыми сапогами, Пия думала о Мирьям. Ей не хотелось оставлять ее одну в Биркенхофе. Подруга пребывала не в лучшем состоянии, хотя выпитые вчера вечером полторы бутылки «Сент-Николя-де-Бургей»помогли ей, в той или иной степени, обрести душевное равновесие. Как только мог Хеннинг поступить с ней подобным образом? Пию душила ярость. Все попытки дозвониться до него, как по мобильному, так и по стационарному телефону, потерпели неудачу. На протяжении полугода он делал все, чтобы Мирьям простила ему его любовную интрижку, имевшую самые серьезные последствия, и пару недель назад, казалось, отношения между ними наладились. И вот достаточно было одного звонка от этой Лоблих, чтобы все пошло прахом. Непостижимо!

— Не переживай ты так за Мирьям, — сказал Кристоф, когда они вместе вышли во двор. Пия нахмурилась.

— Меня просто зло берет, что я постоянно оказываюсь втянутой в проблемы других людей. Но Мирьям как-никак моя подруга.

— Хорошо, что ты ее выслушала и поговорила с ней.

Ничего хорошего. Ей совсем не нравилось часами беседовать о бывшем муже, в то время как рядом находился Кристоф. Будь она на его месте, ее такая ситуация наверняка не вдохновляла бы.

— И тебе тоже приходится выслушивать все это, — сказала она наконец. — Мне тебя жалко.

— Так ты беспокоишься обо мне? — Кристоф рассмеялся. Он подошел к ней, привлек ее к себе, поцеловал. — Ну да, некоторую ревность я испытывал. Но ты можешь компенсировать это.

— В самом деле? — Пия улыбнулась. — Скажи, каким образом, я на все согласна.

— Я сегодня ужинаю со своими коллегами из Берлина и Вупперталя, и мне хочется, чтобы ты тоже приняла участие.

— По всей видимости, не получится, — сказала она с сожалением. — Сегодня вечером состоится собрание общественности в Эльхальтене, и я должна на нем присутствовать. Мы сможем поговорить там с одним типом, которого взял на прицел мой шеф.

— Понятно. Работа прежде всего. — Кристоф отпустил ее, разомкнув объятия.

Проклятье. Перед отпуском между ними возникла небольшая размолвка. Два выходных подряд Пия занималась на курсах, а в следующие выходные не смогла пойти с ним на деловой ужин, и он, как нарочно, пригласил ветеринарного врача Инку Хансен, которую она не выносила.

— Я попрошу поехать туда своих коллег, — сказала она, решив не усугублять ситуацию. — И тогда смогу пойти с тобой на ужин. Обещаю.

— Очень хорошо. В таком случае в семь, в моем офисе. Я зарезервирую столик в «Лодже» на половину восьмого.

— Замечательно. Я очень рада.

Кристоф улыбнулся, и у нее отлегло от сердца. В отпуске она дала себе слово не повторять ошибку Хеннинга, работа которого в конечном счете разрушила их брак. Кристоф имел для нее слишком большое значение.

Пия поцеловала его на прощание и проводила взглядом, наблюдая за тем, как он садится в свой автомобиль, разворачивается и выезжает на улицу. Едва она отвела лошадей в загон, как зазвонил ее мобильный. Кирххоф бросила взгляд на дисплей. Боденштайн.

— Пия! — В его голосе явственно слышалось волнение. — Мне нужно, чтобы ты приехала… срочно… Эльхальтен… Рабенхоф.

Связь была отвратительная, но то, что она услышала, вселило в нее страх.

— …мой отец… нашел… застрелен.

Пия ощутила, как у нее встают дыбом волосы на затылке.

— Я тебя плохо слышу! — кричала она в трубку. Но разговор уже прервался.

Спустя несколько минут Пия с нетерпением барабанила пальцами по рулю, ожидая, когда один из этих эгоистов и идиотов позволит ей вписаться в бесконечный ряд автомобилей, двигавшийся из Унтерлидербаха и Цайлсхайма в направлении шоссе А66. Она уже подумала, не поставить ли на крышу мигалку, лежавшую за пассажирским сиденьем, но в этот момент один из водителей сжалился над ней, сбавил скорость и звуковым сигналом, сопровождавшимся энергичным взмахом руки, пригласил ее занять место перед ним. Поторопись, глупая корова, прочитала она на его искаженном нервной гримасой лице, и поэтому отказала ему в благодарности. Через пятьдесят метров большинство автомобилей исчезли, свернув на автобан в направлении Франкфурта. Пия прибавила скорость. Тщетно пыталась она дозвониться сначала до Боденштайна, потом до бывшего супруга.

— Черт бы тебя подрал, Хеннинг, — раздраженно бормотала Пия.

Рекламируя свою новую книгу, он мог бы путешествовать в вагонах первого класса или летать самолетами в бизнес-классе, но предпочитал разъезжать по Германии на собственном автомобиле. Долгие переезды по автобанам давали ему возможность поразмыслить. Кроме того, он ни от кого не зависел и был предоставлен самому себе. Толпы людей на железнодорожных вокзалах и в аэропортах представляли для него сущий кошмар, и он погружался в него только тогда, когда ему приходилось выезжать за границу и избежать этого было нельзя. По институту ходил слух, будто он боится летать на самолете, но ему было безразлично, что говорят у него за спиной. Он был вынужден мириться с этим, как был вынужден мириться с подхалимами, завистниками и интриганами. Являясь директором Немецкого климатологического института, он пользовался очень большим влиянием, но был объектом ненависти со стороны тех, кто питал сомнения в отношении правильности климатологической политики, представляемой им.

Дирк Айзенхут завел двигатель своего «Вольво» ХС90. Первым пунктом его рекламного тура был Гамбург. Днем он должен был подписывать книги в «Европа-Центрум» на Юнгфернштиг, вечером — прочитать лекцию. Двигаясь в сторону шоссе А10, Дирк ввел адрес в навигационную систему. 184 километра, время прибытия 11.43, и никаких пробок. Его мысли вновь вернулись к Беттине и вечеру 31 декабря. В силу высокого положения владельца сгоревшего дома в Потсдаме расследование обстоятельств пожара было проведено самым тщательным образом — по распоряжению высшей судебной инстанции, — ибо в его адрес постоянно поступали угрозы и оскорбления, по почте и в Интернете, зачастую анонимные. Предполагалось даже, что это был умышленный поджог. Его спрашивали, имел ли он врагов. Разумеется, имел, и немало. Для многочисленных членов фракции климатологических скептиков во всем мире он, профессор Дирк Айзенхут, являл собой воплощение всех зол, был лжецом, человеком, наживающимся на климатологических страшилках, которые якобы распространял его институт. Он имел врагов даже среди своих коллег. Ему завидовали из-за его успехов. Его связи и влияние распространялись на высшие круги руководства ООН, а члены федерального правительства ели у него с руки, поскольку выдаваемые им прогнозы на протяжении многих лет ложились в основу климатологической политики.

Расследование не принесло никаких результатов и было прекращено. Несчастье с трагическим исходом.

У Айзенхута имелись собственные подозрения, но не было доказательств. Он совершил ошибку, непростительную ошибку, которая могла стоить ему всего того, что он создавал упорным трудом последние двадцать пять лет. После той новогодней ночи он стал не очень разборчив в средствах, используя в своих исследованиях все имевшиеся в наличии источники и оказывая любезности людям не всегда законными способами. Результаты не заставили себя ждать. Дело зашло гораздо дальше, и ситуация складывалась гораздо более угрожающая, нежели он предполагал поначалу. Единственное, что они не смогли обнаружить, — след.

Дирк Айзенхут притормозил перед развязкой автобана у Хафельланда, повернул на А4 и поехал в направлении Гамбург —Росток. Зазвонил автомобильный телефон, и он нажал кнопку на многофункциональном руле своего «Вольво».

— Добрый день, господин Айзенхут, — услышал он несколько напряженный голос, который узнал спустя несколько мгновений. — Я вас не побеспокоил?

— Нет-нет, я сижу в автомобиле. Чем могу быть полезным?

Его взгляд был устремлен на ровную ленту автобана. Он нажал на педаль акселератора, и 243 лошадиных силы без всякого труда бросили его автомобиль вперед. Справа от него замелькали, словно смазанные пятна краски, медленно ползшие грузовики.

— Мне не хотелось бы говорить об этом по телефону. У нас возникла небольшая проблема.

Проблема — это всегда плохо, а судя по тону его собеседника, «небольшая» было явным преуменьшением.

— О чем идет речь?

— Об экспертизе, которую проводили для нас ваши сотрудники. В здание нашей фирмы проник взломщик. И, по всей очевидности, результаты экспертизы попали в руки человека, которому не следовало их видеть.

Айзенхут наморщил лоб.

— Не могли бы вы говорить чуть более определенно?

— В нашем здании обнаружен труп. Уголовная полиция взяла нас за горло.

— И что? Какое это имеет отношение ко мне?

— Прямого не имеет. Но это может иметь… неприятные последствия. — Последовала небольшая пауза. — Точнее, это уже имеетпоследствия.

— Мы в любом случае увидимся завтра, — сказал Айзенхут. — И тогда обсудим все в спокойной обстановке.

— Завтра может быть поздно.

— Я не вполне понимаю, в чем заключается ваша проблема. Экспертиза была проведена безупречно. Мои сотрудники руководствовались предоставленными вами данными и…

— Дело в том, что эти данные были не вполне… корректными, — перебил его собеседник.

Айзенхут начал осознавать всю серьезность положения. Проклятье. Одна несущественная, незначительная любезность, оказанная знакомому, могла стать камнем преткновения. Именно этого ему и не хватало — теперь, во время рекламной кампании, посвященной выходу его новой книги…

— Надеюсь, я ослышался, — холодно произнес Дирк. — Я позвоню вам позже, из отеля.

Он лежал в постели и ждал, когда за Никой и Рики захлопнется входная дверь, затем встал и спустился в подвал. К его разочарованию, дверь ее комнаты оказалась закрыта. Несколько секунд он в раздумье смотрел на фанерную дверь и дешевый замок. С помощью вешалки для одежды он без проблем открыл бы ее, но потом не смог бы закрыть. Окно комнаты было зарешечено. Он уже был готов отказаться от этой затеи и дожидаться более удобного случая. Однако стремление разузнать побольше о Нике было сильнее уважения к неприкосновенности ее частной жизни — особенно теперь, когда он знал, кем она была в действительности. Ее неискренность вызывала у него ярость.

Янис еще раз взглянул в нерешительности на дверь, затем взбежал по лестнице в спальню, открыл платяной шкаф и выбрал из него прочную на вид деревянную вешалку. Если ему повезет, она ничего не заметит. Спустя несколько минут он открыл дверь и вошел в комнату Ники, которая раньше, должно быть, служила залом для занятий фитнесом.

В одном углу располагались беговая дорожка и велотренажер, одометр которого показывал длину пробега около десяти километров. У стены стояла скамья для поднятия штанги из положения лежа. Рики уже давно собиралась продать этот хлам на аукционе «Ибэй», но никак не могла собраться. Взгляд Яниса скользнул по аккуратно заправленной постели, столу, на котором стоял букет полевых цветов, книжной полке. Он пробежал глазами по корешкам книг. Беллетристика, преимущественно детективы и биографии. Знакомые названия из списка бестселлеров. Вероятно, Ника была любительницей чтения и приобрела эти книги уже после того, как поселилась у них, поскольку они выглядели довольно новыми.

На выкрашенных в белый цвет стенах висели картины, которые Рики регулярно приносила со строительных рынков, где она была завсегдатаем. Это были тосканские пейзажи, дешевые репродукции известных полотен. Подобного рода произведения искусства заполняли весь дом и вызывали у Яниса отвращение, но они являлись элементами стиля интерьера, который нравился Рики. Он подошел к стенному шкафу и открыл одну дверцу. Там были аккуратно развешаны причудливые предметы одежды Ники — расшитые цветочками платья, юбки и вязаные кофты. Янис выдвинул ящик и без всякого зазрения совести изучил его содержимое: обычное хлопчатобумажное нижнее белье белого цвета, бюстгальтеры телесного цвета размером 75В, белые и серые носки. Никаких чулок в сеточку, ажурного белья и мини-юбок, а именно это он и ожидал найти. Ника отнюдь не принадлежала к категории утонченных женщин.

Янис открыл вторую дверцу шкафа, за которой стояли оба чемодана, с которыми она приехала сюда. Ничего. Разочарованный, он уже хотел было закрыть дверцы шкафа, как вдруг его взгляд наткнулся на угол дорожной кожаной сумки, торчавший из стопки сложенных шерстяных одеял. Он наклонился и потянул сумку за угол. Она оказалась на удивление тяжелой и плотно набитой. Кожа была старой и изношенной. Даже не будучи специалистом, Янис оценил ее высокое качество и с растущим нетерпением открыл две застежки.

— Вот это да, — удивленно пробормотал он, увидев лэптоп «Макбук».

Помимо него, таинственная госпожа предпринимательница имела также айфон! Кроме того, в сумке была связка ключей, шкатулка с украшениями и портмоне с водительскими правами, удостоверением личности, загранпаспортом и несколькими кредитными карточками

Почему Ника обманывала их с Рики и выдавала себя не за ту, кем являлась в действительности? Янис задумался. А не знала ли Рики о ее истинном лице и не принимала ли участия в этом фарсе? Но зачем? Это было в высшей степени странно. Янис тщательно осмотрел несколько предметов одежды, также находившихся в сумке. Джинсы, блузки, два блейзера, две пары туфель… Внезапно Янис вздрогнул, словно обжегся. Он в недоумении смотрел внутрь раскрытой сумки. Что бы он ни ожидал найти в комнате Ники, на такую находку он точно не рассчитывал.

Пия затормозила позади полицейского автомобиля, стоявшего перед воротами двойного гаража, вылезла из салона и огляделась. Рабенхоф находился в двух километрах от Эльхальтена и располагался на опушке леса, посреди обширного зеленого поля. Посыпанная щебнем дорога доходила только до стоявшего чуть в стороне амбара. Асфальтированная дорога делала перед усадьбой резкий изгиб и вела дальше в сторону леса. Пия вошла во двор усадьбы и остановилась. Жилой дом, воплощенное уродство в верхнебаварском стиле из потемневшего от старости дерева, под фронтоном которого красовались оленьи рога, имел галерею и был окружен верандой. К своему немалому облегчению, Пия увидела сидевшего на ступенях веранды графа Генриха фон Боденштайна, бледного, но, по всей очевидности, целого и невредимого. Благодарение богу, он жив! Кирххоф неоднократно встречалась с отцом своего шефа, достойным всяческого уважения человеком, и этот скрючившийся на деревянных ступенях старик со спутанными седыми волосами и застывшим взглядом мало соответствовал ее воспоминаниям о нем.

Ее шеф выглядел чрезвычайно встревоженным. Он неподвижно стоял возле отца в неудобной позе и тщетно пытался найти слова утешения. Разумеется, о том, чтобы обнять отца, не могло быть и речи, ибо, как хорошо было известно Пие, в семье Боденштайн всегда культивировалось самообладание и тактичность, в ущерб сердечности и состраданию. Стоило ли удивляться его беспомощности.

— Пия, — с облегчением произнес Оливер и двинулся ей навстречу. — Погибший был лучшим другом моего отца. Он нашел его около часа назад и все еще находится в состоянии сильного шока.

— Понятное дело, — сказала Пия. — Что он говорит?

— Ничего. — Боденштайн пожал плечами.

— Сейчас я отдам кое-какие распоряжения.

Пия поручила двум полицейским, стоявшим на почтительном расстоянии, перекрыть покрытую щебенкой дорогу, дабы сохранить имевшиеся там следы шин. Когда те отправились выполнить поручение, она вернулась.

— Как вы себя чувствуете? — обратилась она к старому графу, сев рядом с ним на узкую деревянную ступеньку и положив ладонь на его руку.

Старик вздохнул, поднял голову и уставился на нее невидящим взглядом.

— Людвиг был моим старым другом, — произнес он хриплым голосом. — Это ужасно, что ему довелось умереть подобным образом.

— Мне очень жаль. — Пия взяла его узловатую ладонь в свою и осторожно пожала. — Я попрошу своих коллег, чтобы они отвезли вас домой.

— Спасибо, но мой автомобиль… — заговорил он, и вдруг его голос задрожал. — Телль тоже лежит там. Рядом с Людвигом. Лиса… лиса… она…

Он замолчал, закрыл свободной рукой глаза и попытался взять себя в руки. Пия подняла голову и увидела на лице шефа выражение негодования. Неужели он стыдился проявления чувств со стороны отца? Она сделала ему головой знак, чтобы он оставил их вдвоем. Тот понял и поспешил удалиться, направившись к тому месту, где находился труп.

— Кто тоже лежит там? — спросила Пия, когда шеф оказался за пределами зоны слышимости. — И при чем тут лиса? Вы можете мне рассказать?

Старый граф молча кивнул, и она ощутила дрожь, сотрясавшую его тело. Прошло некоторое время, прежде чем он заговорил, то и дело запинаясь.

— Там сидит Людвиг. И рядом с ним лежит Телль, его собака. И кругом… кругом кровь. — Его голос задрожал.

— Простите, — едва слышно прошептала она.

В течение нескольких секунд Генрих пытался овладеть собой, но пережитый шок и горе взяли свое. Пия продолжала держать его руку, давая старику возможность оплакать своего погибшего друга.

Покойный сидел, прислонившись спиной к узловатому стволу вишневого дерева. Он уже потерял б ольшую часть своей крови. Если бы не серебристая грива мокрых, свисавших с головы волос, Боденштайн не узнал бы старого друга своего отца, ибо вместо лица у него была темная бесформенная масса искромсанной плоти, изломанных костей и запекшейся крови. Второй выстрел превратил в месиво нижнюю часть его тела. Безжизненное тело покрывали лепестки цветов, словно оно было облачено в розовый саван. Это производило довольно зловещее впечатление. Рядом с ним, положив морду на его колено, лежала большая серо-коричневая охотничья собака, у которой отсутствовала половина грудной клетки. Судя по кровавому следу, умирающее животное из последних сил ползло к своему мертвому хозяину.

— Это ужасно, — сказала Пия. — Я понимаю твоего бедного отца.

Боденштайн, никак не отреагировав на ее замечание, присел на корточки.

— Полагаю, выстрел был произведен из винтовки с дистанции максимум пять метров, — произнес он, стараясь говорить как можно более бесстрастным тоном.

Состояние отца потрясло его гораздо больше, чем вид мертвого тела Хиртрайтера, а Оливер даже не смог сказать ему несколько слов утешения. Как это часто с ним бывало, он трусливо бежал и спрятался в рутине. Но, возможно, он пытался убедить себя в том, что поступил по отношению к отцу правильно, так как в семье Боденштайн не было принято проявлять слабость.

— Отец… что-нибудь сказал? — спросил он у Пии.

— Немногое. На него это действительно очень сильно подействовало, — ответила она. — Ты знал покойного?

— Разумеется. Людвиг Хиртрайтер был лучшим другом отца.

Оливеру вспомнилось детство. Они с сестрой любили ездить в Рабенхоф. Дядя Людвиг рассказывал интересные истории, а тетя Эльфи пекла вкусные пироги. После смерти жены Людвиг Хиртрайтер сильно изменился: он озлобился и стал желчным мизантропом. Даже отец нередко удивлялся грубым выходкам своего друга.

— Мы должны сообщить его родным. — Пия застегнула молнию куртки до упора.

После нескольких теплых, почти летних дней сегодня было холодно. В сырой траве ее туфли промокли насквозь. Кирххоф мерзла. Порывы ветра срывали лепестки цветов, которые продолжали просыпаться розовым дождем на тела Хиртрайтера и его собаки. Боденштайн бросил взгляд на двор усадьбы. Два полицейских автомобиля въезжали в ворота в сопровождении синего автобуса криминалистического отдела.

— Этим займусь я, — сказал он. — Его жена умерла пару лет назад, а с детьми я поговорю.

Пия сидела на самой верхней ступеньке веранды под далеко выступающей вперед крышей и курила. Начался мелкий моросящий дождь. Настроение у всех приближалось к нулевой отметке. Отец Боденштайна передал ей ключи от своего зеленого «Лендровера» и сел в полицейский автомобиль, который должен был отвезти его домой.

Взгляд Пии скользнул по двору усадьбы, в центре которого возвышался величественный каштан. Жаль, Кристоф не видит его, подумала она, — это дерево наверняка вызвало бы у него такое же восхищение. Усадьба выглядела слегка запущенной, но была еще далека от состояния упадка. Кристиан Крёгер отвел своих сотрудников к трупу и теперь возвращался через луг назад. Пия затянулась сигаретой.

— Смотри не брось где-нибудь здесь окурок, — сказал ей Крёгер, проходя мимо. Он поднялся по ступеням, чтобы осмотреть входную дверь.

— А как насчет лишних следов на ступенях? — Пия встряхнула головой и наступила каблуком на окурок. После ночи, проведенной в обществе Мирьям, она пребывала не в лучшем настроении. — Между прочим, ключ лежит под цветочным горшком.

Люди порой проявляют поразительное легкомыслие, граничащее с глупостью, выбирая для ключей столь неподходящие тайники.

— Спасибо, — проворчал Крёгер.

В этот момент во двор лихо въехал серебристый «Мерседес»-«комби» с франкфуртскими номерами.

— Ну вот, только его мне и не хватало… А говорили, будто он болен. — В голосе начальника криминалистического отдела прозвучала досада.

— А мне он очень кстати, — сказала Пия. Она сунула затушенный окурок в карман, направилась к автомобилю бывшего супруга и, едва машина остановилась, рванула ручку дверцы.

— У тебя с головой все в порядке? — набросилась она на него, не поздоровавшись. — О чем ты вообще думаешь?

— Привет, Пия. — Доктор Хеннинг Кирххоф ухмыльнулся, вылезая из салона. По его лицу было видно, что прошедшей ночью ему не удалось сомкнуть глаз, но тем не менее он, судя по всему, находился в прекрасном расположении духа. Ибо случилось невероятное: он прилюдно заключил Пию в объятия и поцеловал в щеку.

— Ты совсем спятил? — Она с яростью оттолкнула его. — Я с прошлого вечера пытаюсь дозвониться до тебя. Почему ты не берешь трубку?

— А что случилось?

Ее поведение, казалось, ничуть его не обидело. В чем дело? Неужели от радости по поводу своего отцовства он совершенно забыл о Мирьям?

— Как ты мог вот так взять и уехать к Лоблих… — начала было Пия, но Хеннинг прервал ее.

— Послушай меня! — Он потер руки. — Да, я ездил в больницу, чтобы увидеть младенца. Но не потому, что очень обрадовался. Незаметно для Валерии я вырвал у него волосок и даже взял мазок из полости рта.

Он светился от счастья. У Пии возникли серьезные сомнения в здравости его рассудка. Никогда прежде не видела она его в столь приподнятом настроении.

— Сегодня ночью я сделал тест на отцовство, — доверительно поведал он ей, понизив голос. Пия выжидающе смотрела на него.

— И что? — спросила она после некоторой паузы.

— С вероятностью 99,9 процента я не являюсь отцом, — заявил он с чрезвычайно довольным видом.

— Мои поздравления. Из-за этого ты на 99,9 процента бросил Мирьям, — сухо заметила она. — Вчера она заявилась к нам в совершенно жутком состоянии и едва не выплакала глаза.

Счастливое выражение моментально исчезло с лица Хеннинга.

— Черт возьми, — сокрушенно произнес он.

— Мог бы позвонить или хотя бы брать трубку, — с упреком сказала Пия.

Из-за угла дома вышел Кристиан Крёгер. Мокрый плащ прилип к его телу, словно вторая кожа. Пия редко видела его в таком плохом настроении.

— Может быть, вы уже начнете? — спросил он раздраженно Хеннинга. — Хотелось бы закончить до вечера.

— Может быть, вы позволите мне поговорить с бывшей супругой? — столь же любезно отозвался Хеннинг. — Наверное, рады, что прибыли на место преступления раньше меня. Надеюсь, на этот раз вы не испортили труп?

Крёгер насупился еще больше.

— Что значит «на этот раз»?

Хеннинг открыл багажник своего автомобиля.

— В прошлый раз шел дождь, и какой-то дилетант из вашей группы накрыл труп пластиковой пленкой, вследствие чего определить момент смерти по температуре тела оказалось невозможным, — бросил он через плечо.

— В моей группе нет дилетантов, — проскрежетал Крёгер, багровея.

— Да прекратите вы уже! — вмешалась Пия, увидев, что Хеннинг готовится высказать очередное язвительное замечание. — Ведете себя как дети.

Крёгер фыркнул и тряхнул головой.

— Я просто не понимаю, как ты могла столько времени терпеть этого… этого… подлеца, —прошипел он в сторону Пии, после чего повернулся и направился к дому.

— Умный человек, но, к сожалению, несколько примитивный, этот Крёгер, — сказал Хеннинг, натягивая белый халат. — Тенденциозность и повышенная восприимчивость. Чрезвычайно опасная смесь.

Пия закатила глаза и ничего не ответила. Она любила Крёгера и охотно работала с ним, несмотря на перепады в его настроении.

— Позвони Мирьям, — сказала она Хеннингу, прежде чем отправиться вслед за Крёгером.

За красно-белой лентой, которой полицейские перегородили въезд во двор, затормозил красный автофургон, на боковой дверце которого была изображена стилизованная корона. Плешивый мужчина опустил стекло окошка и заговорил с одним из полицейских, бросая при этом любопытные взгляды на Пию. Неужели известие о смерти Хиртрайтера уже распространилось по деревне и к его дому потянулись первые зеваки? Плешивый дал задний ход и отъехал. К Пии подошел старший полицейский.

— Госпожа Кирххоф! — обратился он к ней. — У вас есть свободная минута?

— Что случилось? — спросила Пия.

— Тут сейчас был один деятель из заведения «Кроне», что на главной улице. Рассказывает интересные вещи. Не хотите с ним побеседовать?

— Сейчас. Мне только нужно еще раз зайти в дом. А что он говорит?

— Вчера вечером Людвиг поскандалил в «Кроне». Возможно, из-за этого его и застрелили.

— Так. — Брови Пии поползли вверх. Это действительно интересно. — Я буду здесь через пять минут.

Он стоял перед раковиной в ванной и скоблил ладони и руки щеткой для ногтей. Кожа уже приобрела темно-красный цвет, но запах крови никак не улетучивался. Между ним и Рики все было кончено. То, что раньше ему нравилось в ней, теперь вызывало раздражение — ее неизменно хорошее настроение, ее неутолимая жажда деятельности, ее поверхностное дружелюбие. Но главное, она больше не привлекала его как женщина. Может быть, другие мужчины и находили Рики сексапильной, ее всегда загорелая кожа и мускулистое тело не будили у него никаких желаний. Ее вчерашняя истерика стала последней каплей. Вне себя от ярости и ревности, она набросилась на него, словно фурия. Кровь на одежде, возбуждение и ночное путешествие впрыснули в его сосуды столько адреналина, что он едва не поднял на нее руку.

Янис закрыл кран с горячей водой и взял полотенце. Сегодня вечером ему предстояло сидеть в президиуме на собрании общественности, и он должен был подготовиться к этому надлежащим образом. Людвиг своими тайными махинациями навредил сам себе и утратил доверие руководства комитета. Демократия для него не существовала. Он пытался навязать свое мнение, а вчера совершенно потерял контроль над собой и вел себя агрессивно, как никогда. Янис бросил самодовольный взгляд на свое отражение в зеркале. Наконец-то вчера вечером Людвиг Хиртрайтер получил по заслугам. Он позаботился об этом.

Спустя некоторое время Янис вывел из гаража свой велосипед. Шел дождь, но ему было необходимо проветрить голову. Когда он проезжал по лесу в направлении Руперштайна, ему пришла мысль о Нике. Сегодня ночью, совокупляясь с Рики, Янис думал о ней. Почему она скрывала от него свое имя? Что за тайна окружала ее? У него возникали самые разные вопросы, но он должен был умерить любопытство и не подавать виду, что ему что-то известно, дабы ни при каких обстоятельствах не вызвать у Ники подозрение и недоверие. Наверняка у нее имелись веские причины для того, чтобы спрятаться у них. И содержимое ее походной сумки говорило само за себя…

Капли дождя хлестали его по лицу. Янис был настолько погружен в свои мысли, что не замечал, куда едет. Неожиданно перед ним возникло здание «Рая для животных». Прислонив велосипед к стене, он вошел в магазин и с облегчением констатировал, что, кроме Ники, там никого нет.

— Привет, Янис. — Ее лицо было бледным. — Представляешь, только что Фрауке позвонил Генрих и сказал, что этой ночью застрелили Людвига!

— Что? — Его тело, подобно разряду электрического тока, пронзил страх. — Застрелили?

— Да. Сегодня утром Генрих хотел сменить его на вахте в лесу и нашел мертвое тело. Ужасно, правда?

— Я бы солгал, сказав, что мне жаль его, — отозвался Янис. — Будем надеяться, что сегодняшнее собрание, несмотря на это, все же состоится.

— Как ты можешь говорить такое? — с возмущением спросила Ника.

Янис прошел мимо нее в офис, опустился на стул и запустил все десять пальцев в свою мокрую шевелюру. Ника последовала за ним.

— Что у тебя с руками? — поинтересовалась она.

— Аллергия, — ответил он небрежным тоном. — Со мной это иногда случается весной.

Она стояла в дверях и смотрела на него со странным выражением на лице. Его так и подмывало сказать ей о том, что ему известно о ней, но выкладывать все карты на стол сейчас было бы в высшей степени неразумно. Янис надеялся, что именно в этот момент Рики не появится в магазине.

— Я хочу попросить тебя помочь мне, — сказал он.

— Меня? Чем же я могу помочь тебе? — Удивлению Ники не было предела.

— В лесу остается все меньше и меньше деревьев, — начал он. — Помнишь, я вчера говорил о результатах экспертиз?

Ника кивнула.

— Речь идет о двух экспертизах, результаты которых позволили «ВиндПро» получить разрешение на производство строительных работ. Они полностью противоречат результатам экспертизы, проведенной восемь лет назад фирмой «ЕвроВинд» по поручению правительства земли Гессен, и двух экспертиз, проведенных нашими специалистами.

— И что же я должна сделать? — неуверенно спросила Ника. — Я в этом ничего не смыслю.

Притворщица, подумал Янис. Если кто-нибудь в этом что-то и смыслит, так это ты.

— В этом нет ничего сложного, — сказал он вслух. — Мне очень помогло бы, если бы ты сравнила эти данные и выявила ключевую информацию, чтобы я мог понять, где искажены факты. Мне нужны аргументы! В самом деле, Ника, ты оказала бы мне огромную услугу.

Эта гениальная идея — попросить ее о помощи — пришла ему в голову только сейчас. Ее помощь была ему абсолютно не нужна, поскольку он и сам знал, как обычно оцениваются результаты экспертиз и как на их основании выносятся решения.

— Посмотри результаты экспертиз, которые проводил этот тип из отделения климатологических исследований Университета Уэльса и профессор Айзенхут из Немецкого климатологического института, и сравни цифры.

Он заметил, как при упоминании имени Айзенхута в глазах Ники мелькнул испуг. Это окончательно рассеяло его сомнения. Теперь он точно знал, кто она есть, и это знание будет использовано им в определенных целях.

— Тейссена интересуют только деньги. Его совершенно не волнует, будут здесь когда-нибудь стоять ветротурбины или нет. — Янис понизил голос и перешел на заговорщический шепот: — К сожалению, у него имеются могущественные друзья, которым он регулярно выплачивает мзду. Я это знаю, поскольку сам на протяжении нескольких лет помогал ему встраивать его сеть в политику и экономику и…

— Хорошо, — перебила его Ника. — Когда это нужно сделать?

Янис довольно улыбнулся. Наживка проглочена.

Зазвенел дверной колокольчик.

— Сегодня сделаешь? — спросил он. — До собрания?

— Попробую. В половине второго я приду домой, — сказала она, после чего вернулась в помещение магазина.

Во двор въехал темный «Ауди». Рики. Нельзя, чтобы она увидела его здесь. Янис последовал за Никой и вышел на улицу. Прежде чем сесть на велосипед, он глубоко вздохнул. Все шло как нельзя лучше. С помощью Ники он расстроит планы Тейссена и компании.

В доме стоял сладковатый запах, и было душно, как будто его давно не проветривали. Кафельная плитка пола была настолько грязной, что определить ее первоначальный цвет не представлялось возможным. Окна закрывали ставни. Прихожая была завалена старыми газетами, куртками, ботинками и пустыми бутылками. Пии очень не нравилось вторгаться в частную жизнь чужих людей, пусть даже это было и необходимо для того, чтобы познакомиться с обстановкой, окружавшей погибшего человека. Ей стало еще больше не по себе, когда она увидела царивший в доме беспорядок. С тех пор как пару лет назад квартиру Пии после ее похищения перевернули вверх дном, она тщательно следила за чистотой и порядком. Мысль о том, что чужие люди будут копаться в ее грязном белье, морщить нос, а потом, возможно, еще и говорить об этом, была для нее непереносима.

— Как только он мог жить в таком свинарнике? — Боденштайн выглядел растерянным. — Прежде в этом доме можно было есть с пола. Смерть Эльфи совершенно выбила его из колеи, как я и предполагал.

Пия с удивлением ощутила прилив сочувствия к своему шефу. Воздержавшись от комментариев, она прошла дальше, осматривая одну комнату за другой. Гостиная находилась примерно в том же состоянии, что и прихожая. Свободного пространства в ней почти не оставалось. На столике возле кушетки стояли два бокала с остатками жидкости на дне. Дверцы старого деревенского шкафа были раскрыты настежь. Выходит, Хиртрайтер вчера вечером принимал гостей?

— Взгляни-ка сюда, — сказала Пия. — Что это может быть?

Рядом с древним ламповым телевизором стояла странная фигурка — металлическая арка, к которой было прикреплено нечто вроде гондолы воздушного шара. На полу лежала газета, испачканная птичьим пометом.

— Людвиг переселил Хугина в дом. — Боденштайн вздохнул и покачал головой. — Раньше он жил в загоне вместе с собаками.

— Кто?

— Хугин. Ворон. Назван в честь одного из двух воронов, сидевших на плечах Одина. — Боденштайн улыбнулся. — Скандинавские саги были коньком Людвига. Когда мы были еще детьми, он постоянно нам их пересказывал. И наших собак звали Фрейя и Фенрир.

Пия уже давно не удивлялась тому, что видела в домах и квартирах чужих людей. Ручной ворон являл собой сравнительно безобидное чудачество.

В одной из комнат были свалены в кучу синие и желтые мешки для мусора, наполненные бумагой, журналами, пустыми бутылками и старой одеждой. Судя по всему, после смерти жены Людвиг Хиртрайтер совсем запустил домашнее хозяйство. Постель находилась в беспорядке, некогда белые простыня, пододеяльник и наволочка пожелтели. В ванной лежала груда грязного белья, раковину украшали черно-коричневые разводы, нестерпимо пахло мочой. Полицейские прошли в неухоженную кухню, где по углам стояли батареи пустых бутылок из-под вина и воды.

— Своей корреспонденции он не уделял большого внимания. — Пия взяла со стола стопку вскрытых и нераспечатанных писем и просмотрела их. Потом она заглянула в кухонный шкаф, где царили плесень и грязь. Пол был усеян мышиным пометом. В углах висела паутина.

— Оливер! Пия! — донесся из коридора голос Крёгера.

Пия сунула письма в пластиковый пакет, и они прошли в соседнее помещение. Ее взгляд скользнул по стенам, на которых висели грамоты в рамках и покрытые пылью охотничьи трофеи — рога косуль, серн и оленей.

— Что это? — спросила с удивлением Пия.

— Охотничья комната. — пояснил Боденштайн. — В чем дело? — спросил он, повернувшись к Крёгеру.

— Со своим оружием он был аккуратен. — Начальник криминалистического отдела показал рукой на оружейный шкаф. — У него имеется список всего принадлежавшего ему длинноствольного и короткоствольного оружия, и если я не ошибаюсь, в шкафу отсутствуют «маузер 98», трехстволка марки «кригхофф трампф» калибра 7х57R, и пистолет «ЗИГ-зауэр Р226».

— Что это за трехстволка? — поинтересовалась Пия.

Кристиан Крёгер покачал головой, словно сокрушаясь по поводу невежества своей коллеги.

— Охотничье ружье с тремя стволами. «Кригхофф трампф» имеет стволы разного калибра, заряжаемые как дробью, так и пулями.

— «Выстрел дробью — смертельный выстрел» — процитировал Боденштайн старую охотничью мудрость.

После краткой поездки из Рабенхофа в деревню старший полицейский Алоиз Брадль располагал самой подробной инсайдерской информацией. Родившийся и выросший в Эльхальтене, он был в курсе непростых взаимоотношений в семействе Хиртрайтеров. Сыновья давно разругались с отцом и с тех пор с ним не общались. Впрочем, за последние две недели их несколько раз видели в деревне. По слухам, приезжали они потому, что до них дошло известие о предложении по поводу продажи Поповского луга, сделанном их отцу.

Дочь, Фрауке, всю жизнь страдала от своего властного отца. Жители деревни всегда сочувствовали ей и ее матери. В заключение Брадль высказал подозрение: вчера вечером Фрауке находилась в Рабенхофе, ее видела там сестра деверя его кузины. Всем известно, что в молодости она была рекламной вывеской стрелкового общества, добилась звания мастера в Гессене и на федеральном уровне, имела охотничье удостоверение и лицензию на владение оружием. К сожалению, Брадль не знал, где проживали Грегор, Фрауке и Маттиас Хиртрайтеры, но Боденштайну не составило бы труда выяснить это у своего отца.

Брадль припарковал полицейский автомобиль позади красного фургона на парковочной площадке. Они вылезли из салона и вошли в гостиницу через задний вход, попав в узкий коридор, пол которого был покрыт изношенной кафельной плиткой. Пахло рыбой и прогорклым маслом. Из открытой металлической двери морозильной камеры вырывались клубы пара. Внутри копошилась приземистая женщина со стремянкой в руках.

— Привет, Герда, — произнес Брадль. — А где Шорш?

— Привет, Алоиз, — отозвалась женщина. — Ты видел Людвига? Граф рассказал Шоршу, он ужасно выглядит, и его собаку тоже застрелили…

Брадль многозначительно кашлянул, и женщина — маленькая, лет шестидесяти, с коротко стриженными седыми волосами, с едва заметными усиками и ярким румянцем на щеках, — заметив Пию, замолчала. Чуть позже Пия на всякий случай напомнила коллеге Брайдлю о его обязанности хранить молчание о ходе следствия, дабы в корне пресечь возможные пересуды и сплетни.

— Добрый день, — сказала она, обращаясь к женщине. — Где мы можем найти вашего мужа?

Женщина молча кивнула в сторону двери, расположенной дальше по коридору.

— Вперед, коллеги. — Пия не дала Брадлю возможности разболтать подробности происшествия и вошла вслед за ним в помещение бара.

За стойкой стоял плешивый мужчина и занимался тем, что переставлял бокалы из посудомоечной машины на полки стеллажа.

— А вот и Килбе Шорш, — пояснил Брадль. — То есть, я хотел сказать, Георг Килб.

Хозяин заведения вытер похожие на сосиски пальцы о свой фартук и смерил Пию недоверчивым взглядом с головы до ног.

— Вы из уголовной полиции? — В его голосе послышалось некоторое разочарование.

— Да. Старший комиссар уголовной полиции Кирххоф, — подтвердила Пия. — Хотите взглянуть на мое удостоверение?

— Нет, не нужно. Я вам верю. — Он перебросил полотенце через плечо и закатал рукава рубашки. — Желаете что-нибудь выпить?

— Нет, спасибо. — Пия улыбнулась, с трудом подавляя нетерпение. — По словам господина Брадля, у вас есть что рассказать нам.

— Да, верно. Дело было так. — Хозяин заведения принялся обстоятельно излагать все, что ему было известно. — …И тогда меня позвал граф и сказал, что Людвиг мертв, что его застрелили.

Последовала пауза. Господин Килб смотрел на сотрудников полиции излучавшими любопытство глазами, ожидая, что они скажут, но Пия решила ничего не говорить ему, поскольку эта информация непременно распространилась бы из-за его стойки по всей деревне.

— Людвиг ни с кем здесь не ладил. Даже с собственными детьми.

— Ближе к делу, Шорш, — с нетерпением сказал Брадль. — Ты должен рассказать госпоже комиссару все сплетни, которые ходят по деревне.

— Ну да, — невозмутимо продолжал Георг Килб. — Я и подумал, нужно рассказать вам о том, что у нас здесь вчера произошло.

Пия кивнула, давая ему понять, что он может начинать рассказ.

Поскольку Килб говорил на верхненемецком диалекте, Брадлю пришлось выступить в роли переводчика, хотя его перевод был не намного понятнее оригинала.

— Ну, в общем, вчера здесь проходило совещание общественного инициативного комитета. Они сидели за столом. Людвиг, то есть Хиртрайтер, сцепился с парнем из Кенигштайна. Они долго кричали друг на друга, а потом вмешалась подруга этого парня.

— Это я поняла, — сказала Пия. — А что это за парень из Кенигштайна?

— Я не помню, как его зовут. У него трудное имя, какое-то иностранное. — Георг Килб пожал плечами и задумался, наморщив лоб.

Пия, которой уже было ясно, что он принадлежит к категории тщеславных людей, стремящихся получить последние новости из первых рук, чтобы потом благовестить о них на каждом углу, изучающее смотрела на него.

— Может быть, его зовут Янис Теодоракис? — спросила она, наконец.

— Точно. Теоракис, именно так! — Красное, лунообразное лицо Килба просияло. Он перегнулся через стойку и понизил голос до шепота: — Они здорово ругались. Всячески обзывали друг друга — задница, мразь, скотина и прочее. А Торакис потом сказал, что Людвиг еще пожалеет. Не знаю, насколько это важно, но вот что я хотел вам рассказать.

Он скрестил на груди свои толстые руки и с довольным видом воззрился на Пию.

— Спасибо, — поблагодарила его Пия с улыбкой. — Мы это проверим, господин Килб. Вы не помните, в каком часу это было?

— Без пятнадцати девять. Тогда Торакис и его подруга ушли, а другие остались. Людвиг и граф пробыли здесь до половины одиннадцатого.

Это было уже кое-что! В их головоломке проступили размытые временные рамки, и Хеннинг, если повезет, в скором времени сможет очертить их более точно.

Боденштайн и Пия нашли старого графа в одной из конюшен, где он подметал пол. Никто не просил его об этом, но ему, по всей видимости, просто нужно было отвлечься.

— Отец, ты знаешь, где живут дети Людвига? — спросил Боденштайн.

— Грегор — в Гласхюттене, Маттиас — в Кенигштайне, Фрауке работает в «Рае для животных», — ответил граф, не отрываясь от работы. — Это зоомагазин, который находится в Кенигштайне на Кирхштрассе и принадлежит подруге Яниса. Но я ее…

—  Комупринадлежит магазин? — перебил Боденштайн отца на полуслове. Он подошел к нему и преградил ему путь.

— Рики. Подруге Яниса.

— Вот это да! Почему же ты мне раньше не говорил об этом?

— А почему я должен был тебе об этом говорить? — Старший Боденштайн с недоумением смотрел на сына.

— Боже мой! Ты прекрасно знаешь о том, что мы с понедельника ищем этого самого Теодоракиса. Почему ты мне не сказал, где его можно найти? — спросил Боденштайн с упреком.

— Твоя работа меня совершенно не касается. Кроме того, ты вообще не спрашивал меня о Янисе, — ответил он. — А теперь отойди в сторону, мне нужно закончить работу.

Боденштайн взялся за ручку метлы.

— Отец, пожалуйста, — произнес он твердо. — Если тебе что-то известно, ты должен сказать мне об этом!

Генрих фон Боденштайн пристально смотрел на сына, сощурив глаза.

— Я тебе ничего не должен, — холодно сказал он. — Отпусти метлу.

— Нет. Сначала я хочу узнать от тебя…

— Вы знаете адрес подруги Теодоракиса? — перебила Пия шефа, дабы предотвратить ссору.

— Я был однажды у нее в магазине, но ее адреса не знаю. Она живет в Шнайдхайне, но весь день проводит в магазине.

— Спасибо. — Пия улыбнулась.

— Да, я кое-что вспомнил. По поводу вчерашнего вечера. — Генрих окинул взглядом сына и повернулся к Пии. — Мы с Людвигом посидели еще некоторое время в «Кроне». Когда мы вышли на улицу, к нему обратился какой-то человек. Собственно, я собирался отвезти его домой, но он остался.

Может быть, первый след?

— Ты знаешь этого человека? — спросил Боденштайн. — Как он выглядел?

— Нет, не знаю, и описать не смогу. — Генрих фон Боденштайн с сожалением покачал головой.

Пия почувствовала, что шефа начинает охватывать раздражение. Очевидно, он не испытывал большого сочувствия к отцу, который, хотя и выглядел невозмутимым, наверняка еще находился в состоянии шока. Вероятно, спустя некоторое время, преодолев этот шок, он вспомнил бы больше.

— А где вас поджидал тот человек? — осторожно осведомилась Пия.

— Хм. — Старый граф задумался, опершись о метлу. — Мы вышли из «Кроне» и направились к парковочной площадке. Мой автомобиль стоял в противоположном конце. Я открыл дверцу, сел в салон и только тут заметил, что Людвиг за мной не последовал. Взглянув в зеркало заднего вида, я увидел, что он стоит на улице и беседует с мужчиной. Я тронулся с места, подъехал к нему и опустил стекло. Людвиг сказал, что ему нужно кое-что выяснить и что он доберется домой сам. Это… это был последний раз, когда я… видел его.

Лицо старика исказила гримаса боли. Пия тактично дождалась, когда он вновь обретет самообладание.

— У вас не возникло впечатление, что господин Хиртрайтер чего-то опасался?

— Нет. Абсолютно. Напротив, он был настроен решительно.

— И он сказал, что ему нужно что-то выяснить? Вы уверены, что он употребил именно это слово?

После нескольких секунд напряженных размышлений старый граф утвердительно кивнул.

— Вам ничего не бросилось в глаза? Например, автомобиль, который раньше никогда не видели… Попытайтесь вспомнить. Иногда человек бессознательно подмечает то, что не воспринимает сознание.

— Было темно, и я немного выпил, — сказал Генрих фон Боденштайн, — но…

— И ты после этого сел за руль? — вмешался сын. Пии очень захотелось стукнуть его. Так давить на ценного свидетеля во время допроса, пусть это и собственный отец, — верх дилетантизма.

— Ну да. — Старший Боденштайн смущенно улыбнулся, забыв о своем намерении описать человека с парковочной площадки. — Три шнапса, два пива. И все.

— По меньшей мере, 1,3 промилле, — с возмущением произнес Боденштайн. — Я еще поговорю с хозяином заведения. Если он накачивает своих посетителей, пусть, по крайней мере, следит за тем, чтобы они уезжали домой на такси.

— Не будь таким противным обывателем, Оливер.

— Я вовсе не обыватель! — возразил тот резким тоном. — Если тебя остановит дорожная полиция, ты лишишься водительских прав. А в твоем возрасте быстро они не восстанавливаются.

— Если, если, если… Это ведь не случилось. — Старший Боденштайн округлил глаза и взглянул на Пию. — Таков удел человека, у которого сын служит в полиции.

— Я тоже там служу, — напомнила Пия, подмигнув ему.

— Всегда одно и то же. — Оливер бросил на Пию мрачный взгляд. Ему явно не нравилось, что она разговаривает с его отцом столь дружелюбным тоном. — Отец, все же попытайся, пожалуйста, вспомнить этого человека. Сегодня вечером мы с тобой еще поговорим об этом.

— Сегодня вечером мы с твоей матерью едем на собрание в Эльхальтен. — Генрих фон Боденштайн открыл один из лошадиных боксов, чтобы положить туда соломы. — Может быть, после этого и поговорим. Если я буду в состоянии.

— Разумеется. Только если ты будешь в состоянии, — с сарказмом сказал Боденштайн и направился к выходу.

— Послушай, Оливер, — сказал отец, когда сын подошел к дверям. — Я позволил себе позвонить Грегору, Маттиасу и Фрауке и сообщить им о случившемся.

Боденштайн застыл на месте, сосчитал про себя до десяти и медленно повернулся.

— Великолепно, отец. Просто великолепно. — Он изо всех сил старался сохранять спокойствие. — Владельца «Кроне» ты проинформировал в первую очередь. Ну, а кого же еще? Наверное, прессу и телевидение?

Пия видела, что шеф вот-вот потеряет контроль над собой.

— Что я опять сделал не так? — спросил Генрих фон Боденштайн в полном недоумении.

— Ничего, — сердито буркнул его сын и вынул из кармана мобильный телефон. — Пойдем, Пия. Поторопимся, пока они не сочинили какую-нибудь историю.

Дождь барабанил по крыше сарая, в котором Рики устроила свою мастерскую. Марк выглянул в открытое окно. Мерзкая погода. И это середина мая! Он с нетерпением взглянул на дисплей своего мобильного. Рики до сих пор не прислала сообщение, а между тем было уже половина восьмого! Где она может быть? Не забыла ли она про него? Ему было нужно срочно поговорить с ней, но не по телефону. В «Рай для животных» он поехать не мог, а в центре города была велика вероятность встречи с кем-нибудь из учителей или с матерью. Марк надел наушники своего айпода и принялся искать в трек-листе песню, в наибольшей степени соответствовавшую его настроению. Да! «Bloodhound Gang», «I Hope You Die». Старая, но классная. Марк уселся на табурет, стоявший в открытых дверях, уперся ногами в дверную обвязку и принялся наблюдать за пустой улицей под аккомпанемент басов, пульсировавших в наушниках.

Янис слушал еще и не такое. В его рабочем кабинете целая стена была увешена полками с компакт-дисками. Благодаря ему Марк открыл для себя хард-рок и хэви метал. Слушая подобную музыку, он чувствовал, что с ним что-то происходит. Эти безумные соло, басы, барабаны — его пульс учащался, кровь закипала, он чувствовал себя сильным. Круто. Ни с чем не сравнимо. В ушах у него грохотала «Breaking the Law» группы «Judas Priest», когда из-за угла появилась Рики.

Его сердце совершило стремительное сальто. Он не слышал, как подъехал ее автомобиль. Вскочив на ноги, Марк вырвал из ушей наушники.

— Привет, Рики, — сказал он. — Мне, конечно, нужно было…

Он осекся, увидев ее лицо. Оно было мертвенно-бледным, с темными кругами под глазами.

— Людвиг погиб, — произнесла она, запинаясь, и судорожно вздохнула. — Этой ночью его… застрелили.

И вдруг случилось то, о чем Марк не осмеливался даже мечтать: Рики, сильная, стойкая Рики, бросилась ему на шею со слезами. Осторожно, будто она была из стекла, он обнял ее и принялся растерянно гладить по спине. Она прижалась к нему и разрыдалась. От нахлынувших чувств Марк едва не лишился рассудка. Ему стало жарко. Внезапно Рики освободилась из его объятий.

— Извини, — пробормотала она, всхлипывая, и смахнула рукой слезы. По ее щекам текли черные ручейки теней для глаз и туши для ресниц. — Меня просто потрясло это известие. Фрауке сообщили об этом по телефону как раз в тот момент, когда я собиралась уходить.

Она достала из кармана юбки бумажный платок и высморкалась. Марк старался не смотреть на нее. Ее блузка сползла в сторону, и из-под нее виднелась ярко-красная бретелька лифчика, резко контрастировавшая с загорелой кожей.

— …мы сделаем завтра, ладно?

— Что? — Он вздрогнул, поняв, что Рики что-то ему говорит.

— Препятствия для паркура мы быстро соорудим завтра. — Она уже взяла себя в руки, улыбалась сквозь слезы и, похоже, не замечала, что творилось с Марком. Он машинально кивнул. — Мне нужно позвонить остальным, — произнесла Рики решительным тоном, приводя в порядок волосы. — Мы должны обсудить, что нам делать теперь, когда Людвига… больше нет.

Он не осознал смысла ее слов, поскольку мог думать только о красном бюстгальтере, аромате ее кожи, прикосновении ее теплого тела. Рики коснулась ладонью его щеки.

— Спасибо тебе, Марк, — прошептала она. — Что бы я без тебя делала! Мы еще увидимся.

Она поцеловала его и тут же упорхнула. Ошеломленный, он смотрел ей вслед до тех пор, пока не стих вдали шум двигателя ее автомобиля. У него пересохло во рту, лицо горело, тело оцепенело. Что с ним случилось? Ведь Рики была ему подругой. Охватившее его вожделение вызывало у него отвращение.

Что бы я без тебя делала?Марк снова включил свой айпод. У него кружилась голова. Он побрел в конюшню, зашел в один из пустых лошадиных боксов и расстегнул брюки. Рики в его объятиях. Ее аромат, еще сохранившийся на его щеке. Красный бюстгальтер на загорелой груди. Марку было ужасно стыдно, но он не мог ничего с собой поделать. У него ослабли колени, он прислонился к стене и закрыл глаза. Утолив свою страсть, он уже больше не стыдился и лишь испытывал невыразимое наслаждение.

Стены, отделанные панелями из темного дерева, побеленный потолок, узкая ковровая дорожка на красноватой плитке пола, торжественная тишина. Фрауке, представлявшая себе отделение судебной медицины как холодное, стерильное помещение с угрюмыми врачами в зеленых балахонах и резиновых сапогах, испытывала замешательство и в то же время находилась под впечатлением. Даже снаружи старая вилла источала старомодное очарование, несколько таинственное и мрачно-британское. Фрауке обожала Розамунду Пилчери грезила Англией. Очень скоро ее грезы должны были стать явью. Ожидая вместе с братьями в коридоре окончания экспертизы, она мысленно рисовала картины своего будущего: маленький домик где-нибудь в Корнуолле, на берегу моря. С миллионом на банковском счете ей больше никогда не придется работать. Зазвонил мобильный телефон Грегора. Он отошел в сторону и принялся что-то тихо говорить в трубку.

— Сколько еще времени это будет продолжаться? — Стоявший рядом с ней Маттиас то и дело нервно поглядывал на часы. — Сначала устроили суматоху, а теперь не торопятся. В четыре мне нужно быть на судебном заседании.

Эту фразу он произнес уже не меньше десяти раз. Его мобильный телефон зазвонил тоже. Пока братья разговаривали, Фрауке продолжала предаваться сладостным мечтам. Долгие годы она была слишком слабой и инертной, чтобы взять собственную судьбу в свои руки, но вчерашний вечер положил этому конец. Со вчерашнего вечера она была сама себе хозяйкой, и осознание этого вызывало у нее чрезвычайно приятное чувство.

Возвращение в отчий дом было величайшим поражением, признанием краха всех надежд и своей несостоятельности. Затем последовали два трудных года, в течение которых Фрауке ухаживала за матерью, до самой ее смерти. Когда она вдруг осталась без дела, без цели в жизни, а главное, без средств к существованию, ее спасло объявление о вакантном месте, которое дала Рики в «Кенигштайнер вохе».

Фрауке тут же получила работу. Отец, как всегда, зло высмеял ее. Слониха в зоомагазине. Верблюдица. Толстуха. Впервые в жизни она не смолчала. Они наговорили друг другу много неприятных слов, которые уже нельзя было вернуть назад. Фрауке в тот же вечер покинула Рабенхоф и поселилась в пустовавшей комнате над «Раем для животных».

Распахнулись тяжелые деревянные двери, и по ступеням поднялся Оливер фон Боденштайн. В детстве они иногда играли вместе с ним, но с тех пор минуло много времени. Она помнила его худым, неразговорчивым подростком и должна была признать, что прошедшие годы никак на нем не отразились. Он выглядел хорошо, даже чертовски хорошо.

— Фрауке! Спасибо за то, что вы все пришли. Примите мои самые глубокие соболезнования. — В его взгляде и голосе чувствовалось искреннее сочувствие.

— Спасибо, Оливер. Очень жаль, что мы видимся вновь при столь печальных обстоятельствах.

В последний момент она подавила улыбку. В конце концов, не пристало улыбаться, когда твой отец был убит всего несколько часов назад. Тем временем Боденштайн выразил соболезнования ее братьям.

— Пойдемте со мной, — сказал он и решительно двинулся к двери, которая вела в подвал виллы.

— Для чего? — запротестовал Маттиас. — Зачем ты приглашаешь нас туда?

— У меня есть для этого причины. — Лицо Боденштайна ничего не выражало. Грегор окинул его презрительным взглядом.

— Пойдем, — сказал он, обращаясь младшему брату. — Я хочу, чтобы это как можно быстрее закончилось.

Спустя минуту они попали в помещение для осмотра трупов, которое уже отвечало представлениям Фрауке об отделении судебной медицины. Ею овладело чувство страха. Что она здесь делает? Разве труп опознаю́т после того, как он уже идентифицирован? Ее тело содрогнулось, когда выкатились металлические носилки, и она ощутила спиной испытующий взгляд Боденштайна. Все молчали. Сотрудник отделения судебной медицины — в зеленом балахоне, но без резиновых сапог — стянул зеленую простыню, покрывавшую труп.

У папы больше нет лица, подумала Фрауке. Маттиас издал сдавленный звук и выбежал в коридор. Грегор сохранял полную невозмутимость.

— Улюлю. Свинья мертва, — произнес он с удовлетворением, и это было последнее, что запомнила Фрауке, ибо, увидев застывший взгляд мертвого глаза отца, находившегося не в глазнице, а где-то вблизи уха, она лишилась чувств.

Ника сидела за кухонным столом. Рядом с ней стояла чашка чая с плодами шиповника. Она просматривала результаты экспертизы, проведенной фирмой «ЕвроВинд» в 2002 году по поручению земли Гессен, имевшей целью определение интенсивности и скорости ветра на горных хребтах над Эльхальтеном. Нетрудно было заметить, что результаты обеих заказанных фирмой «ВиндПро» экспертиз разительно отличались от результатов трех других, независимых. Янис был прав: рекомендации экспертов из Немецкого климатологического института и Университета Уэльса основывались на заведомо ложных цифрах. Откуда взялись эти данные? Кто производил расчеты? Или же цифры были взяты с потолка? И где, кстати, Янис раздобыл результаты этих экспертиз? Ника вынула из чашки пакетик с заваркой, отхлебнула глоток чая и вспомнила об остром чувстве одиночества, овладевшем ею прошлой ночью. Неужели ей суждено всю жизнь оставаться одной? Она задумалась. Откуда вдруг взялась эта тоска, эта внутренняя пустота? Прежде с ней ничего подобного не случалось.

Ника вздрогнула, услышав звонок в дверь. Она поспешно отодвинула бумаги в сторону, накрыла их газетой и поднялась со стула. Звонок повторился. После некоторых колебаний она открыла дверь.

— Да?

Перед ней стояли мужчина и светловолосая женщина. Они предъявили ей удостоверения в зеленых корочках. Полиция! Нику охватил ужас. Она скрестила руки на груди, чтобы скрыть их дрожь.

— Уголовная полиция. — Голос женщины звучал не особенно дружелюбно. — Мы хотели бы видеть господина Теодоракиса.

— Его нет дома, — быстро ответила она.

— Где он может находиться? Когда он вернется?

— Я не знаю.

— А вы кто? Вы здесь живете?

— Нет-нет. Я всего лишь уборщица.

Застигнутая врасплох и напуганная, она сказала первое, что ей пришло в голову. Ее убогое облачение не оставило у сотрудников полиции сомнений в том, что она сказала правду.

— Так вы не знаете, где мы можем найти господина Теодоракиса? — спросил мужчина. Он мило улыбался, но провести ее было не так-то просто. Некоторые полицейские ищейки способны притворяться не хуже профессиональных актеров.

— Может быть, он на работе, — сказала Ника, пожав плечами. — Номера его мобильного телефона я не знаю. Мне очень жаль, что я ничем не могу вам помочь.

— Пожалуйста, передайте ему мою визитную карточку. — Женщина протянула ей картонный прямоугольник. — Он должен как можно быстрее связаться с нами. Это очень важно.

— Да, конечно, я обязательно передам.

Они удалились. Ника испытала такое облегчение, что у нее подогнулись ноги. Возникло ощущение, будто ей чудом удалось избежать серьезной опасности. Она заперла дверь и, осторожно выглядывая из маленького окошка, пронаблюдала за тем, как они сели в автомобиль и уехали восвояси. Зачем Янис понадобился полиции? Что он натворил? Неожиданно отдельные факты, блуждавшие в ее сознании, сложились в единую картину. Янис вернулся домой только под утро. Он не был ни поражен, ни шокирован, когда в магазине она рассказала ему о гибели Людвига. Ника вспомнила о следах крови на его тенниске и джинсах, которые лежали в домашней прачечной в корзине для грязной одежды, о том, какую ярость он испытывал в отношении Хиртрайтера, о красных пятнах на его ладонях и предплечьях. На руках человека, использовавшего огнестрельное оружие, остаются следы порохового дыма. Возможно, он пытался устранить их с помощью каких-то химикатов… Боже правый! Ника опустилась на нижнюю ступеньку лестницы. Если Янис действительно застрелил Людвига, полицейские вновь появятся здесь. Ей нужно исчезнуть.

Со свинцово-серого неба потоками лил дождь. Было холодно. Погода стояла скорее ноябрьская, нежели майская. В то время, как сотня полицейских с собаками прочесывала огромный участок местности с прилегающим лесом в поисках исчезнувшего оружия, Пия и Кем изучали усадьбу Людвига.

Они осмотрели бывший хлев, некогда дававший приют многочисленным коровам и свиньям, затем помещение скотобойни с трубопроводом на крыше и древним холодильником. В стоявшем рядом ангаре пахло яблоками, которые гнили в стоявших штабелями деревянных ящиках. В нем располагался пресс, и из трех больших пластиковых цистерн одна еще была наполнена сидром. Захламленная мастерская свидетельствовала о том, что работа по хозяйству стала для Людвига Хиртрайтера тяжким бременем. Посредине стоял трактор со снятой шиной. К нему была прислонена новая шина, покрытая слоем пыли. На стене, над верстаком, висел календарь на 2002 год.

Они прошли к увитому вечнозеленым плющом амбару, стоявшему чуть в стороне. Вероятно, прежде луг между двором и амбаром представлял собой аккуратно постриженный прямоугольный газон с декоративными кустами и ухоженными рододендронами. Сейчас же он зарос сорняками, а кусты разрослись и превратились в непроходимые джунгли.

— Да, участок не маленький, — сказал Кем. Он пересек луг и подошел к ручью, через который была перекинута потрескавшаяся деревянная доска. — А с первого взгляда и не подумаешь.

— И существует масса возможностей для того, чтобы избавиться от двух ружей и пистолета, — невесело добавила Пия.

Оставалось надеяться на то, что убийца Хиртрайтера просто выбросил оружие, а не тщательно его спрятал.

У Кирххоф зазвонил мобильный. Прибыли два водолаза, которые должны были обследовать дно пруда. Она и Кем не без труда открыли ворота амбара.

— Ничего себе! — с изумлением воскликнул Кем. Рядом с древним трактором стояли два старых автомобиля, покрытые толстым слоем пыли — темно-зеленый родстер «Морган» и серебристый «Мерседес» с дверцами, открывающимися вверх — «крыльями чайки», — и сиденьями из красной кожи.

— Они представляют какую-нибудь ценность? — Пия ничего не смыслила в автомобилях, тем более в старых и спортивных.

— Думаю, да. — В глазах Кема вспыхнули искорки. — Особенно этот «Мерседес» 300 SL, который стоит целое состояние.

Он вынул свой мобильный телефон и сфотографировал автомобили со всех сторон.

— Неудивительно, что дети Хиртрайтера не сильно опечалены, — заметила Пия. — Они рассчитывают на хорошее наследство.

Незадолго до этого Боденштайн рассказал ей по телефону о посещении отделения судебной медицины. Пия и Кем закрыли ворота амбара и направились к пруду. Командиру полицейской группы сообщить им было, в сущности, нечего. Вся территория вокруг места обнаружения тела, включая прилегающий лес, была обследована с помощью металлоискателей, но ни ружья, ни пистолет найдены не были. В данный момент полицейские обследовали участок за лесной парковочной площадкой, двор усадьбы и улицу, ведущую в деревню.

Водолазы спустились в пруд по короткой деревянной лестнице. Дождь постепенно усиливался. Пия натянула капюшон своей ветровки на бейсболку и задумчиво смотрела на рябь, которую вызывали на поверхности воды капли дождя. Промокшие джинсы прилипли к ногам, а ветровка отнюдь не обеспечивала комфорт, обещанный производителем. Водолазы прекратили поиски уже спустя четверть часа после их начала.

— Видимость в этой жиже практически нулевая, — посетовал один из них. — А на дне сплошной ил. Если бросить в пруд тяжелый предмет, его тут же засосет.

— Тем не менее спасибо, — сказала Пия. — Попытаться все же стоило.

Внезапно над ней на бреющем полете прошелестело что-то темное, и она инстинктивно спряталась за спину Кема.

— Что это было?

— Ворона, или нечто в этом роде.

Кем огляделся. Черная птица села на ветку вишневого дерева, под которым было найдено тело Хиртрайтера, и высокомерно уставилась на них. Затем она раскрыла клюв, захлопала крыльями и громко каркнула. У Пии по коже побежали мурашки.

— Это ворон, — поправила она коллегу. — Ворон крупнее вороны, и у него изогнутый черный клюв.

— Ворона, ворон, какая разница… — Кем пожал плечами. — Ладно, поехали. Я замерз, как собака.

— Не спеши. У Хиртрайтера жил ручной ворон. — Пия посмотрела на птицу, которая спокойно сидела на ветке и наблюдала за ними. — Почему он сидит именно на этомдереве?

— Совпадение? — предположил Кем.

— Нет, — сказала Пия. — Я не верю в подобные совпадения.

— Только, пожалуйста, не говори, что ты веришь, будто ворон способен дать показания.

— Именно это мне и пришло в голову. — Пия была настроена вполне серьезно. — У воронов хорошо развит интеллект. И он жил у Хиртрайтера много лет.

— К сожалению, на роль свидетеля птица не годится. Она же не сможет указать на убийцу при очной ставке.

Пия заметила, что ее коллега с трудом сдерживает улыбку.

— Ты смеешься надо мной, — сказала она ему с упреком и улыбнулась сама. — А зря. В нашем деле порой случаются самые невероятные вещи.

— Понятно, агент Скалли, — произнес Кем с добродушной ухмылкой. — На экране телевизора, но не в реальной жизни. Иначе нам было бы слишком легко работать.

— Неужели в этом была необходимость? — Советник уголовной полиции доктор Энгель, сидевшая за письменным столом со сдвинутыми на кончик носа очками, покачала головой. Она даже не предложила Боденштайну сесть. — Адвокат семьи Хиртрайтер подал мне жалобу, выдержанную в самом резком тоне. Он утверждает, будто речь идет о недопустимых методах допроса в соответствии с параграфом 136а Уголовно-процессуального кодекса. Почему ты заставил их опознавать труп?

— Все трое имели мотив, — ответил Оливер. — Мотив ценой три миллиона евро. И, к сожалению, они уже знали о произошедшем, когда мы с госпожой Кирххоф сообщили им о смерти их отца.

— Как так?

Боденштайн вздохнул.

— Тело обнаружил мой отец. Он был лучшим другом покойного и поэтому позвонил его детям. К сожалению, я не мог воспрепятствовать этому.

— Ты уже проверил их алиби?

Доктор Энгель указала ему на стул. Неизбежная фаза демонстрации власти подошла к концу.

— Нам еще неизвестно точное время наступления смерти, так что пока в этом нет смысла. По крайней мере, дочь весь вечер, предшествовавший убийству, провела в усадьбе отца. Правда, она сказала мне об этом только тогда, когда узнала, что ее там видели. Якобы она хотела навести там порядок. И якобы она его не видела, а заметила незнакомый автомобиль, который в течение нескольких минут стоял перед воротами с включенным двигателем.

— Якобы?

— Мне известно, что она и ее братья многие годы находились в ссоре со своим отцом. В тот вечер они хотели убедить его продать участок принадлежавшей ему земли за три миллиона евро. Хиртрайтер не хотел ни в коем случае продавать участок, а его дети хотели во что бы то ни стало вынудить его сделать это. Кроме того, Фрауке умеет обращаться с оружием. Людей убивали и за гораздо меньшие деньги.

Доктор Николя Энгель задумчиво смотрела на него.

— Хорошо, — сказала она в конце концов. — Что ты собираешься предпринять в дальнейшем?

— Между гибелью Людвига Хиртрайтера и гибелью Рольфа Гроссмана существует связь, поскольку в обоих этих преступлениях подозревается один и тот же человек. До сих пор нам не удалось допросить его, но сегодня вечером мы с ним встретимся. Получив из отделения судебной медицины результаты вскрытия и узнав время наступления смерти, мы сможем проверить алиби троих детей Хиртрайтера и другого подозреваемого.

— Какое отношение имеет к этому делу твой отец?

— Никакого. — Боденштайн удивленно поднял брови. — Хиртрайтер был его другом. Они договорились встретиться сегодня утром, и когда Хиртрайтер не появился, мой отец отправился на его поиски. И, к сожалению, нашел.

На столе советника уголовной полиции зазвонил телефон. Она взглянула сначала на дисплей, потом на Боденштайна.

— Спасибо. Для начала неплохо, — сказала она. — Держи меня в курсе расследования.

— Обязательно. — Он понял, что свободен, и поднялся со стула. Доктор Энгель подняла трубку и ответила звонившему абоненту.

— Подожди, Оливер.

Боденштайн обернулся. Она улыбалась, зажав ладонью микрофон телефонной трубки.

— Будет лучше, если пресса не узнает о причастности твоего отца к этому делу.

Он уже было открыл рот, чтобы сказать, что его отец совершенно не причастен к этому делу и что ему нечего сказать прессе, но она вновь поднесла трубку к уху. Боденштайну не оставалось ничего иного, кроме как кивнуть и покинуть офис.

Его желудок жалобно заурчал. У Оливера с утра не было во рту ни крошки. Он отказался от донер-кебаба, когда они остановились по просьбе Пии возле закусочной по дороге в комиссариат, как потом отказался от куска торта, предложенного ему секретаршей доктора Энгель, которая праздновала свой день рождения. Прежде он этого не замечал, но теперь, казалось, люди постоянно и всюду только и делали, что ели. Когда он вошел в кабинет Остерманна, тот грыз плитку шоколада, а Катрин Фахингер сидела, прислонившись к кофеварке с тарелкой в руке, и жевала кусок праздничного торта. У Боденштайна потекли слюнки. Катрин Фахингер заметила его жадный взгляд.

— Шеф, в холодильнике есть еще два куска, — сказала она. — Принести вам?

— Нет, не нужно, — отказался он. — Когда закончите есть, я всех вас жду в совещательной комнате.

Недавно он прочитал в газете об одном индусе, который ничего не ел в течение тридцати лет. Значит, каких-нибудь две недели и он вполне сможет продержаться без пищи. Все зависит исключительно от силы воли.

— Шеф! — крикнул ему вслед Остерманн с набитым ртом. — Я только что получил весьма интересную информацию.

— В совещательной комнате! — бросил Боденштайн через плечо и вышел из офиса.

«Даттенбаххалле» в Эльхальтене был заполнен до отказа, но потоки людей продолжали вливаться через раскрытые двери, и распорядители направляли их на галерку. Интерес общественности к планам создания парка ветрогенераторов и без того был велик, а теперь он еще больше подогревался известием о смерти Хиртрайтера, которое уже давно распространилось в Эльхальтене.

Боденштайн, Пия, Катрин Фахингер и Кем Алтунай расположились в фойе и принялись высматривать Яниса Теодоракиса, который как сквозь землю провалился. Его не нашли ни по месту жительства, ни на работе, в отделе информационных технологий крупного франкфуртского банка, ни в зоомагазине, принадлежавшем его возлюбленной, и никто не имел понятия, где он может находиться. Однако Боденштайн был твердо убежден в том, что на собрании он непременно появится.

На больших стендах были вывешены впечатляющие снимки, представлявшие собой фотомонтаж: горные хребты Таунуса, на которых высилось десять уродливых ветротурбин. Вокруг столов общественного инициативного комитета «Нет ветрякам в Таунусе» толпились люди. Они разбирали информационные брошюры и ставили подписи в протестных списках, которые должны были быть переданы начальнику окружного управления в Дармштадте. На одном из столов стояла фотография Людвига Хиртрайтера в черной рамке, и рядом с ней лежал букет цветов.

— А вот и Тейссен, — сказал Кем Алтунай. — Довольно смелый шаг с его стороны.

Глава «ВиндПро» вошел в фойе вместе с бургомистром Эпштайна и был встречен ослепительными вспышками камер и свистом.

— А вот и Теодоракис, — добавила Пия.

— Он даже привел с собой свою уборщицу, — с удивлением произнес Кем.

— Черта с два, уборщицу… — проворчала Пия. — Она нас обманула.

Боденштайн преградил путь черноволосому мужчине, который поспешно направлялся к дверям зала.

— Добрый вечер, — сказал он, предъявляя удостоверение. — Вас труднее разыскать, чем папу римского. Боденштайн, уголовная полиция Хофхайма.

Мнимая уборщица прошла, опустив голову, дальше, а Теодоракис и его спутница жизни, владелица зоомагазина в Кенигштайне, остановились. Пия и Кем заезжали к ней по дороге из Рабенхофа в комиссариат. Теперь вместо розового платья она была одета во все черное, словно собралась на похороны.

— Добрый вечер, — ответил Теодоракис, слегка напрягшись. На нем были джинсы, серый пиджак, белая рубашка и черный галстук — единственный траурный предмет одежды. Под мышкой у него была папка с документами. Он бросил нервный взгляд на открытые двери зала. — Я пришел бы к вам завтра утром, сегодня у меня было очень много хлопот по организации собрания.

— Завтра утром — слишком поздно. Мы хотели бы поговорить с вами сейчас.

Лицо Боденштайна было непроницаемым. Он не собирался задерживать Теодоракиса до окончания собрания, но хотел немного поиграть у него на нервах. На лбу у Яниса выступила испарина.

— Нельзя ли отложить разговор на час? Собрание уже начинается.

— Час — это слишком много, — холодно произнес Боденштайн, с любопытством наблюдая за тем, как его оппонент пытается выпутаться из сложившейся ситуации.

— Это действительно очень важно, чтобы Янис выступил сегодня от нашего имени, — вмешалась его подруга. — Именно сейчас, когда… когда Людвига… больше нет.

Ее голос дрожал, глаза наполнились слезами.

— Вы полагаете, наше дело менее важно? — спросил Бодентштайн. — Мы здесь не ради развлечения.

— Прошу вас! — На лице Теодоракиса появилась выражение отчаяния. — Мы несколько месяцев работали, готовясь к этому собранию. После него я буду в полном вашем распоряжении и отвечу на все ваши вопросы.

Боденштайн нахмурился и сделал вид, будто размышляет.

— Ладно, — милостиво согласился он в конце концов. — Но после мероприятия вы сразу же явитесь ко мне.

— Разумеется, я так и сделаю. — Теодоракис явно испытывал облегчение. — Благодарю вас за понимание. Пошли, Рики.

Женщина в черном кивнула Боденштайну и последовала за своим другом.

— Давайте-ка тоже зайдем. — Оливер двинулся вперед, но стоявший у дверей распорядитель покачал головой.

— Зал переполнен. Только на галерку.

Боденштайн показал ему свое удостоверение.

— Ну, хорошо. Но только двое, не больше. Иначе мне влетит.

Кем и Катрин отправились на галерку, а Оливер и Пия с трудом протиснулись в битком набитый зал.

Бургомистр и Штефан Тейссен уже заняли места на сцене, рядом с ними сидела представительница министерства охраны окружающей среды. Теодоракис медленно поднялся по ступенькам, взглянул на Тейссена, кивнул бургомистру, обменялся рукопожатием с женщиной из министерства и сел рядом с другим членом общественного инициативного комитета.

В зале повисла тишина. Слово взял организатор мероприятия, бургомистр Райнхольд Херцингер. Он поблагодарил за проявление интереса к делу большой общественной важности собравшихся граждан, а также госпожу доктора Нойман-Брандт из министерства охраны окружающей среды земли Гессен, господина доктора Тейссена, главу фирмы «ВиндПро», Яниса Теодоракиса и Клауса Фаульхабера из правления общественного инициативного комитета.

— Этот вечер омрачен ужасным событием, — продолжил он, и его голос сразу посерьезнел. — Прошедшей ночью многолетний председатель нашего городского совета, наш дорогой друг и соратник Людвиг Хиртрайтер пал жертвой страшного преступления. Мы глубоко потрясены случившимся. Уважаемые дамы и господа, почтим память Людвига минутой молчания.

С шелестом, покашливанием и приглушенным ропотом триста человек поднялись со стоявших вплотную друг к другу стульев, чьи ножки царапнули по полу. Спустя несколько секунд зал затих.

— Поделом старому негодяю, — нарушил тишину чей-то голос.

Послышались возмущенные возгласы, заглушаемые смешками.

Он был встревожен. Рики выглядела очень плохо. Почему она приняла так близко к сердцу смерть этого козла Хиртрайтера? После того, как этот засранец так вчера с ней обошелся, ей следовало бы радоваться.

Марк закрыл последний собачий вольер и подкатил груженную до краев тачку к контейнеру. Поскольку Фрауке была занята другими делами, а Рики уехала на собрание общественности в Эльхальтен, Марк добровольно остался в приюте для животных на последнюю смену. Он уже неоднократно помогал здесь и знал, что нужно делать. Все собаки, кошки, черепахи, морские свинки и кролики были накормлены, у всех имелась свежая вода. Собаки находились в вольерах, и стоки из них были вычищены.

Утром было новое поступление: старый джек-рассел-терьер, которого бессердечный хозяин просто бросил на улице. Марк еще раз зашел в помещение для собак и открыл вольер, в котором уныло лежал на подстилке терьер. Пес с надеждой поднял голову, но, увидев Марка, разочарованно положил ее на передние лапы. Старик больше ничего не понимал в этом мире! Он неожиданно оказался за решеткой, в незнакомом окружении. Как могли люди поступать столь жестоко с домашними питомцами, которые так долго прожили вместе с ними?

Марк сел на серый пол из синтетической смолы и протянул руку. Пес скептически посмотрел на него, но дал почесать себя за ухом. Его морда поросла седыми волосками, в старческих глазах сквозила тоска.

— Тебя, должно быть, твой хозяин выбросил где-нибудь прямо из автомобиля, — тихо сказал Марк. — Ты хороший парень, пусть даже и немного староват.

Пес навострил уши и слегка завилял хвостом. Слыша, что с ним говорят дружелюбным тоном, он подполз к Марку и прижался к его ноге. Тот грустно улыбнулся. Он особенно любил старых и не очень привлекательных собак. Они нуждались лишь в домашнем уюте, ласке и людях, которым можно доверять. Точно так же, как и он сам. Джек-рассел-терьер закрыл глаза, потянулся и довольно заворчал.

Интересно, что поделывает сейчас его хозяин? Уехал в отпуск? Завел щенка? Как он может спокойно спать?

— Мы скоро найдем для тебя хороший новый дом, — пообещал псу Марк. — Ты не останешься здесь надолго.

Он с удовольствием взял бы его к себе, но это было невозможно, поскольку его сестра страдала от аллергии.

Марк вздохнул, прислонился головой к стене и опять подумал о Рики. То, что он сделал, ужасно его мучило. Нет, он не был с ней резок! Она была для него как… не то чтобы как мать, скорее как… старшая сестра. Янис не заслуживал ее. Он не замечал, как плохо с ней обращается, как она подавлена и печальна. Неужели он не знает, какие боли в спине она постоянно испытывает? Марк старался освободить ее от хлопот, насколько это было в его силах, и не позволял ей поднимать тяжести. Если бы Рики была егоподругой, она больше не работала бы. Он сделал бы все, чтобы она была счастлива и весело смеялась, как совсем недавно, когда учила его вождению.

У Марка стало тяжело на сердце. Все было так сложно. Если бы ему было хотя бы восемнадцать, и он мог бы уйти из дома! Не будет же Ника вечно ютиться в подвале у Рики и Яниса, и когда она съедет, он сможет вселиться туда. Марк улыбнулся. Ему понравилась эта мысль. Почему она не приходила ему в голову раньше? Жить с Рики под одной крышей — это было бы просто здорово!

Пес ткнулся своим влажным носом в его ладонь, когда он перестал гладить его.

— О, прости, пожалуйста, — сказал ему Марк. — Пойдем со мной в офис. Там у нас есть для тебя мягкая корзинка и наверняка найдется что-нибудь вкусненькое. Как ты на это смотришь?

Он встал, и пес последовал за ним через двор, словно маленькая тень, в сторону невысокого, плоского здания, в котором располагались офис и кухня приюта. Часы показывали половину девятого. У него было достаточно времени для того, чтобы обновить сайт общества защиты животных и, как он обещал, заглянуть к лошадям Рики. Возможно, собрание уже закончилось, и она была на пути домой.

Бургомистр Херцингер положил конец этому фарсу ровно через сорок две секунды.

— Благодарю вас, — произнес он, и все сели. Однако, не дав ему больше сказать ни слова, Янис Теодоракис взял микрофон и поднялся на ноги.

— Прежде чем вы услышите здесь красивые речи, я хочу поделиться с вами кое-какой информацией относительно парка ветрогенераторов, которую господин бургомистр и другие присутствующие здесь господа наверняка вам не сообщат.

Хотя эта неожиданная атака и привела бургомистра на короткое время в некоторое замешательство, выбить его из колеи было не так-то просто. По его знаку звукоинженер отключил микрофон Теодоракиса. В зале тут же раздался свист. Боденштайн с тревогой отметил, как много времени потребовалось бургомистру для того, чтобы успокоить негодующую публику. Он повернулся к Пии, которая стояла рядом с ним, прислонившись к стене и прикусив нижнюю губу, и сказал:

— Мне это все не нравится.

— Да, атмосфера весьма напряженная, — согласилась она. — Вероятно, нам следует вызвать подкрепление.

Бургомистр натянуто улыбался. Наверное, он уже пожалел о том, что согласился принять участие в дискуссии с противниками создания парка ветрогенераторов.

— Вы будете иметь достаточно времени для выступления, но мы просим вас соблюдать приличия.

Теодоракис пожал плечами и отвесил шутовской поклон, вызвав всеобщий смех. В течение четверти часа бургомистр и Тейссен по очереди расхваливали проект по созданию парка ветрогенераторов, игнорируя вопросы из зала, чем постепенно довели публику до белого каления. Теодоракис все время качал головой и язвительно улыбался. В зале стоял непрерывный шум. Люди вставали с мест и выкрикивали вопросы под аккомпанемент гомона и свиста. Однажды кто-то даже крикнул: «Заткнись!», и бургомистр в конце концов был вынужден предоставить слово Теодоракису.

— Мы, члены общественного инициативного комитета «Нет ветрякам в Таунусе», видим эту картину в несколько ином свете, — начал он. — После того, как эти господа нарисовали вам идиллию, я хотел бы привести некоторые отрезвляющие цифры и факты, которые не оставляют от их доводов камня на камне. В 2006 году ассоциация проектных организаций выявила в области Рейн-Майн шестьдесят шесть мест, пригодных для использования энергии ветра. Впоследствии эти участки были оценены в соответствии со специально разработанным каталогом критериев. К январю 2009 года остались пять так называемых предпочтительных областей использования энергии ветра. В силу очень высокой изменчивости розы ветров Передний Таунус к ним не принадлежит.

— Зачем же тогда было выдано разрешение на строительство? — крикнул кто-то из зала. — Ведь бесполезные ветрогенераторы не принесут денег!

Послышался одобрительный гул. Бургомистр и дама с двойной фамилией посмотрели на Тейссена, но тот сидел с невозмутимым видом. Теодоракис привел результаты экспертиз, проведенных по поручению правительства земли Гессен и общественного инициативного комитета, которые доказывали нерентабельность создания парка ветрогенераторов в Переднем Таунусе.

— Обе экспертизы, проведенные по поручению «ВиндПро», дали совершенно противоположные результаты.

Тейссен встревоженно поднял голову. Боденштайну вспомнился лист с результатами экспертизы, который люди Крёгера нашли под копировальным аппаратом в приемной Тейссена.

— Ты думаешь о том же, о чем и я? — спросила вполголоса Пия.

— Видимо, да, — ответил он тоже вполголоса. — Лист с результатами экспертизы.

— Если эти документы были причиной проникновения в здание «ВиндПро», Теодоракис и здесь оказывается во главе списка подозреваемых.

— Вне всякого сомнения, — согласился Боденштайн.

— С тех пор как заказчик понял, что парк ветрогенераторов нерентабелен, — донесся из динамика голос Теодоракиса, — минуло два года. За это время проектная организация вместе с фондами, через которые финансировалось строительство, удвоила сумму оплаты своих услуг и заработала втрое больше денег. В фонды поступают миллионные субвенции из Европы, из федерального и земельного бюджетов, в которых заинтересована и община. Мы считаем своим долгом разобраться во всем этом. И мы хотим сегодня задать вопрос, почему министерство охраны окружающей среды, — он выдержал театральную паузу, дождавшись, чтобы глаза всех присутствующих были устремлены на него, — так неожиданно и радикально изменило свое мнение. Мы хотим спросить господина Тейссена, по какой причине он оказывал столь щедрую поддержку экологическим организациям нашего региона.

— На что вы намекаете? — спросил бургомистр со снисходительной улыбкой, которая никак не вязалась с тревожными нотками, прозвучавшими в его голосе.

— Мне не нужно ни на что намекать! — ответил Теодоракис. — У меня имеются доказательства. Сообщения электронной почты с тайными договоренностями, которые доказывают, что денежные потоки шли туда, куда не должны были идти. Я могу доказать, что для того, чтобы получить разрешение на строительство, руководство «ВиндПро» давало взятки сотруднику министерства, принимающему соответствующие решения, и муниципальным чиновникам в Эпштайне.

Бургомистр махнул с презрительной усмешкой рукой, словно давая понять, что его оппонент явно не в себе.

— Все это полная чушь! — взял слово Тейссен. — Этот человек говорит так исключительно для того, чтобы отомстить нам, поскольку мы уволили его в прошлом году!

— Где же доказательства? — раздался голос из зала.

— Никаких доказательств нет и быть не может! — поспешил заявить Тейссен. — А если и есть, то это фальсификация.

— Это как раз вы занимались фальсификацией! — торжествующе произнес Теодоракис. Он взял лежавшую на столе папку и поднял ее над головой. — Здесь все подтверждено документами!

Тейссен и бургомистр быстро переглянулись. Они поняли, что безобидная пикировка закончилась.

— Господин Теодоракис долгие годы был начальником проектного отдела «ВиндПро», — перешел в контрнаступление Тейссен, поднявшись со стула. — Вследствие ряда ошибок мы…

— Ничего подобного! — перебил его Теодоракис.

— Позвольте мнесказать, — холодно произнес Тейссен.

— Но вы лжете!

— Мы еще посмотрим, кто здесь лжет.

Головы людей поворачивались из стороны в сторону, как во время теннисного матча. Атмосфера накалялась, и в зале стало жарко. Многие обмахивались брошюрами общественного инициативного комитета. Тейссен, улыбаясь, вновь обратился к публике.

— Дамы и господа, не в моих привычках полоскать на публике грязное белье, но я не могу допустить, чтобы исключительно из чувства мести чернили один из наших проектов. — Его голос, чуть более низкий, чем у оппонента, звучал спокойно и убедительно. — Господин Теодоракис был уволен без предупреждения, проиграл несколько процессов против нас в суде по трудовым спорам и теперь жаждет мщения. Пожалуйста, не верьте сказкам, которые он вам рассказывает!

Ропот в зале усилился. Если суд по трудовым спорам оправдал работодателя, значит, служащий совершил серьезный проступок. Это знал каждый. Величественным жестом Тейссен предоставил слово Теодоракису и сел на свое место.

Последовала пауза, продолжавшаяся до тех пор, пока не стих шум.

— Мы хотели бы привести некоторые факты, — сказал Теодоракис, обращаясь к публике, внешне невозмутимый, но внутри наверняка кипевший от злости. — И вы сами решите, кому и чему верить.

Ловко, подумал Боденштайн. Ему было интересно услышать аргументы общественного инициативного комитета. Теодоракис принялся перечислять ошибки и нарушения, допущенные городом, округом, министерством охраны окружающей среды и проектной организацией.

— Ложь, — лаконично произносил Тейссен после каждой фразы. В зале стояла мертвая тишина, и можно было бы услышать звук падения булавки.

— Вы не могли бы придержать язык? — раздраженно бросил ему наконец Теодоракис.

— Это вам следовало бы придержать язык, — ответил Тейссен со снисходительной улыбкой. — Публично делая подобные заявления, вы подвергаете себя серьезной опасности. Впрочем, вам не привыкать терпеть поражения.

Теодоракис рассмеялся и пожал плечами.

— Давайте не будем переходить на личности. Подобные выпады, господин Тейссен, не делают вам чести, — произнес он спокойным тоном. — Я выступаю здесь как представитель граждан, стремящихся помешать осуществлению совершенно бессмысленного проекта, который имеет лишь одну цель — пополнить кассу «ВиндПро». Вы пытаетесь дискредитировать меня — пожалуйста. Все, что я сегодня говорю с этой трибуны, можно будет потом прочитать на нашем сайте, поэтому не трудитесь зря.

Тейссен хотел что-то возразить, но Теодоракис не дал ему раскрыть рта.

— И вот, для того, чтобы поставить нас перед свершившимся фактом, — сказал он и показал пальцем сначала на Тейссена, затем на бургомистра, — «ВиндПро» и город наняли фирму, которая, вопреки всем договоренностям, уже в понедельник утром намеревается тайно приступить к раскорчевке намеченного для строительства участка! Как можно верить этим двум алчным лжецам?

На это ни у бургомистра, ни у Тейссена не нашлось возражений. Последовавшая словесная перепалка сопровождалась оглушительным свистом и возмущенными криками. О взвешенной, мирной дискуссии уже не могло быть речи. Неожиданно в плечо бургомистра ударился брошенный кем-то помидор, испачкав соком пиджак.

Боденштайн вынул мобильный телефон и выбрал номер Кема Алтуная.

— Вызовите подкрепление и идите в зал, — приказал он. — Скажите распорядителям, чтобы они открыли запасной выход.

— Лжецы! Лжецы! — скандировали несколько молодых людей.

— Тихо! — крикнул в микрофон соратник Теодоракиса, который до сих пор хранил молчание. — Соблюдайте тишину!

— Лжецы! Лжецы! — не унималась молодежь.

На бургомистра и Тейссена посыпались помидоры и сырые яйца. Кое-что перепадало даже Теодоракису, но он, казалось, не обращал на это никакого внимания. Онемевшая от ужаса госпожа доктор забралась под стол.

— Я не потерплю такого безобразия! — проревел бургомистр с побагровевшим лицом и бросил свой микрофон на стол.

Свист, усиленный динамиками микрофонов, заглушал голоса Теодоракиса и Тейссена. Когда Херцингер спрыгнул со сцены и пошел к боковому выходу, шум в зале усилился. Люди поднялись и тоже хлынули в направлении выхода. Боденштайн с тревогой подумал о своих родителях, которые сидели где-то в первых рядах. Очередной помидор попал бургомистру в лицо, и тот, придя в бешенство, начал пробираться через ряды стульев в сторону метателя. Боденштайн с изумлением наблюдал за тем, как он залепил тому оплеуху, прежде чем кто-то успел ему помешать. В проходе тут же вспыхнула потасовка, и спустя несколько мгновений зал погрузился в хаос.

— Он что, спятил? — Пия оттолкнулась от стены. — Ему нужно бежать, иначе из него сделают отбивную.

— Не двигайся с места!

Боденштайн хотел заслонить Пию, но толпа поглотила его и повлекла за собой. В следующую секунду он потерял ее из вида. Под аккомпанемент улюлюканья на бургомистра обрушилась половина запасов овощной лавки. Он пытался защититься, прикрывая голову руками. Пол устилал слой раздавленных овощей, ряды прикрученных друг к другу болтами стульев переворачивались, люди кричали, спотыкались, скользили и падали.

— Помогите! — кричала женщина. — Я хочу выбраться отсюда!

Люди с искаженными лицами в панике бросились к выходу, летели в стороны стулья, в зале воцарился настоящий шабаш. Боденштайна сильно прижали к стене, и в какой-то момент он почувствовал, что не может вздохнуть. Оливер искал глазами в толпе Пию и одновременно пытался отогнать беспокойные мысли о родителях. Лишь бы у них хватило здравого смысла просто оставаться на месте.

— Сделай же что-нибудь! — Клаус Фаульхабер схватил Яниса за руку. — Это плохо кончится!

— Что я должен делать? — Янис пожал плечами и ухмыльнулся. — Этот идиот поддался на провокацию пары буянов. Сам виноват.

В задней части зала возникла сумятица. Около сотни людей хотели выбраться наружу, но открыта была только одна створка дверей.

— Черт возьми, — озадаченно произнес Янис, осознав, что немногочисленные распорядители окончательно потеряли контроль над ситуацией.

Рядом с ним ожила дама из министерства. Она вылезла из-под стола, сбежала по лестнице со сцены и открыла дверь бокового входа. За ней бросился Тейссен и тут же растворился в темноте. До сих пор люди в партере сидели на своих местах, словно парализованные, теперь же они поднялись и потянулись к открытой двери — гораздо более дисциплинированно, нежели истеричная толпа в задней части зала.

Янис увидел светловолосую женщину-полицейского, которая двинулась вслед за бургомистром к боковому выходу. Пришла пора исчезнуть. Он не имел ни малейшего желания давать показания, у него были дела и поважнее. Ни Рики, ни Ники нигде не было видно, но им наверняка уже удалось выбраться из зала. Он схватил со стола папку и направился к дверям. Оказавшись спустя несколько секунд на свежем воздухе, сунул руку в карман куртки за ключом зажигания.

— Теодоракис!

Он обернулся. Перед ним стоял Штефан Тейссен. Янис все еще упивался своим успехом и чувствовал себя неуязвимым.

— У меня сейчас нет времени, — высокомерно произнес он и повернулся, чтобы продолжить путь.

— О нет, у тебя есть время. — В голосе Тейссена прозвучали язвительные нотки.

Янис знал, что с ним шутки плохи. Он почувствовал, как рука Тейссена легла на его плечо.

— Я сыт тобой по горло, ты, мелкий негодяй, — прошипел Тейссен и с силой толкнул его. Янис отлетел к припаркованному автомобилю.

— Эй, в чем дело? — Ему стало немного не по себе.

— Кем, собственно, ты себя воображаешь? — прорычал Тейссен. Он ударил его обеими руками в грудь. — Я не позволю тебе, завистливой бездари, разрушить мою фирму, мою репутацию!

Янис отшатнулся. Его охватил страх. Он не ожидал такой реакции от своего бывшего шефа.

— Твое сегодняшнее выступление не останется без последствий, это я тебе обещаю! — угрожающе произнес Тейссен. — Ты, наверное, забыл, какой документ подписывал, когда получал компенсацию? Я привлеку тебя к суду! Ты еще пожалеешь о том, что сделал!

Тейссен выглядел как безумец, готовый на все.

— Вы меня не запугаете! — сказал Янис, хотя уже и был изрядно напуган. — Я всего лишь говорю правду!

— Ты поливаешь нас грязью, вот что ты делаешь. — Тейссен грубо схватил его за руку и заломил ее за спину.

Ослепительно светя фарами, оглушая все вокруг ревом сирен, к зданию концертного зала подъезжали пожарные машины, полицейские автомобили и кареты «Скорой помощи». Янис понял, что в этой неразберихе вряд ли кто-нибудь услышит его призывы о помощи.

— Пия! — кричал Боденштайн, но видел перед собой лишь чужие лица, расширенные от ужаса глаза, перекошенные рты. Прямо перед ним на пол упала пожилая женщина, и он не мог ей помочь, поскольку толпа безжалостно влекла его за собой. За его куртку цеплялись чьи-то пальцы, кто-то больно стукнул ему локтем в живот; он ощутил, как наступил на что-то мягкое. Его захлестнула волна паники.

Нужно сохранять спокойствие, заклинал он себя. В его сознании пронеслись смутные воспоминания из тех времен, когда он служил в дежурном полицейском отряде, возникли картины раздавленных тел, погибших и тяжелораненых людей. Почему он не вышел из здания, когда это еще можно было сделать? Проклятье! Каждая его пора источала пот, ему нечем было дышать. Где Пия? Где родители?

Мужская голова ударила его в подбородок. Боденштайн споткнулся о кого-то, потерял на мгновение равновесие и упал. Его немилосердно прижали к полу. Там, где только что были головы, он неожиданно увидел пиджаки, куртки и платья, затем обнаженную плоть и наконец ботинки и туфли. Ноги наступали ему на ребра и лицо, но он ощущал не боль, а страх, смертельный страх, который вытеснил все остальные чувства и неожиданно придал ему силы. Он не хотел умирать здесь и сейчас, на грязном полу «Даттенбаххалле».

Боденштайн полз на четвереньках, пробираясь сквозь лес ног в направлении, где, как ему казалось, находились двери, и вдруг ему стало гораздо легче дышать. Он с жадностью втягивал в себя свежий воздух. Теперь как можно быстрее прочь из здания!

Неожиданно кто-то схватил его за руку.

— Господин фон Боденштайн!

Женский голос медленно, словно сквозь густой туман, вполз в его сознание. Подняв голову, Оливер уперся взглядом в зеленые глаза, излучавшие тревогу. Лицо женщины показалось ему знакомым, но он не мог вспомнить, кто она. Откуда ей известно его имя?

Он с трудом поднялся на ноги, дрожа как осиновый лист, и вынужден был опереться на хрупкую светловолосую женщину, чтобы не рухнуть на пол. Она не отпустила руку Боденштайна и решительно потащила его в сторону выхода.

— Где… где мои коллеги?

— Наверняка уже на улице, — ответила женщина. — Вам нужно отдышаться.

Боденштайн послушался. Пия! Где Пия? Он вспомнил, что она побежала вслед за бургомистром, после чего он потерял ее из вида. Сколько времени минуло с этого момента? Ему казалось, что это было несколько часов назад. Некоторые люди сидели и лежали на полу, другие проходили мимо, пошатываясь и истерически всхлипывая или молча, с застывшими от шока лицами. По фойе бегали взад и вперед полицейские, санитары и врачи. Перед входом в зал все было залито синим светом.

— Мои родители все еще там. — Боденштайн остановился. — Я должен найти их.

Он взглянул на часы. Было всего лишь пять минут десятого. Катастрофа длилась какие-то секунды, самое большее, минуты. Оливер повернулся, вошел в здание зала и застыл на месте. Его взору открылась картина хаоса. Всюду валялись ботинки, обрывки одежды, обломки стульев. Рядом с дверьми врач «Скорой помощи» склонился над женщиной. В нескольких метрах на полу лежали еще две — и почти обнаженный мужчина. Боденштайн осторожно перешагнул через него и двинулся в глубь зала. К нему вернулось самообладание, дрожь в теле постепенно утихла. Среди опрокинутых стульев он увидел скорчившуюся женщину, одетую в джинсы и блузку, которая когда-то, видимо, была белого цвета. Ее лицо закрывали светлые волосы. У него на несколько секунд остановилось сердце.

— О нет, Пия! — воскликнул он и упал рядом с женщиной на колени.

Полицейские опечатали входную дверь, но это не стало для нее препятствием. Она знала другой путь проникновения в дом, не столь удобный, зато никому, кроме нее, не известный.

Фрауке не забыла о том, что алчные братья намеревались обойти ее в сделке с «ВиндПро» и разделить между собой три миллиона, как не забыла и о том, сколько ей пришлось вынести от них унижений и насмешек. Они никогда не приглашали ее в свои шикарные хоромы и не просили взять шефство над своими сорванцами — с какой стати? Ведь она не могла бы дарить им щедрые подарки! К тому же еще эти ее невестки, зараженные снобизмом…

— Представляю ваши удивленные физиономии, тупые засранцы! — пробормотала она.

Уже опускались сумерки, через полчаса будет совсем темно. Это вполне устраивало Фрауке. Из деревни до ее слуха донесся вой сирен. Вероятно, там что-то случилось. Не имеет значения. Задыхаясь от напряжения, она приподняла и сдвинула в сторону тяжелую декоративную решетку с розами, оперев ее о стену дома. За ней оказалась узкая ржавая дверь. Фрауке достала из кармана куртки тефлоновый спрей. Прыснув два раза в отверстие замка, без труда вставила в него ключ и повернула его. Дверь не поддавалась. Фрауке подергала ее и рванула на себя. С громким жутким визгом дверь открылась, обдав ее облаком пыли и мелких частиц ржавчины. Она отряхнула голову и вошла в бывшую кладовую. В тесном помещении пахло плесенью, гнилью и мышиным пометом. Фрауке нащупала выключатель и зажгла свисавшую с потолка голую лампочку. Дверь в кухню была не заперта. Чтобы сориентироваться, было вполне достаточно меркнувшего дневного света. По деревянной лестнице, покрытой слоем пыли, Фрауке поднялась на второй этаж. Она точно знала, где нужно искать, поскольку пожилые люди не меняют своих пятидесятилетних привычек, а ей были хорошо известны все причуды отца.

Пол прихожей заскрипел под ее весом, когда она шагнула в маленькую гостевую комнату, где уже несколько десятилетий не ступала нога ни единого гостя. Открыла дверцу стенного шкафа и вытащила с верхней полки стопку постельного белья, издававшего затхлый запах. Ее пальцы коснулись жестяной шкатулки. Она извлекла ее наружу, сунула обратно белье и закрыла дверцу шкафа. Ключ от шкатулки отец хранил в пьедестале деревянного резного распятия, стоявшего в его спальне.

Фрауке направилась к лестнице. Ее тело покрылось п отом, она немного устала, но была чрезвычайно довольна. Хотелось бы ей взглянуть на лица братьев… Она замерла на месте. Что это за шум? Ей вдруг вспомнилось, что она забыла закрыть за собой дверь. Наверное, кто-то вошел в дом. Затаив дыхание, Фрауке стояла на лестничной площадке, вглядываясь в темноту и прислушиваясь.

Напали словно из ниоткуда — на нее обрушилось что-то темное. От испуга Фрауке выронила шкатулку, машинально сделала шаг вперед и потеряла равновесие. Несколько секунд она отчаянно размахивала руками, хватаясь за воздух, потом упала, покатилась вниз по крутой лестнице, проломила ветхие от старости перила и ударилась головой о косяк дверей спальни.

Задыхаясь, она оперлась рукой о стену и потянулась к потоку свежего воздуха. Мужчина, которого она из последних сил тащила из зала, сидел на земле, приложив ладонь к сильно кровоточившей ране на голове.

— С вами все в порядке? — спросила Пия.

— Да-да, спасибо, — пробормотал бургомистр, еще не успевший окончательно прийти в себя. — Что, собственно, произошло?

— Вы решили непременно задать трепку нескольким юнцам, — ответила Пия. — А вас чуть не разорвали на куски.

Бургомистр поднял голову и посмотрел на Пию.

— Вы… вы спасли мне жизнь. — Его голос задрожал.

Из дверей все еще выходили, шатаясь, люди, жадно ловили ртом воздух и растворялись в темноте. Сирены продолжали реветь; у главного входа, по другую сторону зала, мигал синий свет. Мимо прошли двое мужчин в костюмах, вглядываясь в лица сидевших на земле людей.

— Боже милостивый! Вот вы где, шеф! — крикнул один из них, узнав бургомистра.

На основании этих слов Пия заключила, что они не принадлежат к числу метателей помидоров.

— Позаботьтесь о нем, он нуждается в медицинской помощи, — сказала она.

— Конечно, — отозвался тот, что был моложе.

Они подняли пострадавшего бургомистра на ноги и удалились вместе с ним. Пие пришло в голову, что единственной причиной посещения ею собрания был Теодоракис. В этом хаосе она совершенно забыла о нем. Кирххоф попыталась сориентироваться в пространстве. Позади нее был запасный выход, располагавшийся рядом со сценой, которым воспользовались также Штефан Тейссен и госпожа из министерства охраны окружающей среды. Интересно, куда они делись… Пия огляделась. Когда она тащила бургомистра в фойе, Теодоракис еще находился на сцене. Может быть, на другом конце зала имеется еще один выход?

Тем временем стало совсем темно. Мощеную площадь перед залом освещал лишь тусклый фонарь на крыше здания. Двинувшись в сторону главного входа, она достала из кармана мобильный телефон и выбрала номер Боденштайна. Ответа не было. Разноголосый рев сирен становился все ближе. Пия сунула телефон обратно в карман. При таком шуме услышать звонок было просто невозможно. И как только он распространяется на такое расстояние?

Пия уже приближалась к главному входу, когда ей на глаза попались двое мужчин, которые стояли на парковочной площадке возле автомобиля и, похоже, ссорились. В свете луча на одном из них блеснули стекла очков.

Теодоракис! Этот пес решил скрыться вместо того, чтобы дать показания Боденштайну. Она ускорила шаг. В этот момент второй мужчина схватил Теодоракиса за руку и заломил ее за спину. Эта сцена отнюдь не напоминала задушевный разговор. Пия побежала в их сторону и выхватила пистолет из плечевой кобуры.

— Полиция! — громко крикнула она. — Отпустите его!

Мужчина выполнил приказ и повернулся. Увидев его лицо, Пия изумилась.

— Что вы здесь делаете, господин Тейссен? — спросила она резким тоном.

— Это вас не касается никоим образом, — ответил глава «ВиндПро» не менее резким тоном, одернул пиджак и поправил галстук. — Мы еще побеседуем, — прошипел он, обращаясь к Теодоракису, и скрылся из виду между припаркованными автомобилями.

Янис, тяжело дыша, опустился на четвереньки. Струйка крови из его носа стекала по подбородку. Пия засунула пистолет в кобуру.

— Собирались сбежать? — холодно осведомилась она.

— Нет, не собирался. — Теодоракис ощупал землю вокруг себя. — Этот сумасшедший хотел меня убить! Я заявляю об этом официально.

Он нашел свои очки, надел их и со стоном поднялся на ноги. Затем, с гримасой боли на лице, прислонился к багажнику автомобиля и потрогал нос.

— Этот засранец сломал мне нос, — пожаловался он. — Вы будете свидетелем, что он напал на меня!

— Говоря откровенно, я не видела, кто на кого напал, — сказала Пия. — Но неужели вы удивлены тем, что Тейссен испытывает к вам, мягко говоря, неприязнь после ваших обвинений в его адрес?

— Я всего лишь сказал правду, — возразил Теодоракис несколько театральным тоном. — Однако в этой стране говорить правду опасно для жизни. — Он вытер нос тыльной стороной ладони и принялся рассматривать оставшуюся на ней кровь.

Пия решила воспользоваться ситуацией. Люди, находящиеся в состоянии шока и лишившиеся присутствия духа, не способны спонтанно лгать.

— Откуда у вас результаты экспертизы, которые Тейссен якобы сфальсифицировал?

— Что значит «якобы»? — возмутился Теодоракис. От его шока не осталось и следа. — У меня есть связи. Даже в «ВиндПро» работают порядочные люди.

Он отодвинул в сторону прядь растрепанных светлых волос. Его рука тряслась. Сердце колотилось в груди, словно молот, бьющий по наковальне с бешеной скоростью. Это была не Пия! Боденштайн приложил палец к шее молодой женщины, чтобы проверить пульс на сонной артерии и обернулся.

— Подойдите сюда! — крикнул он двум санитарам, которые искали раненых под обломками стульев. — Женщина без сознания!

Он выпрямился и отступил назад, чтобы освободить место санитарам. Его взгляд блуждал по залу. Здесь все еще сидели и стояли люди — растерянные, с выражением безмолвного ужаса на лицах. Боденштайн проложил себе путь через лабиринт обломков стульев. Он знал, что до конца жизни не сможет избавиться от воспоминаний о сегодняшнем вечере. Хотя ему не раз приходилось оказываться в опасных ситуациях и с честью выходить из них, никогда прежде он не опасался за свою жизнь. Несмотря на многочисленные занятия по поведению в стрессовых и критических ситуациях, несколько минут назад Оливер совершенно потерял способность трезво мыслить и руководствовался исключительно самым сильным и самым примитивным из всех инстинктов, которому человечество обязано своей эволюцией, — инстинктом самосохранения. Выжить, чего бы это ни стоило!

— Оливер!

Он обернулся. Лицо матери было бледным, но она старалась держать себя в руках. Испытывая огромное облегчение, он заключил ее в объятия. Его родители сидели в передней трети зала и благоразумно не двинулись с места, когда разразилась паника. Только сейчас Боденштайн заметил отсутствие отца.

— А где отец? — спросил он.

— Он захотел помочь другим, — ответила мать, посмотрев на него странным взглядом.

— Я позвоню Квентину и скажу, чтобы он забрал вас.

— Не надо. — Она положила ему на руку ладонь. — Мы доберемся домой сами. Занимайся своим делом.

— Нет, подожди. Тебе не нужно все это видеть, — возразил он.

— Я видела и не такое, — сказала она решительным тоном. — Может быть, я смогу чем-нибудь помочь людям.

Боденштайн пожал плечами. Он знал, что спорить с ней бесполезно. К тому же, работая в хосписе на общественных началах, мать действительно повидала немало горестей и несчастий. Она была сильной женщиной и знала, что делала. Сам Оливер не ощущал ни малейшей потребности идти за ней в фойе.

Выйдя через запасный выход на улицу, он закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Прохладный ветерок освежил его разгоряченное тело. Здесь тоже стояли люди. Растерянные, они переговаривались вполголоса. Одна женщина машинально затягивалась сигаретой. Ее лицо было залито слезами и перепачкано косметикой. Бредя без цели, Боденштайн прошел мимо них. Лишь бы не стоять и не размышлять о произошедшем.

Перед главным входом в зал творилось нечто невообразимое. Наступившую тьму, словно зарницы, прорезали лучи синего света. Только теперь Оливер заметил женщину, которая все еще следовала за ним. Он внимательно рассмотрел тонкие черты ее бледного лица, скорее оригинального и привлекательного, нежели красивого. Светлые волосы выбились из конского хвоста и обрамляли лицо, подобно венцу. Она немного напоминала ему Инку Хансен. И тут до него дошло, откуда он ее знал. Они виделись однажды в усадьбе его родителей, и тогда еще отец отвозил ее домой. Оливер выразил удивление по этому поводу, но мать объяснила ему, что это их знакомая.

— Мы с вами случайно не встречались не так давно? — спросил он. — Ведь вас зовут Николь, не так ли?

— Ника. — Женщина улыбнулась, ее зубы блеснули в темноте, но тут же вновь посерьезнела. — Пойдемте. Вам нужно немного посидеть.

Она подвела Боденштайна к большой кадке с цветами, усадила его на край и села рядом.

Некоторое время они молчали, глядя перед собой. Ее близость немного раздражала Оливера, но в то же время она производила на него приятное впечатление. Он чувствовал, что тепло тела и спокойствие женщины оказывают на него умиротворяющее воздействие.

— Спасибо вам за помощь, — произнес он наконец хрипловатым голосом. — Очень мило с вашей стороны.

— Не стоит благодарности.

Когда Ника внезапно повернулась и испытующе посмотрела на него, ему сделалось жарко.

— Я должна найти одного человека, — тихо сказала она. — С вами все порядке?

— Да, все нормально. — Оливер протянул руку в ее сторону, но она избежала прикосновения, поднявшись на ноги.

— Мы еще увидимся.

Боденштайн посмотрел ей вслед, и в следующее мгновение Ника исчезла в луче прожектора, как будто растворилась в воздухе.

В этот момент из дверей запасного выхода появилась Пия. Оглядевшись, она увидела своего шефа и бросилась к нему. Ее белая блузка была покрыта темными пятнами, как и джинсы. У Боденштайна гора упала с плеч. Он встал и с трудом удержался от того, чтобы заключить ее в объятия, столь велика была его радость при виде целой и невредимой Пии. Коллега критически окинула его взглядом и склонила голову набок.

— Как ты выглядишь!

Боденштайн осмотрел себя. Рубашка выпросталась из брюк, рукава куртки были оторваны до половины, и он только теперь осознал, что ботинки на его ногах отсутствуют.

— Я… я оказался в самом центре давки, — глухо произнес он. — А ты? Где ты была? В какой-то момент я потерял тебя из виду.

— Я вытащила из зала бургомистра, иначе его растерзали бы. Еще поймала Теодоракиса, который наверняка сбежал бы, если бы Тейссен не отколотил его. Мне удалось предотвратить худшее.

— Где же сейчас Теодоракис?

— Дожидается в полицейском автомобиле.

Теперь, когда Боденштайн обнаружил, что на нем нет ботинок, он ощущал сквозь тонкие носки холод мостовой. Уровень адреналина в его крови упал, и он начал мерзнуть. Внезапно его одолела усталость, и Оливер опять опустился на край кадки с цветами.

— Пошли. — Пия дотронулась до его руки. — Только сначала отыщем твои тряпки, а потом поедем в Хофхайм.

— Как это могло произойти? — Боденштайн потер ладонями лицо. Он чувствовал слабость, все тело болело. Целый день он ничего не ел, а тут еще этот кошмар и страх за Пию. Она порылась в карманах своей куртки и достала пачку сигарет.

— Хочешь сигарету?

— Да, спасибо.

Пия дала ему прикурить. Боденштайн сделал несколько затяжек.

— Как ты думаешь, закусочная в Кенигштайне на парковочной площадке еще открыта? — спросил он. — Я съел бы сейчас донер-кебаб. И немного картофеля фри с майонезом и кетчупом.

Пия с удивлением взглянула на него.

— У тебя точно шок, — констатировала она.

— Несколько минут назад по мне прошлась целая толпа людей, — сказал Оливер и затянулся сигаретой. — Я уже было решил, что настал мой последний час и мне не выбраться из этой мясорубки. Знаешь, о чем я подумал в этот момент?

— Потом расскажешь.

Пия, очевидно, опасалась, что шеф пустится в интимные откровения, но он вдруг засмеялся. Поразительно! Только что вырвавшийся из объятий смерти, без обуви, в изодранной в клочья одежде, он думал о еде! Боденштайн смеялся до колик.

— Я… я представил, как пастор во время моих похорон говорит: «Оливер фон Боденштайн почил в «Даттенбаххалле» в Эльхальтене среди раздавленных помидоров и разбитых яиц»!

Он закрыл лицо руками и никак не мог остановиться, хотя ему хотелось скорее выть, чем смеяться.

Генрих фон Боденштайн чувствовал себя беспомощным, словно пассажир тонущего корабля после того, как капитан покинул его борт. Все пошло насмарку. То, что случилось, не могло присниться ему в самом страшном сне. Людвиг был прав. Яниса ни в коем случае нельзя было выпускать на сцену! Вместо того чтобы утихомирить и без того уже заведенную публику, он своим безответственным поведением довел ее до кипения и тем самым спровоцировал беспорядки. А теперь как сквозь землю провалился! После безуспешных поисков сына и своих соратников из общественного инициативного комитета старший Боденштайн брел в ярких лучах фар пожарной машины и автомобилей Федерального управления технической помощи. Всюду стояли полицейские автомобили и кареты «Скорой помощи».

Неужели эти юнцы, швырявшие помидоры, устроили погром по наущению Яниса? Генрих фон Боденштайн не хотел в это верить, но ему вспомнились слова Людвига по поводу того, какую опасность представляет чрезмерное тщеславие Теодоракиса.

Он завернул за угол и не поверил своим глазам, увидев, что происходит на площади перед главным входом в зал. За полицейским оцеплением толпились многочисленные зеваки и представители прессы.

Никто не остановил его, когда он вошел в фойе. Рядом со столом, на котором перед началом собрания находились листы с подписями, лежало нечто похожее очертаниями на человеческое тело, накрытое простыней с красным крестом. К старому графу с печальным выражением на лице подошел начальник пожарной команды, его старый товарищ по охоте.

— Лучше не смотри, Генрих, — сказал он.

— Кто… кто это? — испуганно спросил Боденштайн.

— Марга, — ответил начальник пожарной команды. — Она, должно быть, упала. Они все… прошли по ней…

У него сорвался голос. Он покачал головой, стараясь взять себя в руки. Одно дело, когда из жизни уходит лично знакомый тебе человек, и совсем другое, когда гибнет незнакомец.

— Боже милостивый, — пробормотал Генрих фон Боденштайн.

До этого момента он не представлял себе истинные масштабы катастрофы. Столько смертей и страданий за один-единственный день! Он похлопал пожарного по плечу и направился к выходу, преодолевая лабиринт из лежавших на полу раненых и оказывавших им помощь врачей.

По фойе сновали люди в поисках родных и друзей — бледные, перепачканные кровью, в грязной и рваной одежде. Мимо него санитары пронесли на носилках женщину. Генрих фон Боденштайн узнал ее.

— Керстин! — крикнул он.

Из ее руки торчала капельница. Из пакета, который поддерживал один из санитаров, в ее вену поступал соляной раствор. Женщина подняла голову, и прошло несколько секунд, прежде чем она узнала Боденштайна и протянула к нему руку.

— Рики, — пробормотала она хриплым голосом. Ее рука была холодной как лед. — Она… она…

— Прошу прощения, — прервал ее санитар. — Вы поговорите позже. Сейчас мы доставим вас в больницу.

Генриха фон Боденштайна оттеснили в сторону, рука Керстин выскользнула из его ладони. Что случилось с Рики? Где все остальные? Людвига больше нет, и отныне на нем лежит обязанность заботиться о друзьях и коллегах. Он пошел назад и расспрашивал каждого, кто попадался ему на пути, о Рики и Янисе. Но никто их не видел. Постепенно все члены общественного инициативного комитета собрались в фойе. К немалому облегчению Боденштайна, те, кто сидел в передней части зала, как и он сам, судя по всему, не пострадали — если не считать Керстин. Стояла тишина. Все молчали. Триумф обернулся трагедией.

— Вы не знаете, где Рики и Янис? — в очередной раз спросил Генрих фон Боденштайн.

— В последний раз, когда я видел Рики, она стояла у сцены, — сказал один из распорядителей, сочувствовавший членам общественного инициативного комитета. — Вскоре после этого здесь начался ад. Больше я ее не видел.

У Пии зазвонил мобильный. Кристоф!

— Я слышал по радио, что произошло в Эльхальтене! — крикнул он в трубку. — Почему ты не отвечала на мои звонки?

— Потому что здесь был настоящий ад, — ответила она. — Я пыталась дозвониться до тебя, но…

— Тебе известно, что я пережил, беспокоясь о тебе? — перебил Кристоф. — С меня хватит! Ты постоянно обещаешь — и не выполняешь свои обещания!

Его резкий тон лишил Пию на несколько секунд дара речи. Никогда еще Кристоф не разговаривал с ней столь бесцеремонно! У нее было ощущение, будто она вовсе и не ездила в отпуск. Будто и не было этих восхитительных, блаженных дней. Все дальше и дальше вытесняли их из памяти повседневные заботы и стрессы.

— Ты говорила, что будешь там в семь, — сказал он с упреком в голосе. — Я ждал тебя до восьми и потом был вынужден уехать. А сейчас тебя нет дома, и я слышу по радио об этом. В чем дело, черт возьми?

Теперь уже разозлилась Пия.

— Бог свидетель, я гораздо охотнее отправилась бы поужинать с тобой, — ответила она. — Но отсюда не так легко было выбраться, как тебе это, вероятно, представляется. Мне пришлось вытаскивать из этого шабаша бургомистра, иначе его уже не было бы в живых.

Что он воображает? Что она поехала сюда поразвлечься? Что она должна была держать мобильный телефон наготове, когда людей затаптывали насмерть? Но Кристоф, похоже, не хотел ничего понимать.

— Когда ты приедешь? — холодно спросил он. Это окончательно вывело Пию из себя.

— Я приеду тогда, когда закончу свою работу! — крикнула она и закончила разговор.

Проклятье! Она не хотела ссориться с ним. Внезапно в ней поднялась волна ненависти к ее работе и людям вроде Теодоракиса, повинным в том, что она не может попасть домой.

— Что случилось? — спросил Боденштайн.

— Кристоф злится из-за того, что я забыла позвонить ему, — ответила Пия, заметно нервничая.

Шеф внимательно посмотрел на нее.

— Если хочешь, поезжай домой. Алтунай поможет мне провести допрос, — предложил он ей.

— Кем и Катрин уехали десять минут назад, — сказала Пия. — Ничего, поехали, побеседуем с Теодоракисом. Часом раньше, часом позже, уже не имеет значения.

Янис Теодоракис сидел в полицейском микроавтобусе. Его разбитый нос и размерами, и формой напоминал картофелину. Рядом с ним примостилась, съежившись, его подруга. Она всхлипывала, но у Теодоракиса не находилось для нее слов утешения. Боденштайн и Пия протиснулись на стоявшую напротив них скамью. Кирххоф достала из своего рюкзака блокнот с шариковой ручкой и взглянула на часы. 23.45.

— Имя, адрес? — обратилась она к Теодоракису. — Год и место рождения?

— 12 мая 1966 года, Гросс-Герау, Шнайдхайн, Айхенштрассе, 26.

Пия записала данные в протокол.

— А вы? Как вас зовут? Год рождения и адрес.

— Кто? Я? — Подруга Теодоракиса вопросительно указала на себя пальцем.

— Да, разумеется. Разве здесь есть кто-нибудь еще? — Настроение Пии после напряженного дня и перед не сулившей ничего хорошего встречей с Кристофом было на редкость отвратительным.

В безжалостно ярком свете потолочной лампы женщина выглядела не столь молодо, как в полдень в зоомагазине. По оценке Пии, ей было немного за сорок, если не больше. Морщины на шее, складка над верхней губой, коричневая шершавая кожа. Цена, которую рано или поздно люди платят за чрезмерные солнечные ванны.

— Фридерике Францен, — едва слышно произнесла женщина. — Я тоже проживаю на Айхенштрассе, 26 в Шнайдхайне. Родилась 11 августа 1967 года.

— Пожалуйста, говорите немного громче, — сказала Пия с раздражением. — 1957-го?

— Шестьдесят седьмого. — Госпожа Францен обиженно взглянула на Пию глазами, обведенным кругами туши «Маскара», и задрала нос.

— Итак, не будем тянуть время, господин Теодоракис, — начал Боденштайн. — Уже почти полночь, и мне хочется домой. Мы подозреваем вас в том, что в ночь с 8 на 9 мая вы проникли в здание фирмы «ВиндПро».

— Прошу прощения? — Теодоракис с недоумением смотрел на него. Он был бледен, но спокоен.

— У вас имеется ключ от здания.

— Да, и что? Зачем мне нужно проникать в здание «ВиндПро»?

— С вашего позволения, вопросы здесь задаю я, — отрезал Боденштайн. — Где вы находились в ночь с 8 на 9 мая между 1.00 и 4.00 утра? И где вы провели вчерашнюю ночь после того, как покинули «Кроне» в Эльхальтене?

— Почему вас это интересует? — опять спросил Теодоракис.

— Я спрашиваю, вы отвечаете, — напомнил ему Боденштайн. — Мне нужны краткие, точные ответы. Пожалуйста.

Некоторое время Теодоракис молчал.

— Вчера вечером я ездил к своим родителям, — произнес он в конце концов, и ни от Боденштайна, ни от Пии не ускользнул удивленный взгляд, брошенный госпожой Францен на ее спутника. Стало быть, у Яниса имелись тайны и от нее. Очень интересно.

— Ну да. А зачем вы к ним ездили?

— Мой отец страдает болезнями Альцгеймера и Паркинсона. Несколько дней назад ему назначили новое лекарство, которое он не переносит. Вчера вечером отец набросился на мою мать, приняв ее за вражеского солдата. Она позвонила мне и умоляла приехать.

— Почему же ты мне не сказал об этом? — спросила его уязвленная подруга.

— Тебя никогда не интересовали мои родители, — ответил он, не глядя на нее. — Около одиннадцати я приехал в Бюттельборн. Мой отец сидел в подвале на полу, весь окровавленный, и плакал от страха, как маленький ребенок. Это было ужасно. Я понял, что ничем не смогу ему помочь, и вызвал «Скорую помощь». Они приехали спустя полчаса и забрали его в Ридштадт, в психиатрическую больницу. Мы с матерью тоже поехали туда, разговаривали с врачом, и потом я еще отвез ее домой. Около половины четвертого вернулся к себе.

Было не похоже, что он выдумал эту историю в последний момент. Тем более ее достоверность можно было легко проверить, опросив врача «Скорой помощи» и персонал больницы.

— А где вы находились в ночь с пятницы на субботу?

— Он был дома, — сказала госпожа Францен, поскольку ее друг промедлил с ответом. — Всю ночь!

— Это не совсем так, — Янис Теодоракис вздохнул и провел рукой по темным локонам. — Я опять ездил к матери. Она теперь одна управляет рестораном, а в тот вечер у нее уволились сразу два человека, и ей самой пришлось работать на кухне. Поэтому я стоял вместо нее за стойкой и обслуживал посетителей. Я делаю это довольно часто с тех пор, как отец потерял трудоспособность.

Пия пристально взглянула на Фридерике Францен. И об этом она, по всей видимости, не знала. Но почему она так старается обеспечить алиби своему другу?

— Когда вы уехали в Бюттельборн и когда вернулись? — спросил Боденштайн.

— Около половины девятого я был в ресторане, и к трем вернулся домой.

— А вы? — обратилась Пия к госпоже Францен.

— Кто? Я? — озадаченно переспросила та.

— Ну да. Вы сказали, что ваш друг всю ночь провел дома. Возможно, вы сами отсутствовали, раз не заметили, что он вернулся только в три часа.

— Я рано легла, поскольку едва держалась на ногах, — сказала госпожа Францен. — И еще некоторое время смотрела телевизор. Когда я проснулась, Янис лежал рядом со мной.

— Что шло по телевизору?

Она провела ногтем большого пальца по нижней губе. Темно-красный лак плохо сочетался с цветом кожи ее натруженных рук.

— Что-то о преступлении по третьему каналу. Я время от времени переключала каналы.

Боденштайн и Пия обменялись взглядом.

— Хорошо, — произнес Оливер с холодной улыбкой. — Спасибо. На этом закончим. Я хотел бы попросить вас завтра утром прибыть в комиссариат в Хофхайме, чтобы мы могли запротоколировать ваши показания.

Он протянул Янису свою визитную карточку. Теодоракис и его подруга, выглядевшие до этого испуганными, явно испытали облегчение. Чего они опасались? И почему?

Пия взяла их документы, поднялась и открыла дверцу микроавтобуса, сдвинув ее в сторону.

— Да, господин Теодоракис, вы не хотите написать заявление на господина Тейссена по поводу происшествия на парковочной площадке? — спросила она. — Мы можем обеспечить вам защиту.

Янис сделал вид, будто пытается понять, о чем идет речь, не замечая вопросительного взгляда своей подруги. Очевидно, он ничего не рассказал ей и о нападении Тейссена, ставшем причиной перелома его носа.

— Нет-нет, — небрежно отмахнулся он. — В этом нет необходимости.

— Как вам угодно. — Пия пожала плечами. — Я не настаиваю, а лишь предлагаю.

— Спасибо, очень любезно с вашей стороны. Но, как я уже сказал, в этом нет необходимости.

Теодоракис и его подруга вылезли из автомобиля. Пия посмотрела им вслед. Даже сейчас не было ни объятий, ни утешений. Они шли рядом, не касаясь друг друга.

— Парень немного заносчив, — заметил Боденштайн. — Не правда ли?

— Слишком заносчив. Вообще эта парочка производит странное впечатление. — Пия покачала головой. — Она совершенно ничего не знает о нем.

— Во всяком случае, о своих родителях он ей не рассказывает. — Оливер задвинул за собой дверцу микроавтобуса. — Завтра мы проверим все его алиби. Я почти уверен, что они подтвердятся.

— И это означает: придется все начинать сначала, — вздохнула Пия. — Черт возьми. Он был идеальным подозреваемым.

По дороге от «Макдоналдса» в Валлау до комиссариата Боденштайн съел двенадцать чикен макнаггетсов, два бигмака, большую порцию картофеля фри и выпил большой стакан «колы». Ему было немного не по себе, его мучили угрызения совести, но он, по крайней мере, вновь обрел способность ясно мыслить.

— Если бы они не начали швырять помидоры и яйца, дело не приняло бы такой оборот, — заявила Пия, которая за всю дорогу не произнесла ни слова. — Думаю, этот хаос был устроен умышленно.

Она включила мигалку и свернула на парковочную площадку регионального управления уголовной полиции.

— И кем же? — Боденштайн засунул пустые упаковки в бумажный пакет.

— В первую очередь мне на ум приходит Теодоракис. Но в этом нет никакого смысла.

— Все началось, когда бургомистр решил покинуть зал.

— Нет, раньше, — возразила Пия и остановилась возле своего внедорожника. — Вскоре после того, как Теодоракис обвинил бургомистра и Тейссена в том, что они являются алчными лжецами.

Она взглянула на Боденштайна.

— Наверное, без беспорядков в любом случае не обошлось бы. Но о том, что произойдет подобное, никто не мог и подумать.

— Пожалуйста, не надо больше об этом. — Лицо шефа исказила гримаса, как будто у него вдруг заболел зуб. — Я как раз пытаюсь забыть обо всем.

— С помощью десяти тысяч калорий, не так ли? — На лице Пии появилась озорная улыбка.

— С утра я опять на диете.

Пия решила не развивать эту тему.

— Кто мог быть заинтересован в этом? — размышляла она вслух. — Только не члены общественного инициативного комитета.

— Тейссен, — предположил Боденштайн. — Дабы в поднявшейся суматохе у него была возможность выкрасть листы с подписями. Без них начальник окружного управления вряд ли прислушается к требованиям членов комитета.

— У них наверняка имеются копии.

— Не думаю.

Пия достала из внутреннего кармана куртки пачку сигарет, закурила и немного опустила стекло окна.

— Это все-таки служебный автомобиль, — напомнил коллеге Боденштайн.

— Все равно. Утром куплю ароматическую палочку. — Она протянула Оливеру пачку, и он вытащил сигарету. Некоторое время они сидели и молча курили.

— В зале находились пятьсот человек, — продолжил разговор Боденштайн. — Подстрекателем мог быть каждый из них. В конце концов, там присутствовали не только противники парка ветрогенераторов. Но если это затея Тейссена, значит, он и организовал обстрел сцены помидорами. Тогда вся ответственность лежит на нем.

— Я постепенно перестаю понимать что-либо, — отозвалась Пия, подавляя зевок, и открыла дверцу. — Поехали по домам.

Боденштайн кивнул, вылез из салона и обошел автомобиль.

— Кстати, что это за женщина, с которой ты так мило сидел на кадке с цветами? — Пия с любопытством посмотрела на шефа. Тот немного смутился.

— А что? — спросил он, чтобы потянуть время и собраться с мыслями.

— Она представилась нам с Кемом уборщицей Теодоракиса, — ответила Пия. — Я не знала, что ты с ней знаком.

— Уборщицей Теодоракиса? — переспросил Оливер удивленно. — Она знакомая моих родителей. По общественному инициативному комитету. Она вдруг оказалась рядом, когда я… когда я на четвереньках выползал из зала. Кто она, не имеет никакого значения.

Пия бросила окурок и раздавила его ногой.

— Это не так уж плохо, — задумчиво произнесла она.

— Что ты имеешь в виду?

— Возможно, через нее мы сможем кое-что разузнать о Теодоракисе и его подруге.

Идея допросить Нику Боденштайну не понравилась.

— Посмотрим, — сказал он неопределенно. — А пока успокой владелицу зоомагазина. Ей и проблем в личной жизни вполне достаточно.

Горячая вода текла по лицу, плечам, спине и остальным частям тела Оливера, покрытого ссадинами и синяками. Он уже дважды намыливался с головы до ног и все равно чувствовал себя грязным. Его убежденность в том, что Гроссмана и Хиртрайтера убил один и тот же человек, серьезно поколебалась. В случае с Гроссманом имело место, максимум, причинение телесных повреждений, повлекшее за собой смерть, — если взломщик столкнул его с лестницы, что до сих пор являлось всего лишь предположением. Что же касалось Хиртрайтера, налицо умышленное убийство. Мотив имелся как у его детей, так и у Тейссена. К тому же нельзя было исключать тех, кто ненавидел его по иным причинам.

Утром у них появится дополнительная информация. Вскрытие тела Хиртрайтера назначено на 8.00. Боденштайн вздохнул и выключил ставшую чуть теплой воду. Выйдя из тесной душевой кабины, он запретил себе думать о просторной ванной с подогревом пола у него дома в Келькхайме. Здесь все было маленьким. Оливер то и дело ударялся головой о дверной косяк, и допотопная система отопления постоянно давала сбои. Дрожа от холода, он быстро вытерся полотенцем.

По дороге из Хофхайма домой Боденштайн поймал себя на мысли, что впервые за долгое время не испытывает желания позвонить Козиме и рассказать ей о своих переживаниях. Вместо этого он думал о Нике. К сожалению, у него не было номера ее телефона, иначе он обязательно позвонил бы ей, чтобы еще раз поблагодарить.

Оливер быстро натянул трусы, пижамные брюки и майку, приготовленные заранее, и вышел из ванной. Он был слишком возбужден и вряд ли смог бы заснуть, поэтому прошел в гостиную и включил телевизор.

Мыльная опера, ток-шоу, кулинарная передача, еще одна кулинарная передача… Сплошное дерьмо. Проклятье. Боденштайн сидел, напоминая самому себе карикатуру на комиссара из шведского детективного романа: старый, грустный, одинокий. Жена ушла, холодильник пуст, жизнь утратила смысл. Есть люди, которые созданы для одиночества, но он определенно к ним не принадлежал. Оливер хотел, чтобы у него был домашний очаг, человек, с которым можно поделиться своими радостями и горестями. Тишина и одиночество по вечерам сводили его с ума.

Неожиданно раздался стук в дверь. Кто это мог быть — в первом часу ночи? В голове у него мелькнула безумная надежда. Может быть, это Ника? Ведь она знала, где он живет. Боденштайн поднялся на ноги, издав стон, и поплелся в своих серых тапочках к двери.

— Отец, — произнес он удивленно и в то же время разочарованно. — Что-нибудь случилось?

— Да нет, ничего. Просто старческая бессонница, — сказал старый граф. — Я увидел у тебя свет и подумал, что ты, наверное, тоже не спишь.

Он вытащил из-за спины руку с бутылкой.

— Я спустился в подвал. Ты ведь не откажешься выпить со своим старым отцом «Шато Фижак» 1990 года. — Его лицо было бесстрастным, но в голосе слышалась печаль. — Мы с Людвигом купили по два ящика этого вина, когда в 1991 году нас пригласил поохотиться граф де Фижак. Осталась последняя бутылка, и я хочу выпить ее с тобой.

— Хорошая идея, — сказал Боденштайн-младший и пригласил отца войти.

Действительно, будет очень даже неплохо, если им удастся отвлечь друг друга от грустных размышлений. Оливер принес из кухни в гостиную два бокала и штопор и взял у отца бутылку. Вынув пробку, понюхал горлышко. Замечательно. Он разлил темно-красное вино по бокалам и протянул один отцу.

— Спасибо, Оливер, — хрипло произнес тот. — Ты хороший парень. Я сожалею, что иногда был груб по отношению к тебе.

— Все нормально, — смущенно пробормотал тот. — Я тоже был далеко не идеален. Давай выпьем за Людвига.

— Давай. — Старший Боденштайн улыбнулся и поднял бокал. Его глаза блеснули. — За Людвига и за то, чтобы ты нашел его убийцу.

Они выпили и некоторое время молча сидели рядом на старом, просиженном диване. Вдруг старику как будто пришла в голову мысль. Он не спеша вынул из внутреннего кармана куртки конверт.

— Что это? — спросил Боденштайн.

— Людвиг дал мне его недели две назад, — с грустью ответил отец. — И сказал, что если он вдруг умрет, то я должен буду передать этот конверт его нотариусу. Странно. Словно у него было предчувствие.

Янис тоже не спал. По дороге из Эльхальтена домой они с Рики поссорились. Она осыпала его упреками и плакала. Дома приняла болеутоляющее и снотворное и теперь спала на диване в гостиной, как сурок. Зачем она без всякой на то нужды солгала, будто Янис всю ночь находился дома? У него было твердое алиби. В таких делах на его мать можно было положиться на сто процентов. Кроме того, он был вполне убедителен. Вначале некоторое замешательство, затем искренность — это всегда действует на полицейских ищеек. Если бы только Рики не несла всякий вздор!.. Она никак не хочет понять, что иногда нужно просто придержать язык. И, разумеется, ее поведение вызвало подозрение у женщины-комиссара.

Янис поднялся по лестнице в свой рабочий кабинет и проигнорировал мигающий автоответчик на телефоне. Не появись вовремя эта женщина из полиции, ему досталось бы от Тейссена по полной программе. Тот совершенно потерял контроль над собой. Наверное, это его люди во время суматохи стащили листы с подписями. Произошла настоящая катастрофа. Пропало больше двух тысяч подписей, которые они с таким трудом собирали больше месяца! От завтрашней встречи с начальником окружного управления ему, так или иначе, придется отказаться.

Вздохнув, он сел за письменный стол и осторожно дотронулся до своего носа, который ужасно болел. Его взгляд упал на розовую почтовую открытку, лежавшую на клавиатуре компьютера. Он прочитал ее и, не веря своим глазам, перечитал второй и третий раз. У него пересохло во рту. Сердце рвалось из груди. Что это могло означать? Он скомкал открытку и сунул в карман джинсов.

Выключив свет, Янис бросился вниз по лестнице. Рики продолжала сопеть в наркотическом сне с открытым ртом. Собака в конуре тоже не проснулась. Он открыл дверцу подвала и затаил дыхание, когда скрипнули ее петли. Подойдя к комнате Ники, остановился в нерешительности. Ее дверь была чуть-чуть приоткрыта. Он перевел дух и вошел внутрь. Комнату освещал тусклый свет уличного фонаря, стоявшего перед домом. Ника лежала на кровати. Она не спала и смотрела на него. Ее распущенные волосы разметались по плечам.

— Я… я нашел твое послание, — хрипло прошептал он.

По улице мимо дома проехал автомобиль, разрезав темноту светом фар. Пауза затягивалась. Ника лежала и молчала.

— О чем ты хотела… — начал он, было, и замолчал, увидев, как ее одеяло сползло в сторону. Она была обнаженной. Сердце вновь бешено заколотилось в его груди. Он больше ничего не понимал. Что вдруг с ней произошло?

— Я ни о чем не хочу говорить, — тихо произнесла она. — Я хочу спать с тобой.