— Мы должны поставить в известность полицию. — Комендант пансионата Парвин Мультани была серьезно озабочена. — С ней, должно быть, что-то случилось. Все ее медикаменты здесь. В самом деле, фрау Кольхаас, у меня нехорошее чувство в отношении всей этой истории.

В половине восьмого утра она обнаружила, что одна постоялица отсутствует, и этому не было никаких объяснений. Рената Кольхаас, управляющая дома престарелых для особ аристократического происхождения «Таунусблик», была раздражена. Должно же было это случиться именно сегодня! В одиннадцать часов ожидалась делегация американской операционной компании по контролю качества. Нечего было и думать оповещать полицию, так как она точно знала, какое ужасное впечатление на руководство компании произведет никем не замеченное исчезновение одной из постоялиц, что относилось к сфере ее ответственности.

— Я позабочусь об этом, — сказала она коменданту с успокаивающей улыбкой. — Приступайте к своей работе и, пожалуйста, не говорите пока об этом ни с кем. Мы наверняка скоро найдем фрау Фрингс.

— Но, может быть, лучше… — начала Мультани, но управляющая прервала ее движением руки.

— Я сама займусь этим случаем.

Она проводила озабоченную даму до двери, села за компьютер и открыла учетную карточку постоялицы. Анита Фрингс уже почти пятнадцать лет жила в пансионате «Таунусблик». Ей было восемьдесят восемь лет, и уже длительное время из-за сильного артрита она в основном перемещалась в инвалидном кресле. У нее, правда, не было родственников, с которыми могли возникнуть неприятности, но в голове управляющей зазвенели тревожные звоночки, когда она прочитала имя лица, которое необходимо было известить в случае ее болезни или смерти. Ее заведение обретет настоящие проблемы, если эта дама в скором времени не появится невредимой в своей квартире на четвертом этаже.

— Этого только не хватало, — пробормотала она и взялась за телефон. У нее оставалось примерно два часа времени, чтобы найти Аниту Фрингс. Полиция в данном случае совершенно точно была бы неверным выбором.

Боденштайн со скрещенными руками стоял перед большой доской в переговорной комнате отдела К-2. Давид Гольдберг. Герман Шнайдер. Моника Крэмер. И, несмотря на обращения по региональному радио, никаких следов Роберта Ватковяка. Глаза Оливера следили за стрелками и кругами, которые рисовала фломастером Фахингер. Были некоторые совпадения. Например, и Гольдберг, и Шнайдер имели тесные отношения с семьей Кальтензее, оба они были убиты одним и тем же оружием и в молодые годы являлись членами СС. Но все это не помогло ему продвинуться дальше. Боденштайн вздохнул. Можно было просто сойти с ума. С чего начать? Под каким предлогом он мог бы еще раз поговорить с Верой Кальтензее? Поскольку расследование убийства Гольдберга было официально передано в другую инстанцию, разумеется, он не мог упоминать о результатах лабораторных анализов и тестов на ДНК со следов, взятых с бокала из-под вина. Подруга Ватковяка не была убита непременно тем же убийцей, что Гольдберг и Шнайдер. Не было свидетелей, не было отпечатков пальцев, не было следов, за исключением следов Роберта Ватковяка. Он, казалось, был идеальным преступником: оставил следы на всех местах преступления, знал жертв убийств и срочно нуждался в деньгах. Он мог убить Гольдберга, поскольку тот ему ничего не дал, Шнайдера, потому что тот пригрозил, что заявит на него, и Монику, так как она, будучи посвященной в его дела, представляла собой определенный риск. На первый взгляд все действительно прекрасно сходилось. Отсутствовало только орудие убийств.

Дверь открылась. Боденштайн не был особенно удивлен, когда увидел свою будущую начальницу.

— Приветствую вас, фрау доктор Энгель, — сказал он вежливо.

— Я так и предполагала, что ты любишь формальности. — Она смерила его взглядом, высоко подняв брови. — Ну, хорошо. Приветствую вас, господин фон Боденштайн.

— «Фон» вы вполне можете опустить. Чем могу помочь?

Советник уголовной полиции Николя Энгель посмотрела мимо него на доску и наморщила лоб.

— Я думала, дела Гольдберга и Шнайдера уже раскрыты.

— Боюсь, что нет.

— Директор уголовной полиции Нирхоф сказал, что доказательства против человека, который убил свою подругу, неопровержимы.

— Ватковяк оставил следы, не более того, — поправил ее Боденштайн. — Лишь один факт, что он когда-то побывал на местах преступления, не делает автоматически его убийцей в моих глазах.

— Но так было написано в сегодняшних утренних газетах.

— Бумага все стерпит.

Боденштайн и Энгель переглянулись. Потом она отвела взгляд, скрестила руки на груди и прислонилась к одному из столов.

— Вы вчера позволили пойти вашему начальнику на пресс-конференцию, снабдив его неверной информацией, — констатировала она. — На это есть какая-нибудь особая причина, или это здесь общепринятая традиция?

Боденштайн не отреагировал на эту провокацию.

— Информация не была неверной, — ответил он. — Однако господин директор уголовной полиции зачастую не может остановиться, особенно если считает необходимым получить быстрый результат расследования.

— Оливер! Как будущий руководитель данного ведомства я хотела бы знать, что здесь происходит. Итак: почему вчера проводилась пресс-конференция, если дела еще не расследованы? — Ее голос звучал резко и вызвал в памяти Боденштайна неприятные воспоминания о другом случае и другом месте. Тем не менее он не собирался перед ней тушеваться, даже если она тысячу раз была его начальницей.

— Потому что Нирхоф так захотел и меня не слушал, — парировал он с такой же резкостью в голосе. Выражение его лица было спокойным и почти равнодушным. Пару секунд они пристально смотрели друг на друга. Она пошла на попятную, стараясь придать своему голосу более спокойный тон.

— То есть ты не считаешь, что все трое являются жертвами одного и того же убийцы?

Боденштайн проигнорировал дружеское обращение. Как опытный полицейский, он хорошо разбирался в тактике допросов и не давал сбить себя с толку переходом с агрессивного тона на миролюбивый.

— Гольдберг и Шнайдер были убиты одним и тем же лицом. По моей теории, кто-то очень не хочет, чтобы продолжалось расследование, и поэтому пытается направить наше подозрение на Ватковяка, которого мы пока еще не нашли. Но пока это чистая спекуляция.

Энгель подошла к доске.

— Почему у вас отобрали дело Гольдберга?

Она была невысокой и хрупкой, но, если хотела, могла оказывать на других людей устрашающее действие. Боденштайн задавался вопросом, как его коллеги — особенно Бенке — будут уживаться с этой новой начальницей. Ему было ясно, что фрау доктор Энгель не будет, как Нирхоф, довольствоваться письменными отчетами, для этого Оливер слишком хорошо ее знал. Николя еще раньше была перфекционисткой с выраженной тягой к навязчивому контролированию. Она хотела всегда иметь точную информацию и умела предчувствовать интриги.

— Кто-то, имеющий серьезное влияние в нужных местах, опасается, что нечто, что было бы лучше скрыть, может стать достоянием гласности.

— И что это может быть?

— Тот факт, что Гольдберг в действительности не был пережившим Холокост евреем, а являлся бывшим членом СС, что однозначно подтверждает татуировка с группой крови на его руке. Прежде чем у нас забрали труп, мы успели произвести вскрытие.

Николя оставила его пояснения без комментариев. Она обошла стол и остановилась во главе его.

— Ты рассказал Козиме, что я буду твоей шефиней? — спросила она как бы между прочим. Боденштайн не был удивлен, что она резко сменила тему. Он предполагал, что рано или поздно столкнется с прошлым.

— Да, — ответил он.

— И?.. Что она сказала?

В какой-то момент Оливер почувствовал, что готов сказать ей не очень лестную правду, но было неумно делать Николя своим врагом. Она неверно истолковала его нерешительность.

— Ты вообще ей ничего не говорил, — возразила она с торжествующим блеском в глазах. — Я должна была бы это предположить! Враждебность всегда была твоей большой слабостью. Ты действительно не изменился.

Бурные эмоции, скрывавшиеся за этими словами, озадачили и встревожили Оливера в равной степени. Совместная работа с Николя Энгель будет непростой.

Прежде чем он успел объяснить ей ее просчет, в двери появился Остерманн. Он бросил на Энгель быстрый взгляд, но поскольку Боденштайн и не собирался представлять ему женщину, он ограничился вежливым кивком головы.

— Это срочно, — сказал он Оливеру.

— Я сейчас приду, — ответил он.

— Не зацикливайтесь на этом, господин Боденштайн, — Энгель довольно улыбнулась, как кошка. — Мы еще наверняка увидимся.

Старая женщина была залита кровью и полностью обнажена. Она была привязана за запястья, а в качестве кляпа в рот ей был засунут чулок.

— Выстрел в затылок, — пояснил врач неотложной помощи, которого вызвали коллеги в униформе, прибывшие первыми на место преступления. — Смерть наступила примерно десять часов назад. — Он указал на обнаженные ноги женщины. — Кроме того, ей еще прострелили коленные чашечки.

— Спасибо. — Боденштайн скривил лицо.

Убийца Гольдберга и Шнайдера нанес третий удар, в этом не было сомнений, так как изобразил кровью жертвы на ее голой спине число 16145. Он также не пытался скрыть труп; вероятно, ему было важно, чтобы его быстро нашли.

— На сей раз он расправился со своей жертвой на природе. — Пия надела латексные перчатки, села на корточки и стала внимательно рассматривать труп. — Почему?

— Она жила в доме престарелых «Таунусблик», — вмешался руководитель оперативной группы службы охраны порядка. — Он наверняка не хотел рисковать, предполагая, что кто-нибудь может услышать выстрелы.

— Откуда вы это знаете? — спросила Пия удивленно.

— Вон стоит коляска. — Мужчина указал на инвалидное кресло, которое стояло в нескольких метрах в кустарнике.

Боденштайн рассматривал труп, который нашла собака прохожего, и ощущал смешанное чувство глубокого сострадания и беспомощного гнева. Что испытала старая женщина в последние минуты своей долгой жизни, какой страх и унижение ей пришлось вынести? Мысль о том, что где-то бродит убийца, который действовал со все большим садизмом, не оставляла его в покое. На этот раз он даже рисковал быть замеченным. Боденштайна опять переполнило сбивающее с толку чувство бессилия. У него не было ни малейшего представления о том, какие действия он должен предпринять. Между тем в течение одной недели было совершено четыре убийства.

— Все говорит о том, что мы имеем дело с серийным убийцей, — сказала в этот момент Пия в довершение ко всему прочему. — Пресса разорвет нас на куски, если это будет продолжаться.

Полицейский, пригнувшись, пробрался под загородительной лентой и приветственно кивнул Боденштайну.

— Заявления о без вести пропавшем нет, — сообщил он. — Служба по обеспечению сохранности следов выехала.

— Спасибо, — кивнул Боденштайн. — Пойдемте в пансионат и порасспрашиваем там. Может быть, они еще не заметили, что женщина пропала.

Чуть позже они вошли в просторное фойе, и Пия была поражена, увидев сверкающий мраморный пол и бордовые ковровые дорожки. Единственный дом престарелых, который она знала, был интернат, в котором ее бабушка провела последние годы своей жизни. Пия вспомнила пластиковые полы, деревянные поручни на стенах и запах мочи и дезинфекционных средств. «Таунусблик», напротив, производил впечатление гранд-отеля с длинной приемной стойкой из полированного красного дерева, многочисленными роскошными композициями из цветов, указательными табличками с золотыми буквами и тихой фоновой музыкой. Молодая дама в регистратуре дружески улыбнулась и спросила, что они хотят.

— Нам необходимо поговорить с директором, — сказал Боденштайн, предъявив свой жетон уголовной полиции.

Улыбка исчезла с лица молодой женщины, и она взяла телефонную трубку.

— Я немедленно поставлю в известность фрау Кольхаас. Пожалуйста, одну секунду.

— Ведь все это не может оплачивать страховая касса, не так ли? — прошептала Пия своему шефу. — С ума сойти!

— «Таунусблик» действительно дорогое удовольствие, — подтвердил Боденштайн. — Есть люди, которые покупают здесь себе место еще за двадцать лет до поступления. Квартира здесь стоит примерно три тысячи евро в месяц.

Пия подумала о своей бабушке и почувствовала угрызения совести. Интернат, в котором она после тяжелой трудовой жизни, будучи в здравом уме, вынуждена была провести свои последние три года, среди недееспособных и требующих серьезного ухода постояльцев, был единственной возможностью, которую могла себе позволить ее семья. Пия стыдилась того, что так редко навещала свою бабушку, но вид старых людей в халатах, которые сидели вокруг с пустым выражением лица, ужасно ее удручал. Без любви приготовленная еда, потеря индивидуальности, недостаточно хороший уход со стороны обслуживающего персонала, хронически уставшего, пребывающего в дурном настроении и не имеющего времени на частные разговоры, — так не должна заканчиваться жизнь. Люди, которые на закате жизни могли позволить себе жить в пансионате «Таунусблик», вероятно, в течение всей своей жизни пользовались привилегиями. Еще одна несправедливость.

Прежде чем Пия успела поделиться этими мыслями со своим шефом, в холле появилась директриса. Рената Кольхаас была худой женщиной около пятидесяти лет, в современных прямоугольных очках, элегантном брючном костюме и со стрижкой под мальчика с проседью. Ее одежда источала запах сигаретного дыма. Она нервно улыбалась.

— Чем я могу вам помочь? — спросила она вежливо.

— Примерно час тому назад гулявший в Айхвальде мужчина обнаружил труп старой женщины, — ответил Боденштайн. — Вблизи стояла инвалидная коляска пансионата «Таунусблик». Мы хотели бы узнать, не может ли погибшая быть постоялицей вашего пансионата.

Пия заметила испуганную вспышку в глазах директрисы.

— У нас в самом деле пропала одна постоялица, — подтвердила она после некоторых колебаний. — Я как раз сообщила в полицию после того, как мы безрезультатно обследовали весь пансионат.

— Как зовут пропавшую даму? — поинтересовалась Пия.

— Анита Фрингс. Что с ней случилось?

— Мы считаем, что имела место насильственная смерть, — сказал Боденштайн. — Вы могли бы помочь нам в опознании?

— Я сожалею, но… — Директриса, казалось, поняла, какое действие может оказать ее отказ и запнулась. Ее взгляд бегал по сторонам, и она все больше нервничала.

— Ах, фрау Мультани! — воскликнула она вдруг с явным облегчением и махнула женщине, которая в этот момент выходила из лифта. — Фрау Мультани наш комендант и одновременно лицо, которое осуществляет контакт со всеми постояльцами пансионата. Она окажет вам всю необходимую помощь.

От Пии не ускользнул острый взгляд, которым директриса одарила свою подчиненную. После этого она удалилась, стуча каблуками.

Пия представилась, подав ей руку, и представила своего шефа. Фрау Мультани была красивой женщиной с азиатскими чертами лица, черными блестящими волосами, белоснежными зубами и озабоченными бархатистыми глазами, которая только своей внешностью могла бы скрасить осень жизни всей мужской части пансионата. В простом темно-синем костюме и белой блузке она напоминала стюардессу авиакомпании «Катей Пасифик».

— Вы обнаружили фрау Фрингс? — спросила она на немецком языке почти без акцента. — Она пропала сегодня утром.

— Вот как? Тогда почему вы не вызвали полицию? — спросила Пия.

Женщина-комендант смущенно посмотрела на нее, потом повернулась в направлении, в котором направилась директриса.

— Но… фрау Кольхаас сказала… я имею в виду, она хотела вызвать полицию сразу же, в половине восьмого.

— Значит, она забыла. Очевидно, у нее были более важные дела.

Фрау Мультани замялась, но проявила себя как преданная подчиненная.

— У нас сегодня важный визит руководства, — попыталась она оправдать поведение своей начальницы. — Но я с удовольствием помогу вам.

— О господи. — Женщина-комендант, увидев труп, в ужасе закрыла обеими руками рот и нос. — Да, это фрау Фрингс. Какой кошмар!

— Пойдемте. — Боденштайн взял находящуюся в шоке женщину за локоть и повел ее назад к лесной дороге. Руководитель оперативной группы службы охраны порядка оказался прав: преступник совершил убийство в лесу, так как в пансионате выстрелы могли услышать многие. Боденштайн и Пия последовали за фрау Мультани назад в пансионат и поднялись на лифте на четвертый этаж, где находилась квартира Аниты Фрингс. Они попытались понять, как в данном случае действовал убийца. Как ему удалось незаметно вывезти из здания старую немощную женщину?

— Здесь есть какая-нибудь система видеонаблюдения? — спросила Пия. — Камеры, например?

— Нет, — ответила фрау Мультани, чуть задумавшись. — Многие постояльцы, правда, высказывали такое пожелание, но администрация пока не пришла к решению.

Она сообщила, что накануне вечером в пансионате состоялось представление — театральная постановка на открытом воздухе в парке пансионата, а по завершении — фейерверк. На представление прибыло много гостей и посетителей.

— Когда был произведен фейерверк? — спросила Пия.

— Примерно в четверть двенадцатого, — ответила фрау Мультани.

Боденштайн и Пия переглянулись. Время совпадало. Убийца воспользовался возможностью, под покровом темноты затащил старую женщину в лес и во время фейерверка произвел три выстрела.

— Когда вы обнаружили, что фрау Фрингс исчезла? — спросила Пия.

Фрау Мультани остановилась перед дверью.

— Я заметила, что ее нет за завтраком, — сказала она. — Фрау Фрингс всегда приходила в числе первых. Она, правда, не могла обходиться без инвалидной коляски, но придавала большое значение самостоятельности. Я позвонила ей, а когда она не ответила, поднялась к ней.

— В котором часу это примерно было? — допытывалась Пия.

— Если честно, то я не помню точно. — У женщины-коменданта было совершенно серое лицо. — Наверное, примерно в половине восьмого или в восемь. Я искала ее везде, а затем сообщила управляющей.

Пия посмотрела на часы. Одиннадцать. Около десяти поступило сообщение об обнаружении трупа. Но что происходило в течение трех часов, начиная с восьми? Спрашивать об этом фрау Мультани не имело никакого смысла. Женщина была совершенно растерянна.

Она открыла квартиру и пропустила вперед Боденштайна и Пию. Пия остановилась в дверях и огляделась. Светлое ковровое покрытие, в центре персидский ковер, плюшевый диван с подушками с заостренными углами, кресло перед телевизором, массивный шкаф, столик с декоративной резьбой.

— Здесь что-то не так, — раздался сзади голос коменданта. Она указала на столик: — Здесь всегда стояли фотографии. И фотографий в рамках на стене тоже нет. В книжном шкафу лежали фотоальбомы и папки. Все пропало. Это очень странно! Я была здесь сегодня утром, и все было как обычно.

Пия вспомнила о том, как быстро отобрали у них дело Гольдберга. Здесь тоже кто-то хотел что-то скрыть? Но кто мог так быстро узнать о смерти старой женщины?

— Почему, вы думаете, управляющая не сразу вызвала полицию после того, как ей стало известно об исчезновении постоялицы? — спросила Пия.

Женщина-комендант пожала плечами.

— Я исходила из того, что она это сделает. Она мне сказала, что… — Мультани запнулась, беспомощно покачав головой.

— Часто ли в пансионате случались взломы?

Вопрос Пии был явно неприятен фрау Мультани.

— «Таунусблик» — открытое заведение, — ответила она уклончиво, — и постояльцы могут приходить и уходить по своему желанию. Мы не имеем ничего против посетителей, и наши рестораны и различные мероприятия являются общедоступными. Реальный контроль обеспечить здесь сложно.

Пия поняла. Роскошь свободы имела свою цену. Об атмосфере безопасности речь не шла, и организация жизни в пансионате, напоминавшая гостиничные правила, фактически допускала проникновение в пансионат криминальных субъектов. Кирххоф решила навести справки о зарегистрированных взломах и кражах в пансионате «Таунусблик».

Боденштайн вызвал в квартиру службу по обеспечению сохранности следов. Затем они с Пией в сопровождении фрау Мультани вновь спустились на лифте на первый этаж. Женщина рассказала, что Анита Фрингс уже пятнадцать лет живет в пансионате.

— Раньше она время от времени уезжала к друзьям и не ночевала здесь, но уже достаточно долго этого не делала.

— У нее были друзья здесь, в пансионате? — спросила Пия.

— Нет, фактически не было, — ответила фрау Мультани, чуть подумав. — Она была скрытным человеком и любила уединение.

Лифт мягко остановился. В фойе они увидели директрису, беседовавшую с группой бизнесменов. Рената Кольхаас, казалось, не очень обрадовалась новой встрече с уголовной полицией, однако извинилась перед своими гостями и подошла к Боденштайну и Пие.

— Я сожалею, что у меня мало времени, — сказала она. — У нас представители нашей внешней службы контроля. Раз в год у нас проходит проверка качества обслуживания на подтверждение сертификата на качество нашего менеджмента.

— Мы вас не задержим, — заверила ее Пия. — Погибшей, которая была обнаружена, является ваша постоялица Анита Фрингс.

— Да, я уже слышала. Ужасно.

Директриса старалась придать своему лицу выражение соответствующей озабоченности, но, в первую очередь, она была заметно раздосадована неприятностями, связанными с убийством пожилой женщины. Вероятно, она опасалась того, что эта история повредит имиджу аристократического пансионата, если детали станут достоянием гласности. Она повела Оливера и Пию в небольшое помещение позади приемной стойки.

— Чем еще я могу быть вам полезна?

— Почему вы сразу не позвонили в полицию? — спросила Пия.

Фрау Кольхаас смущенно посмотрела на нее.

— Я позвонила, — возразила она. — После того как фрау Мультани сообщила мне, я сразу позвонила в полицию.

— Ваш комендант сказала нам, что она сообщила об отсутствии фрау Фрингс примерно между половиной восьмого и восемью часами, — вмешался Боденштайн. — Однако мы получили сообщение только в десять.

— Это было не в половине восьмого или в восемь, — парировала директриса. — Фрау Мультани сообщила мне о случившемся примерно в четверть десятого.

— Вы уверены? — спросила Пия недоверчиво. Она не могла объяснить себе, какой интерес преследовала фрау Кольхаас, позвонив в полицию спустя два часа после исчезновения своей постоялицы.

— Конечно же, я уверена, — настаивала управляющая.

— Вы уже оповестили родственников фрау Фрингс? — спросил Боденштайн.

Фрау Кольхаас заколебалась на пару секунд.

— У фрау Фрингс не было родственников, — ответила она наконец.

— Вообще? — переспросила Пия. — Но ведь должен быть кто-то, кого следует уведомить в случае ее смерти. Адвокат или какой-нибудь знакомый…

— Разумеется, я сразу попросила мою секретаршу найти соответствующий номер телефона, — ответила директриса. — Но его не оказалось. Я сожалею.

Пия решила отойти от этой темы.

— В квартире фрау Фрингс, по словам вашего коменданта, пропали различные предметы, — продолжала она. — Кто их мог похитить?

— Этого не может быть! — возмутилась фрау Кольхаас. — Из нашего дома не может быть ничего похищено.

— У кого есть ключи от квартир постояльцев? — спросила Пия.

— У самих постояльцев, у коменданта, у некоторых родственников, — сообщила директриса с явным неудовольствием. — Я надеюсь, вы не подозреваете фрау Мультани. Она как-никак была единственной, кто знал, что фрау Фрингс исчезла.

— Вы это тоже знали, — возразила Пия невозмутимо.

Рената Кольхаас сначала покраснела, потом побледнела.

— Я это пропустила мимо ушей, — сказала она холодно. — Прошу меня извинить. Я должна вернуться к своим гостям.

В квартире Аниты Фрингс ничто не указывало на то, что женщина прожила здесь, в этих четырех стенах, последние пятнадцать лет своей жизни — не было ни фотографий, ни писем, ни дневника. Боденштайн и Кирххоф не могли ничего понять. Кто был заинтересован в смерти 88-летней женщины?

— Мы должны исходить из того, что фрау Фрингс была знакома с Гольдбергом и Шнайдером, — сказал Оливер. — Это число имеет значение, которого мы пока не знаем. И следует предположить, что она также знала Веру Кальтензее.

— Почему же все-таки управляющая так поздно позвонила в полицию, если исчезновение Аниты Фрингс обнаружилось ранним утром? — размышляла Пия вслух. — Она ведет себя как-то странно, и я не думаю, что это связано только с важным визитом.

— Какой интерес она могла иметь в смерти фрау Фрингс?

— Солидное наследство в пользу пансионата? — предположила Пия. — Может быть, она распорядилась убрать квартиру, чтобы ничто не указывало на возможное наследство.

— Но она ведь еще не знала, что фрау Фрингс была убита, — возразил Боденштайн.

Они пошли в кабинет директрисы. На месте секретарши восседала невысокая толстушка, которой было за пятьдесят. С осветленными волосами, уложенными с помощью холодной завивки и лака для волос, она выглядела как одна из развеселых сестер Якоб, но в действительности оказалась настоящим цербером.

— Я сожалею, — сказала она чинно, — директора нет на месте, а я не имею права предоставлять вам информацию о постоялице.

— Тогда позвоните фрау Кольхаас и получите разрешение, — потребовала категорично Пия. Ее терпению пришел конец. — У нас нет времени, чтобы находиться здесь целый день!

Секретарша равнодушно посмотрела на Пию поверх очков-половинок, которые висели на старомодной золотой цепочке.

— У нас сейчас коллеги из главной администрации, — возразила она холодно. — Фрау Кольхаас где-то в здании. Я не смогу ее найти.

— Когда она вернется?

— Где-то около трех часов. — Секретарша оставалась неприступной.

Боденштайн вмешался, подкупающе улыбнувшись.

— Я понимаю, что мы пришли в неподходящее время, именно когда у вас в пансионате важный визит, — умасливал он дракона-секретаршу. — Но ваша постоялица вчера ночью была похищена и жестоко убита. Нам необходим адрес и номер телефона родственников, чтобы их проинформировать. Если вы нам поможете, то мы не будем беспокоить фрау Кольхаас.

Вежливость Боденштайна возымела успех, в то время как жесткая манера Пии потерпела фиаско. Закоренелая воительница стала более уступчивой.

— Я могу предоставить вам все необходимые данные из дела фрау Фрингс, — пропела она.

— Вы оказали бы нам большую помощь. — Оливер подмигнул ей. — А если бы вы еще достали последнюю фотографию фрау Фрингс, мы сразу оставили бы вас в покое.

— Льстец, — тихо пробормотала Пия, и Боденштайн тайком усмехнулся.

Секретарша постучала по клавиатуре своего компьютера, и через несколько секунд из лазерного принтера вылезли два листка.

— Пожалуйста. — Она улыбнулась Боденштайну и подала ему один из листков. — Это должно вам помочь.

— А второй листок? — спросила Пия.

— Это внутренняя информация, — высокомерно сказала секретарша. Когда Пия протянула руку, она совершила на своем стуле элегантный поворот влево и манерно пропустила листок через уничтожитель документов. — У меня есть определенные инструкции.

— А у меня через час будет решение о проведении обыска, — сказала Пия с вскипающим гневом. Возможно, людям вовсе не стоило стремиться провести остаток своей жизни в этом пансионате.

— Бумаги в пути, — сообщил Элард. — В начале первого перед старым домом твоих родителей. Устраивает?

Катарина посмотрела на наручные часы.

— Да, замечательно. Большое спасибо, — ответила она. — Я сейчас позвоню Томасу, чтобы он приехал. Думаешь, там есть что-то дельное?

— Уверен. Среди прочего есть девять дневников Веры.

— В самом деле? В таком случае слухи все же подтвердились.

— Я рад, если выполнил просьбу. Желаю тебе…

— Одну минуту, — сказала Катарина, прежде чем Элард завершил разговор. — Как ты думаешь, кто убил обоих стариков?

— Их уже трое, — проинформировал ее Элард.

— Трое? — Катарина выпрямилась.

— Ах, ты наверняка еще не знаешь. — Голос Эларда звучал почти радостно, как будто он рассказывал веселый анекдот. — Вчера ночью была убита дорогая Анита. Выстрелом в затылок. Как и те двое.

— Кажется, тебя это не особенно огорчило, — констатировала Катарина.

— Это точно. Я терпеть не мог всех троих.

— Я тоже. Но ты ведь это знаешь.

— Гольдберг, Шнайдер и дорогая Анита, — сказал Элард мечтательно. — Осталась только Вера.

Его интонация заставила Катарину насторожиться. Не мог ли Элард убить троих самых близких и самых престарелых друзей его матери? По крайней мере, мотивов у него было предостаточно. Он всегда считался в семье посторонним человеком, и мать его скорее терпела, чем любила.

— Ты кого-нибудь подозреваешь? — повторила она свой вопрос.

— К сожалению, нет, — ответил Элард, не задумываясь. — Да мне все равно. Но тот, кто это сделал, должен был сделать это еще тридцать лет назад.

Сразу после обеда Пия побеседовала примерно с двадцатью жителями пансионата «Таунусблик», которые, по сведениям фрау Мультани, имели наиболее дружеские отношения с фрау Фрингс, а также с несколькими сотрудниками из числа обслуживающего персонала. Все это не дало особых результатов, как и выписка из дела, которую шефу удалось выудить у секретарши, не содержала важной информации. У Аниты Фрингс не оказалось ни детей, ни внуков; казалось, она была попросту вырвана из жизни, в которой не оставила никакого заметного следа. Мысль о том, что нет никого, кому ее будет недоставать, и нет родственников, которые будут сожалеть о ее смерти, была тягостной. Жизнь человека угасла и была уже забыта, ее квартира в пансионате «Таунусблик» будет отремонтирована и в ближайшее время предоставлена следующему постояльцу, стоящему в листе ожидания. Но Пия была намерена как можно больше разузнать о старой даме. При этом она решила не зацикливаться на чванливой секретарше и не очень любезной директрисе. Кирххоф расположилась в большом вестибюле при входе, откуда открывался хороший обзор двери в секретариат директрисы, и запаслась терпением, которое через три четверти часа было вознаграждено: у цербера, очевидно, возникли «человеческие потребности», и она вышла из кабинета, не закрыв его на ключ.

Пия знала, что нарушает служебные правила в отношении запрещенных методов по получению доказательного материала, но ей было все равно. Убедившись в том, что ее никто не видит, она пересекла холл и вошла в секретариат. Сделав пару шагов, оказалась за письменным столом и открыла уничтожитель документов. Старая ведьма уничтожила сегодня еще не так много бумаг. Пия вынула клубок изрезанной бумаги из приемного контейнера и засунула его под футболку. Менее чем через шестьдесят секунд она вышла из кабинета, с колотящимся сердцем прошла через холл и вышла на улицу. Она шла вдоль опушки леса к своему автомобилю, который припарковала недалеко от места обнаружения трупа.

Когда Пия открыла дверцу автомобиля со стороны водителя и достала из-под футболки колючий клубок бумаги, ей вдруг пришло в голову, что дом Кристофа находится всего в паре сотен метров отсюда. Прошло всего двадцать четыре часа с тех пор, как он уехал, но ей до физической боли не хватало его. Пия была рада, что смогла отвлечься от работы на какой-то момент и немного поразмышлять о том, как Кристоф проводил вечера в Южной Африке. Жужжание мобильного телефона внезапно вывело ее из этих мыслей. И хотя Боденштайн много раз настойчиво внушал ей, чтобы она не разговаривала по телефону во время движения, она ответила на звонок.

— Пия, это я, Мирьям. — Ее подруга казалась крайне возбужденной. — У тебя есть сейчас время?

— Да, есть. Что-нибудь случилось? — спросила Пия.

— Еще не знаю, — ответила Мирьям. — Послушай. Я рассказала бабушке, на что я наткнулась в Институте, а также о своем подозрении, что Гольдберг изменил биографию. Она очень странно посмотрела на меня, и я подумала, что она на меня разозлилась. Потом бабушка спросила меня, почему я копаюсь в прошлом Гольдберга. Я надеюсь, ты не сердишься на меня, что я это сделала.

— Если это что-то даст, то точно нет. — Пия зажала мобильный телефон между плечом и подбородком, чтобы освободить руку для переключения передач.

— Бабушка рассказала, что она и Сара — жена Гольдберга — вместе ходили в школу в Берлине. Они были близкими подругами. Ее семья в 1936 году уехала в Америку, после того как с Сарой произошла неприятная история… три пьяных парня… Бабушка сказала, что Сара внешне вообще не была похожа на еврейку — высокая девушка со светлыми волосами, — и все ребята сходили по ней с ума. Однажды вечером они были в кино. По дороге домой к Саре пристали трое парней. Дело могло закончиться плохо, если бы не вмешался молодой эсэсовец. Он проводил ее домой, и Сара в знак благодарности за спасение подарила ему медальон со своей цепочки. Она еще несколько раз тайно встречалась с этим человеком, но потом ее семья уехала из Берлина. Через одиннадцать лет она вновь увидела этот медальон. На одном еврее по имени Давид Йосуа Гольдберг, который стоял перед ней в банке ее отца в Нью-Йорке! Сара сразу узнала своего давнего спасителя, а чуть позже они поженились. Кроме моей бабушки, она никогда никому не рассказывала, что знала правду о своем муже.

Пия молча, с возрастающим удивлением, выслушала историю. Это было окончательным доказательством наглой лжи в жизни Давида Гольдберга, лжи, которая в течение десятилетий обрела гигантские размеры.

— А твоя бабушка помнит его настоящее имя? — спросила она взволнованно.

— Не точно, — сказала Мирьям. — Ей кажется, Отто или Оскар. Но она помнит, что он учился в юнкерской школе СС в Бад-Тёльце и был членом «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер». Я уверена, что материал об этом можно найти.

— Здорово, Мири, ты молодчина! — Пия усмехнулась. — Что еще рассказала твоя бабушка?

— В действительности она всегда терпеть не могла Гольдберга, — продолжала Мирьям дрожащим голосом. — Но она поклялась Саре хранить молчание в отношении всего, что для нее было свято. Сара не хотела, чтобы ее сыновья когда-нибудь узнали о прошлом их отца.

— Но, очевидно, они это знали, — сказала Пия. — Иначе как тогда можно объяснить тот факт, что сын Гольдберга уже на следующий день после смерти отца прибыл с таким подкреплением?

— Может быть, это все же имеет религиозные причины, — предположила Мирьям. — Или это объясняется тем, что у Гольдберга действительно были мощнейшие связи. Бабушка помнит, что у него имелось несколько паспортов, и даже в наиболее напряженный период «холодной войны» он совершенно беспрепятственно мог ездить в страны Восточного блока… Ты знаешь, что меня действительно шокирует во всей этой истории? — спросила она и тут же сама ответила на свой вопрос: — Не то, что он не еврей и раньше был нацистом. Кто знает, как я сама повела бы себя в его ситуации… Воля к жизни — понятие общечеловеческое. Что меня действительно потрясло, так это то, что можно было прожить шестьдесят лет с такой ложью…

«Пока он не попал на стол к Хеннингу Кирххофу», — подумала Пия, но не произнесла это вслух.

— …и что во всем мире был только один-единственный человек, который знал правду.

В этом, однако, Пия сомневалась. Были, как минимум, еще два человека, знавших правду. А именно, убийца Гольдберга, Шнайдера и Аниты Фрингс — и тот, кто хотел воспрепятствовать тому, чтобы тайна раскрылась.

Томас Риттер зажег сигарету и уныло посмотрел на часы. Было четверть первого. Катарина позвонила ему и сказала, что он должен быть в одиннадцать часов в Кёнигштайне на парковочной площадке перед Люксембургским замком. Кто-то придет и что-то ему передаст. Он пришел точно в назначенное время и уже битый час ждал, все больше раздражаясь. Риттер сам знал о слабых сторонах своей рукописи, но его задевало то, что Катарина назвала его работу чепухой. Никаких скандальных разоблачений, ничего близкого к бестселлеру. Черт возьми! Правда, Катарина обещала достать ему новый материал, но он не мог себе представить, что она так неожиданно могла найти. Может быть, у нее были доказательства, что несчастный случай, в результате которого погиб Ойген Кальтензее, был все-таки убийством? Шеф Катарины в сфере реализации прогнозировал тираж первого издания в объеме 150 тысяч экземпляров; маркетологи издательства планировали стратегию, согласовывали сроки для проведения интервью с крупнейшими немецкими журналами и вели переговоры с газетой «Бильд» об эксклюзивной предварительной публикации части произведения. Все это оказывало на Риттера огромное давление.

Он щелчком отбросил выкуренную сигарету через открытое окно, где уже лежали несколько «бычков» от выкуренных им сигарет, и встретил осуждающий взгляд пожилой женщины, которая вела за собой старого пуделя. На парковочную площадку въехал оранжевый грузовой «Мерседес» с открытой платформой и остановился. Водитель вышел из машины и стал оглядываться, как будто кого-то высматривая. С удивлением Риттер узнал Маркуса Новака, реставратора, который два года тому назад отреставрировал старую мельницу в имении семейства Кальтензее в Мюленхофе, а в знак благодарности за это его оклеветали и обвели вокруг пальца самым наглым образом. Не в последнюю очередь из-за него произошел окончательный разрыв Томаса с Верой, который так неожиданно полностью подорвал существование Риттера и сделал его самого человеком вне закона.

Новак тоже его увидел и направился к нему.

— Привет, — сказал он, остановившись около автомобиля Риттера.

— Что вы хотите? — Томас недоверчиво посмотрел на него, не пытаясь выйти из машины. Он не хотел, чтобы Новак опять втянул его в какую-нибудь историю.

— Я должен вам кое-что передать, — ответил тот, заметно нервничая. — Кроме того, я знаю кое-кого, кто может рассказать вам больше о Вере Кальтензее. Поезжайте за мной.

Риттер замялся. Он знал, что Новак, так же как и он, стал жертвой семьи Кальтензее, но, тем не менее, не доверял ему. Какое отношение имел этот человек к информации, которую ему обещала Катарина? Он не мог позволить себе ошибиться, тем более сейчас, в последней, самой ответственной фазе его плана. Тем не менее Томас был любопытен. Он глубоко вздохнул и заметил, что его руки дрожат. Ладно, ему нужен этот материал, о котором Катарина говорила, что он будет сенсацией. Марлен вернется домой только через пару часов, и у него нет никаких более интересных планов, так что разговор с этим «кое-кем», которого знает Новак, не помешает.

Свояченица Боденштайна Мари-Луиза, прищурив глаза, рассматривала нерезкую черно-белую фотографию, которую ему передала секретарша директрисы Кольхаас.

— Кто же это? — поинтересовалась она.

— Не могла эта женщина в прошлую субботу быть на юбилее Веры Кальтензее? — спросил Боденштайн. Пия подала ему идею обратиться к персоналу отеля в замке. Она была твердо убеждена в том, что убийца совершал убийства не без разбора, и существовала связь между Анитой Фрингс и Верой Кальтензее.

— Я не уверена, — ответила Мари-Луиза. — Зачем тебе это нужно?

— Эту женщину сегодня утром обнаружили мертвой.

Теперь его свояченица не отступит, пока все не узнает.

— Тогда это вряд ли может быть связано с нашей едой.

— Совершенно точно нет. Так что ты думаешь?

Мари-Луиза еще раз исследовала фотографию и пожала плечами.

— Если ты позволишь, я расспрошу еще обслуживающий персонал, — сказала она. — Пойдем со мной. Не хочешь чего-нибудь съесть?

От этого заманчивого предложения Оливер, который во всем, что касалось еды, страдал регулярно повторяющимися и пугающими приступами недисциплинированности, не мог отказаться. Он с готовностью последовал за свояченицей в просторную кухню ресторана, в которой уже кипела активная деятельность. На приготовление оригинальных кулинарных шедевров мэтра Жан-Ива Сент-Клера ежедневно уходило по нескольку часов, но результат каждый раз был фантастическим.

— Привет, папа, — Розали с раскрасневшимися щеками стояла, на взгляд Боденштайна, слишком близко к великому мастеру, который считал выше своего достоинства самому резать овощи.

Сент-Клер поднял глаза и усмехнулся.

— А, Оливер! Уголовная полиция теперь уже контролирует и кулинарное искусство?

«Скорее тридцатипятилетних звездных поваров, которые морочат голову девятнадцатилетним ученицам», — подумал Боденштайн, но ничего не сказал. Насколько ему было известно, Сент-Клер вел себя по отношению к Розали абсолютно корректно — к ее глубокому сожалению. Оливер побеседовал с французом и поинтересовался успехами Розали. Мари-Луиза тем временем приготовила ему тарелку со всевозможными вкусностями, и пока он поглощал кажущиеся невероятными блюда из омаров, из зобной железы теленка и кровяной колбасы, она показывала фотографию своему персоналу.

— Да, была такая здесь в субботу, — вспомнила молодая женщина из обслуги. — Она в инвалидном кресле.

Розали также с любопытством взглянула на фотографию.

— Да, верно, — подтвердила она. — Впрочем, тебе надо спросить бабушку, она ведь сидела рядом с ней.

— В самом деле? — Боденштайн взял фотографию.

— Что с ней? — спросила Розали с любопытством.

— Розали! Я что, должен сам чистить все овощи? — крикнул Сент-Клер из глубины кухни, и девушка молниеносно исчезла. Боденштайн и его свояченица переглянулись.

— Ученикам приходится подчиняться, — Мари-Луиза весело улыбнулась, потом опять наморщила лоб, так как вдруг вспомнила, что ей еще необходимо сделать, прежде чем через час начнется работа. Боденштайн поблагодарил за угощение и с запасом новых сил покинул замок.

Когда главный комиссар ранним вечером появился в Мюленхофе, профессор Кальтензее извинился за свою мать за то, что она не сможет поговорить с ним. Известие о насильственной смерти подруги так потрясло ее, что она приняла предписанное ей ее врачом успокоительное средство и уснула.

— Входите. — Создавалось впечатление, что Кальтензее собирался уходить, но казалось, он не особенно спешил. — Могу я предложить вам что-нибудь выпить?

Боденштайн последовал за ним в гостиную, но вежливо отказался от предложенных напитков. Его взгляд блуждал по окнам, перед которыми взад и вперед прохаживался патруль из двоих вооруженных сотрудников службы безопасности.

— Вы серьезно усилили меры безопасности, — заметил он. — Это чем-то вызвано?

Элард Кальтензее налил себе коньяк и с отсутствующим взглядом остановился позади одного из кресел. Смерть Аниты Фрингс, очевидно, огорчала его столь же мало, как и убийство Гольдберга или Шнайдера, но в то же время он был чем-то озабочен. Его рука, державшая бокал с коньяком, дрожала, и он выглядел утомленным, словно после бессонной ночи.

— Моя мать всегда страдала манией преследования. Теперь она считает, что будет следующей жертвой, лежащей у своей двери после выстрела в затылок, — проговорил он. — Поэтому мой брат устроил здесь патрулирование.

Боденштайн был поражен цинизмом, звучавшим в словах Эларда.

— Что вы можете сказать мне об Аните Фрингс? — спросил он.

— Немногое. — Кальтензее задумчиво посмотрел на него покрасневшими глазами. — Она была подругой юности моей матери, когда они жили в Восточной Пруссии. Потом перебралась в ГДР. После смерти ее мужа вскоре после воссоединения переехала в «Таунусблик».

— Когда вы видели ее в последний раз?

— В субботу, на юбилее матери. Я никогда с ней много не разговаривал, и было бы преувеличением утверждать, что я ее знал.

Элард сделал глоток коньяка.

— К сожалению, у нас вообще нет представления о том, в каком направлении следует вести расследование убийств Шнайдера и Аниты Фрингс, — открыто признался Боденштайн. — Вы бы нам очень помогли, если бы больше рассказали о друзьях вашей матери. Кто мог быть заинтересован в смерти этих троих?

— При всем моем желании, я не смогу этого сделать, потому что не знаю, — ответил Кальтензее с вежливым равнодушием.

— Гольдберг и Шнайдер были убиты из одного и того же оружия, — сказал Боденштайн. — Патроны относятся к временам Второй мировой войны. И на всех местах преступления было написано число 16145. Мы предполагаем, что это число обозначает дату, которой мы, однако, не можем дать объяснение. Вам говорит что-нибудь дата 16 января 1945 года?

Оливер наблюдал за безразличным лицом своего визави и напрасно ждал внешнего проявления каких-либо эмоций.

— 16 января 1945 года союзники разбомбили Магдебург, — сказал Кальтензее как истинный историк. — В этот день Гитлер покинул свою тайную ставку в Веттерау и перебрался со своим штабом в бункер под Рейхсканцелярией, из которого уже больше не вышел. — Задумавшись, он сделал паузу. — Также в январе 1945 года мы с матерью бежали из Восточной Пруссии. Было ли это именно шестнадцатого, я не знаю.

— Вы что-то помните об этом?

— Очень смутно. Это не какие-то образные воспоминания. Для этого я был тогда слишком мал. Иногда мне кажется, что то, что я считаю воспоминанием, с течением лет возникло в моей голове посредством фильмов и телевизионных передач.

— Сколько вам тогда было лет, если я могу вас об этом спросить?

— Можете. — Кальтензее вертел пустой бокал в руках. — Я родился 23 августа 1943 года.

— Тогда вы вряд ли можете о чем-то помнить, — возразил Боденштайн. — Вам не было и двух лет.

— Странно, не правда ли? Правда, я после этого много раз бывал на моей Родине. Может быть, это все просто самовнушение?

Боденштайн размышлял, была ли известна Кальтензее тайна Гольдберга. Он с трудом мог составить мнение об этом человеке. Вдруг ему кое-что пришло в голову.

— Вы знали вашего родного отца? — спросил он, и от него не ускользнуло удивление, которое на мгновенье вспыхнуло в глазах Кальтензее.

— Откуда вам это известно?

— Вы ведь не являетесь сыном Ойгена Кальтензее?

— Нет. Моя мать никогда не считала нужным открывать мне личность моего отца. Я был усыновлен моим приемным отцом, когда мне было пять лет.

— Какую фамилию вы носили до этого?

— Цойдлитц-Лауенбург. Как и моя мать. Она не была замужем.

Где-то в доме раздался мелодичный бой часов, пробивших семь раз.

— Не мог ли Гольдберг быть вашим отцом? — спросил Боденштайн.

На лице Кальтензее появилась вымученная улыбка.

— Я вас умоляю! Лишь представить это было бы для меня ужасным.

— Почему?

Элард повернулся к столику и налил себе новую порцию коньяка.

— Гольдберг терпеть меня не мог, — пояснил он затем. — И я его тоже.

Боденштайн подождал, пока он продолжит, но Кальтензее молчал.

— Откуда ваша мать знала его? — спросил он.

— Он из тех же мест и заканчивал школу вместе с братом моей матери, в честь которого я был назван.

— Интересно, — сказал Боденштайн. — Тогда ваша мать, собственно говоря, должна была знать это.

— Что вы имеете в виду?

— То, что Гольдберг в действительности не был евреем.

— Как это? — Изумление Кальтензее казалось неподдельным.

— При вскрытии на его левом плече была обнаружена татуировка в виде группы крови, какую наносили только членам СС.

Кальтензее пристально смотрел на Боденштайна, на его виске пульсировала вена.

— Тем хуже, если он действительно был моим отцом, — сказал он совершенно серьезно.

— Мы предполагаем, что указание о прекращении дальнейших расследований по делу Гольдберга было дано нам именно по этой причине, — продолжал Боденштайн. — Кто-то заинтересован в том, чтобы истинная личность Гольдберга оставалась тайной. Но кто?

Элард ничего не ответил. Тени под его покрасневшими глазами, казалось, стали еще глубже, он выглядел действительно плохо. Тяжело опустился в одно из кресел и провел рукой по лицу.

— Как вы думаете, ваша мать знала тайну Гольдберга?

На какое-то время Элард задумался над такой возможностью.

— Кто знает, — сказал он наконец с горечью. — Женщина, которая не признается своему сыну, кто является его родным отцом, вполне может в течение шестидесяти лет разыгрывать спектакль перед всем миром.

Элард Кальтензее не любил свою мать. Но почему тогда он жил вместе с ней под одной крышей? Может быть, питал надежду, что она однажды раскроет ему его истинное происхождение? Или за этим крылось нечто большее? И если да, то что?

— Шнайдер тоже был раньше членом СС, — сказал Боденштайн. — Подвал его дома — это настоящий нацистский музей. И у него была такая же татуировка.

Элард молча смотрел перед собой, и Оливер многое отдал бы за то, чтобы прочесть его мысли.

Пия разложила на кухонном столе клубок изрезанной бумаги из уничтожителя документов и принялась за работу. Скрупулезно, одну за другой, разглаживала она узкие полоски, укладывая их рядом друг с другом, но проклятая бумага извивалась кольцами между ее пальцами и настойчиво отказывалась выдать ей тайну. Пия почувствовала, как у нее выступил пот. Терпение никогда не было ее сильной стороной, и через некоторое время она поняла, что это не имеет никакого смысла. Кирххоф задумчиво поскребла голову и стала размышлять, как она могла бы облегчить себе работу. Ее взгляд упал на ее четырех собак, затем на часы. Лучше она займется животными, пока ее не накрыл приступ ярости и она не выбросила всю гору бумаги в мусорное ведро. Собственно говоря, Пия хотела сегодня вечером разобраться в прихожей и убрать весь этот беспорядок из грязной обуви, курток, ведер и лошадиных уздечек, но это может подождать.

Кирххоф пошла в конюшню, вычистила боксы и постелила свежую солому Потом забрала лошадей из огороженного загона и ввела их в боксы. Через некоторое время нужно будет скосить траву, если погода не внесет свои коррективы в ее планы. Уже давно нужно было бы выкосить зеленую полосу слева и справа от въезда.

Когда Пия открыла дверь в фуражник, тут как тут оказались две кошки, которые пару месяцев тому назад решили впредь жить здесь, в Биркенхофе. Черный кот прыгнул на полку над рабочим столом, на котором Пия смешивала корм. Прежде чем она успела помешать ему, он смахнул несколько бутылок и банок и одним прыжком оказался в укрытии.

— Ты настоящий идиот! — крикнула Пия вслед коту.

Она нагнулась, поднимая аэрозольный флакон со спреем для ухода за лошадиным хвостом. И тут ее осенило. Кирххоф быстро накормила собак, кошек, домашнюю птицу и лошадей и побежала в дом. Вылила остатки спрея в раковину и заполнила флакон чистой водой. Потом разложила полоски бумаги на кухонном полотенце, распрямила их пальцами и распылила на них воду, затем закрыла их сверху другим полотенцем. Может быть, ее труд был напрасным, а может быть, и нет. Во всяком случае, напускная таинственность секретарши из «Таунусблик» пробудила в ней недоверие. Интересно, заметила ли она, что кто-то очистил ее уничтожитель бумаги? Пия хихикнула при этой мысли и стала искать утюг с отпаривателем.

Раньше, при Хеннинге, каждый прибор в доме имел свое привычное место, шкафы были всегда аккуратно убраны. В Биркенхофе же царил принцип случайности. Некоторые коробки, которые Пия использовала еще при переезде более двух лет назад, до сих пор не были разобраны. Все время что-то мешало это сделать. Наконец она нашла утюг в шкафу спальни и начала проглаживать влажные бумажные полоски; между делом съела овощную лазанью, разогрев ее в микроволновой печи, и готовый салат. И то и другое было, правда, только иллюзией богатого витаминами, здорового питания, но все же это было лучше, чем фастфуд.

Составление полосок вместе потребовало от Пии максимальной степени терпения и тонкой моторики, на какую она только была способна. Кирххоф постоянно проклинала свою неловкость и дрожащие пальцы, но в конце концов справилась.

— Спасибо тебе, жирный черный котяра! — пробормотала она и усмехнулась.

На листке были указаны конфиденциальные медицинские данные Аниты Марии Фрингс, урожденной Виллумат, и ее последний адрес в Потсдаме перед переездом в «Таунусблик». Сначала Пия не могла понять, почему секретарша просто не отдала им этот листок, но потом ей вдруг бросилось в глаза одно имя. Она посмотрела на кухонные часы. Начало десятого. Еще не поздно, можно позвонить шефу.

Во внутреннем кармане пиджака Боденштайна завибрировал телефон, у которого был отключен звук. Вынув его, он увидел на дисплее имя своей коллеги. Элард Кальтензее все еще молча сидел рядом с пустым бокалом из-под коньяка и пристально смотрел перед собой.

— Да, — отозвался Оливер приглушенным голосом.

— Шеф, мне удалось кое-что узнать, — Пия Кирххоф, казалось, была взволнована. — Вы уже были у Веры Кальтензее?

— Я сейчас как раз здесь.

— Спросите у нее, от кого она узнала о смерти Аниты Фрингс и когда? Мне интересно, что она вам ответит. Вера Кальтензее занесена в компьютер пансионата «Таунусблик» как лицо, которое должно быть оповещено в экстренном случае. Она являлась опекуншей Аниты Фрингс и также оплачивала пребывание в пансионате. Вы помните, как удивилась женщина-комендант, что нас еще не проинформировали? Определенно директриса позвонила только Вере Кальтензее, чтобы получить инструкции.

Боденштайн напряженно слушал и спрашивал себя, откуда его коллега вдруг все это узнала.

— Возможно, она не захотела информировать нас раньше, так как семейство Кальтензее по причинам безопасности хотело сначала произвести соответствующие действия в квартире!

Мимо окон проехал автомобиль, затем второй. Шины прошуршали по гравию.

— Я не могу больше говорить, — прервал Боденштайн словесный поток своей коллеги. — Скоро перезвоню.

Через несколько секунд дверь в гостиную открылась и в нее вошла высокая темноволосая женщина, сопровождаемая Зигбертом Кальтензее. Элард остался сидеть в кресле, даже не подняв взгляда.

— Добрый вечер, господин старший комиссар. — Зигберт, чуть улыбнувшись, подал Боденштайну руку. — Разрешите представить вам мою сестру Ютту.

В действительности Ютта оказалась совершенно иной, нежели крутая женщина-политик, которую Боденштайн до сего времени видел только по телевидению; более женственной, более обаятельной и неожиданно привлекательной. Хотя она не совсем соответствовала его типу женщин, Оливер с первого взгляда почувствовал ее притяжение. Прежде чем она успела подать Боденштайну руку, он уже раздел ее глазами и представил себе обнаженной. Ему стало неловко от своих неприличных мыслей, и он чуть не покраснел под испытующим взглядом ее голубых глаз, которым она его также оценивала. Казалось, то, что она видела, ей нравилось.

— Моя мать много о вас рассказывала. Рада, что наконец-то могу познакомиться с вами лично. — Ютта улыбнулась с подобающей строгостью и взяла руку Боденштайна, задержав ее в своей чуть дольше, чем это было нужно. — Пусть даже обстоятельства достаточно печальны.

— Собственно говоря, я только хотел коротко поговорить с вашей матерью. — Боденштайн старался подавить в себе внутреннее волнение, которое пробудил в нем ее взгляд. — Но ваш брат сказал мне, что она не совсем здорова.

— Анита была самой давней подругой моей мамы. — Ютта отпустила его руку и озабоченно вздохнула. — События последних дней страшно ее потрясли. Я начинаю серьезно беспокоиться. Мама не такая крепкая, как это кажется. Кто это только делает?

— Чтобы выяснить это, мне нужна ваша помощь, — сказал Боденштайн. — У вас есть немного времени, чтобы ответить на пару моих вопросов?

— Разумеется, — сказали Зигберт и Ютта Кальтензее одновременно.

Совершенно неожиданно из состояния тяжелых раздумий вышел их брат Элард. Он поднялся, поставил пустой стакан на приставной столик и посмотрел налитыми кровью глазами на брата и сестру. Ростом он был на целую голову выше их обоих.

— Вы знали, что Гольдберг и Шнайдер были эсэсовцами?

В ответ Зигберт только удивленно поднял брови, но на лице его сестры Боденштайн разглядел выражение испуга.

— Дядя Йосси нацист? Что за чушь! — Она скептически засмеялась и покачала головой. — Что ты говоришь, Элард? Ты пьян?

— Я уже несколько лет не был так трезв. — Кальтензее с ненавистью посмотрел сначала на сестру, потом на брата. — Может быть, поэтому я тоже вижу это так отчетливо. Эту изолгавшуюся семью можно выносить только с перепою!

Из-за поведения их старшего брата Ютта чувствовала себя явно неловко. Она смущенно посмотрела на Боденштайна и улыбнулась извиняющейся улыбкой.

— У них была обнаружена татуировка группы крови, как это было принято у членов СС, — продолжал Элард с мрачной миной. — И чем больше я об этом думаю, тем больше уверяюсь в том, что это правда. Именно Гольдберг…

— Это правда? — прервала Ютта своего брата и посмотрела на Боденштайна.

— Да, — подтвердил тот кивком головы. — Татуировка была обнаружена при вскрытии.

— Но этого не может быть! — Она повернулась к Зигберту и схватила его за руку, как будто ища у него защиты. — Я имею в виду, что в отношении Германа меня это не удивляет, но с дядей Йосси это невозможно!

Элард открыл рот, чтобы возразить, но его брат опередил его.

— А вы нашли Роберта? — спросил он.

— Нет, пока не нашли. — Следуя неопределенной интуиции, Боденштайн ничего не сказал братьям и их сестре о жестоком убийстве Моники Крэмер. Он отметил, что Элард вообще ничего не спрашивал о Ватковяке.

— Да, господин Кальтензее, — обернулся он к профессору, — когда и от кого вы узнали о смерти Аниты Фрингс?

— Моей матери сегодня утром позвонили, — ответил Элард, — примерно около половины восьмого. Ей сообщили, что Анита исчезла из своей комнаты. Через пару часов ее известили, что та скончалась.

Боденштайн был удивлен этим честным ответом. Или присутствие духа у профессора было недостаточным, чтобы лгать, или он в самом деле ничего не подозревал. Может быть, Пия тоже ошибалась и семейство Кальтензее не имело никакого отношения к тому, что квартира старой дамы была обчищена.

— Как отреагировала ваша мать?

Зазвонил мобильный телефон Кальтензее. Он мельком взглянул на дисплей, и его невыразительное лицо оживилось.

— Извините меня, пожалуйста, — сказал он неожиданно. — Мне нужно в город. У меня важная встреча.

С этим он исчез, не попрощавшись и не пожав руки. Ютта, покачав головой, проводила его взглядом.

— Его любовные интрижки с девушками, которые почти вдвое моложе его, постепенно становятся для него все более обременительными, — заметила она с едкой ухмылкой. — В конце концов, он уже не юноша.

— У Эларда сейчас кризис смысла, — объяснил Зигберт Кальтензее. — Вы должны быть снисходительны к его поведению. После его увольнения полгода назад он впал в депрессию.

Боденштайн наблюдал за братом и сестрой, и ему казалось, что, несмотря на разницу в возрасте, они были очень близки друг с другом. Зигберта Кальтензее было довольно сложно охарактеризовать. Внимательный, почти гипертрофированно вежливый, он не демонстрировал своего отношения к старшему брату.

— Когда вы узнали о смерти фрау Фрингс? — спросил Оливер.

— Элард позвонил мне около половины одиннадцатого. — При воспоминании об этом Зигберт наморщил лоб. — Я был по делам в Стокгольме и ближайшим рейсом сразу вылетел домой.

Его сестра села на стул, достала из кармана блейзера пачку сигарет и закурила, глубоко затянувшись.

— Дурная привычка, — подмигнула она заговорщически Боденштайну. — Только не выдавайте меня моим избирателям. Или моей матери.

— Обещаю, — кивнул Оливер, усмехнувшись.

Зигберт Кальтензее налил себе бурбон и предложил также Боденштайну, но тот вновь отказался.

— А мне Элард прислал эсэмэску, — сказала Ютта. — Я была на пленарном заседании и поэтому переключила мобильный телефон на режим «без звука».

Боденштайн подошел к столику, на котором стояли семейные фотографии в серебряных рамках.

— Вы уже подозреваете кого-нибудь в совершении этих трех убийств? — поинтересовался Зигберт.

Оливер покачал головой.

— К сожалению, нет, — сказал он. — Вы хорошо знали все троих. Кто мог быть заинтересован в их смерти?

— Абсолютно никто, — ответила Ютта и затянулась сигаретой. — Они не обидели ни одну человеческую душу. Я, правда, знала дядю Йосси уже как старого человека, но он всегда был очень добр ко мне. Никогда не забывал привезти мне какой-нибудь подарок. — Рассеянно улыбнулась. — Ты помнишь седло гаучо, Берти? — спросила она своего брата, который скорчил гримасу при упоминании этого детского прозвища. — Я думаю, мне было восемь или девять лет, и я вряд ли могла поднять эту штуковину. Но жертвой был мой пони…

— Тебе было десять лет. — Зигберт поправил свою младшую сестру с дружеской симпатией. — И первый, кто тебя пронес на этом седле через гостиную, был я.

— Точно. Мой взрослый брат делал все, что я хотела.

Ударение было сделано на слове «все». Ютта выпустила сигаретный дым через нос и одарила Боденштайна улыбкой, в которой тот уловил нечто большее, чем обычное любопытство. Ему стало невольно жарко.

— Иногда, — добавила она, не спуская с него глаз, — я могу оказывать влияние на мужчин.

— Йосси Гольдберг был очень внимательным, дружелюбным человеком, — сказал Зигберт, подойдя с бокалом бурбона в руке к Ютте.

Брат и сестра попеременно что-то рассказывали и характеризовали Гольдберга и Шнайдера совершенно иначе, нежели это делал Элард. Все звучало совершенно естественно, и тем не менее Боденштайн ощущал себя зрителем на театральном спектакле.

— Герман и его жена были очень приятными людьми. — Ютта раздавила сигарету в пепельнице. — Правда. Я их очень любила. С Анитой я познакомилась только в конце восьмидесятых годов. Я была очень удивлена, когда мой отец одарил ее долей в своей фирме. О ней я вам, к сожалению, не смогу вообще ничего сказать.

Она встала.

— Анита была самой давней подругой матери, — добавил Зигберт Кальтензее. — Они познакомились, когда были еще маленькими девочками, и никогда не теряли контакт, хотя Анита до воссоединения жила в ГДР.

— Понятно. — Боденштайн взял одну из фотографий в рамке и стал ее задумчиво рассматривать.

— Это свадебная фотография моих родителей. — Ютта подошла к нему, взяла другую фотографию. — А здесь… ой, Берти, ты знал, что мама вставила эту фотографию в рамку?

Она весело усмехнулась, ее брат тоже улыбнулся.

— Это было после выпускных экзаменов Эларда, — объяснил он. — Я эту фотографию терпеть не могу.

Боденштайн догадывался почему. На фотографии Эларду Кальтензее было лет восемнадцать. Он был высокий, стройный и прекрасно выглядел. А вот его младший брат на фотографии казался полной свинкой с редкими бесцветными волосами и толстыми щеками.

— Это я в день своего семнадцатилетия, — Ютта указала на следующую фотографию и мельком сбоку посмотрела на Боденштайна. — Ужасно худая. Мама тогда притащила меня к врачу, так как думала, что у меня истощение. Но, к сожалению, я к этому не склонна.

Она обеими руками провела по своим бедрам, на которых Боденштайн не увидел ничего лишнего, и хихикнула. С удивлением он обнаружил, что этим случайным жестом ей удалось привлечь его интерес к ее телу, как будто она знала, что он рисовал себе при взгляде на нее. Пока Боденштайн еще обдумывал, сделала ли она это обдуманно, дама указала на другую фотографию. Ютта и молодая женщина с черными волосами — обеим лет по двадцать пять — улыбались в камеру.

— Моя лучшая подруга Катарина, — объяснила она. — Это Кати и я в Риме. Все называли нас «близнецами», так как мы были неразлучны.

Боденштайн рассматривал снимок. Подруга Ютты выглядела как фотомодель. По сравнению с ней Ютта тех времен выглядела как серая мышь. Боденштайн ткнул пальцем на другую фотографию, на которой молодая Ютта была изображена с мужчиной примерно ее возраста.

— Кто это рядом с вами? — поинтересовался он.

— Роберт, — ответила Ютта. Она стояла так близко к нему, что он мог ощущать аромат ее духов и легкий запах сигаретного дыма. — Мы полные ровесники, я лишь на один день старше его. Это всегда очень обижало маму.

— Почему?

— А вы подумайте. — Она посмотрела на Оливера; ее лицо было так близко от него, что в ее голубых глазах он мог увидеть темные крапинки. — Мой отец практически в один и тот же день обрюхатил ее и другую женщину.

Откровенное упоминание этого столь интимного обстоятельства смутило Боденштайна. Казалось, что она это заметила и двусмысленно улыбнулась.

— Роберта я считаю более других способным совершить преступление, — сказал Зигберт. — Я знаю, что он постоянно клянчил деньги у нашей матери и ее друзей, даже после того, как я запретил ему появляться в нашем доме.

Ютта поставила на место фотографии в рамках.

— Он совсем опустился, — подтвердила она с сожалением. — С тех пор как был выпущен из тюрьмы, так и не приобрел постоянного места жительства. Очень печально, что он зашел так далеко, при этом у него были все шансы избежать этого.

— Когда вы разговаривали с ним в последний раз? — спросил Боденштайн.

Брат с сестрой задумчиво переглянулись.

— Достаточно давно, — ответила Ютта.

— Я думаю, это было во время моей последней избирательной кампании. У нас был стенд в пешеходной зоне в Бад-Зодене, и он там неожиданно появился. Я его сначала даже не узнала.

— И он даже не попросил у тебя денег? — фыркнул презрительно Зигберт. — Ему всегда нужны были только деньги, деньги, деньги. Я его больше ни разу не видел с тех пор, как выгнал его. Я думаю, он понял, что от меня больше ничего не получит.

— У нас отобрали дело по расследованию убийства Гольдберга, — сказал Боденштайн. — А сегодня квартира фрау Фрингс была полностью очищена, прежде чем мы успели там все осмотреть.

Брат и сестра Кальтензее посмотрели на него, явно удивившись тому, что он резко сменил тему.

— Для чего кому-то понадобилось очищать квартиру? — спросил Зигберт.

— У меня создается впечатление, что кто-то хочет воспрепятствовать нашему расследованию.

— Почему же?

— Н-да. Это главный вопрос. Я этого не знаю.

— Гм, — Ютта задумчиво посмотрела на него. — Анита, правда, не была богатой, но у нее имелись некоторые драгоценности. Может быть, это сделали люди из пансионата. У Аниты не было детей, и они наверняка это знали.

Боденштайн и сам подумал об этом вскользь. Но для этого не нужно было бы вычищать всю квартиру, вплоть до мебели.

— Это не могло быть случайностью, что все трое были убиты одним и тем же способом, — продолжила Ютта свои размышления. — У дяди Йосси наверняка была бурная жизнь, в течение которой он приобрел себе не только друзей. Но дядя Герман? Или Анита? Я этого не могу понять.

— Что остается для нас полной загадкой, так это число, которое преступник оставил на всех трех местах его преступлений. 1–6–1–4–5. Мне кажется, что это какое-то указание. Но на что?

В этот момент дверь открылась. Ютта испуганно вздрогнула, когда в дверном проеме появился Моорманн.

— Вы не могли постучать? — прикрикнула она на него.

— Прошу прощения, — садовник вежливо кивнул Боденштайну, но его лошадиное лицо не выражало никаких эмоций. — Милостивой госпоже стало хуже. Я только хотел проинформировать вас, прежде чем вызывать «Скорую помощь».

— Спасибо, Моорманн, — сказал Зигберт. — Мы сейчас поднимемся наверх.

Тот чуть заметно поклонился и исчез.

— Прошу меня извинить, — лицо Кальтензее вдруг стало очень озабоченным. Он достал из внутреннего кармана пиджака свою визитную карточку и подал ее Боденштайну. — Если у вас будут вопросы, позвоните мне.

— Конечно. Передайте вашей маме мои пожелания скорейшего выздоровления.

— Спасибо. Ты идешь, Ютта?

— Да. Сейчас. — Она подождала, пока уйдет ее брат, затем нервными пальцами вытащила из пачки сигарету. — Этот Моорманн просто ужасен! — Ее лицо было совершенно бледным. Она глубоко затянулась. — Этот старый шпион ходит беззвучно по всему дому и каждый раз пугает меня до смерти!

Боденштайн удивился. Ютта выросла в этом доме и наверняка с самого детства привыкла к деликатному персоналу.

Они прошли через холл к входной двери. Ютта с подозрением огляделась.

— К слову сказать, есть еще кое-кто, с кем вам следует поговорить, — сказала она, понизив голос. — Томас Риттер, бывший ассистент моей матери. Я считаю, что он способен на все.

Боденштайн рассеянно шел к своему автомобилю. Элард Кальтензее не любил ни свою мать, ни брата, ни сестру, которые снисходительно отвечали на его антипатию. Почему тогда он жил в Мюленхофе? Зигберт и Ютта Кальтензее вели себя вежливо и услужливо и, не колеблясь, отвечали на все его вопросы, но и их, казалось, как ни странно, не особенно тронуло жестокое убийство троих стариков, которых они якобы очень уважали. Что-то во время разговора с обоими Кальтензее его насторожило, но что?

Спустились сумерки. Зашуршали дождевальные установки, орошая сочную зелень огромных газонов. И здесь Оливеру кое-что пришло в голову. Это было лишь одно придаточное предложение, сказанное Юттой, но оно могло иметь чрезвычайно важное значение.