Когда Франц пришел в себя, все забылось, кроме черных фасеточных глаз.

Он дернулся и забился в путах множества нитей, прошивших его одежду от лодыжек до ворота. Франц болтался на веревках, подвешенный к потолку, словно кукла-марионетка, оставленная на стене театра после выступления.

«Кинжал! – вспыхнула мысль. – Где он?»

Мальчик спешно пошарил взглядом у ног: ничего.

Вдруг слева от себя Франц заметил Филиппа.

Голова близнеца свесилась набок, длинные волнистые волосы закрывали лицо. На мгновение дыхание Франциска перехватило от ужаса: но, приглядевшись, он увидел, что грудь младшего брата поднимается и опускается, значит, он еще жив. Цепенящий страх немного отпустил. Только бы найти кинжал!

Он разрубит нити, освободит брата! Правда, как это сделать, будучи связанным по рукам и ногам, Франц не представлял, да и голова после отключки работала не так хорошо, как обычно.

Сглотнув горькую слюну, мальчик заставил себя оторвать взгляд от бесчувственного брата и оглядел помещение.

Они были подвешены в углу некой комнаты: на стенах горели лампы, огарки испускали неверный желтый свет и сильно чадили, но, к счастью, здесь не чувствовалась та ужасная вонища, которая лишала рассудка в туннеле.

Несмотря на тяжесть в груди, Франц сделал глубокий вдох, потом еще один.

Наконец-то свежий воздух!

В голове чуть прояснилось, туман рассеивался. Франциск проморгался и продолжил разглядывать комнату в надежде увидеть что-либо, что поможет ему освободиться. Тут и там из щелей в каменных стенах торчали гигантские иглы, но теперь, как показалось мальчику, они были упорядочены. Кто-то распределил швейные принадлежности в соответствии их размерам, а висящие на стенах клубки шелковых нитей были смотаны по цветам – от жемчужно-белого до черного. В дальнем углу белело большое облако: сплетенный из тысяч нитей кокон, такой огромный, что в него мог зайти человек будто в комнату.

За коконом виднелись каменные ступени, но, куда они вели, Франц уже рассмотреть не сумел.

Вдруг его взгляд упал на силуэт возле кокона, и он вздрогнул. На секунду почудилось, это человек…

Но…

На стене, подвешенная на плечики, висела… человеческая кожа.

У Франциска закружилась голова, внутренности скрутил спазм, съеденная несколько часов назад лепешка подступила к горлу. Мальчик закашлялся и, скривившись от отвращения, поскорее отвел взгляд. Сердце быстро колотилось в груди, и едва он отдышался после приступа тошноты, вновь принялся за яростные попытки оторваться от нитей. Он дергался и сучил ногами, но нити лишь скрипели и скручивались, никак не желая рваться.

– Ч-черт… – проскулил он.

– Франц? – послышался шепот.

Франциск замер.

Из-под каштановых кудрей глядели лазурные глаза.

– Фил? Ты как?

– Тсс.

Брат притих – лишь глаза яростно блестели в полумраке.

Франц услышал то самое поскрипывание. Чьи-то суставы клацали и скрипели, панцирные чешуйки терлись друг о друга. Такое скрежетание могло производить лишь гигантское насекомое. Шарканье приблизилось, Франциск из последних сил забился в нитях, но в следующее мгновение из прохода упала длинная тень, и он безвольно поник.

На пороге показался хозяин подземелья.

Мертвый Принц отдал этому чудовищу пещеры под горой в незапамятные времена, с тех пор Сшитый бродил по нескончаемым туннелям в абсолютном мраке, бродил и размышлял об одном и том же вот уже которую ночь, которое столетие…

Страшные то были мысли.

Страшнее не придумаешь.

Правильно сказал Мудрец: даже у самого кошмарного монстра есть страх и мечта. Мечта этого чудовища была такая же жаркая и пленительная, как у ребенка. В глубинах темной души – такой же беспросветной, как сотни лет пребывания в лабиринте, – эта мечта настоялась и вызрела точно вино. В черном сосуде его разума желание обрастало иными красками, принимало новые формы и оттенки и становилось все более пленительным и сладким.

Сшитый любил свою мечту.

Берег как зеницу ока, ибо она придавала цель его существованию, и, если бы Сшитый лишился мечты, он бы сошел с ума от отчаяния. Но разъяснить чудовищу, что его желание никогда не исполнится, не мог никто. Лишь, быть может, Мертвый Принц, но тот молчал, ибо ему было нужно, чтобы монстр пребывал в нижних ярусах замка всевечно: бродил там и выглядывал путников, которые совались в лабиринт с коварной мыслью пробраться через подземелья в Мертвый Замок.

Монстр должен был только стремиться исполнить мечту, но никогда и ни за что не достигнуть цели.

Сшитый не ведал, что милость Принца – обман.

Он свято верил, что однажды получит то, чем так страстно желал обладать, и потому ни единая живая душа, оказывавшаяся в его подземельях, не могла покинуть жуткого лабиринта.

Иногда, оставаясь слишком долго без посетителей, Сшитый выходил на охоту сам. Выбирался в лес, бродил по овражинам и ущельям, ловил зазевавшихся стражей Принца или ни о чем не подозревающих обитателей нор и гнезд. Однако всякий раз, хватая новую жертву, Сшитый ревел и плакал от досады.

Стражи Принца не были людьми.

А Сшитому нужен был именно человек.

И вот сегодня впервые за столько ночей в черном, словно ночь, лабиринте появились люди! Сшитый сразу учуял их присутствие, и его кромешно темный разум затрепетал от мысли, что, быть может, на этот раз он преуспеет. Почему бы нет?

– Они дети-с-с, – просвистел Сшитый, раздувшись от невероятного довольства. – Маленькие люди, не так ли?

В незапамятные времена, когда он еще не стал Сшитым и у него было другое имя и лицо, монстр слыхал, будто именно дети обладают самыми чистыми и прекрасными сердцами, а значит, на этот раз все может получиться.

«Но, Грего, быть осторожен, – обратился к себе Сшитый. – Не так ли? Должен выслеживать и подслушивать, потому что маленькие детеныши пахнуть металлом».

Он учуял запах кинжала: волшебные существа более чутки к магическим вещам, чем люди, а потому осторожничал. Сшитый крался за гостями подземелья и тихонько свистел себе под нос:

– Они идти в северный коридор, Грето. Это хорошо, очень хорошо…

Монстр следовал за детьми, нюхая воздух: по коридорам плыл аромат свежей крови. Пульсирующий запах живой плоти дурманил голову, и Сшитый радовался тому, что эти дети такие свежие и юные.

– С-с-скоро, очень скоро, – свистел он.

Когда дети забрели в дальний коридор и запутались в силках, Сшитый подкрался – так, как умел лишь он, – похватал жертв и утащил в свою мастерскую.

Да, в глубине лабиринта имелась мастерская.

Сшитый хранил там инструменты, плел коконы, а в остальное время лежал в углу на камне, свернувшись клубочком, бормоча себе под нос всякие рассуждения и смакуя новые и новые оттенки мечты.

Теперь Сшитый стоял в дверном проеме и таращился на двух маленьких мальчиков, подвешенных к потолку сотнями липких нитей. В его памяти всплыло воспоминание о былых временах, когда он сам был таким же маленьким детенышем с мягкой кожей и светлыми – словно пух одуванчиков – волосами. Предчувствие чего-то хорошего – разумеется, хорошего по мнению Грего Сшитого – охватило его самодовольную душонку.

– Здравс-с-ствуйте. – Сшитый протянул мохнатую руку – одну из шести – к стене и повесил лампу у входа.

Дети затихли, словно птички при виде змеи.

Их маленькие глазки так блестели! Совсем как у птенчиков или оленят, которых Сшитый ловил в лесу. Человеческие детеныши были куда медлительнее звериных, но, правда, хитрее – тут он был вынужден признать.

Двое маленьких, хороших детей. Они точно смогут сделать то, что не сумели их предшественники.

Грего сделал несколько шагов к гостям, – он называл жертв именно так, возможно, потому, что считал себя вовсе не злодеем-похитителем, но хозяином здешнего подземелья, а это совсем другое дело, согласитесь.

Сшитый потер руки: сначала верхние конечности, затем средние и после нижние – и склонился к Цветам, обступившим детей ощетиненным войском. Цветы шипели и тихонько клацали зубами, и Сшитый почувствовал в них что-то родственное.

«Грего нравиться эти цветы, – сказал он себе. – Как и дети, да, как и дети».

Мальчик покрупнее таращился на его грудь – и, перехватив взгляд ребенка, Сшитый выпрямился и положил мохнатые конечности на золотистый щит, покрывавший его грудную клетку. Сшитому нравился этот щит: крепкий и твердый, словно броня, он красиво отблескивал в пламени свеч.

Это был подарок Мертвого Принца. Но Грего не имел ни малейшего понятия, что это вовсе не украшение, а печать, скрывающая тайную вещь, очень нужную Принцу. Вещь, которую монстр должен был хранить и беречь, не зная о ее истинном предназначении, а потому он продолжал думать о печати как о своей золотой броне.

Кроме золотой печати, в Грего Сшитом не было ничего красивого: у него было длинное черное тело, покрытое жесткими волосами и щетинками, шесть конечностей – таких же ворсистых и членистых, а за спиной – два больших крыла. Крылья были серые и обтрепанные и свисали с плеч будто пыльные занавески, но, к сожалению, уже не служили своей цели. Один из гостей Сшитого – гость крайне неблагодарный – изрезал их острым кинжалом, и, сколько портной ни пытался их залатать и починить, ничего не выходило. Он так и остался бабочкой, не умеющей летать. Впрочем, Мертвому Принцу и надо было, чтобы Сшитый никогда не покидал подземелья и оставался на месте, выжидая своих «гос-с-с-с-стей».

– Да будет ночь-с, – прошепелявил Сшитый.

Дети не откликнулись.

Он терпеливо ждал, но те молчали, лишь сверкали глазенками и часто дышали.

– М-мы пришли по С-стезе, – заикаясь, сказал мальчик поменьше. – Мы хотим открыть печ-чать…

– По С-Стезе? Вот как!

Бабочка Грето потер руки. Гости очнулись, значит, надо приступать к делу.

Он столько лет ждал… насилу дождался! Грето Сшитому не терпелось попробовать снова. Мечта вспыхнула ярким светочем, опалила его темную душу, и на Грего нахлынули фантазии, одна слаще другой…

А Франциск и Филипп висели, спеленатые от ног до макушки, и от страха сходили с ума. Как младшему хватило сил ответить этому чудовищу, он и сам не знал, но после язык будто отняло, и мальчик цепенел, в ужасе глядя на страшное существо.

Сшитый был высокий, черный, в нем имелись человеческие черты, но по большей части – насекомьи. Голова по очертаниям вроде людская, но лоб, нос и рот покрыты панцирными чешуйками, а глаза – огромные и сетчатые. Голова сидела на длинной шее, крепившейся к веретенообразному телу. Одежды он не носил, однако опоясывался ремнем с мотками ниток и иголок.

– Что же, – с присвистом кивнул монстр. – Тогда вот что сделать-с…

Скрипя суставами и похрустывая панцирными пластинками, Сшитый медленно подошел к мальчикам. В его огромных выпуклых глазах читалось странное чувство – вовсе не злоба, а что-то иное…

– Да… – Сшитый мечтательно осмотрел гостей. – Грего так давно не видеть люди… Но не забыть, каково это – быть человек.

Он протянул мохнатую руку и коснулся угольно-черными пальцами щеки Франциска. Мальчик вскрикнул, попытался увернуться и яростно задергался, но Сшитый не обращал внимания на его протесты и вопли, лишь любовно глядел на человеческое тело и бормотал:

– Такая белая кожа… И волосы… Чудесные волосы!

Франц с визгами пытался увернуться, Филипп что-то кричал, но Сшитый продолжал свистеть:

– Чудес-сные… Мягкие… Блес-с-стящие…

Он вцепился тремя руками в нити и заставил мальчишку недвижимо повиснуть перед собой, а четвертой принялся перебирать локоны Франца, пропуская каштановые кудри между пальцев. Его громадные глазища жадно блестели, из жвал вылетал свист:

– Крас-с-сивые… волос-с-сы…

Он нагнулся над дрожащим от ужаса Франциском и просвистел на ухо:

– У Грего тоже быть такие-с!

Мальчик притих, лишь испуганно моргал.

– У Грего тоже быть руки… – Сшитый ощупал конечности мальчишки. – Такие же мягонькие белые руки-с! И белая кожа-с! И еще… – Он указал когтистым пальцем на Фила: – И такие же голубые глаз-з-за-с!

Сшитый отпрянул и принялся ощупывать свое чешуйчатое лицо четырьмя конечностями, словно проверял, не изменилось ли что-нибудь. Но нет: под пальцами он ощущал все те же ворсинки и чешуйки…

– Ах-с… – Он покачал головой. – Но теперь у Грего нет человечес-с-ских рук, и ног, и глаз-с!

Он издал странный звук, похожий на бульканье.

– Когда-то Грего быть совсем как вы-с! Да-да, как вы-с! Давно… – Он закивал головой. – Очень давно-с… Грего быть человек, ходить по земля и видеть свет с-с-солнце-с!

Сшитый яростно тряхнул головой:

– Грего помнить: небо быть…

Он принялся перебирать пальцами, что-то нашептывая, будто вспоминал.

– Как твои глаза-с. – Он указал на Филиппа. – Такое быть небо! Не черное, как Полночь, нет-с, небо быть как твои глаза! Грето ходить по земля человеческими ноги. Но однажды Грето… – Он коснулся груди и застыл. – Да… – Взгляд монстра остекленел. – Однажды Грето прос-с-снуться и обнаружить, что превратиться в огромное и ужас-сное нас-с-секомое… – Черные сетчатые глаза потускнели. – Грето не нас-с-секомое. Грето скучать по мир с-солнца. Грето хотеть назад, в свое тело! Хотеть быть человек! А-а-ах!

Он горестно вздохнул, свист разлетелся по всем углам мастерской, и пламя в лампах всколыхнулось, на стенах заплясали пугающие длинные тени.

– Все, что у Грето остаться – с-с-сердце. Где же оно? Где твое сердце, Грето?

Сшитый засуетился, метнулся к одному углу, затем к другому и приволок блюдо, где под стеклянным колпаком лежало высохшее морщинистое – будто съежившееся яблоко – сердце.

– Вот оно-сс. – Грето любовно провел когтистым пальцем по колпаку. – Вот оно, с-с-сердце… Когда-то Грето чувствовать его в своей грудь! Тут! – Он ударил по печати, и та загудела. – Грето хотеть человеческое тело! Грето не бабочка, Грето человек!

Его охватил гнев.

– Грето шить себе человеческое тело! – Он махнул рукой на крючок, где висела кожа. – Грето сплести большой кокон, забраться в кожа человека, взять сердце и ждать внутри кокон, чтобы вновь стать собой! Но сердце не биться! – Сшитый яростно топнул ногой. – Грето не знать, почему сердце не биться! Но потом он подсказать Грето: только с-сердце хороший человек оживить сердце Грето! – Он закивал. – И Грето послушаться. Грето просить с-сердце у гос-сти много раз. Но гости оказатьс-ся плохие люди! И с-сердце не биться! – Глаза Сшитого опасно вспыхнули, в сетчатых шарах загорелось черное пламя. – Вы мне помочь. Я освободить гости, но один из вас мне помочь! Сейчас, сейчас…

Монстр засуетился, вытянул из-за пазухи длинные ржавые ножницы, обрезал пару нитей под потолком, и мальчики с криком рухнули на пол. Франциск задергался, пытаясь освободиться, но не тут-то было. Мальчик заскрипел зубами:

– Не трожь! Прочь!

Но монстр не обратил на вопли Франца никакого внимания, просто схватил его цепкими пальцами и поставил на ноги.

– Не бежать! – пригрозил он Францу, когда тот стрельнул глазами в проход. – Иначе Грего быть злой. Не бежать, ты понимать меня? Я не хотеть зло. Я быть добр и ласков, ес-сли ты добр и ласков с-со мной. Хорошо?

Добившись от Франциска испуганного кивка, Сшитый удовлетворенно просвистел:

– Грего хороший. Грего отпус-стить одного из вас. Грего обещать!

Он стукнул себя в грудь, и золотой круг зазвенел.

– Но дети должны с-слушать Грего. Выполнять то, что Грего хотеть. И тогда вс-се быть хорошо. Понятно?

Франц испуганно стрельнул взглядом на Филиппа.

– Грего, – Сшитый коснулся того места, где у него должно было быть сердце, – быть честен. Он взять одно с-сердце. – Монстр воздел палец. – Только одно! Грего не нужно много. Только одно горячее и красивое с-сердце, чтобы заставить биться с-свое. И тогда… – Сшитый расплылся в мечтательной улыбке. – Если сердце биться, Грего забираться внутрь человеческая кожа и плести нити… Много-много нитей… Как гусеница ждать внутри куколка, распадаться на части, собираться вновь и становиться бабочка, так и Грего внутри кокона ждать… Разложиться… Лишиться панцирь и крылья… И перевоплотиться в человек. Гусеница с-становиться бабочка, а Грего становиться вновь человек. Яс-с-сно?

Жвалы расплылись в кривой пугающей улыбке. Ни у одного монстра Франциск еще не видел такого страшного довольства на лице.

– Ну же, ну же!

Мохнатое тело заворочалось, монстр снял с гвоздя мешок и принес братьям:

– Да, мои хорошие-с, тут нитки… Много нитки… Короткие и длинные… Гость опускать руку в мешок и вытаскивать нитка, и второй тоже, мои хорошие, и второй…

Грего щелкнул ножницами несколько раз и высвободил руки ребят. Едва рука Франциска очутилась на свободе, он выкинул ее вперед и попытался выхватить иголку из пояса Сшитого, но монстр был начеку:

– Нет!

Сшитый щелкнул ножницами по руке Франциска, и мальчик с воплем отдернул кисть. Ножницы рассекли запястье, из длинного красного пореза брызнула кровь. Франц заскулил от боли, в глазах все помутилось от ярости и страха.

– Плохой гость! – разъярился монстр. – У тебя злое сердце! Грего не хотеть твое сердце! Если ты плохо себя вести, Грего не давать шанс! Я хотеть быть справедливым, но гость не оставлять выбор!

Сшитый защелкал страшными ржавыми ножницами перед лицом Франциска, так что мальчик затрясся с ног до головы, на его глазах выступили слезы боли и страха.

«Вам помогали», – говорил Калике.

Ну и где же сейчас помощь Стези?!

«Чертовы Цветы, сделайте же что-нибудь!»

Франциск хотел закричать, но его взгляд упал на острые ножницы, которыми Сшитый орудовал возле тела младшего брата, и мальчик опомнился.

«Если я позову, это чудовище кинется на нас… Нужно придумать хитрость».

Он сглотнул комок и проморгался от слез, а затем принялся осматриваться, надеясь добыть какой-нибудь инструмент против Сшитого. Однако монстр не дал ему оглядеться как следует. Он сунул ему в руку мешок:

– Гость выбирать-с нитка! Если нитка длинная – гость уйти. А тот, у кого короткая – ос-с-статься с Грего и отдать ему свое сердце! Ну же, с-скорее! Давайте с-с-сюда руки!

– Нет, – замотал головой Франциск. – Я не буду этого делать!

– Не будет? Гость сказать, не будет… Плохой гость. Грего недоволен.

Сшитый сдвинул мохнатые брови и принялся жевать жвалами язык, ножницы в его руке угрожающе сверкнули.

– Тогда Грего отрезать палец у гость. Каждый «нет» – один палец, мои хорошие. А когда палец на руках не остаться, Грего браться за нога. Ясно, мои хорошие?

Ножницы хищно защелкали, точно клюв металлической птицы, и приблизились к кисти Франца. Франциск отдернул кровоточащую руку:

– Х-хорошо! Да! Хорошо! Только не трогай меня!

– Хорошо, – удовлетворенно кивнул Сшитый. – Гость сказать «хорошо». Тогда Грего не трогать. Грего добр и ласков с гос-сть!

И он протянул мешок мальчику.

– Ну! Нитка!

Судорожно соображая, что делать, Франциск засунул руку в вонючий мешок. Медленно, трясущимися пальцами он вытянул нить, точно бесцветную водоросль из темного омута.

– Вот так, хорошо! – кивнул Сшитый. – А теперь маленький гость!

Он сунул мешок под нос Филиппу. Брат едва шевелился – вероятно, Сшитый его сильно помял, пока донес до мастерской, и мальчику с большим трудом удалось поднять руку и опустить ее в хищно распахнутую пасть котомки.

Когда он вытянул свою нить, Сшитый отбросил мешок и, потирая руки, просвистел:

– Теперь мы узнать, кто из вас остаться, а кто уходить на с-с-свободу! Ну-ка, покажите!

И когда они подняли дрожащие кулаки, монстр вытащил из-за пояса портновский метр и измерил нить Франца, затем Филиппа.

– Так-так-с! – кивнул он. – Ну вот и выяснить. Ты!

Франциск зажмурился при виде черного мохнатого пальца у своей груди и задрожал от ужаса.

«Нет!»

Перед глазами пронеслись воспоминания из пещеры Правды. Ему выпало встать на жертвенник. И сейчас – вновь!

«Нет! Только не это! Пожалуйста, нет!»

– Ты, – повторил Сшитый, – идти…

– Ч-что?

Сшитый обратился к остолбеневшему Филиппу.

– А маленький мальчик остаться. И отдать свое сердце Грего.

Страшное осознание нахлынуло на Франциска.

На этот раз ему повезло.

Грего засуетился вокруг Франциска, щелкая тут и там ножницами. Через пару мгновений мальчик почувствовал, как онемевшие руки свободно задвигались, схватился за порез на запястье и зажал трясущимися пальцами кровоточащую рану.

– Это хорошо, – кивнул Сшитый. – Грего не нравитс-ся большой гость. У него плохое сердце. Пусть идет. Грего даст ему свечка, даже несколько свечка, чтобы гость найти дорога к дом…

Монстр кинулся к стене, подхватил светильник и сунул его в руку остолбеневшему Франциску:

– Гость уходить. А другой оставаться.

Сшитый подтолкнул Франца к выходу, но мальчик вывернулся и оглянулся: младший брат по-прежнему стоял у каменного стола, опутанный белесыми веревками, и цвет его щек сливался с призрачно-белыми нитями.

– Не стоять в проходе! Грего закрыть дверь, чтобы гость не мешать!

Сшитый подтолкнул Франциска и схватился за каменную плиту, чтобы закрыть проход. Еще чуть-чуть, и маленькое лицо брата исчезнет за глыбой.

– Нет!

В проеме блеснули щелкающие ножницы.

– Уходить!

Сшитый двинулся на Франца с клацающим оружием, но мальчик затряс головой:

– Нет! Пожалуйста! Не делайте этого! Подождите!

– Я сказать: один остаться, другой идти! Я давать только один шанс! Если мальчик кричать, Грего отрезать мальчик язык!

Он направил ножницы в лицо Франциску и угрожающе клацнул ими, но мальчик увернулся и крикнул:

– Погодите! Постойте! Я… заберите меня!

Ножницы застыли в сантиметре от носа Франца. Мальчик судорожно соображал над тем, какие слова сорвались с его губ, а Сшитый выпучил глаза:

– Что ты с-сказать?

– Я… – Голос Франца дрогнули сорвался. – Не надо… Филиппа…

Он устремил мокрые глаза на смертельно бледного брата. Фил мотнул головой – то ли хотел сказать «нет», то ли дернулся в испуге от услышанного. Франц сглотнул горький ком, перевел взгляд на ужасного хозяина лабиринта.

– Ты хотеть на место брата?

Только сейчас до Франциска дошло, что случится, если он вернется в страшную мастерскую. В голове всплыли картинки: белесый, светящийся изнутри кокон в углу, на крючке человеческая кожа, на блюде – высохшее сердце…

Если Франциск останется, произойдет что-то ужасное.

Бабочка Грего, не услыхав ответа, вновь взялся за каменную плиту.

– Нет!

Внезапно вновь мир затянула пелена, от отчаяния Франциск буквально лишился рассудка. Широко распахнутые голубые глаза близнеца пронзали полумрак мастерской, ниточка, связывающая души близнецов, натянулась и грозила вот-вот лопнуть, и сердце Франциска сжалось от одной мысли, что Сшитый может сделать с братом что-то нехорошее.

С кем угодно.

Только не с Филиппом.

– Я! – крикнул он. – Возьмите меня!

Камень сдвинулся еще немного и замер.

В щель высунулась мохнатая голова с задумчиво двигающимися жвалами.

– Этот мальчик говорить странная вещь, – пробубнил Сшитый, обращаясь к себе. – Грего, он хотеть остаться, хотя вытащил длинная нитка… Почему гость не уходить, как другие? Они вытащить длинная нитка и уйти, а тот, кто с короткой, – остаться. Тут все яснее ясного, разве нет, Грего?

– Нет! – выпалил Франциск. – Пожалуйста! Отпустите его! Отпустите моего брата!

– Франц! – донесся из глубины комнаты тоненький голос Филиппа.

Брат что-то прокричал, видимо пытаясь остановить Франциска, но мальчик уже не понимал, что делает: в голове билась лишь одна мысль: «Только не Фил! Только не Фил!»

Перед глазами вереницей пронеслась одна ужасная картинка за другой: золотое зеркальце в траве, разлезшиеся башмаки, поросший травой пиджак… На мгновение ему привиделась в куче одежды рубашка Фила, его ботинки…

Безумный страх охватил Франца:

– Отпустите! Отпустите его!

Сшитый перегородил проход, скрестил среднюю пару конечностей на груди, опустил ужасную голову и тяжело просипел в лицо Францу:

– Но ты остать-с-с-я, маленький человек. Ясно?

Франц ничего не ответил, лишь тяжело сглотнул под взглядом черных вытаращенных шаров. Тогда Сшитый выхватил моток ниток, и в следующую секунду мальчишка оказался спеленут с головы до пят. Монстр подхватил Франца, закинул на плечо и поволок к плоскому камню, заменявшему Сшитому стол. Филипп что-то кричал и плакал, но в голове у Франца все затуманилось, поплыло, и он отключился.

Очнулся Франц от хлопка по щеке. Лохматая рука Сшитого приводила его в чувство. Мальчик дернулся и быстро огляделся. Они были в комнате одни. Проход перегораживал камень – видимо, Сшитый отпустил Филиппа, а Франц остался на растерзание чудовищу.

Сразу стало пусто.

Как-то по-особенному тихо.

Темно.

И пугающе.

– Мальчик открыть глаза, – едва слышно просвистел Сшитый. – Хорошо! Грего удивлен, что мальчик остаться.

Но Франц ничего не ответил. Из глаз его потекли слезы, нахлынул цепенящий ужас одиночества. Пламя свечей плясало по стенам, рассеивая красноватый свет, и на полу и стенах колыхались странные чудовищные тени, отбрасываемые ажурным коконом и длинными конечностями человека-бабочки.

Монстр обхватил мальчика четырьмя руками и притянул к столу. В центре плоского камня уже стояло блюдо. Сердце, лежащее в тарелке, казалось таким маленьким и сморщенным… Сколько лет его хранил Сшитый? Разве можно оживить то, что уже сотню лет как мертво?

Взгляд Франца упал на темные потеки на краях каменного стола.

Да это же… кровь.

Франциска пронзила острая, словно осколок стекла, боль.

– Вот так-с, – тихо просвистел Сшитый. – Теперь Грего и мальчик одни. И Грего взять твое с-с-сердце.

Черная шерстистая рука Сшитого вытянула из-за пояса золотой клинок, тот самый, который хранился во второй печати. Монстр медленно потянулся кинжалом к груди мальчика. Холодное лезвие ткнулось под ключицу, и Франциск затрепетал от пронзившей его волны ледяного страха.

«Нет!» – кричал он в мыслях.

Там, внутри, он бился и стучал в дверь.

Но та была заперта. Как и всегда.

– Хорошо-с, – просвистел Сшитый.

Острие золотой молнией вспороло рубашку и поползло ниже, пуговицы отскакивали на пути, и наконец острый клинок добрался до того самого места, где под ребрами мальчика билось горячее сердце.

Сшитый протянул длинные членистые пальцы и принялся прощупывать это место. Кинжал больно ужалил кожу.

– С-с-слышу, – протянул он. – Быстро с-с-стучать! Как будто хочет убежать, да? Но не убежать, ведь твои ноги не двигаться! Ну же, где оно, где прекрасное с-с-сердце Грего? Вот тут, на столе. Такое маленькое! Ни капли крови не впитать, те сердца никуда не годятсся… Они быть слишком холодные, куда им с-с-согреть Грего?

Сшитый дрожащей рукой поднес блюдо к груди Франца и подставил сердце под клинок.

– Вот так. – Он удовлетворенно покряхтел. – Теперь с-с-сердце Грего напитаться живая кровь и биться так же, как твое…

Сшитый напрягся, и на какое-то мгновение в комнате повисла ужасающая тишина. Вдруг рука портного сделала резкий выпад, и кинжал вошел в грудь Франциска.

Мальчик закричал.

Его пронзил миг острой, невыносимой боли, обжигающий словно кипяток, словно прикосновение к солнцу.

Кинжал двигался глубже, холодный металл разрывал плоть и хрустел в ребрах Франца.

– Ну же-с, – просвистел Сшитый. – Где кровь? Он что, пус-с-стой?

Монстр потряс блюдом, но из раны в груди Франца не сорвалось ни капли. Мальчик бултыхался в обжигающем кипятке боли, но сквозь мучительную пелену ощутил, как по внешней стороне правого бедра побежала горячая струя – будто кто-то, стоящий позади, поливал из кипящего чайника.

– Где кровь-с? – закричал Сшитый в ярости, затопав ногами. – Где кровь человека-с?

Вдруг под своими широкими ступнями он увидел алую лужу, вытаращил глазищи и в следующий момент с истошным воплем отскочил. Блюдо выпало из рук монстра и со звоном разбилось о камни, сердце покатилось по полу словно отброшенное в сторону гнилое яблоко, а Сшитый грохнулся оземь и схватился всеми шестью конечностями за золотой щит. Он рвал его и терзал, будто что-то выламывало его грудную клетку изнутри, гигантские шары его глазищ вытаращились от испуга. Портной с хрипом забился в припадке. Длинные мохнатые конечности дергались точно у недобитого паука, он катался в луже крови. Сипел, свистел и клекотал, а затем дернулся, выпучил глаза так, что они едва не выпали из орбит, и затих.

Грего Сшитый так и не стал человеком.

Много черных дел творил безумный портной в лабиринте, много душ погубил и свел с ума в попытке достичь недостижимого – вновь стать человеком. Но, обратившись чудовищем и получив ту личину, которая еще при жизни отражала его истинную сущность, Сшитый уже не мог стать прежним.

За какие грехи его обратили в монстра – об этом история Полуночи умалчивает, но стоит добавить, что просто так в насекомых не обращаются.

Франциск этого не знал. Мальчик стоял ни жив ни мертв от ужаса и словно в страшном сне наблюдал, как по полу расползается багровое пятно, в центре которого – в этом кровавом озере – лежало черное мохнатое тело человека-бабочки.

Гулко сглотнув, Франц опустил взгляд на собственную грудь. В разрезе порванной рубашки краснела страшная рана, но она затягивалась буквально на глазах. Теперь Франц ощущал тупую ноющую боль между ребер, но постепенно, как вода после наводнения уходит с суши, она растворялась, отступала, и на коже остался лишь багровый рубец.

Громко щелкнуло.

Франц отпрянул и уставился на тело Сшитого. Но нет – тот не пошевелился.

Зато печать на его груди издала второй щелчок. Крышка откинулась.

Шумно дыша ртом, мальчик подволок отяжелевшие ноги к телу портного. Его чуть не стошнило, когда пришлось наступить ботинками в кровь и нагнуться к монстру. Вытаращенные фасеточные глаза Сшитого тускло блестели, дробя пламя свечей и лицо Франциска на десятки отражений.

Преодолевая отвращение, Франциск высвободил одну руку из липких нитей и не без дрожи вынул блестящий флакон, который приметил между ребер чудовища. Когда Франц поднес флакон к глазам, оказалось, что бутыль сделана в виде сердца. Горлышко закрывала золотистая крышка. Там, за прозрачными стенками, колыхалась прозрачная жидкость. То ли слезы, то ли вода…

Сглотнув горькую слюну с металлическим привкусом крови, Франциск сунул флакон в карман. Пощупал штаны. Правая брючина промокла насквозь. Оказывается, кровь текла не только из-под золотистой крышки медальона на груди Сшитого, но и с ноги Франциска… А точнее… Мальчик сунул дрожащие пальцы в карман и нащупал маленький твердый предмет.

Пуговица Мудреца.

Та самая, в виде сердца.

Она была измазана в крови и вдобавок практически раскололась пополам.

Франца пронзила – точно молнией – догадка.

Мудрец знал!

Ведь он мог читать по чаинкам и предвидеть будущее! Мудрец помог Франциску и защитил его от гибели!

Сердце Франца наполнилось светом и любовью, на глазах выступили слезы…

Он бессильно рухнул на колени – уставший и совершенно пустой, словно выеденное яйцо.

«Страх – это благо. Только в нем ты видишь себя настоящего».

Франциск увидел.

В тот момент, когда охваченный диким страхом за брата, выкрикнул: «Я!», он был другим Франциском, о существовании которого даже не подозревал. Оказалось, внутри его живет еще один Франциск Бенедикт Фармер. Когда раскололся лед его иллюзий и он наконец-то покинул кокон надежд, признавшись себе во всех слабостях, из-за стены треснувшего льда показалось иное лицо – то, что прежде лишь пряталось, шептало из-за перегородки, и чей тихий, но уверенный голос заглушал вопль детского эгоизма.

– Фи-и-ил! – закричал Франциск и поднял голову. – Фи-и-ил, где ты?!

Молчание.

Он рванулся к выходу и принялся молотить кулаком в каменную перегородку. Дверь снова была заперта, только теперь на самом деле.

– Фил! – взревел он. – Фил!

«Чертова дверь, открывайся!»

Он рванулся обратно, поднял выпавшие из рук Сшитого ножницы и принялся кромсать все еще опутывавшие его нити. Потом, с яростью отшвырнув ржавый инструмент, кинулся к телу монстра и выудил из лужи крови кинжал. Обтерев оружие о висящую на стене рубашку – чью, гадать не стал, – Франц подобрал отшвырнутый монстром бархатный чехол и спрятал оружие.

«На всякий случай», – сказал себе.

Нужно освободиться. Но дверь заперта.

На этот раз взаправду.

Франц вернулся к каменной двери и налег на нее всем своим весом. Скрипел зубами и стонал в бесплодной попытке сдвинуть булыжник с места. Огоньки свеч на стенах потускнели и заколыхались, еще чуть-чуть, и погаснут. Он вновь останется в темноте.

«Только в страхе ты видишь себя настоящего».

Ужас содрал с него кожу. Обнажил того Франца, которым он был в раннем детстве или, быть может, в которого давно должен был вырасти.

Этот Франц был обтерт ужасом словно железной теркой: вместе со страхами содрались куски кожи, но было плевать. Мальчик чувствовал боль и по-прежнему боялся, но теперь это не сковывало по рукам и ногам. Напротив, давало силы.

Столкнувшись со страхом вживую после стольких лет приступов и рыданий на коленях Филиппа, он, Франциск Бенедикт Фармер, не плакал.

Мальчик царапался о шершавый булыжник, хрипел и скрипел зубами, но сантиметр за сантиметром отодвигал чертов камень с пути, потому что где-то там находился его брат.

Желание увидеть Фила придавало сил.

Мальчик не смог отодвинуть каменную плиту полностью, лишь сделал щель, но и этого хватило, чтобы протиснуться в узкую лазейку и вырваться на свободу.

Даже не задумавшись о том, что впервые спустя годы он открыл-таки запертую дверь, Франц воздел над головой огарок, словно путеводную звезду, побежал по сумрачным гулким коридорам, выкрикивая имя брата, и спустя несколько минут услышал вдали слабый отголосок эха.

Он нашел Филиппа в одном из соседних коридоров.

Брат сидел у стены, скорчившись, словно побитый котенок.

– Ф-франц? – Филипп всхлипнул и обернулся. – Это ты?

Он попытался поскорее стереть слезы, но Франциск не дал ему сделать, присел на корточки и прижал близнеца к себе.

– Франц…

Сколько ночей Филипп выслушивал жалобные всхлипы старшего брата, успокаивал его, вытаскивал из приступов! А на самом деле ему нужен был тот, другой старший брат, каким Франциск был в детстве, – храбрый, решительный, упорный. Который ни перед чем не останавливался.

Теперь руки Франца дрожали, но все-таки были тверды. Впервые за эти годы он мог дать брату успокоение. Силу. Веру.

Он был тем, кто взял себе его боль, растерянность и одиночество.

Так, как поступал до этого Филипп.

Но хуже Франциску не стало. Наоборот.

Переняв боль младшего брата, Франц почувствовал себя лучше. Сильнее. Оттого, что знал: теперь близнецу не так страшно. Так вот что чувствовал Филипп все это время, когда утихомиривал бушевавшие в сердце старшего близнеца штормы, когда позволял ему рыдать у себя на коленях!

Филипп заплакал.

Франц не видел его слез долгие годы. Младший брат не позволял себе слабостей. Но теперь мог. Франц прижимал его к себе, чувствуя хрупкое, словно у бабочки, тело, но теплое и живое, полное солнца.

В голове зазвучал серебристый голос Каликса: «Плачь. Когда плачешь, ты позволяешь себе чувствовать. Что ты видишь?»

Франц видел младшего брата, который был сильным слишком долго. Ради него, ради Франциска.

– Все будет хорошо, – уверенно сказал он. – Мы скоро вернемся домой, Фил. Я открыл третью печать, слышишь? Мудрец нам помог! И мы скоро вернемся домой!

Брат не ответил.

– Мы скоро будем дома, – повторил Франц с еще большим напором, – в нашей спальне… Я попрошу маму вернуться в Лондон. Мы не останемся у этой чертовой тетки, клянусь тебе, не останемся! Мы что-нибудь придумаем! Помнишь нашу старую квартиру, Фил? Помнишь? Как там было здорово! Солнце всегда будило тебя по утрам, потому что ты спал у восточного окна, а я за тобой прятался. А помнишь, как Мэри готовила нам панкейки? С ванилью… Я хочу тех панкейков, Фил. Хочу в нашу спальню. Хочу в Англию. Домой. С тобой.

Филипп заплакал громче.

– Все будет хорошо! – Франц сжал хрупкие плечи близнеца. – Ну же. Просто поверь мне. Я кое-что знаю.

«Я не сказал ему то, о чем говорила королева фейри. Он, наверное, тогда не слышал… И не догадывается, что в тронном зале Принца есть лекарство».

Бедный маленький Филипп не понимал, что спасение уже близко. Но скоро Франц добудет это секретное снадобье. Теперь и Принц не страшен! И все будет хорошо…

– Франц… – шепнул брат. Всхлипнул и стих.

– Мм? Что, Фил?

– Не хочу панкейки.

– Хорошо. А что хочешь? Что ты хочешь, Фил, скажи? Обещаю, я все сделаю.

Филипп взглянул на старшего брата, а потом прижался лбом к его плечу:

– Хочу запускать с тобой воздушного змея.

– Хорошо, – твердо сказал Франц. – Обещаю: мы обязательно запустим змея, когда вернемся домой.