Мальчик медленно открыл глаза.
Над ним темнели широкие балки, по левую сторону I у I из прорехи в крыше проливался лунный свет. Пахло плесенью и многолетней пылью. Он лежал на сырых досках, свернувшись клубочком.
Франциск зашевелился и сел.
Он на Мельнице.
Совершенно точно.
Причем с обратной стороны, в Англии. Мальчик помнил этот угол – вот там, на краю лунного пятна, возле развалившейся бочки, стояла Лу, когда сказала, что он чокнутый.
Дверь!
Франц вскочил и рванулся к темневшей на стене двери, дернул за ручку с такой силой, что запертая створка с глухим стоном отлетела в сторону и ударилась о стену. Он застыл на пороге еще одной комнаты Мельницы.
Серебряный лес Полуночи исчез.
Франц заскочил в помещение, кинулся в один угол, в другой… Искал двери, шарил по стенам, вглядывался в молчаливый полумрак углов, но ничего не нашел. Он вышел из комнаты и уставился на рассохшуюся створку. Это уже не Дверь в волшебную страну, а просто – дверь…
Одна из тысяч.
– Фил…
Франциск рухнул на колени, скребанул пальцами по пыльному полу.
В душе, казалось, зияла дыра, в которую врывался стенающий ветер.
– Фи-и-ил…
Он исчез.
Брат остался по ту сторону.
Сказка окончилась, Франциск вернулся в реальный мир. То, что прежде казалось таким живым и настоящим – глазастые цветы, искрящиеся голубые фонтаны в пещерах айсидов, пение ветра в небесах, – все это стало всего лишь воспоминаниями о волшебном мире Смерти. Франциск очнулся от дивного и страшного сна, самого долгого в своей жизни.
Он еще долго сидел на Мельнице – теперь просто мельнице, – глядя в распахнутую дверь. Всматривался в очертания балок и досок и думал о том, что случилось.
Вспоминал последнюю песню ветра и пытался осознать, как же так произошло…
Неужели это случилось взаправду?
Неужели он, вернувшись домой, не увидит Филиппа?
Никогда, никогда больше не увидит?
Франц подскочил и зашагал к выходу. Выбравшись на открытый воздух, он вдохнул ночные ароматы, окутавшие луг, а затем взбежал на пригорок и припустил домой.
Луна по-прежнему светила над английской деревенькой. Земля была влажная и чавкала под ногами – видимо, только что прошел дождь.
Францу даже показалось, будто ничего не изменилось с той ночи, когда бушевала буря. Он пробежал по саду и вдруг остановился: на земле лежали сорванные листья, обломки ветвей. А вон возле крыльца – поваленное дерево.
Неужели до сих пор не убрали?
По коже пробежали мурашки. В мыслях шевельнулась догадка, но мальчик отмел ее. Особняк стоял на том же месте, такой же, как и прежде: строгий и унылый дом, смотрящий пустыми глазницами на разоренный грозой сад. Франц беззвучно взошел по ступеням и отворил дверь.
Внутри – тихо и пусто.
Дом спал.
Франциск пробрался по лестнице на второй этаж и, наконец, очутился у двери в спальню. Он чуть приоткрыл ее, проскользнул в щель, сразу же повернулся к кровати и замер.
Пустая.
Белеющее в темноте одеяло отброшено в сторону, простыня измята. Казалось, он покинул постель мгновение назад. Франциск кинулся на кровать и зарылся лицом в подушку.
Силы покинули его, и вдруг Франциск понял, что еще никогда не был таким уставшим…
Он оторвался от подушки и глянул на соседнюю: на белом валике ни вмятины, ни складки. Словно никто на ней не лежал. Словно любая память о Филиппе стерлась.
«Так это правда, – подумал Франц. – Значит, теперь… его… нет…»
Он уткнулся носом в подушку и горько заплакал.
Очнулся мальчик от скрипа. Он встрепенулся и резко поднял голову. Волосы спутались, засыпали лицо непослушными локонами. Он смахнул пряди, перекатился с живота на спину и сел.
В спальне уже было светло, на полу перемигивались солнечные зайчики. В саду слышалось пение птиц. А он все так же лежал в кровати, полностью одетый и даже в ботинках…
Ключ надрывно скрежетал в замочной скважине. За дверью послышался сердитый голос.
– Да что же это такое?
Дверь распахнулась, и в спальню вошла Делайла. Зажав в руке ключ так, что побелели костяшки, она впилась в сына острым взглядом.
Мальчик оторопел, облившись холодным потом. Как теперь объяснить свое исчезновение? Его, наверное, искали не одну ночь! Мать и тетушка, вероятно, и вовсе сочли его погибшим – может, подумали, что он убежал на речку и утонул или что его похитили цыгане…
– Франциск. – Мать скривила губы. – Объясни, каким образом дверь оказалась открыта?
– Чт… что?
– Я запирала тебя вчера вечером! – Голос матери резал словно нож. – А сейчас дверь открыта. А?
Вытянув шею, мать осмотрела сидящего в кровати Франца, задержала взгляд на его изодранных коленках и пыльных ботинках, еще сильнее скривила губы.
– Я… Я был…
– Ты что, снова сбегал ночью?
– Я ведь…
Как объяснить матери про Дверь, мир Полуночи, про исчезновение Филиппа?
Мальчик чуть повернул голову: нет, ему не показалось, соседняя подушка была пуста.
«Что же мне сказать ей?»
Но Делайлу, казалось, не волновало отсутствие Филиппа.
– Неужели ты снова сбегал этой ночью? Тебе не хватило того, что вчера мы с Мюриель чуть с ума не сошли, когда ты пропал на полдня? Ты уже не ребенок, Франциск! – Голос матери взлетел. – Ты должен понимать, что такое поведение только для детей! Я так переволновалась, что всю ночь не спала. Но ты по-прежнему делаешь то, что хочешь, и даже не задумываешься об остальных.
Делайла покачала головой, ее губы дрожали.
– Возможно, Мюриель права, и тебя стоит отправить в закрытую школу… Но боюсь, после того, что ты натворил вчера, она не станет просить за тебя полковника. И знаешь, я не могу ее винить.
Сказав это, мать тряхнула головой и вышла – сухопарая и чопорная, словно богомол.
Франциск сидел в кровати словно оглушенный.
До него медленно доходил смысл ее слов.
«Вчера мы с Мюриель чуть с ума не сошли».
«Я запирала тебя вчера вечером».
Неужели Франц сбежал… всего лишь вчера?
Но ведь в Полуночи сменилось множество лун с тех пор, как он открыл Дверь… а тут, в Англии?
Неужто прошла всего одна ночь?
Погруженный в раздумья, Франциск спустился по лестнице на завтрак. До него вдруг донеслись голоса из столовой, он застыл, вслушиваясь в разговор матери и тетушки Мюриель.
– Ты снова накапала ему в чашку того лекарства? – прогудел басок Мюриель.
Мать молчала. Тетушка самодовольно продолжила:
– Делайла, это пустая трата денег и времени! Дорогая моя, разве не видишь? Твой сын просто разбалован по самое не хочу. Придумывает себе всякую чушь! – Она фыркнула. – Я понимаю, почему ты не берешь его в гости к другим людям: что они подумают, услышав его бредни! Но все же поверь мне, дело вовсе не в болезни. Мальчик – фантазер и лгунишка! Капризный, своенравный – бог мой, да я век не видала таких детей. Как он не похож на тебя, Делайла. Видимо, весь в отца… Яблоко от яблони, верно люди говорят!
Тетушка издала циничный смешок. Франциск задрожал от гнева. Он ясно представлял себе лицо матери в этот момент: поджатые губы и окаменевшее лицо.
– Не церемонься с этим ребенком, иначе вырастет таким же беспутным, как его папаша! Ты ведь не хочешь этого, Делайла? Ты слишком жалеешь мальчишку, дорогая. – Тетушка попыталась придать своему голосу сочувственный тон, но вышло слишком наигранно. – Я понимаю, милая, вы пережили такую трагедию… Но все-таки, знаешь, это не повод баловать этого маленького эгоиста! Дети вообще легко привыкают к новым обстоятельствам!
– Обстоятельствам? – переспросила мать.
Ее голос почему-то тонко зазвенел, став таким непохожим на обычный. Тетка крякнула: видимо, поняла, что ляпнула не то.
– Трагичным обстоятельствам, – поправилась она. – Я знаю, как это тяжело для вашей семьи… Но прошло столько времени! Уже и ты, дорогая, должна прийти в себя.
Повисло молчание.
– Такое не проходит, Мюриель.
– Кто знает, кто знает… говорят, время лечит.
– Нет, – пробормотала мать. – Ничего не лечит.
Позади Франца послышались шаги: это служанка спускалась на первый этаж. Волоча ноги, мальчик направился в гостиную, все еще размышляя над услышанным.
К счастью, с ним не разговаривали. Тетка с матерью его игнорировали, и по их злым и нарочито равнодушным лицам можно было понять, что догадка Франца была верной: он отсутствовал всего одну ночь. Как бы Делайла ни ненавидела Франциска, а все же, увидев после долгих поисков пропавшего сына она бы, наверное, вела себя по-другому. Разве нет?
После завтрака Франц хотел снова наведаться на Мельницу, но понимал, что, если отлучится из дома, терпению матери придет конец. Однако нельзя было оставлять лекарства в животе, и Франц последовал обычной тактике. Выскочив в сад, спрятался в кустах и опорожнил желудок.
На этот раз бражник не появился.
Франциск уселся на корень гигантского бука и прислонился к широкому стволу. Земля была еще влажная, но солнце пригревало. Скоро высушит мокрую траву, от бури не останется и следа…
Бури в природе.
Но не в душе.
С дороги донеслось насвистывание.
Поначалу Франц не обратил на это внимания, но прохожий приближался, и вскоре вместо насвистываемой мелодии послышался чей-то тонкий голос, напевающий детскую песенку про старушку и кота, которые летали по небу на метле.
Франц мигом узнал голос.
Он выглянул из-за ветвей: по залитой солнцем дороге вприпрыжку шагала девчонка в клетчатом платье, непослушные волосы трепетали на легком ветру.
– П-с-с, – шепнул Франц.
Лу остановилась, повертела головой.
– Я тут! – Мальчик привстал, чтобы его было видно.
Брови Лу взлетели домиком, но она быстро сделала вид, будто не заметила Франца, и двинулась дальше.
– Лу, мне нужно поговорить.
Свист прекратился.
– А ты чего сидишь в засаде, как разбойник? Приличные люди так не поступают.
Лу горделиво задрала нос, но теперь ступала медленнее. Франц тяжело вздохнул и вышел навстречу. Девчонка замерла, уставившись на него синими глазищами. Франц смутился, но быстро взял себя в руки.
«Я должен выяснить правду».
– Ответишь на один вопрос? Каким бы странным он ни показался…
На этот раз голос не дрогнул. Видимо, даже Лу почувствовала прозвучавшую в его словах уверенность, потому что смеяться не стала. Девчонка сдвинула брови и посерьезнела.
– Валяй.
– Мы виделись с тобой… вчера?
Лу прищурилась, и Франц подумал, что она сейчас покрутит пальцем у виска. Но взгляда не отвел. Ему нужен ответ. Нужен. Девчонка пожала плечами и фыркнула:
– Ну, да… А что?
«Так, значит, правда! Полночь мне только… приснилась? Привиделась? Неужели я сошел с ума…»
– Ничего.
В горле стоял ком. Франциск горько скривился, покачал головой и отступил в тень буковых ветвей.
– Эй? – Она махнула рукой. – Куда намылился? Да погоди же!
Франц не откликнулся, но едва сделал пару шагов к тропинке, услышал шелест в кустах.
Это Лу сунулась следом.
– Не ходи сюда, Лу, – покачал головой мальчик. – Тебе здесь нельзя быть. Мюриель взбесится.
Громко хлопнуло окно, послышались голоса, и Франциск боязливо оглянулся на дом.
– Пошла она к черту, – фыркнула девчонка. – Думаешь, я впервые тут околачиваюсь?
Лу уперла одну руку в бок, а другой облокотилась о буковый ствол, да так по-хозяйски, что Франц понял: не впервые. Лу пробежалась взглядом по его лицу, одежде. Снова прищурилась. О чем-то раздумывала.
– Чего это с тобой?
Неужели на ее лице беспокойство?
– Ничего…
Прежде, встретив сверстника, Франц попытался бы заговорить. Ему хотелось завести друзей, хотелось избавиться от одиночества… Но сейчас – нет. Он просто стоял, мрачно опустив руки.
– Эй, ты обиделся за то, что я тогда сказала?
Мальчик покачал головой.
– Ты права. – Он посмотрел в ее распахнутые синие глаза. – Я сумасшедший. Свихнувшийся. Чокнутый.
Лу прицокнула языком. Достала из кармана тонкую бечевку и принялась задумчиво накручивать на палец.
– Знаешь, чего я думаю!
«Ты прав, – подсказал голос в голове. – Да, ты просто сбрендил, посмотри на себя!»
«Держись от меня подальше!»
– Я вот думаю, не сходить ли снова на мельницу? Мне кажется, там должны водиться крысы. Как считаешь?
– Ч-чего?
– Крысы. – Лу ухмыльнулась. – Хочу поставить ловушку и поймать одну. Говорят, крыс можно загипнотизировать музыкой! Надо попробовать. Хочу себе ручную крыску. Буду всех пугать на Хеллоуин, хах!
Франциск недоуменно поглядел на девчонку.
– Д-да… наверное.
– Не наверное, а точно. – Лу хмыкнула. – Пошли со мной. Поможешь.
Франц открыл было рот, чтобы сказать «ла-а-дно», но наверху снова хлопнуло окно. Не в его ли спальне? Он прикусил язык и покачал головой.
– Извини…
– Фра-а-анц! – донеслось из дома.
Мальчик отступил глубже в сад.
– Тебе лучше держаться от меня подальше.
Лу сделала шаг следом, но передумала. Положила веревку в карман и кивнула.
– Ну ладно.
Когда мальчик отошел к тропе, услышал слабый свист и оклик:
– Эй, Франциск.
Лу впервые назвала его по имени. Он обернулся.
– Не обманывайся. Настоящие чокнутые никогда не говорят, что они – чокнутые. Тут что-то другое. – Лу криво улыбнулась и махнула рукой. – Еще увидимся.
И скрылась из виду. С улицы донесся удаляющийся свист, в котором узнавалась детская песенка.
Думая о словах Лу, Франц вернулся в спальню.
Он взобрался на подоконник и просидел там весь день, глядя на берег реки. Там виднелось колесо старой мельницы, и Франциск не сводил с него глаз до самого вечера. Облака медленно и тяжело проплывали над мельницей, волоча холодные тени. Ветер перебирал летнюю листву невидимыми пальцами, играл с лозами жимолости. В какой-то момент в саду послышались голоса: Гарольд с парой рабочих принялись убирать сад после ночного шторма, выносить обломанные ветви, распиливать поваленное дерево.
А облака все плыли и плыли. Наконец небо поменяло цвет, из голубого стало розовым. Над рекой разлился пунцовый закат. Вскоре ярко-малиновые облака угасли, и из-за горизонта надвинулись сумерки, будто кто-то постепенно задергивал полог. На темнеющем небе одна за одной зажигались звезды. Наступала ночь.
Когда совсем смерклось, Франциск сполз с подоконника и, раздевшись, лег в кровать. Он еще долго не мог уснуть, ворочался в пустой постели. Думал и думал…
Что-то мешало устроиться поудобнее.
Франц откинул одеяло и перекатился на другую сторону, где прежде спал Филипп. Но едва он опустил голову на подушку, как что-то укололо его в бок. Франц нащупал маленький металлический предмет.
Сердце застучало от волнения.
Мальчик медленно поднес руку к лицу.
Он держал ключ.
Совершенно обычный ржавый ключ, какие можно обнаружить в кармане любого мальчишки или на гвоздике у какого-нибудь сторожа.
Откуда он тут взялся?
Ведь тот самый ключ с надписью «Кризалис» исчез?
Франциск всматривался в узор зубчиков, водил пальцем по шероховатой ржавой поверхности и вдруг почувствовал, что глаза буквально слипаются. Он весь день просидел на подоконнике и теперь жутко устал. Франц завалился на бок, сжимая в кулаке неизвестный ключ, укрылся одеялом и, погружаясь в сонную пелену, вдруг увидел какие-то причудливые образы… услышал шепотки и свист ветра… и тот самый голос:
– Ты вернешь себе то, что принадлежит тебе по праву, еще до того, как истает луна…
Франциск погрузился в беспокойный сон. Но на этот раз он прекрасно осознавал, что спит и видит свои воспоминания. Те, которые уже побледнели и посерели под накинутой пеленой времени. Но сейчас они разгорелись красками, и Франц видел их словно наяву.
Та самая ночь.
Он лежит в кровати с Филиппом, они разговаривают. Брат смотрит блестящими искристыми глазами – так, как давно на него не глядел. Ловит каждое слово, смеется над его шутками, улыбается, приоткрывая ряд жемчужных зубов.
– Фил, – говорит Франц, – знаешь чего?
– Ну?
– Помнишь, я говорил, кое-что придумал? – Его голос таинственный, манящий загадкой. – Меня Джим научил открывать замок шпилькой.
Младший брат округляет глаза. Франц раздувается от довольства и гордости.
– Ага. Так что сегодня я открою входную дверь, и мы сможем погулять ночью с ребятами. Я им сказал, чтобы кинули камень в окно, как соберутся. Пойдешь с нами?
– Конечно! – Филипп улыбается. – Давай.
Они ждут ребят, но те не спешат. Франц ерзает в кровати в нетерпении. Скорее бы! Не дождавшись условного знака, он поворачивается к Филу:
– Ну и где эти черти? Ох и надоело же! Давай пойдем их найдем.
Он уговаривает брата отправиться на поиски ребят, а в случае чего – просто побродить по ночным кварталам самим. Они выбираются наружу, шатаются по подворотням, заглядывают в окна. Ночью мир другой. Ни Франц, ни Филипп никогда не были на улице в темное время суток, и сейчас им все очень уж любопытно. Они идут по окутанной тенями улочке, передают друг другу яблоко, которое Франциск припас еще днем, откусывают по очереди, смеются. Вдруг Фил останавливается:
– За нами кто-то идет, кажется… не слышишь?
Франц оборачивается:
– Да нет никого! Хватит трусить, чего ты как маленький! Ну пошли!
Франц делает несколько шагов вперед, и вдруг из-за поворота возникает рука и затыкает ему рот. На голову мальчику набрасывают мешок, и все окутывает душная вонючая темнота.
То, что происходит дальше, сливается в один долгий кошмар.
Звучат хриплые и гулкие вскрики, кто-то сплевывает и хмыкает. Гудят и гнусавят мужские голоса. Франциска, кажется, закидывают в повозку. Он пытается встать, но увесистый кулак обрушивается на затылок, и он в бессилии падает. В ушах звенит. На губах вкус крови. Все окутывает темный и непроглядный туман.
Их вытряхивают из повозки, жесткие ловкие руки шарят по карманам.
– Ни черта. – Мужской колючий голос, кто-то сплевывает. – У тебя глаза где, на затылке, что ли? Где ты выцепил этих крысенышей?
– Завались-ка, а? Скажи спасибо, хоть этих нашел. Одежонка-то ничего, вон пуговицы глянь какие, блестят… Давай, чего стоишь! Эй, а ты не рыпайся, еще раз по башке словишь. Не скули, щенок, понял!
Где-то рядом пищит и хнычет Филипп, но Франц и сам готов взвыть от боли и страха. Что происходит? Их убивают?
Мужчины грызутся как собаки. Цепкие руки шарят по телу Франциска, разрывают на груди курточку, стаскивают с плеч рубашку.
– Да стой, крысеныш, не брыкайся!
Сыплется грязная ругань. Франца раздевают донага, а потом с силой толкают. Он отлетает к стенке, больно ударяется головой о камень. Все заволакивает мутный мрак.
– Ну, пошли. А эти как-нибудь сами доберутся…
С головы сдирают мешок, но пока Франциск приходит в себя, голоса удаляются. Неизвестные растворяются во тьме переулка. Рядом с Франциском у стены грязного, обшарпанного здания лежит Филипп, скорчившийся, как побитый щенок.
– Ф-Франц…
Он поднимает мокрые от слез глаза, проводит рукой по плечам. На белой коже расцветают уродливые синяки.
– М-мне холодно…
Они прижимаются друг к дружке, чтобы согреться. На них глядит лишь равнодушное ночное небо: осень на исходе, по улицам гуляет промозглый ветер. А сверху падают, тихо кружась, снежинки…
– Мы замерзнем насмерть… – в ужасе шепчет Фил. – Франц, мы же замерзнем, пока найдем дорогу домой…
Дети бредут по улице, с трудом передвигая ноги. Камни больно врезаются в кожу, прожигают холодом босые ступни, а снег падает на трясущиеся плечи и уже не тает…
– Эй, вы! – окликают их сзади. – Чего шатаетесь, да еще голышом? Джонни, отвези-ка бродяжек куда надо, пока не задубели насмерть!
Франц уже не может двигать пальцами, он хочет объяснить, кто они, откуда, но люди ничего не дают ему сказать: мальчиков хватают, едва живых от холода, и отвозят к какому-то дому за высоким забором…
На следующий день выводят в большую комнату. Там много людей: все они сидят, опустив плечи, и треплют пеньку. Их лица осунулись, глаза запали. Франциск пытается объяснить, что ему нужно домой, просит выпустить его. Плачет… Но вместо помощи получает удар по голове и ушат ругани. В работном доме никому не интересно, кто они и откуда. Найденные на улице оборвыши должны работать и становиться людьми.
– От лености все пороки, – шепелявит сухонький надсмотрщик. – А труд вас, грешных, исправит!
– Точнее, могила, – шипит одна из старух.
С утра до ночи людям в работном доме приходится трепать пеньку. Их руки разбухли от воды, иссеченная кожа покраснела и покрылась ранками. Белые пальцы Филиппа трескаются от жестких грубых волокон, его лихорадит, он кашляет. Голубые глаза не просыхают от слез, но к вечеру тускнеют, становятся равнодушными, словно бы меркнут. Когда приходит время обеда, детям приносят мерзкую жиденькую кашу с одной-единственной луковицей, которая совсем не утоляет голода. А за просьбу о добавке Франциск получает еще один тумак.
Ночью Франц не спит, решается на побег. Он будит брата. Нужно отыскать выход и вернуться домой! Но сторожа их ловят, и на этот раз тумаками дело не ограничивается. На этот раз побои такие сильные, что Франциск теряет сознание.
Когда он приходит в себя, все окутывает тьма.
Их посадили под замок.
Братья сидят, прижавшись друг к другу, в пропитанной запахом плесени комнате. Окон тут нет. Не ясно, еще ночь или уже день. Темнота со всех сторон. Стены и пол холодные, а подстилки или одеял нет. И еду не приносят: наказанные должны не только помучиться от холода, но и поголодать. Пусть темнота и вынужденный пост сотрут слова, мысли, воспоминания. Чтобы, когда бедняков выпустили, они работали молча. С утра до ночи, как все остальные. Потому что кто-то же должен трепать пеньку.
Дни и ночи сливаются в единую вечность темноты.
В комнате слишком холодно.
Больной Филипп кашляет, хрипит, просит воды, но на просьбы никто не отвечает. По ту сторону двери всегда молчание.
Всем наплевать.
Филипп прижимается к боку Франциска, утыкается горячим лбом в плечо. Франц чувствует пальцами слезы на щеке младшего брата, и его сердце разрывается от боли. Ему страшно и одиноко, и он глядит в темноту, надеясь увидеть свет, но тьма постепенно поглощает его…
Стирает мысли, слова, чувства.
Он задыхается в этой плесени, в тишине, во мраке…
Через несколько часов Филиппу становится еще хуже. Он стонет и бредит в лихорадке, цепляется за брата непослушными пальцами. Франциск мечется из угла в угол, скребет стены и воет, словно загнанный зверь. Бросается на дверь и начинает молотить в нее изо всех сил.
– Откройте! – Голос срывается в хрип. – Откройте! Помогите! Мой брат болен! Помогите нам!
Мрак равнодушен.
Почувствовав слабость своих жертв, окружает их и душит темными путами. Не вырваться. Выхода нет.
«Исправит только могила».
Франциск мечется и кричит не своим голосом.
Его захлестывает волна безумия.
Тело горит, перед глазами расплывается мрак, реальность ускользает… Он падает в туман…
И где-то в пелене забвения нащупывает руку брата. Маленькая и холодная.
– Фил, – плачет Франциск. – Фи-и-ил.
Прижимает к себе близнеца, зовет его по имени.
– Не оставляй меня… – шепчет он сквозь рыдания. – С-с-слышишь?
Но Фил не отзывается.
– Ну же, скажи что-нибудь…
Во мраке ничего не видно.
Щеки младшего брата еще мокрые от слез, но он уже не хрипит. Тело такое безвольное, словно у тряпичной куклы. Франциск держит его за руку, прижимает к себе…
– Пожалуйста… – Он стонет в пустоту все тише и тише. – Пожалуйста… Кто-нибудь…
Франциск погружается в дрему, в нескончаемый кошмар. Его лихорадит и трясет, внутри скручиваются скользкие змеи. От холода и температуры тошнит, но даже вырвать нечем – живот пуст.
Проходит час. Или вся ночь?
И вдруг… откуда-то доносится звон.
Или только мерещится?
Франц слышит, как бьют часы.
Двенадцать раз.
Он открывает глаза и видит серебряный свет. Не веря самому себе, Франциск ползет на четвереньках на это свечение и вдруг слышит голос:
– Однажды ты откроешь дверь снова… Я буду ждать тебя по ту сторону.
Голос глубокий и таинственный, похожий на шепот морских глубин или пение льда…
На пол падает окутанный серебристым сиянием ключ. Свет гаснет, растворяется. Все окутывает полумрак.
– Ключ? – Франц не верит своим глазам. – Это же… волшебство…
Он хватает ключ, кидается к двери – и о чудо! – ключ подходит, створка со скрипом отъезжает в сторону.
– Фил, мы спасены! Фил!
Он тянет брата за собой, но тот без сознания.
Кто-то помогает мальчикам: Франц чувствует незримую, но уверенную и сильную руку, поддерживающую и его, и близнеца. Кто-то отводит взгляды сторожей и помогает братьям выбраться из работного дома. Кто-то приводит их на соседнюю улицу, останавливает кеб и говорит извозчику, чтобы старик сжалился и отвез маленьких потерянных детей домой…
А после все окутывает мрак.
Франциск видит лишь обрывки воспоминаний: он мечется в кровати, из-за туманной пелены доносятся голоса. Франц зовет Филиппа, ищет его рядом с собой, но мать лишь плачет в ответ.
Франц открыл глаза и сел в кровати. Рубашка мокрая от пота, лоб в испарине. Руки трясутся от возбуждения. Он вновь в своей спальне, спустя несколько лет.
Ему уже тринадцать.
Та ночь была давно…
На кровати сидит высокая величавая фигура с крыльями за спиной, освещенная лунным светом. Калике смотрит в окно, на мельницу. Он неторопливо поворачивает рогатую голову, и полумрак пронзают светящиеся глаза.
Ветер молчит. Ждет.
Франциска вдруг осеняет:
– Это ты нам помог тогда?!
Монстр молчит. Наконец медленно кивает.
Это наяву или во сне?
Франциск и сам не знает.
– Да, – отвечает Северный Ветер глубоким величественным голосом. – Это был я.
– Я не узнал твой голос! – Сердце колотится, и Франциск дрожит до самого нутра. – Но почему… Как ты…
– Твой брат умер.
– Что?
Во рту становится сухо.
Глаза Каликса холодные и пустые.
– В ту самую ночь его не стало. Он не выдержал жара лихорадки, в отличие от тебя, и душа покинула тело Филиппа. И он отправился… в Полночь.
Сердце быстро колотится в груди. Что он такое говорит?
– Полночь – мир, в который отправляются тени умерших после смерти, чтобы пройти по дороге далеко на север и познать истину. Но Филипп… – Калике покачал головой. – Не ушел. Его встретил я.
Монстр поднял голову выше, сверкнул ослепительными глазами.
– Твоему брату был дан выбор: уйти дорогой на север или же вернуться. Он хотел покинуть этот мир – так хотят все мертвые. Но в последний момент увидел, что тебя рядом нет. Понял, что ты жив. Он боялся за тебя, ведь ты остался в работном доме один. Остался на верную смерть. Некоторые мертвые не хотят уходить. Они жаждут вернуться… И твой брат попросил меня… – Голос Каликса стал очень тихим. – Филипп попросил меня вернуть его к тебе, Франц. Попросил спасти тебя. Во что бы то ни стало. – Монстр тяжело вздохнул. – Мне было его очень жаль… Но он так просил. Так умолял.
Калике умолк. Франциск застыл, мелко вздрагивая.
– И я не выдержал и согласился. Пообещал твоему брату, что спасу тебя, но при одном условии. Он должен был вернуться в Полночь и пройти по Стезе Мертвого Принца. Да, на самом деле она называется именно так. Должен был вернуться с тобой…
– Со мной? Почему?
– Дитя луны и дитя солнца свергнут наместника. Братья с одной душой на двоих. Близнецы. Лишь мертвый мальчик, у которого есть живой брат по ту сторону Кризалиса, может стать Мертвым Принцем. Но пройти испытания должны оба. Пусть один из них мертв, близнецы связаны. Навечно. Кризалис знает это, а потому выбирает таких… Таково условие. Даже зная о том, что предстоит, Филипп согласился, – ведь он так хотел спасти тебя, своего близнеца… Любимого брата. В Полуночи всегда дует лишь один ветер: Северный или Южный, и они меняются местами, когда сменяется Мертвый Принц. Если перемены власти не случится, Полночь падет. Когда действующий Принц ослабевает и больше не в силах удержать ночь, Кризалис требует нового Принца. Свежую кровь. Я тысячи лет скитался во мраке, лишенный своей власти, своей лиры, пока царствовал Эмпирей… Видел, как мой брат… – Голос Каликса дрогнул от боли, и в словах послышалась невыносимая горечь. – Не все имеют таких братьев, как ты, Франциск. Тех, что готовы пожертвовать собой и даже умереть дважды, только чтобы спасти любимого брата… Есть такие, – в голосе засквозила острая печаль, – кто жаждет заставить своего брата страдать. Я видел, как Эмпирей угнетает мой народ. Ради потехи убивает невинных. И, будучи не в силах дотянуться руками до меня, проливает кровь моих друзей… Ночь за ночью. Год за годом. Я видел эти ужасы почти вечность.
Калике сжал руку в кулак, сдвинул брови.
Франц вспомнил о налете караго на пещеры айсидов. Северин говорил, что они – друзья Каликса… Значит, Эмпирей атаковал их из-за мести брату? Из-за того, что айсиды покрывали его с Филиппом?
И Северин…
Сердце вздрогнуло. Бедный Северин!
– Мне нужно было отыскать нового наместника, который объявит главным Ветром меня. Только так закончилось бы правление Эмпирея, – с грустным вздохом покачал головой Калике. – Мы с твоим братом заключили договор с Кризалисом о том, что Кризалис позволит Филиппу уйти в мир живых призраком, но когда позовет, – твой брат вернется, чтобы стать Мертвым Принцем. Филипп согласился… Несмотря на то, что ему предстояло.
Затем Кризалис выпустил его и меня на солнечную сторону. И я выполнил мою часть договора.
Я освободил тебя, малыш.
Я дал ключ, который ты хранил все эти годы.
И которым потом открыл дверь в Полночь, когда пробил срок.
– Это неправда, – прохрипел Франциск. – Мой брат жив. Он был жив до того, как ты его… Фея говорила, что сосуд у трона принца поможет Филиппу… А ты его убил!
– Такому, как Филипп, можно было помочь лишь одним. Тот сосуд, – вздохнул Калике, – был наполнен водой из реки Беспамятства. Прежде чем стать Мертвым Принцем, человек должен забыть о том, кем он был прежде. И Филипп забыл.
Франц вспомнил, какой странный взгляд был у Фила, когда он поил его водой. Будто он действительно ничего не понимал…
– Но кинжал… Это ведь ты его! Ты, Калике, его убил!
– Нет. – Калике снова тяжело вздохнул. – Нет, Франциск. Нельзя убить то, что уже мертво. Кинжал лишь уничтожил его телесную оболочку, в которой он пребывал несколько лет, а затем высвободил истинную сущность – того, кто не имеет ни лица, ни имени.
Я лишь помог Филиппу.
И выполнил свой долг.
Перед тобой.
Перед ним.
И Полуночью.
– Нет! Он был жив! – вскричал Франциск. – Он…
Мальчик посмотрел на соседнюю подушку. Еще день назад на ней лежал Филипп.
Глаза Каликса были холодны и грустны, словно первый зимний снегопад, укрывающий землю белым саваном. Он вздохнул и тихо продолжил:
– Люди видят то, что хотят видеть. Иногда они не способны увидеть пустоту… И тогда заставляют себя разглядеть то, чего на самом деле не существует.
На глазах Франциска выступили слезы, он до боли закусил губу.
На ум пришли шепотки и косые взгляды людей.
«Ты и впрямь чокнутый», – донесся голос Лу.
– Я не чокнутый, – твердо сказал Франц. – Не сумасшедший. Нет.
– Мертвые не уходят бесследно. – Калике вновь посмотрел в окно. – Отчасти ты был прав… Дух брата пребывал с тобой все эти годы, оберегал и готовил для той самой ночи…
Франц сглотнул горечь.
– Так его… – глухо проговорил он. – Его видел…
– Только ты, – так же меланхолично произнес Калике.
Франциск подумал о своей матери.
Делайла не видела Филиппа.
Вот почему она никогда не замечала младшего брата. Она не просто делала вид, что его не существует: Фила для нее действительно не существовало!
Тогда, когда Франциск метался в горячке после возвращения из работного дома, тогда…
Филиппа уже не было?
– Он же болел, – пробормотал Франциск. – Лежал постоянно в кровати. Ему приносили лекарства.
Калике обратил к нему полные печали глаза.
– Их приносили тебе.
– Что?
– Франциск, – покачал головой монстр, – глаза людей – самая ненадежная вещь в мире. Потому я и говорил. Учись видеть сердцем.
Ветер приложил большую когтистую руку к груди.
Франц громко сглотнул. Сердце содрогалось от боли.
Как и все эти годы.
Потому что, вероятно, оно все знало.
Мальчик раскрыл кулак и посмотрел на ржавый маленький ключ, который нашел накануне в постели. Поднял неуверенный взгляд на Каликса.
Неужели это правда?
Северный Ветер смотрел ему в глаза. Две луны сияли в полумраке, а рога и украшенная бубенцами борода мерцали и переливались в призрачных лучах, струящихся сквозь кружево занавесей. Каликса словно накрыла призрачная сеть. Был он тут на самом деле или только чудился?
Франц тряхнул головой, силясь проснуться, но не смог.
– Но почему… Почему Филипп молчал о том, что он…
Калике покачал головой:
– Разве о таком говорят? Разве ты бы поверил? К тому же он заключил договор с Кризалисом, а такие договоры сковывают язык…
– Он не хотел, чтобы я отправлялся в Полночь!
– Потому что понял, какие ужасы тебе предстоят. Но иного выхода не было. Кризалис все равно позвал вас обоих.
– Мудрец… Он обо всем знал? Ведь так?!
– Знал, – терпеливо кивнул Калике. – Но Смерть – единственный правитель Полуночи. Мертвый Принц лишь наместник. И только Смерти ведома Истина, которой нельзя делиться ни с кем. Для вас, смертных, многое непонятно из того, что творится в умах подобных существ… Порой это непонятно даже мне, – вздохнул Калике.
– Но ты, Калике! – в отчаянии воскликнул Франц, все еще отказываясь верить в ужасную правду. – Ты ведь мог мне рассказать? Почему молчал?
– Франциск, я ведь уже сказал: я и Филипп заключили договор с Кризалисом. Такие договоры сковывают язык, нарушать их может быть очень опасно… Ты это понял и сам.
– Филипп… – Франц всхлипнул и обхватил себя руками. – Фил…
Калике вздрогнул и вдруг посуровел.
– Франциск, послушай меня. Теперь никогда – я прошу тебя, слышишь? – никогда не произноси имя брата вслух! Любое воспоминание о нем должно быть стерто. Все позабудут о Филиппе Фармере. Его нет. И никогда не будет. А тот, кто был когда-то Филиппом, теперь нечеловек. Отныне и до последней звезды он – Мертвый Принц. Сердце самой Полуночи.
Так сказал Калике, строго сдвинув брови, и словно приковал Франца взглядом к кровати. Из глаз мальчика на одеяло закапали слезы, он уставился на свои коленки, покачал головой.
– Я не смогу… – прошептал он. – Не забуду… Я же теперь совсем один.
– Это так, мой мальчик, – тихо и понимающе отвечал Калике. – Ты один. Но ты знаешь правду.
– Значит, Богомол хотел мне все рассказать?
– Да… Но я знал, что ты не согласишься. Тогда ты не был готов к правде. Но сейчас ты можешь встретиться с ней лицом к лицу. И выстоишь. Ты стал совсем взрослым…
Губы Каликса разошлись в едва заметной улыбке. Внезапно он повернул голову к окну и прислушался.
– Мне пора, Франциск. Бьет Полночь.
– Постой… – Франц протянул руку. – А как же…
– Быть может, когда-нибудь. – Ветер кивнул, приподнимаясь. – Когда-нибудь я отвечу на другие твои вопросы. Если только ты сам не отыщешь ответы. Прощай, Франциск!
– Калике!
Монстр встал, – он едва умещался в комнате, даже склонив голову. Крылья простирались аж до напольных часов, а рога уперлись в потолок.
– Мне пора. – Ветер сверкнул глазами. – Но ты должен сохранить этот ключ, Франц, слышишь? Береги его! И тогда однажды… однажды ты откроешь Дверь снова. Когда пробьет час. А он – я чую сердцем – пробьет. Полночь позовет сына солнца. А сейчас – прощай!
Франциск моргнул и увидел, что в комнате никого нет.
Калике исчез.
Это был сон или явь?
Франц не знал.
Он выбрался из кровати и, шлепая босыми пятками по полу, подошел к окну. Далеко на берегу реки темнело колесо Мертвой Мельницы.
Над ней бежали облака и светили звезды.
Где-то по ту сторону стены, разделяющей мир живых и мертвых, точно так же бегут облака и льет свои лучи луна. Где-то там – за гранью мира – его брат.
«Однажды ты откроешь дверь вновь».
«Ты – мой брат, Франц. Мой брат – от первой минуты и до самого последнего вздоха. Ты будешь им всегда. Всегда, что бы ни случилось, что бы ни стряслось. Ты слышишь меня, Франциск? Слышишь?»
– Я не забуду тебя, – прошептал Франциск. – Даже если ты меня забыл. Слышишь?
Он не знал, достигнут ли его слова сердца близнеца.
Но хотел в это верить.
Они все лгали.
В душах каждого, кто встретился на пути Франца, росли Цветы Лжи.
Лгал Мудрец.
Лгал Калике.
Лгал Филипп.
И в конце концов, лгал он сам, Франциск. Не мог смириться с потерей младшего брата и верил в то, что он до сих пор рядом…
Но в Полуночи что-то произошло.
Печать за печатью разбивали его стеклянный дом. Сдирали ложную надежду с кожи. Обнажали правду, которой Франциск боялся столько лет…
И теперь кокон треснул.
Франц отбросил в сторону ненужную шелуху детских мечтаний. И, облаченный в новую кожу, вышел наружу. В незнакомый мир.
Он был один. Совершенно один.
Как и всегда.
Но сейчас реальность не пугала его.
В этом одиночестве, в правде, такой суровой и откровенной, он почувствовал твердую почву.
Это не кто-то другой, а он сам был тем, кто закутал себя в паутину лжи и затаился трусливой гусеницей в безопасных стенах. Но теперь он знает правду. И больше никогда не повернет назад.
«Волшебство, безусловно, существует. Но оно вовсе не обязано быть добрым».
Как и мир людей.
Нигде не будет в безопасности. Все на этой земле лгут. Книги сказок – особенно. Пора это признать.
Пора…
Стоя на сброшенных с себя нитях кокона – на руинах прежнего мира, – Франциск вдохнул полной грудью и расправил плечи.
Он больше не ребенок.
Он наконец-то стал взрослым.