Из-за высоких деревьев донесся едва различимым звон и бреньканье, точно тысяча хрустальных колокольцев звенела и отплясывала, отзываясь на движения фантастического танцора.

Дзиньк-бреньк-бумц!

Бодрый перезвон звучал все ближе и громче, так что сидящие у костра выпрямили спины и вытянули шеи, всматриваясь в чащобу. И тут, когда казалось, что Мудрец вот-вот явится перед ними, звон пропал… Лес окутала тишина.

Франциск застыл в удивлении и на мгновение испугался, что хозяин Гнезда передумал заглянуть на их огонек и отправился обратно. Он даже чуть привстал, слушая тишину, как вдруг…

– Ю-ху-у-у, разойдись-посторонись!

Из черного леса вылетело ослепительно-яркое пятно, разбрызгивая во все стороны лихой звон. Пушистые кисточки развевались на ветру, стеклярус и многочисленные бусины сталкивались и сверкали. Десятки мимикров, усердно работая крылышками, держали ковер по всему периметру, а посередине на горе разноцветных атласных подушек восседал не кто иной, как сам Мудрец собственной персоной!

Вокруг Мудреца лихо кружила целая флотилия посуды: чайник, чашки и блюдца, золотые и серебряные ситечки, ложки и вилки; все это танцевало и подпрыгивало вокруг хозяина Гнезда, потому что во время полета он еще умудрялся жонглировать! Мудрец ловко подбрасывал и ловил все эти блюдца и чашки руками, ногами и даже головой. Чашки приземлялись на края гигантской шляпы, соскальзывали в изящные пальцы фокусника, а затем перелетали в другую руку и вновь прыгали на шляпу.

– Э-ге-гей! – вскрикивал Мудрец, сияя, как начищенный пятак.

Ковер, просвистев над поляной, принялся наворачивать круги вокруг сидящих у костра. Крылышки мимикров издавали громкий стрекот, делая тысячи взмахов в минуту, ручонки малышей цепко держали края ковра и не давали ему упасть.

Маленькие слуги что-то пищали, а Мудрец время от времени отвечал таким же свистом и стрекотом, звонко пощелкивая языком. Темно-красный сверток за его спиной иногда откликался глухим стоном и дзиньканьем струн – видимо, там Мудрец хранил некий музыкальный инструмент, но сейчас он был занят другим музицированием: жонглируя, высвистывал какую-то песенку, и Франц никак не мог понять, где же он ее слышал.

Мудрец продолжал кружить у костра и веселить своим представлением. Пролетая над Францем, он уронил блюдечко, но ковер тут же резко спикировал, пронеся над макушкой Франца, всколыхнув его волосы, и хозяин Гнезда подхватил блюдце.

– Э-ге-гей! – воскликнул он и, подмигнув Франциску, взмыл вверх.

Франц не выдержал и звонко расхохотался. А когда понял, что хихикнул и Филипп – наверное, впервые за все время их пребывания в Полуночи! – ему сразу стало так тепло и радостно, что он был готов вскочить на ковер и жонглировать вместе с Мудрецом.

Тут чудак подлетел к Каликсу и сделал вид, что хочет уронить на его голову чайник. Монстр выпучил глаза, но Мудрец подхватил чайник за ручку буквально в паре сантиметров от носа гиганта и, подкинув вверх, отправил на гору посуды, сложенную рядом на ковре.

– Тра-та-та, поддайте жару, не хватает нам пожара, – напевал Мудрец.

Ковер славировал вниз и изящно приземлился у костерка. Отпустив края ковра, мимикры собрались в две стайки и выстроились слева и справа от хозяина.

– Фух! Ну и дорога выдалась, клянусь Балауром, там на юге такие тучи, а сколько молний! О-хо-хо! Грозовая ночь, о, грозовая ночь…

Мудрец покачал головой и, вытянув кружевной платочек, отер пот со лба. Он поправил шляпу, одернул роскошную куртку и поднялся с подушек.

– Да будет ночь! – Хозяин Гнезда оглядел присутствующих лукавыми зелено-голубыми глазами.

Темноту ночи прорезала – точно белоснежный месяц – сияющая улыбка.

Оторопевший после случая с чайником, Калике наконец опомнился. Монстр подскочил и упал на колено, покаянно склонив свою большую голову так низко, что его роскошная серебристая борода, прозвенев бубенцами, упала в траву.

– Да будет ночь! Прошу простить мою неучтивость!

– Ну-ну. – Мудрец отмахнулся. – Не стоит так волноваться. Ах, Калике, дорогой! У тебя сейчас рога загорятся!

Мудрец подскочил к гиганту и изящным взмахом накрыл белоснежным платком дымящийся рог, которым Калике случайно попал в костер. Затем хозяин Гнезда осмотрел голову монстра, хмурясь и хмыкая, и щелкнул пальцами. Мимикры поднесли ему серебряную баночку, в которую Мудрец обмакнул кончик платка и стал любовно шлифовать рог Северного ветра.

Калике, казалось, не знал, куда себя деть от смущения.

– Господин… Вы не обязаны…

– Что ты, что ты! – воскликнул Мудрец. – Я вовсе не хочу, чтобы мой прекрасный ветер ходил с подпаленным рогом. – Он поцокал языком. – Тебе не пристало появляться в таком виде, да и вообще…

Мудрец оглянулся и с прищуром оглядел близнецов. Заметив что-то на лице Франца, он направился к нему.

– Все должно быть идеально!

С этими словами Мудрец склонился к мальчику и принялся оттирать что-то с его щеки.

– Вы где-то испачкались, мой дорогой, – проворковал хозяин Гнезда. – Но ничего, мы сейчас это исправим! Когда появляюсь я, все начинает блестеть и сиять, уж поверьте! Уж чего я не люблю – так это пыль и грязь!

Франц тоже почувствовал себя неловко. Но он послушно застыл, уставившись на серебряную ложечку, которая качалась туда-сюда прямо перед его носом. Ложка была перевязана ниткой и прицеплена к полям гигантской шляпы.

– М-можно спросить?

Мудрец отстранился и строго поглядел на него.

– Слушаю тебя, Франциск Фармер.

– А… зачем… это все?

Чудак перехватил ложку и посмотрел на нее так, будто видел впервые.

– Это? Ах, это… Ты видишь мои воспоминания, мальчик! Всякий раз, когда в моей долгой жизни происходит важное событие или встреча, я оставляю что-то в память о случившемся, чтобы всегда хранить частичку тех дней и – будем откровенны – друзей, которые давным-давно ушли в прошлое и были позабыты всеми в мире, кроме меня.

Франц удивленно поглядел на Мудреца. Какой же он все-таки странный! Мальчик не мог сказать о нем ничего определенного: в этом человеке чувствовалась мудрость, присущая только старикам, но притом хозяин Гнезда вел себя на редкость ребячливо; он был одновременно и весел, и задумчиво-печален…

Франц никогда не встречал таких людей!

– А… сколько вам лет?

– Всего одна ночь, мой маленький друг, – таинственно улыбнулся Мудрец. – Та, что длится вечность… Впрочем, – он приложил палец к подбородку, – вот я вновь в вашей компании, и отчего-то мне кажется, что вторая встреча уже не случайность! Мне чудится в этом нечто роковое: должно быть, вы оба сыграете важную роль в моей жизни… Не хочешь ли ты, Франциск Фармер, и ты, Филипп, оставить мне что-то о себе на память? А я взамен подарю вам кое-какие знания. Ну, что скажете?

– У меня… – Франциск растерянно осмотрел себя. – У меня совсем ничего нет…

Он перевел взгляд на брата. Филипп тоже покачал головой.

– Неужели? Но все же подумайте. Я не прошу что-то дорогое. Это должна быть вовсе не роскошная вещь, а… воспоминание. Если вы понимаете, о чем я. Хм?

Франц не понимал, да и Фил, кажется, тоже. На всякий случай Франциск пошарил по карманам, обычно набитым всякими мальчишескими сокровищами: кусками бечевки и мела, пробками, болтиками, стеклянными шариками и красивыми камушками…

– Нашел!

Франц подошел к Мудрецу и положил ему на ладонь ракушку.

– Мне привез ее отец, – сказал мальчик. – Из путешествия…

– Хм. – Мудрец склонил голову набок. – И не жалко тебе расставаться с такой вещицей?

Франциску было немного жаль, но он промолчал.

– Да будет так! – хлопнул в ладоши хозяин Гнезда. – Отныне я буду хранить память о тебе, Франциск Фармер.

Он подвязал ракушку к шляпе.

Подошел Филипп. Голос брата был тихий, и Франц едва расслышал:

– У меня есть только это…

Младший брат протянул Мудрецу обычную белую пуговицу со свисающей оборванной ниткой, – видимо, Филипп оторвал ее от манжета рубашки.

Этому подарку Мудрец отчего-то дико обрадовался. Он бережно принял пуговицу, повертел перед глазами, изучая каждую царапинку и блик на ее пузатых боках, а затем расплылся в мечтательной улыбке.

– Я лично убежден: пуговица – лучший подарок! – сказал он. – Ведь их никогда не бывает мало, не так ли?

С этими словами он развел руки в стороны, демонстрируя свой наряд: к его курточке где только возможно были пришиты пуговицы всех цветов и размеров – и полосатые, и прозрачно-хрустальные, и серебряные, и черные, точно спины жуков, и ярко-желтые, как леденцы. Мудрец выхватил из кармана иголку с ниткой, передал пуговицу мимикрам, и два проворных малыша пришили подарок Филиппа на грудь хозяина, рядом с пуговкой в виде сердца.

– Вот так! Замечательно! Великолепно! – Хозяин Гнезда всплеснул руками. – Я очень доволен пополнением своей коллекции, а теперь… – Он поднял лицо к звездам, и тихий лес вдруг стал еще тише, если такое вообще было возможно. – Да, теперь – время для полуночного чаепития. И для разговоров. Ну же, садитесь, вот сюда…

Мудрец бросил Каликсу и мальчикам несколько шелковых подушек из своей горки и, взяв чайник, подступил к костру.

– Я помогу! – подхватился монстр.

– Сиди, Калике, – отмахнулся Мудрец. – Ты устал после долгого пути.

– Совсем нет, – уперся гигант, но чудак только покачал головой.

– Пока в Полуночи длится вечная ночь, единственный, кто будет заваривать волшебный чай на розовых лепестках, – это я! Так что выдохните и усаживайтесь поудобнее: сегодня я вновь принимаю вас у себя в гостях… И пусть мы нынче не у меня в Гнезде. Есть ли шатер лучше, чем кроны столетних деревьев? Есть ли ковры прекраснее мхов, которыми лес устилает свои покои?

Мудрец пристроил чайник над костром. Мимикры поднесли ему разные коробочки, и хозяин принялся открывать крышку за крышкой, нюхая то одни, то другие лепестки, что-то задумчиво бормотал и время от времени посвистывал и пощелкивал языком, переговариваясь со своими волшебными слугами на их странном стрекочущем языке.

Калике никак не желал угомониться, все ерзал и пыхтел, поглядывая на Мудреца, и тогда, отвлекшись на секунду, тот метнул на него внимательный взгляд.

– Еще подушечку?

Мудрец нагнулся к атласной стопке и, выбрав две самые красивые подушки, метнул их Каликсу. Тому ничего не оставалось, кроме как пристроить лохматые ноги на шелка и атлас. Вид монстра, со смущенным видом усевшегося на гору подушек, напомнил близнецам сказку о принцессе на горошине, и они, переглянувшись, постарались скрыть улыбки, чтобы их друг не стеснялся еще больше.

– Тра-та-та, поддайте жару… – напевал Мудрец, помешивая воду.

Затем он достал еще пару чайников и принялся переливать кипяток из одного в другой, что-то приговаривая и делая странные движения руками. По поляне поплыл великолепный аромат, от запаха роз у всех на сердце разом посветлело, боль приутихла, а тревоги отступили…

Когда Мудрец закончил с приготовлениями, его чудесные мимикры вновь обеспечили компанию блюдцами и чашками, и все они устроились поудобнее вокруг уютно потрескивающего пламени и приступили к чаепитию.

На этот раз Мудрец приготовил пирожные. Мимикры принесли блюдо, уставленное корзиночками из теста, в которых высились кремовые горки и башенки всех цветов радуги.

– Этот крем, – пробубнил Мудрец, запихнув в рот одно из пирожных, – сделан по моему собственному рецепту! Замешан на молоке черных единорогов! Попробуйте, ну же!

Франциск покосился на блюдо с опаской. Корзинка с зеленой башенкой показалась ему вполне съедобной: цвет ей, по-видимому, придавала мята, листьями которой была украшено угощение.

– Бери, не стесняйся! – улыбнулся Мудрец.

Франц с сомнением откусил от корзинки, но та оказалась на удивление вкусной. Филипп выбрал белое пирожное, а Калике не удержался и сграбастал целых три.

– Ну, как? – спросил Мудрец у Франца, когда тот приканчивал десерт.

На лице кулинара отражалось невероятное волнение: было видно, как он хочет получить одобрение. Мальчик кивнул и улыбнулся:

– Очень вкусно!

Мудрец тут же расплылся в улыбке:

– Я знал! На этот раз чуть изменил ингредиенты: добавил вместо крапивы мяту, а в тесто замешал слюну рогатой жабы – слышал, она очень полезна и недурна на вкус!

Франциск поперхнулся и поскорее сплюнул на землю последний кусочек, который еще не успел проглотить, но Мудрец, к счастью, этого не заметил: он уже допытывался у Каликса, как пришлись монстру по вкусу его кулинарные изыски.

Ветер с превеликим смущением отвечал:

– Ваша кухня – лучшая во всей Полуночи!

Франциск с Филиппом обменялись понимающими улыбками. Да уж, этот монстр! Его пищевые пристрастия были ну очень странные. Какое чудо, что Мудрецу на пути попался именно Ветер – более благодарного почитателя странных кухонных экспериментов, которыми грешил хозяин Гнезда, было не сыскать!

Хотя чай у Мудреца был всем чаям на зависть: такого братья у себя в Англии ни разу не пили, тут этого чудака попрекнуть было не в чем. Мудрец негромко переговаривался с Каликсом, его смешки и серебристый голос Ветра доносились до Франциска будто сквозь пелену тумана: чай расслабил и укачал в объятиях чудесного аромата. Мимикры притащили им с братом еще подушек, и Франц вместе с Филиппом потягивал чай, слушал треск костра и перекличку сов, и вскоре оба близнеца начали клевать носом.

Время-то было позднее.

После того как луна зашла, все окутала тьма. Это время жители страны невосходящего солнца называли мертвоночь – самые глухие часы, когда все зверье пряталось по норкам, народы Полуночи затихали в своих домах, а из логовищ выходили хищники, промышляющие лишь во мраке, и искали запоздалых зверушек или заплутавших мимикров, чтобы наполнить свои животы.

Мертвоночь была временем сна и покоя. Франц, привыкший к такому укладу, почувствовал, как сон несет его на темных прохладных волнах, несет вдаль… качает… кружит…

– Франц…

– Мм… – промямлил мальчик.

– Франциск. – В сон ворвался родной голос. Звал Филипп.

Франц открыл глаза и, зевая, потянулся.

Близнец сидел рядом, держа руку на его плече. Калике и Мудрец сидели молча, погруженные в раздумья. Мимикры, устроившиеся на краешке ковра, сложили руки на коленях, их крылышки не шевелились. Лишь пламя костра танцевало под угольно-черным небосводом, потрескивая и похрустывая хворостом, и ярко-оранжевые отсветы падали на лица гигантского монстра и сидящего напротив него человека в большущей шляпе. Бирюльки, свисавшие с полей, качались и отбрасывали странные, причудливые тени на стволы деревьев – и в этих тенях то и дело виделись чьи-то образы… Быть может, то и были воспоминания, которые хранил Мудрец? И все это – тени существ и людей, чьи лица давно стерли ветра, и которые остались жить лишь в подаренных Мудрецу предметах.

– Я, – негромко начал Мудрец, – пришел сообщить вам новость.

Он провел пальцем по ободку фарфоровой кружки. Франц с Филиппом насторожились, навострили уши.

– Когда вы отправились по Стезе, я следил за вашим путешествием. И так как я хранитель вашего заклятия, мне открылось ваше будущее. Да, я знал, что ждет вас в Пещере Правды, еще до того, как вы в нее вошли. Едва Филипп разрушил первую печать Принца и получил волшебный ключ, я сразу узнал, что будет следующим на вашем пути. Я видел, что Цветы Памяти приведут вас к острову Плакальщика… Но помогать вам не мог. Вы заключили договор с Кризалисом, а потому это лишь ваша дорога. Кроме того… – Тут Мудрец вздохнул и поднял зеленоголубые глаза. – Кроме того, таков уговор Полуночи. Я не должен мешать или помогать идущим по Стезе. Не должен вмешиваться в дела Кризалиса. И все же… – Мудрец откинулся на подушки. – Я должен был прибыть сюда, чтобы завершить обряд.

– Завершить? – спросил Филипп. – Разве вы его не провели?

– Провел, – кивнул Мудрец. – И пролил вашу кровь, и вызвал волшебные Цветы, которые вели вас от печати к печати…

– Почему же они тогда пропали? Куда они делись?

Голос Филиппа был строгий, с прохладцей. Он не спрашивал – требовал ответа. Мальчик подался вперед, костер осветил его лицо – сомкнутые губы, упрямо сдвинутые брови. Голубые глаза сияли точно два кусочка льда. Во всем лице сквозила удивительная решимость.

Мудрец вздохнул и свел брови домиком. Опустил взгляд в кружку. Ему не хотелось говорить, но он чувствовал, что сказать придется, а потому тянул время, подбирая верные слова.

– Новые Цветы не вырастут, пока обряд не вступит во вторую фазу.

– Как это?

– Таковы заклинания Полуночи. – Мудрец поднял глаза на Филиппа. – Они как луна. Сначала – тоненький месяц, затем – половинка, а если перевалят за эту грань, становятся полной луной. И сейчас время пришло. Когда вы открыли вторую печать, я увидел, что таит в себе третья, и…

Голос Мудреца сорвался. Хозяин Гнезда уставился в одну точку остекленевшими глазами. Воцарилась немая тишина. Вдруг за чередой поросших лесом холмов пролетел ветер, и его песнь прозвучала над мертвой землей так тревожно, что по спине Франциска и Филиппа поползли мурашки.

– И? – спросил Фил.

Сердце Франца екнуло. Стало неспокойно и неуютно. Мудрец пожевал губы, будто чья-то невидимая рука смыкала их, не давая сказать правду. Калике сидел не шелохнувшись, выпрямив спину, лишь тихонько позвякивали бубенцы в его бороде.

– Тяжел ваш путь. Тяжелее и не сыскать.

Мудрец сглотнул комок и сплел длинные пальцы, украшенные перстнями, в замок. От его слов тянуло грустью и тоской, и по спине Франца вновь пронесся неприятный холодок.

– Да, я увидел третью печать. Узнал, что случится в конце вашего пути…

– Что же? – Голос Филиппа дрожал.

– Заклинания… – бормотал Мудрец. – Как луна… раскрываются… не сразу…

Он поднес чашку к губам и одним махом выпил свой чай. А затем прошептал бледными губами два слова:

– Мертвый Принц.

Зловещая, неспокойная песня пронеслась над верхушками чащобы, древние ясени, дубы и буки вздрогнули. Едва были сказаны два этих слова, по траве и кустам пронеслись тени. Потянуло холодом, запахло смертью. Франциск сжал кулаки и подвинулся к брату. Фил мелко-мелко дрожал.

– Да… – Мудрец уставился в пламя костра неживым, пустым взглядом. – Тот, кто не имеет ни лица, ни имени, ни памяти… Тень, окутавшая мир Полуночи. Мертвый Принц – само сердце этого нескончаемого мрака. Черное, мертвое сердце, которое качает не кровь, а темноту – из ночи в ночь, из ночи в ночь… Чтобы тьма длилась вечно… Чтобы никогда рассветные лучи не показались из-за горизонта Полуночи… И солнце не осветило эти земли… Полночь – мир самой Смерти. – Мудрец поднял на детей холодные глаза. – Хоть я вас предупреждал, что надежды нет, и ваш путь ведет во мрак, заклинание, которое я прочел, оказалось куда страшнее, чем в начале…

«Страшнее?»

У Франциска перехватило дыхание.

Каждый раз, как Мудрец говорил про Мертвого Принца, цепенящий холод проносился по лесу, и мальчик ежился и сжимался в комок, ощущая, как смертельная сила, кроющаяся в звуках этого имени, леденит его кожу, проникает глубже, до костей… в самое сердце.

– Третья печать, – тихо и неторопливо продолжал Мудрец, – находится в Мертвом замке. Простому смертному туда не попасть: ни хризалиде, ни айсиду, ни мимикру. Тяжелые столбы держат нерушимые Запретные врата: не пробраться через железные створы, уходящие к самим небесам, ни человеку, ни даже мыши. Стоят на тех вратах безглазые соглядатаи Мертвого Принца, смотрят на пустынную дорогу, ведущую в Северные горы к цитадели. Сотни копий и стрел глядят в темное небо, готовые атаковать того, кто попытается проникнуть в замок с облаков… Через врата не пройти никому. Но у вас есть ключ.

Взгляд Мудреца скользнул по шнурку на шее Филиппа.

– Тот самый, который вы добыли в первом испытании. Ключ открывает путь в подземелье, и через недра гор можно пробраться в цитадель по длинной лестнице. Но путь тот давно заброшен и проклят. Даже стражи Принца боятся спускаться к корням гор: там, у истоков реки Забвения, обитает страшное существо, страж третьей печати. Он зовет себя Сшитый.

– Сшитый? – глухо охнул Калике.

Мудрец перевел взгляд на Ветра, но ничего не сказал. Видимо, даже описывать это чудовище было тяжело, а Калике, кажется, знал, о ком идет речь. Глаза монстра округлились от страха.

Дрожь Филиппа усилилась, и Франц ощутил, что его тоже морозило и лихорадило, – спокойствие и счастье, подаренное розовым чаем, покинуло близнецов, осталась лишь нескончаемая темнота впереди – то, что на самом деле было им уготовано.

Теперь никакие утешения, убежища и минуты мнимого спокойствия не усмирили бы этот страх.

Франц стоял на краю бездны.

Перед ним простиралась бесконечная черная долина. Нужно было двигаться вперед, но сделай мальчик хоть шаг – сразу рухнет в провал и разобьется насмерть. Ему нужны крылья. Но он не чувствовал их за спиной…

– Это не все, – продолжал Мудрец, качая головой. – Не все.

То, что ему предстояло сказать, явно было еще страшнее. Франц внутренне сжался, словно над головой взметнулась тяжелая плеть.

– Если вы откроете третью печать, у вас окажется три магических предмета: ключ, кинжал и сосуд с памятью Мертвого Принца. И только тогда вы сможете вернуться домой. Ведь дверь в мир живых – это спинка трона самого Принца, который денно и нощно охраняет реку забвения… Но наместник Полуночи не отпустит вас домой. А потому…

Тут Мудрец задержал дыхание. Его глаза дрожали точно речная гладь под вечерним ветром.

– А потому вам придется убить Мертвого Принца, чтобы вернуться домой. Иначе – никак.

Мудрец смолк.

Тишина.

Долгая и тяжелая, словно зимний снегопад.

– Убить? – наконец переспросил Филипп.

Мудрец кивнул.

Франциск поглядел на брата: лицо Фила было совсем белое.

«Убить».

Страшное слово.

Жуткое.

Такая роковая предопределенность звучала в нем, что сердце замирало.

Нет слова, наполненного большим смыслом, чем «убийство».

Когда его произносишь – пусть даже мысленно, – чувствуешь каждую букву. С них сочится, падая крупными тяжелыми каплями, кровь. Эти звуки полны темноты. Греха. Уродства. Страха.

Вот что чувствовал Франциск, когда слышал выкрики газетчиков: «Сенсация! Жестокое убийство! На пороге табачной фабрики найдено тело одного из рабочих…»

Убийство.

Что это?

Никогда Франциск не думал, что мог бы стать убийцей.

Нет, об этом нельзя даже помыслить.

Но вот Мудрец сказал, что ему придется Мертвого Принца…

Убить.

Мальчик посмотрел на свои руки. Лежащие на коленях бледные кисти подрагивали. Он скользнул взглядом по красноватому узору царапин… Заусенцы. Мозоль на большом пальце. Родинка на тыльной стороне ладони, ближе к запястью, – распустилась на коже точно коричневый цветок.

Его руки такие маленькие.

Белые.

Слабые.

Руки ребенка.

Он должен кого-то убить?

Мудрец молчал, давая близнецам время прийти в себя. Попробовать на вкус пропитанные кровью слова. Тишина была тяжелая и хмурая, казалось, даже костер перестал греть и побледнел, растворился в наплывшем из дремучей кущи мраке.

– Это невозможно, – послышался тихий голос.

Франц поднял лицо.

Калике смотрел в огонь, отблески костра четко очерчивали его неповторимый, причудливый профиль. Серп луны в середине лба мерцал в отсветах пламени.

Мудрец все так же хранил молчание.

– Невозможно.

Ветер поднял огромные глаза на хозяина Гнезда. Что звучало в его голосе? Тревога? Изумление? Неверие?

Кажется, он не мог принять мысль, что Мудрец такое предложил.

– Они всего лишь дети…

– Они люди, – отвечал Мудрец. – Люди, попавшие в страну Смерти. Ни одному живому не покинуть ее пределов, разве тебе неизвестно? Они и сами могли бы догадаться о том, каково условие разрыва Кризалиса. Ведь он подчиняется Мертвому Принцу, а чтобы Кризалис выпустил мальчиков, чтобы они открыли эту дверь, нужно, чтобы никто из них не сказал «нет». Покуда темное сердце Принца бьется, ни один живой не покинет страну Смерти. Ни один.

Мудрец перевел зелено-голубые глаза на детей.

– Вам нужно одолеть закон самой Смерти. Те живые, что долгие-долгие годы попадали в Полночь, в итоге оказывались в лапах Эмпирея, а затем исчезали в бездонных глубинах Мертвого замка… Никому не удалось покинуть страну Смерти. Те, кто отваживался ступить на Стезю – а их были считаные единицы, – заканчивали путь в Пещере Правды или на вилах Плакальщика. Мертвый Принц хорошо себя защитил. Он знает: смертному не под силу тягаться с ним – тем, кто ужасней темноты, кто тише молчания, кто чернее первозданного мрака… Он уверен, что никто и никогда не сорвет печати. А значит, смерть не настигнет Принца.

– Смерть? Но ведь…

– Любой смертен. – Мудрец удивился словам Филиппа. – Даже монстры. У каждого есть страх. Своя слабость. Разница в том, что уязвимые места у большинства видны невооруженным глазом, – протяни руку, и обретешь власть над противником. Мертвый Принц иной монстр, поэтому нет никого, кто мог бы с ним бороться, ибо изъян наместника Полуночи спрятан так хорошо и надежно, что долгие-долгие ночи… годы… века… нет, тысячелетия ни один не мог разгадать тайны Мертвого Принца! Вы – первые, кто прошел Стезей такой долгий путь и открыл целых две печати.

Мудрец покачал головой.

– Осталась еще одна.

– Убить? Мертвого Принца? – Калике, казалось, в жизни не слыхал подобной крамолы. Круглые неверящие глаза монстра смотрели на Мудреца так, будто тот изрек что-то невообразимое. – Это… это…

Он даже слов не мог подобрать, чтобы описать свои чувства.

Убить Мертвого Принца.

Даже думать о Принце было страшно. Преступно. Смертельно.

Невозможно было представить ни его лица, ни звуков шагов…

Он неуловим.

Но убить!

Франц тоже не мог поверить. Все казалось каким-то сном – долгим и нескончаемым кошмаром, пробуждения от которого он ждал и ждал, но никак не мог дождаться. Ему чудилось: стоит хорошенько зажмуриться и поднапрячься – и он откроет глаза и обнаружит себя в окружении вороха перин и подушек в поместье тетушки… Увидит за окном рассвет…

Но ночь продолжалась.

Это был не сон!

Франц и его младший брат сидели, освещенные костром, в самом сердце мира Смерти, подле рогатого Ветра и странного человека в гигантской шляпе, звавшегося Мудрецом, и говорили о таких вещах, которые Франциск никогда не стал бы упоминать даже шепотом. Они говорили о некоем Мертвом Принце… и теперь им предстояло этого Принца….

Им предстояло…

Калике покачал головой, бубенцы тихонько и печально зазвенели. В лунных глазах монстра застыл ужас.

– Но это же… это просто…

Мудрец стиснул губы.

– От меня, – он приложил руку к груди, – не зависит ни-че-го. Можете мне поверить? Я – один из обитателей Полуночи, и хотя жители этой страны говорят, что я мудр и владею тайными знаниями мира сего, это не значит, что я всесилен. Существует закон – Lex, и закон суров, но таков закон. Я могу лишь сказать вам, что делать, и все же существуют пути, по которым можно пройти лишь в одиночку… И быть может, вы, живые, знаете, что я имею в виду: ведь рок человека – быть от начала и до конца одному… Исполнять предначертанное Стезей лишь ваша задача. И если вы, Филипп и Франциск Фармеры, отказываетесь продолжать путь, написанный вашей кровью в Кризалисе, я как хранитель заклятия должен принять это и утвердить. Тогда заклинание не вступит во вторую фазу. Обряд будет прерван. Вы станете свободны от обещания, но… Кризалис возьмет плату.

Слова Мудреца звучали холодно и сурово. И хоть это был все тот же пестрый, украшенный мириадами безделушек человек, Франциску он больше не был смешон: Мудрец не казался теперь ни фокусником, ни чудаком. В нем ясно проступил лик жителя Полуночи – загадочного и таинственного, хранящего множество секретов, понятных лишь тем, кто рожден в стране вечной ночи.

Этих тайн мальчик не знал.

То, что было известно любому в краях невосходящего солнца, ему – живому человеку – казалось в высшей степени непонятным, неведомым и страшным.

– Решайте, – вздохнул Мудрец. – Пока не истекла мертвоночь, я должен услышать ваш ответ. Согласны вы продолжить путь, найти третью печать и совершить то, что еще никому не удавалось? Или же нет?

«Что делать?..»

У Франца скрутило живот, он уронил лицо в потные ладони. Внутри все переворачивалось, страх сковал внутренности подобно зимнему борею, покрывающему ледяной коркой корабли в гаванях, отчего судна идут ко дну…

Теперь тонул он сам.

Во мраке. В холодной безликой пучине нескончаемой ночи.

Перед глазами мальчика вновь выросла горка ботинок. Золотое зеркало в траве.

Он задрожал всем телом.

«Я не смогу… не смогу… не могу…»

– Я согласен.

Голос тихий и холодный.

Франциск подумал, что ослышался.

Он поднял лицо от ладоней. Его брат смотрел на Мудреца, сжав кулаки до хруста. Спина – ровная, как струна. Лицо бледно и словно бы окаменело. Губы сомкнуты в тонкую линию. Лишь правый глаз едва заметно подергивается от нервного напряжения.

– Фил…

Брат повернулся. Во взгляде чувствовалась затаенная безнадежность – он словно был готов оттолкнуть Франца от пропасти и прыгнуть в провал сам.

Фил протянул руку и накрыл пальцами его ладонь.

– Если ты не сможешь… – сказал он. – Я это сделаю. Понятно? Я.

– Уверен ли ты, Филипп Фармер? – Хозяин Гнезда устремил на него мудрый и древний взгляд.

– Да! Я, Филипп Фармер, клянусь, что открою третью печать и своими руками лишу существования того, кого Полночь именует Мертвым Принцем!

Его слова – точно удары по льду. Точные. Звонкие. Полные смысла. И при каждом Франциск вздрагивал. Почувствовав его смятение, брат крепко и обнадеживающе сжал ладонь.

«Фил!»

– Да будет так. – Мудрец кивнул, и многочисленные бирюльки издали торжественный звон. – Кризалис принимает твою клятву. Пусть приведет дорога идущего туда, куда стремится его сердце… Да будет ночь!

Мудрец приподнял подбородок и хлопнул в ладоши. Франциск с криком дернул рукой: его ладонь вспыхнула, затянувшийся порез покраснел и разошелся, выступила кровь, на атласные подушки закапали темные тягучие капли.

Едва они соскользнули в траву, как земля в этом месте зашевелилась и забурлила, точно варево в ведьмином котелке.

И тут же между резных лапок папоротника показались новые ростки – гладкие и черные словно смоль. Они быстро увеличивались в размерах, и вот уже распустились иссиня-черные листья, а на концах стеблей взбухли тяжелые бутоны, похожие на чумные бубоны. Бутоны росли и пухли на глазах, и вскоре кожица не выдержала растяжения и с треском лопнула, брызнув во все стороны каплями желтого гноя.

В нос ударил запах гнилого мяса.

Франциск попятился в ужасе. Каждый раз, как взрывался бутон, разлетались и зловонные желтые капли гноя, окропляя траву.

Мальчик содрогнулся в приступе тошноты. Даже смотреть на эти омерзительные растения было невозможно.

Черные цветы разворачивали мясистые жирные лепестки, покрытые спутанными длинными волосками. У предыдущих цветов – Лжи и Памяти – в сердцевине были глаза, а в этих… В этих чашечках оказались маленькие рты. Нет, не рты – пасть с десятком острых зубов, которая жадно клацала и высовывала скользкий язык, слизывая с лепестков гниль.

– Цветы Зла, – медленно, с расстановкой проговорил Мудрец. – Все это – ваши Цветы Зла… Те самые, которые приведут вас к Мертвому Замку.

Трудно было представить цветы более отвратительные, чем эти.

Франц понял, почему они такие.

Третья печать должна была завершиться убийством.

Цветы Зла буквально олицетворяли то, что он сам чувствовал, слыша это страшное слово.

Мудрец поднялся со своего места, и гора из подушек, на которой он сидел, рассыпалась. Он протянул свою чашку в сторону и, не глядя, отдал мимикрам, выпрямился и отряхнул полы своей куртки, поправил шляпу на волосах. Мимикры засуетились, ринулись собирать чашки, блюдца, чайники и стали поспешно складывать сервиз на блюдо. Мудрец собирался улетать. Когда мимикры закончили уборку и приготовились к отлету, Мудрец кивнул детям, затем Каликсу и провозгласил:

– Да будет ночь!

Он перешагнул через белоснежную гору посуды, сел на подушки и сложил ноги по-турецки.

– Ну, чего ждете?

Ребята и Калике удивленно поглядели на их друга.

– Ах да! – спохватился Мудрец. – Так как заклинание вступило во вторую фазу, я как хранитель Стези могу вас сопроводить, чем советую воспользоваться. Ну же, садитесь…

Человечек похлопал по ковру.

«Вот так быстро? Прямо сейчас?»

Скоро все и закончится…

Сердце Франциска содрогнулось от боли.

Закончится хорошо для него или для Мертвого Принца?

– Но ковер… – начал было Филипп. – Такой маленький… А мы…

Он метнул взгляд на Каликса: монстр ведь больше, чем они оба, плюс Мудрец, плюс его гигантская шляпа, плюс гора посуды!

– Господин… Я же не умею летать…

– Калике. – Мудрец приподнял бровь. – У меня, быть может, есть проблемы по части сердца, но вот память работает как часы. Я помню, что Эмпирей лишил тебя сил. И все же, если вы хотите отправиться пешком… Через долины караго… и хризалид… Я не буду настаивать!

– Нет! – в один голос вскрикнули Филипп и Франц.

Они взялись за руки, переступили через блюдо и подушки и уселись у ног Мудреца. Странно, но слева даже остался свободный пятачок, может, Ветер и уместится… С серебряным румянцем на щеках, Калике последовал за братьями и притулился с краю, и вот они вчетвером (плюс десятки мимикров) сидят на ковре, да еще и со стопками подушек и сияющей горой чайного сервиза – и совсем не в тесноте!

Волшебство?

Ох уж этот Мудрец!

– Ну что? Полетели!

Братья кивнули. Мудрец дал знак мимикрам – многочисленные слуги Мудреца распределились по периметру, вцепились ручками в ковер и яростно заработали крылышками.

– Держитесь крепче!

Ребята схватились друг за дружку, Калике – хоть и был привычен к полетам – тоже вцепился когтями в край ковра, и через пару мгновений вся компания медленно поднялась в воздух.

Оранжевые и желтые искры тлеющего костра уплыли вниз, поляна постепенно уменьшалась в размерах, и совсем скоро путешественники оказались выше верхушек деревьев. Под ними колыхалось и волновалось черное море леса. Вдали у самых небес звучала тревожная песня ветра.

Мимикры затрещали крыльями громче, и в следующую секунду ковер резко взмыл вверх. Сердце подскочило и снова ухнуло в пропасть, Франц зажмурился от испуга. В лицо ударил ветер, разметал кудри. Рукава рубашки надулись и затрепетали, точно паруса. Кружки и блюдца запрыгали на блюде, зазвенели бирюльки на шляпе Мудреца, мальчишек подбросило, и они крепче вцепились друг в друга. Под ними бушевали воздушные потоки, и ковер бугрился и шел волнами, бренькая расшитыми бисером кисточками.

– Курс – на север! – отдал приказ Мудрец.

И ковер, дребезжа и звеня посудой, стремительно помчался по воздуху над бескрайними землями Полуночи.