Они завязали ему глаза и сковали руки за спиной наручниками. Во время поездки, которая продолжалась где-то полчаса, никто не сказал ему ни слова. На этот раз они ехали не на маленьком автобусе, на котором его привезли с главного вокзала в Амстердаме к зданию с подвальным помещением. Сейчас это был легковой автомобиль, лимузин. Не «БМВ» или «Мерседес», для этого подвеска была слишком мягкой, скорее какая-нибудь английская машина. «Ягуар» или «Бентли». Килиан Ротемунд вдыхал легкий запах кожи и дерева, слышал шелковистое мурчание 12-цилиндрового двигателя и ощущал мягкие наклоны кузова на поворотах. Отключение визуальных раздражителей обостряет все остальные чувства, и Килиан сконцентрировался на том, что он слышал, вдыхал и ощущал. Кроме него, в машине находилось еще как минимум трое мужчин: спереди сидели двое, а третий – на заднем сиденье рядом с ним. Он чувствовал аромат дорогого лосьона после бритья, но одновременно ощущал неприятный запах тела давно не мывшегося мужчины. Это был тот, который сидел рядом с ним. На нем была дешевая куртка из искусственной кожи, и он недавно курил. Правда, ему все это не давало ответа на вопрос – куда его везут и что от него хотят, но концентрация на внешних условиях помогла ему подавить страх. После того как они промчались на большой скорости по довольно ровной дороге, водитель сбавил скорость и сделал довольно крутой поворот направо. Выезд с автострады – предположил Килиан. Он слышал звук работающего сигнала поворота. Мужчина, сидящий рядом с водителем, закашлял.

– Вон там налево, – сказал он приглушенным голосом на немецком языке, без акцента. Через некоторое время автомобиль проехал по булыжной мостовой и остановился. Дверцы открылись, и Килиан почувствовал, как его грубо взяли за руку и вытащили из машины. В тишине ночи под его ногами слишком громко заскрипел гравий. Воздух был прохладным. Аромат влажной земли смешался с сельскими запахами. Вдали квакали лягушки.

Это было странное чувство – идти, ничего не видя.

– Осторожно, ступенька, – сказал кто-то рядом с ним. Тем не менее он споткнулся и ударился плечом о шершавую кирпичную стену.

– Куда вы меня ведете? – спросил Килиан. Он не ожидал никакого ответа и не получил его. Опять ступени. Лестница вниз. Ощущался сладковатый запах яблок и фруктового вина. Судя по интенсивности запаха, это был подвал, возможно, даже с виноградным прессом. Опять лестница – на сей раз вверх.

Дверь перед ним открылась, тихо скрипнули шарниры. Подвальный запах исчез. Паркетный пол, который недавно был натерт. И книги. Запах старых книг – кожа, бумага, пыль. Библиотека?

– Ах, это вы? – сказал кто-то тихо. По полу заерзали ножки стульев.

– Сесть!

Этот приказ относился к нему. Он сел на стул, его руки грубо завернули назад, лодыжки приковали к ножкам стула. Кто-то рывком сорвал с его глаз повязку. Яркий свет ударил по его сетчатке, и глаза заслезились. Он начал моргать.

– Что вы делали в Амстердаме? – спросил его мужчина, голос которого он никогда раньше не слышал. От этого вопроса пронзительно зазвонили тревожные колокольчики в голове Килиана. Он подтверждал его самые худшие опасения. Он был во власти тех, кто десять лет назад разрушил его жизнь. Тогда они были беспощадны, такими они будут и теперь. Было бессмысленно спрашивать о том, откуда им это известно, откуда они получили информацию, что он поехал в Голландию. В конечном счете, это не имело никакого значения.

– Я ездил к друзьям, – ответил он.

– Мы знаем этих «друзей», которых вы посещали, – возразил мужчина. – Хватит рассказывать сказки. О чем вы с ними разговаривали?

То место, где сидели мужчины, не было освещено, поэтому Килиан видел их лишь смутно: он не мог разглядеть ни их лиц, ни даже очертаний.

– О парусном спорте, – сказал Килиан.

Удар последовал без предупреждения и пришелся в самое лицо. Его носовая кость хрустнула, и он почувствовал вкус крови.

– Я не люблю задавать вопросы дважды, – сказал мужчина. – Итак, о чем вы говорили?

Килиан молчал. Он напряг мышцы и ждал следующего удара, следующей боли. Вместо этого кто-то повернул стул, на котором он сидел, влево. На стене висел телевизор.

Он вздрогнул, неожиданно увидев лицо Ханны. У нее во рту был кляп, по лбу текла кровь, а глаза были раскрыты в паническом ужасе. Камера немного отъехала назад. Ханна была обнажена и связана, она стояла на коленях на голом бетоне. Эти грязные свиньи снимали, как ее били и насиловали. Это разрывало Килиану сердце. Он отвернулся и закрыл глаза, у него не было больше сил смотреть, как вынуждена страдать от адских мук и страха смерти женщина, которую он любил.

– Смотри сюда! – кто-то вцепился в его волосы и дернул его голову вверх, но он плотно сжал веки. Они не смогут его заставить смотреть, но он вынужден слышать отчаянные звуки, которые издавала Ханна, издевательский голос палача, который подробно комментировал свои мерзкие деяния. Его желудок сжался, и его стало рвать горькой, как желчь, жидкостью.

– Вы свиньи! – выкрикнул он. – Вы грязные, подлые свиньи! Что вы сделали?

Удары обрушились на него, но он не мог сопротивляться. В его голове раздался треск, напоминающий ружейный выстрел, когда они сломали ему скуловую кость, и через поврежденную кожу по подбородку потекла кровь, смешиваясь со слезами, которые он больше не мог сдерживать.

– Ты хочешь, чтобы с твоей дочерью произошло то же самое? – прошипел голос прямо у его уха. – Да, ты хочешь этого? Вот, посмотри, это ведь она, твоя маленькая, невинная дочь, не так ли?

Килиан открыл глаза. Фильм был плохого качества, вероятно, снимался скрытой камерой, но это однозначно была Киара, которая стояла перед воротами хоккейного клуба и разговаривала с молодым человеком, который стоял спиной к камере. Она кокетливо смеялась, ее длинные светлые волосы падали на обнаженные плечи, когда она поднимала взгляд на мужчину. Килиан тяжело дышал. Его шея была будто сдавлена. Нос заложен от крови и слез. Страх расползался по всем жилам его тела.

– Действительно сладкая мышка, эта маленькая Киара. Прелестные маленькие сиськи и крепкая попка, – проговорил голос позади него. – Фильм с ней в главной роли наверняка будет иметь огромный успех.

Смех.

– Если ты сейчас же не откроешь свою пасть, то малышка уже сегодня днем получит то же самое, что и эта тетка с телевидения.

Килиан обессилел. Он вынес бы любую боль, любую муку и любую пытку, но одна мысль о том, что эти люди могут сделать с его дочкой то же самое, что и с Ханной, была невыносима. Он открыл рот и начал говорить.

– Ломакс!

Она открыла входную дверь. Собака с быстротой молнии выпрыгнула из своей корзины и, пролетев мимо нее, выбежала на улицу. Она пересекла двор и, как и каждое утро, помчалась через сад. В кронах деревьев пели птицы, капельки росы сверкали в траве в лучах восходящего солнца.

Пятнистый кобель стаффордшира бегал по газону, поднимал лапу у каждого второго куста роз и всякий раз после этого, рыча, скреб задними лапами. Он был королем, главным во дворе. Другие собаки беспрекословно уважали его. «Так же, как все мужчины уважают Бернда», – подумала Михаэла. Уже два дня она ничего не слышала о своем муже. Раньше такое случалось довольно часто, но вот уже много лет у него не было никаких столкновений с полицией. И даже несмотря на то, что она была не одна в большом доме и ей не надо было бояться грабителей, ее пугало его отсутствие. Вчера еще уехали и дети. Десять дней каникул они проведут со спортивным клубом на Балтийском море. Это тоже было лучшим решением, после того как фараоны ужасно напугали младшего сына своими идиотскими действиями. Не отпустить его с друзьями и товарищами по спортивному клубу было бы ошибкой.

Тем не менее Михаэла скучала по обоим. В доме без Бернда и детей было тихо. Наталия, правда, с удовольствием составляла ей компанию, но она была далеко не так словоохотлива, как Людмила, которая до этого была ее помощницей по хозяйству. Михаэла завершила большой круг у мастерской. Трое из парней были уже на месте.

– Доброе утро, – поприветствовал ее Фредди, работавший мастером. – Не хочешь ли кофе, хозяйка?

– Доброе утро. Да, с удовольствием, – ответила Михаэла. Она уселась на деревянную скамью перед амбаром и прислонилась спиной к деревянной поверхности, которая уже нагрелась от солнца. Ломакс со вздохом улегся у ее ног и положил морду на передние лапы. Через несколько секунд Фредди принес чашку с дымящимся кофе.

– Немного молока, два куска сахара, – сказал он и усмехнулся. – Все в порядке? Что слышно о шефе?

– Ничего, к сожалению, ничего. – Михаэла благодарно кивнула и отхлебнула кофе. – А так все нормально.

Эти парни всегда проявляли заботу. Иногда они даже перебарщивали, так как хотели все взять на себя, в том числе и покупки.

Она увидела на столе «Бильд», которую принес один из мужчин и оставил на столе. Михаэла редко читала газеты. Она не особенно интересовалась тем, что происходило в мире. Катастрофы, войны и кризисы угнетали ее. Она больше любила книги. Ломакс, довольно урча, повернулся на бок, наслаждаясь солнечным теплом.

Неожиданно Михаэла вздрогнула. Ей бросилась в глаза фотография мужчины, и у нее подступил комок к горлу. Прежде чем она смогла с этим справиться, ее глаза уже прочитали первые строки, и она, как по принуждению, стала читать дальше.

Бывший предприниматель и основатель организации по оказанию помощи матерям и детям «Общество солнечных детей» доктор Йозеф Финкбайнер отмечает сегодня свое восьмидесятилетие. Чествование юбиляра, который за свою масштабную благотворительную деятельность наряду с прочими наградами уже был награжден Крестом за заслуги перед Федеративной Республикой Германия I класса и почетной грамотой земли Гессен, состоится в кругу семьи и многочисленных гостей в саду его виллы. Вторым поводом для празднования является сорокалетний юбилей «Общества солнечных детей»…

Буквы расплывались перед ее глазами, пальцы судорожно сжимали ручку чашки с кофе. Ее бросало то в жар, то в холод. Йозеф Финкбайнер! Что-то в ее голове, что они вместе с Леонией с трудом собрали воедино, раскололось на тысячу осколков. Ей сразу опять стало шесть лет. Она сидела за большим овальным столом, перед ней лежала раскрытая книга, и она желала только одного – суметь прочесть то, что было в ней написано. Она так отчетливо видела картинки, что казалось, будто она лишь вчера держала книгу в руках, хотя в действительности прошло уже сорок лет. Михаэла Принцлер в оцепенении смотрела на фотографию седовласого мужчины, который дружески и по-доброму улыбался в камеру. Ах, как она его любила! Он был сияющим солнцем в ее детском мире. Самые счастливые воспоминания о детстве, которых было не так уж много, были неразрывно связаны с ним. В течение многих лет она не понимала, что с ней произошло, почему из ее воспоминаний часто исчезали часы, а иногда целые дни и недели жизни, их просто не оставалось больше в ее памяти. Леония обнаружила, что она была не одна в своем собственном теле. Существовала не только Михаэла. Были еще и другие, которые имели свои собственные имена, собственные воспоминания, чувства, симпатии и антипатии. Михаэла долго не хотела это принять, это звучало как чистое безумие, и, тем не менее, это было объяснением этих странных и пугающих провалов памяти. С тех пор когда она была маленькой девочкой и проводила свое время с Таней, Сандрой, Стеллой, Доротеей, Кориной, Ниной, Бабси и бесконечно многими другими подругами.

«Прекрати, Михаэла», – сказала она вслух самой себе. Это опасно – углубляться в воспоминания, так как неожиданно ее душа может вселиться в кого-то другого, и тогда у нее опять произойдет потеря времени. Она энергично листала газету, и уже на следующей странице ее взгляд вновь наткнулся на знакомое лицо.

– Килиан! – пробормотала она удивленно. Почему его фотография была опубликована в «Бильде»? Она быстро прочитала короткий текст под фотографией и ужаснулась. Нет! Это неправда. Этого не могло быть! Бернд ведь сказал, что Леония в отпуске. Ее это, правда, тогда удивило, так как именно сейчас, в этой фазе их плана, было не время для отъезда, но Леония так много для нее сделала, что она от всего сердца желала ей хорошего отдыха. Однако в газете было написано, что она умерла. А Килиана разыскивали в связи с ее смертью и нападением на телеведущую Йоханну Х.

Михаэла была как в дурмане, ее руки дрожали так сильно, что она не могла держать чашку с кофе. Ломакс, почувствовав ее напряжение, вскочил и попытался лизнуть ей руку.

Что было реальностью и что она себе внушила? Может быть, опять провалилось время, и она этого не заметила? Может быть, дети вовсе не уехали на каникулы, а давно выросли, женились и теперь живут отдельно! А Бернд? Где он? Какой сегодня день? Сколько ей лет? Михаэла сложила газету, положила ее в карман безрукавки и встала. У нее кружилась голова. Где же только книга со сказками, которую она только что листала? Мама будет ругаться, если только она ее где-то оставила, потому что у нее было особое отношение к книге, которая у нее самой была в детстве. Черт подери! Ведь она только что была здесь! Или нет? Она огляделась вокруг. Где она вообще находится? Кто эти мужчины?

Михаэла схватилась за голову. Нет, нет, нет, это не должно повториться, она должна это остановить. Нужно позвонить Леонии, она не может потерять душевное равновесие. Иначе произойдет катастрофа.

Пия взбежала вверх по лестнице, как всегда, перепрыгивая через одну ступеньку. Полночи она не спала и размышляла о том, что сделать, чтобы вернулось ее доверие к Боденштайну. Ни в коем случае она не должна просто так оставить всю эту историю и сделать вид, что ничего не знает. Разрываясь в мыслях между лояльностью по отношению к своему шефу и сознанием долга, она лишь в предрассветных сумерках провалилась в беспокойный сон, полный кошмарных сновидений, и, конечно, проспала. Она, правда, и без того взяла полдня отпуска, потому что в одиннадцать часов должна была ехать на прием в Фалькенштайн, на который ее пригласила Эмма.

В двадцать минут девятого она распахнула дверь переговорной комнаты, поздоровалась и пробормотала извинения. Она уселась на свободный стул между Джемом и Катрин и поймала неодобрительный взгляд советника по уголовным делам доктора Энгель, которая взяла в привычку присутствовать на утренних совещаниях отдела К2.

– Опрос психологов, имеющих разрешение на частную практику, в Хёхсте и Унтерлидербахе, а также психиатров больницы в Хёхсте пока ничего не дал, – сообщил Кай Остерманн. – Девушку никто там не видел. По фотороботу также никого не опознали.

– Что это ты сегодня такая шикарная? – спросила шепотом Катрин.

– Потому что я потом сразу должна идти на прием по случаю юбилея, – так же шепотом ответила Пия.

Она чувствовала себя слишком нарядной в бледно-голубом летнем платье с глубоким вырезом, тонком трикотажном жакете и в новых открытых туфлях, которые были совершенно неразношенными, и правая туфля больно жала ей в подъеме. Все коллеги, встретившиеся ей, когда она поднималась наверх, бросали на нее одобрительный взгляд, а один из них даже в шутку присвистнул. Может быть, она бы этому и порадовалась, но у нее из головы не выходило едкое замечание Бенке о ее груди. Она терпеть не могла, когда все сводилось к параметрам ее тела.

– Фотороботы готовы? – спросила она свою коллегу.

Катрин кивнула и придвинула ей два распечатанных на компьютере листа. У человека была борода, но это однозначно был не Бернд Принцлер. Его лицо было несколько уже, борода более пышная, кроме того, у него были глубоко посаженные глаза и более широкий нос. У женщины были темные волосы, постриженные «под пажа», и симпатичное, но вполне традиционное лицо. Никаких примечательных особенностей, которые бы бросались в глаза. Пия была разочарована. Она ожидала большего.

– Мы сегодня продолжим работу с психотерапевтическими кабинетами, которые приоритетно занимаются детьми и подростками, – продолжал свое сообщение Кай. – По утверждению нашей свидетельницы, эта парочка говорила на безукоризненном немецком языке, а девушка – с сильным акцентом. Они называли девушку «наша дочь», но, возможно, речь шла о приемном ребенке. Поэтому мы проверяем все организации, занимающиеся проблемами усыновления.

Бернд Принцлер прибудет сюда из Пройнгесхайма около девяти часов. Для Энгель, Боденштайна и Джема он наряду с Килианом Ротемундом был главным подозреваемым по делу Ханны Херцманн. Пия ничего на это не сказала и лишь вполуха слушала то, о чем говорили другие. Ее мучило ужасное чувство утраты доверия к двоим из своих коллег. Втайне она задавалась вопросом: присутствует ли Николя Энгель на их совещаниях из чистого интереса, или она намерена чинить препятствия, если расследование будет производиться в том направлении, которое могло бы быть опасным лично для нее.

– Хорошо, продолжаем в том же русле, – сказал Боденштайн. – Пия, я попрошу тебя присутствовать при очной ставке со свидетелем и при допросе Принцлера.

– Но я должна уехать не позднее чем без двадцати двенадцать, – напомнила она шефу. – У меня сегодня полдня отпуска.

– Отпуска? В разгар следствия? – Доктор Энгель подняла брови. – Кто дал разрешение?

– Я. – Боденштайн отодвинул стул назад и встал. – Я думаю, что до этого времени мы закончим. Итак, через десять минут внизу.

– Понятно. – Пия взяла сумку, на которую она сегодня сменила свой традиционный рюкзак, и пошла в свой кабинет. Кай последовал за ней.

– Почему ты в обычные дни не носишь платье? – спросил он.

– И ты туда же? – проворчала Пия.

– Куда? – удивился простодушно Кай. – Я считаю, что твои ноги – отрадное зрелище.

– Понятно, мои ноги!

– Да, твои ноги. С тех пор как у меня осталась только одна нога, я стал почитателем ног. – Он усмехнулся и сел за письменный стол. – О чем это ты задумалась?

– Я… я ни о чем не задумалась, – поспешила сказать Пия и включила свой компьютер. Почему она отреагировала так чувствительно?

Она ввела пароль и стала проверять почту. Ничего особенного. Полицейский сервер был удобен тем, что изначально отсортировывал весь спам и рекламу. Она уже хотела выйти из электронной почты, как появилось новое сообщение с темой «Лилли». Отправитель был неизвестен. Она кликнула на мейл, у которого было приложение.

«Постоянно исчезают маленькие девочки, и их больше не находят. Было бы жаль лишиться такой маленькой сладкой крошки только потому, что ее мама сует свой нос в дела, которые ее не касаются».

В приложении была фотография, на которой были изображены она и Лилли с собаками у одного из огороженных выгонов в Биркенхофе. Изображение было не очень резким, как будто съемка производилась на большом расстоянии. Пия пару секунд тупо смотрела на строчки. Только постепенно она начала понимать, что означает это сообщение, и у нее по телу побежали мурашки. Это была недвусмысленная угроза! Они сочли Лилли ее дочерью и угрожали что-то сделать с ней, если Пия не прекратит это… Да, что она должна прекратить? В какие дела она сует нос?

– Только не обижайся, я всего лишь сделал тебе комплимент, – сказал Кай. – У тебя действительно потрясающая…

– Подойди, пожалуйста, сюда и посмотри, – перебила Пия своего коллегу.

– Что там? – Он подошел к ней. – Почему ты так побледнела?

– Вот, смотри! – Пия отъехала на стуле чуть назад, схватила свою сумку и выудила из нее мобильный телефон. У нее возникло какое-то ощущение неловкости в желудке, руки сильно дрожали. Ей надо немедленно позвонить Кристофу и его предупредить! Он не должен ни на миллисекунду упускать Лилли из виду!

– Это серьезная угроза, – подтвердил Кай и озабоченно наморщил лоб. – [email protected] – совершенно очевидно, что это ложный адрес. Это нужно показать шефу.

Через некоторое время вокруг письменного стола Пии с серьезными лицами стояли Боденштайн, Кристиан, Джем и Катрин. Пия созвонилась с Кристофом, который сразу понял всю серьезность положения и заверил ее, что он будет следить за Лилли и внушит ей, что она должна все время находиться рядом с ним.

– Ты, видимо, кому-то серьезно перешла дорогу, – сказал Джем.

– Да, но кому же? – Пия все еще была вне себя. Кто-то знал, где она живет, и сфотографировал ее и Лилли! Мысль о том, что кто-то бродит вокруг ее дома, пробудила страхи, засевшие глубоко внутри и давно забытые. – Я этого не понимаю! Мы ведь вообще ничего не знаем!

– Очевидно, да, – согласился Боденштайн и внимательно посмотрел на нее. – Вспомни, с кем и о чем ты говорила?

Пия проглотила слюну. Не рассказывать же ей коллегам о том, что она говорила вчера вечером с Бенке об Эрике Лессинге. Могла ли прийти угроза с этой стороны? Может быть, за этим скрывается Франк? Ее взгляд встретился с глазами Кристиана, который едва заметно покачал головой.

– Мы сейчас придем, – сказал Боденштайн. – Ты не можешь сделать больше, чем ты уже сделала, Пия. Кай должен проинформировать коллег в Кёнигштайне, а Кристоф немедленно сообщить им, если заметит что-то подозрительное.

Пия кивнула. Это ничуть не успокоило ее, но шеф был прав. В данный момент она ничего больше не могла сделать.

Природа оказалась милостива и подарила ее свекру к восьмидесятилетию синее, как кобальт, небо с белоснежными кучевыми облаками. Ничто не препятствовало приему и празднеству на открытом воздухе.

Эмма, сушившая волосы феном, через окно в ванной комнате смотрела вниз, в сад. Гельмут Грассер и его прилежные помощники еще накануне установили трибуну, стулья, высокие столы и маленькую сцену для представлений. Сегодня утром они смонтировали систему звукоусиления и произвели настройку звука. Внизу царила нервная суета. Джазовый ансамбль, который был приглашен в качестве подарка юбиляру от Ники, Сары, Ральфа и Корины, играл уже целый час, репетировал и хор «солнечных детей». На этом музыкальном фоне у Эммы произошло суровое сражение с дочерью, которая руками и ногами была против платьица в розовую клетку с белым воротником, которое вообще-то любила. Терпение и строгость не дали результата, никакие аргументы не могли убедить ребенка, Луиза упрямо настаивала на том, чтобы надеть джинсы и белую футболку с длинными рукавами. Девочка упрямилась все больше и больше, пока в конце концов не разразилась пронзительным истерическим криком, который не смогла заглушить даже джазовая музыка. Однако Эмма не уступала и надела на орущего ребенка платье. Теперь Луиза сидела в своей комнате и дулась, а Эмма, воспользовавшись возможностью, быстро приняла душ и вымыла голову.

Было уже пора идти вниз. Сервисная служба по обслуживанию приемов доставила канапе, различные закуски, бокалы, посуду, приборы и напитки для приема. Обед для узкого круга приглашенных гостей готовился на домашней кухне. Обслуживающий персонал, который Корина также заказала через сервисную службу, уже стоял, скучая, в ожидании начала торжества. Оставалось, правда, еще минут сорок пять до прихода первых официальных гостей, но Рената и Йозеф хотели еще до этого поднять бокалы со «своими» детьми за юбиляра и за встречу.

Эмма глубоко вздохнула и пожелала себе терпения, которое поможет ей выдержать до вечера предстоящее мероприятие. Раньше она любила подобные праздники, но сегодня боялась встречи с Флорианом, и вообще у нее не было настроения для болтовни с гостями, к которым она была абсолютно равнодушна. Она пошла в спальню и втиснулась в лимонно-желтое платье для беременных, единственный предмет одежды из ее гардероба, который ей еще годился, хотя уже постепенно становился узковатым. Зазвонил телефон. Рената!

– Эмма, где ты? В основном все уже пришли, нет только Флориана, тебя и Луизы…

– Мы уже идем, – перебила Эмма свекровь. – Через пять минут мы будем внизу.

Она положила трубку, взглянула в зеркало и пошла через коридор в детскую комнату. Пусто! Это просто невыносимый ребенок! В гостиной ее тоже не было. Эмма прошла в кухню.

– Луиза! Луиза! Мы должны идти! Звонила бабушка и… – Слова застряли у нее в горле. Она закрыла рот руками и в шоке смотрела на свою маленькую дочку. Луиза сидела посреди кухни на полу в одних трусиках и с кухонными ножницами в руке. Прекрасные светлые волосы, которые она еще вчера вымыла, валялись вокруг нее на полу.

– Боже мой, Луиза! Что ты сделала? – прошептала Эмма растерянно.

Луиза всхлипнула и отшвырнула от себя ножницы, которые с бряцаньем полетели под стол. Всхлипывание перешло в отчаянный рев. Эмма присела на корточки. Она протянула руку и провела по колючим вихрам на голове Луизы, которые торчали во все стороны. Девочка сначала отпрянула назад и отвела взгляд, но потом бросилась в объятия Эммы. Ее тело сотрясалось от сильных рыданий, слезы катились водопадом по ее личику.

– Зачем ты отрезала свои прекрасные волосы? – спросила тихо Эмма, покачивая девочку в своих руках и прижавшись щекой к ее головке. Это произошло не из-за плохого настроения, не из-за протеста или гнева. У нее разрывалось сердце, когда она видела своего ребенка таким несчастным и перепуганным и понимала, что ничем не может ему помочь. – Скажи же мне, зачем ты это сделала, моя дорогая?

– Потому что я хочу быть ужасно некрасивой, – пробормотала Луиза, засунув большой палец в рот.

В восемь часов она выключила будильник и проспала потом до десяти часов. В конце концов, у нее больше нет работы и никого, кто бы ждал ее. После того как Майке побывала в Оберурзеле, она решила не ездить больше в Заксенхаузен, а отправиться в Лангенхайн. Встав, она провела еще полчаса в бассейне на террасе, а после этого испробовала на себе несколько кремов и средств для пилинга из многочисленных баночек и тюбиков, которые в огромных количествах стояли в ванной комнате ее матери. Ханна платила целое состояние за эту ерунду, и, кажется, эти средства производили хороший эффект. Но Майке считала, что именно на нее они не оказывают никакого действия. Она выглядела просто ужасно, и у нее была плохая кожа. Ее настроение упало до нуля.

– Безобразная корова! – сказала она своему отражению в зеркале и скорчила гримасу.

Внизу открылась входная дверь. Она в тревоге подняла голову и прислушалась. Кто это мог быть? Уборщица всегда приходила по вторникам, вряд ли она будет по собственной воле убираться дополнительно. Может быть, у каких-нибудь соседей есть ключи? Майке прокралась в коридор, с колотящимся сердцем прижалась к стене и посмотрела вниз в холл. Там было двое мужчин. Один из них стоял к ней спиной, другой – крепкий бородач с конским хвостом – как ни в чем не бывало, поплелся на кухню, как будто он был у себя дома. Взломщики средь бела дня!

Майке пробралась назад в спальню Ханны, в которой она спала, и огляделась. Черт! Где же мобильник? Она обшарила постель, но потом вспомнила, что перед этим она в бассейне слушала через наушники музыку. Наверное, он был там.

Вместо мобильника она сунула в задний карман джинсов электрошокер, который после нападения на Ханну все время носила с собой. Ей не оставалось ничего другого, как прокрасться вниз и выйти через входную дверь, если она не хочет попасть в ловушку к этим типам здесь, наверху. Оба бесцеремонно громко разговаривали на первом этаже, в кухне. Неожиданно зажужжала мельница эспрессо-автомата. До чего же они обнаглели?!

Майке сидела на корточках на лестнице и, затаив дыхание, прислушивалась, пытаясь понять, что происходит внизу. Чтобы выбежать через входную дверь, она должна выбрать подходящий момент. В эту секунду один из мужчин вышел из кухни с телефоном у уха, и Майке не поверила собственным глазам.

– Вольфганг? – воскликнула она и встала.

Мужчина вздрогнул, телефон от испуга выскользнул у него из руки и упал на пол. Он в упор смотрел на нее, как на привидение.

– Что… что… что ты здесь делаешь? – пролепетал он. – Почему ты не во Франкфурте?

Майке спустилась по лестнице вниз.

– Я здесь ночевала. А что делаешь здесь ты? – ответила она холодно. Она не забыла, как он ее накануне спровадил. – И кто твой приятель? Как вам пришло в голову – так просто сюда войти, да еще и кофеек сварить?

Она уперлась рукой в талию и впилась взглядом в Вольфганга с хорошо разыгранным возмущением.

– Мама об этом знает?

Вольфганг был смертельно бледен, будто вся кровь отхлынула от его лица.

– Пожалуйста, Майке! – Он умоляюще поднял руки, его кадык заходил вверх-вниз, на лбу выступил пот. – Уходи отсюда и просто забудь, что ты нас здесь…

Он замолчал, когда позади него в дверях кухни появился бородатый «конский хвост».

– Ба! – воскликнул мужчина. – И кто же это у нас здесь?

– И как вам наш кофе? – спросила Майке язвительно.

– Спасибо, ничего, – ответил бородач, крепкий, мускулистый мужчина, загар которого свидетельствовал о том, что он много бывает на открытом воздухе. Его глаза насмешливо блестели. – Saeco делает, на мой вкус, кофе получше, но этот тоже вполне приличный.

Майке зло посмотрела на него. Что позволяет себе этот парень? И кто он вообще такой? И что делал Вольфганг в пятницу с утра в доме ее матери? Она спустилась вниз еще на две последние ступени.

– Прошу тебя, Майке! – Вольфганг встал между Майке и мужчиной. – Иди. Ты нас здесь не видела…

– Уже поздно, – сказал с сожалением мужчина с «конским хвостом» и отодвинул его в сторону. – Иди, посмотри почту, Вольфи.

Майке недоверчиво смотрела то на него, то на Вольфганга, но Вольфганг уклонялся от ее взгляда и отворачивался. Невероятно! Он просто ее бросил!

– Вольфганг, почему ты…

Удар возник из ниоткуда и пришелся прямо в лицо. Она качнулась назад, но успела ухватиться за лестничные перила. Проведя рукой по лицу, она увидела на руке кровь. Горячая волна прошла по ее телу.

– Ты что, свихнулся, скотина? – закричала она, переполненная гневом.

Майке не знала, что ее разозлило больше: этот бессовестный тип, причинивший ей такую боль, или Вольфганг, который трусливо отвернулся, поднял свой мобильник и бросил ее на произвол судьбы! Ее переполнили ненависть, разочарование и адреналин, и вместо того, чтобы побежать к входной двери и позвать на помощь, она с яростным криком набросилась на бородатого мужчину.

– Ого, твоя мать так не оборонялась. Она была чересчур скучна в отличие от тебя. – Он был слишком занят, чтобы защищаться от нее, но у нее, в конце концов, не было никаких шансов, так как он был взрослым мужчиной, а она всего лишь слабой девушкой. Тем не менее он напряженно запыхтел, когда уперся ей коленом в позвоночник и грубо завернул ей руки за спину.

– Ты маленькая дикая кошка, – прошипел он.

– А ты – гребаная скотина! – выкрикнула она сквозь сжатые зубы, пытаясь ударить его ногой.

– Давай, вставай! – бородач поднял ее и потащил вниз по лестнице, ведущей в подвал.

– Вольфганг! – пронзительно закричала она. – Черт возьми, сделай же что-нибудь! Вольфганг!

– Заткнись! – крикнул бородач, тяжело дыша, и залепил ей пару пощечин. Майке плюнула в него, затем ударила ногой, попав в чувствительное место. И здесь он разошелся. Он затолкал ее в подвал, где размещались отопительные системы, потом стал наносить ей удар за ударом до тех пор, пока она не упала на пол.

Наконец он, кажется, остановился. Он выпрямился, тяжело дыша, и провел рукой по лбу. Его «конский хвост» распустился, и волосы падали на лицо. Майке, кашляя, корчилась на голом бетонном полу.

Наверху раздался звонок в дверь.

– Это почта, – сказал мужчина. – Смотри не убегай. У тебя будет еще одна встреча.

– С тобой, что ли? – прохрипела Майке.

Он наклонился к ней, схватил ее за волосы и заставил посмотреть на него.

– Нет, крошка. Не со мной. – У него была дьявольская ухмылка. – У тебя будет встреча со смертью.

Мужчина отрицательно покачал головой.

– Нет, – сказал он уверенно. – Среди них его нет.

– Это точно? – хотел удостовериться Боденштайн. – Не торопитесь, посмотрите, как следует.

– Нет. – Свидетель Андреас Хассельбах был абсолютно уверен. – Я, правда, видел его только мельком, но среди них его точно нет.

Пятеро мужчин стояли с другой стороны алюминированного стекла, и каждый из них держал в руке табличку с номером. У Принцлера был номер три, но свидетель рассматривал его не дольше и не более внимательно, чем других четверых мужчин. Пия видела разочарование на лице шефа, но ей стало сразу ясно, что мужчина тут ни при чем, так как все, кроме Принцлера, были ее коллегами.

– А что вы скажете про этого? – Она протянула Хассельбаху распечатку фоторобота, который был сделан с помощью свидетельницы из Хёхста. Ему было достаточно одного взгляда.

– Это он! – воскликнул он взволнованно и без колебаний.

– Спасибо. – Пия кивнула. – Вы нам очень помогли.

Теперь нужно было только найти этого человека. Может быть, опять поможет народ. Коллеги вернулись к своим рабочим столам, свидетель был отпущен, а Принцлер помещен в соседнее помещение для допросов. Боденштайн и Пия сели напротив него, Джем прислонился к стене.

– Почему вы меня здесь держите? – Принцлер был раздражен. – Против меня ничего нет! Это настоящий полицейский террор! Я хочу позвонить своей жене.

– Давайте просто поговорим, – предложил Боденштайн. – Скажите нам, откуда вы знаете Леонию Вергес и Ханну Херцманн и с какой целью вы бывали у них. Тогда вы сможете позвонить жене и сразу уйти.

Принцлер оценивающе посмотрел на Боденштайна.

– Я ничего не скажу без своего адвоката. Вы ведь опять все, что я скажу, превратите в западню.

Боденштайн засыпал мужчину теми же вопросами, которые Пия и Крёгер ему уже задавали накануне, но получил столь же мало ответов.

– Я хочу сначала поговорить по телефону с женой, – шаблонно отвечал Принцлер на каждый вопрос. Это, похоже, было для него действительно важно, даже если он пытался казаться невозмутимым. Он беспокоился за свою жену. Но почему?

Пия взглянула на часы. Через полчаса она должна быть в Фалькенштайне. Но они здесь не продвинулись ни на шаг. Она придвинула Принцлеру листок с фотороботом.

– Кто этот человек?

– Это парень, которого вы ищете? Поэтому вы устроили очную ставку?

– Верно. Вы его знаете?

– Да. Это Гельмут Грассер, – ответил он коротко. – Если бы вы меня сразу спросили, вам не пришлось бы тратить столько времени впустую.

Внутри у Пии закипела ярость, как будто кровь сочилась из резаной раны. Они теряли время, а этот тип, который, возможно, знал ключ к расследованию всех их дел, водил их за нос. Она просто не находила места, куда подвести рычаг. Бернд Принцлер был бетонной стеной без щелей и швов, непреодолимой стеной упертой решительности.

– Откуда вы его знаете? Где мы можем его найти?

Принцлер пожал плечами.

Пия почувствовала, как у нее постепенно начинает закипать кровь. Почему им приходится выдавливать из этого человека каждое слово?

Джем вышел.

– Посмотрите сюда, – Пия положила перед Принцлером распечатку мейла, который она получила этим утром. – Кто-то только вчера сфотографировал меня и внучку моего друга.

Он даже не взглянул на лист бумаги.

– У меня нет с собой очков для чтения, – объяснил он.

– Тогда я прочту вам вслух. – Пия взяла листок. – «Постоянно исчезают маленькие девочки, и их больше не находят. Было бы жаль лишиться такой маленькой сладкой крошки только потому, что ее мама сует свой нос в дела, которые ее не касаются».

– Я к этому не имею никакого отношения. – Принцлер не отвел взгляда от лица Пии. – Я со среды сижу в кутузке. Вы забыли?

– Но вы знаете, о чем идет речь! – Ей пришлось взять себя в руки, чтобы не накричать на мужчину. – Кто пишет такие мейлы? Зачем? Что расследовала Ханна Херцманн? Почему погибла Леония Вергес? Кому еще придется умереть, прежде чем вы наконец откроете рот? Ваша жена? Может быть, привезти ее сюда? Возможно, она будет с нами разговаривать, если вы не хотите.

Принцлер провел рукой по подбородку и задумался.

– Давайте заключим сделку. Вы даете мне позвонить, – ответил он наконец, – и если я буду знать, что с ней все в порядке, тогда я скажу вам все, что я знаю.

Это не была сделка, это был элементарный шантаж. Но, с другой стороны, это была крошечная дырочка в непреодолимой защитной стене, которую возвел вокруг себя Принцлер. Это был шанс. Пия и Боденштайн переглянулись. Он кивнул. Пия вынула свой мобильный телефон и положила на стол перед Принцлером.

– Хорошо, – согласилась она. – Звоните.

Машина замедлила скорость и свернула налево. Килиан почувствовал, что кто-то склонился над ним, неожиданно дверь распахнулась, и он ощутил встречный поток воздуха и силу инерции, которая потянула его в сторону. В испуге он уперся коленями в переднее сиденье и непроизвольно хотел за что-то ухватиться, но его руки были связаны. Сильный удар в бок, и он, потеряв равновесие, упал. На пару секунд он почувствовал себя невесомым, пока его мозг не осознал, что случилось. Черт возьми, они вытолкнули его из движущейся машины! Он со всей силы ударился правым плечом, и его ключица с хрустом треснула. От боли у него перехватило дыхание. Скрипели шины автомобилей, которые с воем неслись по асфальту, визжали тормоза. Прямо перед ним загудел клаксон грузовика. В отчаянии Килиан попытался перекатиться на обочину и ударился головой об острый край отбойника. Был ли он сейчас в безопасности? Где была дорога? Зернистый щебень расцарапал ему щеку. Пахло травой.

Хлопнула дверь автомобиля, и к нему стали приближаться быстрые шаги. Килиан подтянул ноги и стал двигаться в направлении травы.

– Эй! – Кто-то коснулся его руки, и сильнейшая боль взорвалась в его мозгу.

Взволнованные голоса говорили наперебой.

– Надо вызвать «Скорую помощь»!

– …просто выпал из машины!

– Он еще жив?

– Я чуть его не переехал!

Он почувствовал чьи-то руки у своей головы. Давление повязки на глазах исчезло. Килиан зажмурился от света и увидел перед собой мужчину с усами, в клетчатой рубашке, с испуганным лицом.

– Ты как, приятель? Ты можешь двигаться? Что у тебя болит?

Килиан посмотрел на него и медленно кивнул.

– Только плечо, – с трудом прошептал он, – мне кажется, оно сломано.

– Сейчас приедет «Скорая помощь», – сообщил мужчина на чистейшем кёльнском диалекте. – Эх, парень, что же здесь произошло?

Поле зрения Килиана расширилось. Он поднял голову и обнаружил, что лежит под отбойником на краю двухполосной проселочной дороги. Большой грузовик с включенной аварийной световой сигнализацией одной половиной стоял на встречной полосе, а второй – прямо за ним.

– Они тебя просто выбросили из машины! – Мужчина, видимо водитель грузовика, был в шоке. Его лицо было бледным, как снег. – Я на волосок от тебя проехал!

– Где я? – Килиан провел языком по пересохшим губам и попытался встать.

– На трассе L56, недалеко от Зельфканта.

– В Германии?

– Да. Что же случилось?

Подошел второй мужчина, помоложе, держа в руках мобильный телефон.

– Здесь нет приема, – сказал он и так же озабоченно склонился над Килианом. – Эй, парень, как ты? Что с тобой случилось?

– Мне нужно во Франкфурт. И я должен позвонить. – Килиан мог себе представить, как он выглядит. – Не надо вызывать ни «Скорую помощь», ни полицию.

– Да ты едва живой, – сказал тот, который был помоложе. Килиан думал только о Киаре. Он должен ей дозвониться раньше, чем с ней что-то произойдет. Мужчины осторожно его приподняли и прислонили к отбойнику, затем освободили его от веревок, и с их помощью он поднялся.

– Вы не могли бы меня немного подвезти? – спросил он. – Мне действительно срочно нужно во Франкфурт.

Оба водителя не возражали, несмотря на возможные неприятности с экспедиторами в том случае, если им придется сообщить полиции для протокола какие-то сведения. Они не стали его ни о чем спрашивать, дали ему бутылку воды и салфетки, чтобы смыть с лица и с рук высохшую кровь.

– Я еду в Мёнхенгладбах, – сказал усатый мужчина. – Может быть, мне удастся по рации найти коллегу, который возьмет тебя оттуда с собой во Франкфурт.

– Спасибо, – кивнул Килиан. Он с трудом забрался в грузовик. Его тело состояло из одной боли, сильно тянуло кожу на лице. Из наружного зеркала на него смотрела жуткая опухшая физиономия, которая ни капли не была похожа на него.

Усатый мужчина завел мотор огромной машины и выехал на нужную полосу движения. Килиан содрогнулся. Колеса этого тридцатитонника размололи бы его кости, как грецкий орех. Вероятно, его похитители на это и рассчитывали.

Сад был полон веселых, по-летнему одетых гостей. Играл джазовый ансамбль, и официанты пробирались через скопления людей с бокалами шампанского и закусками на подносах. Эмма искала глазами свекра и свекровь. Она, правда, знала из приглашений и списка гостей каждое имя в отдельности, но мало кого знала лично. Луиза вцепилась в ее руку и так робко прижалась к ней, что, казалось, она была здесь чужой. Эмме потребовалось все ее мастерство, чтобы после разрушительных действий Луизы сделать ей приемлемую стрижку. В джинсах и длинной футболке она выглядела как маленький мальчик.

– Смотри, вон бабушка и дедушка, – сказала Эмма. Свекор со свекровью стояли на большой террасе и приветствовали прибывающих гостей. Йозеф был в светлом льняном костюме, Рената – в платье абрикосового цвета, которое чудесным образом подходило к ее загорелой коже и седым волосам. Рената улыбалась во все лицо и казалась счастливой и расслабленной.

Эмма поздравила свекра с днем рождения.

– А где же моя маленькая принцесса? – Йозеф наклонился к Луизе, но она спряталась за мать. – Ты не хочешь поцеловать дедушку и поздравить его с днем рождения?

– Нет! – Луиза энергично покачала головой. Стоящие рядом гости весело засмеялись.

– А что случилось с прекрасными волосами Луизы? – спросила Рената изумленно. – И где же ее симпатичное розовое платьице?

– Нам больше нравятся короткие волосы, – поспешила ответить Эмма. – Правда, Луиза? Их намного проще мыть.

– Но что?.. – начала было опять Рената, однако Эмма бросила на нее умоляющий взгляд, и та остановилась.

– Папа! – крикнула в этот момент Луиза, вырвала свою руку и помчалась к Флориану. У Эммы защемило сердце, когда она увидела своего мужа. Он, так же как и отец, был одет в светлый костюм и выглядел просто сногсшибательно. Он поймал Луизу и поднял ее вверх. Она обвила ручками его шею и прижалась к его лицу щекой.

– Привет, – сказал Флориан Луизе. Он ни слова не сказал по поводу новой прически Луизы и джинсов. – Как дела?

– Привет, – холодно ответила Эмма. – Все хорошо. А у тебя?

Даже если гнев и чувство унижения, которое ей причинила его измена, быстро исчезли, между ними сохранялась дистанция. Он казался ей чужим.

Рената и Йозеф поздоровались с сыном. Он, отдавая сыновний долг, поцеловал мать в обе щеки и с вымученной улыбкой пожал руку отцу. Прежде чем Эмма успела перемолвиться с мужем парой слов, Рената подхватила ее под руку и стала представлять ей всех гостей, одного за другим. Эмма вежливо улыбалась и жала руки. Лица обретали имена, которые она, едва услышав, мгновенно забывала. Она все время искала глазами Флориана. Он разговаривал с разными людьми, но по положению его тела она понимала, что он чувствует себя неуютно.

Эмма то и дело отказывалась выпить шампанского, ссылаясь на свое положение. Наконец ей удалось отделаться от свекрови, и она подошла к Флориану, который уединился у высокого стола на краю сада. Луиза играла в салки с другими детьми.

– Прекрасный праздник, – заметил он.

– Да, – согласилась Эмма. Она чувствовала его неловкость, как эхо своих собственных чувств. – Мне бы хотелось, чтобы он поскорее закончился.

– Мне тоже. Что случилось с малышкой?

Эмма все рассказала ему, упомянув также разрезанную куклу и то, что Луиза сказала, что боится злого волка.

– Что она сказала? – спросил он неожиданно дрожащим голосом. Их взгляды впервые встретились. Эмма испугалась, когда увидела в его глазах сильное душевное переживание, которое он стоически пытался скрыть за невозмутимым выражением лица. Его рука с такой силой сжала ножку бокала с шампанским, что кожа костяшек пальцев побелела.

– Флориан, мне… мне очень жаль, но… но я… – Эмма запнулась.

– Я знаю, – сказал он сдавленным голосом. – Ты думала, что я что-то сделал Луизе. Что я ее изнасиловал…

У него вырвался стон отчаяния, и он энергично затряс головой, как будто хотел отогнать от себя какую-то мысль, неприятное воспоминание.

– Что с тобой? – спросила она осторожно.

– Страх перед злым волком, – пробормотал он мрачно. – Поверить не могу.

Эмма не могла понять его странное поведение. Ее взгляд в поисках Луизы блуждал по смеющейся веселящейся публике. Она увидела Корину, которая ходила взад и вперед, разговаривая по телефону, в конце сада, где он переходил в парк. Ральф стоял неподалеку, сунув руки в карманы брюк, и выглядел столь же напряженным и недовольным, как и его жена. Как невежливо было со стороны обоих так открыто демонстрировать свое безразличие во время приема!

Приехали бургомистр и начальник окружного управления, потом появился премьер-министр – так что вся местная знать была в полном сборе.

– Прибыли все старые приятели моего отца. Или лучше сказать – их доставили, – констатировал Флориан с плохо скрываемым презрением. – Моя мать наверняка всех тебе представила, да?

– Она представила мне пять тысяч человек, – ответила Эмма. – Но я не запомнила ни одного имени.

– Тот старик с лысиной, который стоит рядом с моей матерью, мой крестный, – объяснил Флориан. – Хартмут Матерн, великий гуру немецкого частного телевидения. Рядом с ним доктор Рихард Меринг, бывший верховный судья Федерального Конституционного суда. А маленький толстяк с бабочкой – бывший президент Гете-университета во Франкфурте, профессор Эрнст Хазлинген. А этого высокого мужчину с седой гривой ты наверняка знаешь по телевидению – Петер Вайсбеккер. Официально ему уже в течение двадцати лет все сорок пять.

Эмму удивил сарказм Флориана.

– И Ники тоже здесь, – заметил он с ноткой горечи в голосе. – У моего отца был бы разрыв сердца, если бы именно он не пришел.

– Мне казалось, что Ники твой друг, – ответила Эмма с удивлением.

– Разумеется, они все мои лучшие друзья, – сказал Флориан и язвительно рассмеялся. – И все они – дети из неблагополучных асоциальных семей, сироты, обездоленные, которые неожиданно стали моими братьями и сестрами и которым требовалось все внимание моих родителей.

Эмма видела, как Ники оглядывался, как будто кого-то искал. Корина закончила свой телефонный разговор и поспешила к нему. Ральф последовал за ней. Казалось, она простила своему брату недавнюю пощечину. Все трое что-то обсуждали, потом Ники поправил галстук, изобразил на лице улыбку и направился к Йозефу и Ренате. Корина и Ральф шли следом за ним, также улыбаясь, как будто все было в полном порядке.

– Всегда считалось, что я должен со всеми считаться, так как бедные дети нуждаются в любви, тепле и защищенности, которые есть у меня, – продолжал Флориан. – Как часто мне хотелось быть сиротой с наркозависимыми родителями-алкоголиками! С каким удовольствием я считался бы лентяем, трудным и дерзким ребенком или неуспевающим в школе, но я никогда не мог себе этого позволить.

В эту секунду Эмма поняла истинную проблему своего мужа. Все свое детство и юность он страдал от того, что его родители проявляли больше внимания к другим детям, чем к нему. Флориан взял с подноса проходящего мимо официанта еще один бокал шампанского и залпом выпил его, в то время как все приемные дети и воспитанники его родителей стояли полукругом и пели Йозефу «Happy birthday to you». Йозеф улыбался, а Рената, растрогавшись, промокала слезы на щеках.

– Ах, Эмми, – сказал Флориан и глубоко вздохнул. – Мне так жаль, что в последние недели все это произошло. Давай найдем подходящий дом и уедем отсюда.

– Почему ты никогда со мной об этом не говорил? – Эмма боролась со слезами. – Почему ты допустил, чтобы все зашло так далеко?

– Потому что… – Он запнулся, посмотрел на нее, подыскивая нужные слова. – Я думал, что следует подождать, пока появится ребенок. Но неожиданно… я не знаю… ты была здесь так счастлива. И я подумал, что ты хочешь здесь остаться.

– Но… но… почему ты мне?.. – Эмма не смогла произнести слово «изменил». То, что он сделал, всегда будет стоять между ними, и она не была уверена, что сможет когда-нибудь простить Флориана.

– У меня нет другой женщины и тем более никаких отношений. Я… я был… – Он глубоко вздохнул и собрался с духом. – Я в первый и в последний раз в моей жизни был во Франкфурте на… «обочине». Я… я этого вовсе не хотел, это был… я… зажегся красный свет, и здесь сразу появилась эта женщина. Я знаю, что то, что я сделал, непростительно. Я действительно глубоко сожалею, что принес тебе столько боли. И это невозможно оправдать. Я надеюсь только на то, что ты меня когда-нибудь простишь.

Эмма видела, что в его глазах блестят слезы. Она взяла его руку и молча сжала ее. Может быть, все опять будет хорошо.

Благодаря бабушке Мирьям Пия постепенно приобрела опыт участия в таких официальных мероприятиях, как этот прием по случаю юбилея. Но все же, как и прежде, ей было неуютно среди чужих расфуфыренных людей, которые, казалось, все были знакомы друг с другом. Дамы солидного возраста, с резким запахом духов и с темным, как кожа крокодила, загаром, который свидетельствовал о надоевшем за многие годы отдыхе на полях гольфа и на парусных яхтах, были в основном в шляпах и в изъятых из банковских сейфов и выставленных напоказ дорогих украшениях. Остроумные приветственные восклицания смешивались с гомоном, напоминавшим куриное кудахтанье. Пия пробиралась через толпу в поисках Эммы и размышляла, где ей искать подругу. Она была по горло завалена работой, очень беспокоилась за Лилли и безрассудно тратила здесь свое время, потому что в сентиментальный момент их беседы необдуманно пообещала своей старинной школьной подруге, которую не видела уже двадцать пять лет, обязательно прийти. Вообще-то она надеялась, что у нее будет возможность поговорить с Эммой о времени ее визита к психотерапевту в Организации по оказанию психологической помощи девочкам во Франкфурте, которого Пия ей порекомендовала. Пие никогда не было присуще такое качество, как материнская забота, но с приездом Лилли что-то в ней изменилось. А с тех пор как Эмма высказала ей свое опасение в том, что ее маленькая дочка могла стать жертвой сексуального насилия, Пию не отпускала мысль о том, что именно это могло случиться с их «русалкой» из Майна. Было ли это действительно случайностью, что Килиан Ротемунд, осужденный педофил, жил всего лишь в паре километров от места обнаружения трупа девушки? Может быть, Принцлер покрывал своего бывшего адвоката из ложной солидарности? Или он, в конечном счете, был заодно с Ротемундом? Принцлер так и не смог дозвониться ни своей жене, ни адвокату, и продолжал молчать, хотя они позволили ему позвонить.

Неожиданно ее сильно толкнул ребенок.

– Извините! – крикнул он, запыхавшись, и помчался дальше в сопровождении еще троих детей.

– Ничего, – ответила Пия, которая заметила, что на этом приеме было необычно много детей. Но потом она вспомнила, что отмечался не только восьмидесятилетний юбилей свекра Эммы – Йозефа Финкбайнера, но и сорокалетняя годовщина со дня основания «Общества солнечных детей» для одиноких матерей.

Пия огляделась вокруг, по-прежнему выискивая глазами Эмму. Она то и дело проверяла свой мобильный телефон, который переключила на режим «без звука». Она сказала своему шефу, что в любое время будет на связи, и просила при необходимости информировать ее, если Принцлер наконец заговорит. Она надеялась, что это произойдет, и тогда у нее будет повод исчезнуть отсюда.

У высокого стола недалеко от входа расположились охранники премьер-министра – четверо мужчин в черных костюмах, солнечных очках и с наушниками в ушах. Скучая, они жевали арахис с васаби и соленые палочки. Их шеф как раз поздравлял юбиляра, который вместе с женой на большой террасе принимал поздравления и подарки. Рядом с ним Пия увидела главного прокурора Маркуса Марию Фрея и была этому несколько удивлена, пока не вспомнила то, что ей рассказывал про него Кристиан Крёгер: Фрей был воспитанником Финкбайнеров и учился на юридическом факультете, получая стипендию фонда своего приемного отца.

К микрофону на трибуне, сооруженной рядом со сценой на фоне великолепных, уже отцветающих рододендронов, подошла женщина и попросила всех присутствующих занять свои места. Гости послушно направились к рядам стульев, и Пия увидела Эмму и темноволосого мужчину с ребенком на руках, которые сидели во втором ряду. Пия раздумывала, стоит ли ей пройти вперед и поздороваться с ними. Нет, лучше не надо. Эмма наверняка предложила бы ей сесть рядом с ней, и тогда она не смогла бы незаметно исчезнуть.

Она нашла место в последнем ряду с левой стороны от прохода в середине и села. Детский хор открыл официальную часть праздника трогательным исполнением песни «Как прекрасно, что ты родился!». Примерно пятьдесят маленьких девочек и мальчиков в розовых и голубых футболках пели в полную грудь, вызывая на лицах гостей улыбки. Пия тоже поймала себя на том, что улыбается, но потом вдруг вспомнила о Лилли и этой странной угрозе и беспокойно заерзала на стуле. Ее подсознание уже давно пыталось ей что-то сказать, но она была так занята, что не чувствовала этой связи. Пение детей было вознаграждено громкими аплодисментами, и теперь они парами шли по проходу. И в этот момент Пия будто услышала внутри себя какой-то щелчок. Как вода, которая после сильной грозы несется через петлевидный лабиринт высохших ручьев, через ее мозг потекла информация, занимая свое место и неожиданно обретая смысл. Ее сердце сделало сальто. Розовая ткань в желудке «русалки»! Буквы, которые они расшифровали с помощью фотографий: S-O-N-I-D.

– Подождите, пожалуйста! – попросила она двух маленьких девочек и достала из сумки мобильный телефон. – Можно я вас сфотографирую?

Девочки заулыбались и кивнули. Пия сделала фото девочек спереди и сзади и тут же отправила снимки Каю, Кристиану и Боденштайну. SONnenkInDer e.V. Черт возьми, вот оно! Именно это!

Грузовик остановился перед красным сигналом светофора.

– Спасибо, – сказал Килиан водителю, который специально из-за него сделал большой крюк. Вместо того чтобы на трассе А3 поехать дальше, прямо до аэропорта, он съехал в Нидернхаузене с автобана и, проехав через Фишбах и Келькхайм, направился в Бад-Зоден. Он утверждал, что у него есть время и он может так же спокойно поехать по А66 и через Франкфуртер-Кройц. Килиан был глубоко тронут этой неожиданной отзывчивостью. Люди, которых он, как ему казалось, знал в последние годы, от него отвернулись, предали его и мерзко бросили на произвол судьбы, но этот совершенно чужой человек, который по просьбе его спасителя взял его попутчиком в направлении Франкфурта, помог ему, не задавая при этом никаких вопросов.

– Не за что, – улыбнулся водитель, но потом его лицо стало серьезным. – Но ты сходи к врачу, приятель. Ты действительно скверно выглядишь.

– Обязательно, – заверил его Килиан. – Спасибо еще раз.

Он спустился вниз и закрыл дверь. Грузовик тронулся с места, включил сигнал поворота и влился в общий поток. Килиан глубоко вздохнул и огляделся, прежде чем перейти улицу. Прошло семь лет с тех пор, когда он в последний раз был в Бад-Зодене. Раньше он никогда не приезжал сюда без машины и недооценил дорогу от Аллеештрассе до Дахберга, которая все время шла в гору. У него пересохло в горле, каждый шаг причинял адские мучения. Только сейчас, когда уровень адреналина постепенно снизился, он ощутил последствия ударов, пинков и падения из машины. Они действительно выбили из него все, а он пел соловьем из страха за свою дочь. Но, несмотря на смертельный страх и боль, ему хватило присутствия духа, чтобы не выдать им, куда он в действительности отправил посылку с записями и протоколами его бесед с двумя мужчинами из Амстердама. Пусть они до посинения ждут почты у дома Ханны!

Ему потребовалось три четверти часа, чтобы добраться до дома на Ораниенштрассе. Он молча стоял на противоположной стороне улицы. Какой высокой стала живая изгородь из самшита! Лавровишня и рододендрон рядом с входной дверью тоже мощно разрослись. Чувство печали тронуло его сердце, и он спросил себя, как же ему удалось пережить все прошедшие годы. Он всегда был человеком, которому в жизни требовался порядок, определенные ритуалы, твердые точки опоры. Они все у него отобрали, у него не осталось ничего, кроме его собственной жизни, да и та теперь мало чего стоила. Он решительно перешел на другую сторону улицы, открыл ворота и, поднявшись вверх по ступеням, нажал звонок, рядом с которым стояло чужое имя. Бритта после молниеносного развода сразу нашла себе нового кормильца, это он узнал от Киары, которая всем сердцем ненавидела своего приемного отца. Какое чувство должен испытывать человек, который так просто заменил собою жизнь своего предшественника?

По ту сторону двери приближались шаги, Килиан внутренне приготовился. Перед ним стояла Бритта, он видел ее в первый раз с того дня, когда его забрала полиция. Она постарела. Постарела и подурнела. Новый муж не принес ей счастья.

Килиан разглядел в ее глазах испуг и ужас и быстро поставил ногу в дверную щель, прежде чем она успела захлопнуть дверь перед его носом.

– Где Киара? – спросил он.

– Уходи! – ответила она. – Ты знаешь, что не имеешь права видеть ее!

– Где она? – повторил он.

– Зачем тебе это знать?

– Она дома? Прошу тебя, Бритта, если ее нет, позвони ей и попроси немедленно идти домой!

– Что это значит? Какое тебе дело, где дети? И как ты вообще выглядишь?

Килиан не стал ничего объяснять. Его бывшая жена все равно ничего не поймет, она никогда этого не понимала. Для нее он был враг, и было бессмысленно ждать от нее понимания.

– Ты хочешь втянуть ее в свой отвратительный грязный мир? – прошипела Бритта, переполненная гневом. – Ты нам всем уже достаточно принес несчастья! Убирайся! И немедленно!

– Я хочу видеть Киару, – настаивал он.

– Нет! Убери ногу от двери, иначе я вызову полицию! – Ее голос был резким. Она испугалась, правда, не его, а скорее болтовни соседей. Ей и тогда это было важнее, чем любая правда.

– Я прошу тебя, сделай это. – Килиан убрал ногу. – Я останусь здесь. Даже если для этого потребуется целый день.

Она захлопнула дверь, и он сел на верхнюю ступень лестницы. Будет лучше, если полиция заберет его прямо здесь, чем если он опять пойдет пешком вниз. Полиция была единственным шансом защитить Киару.

Ей потребовалось не более трех минут, чтобы освободить руки от веревок. Этот тип не очень-то постарался. Майке потерла болевшие запястья. Тяжелая железная дверь подвала, где размещалось отопительное оборудование, поглощала любой шум, поэтому она не могла слышать, что происходило в доме, и понятия не имела, когда вернется этот тип. Крошечное окошко с решеткой позади горелки служило скорее вентиляционной шахтой, чем окном, и никак годилось для побега – даже для такой субтильной девушки, как она. Майке все еще пребывала в полном недоумении от трусливого поведения Вольфганга. Несмотря на то что она кричала и умоляла о помощи, он просто повернулся и ушел, когда этот бородач ее избивал! Сознание того, что она все эти годы в нем так ошибалась, вызывало в ней значительно большую боль, чем все те удары, которые нанес ей этот тип. Впервые с тех пор, как она его узнала, Майке увидела Вольфганга Матерна таким, какой он был на самом деле: не отзывчивый, всегда готовый защитить, практически игравший роль отца друг, которого она, страдая от одиночества, хотела в нем видеть, а слюнтяй, безвольный трус, в сорок с лишним лет все еще живущий у своего папы и не имеющий мужества ему противостоять. Какое невероятное разочарование!

Майке ощупала свое лицо. Кровь из носа больше не шла. Она огляделась в подвале, пытаясь найти какой-нибудь предмет, с помощью которого она могла бы держать бородача на расстоянии. Но, как назло, все помещение было тщательно убрано – заслуга Георга, второго мужа Ханны, который был непримиримым фанатиком порядка. Кроме отопительной системы здесь было лишь несколько полок на стене. Скрученная бельевая веревка, пакет с прищепками для белья, два пропыленных рулона голубых мусорных мешков, стопка старых футболок и трусов, которые Георг использовал для чистки обуви и полировки автомобиля. Ничего, что можно было бы использовать в качестве оружия… Черт подери!

Мысль об отчиме номер два все же напомнила Майке об электрошокере. Ощупав свой задний карман, она возликовала. Да, конечно! Он действительно здесь, в ее джинсах! В пылу борьбы приятель Вольфганга забыл обыскать ее, чтобы проверить, нет ли у нее оружия. Вероятно, он тоже на это не рассчитывал. Твердо решив без боя не сдаваться, Майке заняла позицию возле двери. Он вернется, чтобы ее убить, эта угроза была недвусмысленной.

Ей не пришлось долго ждать. Через несколько минут в замке со скрежетом повернулся ключ, и дверь распахнулась. Майке, как хищница, прыгнула на мужчину, воспользовавшись эффектом неожиданности, и прижала электрошокер к его груди. 500 000 вольт пронизали его тело, сбили его с ног и отбросили к стене. Он упал как подкошенный, ошеломленно уставившись на Майке. Она не имела представления, сколько может продлиться это состояние оцепенения, поэтому не стала медлить. Просто так оставить его лежать здесь – это было бы чересчур гуманно, он должен страдать по-настоящему. Майке убрала электрошокер, затем достала с полки бельевую веревку. Было непросто связать расслабленное тело нейлоновой веревкой. Парень весил, наверное, целую тонну, но Майке была решительно настроена отомстить ему и мобилизовала все свои силы, о которых даже не подозревала. С трудом переводя дыхание, она катала по полу обездвиженного мужчину, пока не перевязала его, словно посылку.

– Вот так, скелет с косой очень быстро превратился в скелетик. – Майке выпрямилась и смахнула с лица мокрые от пота волосы. Со злорадным удовлетворением она уловила страх в его глазах. Она надеялась, что эта свинья ощущала тот же смертельный страх, что и ее мать, когда он напал на нее и так зверски изувечил!

Он пошевелил пальцами на руке и пробормотал что-то невнятное.

Майке не смогла удержаться от искушения, чтобы второй раз не пропустить по нему электрошок, но на сей раз она выбрала место, которое причинило ему настоящую боль. Без капли сострадания она наблюдала за тем, как он закатил глаза, из уголка рта потекла слюна, и его тело стали сотрясать конвульсии. Спереди его светлых джинсов расплывалось темное пятно.

Она удовлетворенно наблюдала за своим произведением.

– Так. Теперь я поеду в Мюнхен. Здесь тебя не найдет ни одна душа. Когда моя мать выйдет из больницы и случайно зайдет сюда, от тебя останется один скелет.

На прощание она дала ему еще один пинок в бок, вышла из помещения и заперла за собой дверь. Возможно, она сообщит в полицию, что находится здесь, внизу в подвале с отопительной системой. А может быть, и нет.

Боденштайн терпеливо ждал. Сложив перед собой руки на столе, он смотрел на сидящего напротив человека почти с благоговейным спокойствием и ничего не говорил. Бернд Принцлер очень старался оставаться хладнокровным, но Боденштайн заметил нервную игру его желваков и капельки пота на лбу.

Этот твердый, как камень, богатырь, не боящийся ни смерти, ни черта, ни даже полиции, сильно беспокоился. Он никогда бы в этом не сознался, но под горой мышц и татуированной кожей билось нежное сердце.

– Я ее тогда забрал с улицы, – сказал он безо всяких предисловий. – Она ходила на панель для одного мелкого сутенера. Я случайно увидел, как он ее избивал, и вмешался. Это было семнадцать лет тому назад. Ей тогда не было тридцати, но она была на краю пропасти. – Он откашлялся, глубоко вздохнул и пожал плечами. – Я не имел ни малейшего представления о том, что с ней случилось. Она мне просто понравилась.

Боденштайн не решался прервать его вопросом.

– Я ее вытащил, мы уехали в деревню и поженились. Нашему младшему был всего год, когда она попыталась покончить с собой. Она спрыгнула с моста и сломала себе обе ноги. Она попала в психушку и там познакомилась с Леонией. Леонией Вергес. До этого моя жена сама не знала, что с ней на самом деле произошло.

Он замолчал, борясь какое-то время с собой, потом заговорил опять:

– Когда Михаэла еще была ребенком, ее насиловал ее отец и его приятели-извращенцы. Она пережила настоящий кошмар. Чтобы со всем этим справиться, она внутренне раскололась. То есть стала существовать не только Михаэла, но и множество других девушек с собственными именами. Но она этого не знала. Я не могу это объяснить так, как психолог, но Михаэла в течение нескольких лет была другой личностью, поэтому она многое не может вспомнить.

Принцлер рассеянно потер бороду.

– Михаэла несколько лет лечилась у Леонии, и то, что выяснилось, было по-настоящему ужасным. Невозможно даже представить, что люди могут такое сделать с ребенком. Ее отец был важным человеком, его приятели тоже. Настоящие моралисты, сливки общества! – Он презрительно фыркнул. – Но в действительности они были подлыми, извращенными свиньями, насиловавшими детей. Даже своих собственных! Когда дети подрастали, они вынуждены были уходить из дома. Многие из них шли на панель, становились алкоголиками или наркоманами. Эти грязные свиньи были достаточно ловки, они всегда держали жертв в поле зрения. И если те выкидывали номера, они отправляли их за границу или уничтожали. Многих из них никто не искал. Михаэла их всегда называла «невидимыми детьми». Например, дети-сироты. Никому до них нет дела. Эта организация педофилов хуже мафии. Они не остановятся ни перед чем, и выхода из этого нет. Но со мной они не на того напали. В один прекрасный момент у меня возникла идея инсценировать ее смерть. С похоронами и со всеми прибамбасами. После этого все успокоилось.

Боденштайн, который ожидал услышать совсем другую историю, слушал молча, и растерянность его возрастала.

– Несколько лет назад, – продолжал Принцлер, – в Майне обнаружили труп девочки. Этот случай получил широкий резонанс в прессе. Михаэла каким-то образом об этом узнала, хотя я всегда пытался оградить ее от подобной информации, потому что это плохо сказывалось на ее состоянии. Тем не менее она узнала об этом и сорвалась с катушек. Было абсолютно ясно, что это дело рук тех самых типов, которые причинили ей столько зла. Мы стали размышлять, что можно сделать. Михаэла во что бы то ни стало хотела довести это до сведения общественности. Я решил, что это крайне опасная затея. Эти парни занимают высокие посты и имеют огромное влияние. Если уж идти на это, компромат должен быть неопровержимым – с доказательствами, именами, местами преступлений, свидетелями и тому подобное. Я обсудил это с моим адвокатом, и он убедил меня, что мы это все получим.

– Вы говорите о Килиане Ротемунде? – спросил Боденштайн.

– Да, о нем, – кивнул Принцлер. – Но Килиан допустил ошибку, и они смешали его с грязью. Все эти доказательства того, что он якобы педофил, сфабрикованы. Но ему не оставили шансов оправдаться. Они разрушили всю его жизнь, потому что он стал для них опасен.

– Почему вы тогда не стали больше ничего предпринимать? – спросил Боденштайн. – Что стало с уликами, которые были у вашей жены?

– А кому мы могли довериться? – ответил Принцлер вопросом на вопрос. – Они занимали посты везде, даже в полиции. И кто поверит байкеру и женщине, которая полжизни провела в психушке? Мы тогда оставили эту затею и отошли в сторону. Я прекрасно знаю, на что способны люди, которым есть что терять. Незадолго до того, как я отошел ото всех дел, произошла эта история с гибелью вашего осведомителя и двух наших парней. Тогда речь шла о том же самом.

– Что вы имеете в виду? – спросил Боденштайн.

Принцлер пристально посмотрел на него, прищурив глаза.

– Вы ведь знаете, как все между собой связано. Ваша коллега вчера меня об этом спрашивала. Об осведомителе и почему его убрали его собственные коллеги.

Боденштайн не отреагировал на его замечание, иначе ему бы пришлось признать перед Принцлером, что он понятия не имел о том, о чем тот говорит и что делала его коллега. Он почувствовал растущее раздражение. Как могла Пия не сообщить ему о результатах расследования? Он лихорадочно пытался восстановить хронологию предыдущего дня. Когда Пия говорила с Принцлером в тюрьме Пройнгесхайма? До или после того, как она спрашивала Боденштайна в его кабинете об Эрике Лессинге? Что она обнаружила? И как ей это вообще пришло в голову?

Чтобы не скомпрометировать себя в глазах Принцлера, он попросил его продолжать.

– Во всяком случае, – сказал Принцлер, – моя жена вместе с Леонией начала записывать свою историю. Леония считала, что ей это будет полезно и с точки зрения терапии. Так она предполагала. Но потом в реке опять обнаружили труп девочки. Я всегда поддерживал связь с Килианом. Вместе с Леонией мы решили на сей раз осуществить наш план, но не связываться больше с полицейскими и с прокуратурой. Мы хотели сразу обратиться к общественности. Доказательств у нас было достаточно, а кроме того, имелись показания инсайдеров, которые подтверждали то, что пережила моя жена.

Боденштайн с трудом верил тому, что слышал от Принцлера. Пия была права: все три дела действительно были связаны.

– Мы проконсультировались, как нам все это лучше провернуть, чтобы никто не мог расстроить наши планы. Леония однажды рассказала нам о Ханне Херцманн, и тогда у меня возникла мысль посвятить ее в наши планы. Она сразу загорелась этой идеей и вместе с Килианом прочитала записи Михаэлы. Но потом…

В комнату для допросов постучали, и в дверь просунулась голова Кая, который сделал знак Боденштайну, что должен сообщить ему нечто важное. Тот извинился, встал и вышел в коридор.

– Шеф, Килиан Ротемунд явился с повинной, – объявил Кай, едва Боденштайн закрыл за собой дверь. – Коллеги везут его сюда.

– Очень хорошо. – Боденштайн подошел к кулеру и налил себе полный стаканчик воды. Кай последовал его примеру.

– Кроме того, я получил информацию о Гельмуте Грассере. Он живет в Фалькенштайне, на Райхенбахвег, 132б.

– Тогда пошлите кого-нибудь, чтобы его доставили на допрос.

– Одну минуту. – Кай протянул ему телефон. – Вы видели фотографии, которые только что прислала Пия?

– Нет. Что там? – Боденштайн прищурил глаза. Без очков для чтения он видел на дисплее только пестрые пятна.

– Две маленькие девочки в розовых футболках с надписью «Общество солнечных детей», – ответил Кай взволнованно. – Вы помните о фрагментах ткани в желудке нашей «русалки»? Хлопковая ткань розового цвета с белыми буквами на ней? Это могла быть такая же футболка!

– И что нам сейчас это даст? – Боденштайна занимали совершенно другие мысли. Неужели в расследовании дел «русалки» и Ханны Херцманн он допустил ошибку? Неужели он просмотрел нечто важное? Могли ли они раньше обнаружить, что за жестоким издевательством и убийством психотерапевта кроется кольцо педофилов? Так ли это вообще?

– Пия ведь как раз сейчас на этом торжестве в Фалькенштайне. Восьмидесятилетний юбилей основателя «Общества солнечных детей». Она предполагает, что эта благотворительная организация имеет какое-то отношение к нашей «русалке».

– Понятно. – Боденштайн допил воду и наполнил стаканчик вновь. А что, если Принцлер лжет, только чтобы вывести из опасной зоны себя и свою шайку? Правда, то, что он рассказал, звучит убедительно, но точно так же может быть высосано из пальца или являться обычной ложью.

– Адрес «Общества солнечных детей» – Райхенбахвег, 134.

Остерманн выжидающе посмотрел на Боденштайна, но тот не сразу понял, что он имел в виду.

– Гельмут Грассер, которого видел свидетель в тот вечер, когда была изнасилована Ханна Херцманн, как-то связан с этим обществом, – подсказал ему Кай.

Прежде чем Боденштайн успел что-то ответить, из служебного помещения вышел коллега в униформе.

– А, вы здесь, – сказал он. – Мы как раз получили экстренный вызов. Роткельхенвег, 8, в Лангенхайне. Адрес ведь проходит по вашему делу, не так ли?

Еще и это!

– Что за экстренный вызов? – спросил Боденштайн с легким раздражением в голосе. У него никак не получалось хотя бы в общем упорядочить свои мысли.

– Взлом, нападение, телесные повреждения. – Полицейский нахмурил лоб. – Все это звучало как-то сумбурно, но звонившая сказала, что мы должны спешить, так как она связала и закрыла нападавшего в подвале.

– Тогда пошлите кого-нибудь посмотреть, что там. – Боденштайн бросил стаканчик в корзину для мусора рядом с автоматом. – Кай, пойдемте со мной на допрос. Мне кажется, я начинаю улавливать связь между всеми этими делами.

Остерманн кивнул и последовал за ним.

– Я могу сейчас уйти? – спросил Принцлер. – Я вам все рассказал.

– Нет, еще не все, – возразил Боденштайн. – Вы когда-нибудь слышали об «Обществе солнечных детей»?

Лицо Принцлера помрачнело.

– Да, разумеется. Отец моей жены и организовал его, – ответил он. В его интонации слышались саркастические нотки. – Хитрая идея, не правда ли? Неисчерпаемый источник для подлых педофилов.

Пия почувствовала вибрацию своего телефона и вынула его из сумки.

Она увидела на дисплее имя Боденштайна и нажала кнопку ответа.

– Ты где? – спросил ее шеф. Голос его не был особенно приветливым.

– На приеме по случаю юбилея Йозефа Финкбайнера, – ответила она приглушенным голосом. – Я ведь тебе сказала, что я…

– Ротемунд явился с повинной, а Принцлер заговорил, – перебил ее Боденштайн. – Этот Финкбайнер – отец жены Принцлера!

Пия прикрыла рукой левое ухо, чтобы лучше его слышать, так как прямо вокруг нее стоял гул голосов.

– И он… возглавляет… педофилов!.. хотел… Ханну Херцманн… но… каким-то образом… просочилось… Оставайся там… пришлю коллег… сама ничего…

– Я ничего не поняла, – сказала она. – Оливер, я…

– Пистолет! Осторожно! – завизжала вдруг какая-то женщина.

Почти в тот же самый момент раздались два выстрела, и Пия растерянно подняла голову.

– Что это было? – прокричал Боденштайн ей в ухо, потом она больше ничего не слышала, так как началась суматоха. Раздались еще два выстрела. Люди с истерическим криком вскакивали со своих стульев или бросались на землю. Четыре личных охранника премьер-министра очнулись от своей летаргии и стали протискиваться через толпу бегущих людей.

– Черт возьми! – На пару секунд Пию как будто парализовало. Что это было? Покушение на премьер-министра? Безумие! Она поборола в себе рефлекс самосохранения, встала и с недоумением увидела, как какой-то мужчина сзади набросился на стройную темноволосую женщину в розовом платье, которая до этого все время стояла недалеко от нее с букетом цветов в руках.

Она сунула мобильный телефон в сумку и попыталась пробраться вперед. У нее всплыли неприятные воспоминания о массовой панике в комплексе Даттенбаххалле в Эльхальтене в прошлом году. Ее тащила за собой толпа кричащих людей, но она пробивала себе путь через перевернутые стулья в направлении трибуны.

– «Скорую помощь»! «Скорую помощь», быстро! – раздалось несколько голосов.

Дрожа всем телом, Пия постаралась увидеть всю картину создавшегося хаоса. За несколько секунд мирная идиллия празднично украшенного сада превратилась в поле битвы. Вокруг нее обнимались рыдающие шокированные люди, музыканты джаз-ансамбля стояли на сцене, как замороженные, с инструментами в руках, мужчины, женщины и дети звали в панике друг друга. Один из убитых висел на своем стуле. Его ноги и руки были скрещены, как будто он все еще слушал чье-то выступление, но половина его головы отсутствовала – страшное зрелище! Другой мужчина наклонился в сторону, он, должно быть, упал прямо на колени своего соседа. Это был настоящий кошмар! Пия беспомощно оглядывалась по сторонам. Главный прокурор Маркус Мария Фрей застыл в шоке посреди всего этого ужаса с белым, как снег, лицом. В руке он держал пистолет, а у его ног лежала темноволосая женщина в розовом платье. Женщина с седыми волосами склонилась над лежащим на земле мужчиной. Пия не могла понять, мертв он или ранен. Седовласая дама кричала как безумная. Женщина помоложе с каштановыми волосами плача пыталась оттащить ее от мужчины. Пия увидела во втором ряду Эмму. Подруга сидела неподвижно с расширенными от страха глазами. Ее солнечно-желтое платье, ее лицо, руки и волосы были сплошь забрызганы кровью, и на мгновение Пии показалось, что она мертва. Рядом с Эммой стоял ребенок и пустым взглядом смотрел на погибших, которые сидели прямо перед ней. Этот взгляд маленькой девочки внезапно вернул Пию в реальность. Решительно отодвинув стул, она схватила Эмму за руку и подняла ее, затем быстро взяла девочку и понесла ее прочь, подальше от страшного места. Эмма с помутненным сознанием, спотыкаясь, шла позади них.

– Что здесь произошло? – спросила Пия, колени которой все еще были мягкими от страха. Она осторожно отпустила ребенка.

– Женщина… женщина… – бормотала Эмма, заикаясь. – Неожиданно… неожиданно она встала здесь и… и выстрелила… везде была… была кровь… Я видела, как голова мужчины передо мной раскололась, как… как… арбуз. – Она только сейчас очнулась от своего шока, посмотрела на дочь, спина которой также была вся в крови. – О боже, Луиза! Господи!

– Садись. – Пия была встревожена. Эмма была на последнем месяце беременности! – Где твой муж?

– Я… я не знаю… – Эмма тяжело опустилась на стул и притянула к себе ребенка. – Он… он сидел рядом со мной и держал Луизу на коленях…

Издали приближался вой сирены, над верхушками деревьев кружил вертолет. Через некоторое время через парк проехали два патрульных автомобиля.

Пии каждый раз приходилось преодолевать себя, чтобы задавать вопросы родственникам жертв убийства, когда они еще находились под впечатлением произошедших событий, но по своему опыту она знала, что это было лучшим моментом, так как воспоминания были еще свежи и подлинны.

– Ты знаешь эту женщину? – спросила она.

– Нет. – Эмма покачала головой. – Я ее раньше никогда не видела.

– Что конкретно она делала?

– Она… она вдруг встала тут, словно выросла из-под земли, – сказала Эмма дрожащим голосом. – Потом подошла к моему свекру и что-то сказала.

– Ты можешь вспомнить, что именно? – Пия вынула свой блокнот и стала искать в сумке шариковую ручку. Это была для нее рутина, и это придало ей немного уверенности.

Эмма напряглась и задумалась, гладя механическими движениями спину своей дочери, которая прижалась к ней, держа палец во рту.

– Да. – Она подняла голову и посмотрела на Пию. – «Разве ты не рад вновь увидеть свою маленькую принцессу?» Именно это она сказала, а потом… выстрелила. Сначала в моего свекра, а потом в двух мужчин, которые сидели рядом с ним, это были его старые друзья.

– Ты знаешь, кто были эти двое? Ты знаешь их имена?

– Да. Хартмут Матерн был крестным моего мужа, другой мужчина – доктор Рихард Меринг.

Пия кивнула и сделала записи.

– Могу я подняться к себе в квартиру? – попросила Эмма. – Нам с Луизой нужно переодеться.

– Да, конечно. Я ведь знаю, где тебя найти, если у меня еще будут вопросы.

Санитары задвинули носилки на роликах с лежащим на них свекром Эммы в карету «Скорой помощи», которая была припаркована в паре метров от Пии. Седовласая женщина, опираясь на руки двух более молодых женщин, плакала, зажимая рот рукой.

– Кто это? – спросила Пия.

– Рената, моя свекровь. И мои золовки – Сара и Корина. Корина – руководитель администрации «Общества солнечных детей». – У Эммы на глазах выступили слезы. – Какая катастрофа! Моя бедная свекровь! Она так ждала этого дня.

Двери «Скорой помощи» закрылись, на крыше замигал голубой свет проблескового маячка. Луиза вынула большой палец изо рта.

– Мама!

– Да, моя дорогая?

– Злой волк умер? – спросил ребенок. – Он мне больше ничего не сделает?

Пия встретила ошеломленный взгляд своей подруги, затем увидела выражение растерянного осознания в глазах Эммы.

– Нет, – прошептала Эмма сквозь слезы, покачивая дочку в своих объятиях. – Злой волк никогда больше не причинит тебе зла. Я тебе обещаю.

Она достала из сумки удостоверение работника полиции и вернулась на место разыгравшейся трагедии. Прокурор Фрей стоял здесь же, как окаменелый, по-прежнему с оружием в руке. Его рубашка и брюки были в крови. Он как загипнотизированный смотрел на женщину, которая лежала прямо перед ним. Пия тронула Фрея за руку, и он очнулся от своего ступора.

– Фрау Кирххоф, – прошептал он хрипло. – Что вы здесь делаете?

– Давайте отойдем, – сказала Пия энергично и взяла его под руку. Полицейские в форме вбежали в сад. Пия предъявила им свое удостоверение и распорядилась по всему пространству оцепить сад, парк и улицу и позаботиться о том, чтобы сюда не проникли любопытные, а уж тем более папарацци. Кроме того, она попросила пару латексных перчаток и пакет для вещественных доказательств, осторожно взяла из руки прокурора пистолет, вынула из него магазин и положила и то, и другое в пластиковый пакет.

– Кто эта женщина? – спросила Пия. – Вы знаете ее?

– Нет, я ее никогда не видел. – Прокурор Фрей покачал головой. – Я стоял как раз за трибуной и увидел, как она шла по проходу с букетом цветов. И вдруг… вдруг у нее в руке появился пистолет и… и…

У него пропал голос, он провел всеми десятью пальцами по волосам, на какой-то момент застыл, опустив голову, потом поднял взгляд.

– Она застрелила моего отца. – Это звучало невероятно, как будто он действительно не понимал, что произошло. – Меня на какое-то время будто парализовало. Я… я не смог помешать ей застрелить еще двоих!

– Ваш отец не умер, – возразила Пия. – Но вы сами подвергли свою жизнь опасности, когда пытались обезоружить женщину.

– Я совершенно об этом не подумал, – пробормотал Фрей. – Я неожиданно встал позади нее и схватил ее руку с пистолетом… и произошел выстрел. Она… она погибла?

– Я не знаю, – сказала Пия.

Испуганные дети плача искали своих родителей. Прибыли кареты «Скорой помощи» и врачи, а также дополнительные наряды полиции. У Пии беспрерывно жужжал и вибрировал телефон, но она не обращала на него внимания.

– Я должен пойти к семье, – прокурор решительно расправил плечи. – Мне нужно поискать мою жену. Но и моя мать сейчас нуждается во мне. О господи, она все это видела.

Он посмотрел на Пию.

– Спасибо, фрау Кирххоф, – сказал он дрожащим голосом. – Если я вам буду нужен, я всегда к вашим услугам.

– Хорошо. Но сейчас позаботьтесь о вашей семье, – ответила Пия и с пониманием пожала его руку. Она посмотрела ему вслед и подумала о том, что не завидует ему, зная, что ему предстоит. Только сейчас она заметила, что звонит ее телефон, и нажала кнопку ответа.

– Пия, черт подери, где ты? – закричал Боденштайн ей в ухо. – Почему ты не отвечаешь?

– Здесь была стрельба, – ответила она. – Как минимум двое убитых и двое тяжелораненых.

– Мы уже едем. – Голос Боденштайна стал спокойнее. – С тобой все в порядке?

– Да, да, со мной ничего не случилось, – уверила Пия своего шефа.

Она повернулась и прошла пару шагов в сторону парка. На расстоянии место, где только что разыгрались эти драматические события, действительно казалось нереальным, как будто это была съемочная площадка. Она села на край фонтана, зажала телефон между ухом и плечом и стала рыться в сумке в поисках сигарет.

– Послушай, – сказал Боденштайн, – Принцлер раскололся. Ханна Херцманн вела расследование по теме детского насилия. Жену Принцлера, когда она была ребенком, изнасиловал собственный отец. Узнав о нашей «русалке», она решила через телевидение донести правду до общественности. Леония Вергес в течение нескольких лет была ее лечащим врачом. Через нее возник контакт между Ханной Херцманн, Ротемундом и Принцлером. Это все действительно между собой связано. Все дело имеет значительно более глубокие корни, чем мы думали. За этим кроется педофильское кольцо, которое выходит за пределы страны, и Йозеф Финкбайнер играет здесь центральную роль. И если то, что рассказал Принцлер, правда, то здесь задействовано много других достаточно влиятельных людей, которые пойдут по трупам, чтобы предотвратить разоблачение. Пия, вероятно, даже убийство того осведомителя несколько лет назад во Франкфурте тоже имеет к этому отношение!

Его слова гулко раздавались в ее ушах, как будто он кричал.

Пия зажала сигарету губами и щелкнула зажигалкой, но ее пальцы так сильно дрожали, что ей едва удалось зажечь сигарету.

– Пия? Пия! Ты еще здесь?

– Да, я слушаю тебя, – сказала она тихо.

Она стянула с ног туфли и поставила ступни на разогретый солнцем гравий. В фонтане плескалась вода, по газону перед ней прыгал черный дрозд, который через некоторое время взлетел в небо, издавая причудливые звуки. Тишина. Умиротворение. И на этом фоне на расстоянии менее двухсот метров двадцать минут назад произошло жестокое убийство двоих мужчин.

– Мы через десять минут будем на месте, – сказал Боденштайн, и разговор оборвался. Пия запрокинула голову и посмотрела в темно-синее небо, по которому плыли белые облака.

Сознание того, что она опять, вопреки здравому смыслу, оказалась права, ее подавляло. Ее внутреннее напряжение исчезло, и она начала плакать.

Боденштайн уже видел бесчисленное множество мест преступления, сцен убийства и втайне классифицировал их по собственной системе. Данное убийство, без сомнений, относилось к высшей, пятизвездочной категории. Женщина на глазах двухсот взрослых и детей застрелила двоих мужчин и опасно ранила третьего. Возможно, результаты были бы еще более плачевными, если бы кто-то, рискуя своей жизнью, не схватил ее и не обезоружил. Боденштайн уже много лет знал главного прокурора Франкфурта Маркуса Марию Фрея и никогда не поверил бы, что тот способен на такой бесстрашный поступок. Но в критических ситуациях многие люди выходят за рамки своих возможностей, особенно если речь идет о собственной семье. По пути в Фалькенштайн коллега Крёгер проинформировал его о семейных отношениях Фрея, а Пия, преодолев первый шок, в двух словах сообщила о том, что случилось. То, что Пия должна была сейчас делать, являлось ее работой, и она обладала достаточным профессионализмом, чтобы ее выполнить, хотя она вряд ли чувствовала себя лучше, чем остальные гости.

– Где был премьер-министр, когда раздались выстрелы? – поинтересовался Боденштайн.

– Насколько я знаю, он, начальник окружного управления и бургомистр сидели с другой стороны прохода. Справа впереди сидели Йозеф Финкбайнер и его жена, а рядом оба погибших, – она посмотрела в свой блокнот, – Хартмут Матерн и Рихард Меринг, старые друзья Финкбайнера. В следующем ряду сидел сын Финкбайнера Флориан со своей дочкой на коленях и рядом с ним его жена Эмма, моя школьная подруга, которая меня и пригласила на это торжество.

– Хартмут Матерн? – Боденштайн поднял брови.

– Да, именно он… – Пия посмотрела на своего шефа. – Его сын Вольфганг находится в дружеских отношениях с Ханной Херцманн. Разве это не странная случайность?

– Нет, я думаю, что все это не случайность, – ответил Боденштайн. – Как я тебе уже сказал по телефону, очевидно, все это действительно связано. Я надеюсь, что Ротемунд нам это в дальнейшем подтвердит.

Доктора Йозефа Финкбайнера, который получил две пули в грудь и в шею, уже увезла «Скорая помощь». На тела погибших, которые все еще располагались на своих стульях, накинули покрывало. Боденштайн передал Джему Алтунаю оперативное управление, так как ему казалось, что сейчас важнее всего беседа с Ротемундом. Прибыл судебный медик, а чуть позже явилась команда по реабилитации кризисных психологических состояний, которую вызвал Алтунай. Два психолога занимались родственниками Финкбайнера, которые сидели непосредственно позади жертв убийства. Кристиан Крёгер и его команда уже начали работу по обеспечению сохранности следов. Они проводили необходимые мероприятия и фотографировали место происшествия и оба трупа. Чуть дальше врач «Скорой помощи» хлопотал над лежащей без сознания женщиной, совершившей покушение. Пуля попала ей в живот. Рядом с ее головой стоял на коленях темноволосый мужчина в светлом костюме. Он плакал и гладил женщину по лицу.

– Прошу вас, – сказал недовольно врач «Скорой помощи», – позвольте нам работать.

– Я тоже врач, – настаивал мужчина, – это моя сестра.

Боденштайн и Пия удивленно переглянулись.

– Пойдемте, – Боденштайн нагнулся над мужчиной и положил руку ему на плечо. – Пусть доктора работают.

Мужчина поднялся, слегка покачиваясь, и неохотно пошел за Пией и Боденштайном к одному из высоких столов. Он прижимал к груди измазанную кровью дамскую сумку.

– Могу я узнать, кто вы? – спросил Боденштайн, представившись.

– Флориан Финкбайнер, – ответил мужчина надтреснутым голосом.

– Вы родственник?.. – начал Боденштайн.

– Да, Йозеф Финкбайнер – мой отец. Наш отец. – Неожиданно на глазах мужчины выступили слезы. – Эта женщина… моя сестра-близнец Михаэла. Я… я не видел ее больше тридцати лет, с тех пор как нам было по четырнадцать! Я думал, что она умерла, родители всегда это… это говорили. Я… я долго жил за границей, но в прошлом году я ездил на могилу Михаэлы. Когда я сегодня вдруг ее увидел, у меня был шок.

У него пропал голос, и он зарыдал. Боденштайн все понял. Одним разом все его мысли упорядочились, а отдельные фрагменты образовали единое целое и обрели смысл.

Женщина, которая расстреляла двоих мужчин и опасно ранила Йозефа Финкбайнера, была женой Бернда Принцлера. Еще маленьким ребенком она подвергалась сексуальному насилию со стороны своего отца, он мучил ее и в конце концов отправил на панель. Принцлер сказал правду.

– Почему ваша сестра стреляла в своего отца? И почему в этих двух мужчин? – спросила Пия.

Как и ожидал Боденштайн, мужчина не имел никакого представления о том, какие страдания вынесла его сестра.

– Этого не может быть! – прошептал он, когда Боденштайн поделился с ним имеющейся информацией. – Моя сестра, правда, всегда имела проблемы. Она часто убегала из дома, употребляла алкоголь и наркотики. Родители рассказывали мне, что она несколько лет провела в психиатрической лечебнице. Но я тоже никогда не был счастлив. Детям не так просто пережить, когда их родители больше заботятся о чужих детях, чем о своих собственных. Но мой отец никогда… не дотрагивался до сестры! Он любил ее больше всех!

– Я боюсь, вы заблуждаетесь, – сказала Пия. – Когда вашего отца помещали в карету «Скорой помощи», ваша маленькая дочка спросила у вашей жены, действительно ли умер злой волк и правда ли то, что он никогда не сможет ей ничего больше сделать.

И без того бледный Флориан Финкбайнер стал белым, как полотно. Он скептически покачал головой.

– Вы помните о подозрениях врача в больнице в том, что ваша маленькая дочка могла быть подвергнута сексуальному насилию? – спросила Пия. – Эмма опасалась, что это вы могли что-то сделать девочке. Но это были не вы. Это был ваш отец.

Флориан Финкбайнер неподвижно смотрел на нее, потом проглотил слюну. Его пальцы все еще сжимали сумку своей сестры.

– Михаэла раньше тоже всегда боялась злого волка. Я не понимал, что это были крики о помощи. Я думал, что она фантазирует, – прошептал он хрипло. – Это же была моя идея, чтобы жена и Луиза жили здесь до тех пор, пока не появится ребенок! Я не прощу себе этого до конца жизни.

– Вы не могли бы отдать нам сумку? – попросила Пия, и Финкбайнер без слов подчинился.

Прокурор Фрей шел в их направлении в сопровождении темноволосой женщины. Женщину кто-то остановил, и Фрей подошел к их столу. Он хотел положить руку на плечо Финкбайнера, но тот отпрянул.

– Вы ведь наверняка знали, что Михаэла жива, – упрекнул он сводного брата. – Вы же всегда все знаете – ты, Ральф и Корина!

– Нет, мы этого не знали, – уверил его прокурор. – Мы ведь даже были на похоронах. Я сам в полном шоке.

– Я не верю ни одному твоему слову, – фыркнул Финкбайнер с ненавистью в голосе. – Вы всегда корчили из себя перед родителями прелестных детей и готовы были пятки им лизать, чтобы только вытеснить меня и Михаэлу! У нас никогда не было шансов перед вами, пришлым сбродом! А теперь ты еще и застрелил мою сестру! Надеюсь, что когда-нибудь ты будешь за это гореть в аду!

Он плюнул Фрею под ноги и отошел. Фрей вздохнул. В его глазах заблестели слезы.

– Я не обижаюсь на Флориана, – сказал он тихо. – Это для всех нас шок, а для него особенно. Это действительно правда, раньше он всегда был в нашей тени.

Зазвонил мобильный телефон Боденштайна. Это был Кай Остерманн, который сообщил, что в подвале дома Ханны Херцманн в самом деле обнаружен мужчина.

– Вы не поверите, шеф, – сказал Остерманн, – мужчину зовут Гельмут Грассер. Он здесь. В больницу он не захотел.

Боденштайн отвернулся и дал Остерманну еще пару указаний.

– Пия, мы едем, – сказал он. – Нашли Грассера.

– Кого? – удивился Фрей, и Боденштайн, который хотел проигнорировать его вопрос, вдруг вспомнил, что тот был уполномоченным прокурором в трех их делах.

– Мужчину зовут Гельмут Грассер, – ответил он. – Свидетель видел его в тот вечер, когда было совершено нападение на Ханну Херцманн, недалеко от того места, где ее обнаружили на следующий день. Вы вообще-то должны его знать, он ведь живет на этой территории, не так ли?

Он поймал взгляд Пии, в котором удивление сменилось недовольством. Она хотела упрекнуть его за то, что он не поставил ее в известность. Но потом она вспомнила, что у нее тоже были от него тайны.

– Я знаю Гельмута целую вечность, – подтвердил Фрей. – Он здесь и домашний мастер, и «мальчик на побегушках». Вы его в чем-то подозреваете?

– До тех пор, пока не будет доказано обратное, – кивнул Боденштайн. – Сейчас мы с ним побеседуем, а там будет видно.

– Я бы тоже хотел присутствовать при допросе, – сказал Фрей.

– Вы в самом деле этого хотите? Вам, наверное, лучше сегодня…

– Нет, это не проблема, – перебил его прокурор. – Я все равно не смогу здесь больше ничего сделать. Если вы позволите, я быстро переоденусь и потом приеду в Хофхайм.

– Разумеется.

– Тогда до встречи.

Пия и Боденштайн проводили его взглядом, наблюдая, как он идет через парк, разговаривая по телефону.

– Только что он был в полном шоке, а сейчас уже холоден, как собачья морда, – констатировала Пия с легким недоумением.

– Может быть, он пытается погрузиться в рутину, – предположил Боденштайн.

– И фрау Принцлер я тоже не узнала. Она выглядела совершенно иначе. И потом, все произошло так быстро…

– Поехали. Сначала поговорим с Ротемундом. Мне очень любопытно, что он нам расскажет.

Кай Остерманн распорядился поместить Гельмута Грассера и Килиана Ротемунда в комнаты для допросов № 2 и 3 на первом этаже здания Региональной уголовной полиции, но Боденштайн прежде всего пошел к Бернду Принцлеру, который ждал в комнате № 1. Молча, с окаменевшим лицом он слушал рассказ Боденштайна и Пии о том, что случилось в Фалькенштайне. Что бы ни происходило с ним, он прекрасно владел своими эмоциями, и на его лице не отражались ни гнев, ни тревога.

– Этого бы не случилось, если бы вы не держали меня здесь, – упрекнул он Боденштайна. – Проклятье!

– Вы не правы, – возразил Боденштайн. – Если бы вы нам сразу все рассказали, мы бы вас уже давно отпустили домой. Почему ваша жена это сделала? Откуда у нее оружие?

– Я понятия не имею, – мрачно пробурчал Принцлер и сжал руки в кулаки. – Вы дадите мне наконец уйти?

– Да, вы можете идти, – кивнул Боденштайн. – Кстати, вашу жену отвезли в больницу в Бад-Зоден. Если вы хотите, я попрошу, чтобы вас туда доставили.

– Спасибо, в этом нет необходимости. – Принцлер встал. – Меня и так в моей жизни достаточно повозили полицейские.

Он вышел из комнаты и в сопровождении полицейского в униформе пошел к выходу. Боденштайн и Пия вышли вслед за ним. Перед дверью комнаты для допросов ждала доктор Николя Энгель.

– Почему вы его отпустили? – поинтересовалась она. – Что там случилось в Фалькенштайне?

– Он нам все рассказал, и потом у него постоянное местожительство, – ответил Боденштайн.

Прежде чем он смог сказать еще что-то, его перебила Пия. У нее не выходило из головы то, что ей рассказал Бенке об участии Николя Энгель в деле Эрика Лессинга, и она поняла, что абсолютно не доверяет начальнице. Если между этим делом и тем, что произошло сегодня, действительно есть связь, то будет лучше не информировать ее пока об этом во всех деталях.

– Сначала Ротемунд, потом Грассер? – спросила Пия своего шефа.

– Да, сначала Ротемунд, – подтвердил Боденштайн.

Зазвонил телефон советника по уголовным делам, и она отошла на пару метров, чтобы ответить на звонок. Пия ломала себе голову, как бы ей отделаться от Энгель, чтобы та не слушала беседу с Ротемундом через динамик, находясь за алюминированным стеклом в соседнем помещении. Для обстоятельного объяснения не было времени, и она рассчитывала только на то, что Боденштайн не будет задавать ей уточняющих вопросов.

– Я предлагаю провести допрос Ротемунда в твоем кабинете, – сказала она.

– Хорошая идея, – ответил Боденштайн, и она с облегчением вздохнула. – У меня от света неоновых ламп через полчаса начинает болеть голова. Пусть его приведут наверх, а я быстренько еще забегу в туалет.

– Знаешь, Оливер, – Пия видела, что Энгель закончила разговаривать по телефону, – мне бы хотелось поговорить с Ротемундом только втроем, без шефа. Ты понимаешь меня?

Она увидела в его глазах немой вопрос, но он все же утвердительно кивнул.

– Приехал главный прокурор Фрей, – заявила доктор Николя Энгель. – Как мы теперь поступим?

– Мы с фрау Кирххоф сначала одни побеседуем с Ротемундом и Грассером, – ответил Боденштайн, – а позднее к нам может присоединиться Фрей.

Пия бросила на него острый взгляд и пошла в комнату для допросов № 3 распорядиться, чтобы Килиана Ротемунда привели на второй этаж.

– Я бы тоже хотела присутствовать на допросе, – услышала Пия голос Энгель. Ответ Боденштайна она не разобрала, но надеялась, что он настоял на своем. Когда она вернулась, Энгель уже не было, зато по коридору шел главный прокурор Фрей. На нем был светло-серый костюм, белая рубашка и галстук. Слегка влажные волосы были зачесаны назад. Внешне он казался спокойным и сдержанным, как всегда, но его ясный взгляд был все же мрачен и печален.

– Приветствую вас, господин доктор Фрей, – сказала Пия. – Как вы?

– Добрый день, фрау Кирххоф, – он протянул ей руку, и на его губах появилось подобие улыбки. – Ничего хорошего. Мне кажется, я еще не вполне осознал, что произошло и как это вообще могло случиться.

Если бы Пия собственными глазами не видела, в каком состоянии он находился без малого еще пару часов назад, она бы ни за что не подумала, что он пережил нечто ужасное. Его профессионализм внушал ей уважение.

– Я еще раз хочу поблагодарить вас, – сказал он. – Это было действительно впечатляюще. Я имею в виду то, как вы себя вели.

– Не стоит благодарности. – Пия спросила себя, почему раньше считала его самоуверенным бюрократом и не испытывала к нему симпатий.

Боденштайн вышел из мужского туалета. В тот же момент чуть дальше по коридору открылась дверь комнаты для допросов, и полицейский повел Килиана Ротемунда, на котором были наручники, к задней лестнице, которая вела на второй этаж. Фрей посмотрел ему вслед. Пия заметила, как на долю секунды изменилось его лицо. Его тело распрямилось, и он поднял подбородок.

– Но это не Гельмут Грассер, – констатировал он.

– Нет, – ответил Боденштайн. – Это Килиан Ротемунд. Он явился сегодня добровольно. Моя коллега и я поговорим сейчас сначала с ним, а потом с Грассером.

Маркус Мария Фрей проводил взглядом мужчину, с которым они когда-то были близкими друзьями и которого он, тем не менее, на долгие годы отправил в тюрьму, и кивнул.

– Я хотел бы присутствовать на допросе, – сказал он.

– Нет, мы с фрау Кирххоф хотели бы сначала с глазу на глаз поговорить с этими господами, – твердо возразил Боденштайн. – Вы можете пока подождать в служебном помещении.

Главный прокурор Фрей не привык, чтобы ему отказывали в просьбе. Ему не удалось скрыть свое недовольство ответом Боденштайна. Он наморщил лоб и уже открыл рот, чтобы возразить, но потом передумал и только пожал плечами.

– Ну, хорошо, – сказал он. – Тогда я пойду выпью кофе. Увидимся позже.

Эмма и Флориан сидели в пустом зале ожидания перед хирургическим отделением больницы в Бад-Зодене, держались за руки и ждали. Луиза заснула на коленях Флориана. Уже больше часа Михаэла была в операционной. Пуля проникла в ее тело наискось под грудью, пробила кишечник, печень и застряла в костях таза. Йозефа увезли в университетскую клинику во Франкфурт, и Эмма была этому рада: одна только мысль о том, что они будут находиться под одной крышей с этой мерзкой свиньей, которая насиловала их невинную маленькую дочку, была для нее невыносимой. Она сбоку посмотрела на Флориана. Насколько тяжелее все это было для него!

У него всегда были сложные отношения с отцом, он постоянно чувствовал себя обойденным и нелюбимым. Не в последнюю очередь именно поэтому он выбрал себе профессию, благодаря которой часто находился далеко от дома. Каким кошмарным должно быть осознание того, что твой отец – растлитель детей, педофил, который надругался над собственной дочерью. Запинаясь, Флориан рассказал Эмме о Михаэле, о том, как он завидовал той любви, которую к ней проявлял отец, и той тесной дружбе с Ники, которого он, будучи ребенком, любил и ненавидел. Ники появился в семье Финкбайнера, когда ему исполнилось восемь лет, после того как несколько усыновивших его семей от него отказались и вернули его в детский дом. Он еще в детстве был прирожденным манипулятором, очень смышленым, жадным и самовлюбленным. Флориан был рад, что у него появился ровесник для совместных игр, но Ники предпочел Михаэлу и получил полную власть над ней.

Михаэла всегда была немного фантазеркой, отличалась лживостью и агрессией, но Флориан безумно любил свою сестру-близнеца, которая родилась лишь на десять минут раньше, чем он. И тем болезненнее воспринимал он то, что в ее лице потерял единственного союзника в семье. Родители прощали Ники и Михаэле все, за что ругали и наказывали его, они могли себе позволить все. С десяти лет оба начали курить, в одиннадцать она впервые сбежала из дома, в тринадцать начала курить марихуану, а в четырнадцать – колоть героин. Потом она исчезла. Сначала она оказалась в тюрьме для малолетних преступников, а потом в закрытой психиатрической клинике. Ники, напротив, одолел все трудности, стал блестящим учеником и лучше всех в школе сдал выпускные экзамены. О Михаэле он больше никогда не говорил, вместо это у него возникла крепкая дружба с Кориной, которая была самой любимой после Михаэлы сестрой Флориана.

Это было все что угодно, только не радостные воспоминания о его сестре-близнеце, и сейчас, когда Эмма узнала всю подоплеку случившегося, она могла понять, почему Флориан никогда не упоминал имя Михаэлы.

В коридоре раздались громкие голоса. Прозвучало имя «Михаэла Принцлер», Флориан и Эмма прислушались. В зал ожидания вошел мужчина. Он был таким крупным, что почти полностью заполнил собой дверной проем. Его руки целиком были покрыты татуировками, и выглядел он устрашающе.

– Ты брат Михаэлы? – спросил он Флориана на редкость хриплым голосом.

– Да, – ответил Флориан. – А вы кто?

– Я ее муж. Бернд Принцлер.

Эмма молча смотрела на татуированного великана.

Принцлер сел напротив на один из пластиковых стульев и обеими руками потер лицо. Потом он оперся локтями о колени и стал пристально рассматривать Флориана.

– Что случилось? – спросил он.

Флориан откашлялся и начал рассказывать о произошедшем.

– Я думал, что моя сестра умерла уже много лет назад, – завершил он свой рассказ.

– Именно в это они и должны были поверить, – ответил Принцлер. – Мы тогда инсценировали похороны Михаэлы, чтобы эти монстры прекратили ее преследовать.

– Кого вы имеете в виду?

– Твоего отца и его приятелей-педофилов. Это целая мафия. Того, кто однажды попадет к ним в лапы, они уже никогда не оставят в покое. Они в курсе каждого шага, который делает каждая из девушек. И организованы они лучше, чем любая секретная служба.

– Что… что это означает? – поинтересовался Флориан.

Эмме совсем не хотелось это знать, но Бернд Принцлер с жестокой откровенностью рассказал о структурах и средствах, с помощью которых орудовало педофильское кольцо. Омерзительные детали были невыносимы.

Эмма содрогнулась от ужаса. Неужели она когда-нибудь избавится от этого кошмара, а Луиза однажды забудет то, что с ней произошло? Почему она не увидела всего этого раньше? Могла ли, должна ли она была заметить это? Она попыталась вспомнить о том, как ее свекор вел себя по отношению к Луизе, попыталась найти отговорку, доказательство того, что не он изнасиловал ее дочку. Он ведь всегда был так дружелюбен с ней.

В зал ожидания вошел врач в голубом костюме. Принцлер и Флориан вскочили.

– Как моя жена? – спросил Принцлер.

– Что с моей сестрой? – одновременно спросил Флориан.

Врач смотрел то на одного, то на другого мужчину.

– Она хорошо перенесла операцию, ее состояние стабильно, – ответил он наконец и едва не свернул себе шею, пытаясь посмотреть Принцлеру в лицо. – Мы поместили ее под наблюдение в реанимацию, но нам удалось удалить пулю и зашить поврежденный кишечник.

Неожиданно в подчревной области Эммы возникла острая боль. Она испуганно стала ловить ртом воздух, в тот же самый момент лопнул плодный пузырь и околоплодная жидкость залила ее нижнее белье.

– Флориан, – сказала она тихо. – Мне кажется, у меня начались роды.

– Что с вами случилось? – спросила Пия в ужасе, когда Килиан Ротемунд повернулся к ней.

Его лицо, которое на фотороботе выглядело как очень запоминающееся и симпатичное, совершенно опухло, вся левая половина лица представляла собой одну гигантскую, фиолетового отлива гематому, доходившую до самого глаза. Его нос, кажется, был сломан, правая рука выглядела так, как будто он угодил в мясорубку. Килиана Ротемунда надо было срочно отправлять в больницу.

– Когда я позавчера в Амстердаме хотел сесть в поезд, меня уже ждали, – ответил он.

– Кто? – Пия сидела напротив, за столом переговоров в кабинете Боденштайна. Боденштайн сделал знак Ротемунду, чтобы тот подождал отвечать и, включив диктофон, положил его на стол, записав некоторые данные по делу.

– Меня задержала не голландская полиция, – сказал Ротемунд, когда началась запись, и скорчил гримасу. – И не полицейские меня пытали прошлой ночью, а сегодня утром выкинули из движущегося автомобиля. Это были подручные мафии педофилов, для которой я стал опасен. Они вынудили меня посмотреть видеофильм, в котором насиловали Ханну Херцманн, и угрожали мне подобной расправой над моей дочерью, если я не расскажу им, куда я отправил информацию, которую получил от двоих инсайдеров.

– Вы им рассказали? – спросил Боденштайн.

– Нет. – Ротемунд осторожно потер небритый подбородок. – У меня хватило духа, чтобы не позволить им перехватить материал. Поскольку я знал, что Ханна находится в больнице, я их уверил, что отправил посылку с записями на ее адрес.

– Это было разумно с вашей стороны, – сказала Пия. – В доме Ханны Херцманн действительно кто-то ждал почты. Но, как назло, ее дочь Майке тоже была в доме, когда туда явился этот тип.

– Боже мой! – проговорил испуганно Ротемунд.

– Майке удалось одолеть его и запереть в подвале, он сейчас тоже здесь.

Килиан Ротемунд с облегчением вздохнул.

– Кто это был? Гельмут Грассер? – спросил он.

– Да, именно он. Откуда вы его знаете?

– Он человек Финкбайнера, который выполняет для него разную грубую работу. Он сам был одним из «солнечных детей». Кроме того, он психически болен.

– Где сейчас ваша дочь? Она в безопасности? – спросила Пия.

– Да. Моя бывшая жена ей звонила. Она как раз приехала домой в тот момент, когда прибыла полиция, чтобы меня забрать. – Ротемунд кивнул. – Мне удалось с ней немного поговорить, и она обещала мне пока не выходить из дома.

– Мы обеспечим ей полицейскую охрану, – сказала Пия.

Боденштайн кашлянул.

– Давайте по порядку, – сказал он. – Мы уже кое-что знаем от Бернда Принцлера, мы в курсе истории жизни его жены. Сегодня она явилась на торжество, посвященное юбилею Йозефа Финкбайнера. Застрелила там двоих мужчин и тяжело ранила своего отца.

– Боже мой! – воскликнул пораженный Ротемунд. Эта новость заметно вывела его из равновесия, но он все же сохранил самообладание. – Кого она застрелила?

– Доктора Хартмута Матерна и доктора Рихарда Меринга, бывшего главного судью Верховного суда земли.

– Оба относятся к внутреннему кругу педофильского кольца, – подтвердил Килиан Ротемунд. – Они и еще трое других уже более сорока лет заправляют в этом деле. Именно столько лет они беспрепятственно бесчинствуют. У меня есть длинный список имен и масса доказательств того, что этот список правдив. Михаэла Принцлер поминутно рассказала мне о своих многолетних мучениях, изложив все в письменном виде. Фрау Херцманн и мне в последние недели удалось собрать большое количество доказательств и показаний бывших жертв и преступников, которые подкрепляли историю Михаэлы. Я в последние годы очень интенсивно занимался этой темой, как вы догадываетесь.

На его обезображенном лице выделялись необычайно синие глаза, в которых отражались напряжение и настороженность, мешавшие Пие, когда она устремляла на него свой взгляд, и ей приходилось заставлять себя не отводить глаза.

– Когда Бернд девять лет назад обратился ко мне с просьбой помочь его жене, меня очень заинтересовала эта тема, – продолжил Ротемунд свой рассказ после короткой паузы. – Но я совершенно недооценил, насколько эти люди решительны и опасны. Они со мной расправились. Я потерял все: семью, уважение, работу. Я попал в тюрьму и был осужден за педофилию и за фотографии и фильмы, содержащие детскую порнографию, которые они обнаружили в моем компьютере. Все это было ловко расставленной ловушкой, в которую я слепо попал.

– Как это могло произойти? – спросила Пия.

– Я был в самом прямом смысле наивен. – Он чуть улыбнулся, но улыбка мгновенно исчезла с его лица. – Я доверился не тем людям. Мне подлили в напиток парализующий препарат. Через двадцать четыре часа я очнулся в своей машине с провалом в памяти. Пока я был без сознания, они меня раздели, уложили в постель с обнаженными детьми и сделали фотографии. Это традиционное средство, чтобы держать в узде неудобных людей. Я знаю двоих сотрудников Ведомства по делам молодежи, с которыми произошло то же самое, одного учителя, который хотел заявить о своем подозрении в сексуальном насилии над учеником, и еще минимум троих мужчин. В этом случае нет никаких шансов, так как связи этих людей тянутся в министерства, в экономику, политику и даже в полицию. Они все в сговоре, и не только в Германии. Это дело международного характера, и в нем задействованы огромные деньги.

Он рассеянно рассматривал искалеченную правую руку, поворачивая ее туда-сюда.

– Когда пару недель назад в реке был найден труп девушки, Михаэла решила наконец дать этому делу ход. Бернд позвонил мне, и я сразу сказал ему, что готов принять в этом участие. Мне было нечего больше терять, но, возможно, это давало маленький шанс, чтобы реабилитировать себя. Для этого мы должны были суметь представить общественности доказательства. Через психотерапевта Михаэлы Леонию мы вышли на Ханну Херцманн. Она была в восторге от возможности получить такую сенсационную тему для своей передачи. И хотя мы предостерегали ее, она, очевидно, недооценила опасность этих людей. Точно так же, как и я. Она рассказала об этом своему старому другу юности Вольфгангу Матерну, являющемуся директором программы канала, для которого она делает свою передачу. – Ротемунд вздохнул. – Ханна не имела ни малейшего представления, что отец Вольфганга Матерна Хартмут замешан в этом деле. Я, конечно, знал, что канал принадлежит ему, и сознательно не указал его имя в списке, чтобы Ханна не попала в конфликт лояльности. Кроме того, сначала я не был уверен, можно ли ей действительно доверять. Того, что она в дружеских отношениях с Вольфгангом Матерном и что она расскажет ему об этом во всех подробностях, я тогда, к сожалению, не предполагал.

– Вы считаете, что Вольфганг Матерн напал на Ханну Херцманн? – перебила его Пия.

– Нет, конечно, не он лично. Я думаю, что это сделал Гельмут Грассер. И он же расправился с Леонией. Женщину, в конечном счете, невозможно запугать компрометирующими фотографиями и фильмами. С женщинами эти преступники поступают иначе, чем с мужчинами.

Пия вспомнила об автомобиле с номерами Верхнего Таунуса, который сосед Леонии Вергес много раз видел рядом с ее домом. Машина была зарегистрирована на «Общество солнечных детей».

– Эти «солнечные дети», – спросил Боденштайн, – действительно что-то делают для матерей и детей или это в чистом виде прикрытие для преступной деятельности?

– О нет, они многое делают, – ответил Килиан Ротемунд. – Это действительно грандиозное дело. Они помогают молодым матерям получить образование, предоставляют стипендии детям и подросткам. Но есть также и дети, которые официально там не числятся. Молодые матери исчезают сразу после родов и оставляют своих детей, так как считают, что там они будут хорошо обеспечены. Финкбайнер любит также привозить детей-сирот с Ближнего Востока или из Восточной Европы. Здесь их никогда не регистрируют, они просто не существуют, и никто их не ищет. Они становятся лакомством для педофилов. Михаэла все это знала и называла этих детей «невидимыми». То, что с ними делают, просто непостижимо! Когда они вырастают и перестают представлять интерес для педофилов, то их отдают сутенерам или просто уничтожают.

Пия вспомнила о двух фотороботах, которые были составлены с помощью свидетельницы из Хёхста. Она извинилась, пошла в свой кабинет и вскоре вернулась с распечатками.

– Вы знаете этих людей? – спросила она Килиана Ротемунда.

Ему было достаточно бросить беглый взгляд на фотороботы, чтобы опознать этих людей.

– Мужчина – Гельмут Грассер, – сказал он. – А женщина – Корина Визнер, тоже приемный ребенок семьи Финкбайнеров, как и ее муж Ральф Визнер, управляющий холдинга Финкбайнера. Корина и он – самые надежные солдаты черной армии Финкбайнера. Официально она является руководителем администрации «солнечных детей», но в действительности возглавляет «тайную полицию» педофильского кольца. Она в курсе всех дел, отличается небывалым хладнокровием и абсолютной беспощадностью.

Речь Гельмута Грассера в течение четверти часа лилась, как вода из водопада. Обрадовавшись, что наконец нашлась внимательная публика, он стал рассказывать о своем печальном, лишенном любви детстве в различных приемных семьях и детских домах, о психически нездоровой матери, родившей его в шестнадцать лет и отвергшей как нежелательный продукт насилия. Наконец Ведомство по делам молодежи определило его к Финкбайнерам, и там он впервые в своей жизни узнал, что такое любовь и забота, но он всегда оставался ребенком второго сорта. Поскольку он имел мать, Финкбайнеры не могли его усыновить или взять к себе как приемного ребенка. Он вырос в детском доме «Общества солнечных детей» и делал все, чтобы завоевать признание тех, к числу которых так хотел принадлежать. Но дети Финкбайнеров, которые были младше его, смотрели на него сверху вниз, бессовестно использовали его стремление добиться их расположения и издевались над ним. Грассер не был женат и жил со своей матерью в одном из домов на территории, принадлежавшей Финкбайнерам, в Фалькенштайне, непосредственно по соседству с людьми, на которых он вот уже тридцать лет молился и которые, как и раньше, использовали его преданность в своих собственных целях.

– Хорошо, – прервал его наконец Боденштайн. – Что произошло с Ханной Херцманн и Леонией Вергес?

– Херцманн я должен был немного припугнуть, чтобы она прекратила все вокруг разнюхивать, – признался Грассер. – Но ситуация немного вышла из-под контроля.

– Немного вышла из-под контроля? – Боденштайн повысил голос. – Вы жесточайшим образом расправились с женщиной и едва ее не убили! И после этого запихнули ее в багажник, обрекая тем самым на смерть!

– Я сделал только то, что от меня потребовали, – защищался он, и в его темных глазах промелькнуло подобие сочувствия. Он явно считал себя не преступником, а жертвой. – У меня не было другого выхода!

– Выход есть всегда, – возразил Боденштайн. – Кто потребовал это от вас?

Грассер был достаточно умен, чтобы возненавидеть свою зависимость и постоянные унижения, но в то же время слишком слабоволен, чтобы освободиться от этого. Свои действия он оправдывал перед собой тем, что он всего лишь выполнял приказы. За свою гордость, оскорбляемую на протяжении всей его жизни, он беспощадно мстил более слабым.

– Кто потребовал это от вас? – повторил свой вопрос Боденштайн.

Грассер знал, что ложь ему ничего не даст, и ухватился за возможность наконец расквитаться со своими мучителями.

– Корина Визнер. Она является моим непосредственным боссом. Я делаю то, что она мне велит, и не задаю никаких вопросов.

Зажужжал телефон Пии. Она взглянула на дисплей и увидела номер Ганса Георга, крестьянина из Лидербаха, который всегда прессовал для нее сено. Наверное, он хотел ей сообщить, что скосил траву. Это может подождать.

– Это Корина приказала вам сделать запись того, как вы насиловали Ханну Херцманн? И она же дала вам задание довести до состояния смертельного обезвоживания Леонию Вергес, записав это на камеру? – спросил Боденштайн резко.

– Не она непосредственно, – возразил Грассер. – Она не говорит мне конкретно, что я должен делать.

– Так, а что же тогда? – Боденштайн наклонился вперед. – Вы только что сказали, что вы делаете только то, что вам говорят!

– Ну, да. – Грассер пожал плечами. – Мне говорят, что я должен сделать то-то и то-то. Но как я это буду делать, она предоставляет решать мне самому.

– Что конкретно вы имеете в виду?

– К идее инсценировать полицейский контроль я пришел сам. – Грассер, казалось, испытывал чуть ли не гордость. – Через Интернет я раздобыл для этого весь реквизит, это не проблема. И это всегда срабатывает. Иногда мы занимаемся этим просто для развлечения, получаем немного денег и все.

– А что с видеосъемкой? – спросила Пия.

– Всегда находится немало людей, которым этого хочется, – ответил он.

– Хочется чего?

– Ну, как? Посмотреть, как кто-то умирает. То есть по-настоящему, а не в изображении актеров. – Грассер был абсолютно спокоен. – За такой фильм, как с этой теткой с телевидения, легко получишь пару тысяч.

Крёгер уже рассказывал о так называемых триллерах с реальным убийством. Пия сама никогда не видела таких фильмов, но знала, что в Интернете, в IRC-чатах, на сетевых телеконференциях, в закрытых группах пользователей предлагаются фильмы, в которых якобы демонстрируются реальные убийства с полной продолжительностью, которые часто становятся противоестественной кульминацией самых жестких порнографических сцен. Сюда же относятся экзекуции, пытки, убийства младенцев и детей в наборе с детской порнографией.

Грассер описывал свои омерзительные действия, так смакуя подробности, что Пие стало плохо. Он представлялся ей гориллой в период течки, которая барабанит кулаками по своей грудной клетке.

– Нам достаточно фактов, – прервала она описание нападения на Ханну Херцманн. – Что произошло с девушкой? Как она попала в реку?

– Подождите, всему свое время, – ответил Грассер, наслаждаясь тем, что он впервые оказался в центре внимания, так как жизнь всегда отводила ему лишь второстепенную роль.

Сославшись на звонок, Пия вышла из переговорной комнаты. То, что этот тип смотрел на нее так, будто раздевал ее глазами, после всего того, что она уже сегодня пережила, переполнило чашу ее терпения.

Выйдя, она прислонилась к стене, закрыла глаза и стала глубоко вдыхать и быстро выдыхать воздух, чтобы чрезмерно не насытить легкие кислородом.

Какие же есть на свете мерзкие, больные люди!

– Привет! У тебя все в порядке? – Кристиан Крёгер вышел из маленькой комнаты, которая находилась между помещениями для допроса. Оттуда через алюминированное стекло можно было следить за допросами. Пия открыла глаза и посмотрела в его озабоченное лицо.

– Я не могу больше ни секунды выносить этого типа! – выкрикнула она. – Меня туда не затащат больше и десять лошадей.

– Я возьму это на себя. – Кристиан сочувственно провел рукой по ее плечу. – Остальные сейчас находятся в комнате для слежения за допросами, иди к ним и просто слушай.

Пия выдохнула.

– Спасибо, – сказала она.

– Ты сегодня уже что-нибудь ела? – спросил Кристиан.

– Нет. Попозже. – Пия выдавила из себя улыбку. – Надеюсь, что скоро это все закончится.

Она пошла к Каю, Джему и Катрин в помещение для слежения за допросами и села на стул. Гельмут Грассер отпустил пару дерзких неуместных замечаний, когда Кристиан вошел в комнату для допросов и встал позади стула, на котором тот сидел.

– Переходи к делу, парень! – сказал Крёгер. – Иначе еще раз получишь лечение электрошоком.

Самодовольная ухмылка на лице Грассера погасла.

– Вы слышали? Он грозит мне пытками! – возмутился Грассер.

– Я ничего не слышал, – ответил Боденштайн, не моргнув глазом. – Мы остановились на девушке. Итак. Пожалуйста.

Грассер бросил на Крёгера мрачный взгляд.

– Оксана, эта глупая шлюха, – сказал он, – она куда-то надолго свалила. А я всегда должен делать всякую грязную работу и только получаю по кумполу, если эти маленькие дурехи выпускают пар. И эта каким-то образом добралась до центра города, и нам пришлось выдать себя за ее родителей.

– Кому это «нам»? – прервал его Боденштайн.

– Корине и мне, – уточнил Грассер.

– Откуда сбежала эта девушка?

– Из дворца.

– А конкретно?

Гельмут Грассер скорчил недовольную гримасу, но потом начал говорить. В катакомбах дворца Эттрингхаузен в Хёхсте, который принадлежит Фонду Финкбайнера, есть подвалы, в которых происходит сексуальное насилие и снимаются фильмы, которые нарасхват раскупаются по всему миру. Детей обычно отправляли в Фалькенштайн, но некоторых из них оставляли в Хёхсте, чтобы они в любой момент были «в их распоряжении».

От одного этого выражения у Пии побежали мурашки по коже.

По словам Грассера, Оксана была уже слишком взрослой для потребностей педофилов, но босс по непонятным причинам был без ума от нее. Однажды вечером Оксана вызвала на себя его гнев, потому что отказалась делать что-то, что он от нее потребовал.

– Пока они маленькие, их легко запугать, – объяснил Грассер так хладнокровно, как будто он говорил о каких-нибудь животных. – Как только они взрослеют, они становятся хитрыми и коварными, эти бестии. И здесь приходится действовать более жестко.

Пия отвернулась и закрыла лицо руками.

– Я больше не могу это выносить, – пробормотала она.

– Я тоже, – сказал Джем глухим голосом. – У меня две дочки. Мне даже страшно об этом подумать.

– Оксана была упрямая крошка, такие часто встречаются среди русских. Это у них в генах, – раздавался из динамика голос Грассера. – Босс избил ее до такого состояния, что она едва дышала, а потом окунул в бассейн и, видимо, слишком долго там держал. Это был несчастный случай.

Он пожал плечами.

– И что было потом? – Боденштайн никоим образом не хотел показать свои эмоции.

– Такое случается, что кто-нибудь не выживает. Я должен был избавиться от нее в тот же вечер, – ответил Грассер. – Но у меня было мало времени, поэтому я выбросил ее в реку.

– Невероятно. У него было мало времени! – пробормотала Катрин.

– К счастью, у него было мало времени, – поправил ее Джем цинично. – Иначе никто никогда бы не узнал, что произошло.

– Ух, – воскликнула Пия. Джем прав. Обнаружение трупа девушки послужило началом распутывания целого клубка трагедий, которые они не смогли предотвратить. Если бы свидетельница заявила о произошедшем раньше, если бы она увидела тогда фото Оксаны в газете, а не в программе «Дело № XY», то, возможно, с Ханной Херцманн ничего бы не случилось, Леония Вергес осталась бы в живых, а Михаэла Принцлер не застрелила бы двух человек.

Если бы да кабы.

– Ответь наконец на звонок, – сказала Катрин, так как телефон Пии постоянно жужжал и вибрировал.

– Потом. Это не так важно, – возразила Пия и наклонилась вперед, так как Боденштайн придвинул к Грассеру фотографию.

– Что это такое? – спросил он. – Мы нашли это в желудке девушки.

– Гм. Это похоже на фрагмент футболки. Босс настаивает на том, чтобы девушки носили эти розовые майки, особенно когда они становятся старше. Тогда они выглядят моложе.

– Мы нашли эту ткань в желудке девушки, – повторил Боденштайн.

– Может быть, она это съела. Оксану всегда нужно было немного морить голодом, иначе она была слишком дерзкой.

Джем ловил ртом воздух.

– Но ведь это все может быть ложью, правда? – Пия была растеряна. – Ни один человек не сможет сделать нечто подобное.

– Может. – Кай кивнул. – К сожалению, люди на это способны. Вспомни надсмотрщиков в концлагерях. Они приходили вечерами домой и были обычными отцами семейств, после того как целый день отправляли людей в газовую камеру.

– С каким удовольствием я бы сделал то же самое с этим типом, – пробормотал Джем.

– Но такой человек, вероятно, никогда не попадет в тюрьму, а только в психушку, потому что у него было тяжелое детство! Как я слышал!

Опять зазвонил телефон Пии. Она убавила звук.

– Вы все это делали в одиночку или у вас был помощник? – спросил Кристиан по ту сторону стекла.

– Иногда я беру кого-нибудь с собой, – сказал Грассер. – В истории с этой дамочкой с телевидения присутствовал сам босс. К Леонии я взял с собой Анди, который обычно только перевозит детей.

– Присутствовал сам босс, – повторил Кристиан Крёгер. – А не староват ли он для такой… работы на открытом воздухе?

– Работы на открытом воздухе, – Грассер прыснул со смеху. – Мне это нравится. Но почему староват? Он ведь не намного старше вас.

– Разве речь идет не о Йозефе Финкбайнере? – уточнил Боденштайн.

– Да что вы, какой Йозеф! – Грассер покачал головой. – Он может в крайнем случае потискать какого-нибудь ребенка, если тот случайно попадет к нему в лапы. Нет, босс – это Ники.

– Ники? – спросили Боденштайн и Крёгер одновременно. – Кто это?

Грассер с удивлением посмотрел на них, потом весело усмехнулся и откинулся назад.

– Вы же его арестовали, – сказал он. – Я только что видел его в коридоре.

– Кто такой Ники? – спросил постепенно терявший терпение Боденштайн с угрожающей интонацией в голосе, хлопнув ладонью по поверхности стола.

– Н-да, что-то вы не больно догадливые. – Гельмут Грассер чуть испуганно покачал головой. – Ники на самом деле зовут Маркус Мария Фрей.

– Нам немедленно нужен ордер на арест Фрея и Корины Визнер, – сказал Боденштайн. – Я хочу, чтобы экстренно был объявлен всеобщий розыск. Он не мог далеко уйти.

– Я займусь этим, – кивнул Кай Остерманн.

Когда было установлено, что главный прокурор Фрей исчез, Боденштайн собрал сотрудников отдела К2 в служебном помещении за дежурным постом. Здесь же присутствовало несколько коллег из других комиссариатов и из службы охраны порядка. Тем, кто уже закончил работу, также позвонили и попросили вернуться в комиссариат.

– Кто видел Фрея в последний раз? – поинтересовался Боденштайн.

– В 16.36 он вышел из здания, якобы пошел за мобильным телефоном, который забыл в машине, – сообщила коллега, которая в этот момент сидела у входа.

– О’кей, – Боденштайн посмотрел на часы. – Сейчас 18.42. Значит, он опережает нас на два часа.

Он хлопнул в ладоши.

– Давайте, ребята, за работу! – крикнул он. – Время не терпит. Фрей попытается замести важные следы. Я буду ходатайствовать о получении ордера на проведение обыска во дворце Эттрингхаузен и во всех помещениях этого «Общества солнечных детей», а также в частных домах Грассера, Визнер и Фрея. Для обыска в Хёхсте нам нужно подразделение спецназа из ста человек, а в случае побега Фрея – вертолет. Кроме того, следует проинформировать коллег из речной полиции.

Пия сидела как оглушенная на стуле у стены, голоса вокруг нее отдавались в ушах отдаленным шумом.

Почему она не заметила, как ловко манипулировал ею главный прокурор Фрей, как он обвел ее вокруг пальца? Как только могла она так поддаться на обман? Она постепенно понимала, что натворила. Она с наивной доверчивостью рассказала ему, что Ротемунд уехал в Амстердам, сообщала ему о каждом шаге их работы по расследованию, и все только потому, что он дружески отнесся к Лилли!

Лилли! Боже мой! Она вздрогнула, как будто ее ошпарили кипятком. Тот мейл с угрозами, который она получила сегодня утром, скорее всего тоже был от Фрея! Он, конечно, исходил из того, что Лилли ее дочь, потому что она никогда не говорила с ним о Кристофе.

– Кинологическая служба, врачи «Скорой помощи», – проник в ее сознание голос Боденштайна. – Через час встречаемся в Хёхсте. Здание будет оцеплено и блокировано по всему пространству. Кай, проинформируйте транспортную полицию и коллег во Франкфурте.

– Пия! – Рюдигер Дрейер, дежурный ночной смены просунул голову в дверь.

Пия подняла глаза.

– Что случилось?

– Мы только что получили экстренный вызов, – сказал коллега и подошел к ней. Увидев его озабоченное выражение лица, Пия почувствовала, как в ее голове зазвенели многочисленные тревожные колокольчики. – Что-то произошло в Биркенхофе.

– О боже, нет! – прошептала она и приложила руку ко рту. Только не Лилли! Если с девочкой что-то случится, в этом виновата будет она, и только она.

В большом помещении стояла мертвая тишина. Все смотрели на Пию. Она взяла свой мобильный телефон. Двадцать три вызова, пять эсэмэс, и все от Ганса Георга! А она думала, что он хочет сообщить ей что-то о скошенном сене!

– Послушай, – решительно сказал Кристиан Крёгер и тронул ее за плечо, – я поеду с тобой.

«Да, спасибо», – хотела радостно ответить Пия, но потом она увидела критические взгляды своих коллег. Она не должна показывать свою слабость, не в такой ситуации, как эта, когда может помочь любой мужчина. Она была главным комиссаром по уголовным делам и должна действовать профессионально, а не просто срываться с места очертя голову. Ее частная жизнь ни при каких обстоятельствах не может быть важнее, чем задержание опасного преступника, которого именно она сама снабжала информацией из первых рук.

– Спасибо, я справлюсь сама, – сказала она твердым голосом и расправила плечи. – Увидимся позже в Хёхсте.

– Ты не сможешь сейчас сама вести машину. – Кристиан Крёгер догнал ее на парковочной площадке и взял у нее из рук ключи от автомобиля. – Никаких возражений! Я тебя отвезу.

Пия молча кивнула. Она дрожала всем телом от страха и тревоги. Если она получит дисциплинарное взыскание за то, что выдала слишком много информации главному прокурору, то это будет справедливое наказание за ее глупость. Но она всю свою жизнь не простит себе, если по ее вине что-то случится с Лилли.

Крёгер открыл автомобиль и распахнул дверь пассажирского сиденья, чтобы впустить Пию. Она повернулась к нему.

– Это я во всем виновата, – прошептала она.

– В чем ты виновата? – Он слегка подтолкнул ее в салон автомобиля, и когда она села, протянул через нее руку и пристегнул ее, как маленького ребенка, ремнем безопасности.

– Я слишком много рассказала Фрею. Зачем я только это сделала?

– Потому что он участвующий в следствии прокурор, – ответил Крёгер. – Если бы ты ему это не рассказала, он все равно все узнал бы из дела.

– Нет, это не так. – Пия покачала головой. – Я рассказала ему, что Килиан Ротемунд поехал в Амстердам. После этого Фрей, видимо, сразу привел в действие свои связи в Голландии.

Крегер сел в машину, завел двигатель и, дав задний ход, выехал с парковочного места.

– Пия, – сказал он. – Ты не сделала никаких ошибок. Ты не могла даже представить себе, какую игру затеял Фрей. Если бы прокурор попросил меня предоставить ему какую-нибудь информацию, я бы тоже ему все сообщил.

– Это ты сейчас так говоришь, – вздохнула Пия. – Когда Фрей появился во время обыска в вагончике Ротемунда, ты не выдал ему всего, что тебе было известно. Его интерес к делу должен был бы тогда меня насторожить.

Она замолчала. Крёгер, пренебрегая ограничением скорости, проехал вниз по «клубничной миле» в направлении автотрассы.

– Сверни налево и поезжай по проселочной дороге. Это будет быстрее, – сказала Пия, прежде чем он выехал на мост. Он затормозил, включил сигнал поворота и резко повернул налево, проехав по встречной полосе. Движущийся навстречу автомобиль мигнул фарами и засигналил.

– Если Эрик Лессинг погиб, потому что узнал через Бернда Принцлера об этом деле с педофилами, – сказал Крёгер через некоторое время, – то возникает вопрос: что тогда знала Энгель? И что она знает сегодня? Представь себе, она имеет к этому какое-то отношение!

– Об этом лучше не думать, – ответила Пия мрачно. – Боденштайн, во всяком случае, не имел представления, что тогда произошло на самом деле. И Франк тоже ничего не знал. Если мы не уличим всех тайных покровителей, то Килиан Ротемунд всю оставшуюся жизнь проведет в опасности, а вместе с ним и его дети.

Крёгер сбавил газ, так как он должен был пересечь грунтовую дорогу, которая вела из Цайльсхайма до трассы В519 в направлении Келькхайма. На другой стороне он поехал по асфальтированной дороге, которая проходила параллельно трассе А66. Уже смеркалось, но на улице еще хватало любителей покататься на роликах и пробежаться трусцой, которые из-за шума на автотрассе не слышали приближающихся автомобилей и не уклонялись в сторону. Пальцы Крёгера нетерпеливо барабанили по рулю, и Пия видела напряжение на его лице. Он испытывал сильную тревогу, как и она сама. Спустя пару минут они добрались до Биркенхофа. Перед воротами стоял зеленый трактор Ганса Георга и два патрульных автомобиля с включенным проблесковым маячком. Под деревом грецкого ореха во дворе стояла карета «Скорой помощи» и автомобиль для спасательных работ. При виде всего этого у Пии застыла кровь в жилах. До сего времени она беспокоилась за Лилли и вообще не думала о том, что с Кристофом тоже может что-то случиться!

В отблесках заходящего солнца она увидела, что на посыпанном щебнем въезде между отгороженными выгонами и площадкой для верховой езды лежит что-то темное. Крёгер тоже это заметил и так резко затормозил, что в разные стороны разлетелся мелкий гравий. Пия выпрыгнула из машины, прежде чем она окончательно остановилась.

– О господи!

Ее мгновенно оставили все силы, ее затошнило, и в глазах закипели слезы.

– Что это? – спросил Крёгер, стоявший позади, но потом все увидел сам. Он положил ей руки на плечи и отвел в сторону, пытаясь огородить ее от страшного зрелища. В большой луже крови лежала мертвая собака, а менее чем в пяти метрах от нее находился труп второй собаки.

– Пия!

Высокий седовласый мужчина в зеленом комбинезоне спешил к ней. Это был Ганс Георг, но его фигура расплывалась у нее перед глазами. При виде двух застреленных собак она подумала о самом страшном. Ее внутренний страх превратился в панику.

– Где Кристоф? Что здесь случилось? – пронзительно крикнула она и попыталась вырваться из рук Крёгера, но он удержал ее и потянул на газон, чтобы она обошла останки собак.

– Я столько раз пытался тебе дозвониться, – сказал крестьянин, но Пия его не слушала.

– Где Кристоф и Лилли? Где они? – закричала она истерическим голосом, упершись руками в грудь Крёгера. Он отпустил ее.

– В доме, – сказал Ганс Георг, и в его интонации послышались нотки горечи. – Подожди, Пия!

Она обошла его, когда он встал у нее на пути и хотел ее удержать. Как приговоренная к смерти на пути к эшафоту, исполненная ужаса перед грядущими секундами, она с застывшим взглядом шла к входной двери. В ней вновь всколыхнулся давно забытый страх, а сердце колотилось с такой силой, что было больно. Она обливалась потом и одновременно дрожала от ледяного холода.

– Фрау Кирххоф! – Из дома вышел полицейский в униформе. Она не отреагировала на его обращение, потому что оцепенела от ужаса, увидев на лестнице лужу крови, кровь на стене и на двери. Неужели она должна сейчас пережить тот же кошмар, что и ее коллеги, у которых погибли родственники?

– Проходите, – сказал коллега. Кристиан Крёгер шел прямо за ней. В доме, в кухне – везде были чужие люди. Она увидела красно-оранжевые жилеты врача «Скорой помощи» и ассистента спасательной службы, раскрытые чемоданы, трубки, кабели, измазанную кровью одежду и лежащего на полу посередине комнаты Кристофа. Он был в одних трусах, и на его обнаженную грудь были приклеены электроды ЭКГ.

– Пришла ваша жена, – услышала она чей-то голос. Ей уступили место. Кристоф жив! Она почувствовала облегчение и одновременно страшную слабость. Она протиснулась к Кристофу, опустилась перед ним на колени и осторожно дотронулась до его плеча. У него на голове была рана, которую как раз обрабатывал врач «Скорой помощи».

– Что случилось? – прошептала она. – Где Лилли?

Кристоф открыл глаза. У него был туманный взгляд.

– Пия, – пробормотал он устало. – Он забрал ее. Он… он остановился у ворот и… и помахал рукой. Лилли… она сказала, что знает его… по зоопарку и… и через бабушку Мирьям. Я… я ничего не заподозрил… и открыл ворота…

Сердце Пии на секунду остановилось. Конечно, Лилли знала главного прокурора Фрея! Она взяла Кристофа за руку.

– Лилли подбежала к нему… вдруг у него в руке оказался пистолет. Он затолкнул ее в свой автомобиль, потом на него бросились собаки… и он их… – Он запнулся и закрыл глаза. Его грудь часто поднималась и опускалась.

– Я видела. – Пия пыталась подавить слезы. – Что с тобой?

– Я… я побежал к нему. Он хотел в меня выстрелить, но… но у него закончились пули. И здесь… вдруг появился Ганс Георг…

– У него черепно-мозговая травма, – продолжил врач «Скорой помощи». – Преступник нанес ему минимум три удара по голове. Мы отправим его в больницу.

Пия слышала, как Крёгер разговаривал с кем-то по телефону и приглушенным голосом рассказывал о Лилли и Фрее.

– Я поеду с тобой в больницу, – сказала она Кристофу и погладила его по щеке. Он взял ее руку.

– Нет, ты должна найти Лилли! – попросил он с отчаянием в голосе. – Прошу тебя, Пия, обещай мне, что ты ее найдешь! С ней ничего не должно случиться.

Он так же боялся за девочку, как и она. Чтобы защитить Лилли, он с голыми руками бросился на вооруженного мужчину, который убил собак, чтобы показать, что будет стрелять не задумываясь. Если бы у Фрея не закончились пули, то он, возможно, застрелил бы и Кристофа.

Пия нагнулась к нему и поцеловала его в щеку.

– Я не только обещаю это тебе, – сказала она хрипло, – я клянусь тебе.

– Я тоже поеду в Хёхст, – заявила она решительно, когда автомобиль для спасательных работ выехал со двора. – Только быстро переоденусь.

На ней все еще было летнее платье и босоножки, которые она надела сегодня утром, чтобы идти на прием по случаю юбилея. Ей казалось, что с тех пор прошло уже несколько дней.

– Я заберу двух других собак, они сидят у меня в тракторе, – сказал Ганс Георг. – И займусь лошадьми.

– Спасибо. – Пия кивнула ему, потом побежала вверх по лестнице. В спальне она сбросила платье, натянула футболку и джинсы и достала из сейфа в шкафу служебное оружие. Дрожащими пальцами она пристегнула плечевую кобуру и сунула в нее Р30. Носки, кроссовки, серая толстовка с капюшоном – теперь она вновь чувствовала себя в своей тарелке.

Через пять минут она уже садилась в машину к Крёгеру.

– Ты в порядке? – спросил он, когда они ехали через Унтерлидербах.

– Да, – коротко ответила Пия. Ее страх сменился холодной яростью. В тот момент, когда они остановились возле оцепления на Казиноштрассе, зазвонил ее мобильный телефон. Вокруг собрались многочисленные зеваки, радующиеся тому, что их монотонная жизнь нарушилась хоть каким-то событием. Людям никогда не удается объяснить, насколько опасно это может быть, поэтому полицейское оцепление приходится устанавливать, охватывая максимально возможное пространство.

– Мы здесь, – сказала Пия Боденштайну. – А где ты?

Она предъявила полицейскому свое удостоверение, он немного отставил заграждение и пропустил их с Крёгером.

– На улице, прямо перед дворцом, – ответил шеф. – Спецназ штурмовал здание, и нам удалось задержать пару человек из «Общества солнечных детей», когда они как раз хотели увезти нескольких детей.

– Что с Лилли? – спросила Пия. Крёгер уже проинформировал Боденштайна, что Лилли находится в руках Фрея.

– Мы ищем доступ к катакомбам. Фрей в любом случае здесь. Его автомобиль стоит во дворе.

Пия и Крёгер бегом пересекли Болонгароштрассе, которая казалась вымершей в свете уличных фонарей. В зоне оцепления не было ни машин, ни пешеходов, ни одного велосипедиста. На небольшом расстоянии прогрохотал трамвай, и опять стало совсем тихо. Боденштайн, Катрин и Джем ждали на территории дворца Эттрингхаузен, который располагался совсем рядом с дворцом Болонгаро. С ними были руководители группы спецназа и дежурного полицейского отряда. Весь двор кишел полицейскими. Повсюду серьезные, озабоченные лица. Никто не шутил. В ярком свете прожекторов стоял автобус марки «Фольксваген» с надписью «Общество солнечных детей».

– Корина Визнер тоже там? – спросила Пия.

– Нет. – Боденштайн покачал головой. Даже на его лице отражалось напряжение последних часов. Под его глазами лежали темные круги, а подбородок и щеки покрывала синеватая щетина. – Она, скорее всего, еще внизу, в подвале. Нам удалось задержать двух женщин, которые хотели как раз уехать на автобусе с шестью детьми.

– Сколько еще людей там, внизу? – спросила Пия.

– По словам обеих женщин, только Визнеры и Фрей, – ответил Боденштайн. – И еще четверо детей.

– И Лилли, – добавила Пия мрачно. – Эта грязная свинья нанесла несколько ударов Кристофу и застрелила моих собак. Если я до него доберусь, то…

– Ты останешься здесь, наверху, Пия, – остановил ее Боденштайн. – Спецназ взял дело в свои руки.

– Нет, – ответила резко Пия. – Я пойду сейчас же вниз и уведу Лилли. И, клянусь тебе, я не буду брать пленных.

Боденштайн скорчил гримасу.

– Ты ничего не будешь предпринимать, – сказал он. – По крайней мере, в таком душевном состоянии.

Пия молчала. Не было смысла спорить с Боденштайном. Она должна была дождаться подходящего момента.

– Это план подвала? – Она кивнула головой в сторону автомобиля, на капоте которого был разложен план здания с просторными подвальными помещениями.

– Да. Но ты туда не пойдешь, – повторил Боденштайн.

– Я это поняла. – Пия рассматривала план, который коллега освещал своим карманным фонариком. Она дрожала от нетерпения. Где-то внизу этот безумец удерживал Лилли, а они здесь, наверху, только тратили время на болтовню.

– Все выходы под контролем, и муха не пролетит, – объяснил руководитель отряда спецназа.

– Всё здание принадлежит холдингу Финкбайнера, – пояснил Боденштайн. – У них здесь штаб-квартира. Кроме того, здесь размещается еще консалтинговая компания, адвокатская контора, на первом этаже два врачебных кабинета и городское консультационное бюро для молодежи. Прекрасная маскировка!

Во двор въехали два автомобиля службы спасения, на которых не были включены проблесковые маячки и сирена, чтобы отвезти в больницу детей, которые все еще сидели в голубом автобусе.

– Так господа педофилы могут приходить и уходить даже в светлое время суток, не привлекая чьего-то внимания, – сказал Джем.

Рация, которую Боденштайн держал в руке, затрещала, и в ней раздался какой-то шум. Полицейский отряд оцепил всю территорию, вплоть до самой Нидды.

Пия, воспользовавшись тем, что Боденштайн отвлекся, пробежала через двор и вошла во дворец через главный вход. Двое коллег из отряда спецназа не хотели ее пропускать, но когда она посоветовала им убираться к черту, они неохотно показали ей дорогу к незаметной деревянной двери под изогнутой парадной лестницей. Из помещения, в котором хранились чистящие средства, туалетная бумага и очистительные приборы, еще одна дверь вела вниз, к катакомбам.

– Я знал, что ты меня не послушаешь, – сказал позади нее Боденштайн задыхающимся голосом. – Это был приказ, а не просьба.

– Тогда объяви мне дисциплинарное взыскание. Мне все равно. – Пия достала свой пистолет.

С шефом пошли также Кристиан и Джем и следом за ней стали спускаться по стертым ступеням лестницы. Коридор, куда вела лестница, был настолько узким, что их плечи почти касались бетонных стен. Через каждую пару метров проход освещался сумеречным светом неоновой лампы. Что должны были ощущать дети, когда их привозили сюда и вели по этому узкому коридору? Они кричали, сопротивлялись или покорно подчинялись своей жестокой судьбе? Как могла детская душа справиться с чем-то подобным?

Коридор делал резкий поворот, затем вниз шли две ступени, и там коридор расширялся и становился выше. Почувствовался запах гнили и сырости. Пия старалась не думать о том, что над ней лежат тонны земли.

– Пропусти меня вперед! – прошептал Кристиан, идущий вслед за ней.

– Нет. – Пия решительно шла дальше. Каждая клетка ее тела была настолько переполнена адреналином, что она ничего больше не чувствовала – ни страха, ни гнева. Как часто по этому коридору крались мужчины, одержимые своими омерзительными желаниями? Насколько развращенным, насколько больным должен быть взрослый человек, который, возможно, сам имеет детей, чтобы совершать насилие над маленьким ребенком и при этом еще испытывать наслаждение?

Внезапно она услышала голоса и так резко остановилась, что Боденштайн уткнулся ей в спину.

– Они там, впереди, – прошептала Пия.

– Ты останешься здесь, а мы пойдем дальше! – приказал Боденштайн, понизив голос. – Если ты пойдешь за нами, пеняй на себя!

«Говори, говори», – подумала Пия и кивнула. Она пропустила вперед шефа, Джема и Кристиана, подождала секунд тридцать и вошла вслед за ними в длинное низкое помещение. От того, что она там увидела, у нее перехватило дыхание. Много лет назад она принимала участие в операции в одном садомазоклубе. Здесь все выглядело примерно так же, с той лишь разницей, что посетители того клуба были взрослыми людьми, которые по собственной воле предавались своим странным желаниям. Здесь все было оборудовано для насилия детей. Здесь мучили и пытали Оксану, «русалку». При виде пыточных скамеек, цепей, наручников, клеток и прочих ужасающих приспособлений Пия почувствовала ужас и страх, которые, как кислота, въелись в бетонные стены.

– Руки вверх! – услышала она голос Боденштайна и испуганно вздрогнула. – Встать к стене! Быстро! Быстро!

При других обстоятельствах Пия выполнила бы приказ своего шефа, но сейчас она не могла поступить иначе. Ее тревога за Лилли была сильнее любых доводов разума. Она прошла через дверь и оказалась в следующем большом помещении, в котором слева и справа находись камеры с решетками. Ее взгляд упал на группу из четверых детей не старше восьми-девяти лет, которые с безразличным видом, не шевелясь, стояли перед одной из камер. Кристиан и Джем направили оружие на мужчину и женщину, и Пия узнала темноволосую женщину, которая сегодня утром пыталась увести Ренату Финкбайнер от ее раненого мужа. Это была Корина Визнер, женщина, которая выдавала себя за мать Оксаны! Но где был Фрей?

– Лилли! – крикнула Пия изо всех своих сил. – Где ты?

Она боялась свидания с ним. Все у нее внутри восставало против этого. Как не хотелось ей, чтобы он видел ее такой – беспомощной, безобразной, на больничной койке. Но когда он неожиданно появился в ее палате, не колеблясь, взял ее за руку и осторожно поцеловал, все ее пустые опасения растворились в воздухе. Они долго сидели, не говоря ни слова, и лишь смотрели друг на друга. Она вспомнила, как в самую первую их встречу в кухне Леонии Ханна сначала увидела только его глаза, эти необыкновенные голубые глаза, которые имели такую магнетическую силу притяжения, что она не могла их забыть. Тогда его глаза были полны горечи и отчаяния, сегодня же светились теплом и надеждой. Только сейчас она увидела, как изуродовано было его лицо и что у него перевязано правое плечо.

– Что случилось? – спросила она тихо. Ей все еще было трудно говорить.

– Это длинная история, – ответил Килиан и сжал левой рукой ее руку. – Возможно, именно сейчас она как раз завершается.

– Ты мне расскажешь? – попросила Ханна. – Я так много всего забыла.

– Для этого потом еще будет время. – Он переплел ее пальцы со своими. – Тебе сейчас нужно сначала выздороветь.

Она тяжело вздохнула. До этой минуты ее пугал тот день, когда она должна будет покинуть защищающие ее стены больницы и вновь посмотреть жизни в лицо. Но сейчас исчез и этот страх. Килиан был рядом с ней. Ему было безразлично, как она выглядела. Даже если она никогда больше не обретет вновь свою безукоризненную красоту, то он все равно будет с ней.

– У тебя сохранилась наша переписка? – спросила Ханна.

– Да. Все твои сообщения. – Он улыбнулся, хотя из-за гематом ему это было не совсем просто. – Я их постоянно перечитываю.

Ханна ответила на его улыбку.

Она тоже в последние дни без конца читала каждое из его сообщений на своем новом айфоне и постепенно выучила их почти наизусть. Килиан пережил худшее из того, что может произойти с человеком. Он потерял все, чего добился в течение всей своей жизни, и без вины попал в тюрьму. Ни унизительное общественное презрение, ни утрата статуса, собственности и семьи не смогли его сломать. Наоборот. Ханна тоже была вырвана из своего мира легкомыслия и брошена судьбой в самую глубокую пропасть ада. Но они оба выдержат это, добьются возвращения своего положения, но никогда больше не будут принимать за должное то, что подарила им жизнь.

– У меня была Майке, – прохрипела Ханна. – Она оставила мне конверт. Я не совсем поняла, что она мне сказала. Посмотри в ящике тумбочки.

Килиан отпустил ее руку и выдвинул ящик.

– Да, конверт здесь, – сказал он.

– Вскрой его, пожалуйста, – попросила Ханна. Обезболивающие средства вызывали у нее такую сильную сонливость, что ее глаза почти слипались. Килиан просматривал листы бумаги, вынутые из конверта, и лицо его постепенно менялось, на лбу появились складки.

– Что это? – спросила Ханна.

– Это фотографии… автомобилей.

Он сказал это как будто вскользь, но Ханна, несмотря на затуманенное сознание, заметила его внезапное напряжение.

– Могу я посмотреть? – Ханна протянула руку, и Килиан передал ей фотографии, напечатанные на цветном принтере.

– Это перед виллой Матерна в Оберурзеле, – с удивлением констатировала Ханна. – Что… что это должно означать? Зачем Майке мне их передала?

– Я не знаю. – Килиан мягко взял у нее из рук листы бумаги, сложил их и опять положил в конверт. – Мне, к сожалению, нужно идти, Ханна. Сегодня я смогу переночевать за государственный счет.

– Тогда я, по крайней мере, не буду беспокоиться за тебя, – пробормотала Ханна. От слабости ее веки стали тяжелыми, как свинец.

– Ты придешь завтра?

– Конечно. – Он склонился над ней, поцеловал ее в губы и нежно погладил по щеке. – Как только они отменят определение суда о моем аресте и я буду снова свободен, я приду к тебе.

Выйдя из больницы, Майке пару часов бесцельно ездила по городу. Она чувствовала себя беспредельно одинокой. Никогда больше она не сможет переступить порог дома в Лангенхайне после всего того, что там произошло, поэтому она решила поехать в Заксенхаузен в квартиру своей подруги. У Ханны все еще не наступало существенного улучшения, анальгетики затуманивали ее сознание, что не давало возможности вести с ней разумный разговор. При этом была масса всего, о чем Майке хотела поговорить со своей матерью. Она надеялась, что та, по меньшей мере, передала конверт с фотографиями полицейским.

Майке проехала по Дойчхернуфер и свернула на Зеехофштрассе. Благодаря летним каникулам ей удалось найти место для парковки недалеко от дома, в котором находилась квартира. Она припарковала автомобиль, взяла свой рюкзак и вышла из машины. Хлопок автомобильной дверцы громко отозвался в ночной тишине, и Майке огляделась. Ее тело болело от побоев и пинков, она была смертельно уставшей, но одновременно довольно бодрой, что объяснялось ее нервным состоянием. Она точно знала, что никогда не сможет избавиться от того, что вчера пережила. Тот случай с бойцовской собакой в лесу был ужасным, но он не шел ни в какое сравнение с тем, что произошло в доме ее матери. Она содрогнулась. Тот тип прикончил бы ее, не колеблясь, она видела это по его бесчувственным глазам. Невозможно представить себе, чем бы все это закончилось, если бы у нее не оказалось с собой электрошокера!

Майке перешла улицу и выудила из рюкзака ключи от входной двери. Краем глаза она заметила какое-то движение между припаркованными автомобилями. В ней затрепетал страх, сердце бешено заколотилось, и на лице выступил пот. Последние метры до двери дома она одолела бегом.

«Черт возьми!» – прошептала она. Ее пальцы так дрожали, что она не могла вставить ключ в замок. Наконец ей это удалось, она толкнула дверь и испуганно вздрогнула, когда мимо нее проскользнуло что-то темное. Кошка бабули с первого этажа!

Майке захлопнула за собой дверь, облегченно прислонилась к ней и подождала, пока немного успокоится сердце. Перед ней был еще небольшой двор и дверь расположенного чуть дальше дома, в котором была квартира ее подруги. Тогда она будет хотя бы в безопасности. Она мечтала о горячем душе и о сне в течение суток. Завтра она решит, не лучше ли ей все же на некоторое время исчезнуть отсюда и отправиться к своему отцу и его жене.

Она оттолкнулась от двери. Зажужжал датчик движения и зажегся свет в проходе. Через некоторое время она оказалась в доме и поплелась вверх по скрипучим лестничным ступеням. Слава богу! Она отперла дверь квартиры и внезапно услышала позади себя голос.

– Ну, наконец-то. Я весь вечер жду тебя.

Кровь застыла в ее жилах, тонкие волосы встали на голове дыбом. Она медленно повернулась и уткнулась прямо в налитые кровью глаза Вольфганга Матерна.

– Пия! Я здесь! – Звонкий голосок был пронзительным от страха.

В эту секунду в Пие проснулась львица. Она скорее бы умерла, чем отдала бы ребенка этому извергу.

– Оставайся на месте! – крикнул ей Боденштайн, но Пия его не слышала, она повернулась и побежала назад в том направлении, откуда донесся голос Лилли.

В том месте, где коридор разветвлялся, она свернула направо и попыталась вспомнить план здания, но напрасно. Подвал был подземным лабиринтом, состоящим из коридоров, водоотводных каналов, бывших бомбоубежищ и других бесчисленных помещений. Та часть подвала, которую она до сего момента видела, была, похоже, совсем недавно отделана. Пол был забетонирован, стояли современные люминесцентные лампы и переключатели, но теперь она попала в ту часть, которая выглядела такой же старой, как сам дворец. Проход был угрожающе низким и мрачным, стены и потолки были выложены обожженным кирпичом, пол ничем не покрыт. Единственным источником света были старомодные обрешеченные лампы, едва излучавшие свет. Чем дальше проникала Пия, тем сильнее чувствовался гнилостный запах сырости и крысиного помета. Неожиданно перед ней возникла черная дыра, и только в последний момент она увидела ступени лестницы, которые вели в узкий темный тоннель. С потолка капала вода, и ступени были такими скользкими, что ей пришлось держаться за ржавые перила, чтобы не упасть вниз. Пия остановилась, вслушиваясь в тишину.

– Лилли! – вновь крикнула она, но ответа не последовало. Единственным звуком, который она слышала, было ее собственное тяжелое дыхание. В правильном ли направлении она вообще идет?

Она опасалась, что ею завладеют страх и отчаяние. Она должна заставить себя просто не оборачиваться, а идти вперед. Проход был совершенно прямым, в нем не было никаких разветвлений и никаких помещений, и Пия поняла, что она скорее всего находится под парком дворца Эттрингхаузен, в потайном ходе, который ведет вниз к Нидде. Одновременно она разгадала план Фрея. Он хочет сбежать вместе с Лилли, возможно, на реке была лодка, которая его ждала. Она должна торопиться! Здесь она услышала позади шаги и рискнула бросить взгляд через плечо.

– Подожди нас, Пия! – крикнул Кристиан. Но вместо того, чтобы остановиться, она побежала еще быстрее. Фрей от них оторвался, и она должна нагнать это расстояние. Неожиданно коридор расширился и оборвался массивными решетчатыми воротами, одна сторона которых была еще открыта. Пия прошла через ворота и оказалась прямо перед ним – этой жестокой бестией в человеческом обличии.

– Приветствую вас, фрау Кирххоф! – Маркус Мария Фрей чуть запыхался, но на его лице сияла улыбка. В бледном свете луны она видела его лицо, на котором играла пустая улыбка безумца, больной души, которая, скорее всего, будет терзать ее всю оставшуюся жизнь. Фрей отошел назад, не спуская глаз с Пии. Одной рукой он крепко ухватился за плечо Лилли, а другой сжимал приставленный к затылку девочки пистолет.

– Бросьте оружие, немедленно! И стойте там, наверху. Иначе я буду вынужден застрелить ее.

Именно в этом месте Гельмут Грассер, видимо, бросил в реку Оксану. Он прошел по проходу с мертвой девочкой на руках и выждал момент, чтобы не было никого, кто случайно прогуливался бы по берегу реки, проходившему на пару метров ниже. Фрей дошел до дороги, между ним и рекой оставался лишь узкий береговой откос.

– Сдавайтесь! – сказала Пия жестким голосом. – У вас ведь нет больше никаких шансов. Здесь все кишит полицейскими.

Тысячи мыслей пронеслись в ее голове. Фрей находился не более чем в десяти метрах от нее, а она была хорошим стрелком. Ей нужно было только нажать на спусковой крючок. Но что, если он тоже, пусть рефлекторно, приведет в действие свое оружие, которое он наверняка зарядил?

– Успокойся, Лилли, – сказала она и опустила свой пистолет. – С тобой ничего не случится.

– Пия, дядя со мной плохо обращался, – пожаловалась девочка. У нее были огромные от страха глаза, а голосок дрожал. – Он застрелил Робби и Симбу и ударил дедушку!

Позади Пии появились Кристиан и Боденштайн. Над ними, у стены парка, вспыхнули прожектора и озарили все место действия ярким причудливым светом. Пия слышала, как шеф, понизив голос, с кем-то разговаривал по телефону и пытался вызвать сюда корабль речной полиции, который ждал чуть дальше, в том месте, где Нидда впадает в Майн. Слева и справа приближались черные силуэты коллег из спецназа, старавшихся не попадать в луч прожектора.

– Прокурор Фрей! – крикнул Боденштайн. – Отпустите девочку!

– Что он затеял? – прошептал Кристиан. – Он не сможет отсюда уйти, ему должно быть это ясно.

Пия не могла больше ясно соображать. Она видела только Лилли, светлые волосы которой блестели в ярком свете, как золото. Какой страх приходится испытывать этой малышке! Как может мужчина, у которого есть дети такого же возраста, совершать нечто подобное с маленьким ребенком?

Все произошло с молниеносной быстротой. Совершенно неожиданно Фрей, который почти целую минуту неподвижно стоял немного выше кустарника, схватил Лилли за талию и прыгнул в чернильно-черную воду реки.

– Нет! Лилли! – завыла Пия в панике и хотела броситься в их направлении, но Боденштайн схватил ее за плечо и грубо потянул назад. Она видела, как Кристиан в два прыжка оказался у воды и также прыгнул в реку. В течение нескольких секунд набережная реки, которая до этого казалась вымершей, превратилась в сущий ад. Со всех сторон сюда устремились полицейские, появился автомобиль спасательной службы, а из Майна в Нидду вошел ярко освещенный корабль речной полиции. Боденштайн крепко держал Пию в руках.

– Вон она! – крикнул он. – Девочка у Крёгера!

От облегчения колени Пии обмякли, как масло. Если бы шеф ее не удержал, она бы просто упала. Коллеги из дежурного полицейского отряда помогли Кристиану выбраться из воды, кто-то взял на руки Лилли и завернул ее в одеяло. Через две минуты она смогла наконец заключить ребенка в свои объятия. Что там с Фреем, ее больше не интересовало. Пусть хоть он утонет в реке, как крыса.