Франц открыл рот, чтобы выкрикнуть эти злые слова, но Калике отвернулся.
Все замерли и затаили дыхание.
Что-то происходило. Франц не слышал то, что слышали другие. Но вдруг и он уловил: далекое жужжание доносилось из-под земли. Из недр горы – из тех самых подземелий, куда утекала река, приближалось гудение.
Миг – и река взметнулась фонтаном, брызги разлетелись сотнями искр, и из воды поднялся столб черно-желтых телец. Северный Ветер отступил.
В его движениях чувствовалось что-то затаенное, волнующее, мистическое.
Он сейчас был точь-в-точь таким, как когда увидел Северные горы во время полета на ковре.
Франц застыл, широко распахнув глаза.
Облако мотыльков поднялось над рекой и зависло над мостом, а уже в следующий миг они ринулись вниз, сбиваясь в кучу, и та словно бы уменьшалась в размерах, формируя тело…
И через секунду на пол тронного зала опустились ноги, составленные из тысяч сбившихся в кучу мотыльков.
У черно-желтого человека не было лица.
Руки и ноги, тело, шея и голова, всё – бабочки.
Мгновение человек смотрел перед собой. Вдруг жужжание резко оборвалось, будто кто-то захлопнул дверь.
Бабочки съежились, и тело стало человеческим.
Перед собравшейся в тронном зале толпой стоял маленький мальчик.
У него была белоснежная кожа. Длинные волнистые волосы цвета ночи. Голубые глаза сияли точно звезды.
Он молчал, глядя удивленно распахнутыми глазами на замершую толпу.
Калике сделал пару шагов к Филиппу и вдруг встал на колено, преклонил голову и протянул руку к мальчику. Взяв его бледную ладонь в свои когти, Калике опустился так низко, как только мог, и с превеликим волнением – таким же, с каким склонялся перед Мудрецом – поцеловал белую руку.
– Мой господин… – прозвучал его голос. Неожиданно громкий и низкий, будто доносящийся из глубин холодного северного моря. Северный Ветер впервые говорил своим настоящим голосом. – Мой господин!
По серебряным щекам монстра заструились сияющие слезы.
Калике плакал от радости и волнения. Его фигура застыла в священном трепете, какой испытывают лишь перед тем, кто является твоим повелителем. Это был трепет того, кто сердцем жаждет служить так, как никто другой. Быть всегда рядом. Защищать от бед. И проливать свою кровь за повелителя.
Лицо Каликса светилось от благородного счастья.
Филипп ничего не говорил, лишь моргал, не понимая.
Калике поднялся на ноги и обернулся к айсидам.
Его голос дрожал от торжественности.
– Мертвый Принц умер… Да здравствует Мертвый Принц!
Толпа айсидов взорвалась ликующими криками. В воздух взметнулись крылья и руки. И рогатые хоро, и крылатые маа, и другие существа, которых Франц впервые видел, рыдали и протягивали руки к Северному Ветру и Филиппу.
Их голоса звенели от неистового, исступленного ликования.
– Да здравствует Мертвый Принц! Да будет ночь!
Многие, плача от счастья, обнимали друг друга, некоторые даже упали на колени.
Вдруг в зал из коридора ворвался ветер. Створки зашатались на петлях. Калике застыл, глядя на дверь.
– Расступитесь! – скомандовал он.
Айсиды поспешно разошлись по сторонам, увлекая за собой ничего не понимающего Франциска, замерли по левую и правую руку от прохода. Калике же и Филипп стояли напротив ворот – по другую сторону моста, у подножия трона.
И тут послышался звон.
Франциск его мигом узнал.
Пустоты и коридоры недр горы оглашало пение сотни колокольчиков и бубенцов. Дзиньканье и бреньканье приближалось. Ветер усилился. Внезапно в темноте, сгустившейся по ту сторону ворот, возникло яркое, рассыпающее во все стороны искры и блестки пятно.
Мгновение – и в зал влетел пестрый ковер. По толпе айсидов прокатился взволнованный шепот. Мимикры затормозили и, стрекоча крылышками, опустили ковер на каменный пол. На плиту ступила расшитая блестками туфля, следом – вторая. И вот уже перед толпой стоял яркий пестрый человечек с гигантской шляпой на голове. На его тонких губах таилась спокойная улыбка. Он поднял голову, расправил плечи и посмотрел через весь зал на Каликса и Филиппа.
Айсиды зароптали и зашептались, расступаясь у него на пути, – коридор между рядами расширился, словно существа боялись даже приближаться к Мудрецу.
Не глядя по сторонам, Мудрец сверкнул зелено-голубыми глазами в сумраке и зашагал вперед. За ним полетели две пары мимикров, держа на вытянутых руках свертки: один из темнокрасного бархата, другой из бледно-голубого.
В тишине отчетливо слышался звон всех до последнего подвесок, бусин, бубенцов на его одежде.
Звяк.
Дзиньк.
Звяк.
Дзиньк.
Каждый шаг рассыпал сноп звуков и искр.
Яркое пятно проплыло мимо Франциска к Филиппу и Каликсу.
Северный Ветер опомнился:
– Мой господин, преклоните колено!
Он подал руку мальчику, и тот – по-прежнему словно ничего не осознавая – послушался.
Мудрец подошел к ним двоим, щелкнул пальцами.
Мимикры подлетели и протянули ему сверток.
Он щелкнул еще раз.
Малыши откинули бархат. Франциск прищурился, силясь разглядеть, что же там лежало, но видел лишь тусклый отблеск. Когда же Мудрец взял предмет в руки, Франц разглядел венец.
Мудрец подошел к Филиппу и поднял корону над его головой. По залу пролился чарующий голос:
– Да будешь ты отныне и до последней своей звезды Мертвым Принцем, наместником великой Полуночи, стражем этих земель – от Мертвой Мельницы и до Северных гор, заступником и хранителем Кризалиса, черным сердцем, бьющимся из ночи в ночь, чтобы тьма царила в Полуночи вечно. Отныне и на долгие годы да продлится твоя тень. Да забудет любая душа твое имя и твое лицо, и будет знать лишь твой титул, которым наделяю тебя я, хозяин Полуночи.
Именем Истины, да будет ночь.
Отныне – и вечно!
– Да будет ночь! – прокатился ропот по толпе айсидов. – Отныне и вечно.
«Хозяин… Полуночи? Что? – Слова эти пронзили Франциска до глубины души, он был не в силах поверить в происходящее. – Но ведь Мудрец говорил… Он говорил, что Полночь принадлежит… Смерти! Неужели… он…»
Франциск вспомнил, что Калике падал на колени всякий раз, как видел Мудреца. Его дрожащий, исполненный восторга голос. Смущение, когда Мудрец ему покровительствует. Все это время Калике действительно вел себя так, словно Мудрец… его господин!
Мудрец щелкнул пальцами, и мимикры отбросили бархат с голубого свертка.
Мудрец взял в руки лиру из лучезарного серебра и протянул Каликсу.
Северный Ветер упал на колени и, склонив голову, принял музыкальный инструмент.
– Ну что же… – прозвучал ясный голос Мудреца. – Наступает правление Севера!
– Север пришел! – вскричали айсиды. – Север пришел! Кари-то имаши!
Они выкрикивали имя Каликса, слезы струились из их льдистых глаз. Толпа ликовала вне себя от счастья. Им наконец-то вернули долгожданную свободу!
– Кари-то имаши! – грозно вскрикнул Калике, обратившись к своему народу.
Вдруг он превратился в совсем иного Каликса. Волнение покинуло его. Монстр воздел над собой лиру, строго блеснули его глаза, и Северный Ветер ударил рукой по струнам.
Полилась мелодия, которой Франциск никогда не слышал.
И он точно знал: эту никогда не забудет.
Он слушал перелив серебряных струн, который пронизывал душу каждого, кто находился в зале. Серебряная музыка взмыла к небесам – и, наверное, звезды в своей вышине вздрогнули и померкли пред светом и сиянием этих струн…
Никогда в жизни Франциск не слышал столь прекрасных звуков.
Все в мире исчезло.
Была лишь эта музыка.
Она звучала повсюду. Великая песнь севера разнеслась над лесами, проникла в темные подземелья и достигла самых дальних уголков Полуночи. А далеко-далеко по ту сторону Северных гор, в сердце вечной мерзлоты, где таилось незримое нечто, вдруг очнулся и взметнулся к небу, увлекая за собой мириады сверкающих снежинок и льдинок, исполинский ветряной вихрь, какого еще не знала земля.
Это ветер, спавший там долгие тысячелетия, наконец пробудился. И, расправив воздушные крылья, ринулся сквозь снежную пустыню на зов своего хозяина.
Калике звал север.
Пел его песнь.
Голос, пролившийся над землей, был самым удивительным на свете.
Такой не забывается никогда.
Этот голос звучал, словно пение серебра.
Монстр пел на неизвестном языке, пел долго и протяжно. И была в незнакомых словах и сила, и великая печаль – потому что таково было сердце Каликса Мизери, Северного Ветра Полуночи.
Ветер достиг Северных гор, ворвался в недра скал через многочисленные стрельчатые окна и арки. Ветер летел по темным коридорам, заполнил темницы, которые были уже пусты, – еще полчаса назад Калике Мизери вызволил всех сидящих там айсидов, что Франциск внезапно понял. Он словно увидел своими глазами то, как после расставания с близнецами Мудрец сказал Ветру: «Час пробил. Я чую сердцем – хоть оно и не бьется в моей груди – Север придет». И Калике пробрался в замок и, прокладывая путь сквозь темные коридоры и толпы врагов, слуг Принца, проник в темницы и вызволил свой плененный народ.
Франциск чувствовал ликование Ветра. Холодное, строгое и непримиримое.
Чувствовал всю сущность Каликса.
Видел его словно насквозь, читал его мысли. Он гляделчерез завесу воспоминаний на то, как серебряный монстр посылает черно-желтого бражника сквозь скважину Двери в мир людей, затем заключает самого себя в оковы, создавая видимость того, что он пленник Мертвой Мельницы. Ветер трет оковами запястья до тех пор, пока шерсть не истончается, и вот на его руках выступают кровавые мозоли. Мальчики должны поверить, что он пленник. Должны спасти его, и тогда Калике станет их другом, попросит служить им в качестве благодарности за ложное спасение и сможет отправиться с близнецами в путь, не вызывая их подозрение раньше времени.
Его сердце холодно и полно решимости. Он ждет. Ждет. И ждет.
Он твердо знает: восходящей в зенит луне придет срок исчезнуть во мраке за горизонтом. Скоро правление Эмпирея закончится.
Вся Полночь это чувствует: Мертвый Принц ослабел. За тысячи лет он истратил свои силы, и могущество Эмпирея уже не такое, как прежде. Настал тот момент, когда двое детей смогут победить самого наследника Полуночи.
Калике тысячи лет испытывал боль, скитаясь по Полуночи, лишенный власти, крыльев и лиры, наблюдая, как Эмпирей забавляется с его народами, зная, что это причиняет страдания брату – ведь без крыльев Северный Ветер не мог защитить деревеньки айсидов от ужасного правителя. И всю эту боль и одиночество Калике перековывает в желание достигнуть того мига, когда пробьет Мертвоночь. Он замирает.
На Мельнице слышится скрежет. Монстр чувствует: в Кризалисе появился разрыв. Волшебный ключ проникает в скважину, поворачивается, и в следующий миг Дверь распахивается. Там, на пороге, стоит его будущий повелитель.
Тот, кого будут величать Бурзу Приндзу, если только связанный с ним кровью брат поможет будущему наместнику Полуночи пройти все испытания.
Северный Ветер ликует: его замысел удался!
Но он будет молчать.
Калике должен молчать, таково условие Кризалиса, иначе ничего не получится. Лишь тот, кто пройдет испытания и познает суть темноты, выдержит и признает ее, но не сломается, а станет частью завесы, сможет свергнуть Мертвого Принца и стать новым заступником Кризалиса.
Быть может, именно этот мальчик свергнет нынешнего Принца – одного из множества, что всходили на престол за все время существования Полуночи и потом его покидали. Потому что со временем силы покидают правителя, и Кризалис требует нового.
Быть может, новый претендент на престол лишь ребенок, – но таково пророчество. Близнецы свергнут наместника. Ребенок солнца поможет ребенку луны надеть корону.
Трон не может оставаться пустым.
У Полуночи должно быть сердце.
Черное сердце, которое будет поддерживать биение темноты в этих землях. Чтобы вслед за ночью приходила новая ночь. Чтобы рассвет никогда не пролил свои лучи над землей мертвых.
И он, Калике Мизери, будет рядом.
Он поможет детям исполнить пророчество.
Затаив боль и печаль, вынужденный молчать и говорить загадками, он всеми силами попытается сделать так, чтобы пророчество сбылось. Будет защищать детей от слуг Эмпирея, сумрачных духов леса и чудовищ, проведет по темным землям, следуя за ними тенью, но не смея вмешиваться в тайное волшебство испытаний.
Он пройдет за ними от Мертвой Мельницы до Северных гор.
И когда Северный Ветер возьмет в руки серебряную лиру, прольется музыка, которая не звучала в этих землях полторы тысячи лет.
За это время погасли глаза его друзей.
Его слуг.
И даже лучи некоторых звезд.
Вот сколько Калике ждал, чтобы спеть эту песнь, ту самую, которая наполнит сердца его народа свободой и объяснит сыну солнца, что это все значило.
Ибо это был не сон.
Это случилось взаправду.
В прошлом или будущем – неважно.
Если сын солнца запомнит песнь, то, проснувшись по ту сторону Кризалиса, в своей родной земле, все поймет.
Сам.
Пророчество Мудреца сбудется. Сыну солнца вернется то, что он утратил несколько лет назад, – воспоминания.
Те самые, которых теперь лишился его родной брат.
Ибо отныне у него не будет памяти.
Не будет лица.
Имя «Филипп» окажется в Полуночи под запретом, чтобы исчезло малейшее воспоминание о том, что Мертвый Принц когда-то был человеком.
Чтобы он сам об этом забыл.
Калике обо всем позаботится.
Спрячет память Принца в волшебный флакон и отдаст на хранение одному из своих слуг. Магический серебряный кинжал, разрушивший тело наместника, тоже окажется под надзором некоего существа, и Ветер выберет того, кто не пропустит врага. И ключ от печатей Ветер так же укроет от чужих взоров.
Чтобы на долгие-долгие века трон Принца не менялся.
Чтобы ночь длилась вечно.
Ибо таков закон Кризалиса, разделяющего мир ночи от мира солнца.
– Ты все поймешь, – шепнул на ухо Франциску порыв ветра. – Спи.
Веки Франца отяжелели, и он почувствовал, как его тело становится тяжелым и будто опускается в облако. Голоса айсидов, звон множества бирюлек и шум северного ветра исчезали, растворялись.
– Спи, мой господин…
И Франциск погрузился в сон, который длился ночь.
Или даже целую вечность.
