Остров был большой.

Мертвенно-серые берега поднимались от воды к клочкам подлеска, подернутым редким туманом. И трава на этом берегу, и дикая жимолость, и кусты – все было блеклым, будто туман высосал цвет из листьев и лепестков, как, бывает, кровососы опустошают тельца маленьких существ – так, что остается только сухая оболочка.

Лодка подплыла к острову и стукнулась о каменистый берег. Между камнями сразу же проросли Цветы Памяти – тянули к братьям головки, кивали, моргали сердцевиной-глазом и напевали что-то грустное. Францу даже почудилось, что они жаловались на что-то или кого-то. Ему захотелось их утешить, он протянул руку, и Цветы Памяти мигом прильнули к нему, обвили запястье нежными прохладными лепестками.

Но в душе Франца было так же неспокойно: кто бы утешил его?

Этот остров…

Франциск поднял голову и вгляделся в странные берега.

Тут и там возвышались огромные серые камни, между которыми росли дикие травы и колючий кустарник, а дальше в белесой завесе виднелись только темные горбатые очертания валунов.

И все же туман быстро редел, и вскоре на середине острова показалось гигантское дерево. Толстый белый ствол – обхватов в десять или даже больше – уходил ввысь колонной, а крона раскинулась точно ярмарочный шатер, доставая, кажется, до самого неба. В отличие от других сикомор – безлиственных, бесплодных, – у этой великанши были густо-кровавого цвета листья.

Францу вдруг показалось, будто возле сикоморы на земле что-то проблескивает. Какой-то предмет отражал лунные лучи, но разглядеть получше из-за ветвей и листвы не удавалось.

Мальчик вспомнил первую печать и передернул плечами.

Чувствует ли Филипп то же самое?

Франц покосился на брата. Ему тоже было не по себе. Нет, не так: он боялся. Мальчик сцепил бледные пальцы в замок, положив на колени, и сидел так – то ли отрешившись от всего мира, то ли читая про себя молитву (чего Франц за близнецом никогда не замечал), а пронзительные голубые глаза неотрывно смотрели на сикомору, причем левый едва заметно подергивался.

Внутри Филиппа бушевала буря.

Это было ясно, хоть он и не показывал виду, прятал истинные чувства. Но Франц все равно понял.

Так страшно, как в пещере Богомола, им еще никогда не было, и мальчик отдал бы все, что имел, лишь бы не очутиться в подобном месте вновь. Он вспомнил и бедного хризалиду, стоящего на коленях перед Хранителем Лжи, и сгустки крови на полу…

Темнота подступила тучей, заклубилась позади.

Страшно.

Холодно.

Внутри все дрожит при мысли, что их ждет вторая печать.

«Забот и тревог будет полон земной твой срок».

Куда же деться от гнетущей неизбежности? Куда спрятаться? Франц поглядел на воду – черные глянцевые волны плескали о берег, едва слышно хлюпали и чавкали. Он всматривался в темную и холодную глубину, будто она могла дать ответ.

Но у реки ответ лишь один.

И избавление от страданий одно – раз и навсегда.

«Прими себя таким, какой ты есть… Зная правду, ты сможешь идти дальше».

Нет, сдаваться нельзя.

Покуда есть шанс на спасение – нужно держаться, ведь будущего не знает никто. Разве что Мудрец.

«Ты вернешь себе то, что принадлежит тебе по праву, еще до того, как истает луна…»

Так он сказал, а значит, предсказание сбудется, и Франциск сумеет вернуть нечто ценное, это уж точно. Жизнь Филиппа? Его благосклонность? Ключ от Двери в Англию?

Что-то вернет, а это хорошо. Так почувствовал Франциск, и воспоминание о чудесном аромате розового чая, о теплом фарфоре, греющем руки, об уютных креслах в Гнезде на мгновение всплыли из темноты и ободрили мальчика.

Нет, теперь Франц чуть более храбрый, чем прежде.

Не даст съесть себя так легко.

И обмануть не даст.

Только мальчик успел так подумать, как вой пропал.

Нечто страшное, оглашавшее лес стонами, ушло.

Остров окутала тишина.

– Что же… – Калике поглядел на близнецов грустными глазами. – Дальше мне хода нет.

– П-почему? – спросил Франц, опешив от неожиданности.

– Это территория второй печати, – отвечал вместо него Фил. – Разве не ясно?

Так неожиданно было слышать его голос! Франциск повернулся к брату, но Фил смотрел мимо него.

Калике тяжело вздохнул:

– Это верно… Ступить на берег может лишь тот, кто идет по Стезе. То есть вы двое. – Калике прищурился, вглядываясь в туман. – Кажется, я узнаю это место… За тысячи лет полетов над Полуночью я, пожалуй, выучил все уголки страны Мертвого Принца. Это остров Плакальщика.

– Остров… Плакальщика? – Голос Франца дрогнул. – Что т-там?

– Что бы там ни было, вам дадут шанс открыть печать.

Но Франц не мог сладить с волнением и ужасом.

– Богомол тоже давал шанс! – вырвалось у него. – Но это не шанс вовсе! Если бы не тот стражник…

Калике внимательно посмотрел на Франциска:

– Уж не думаешь ли ты, что помощь была случайной?

Франц заморгал.

– Что ты имеешь в виду, Калике?

– Что я имею в виду? Цветы защитили вас от взгляда Эмпирея в первый раз и защищают до сих пор: разве мы бы оторвались от погони так легко, не будь Цветов? Неужели не видишь, что тебе подкидывают шанс один за другим? Много чего вам дает Стезя… Мудрец пролил вашу кровь и скрепил с Кризалисом – и, хоть и плата за обещание ужасна, это ваш шанс. Твой. И Филиппа.

Тут Калике смолк и погрузился в раздумья.

Франциск вспомнил о плате, которую придется отдать, если они не откроют печати…

«…он высосет вашу кровь до последней капли, и вы станете частью темной завесы, разделяющей мир живых и мертвых…»

Мальчик сглотнул.

Глоток прозвучал слишком громко в белой пустоте.

Калике повернулся к Францу всем телом, показал ему раскрытую ладонь:

– Смотри. Что ты видишь?

По ладони Каликса бежали, точно ручейки по долине, линии жизни, сердца, судьбы. Совсем как у людей.

Но больше ничего не было.

– Ничего…

На всякий случай мальчик наклонил голову вправо, потом влево – вдруг предмет, который показывает Ветер, прозрачный?

– Да нет, точно ничего…

– Твой ответ неверен.

Ветер вновь играл с ним в загадки! Серебристые глаза сияли.

– Франциск Бенедикт Фармер. – Монстр торжественно произнес его полное имя и склонился к мальчику. Калике был совсем близко, и в носу защекотало от аромата морозной хвои. – Ты смотришь, но не видишь, дитя, – прошептал он. – У меня в руке пу-сто-та. Разве нет, мой господин?

Франц озадаченно морнул.

Калике легонько сжал пальцы на запястье мальчика и положил его крохотную ладонь на свою.

– Мир гораздо больше и интересней, чем тебя учили в детстве, не так ли? Когда я попросил взглянуть на мою руку и сказать, что там, ты ожидал увидеть некий предмет – ключ, пуговицу или волчок, я угадал? Но у тебя и в мыслях не было, что пустота тоже существует. – Гигант растянул губы, приоткрывая клыки. – Когда наступит роковая минута и тебе покажется, что не осталось ничего, ни малейшего шанса, вспомни о том, что сейчас и в моей, и в твоей ладони по-прежнему кое-что есть. Эти печати, Франциск, на самом деле не страшны. И загадки отгадать не труднее, чем развязать шнурки на ботинках. Монстры, защищающие артефакты… Если ты их боишься, то знай: они такие же, как я, как Филипп и как ты.

Франциск удивленно округлил глаза.

– Да, как ты! – подтвердил Калике. – Я знаю, каковы монстры, – ведь я один из них. И внутри мы одинаковы, потому что у каждого есть тайное желание, мечта и страх. Даже у того, кто не имеет ни имени, ни памяти, ни лица. Таково любое существо в мире солнца и в мире ночи. И пусть ты всего лишь человек, когда поймешь, что значит быть человеком, разгадаешь все остальное. Видеть мир вокруг себя мало. Лишь тот, кто его чувствует и понимает, сможет отыскать Дверь в Кризалисе, ведь печати, монстры и загадки – пустяк. В тот миг, когда ты осознаешь, что раскрытая ладонь чего-то полна, мой господин… Ты сделаешь то, что прежде считал невозможным: увидев пустоту, ты протянешь в нее руку и нащупаешь в существующей пустоте вполне себе существующую дверь. Вот какова отгадка Кризалиса.

Калике убрал ладонь и отодвинулся.

Сердце Франца колотилось. Он повернулся к Филиппу, но того рядом не оказалось. Франциск даже не заметил, как брат выскользнул из челнока и выбрался на берег. Брат не слушал рассказ монстра. Или знал ответ до того, как серебряный монстр все разъяснил?

Фил стоял на камне, повернувшись к ним спиной. Всматривался в гигантскую сикомору сквозь туман.

– Если ты все еще сомневаешься, – послышался шепот над ухом, – то знай: есть кое-кто, кто в тебя верит.

– К-кого ты имеешь в виду, Калике? Себя? Или… – Франц поглядел на отвернувшегося брата, и в сердце затеплилась надежда.

– Тебя, – прозвучал тихий ответ. – А теперь – идите.

Вот и все.

Остров ждал.

Это чувствовалось в том, как завитки тумана нетерпеливо подталкивают лодку к берегу, как Цветы Памяти кивают и манят к себе. Франциск поднялся на подгибающихся ногах, закатал истрепавшиеся брюки, снял ботинки и, зажав их в правой руке, оперся на корму и осторожно опустил ступню в холодную воду.

Едва он выбрался на берег и засунул мокрые ноги в ботинки, как с реки послышались голоса и хохотки: Беспамятные, отставшие было от лодки и растворившиеся в тумане, появились вновь, и теперь летели к ним.

Вдруг из глубины острова снова принесло вой – тоскливый, безутешный плач, и у Франциска буквально душа ушла в пятки от этого жуткого звука. Остров Плакальщика, так сказал Калике. Значит, это оно воет и стонет…

Франц желал всем сердцем, чтобы плач обошел их стороной, и неизвестное существо не учуяло гостей и убралось восвояси, но в то же время понимал: именно то, чего он боится, случится. Цветы Памяти привели их на остров Плакальщика, а значит, это он охраняет вторую печать…

Филипп стоял прямо и глядел вперед, всем видом показывая, что готов к встрече с пугающим хозяином острова. Но плечи брата подергивались, и Франц чувствовал его внутреннее смятение… Знал: внутри Фил далеко не такой спокойный. Что творилось в его душе, оставалось лишь догадываться, и Франциск даже боялся себе представить, какие бури и штормы разразились в сердце кажущегося хладнокровным брата.

Вой раздался вновь. Приближается.

Ежась и вжимая голову в плечи, Франц сделал пару шагов вперед и встал за спиной брата…

Беспамятные кружили над рекой, оглашая криками туманный берег:

– А-ха! О-хо! Хозяин близ-ско, близ-ско!

Приближающиеся стенания явно обрадовали Беспамятных: они взмывали и тут же ныряли вниз, как те бледные мотыльки, которые появляются откуда ни возьмись, когда зажигаешь ночью фонарь, и бьются о стекло, и мечутся, и трепещут крылышками.

– Хозяин! Хозяин!

Плач раздался вновь, и куда ближе, чем в прошлый раз. Его донесло с правой стороны, где на берегу вздымались валуны, поросшие кустами. Оно уже совсем рядом!

У Франциска дыхание перехватило от страха, он пригнулся и попятился. Еще секунда – и ринулся бы обратно к лодке, но тут увидел, что Калике отплыл от берега, вдобавок от кромки воды его теперь отделяла стая Беспамятных. Существа будто поняли, что Франц думает о бегстве, и отрезали путь. Их выпученные глаза сверлили мальчика дикими взглядами, рты скалились в безумных улыбках. Жуткие девицы носились низко над землей туда-сюда и кричали:

– А-ха! О-хо! Крас-с-сивенькие человечишки, они на берегу! Хозяин, на берегу!

Стон раздался ближе, полный такой безнадежности, что Франциск покрылся ледяными мурашками, различив в рыданиях слова:

– Че-ло-век… на бе-ре-гу…

Вдруг между темных каменных горбов показался темный силуэт. Медленно покачиваясь, будто во сне, к братьям из белого тумана приближалось нечто.

– Че-ло-ве-е-ек! – донесся глухой стон.

Беспамятные закружили над головами мальчишек так низко, что ерошили кончиками пальцев волосы на макушке Франциска:

– Человек-человечишка, хозяин!

– А-а-ах… Бед-ный, бед-ный че-ло-век…

От этих слов Франциск пришел в настоящий ужас. «Бедный человек» прочно засело в голове – и душу мальчика обуял такой страх, что ему казалось, он весь превратился в комок ужаса, лишенный даже крупиц тех радостных и приятных моментов, которые еще хранил в сердце.

Сейчас не удавалось вспомнить ничего хорошего.

В ушах стоял плач «бе-е-е-ед-ный че-ло-ве-е-е-ек», от которого самому Францу хотелось рыдать и стонать. Он и сам не заметил, как схватил Филиппа за руку и в испуге прижался к плечу брата.

Наконец из тумана показался хозяин острова. Он был босой, по пояс обнаженный и шел как сноходец или слепец: держал голову неестественно высоко, а руки вытянул вперед и касался ими валунов, нащупывая дорогу. Каждый шаг вырывал из уст Плакальщика стон или всхлип.

– Че-ло-вееек…

У него оказалось худое, изможденное тело с выпирающими ребрами. А из груди… Франц почувствовал, как земля уходит из-под ног… Из груди Плакальщика торчало три острия, а за спиной маячила длинная рукоять: кто-то когда-то вонзил ему в спину вилы с такой силой, что зубья вышли из грудины! Залившие живот потеки крови были почти черными. Вытянутое лицо со впавшими щеками, облепленное черными волосами, казалось застывшей восковой маской. Из мутных глаз струились черные, будто чернила, слезы.

Казалось, Плакальщик сделает еще несколько шагов и упадет замертво, но он не падал и не умирал.

На ум Франциску пришли жуткие байки, которые он слыхал от бродяг – про мертвецов, которым не спится в гробах по кладбищам и которые блуждают в особенно темные ночи по перекресткам, ищут своих убийц…

Может, и Плакальщик был одним из таких неупокоившихся мертвецов?

Тело его было синим и холодным, а конечности иссохшие, будто ветви мертвого дерева. Запавшие мутные глаза, кажется, ничего не видели. Он брел на братьев будто лунатик…

Франциск в ужасе прижался к брату.

Плакальщик спустился по тропе и застыл, вглядываясь в берег.

– Кто-о зде-сь?

– Здесь мы! Мы!

Воздушные создания полетели вперед и закружили вокруг Плакальщика. Тот со стоном протянул руки, ухватил одну пролетавшую мимо Беспамятную и с плачем притянул ее к себе.

– Нет! Нет! – наперебой закричали девицы. – Это не человек! Человечишки – там, там, там!

Но Плакальщик не слышал – а возможно, просто медленно соображал.

– Че-ло-ве-ек… – стенал он. – Бед-ный…

Беспамятная верещала и, упершись руками в плечи Плакальщика, вырывалась, однако Хозяин держал крепко:

– Не-пла-чь… Я-у-те-шу…

– Нет, нет, нет!

С глухими рыданиями и причитаниями Плакальщик прижал девушку к груди. Раздался безумный вопль: зубья вил вошли в тело Беспамятной и проткнули ее насквозь.

Беспамятная задергала ногами, а затем обмякла.

– Бот-так… – простонал Хозяин. – Хо-ро-шо… Те-перь-те-бе-хо-ро-шо…

– Не та! Не та! – взвыли девицы. – Ах, Хозяин, это не человек!

Тут до Плакальщика дошел смысл их криков. Он присмотрелся к своей жертве мутным взглядом и увидел наконец, что схватил не человека, а одну из своей свиты.

– Не-ет… – простонал Хозяин. – Не-че-ло-век…

Он отнял Беспамятную от груди и положил мертвое тело на берег.

– Те-перь-не-вер-нуть…

Плакальщик согнулся над Беспамятной и принялся оплакивать убитую, гладя ее тело синими руками, а по его лицу катились черные слезы и капали на тело погибшей. Он все стенал и рыдал, а Франциск с Филиппом стояли ни живы ни мертвы от ужаса, боясь пошевелиться.

Но тут Беспамятные вновь заголосили:

– Хозяин! Хозяин! Бросьте, бросьте! Одной больше, одной меньше – разве стоит плакать? Разве стоит? Нас много, много!

И воздушные девы закружились над головой Плакальщика, обсуждая друг с другом, как это Хозяин обознался. С каждым разом рассказ казался им все смешнее и смешнее, и не прошло и минуты, как Беспамятные, позабыв о погибшей подруге, хохотали над оплошностью Хозяина.

– Ха-ха, хо-хо! В следующий раз не обознайтесь, – смеялись они, – не обознайтесь! А теперь посмотрите, поглядите же – два человека, два хорошеньких темноволосых человечка – вон они, вон там!

И Беспамятные ринулись к братьям, окружили их, услужливо подтолкнули к Плакальщику.

Монстр вытер черные слезы и прищурил выцветшие, блеклые глаза:

– Лю-ди. Дво-е-лю-дей… Аа-а-ах.

Франциск едва стоял на ногах от страха, а Филипп вдруг набрал в легкие воздуха и громко выкрикнул:

– Нас зовут Филипп и Франциск! Мы пришли сюда по Стезе!

– Фран-циск… Фи-липп… – по слогам произнес Хозяин. – По-Сте-зе…

– Да! – Голос брата дрожал, но он продолжал говорить. – По Стезе. Мы пришли открыть печать Мертвого Принца!

– Пе-чать…

Сперва Хозяин явно не понимал, о чем речь. Но вдруг глаза его прояснились и засияли темным огнем так, что братья попятились. Плакальщик стряхнул оцепенение, посмотрел на мальчиков пристальным осознанным взглядом и нахмурил брови:

– Печать… Они сказали, что пришли открыть печать… Вы слышали?

– Да, так и сказали! – отвечали Беспамятные. – Так и сказали, Хозяин!

– Печать Принца… Вот как… Значит, нельзя мне утешить этих бедных людей… Нельзя…

– Почему нельзя? Почему?

– Пока они не попытались открыть печать… Как жаль… Бедные, бедные дети… – Горящие глаза монстра пожирали близнецов. – Совсем одни, потерялись… Но не плачьте, дети… Скажите им, чтобы не плакали…

– Они не плачут, Хозяин!

Плакальщик не слушал.

– Пусть не боятся, – сипел монстр. – Да, они настрадались… Они наплакались… Их глаза опухли от слез, а сердца истаяли от боли и печали… Нет ничего хуже, чем быть человеком! Бедные, бедные люди… Не бойтесь же, не бойтесь.

Впрочем, от слов Плакальщика спокойствие не пришло, напротив, это его «не бойтесь» звучало, пожалуй, еще кошмарней, чем неистовый плач.

Франциск никак не мог отвести взгляда от полупрозрачного тела, лежащего там на камнях…

– Я знаю, каково страдать. Я много страдал. Но теперь уже нет, – глухо проговорил Плакальщик. – Теперь я не чувствую боли. Да, не чувствую, и мне хорошо… Но мне жаль тех, кто все еще жив. Бедные, бедные люди. Я утешу вас, не плачьте, я прижму вас к своей груди и подарю вам прекрасный покой… Нет ничего слаще покоя, нет ничего прекраснее беспамятства… Не бойтесь… Боль… Длится… Миг… Но затем… Вы…. Забудете… Обо всем… И будете… Счастливы… Вечно…

– Мы не хотим спокойствия, – дрожащим голосом предупредил Филипп. – Мы хотим открыть печать.

Плакальщик не сразу понял Фила. А затем тряхнул головой и издал долгий унылый вопль, который пронесся над берегом и всколыхнул туманную пелену.

– Бе-е-едные… глу-у-упые… люди… не хотят… не понимают… Зачем вам печать… Забудьте… Идите ко мне… Я дам вам то, что лу-у-учше…

Плакальщик протянул к мальчикам сизые руки. Филипп задрожал и попятился, а у Франца язык и вовсе отняло от ужаса.

– Нет! – выпалил Филипп.

– Нет… – глухо повторил Плакальщик, остановившись и опустив руки. – Не-е-ет так не-ет… Идите к печати… Если дойдете… Но мы будем ждать вас… Правда, мои Беспамятные? Будем ждать там, в тумане… И они поймут, что печать им не нужна… И придут к нам, и мы их утешим, не так ли? Утешим…

– Утешим! Успокоим! Убаюкаем! – подхватили Беспамятные и, взявшись за руки, закружились в радостном хороводе. – Скоро! Очень скоро!

Плакальщик медленно повернулся и побрел обратно, стеная и вздыхая. Его свита устремилась следом, пританцовывая и помахивая руками на прощание, словно обещали мальчикам скорую встречу.

– Как нам найти печать? – осмелев, крикнул Филипп вдогонку.

– Королевская… сикомора… Она хранит… печать…

Королевская сикомора!

Франциск поглядел туда, где темнела верхушка гигантского дерева, но туман стремительно сгущался и пеленал ветви белым саваном. Еще чуть-чуть, и дерево исчезнет в блеклой завесе.

– Я в-видел золотой блеск. – К Францу наконец вернулся голос. – К-когда подплыли к острову… Возле т-того большого дерева!

Фил отрывисто кивнул:

– Я тоже. – Он крикнул в туман: – Как нам дойти до сикоморы?

– Тропа-а… – расплакался хозяин острова.

Среди валунов замерцала тоненькая, будто золотистый волос, тропинка. Туман сгущался и плотнел, и в нем тонули все звуки, кроме:

– А мы-ы бу-дем жда-ать… В ту-ма-не…