В отделе К2 царил исполненный надежды оптимистический дух. Выступление Боденштайна в программе «Дело № XY» принесло новую волну наводок, которые оставалось только проверить. Свидетельница Карен Веннинг ровно в девять явилась в комиссариат и поминутно описала произошедшее 7 мая. Она была абсолютно уверена, что девушка, которая так отчаянно просила о помощи, была той самой обнаруженной в Майне жертвой, и вызвалась при участии специалиста из Управления уголовной полиции земли помочь в составлении фоторобота мнимых родителей.

– Она художник-гример во франкфуртском драматическом театре и разбирается в лицах, – объяснила Пия своему шефу, который приехал, когда она и Джем закончили беседу со свидетельницей. – Дама уже работала в кино, на телевидении и в театре.

– Она заслуживает доверия? – Боденштайн снял пиджак и повесил его на спинку стула у своего письменного стола.

– Да, безусловно. – Пия села за свой письменный стол и в сжатой форме изложила ему информацию, которую они получили в результате разговора с Лутцем Альтмюллером. Боденштайн внимательно слушал.

– Ты сомневаешься в том, что Ротемунд преступник? – Он наморщил лоб.

– Да. В их отношениях с Ханной Херцманн есть что-то, что выходит за рамки профессионального интереса, – ответила Пия. – В среду вечером она отвозила его в кемпинг и была у него в вагончике. Волос, найденный там, принадлежит ей. А что, если в ту ночь у них были просто половые сношения по обоюдному согласию?

– Может быть, – проговорил Боденштайн. – А что с Принцлером?

– Коллеги из Франкфурта сделали милость и назначили мне время для встречи в Пройнгесхайме сегодня во второй половине дня, – сказала Пия с сарказмом. – Кстати, я узнала, что обыск в его доме не дал результатов, как ты и предполагал. Никакого оружия, никаких наркотиков, украденных автомобилей или нелегально проживающих девушек.

Боденштайн сделал глоток кофе и воздержался от комментариев. Пия продолжила свое сообщение, рассказав, что они проверили всю картотеку пациентов Леонии Вергес, но безуспешно.

– С какой целью вы это делали? – спросил Боденштайн.

– Чутье подсказывает мне, что Ханна Херцманн проводила свое расследование не в отношении «Королей дороги», – ответила Пия, скрестив руки на груди. – Я думаю, что оба случая – с Ханной Херцманн и Леонией Вергес – взаимосвязаны. Вероятно, это был один и тот же преступник.

– Понятно. Почему ты так думаешь?

– Кай, Кристиан и я говорили о возможном психологическом профиле преступника. Мы думаем, ему где-то от сорока до пятидесяти лет, у него или коммуникационный барьер, или проблемы с женщинами в целом и заниженная самооценка. У него явные садистические и вуайеристические наклонности, он испытывает удовлетворение от страданий других, когда жертва молит его о пощаде и борется со смертью. Ему нравится властвовать над людьми, которые его превосходят, но которых он может унизить и оскорбить их достоинство тем, что заковывает их в кандалы и вставляет в рот кляп. У него отсутствуют представления о морали. Он скорее холерик, но тем не менее очень умен и, вероятно, также образован.

Она улыбнулась, когда увидела удивленное лицо Боденштайна.

– Повышение квалификации Кая оправдалось, не так ли?

– По крайней мере, это звучит впечатляюще, – ответил Боденштайн. – Кому из наших подозреваемых подходит этот профиль?

– К сожалению, мы до сих пор не знаем достаточно хорошо ни Ротемунда, ни Принцлера, чтобы судить об этом, – призналась Пия. – Поэтому я хотела бы сегодня после обеда взять с собой в Пройнгесхайм Кая или Кристиана.

– С моей стороны никаких возражений, – Боденштайн допил кофе. – Это все?

– Нет. – Пия решила самую щекотливую тему оставить «на закуску». – Я бы очень хотела услышать от тебя что-нибудь о смерти Эрика Лессинга.

Боденштайн, который как раз хотел поставить свою чашку, замер с ней в руке. Его лицо мгновенно закрылось, как будто у него внутри опустилось жалюзи. Чашка парила в двух сантиметрах от блюдца.

– Я об этом ничего не знаю, – сказал он, поставив чашку, и встал. – Пойдем в переговорную комнату.

Пия была разочарована, хотя и рассчитывала на подобную реакцию.

– Это Франк застрелил его и двоих «Королей дороги»?

Боденштайн остановился, не оборачиваясь к ней.

– Что это значит? – спросил он. – Какое это имеет отношение к нашим делам?

Пия вскочила и подошла к нему.

– Я думаю, что Франка использовали, чтобы устранить опасного свидетеля, а именно осведомителя Эрика Лессинга. Лессинг, видимо, узнал у «Королей дороги» нечто, что никто не должен был знать. Это не было ни случайностью, ни самообороной. Это было тройным убийством, которое кто-то заказал. Франк выполнил этот заказ. Кто знает, что ему рассказали? Так или иначе, он застрелил коллегу.

Боденштайн тяжело вздохнул и обернулся.

– Ну, тогда ты все знаешь, – сказал он.

На какой-то момент в комнате воцарилась полная тишина, только через закрытую дверь доносился приглушенный звон телефона.

– Почему ты мне этого никогда не рассказывал? – спросила Пия. – Я никак не могла понять, почему к Франку было такое особое отношение, почему ты его всегда защищал. Твое недоверие обижает меня.

– Это не имеет ничего общего с недоверием, – ответил Боденштайн. – Я сам не имел к этому никакого отношения, поскольку работал совсем в другом отделе. Причиной, по которой я вообще узнал некоторые подробности, была…

Он запнулся, задумавшись.

– …доктор Николя Энгель, – закончила фразу Пия. – Она была руководителем соответствующего отдела. Я права?

Боденштайн кивнул. Они посмотрели друг на друга.

– Пия, – сказал он наконец тихо, – это очень опасное дело. Вплоть до сегодняшнего дня. Я сам не знаю имен, но некоторые из ответственных лиц того времени и сегодня все еще занимают высокие посты. Они в свое время прошли по трупам, они сделают это и сегодня.

– Кто?

– Я этого не знаю. Николя мне не рассказывала детали. Наверное, чтобы защитить меня. Но и я не хотел знать больше этого.

Пия внимательно посмотрела на своего шефа. Она задавалась вопросом: говорит ли он ей правду? Что в действительности было ему известно? И совершенно неожиданно осознала, что больше не доверяет ему. Что бы он сделал и как далеко пошел бы, чтобы защитить себя и других?

– Что ты намерена делать? – спросил он.

– Абсолютно ничего, – солгала она, пожав плечами. – Это старые дела. Видит бог, нам есть чем заняться.

Их взгляды встретились. В его глазах на мгновение вспыхнуло нечто подобное облегчению. Или ей это только показалось?

В дверь постучали, и Кай просунул голову внутрь.

– Я сейчас разговаривал по телефону с человеком, который в ночь, когда была изнасилована Ханна Херцманн, видел кое-что интересное за бензозаправочным комплексом в Вайльбахе. – Тот факт, что даже Кай, который обычно поражал каждого своим невозмутимым спокойствием, был прямо-таки вне себя, свидетельствовал о том, насколько даже его подточило напряжение последних недель. – Он около двух часов ночи ехал по проселочной дороге между Хаттерсхаймом и Вайльбахом, когда внезапно с полевой дороги выскочила машина без габаритных огней. От неожиданности он чуть не съехал в кювет, но успел мельком бросить взгляд на водителя.

– И что? – спросил Боденштайн.

– Это был мужчина с бородой и зачесанными назад волосами.

– Бернд Принцлер?

– По описанию похож. К сожалению, он не запомнил марку автомобиля и номер. Он только сказал, что это был большой автомобиль темного цвета. Это вполне мог быть «Хаммер».

– Хорошо. – Боденштайн напряженно думал. – Принцлера надо привезти сюда. Я хочу устроить ему очную ставку со свидетелем, сразу завтра утром.

Пия села в свой автомобиль и выругалась, потому что чуть не обожгла себе руки, взявшись за руль. Машина стояла на солнце и была горячей, как жерло печи. Ей нужна была спокойная обстановка, чтобы обдумать все, что она только что узнала. В двухстах метрах от Регионального отделения уголовной полиции начинались поля Крифтеля, плантации с овощами и клубникой, которые простирались до самой трассы А66. Пия свернула налево на трассу L3016, которую в народе называли «клубничная миля», и доехала до первой полевой дороги. Там она оставила машину и пошла дальше пешком.

Сегодня опять господствовало солнце, но, как обычно, это сопровождалось ужасной духотой, что не позднее чем к вечеру вновь предвещало грозу. На поросших травой полевых дорогах то и дело попадались глинистые лужи, которые оставались после последнего дождя. Силуэт Франкфурта казался более отдаленным, чем обычно в ясные дни, как и горный хребет Таунуса на западе.

Пия, сунув руки в карманы джинсов и опустив голову, с трудом брела мимо яблоневых и сливовых деревьев, поддерживаемых шпалерами. Ее глубоко потрясло то, что у Боденштайна были такие тайны. Пия знала и уважала его как мужчину, который защищал свои убеждения, даже если они были непопулярны, как человека с выраженным чувством справедливости и высокими моральными ценностями, неподкупного, дисциплинированного, корректного и прямолинейного. Она считала его снисхождение к проступкам Бенке простительной слабостью, лояльностью по отношению к коллеге, с которым проработал много лет и у которого возникли личные и финансовые проблемы, потому что именно этим оправдался однажды перед ней Боденштайн. Теперь она поняла, что это была ложь.

С самого начала они хорошо понимали и дополняли друг друга, но всегда между ними существовала определенная дистанция. Это изменилось, когда разрушился брак Боденштайна. С этих пор между ними возникли настоящие доверительные отношения, почти дружба. По меньшей мере, так думала Пия, так как, очевидно, с доверием не все было в порядке. Она боялась думать, что ее шеф мог иметь большее отношение к делу Эрика Лессинга, чем он утверждал. Она ничего не собиралась предпринимать, даже наоборот. Если бы только Катрин назвала ей имя своего бывшего любовника, она бы с ним поговорила, она даже вынашивала мысль призвать к ответу Бенке. Само по себе это не имело отношения к старому делу, но инстинкт подсказывал ей, что между тройным заказным убийством, нападением на Ханну Херцманн и убийством Леонии Вергес есть связь. Это не могло быть случайностью, что тогда, как и сегодня, в деле были замешаны Ротемунд и Принцлер.

Зазвонил ее мобильный телефон. Сначала она не отреагировала на него, но потом победило ее чувство долга. Это был Кристиан Крёгер.

– Ты где? – спросил он.

– У меня обеденный перерыв, – ответила она коротко. – А что такое?

– Я видел твою машину на обочине. Вчера я не успел тебе еще кое-что рассказать. Ты когда вернешься?

– В 14 часов, 11 минут и 43 секунды, – ответила она язвительно, что вообще-то было ей не свойственно. Она сразу об этом пожалела, так как именно Кристиан не заслужил быть громоотводом ее дурного настроения. – Извини, – сказала она. – У тебя нет желания прогуляться среди живописных клубничных плантаций? Мне требуется немного движения и свежего воздуха.

– Да. Все ясно. С удовольствием.

Пия объяснила ему, какой дорогой она пошла, и уселась на валун, который служил ограничительным камнем. Она повернула лицо к солнцу, закрыла глаза и стала наслаждаться теплом, согревающим ее кожу. Выводя трели, в голубое небо поднимался жаворонок. Монотонный рокот, доносившийся с расположенного вдали автобана, был привычным шумом. Биркенхоф находился всего в трех километрах по прямой, непосредственно на трассе А66. У Кристиана, видимо, не было такой потребности в движении и свежем воздухе, как у нее. Голубой автобус «Фольксваген», принадлежащий службе по сохранности следов, громыхая, ехал по полевой дороге. Пия встала и пошла навстречу своему коллеге.

– Привет, – сказал он и испытующе посмотрел на нее. – Что-нибудь случилось?

Его чуткость не переставала ее удивлять. Он был единственным из всех коллег-мужчин, который мог позволить себе такой вопрос. Все остальные обращались с ней так же, как друг с другом. Любой из коллег скорее прикусил бы себе язык, чем справился бы о ее чувствах и эмоциональном состоянии.

– Давай немного пройдемся, – сказала Пия вместо ответа. Некоторое время они шли молча. Проходя мимо сливового дерева, Кристиан сорвал пару слив и предложил Пие.

– Похититель слив, – усмехнулась Пия, потерла сливу о свои джинсы и отправила ее в рот. У нее был тонкий, согретый солнцем сладковатый вкус, который невольно пробудил воспоминания детства.

– Маленькая кража ненаказуема. – Кристиан тоже усмехнулся, но тут же опять стал серьезным. – Я думаю, что в биографии прокурора Фрея есть некие темные пятна.

Пия остановилась.

– Почему ты так решил? – спросила она удивленно.

– Я вспомнил одну газетную статью, – ответил он. – Это было вскоре после ареста Ротемунда. Брали интервью у его жены, и она утверждала, что этот арест – личная месть Фрея ее мужу, так как он, то есть Ротемунд, установил, что Фрей купил свою докторскую степень.

Кристиан выплюнул косточку от сливы.

– Я копался в этом минувшей ночью и нашел, кто был научным руководителем Фрея. Волей случая он тоже работает в попечительском совете Фонда Финкбайнера. Профессор Хазлингер. Он был деканом юридического факультета и вице-президентом Гете-университета, а после этого был приглашен в Карлсруэ в Верховный федеральный суд.

– Это еще ничего не значит, – сказала Пия. – Почему тебя вообще интересует прокурор Фрей?

– Потому что я нахожу странным его интерес к делу. – Кристиан остановился. – Я уже больше десяти лет занимаюсь работой по обследованию мест преступления, но еще ни разу не встречался с подобной ситуацией, когда главный прокурор собственной персоной присутствует на обыске квартиры. Они обычно присылают своих подчиненных, если вообще кого-нибудь присылают.

– Его это интересует не с профессиональной точки зрения, – ответила Пия. – Он и Ротемунд были когда-то близкими друзьями.

– А почему он был в Эддерсхайме в тот вечер, когда мы нашли в реке тело девушки?

– Он был тогда как раз поблизости, у своих друзей на пикнике. – Пия попыталась вспомнить, как Фрей в тот вечер объяснил свое появление. Она и сама тогда вообще-то была удивлена.

– Я верю, что он был на пикнике, – сказал Кристиан, – но то, что это было где-то рядом, уже сомнительно.

– На что ты намекаешь? – спросила Пия.

– Я еще сам точно не знаю, – признался Кристиан. Он сорвал стебель травы и рассеянно стал наматывать его на палец. – Но, на мой взгляд, здесь слишком много случайностей.

Они пошли дальше.

– А что тебя мучает? – спросил он через некоторое время.

Пия размышляла, следует ли ей рассказать ему о деле Эрика Лессинга и об участии в этом Франка Бенке. Но с кем-то она должна была об этом поговорить. Кай отпадал, так как он был серьезно занят текущими делами. Джема она недостаточно хорошо знала. Боденштайн и Катрин были пристрастны и не могли занимать нейтральную позицию. Так что в Кристиане Крёгере она все больше и больше видела единственного человека в своем профессиональном окружении, которому действительно доверяла. Наконец она собралась с духом и поделилась с ним своим подозрением.

– Боже мой! – воскликнул Кристиан, пораженный услышанным рассказом. – Это многое объясняет. Прежде всего поведение Франка.

– Кто мог тогда дать задание устранить Лессинга? – спросила Пия. – Это не могла быть Энгель: она была руководителем отдела, а это исходило от значительно более высоких чинов. Начальник полиции? Министерство внутренних дел? Федеральное управление уголовной полиции? Бенке до сих пор находится под чьей-то защитой. При обычных обстоятельствах за все, что он сделал, его должны были бы не просто временно отстранить от должности, но и вовсе уволить из ведомства.

– Нужно узнать, у кого мог возникнуть интерес в том, чтобы убрать Лессинга с дороги, – размышлял Кристиан. – Что он мог такого нарыть? Это должно было быть нечто сенсационное, что могло представлять серьезную угрозу для кого-то из высоких чинов.

– Коррупция, – предположила Пия, – торговля наркотиками, продажа девушек.

– Это ведь все равно была его официальная миссия как осведомителя, – возразил Кристиан. – Нет, это должно быть что-то личное. Что-то, что может погубить человека.

– Мы должны спросить об этом Принцлера, – сказала Пия и посмотрела на часы. – А именно через час. Ты поедешь со мной в Пройнгесхайм?

– Я знаю, что ты не хотела, чтобы я приходил, но мне нужно было тебя обязательно увидеть. – Вольфганг огляделся, смущенно вертя в руках букет цветов.

– Положи его просто на стол. Сестры поставят его потом в вазу. – Ханне больше всего хотелось попросить его сразу забрать свои цветы с собой. К тому же белые лилии! Она терпеть не могла резкий запах, который напоминал ей траурные залы и кладбища. Цветы должны расти в саду, а не стоять в маленькой, плохо проветриваемой комнате.

Вчера вечером она написала ему еще одно эсэмэс-сообщение, в котором просила его не приходить в больницу. Ей не хотелось, чтобы любой мужчина, не являющийся врачом, видел ее в таком состоянии. Она могла себе представить, как она выглядела. Она ощупывала руками свое лицо, обнаруживая отеки и швы на лбу, на левой брови и на подбородке. Были ли косметологи достаточно искусны, чтобы из этого катастрофического поля битвы воссоздать лицо, подходящее для демонстрации по телевидению?

В последний раз она смотрела на себя в зеркало у себя в гримерной на студии. Тогда ее лицо было еще безукоризненным и красивым, за исключением пары морщинок. Сейчас она не хотела себя видеть, потому что знала, что не смогла бы вынести это зрелище. Ей было достаточно ужаса, который она читала в глазах своих посетителей.

– Присядь на минуту, – предложила она Вольфгангу.

Он придвинул стул к ее кровати и неловко взял ее за руку. Множество трубок, которые входили и выходили из ее тела, привели его в замешательство. Ханна видела, что он пытается избегать прямого взгляда.

– Как ты себя чувствуешь?

– Сказать «хорошо» было бы ложью, – прохрипела она.

Их разговор был принужденным, и постоянно возникали паузы. Вольфганг выглядел бледным и невыспавшимся и, казалось, нервничал. Под его глазами лежали фиолетовые тени, каких она еще никогда у него не видела. В какой-то момент все темы были исчерпаны, и он замолчал. Ханна тоже ничего не говорила. Что она могла ему рассказать? Как ужасно иметь искусственный задний проход? Как боится она на всю оставшуюся жизнь остаться обезображенной и психически травмированной? Раньше она бы ему доверилась, но теперь все было как-то иначе. Сейчас ей хотелось, чтобы другой человек сидел рядом с ней и держал ее руку.

– Ах, Ханна, – сказал Вольфганг и вздохнул. – Мне так жаль, что тебе пришлось все это пережить. Я бы очень хотел что-то сделать для тебя. Ты хотя бы предполагаешь, кто мог такое сотворить?

Ханна проглотила слюну, борясь с нарастающим ужасом, воспоминанием о смертельном страхе, боли и кошмаре.

– Нет, – прошептала она. – Ты знал, что Леония Вергес, мой психотерапевт, убита?

– Майке мне сказала, – кивнул он. – Все это так жутко.

– Я этого не понимаю. Полиция по моему случаю подозревает двоих мужчин. – Ханне было тяжело говорить. – Но оба совершенно точно не имеют к этому никакого отношения. Зачем им нужно было это делать? Я работала вместе с ними. Я скорее поверю, что это связано с делом, над которым я работала…

Внезапно ее озарило подозрение. Невероятное подозрение.

– Ты ни с кем об этом не говорил, Вольфганг?

Она попыталась приподняться, но ей это не удалось, и она бессильно откинулась назад.

Вольфганг замялся и на мгновение отвел взгляд в сторону.

– Нет. То есть только с моим отцом, – признался он смущенно. – Он ужасно был разгневан, мы с ним из-за этого здорово поругались. «Это немедленно отразится не только на рейтинге передачи», – сказал он. Именно он! – Вольфганг рассмеялся, но это был вымученный смех. – Он не хотел, чтобы его каналы занимались бездоказательной клеветой. Эти имена – именно они его возмутили больше всего. Он до умопомрачения боится иска или скверного пиара. Мне… мне действительно очень жаль, Ханна. Очень.

– Ладно. – Ханна устало кивнула.

Она знала отца Вольфганга уже тридцать лет и могла живо представить себе его реакцию. Так же хорошо она знала и Вольфганга. Она могла бы догадаться, что он расскажет о ее намерениях своему авторитарному отцу. Он испытывал прямо-таки благоговение перед ним и находился в полной зависимости от него. Вольфганг все еще жил на вилле своих родителей и свой пост директора программы занимал только из милости отца. И хотя он хорошо и добросовестно выполнял свою работу, ему не хватало мужества и пробивной способности. Всю свою жизнь он был лишь сыном крупного медиамагната Хартмута Матерна, а она в их дружбе – более успешной, умной и сильной. Ханна знала, что его это не раздражало, но не представляла себе, как он может мириться с тем, что и сегодня, когда ему было за сорок, отец отчитывает его перед всей собравшейся командой, если он допускает какую-либо ошибку или даже просто позволяет себе принять собственное решение. Вольфганг никогда об этом не говорил. Он вообще очень неохотно говорил о себе. Если подумать, Ханна едва ли что-то знала о нем, так как все всегда вертелось вокруг нее, будь то ее программа, ее успех или ее мужчины. В ее безграничном эгоизме ей никогда это не бросалось в глаза, но сейчас она об этом жалела. Как много было всего, что она сделала или не сделала в своей жизни.

У нее заболело горло от того, что она много говорила, веки отяжелели.

– Тебе сейчас лучше уйти, – пробормотала она и отвернула голову. – Мне очень тяжело говорить.

– Да, конечно. – Вольфганг отпустил ее руку и поднялся.

Глаза Ханны закрылись, ее душа уходила из невыносимо мучительной реальности в сумеречное пространство промежуточного мира, в котором она была здоровой, счастливой и… влюбленной.

– Поправляйся, Ханна, – услышала она голос Вольфганга, как из далекого будущего. – Может быть, ты когда-нибудь сможешь меня простить.

– Луиза? Луиза!

Эмма обыскала всю квартиру. Она только на минуту отлучилась в туалет, и малышка пропала.

– Луиза! Дедушка и бабушка ждут нас. Бабушка специально для тебя испекла морковный торт.

Никакой реакции. Может быть, она убежала?

Эмма подошла к входной двери. Нет, ключ торчал с внутренней стороны, и дверь была закрыта. Она всегда это делала с тех пор, как Луиза однажды случайно заперлась. Девочка с паническим криком бегала по квартире, пока срочно пришедший господин Грассер не открыл старомодную дверь с помощью отмычки.

Это невозможно! Эмма должна взять себя в руки и набраться терпения. Больше всего ей хотелось сейчас закричать. Она все время должна была с кем-то считаться, но кто считался с ней?

– Луиза!

Она вошла в детскую комнату. Шкаф не был закрыт как надо, Эмма открыла дверцу и вздрогнула от испуга, когда увидела свою дочь, сидевшую скорчившись под висящими платьями и куртками. Она держала большой палец во рту и опустошенным взглядом смотрела перед собой.

– Ах, моя дорогая! – Эмма опустилась на корточки. – Что ты здесь делаешь?

Никакого ответа. Девочка еще сильнее стала сосать большой палец, одновременно потирая указательным пальцем носик, который стал уже совсем красным.

– Ты не хочешь пойти со мной вниз к бабушке и дедушке и съесть морковный торт со сливками?

Луиза энергично покачала головой.

– Может быть, ты хотя бы выйдешь из шкафа?

Опять отказ.

Эмма чувствовала себя беспомощной и растерянной. Что происходит с ребенком? Может быть, ее надо было показать детскому психологу? Какие страхи мучили ее?

– Знаешь что? Я позвоню бабушке и скажу, что мы не придем. А потом я сяду к тебе и что-нибудь тебе почитаю. Хорошо?

Луиза робко кивнула, не глядя на нее.

Эмма с трудом поднялась и пошла к телефону. Ее печаль смешалась с гневом. Она должна убедиться в том, что Флориан действительно что-то сделал с ребенком, и тогда пусть пеняет на себя!

Она позвонила свекрови и извинилась за то, что они не придут на чай, потому что с Луизой не все в порядке. Эмме пришлось на корню пресечь громкие причитания Ренаты и ее явное разочарование. У нее не было никакого желания оправдываться.

Когда она вернулась, Луиза все еще сидела в шкафу.

– Какую книгу тебе почитать? – спросила Эмма.

– Франца Хана и Джонни Маузера, – пробормотала Луиза, не вынимая большого пальца изо рта. Эмма нашла на полках книгу, поставила рядом с открытым шкафом кресло-мешок и села.

Было ужасно неудобно в ее положении сидеть на полу. У нее затекала то левая, то правая нога. Но она мужественно продолжала читать, так как Луизе это нравилось. Девочка перестала сосать палец, потом вылезла из шкафа и прижалась к руке Эммы, чтобы смотреть в книгу. Она смеялась и потешалась над картинками, которые знала наизусть. Когда Эмма закрыла книгу, Луиза вздохнула и закрыла глаза.

– Мама!

– Да, моя сладкая? – Эмма нежно погладила дочку по щеке. Она была такая маленькая и доверчивая. Ее нежная кожа была такой прозрачной, что видны были жилки на висках.

– Я не хочу больше никогда от тебя уходить, мама. Я так боюсь злого волка.

У Эммы перехватило дыхание.

– Тебе не надо бояться. – Она старалась, чтобы ее голос звучал спокойно и твердо. – Ведь волк сюда не придет.

– Придет, – прошептала Луиза сонным голосом. – Он всегда приходит, когда тебя нет. Но это секрет. Я не должна тебе ничего говорить, иначе он меня съест.

Утром Бернда Принцлера привели к судье, занимающемуся проверкой законности содержания под стражей, и из штрафного изолятора в Управлении полиции, где он пробыл ночь, перевели в следственную тюрьму в Пройнгесхайме. Прошло почти полчаса, пока его проводили в комнату для посетителей, в которой ждали Пия и Кристиан. Два судебных чиновника, которые его сопровождали, были выше Пии, но Принцлер превосходил их по росту на целую голову. Пия была готова к тому, что разговаривать с ним будет непросто. Мужчина имел многолетний опыт пребывания за решеткой, атмосфера следственной тюрьмы его ничуть не шокировала, как это случалось с людьми, которые впервые в жизни проводили ночь в камере и приобретали внушающий страх опыт тюремного заключения. Такие люди, как Принцлер, в основном не говорят ни слова и в лучшем случае ссылаются на своего адвоката.

– Добрый день, господин Принцлер, – сказала Пия. – Меня зовут Пия Кирххоф. Это мой коллега главный комиссар Крёгер. Отдел К2 в Хофхайме.

На мрачной физиономии Принцлера не отразилось никаких эмоций, но в его темных глазах мелькнуло выражение тревоги и напряжения, которое удивило Пию.

– Садитесь же. – Потом она обратилась к исполнительным чиновникам: – Спасибо. Вы можете подождать за дверью.

Принцлер уселся на стул, широко расставив ноги и скрестив на груди покрытые татуировками руки, и пристально посмотрел на Пию.

– Что вы теперь от меня хотите? – спросил он, когда в замке снаружи повернулся ключ. – Что вообще случилось?

Его голос был глубоким и хриплым.

– Мы проводим расследование по делу об убийстве Леонии Вергес, – сказала Пия. – Одна свидетельница в тот вечер, когда был обнаружен ее труп, видела вас и второго мужчину, когда вы выходили из дома фрау Вергес. Что вы там делали?

– Когда мы пришли в дом, она была уже мертва, – ответил он. – Я со своего мобильника позвонил на номер 110 и сообщил о трупе.

После этого многообещающего начала он больше не ответил ни на один из вопросов, которые ему попеременно задавали Пия и Кристиан.

– С какой целью вы приходили к фрау Вергес?

– Откуда вы ее знаете?

– Ваш автомобиль соседи часто видели у дома фрау Вергес. Что вы у нее делали?

– Кто был сопровождавший вас мужчина?

– Когда вы в последний раз разговаривали с Килианом Ротемундом?

– Что вы делали в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое июня?

Наконец он соблаговолил открыть рот.

– Почему вас это интересует?

– В ту ночь произошло нападение на телеведущую Ханну Херцманн. Она была избита и жестоко изнасилована.

Пия заметила вспышку в глазах Принцлера. Его челюстные мышцы задвигались, а внушительные мышцы на шее напряглись.

– У меня нет потребности насиловать женщин. И я ни разу еще не ударил ни одну из них. Двадцать четвертого я был в Маннгейме на встрече байкеров. Это могут подтвердить примерно пятьсот свидетелей.

Тем не менее он не отрицал, что знает Ханну Херцманн.

– С какой целью вы были накануне вечером вместе с Килианом Ротемундом у фрау Херцманн дома?

Пия не ожидала встретить в лице Принцлера болтуна, но ее терпение – самое ценное качество следователя – было подвергнуто суровому испытанию. Время шло.

– Послушайте, господин Принцлер, – Пия пошла необычным путем. – Мой коллега и я не подозреваем вас в совершении этих преступлений. Я думаю, вы кого-то покрываете или защищаете. Я могу это понять. Но мы должны найти опасного психопата, который самым жутким образом изнасиловал молодую девушку, обезобразил и утопил ее, а потом выбросил в Майн как какой-нибудь мусор. Ведь у вас самого есть дети, с которыми могло случиться нечто подобное.

Во взгляде Принцлера читалось удивление. И уважение.

– Ханна Херцманн была зверски изнасилована ножкой зонтика от солнца и получила такие тяжкие телесные повреждения, что чуть не погибла от внутреннего кровотечения, – продолжала Пия. – Ее обнаружили в багажнике собственного автомобиля, и она только чудом осталась жива. Леония Вергес была прикована к стулу. Кто-то наблюдал за ней, пока она умирала от обезвоживания. На нее была направлена камера, которая фиксировала ее мучительную смерть. Если бы вы могли нам как-то помочь найти преступника или преступников, чтобы привлечь их к ответу за их деяния, я была бы вам действительно очень признательна.

– Если вы поможете мне выбраться отсюда, – ответил Принцлер, – я тоже смогу вам помочь.

– Если бы это зависело от нас, вы бы сейчас уже смогли уйти. – Пия с сожалением подняла плечи. – Но в игре участвуют более высокие чины.

– Я могу и поторчать здесь пару дней, – сказал он. – Вам все равно нечего мне предъявить. Мой адвокат подаст заявление об изменении меры пресечения, и я даже получу бабки за те дни, которые здесь проведу.

Его лицо с тщательно выбритой бородой было будто высечено из камня, но выражение его глаз, несмотря на внешнее безразличие, свидетельствовало о том, что он лжет. Мужчина, который прошел через многочисленные допросы, который привык к суровому тону и наверняка не был чрезмерно чувствительным, забеспокоился. Весьма забеспокоился. Человек, которого он хотел защитить, был ему очень дорог. Пия отважилась и произвела прицельный выстрел.

– Если вы беспокоитесь за свою семью, я могу распорядиться, чтобы ей была предоставлена полицейская защита, – сказала она.

Идея о полицейской защите для семьи развеселила Принцлера. На его губах мелькнула чуть заметная улыбка, но сразу погасла.

– Позаботьтесь лучше о том, чтобы меня сегодня выпустили отсюда. – Он смотрел на нее проницательным и требовательным взглядом. – У меня постоянное местожительство, я никуда не денусь.

– Тогда ответьте на наши вопросы, – вмешался Кристиан.

Принцлер не обратил на него никакого внимания. Это свидетельствовало о четком осознании им того, что он проявил слабость и в некоторой степени попросил полицейских ищеек помочь ему. Мужчины его калибра обычно ничего не испытывали к полицейским, кроме презрения.

– Вас видели в том месте, где фрау Херцманн обнаружили в багажнике ее автомобиля. Завтра состоится очная ставка со свидетелем.

– Я ведь уже сказал, где я был в тот вечер.

Принцлер избегал оскорблений, манер мачо и жаргона, принятого в его среде, который он в иной ситуации, несомненно бы, использовал. Он был умен, четырнадцать лет назад отстранился от дел «Королей дороги» и стал жить в райском уголке, подальше от клубов и заведений в квартале «красных фонарей», который когда-то был его домом. Почему? Что его заставило это сделать? На тот момент ему было примерно около тридцати – не тот возраст для такого человека, как Бернд Принцлер, чтобы просто уйти на покой. И хотя он, кажется, оставил позади свое криминальное прошлое, он делал все, чтобы не привлекать к себе внимания. От кого он прятался?

Время шло, и все молчали.

– Почему убили Эрика Лессинга? – спросила Пия в затянувшейся тишине. – Какой важной информацией он владел?

Принцлер контролировал свою мимику, но на сей раз он не уследил за тем, как его брови рефлекторно дернулись вверх.

– Именно об этом и идет сейчас речь, – сказал он хрипло.

– А о чем сейчас идет речь? – спросила Пия, не уклоняясь от его взгляда.

– Подумайте хорошенько, – ответил Принцлер. – Я больше не скажу ни слова без моего адвоката.

Она была зла. Крайне зла. И обижена.

Почему, собственно говоря, этот идиот решил от нее так отделаться? Слезы ярости жгли Майке глаза, когда она, согнувшись, на одеревенелых ногах спускалась по лестнице.

После посещения Ханны она поехала в Оберурзель к Вольфгангу. Она не могла понять, почему он вдруг так изменил свое отношение к ней и почему у нее возникло ощущение, что он ее обманывает. Откуда появилось это недоверие? Она ему не поверила, когда он сказал ей по телефону, что она не сможет у него переночевать, потому что у отца гости.

Въезд и парковочная площадка, аккуратно посыпанная гравием, в самом деле были полны машин. Крутые тачки из Карлсруэ, Мюнхена, Штутгарта, Гамбурга, Берлина и даже из других стран. Хорошо, значит, Вольфганг не солгал. Некоторое время она стояла и размышляла: следует ли ей уехать или просто позвонить. Вольфганг ведь знал, что она сидит одна. Если в его доме проходит вечеринка, то он мог бы ее пригласить! Ханну приглашали всегда и по любому поводу. Майке смотрела на большой старый дом, который она так любила. Высокие ланцетные окна, темно-зеленые притворные ставни, двускатная шатровая крыша, покрытая красноватой плоской черепицей, наружная лестница, восемь ступеней которой вели к темно-зеленой двустворчатой входной двери, на которой размещался латунный дверной молоточек в виде львиной головы. Кусты лаванды перед домом в этот теплый летний вечер источали густой аромат, который напомнил Майке о каникулах на юге Франции. Именно Ханна много лет назад привезла тогда матери Вольфганга лаванду из Прованса.

Раньше она часто бывала здесь с Ханной, и в ее воспоминаниях дом был для нее воплощением защищенности и надежности. Но теперь тети Кристины уже не было, а Ханна лежала в больнице, тоже скорее мертвая, чем живая. И у нее не было никого, кто ждал бы ее, к кому она могла бы прийти и чувствовать себя в полной безопасности. Нельзя было отрицать, что Вольфганг с годами выработал по отношению к ней некое амплуа отца, к которому она испытывала глубокое доверие. Ее приемные отцы приходили и уходили и воспринимали ее лишь как обременительный и неизбежный придаток Ханны, а ее родной отец женился на ревнивой мегере.

Майке бросила последний взгляд на дом, затем повернулась и хотела идти, но в этот момент во двор, шурша шинами, въехал «Майбах». Он остановился перед лестницей в дом, и из машины вышел стройный светловолосый мужчина. Их взгляды встретились. Она улыбнулась и кивнула, с удивлением отметив выражение неловкости, которое при ее взгляде промелькнуло на загорелом лице Петера Вайсбеккера. Петер был старым знакомым Ханны, почти другом. Актер и шоумен, он был легендой немецкого телевидения. Майке знала его с рождения. Ей показалось глупым в двадцать три года называть его дядей Питти, но так она называла его всегда.

– Маленькая Майке! Как я рад тебя видеть, – сказал он с притворным восторгом, – скажи, твоя мама тоже здесь?

Он неловко ее обнял.

– Нет, мама в больнице, – ответила она и взяла его под руку.

– Да что ты! Мне очень жаль. Что-нибудь серьезное?

Они поднялись вверх по лестнице. Входная дверь распахнулась, и в дверном проеме появился отец Вольфганга. Увидев ее, он потерял дар речи. Он явно не был в восторге от ее визита, однако не сумел так умело скрыть свое неудовольствие, как дядя Питти – профессиональный актер.

– Что ты здесь делаешь? – заорал на Майке Хартмут Матерн.

Пощечина не была бы столь болезненна, как это нелюбезное приветствие.

– Добрый вечер, дядя Хартмут! Я случайно оказалась здесь, неподалеку, – солгала Майке, – и хотела только забежать на минуту.

– Сегодня не получится, – ответил Хартмут Матерн. – Как ты видишь, у меня гости.

Майке рассеянно посмотрела на него. Так грубо он еще никогда с ней не разговаривал. За его спиной появился Вольфганг. Он казался нервным и напряженным. Его отец и дядя Питти исчезли в доме, оставив ее, как чужую, не простившись с ней и даже ради приличия не передав привет Ханне. Майке была глубоко обижена.

– Что у вас здесь происходит? – спросила она. – Вечеринка для мужчин? Или мама тоже была приглашена?

Вольфганг взял ее за руку и вытеснил наружу.

– Майке, пожалуйста. Сегодня действительно неподходящее время. – Он говорил тихо и быстро, как будто не хотел, чтобы его кто-то слышал. – Это… нечто… нечто вроде собрания акционеров, исключительно деловая встреча.

Это была чистая, неприкрытая ложь, которая ранила ее еще больше, чем унижение от осознания того, что от нее хотят избавиться.

– Почему ты не отвечаешь на мои звонки? – Майке была отвратительна ее собственная интонация. Она хотела, чтобы тон ее голоса был холодным, но он выдал в ней истеричную, обиженную дурочку.

– Я последнюю неделю был ужасно занят. Пожалуйста, Майке, не устраивай сейчас сцен, – умолял он ее.

– Я не устраиваю никаких сцен, – сердито фыркнула она. – Я только подумала, что ты отвечаешь за свои слова, и я в любое время могу к тебе приехать.

Вольфганг смущенно мялся, лепетал что-то о совещании по вопросам преодоления кризиса и реорганизации. Что за мягкотелый идиот! Майке сбросила его руку со своего плеча. Ее разочарование было безмерным.

– Я поняла. Это все были лишь пустые слова, которыми ты хотел успокоить свою нечистую совесть. В действительности тебе наплевать на меня. Приятного вечера!

– Майке, подожди! Пожалуйста! Это все не так!

Она шла, не останавливаясь, в надежде, что он догонит ее, будет утешать, извинится перед ней или скажет что-нибудь, но когда она обернулась, чтобы простить его в духе хорошей мелодрамы, он уже исчез в доме, и входная дверь была закрыта. Никогда прежде не чувствовала она себя такой одинокой и отверженной. Сознание того, что благосклонность и доброжелательность этих людей никогда не относилась к ней самой как к человеку, что ее признавали исключительно как безобразную, раздражающую дочь знаменитой Ханны Херцманн, было сокрушительным.

Майке тяжело плелась вдоль дороги, ведущей к дому, борясь со слезами гнева. Прежде чем выйти с территории на улицу, она сделала своим айфоном несколько снимков припаркованных автомобилей. Если здесь проводилось собрание акционеров, тогда она – Леди Гага. Здесь что-то происходило, и она выяснит, что именно. Тупые идиоты!

– Бог мой! – Пия запрокинула голову и посмотрела вверх на фасад серого многоквартирного дома на улице Шиллерринг в Хаттерсхайме. – Я и представления не имела, что он теперь здесь живет.

– Почему? А где же он жил раньше? – спросил Кристиан Крёгер. Он стоял у входной двери и, прищурив глаза, изучал многочисленные таблички со звонками.

– В старинном доме в Заксенхаузене, – вспомнила Пия, – недалеко от дома, где жили мы с Хеннингом.

Она немало удивилась, когда компьютер до этого вывел на мониторе настоящий адрес проживания Франка Бенке. Она сказала шефу, что ей нужно сегодня уйти пораньше, но через двадцать минут встретилась с Кристианом на парковочной площадке торгового комплекса «Реал» в Хаттерсхайме. Она не испытывала особых угрызений совести от того, что делала это втайне от Боденштайна. Какую бы роль он ни играл тогда в этой истории, Пия была абсолютно уверена в том, что он не имел к этому никакого непосредственного отношения. Поэтому на нем никак не отразится, если она сейчас за его спиной задаст некоторым людям кое-какие вопросы.

– Вот, я нашел его, – сказал Кристиан, стоя рядом с ней. – Что мне сказать?

– Назови свое имя, – предложила Пия. – У тебя ведь никогда не было с ним стычек.

Ее коллега нажал на кнопку звонка, через некоторое время кто-то прокряхтел «Да?», и Кристиан представился. Зажужжало дверное устройство, дверь открылась, и они вошли в вестибюль, который, несмотря на ветхость здания, выглядел значительно более ухоженным, чем можно было предположить, судя по плачевному внешнему виду жилого блока. Табличка в лифте указывала на то, что лифт был выпущен в 1976 году, и шум, в сопровождении которого они поднимались на семнадцатый этаж, не внушал особого доверия. В холле стоял запах еды и чистящих средств, стены были покрашены латексной краской в отвратительный цвет охры, который придавал и без того мрачному коридору без окон еще более унылый вид.

Пия, которая слишком хорошо помнила глубокое отвращение Бенке к таким социальным постройкам и их обитателям, ощутила налет сочувствия при мысли о том, что он теперь живет среди них.

Дверь открылась, и в дверном проеме появился Бенке. На нем были серые спортивные брюки и покрытая пятнами футболка. Он был небрит и без обуви.

– Если бы ты сказал, что с тобой она, я бы тебя не впустил, – сказал он Кристиану Крёгеру, и прихожая наполнилась запахом перегара. – Что вам от меня нужно?

– Привет, Франк. – Пия проигнорировала его нелюбезное приветствие. – Ты позволишь нам войти?

Он посмотрел на нее с нескрываемой антипатией, затем неохотно отошел в сторону и сделал едва заметный поклон.

– Пожалуйста. Для меня это честь – принимать тебя в моем шикарном пентхаусе, – сказал он с сарказмом. – К сожалению, у меня закончилось шампанское, а мой дворецкий уже ушел домой.

Пия вошла в квартиру и была потрясена. Она состояла из одного-единственного помещения размером метров тридцать пять с крошечной открытой кухней. Ниша, в которой размещалась кровать, была отгорожена занавеской. Износившийся диван, придиванный столик, дешевый комод из сосны, на котором стоял маленький телевизор, работавший без звука. На кронштейне для одежды в углу комнаты висели рубашки, костюмы и галстуки, а под ними в ряд стояло несколько пар обуви и пылесос. Каждый сантиметр свободного пространства был чем-то заставлен, и с присутствием трех взрослых людей помещение казалось переполненным. При каждом шаге можно было наткнуться на какой-нибудь предмет мебели. Единственное, что было действительно прекрасным, – это вид с балкона на Таунус, но это не было утешением. Какое гнетущее состояние, должно быть, вызывало проживание здесь.

– Теперь вы вдвоем новая команда мечты? – спросил Бенке язвительно. – Бернард и Бьянка из Хофхайма…

Пия перехватила взгляд водянистых, покрасневших глаз, в которых видела чистую враждебность. Еще раньше во Франке проявлялись мизантропические тенденции, но постепенно он возненавидел все человечество, без исключения.

– Это ведь не визит вежливости. Итак, скажите же, что вы от меня хотите и оставьте меня в покое.

– Мы пришли сюда, чтобы услышать от тебя, что скрывалось тогда за историей с Эриком Лессингом. – Пия знала, что не имеет смысла долго ходить вокруг да около и поэтому сразу перешла к делу.

– Эрик – это кто? Никогда не слышал этого имени, – заявил Бенке, не моргнув глазом. – Это все? Тогда вы можете исчезнуть.

– В двух делах, которые мы сейчас расследуем, фигурируют два имени, которые в свое время также сыграли свою роль, – продолжала хладнокровно Пия. – Мы предполагаем, что здесь может существовать связь.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – Бенке скрестил руки на груди. – И меня это вообще не интересует.

– Нам известно, что ты во Франкфурте в одном борделе застрелил троих мужчин. И не с целью необходимой самообороны, а по чьему-то заказу. Тебя использовали, не сказав заранее всей правды. И ты так и не смог справиться с тем, что застрелил своего коллегу.

Бенке сначала покраснел, потом побледнел и сжал руки в кулаки.

– Они разрушили всю твою жизнь, но им было на это наплевать, – сказала Пия. – Если мы выясним, кто за этим стоит, мы сможем привлечь их к суду.

– Убирайтесь, – выдавил из себя Бенке сквозь зубы. – И больше никогда здесь не появляйтесь.

– Ты был солдатом-контрактником, прежде чем пришел в полицию, – сказал Кристиан Крёгер. – Ты обучался снайперской стрельбе и служил в подразделении особого назначения. У тебя была прекрасная подготовка. Они целенаправленно выбрали тебя для этой акции, так как знали, что ты повинуешься и не будешь задавать вопросов. Кто дал тебе это задание? И прежде всего – почему?

Франк Бенке смотрел то на Пию, то на Крёгера.

– Что это такое, черт возьми? – проскрипел он гневно. – Что вам нужно от меня? У меня и так все хреново!

– Франк! Мы не хотим тебе никакого зла, – уверил его Крёгер. – Но гибнут люди! Жестоко изнасилована и убита девушка, ее просто выбросили в Майн. До тебя мы разговаривали с мужчиной, в автомобиле которого было тогда обнаружено орудие убийства. Он и его тогдашний адвокат замешаны минимум в двух делах, которыми мы сейчас занимаемся.

– И вы думаете, что можете вот так просто зайти сюда поболтать? Спросим-ка мы Франка, он нам наверняка все расскажет. – Бенке язвительно рассмеялся. – Вы совсем спятили. Это чертово дерьмо погубило всю мою жизнь! Посмотрите, что со мной стало! Или вы думаете, что я опять во что-нибудь впутаюсь? И уж тем более ради старика и его… его золотой принцессы!

Его шея покрылась красными пятнами, на лбу появились жемчужинки пота. Он дрожал всем телом. Пия знала его слишком хорошо и понимала, что достаточно одной искры, и он взорвется.

– Кристиан, пойдем, – сказала она тихо. Не имело никакого смысла продолжать разговор. Бенке душила горечь, ненависть и жажда мести. Он ей не помог бы, даже если бы она лежала перед ним, истекая кровью. Он относился к сорту людей, которые всегда искали виновного в своих личных бедах, а в его глазах Пия была виновна в том, что Боденштайн лишил его своей милости.

– Это не имеет никакого отношения к Боденштайну, Пие или ко мне. – Кристиан Крёгер не хотел так сразу сдаваться. – Речь о том, что люди дают заказы на убийство и остаются при этом безнаказанными.

– Вы понятия не имеете, на что они способны. Ни малейшего понятия! – Франк повернулся и направился в мини-кухню. Он схватил бутылку с прозрачной жидкостью и до краев наполнил ею бокал.

– Кто «они»? – спросила Пия.

Франк пристально посмотрел на нее, затем поднес бокал ко рту и выпил его залпом. Его взгляд блуждал по комнате, и внезапно с яростью, которая напугала Пию, он швырнул бокал в стену, но тот не разбился.

– Вот! Смотрите! – Франк горько рассмеялся. – Я больше ничего не могу! Я даже стакан не могу разбить, черт подери!

Он был намного пьянее, чем Пия предполагала. Он хотел поднять бокал, но потерял равновесие и упал на стеллаж, который с треском развалился. Смеясь, он катался по полу, но его смех перешел в отчаянное рыдание. Из натренированного фаната спорта, который употреблял только биопродукты и не выкурил ни одной сигареты, он превратился в пьяницу. Его уничтожило то, что произошло в марте 1997 года во Франкфурте, потому что он так и не смог с этим справиться. Его брак распался, а жизнь превратилась в груду обломков.

– Я больше ничего не могу! – выкрикивал он, ударяя кулаком об пол. – Ничего! Я на краю, потому что я сам дерьмовое ничто!

Пия и Кристиан обеспокоенно переглянулись.

– Франк, вставай! – Кристиан наклонился над ним и протянул ему руку.

– И женщины у меня тоже больше никогда не будет, – пробормотал Франк. – Зачем я им нужен? Все мои бабки прикарманивает моя бывшая, а оставшихся мне хватает только на то, чтобы платить за эту дерьмовую дыру!

Последние слова он буквально выкрикнул. Он выпрямился, не обращая внимания на протянутую Кристианом руку, и без посторонней помощи встал на ноги.

– Я тебе кое-что скажу, – сказал он Пие, дыша ей в лицо водочным перегаром. – Я тебя терпеть не мог с первого дня. Жена богатого доктора Кирххофа, которая со своими миллионами быстренько купила усадьбу и своими большими сиськами вскружила всем парням голову! Ты была такая… до омерзения деловая и такая… такая, черт возьми, хитрая, тебе все не хватало работы! По сравнению с тобой мы все выглядели лентяями!

Под воздействием алкоголя его речь стала невнятной. Долго копившаяся ненависть нашла свой выход, и Пия терпеливо выслушивала оскорбления, не пытаясь что-либо возразить.

– Да, я застрелил троих! Я не знал, что случилось. И я ничего не знал об осведомителе. Мы пришли в бордель, потому что какой-то информатор им сообщил, что там происходят серьезные дела. Наверное, я должен был бы о чем-то догадаться, потому что они мне перед этим подсунули другое оружие. Они обо всем договорились заранее. Когда мы вошли во двор, один из байкеров сразу выстрелил. Разве я не должен был обороняться? Я тоже выстрелил и был более меток, чем этот болван. Два попадания в голову и одно в шею. Это было невероятное свинство. Прежде чем я вообще что-то понял, я уже сидел в машине. Это все. Больше я ничего не знаю.

Пия верила ему. Ловушку подставили не только осведомителю Эрику Лессингу, но и Бенке. Он был пешкой, которую принесли в жертву в грязной игре власть имущих, для которых человеческая жизнь не имеет никакой ценности.

– Кто был вместе с тобой во дворе? – спросил Кристиан.

Франк Бенке фыркнул. Он неуверенной походкой прошел мимо Пии и плюхнулся на диван. Она смотрела на него сверху вниз. Несмотря на то, что он ей сказал, она не испытывала никакой злобы, а лишь глубокое сочувствие.

– Вы хотите знать, кто был со мной во дворе? – пролепетал он, чуть прикрыв глаза. – Да? Вы хотите знать, кто сказал мне: «Черт возьми, мое служебное оружие в машине?» Я скажу вам. Да, я скажу вам. Потому что мне на это наплевать. Она здорово меня одурачила, эта холодная, как лед, шалава! И после этого она мне угрожала. Если я когда-нибудь скажу об этом хоть слово, я не смогу больше спокойно жить.

Он издал непонятный звук – нечто среднее между смехом и рыданием и ударил ладонью по спинке дивана.

– Я и так не живу больше спокойно после всего случившегося. За тридцать секунд вся моя жизнь превратилась в ничто. Я застрелил коллегу! А вы знаете почему? Потому что мне приказала эта проклятая баба.

– Кто, Франк? – переспросил Кристиан, хотя и он, и Пия уже это поняли.

– Энгель. – Франк Бенке приподнялся, его лицо перекосилось от ненависти и горечи. – Советник по уголовным делам доктор Николя Энгель.

Было 23.48. Уже больше двадцати четырех часов он не видел ни одной человеческой души, не слышал никаких звуков, кроме изнурительного писка, который издавал вентилятор за обнесенным решеткой щитком под потолком камеры. Вероятно, это являлось единственным устройством для притока воздуха, так как в камере не было ни окон, ни световой шахты. Единственным источником света была пропыленная 25-ваттная лампа накаливания на потолке, для которой не был предусмотрен выключатель. В камере стоял запах запустения, затхлости и сырости – типичный запах, царящий в подвалах.

Килиан Ротемунд лежал на узких нарах, скрестив руки за головой и уставившись в покрытую ржавчиной металлическую дверь, которая в действительности была значительно более прочной, чем казалось. При задержании он был спокоен, но постепенно страх стал расползаться по его телу. Он понимал, что находится не в тюрьме голландской полиции. Но тогда где? Кто были эти люди в черной одежде и масках, которые его задержали на перроне? Почему они держат его в этой дыре? Откуда им вообще стало известно, что он в Амстердаме? Может быть, что-то рассказала Леония перед тем, как ее приковали к стулу и заклеили ей рот?

В последний раз он съел два куска пирога, и теперь у него сильно урчало в животе. Он глотками пил тепловатую воду, потому что понятия не имел, на сколько ему надо ее растянуть. У него отобрали ремень и шнурки, хотя в этом помещении с высокими гладкими стенами не было ничего, на чем он мог бы повеситься. По крайней мере, ему оставили хотя бы часы.

Килиан Ротемунд закрыл глаза и заставил себя переключить свои мысли с дурно пахнущей тюрьмы на приятные воспоминания. Ханна! В ту секунду, когда их взгляды впервые встретились, произошло что-то, чего он до сих пор ни разу не испытывал. Он уже видел ее по телевизору, но в действительности она оказалась совсем другой. В тот вечер на ее лице не было макияжа, ее волосы были стянуты в простой узел, но в ней чувствовалась невероятная притягательная сила, которая его пленила.

Леония терпеть не могла Ханну. Предложение Бернда – с помощью Ханны Херцманн предать гласности историю об ужасной судьбе Михаэлы – ей вообще не понравилось. Якобы она высокомерна, заносчива, эгоистична, без искры сопереживания.

Ничто из этого не соответствовало действительности.

Килиан ничего не скрывал от Ханны. Он был откровенен и честен по отношению к ней, даже рискуя вызвать ее недоверие. Но она верила ему. Очень быстро между ними возникло глубокое доверие. Интонация и обстоятельность ее мейлов изменились, и первоначальное притяжение сменилось симпатией. Еще никогда Килиан ни с кем не разговаривал по телефону в течение полутора часов, но с Ханной это не было редкостью. Через две недели он понял, что для него это было больше, чем простая влюбленность. Благодаря Ханне он вновь почувствовал себя человеком. Ее твердое убеждение в том, что все опять будет хорошо, что с ее помощью он вновь реабилитирует себя и вернется к нормальной жизни, придало ему силу, которую он, как ему казалось, навсегда потерял. Киаре не нужно будет больше тайно приходить к нему в кемпинг, возможно, скоро он совершенно официально вновь сможет видеть своих детей.

Он глубоко вздохнул. Его тоска по голосу Ханны, ее непринужденному смеху, ее теплому мягкому телу рядом с ним смешалась с сильной тревогой. Как хотелось бы ему сейчас быть с ней, утешить ее! Именно сейчас, когда все, казалось бы, изменилось к лучшему, судьба опять безжалостно нанесла удар. Был ли он виновен в том, что на Ханну напали? Беспокойство, страх и беспомощность, на которые он был обречен, сменились отчаянием. Неожиданно он услышал какой-то шум. Он выпрямился и прислушался. И действительно: это были приближающиеся шаги. Ключ в замке повернулся. Он встал с нар, сжал руки в кулаки и внутренне приготовился ко всему, что могло произойти. Отчаяние исчезло. Ему было все равно, что они сейчас с ним сделают, он это вынесет, потому что он хочет увидеть своих детей. И Ханну.

– Тебе не нравится?

Кристоф сидел напротив нее за кухонным столом и наблюдал, как она туда-сюда передвигала лежавшую на тарелке еду. Рататуй с рисом был вкусным, но желудок Пии словно сдавило.

– Что ты, конечно, нравится. Но у меня что-то нет аппетита. – Пия положила прибор и тяжело вздохнула.

Визит к Франку привел ее в шок, от которого она еще не пришла в себя, и она знала, что от того, что она только что пережила, ей полностью никогда не удастся избавиться. Франк и она не были друзьями. Во время их совместной работы в отделе К2 в Хофхайме он вел себя не по-товарищески и вечно был чем-то недоволен. Он перекладывал на нее и других коллег бо́льшую часть работы, обижал и задевал каждого, кто пытался быть с ним любезным. Как и все остальные, она через некоторое время стала считать его придурком. Тем тяжелее было сознание того, как несправедлива она была к нему, так как в принципе он был всего лишь жертвой. Его использовали и бросили, подорвав его психику и его совесть, а вместе с тем и всю его жизнь. И хотя Франк так часто ее оскорблял и обижал, посвященность в трагедию человека, которая в течение нескольких лет разыгрывалась перед ее глазами, оставила в ней особое чувство горечи.

– Ты хочешь об этом поговорить? – спросил Кристоф. В его темных глазах была озабоченность. Он уже давно и хорошо знал ее, чтобы суметь понять, погрузилась ли она просто в свои мысли и после напряженного дня ей нужно немного покоя, или определенные события действительно затронули ее душу. Отсутствие аппетита было поводом для серьезной тревоги, потому что Пия практически в любой жизненной ситуации не отказывалась от еды.

– Не сейчас. – Она облокотилась на стол и стала большим и указательным пальцами массировать переносицу. – Я совершенно не знаю, что мне вообще делать. Боже мой, все это просто какая-то катастрофа!

Давно ее ничто так не потрясало, как то, что она узнала только что в этой производящей удручающее впечатление квартире, это она осознавала. Они с Кристианом договорились пока ни с кем не говорить о том, что сказал им Франк, но в то же время четко понимали, что необходимо что-то предпринять, сейчас, когда они узнали, что тогда произошло.

Кристоф ничего не говорил, ни на чем не настаивал. Он никогда этого не делал. Он встал, коснулся рукой ее плеча и начал убирать со стола.

– Оставь, я сама уберу, – зевнула Пия, но он только усмехнулся.

– Знаешь что, дорогая, – предложил он, – иди лучше в душ, а потом мы еще выпьем вместе по бокалу вина.

– Хорошая идея. – Пия косо ухмыльнулась. Потом она поднялась, подошла к нему и обвила руками его талию. – Чем я только заслужила тебя? – пробормотала она. – Мне так жаль, что я в последнее время совсем не забочусь о тебе и Лилли. Я совсем бросила тебя на произвол судьбы.

Он взял ее лицо в свои руки и нежно поцеловал в губы.

– Конечно, ты права. Я чувствую себя совершенно брошенным.

– Я могу что-то сделать, чтобы это исправить? – Пия ответила на его поцелуй, гладя его по спине. С тех пор как приехала Лилли, между ними не было близких отношений. И это было в меньшей степени связано с пребыванием здесь девочки, а больше с тем, что Пия каждый день поздно приходила домой и рано утром вскакивала и убегала.

– Пожалуй, мне кое-что пришло в голову, – прошептал Кристоф ей на ухо и еще крепче сжал ее в своих объятиях. Она почувствовала его влечение. Запах его кожи, прикосновение его рук, теплое, стройное тело, которым он так тесно прижался к ней, где-то глубоко внутри зажгло в ней искру желания.

– Ты, наверное, подумал о том же, о чем и я. – Пия прижалась к его щеке. Ее тайное опасение, что повседневная рутина могла бы навредить физической стороне их отношений, по прошествии трех с половиной лет по-прежнему было несостоятельным. Скорее наоборот.

– О чем же ты подумала? – спросил Кристоф с дразнящей ноткой в голосе.

– О… сексе, – ответила Пия.

– Ах, вот оно что, – он поцеловал ее в шею, потом в губы. – Именно об этом подумал и я.

Они оторвались друг от друга. Пия пошла наверх в ванную, разделась, бросила пропотевшую одежду прямо на пол и встала под душ. Горячая вода смыла с ее кожи клейкий пот и выбила из головы мысли об убогой квартире Франка и о его отчаянии, а также о пугающем предположении, что у Боденштайна есть от нее мрачные тайны.

Кристоф уже лежал в постели, когда она через некоторое время вошла в спальню. Из динамиков доносилась тихая музыка, на ночном столике стояли два бокала и бутылка белого вина. Пия нырнула под одеяло в его объятия. Через широко раскрытые застекленные двери балкона веял влажный, чуть прохладный ветер, приносящий с собой аромат свежескошенной травы и сирени. Лампа с бумажным абажуром бросала матово-золотистый свет на их движущиеся тела, и Пия наслаждалась возбуждением и удивительным чувственным желанием, которое в ней пробуждали ласки Кристофа. Неожиданно открылась дверь, и в дверном проеме появилось маленькое существо с растрепанными белокурыми волосами. Кристоф и Пия испуганно отпрянули друг от друга.

– Дедушка, мне приснился страшный сон, – сказала Лилли плачущим голосом. – Можно я буду спать с вами?

– Черт возьми, – пробормотал Кристоф и быстро натянул на себя и Пию одеяло.

– Дедушка, – хихикнула Пия и уткнулась лбом в его спину.

– Нет, Лилли, – сказал Кристоф своей внучке. – Иди в свою постель. Я сейчас приду к тебе.

– На вас ничего нет, – констатировала Лилли и с любопытством подошла ближе. – Вы хотите родить ребенка?

Кристоф потерял дар речи.

– Мама с папой тоже пытаются сделать это почти каждую ночь, а иногда даже утром, – сказала Лилли с умным видом и села на край постели. – Но у меня до сих пор нет ни брата, ни сестры. Дедушка, если у Пии будет ребенок, это будет мой внук?

Пия зажала рукой рот, борясь с приступом смеха.

– Нет, – вздохнул Кристоф. – Но, честно говоря, я не могу сейчас сосредоточиться на возможных родственных отношениях.

– Ничего страшного, дедушка. Ты уже старый. – Лилли наклонила голову. – Но тогда я смогу играть с ребенком, правда?

– Ты можешь сейчас же пойти в свою постель, – возразил Кристоф. Лилли зевнула и кивнула головой, но тут же опять вспомнила о кошмарном сне.

– Но я боюсь идти одна вниз, – заявила она. – Ты можешь пойти со мной? Пожалуйста, дедушка. Я быстро засну.

– Но ты же одна пришла наверх, – сказал Кристоф, явно уже сдаваясь.

– Иди, – сдерживая смех, сказала Пия. – Пока ты вернешься, я выпью бокал вина.

– Предательница, – пожаловался Кристоф. – Ты торпедируешь любую попытку воспитания. Лилли, подожди за дверью, я сейчас приду.

– Хорошо. – Малышка соскользнула с края кровати. – Спокойной ночи, Пия.

– Спокойной ночи, Лилли, – ответила Пия. Когда девочка вышла, Пия прыснула. Она смеялась до тех пор, пока слезы не покатились у нее по лицу.

Кристоф встал, надел трусы и футболку.

– Ох, уж этот ребенок! – С наигранным отчаянием он покачал головой. – Я думаю, мне надо поговорить с Анной о воспитании детей.

Пия легла на спину и усмехнулась.

– «Малыш, возвращайся скорее, скорее назад», – пропела она фразу из известной песни и засмеялась.

– Не думай, что тебе удастся так просто от меня отделаться, – сказал Кристоф и улыбнулся. – Я скоро приду. Не вздумай только заснуть!