Держи ум твой во аде и не отчаивайся

Жизнь течёт и все меняется. И теперь мне понятно, что каждый человек неповторим. Например, одна из сестёр в нашем монастыре, монахиня Елизавета, из года в год настолько прекрасно читала 18–ю кафизму на Литургии Преждеосвященных Даров, что мне иногда приходила отчаянная мысль: «Ну, как я без неё буду молиться в храме?» Я надеялся, что найдётся кто‑то другой, кто будет читать также как она, но никто не смог заменить её. Её чтение и она сама были чем‑то особым, благодатным. Совершенно особым человеком был и отец Софроний. Сейчас неважно себя чувствует отец Симеон, и с его уходом жизнь, конечно, тоже изменится. Я моложе его, вы моложе меня, и жизнь идёт. Когда я думал об уходе матери Елизаветы, то не мог вообразить, как переживу её отсутствие. И это только то, что касается одного человека, но и о других я думал тоже нечто подобное. Что тут сказать? Я был человеком, ищущим райской жизни, забывшим, что она ещё не наступила.

Теперь мне не так важны радости, которые мы переживаем в этой временной жизни. Потому что, скажем, встречаясь и радуясь друг другу, мы всегда после этого чувствуем и печаль расставания. А значит, главное то, чтоб мы однажды встретились во вратах рая. И пока рай не наступил, мы, как правило, живём в аду взаимного недопонимания, в греховном состоянии, из которого нам никак не удаётся выйти. И надо знать, что смысл сейчас не в том, чтобы избавиться от своей греховности, а в том, чтобы видеть и переживать её в себе, то есть держать ум свой в этом аду, который у каждого свой. Вот что сейчас требуется от нас.

Что значит: «держи свой ум в аду»? Другими словами — прими то, что видишь в себе, исповедуй: «Да, это я». Исповедуешь ли ты это духовному отцу, или же просто думаешь так о себе, ты всегда сознаешь свою греховность и говоришь: «Да, Господи, это я, я — грешный». Если ты согрешил в очередной раз словом или делом или в мыслях, и с болью переживаешь грех — не отчаивайся, ведь это ещё не конец. Теперь ты знаешь, каков ты есть, знаешь свою ограниченность, греховность, свой дурной поступок, и это — очень важно. Свет озаряет твоё бытие, ты начинаешь познавать себя и говоришь: «Вот, оказывается, какой я есть…» Это важно потому, что теперь может начать действовать Бог. До тех пор, пока ты воображаешь себя кем‑то другим, о ком читал в книгах, Бог не может говорить с тобой. Только когда ты сбросишь лже‑образ и с сокрушением скажешь: «Господи, я грешный», Бог сможет прийти и спасти тебя. Ему это не трудно.

Иногда, перечисляя грехи, люди говорят на исповеди: «Отче, я теперь вижу, что я натворил, я такой‑то и такой‑то…», я же иногда переспрашиваю: «Как вы думаете, какое слово является самым главным из тех, что Вы сейчас произнесли?» Обычно никто не знает, и тогда я говорю: «Самое главное слово — „вижу“. Будь счастлив, что ты видишь и понимаешь, и не печалься чрезмерно от того, что ты видишь. Если ты сознаешь грех, то тем самым держишь ум во аде, как это делал святой Силуан. Он видел свою вечную погибель, и говорил: „Я один буду вечно плакать в аду и говорить: „Где Ты, мой Боже, где Ты, Жизнь моя?“ Но как только, по слову Господа, он начинал так делать, Дух Святой утешал его и свидетельствовал в сердце спасение. И чем более полным и глубоким бывает видение ада, тем ближе мы к спасению. Хотя, конечно, то, что мы видим в себе и переживаем, является для нас самым настоящим мучительным адом. Например, ты видишь себя все время гневающимся и раздражающимся, и страдаешь от этого. Что делать? Признайся, что ты таков и есть, и другим быть никак не можешь. Признайся, что ты раздражительный, и, исповедуясь, скажи Господу: „Господи, я хочу быть таким, каким Ты хочешь видеть меня, а не таким как я есть“, и с таким расположением и молитвой иди ко святому Причастию. И тогда, весьма возможно, что наступит день, когда ты неожиданно для себя обнаружишь, что больше не гневаешься и не раздражаешься на людей. Мы не знаем как, но именно так действует Бог, это Он преображает нас. От нас требуется даже не столько усилие, сколько выбор и познание себя. Слова святого Силуана держи ум твой во аде я перифразирую так: „Будь реалистом. Именно ты таков, не кто‑то другой. Но не отчаивайся“. Господь заповедует не отчаиваться не потому, что в противном случае Он тебя накажет и ты попадёшь в ад. Совсем нет, Он не угрожает и не предостерегает, а просто хочет сказать, что ничто не должно приводить нас в отчаяние. Ты видишь вечные муки и не можешь избежать их — все равно не отчаивайся. Святой Силуан принял слова Христа, даже не зная, почему ему не должно отчаиваться, он принял их потому, что так сказал Бог. Он стал осуждать себя и ждать, что же далее сотворит с ним Бог. „Я стал делать, — пишет он, — как научил меня Господь, и усладилась душа моя покоем в Боге“».

После, благодать Божия была очень требовательна и строга с ним, отступая при малейшем недобром взгляде на брата или худой мысли, при поступке не по любви. Благодать отходит незаметно, ты даже не чувствуешь как это происходит, и замечаешь её отсутствие, когда её уже нет с тобой. Но наученный Господом побеждать врага, Силуан погружался тогда в свою любимую песнь, говоря: «Скоро я умру, и окаянная душа моя снидет во ад, и там буду один я страдать в мрачной темнице и горько рыдать: Скучает душа моя о Господе и слёзно ищу Его. Как мне Его не искать? Он прежде взыскал меня и явил мне грешному Себя». И тогда благодать Божия вновь возвращалась к нему.

 

О молитве

Вопрос: Скажите, пожалуйста, исходя из своего личного опыта, какой путь вы нашли наилучшим для постоянного пребывания в Боге?

Ответ: Знаете, я пока ещё не нашёл этого пути… Но, тем не менее, я знаю ответ. Как‑то отец Софроний сказал, что для живущего в этом мире человека нет ничего труднее молитвы. Мне тогда было непонятно, что он имеет в виду. Теперь же ясно, что молитва — это не просто слова, обращённые к невидимому Богу. Молитва — это, как Вы сказали, непрестанное пребывание в присутствии Божием. Молитва — это преодоление своего плотского биологического состояния чрез причастность состоянию сверхъестественному, нетленному, вечному. Вот почему так трудно молиться в мире сем, и так трудно найти благодатную жизнь, недосягаемую для нас. Я вкусил эту новую жизнь, я знаю — она существует, а стяжать не могу…

И в то же самое время, молитва есть самое лёгкое дело, доступное для всех. Если мне надо было поговорить с отцом Софронием, я шёл к его домику, стучал в дверь, и ждал, примет ли он меня или нет… Если надо что‑то спросить у кого‑нибудь, то ждёшь, пока он освободится… Или стараешься дозвониться по телефону. И так далее… С Богом же все иначе. В мгновение ока ты можешь излить пред Ним свою душу, потому что Он уже все знает и видит, ты только обрати к Нему взор, мысль. Он не нуждается в каких‑то формальных обращениях, или написанных прошениях… Скажи: «Господи!», и Он уже с тобой. Что‑то доброе произошло в твоей жизни, не говори: «Мне повезло», а скажи: «Господи, благодарю Тебя». Ты согрешил…, скажи: «Господи, посмотри на меня, вот я какой…», и это станет твоей подготовкой к исповеди перед духовником. Ты сомневаешься, у тебя есть вопрос — спроси об этом Бога. Может и не получишь ответ, но уже то, что ты обращаешься к Богу, приближает тебя к Нему. Нам все время надо поступать так, как нас учит Требник, то есть во всякой нужде прибегать к Богу. Требник — это учитель непрестанной молитвы, в основу которой положены наши прошения. Нам следует расширить эту книгу, пользуясь всякой возможностью обратиться к Богу. Конечно, в идеале мы всегда должны пребывать в Боге, жить в Его присутствии, ходить пред Ним, молиться непрестанно. У святых подвижников в сердце пребывало Имя Иисусово. Но, если мы ещё не достигли такого состояния, мы можем использовать каждый случай как повод призывать Его помощь. Возможно, что такое устроение и стремление, такая аскетическая жизнь станет для нас школой непрестанной молитвы. Постепенно мы научимся все делать с Богом, для Бога, пред Богом. Не раз отец Софроний говорил, что надо учиться всякое событие в жизни связывать со словом Божиим. Например, ты моешь руки и говоришь: «Умыю в неповинных руце мои, Господи…», и вспоминаешь другие слова псалма. Видишь огонь, и начинаешь думать об огне геенском, или о пламенной любви Божией. Для нас, наверное, полезнее размышлять о любви Божией, так как многие настолько сокрушены жизнью, что мысль об адских муках уже не способствует зарождению молитвы в сердце… Если же это помогает тебе молиться, то думай об аде. Когда готовишь пищу, подумай о Христе, питающем нас. Открываешь дверь, скажи: «Господи, отверзи мне дверь спасения». И так далее. Употребляй всякий повод, чтобы вспомнить слово из Писания и обратиться к Богу. Иногда, находясь в крайнем смущении, я говорил: «Господи, не знаю, что мне просить у Тебя. Ты Сам скажи мне, что мне надо просить у Тебя…». Конечно, не следует ожидать немедленного ответа, но Бог, образно говоря, хранит все твои молитвы в «базе данных», и в необходимый момент обратит их тебе во спасение.

 

О покаянии

Вопрос: Если человек впадает в тяжкий грех, то у него и покаяние горячее, мы видим это на примере блудного сына в Евангелии. Но если у человека нет явных и тяжких грехов, как ему умножить своё покаяние?

Ответ: Думаю, что молитвой и внимательной духовной жизнью. Отец Софроний также напоминает о важности послушания и терпения.

В годы юности отец Софроний оставил веру во Христа ради веры в некий безличностный абсолют, и его пламенное покаяние касалось, главным образом, этой ошибки. В разговоре со мной он как‑то сказал, что, может быть, не всем надо приносить такого рода покаяние, какое было у него, ведь не все отходили от Христа, как он. Но почему‑то его слова не убедили меня, и надеюсь не потому, что я погрешил недоверием ему. Мне не хочется погрешить пред отцом Софронием даже в малом.

Но вот к какому выводу я пришёл. В сущности, совсем и неважно совершал ли он подобный грех или нет, а важно то, что у отца Софрония было видение, которого нет у меня. В данном случае я не имею в виду видение им Нетварного Света, я имею в виду его понимание и переживание греха. И думаю, что он каялся бы точно так же, если бы согрешил менее или не согрешил вообще. Однажды я спросил его, в чем разница между грехом смертным и грехом простительным, и он сказал: «В моем понимании существует только один род греха. Всякий грех — смертный». Разделение грехов на категории полезно в аскетике, но, по сути, любой грех является смертным. Если бы мы знали, что есть грех, и осознавали, что самый малый грех — смертелен, так как разлучает нас с Богом, то мы бы, думаю, каялись также, как отец Софроний.

Весь вопрос в том, как нам стяжать подобное переживание греха. Думаю, что даровать нам его может только Бог, если, конечно, мы стараемся быть внимательными, если просим даровать нам зрение грехов и если не превратили Божественную Литургию и молитву в привычку. Как сохранить должное отношение к Литургии? Надо стараться чувствовать и переживать каждое слово с трепетом. И таких слов, приводящих во время богослужения душу в трепет, не мало. Поющий на клиросе или служащий в алтаре — помни о дарованной тебе чести, помни, что каждое слово — великая ценность, сокровище, и потому будь внимателен. Мне тоже давалось почувствовать то, о чем я вам сейчас говорю, хоть я и не могу постоянно жить в таком состоянии.

Литургия и Святое Причастие наряду со всем прочим возводят нас к новому видению и пониманию. Но знайте и будьте готовы к тому, что новое и более глубокое понимание означает умножение зрения своих грехов, которое в свою очередь приводит к углублению покаяния. Смотрите, не отчаивайтесь, когда вы начинаете видеть и болезненно переживать свою греховность. Примите это, и скажите: «Да, Господи, это — я, я такой и есть». И идите со всем этим на исповедь к духовному отцу. Поведайте ему всю истину о себе, и вы будете во Христе, ибо Христос есть Истина. Истина о вас та, что вы — грешник. Истина о Христе — Он Свят. Вы принимаете горькую истину о себе, но поскольку это есть все же истина, вы становитесь ближе ко Христу. И тогда после исповеди человек чувствует себя окрылённым, а после святого Причастия — воистину исцелённым от греха.

Итак, сначала мы начинаем видеть грех. Постепенно возрастая, это видение приводит к созерцанию и познанию Бога как Он есть. Объясняя сие явление, отец Софроний приводит следующую аналогию. Во глубине ночи человек сидит спиной к выходу из пещеры и смотрит во мрак. С наступлением утра свет озаряет его, но человек видит лишь свою тёмную тень. Покаяние постепенно обращает человека в сторону Света, к выходу из темницы, и Свет, который прежде открыл тебе очи узреть грех, теперь созерцается как подлинно Свет Божественный. Видеть Бога как Он есть, имеет своим началом познание тьмы, в которой ты живёшь.

И я думаю, имей мы видение и понимание поглубже, мы по — другому бы переживали грех, сознавая всю его тяжесть и серьёзность. Отсюда и покаяние было бы совсем другим, и уже не важно совершал ли ты тяжкие проступки или нет. Как‑то я хотел исповедоваться отцу Софронию, и не знал, что сказать. «Отче, — говорю, — я верю, что я — самый грешный из всех, но…» «А — а, понятно, — улыбнулся он, — как такое может быть, если за тобой не гоняется полиция?» Да, тяжко согрешившему легче начать покаяние. Однако, суть в том, что за плечами каждого из нас лежит грех и падение всечеловеческие. Осознание и переживание сего есть то самое углубление видения, и грех тогда понимается уже не как что‑то, что ты сделал или не сделал, а как болезненное состояние человечества, которому причастен и ты. «Как мы можем жить без греха, — говорил отец Софроний, — если мы часть этого греховного всечеловеческого тела…» К сожалению, когда я был с ним, у меня не было достаточно мудрости, чтобы спросить его, как он видит и понимает грех. Сейчас бы я спросил его именно об этом. Хотя, полагаю, что ответы на подобные вопросы и стяжание духовного разума не приходят от человека, но от Духа Святого. Молясь и переживая каждое слово молитвы с благоговением, мы возрастаем в познании своей причастности телу всеродного падшего Адама и того, как преодолеть эту греховность причастностью Телу Христа.

 

Об исповеди

Много лет назад, будучи иеродиаконом, я побывал на Святой Горе Афон. По принятому там обычаю, прежде причастия или служения литургии я должен был сначала исповедаться духовнику, однако исповедь та была довольно формальной. Священник надел епитрахиль и дал мне прочесть последование исповеди с перечнем грехов. Я знал о существовании такой практики из рассказов отца Софрония об Афоне, и потому не смутился ничем из того, что мне следовало прочесть и исповедать. Я с готовностью исповедал такие грехи как засыпание на молитве, или то, что во время богослужения опирался о стену и т. д. Но что‑то в этом было неправильно… Конечно, все это так, все верно, просто сейчас мне понятно, что это — лишь начало.

Отец Софроний не придерживался подобной практики, и к нему было трудно подойти с такого рода исповедью. Только — только познакомившись с ним, я, конечно, не понимал, почему он поступает иначе. Мне казалось, что должно исповедоваться перед каждой литургией, как то было принято и на румынском приходе в Париже. Но где‑то после третьего раза он сказал: «Вам не нужно каждый раз подходить ко мне с этим, вы уже все исповедали, и только если чувствуете что‑то особенное, то исповедуйтесь. Если же ничего особенного нет, достаточно разрешительной молитвы, которую мы здесь читаем перед каждой литургией. Да и притом ваша душа для меня — открытая книга». Слышать такие слова было утешительно, хотя я в тот момент, конечно, не осознавал, до какой степени все сказанное было истиной, и что он действительно «читал» наши души как раскрытые книги.

Что же такое исповедь? Как её понимать? Начну издалека. Некогда у нас в монастыре трудился один рабочий, электрик, который был философ в подлинном смысле этого слова. Размышляя, он заметил, что в некоторых европейских языках есть вспомогательные глаголы, чрезвычайно важные по своему значению. Их всего три, а именно «быть», «делать» и «иметь». «Многие люди, — говорил он, — всегда стремятся что‑то „делать“, чтобы что‑то „иметь“, забывая, что самое главное для человека — „быть“». Я хочу воспользоваться его образом выражения, чтобы пояснить свою мысль.

Духовная жизнь есть становление, или, иначе, путь от биологического состояния к состоянию нетленному, вечному. Путь этот совершается нашим старанием жить по заповедям Божиим. Заповеди — это не нравственные предписания, они превосходят мораль. Заповеди — это онтологические установления, которые приводят нас из «небытия» в «бытие». Заповеди Божии открывают нам, Кто есть Бог, и каков есть Бог. Заповеди Христа — это исповедь Бога. Бог не может исповедать грех, потому что в Нем нет греха, Он исповедует лишь Свою преславную жизнь, ибо Бог есть Жизнь. И я думаю, что исповедуясь и открывая Себя человеку, Бог изумляет его красотой сей Жизни. Если ты имеешь духовные очи и видишь красоту подлинного человека, которого Бог замыслил изначала и которого мы видим во Христе, то ты уже никогда не сможешь забыть Его, но всегда будешь стремиться к Нему, чтобы обрести Его. Стараясь стяжать смирение, послушание, терпение и прочие добродетели, мы, по сути, шествуем путём, венец которого Любовь. Спасение — это не вопрос, как мы ведём себя или как относимся к людям, это не вопрос морали, но онтологии, вопрос нашего становления, преображения. Онтологически мы ещё не стяжали Жизнь, мы все ещё пребываем в страстном состоянии. Мы существуем, но ещё не стали быть тем, к чему призваны, то есть мы не можем сказать о себе: аз есмь, так как для этого надо и стяжать добродетели и быть добродетельным. Чтобы быть добродетельным, надо иметь добродетели, а чтобы их иметь, надо что‑то делать для этого. Однако, если ты только имеешь их, то это значит, что можешь и потерять, и уже не иметь, а потому то, что ты имеешь должно стать тем, кто ты есть, иметь должно стать быть.

Итак, что такое исповедь? Извините, я опять начну с другого. Христос сказал, что на двух заповедях: люби Бога и люби ближнего, утверждаются все прочие заповеди, в том числе Закон и Пророки. Говоря другими словами, это значит, что когда мы хотим сделать какое‑то усилие, чтобы стяжать добродетель или исцелить порок, мы должны соотнести это усилие с одной из заповедей, или же просто со словом Любовь.

Но что значит любить? Если ты действительно любишь кого‑то, то естественно хочешь знать любимого, знать как можно глубже и полнее, а в то же время раскрыть и себя полнее, чтобы другой человек принял тебя. И Бог, раскрывая нам Себя, исповедуется нам. Но исповедь Его имеет форму заповедей, так как это необходимо для нас: чтобы нам идти верным, своим путём, Бог указывает нам путь Своими заповедями.

Если же вы не любите кого‑то, или не доверяете, или боитесь, то тогда стараетесь и удалиться как можно дальше, и чем холоднее отношения, тем более люди закрываются друг от друга.

Теперь, я думаю, мы можем понять, что же такое исповедь и почему должно исповедаться, ничего не скрывая. Дело не в том, чтобы аналитически себя рассматривать и потом рассказывать все, что сделал, а в том, чтобы по существу открыть себя, что и значит открыть себя совершенно. Примером того, о чем я пытаюсь сказать, является исповедь Марии Египетской. Мы все хорошо знаем о её жизни до обращения к Богу, она сама поведала нам о том, ничего не скрывая. Но она не говорит о своей прошлой жизни в подробностях, иначе было бы просто неловко читать её житие в церкви. Она исповедует свои падения в основных чертах, без всяких деталей, однако душу открывает полностью. Мария открывает душу отцу Зосиме, потому что доверяет ему и потому что нуждается в этом — это её первая исповедь. И когда Бог заповедует любить, то просто подсказывает нам, что любить — есть наша природа. А любить подразумевает быть совершенно открытым, чему мы и учимся в исповеди.

С отцом Софронием, при его способности читать наши жизни как раскрытую книгу, не было необходимости проходить формальную исповедь, хотя в начале он и допускал нам делать это. Послушники нуждаются в генеральной исповеди. Часто благодаря исповеди мы учимся, узнаем, что является грехом, а что нет. Духовник объяснит, и ты, начиная понимать вещи по — новому, восклицаешь: «Отче! А я‑то и не знал, что это грех…» Я, скажем, долго не понимал, что ирония — это грех, мне она казалось юмором.

Но отец Софроний учил нас и другому. Суть не в том, чтобы пройти через исповедь, а в том, чтобы научиться быть открытым. По многим причинам ты не можешь быть открытым для всех, вы это прекрасно знаете, мы живём в падшем мире. Но мысль Церкви такова — нам надо стать открытыми. И потому она избирает некоторых людей быть духовными отцами, то есть людьми, которые могут принять каждого приходящего со всеми его сокровенными переживаниями, радостными или печальными, святыми или греховными, и при этом не ввергнут никого ни в какую опасность. Более того, которые, по слову апостола Павла, приведут вас ко Христу чистою девой. О себе духовный отец и не думает. Мысль его лишь о тебе и о Христе, ему важно только твоё спасение. И чем пламеннее его любовь ко Христу, тем менее ты в опасности. Если пастырь причастен такому святому служению, то он ощущает великую честь, которую дал ему Бог, Церковь же всем этим хочет предоставить человеку возможность научиться быть совершенно открытым, и тем самым помочь каждому из нас стяжать любовь.

 

О правильном отношении к духовному отцу

Не ждите, что вашим духовным отцом станет пророк, не ищите себе прозорливца… Говорю это потому, что многие не знают и не понимают, кто такой пророк, а, не зная, ищут совсем не того, что следует.

Важно иметь правильное отношение к духовному отцу, которое должно начинаться вашей личной молитвой к Богу: «Господи, скажи мне слово Твоё чрез моего отца духовного. Я не навык слышать Твой голос, и не различаю его. Поэтому иду к служителю Твоему. Вдохнови его сказать мне Твоё слово». После этого идите к духовнику и внимательно слушайте его, как если бы Сам Бог говорил с вами. Я говорю: «как если бы Сам Бог…», но это и будет Бог, Который говорит с вами. Если Бог видит такое отношение к духовному отцу и такое душевное расположение, тогда духовный отец действительно будет для вас пророком. Пророком сделаете его вы. Даже если он и не Исайя и не Иеремия, для вас он будет настоящим пророком. Если же вы неискренны, или лукавы, то духовный отец, будь он самим Исайей или Иеремией, для вас будет словно несмысленный. Потому что ваше расположение — неверное.

В книге пророка Иезекииля есть эпизод, в котором повествуется о том, как вожди ветхозаветной Церкви пришли к пророку Божьему и сели рядом с ним, ожидая услышать пророческое слово. Но Господь сказал Иезекиилю: «Видишь ли ты этих людей, пришедших услышать Моё слово? Ты думаешь, Я дам им Моё слово? Они пришли с двоящимся сердцем, могу ли Я отвечать им?» Бог не откроет им Свою волю, Он даст им слово согласно их сердечному расположению, то есть будет, так сказать, льстить их страстям. Почему? Это — непростой вопрос, нам нелегко уразуметь премудрость Божию. Но всё‑таки мы можем нечто уяснить для себя, и, как мне кажется, понять, почему Бог говорит человеку по его сердцу.

Святые Отцы говорят, что слово от Бога всегда приносит мир в душу, и по этому душевному миру ты и можешь судить, от Бога ли слово или нет. Годами я размышлял, ну как это возможно Богу? Ведь если я, скажем, спрашиваю: «Господи, куда мне идти, туда или сюда?», и при этом я желаю идти «сюда», а Он мне говорит: «иди туда», то как же Он сумеет дать мне душевный мир? Ведь я, может, совсем и не хочу идти «туда». Как же душа моя будет в мире, если я буду делать то, чего не хочу? Думаю, что именно здесь сокрыта тайна воли Божией.

Бог ведает моё сердце и моё желание. Он знает, что если Он скажет: «иди туда», то это будет вопреки моему желанию. Он знает, что хоть я и пойду туда, куда Он говорит, но волю Его не приму с миром и потому не буду иметь мира. В таком случае, Он и не скажет мне: «иди туда». Может Он не раз пытался убедить меня не поступать по своему желанию, но расположить себя к исполнению Его слова, а я не внял Ему… А может быть, в тот момент я просто был не в силах исполнить Его волю… Или другое что… Всякое бывает…

Например, случай с Иудой. Сейчас иногда хотят представить Иуду как человека, сыгравшего важную роль в деле Христа. В гностическом Евангелии от Иуды он показан как единственный ученик, которому Иисус открывает все таинства Царства, так как он глубже всех понял Христа. Один Иуда, якобы знал небесную истину и потому исполнил тайну предательства, отказавшись от славы в веках и даже от самой жизни. Слова Христа: «Что делаешь, делай скорее», он принимает всем сердцем, и потому приносит себя в жертву вплоть до самоубийства. Иуда пошёл на все это, только бы Христос мог спасти человечество. Но если Иуде надо было пойти на такую жертву ради возможности совершения Христом нашего спасения, то тогда скорее Иуда является спасительной жертвой, а не Христос. Конечно, это — уже слишком…

Иуда отображает собою мiр, в котором мы живём. Господь избрал Себе из этого мiра двенадцать человек, способных стать Его учениками и исполнить возложенную на них миссию. Но вот, Пётр пал в искушение, Иуда отпал… И это — показатель, насколько мiр сей лежит во зле. Бог, так сказать, ничего не может поделать с нами… И все же Бог — всесилен. Несмотря ни на Иуду, ни на все зло мiра, Христос совершил наше спасение. Будь Иуда послушен Христу, может мiр мог быть спасён и иначе, без трагедии Креста, или, лучше сказать, Крестом без трагедии…

Но как бы то ни было, сила Божия, премудрость и любовь Божии — непобедимы, спасение совершено и победа над злом за Христом. Произошло это 2000 лет назад, и нечего к тому прибавить. Нам остаётся только ждать, пока исполнится божественное домостроительство. Мы видим все большее умножение зла, изо дня в день состояние мiра становится хуже и хуже, и мы смущаемся духом. Не надо смущаться, все это зло — лишь призрак, туман. Да хранит Бог наши умы и сердца, чтобы мы смогли пережить все, что должны пережить. Как бы ситуация ни была безнадёжна, Бог победит. Он — всемогущ.

Причём, будь состояние мiра менее критично, мы, быть может, и не сознавали насколько всесилен Господь. Например, многие соблазняются, думая об Иисусе как о человеке слабом и безвольном, и потому не сопротивлявшемся распинателям. Что ж, попробуйте предать себя на распятие, представив себе, что вы — слабовольный, а мы посмотрим, насколько вы слабы, когда вас станут распинать, и не будете ли вы противиться и, по крайней мере, кричать, стараясь избежать креста… Христос не противился и не избегал креста… Думаю, Его спокойствие на пути из Гефсимании на Голгофу как раз и являет нам Кто Он такой. Он — Бог Вседержитель, Бог Воплотившийся. В древности существовало немало мифов о воплощении различных богов, но, конечно же, нет никого подобного Христу, Который, храня царственное величие, шёл на страдание как Агнец, ведомый на заклание. Он позволяет им схватить Себя, а когда Его неправедно осудили, не протестует и не отстаивает Свои права, не обвиняет их в попрании закона. Они провоцируют Его сказать им о Себе, Кто Он такой, и Он говорит им то, чего Ему не следовало бы говорить. То есть, если бы Он хотел избежать креста, то надо было ответить как‑то иначе. Первосвященник спрашивает: «Ты ли Христос, Сын Божий?», и Он говорит: «Ты сказал», то есть: «Да, это — правда, и ты сам произнёс слова истины». Конечно, после такого ответа, они обвинили Его в богохульстве и приговорили к смерти. Я думаю, вы все знаете, что случилось дальше… А ведь, если бы Он хотя бы промолчал, не отвечая на вопрос, то они просто не смогли бы осудить Его. У них не нашлось даже достаточно свидетелей против Него. Ему было так легко избежать креста… Но Он не боится креста, и произносит слова, за которые Его распяли.

Его ведут на распятие, все вокруг кричат и злословят Его. Друзья и ученики разбежались, никто из близких не смеет подойти к Нему. Но вот, некие женщины из Иерусалима идут рядом и плачут. Может хоть они являются неким утешением для Него среди всей этой обезумевшей толпы? Утешение они для Него или нет — не так важно, важно то, что Он утешает их, и даже пытается спасти, говоря: «Дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших». Ведь всего несколько минут назад весь народ сказал: «кровь Его на нас и на детях наших». Увидев эти несколько душ, все ещё ищущих спасения, все ещё любящих Его, Он обращается к ним и говорит им последнее слово, могущее их спасти: «Плачьте, так чтобы те слова не пали проклятием на вас. Я проливаю Свою кровь ради вашего спасения, а не проклятия». Так, шествуя крестным путём, Он продолжал думать о спасении людей. И быв пригвождён ко кресту, Он по — прежнему думает не о Своих ранах, а о нашем неразумии. «Отче! прости им, — молится Он, — ибо не знают, что делают. Ведь они не понимают, что ненавидят Своего единственного Друга». Такого Друга, который найдёт способ спасти их даже от совершенного ими греха богоубийства. «Приимите, ядите: сие есть Тело Моё, за вас ломимое во оставление грехов». Каких грехов? — Греха распятия Христа. «Сия есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов. Кровь Моя проливается за вас, Моих учеников, и за многих», то есть за всех людей, как часто говорил отец Софроний. Кровь Христа проливается во оставление грехов. Каких грехов? — Греха пролития Крови Богочеловека. Мы, находящиеся в демоническом и звероподобном состоянии, сотворили страшный грех — распяли Христа и пролили Его святую Кровь. Но Христос обращает и это во спасение, давая нам Своё Тело и Кровь в пищу и питие. Таковы Божие всемогущество, премудрость и любовь. Он — Человеколюбец, и Его любовь неизменна. Такой Бог — наш Бог.

И вот, что ещё мне бы хотелось сказать. Если вы обращаетесь к Богу, а ничего не происходит, то не смущайтесь — продолжайте молиться и говорить с Ним. Рано или поздно вы заметите, что обстоятельства начинают складываться каким‑то особым образом. Вроде бы вас не услышали и не ответили на просьбу, но, если вы достаточно внимательны, то становится ясно, что обстоятельства меняются так, как будто бы вас Кто‑то услышал… И то, что вы желали получить, исполняется. Недавно в Румынии я встретил одного иеромонаха, который вдохновенно сказал: «Отче, оглядываясь на прошедшую жизнь, я вижу, что Бог исполнил все, о чем я просил Его, абсолютно все! Все, что я хотел!» Сейчас ему около сорока лет, и надо сказать, что осознал он это только сейчас, в этом году, а не в прошлом. Хочу подчеркнуть, что мы не всегда понимаем происходящее с нами. Лишь позднее, оглядываясь назад, мы видим, что были услышаны… Конечно, не всегда так бывает, потому что мы часто не знаем, как и о чем просить Бога.

А иногда бывает так, что в тебе живёт молитва, которую ты и не считаешь за молитву. Она скорее похожа на некое стремление или желание, пребывающее в сердце, причём неосознанное тобой, или, как теперь принято говорить, находящееся в подсознании. Однако Некто «посчитал» это за молитву и исполнил её в один прекрасный день. Этот Некто и есть наш Бог. С Ним мы пребываем в общении, с Ним ведём диалог, в котором Он иногда отвечает не только на невысказанные, но и на несформулированные нами просьбы. Здесь имеются в виду просьбы, существенные для нашего перехода из небытия в бытие, существенные в деле нашего спасения и жизни в Боге. Хотя порой исполняются и неважные пожелания…

Я говорю все это с тем, чтобы обратить ваше внимание на важнейший аспект в деле спасения — на диалог с Богом. Спасение — это мой личный диалог с Богом. Слова «мой личный диалог» звучат несколько эгоистично, но так ли это? Преподобный Серафим Саровский говорит, что если ты обретёшь мир Божий, то вокруг тебя будут спасаться тысячи других людей. Оказывается, стяжание своего собственного мира приносит огромную пользу многим и многим людям. И потому, я бы сказал, что подобная «эгоистичность», то есть забота о своём собственном спасении, это вовсе не эгоистичность, а ответственность. Я ответственен за то, чтобы мои грязные одежды были отстираны, чтобы из отвратительного греховного злосмрадия я превратился в благоухающий райский цветок. Так отец Софроний, прибыв на Святую Гору Афон, первым делом поцеловал ту землю со словами: «Здесь я умру за свои грехи». И уже после направился в монастырь. В монастыре он прожил четырнадцать лет в совершенной неизвестности, потом ещё семь лет в пустыне, в ещё большем, так сказать, «эгоизме», даже ни с кем не общаясь. Однако о нем узнали и попросили стать духовником четырёх монашеских обителей, а в пятой совершать богослужения. Потом Бог привёл его в Европу, где он и основал наш монастырь. Тысячи людей со всех концов земли приезжают сюда и находят то, что и мы нашли в личности отца Софрония — благоухание райского цветка, услаждающее душу, утешающее её и указующее путь к спасению. Вы, приехавшие сегодня, не знали его живым, и все же вы здесь, и ощущаете то же самое благоухание благодати, бывшей в отце Софронии. Он все также, а иногда может и чрез нас, благодетельствует многим. И его «эгоистичность» обратилась во спасение тысяч и тысяч, а если учесть книги, то может и миллионов людей. Кто знает…

Но вернёмся к тому, о чем мы говорили. Бог не хочет поранить душу и поэтому предоставляет ей творить то, что она сама избирает. Именно это мы и видим в случае с Иудой. Христос многократно пытался образумить его. Из Евангелия нам известно, что на одной только Тайной Вечери Он самыми разными способами старался отклонить Иуду от задуманного им дела. Причём Христос был Тот, Кто действительно мог изменить судьбу Иуды. В том‑то и суть, что ни Всемогущий Бог, ни мы, верующие в Него, не связаны никакой судьбой. Судьба, или иначе, неизбежный рок — понятия языческие. Бог может изменить судьбу, Христос есть Тот, Кто разодрал рукописание наших грехов на Кресте. Он хотел сделать то же самое и с рукописанием грехов Иуды, и если последний не захотел понять этого, то Христос, в конце концов, уступает и не идёт против его желания, не принуждает быть добродетельным поневоле. Словами: «что делаешь, делай скорее», Христос лишь предоставляет Иуде испить ту жуткую чашу, которую тот сам захотел и избрал. Вот что значит слово: «Бог отвечает человеку по его сердцу», то есть согласно с его сердечными желаниями. В тот момент слова Христа были именно тем, что могло принести некий мир и удовлетворение Иудиной душе, он услышал слова, которые так хотел услышать. Теперь‑то он мог пойти и исполнить то, что задумал. Иуда получил то, что хотел, и потому Христос ничего ему не должен.

Но не лучше ли нам желать то, что Бог учит нас желать? И не лучше ли из Его рук принимать Чашу Жизни, даже если это и болезненно? Так для апостола Петра было крайне мучительно познать свою слабость, отрёкшись от Господа. Иуда не видел Христа во славе на горе Фавор, он знал лишь то, что стал виновником пролития невинной крови. Пётр же переживал своё отречение как предательство Того, Кого он познал как Бога, и потому грех его несравненно тяжелее, боль — невыносима, уничижение — предельно. Ведь это именно он говорил Христу пред учениками: «Если и все соблазнятся, но не я… Хотя бы мне надлежало и умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя». А на деле оказалось, что никто не отрёкся кроме него… Каково было ему находиться после этого среди братьев, куда спрятать глаза? Те, кого он имел в виду, не отреклись, а он — отрёкся. Смиренный и сокрушённый пребывал он с ними, пока Христос не возвёл его вновь в число учеников, причём на его прежнее первое апостольское место.

Итак, когда Христос даёт Своё слово, Он хочет, чтобы оно принесло душе мир, а не скорбь. И для этого нам надо предрасположить себя должным образом. Чтобы воспринять от Бога Его истинное слово, надо знать, что, даже если это слово и кажется нелёгким, в нем — моё спасение, оно — принесёт мне радость, его — я исполню. Да даст нам Бог решимость, не страшась, принимать то, что представляется весьма тяжким, но в действительности есть благоухание Божией любви. Почему нам бывает так трудно? Да потому что Бог хочет сообщить нам Свою божественную жизнь, а мы, смертные, не вмещаем её, как говорит преподобный Силуан. «Если бы спросил Господь: „Хочешь ли, Я дам тебе больше благодати?“, то душа немощная в теле сказала бы: „Господи, Ты видишь, что, если ещё более, то я не вынесу и умру!“». Настолько великим и ослепительным было блаженство, в котором он находился, что от преизбытка радости он мог просто умереть. Наша тленная плоть не выносит подобных посещений благодати, и потому Бог щадит нас.

Я думаю, что иногда наши скорби, на самом деле, есть жизнь вечная, которая пока, в настоящий момент, так болезненно переживается нами. Трудно мне объяснить сие, но, может, слово это сказано для некоторых из вас, и Бог поможет вам понять его ещё глубже и полнее… Не всякое страдание является следствием грехов или влиянием на нас бедственного состояния мiра. Иногда жизнь вечная и нетленная даётся мне, причиняя боль, так как моё дебелое, «биологическое» состояние неспособно вместить её, оно не готово… Но да просветит нас всех Сам Господь.

Вопрос: Вы сказали, что нам должно относиться к духовному отцу как к телефону, посредством которого мы можем расслышать голос и слово от Бога. Но что делать, если ты огорчил своего духовного отца и чувствуешь за собой вину? Если телефон сломался, то можно купить и новый, а как быть с духовным отцом? Подскажите, пожалуйста.

Ответ: Я думаю, нам всегда надо помнить, что духовный отец — человек, такой же, как и мы все, со своими недостатками, и потому он может быть весьма немощным. Притом, что в наши дни духовнику приходится быть «человеком — оркестром», то есть и духовным отцом, и советником, и другом, и женой, и мужем, и ребёнком, то есть практически всем, так как современный человек одинок и лишён нормального общения. Раньше многие вопросы решались в семейном кругу, или в дружественной беседе, теперь такое общение — редкость, человеку не с кем поделиться своими трудностями, он со всеми проблемами идёт к духовному отцу. Это надо помнить и относиться к духовным отцам со вниманием, берегите их. Знаменитый Иоанн Лествичник говорит, что лучше огорчить Бога, чем огорчить своего духовного отца. Звучит это несколько парадоксально, но я поясню вам, что он имеет в виду. Если ты огорчишь Бога, то этим не можешь ранить Его, у Бога всегда найдёшь прощение. От нас требуется немного раскаяния, и Бог уже рядом. И так бывает всегда. Но духовный отец может быть недоступен, болен, или как телефон «сломаться», ведь человек — существо хрупкое. Это Бог не ломается, Он — не хрупок, хотя любовь Его нежнее всякой человеческой любви. Бог — всесилен, духовник — нет.

Скажу вам ещё одну важную вещь, которую в духовной жизни всегда надо помнить. Нас, современных людей, этому не учили, и мы не знаем или забываем то, что наше спасение — от Бога, и что каждый из нас имеет личную сокровенную беседу с Богом. Хотя Бог и невидим, но тот, кто стремится к Нему, ведёт диалог с Ним. Каждый из нас — это странствие из небытия в бытие, и каждый из нас на земле остаётся тайной для других, в каждом из нас есть нечто, что ведомо лишь единому Богу. Только Бог знает глубины сердца, и только Он может говорить с тобой на твоём личном сокровенном языке. Ты и сам можешь не сознавать, что тебя беспокоит, или о чем просить Его, а Он уже знает об этом все. И ты, например, спрашиваешь Его: «Господи, который час?», Он же ответит: «Не забудь взять зонт», потому что Он, Господь, знает, в чем ты сейчас нуждаешься, и Он заботится о тебе, тогда как ты не можешь и сформулировать‑то вопрос, не зная о чем просить.

Помню, много лет назад в монастырь приехал некий молодой человек, который тогда только — только принял православие. Подруга его, на которой он хотел жениться, имела много общего с ним во взглядах и интересовалась вопросами веры, но от православной жизни она отстояла несколько в стороне, словно чего‑то выжидая. И вот он привёз её в монастырь, чтобы познакомить её с православием как мы его здесь живём и понимаем. Увидев меня в саду, он подошёл и попросил поговорить с девушкой, сказав: «Она не понимает, что такое святое Причастие. В церковь она ходила только в детстве, и сейчас она — не православная». Я был занят, однако пошёл побеседовать с ними, надеясь хоть чем‑то помочь. На вопрос: «Что такое Причастие?» я ответил, как мог, она выслушала со вниманием, но мне показалось, я говорил не то. Иногда чувствуешь, что настоящего ответа нет, общение не складывается. Они поблагодарили меня, и мы разошлись. Где‑то через полчаса я опять встретил того молодого человека, радостно обратившегося ко мне: «Отец Рафаил, отец Рафаил, только что из домика вышел отец Софроний, все разрешилось!» Я сказал: «Да, надо же! Конечно, не удивительно, что отец Софроний все разрешил, но каким образом? Что он сказал вам?» «Подруга моя спросила его, что такое Причастие, для чего оно нужно? Но он, пристально посмотрев ей в глаза, сказал: „Когда Вы были ребёнком, Ваши родители, не заставляли ли Вас причащаться?“ И у неё в душе сразу все разрешилось!» Видите, вопрос отца Софрония таинственным образом стал для девушки ответом, выведшим её из затруднения, распутался какой‑то узел в её душе, и вскоре она стала православной. Они поженились, и когда я последний раз видел их, они выглядели счастливыми.

Понимаете, в молитве отец Софроний получил вдохновение от Бога, или иначе сказать, слово от Бога. Но мне в данном случае не хочется говорить «слово от Бога», потому что есть опасность возбудить ненужное воображение и прийти к неверному пониманию. Пример тому, некоторые иконы, на которых можно видеть евангелиста Иоанна Богослова, а рядом с ним ангела, шепчущего ему на ухо слова Апокалипсиса. Такое понимание слишком примитивно, это — воображение, и даже упадок. Упадок не столько в иконографии, сколько в понимании. Это — не духовное понимание, и не православие, это — ересь.

От Бога приходит вдохновение, как говорится в одной из молитв: «Да внидет в сердце моё Дух Твой Благий, гласяй безгласне, глаголяй всяку истину…» Бог посылает безгласное слово, и ты, не слыша ни голоса, ни слова, получаешь слово от Бога. Не раз я был свидетелем этого, находясь рядом с отцом Софронием. Как‑то один юноша, студент, увидев Старца, подбежал к нему и сказал: «Отче, пожалуйста, дайте мне слово для спасения!» Отец Софроний закрыл глаза, немного помолчал и затем ответил юноше: «Нет, Бог не даёт мне слова…», но на юношу этот ответ произвёл такое глубокое впечатление, что с уверенностью можно сказать, слова те были для него словами от Бога и были «словом для спасения». Для отца Софрония слово для спасения никогда не было чем‑то абстрактным, написанным в такой‑то книге на такой‑то странице. Слово для спасения всегда очень конкретно, оно дано именно тебе и именно в данный момент. Приди тот юноша на пять минут позже или раньше, то, возможно, ему было бы дано иное слово.

Сегодня одна женщина сказала мне, что я ближе к Богу, чем она, но я ответил, что ей так мыслить не следует, это — неверно. Конечно, когда я был с отцом Софронием, то и я мыслил так же как она, и это было правдой — старец Софроний был ближе к Богу, чем я, он мгновенно находил слово. Но сейчас речь не об этом. Сейчас мне хочется особо подчеркнуть то, что ваше спасение — это ваша личная сокровенная беседа с Богом, ваш таинственный диалог с Творцом. Старайтесь вести этот диалог, старайтесь понять его, старайтесь сделать его более глубоким, и тогда не будет нужды обращаться к духовному отцу со всяким вопросом. Если бы мы умели говорить с Господом и знали Его голос, то реже бы ходили к духовнику, разве что в существенных случаях, когда мы не знаем, как быть, как двигаться дальше. Когда мы простудились, то и сами знаем, как лечиться, но если случилось нечто более серьёзное, появились непонятные боли, то следует идти на приём к врачу. Так и в духовной жизни. Не ходите к духовнику с вопросом, сколько соли положить в суп — вы можете и сами определить это по вкусу. Надеюсь, вы понимаете, что я хочу вам сказать. Идите за разрешением только тех вопросов, которые имеют прямое отношение к вашей духовной жизни и вашему общению с Богом. Вот что важно, и вот с чем должно бы ходить к духовному отцу, не обременяя его непосильным и ненужным бременем.

 

О верном понимании духовной жизни

Многие из нас, придя в монастырь из современного ужасного мира, ожидают встретить здесь нечто подобное райской жизни: все братья и сестры горячо веруют в Бога, живут в любви, проливают слезы в молитвах за весь мир… «Уж они‑то, когда я открою им своё сердце, поймут и примут меня, — думает такой человек, — и мы будем жить как прекрасная, единодушная и единомышленная семья».

Все это так, но не надо забывать, что это — наша конечная цель. То, что человек жаждет и ищет именно такой райской жизни, является совершенно верным, ради этого Христос и пришёл на землю. Он воспринял нашу человеческую плоть, чтобы пострадать и даровать нам рай. Но мы‑то пока ещё в юдоли плача, в мире полном страданий и слез, в падшем состоянии. Мы трудимся, плачем, изнемогаем, терпим отчаяние, стараемся делать добро, вновь и вновь падаем, и снова встаём, болеем, выздоравливаем и так далее, лишь бы только стяжать эту райскую жизнь. И рай — это не какое‑то географическое место, где ты найдёшь то, что ищешь. Рай — это ты сам, и ты сейчас в процессе своего становления. Другими словами, хоть мне и не хочется говорить вам это, но ты — грешник. Каждый из нас, конечно, знает эту истину о себе и постоянно носит её в сознании. Я — грешник, такой же как все, и поэтому райская жизнь нам не дана, между нами случаются недопонимания, обиды, скорби. Да, наша монашеская семья есть подлинный рай, но пока мы ещё трудимся, чтобы достичь этого блаженного состояния.

Вот почему отец Софроний говорил, что все зависит от нас самих. Бог дал и даёт нам все необходимое, но от нас зависит, насколько глубоко мы понимаем Его и насколько близко приближаемся к Нему. Самым важным в аскетической жизни является то, как мы понимаем жизнь духовную. Все внимание должно быть обращено на стяжание правильного взгляда и верного понимания, ведь в этом и заключается православие. Если ты понимаешь вещи неправильно, то ты еретик. Все мы, как говорил отец Софроний, в какой‑то мере еретики; только один из нас был православным, но Его пригвоздили ко кресту. Конечно, мы не еретики в строгом смысле этого слова, ведь мы не исповедуем ересь, мы ищем истину, и поэтому мы всё‑таки православные.

Мы стараемся стяжать верное понимание духовной жизни. Так, например, я много раз пытался быть послушным, но у меня никак не получалось, мне иногда даже не хотелось быть послушным и я должен был принуждать себя, а все лишь потому что я неправильно понимал послушание. Когда же с Божией помощью я понял в чем тут суть, то готов был творить послушание с радостью и от всего сердца. Оказалось, что настоящее послушание есть как раз то, чего жаждет моё сердце. Отсюда ясно, почему еретик не может быть спасённым — он все понимает по — своему. Ему говорят одно, он понимает это совершенно иначе, и как в таком случае находиться в единстве?

Или, например, Бог говорит: «Если захотите и послушаете Меня, то будете вкушать блага земли, и если не захотите и не послушаете Меня, то меч поест вас, ибо уста Господни сказали это». Но чтобы захотеть и быть послушным, надо знать, что такое послушание. Сегодня многие духовные вещи мы понимаем по — язычески, порой мы верим в Бога так, как верили наши предки — язычники в своих разгневанных и карающих их за непослушание богов. Конечно, имея такое понимание, нам будет просто страшно довериться Богу. Нет, нам надо стать православными, то есть понимающими мысль Бога о нас. Если мы понимаем послушание лишь как дисциплину, и думаем, что за непослушание Бог накажет меня и пошлёт во ад навеки, то может быть из‑за страха мы и будем слушаться, но такое послушание не идёт ни в какое сравнение с послушанием тех, кто любит Бога. Только любовь делает послушание совершенным. Быть послушным служителем Бога — это великий дар и привилегия, это сладостно для сердца. Именно так мыслил святой Силуан, ведь он был православным. И если мы будем стараться понять Промысл Бога о мире и лично обо мне, то духовная жизнь станет вскоре радостной и даже естественной. Она ведь и была естественна нам, просто мы ниспали на землю, и теперь нашей природой стал грех, нам теперь легче ненавидеть, чем любить. Но нам надо вернуться к своей подлинной человеческой природе — к любви. И для этого надо, прежде всего, стяжать правильное православное понимание вещей, целостное мировоззрение. Только в таком случае я смогу исполнить то, к чему призван. Пусть твоё служение невелико, и ты всего лишь навсего небольшая клеточка великого организма, но, исполнив свою роль, ты обретёшь мир и наследуешь рай. Более того, в конечном итоге, жизнь всего человеческого организма станет и твоей жизнью. Сейчас мы не постигаем, как это будет, как мы можем объять всех и пребывать во всех, но по мысли Творца и в Его Духе это истинно так и будет. Пока что для нас, временно живущих на земле, важнее всего совершить то, к чему каждый из нас призван, но будем помнить, что наступит день, когда я стану по благодати Божией совершенным человеком, и скажу о себе: «Ныне и аз есмь». Человек, оставаясь сотворённым существом, должен стать богом в подлинном смысле этого слова. Нам неведомо, что значит быть безначальным и несотворённым, мы никогда не познаем Сущность Бога, и, однако, мы будем подобными Ему.

 

О постоянном пребывании в Боге

Вопрос: Не могли бы Вы подсказать, как читать Священное Писание, чтобы больше понимать его. Потому что мы часто читаем и даже знаем слова Писания, но сердце не чувствует ничего.

Ответ: Да, по разным причинам, но мы иногда находимся в бесчувственном состоянии. И я думаю, что всегда, прежде чем открыть книгу надо помолиться Богу. Перекрестившись, скажи: «Господи, просвети мои сердечные очи», и уже после этого начинай читать. Совсем необязательно, что тебе тотчас начнёт открываться тайный смысл священных слов, но молиться перед чтением — прекрасное начало. Старайтесь делать так всегда, никогда не забывайте Бога. Вот, вы задали мне вопрос, и мне, чтобы ответить на него должным образом следует находиться в непрестанной внутренней связи с Богом. Если я ещё не достиг такого состояния, мне следует возвести ум к Богу, сказав: «Господи, дай мне Твоё слово». Произносить слова бывает неудобно или долго, но мысль устремляется к Богу мгновенно и даже без слов. И вообще, прежде чем начать что‑то делать, надо быть уверенным, что ты находишься с Богом. Или как говорит святой Силуан, ничего не следует делать без молитвы. Молясь вслух или обращая к Богу мысль, мы учимся находиться в Его присутствии, пока это не станет нашим постоянным состоянием. Я говорю постоянным состоянием, однако, что это значит? Знал ли отец Софроний это состояние?

Иногда я сопровождал отца Софрония, когда он шёл в храм прочитать над кем‑то молитву или побеседовать с приехавшими в монастырь, и мне так хотелось воспользоваться этими секундами, чтобы спросить его о чем‑то своём. Но он говорил: «Нет‑нет, не сейчас, сейчас давай пребудем в молитве», и мне приходилось отложить свои вопросы. Идя к людям, он молился, хотя, конечно, никто не мог заметить этого.

Одно время, помогая ему, я находился рядом с ним каждый вечер. Мы беседовали, он готовил чай или угощал меня чем‑то, и потом шёл спать. Перекрестив кровать, он ложился отдыхать. И тогда мне как‑то пришла мысль: «Хм, странно, мне бы надо смутиться всем этим, ведь он не читает „молитвы на сон грядущий“…» А иногда, когда кто‑нибудь просил его помолиться, он отвечал: «Я молюсь о Вас каждую ночь» или «Вы в моей молитве на всякий день». И тогда я мог бы подумать: «Хм, странно, я не видел его ни молящимся по ночам, ни поминающим множество имён…» Благодарение Богу, Он сохранил меня от подобных свойственных новоначальному мысленный терзаний, когда он сталкивается с простотой своего духовного отца. Но все же мне очень хотелось понять, как он молится, как он живёт в молитве… Я и сейчас хочу это знать. Ведь он всегда находился в Боге, и мог сказать вместе с апостолом Павлом: «Уже не я живу, но живёт во мне Христос». Как понимать такие слова? Ведь и святой Павел и отец Софроний по — прежнему те же люди. Я не вижу пред собою Христа, я вижу отца Софрония. Это две разные личности, но в жизни и действии — это «уже не я, но Христос во мне», как говорит святой Павел. Таковым было постоянное состояние отца Софрония, и, однако, когда он шёл встретиться с кем‑то, то мягко говорил мне, что сейчас не время говорить, и надо пребывать в молитве.

Для нас же, не имеющих подобного состояния, очень важно стараться всегда помнить о Боге и не забывать Его. А если забудем, то не надо смущаться и чрезмерно горевать, такого рода скорбь приносит враг и она удаляет нас от того, что мы желаем найти. Если ты приходишь в смущение и расстраиваешься от того, что оставляешь молитву, то тебе будет ещё труднее стяжать её. Не помню где, но об этом говорится и в Добротолюбии. Если ум оставляет молитву, то его нужно возвращать назад, но не грубо. Кто‑то сказал, что молящаяся душа подобна ребёнку, и если ты груб с ней, то она бежит от тебя. Оставил молитву — ничего страшного, опять берись за неё, пока она не станет твоим постоянным состоянием. И тогда, если мы в Боге, чтение Священного Писания будет всегда плодотворным.

 

О стремлении к богоподобию

Являясь образом Божиим, нам должно стяжать и совершенное подобие Богу, то есть стать светом, в котором нет ни единой тьмы — в этом заключается смысл человеческой жизни и всей нашей аскетической борьбы. Причём мы можем достичь подобия Богу вплоть до полной тождественности Ему, так что Его жизнь станет и нашей жизнью, как об этом говорит апостол Павел: «Уже не я живу, но живёт во мне Христос». Да, непостижимо, что творение может сказать о себе такие слова, но именно тогда мы и становимся подлинно самими собой. В Писании об этом говорится так: «Дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает». Средство к тому — смирение, которое даёт в тебе место тому, кого ты любишь, так что в тебе уже живёт любимый тобою. Стать личностью — это значит, преодолев эгоизм, быть открытым и дать в себе место и Богу и всему творению Божию. Личность не замыкается на себе самой. Человеческому индивиду дана возможность вместить в себя Самого Творца, и тогда индивид становится личностью, ипостасью. Здесь не имеется в виду какое‑то смешение с божеством или со всем прочим миром. И это, конечно, совсем не так, как случается с теми, кто одержим бесом.

Только ради этого мы и живём, и это есть тот рай, который сейчас мы созидаем своими руками и который позже мы наследуем в вечности. Именно ради этого мы трудимся каждый день и все терпим, и потому так важно, чтобы мы все делали в духе Христа. Тогда всякий поступок будет приближать нас к конечной цели, к преображению, к обожению. Все в жизни станет ценным, ничего не будет скучным, суетным и пустым. Хотя, конечно, легко говорить об этом или размышлять, но совсем не так легко жить на деле. И все же, если мы будем помнить об этом и стараться жить именно так, то каждая минута, каждое событие в жизни станут величайшими по своему значению для вечности. Бог, создавая человека, хотел бы, чтобы мы жили на земле именно так.

 

О должном отношении к ближним

Вопрос: Что делать, если постоянно чувствуешь чью‑то негативную энергию, направленную против тебя? Как быть?

Ответ: Сначала обратитесь к Богу: «Господи, если это правда, если человек тот действительно питает неприязненные чувства по отношению ко мне, прости его. И если я виноват, что вызвал его негативную реакцию по отношению ко мне, прости меня. Возглаголи в его сердце слово благое обо мне и о моем покаянии, и мне, Боже, даруй доброе отношение к ближнему, виноват ли он или не виноват предо мной». Думаю, надо привыкнуть сразу обращаться к Богу и открывать Ему все. «Если мои мысли верны, прости тех людей, если я ошибаюсь — избавь меня от моего заблуждения». Так мы боремся с отрицательными энергиями, с негативными помыслами. Богу не столько важна наша благовоспитанность в обращении с ближними, сколько наше стремление стать тем, кем Он заповедует быть. А заповедует Он быть совершенными как Он совершён есть. Понятно, что нам это не под силу — божественная Жизнь нам не дана, но от нас зависит желать, искать, просить и делать то, что мы можем. Все остальное — сотворит Бог. Мы всегда можем сказать: «Ненавидящих мя прости, Господи, и если их неприязнь вызвана мной, то прости меня. Скажи их сердцам о моем покаянии, даруй нам мир». Если у меня нет покаяния, надо попросить: «Боже, дай мне покаяние!» Подобная аскетика мне помогала не раз, но наверняка есть и другие ответы на ваш вопрос.

 

О самоукорении и борьбе с помыслами

Вопрос: Что делать с навязчивыми мыслями, можно ли их как‑то использовать, чтобы умножить в себе смирение? И скажите, пожалуйста, как сделать, чтобы самоукорение жило в тебе.

Ответ: Не уверен, что вполне понял, что Вы имеете в виду. Думаю, навязчивые мысли — это те, что препятствуют молитве. Что тут делать? Во — первых, сказать: «Господи, посмотри на моё состояние», и тем обратить эти мысли в молитву.

Во — вторых, смирение — означает быть реалистом, то есть видеть своё реальное состояние. И если гордость и тщеславие, противоположные смирению, говорят в тебе: «Я стал лучше, сейчас у меня мысли и чувства почти как у Силуана…», ты из этого можешь заключить, что на самом деле ты не таков, и потому скажи: «Раз ко мне приходят подобные мысли, отрывая меня от молитвы, значит, я точно не таков». Зло гордости в том, что она заключает человека в самом себе, и тогда в сердце ни для Бога, ни для ближнего не остаётся места — там живёт только своё «я». Далее, гордость основана на лжи, на воображении: первой гордой мыслью была мысль падшего ангела: «Взойду на небо, выше звёзд вознесу престол мой, сяду на горе в сонме богов и буду Всевышним». Мысль сия была ложной, он — не Бог. Ему была дана величайшая слава, и он мог делать со своим престолом все что угодно, но Богом бы он все равно не стал — это надо было понимать и знать на самом деле, кто он такой. Быть реалистом — это знать, кто я такой и где нахожусь. И навязчивые помыслы всегда говорят нам о том, кем мы не являемся или о том, от чего мы весьма далеки. Как бы я не был близок к заповеданному совершенству, я всегда очень далёк от него. Быть совершенным как Бог — вот моя подлинная природа, потому что только тогда я смогу жить вечно, жить с Богом. Если будет хотя бы малейшее напряжение между Богом и мною, я не вынесу пребывания с Богом, ни Он со мною. Отсюда, постоянное самоукорение — не какое‑то искусственное упражнение, которое нравится Богу, а истинное ведение своего состояния.

Стараться укорять себя как можно чаще — это способствующее тому аскетическое делание, причём мы можем прибегать к нему даже тогда, когда мы вроде бы и не виноваты. Наши поступки могут косвенно влиять на других, и тогда в какой‑то мере вина падает и на нас. В некоторых странах на автодорогах можно встретить такой знак: «Будьте на дороге доброжелательны — это передаётся другим». То есть моё неаккуратное нервозное вождение автомобиля, может «заразить», передаться другому и привести к трагическому происшествию на дороге. В случившемся буду повинен и я.

Самоукорение помогает избавиться от присущей нам склонности обвинять во всем других. Ведь осуждая ближнего, мы скорее раним, чем помогаем ему. Осуждая же себя, мы помогаем себе, так как предваряем тем последний Страшный Суд, на котором каждый даст ответ прежде всего за себя, а не за другого. Я буду отвечать за то, что не утешил Христа, за то что причинил Ему боль в лице моего ближнего.

Иногда мы говорим: «Я не буду за него отвечать, так как по своей гордости и глупости он сделал это. И я не сужу его, а просто констатирую факт». Пусть так, но неужели ты думаешь, что такой глупости и гордости нет в тебе? И они, может как‑то иначе, но обязательно проявятся. Поэтому лучше заранее осознать, что я такой же, и поспешить укорить себя и в глупости, и в гордости.

А иногда нам кажется, что другие с нами поступают несправедливо. В таком случае, хорошо помыслить, что Бог этим хочет исправить, исцелить во мне нечто такое, что я и сам не сознаю. И это — тоже самоукорение. Если я со смирением принимаю несправедливость по отношению ко мне, Бог силен обратить её в нечто великое. Должно всегда иметь в уме Бога, не обращая чрезмерного внимания на внешнее.

Думаю, ещё многое можно сказать о самоукорении — оно многогранно. И чем более мы преуспеваем, тем более понимаем насколько духовная жизнь тонка и сложна. Но да научит нас всему Бог.

Вопрос: Скажите, а может ли самоукорение быть вредным, разрушительным.

Ответ: Да, конечно, может. Помните историю о подвижнике, падшем в грех: его мучили помыслы самоукорения, но он не принимал их. «Нет, я не согрешил, я ничего подобного не совершал», — отвечал он упорно на все мучающие его мысли самообвинения. Когда же представился случай, он исповедал падение духовнику и получил исцеление. Я долго не понимал, в чем тут смысл. Теперь понятно, что те помыслы самоукорения были от дьявола, а от дьявола мы не принимаем ничего — ни сокрушение, ни утешение — мы с ним не общаемся. Враг нападал подобным образом и на святого Силуана: то он внушал ему идти в мир жениться, то одеть вретище и спасаться в пустыне… То говорил, что он — святой, а то что не спасётся… Однажды Силуан спросил беса: «Почему вы мне говорите по — разному: то говорите, что я свят, то — что я не спасусь?» Бес насмешливо ответил: «Мы никогда правды не говорим». Именно поэтому мы и не вступаем с врагом ни в какой диалог. После общения с ним не останешься без вреда. Враг обвинял падшего монаха, и его обвинение, как мы знаем, соответствовало действительности — брат на самом деле пал, но мудрость и добродетель монаха были в том, что он презирал внушения врага, не обращал на них внимания, потому что они исходили от злого духа и не вели к настоящему покаянию, к Богу.

Самоукорение может исходить от ложного духа, и тогда мы отвергаем его. Если самоукорение причиняет терзание, смущение, стресс, отчаяние — оно отлично по духу от самоукорения, пусть и строгого, правдивого, болезненного, но доставляющего душе мир. Сокрушение подлинное происходит только от любви. Если нет любви — слезы не потекут. Ударив себя по носу, говорил отец Софроний, ты может и заплачешь, но, конечно, слезы эти не будут покаянными слезами, это — не плач сокрушения пред Господом. Ты будешь плакать о себе пред Богом, когда познаешь, что человек есть образ неизреченной божественной славы, но ты его осквернил… Сердце твоё будет искренно скорбеть, когда увидишь, что ближний, которому ты причинил боль — это Сам Христос, страдающий в обиженных нами. Эти и подобные мысли рождают сокрушение подлинное, не ложное. Нам должно различать, что за дух стоит за тем или иным духовным явлением. Важно не самоукорение само по себе, а дух, в котором оно совершается. И здесь опять к нам на помощь приходит связь с духовным отцом: если ты не знаешь, не уверен, сомневаешься — молись Богу, проси Его открыть Свою волю, вразумить тебя чрез слово духовного отца.

Припоминается ещё один случай, когда самоукорение было не по Богу. Некий монах часто падал в грех любодеяния, но каждый раз плакал и сокрушался. Продолжалось сие в течение многих лет. И вот однажды, после очередного падения, он вошёл в храм и приблизился к иконе Христа. Вдруг в его уме пронеслись страшные слова: «Как смеешь ты приближаться ко мне, нечистый, осквернившийся бесчисленными падениями? Не смей более приходить сюда!» В ужасе, почти бездыханно застыл грешник от таких слов. Но тут же раздался другой голос: «Отойди от него, прекрати терзать бедную душу. Сколько раз ты ввергал его в грех, и он всегда каялся. Ты, злобный, не отступаешь от него, неужели же Я его оставлю?» Конечно, это был голос Христа. Видите, в уме или сердце слова звучат одинаково, но дух — совершенно иной. Вражеское обвинение — холодно, мертвяще, шокирующе. Бог — если знает, что Его слова ранят тебя — никогда не скажет их. Он даст слово, если предвидит, что оно пробудит хоть какое‑то покаяние, сожаление, или что ты не скажешь: «А я этого не делал!» И Его слово всегда приносит утешение, мир, благодать.

Святой Силуан советует не вступать в беседу с помыслами, не противоречить им, но сразу прибегать к Богу. Мы не можем отсечь, то есть избавиться от навязчивых мыслей — это все равно что пытаться не впускать воду в автомобиль, упавший в реку. Но мы можем обратиться к Богу и сказать: «Господи, Ты видишь, что со мной происходит…», то есть исповедоваться Богу. И тогда помыслы могут отступить. Говорю могут, потому что человек — это тайна, и в каждом случае надо искать указания от Бога, готовых рецептов не существует. Будем просить Его научить нас делать правильный выбор, ведь все остальное совершает Он Сам. Мы делаем самую малость — обращаем взор к небесам, исповедуем немощь, и Бог дарует чистоту и свободу от помыслов.

В жизни часто случается, что не только навязчивые мысли не дают покоя, но вообще все вокруг обращается против тебя, не ладится. О таких временах говорят: «Восстал враг». И это действительно так. Но что же делать тогда? Некоторые раздражаются, выходят из себя, теряют мир… Вспомним, что без воли Божией с нами ничего не происходит — все от Бога. Бог промышляет о нас, обо мне, и раз подобное случается со мной, значит, это мне надо. Бог заботится о моем спасении, и поэтому все случающееся — служит мне во благо, во спасение. Современному человеку надо растолковывать даже такие простые вещи, раньше же говорили: «Значит, так Богу угодно», и как от руки Господней все принимали с миром. Люди знали Бога — от Него исходит исключительно благо, Он все творит со смыслом. И когда Он окончит процесс сотворения меня, я не найду слов, чтобы выразить Ему свою благодарность, удивление, любовь за все то «зло», выпавшее на мою долю. Если в трудные минуты мы будем так думать, то возможно уже и не скажем: «Опять враг нападает на меня!», а скажем: «Бог что‑то хочет сотворить со мною», и тогда неожиданно почувствуем мир, исполняющий душу. А может и нападения отступят…

 

О гарантии нашего спасения

Вопрос: Иногда ты просишь у Бога даровать тебе добродетель, причём такую, какая согласна с Его заповедью и которая стала бы гарантией твоего спасения. Но Бог не даёт её тебе, и становится не понятно почему, ведь я прошу того, что угодно Ему. И тогда приходит мысль: «Бог не слушает меня…»

Ответ: Часто, когда мы чего‑то просим, то просим, воображая просимое, и воображение наше — неверное. Мы по — своему понимаем смирение, мужество и т. д., и считаем, что, имея все это, мы наверняка спасёмся. И если бы Бог спросил: «Хочешь ли быть целым, невредимым и защищённым от опасности?» То каждый бы ответил: «Конечно, Господи!» Но поскольку Бог спрашивает: «Желаешь ли спасения?», то и откликаются на Его зов весьма немногие…

Одна из наших, детей Адама, ошибок та, что мы хотим гарантии, мы ищем гарантию. Как некто однажды спросил меня: «Отче, какой путь в жизни может гарантировать мне спасение?» Сначала я и не знал, что ответить, но вдруг пришла мысль, и я сказал: «Знаете, человек настолько грандиозен, что для него никаких гарантий нет и быть не может… Более того, их и не должно быть, потому что человеку дана свобода. И мы ищем не гарантии спасения, а спасение. Гарантия нашего спасения — Бог».

Но с Богом нам не всегда легко… Ты взываешь к нему, а Он словно не слышит, и тебе кажется, что никогда и не ответит. Адам, наш праотец, не преодолел подобного испытания, и поверил в то, что Бог, по — видимому, и не хочет, чтобы у него открылись глаза, а потому понадёжнее будет всё‑таки съесть этот плод, который ему предлагает сей незнакомый джентльмен, обещающий, что по вкушении от плода он автоматически станет богом. Вот ещё одно неверное понятие — «автоматически». Мы все верим в закон, закон для нас — гарантия: если нажать на кнопку, произойдёт то‑то, если сделаешь это, будет то‑то. И мы хотим жить под законом, потому что нам кажется, что таким образом нам гарантирована безопасность. Адам предпочёл закон, не доверяя любви Бога. Закон показался ему надёжнее, и он не пожелал по любви довериться Личности, Богу, и терпеливо ждать, когда Он дарует ему прозрение и рассуждение добра и зла. И что же, закон оказался надёжнее? Совсем нет…

Адам не понимал тогда всего этого, но человечество с тех самых времён мыслит теперь так же как он — мы не знаем, что значит «ипостасное» мышление, мы мыслим «объективно», в рамках закона, даже не задумываясь, что законы существуют ради меня, личности, и что «я» важнее закона, потому что я, по слову Писания, являюсь образом Божиим. Нам должно научиться мыслить совсем иначе, личностно, и ответить для себя на вопрос: «Кто есть Истина?» Но поскольку сама природа нашего мышления искажена, все это даже не приходит нам на ум. За всю историю человечества понятие «личность» так и не было осмыслено.

Итак, люди с помощью самых разных законов надеются обезопасить себя, избежать любого нежелательного происшествия, гарантировать себе спокойствие. Но если мы хотим понимать слово «гарантия» по — православному, то единственной нашей гарантией является Бог, Личностный Бог, Который совершенно свободен и Который сотворил нас так же свободными. Бог есть Личность, и потому нам иногда может казаться, что Он не слышит нас, не отвечает, или даже и вовсе не существует. И если люди хотят думать, что Бога нет, Он позволяет им и это. Полагаю, что такие люди могут иметь даже доказательства того, что Бога нет. Нам дана свобода, и потому здесь нет никаких гарантий, мы можем сами выбирать верить нам в Бога или не верить. Но только вверяясь Ему, мы имеем Его Самого нашей гарантией.

Как‑то я читал одну протестантскую книгу, и был поражён с какой уверенностью там утверждалось, что сейчас Сам Дух Святой говорит через автора, так как то, что он пишет, есть и в Библии. Мне было не по себе от этих самоуверенных слов. И я спросил отца Софрония: «Если протестанты так уверены, что через них говорит Святой Дух, то неужели мы, православные, не можем иметь в том гарантии?» Отец Софроний ответил: «Нет, не можем», и пояснил, почему мне было не по себе: «Мы не уверены, и никогда не можем быть уверены в том, что Дух Святой сейчас говорит в нас, потому что „мы ходим верою, а не видением“, мы веруем и потому говорим, и мы уповаем, что говорим слова, которые Бог даёт нам, но мы никогда не можем быть само — уверены в том, что чрез нас говорит Бог. Мы можем быть уверены лишь в том, что мы — грешники, и тогда единственное, что нам остаётся делать — это всецело предаться на милость Божию. Но не является ли это самым верным, надёжным и гарантированным путём?» Не раз отец Софроний повторял, что человек ничего не может сделать, как только положиться на Божию милость, и в этом — гарантия его спасения. Наша безопасность и защищённость в том, чтобы быть совершенно беззащитными, но верующими в беспредельную милость Божию. Преподобный Силуан говорит, что мы всегда должны иметь твёрдое упование на Бога. Но «должны» не в том смысле, что мы обязаны быть сильными, и никогда не падать в искушениях. Совсем нет, просто нам должно осознать и всегда помнить, что Бог не может меня оставить. То есть, конечно, может, ибо Он совершенно свободен делать все, что Ему угодно, однако Бог настолько верен Своей любви к нам, что мы с уверенностью говорим: «Богу невозможно меня забыть или оставить». Или как говорит старец Силуан: «Любовь не может забыть». Если хотите, это и есть наша гарантия. Но мы живём и обладаем ею не по привычке, не автоматически, не просто по некоему закону или, как гласит католическое учение, «ex opera operato», а исключительно по милости и воле Божией, причём горячо веруя, что Бог, конечно же, хочет моего спасения, и хочет его больше, чем я сам того желаю.

А иногда бывает, что мы желаем своего спасения не тем образом, каким его хочет Бог. Как‑то я находился в тяжёлом положении и вопиял: «Господи, дай мне покаяние!», но в ответ почувствовал некое резкое отвержение. Недоумевая, я сказал: «Господи, неужели ж я не могу просить Тебя о покаянии, не Твоя ли это заповедь? Или Ты хочешь сказать мне, что я прошу не то, что мне надо? Может и так, Господи, но ведь Ты можешь дать мне то, в чем я действительно нуждаюсь». Не раз бывало со мной, что я задавал Богу глупые вопросы, но Он отвечал мне премудро. И теперь мне понятно, что нам надо общаться с Богом на Его частоте и стараться мыслить так, как мыслит Бог. Вот в чем суть нашего послушания — чрез послушание мы учимся быть чуткими к воле Божией, к голосу Божиему, и достигаем мы этого высокого состояния чрез наше ежедневное послушание игумену и всем братьям и сёстрам. Через маленькое отсечение своей воли перед ближним мы учимся быть послушными и постепенно восходим к совершенству — к общению с Богом и уподоблению Ему, Который Сам был послушен Отцу до смерти. Бог всесилен и премудр и, самое главное, Он есть Любовь, поэтому‑то мы и вверяемся Ему безбоязненно, зная, что все что Он творит со мной есть благо для меня. И если Он не отвечает мне даже на, казалось бы, святую просьбу о покаянии, то это неспроста. Думаю, в то время Бог не мог даровать мне покаяние потому, что я искал покаяние не так, как следовало бы: я смотрел вглубь колодца, а хотел видеть звезды…, и причём в полдень. А надо ведь было дождаться темноты, поднять голову, и тогда уже смотреть на звезды. Мне кажется, что здесь опять затрагивается вопрос свободы человека. Мы — сами творцы своего спасения, а не только Бог. И если я хочу в полдень видеть звезды в колодце, Бог позволяет мне делать это, ибо я тоже должен участвовать в своём спасении и волен выбирать то, что хочу. Однако не лучше ли поскорее понять, что если я хочу видеть звезды, то должен искать их на небе, причём, когда стемнеет.

Я говорю, что мы сами являемся творцами своего спасения, но чтобы не уклониться в ошибку и ересь, следует добавить, что здесь подразумевается участие нашей воли, наш выбор. Бог с уважением относится к нашей свободе, даже если я хочу предать Его фарисеям. В таком случае Он скажет мне: «Что ж, делай что хочешь…» Но не надо, не будем доходить до такого состояния.

И когда я говорю, что мы — творцы своего спасения, и должны, обратив взор к небу, ждать полуночи, то, вполне возможно, что так поступить — мне просто пока не под силу… А в духовной жизни — это и всегда мне не под силу, так как сила моя — только от Бога, от меня же зависит лишь выбор. Перенося скорби от ближних, или переживая собственную греховность, или видя свою слабость и неспособность избавиться от эгоизма и так далее, мы страдаем ради своего спасения и терпим все это как муки рождения, и иногда нам не остаётся ничего другого, как только терпеть. Что поделать, терпи — завтра будет новый день. Преподобный Исаак Сирин советовал тому, кто переживает подобное отчаяние, закутаться в свою мантию и идти поспать. Или как отец Софроний сказал пустыннику: «Когда невмоготу — отступи назад, и выпей чашку чая». Все эти слова говорят об одном и том же духовном состоянии, и если мы терпим подобные муки рождения, если терпим самих себя, то становимся матерями и отцами, рождающими самих себя в Вечность. Не нашей силою совершается наше спасение, но нашей свободной волей, нашим выбором, нашим согласием все претерпеть. Сила же — исключительно Божия. И иногда Бог попускает нам как бы биться головой о стену, без всякого результата, чтобы, как я думаю, научить нас, и мы воочию бы убедились, что ничего не можем без Него. Почему? Да потому что мы — всего лишь творение. И когда что‑то совершается с нами Его силою, то это всегда происходит так просто, так естественно, словно само собой. При наступлении третьего этапа духовной жизни, то есть при возвращении благодати Божией после долгого периода испытания и богооставленности, человек уже не будет искушаться мыслью, что он сам достиг такого состояния. Он никогда не будет укорять ближнего, говоря: «Почему я смог достичь, а ты нет, а?», так как он со всей очевидностью будет знать, что это не он, а сила Божия совершила с ним чудо. Я уверен, наступит день, когда вы увидите себя преображёнными, но как это произошло с вами, возможно, и не поймёте. Да, вы трудитесь, несёте подвиги, стараетесь…, но добиваетесь результата не так, как те, которые ходят в спортзал и через полгода замечают у себя увеличение мускулатуры. Ты можешь провести всю жизнь в спортзале, а стать атлетом только в глубокой старости, причём мгновенно, неожиданно. И это происходит всегда просто, изящно, прекрасно, потому что здесь все совершает Бог. Проведя жизнь в борьбе, мы приобретаем громадный опыт, познаем Бога, начинаем различать Его голос, понимаем, как творить Его волю. Так было с преподобным Силуаном, который провёл пятнадцать лет в, казалось бы, бесплодной и бесполезной борьбе. Я думаю, скажи ему Бог: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся» несколько ранее, или, может быть, лишь на день раньше — Силуан бы не понял силу и значение этих слов Христа. Но, наконец, наступил час, когда Силуан находился в должном расположении духа и был способен воспринять откровение от Бога — Господу стало возможно говорить с ним, и Он тут же явился ему.

 

О грядущих испытаниях

Мы каждый день видим все большее распространение зла, может быть, во исполнение слов Господа о том, что сейчас наступило время и власть тьмы. Но у нас есть и слово, данное Им святому Силуану: «Держи ум твой во аде, и не отчаивайся». Слово это действует на всех уровнях и во все времена. Тайна беззакония, по слову апостола Павла, совершается у нас на глазах, и зло неудержимо стремится к своей цели — это и есть «держи ум твой во аде», то есть не закрывай глаза на то, что происходит сегодня в мире, будь реалистом. В последние годы постоянно чувствуется неизъяснимое внутреннее давление, которое все время увеличивается в душах у многих людей. Но не надо отчаиваться, Христос уже победил эту тьму. Он не говорит: «Я одержу победу над миром», Он говорит: «Мужайтесь, Я победил мир». Он знал о Своей победе ещё до креста. И потому не надо отчаиваться.

Мы должны пережить мучительный кризис. Не знаю, когда он начнётся, к сожалению, я не пророк. Но крайнее, чего достигнет мир — это пришествие антихриста, которое является ничем иным как кратковременным миражом. Для нас, немощных людей, его пришествие представляется чем‑то ужасным. Помните, как в своё время повеление тирана Навуходоносора навело страх на все подвластные ему народы, тогда как три благочестивых отрока, не зная дословно заповеди: «не отчаивайся», но чувствуя её силу в своей молитве, нисколько не испугались, и адское пламя им не повредило. Божественная роса орошала служителей Бога. Мы знаем и готовимся к грядущему испытанию, не надеясь, что произойдёт некая перемена к лучшему… Но нам известно кто будет победителем. Нас ждут испытания, превосходящие меру человеческую. А раз они превосходят наши силы, то, значит, это — время действовать Господу. Прилепимся к Нему единому и будем молиться Ему, прося сохранить всех нас: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твоё, исполнение церкви Твоея сохрани».

Я часто думаю о следующем. Смотрите, денег тогда не будет, и чтобы жить надо будет принимать печать зверя. Принять печать зверя означает вечную погибель. Но без денег, как ты будешь существовать, ведь не только пищу невозможно будет купить, но и остаться в своём собственном доме не сможешь, так как не сможешь уплатить налоги. Куда тогда идти христианам, ставшим изгоями подобно Каину, имевшему на себе особый знак, по которому каждый мог узнать его? Любой, убивший христианина, будет восхваляем за такой поступок. Все люди будут ненавидеть нас, как говорит Христос. И тот, кто будет убивать христиан, будет думать, что совершает нечто великое, что служит тем Богу. Что же нам делать тогда? Ведь мы будем совершенно беспомощны. Уже сейчас все упирается в деньги, без которых ты — ничто. Сейчас важен не человек, а его кошелёк. Ты умрёшь, и никто не пожалеет об этом, лишь бы твои деньги остались целы. Люди живут с постоянной мыслью заработать побольше денег. Но не безумие ли это?

Видя такое, что мы можем сделать? Ничего, как только держать ум во аде… Но в этом и сокрыта наша надежда. Раз мы не можем изменить ничего, то мы уповаем на единого Бога, Который что‑то Сам совершит в такие времена. Что? Даже не думай что, мы этого и представить себе не можем. Помните, как Навуходоносор сказал трём отрокам: «Если не поклонитесь, то в тот же час брошены будете в печь, раскалённую огнём, и тогда какой Бог избавит вас?» Но они ответили: «Бог наш, Которому мы служим, силен спасти нас от печи… Если же и не будет того, то да будет известно тебе, царь, что мы богам твоим служить не будем» . Кто из людей может так вести себя пред сильными мира сего и так говорить? Исключительно тот, в ком присутствует благодать Божия. Но найдёт ли Сын Человеческий человека, имеющего такую веру? Будем молиться: «Ей, Господи, дай мне быть таким человеком». Пусть каждый из нас скажет: «Ей, Господи, дай мне веру». Попросите такую веру и для меня, и для всех нас.

Увидим, что нас ждёт, помня, что Христос заранее предупредил нас о трудных временах. Зачем Он предупреждает нас? Как говорит Златоуст, именно для того, чтобы нам избежать их. Тех, кто является членом Церкви, ожидает рай, но мы говорим и об аде, для того, чтобы не оказаться в нем. Христос предупреждает, что в последние времена будет царить неверие. Его слово может помочь нам не следовать общим широким путём. Не раз отец Софроний напоминал нам, что в мире, который сейчас не молится, мы подобны одинокой молекуле воды в ледяном океане. Как нам не замёрзнуть вместе со всеми? Конечно, по — человечески рассуждая, это просто невозможно, даже если ты не хочешь остывать вместе со всеми. Но помня этот образ, всеусиленно старайся идти против течения, чтоб не лишиться спасения. Знай, что усилие, которое ты прилагаешь, чтобы сохранить веру, может быть является более великим деланием, чем подвиги и чудеса древних аскетов. Живя в ледяном современном мире, мы ничего не можем достичь своей нынешней аскезой, разве лишь не замёрзнуть совсем. Даже просто не замёрзнуть есть уже сверхъестественное явление, так как мы, каждый из нас, являемся частью общечеловеческого древа, молекулой в океане, носителями единой природы. Однако отличие человека от растений и животных заключается в том, что в нем есть нечто такое, что позволяет ему преодолевать даже свою собственную природу. Говорю я все это для того, чтобы никто из вас не пришёл в отчаяние, когда увидит, что все его труды и усилия кажутся совершенно бесплодными. Они лишь кажутся бесплодными, потому что брань, которую мы ведём, превосходит нашу природу. Борьба наша за сохранение веры идёт против всего мира, вопреки образу жизни этого мира. И если ты забудешь, что твоя малая вера и то малое, что ты делаешь, уже являются сверхъестественным деланием, то ты легко можешь отчаяться при виде своей кажущейся бесплодности. А отчаявшись, сдаться и из‑за этого потерять спасение. Не сдавайся, и ты не погибнешь.

Люди мирские сейчас часто говорят так: «Нет, такое просто невозможно, ведь это вопреки законам природы!» Но мы отвечаем: «Конечно, невозможно. Но что же вы ожидаете от Бога? Только того, что возможно? То, что возможно, вы можете сделать и сами. Я же от моего Бога жду только того, что является невозможным». Действительно, Бог попускает нам и трудиться, и изнемогать, и искать Его, и кричать к Нему… А Он молчит, как будто Его вовсе нет. Каждый из нас знаком с таким явлением. Верующие называют это молчанием Бога. Гордому же кажется, что Бог не желает и взглянуть на него. Они не знают, что Бог нас любит, и что причина Его яко бы отсутствия есть наша гордость. Если Бог молчит, значит, к тому есть повод. Может это гордость, а может что‑то ещё, а может и Его премудрый Промысл о нас. Ведь всем нам надо пережить немало испытаний и кризисов; посмотрите на жития святых и через что они прошли.

Итак, нам предстоит пережить великий кризис. И он может начаться в любую минуту. Посмотрите, насколько хрупка мировая система. Она основана на цифрах. Нажал не ту кнопку, и все исчезло. Вытащил вилку из розетки не в тот момент, и все пропало. Это — виртуальный мир. Даже деньги являются виртуальными. Что такое денежная купюра? Маленькая бумажка, которой мы придаём особое значение. За одну — ты можешь купить бутылку вина, за другую — ещё что‑то. Однажды на почте я купил марку, чтобы отправить письмо заграницу, и вдруг сам удивился тому, что за два фунта купил какую‑то одну крохотную бумажку. Я ведь за эти деньги мог купить целую стопку хорошей бумаги! Мне могут сказать, что это сейчас так, а раньше деньги были золотыми, и все было иначе. Но какая разница? Какую ценность имеет золото? Помните древнегреческий миф о царе Мидасе, который обращал в золото все, к чему прикасался. Протянул руку взять хлеб, и хлеб превратился в золото, дотронулся до одеяла, чтобы укрыться, но и оно превратилось в золото, и так далее. Но золото не может тебя ни согреть, ни насытить, ни стать твоим жилищем… Золото — вещь не настоящая. Раньше за фунт золота можно было купить дом, а теперь лишь пару собак охранять этот дом… Но почему цена золота именно такова? Деньги всегда были виртуальными, это — выдуманная реальность. Но, конечно, они очень удобны. С теми, кто починил мне крышу, мне гораздо легче расплачиваться деньгами, чем, скажем, молоком. Может им и не надо моё молоко. Я им даю деньги, и они могут купить себе все, что надо. Деньги — практичная вещь, хотя и искусственно созданная, они не стоят того, чем мы их считаем. Настоящей ценой, если ты что‑то отремонтировал у меня, будет дать тебе взамен то, что тебе надо и что имеет действительно такую же цену как твой труд. Если у меня нет ничего стоящего и нужного тебе, я даю тебе деньги, имеющие выдуманную ценность.

Сейчас деньги заменяются электронными цифрами — ещё более не настоящей реальностью, хотя система эта даже более практична, чем деньги. У тебя есть пластиковая карта, и ты можешь расплачиваться ею везде, покупая все, что хочешь. Украсть твои деньги очень сложно. Тебе их не надо считать, все делает компьютер, и так далее. Вам наверно известны все эти удобства лучше, чем мне. Все это настолько удобно, что является просто гениальным изобретением.

Но какой мы сделаем вывод из всего выше сказанного? Держи ум твой во аде. Мы видим, что происходит в мире, и рано или поздно наступит такой момент, когда надо будет сделать выбор: либо все, либо ничего. И я говорю Господу: «Господи, дай нам в тот момент веру, чтобы выбрать ничего, но быть с Тобой». И доверившись Богу, будем ждать, что Он сотворит с нами во время того кризиса. Когда мы живём в мире и покое, то нам иногда кажется, что Бог вовсе не существует, а может Ему тогда и не надо являть нам Себя… Но во время кризиса не так, во время кризиса Он нам являет Себя воочию, даже если ты прежде не верил в Него.

 

О том, как должно переживать трудные минуты

Вопрос: Вы говорите о жизни в Боге, о видении Бога, о жажде уподобиться Ему. Мы приходим в монастырь, имея это желание, но вот через какое‑то время ты начинаешь видеть, каков ты есть на самом деле, и что все в тебе и вокруг тебя противится Богу. А ты словно парализованный бессилен сделать и шаг. И это — действительность. Это — истинно так, но что же мне делать с этим, как мне жить дальше, как обрести Бога?

Ответ: Я думаю, что всякая истина — от Бога, ибо Бог есть Истина, и Бог всегда близок, если присутствует истина. Мы можем не осознавать этого, но в момент истины Он всегда близок к нам… И когда мы видим, что все вокруг нас или даже и в нас самих противится Богу, и мы не можем избавиться от этого, то, во — первых, возможно, что это — время обратиться к духовному отцу. Конечно, не для того, чтобы говорить ему, что ты в гневе чем‑то ударил брата, или что‑то подобное сему…, подобное мы исповедуем в новоначалии, но впоследствии мы прибегаем к духовному отцу за разъяснением, за наставлением как избавиться от смущения и смятения духа. Это — во — первых, но во — вторых, как вы говорите, это тяжёлое состояние может быть и реальностью, действительностью. Не уверен, что могу вполне объяснить вам это, но все же постараюсь сказать, как я вижу и понимаю такую ситуацию.

Да, в момент истины Бог весьма близок, но, посмотрите, святой Силуан находился в состоянии, о котором вы говорите, годами, и уже не знал, что ему и делать или как терпеть. Прошло пятнадцать лет суровой аскетической борьбы, а он так и не смог приблизиться к Богу, и даже напротив, достиг глубин ада. Однако то был момент, когда Богу стало возможно говорить с ним. И если бы мы знали, что нам должно делать в такие тяжкие минуты, то, думаю, всегда находили самый неожиданный выход из любого подобного духовного кризиса. Но… Тот факт, что вы не видите выхода, есть реальность. Это — реальность, выхода действительно нет, и потому Христос говорит: «Держи ум твой во аде», то есть, «будь реалистом. Ты видишь, что не в силах победить врага… Знай же, что бороться с ним надо иначе. Будь реалистом, и всегда помни кто ты такой. Ты — грешник, и потому твоя вечная участь быть в аду, нести наказание и быть разлучённым от Бога навеки. Будь реалистом, и прими все это… Но помни! Помни, что минуту назад ты сам сказал, что душа твоя знает Меня, знает, что Я — Милостивый. Не забывай же этого! Ведь это значит, что тебе нет нужды отчаиваться. То, что абсолютно недостижимо для тебя, как ты сам видишь, то для Меня легко».

Так мы опять вернулись к словам отца Софрония. И я уверен, что в сем образе мысли и жизни духовной как раз и сокрыт исход из кризиса, о котором мы сейчас говорим. Многие современные люди часто находятся в состоянии депрессии, не подозревая, что состояние их — духовное, и не является психической болезнью, и что они, переживая кризис, весьма близки в тот момент ко Христу. Но, не зная этого и надеясь найти себе облегчение, они идут на приём к психиатру…, да и что им, бедным, остаётся ещё делать в этом отвергающем Бога мире. Знай душа силу слов святого Силуана, наверняка тут же вышла бы из обдержащего её тягостного мрака, не нуждаясь в таблетках. Потому что, как мне кажется, люди очень часто путают духовное состояние с физиологической болезнью. Ведь что такое «ад»? Посмотрите на Силуана, когда он дошёл до того, что воскликнул: «Ты — неумолим!» Можно сказать, что по форме его переживания выглядели, как тяжёлая депрессия, хотя мы и не думаем о нем, как о пережившем депрессию. Мы видим в нем подвижника, героя. Конечно, он — герой, но испытал‑то он именно то, что мы именуем отчаянием, депрессией, безвыходностью, тоской и прочее, причём мера его страданий была ужасающей. Другой на его месте покончил бы жизнь самоубийством, выпрыгнув из окна… Лично мне кажется, что психические расстройства в большинстве своём являются духовными явлениями, о чем современный человек и не догадывается — мы живём в атеистическом мире.

К сожалению, исчерпывающего ответа на Ваш вопрос я дать не могу, и все сказанное выше чувствую скорее интуитивно, и этим делюсь с вами.

 

О гневе Божием

Вопрос: Когда Бог выражает Своё негодование, мы видим и в этом Его любовь к нам. Но бывает ли так, что Он просто гневается, без мысли, так сказать, о нашем спасении? Может ли Бог позволить Себе негодовать, выражать неудовольствие?

Ответ: Бог не позволяет Себе таких вещей. Все, что Он творит — Он творит по любви.

Нам надо быть весьма осторожными с употребляемой нами терминологией, особенно английской, и ещё более французской. Из всех западноевропейских языков более подходящим для разговора о Боге является немецкий как более богатый и содержательный. И на английском можно выражать глубокие духовные понятия, если то — церковный английский язык, то есть язык Священного Писания.

Вы спрашиваете: «Может ли Бог позволить Себе негодовать?» Даже если мы употребим вместо слова негодовать, слово печалиться, гневаться — всё это реалии нашего человеческого мира, мы живём этими понятиями и вкладываем в них свой смысл. Мы употребляем эти слова в человеческом контексте и потому чувствуем в них соответствующую энергию. Говоря: Бог может позволить Себе негодовать, мы тем самым невольно полагаем, что Бог может сделать что‑то и не ради нас… Вот почему я всегда подчёркиваю, что обращаться со словом надо внимательно, вдумчиво. Одни и те же слова, в зависимости от контекста, могут иметь совершенно различное содержание и влияние. Слова из повседневной жизни в мире духовном обретают иное измерение — за ними стоит иная реальность. Так, все, что творит Бог — Он творит по любви, но не потому что у Него много любви, а потому что Он есть Любовь. Если ты имеешь, то можешь и потерять, но если ты есть, то уже не потеряешь, уже не перестанешь быть тем, кто ты есть, кем ты стал. Разве, если умрёшь… Бог не умирает, Он всегда есть, также как не умрёт и тот, кто стал тем, кем Бог заповедал ему стать… Божий гнев — никогда не обращён на меня лично, но на то, что находится во мне, что я произвольно стяжал и за что ответственен: это — грех, неправедное богатство, и т. п. Вот на что обращено Его негодование, и вот почему святые учат нас ненавидеть не грешника, а грех. Бог печалится, видя меня пребывающим во грехе, не понимающим своего бедствия, не желающим исцелиться, полюбившим падение. Но если Он замечает во мне способность покаяться, то проявляет Своё «негодование», то есть предоставляет мне возможность перенести некие скорби. Подобное отношение к гневу Божьему как выражению Его благости, как предоставлению мне случая преодолеть все дурное во мне — это и есть исполнение заповеди Христа, данной святому Силуану: держи ум твой во аде и не отчаивайся. Не отчаивайся потому, что несмотря на все совершающееся зло — есть надежда. Есть надежда, даже если ты её и не видишь. Во всем, что творит Бог сокрыта Любовь — Он все делает ради спасения. Веришь или нет, но именно ты и есть тот, кого Он любит. Сейчас я говорю о каждом из нас.

Мы не всегда понимаем вышесказанное, и тогда надо поразмыслить над этим, убедить себя, и вскоре Бог даст и на опыте пережить эти истины. О, если бы мы сумели не только со смирением, но и с благодарностью принять наказание от руки Господней: тогда, по миновании периода терпения, настанет день, когда у нас не достанет слов выразить своё восхищение Его Любовью, Его заботой о нас. О Себе Бог и не думает… Мы иногда говорим, что служим Богу — но это неверно, это, так сказать, святая ложь. Нет, Бог служит нам! Но желая научить заботиться о возлюбленных, заповедует служить Ему, служить ближним. От нас Он ничего не получает, мы Ему ничего не приносим… Да Ему и не надо от нас ничего. Моё стремление, горячее усердие Он приемлет как самое совершенное служение, причём для того, чтобы Самому послужить мне — отдать Сына в Жертву ради меня, ради моего спасения. В одном из писем Давиду Бальфуру отец Софроний прекрасно объясняет смысл некоторых духовных понятий, ставших для нас неудобоприемлемыми. Так, не мы служим Богу, но Он служит нам: Его единственное желание — послужить, отдать Себя до конца, и чем более мы смиренны, чем более восприимчивы к Любви, тем более Он отдаёт нам Себя.

 

Об отношении к слову

Ежегодно в Великий Четверток отец Софроний приглашал нас к себе и мы вслух читали Евангелие. Первый отрывок из Евангелия от Иоанна он всегда читал сам, прося нас поправлять его ошибки. Так продолжалось вплоть до последних двух лет его жизни, когда он был уже просто не в силах читать. Читал он медленно и ровно, понимая и чувствуя каждое слово, хотя английский язык он знал далеко не так хорошо как другие иностранные языки. Ведь он начал изучать его, когда ему было уже под семьдесят. До приезда в Англию он его совсем не знал. У него не было зубов, и потому можно было заметить, что его произношение не всегда верное, хотя все буквы и слова он выговаривал как следует. Он нам говорил, что над произношением он работал особым образом, так чтобы люди не могли заподозрить, что у него вовсе нет зубов, и чтобы никому не надо было напрягать слух, стараясь понять его речь.

Приведу несколько примеров, показывающих, насколько глубоким было его отношение к слову. Так, когда дело касалось духовных вопросов, он никогда не пользовался современными переводами Священного Писания. Мы и по сей день употребляем в нашем монастыре Библию короля Иакова, в которой хотя и есть ошибки, и притом немалые, свойственные протестантскому пониманию Писания, но перевод которой все же был сделан людьми, благоговейно относящимися к слову, и который поэтому получился необычайно добротным. Как‑то я прочёл отцу Софронию отрывок из нового современного перевода Библии и спросил, каково его мнение. Он ответил: «Напоминает газетную информацию». Хотя то, что я ему прочёл, было одним из лучших общепринятых научных переводов. Возможно, что такие переводы в чем‑то даже более верны, но они не годятся для богослужебного и молитвенного чтения. Почему?

Человек выражает себя в слове, и сейчас языки меняются потому, что меняется человек. Я более — менее знаю шесть языков, и могу сказать о такой тенденции в каждом из них. Современная версия любого из языков отличается своей сухостью и холодностью. Языки становится весьма информативными и, может быть, грамматически правильнее, но какими‑то стерильными, бездушными, лишёнными теплоты и глубины. Говорю это про языки, которыми владею, но не знаю, как дело обстоит, скажем, с китайским. Хотя не удивлюсь таким же переменам и в нем, потому что развитие человечества в истории — это все большее усугубление нашего падшего состояния. Чем глубже смотришь в века, тем больше убеждаешься, что раньше человек был гораздо более верующим в Бога, вера была естественным состоянием. Во времена Авраама все были верующими, каждый по — своему, но верующими. Посмотрите на времена Христа, и вы увидите, что некий военный офицер, римский сотник, не только оценил Христа, но и принял Его сердцем. Он пригласил Его в свой дом с такой верой, что Христос сказал: «И в Израиле, Моем народе, происшедшим от верного Авраама, не нашёл Я такой веры». А ведь вера естественна для человека. Или посмотрите, как апостол Павел перед языческими правителями говорит о Свете, осиявшем его, и о голосе с Небес, который он слышал. Кто из вас сейчас стал бы говорить о своих видениях президенту? Во времена пророка Давида только глупец мог сказать в своём сердце: «Бога нет», и его наверно сразу бы изолировали. Но с годами таких глупцов становилось все больше и больше, и теперь уже мы, верующие в Бога, считаемся безумными. То есть эволюция человечества в истории — это эволюция падения, и этот процесс непременно отражается в языке.

Современные языки аналитичны, правильны, безупречны, но безжизненны. Читаешь Писание на древнем языке, иногда даже не все понимая, но всегда чувствуешь его дух. Или возьмите Апокалипсис Иоанна, где вообще ничего нельзя понять. (А может нам и не надо все сразу понимать, так как мы поймём Откровение лишь со временем). Вдохновение, которое касается тебя при чтении Библии, привлекает тебя все к большему чтению и пониманию прочитанного. Смысл открывается постепенно. В мире происходит все больше и больше таких событий, о которых в Библии говорится прикровенно. Удивительно, что такая книга как Откровение Иоанна Богослова вошла и остаётся среди прочих канонических книг Священного Писания. Она была принята людьми, причастными божественного пророческого духа, которые и отличили её от многих других нездоровых произведений того времени. Понимаешь ли ты её или нет, не смущайся, попробуй читать эту книгу. Когда тебе тяжело, читай 21 и 22 главы, и ты найдёшь утешение, они вознесут тебя на высоту из глубины твоего ада. Таково действие слов Писания.

Человек выражает себя в слове, и слово его отражает состояние, в котором он находится. Почему древние языки теплее и духовнее современных? Да потому, что человек тогда умел молиться, а теперь он изобрёл компьютер. И нынешнее слово есть слово компьютерное. Святой Силуан говорил, что не должно разговаривать с животными как с человеком, а мы теперь разговариваем не то, что с животными, но с бездушными вещами. Существует несколько языков (Бейсик, Фортран, Паскаль и другие), с помощью которых человек общается с электроникой. И, конечно, все это, как вы сами видите, отражается в повседневной речи любого человека. При этом человек думает, что он стал более творческим, не понимая, что на самом деле все более погружается во мрак. Слово теряет свою пророческую силу, хотя слова остаются вроде все те же. Однако употреблять слово вне его пророческого значения есть своего рода хула.

Адам, пребывая в Раю, общался с Богом без слов, вернее мысль тогда была почти то же самое, что высказанное слово. Пребывание с Богом включает в себя и слышание, и беседу, и многие другие виды общения с Ним. Древние языки гораздо более ёмкие, чем современные. Так, чтобы выразить общение с Богом, разговор с Ним, слышание Его, видение и так далее, достаточно было сказать, что Адам «слышах Бога ходяща в Раи», и для человека с тем менталитетом было понятно, что речь идёт о полноте богообщения, а совсем не то, что Бог «гулял» по райскому саду, как мы понимаем это сейчас. Слово «ходить» теперь означает передвигаться своими ногами, шаг за шагом. Даже современная грамматика стала другой, более упрощённой, многое просто утеряно, так как для нас древние формы кажутся слишком сложными. Но вместе с этим теряется и богатство языка, он становится рациональным.

Взять хотя бы французский язык, который изначально был создан искусственно и академично. В детстве, преподаватель французского языка говорил нам, что пока этот язык был языком дипломатов, то всякие недопонимания были исключены, потому что каждое слово имело единственное, строго определённое значение. Сейчас общераспространён язык английский, в котором каждое слово имеет несколько значений, и потому случается много всяких недоразумений. В английском языке широкое поле для всевозможной игры слов и двусмысленных выражений. Этим умело пользовался Уинстон Черчиль, оставивший после себя немало крылатых выражений. Возможно, для политики французский язык является самым лучшим языком, но для духовных целей, как чересчур ограниченный, он совершенно не подходит. У него нет средств для выражения понятий православной аскетической жизни, и потому французский перевод Библии — это всего лишь перифраз. Многие люди приходят к нам в монастырь, и мне, когда я жил здесь, приходилось общаться с ними на французском языке, и тогда я не раз замечал, что передать какие‑то духовные понятия на этом языке было гораздо труднее, чем на английском, а на английском труднее, чем на греческом или славянском.

Славянский язык, насколько я понимаю, создали себе не славяне, выучившие греческий, но святые Кирилл и Мефодий, два грека, которые прочувствовали и освятили своей святой жизнью каждое слово и выразили на этом прекрасно освоенном ими языке богатейший духовный опыт, которым владели. То есть они не только перевели на уже существовавший славянский язык духовную литературу, но и наполнили его необыкновенно благодатной атмосферой, так что на этом языке стало возможно передавать с чрезвычайной ясностью самые глубокие духовные понятия. Если на греческом языке будет утеряна вся аскетическая литература, то можно будет взять её на славянском и перевести почти дословно. Я сказал «почти дословно», потому что всё‑таки у каждого языка свой особенный дух и своя манера выражения, и потому греческий и славянский языки тоже различны. Слыша богослужение на этих языках у нас в монастыре, я всегда чувствовал, что греческий для меня — словно язык отца, а славянский — язык матери. Славянский очень часто выражает сердечное чувство, а греческий — мысль. Но, конечно, мысли эти не сухие и философские, а рождённые избытком сердечной жизни, так же как и выраженные на славянском языке чувства — это не отсутствие мыслей, но сердцем переживаемые мысли. В этом и заключается вся суть великой духовной культуры Добротолюбия — стяжание единства ума и сердца. В славянском языке делается акцент на сердце, в греческом — на ум. Взять, например, слово акедиа, которое переводится на славянский как уныние, то есть относится к сердечному чувству, а на греческом понимается как беззаботность о своём спасении. Или слово катаниксис на славянский переведено как умиление. Слово мартирос переведено как мученик, а по — гречески — свидетель. Не просто тот, кто почему‑либо мучается, но мученик за своё свидетельство — это по — славянски, но и по — гречески — это не просто некий свидетель на суде, но свидетель, чьё сердце преисполнено жизнью и который желает поделиться ею со всем миром.

То же самое я замечаю и в церковном пении, славянском и византийском, которые я очень люблю. Византийское пение для меня словно чистейший кристалл, а славянское — словно бархатный покров. Сегодня многие пытаются переложить славянские песнопения на византийский распев, но получается не всегда удачно, и, может, потому что современный человек не живёт подлинной духовной жизнью, а словно какой‑то искусственной. Впрочем, мне доводилось слушать и хорошее византийское пение на славянском языке, то есть такое сочетание возможно. Лишь бы оно, как мне кажется, не было слишком «совершенным», и потому безжизненным, или, напротив, сентиментальным.

 

О слове, действующем на сердце

Иногда то или иное слово Писания или богослужения поражает нас своей красотой и силой. Надо быть внимательным к таким случаям, потому что даже если ты не знаешь, не вполне понимаешь значение слова, оно является для тебя ин — формацией, энергией, действующей на глубинном уровне. Если слово отзывается в сердце, оно — для тебя. Каждое слово Писания должно бы переживать подобным образом. Иногда бывает, что мы, часто читая или слыша в Церкви одни и те же слова, привыкаем к ним, но вдруг какое‑то слово, стих, строчка переживаются заново с чрезвычайной силой и дотоле неведомым пониманием. Это слово становится откровением, светом, просвещающим ум: Бог указует тебе путь, который должно уразуметь, чтобы следовать им. Может подобное случается потому, что в такие моменты мы бываем ближе к Богу, или уже стяжали опыт, благодаря которому готовы воспринять чрез слово новую жизнь свыше, как это произошло со святым Силуаном, принявшем от Христа, казалось бы, странные слова: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся». Пятнадцать лет суровой борьбы и адских мук подготовили его к этому слову. Эти годы были необходимы. Многие люди спрашивали меня о значении слова: «Держи ум твой во аде», но я не знал, что ответить. Теперь мне ясно, что то слово было дано Силуану, не мне, и поэтому я, конечно, не знаю, как жить по нему. Некоторые даже смущаются им. Чтобы понять и жить по этому слову, святому Силуану прежде пришлось пройти долгий подготовительный путь. Только тогда слова Христа могли стать для него энергией, силой, информацией на духовном уровне. Бог никогда не действует без учёта нашего состояния, спасение — это совместное делание Бога и человека. Если бы все зависело только от Бога, Он даровал бы каждому из нас спасение с момента зачатия, без всякой аскетической борьбы с нашей стороны. Но тогда бы мы никогда не стали подлинно богами. Чтобы стать подобными Ему по благодати, необходимо добровольно откликнуться на Божий призыв и трудиться вместе с Ним, жить с Богом. Господь смиренно ждёт нас, стоя при дверях и кротко стучась в сердце, доколе мы не отзовёмся, не расположимся к Нему. Он не насилует волю человеческую, Его голос подобен нежному ветерку. Мы можем его и не услышать. И когда уже нет надежды, что Ему откроют, Он отходит.

Почему многие наши молитвы остаются неуслышанными? Думаю, потому что мы не готовы получить просимое, или не расположены должным образом к тому, через что прежде должны пройти. Скажем, мы просим: «Господи, дай мне смирение». Но чтобы воспринять от Бога смирение, должно быть готовым к нему. Чтобы эта молитва исполнилась, должно пройти долгий нелёгкий путь. Мы просим смирение, и я уверен, Бог в тот же самый момент говорит: «Аминь, да будет по прошению твоему», но ведь мне надо сначала понять, что есть смирение. Преподобный авва Дорофей говорит, что если ты просишь у Бога смирение, то это значит, просишь быть гонимым. Отец Софроний, более нас внимательный к духовной жизни, встречал находящие на него скорби и напасти с мыслью: «Бог услышал мою молитву!» Если кто‑то обижал, оскорблял его, он принимал это как ответ от Бога на его просьбу о смирении, сознавая, что ещё не достиг должного духовного роста и потому нуждается в содействии скорбей. Вот почему, думаю, многие наши молитвы кажутся неуслышанными. Мы относимся к скорбям как к неудачам, мы считаем, что нам «не везёт». Не задумываясь о Боге и Его промысле, мы не видим связи между молитвой и тем, что происходит с нами. Отец Софроний был не таков. Хорошо бы и нам быть похожими на него. Когда нападают скорби, не будем смущаться, но скажем: «Бог услышал мою молитву, и начал что‑то творить со мною. Значит, наступит время, когда я получу просимое. Не знаю, даст ли Он мне смирение, или любовь, или терпение, но что‑то Он совершит».

Слово, приводящее сердце в движение, дано от Бога именно тебе, в данную минуту. Оно просвещает разум, и будет иметь значение для тебя в будущем. Будь внимателен к нему. Если ты просишь что‑то в молитве, и замечаешь, что слова молитвы созвучны чему‑то внутри тебя, то это тоже очень важный момент. Как‑то я думал: «Ну, неужели Богу так важно, какие слова я говорю Ему? Ведь Он знает все, прежде моего прошения». Однако, дело в том, что подобрать нужные слова важно для меня самого, потому что эти слова откроют мне нечто о моем пути и жизни в Боге. Бога не особо впечатляют вежливые или грубые обращения к Нему. Молитва — это не заполненный бланк или прошение, которые, если ты сделаешь ошибку, пропустишь что‑то, напишешь не то слово, не будут приняты. Нет, но найти созвучные сердцу слова мне важно, чтобы понять, как совершается спасение в моей жизни.

 

О переводе книг отца Софрония на румынский язык

Вопрос: Скажите, пожалуйста, когда Вы переводили книги отца Софрония, чувствовали ли Вы его присутствие, некое напряжение жизни?

Ответ: Признаюсь, не чувствовал. Но бывали моменты, когда я, скажем, не знал, как перевести слово, и тогда кто‑то из тех, кто был рядом, подсказывал его мне, хотя они почти не владели русским языком. Из таких случаев и некоторых других знаков я и заключал, что дело сие угодно отцу Софронию. А иногда бывал и уверен, что делаю то, что следует.

Пока я жил в монастыре, то у меня не было возможности читать книги отца Софрония последовательно, я прочитал их от начала до конца только в Румынии. Но я всегда чувствовал — книги Старец Силуан и Видеть Бога как Он есть являются исключительными для нашего времени. О книге Лествица преподобного Иоанна Синайского отец Софроний говорил, что она — произведение духовного гения, и в то же самое время — эпилог великого монашеского периода в истории Церкви: после святого Иоанна Лествичника монашество уже никогда не было таким, как прежде. Читая пояснение отцом Софронием слов Христа, данных святому Силуану: Держи ум твой во аде и не отчаивайся, я думал: его книги — откровение для человечества последних времён. И потому горячо желал перевести их на румынский язык, считая, что сделав это, воздам отцу Софронию должную благодарность и одновременно исполню свой долг пред румынским народом.

Враг хитёр, но Бог премудрее. Послушайте, как это случилось. Вернувшись в Румынию, я прожил много лет, так ничего и не сделав для отца Софрония. И я подумал: «Что ж, видно, переводить его книги — не моё послушание». Однако вскоре после этого, когда мы читали вслух Принципы православного аскетизма, меня попросили перевести эту статью на румынский язык. Я отказывался, но люди настояли, и тогда я перевёл её. Потом мы перевели первый том Духовных бесед. После этой книги мне от отца Софрония был дан некий знак благоволения, воодушевивший меня и на дальнейшие труды. Тогда же представилась возможность перевести книгу Видеть Бога как Он есть, и я с радостью взялся за неё. Далее последовал перевод писем к Бальфуру, второго тома Духовных бесед и книги Старец Силуан. Так, постепенно, Бог помог мне выполнить мой долг.

Сейчас я пока не перевожу, потому что мы перегружены работой другого рода, отнимающей все наше время. Но есть ещё одна книга для перевода — О молитве — которая является продолжением автобиографической книги Видеть Бога как Он есть. Прошу вас помолиться Богу, чтобы Он дал мне благословение сделать правильный шаг, верное решение, чтобы заниматься угодным Ему делом. Многие люди говорили мне, что эти новые переводы настолько отличаются от прежних, что словно бы была переведена иная книга. Книга Видеть Бога как Он есть появилась на румынском ещё до меня и вышла под названием «Мистика видения Бога», и, как мне известно, некоторые люди многое почерпнули из неё для себя, но, простите, если скажу, что перевод этот крайне неудачен. Работая над текстом, мне, незнакомому с некоторыми русскими идиоматическими выражениями, приходилось пользоваться и русским текстом, и греческим, и французским, и английским, и румынским. И тогда я заметил, что в румынском переводе некоторые предложения, видимо более трудные для перевода, были просто опущены: предложение «А» есть, предложение «С» есть, а предложение «В» отсутствует. Но что можно понять из такого перевода? Ведь этим нарушается самый ход мысли автора.

Румынский язык не так давно стал принимать устойчивые формы. Мне кажется, что сильное влияние на него оказали труды преподобного Паисия Величковского и его окружения. До него грамматика была неразвитой, словарный состав иной, иная орфография и так далее. Благодаря Паисию Нямецкому мы имеем наш румынский язык, расцвет которого приходится на начало двадцатого века, когда в 1914 году был осуществлён перевод Библии. Хотя и в этом лучшем переводе Библии есть немало ошибок, неверных понятий и грамматических неточностей, но все же это уже сложившийся язык, сильно отличающийся от той путаницы и неразберихи, которая была до времён святого Паисия.

В 1948 году началось новое движение, приведшее к разрушению нашего языка. В период между двумя мировыми войнами румынский язык стал всего лишь одним из бестолковых диалектов французского языка. Я даже не узнаю в нем румынского языка, хотя с самого своего рождения говорил именно на нем. Впрочем, благодаря тому румынскому мне позже было легко выучить французский.

В Румынию я вернулся в 1993 году, и удивился, что если бы не знал английского и французского языков, то просто не понял бы, о чем говорят окружающие меня люди. Появилось не только много иностранных слов из американского компьютерного сленга, изменилась сама языковая структура. Конечно, подобная порча и засорение происходит не только с румынским, все языки сейчас напичканы наукообразными словечками и теряют простоту. Например, вместо того, чтобы спросить: «Где вы находитесь?», предпочитают говорить: «Сообщите свои координаты». И так далее. Похоже мы живём в эпоху, когда творить что‑то прекрасное нам не дано, так как все что мы видим вокруг — это скорее процесс разложения, разрушения, причём на всех уровнях. В этом смысле картины Пикассо являются своего рода пророчеством о нашем времени.

Я думал, что хотя бы в Церкви мы можем что‑то созидать, что хотя бы церковный язык сохранит красоту и силу. Переводя книги на румынский, мне казалось, ещё возможно что‑то исправить, облагородить язык. Однако сегодня я уже и на это не надеюсь. Современный человек просто не понимает, что есть слово, в чем его тайна. В школах нас учат, что язык существует лишь для обмена информацией друг с другом. Конечно, это верно, если мы понимаем слово «информация» на газетном уровне. Но ведь слово «информация» можно понимать и иначе, то есть как «формирование» в человеке новых клеток на генетическом уровне. От родителей рождается плод, который наследует их генетику, в результате чего ребёнок бывает похож на своих отца и мать. Если мы будем понимать слово именно в таком смысле, то наше понимание, отношение к слову будет иным. Я надеялся, что люди придут к такому взгляду и пониманию значения слова, однако, убеждаюсь, что понимают это как раз те, кто использует слово для разрушительных целей, кто стремится испортить языки. Разрушь язык, и ты сможешь властвовать над людьми. Энергию слова можно использовать как во благо, так и во зло. Слово есть энергия, и кто понимает это, умеют использовать сие в своих целях. Делается это втайне от людей только потому, что люди не задумываются о духовных понятиях, живут не внимательно. Казалось бы мы, церковные люди, должны сознавать это яснее всех, и однако даже в Церкви мы стремимся изменить священный язык, переделывая вековые литургические тексты на современный лад. Подобная тенденция наблюдается и в Греции, и в России, и в Сербии, и в Румынии. В Англии такие переводы были осуществлены ещё в 60–е годы, и оказалось, что кроме вреда они ни к чему не привели. Стремились сделать язык более приемлемым для современных людей, и обманулись. Теперь на этот путь заблуждения встаёт весь церковный мир: епископы, богословы, миряне не понимают в чем сила и значение слова, и желают все переделать на «понятный» язык. Удивительно, что такие нововведения приемлются подавляющим большинством людей, и если кто‑то пытается хранить или вернуться к тому, что всегда было в Церкви, то его обвиняют в новаторстве.

Читая святых отцов, я не раз отмечал, насколько они были внимательными к слову. Сам я всю свою жизнь провёл так или иначе в изучении слова. Родители, читая вслух прекрасные стихи, привили мне с раннего детства любовь и чувство красоты. И теперь я думаю, что многие поэты ощущают силу слова именно потому, что соприкасаются с его духовной составляющей, однако выражают они свой опыт, как правило, на мирском уровне. Если бы поэт сознавал, с чем имеет дело, то возможно стал бы пророком, то есть служителем слова в высшем, литургическом смысле. Помню в школе, молясь перед началом занятий (как это было принято тогда в Англии), на меня производило особое впечатление сила молитв. Иногда я даже ловил себя на том, что мыслю о некоторых вещах понятиями и выражениями Библии. Однажды, увидев какое‑то изображение и внизу его надпись из книги Исайи, я был потрясён так, что те несколько священных строк и после долго жили в моем сердце. Подобные встречи со словом, затрагивающим глубины нашего существа, суть не простые явления. В данных случаях слово, как я говорю, является «информацией на генетическом уровне», то есть живущим и действующим духовно. В детстве я не сознавал, как сие происходит, но я всегда любил такие встречи с живым словом. Кажется, тогда же я начал читать и Библию на древнеанглийском языке. Было необычно её читать, не все было понятно (впрочем, не настолько, чтобы труд сей был каким‑то неприподъемлемым). Иногда у меня возникали вопросы, и мне хотелось узнать на них ответы, уразуметь смысл Писания. И вот, мне попадает в руки современный перевод Библии. Я обрадовался, подумав, что там будет все намного понятнее, чем на древнем языке. Но, прочитав несколько глав, разочаровался, закрыл книгу, и больше не читал Библию ни на каком другом языке, кроме древнего.

Здесь, в монастыре, отец Софроний тоже читал Библию издания короля Иакова. Все службы и молитвы были составлены на языке XVI века. Многое было сделано благодаря трудам Розмари Эдмондс, которая прекрасно понимала силу слова и жила тем языком. Слово способно передавать энергию, и мне известно, что Розмари Эдмондс всю свою жизнь относилась к слову именно так, как об этом говорится в Евангелии: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Почему Бог именуется Словом? Думаю, чтобы вполне понять это, нам надо прежде обрести духовное состояние, в котором пребывал отец Софроний. В книге о святом Силуане он пишет: «Слово Христа есть дух и жизнь вечная, полнота любви и радость небес. Слово Христа есть несозданный Божественный свет… Обращается оно не к поверхностному логическому рассудку, но к глубокому сердцу человека, и тот, кто навстречу ему отверзает своё сердце до последней глубины, чтобы достойно воспринять сей Божественный свет, чтобы слиться с ним во — едино, становится богоподобным. Слово Христа, воспринятое в жизнь, богом творит человека». Посмотрите, как Бог творит мир: Он говорит слово, и слово становится делом. «И сказал Бог. И стало так», — читаем мы в книге Бытия. В Евангелии Христос говорит, что если бы мы с верою произносили слово, оно исполнялось бы. Раз этого не происходит, значит, у нас нет веры. Без веры слова не имеют силы.

 

Об избрании монашеского образа жизни

Вопрос: Отче, идти ли мне в монахи?

Ответ: От отца Софрония я воспринял понимание монашества как глубоко личного сокровенного диалога с Богом в отличие от церковного служения в сане диакона, священника или епископа. И потому даже духовный отец не смеет вмешиваться и принимать за тебя решение. Принимать монашество или нет, ты должен решить сам, и уже после избрания этого пути ты будешь послушен духовному отцу, но выбор пути всецело за тобой.

Скажу вам с глубокой болью от лица тех, кого мне довелось встретить в жизни — и это чрезвычайно важно — великая опасность говорить кому бы то ни было «иди в монахи» или «женись». И особенно опасно говорить «иди в монахи», и вот почему.

Дело в том, что в жизни мы проходим чрез различные кризисы. Кризис — это суд Божий, во время которого мы призываемся дать оценку своей жизни, своим поступкам, самим себе. И во время такого кризиса монах в отличие от семейного человека не имеет ничего, что мог бы сказать в свою защиту или утешение. Его могут преследовать мысли: «У меня нет ничего, я ничего не достиг в этой жизни, я никто. Как монах я не состоялся… Нет у меня ни семьи, ни детей, ни денег… Нищим помочь не могу, сделать что‑то доброе для других тоже не могу…» И так далее. Причём это лишь внешняя сторона испытания, которое внутренне может переживаться весьма болезненно. Но сказать я хочу то, что, монах, рассуждая по — человечески, ничего не может найти, что хоть как‑то помогло бы ему найти опору и защиту от подобных мыслей во время искушения. И если у человека нет призвания к монашеской жизни, ему не устоять.

Переживание подобного кризиса мы видим и у отца Софрония, когда, дойдя до предела испытания, он говорит, что будет не удивительно, если окажется, что он ошибочно избрал для себя монашеский путь, нисколько не преуспев на нем. В такие трудные минуты в душе слышатся слова праведного Иова, который с горечью проклял день своего рождения. Но с другой стороны, говорит отец Софроний, ни на каком другом пути он не нашёл бы себя, он просто не мог избрать для себя никакого иного пути, потому что идти сим путём его «понудил» Бог, как написано у пророка Иеремии: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог». Несмотря на подавленность и сознание своего ничтожества, своей неудачи и провала, ничего другого человек не хочет, зная, что ни в чем другом он не найдёт себе покоя. Только в таком случае можно выдержать кризис.

Бог может понудить человека идти сим, монашеским, путём, но мы, люди, не смеем этого делать. Потому что когда Бог влечёт кого‑то на этот путь, Он и совершит то, к чему призывает человека. Мы же ничем не сможем помочь такому человеку, и даже не знаем, как ему помочь…

У каждого из нас своя мера испытаний, и в трудную минуту так важно, чтобы человек прежде сам, свободно избрал свой путь. Мне хочется особо обратить ваше внимание на это. Не раз приходилось встречать попрание свободы выбора, что печально и больно. Ведь в монашеском постриге момент свободного выбора подчёркивается особым образом. «Вольным ли своим разумом, и вольною ли своею волею приступаеши ко Господу?», — спрашивает игумен, и желающий монашества отвечает: «Ей, Богу содействующу, честный отче». И это не какая‑то церемония. Взяв ножницы, лежавшие на Евангелии, ты взял их из рук Христа, таинственно сокровенного во Святом Евангелии, и ты дал их игумену, чтобы он совершил твой постриг. То есть ты сам просишь и понуждаешь игумена постричь тебя в монахи, и он творит послушание тебе. Далее он молится о тебе и благословляет тебя, избравшего добрый и истинный путь, и возвещает, что многие испытания мы встретим на этом блаженном пути. И чтобы преодолеть их необходимо, во — первых, быть призванным Самим Богом и, во — вторых, откликнуться на Его призвание добровольно. (Беседа в присутствии архиереев на рум. яз с англ. субтитрами).

Вопрос: Разрешается ли вам, монахам, жениться?

Ответ: Когда мне задают этот вопрос, то я отвечаю: «А кто может меня остановить? Ведь никто не может лишить меня свободы». Но всё‑таки, чтобы пояснить моё отношение приведу в пример такое сравнение. «Знаете, — говорю, — я иногда чувствовал себя заключённым в тюрьму, и тогда мне хотелось перелезть ночью, когда тебя никто не видит, через врата монастыря и бежать куда глаза глядят. Но представляете, как поступают со мной в монастыре? Я не могу перелезть через ворота, потому что их оставляют открытыми…, и потому даже если и выйду, знаю, что снова сам вернусь назад». Так порой шуткой лучше всего показать, в чем суть вопроса. Я всегда свободен, выбор остаётся за мной.

Вопрос: Отче, а я гожусь для монашества?

Ответ: Простите меня, я не знаю ответа на ваш вопрос. Оставляю вас решить его самому своей глубокой молитвой и водительством Божиим. Однако, важно понимать, что не каждый, кто ищет молитву, непременно найдёт себя в монашеской жизни. Если я хочу жить молитвенной жизнью, то это ещё не значит, что я годен к монашеству. Молиться — естественно человеку, всякому человеку, не только монахам.

Я уже долго пытаюсь уяснить для себя, что же такое монашество. Иногда мне кажется, что Бог сотворил меня исключительно для того, чтобы быть монахом, хоть я и совершенный неудачник. Но ведь и преподобный Антоний Великий говорил о себе, что он самый великий грешник, то есть даже он, так сказать, неудачник.

Каждый человек сотворён, чтобы наследовать спасение. Сейчас мы находимся в процессе своего спасения, вечные блага мы унаследуем позже. Но спасение совершается уже сейчас, это не только награда, которую, как мы верим, Бог даст нам после смерти. Спасение — это не какой‑то обещанный сладкий пирог на небе, который, как иронично говорится в английской поговорке, ты даже не можешь попробовать, и никогда не увидишь, разве лишь когда умрёшь, то есть, когда тебе он будет уже и неинтересен. Нет, наше спасение совершается сейчас, в каждом из нас, в каждом человеке, сознает он это или нет.

В основании монашеского миропонимания лежит осознание того, что жизнь прекрасна, что мир действительно прекрасен, но временен. А раз он заканчивается, раз не здесь наше подлинное отечество, значит, никто из нас не может обрести здесь то, к чему стремится. Если человек начинает так мыслить, то он не далёк от того, чтобы отречься от мира, как это делают монахи. Однако, неизвестно способен ли на это современный человек, живущий в постмодернистское время, воспитанный в мире, где ни для Бога, ни для молитвы нет места, питающийся продуктами, «идентичными натуральным», окружённый всякими пластмассами и излучениями. Все это, конечно, отрицательно сказывается на нас. И чем дальше, тем хуже всеобщая атмосфера. Многие ищут Бога, но не знают, куда и к кому обратится. У нас даже тела стали другими. Я, например, в сравнении с девяностолетним отцом Софронием был очень слабым. А те, кто на двадцать лет младше меня, не могут сравниться со мной. Я для них словно Тарзан, слабый, но Тарзан. Так, например, я за всю свою жизнь не знал, что такое головная боль, а теперь я редко встречаю молодых людей, которые не имели бы её.

Но, слава Богу, мы все ещё ищем неземное счастье, ищем ответы на свои вопросы, нас ещё что‑то волнует, и мы боремся. Пусть мы и не такие, какими были наши святые отцы, но в глубине души и мы храним стремление отложить все земные попечения, чтобы быть с единым Господом. Бог призывает нас ко спасению некой особой сладостью, стараясь обратить человеческое сердце к Себе. И призвание к монашеству есть словно пробуждение понимания того, что все земное хорошо и прекрасно, но однажды закончится. А раз закончится, что в нем хорошего? «Вся суета человеческая, — поем мы при погребении, — елика не пребывают по смерти». Все, что не пребудет с нами после смерти — бесполезно и бессмысленно. Мы же ищем того, что пребудет и после смерти, и нельзя заглушать этот внутренний зов.

Каждый человек призван к спасению. И монахам, и мирянам, и святым, и грешным даны одни и те же заповеди, то же самое Евангелие как благая весть о том, что будет Воскресение из мёртвых. Каким путём я достигну этого, тот и лучший для меня. Если моё призвание быть мирянином — женатым ли, одиноким ли, или, кто знает, какой ещё есть путь — если это воистину есть моё подлинное призвание и Бог ведёт меня этим путём, то этот образ жизни и есть самый высокий и лучший для меня, не надо искать чего‑то равноангельного. Если же я призван к ангельской монашеской жизни, то для меня этот путь есть самый лучший и высший.

 

О дружбе

Вопрос: Люди, живущие в обители, собраны из разных стран, имеют различное воспитание, у каждого свой характер. Как нам избежать трений и столкновений? Например, у меня трудный характер, и тогда как другим любить меня также, как того, у кого от природы хороший характер? Как мы можем любить всех одинаково? Или скажем в братстве есть люди с похожим на мой характером, и я естественно чувствую к ним большее расположение, дружбу, так как мы понимаем друг друга. Как мне быть с другими, к кому нет такого же расположения?

Ответ: Если Вы чувствуете так, как говорите, то есть: «Как ближний может любить меня, имеющего такой характер?» — это очень хорошо, потому что Вы считаете именно себя причиной нелюбви к Вам со стороны других. Имея такое расположение, Вы можете начать менять себя, чтобы другим было приятнее находиться с Вами. И это вполне возможно. Нам легко любить любящих нас, и поэтому если мы станем любящими, то нас легко станет любить другим. Начни любить, и твоя любовь не останется без ответа. Это — путь, указанный нам заповедью: «люби ближнего». Мне дана заповедь любить, и если я исполняю её, то любовь вернётся ко мне.

Далее, как любить одинаково и тех, кого я не понимаю, к кому не чувствую расположения, и тех, кто близок мне как друг? Да, для Вас они отличаются друг друга, но вспомним слова Силуана: «Господи, мы все — создание рук Твоих, мы носим на себе образ Божий. Не попусти погибнуть брату моему за то, что он обидел меня. Дай ему покаяние, если он согрешил против меня. И мне дай покаяние, если я соблазнил его. Скажи его сердцу, что я каюсь и жалею, что не могу любить его ещё больше…» Я немножко перифразирую, может в книге о святом Силуане и нет точно этих слов, но, думаю, эти слова не против его духа. Суть в том, чтобы не оставаться на низком биологическом или на душевном уровне наших отношений с ближними. Нам следует восходить гораздо выше — к состоянию детей Божиих. Все мы — дети Божии, пребывающие на земле в печальном падшем греховном состоянии. Отец Софроний переживая смертность человеческого рода, говорил, что, видя людей во власти смерти, исполнялся глубоким состраданием к ним. То была не жалость свысока, но со — страдание, пребывание с людьми в их скорбях. Он видел, что они страдают также, как и он. Уровень, на котором находился отец Софроний — онтологический, высший; только достигнув этого уровня, мы можем по — настоящему начать любить. Уровень душевной дружбы и взаимного расположения — это не то, что заповедует Бог.

Вопрос: То есть нам не следует дружить с кем‑то?

Ответ: Святые отцы говорят, что не должно иметь особого расположения к кому‑то. Но надо правильно понимать их слова, то есть, что они имеют в виду. Особая близость к кому‑то вполне возможна. В детстве я интересовался этим вопросом, стараясь понять какие черты характера должны быть у людей, чтобы они подходили друг другу. Позже я спросил об этом и отца Софрония. Он ответил, что духовная дружба возможна между людьми, которые находятся на одном молитвенном уровне. И действительно, для отца Софрония старец Силуан был самым близким человеком, хотя отец Софроний общался и с другими духовными отцами на Святой Горе. Он любил и уважал всех, и был послушен им, но они не могли дать ему того, что он воспринял от святого Силуана. Конечно, то была духовная дружба, отличная от душевной. И если мы испытываем к кому‑то душевную симпатию, то хорошо помнить, что это ещё далеко от настоящей дружбы. Естественное доброе расположение, как говорит Иоанн Лествичник, гораздо менее ценно, чем приобретённое аскетической борьбой. Почему? Да потому что все, что естественно, останется здесь, на земле; в вечность мы возьмём только то, что стяжали подвигом, что имеет особое нетленное качество. Я — не вечный, но если во мне есть нечто нетленное, это останется со мной и по смерти. Посмотрите, на отца Софрония. Почему вокруг него собралось так много людей? Почему мы доверились ему и любили его? Конечно, наша любовь недостаточна…, но все же мы любим его. Потому что от него исходило благоухание вечности, совершенно особое, нетленное. И это нетленное благоухание — наша подлинная человеческая природа. Мы, хоть и падшие, как‑то интуитивно чувствовали в отце Софронии это благоухание, и тянулись к нему.

Дружба должна обретать вечное качество, и тогда наступит день, когда она на самом деле станет вечной. Не должно оставаться на уровне привязанностей и естественных душевных расположений. Духовный уровень таков: мы все — дети Божии, творение Его рук. Нам всем даны одни и те же заповеди. У нас у всех одна участь — смерть, то есть, страсти, плохой характер, раздражительность. Если кто‑то и получше в этом отношении, то все равно этого ещё недостаточно для вечности.

Если тебе бывает с кем‑то полегче в силу доброго расположения друг ко другу, в этом нет ничего плохого. Если жизнь складывается быть вместе, пусть будет так, но… не исключайте из своего общения других. Если образуется группа расположенных друг ко другу людей, пусть она будет открыта к принятию и всего человечества. Потенциально мы должны быть открыты к принятию всех людей, практически же — ко всем, кто живёт вместе с нами.

 

О единстве братства

Вопрос: Единство — самое существенное в жизни обители. Бывает, что ты переживаешь это единство во время Литургии в храме, но после не встречаешь его в окружающей тебя действительности. Что это значит?

Ответ: Если Вы замечаете, что на Литургии переживаете одно, а в жизни — другое, будьте внимательны, это — свет, указующий Вам путь. Примите указание, и обратите его в повод к покаянию. Говоря иначе, Бог показывает Вам недостаточность единства в братстве. Все, что мы начинаем понимать глубже, должно хранить как просвещение свыше, как руководство в покаянии.

Что является основой единства? В данном, конкретном случае, важнейшей основой единства братства является пребывание каждого из нас в духе основателя нашей обители — отца Софрония, или другими словами, в Духе Божием. Если кто‑то не желает быть в Духе Божием, тогда вполне возможно произойдёт разделение. Сам Христос сказал: «Не мир пришёл Я принести, но меч». Но да не будет этого с нами. Господь говорит, что «отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь против матери…» и так далее, но совсем необязательно, чтобы эти слова Господа исполнялись. Подобное случается, когда одни стараются жить по заповедям Божиим, а другие не хотят. Наша задача — стяжать ум Христов насколько это возможно. Если не совсем ясно, что значит «ум Христов», мы имеем слово нашего отца, помогающего уяснить это. Надеюсь каждый из нас верит ему и принимает его слово всем сердцем. Любовь, которую заслуживает отец Софроний, вселяет в душу благоговейное отношение к нему, желание следовать его путём. Он — ощутимое выражение нашего единства. Если кто‑то удаляется от его духа, да просветит того Бог и даст мужество понять ошибку, чтобы вернуться назад. Христос стучится в дверь до тех пор, пока она не откроется. Он удаляется, если нет надежды, что Ему откроют. Да не случится подобного с нами.

Мы говорим о разрушающих единство в нашей обители, о живущих не по духу отца Софрония, но прежде всего спросим самих себя: «А живу ли я по духу старца? Понимаю ли я его слово? Или только воображаю, что живу его словом?» Ответим сами себе на этот вопрос, с помощью молитвы, с помощью совета духовного отца. Допустим, кто‑то живёт не по слову отца Софрония. Но если я хочу быть в духе старца, мне должно сделать аскетическое усилие и принять этого брата, потерпеть его. В какой‑то мере, этот брат есть я сам, ведь я тоже не вполне живу по слову старца, хоть, может быть, этого и не сознаю. И может быть другие точно также страдают от меня, создающего напряжение. И если я такой же как мой брат, то буду с пониманием относиться к нему, и тогда единство сохранится. Если же я, грешник, не принимаю другого грешника, осуждая его, то тогда сработает духовный закон, и я впаду в то же самое прегрешение, которое сейчас осуждаю. Не по гневу, но по любви Бог попускает такие падения, желая научить меня состраданию к ближнему, которого я осудил. Если я с болью переживаю свой грех, то всегда найду сострадание к ближнему, возмущающему спокойствие обители. Сострадание в отличие от осуждения хранит единство братства. Единство разрушается грехом.

Впрочем, некоторые приходящие к нам в монастырь и вправду не воспринимали слово отца Софрония, и тогда они уходили в общем довольно мирно, этим все и заканчивалось.

Итак, переживая за единство братства, прежде всего спросим самих себя: «А я в духе ли отца Софрония?» Если я, конечно же, уверен, что дух отца Софрония — это дух Христов. Если я не уверен в этом, то лучше найти себе другое место. Многие так и делали, говоря, что это место не для них, что монашеская жизнь не их путь, и т. д. Если же некоторые упорствуют и не хотят жить по — Божьему, будем молиться о них. Если они должны оставить монастырь, пусть это случится мирно и спокойно. Ведь все мы — дети единого Бога, творение Его рук, и Он любит всех нас. Когда ты любишь людей, а они между собой ругаются, это причиняет боль. Из этого можно понять, какую боль мы причиняем Богу своими ссорами.