Я выбрал темой сегодняшнего вечера покаяние — слово, ставшее «золушкой» почти во всех языках, потому что человек со времени отпадения Адама от света Божия продолжает своё непрерывное падение. Существует два отрезка в истории: один — когда человек поднялся до Христа, и другой — отпадение, удаление от Бога, вплоть до того великого падения, апостасии, о которой говорит святой Павел: когда она наступит, Бог должен будет сократить эти дни, потому что уже никакая плоть не спасётся (см. Мар.13:20). Мы можем назвать это динамикой падения, которая продолжится до самой последней точки.

Сегодня мы ещё более отдалены от Бога и как люди, и как человечество. Мы живём в контексте, отдалённом от благодати, — современный язык называет его «секуляризованным», то есть производным века сего, словом, противоположным понятию вечности. Бог зовёт человека к вечности. Человек в своём неведении всё более и более прилепляется к веку, то есть к этому преходящему веку, к этой земле, о которой Христос Бог говорит, что «небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут» (Мар.13:31). Понятие покаяния, слово «покаяние» стало «золушкой» языка, потому что люди — замечаю с горечью из опыта всей моей жизни и всего, что меня окружало, — уже не знают, что это такое. Мы уже не умеем переживать покаяние, и поэтому потеряли и понятие о нём. Мы свели покаяние к каким-то этико-моральным манерностям или в лучшем случае к моральному подходу. Но хочу сказать, что, если ограничиваемся только нравственностью, значит, ещё даже не началось то путешествие к вечности Божией, которое на языке Церкви и в глубоком понимании слова, так, как его поняли Отцы Церкви, называется покаянием.

Возможно, начну со слова Божия, данного Пророку, которое приведено в одном из Тропарей Великого Четверга на службе, где читаются Двенадцать Евангелий: «Ибо два зла сделал народ Мой: Меня, источник воды живой, оставили, и высекли себе водоёмы разбитые, которые не могут держать воды» (Иер.2:13). Здесь присутствует Бог, который оплакивает. Себя ли оплакивает Бог? Или то, что Адам или я оставили его? Нуждается ли Всемогущий, Всеведущий Бог в чём-то или в ком-то, чтобы исполниться? Или Богу скучно, если Он один? Как христианину мне нет необходимости ещё говорить об этом. Вы отдаёте себе отчёт в том, что это лишь риторические вопросы. Это был бы нонсенс. Бог оплакивает своего сына Адама. Бог оплакивает каждую душу, которая признаёт себя как «я». Меня оплакивает Бог. Адам оставил Источник воды и высек себе водоём разбитый, который не может держать воды. Доколе, Адам? До тех пор, пока не умрёшь от жажды, надеясь на безнадёжность вместо того, чтобы уповать на Того, кто сотворил тебя, кто с плачем словами Христа обращается к народу Израиля того времени, к Иерусалиму: «Иерусалим! Иерусалим! избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и вы не захотели!» (Лук.13:34). И Бог оплакивает. Оплакивает Адама.

Если Бог не себя оплакивает, а своенравие и злонравие человека, то можем понять, что Бог кается в человеческих беззакониях. Это слова из Писания. Не помню, в каком месте Писания говорится, что Бог кается в наших беззакониях, и это слово, которое должно быть сохранено, потому что истинное покаяние — это вхождение человека в раскаяние Бога. Бог, Который хочет обитать в человеке, Бог, о Котором сказано, что он во Святых почивает и всех нас задумал святыми, Бог, Который видит, что человек не предаётся Ему — Этот же Бог плачет о смертельном злонравии человека. Доколе? Плачет до тех пор, пока раскаяние Божие доходит до схождения Его в наш род.

Праздник, которого мы ждём, Рождество — это воплощение Предвечного, чтобы Он стал человеком и мог говорить с человеком лицом к лицу, как Добрый Пастырь, не пугая его; чтобы привести человека обратно к образу, по которому Бог создал человека, образу, который является ключом к пониманию первообраза Самого Бога. Чтобы и мы, одухотворённые красотой этого первообраза, начали с Божьим вдохновением это путешествие к подобию Божьему. Образ мы носим, а где же подобие Божие? Это путешествие, это делание человека, в котором осуществляется подобие Божие, которое действием благодати может привести к полной идентичности человека Богу, называется покаянием.

Ветхий Завет знал кое-что о покаянии. Не существует человека на земле, который не имел бы хоть капли интуиции о том, где находится его жизнь. Закон, который Бог дал Моисею, Десять Заповедей, как мы все знаем из нравственных поучений, которые получаем, — это по большей части не что иное, как ряд запретов. Закон больше говорит «не делай», чем показывает тебе, что делать. И даже когда Закон Ветхого Завета показывал что-то, человек не мог этого полностью осмыслить.

Было необходимо, чтобы Бог, Христос, Слово Божие, Тот, Который Сам говорил к Моисею, Тот, Который Своей рукой начертал Закон на каменных скрижалях, Сам пришёл как человек, Сам прожил тот Закон и Сам открыл его в Своём учении. Говорю относительно слов Спасителя из Нагорной Проповеди (см. Мф.5): «А Я говорю вам…». Они продолжают Закон Ветхого Завета: «Написано: не сотвори то-то и то-то…». «А Я говорю вам, что если в сердцах ваших…».

Что это значит? Какая разница между «не сотворите» и «если в сердцах ваших»? «Не сотворить» — это нравственное состояние человека. Написано: не убей. Этот закон охраняет моего ближнего от моих рук убийцы. А когда Спаситель говорит: «А Я говорю вам, что если в сердце твоём возненавидел брата своего, то в своём сердце убил его», то, что делает этот «Закон» Нового Завета, который Христос должен был запечатлеть не кровью животных, какими были кровавые жертвы Ветхого Завета. Новый Завет должен был быть запечатлён самой Его Божественной Кровью, Кровью, которую вместе с Его Телом дал Он нам для причащения Телом и Кровью, подобно тому как и мы являемся телом и кровью? Он дал нам духовную пищу, божественную пищу, манну и силу для пути к вечности. Чему учит нас Этот новый Законодатель Своим новым законом, если вообще можем назвать его законом? Если, например, ты в сердце своём возненавидел твоего брата, ты в сердце своём и убил его. Для Моисея, для Закона и сознания человека были важны слова «и убил». К сожалению, получается, их достаточно человеку, чтоб не делать очень больших глупостей. Достаточно, чтобы человек не брался за нож и не убивал ближнего, чтобы мы сказали: «Этот человек нравственен, он никого не убил».

Для Христа же этого недостаточно, потому что Христос, когда смотрит на тебя, не думает о твоём ближнем. Имя Иисус, которое Он себе взял, означает «Бог Спаситель». Евангелие от Матфея открывает это тогда, когда Ангел говорит Иосифу: «Родит же Сына, и наречёшь Ему имя Иисус, ибо Он спасёт людей Своих от грехов их» (Матф.1:21). От чего? От их собственных грехов. Когда Христос смотрит на тебя, то Он думает о тебе, а не о ближнем твоём. Поэтому, когда Христос смотрит на тебя, Ему недостаточно увидеть, что ты не убил своего ближнего, так как может быть, сжав кулаки и скрипя зубами, ты сдержал себя — по причине нравственного закона или из страха перед обществом, и так далее — удержал руки убийцы от братоубийства. Для Христа, Того, Который сотворил нас по Своему образу и подобию, этого недостаточно. Он смотрит на тебя и видит затемнённое отражение Божественного образа.

Бог не скрипит зубами, чтобы не убить, Бог услаждается тем, чтобы быть благим, а не убивать. Христос, как говорится в некоторых наших молитвах, «с лёгкостью носил на Кресте наши грехи». «Не скорбя», говорит другая молитва, носил наши грехи, наши — в страданиях Своего тела на Кресте. Он познал наш ад, потому что для Него ада не было. Доказательством является то, что ад ни одного мгновения не выдержал сияния Его Божества. И, воскреснув в третий день от гроба, в котором мы Его заперли, сотворил путь спасения через смерть, через ад для всех тех, которые хотят верить в Него, — включая тех, кто вбивал гвозди, или тех, что кричали: «Распни, распни Его!» (Лук.23:21). Если в них есть дух покаяния, то есть обращения, дух, который от зла и вражды обращается к вере, подобно Сотнику, сказавшему у Креста: «Истинно Человек Сей был Сын Божий» (Мар.15:39)… Если человек достигает этой веры и переступает через своё состояние «твердолобости», злонравия, если бесконечная доброта Божия отогревает хоть немного его сердце, тогда и этот человек слышит то, что услышал разбойник на кресте, благоразумный разбойник.

Почему мы называем его благоразумным, ведь он был разбойником до смерти? В последний момент на кресте, видя невиновного, распятого рядом с собой, он покаялся. Что-то из глубины его разума подсказало ему слова, которыми он ответил своему «коллеге» по разбою, когда тот сказал: «Если Ты Христос, спаси Себя и нас» (Лук.23:39). То есть человек так понимает: «Мог бы сойти с Креста и снять и нас», подобно тому, что говорили, злословя, и Фарисеи, и книжники, и все те, кто возвели Его на Крест. И восстало, святым бунтом из глубин второго разбойника слово покаяния, которое зародилось в нём, и родилось слово свидетельства: «Другой же, напротив, унимал его и говорил: или ты не боишься Бога, когда и сам осуждён на то же? и мы [осуждены] справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли, а Он ничего худого не сделал» (Лук.23:40,41). То есть всю жизнь мы убивали и отнимали у людей, так не по праву ли теперь эти люди, это общество, которое мы повредили, восстанет на нас и отнимет нашу жизнь, как и мы многое отнимали?

Мне часто приходила мысль: знал ли разбойник, кто был Иисус? Тогда если знал, то почему не прекратил разбойничать до креста? Кто знает! Не утверждаю, что моя мысль абсолютна, но у меня была и мысль, что, возможно, не знал. Может, он знал лишь, что это хороший человек, творящий добро, а может, его ещё не впечатлила Его доброта, подобно как мы видим добрых людей и оставляем их в покое, но сами продолжаем творить зло. Но когда разбойник увидел этого доброго Человека, неправедно возведённого на крест, когда увидел Его оговорённым своим «коллегой» по обману, такому отвратительному, то, думаю, что этот бунт, зародившийся в нём, который мы назвали святым, дал ему слово исповедания (так как мы воистину получаем по заслугам). Может, и с ним случилось то, что случается при любом искреннем исповедании из глубины всего существа — он исполнился Святого Духа, благодати. Он исполнился понимания и осознал, что это был не просто праведник. И тогда он смог выкрикнуть другие слова, которые родились в нём только тогда, когда он произнёс слово покаяния, что «это человек праведный». Может, только тогда он понял, что это был Сын Божий, может, только тогда вспомнил, что слышал это слово и осознал, что оно значит в Его власти, Сына Божия: то есть этот смиренный человек, которого он видит, — это Бог. И воскликнул разбойник: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твоё!» (Лук.23:42).

Что он знал в те дни, когда и как придёт Тот, Который должен был умереть в ближайшие часы, «в Царствии Его»? Даже Ученики не знали этого. За несколько дней до этого Спаситель говорил о Страстях и о Воскресении, и Ученики, которые знали Писание и знали своего Учителя уже три года, не знали, что значит Воскресение, и не дерзали Его спросить, как говорит одно из Евангелий. Как мог знать разбойник, когда Он приидет в Царствие Его? Только лишь воскликнул: «Когда приидешь в Царствие Твоё, помяни и меня, Господи!». Лучше сказать — это был шёпот покаяния. Один из Тропарей Великого Четверга говорит: «Малое слово сказал разбойник на кресте, но великую веру обрёл». Вот так его спасло одно слово, сказанное шёпотом. Этим шёпотом был крик покаяния.

Каков ответ Христа Бога? «И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лук.23:43). Ныне. Человек кается тогда, когда делает это искренне, не надеется быстро отделаться, а готов потерпеть, как говорит один из Псалмов, «терпя потерпех Господа, и внят ми и услыша молитву мою» (Пс.39:2). И когда Бог отвечает человеку, то человеку всегда кажется, что очень быстро, и действительно быстро, быстрей, чем мы ожидаем, даже если — как говорит Спаситель в другом месте — Он «долго терпит», «много попускает» этому человеку.

Жизнь нашего покаяния — это не «улучшение», не идёт речь об обществе, о каких-то человеческих, исторических, секулярных или других соображениях. Сегодня я бы хотел пробудить в сердцах и душах моих сестёр и братьев христиан истинное измерение покаяния. Мы начинаем с нравственности — но то, чего мы ищем и чего должны искать, — это то, что зовёт наши сердца с самого начала нашего зачатия в этом мире, — Жизнь! Покаяние — это возвращение от смерти к жизни, и оно начинается только в той мере, насколько имеем в себе благодать Святого Духа, потому что человек, находясь во тьме и не ведая света, не знает, ни что такое свет, ни что такое тьма. Только в той мере, насколько свет благодати открывает человеку сердечное распознавание, и этим видением, будь это видение в прямом смысле слова или более тайным образом, но всё-таки своего рода «видение», только по мере этого видения человек способен сначала видеть тьму, тьму, в которой он прозябает. Только увидев разницу между истинным светом и тьмой, можем увидеть, насколько мы погрязли во тьме.

Вот почему, когда мы каемся, в покаянии всё должно быть направлено на молитву и сконцентрировано на ней. Если и видим, что нам тяжело жить нравственной жизнью, то знаем, догадываемся, что не находимся на Божественном уровне, которого ожидает от нас Бог. Когда пытаемся совершить это изменение в нашей жизни, то нужно концентрироваться не на нём, а молить Бога так, как находим в Псалмах и молитвах: «Укажи мне путь, по которому мне идти» (Пс.142:8), «Законоположи ми, Господи, в пути Твоём» (Пс.26:11), и тогда закон будет первым гидом, который проведёт меня через джунгли страстей и всех этих элементов или стихий ада, которые живут во мне. Но и закон, даже и Закон Моисея, и дерзну сказать, даже Законы Нового Завета, новой Церкви, то есть наши Каноны, являются не чем иным, как первой памяткой, которую нам нужно превзойти, чтобы найти жизнь.

Православная Литургия начинается на Проскомидии словами тропаря Святого Четверга: «Искупил ны еси от клятвы законныя честною Твоею Кровию». Эти слова не хула, это несказанный парадокс, который объясняет во многих своих посланиях Апостол Павел, — что Закон, который был свят, потому что был дан Богом как путеводитель, в определённый момент становится проклятием, потому что, держась буквы Закона, ты можешь стать лучше, но жизни не найдёшь: вечную жизнь нельзя нигде найти, ни в одном законе. А пока что, достигнув первой части нашего покаяния, будем хотя бы соблюдать закон, но не расплачиваясь убийством человека, как говорит Ветхий Завет, «глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу» (Исх.21:24) — хотя бы эту правду. А затем, поняв: «Что я выигрываю, если он выколол мне глаз, а я выколю глаз ему — то что я выигрываю от его страданий?», возможно, обрету более высокое нравственное состояние, приближающее ко Христу, сказав «оставь, Бог да простит его, пусть хоть ему будет хорошо». И приостанавливаю своё зло, не возвращая его обратно брату, который может обидеться и возвратить мне тем же. Известно, например, что вендетта, возмездие, в определённых областях Италии переходит из поколения в поколение и не прекращается. До каких пор? Пока придёт кто-нибудь, кто скажет: «Стоп, хватит! Достаточно страдали все и я. Зачем воздавать страданием за страдание?»

И этого ещё недостаточно. Это лишь начало, которое может быть схожим с началом разбойника на кресте, который смог познать одну истину: что он был грешен и достоин отмщения смертью, а Тот, что был слева от него, то есть Христос, был невиновен. Он исповедал эту невиновность, совершил этот акт правды, и Бог, Который восполняет человеческую немощь, даровал ему далее познать следующую ступень, благодать, которой он смог прокричать — или прошептать — слова великой веры: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твоё!» (Лук.23:42). Откуда он мог знать, что Этот, который должен был умереть, обладает Царством, если ему не было это открыто? Когда Пётр исповедал: «Ты Христос, Сын Бога Живого» (Матф.16:16), то Спаситель ответил: «Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах» (Матф.16:17) — то есть благодать Божия. Думаю, что та же благодать Божия, для большей правды скажу, нравственность разбойника на кресте, открыла ему с большей глубиной и полнотой, кем был Тот, Который находился рядом с ним на Кресте, — и тогда разбойник смог произнести слово веры.

Вы помните, что святой Павел говорит: «Ибо мы признаем, что человек оправдывается верою, независимо от дел закона» (Рим.3:28) и «однако же, узнав, что человек оправдывается не делами закона, а только верою в Иисуса Христа, и мы уверовали во Христа Иисуса, чтобы оправдаться верою во Христа, а не делами закона; ибо делами закона не оправдается никакая плоть» (Гал.2:16). Но дела закона, когда мы проходим уже эту стадию этики, морали, являются первой ступенью, когда мы становимся понемногу схожи с Богом, Который не убийца, Который не беззаконнует, Который не желает чужого богатства, а Сам даёт его. Но снова скажу: необходимо знать, что мы делаем, и скажу — необходимо срочно, сегодня. Срочность была всегда: мы не знаем, когда и как прервётся нить нашей жизни. Всегда, во всякое время нам следует быть трезвенными. Это слова, которые вы найдёте во всех Евангелиях и во всех поучениях Святых Отцов. Но сегодня мы с ненавистью мучимы многими злобами, которым не можем противостоять ничем, кроме как Благодатью.

Сегодня, я думаю, приходят дни, когда мы не сможем противостоять ничем тому, что придёт свирепствовать в этом мире, а будем проглатывать безотчётно отраву за отравой, говорю, например, о Нью Эйдж и обо всём, что он несёт; и много добрых христиан, простых сердцем, с чистой совестью — пали, лучше сказать — мы безотчётно впали во многие заблуждения, пока Спаситель по Его благости нашёл путь, чтобы пробудить нас и привести к истинной Вере.

Этим мы обрели и большой опыт, и те, которые оступились, знают, что это значит. А те, которые не оступились, — хотел бы попросить вас — поверьте тем, которые оступились, и если не верите, то просите у Бога благодати поверить; потому что, оступившись, неизвестно, кто сможет встать. И если один или двое уже не могут встать — это не потому, что Бог не может их восставить, но потому, что есть падения, от которых невозможно восстать человеку, отчаяния, из которых невозможно человеку выйти. Мы завязываем узлы, которых нельзя распутать, а если некоторые восстали, то они зачастую обрели больший опыт, чем те, кто «не пал», и я призываю вас поверить им, их опыту.

Думаю, что приближаются дни, когда мы поймём слова Спасителя, Который говорит Петру в вышеупомянутом месте: «Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что ни плоть и кровь, ни твоё воспитание, ни Ветхий Завет, которым ты окормлялся, ни молитвы, которые ты был приучен выполнять как акт твоего понуждения, не могли открыть тебе эту тайну, но Отец Мой, Сущий на Небесах. Благодать, единственно Благодать Божия». И добавил: «Ты — Пётр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют её» (Матф.16:18). Думаю, мы уже поняли, что столь совершенная ложь нашей эпохи — ничто, но нет ничего, что сможет однажды осилить её, кроме единственно Церкви, в самом глубоком её понимании. Церковью же будет эта вера, подобно Петровой, в Божество Того человека Иисуса, который жил две тысячи лет назад. И если на этой вере мы построим дом нашей жизни, то тем камнем станет теперь Церковь такая, какой мы её знаем, обогащённая многим на протяжении веков.

Но я бы сказал, что даже на этом обогащении нам не нужно останавливаться, потому что все красоты Церкви, вся культура и структура Церкви — всего лишь такие же ступени, чтобы мы могли войти в суть того, что такое Церковь, то есть чтобы и мы получили ту благодать, которую получил Пётр в тот день, когда ему было дано увидеть Христа преображённым; или благодать, которую получил тот разбойник в день, когда его вера должна была спасти его от вечной смерти. И считаю, что эта Церковь, эта Вера — и то, чем стала Апостольская Вера в истории, — это (как я часто говорил) Православная Церковь. Это единственный камень, стоя на котором мы не будем смыты волнами стихии совершенной лжи, что обещает быть в последние дни, которые, возможно, не так далеки, как нам иногда кажется. Таким образом, эта срочность была всегда — не потому, что хочу посеять в людях панику, но чтобы немного пробудить нашу серьёзность. Я бы сказал, чтобы мы с другой глубиной приближались к каждому слову, получаемому в нашей Церкви, к каждому слову нашей Литургии, к каждому слову наших молитвословов.

Хотел бы сделать здесь маленькое отступление. Я касаюсь сейчас не народного слога — как он красив, трогателен и высок в понимании народа, например, прекрасные колядки, которые мы поём на Рождество, и другие вещи из нашего народного наследия. Я говорю не о них, сколь они по-своему ни красивы, а имею в виду в особенности то, что является стопроцентным, полностью воистину Церковью, молитвенным словом, словом наших Святых Отцов, которое не что иное, как нить Слова Божьего, Самого Иисуса Христа, Которое мы получили через Апостолов, Мужей Апостольских и Отцов, которые их знали и так далее до твоего духовника.

Не знаю, смогу ли я сейчас передать в немногих словах, что значит путь покаяния, чтобы ярче это проиллюстрировать. Замечали ли вы, что почти на всех Литургиях поётся то, что мы называем Блаженствами? Те девять блаженств являются такими же ступенями к совершенству. Блаженство — это путь покаяния, и надеюсь, что я смогу вкратце раскрыть вам это.

Прежде чем начать, скажу вам: видите ли, хотя покаяние — это путь, который мы называем трудным, это тот тесный путь и та узкая дверь, сопряжённые с распятием и болью, но этот путь характерен для Церкви, которая не хочет питать наших иллюзий и говорить очень скромно о счастье. И единственное из духовных вещей, о чём мы можем говорить конкретно, — это часто болезненные последствия нашей каждодневной жизни. Возьмём, например, рождение в этот мир. Мать рождает в болях, младенец рождается плача. Но то, что видим мы, — это не столько боль и плач, сколько радость рождения. И говорит Спаситель: «Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришёл час её; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир» (Иоан.16:21). Рождение в духе, потому что оно в духе происходит, не видимо человеку по плоти, но телом чувствуем боль, и об этом можно говорить прямо: всё остальное вызвало бы в нас представление, которое сбило бы наш взгляд с истинного пути, который себе наметили и к которому идём.

Невозможно описать святое. Святой Павел видел Третье Небо и сказал, что это невозможно выразить человеческим языком. Но если кающийся не кто-то рядом с тобой, чьи страдания и слёзы видишь и можешь описать, а ты сам, то в страданиях и слезах ты познаешь тайную радость, сладость, но такую огромную, даже если она тайная, что ты даже не заметишь страданий; да ты и сам не захочешь отказаться от боли и слёз, потому что почувствуешь в себе, что происходит что-то святое. Тот, кто проживает покаяние, уже знаком с этим и говорит о слезах и о боли, и воистину, радость он переживает сильней. Бесконечная надежда, вдохновение Святого Духа, который даёт ему силы всё перенести так, как и мать, когда рождает, со многой надеждой переносит боли, зная, что будет иметь в тот день радость держать на руках ребёнка. Так что скажу: мы, современные люди, обездоленные интеллектуальным аналитическим воспитанием и культурой, видим аналитически только то, что нам представляется на бумаге, но уже не имеем достаточно интуиции предчувствовать, что именно кроется за словами, и тогда мы спотыкаемся о какой-то долоризм, какое-то болезненное отношение, я бы сказал. Вместо того, чтобы интуитивно предчувствовать эту надежду так, как мать ждёт взять на руки младенца, терпит час или пока пройдут эти боли; вместо того, чтобы и нам иметь эту надежду, мы спотыкаемся и остаёмся с теми представлениями, которые единственно и могут быть описаны.

Спаситель описывает как блаженство путешествие по разным ступеням покаяния, потому что так оно и есть. Мы все ищем счастья, и ни один из нас — ни мы, ни наши праотцы — не сумели его найти, пока не пришёл Сам Бог, воплощённый в человеческое естество, чтобы показать нам — опять неописуемый парадокс — как говорится в Тропаре, который мы поём на каждой воскресной Утрени: «Прииде Крестом радость всему миру». Эту радость можно предчувствовать — и однажды вкусить. Слава Голгофе! Агнец Божий, Который «без боли», «без печали» прожил наше покаяние до смерти, до ада! А что мог ад? Ничего не мог, кроме как родить Воскресение, и Он сделался, по словам Павла, первенцем из мёртвых (см. Кол.1:18). Он сотворил нам путь через мрак смерти к вечной жизни и радости, которую «никто не отнимет у вас» (Иоан.16:22). Путь, который Он показал нам, — это путь Блаженств. Но в этой жизни Божие блаженство — это парадокс, который мы поймём, когда переживём в какой-то мере блаженство, и в ещё большей мере — в нашем совершенстве во времена грядущего века.

«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Матф.5:3). Как могут быть блаженны нищие духом? Мы не знаем, что значит нищета духа. Что, блаженны глупцы, потому что нечего от них ожидать? Что, они легко спасутся, потому что глупы и многого не понимают? Нет. Это парадокс. Блаженны нищие духом — не умом, а духом, потому что именно их духовное царство. Божественный парадокс.

Так в чём же парадокс? Тот же Ветхий Завет, не говоря уже о Новом Завете, свидетельствует, что никто не праведен перед Богом, никто не нашёл святости, никто не нашёл ни славы Божией, ни вечной жизни — мы все рабы смерти. Но в каждом из нас живёт богач. «А, вот у меня воспитание, я лучше других, красивее кого-то», и так далее. И таким образом, сравнивая себя с другими и сваливая в одну кучу разного рода познания, материальные элементы, деньги, мы начинаем кичиться то одним, то другим. И я бы сказал, что опасней всего интеллектуальные накопления, которые дают нам повод думать, что мы выше наших ближних или по правде выше, чем мы сами были до этого.

Но что перед лицом вечной жизни все наши накопления? Если приходит благодать, то смотри, всё будет истреблено. Перед лицом красоты, которую нам гарантирует Бог, это становится как уродство, которое опустошает. Как опустошает? Той гордостью, что рождает в нас, которая соделывает нас «твёрдолобыми», и уже в такое сердце не входит Божья благодать. И тогда — блаженны нищие духом.

Кто такой нищий духом? Это тот, кого благодать пробудила увидеть, что пусть он самый великий в этом мире или самый малый, но он раб смерти, ничего не имеющий. И со страхом видит он стоящую перед ним смерть и невозможность войти в Царствие Небесное, и что не может достигнуть вечной жизни. И почему же тогда этот блажен? Потому что этот — это дух, который может принять слово от Бога: «Придите ко Мне все труждающиеся и обременённые, и Я успокою вас» (Матф.11:28). Эти нищие — это люди, которых можно обогатить. А богачи говорят: «У меня уже есть!» — «Грех остаётся на вас» (Иоан.9:41).

Приходит ко Христу один юноша и говорит: «Учитель благий! что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?» (Матф.19:16). Ты скажешь, что он нищ духом, то есть ищет, чем бы ему обогатиться, потому что ему чего-то не хватает. Спаситель ему отвечает: «Но ты ведь знаешь заповеди: не делай того, не делай этого…». Юноша Ему отвечает, что всё это он сохранил от юности своей. Это уже богатство, но вот обнаруживается в нём нищета: «Господи, чего ещё мне не хватает?» Нищета. Здесь Христос может открыть ему более высокое слово: «Если хочешь быть совершенен, то продай свои земные богатства». Обратите внимание, каково обетование! — «Богатство и сокровище ты будешь иметь на небесах, так что следуй за мной!» Но он не смог. Не первое богатство стало препятствием, его нравственное богатство, потому что «все это сохранил я от юности моей», это его не обмануло; он чувствовал, что чего-то ему не хватает. Почему? Нравственное накопление привело его к состоянию, приближённому к благодати, когда благодать могла открыться: «ещё чего-то мне не хватает, ещё чего-то…». А вот материальное богатство стало препятствием, и по причине этого богатства он «отошёл с печалью». Он не собирался продать всё, раздать нищим и последовать за теми двенадцатью «оборванцами», которые пошли за Христом, и получить за это небесное богатство. И Спаситель с печалью говорит: «Как трудно спастись богачам!»

И снова хочу привлечь ваше внимание: мы все интеллигентные люди, и интеллектуальное богатство рискует сделать нас ещё хуже. Но существует ещё и благодать Божья. Когда удивлённые Апостолы спросили: «А кто же сможет спастись?», Христос ответил: «Человекам это невозможно, Богу же все возможно» (Матф.19:26). И на эту возможность уповает наша немощь, а нашу немощь мы можем выразить только в молитве: «Господи, помилуй! Господи, покажи мне путь, не остави меня!» И тогда, если я хоть немного отдаю себе отчёт в своей истинной нищете в сравнении с духовными богатствами, тогда это «Господи!» станет сильнейшим криком, который приклонит ухо Божие. И вот обетование: «Твоё уже Царствие Небесное» — ещё потенциально, скажу я сейчас, но уже — «Царствие Небесное».

Почему я говорю потенциально, и почему я говорю уже? Потому что смотри: путь уже начался. Что делает нищий, когда видит, что чего-то лишён? Что говорит Стихира нашей Церкви? «Чертог Твой вижу, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онь: просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя». И тогда начинается сильная молитва, молитва со слезами, в которой наши стенания, подобно крику шёпота того разбойника на кресте, склоняет ухо Божие к утешению, и тайное утешение рождается в нашей душе. Не в этом ли второе блаженство?

Блаженны плачущие, яко тии утешатся. И вот мы достигли другой ступени, потому что начали обретать тайное утешение, но утешение всё более и более ощутимое, которое ведёт к желанию, какое было у Петра на Горе Преображения: «Хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии» (Матф.17:4). Ты уже не хочешь возвращаться ко всему мирскому, а хочешь остаться в благодати Божией, взращивать впредь всё божественное.

В этот момент многие души, проходя через этот этап, оставляют мир, становятся монахами и монахинями, пустынниками и удаляются от мира. Не всем это нужно, не все призваны к этому; но один путь мы все должны пройти — отвержение этого мира. Тогда тебя уже не интересует ни этот мир, ни получение человеческих почестей, потому что все умирают — и я умру; тебя не огорчают получаемые от людей уязвления или унижения, потому что и они умирают — и я умру. Но что Бог думает обо мне? Каким Бог видит меня? А как я могу достигнуть того божественного состояния? Оставайся непреклонным и в славе, и в поругании, подобно как Христос был непреклонен, когда воскрешал Лазаря от мёртвых или когда был оплёван перед Своим восхождением на Крест. Святой Иоанн Лествичник показывает, что это состояние, когда ты непреклонен и в славе, и в поругании, страстотерпцы называли кротостью: «Кротость есть неизменное устроение ума, которое и в чести и в бесчестии пребывает одинаковым» (Лествица 24:2).

Итак, мы достигли третьего Блаженства: «Блаженны кротцыи, яко тии наследят землю», — говорит Спаситель. Что за землю, какую землю? Мы видим, что люди зверски истребляют друг друга, чтобы наследовать землю, чтобы наследовать как можно больше земли, чтобы обладать, чтобы господствовать, чтобы царствовать. А нам заповедует Спаситель быть кроткими. Что касается этой земли, не знаю, что будет с ней; но вижу одну вещь: насильники, «мужи кровей» не наследуют её, а будут истреблять друг друга, пока не наступят дни, которые Бог сократит, потому что ни одна плоть уже не сможет спастись, если Бог не сократит их. А понятие земли мы можем разуметь двумя путями: земля, которой являюсь я сам, земля, и я наследую сам себя, т. е. становлюсь обладателем этой земли, которая есть я сам; и можем понимать, что это земля обетования, которая является одним из названий Царства Небесного. Мы называем Христа «Землёй живых», это одно из названий Христа, и в любом случае эту Землю мы наследуем.

Христос говорит: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его» (Матф.6:33). Кротостью мы наследуем «землю», вечную землю, где, по словам Святого Петра «царствует правда» (см. 2Пет.3:13). А в чём же правда Божия? Правда Божия: сначала мы видим Христа, распятого на Кресте за наши грехи — так это ли правда? Это и есть правда Божия? И видя это, переживая это, я вспоминаю слова отца Софрония: «Я был поражён образом Христа, который спустя пять тысяч лет после падения Адама восходит на Голгофу, чтобы разорвать рукописание, «написанное против нас». И Он разорвал его. Красота правды Божией настолько сильно опьяняет человека, что подобно тому, как Сын Божий предал себя, человек сам хочет предаться даже до смерти, если может, если благодать даёт ему силы, как дала Мученикам.

Блаженны алчущие и жаждущие правды, яко тии насытятся, потому что, воистину, правда насыщает. Человеческая правда «глаз за глаз и зуб за зуб» не обогащает, не насыщает. А правда Божия, воистину, наполняет тебя. И, будучи наполненным, видя себя исполненным и видя уже перед собой что-то из тайн Царства, понимаешь из окружающей жизни, что не все знают эту правду. И когда кто-то клевещет на тебя — так, как было с пророком Давидом, когда один человек проклинал его, то царь Давид сказал своим слугам, которые хотели убить этого человека за проклятия в адрес царя: «Оставьте, если Бог положил в сердце его проклинать меня, то пусть проклинает меня» (см. 2Цар.16:11,12). Вот так тот, кто исполнился правды Божией, начинает жалеть о своих ближних, которые ещё не познали этой сладости, этой славы. Он исполняется милости к тем, кто не познали того, что было дано познать ему. И, исполнившись милости, подобно Давиду и многим святым, он будет изливать милость там, где сам будет атакован насилием и ненавистью человеческой злобы.

Спаситель говорит: «Блаженны милостивии, яко тии помилованы будут», потому что мы говорим в молитве «Отче Наш»: «И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим». Так вот, если мы не можем не грешить, если мы не можем не быть детьми ада, Бог оставил нам маленький ключ ко спасению. Спаситель говорит: «Прощайте, если что имеете на кого, дабы и Отец ваш Небесный простил вам согрешения ваши. Если же не прощаете, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших» (Мар.11:25,26). Вот каким образом мы можем сделать так, чтобы непрощаемые грехи простились нам. «Принуждаем» Господа, Того, Которого невозможно принудить; мы, немощные, можем принуждать Всемогущего Бога послушанием Его слову, Того, Кто позволяет принуждать Себя по милости Своей к людям, чтобы на суде Он мог сказать: «Если ты, человек, простил брату своему один динарий, то Я прощу тебе тысячи талантов!» Мы видим в другой притче Спасителя (см. Матф.18:23–35) одного человека, который много задолжал царю, и царь его простил, а сам он не простил другого, который ему задолжал гораздо меньше. И опечалился царь и на суде предал его «мучителям», пока он не отдаст всё то, что задолжал, до последнего таланта.

Но мы можем избежать мук, избежать, осознав, что можем миловать. Мы должны это в себе культивировать, и, видя ближнего согрешающим, понимаем, что такое грех, потому что он и нас тяготит. Если не забудем, что наш ближний такой же грешник, как и я, то простим этого грешника, потому что и я хочу быть прощённым. И обращаюсь с молитвой прощения к Богу: «Вложи в сердце моё истинное прощение». И Бог прощает мне многие грехи.

Блаженны милостивии, яко тии помилованы будут. Эта милость, которая, милуя нас, достигает познания милости Божией, она уже воистину не нуждается ни в чём земном, но помышляет всё более и более, подобно словам святого Павла: «О горнем помышляйте, а не о земном» (Кол.3:2), всё более и более ищет горнего, и сердце очищается от привязанности к мирским страстям.

Что такое страсть? Вот что такое страсть: страсть — это бесконечное желание, которое мы относим к чему-то ограниченному. Например, чувство голода. Спаситель в пустыне был искушаем дьяволом, после того как постился сорок дней: «И сказал Ему диавол: «Если Ты Сын Божий, то вели этому камню сделаться хлебом» (Лук.4:3). И Спаситель показывает: «Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» (Матф.4:4). Значит ли, что каждое слово, исходящее из уст Божиих, является пищей? Подобно ли оно хлебу? Тогда это должно значить, что чревоугодие является в конце концов голодом по слову Божьему. И мы, не проживая слова Божия, позволяем увлечь себя не голодом — потому что чревоугодник не голоден, даже желудок говорит ему: «Хватит, не могу уже, я переполнен!», — но он получает удовольствие от процесса еды. В этом чревоугодие — получать удовольствие. Удовольствие хочет ещё и ещё, а чрево уже не хочет.

Что получается? Это бесконечный голод. Почему? Потому что человеческий голод сотворён для того бесконечного слова Божия. Бог, бесконечность, вечность — и это есть в человеке! Посмотрите на животное. Животное не очень-то чревоугодничает. Ест, сколько ему нужно, останавливается, ложится поспать, просыпается, снова ищет еду, но живёт умиротворённо. Только в человеке есть беспокойство, которого ничто не может остановить; ни чревоугодие, ни что-либо другое не может его исполнить. Это страсть, а страсть означает страдание. И страдание — это самоистязание в бесплодных попытках насытить бесконечное духовное желание какой-то ограниченной, земной вещью. Можешь есть, пока не лопнешь, но не будешь исполненным, потому что то, чего ты ищешь, — это не хлеб или что-то съестное, а бесконечность слова Божия.

Это страсть, по мнению наших Отцов, в истинном понимании Церкви. Что же теперь случается? Те, которые были помилованы Богом, ищут горнего, думают о горнем. Уже не желают земного. Работа, которая уже началась на ступени кротости, сейчас совершенствуется. Что же случается? Сердце очищается от страстей и от всего, что изуродовано. Страсть является не чем иным, как уродством, и тем, кто имеют тенденцию так более философски думать или размышлять, советую почитать всё Церковное — посмотрите и увидите, что любую страсть можно проанализировать таким образом. Так как страсть — не что иное, как истребление всякой попытки, всякой подмены материальным того, что является, по сути, духовным состоянием. И теперь человек исполняется всего духовного, ищет горнего и уже достиг ступени, о которой Спаситель говорит:

Блаженны чистии сердцем, яко тии Бога узрят. И совершенно отвыкая от земного, начинает очищаться сердце, уменьшается естество этого «человеческого животного», и теперь он начинает становиться человеком и начинает видеть Бога по слову Псалма: «Всегда видел я пред собою Господа» (Пс.15:8). Что это за видение, я не знаю, но оно в любом случае является реальным состоянием, и это видение Бога исполняет тебя вещами, которые я даже не дерзну описать, потому что даже не могу и никогда не смогу описать. Как я говорил, чем выше вещи, тем они более непередаваемы нашим человеческим языком.

И тогда эта душа желает только Божественного, то есть эта душа становится чадом Божиим. Начинается рождение, то есть совершенствование того горнего рождения, душа становится чадом Божьим, которое видит Бога. Говорят, что при рождении самым развитым чувством является слух — слышание, как и в духовничестве, послушание является первым чувством. И младенец, плод, слышит ещё до рождения голос отца. Счастлив этот младенец, но более счастлив отец, который в состоянии дать младенцу услышать прекрасные вещи, потому что тогда, когда рождается младенец и в первый раз видит отца, как говорили мне, радуется он неизреченной радостью, потому что узнаёт отца по голосу, так как слышал его и теперь узнаёт его как личность. Он видит своего отца. Так и человек на этой ступени очищения сердца, рождаясь даже в болезнях, и рождаясь вновь, уходя из этого мира, видит своего Бога, своего Отца и начинает совершенствовать это рождение.

Что сейчас начинается? Начинается более совершенное уподобление Христу. Видя Отца и становясь сынами Божьими, мы начинаем жить в том мире Божием подобно младенцу, который, когда рождается и видит отца, переживает некоторое умиротворение. И человек, познав Бога, понял своё предназначение и начал достигать его, приобретать его. Он уже чувствует, как Царствие принадлежит ему по наследству через усыновление, и проживает тот мир, который в его сердце, распространяя его вокруг себя как благовоние.

Блаженны миротворцы, яко тии сынами Божьими нарекутся. И на этой ступени божественного усыновления человек начинает быть похожим на Христа Сына Божьего, который за правду Свою был гоним. И вот уже начинается восьмая ступень нашего покаяния.

Блаженны изгнанные правды ради, яко тех есть Царство Небесное. И вот таким образом, восьмой ступенью Блаженств завершается то, что началось первой ступенью. Первой ступенью — блаженны нищие духом, яко тех есть Царство Небесное — начиналось то единственное странствие к Царствию Небесному, потому что если тот человек не будет «озирающимся назад» (см. Лук.9:62), а продолжит искать Царствие всё дальше и дальше, несмотря на грехи, преткновения, стыд, через которые он проходит, надеясь на милость, благость и мудрость Божию, то он достигнет последней победы. И теперь то, что было потенциалом, что «нищие духом наследят», потому что ещё только начинали это странствие, теперь они уже унаследовали. Они стали сынами Божьими, и в погоне за правдой, которая живёт в них, они получили Царство Небесное; и в определённом смысле, эта ступень достигла совершенства. Странствуя через все эти парадоксальные блаженства, мы достигли Царствия Небесного.

Блаженны изгнанные правды ради, яко тех есть Царство Небесное. Того, что в первом Блаженстве было как обетование и указание — в восьмом Блаженстве мы уже, в литературном смысле, достигли. Откуда мы это знаем? Как я могу дерзать говорить, что достиг его? Ведь заповедь этого блаженства не отличается от первой, потому что и там сначала говорится, что «тех есть Царствие Небесное». Та тоже говорит «тех есть Царство Небесное». Ответ открывается нам в девятом Блаженстве, которое говорит:

Блаженны вы, когда поносят вас, и прорекут на вас всяк зол глагол, Сына Человеческого ради, Радуйтесь и веселитеся, яко мзда ваша многа на небеси! Заметьте, что девятое Блаженство отличается от остальных заповедей, если назовём их так. Потому что в остальных говорится «блаженны те…» (в третьем лице); а здесь Бог уже говорит лицом к лицу: «Блаженны вы!» Христос Спаситель показывает изменением этого обращения, что восьмым Блаженством мы достигли, и теперь происходит какое-то созревание, какое-то совершенствование того, что уже свершилось. И вот вкратце то, что я хотел рассказать о покаянии.

Покаяние… Ни один из вас нигде не должен останавливаться на пути. Особенно мы не должны дать себя остановить нравственным упражнениям. С помощью нравственности и этих примитивных упражнений мы становимся хорошими, нравимся другим, становимся добропорядочным обществом и так далее. Скажу вам ещё: всё является одним небом и одной землёй! Перефразирую слова поэта (М. Эминеску, Письмо 3), потому что Спаситель сказал: «Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут» (Лук.21:33). «Всё является одним небом и одной землёй», и все погибают! Но я ничего не сделал. Наши души алчут и жаждут совершенства Божия. Для каждого из нас необходимо найти те вещи, хотя бы начало того пути, хотя бы ту нищету духа, чтобы мы смогли болезнующим сердцем почувствовать конкретную истину благодати, этого духовного голода и жажды и начать наше странствие.

Я хотел бы вам добавить один элемент к этому странствию: нищета духа является первой ступенью. Нищета духа — это видение, что мы нищи до смерти. «Чертог Твой вижу, Спасе мой, украшенный, но одеяния не имам, чтобы войти в него». Это духовный реализм. Мы начинаем давать себе отчёт в том, что кем бы мы ни были, мы не более, чем земля, и земля грешная, грехом же является смерть. Мы уже находимся в смертном тлении, и это то состояние, в котором реализуется первая ступень. Теперь Бог может ответить этой душе надеждой Царствия и воскресения, и этим начинается истинный путь.

Если на каждой ступени мы теряем видение нашей нищеты и опьяняемся тем, что имеем, то здесь мы и остановились, и, остановившись, падаем и отсюда. И отнимется у нас даже то, чего ещё не имеем, и то, о чём думаем, что имеем (см. Мф.25:29).

Если первая ступень, первое Блаженство, т. е. это смирение — этот духовный реализм является первым элементом того, что мы называем смирением — если смирение ушло, то все ступени сразу рушатся, не важно, на какой бы ступени мы ни были. Если мы теряем первое блаженство, то всё рушится и разваливается, подобно замку на песке. Таким образом, необходимо смирение — итак, знайте, все наши Отцы, вся Традиция нашей Церкви культивируют в первую очередь смирение, которое является цементом этого здания, без которого ничего нельзя скрепить.

Покаяние — если вы понимаете его так, как я пытался вам объяснить, — это вещь такой особенной и великой красоты, что святые отцы в их божественном вдохновении называли его наукой из наук и искусством из искусств. И действительно, это наука, это искусство. Что такое искусство? Это творчество. Здесь человек по своей воле рождает себя в вечности. По своей воле он становится отцом, становится родителем самому себе по благодати Божией, которая обладает силой рождения. Таким образом, через желание, которое человек обращает к Богу: «Хочу, Господи!», этим желанием он рождает себя как отца. Болезнями, через которые он проходит, он становится, дерзну сказать, матерью самому себе, потому что в болезнях рождает себя для вечности.

И значит, этот путь является настоящим творчеством, это сотворение бога по благодати. Человек — образ и — если достигает этого — подобие Божие, он не является не чем иным, как богом. Наш духовник отец Софроний, который по профессии был художником-портретистом, говорил, что Бог в человеке творит автопортрет.

Безгранично велика слава этого слова — покаяние. Не допускайте ему быть «золушкой!» Пусть с сегодняшнего дня наступит время прославления этой золушки. Это — истинное творение человека, истинное знание человека, не знание примитивных элементов, с которыми можно примерно их сравнить, но никак невозможно сравнить со всем тем, чем является человеческая культура, наука и искусство. Философия — это ещё одно слово. Древние философы, греки, были не только абстрактными мыслителями, как современные, но были людьми, которые должны были показать своей жизнью, что их мысли верны. И если их жизнь доказывала, что это работает, что их мысли могут воплотиться, это означало, что их философия была истинной. Все остальные философии и религии не смогли достигнуть совершенства, совершенство греческой философии находилось на том алтаре, который нашёл святой Павел в Афинах, алтаре, посвящённом «неведомому Богу» (см. Деян.17:23).

Совершенство человеческой философии и мышления достигает знания, что «ничего не знаю». Сократ сказал: «Я знаю, что ничего не знаю». И это совершенство всего земного. Тогда — нищета духа в том, что «ничего не знаю». Тогда может прийти Бог со Своим словом, и пришёл святой Павел со своим словом в Афины. Плохо, хорошо ли, но его приняли, потому что были ещё горды тем, что они философы. Но нашёлся один Дионисий, и, может, ещё один, два, которые просветили греческий народ. Но наши Отцы, может, в особенности во времена святого Василия Великого, и те многие, которые были обращены из язычества, в Православии крещены, которые знали всю античную греческую культуру и славу философии, познали в жизни христианского подвига, который я описал сейчас, Блаженство и путь к вечности — единственную истинную философию. Это самое высокое мышление, но и единственно достойное человека, единственное, которое человек может воплотить и в этой истории, и в вечности. Никакая другая философия не смогла быть полностью воплощена ни в этой истории, ни в вечности. И тогда — путь покаяния, наша золушка: это наука из наук и истинная наука.

Если прочтёте «Филокалию» и прочие книги, вы увидите, до каких мелочей умели расшифровывать Святые Отцы, где начинается и оканчивается грех, где человеческое делание и где начинается благодать Божия. Это истинная наука и очень точная, но наука вечности, а не преходящих земных вещей. Но когда говорю «земной» и «преходящий», хочу лишь сказать, что «сегодня живу, и завтра умру»: земной и преходящий — это одно целое качество.

Наука, искусство, как и творчество — это культивирование красоты, будь то в цветах, линиях или формах, будь то в звуке, движении или слове. Всё это включает слово искусство. Но искусство, как показывает само слово, является искусственным. В нём есть какая-то искусственность. А в Божественных делах мы не играем с искусственным, как актёр свою роль в пьесе: «искусственный» никогда не станет тем, чью роль он играет. Мы начинаем проживать то, чем мы станем. Вечность Божия, как вы все знаете, — это Рай. Мы все, хотя бы интуитивно, знаем, что это несказанная красота, и этой несказанной красотой являешься ты, душа, которая станешь подобием Божиим. Становление в подобии Божием, как ранее я говорил, — это становление в бытии (это философское слово), и оно является воплощением самого высокого искусства. Это украшение образа нашей смертности вечной и бессмертной красотой Божией. Нетленная красота Божия!

Таким образом, христианское покаяние и подвиг, верно понятые, достойны называться искусством из искусств, наукой из наук и философией. Я бы дерзнул, если вы позволите мне сегодня это, сказать, что только этот путь, эта жизнь единственно достойны слова культура. Если культивируешь то, что мы называем обычно культурой, то твоя культура такой и будет. Но повторю, всё, всё есть одно небо и одна земля, всё погибает вместе с небом и землёй.

Единственно достойным культуры является покаяние, правильно понятый подвиг. Хотел бы подчеркнуть, что «правильно понятый» является почти синонимом слова «православие», которое по-гречески означает правильное прославление, так как если становимся воистину Его подобием, то верно славим Бога; но означает ещё и «верное мнение», верное понимание. Если мы верно понимаем слово покаяние, оно само является достойным названия культуры.

И если вы ещё позволите мне продолжить в моей дерзости, я бы сказал, что не это место, где мы сейчас с вами находимся, называется домом культуры. Единственный дом культуры — это Церковь и твоя келья, когда ты в ней молишься. И закончу этим, и если Бог услышит мою молитву, это будет последний раз, когда я буду говорить где-то ещё, кроме Церкви. Если Господь услышит мою молитву, то в тот момент, когда кто-то захочет найти и услышать меня, а я буду находиться вне моей кельи, он сможет найти меня в Церкви. Там я хотел бы остаться до скончания времён, и туда хотел бы пригласить всех братьев и сестёр возрадоваться о красотах Божиих. Бог да поможет нам всем!