Эмма потеряла покой. Она скучала по своей маленькой дочке и одновременно боялась того момента, когда Луиза опять окажется дома. До сего времени она никогда не воспринимала ответственность за своего ребенка как тяжелую ношу, но сейчас это стало именно так. Это стало бременем, которое она должна была нести совершенно одна. Это было ее задачей – защитить Луизу и еще не родившегося младенца.

Эмма не могла понять, почему Флориан никогда не рассказывал ей о своей сестре-близнеце. Что еще он скрывал от нее? Какой будет ее дальнейшая жизнь? Она скопила некоторую сумму денег, и отец после смерти оставил ей в наследство квартиру во Франкфурте. От сдачи квартиры в аренду она могла бы некоторое время продержаться на плаву. Среди ночи она даже отправила е-мейл своей прежней начальнице и осторожно спросила, нет ли у них работы для нее в отделе обработки документации. До рассвета она просматривала сайты в Интернете, посещала различные форумы, на которых общались женщины, дети которых подвергались насилию, читала страшные истории об исполненных любви мужьях и отцах, превратившихся в педофилов. Во всех этих случаях она пыталась проводить параллели со своей жизнью и с Флорианом. Мужчины, которые совершали насилие над детьми, часто имели в детстве психологические травмы или сами становились жертвами педофилов. Где-то было написано, что склонность к педофилии также часто обусловлена генетически.

В половине седьмого Эмма захлопнула ноутбук. Только в последние часы она ясно осознала всю серьезность подозрения, что Флориан мог совершить насилие над Луизой. Тот факт, что она вообще считала это возможным, означал крах ее семейной жизни. Никогда больше она не сможет ему доверять, никогда больше она не будет спокойна, если он будет оставаться один на один с ребенком. Все это было так отвратительно, так больно! И не было никого, с кем она могла бы об этом поговорить. По-настоящему поговорить. Психотерапевт и женщина из Департамента по делам молодежи, правда, ее выслушали и дали какие-то советы, как ей следует себя вести, но Эмме хотелось поговорить с кем-то, кто знал Флориана, кто смог бы ее успокоить и сказать ей, что все это сплошная чепуха. Ее свекор и свекровь отпадали. Она считала недопустимым обременять старых людей такими проблемами, тем более за несколько дней до торжества, посвященного юбилею Йозефа.

Здесь ей в голову пришла Корина. Сводная сестра Флориана всегда была честна с ней, они дружили, и Эмма ценила ее совет и ее мнение. Может быть, она расскажет ей что-нибудь о загадочной сестре-близнеце Флориана! Приняв решение, Эмма написала эсэмэску, в которой просила Корину уделить ей четверть часа.

Не прошло и минуты, как она получила ответ.

«Ты рано поднялась!:) Приходи к нам сегодня днем. Вместе пообедаем и заодно поговорим. О’кей?» — написала она.

«О’кей. Спасибо», – ответила Эмма. Она тяжело вздохнула. Ей глубоко претило расспрашивать других людей о собственном муже, но тот не оставил ей выбора своей нечестностью.

– Закрой. Я замерзла, – сказала Катрин Фахингер раздраженно, когда Кристиан Крёгер настежь раскрыл окно в переговорной комнате. Гроза минувшей ночью принесла немного прохлады, приятный свежий воздух ворвался в помещение, разогнав затхлое тепло.

– В комнате двадцать один градус, – ответил Крёгер. – Никакого движения воздуха.

– И тем не менее. Я сижу прямо на сквозняке. Сегодня я упряма.

– Тогда сядь куда-нибудь еще.

– Я всегда сижу здесь!

– Десять минут свежего воздуха тебя сразу не убьют. Я всю ночь работал, и мне нужно немного кислорода, – заявил Крёгер.

– Не изображай из себя единственного, кто здесь работал, – фыркнула Катрин, вскочила и уже хотела закрыть окно, но Кристиан крепко схватился за ручку.

– Ну, хватит. Оставьте окно открытым. И возьмите себя в руки, – сказал Боденштайн. – Сядьте на десять минут где-нибудь в другом месте, Катрин.

Катрин рассерженно засопела, взяла свою сумку и пересела.

Пия выпила за утро уже третью чашку кофе и, тем не менее, боролась с беспрестанно одолевавшими ее приступами зевоты. Она посмотрела на собравшуюся команду и увидела сплошь усталые лица с покрасневшими глазами. Новое дело принесло массу новой работы. Они и без того уже почти три недели вкалывали без выходных и свободных вечеров. Постепенно у каждого из них накопилась усталость. И прежде всего потому, что не было ощутимых результатов, которые как-то продвинули бы их расследование. Было лишь сплошное блуждание в тумане. Медленно, но верно Пия, и не только она, теряла терпение. Ночь была опять очень короткой. Она приехала домой без десяти три ночи, и ей потребовался еще час, чтобы совершить вечерние процедуры и уснуть.

После Кая, который сообщил основные данные о погибшей, докладывал Крёгер. Отпечатки пальцев, которые были обнаружены на дверной раме и на стуле, принадлежат Бернду Принцлеру, и специалисты из Управления уголовной полиции земли, к сожалению, напрасно пытались выяснить, куда и с какого времени велась трансляция с камеры, установленной в процедурном кабинете. Кроме того, пока им не удалось взломать ноутбук Леонии Вергес, без пароля это было практически нереально. Жуткие сообщения на пленке автоответчика поступали с аппарата с блокированным номером, так что и здесь был тупик.

Крёгер и его команда наткнулись в доме на шкафы, забитые картами с историями болезней пациентов, и, разумеется, было невозможно быстро пересмотреть их все. Кроме того, возникал вопрос: был ли убийца пациентом психотерапевта? На сайте Центра по оказанию психологической помощи было указано, что Леония Вергес не занимается проблемами мужчин, а проводит лечение исключительно женщин с психологическими травмами.

– Но ведь мог же какой-нибудь супруг или бывший партнер возненавидеть ее до такой степени, что решился на убийство, – предположила Катрин.

– Мы обнаружили отпечатки пальцев Принцлера на дверной раме и на стуле, – сказала Пия. – Но как он проник в дом?

– Он взял ключ, когда приковал ее к стулу и смонтировал камеру, – предложил свою версию Джем.

– Зачем он вообще приходил еще раз? – размышляла Пия вслух, глядя на доску, на которой она написала имя «Леония Вергес». Стрелки вели к Ханне и Майке Херцманн, к Принцлеру и Ротемунду. У нее было уверенное чувство, что нападение на Ханну Херцманн и убийство Леонии Вергес были взаимосвязаны, возможно, даже совершены одним и тем же лицом. Накануне вечером она об этом не подумала, но сегодня утром, проснувшись, задалась вопросом: кто, собственно говоря, вызвал вчера полицию и «Скорую помощь»? Это была не Майке Херцманн. Пия еще раньше затребовала регистрацию звонка в Центральной диспетчерской экстренных вызовов. В 22.12 позвонил какой-то мужчина, не назвав своего имени. «В Лидербахе, по адресу Альт-Нидерхофхайм, 22, в доме лежит труп. Ворота во двор и входная дверь открыты».

– Соседи несколько раз видели машину Принцлера, – сказала Пия задумчиво. – Он разведывал обстановку или знал Леонию Вергес?

– Если бы я хотел разведать обстановку, я не стал бы разъезжать здесь на таком заметном драндулете, – ответил Кай. – Кстати, инфракрасная радиокамера – это продукт массового спроса. Так что маловероятно, что нам удастся выяснить, где она была куплена.

Боденштайн, который до сих пор сидел молча и слушал, откашлялся.

– Меня прежде всего интересует, что связывало Килиана Ротемунда с Леонией Вергес, – сказал он. – Он вместе с Принцлером был у Ханны Херцманн. Я думаю, нам нужно в первую очередь сосредоточиться на нем. Он изнасиловал Ханну Херцманн, он был осужден за педофилию, он живет в вагончике в убогом кемпинге, к нему приходят несовершеннолетние девочки. Я не удивлюсь, если окажется, что он имеет какое-то отношение и к нашей «русалке».

– И каков же его мотив? – спросила Пия. – Его интересуют маленькие дети, но насилует он взрослую женщину. А затем подвергает мучительной смерти ее психотерапевта. Зачем?

– Потому что он болен, – предположила Катрин. – Может быть, Ханна или Леония выяснили, что он повторно совершил преступление и нарушил свои обязательства во время испытательного срока. Или они узнали, что он убил девочку, а он хотел помешать им сообщить в полицию.

На какое-то время в комнате воцарилась тишина, каждый обдумывал эти предположения.

– А Принцлер покрывает его или ему даже помогает, – добавил Кай. – Он в долгу у Ротемунда еще по старым делам.

– Но откуда оба знают Леонию? – гадал Боденштайн.

Хороший вопрос. И никакого ответа.

– Если все так, как предполагает Катрин, – раздумывала Пия, – то Ханна Херцманн находится в большой опасности. Она, в конце концов, жива и может что-то вспомнить.

– Ты права, – кивнул Боденштайн. – К ней нужно немедленно приставить охрану.

Зазвонил телефон, стоявший на столе. Майке Херцманн ждала внизу. Накануне вечером она была в шоке и едва смогла выдавить из себя пару связных фраз, но пообещала прийти сегодня в комиссариат. Катрин пошла вниз, чтобы встретить ее возле охраны.

– Продолжим позже, – решил Боденштайн. – А сейчас мы с Пией поговорим с юной дамой. Кай, вы займитесь организацией охраны Ханны Херцманн. Джем, вы с Катрин в одиннадцать часов отправляйтесь на вскрытие Леонии Вергес.

Все кивнули, Джем и Кай встали и вышли из переговорной комнаты.

– Мне любопытно, выложит ли она наконец все то, что знает? – Пия поднялась, закрыла окно и опустила жалюзи, чтобы помещение вновь сразу не нагрелось.

Через некоторое время Майке Херцманн сидела за столом для переговоров. Она выглядела бледной и уставшей.

– Я этой ночью была у матери, – начала она говорить тихим голосом. – Ей все еще очень плохо, и она ничего не может вспомнить. Но… я… я знаю, что это было глупо с моей стороны, что я не пришла к вам раньше. Я… не понимала, как это все ужасно…

Ее голос задрожал, и она замолчала. Потом она открыла рюкзак и достала две записки.

– Это распечатка е-мейла Килиана Ротемунда, который я нашла в компьютере матери, – сказала она и передвинула листок через стол. – А это… это записка, которую он бросил в почтовый ящик.

Пия рассматривала листок, который, видимо, был вырван из записной книжки, и прочитала пару фраз.

«Я ждал до 1.30, – прочитала она. – Я очень хотел бы с тобой увидеться. Батарейка на мобильнике села! Ниже адрес, БП в курсе. Позвони мне. К.».

Она перевернула записку и прочитала адрес. Потом она пробежала распечатку е-мейла:

«Ханна, почему ты не даешь о себе знать?! Что-нибудь случилось? Я что-то сказал или сделал, что тебя обидело? Пожалуйста, позвони мне. К сожалению, с Леонией мне не удалось поговорить, она тоже не отвечает, но в понедельник я все же поеду в А и встречусь там с людьми, с которыми связался Б. Они сейчас наконец готовы поговорить со мной. Я думаю о тебе! Не забывай меня. К.».

Ее досада на девушку, которая сидела здесь с таким растерянным и робким видом, будто у нее обнаружили шпаргалку во время контрольной работы, перешла в жгучую ярость. Маленькая глупая дурочка!

– Вы понимаете, что вы натворили, утаив от нас эту информацию? – сказала Пия, едва сдерживая себя и передавая записку шефу. – Мы уже несколько дней ищем Принцлера и Ротемунда. Леония Вергес, возможно, осталась бы в живых, если бы вы не скрытничали.

Майке Херцманн закусила нижнюю губу и виновато опустила голову.

– Есть что-то еще, что вы от нас до сего времени утаивали? – спросил Боденштайн. Пия по его резкому тону поняла, что он тоже разгневан. Но в отличие от нее он обладал железным самообладанием, с помощью которого всегда держал под контролем свои эмоции.

– Нет, – прошептала Майке. Ее взгляд был пустым, а на лице было написано отчаяние. – Я… я… Вы этого не понимаете…

– Да, я действительно этого не понимаю, – подтвердил Боденштайн холодно.

– Вы не знаете мою мать! – Неожиданно из ее глаз полились слезы. – Она впадает в бешенство, если кто-то вмешивается в ее расследования. Поэтому я и поехала по этому адресу. Я… я думала, что смогу там что-то выведать и потом рассказать вам…

– Что вы сделали? – Пие показалось, что она ослышалась.

– Это старая крестьянская усадьба со свалкой металлолома, окруженная высоким забором. – Майке Херцманн проглотила слюну. – Я забралась на наблюдательную вышку и хотела только посмотреть, что там. Но эти байкеры меня заметили и натравили на меня бойцовую собаку, которая меня чуть не загрызла. Мне… мне повезло, что там оказался лесник, или кто-то в этом роде, и он ее… застрелил, после этого мне удалось сбежать.

Пия редко теряла дар речи, но сейчас это был тот самый случай.

– Вы скрыли важную информацию, – сказал Боденштайн. – Возможно, из-за этого погиб человек. Что с компьютером вашей матери, в котором вы обнаружили е-мейл? Где он?

– У меня дома, – сказала Майке Херцманн, чуть помедлив.

– Хорошо. Тогда мы едем сейчас к вам домой и забираем его. – Боденштайн слегка хлопнул ладонью руки по поверхности стола и встал. – Ваше поведение будет иметь для вас определенные последствия, фрау Херцманн, это я вам обещаю.

В присутствии Корины Эмма всегда чувствовала себя какой-то ущербной и жалкой. Она сидела за большим столом в столовой, совершенно вспотевшая и аморфная, словно кит на суше. Корина тем временем готовила в открытой кухне, обставленной мебелью из высококачественной стали в стиле хай-тек, для своих четверых сыновей, которые в разное время приходили из школы. Корина с шести часов всегда была на ногах, в первой половине дня работала в офисе, кроме того, занималась семейными проблемами и хозяйством, в то время как Эмма чувствовала себя замотанной даже с одним ребенком. При этом раньше она делала на своей работе самые немыслимые вещи, что-то планировала, организовывала, импровизировала, и все это зачастую в самых тяжелых и самых примитивных условиях. Она в девятнадцать лет уехала из дома и без каких-либо проблем довольно успешно сама устроила свою жизнь.

Что изменилось? Когда она стала считать себя ни на что не способной? Раньше она обеспечивала доставку тонн продуктов и медицинского оборудования в самые отдаленные уголки мира, а сегодня уже одна покупка в супермаркете была для нее проблемой.

В кухне стоял аромат помидоров и базилика, чеснока и жареного мяса, и желудок Эммы болезненно сжался от голода. Параллельно Корина выгружала посуду из посудомоечной машины, рассказывая при этом о последних приготовлениях к грандиозному торжеству, которое состоится в пятницу.

– Я уже заканчиваю, – сказала Корина и улыбнулась. – У тебя ведь есть еще время?

«У меня есть целый день», – подумала Эмма, но не сказала этого вслух, а ограничилась сдержанным кивком. Она молча выслушала повседневные новости, которые Корина рассказывала о своем муже и сыновьях, и неожиданно испытала чувство зависти. Как бы она тоже хотела иметь дом, мужа, который вечерами неожиданно приносил бы суши, поливал сад, устраивал со своими сыновьями различные мероприятия и каждый вечер за бокалом вина вместе с женой обсуждал минувший день! Насколько иной была ее жизнь! Ее единственным жильем была квартира с чужой мебелью в доме свекра и свекрови. Еще у нее был муж, который почти ничего о себе не рассказывал, а перед самым рождением своего второго ребенка оставил ее. А о своем страшном подозрении в том, что он, возможно, сделал с Луизой, она вовсе не хотела думать. Постепенно в ней укоренилось чувство, что она навсегда потеряла Флориана, и в последние дни оно переросло в уверенность. То, что случилось, нельзя было больше изменить.

– Ну, вот. – Корина подсела к Эмме за стол. – О чем ты хотела со мной поговорить?

Эмма собрала все свое мужество.

– Флориан никогда не рассказывал мне, что у него есть сестра-близнец. Никто о ней ничего не говорит.

Улыбка исчезла с лица Корины. Она облокотилась локтями на стол, сложила руки и закрыла ими лицо. Эмма уже подумала, что Корина не ответит ей, так долго она молчала. Но наконец она опустила руки и вздохнула.

– История Михаэлы очень печальна и болезненна для всей семьи Финкбайнер, – сказала она тихо. – Еще маленькой девочкой она страдала психическим заболеванием. В наше время, вероятно, ей можно было бы помочь, но тогда, в семидесятые годы, проблема детской психологии не была еще хорошо изучена, и никто не знал, что у нее расстройство множественной личности. И ее просто считали капризным, лживым ребенком. Поэтому с ней поступали очень несправедливо, но никто не придумал ничего лучшего.

– Это ужасно, – прошептала Эмма растерянно.

– Йозеф и Рената заботились о Михаэле больше, чем о нас, других детях, – продолжала Корина. – Но вся любовь и забота в конечном счете ничего не дали. В двенадцать лет она впервые ушла из дома, ее поймали на магазинной краже. После этого у нее всегда были неприятности с полицией. Йозеф многое улаживал благодаря своим связям, но Михаэла этого не понимала. Она рано начала употреблять алкоголь и наркотики, никто из нас с ней больше не общался. Для Флориана это было особенно тяжело.

Все радостные искорки погасли в глазах Корины, и Эмма пожалела, что затронула эту тему, которая вызвала у Корины такие болезненные воспоминания.

– Почему Флориан никогда мне о ней ничего не рассказывал? – спросила Эмма. – Я бы это поняла. В каждой семье есть паршивая овца.

– Ты должна понять, как это ужасно было для него и как он от этого страдал. Наконец, это было одной из причин, почему он уехал из дома, как только смог, – ответила Корина. – Он все время находился в тени своей сестры, которой всегда уделялось значительно больше внимания, чем ему. Пусть он был прелестным ребенком, прилежным и трудолюбивым, но первенство всегда принадлежало только Михаэле.

– И что с ней стало?

– Она бросила школу, когда ей исполнилось пятнадцать лет, и пошла на панель, чтобы заработать себе на наркотики. Постепенно она осела в этой среде. Йозеф все предпринял, чтобы ее вытащить оттуда, но она не хотела, чтобы ей помогли. После попытки суицида она провела пару лет в закрытой психиатрической клинике. Она не хотела больше встречаться ни с родителями, ни с кем из своих братьев и сестер.

Эмма заметила, что Корина говорит о своей сводной сестре в прошедшем времени.

– А где она сейчас? Кто-нибудь это знает?

На плите кипящая в кастрюле вода для макарон стала выплескиваться через край, образуя шипящий пар. В этот момент возле окна кухни остановился автомобиль. Шум мотора затих, хлопнули дверцы, и раздался звонкий детский голос: «Мама, я хочу есть!»

Корина, казалось, ничего этого не воспринимала. Вся ее энергия разом покинула ее. Она сжала губы, и взгляд ее был бесконечно печальным.

– Михаэла умерла два года назад, – сказала она. – На ее похоронах были только Ральф, Ники, Сара и я. С тех пор никто больше не упоминает ее имя.

Эмма с ужасом смотрела на подругу.

– Поверь мне, Эмма, так лучше. – Корина коснулась рукой руки Эммы, потом встала и пошла к плите, чтобы положить макароны в кипящую воду. – Не надо бередить старые раны. Михаэла действительно принесла слишком много горя Йозефу и Ренате.

Торбен, младший сын Корины, ворвался через открытую застекленную дверь в столовую, бросил свой рюкзак в угол и побежал в кухню, не обращая внимания на Эмму.

– Я умира-а-аю с голоду! – объявил он.

– Помой руки и отнеси свой рюкзак наверх. Через десять минут будем обедать. – Корина рассеянно погладила его по голове, потом посмотрела в сторону террасы. – Спасибо, что ты его забрал, Хельмут. Поешь с нами?

Эмма только сейчас заметила управляющего домами Гельмута Грассера, который стоял в дверях, ведущих на террасу. Она встала.

– Здравствуйте, господин Грассер, – сказала она.

– Добрый день, фрау Финкбайнер. – Он улыбнулся. – Как вы себя чувствуете в такую жару?

– Спасибо, пока ничего. – Эмма тоже выдавила из себя улыбку. Она надеялась поговорить еще с Кориной о своих подозрениях по поводу Флориана и Луизы, но теперь это было едва ли возможно, так как Торбен и управляющий уже сидели за столом.

– Я, пожалуй, пойду, – сказала она, и Корина не попыталась ее удержать. Ее лицо было мрачным, привычные лучики погасли. Она сняла крышку со сковороды, в которой на слабом огне томился соус из мясного фарша, и помешала его. Не обиделась ли Корина на нее за то, что та спросила ее о сестре-близнеце Флориана?

– Спасибо за искренность, – Эмма не осмелилась обнять подругу, как она это делала обычно. – До завтра.

– Да, до завтра, Эмма. – Ее улыбка была натянутой. – Не обижайся на Флориана.

Боденштайн втиснулся на пассажирское сиденье в «Мини» Майке Херцманн, так как он считал, что она вполне может попытаться от них сбежать. Пия взяла служебный автомобиль и вслед за ними поехала в город. Кай тем временем запросил ордер на арест Бернда Принцлера и постановление на производство обыска по его местожительству. Пия до сих не могла смириться с тем, что натворила Майке Херцманн. Когда она проезжала мимо Мессетурма, зазвонил ее телефон.

– Это Фрей. Добрый день, госпожа фрау Кирххоф. Я только что получил информацию о том, что в вашем расследовании наметился прогресс, – сказал главный прокурор, и Пия удивилась тому, как налажена доставка информации в прокуратуре Франкфурта.

– Да, мы раздобыли адрес подозреваемого по делу Ханны Херцманн и занялись расследованием нового убийства, – ответила она.

– Нового убийства?

Ага, кажется, информационный обмен не так уж оперативен.

Пия в нескольких словах рассказала прокурору о мучительной смерти Леонии Вергес и сообщила, что Принцлера видели возле ее дома.

– Бернд Принцлер – член франкфуртской банды «Короли дороги», – объяснила она. – Мы знаем, что он общался с Ханной Херцманн, и его отпечатки пальцев были обнаружены в доме погибшей фрау Вергес. Кроме того, его автомобиль многократно видели в Лидербахе соседи Леонии Вергес. Нам также известно, что Принцлер знаком с Килианом Ротемундом, которого мы разыскиваем по делу Ханны Херцманн в связи с изнасилованием и нанесением ей телесных повреждений.

– В любом случае они знакомы друг с другом, – подтвердил прокурор. – По крайней мере, канцелярия, совладельцем которой являлся Ротемунд, в течение нескольких лет представляла Принцлера и его команду.

– Мы получили информацию, что Ротемунд уехал в Амстердам. Его опознали в поезде, но голландские коллеги, к сожалению, упустили его на вокзале. Кроме того, мы узнали, что он нарушил свои обязательства на период испытательного срока.

– Каким образом?

– Соседи в кемпинге несколько раз видели, как к нему в вагончик заходили несовершеннолетние девочки. За это он опять отправится в тюрьму.

– Это невероятно.

– Тем не менее. Мы не исключаем даже, что Ротемунд имеет отношение к случаю с погибшей девушкой, обнаруженной в Майне. В любом случае существует связь между нападением на фрау Херцманн и убийством Леонии Вергес. Мой шеф будет завтра на передаче «Дело № XY», и мы надеемся, что после этого позвонит кто-нибудь, кто что-то видел или даже знает, где находится Ротемунд.

– Это хороший шанс, – согласился с Пией главный прокурор.

Пие пришлось дать газу, так как Майке Херцманн проехала перед ней на желтый сигнал светофора на перекрестке площади Фридриха Эберта и Майнцер-Ландштрассе. Вспыхнул красный свет.

– Черт подери! – выругалась Пия.

– Что вы сказали? – спросил главный прокурор Фрей.

– Извините. Но я попала под камеру. Красный сигнал светофора, и мобильник у уха.

– Это может быть солидный штраф. – Похоже, что прокурору было весело. – Спасибо за информацию, фрау Кирххоф. Как дела у Лилли?

– Спасибо, у нее все хорошо. – Пия улыбнулась. – За исключением того, что ей в голову впился клещ, которого пришлось удалять, так что она перенесла драматическую операцию.

Главный прокурор рассмеялся.

– Мне жаль, что я не могу уделять ей много времени, – сказала Пия. – Но, если нам немного повезет, мы скоро раскроем наши дела.

– Я тоже надеюсь. Если я могу вам чем-то помочь, не стесняйтесь мне звонить.

Пия обещала ему воспользоваться его предложением и отключила телефон. Только теперь она вспомнила то, о чем рассказывали ей бывшая жена Ротемунда и Кай Остерманн. Главный прокурор Фрей и Ротемунд когда-то были близкими друзьями, но Фрей не только обвинил своего старого друга, но и бросил его прессе на растерзание. Она размышляла, следует ли ей позвонить ему и спросить об этом, но тут же отказалась от этой мысли. Какое ей было дело до того, что произошло тогда между старыми друзьями. Через пару минут она остановилась у дома на Шульштрассе в Заксенхаузене и стала ждать Боденштайна, который должен был забрать компьютер Ханны из квартиры ее дочери. Пия была зла на Майке Херцманн, но еще больше на саму себя. Позавчера утром, когда они с Боденштайном были в «Херцманн продакшн», она еще помнила о компьютере, но потом ее отвлек звонок Лилли по поводу клеща, и она забыла об этом. Это была не оплошность, а грубая ошибка, которой она не имела права допускать.

Вообще-то Пия вместе с Джемом и Катрин из Института судебной медицины должна была поехать непосредственно в Лангензельбольд и задержать Принцлера, но доктор Николя Энгель отменила задание. Даже если Принцлер уже больше четырнадцати лет не имел официальной регистрации, он тем не менее входил во франкфуртскую группу «Короли дороги», считался способным к насилию и был очень опасен. Советник уголовной полиции предложила провести совместную акцию с подразделением спецназа. Боденштайн посчитал такие меры абсолютно излишними, но Энгель была непреклонна. Она опасалась, что Принцлер не отреагирует на вежливый звонок у ворот и, таким образом, окажется предупрежденным. Поэтому захват должен быть решительным и неожиданным. Организацию операции она взяла в свои руки, поэтому Пия неожиданно рано закончила свой рабочий день.

По дороге домой она заехала в супермаркет в Лидербахе и купила кое-что на ужин. В течение последних месяцев приготовлением еды все больше и больше занимался Кристоф. Он делал это с большим удовольствием и намного лучше, чем Пия, которая после работы в большинстве случаев не имела желания вставать к плите. Но сегодня ей захотелось приготовить что-нибудь особенное. Она включила электрогриль, стоявший на террасе перед кухней, нарезала тонкими ломтиками цукини и баклажаны и разложила их на гриле. Пока овощи поджаривались, Пия в пластиковой емкости «тупперваре» делала маринад из оливкового масла, соли, перца и выдавленного чеснока.

Результат вскрытия Леонии Вергес подтвердил первое предположение Хеннинга: женщина умерла от множественного отказа органов в результате полного обезвоживания. Мучительная смерть. Если бы ее обнаружили двумя часами раньше, возможно, ее удалось бы спасти. Это был жестокий вид смерти, и Пия не могла себе представить, что испытала женщина в последние часы своей жизни. Надеялась ли она еще на помощь или осознавала, что должна умереть? Но почему она должна была умереть? И почему таким образом? Камера, направленная точно на стул, и страшные фразы на автоответчике, которые Леония должна была слышать, свидетельствовали об исключительном садизме. Нетипично для такого типа, как Бернд Принцлер, который раньше отличался нанесением телесных повреждений и использованием огнестрельного оружия. Хотя Пия уже слишком долго работала в уголовной полиции, чтобы думать, будто уголовники придерживаются каких-то особых правил.

Ханна Херцманн была пациенткой Леонии Вергес, эта связь была неоспоримой. Познакомила ли Леония Ханну с Килианом Ротемундом или наоборот? Ротемунд и Принцлер были знакомы еще раньше, и этот факт также был установлен. Она надеялась, что Ханна вскоре сможет что-то вспомнить. Она была единственной, кто мог пролить свет на эту запутанную историю.

Погруженная в мысли, Пия положила жареные дольки цукини в маринад и поместила на гриль кружки баклажанов. Затем она нащипала целую горсть листьев шалфея с куста, который рос в горшке на подоконнике в кухне между свежим базиликом, лимонной мелиссой и розмарином. Лилли любила это фирменное блюдо Пии – спагетти с шалфеем, пармской ветчиной, каперсами и чесноком. Кристоф тоже всегда с удовольствием присоединялся.

Перед домом радостно залаяли собаки, и Пия поняла, что приехали Кристоф и Лилли. Через несколько секунд девочка вбежала в кухню с развевающимися косичками и горящими глазами. Она обняла Пию, и у нее изо рта водопадом посыпались слова. Батут, дедушка, пони, гепарды, детеныш жирафа… Пия рассмеялась.

– Помедленнее, помедленнее! – остановила она девочку. – Ты так быстро говоришь, что я не понимаю ни слова.

– Но я должна торопиться, – запыхавшись, возразила Лилли так серьезно и искренне, как это может делать только семилетний ребенок. – Раз уж ты здесь, я хочу рассказать тебе все, все, все!

– У нас еще целый вечер времени.

– Ты всегда так говоришь, – заявила Лилли, – а потом звонит твой телефон, и ты оставляешь нас с дедушкой одних.

Кристоф вошел в кухню в сопровождении собак. В руке у него был пакет, который он поставил на стол и поцеловал Пию.

– Она права. – Он усмехнулся, обвел взглядом блюдо, которое приготовила Пия, и поднял брови. – Спагетти с шалфеем?

– Я так это люблю! – воскликнула Лилли. – Я могла бы умереть за спагетти с шалфеем! Дедушка купил еще отбивные из ягненка.

– Пойдем на компромисс! – улыбнулась Пия. – Отбивные из ягненка и спагетти хорошо сочетаются. Но перед этим будут еще маринованные цукини и баклажаны.

– Но еще раньше будет ванна, – добавил Кристоф.

Лилли критически наклонила голову.

– О’кей, – сказала она, чуть подумав. – Но только если Пия пойдет вместе со мной.

– Договорились. – Пия отогнала от себя все мысли о работе. Утром она их опять соберет.

– Привет, мама.

Майке остановилась у изножья кровати и в слабом свете, который рассеивала лампочка для чтения на осветительной рейке над кроватью, заставила себя посмотреть на обезображенное лицо своей матери. Отеки немного спали, но гематомы выглядели еще ужаснее, чем утром.

По крайней мере, Ханну перевели сегодня из реанимации в обычную палату, и перед дверью теперь сидел полицейский в униформе, как распорядился комиссар Боденштайн.

– Привет, Майке, – пробормотала Ханна. – Возьми стул и сядь поближе.

Майке послушно взяла стул и села. Она скверно себя чувствовала. Весь день ее преследовал упрек той дамы-полицейского, что она виновна в смерти Леонии Вергес, так как утаила эту идиотскую записку.

Этому нет ни извинения, ни оправдания, даже несмотря на то, что она пыталась уговорить себя, что сделала это, чтобы не навредить расследованиям Ханны. В действительности ей это было просто безразлично.

Ханна протянула руку и вздохнула, когда Майке, помедлив, коснулась ее.

– Что случилось? – спросила Ханна тихо.

Майке боролась с собой. Сегодня утром она ничего не сказала о смерти Леонии Вергес и сейчас не хотела ей об этом сообщать. Все вокруг нее, казалось, рушилось, растворялось. Человек, которого она знала, с которым разговаривала, был мертв. Леония мучительно умирала, в то время как она думала только о себе, а не о возможных последствиях для других. Всю свою жизнь она чувствовала себя жертвой, с которой несправедливо обошлись, которую не любили. Она хотела добиться расположения других: в знак протеста то ела все подряд, то худела до истощения, была злобной, несправедливой и язвительной, все в отчаянной тоске по любви и вниманию. Часто она обвиняла мать в эгоизме, но в действительности эгоисткой была она сама, потому что всегда только требовала и никогда не отдавала. Нет, она не была достойной любви девочкой и не без причины никогда не имела лучшей подруги или, тем более, друга. Тот, кто не любит себя сам, не может также рассчитывать на любовь других. Единственным человеком на свете, который всегда принимал ее такой, какая она есть, была ее мать, которую она превратила в символ врага, потому что втайне ей завидовала. Ханна была всем тем, кем она сама мечтала стать, но никогда бы не стала: самоуверенной, красивой, окруженной мужчинами.

– Для тебя это тоже нелегко, я знаю, – пробормотала Ханна невнятно и чуть сжала руку Майке. – Хорошо, что ты пришла.

На глазах Майке появились слезы. Больше всего ей хотелось положить голову на колени Ханны и поплакать, потому что ей было очень стыдно за свою низость и подлость. Она вспомнила все те гадости, которые она говорила и делала своей матери, и желала только, чтобы ей хватило, по меньшей мере, мужества для искренности и покаяния.

«Я поцарапала твой автомобиль и проткнула шины, мама, – думала она. – Я рылась в твоем компьютере и не передала в полицию записку, которую написал тебе Килиан Ротемунд, только потому, что хотела вызвать интерес у Вольфганга. Возможно, поэтому умерла Леония Вергес. Я завистлива, зла и омерзительна, и я не заслужила твоего терпения и прощения».

Обо всем этом она размышляла, но не произносила вслух.

– Ты можешь купить мне новый айфон? У меня есть еще одна TWIN-карта в письменном столе в офисе, – прошептала Ханна. – Может быть, ты сможешь ее синхронизировать? Мои данные доступа для MobileMe есть на записке под настольной подложкой.

– Да, конечно. Я сделаю это прямо завтра утром, – выдавила Майке.

– Спасибо. – Ханна закрыла глаза.

Майке еще долго сидела у постели своей спящей матери и смотрела на нее. Но только выйдя из больницы и сев в машину, она вспомнила, что ни разу не спросила ее о самочувствии.