Когда Хьюго де Савари проснулся, его бойфренд уже направлялся к двери. На ходу юноша пробормотал, что у него лекция по антропологии в Сент-Джоне.
Спустившись вниз, де Савари увидел, что красивый молодой любовник оставил в кухне обычный беспорядок — повсюду хлебные крошки, измятая «Гардиан», размазанный по тарелке мармелад, слив раковины забит кофейной гущей. Но профессора все это нисколько не рассердило. Он был счастлив. Этим утром бойфренд разбудил его страстным поцелуем. Они прекрасно ладили. И, что еще лучше, де Савари ожидал один из любимых дней — дней, посвященных чистой науке. Никаких писаний через силу, никаких скучных заседаний в Кембридже, не говоря уже о Лондоне, никаких важных телефонных разговоров. Сегодня он мог спокойно сидеть в саду своего загородного дома и читать всякую всячину: газеты да парочку еще неопубликованных статей. Очень хороший день для праздного чтения и размышлений. Потом можно будет съездить в Грантчестер, произвести рутинные закупки и посетить книжные магазины. А около трех часов намечено единственное обязательное дело — встреча с бывшей студенткой Кристиной Мейер. Она собиралась навестить его и привезти дочку своего друга, того самого журналиста, который напечатал в «Таймс» столь интригующую статью о езидах, Черной Книге и загадочном Гёбекли-тепе. Позвонив ему, Кристина сказала, что хотела бы обсудить возможные связи между тем, что описал ее друг, и происходящими в Англии убийствами.
Предстоящий разговор очень интересовал де Савари. Кроме того, ему просто хотелось увидеть Кристину. Она относилась к числу самых блестящих его студенток — его любимых студенток — и, похоже, проделала хорошую работу в Гёбекли-тепе. Хорошую, однако такую, если верить особенно впечатляющим фрагментам статьи в «Таймс», от которой волосы встают дыбом на голове.
Десять минут он потратил на уборку беспорядка, оставшегося после завтрака. Потом написал записку любовнику:
«Неужели нельзя отрезать хлеба, не разрушая при этом всю кухню? Целую, Хьюго».
Промывая засорившийся слив, он сделал приписку:
«Не спали мою деревню, OK? Все еще впереди, целую».
И рассмеялся вслух. Он спрашивал себя, не влюбился ли в Эндрю Халлорана. Ученый хорошо понимал, что это было бы глупо — парню всего двадцать один, де Савари — сорок пять. Но Эндрю так красив, обольстительно красив, причем естественной красотой, без всяких усилий со своей стороны. Каждое утро ему достаточно натянуть одежду, чтобы выглядеть идеально. Особенно шла ему еще не загрубевшая щетина, оттенявшая ярко-голубые глаза. Де Савари нравилось и то, что Эндрю, по всей вероятности, встречался с другими мужчинами. Ложечка горчицы улучшает вкус сэндвича. Сладкие муки ревности…
Взяв газеты и книги, ученый вышел в сад. День выдался изумительный. Настолько, что даже сосредоточиться было трудно. Нежно пели птицы. Аромат цветов в конце мая был просто одуряющим. Де Савари отчетливо слышал смех детей, доносившийся с кембриджширских лугов, хотя его дом стоял в изрядном отдалении от других.
Он все же попробовал сосредоточиться на работе. Просмотрел длинную и весьма познавательную статью в литературном приложении к «Таймс», посвященную насилию как свойству английской культуры. Но пока сидел под нежарким еще утренним солнцем, мысли то и дело возвращались к тому, что сильнее всего занимало его в последнее время. К банде, убивающей людей в разных местах Великобритании, и возможной связи с любопытной историей, происходившей в Турции.
Подняв из травы нагревшийся на солнце телефон, де Савари собрался позвонить детективу Форрестеру и узнать, добилась ли полиция каких-либо успехов в пещерах Уэст-Уикомба, но передумал и положил аппарат на место. Он был уверен, что банда рано или поздно отправится обыскивать пещеры. Раз уж она так отчаянно, не останавливаясь ни перед чем, ищет Черную Книгу, то мимо пещер Адского Огня пройти никак не может. Другое дело, сработает ли полицейский капкан. Это игра наудачу. Но и такие игры, бывает, окупаются.
Солнце уже грело по-настоящему. Де Савари сбросил свои бумаги в траву, вытянулся в шезлонге и закрыл глаза. Дети все так же смеялись где-то на заливных лугах. Ученый думал о езидах.
Совершенно очевидно, этот журналист, Роб Латрелл, обнаружил что-то любопытное. В Черной Книге езидов, судя по всему, должна быть какая-то важная информация об уникальном храме Гёбекли-тепе, который, несомненно, занимал ключевое место в их религии и истории. Размышляя, де Савари почувствовал крошечный укол тревоги. Преступники, конечно же, видели и прочли статью. Глупцами они отнюдь не были. В статье имелся намек, будто Роб Латрелл собрал очень важную информацию о Черной Книге. Там также упоминалось имя Кристины. Значит, банда могла без труда отыскать и автора, и его подругу. Де Савари отметил в мыслях, что нужно сказать об этом Кристине при встрече — ведь ей может грозить серьезная опасность. Они оба, Роб и Кристина, должны не забывать об осторожности, пока бандиты на свободе.
Ученый свесился с шезлонга и взял ксерокопированные материалы. «Страх толпы: мятежи и шумные гуляния в Лондоне эпохи Регентства». Над головой в листве яблони щебетала птичка. Де Савари читал и делал пометки.
Через три часа он закончил работу. Обулся, сел в маленький спортивный автомобиль и покатил в Грантчестер. Там пошел в книжный магазин и с удовольствием добрый час бродил между полками. Заглянул в компьютерный магазин и приобрел чернильные картриджи для принтера. Вспомнил, что ждет в гости Кристину, заехал в супермаркет, купил лимонад и три корзиночки земляники. Можно будет сидеть в саду на солнышке и есть ягоды.
На обратном пути де Савари напевал под нос. Бах, концерт для двух скрипок. До чего же красив мир музыки! Ученый решил, что, когда появится время, обязательно отыщет новое исполнение.
Еще с час он сидел в кабинете и рылся в Google. Потом раздался стук дверного молотка, и появилась Кристина. Улыбающаяся, загорелая, в сопровождении похожей на ангелочка белокурой малютки. Де Савари просиял от удовольствия: он всегда считал, что, не будь геем, полюбил бы именно такую девушку, как Кристина, — мечтательную и сексуальную, но притом скромную и каким-то образом излучавшую невинность. И конечно, чрезвычайно талантливую и умную. Ей очень шел загар. Равно как и компания маленькой девочки.
Кристина положила руку спутнице на плечо.
— Это Лиззи, дочь Роберта. Ее мама в городе, на занятиях… и я сегодня заменяю ей маму!
Девочка потупила глазки и сделала реверанс, как будто ее представляли королеве, но тут же захихикала и старательно потрясла руку де Савари.
Кристина с Лиззи направились вслед за ним в сад; уже на ходу бывшая студентка принялась сообщать сплетни, новости и теории. Все было точно так же, как в его кабинете в Королевском колледже. Увлеченность, смех, необъяснимые прыжки от темы к теме — от археологии к любви, от Саттон-ху к Джеймсу Джойсу, от дворца в Паленке к значению секса.
В саду де Савари налил в стаканы лимонад и предложил землянику. Кристина очень живо рассказывала о Робе. Профессор видел, что она всерьез увлечена журналистом. Некоторое время они говорили о нем, и Лиззи сообщила, что скоро приедет папа и привезет ей льва. И ламу. А потом спросила, можно ли поиграть на компьютере, и де Савари с готовностью разрешил, если только она будет сидеть так, чтобы взрослые все время ее видели. Девочка побежала в дом, уселась за стол рядом с открытым балконом и всецело погрузилась в игру.
Де Савари был рад этому: теперь они с Кристиной могли разговаривать свободнее.
— Ну, Кристина, — сказал он, — расскажите о Гёбекли. Это, похоже, нечто невероятное.
И весь следующий час Кристина описывала недавние события. Когда закончила, солнце уже коснулось верхушек деревьев, окаймлявших заливные луга. Профессор покачал головой. Они обсудили странный факт погребения храма. Затем перешли к «Клубу адского огня» и Черной Книге. Как в старые добрые времена, у них получился разговор интеллектуалов, людей с развитым живым умом и схожими культурными интересами: литература, история, археология, живопись. Де Савари поистине наслаждался беседой. Кристина как бы между делом сказала о попытках внушить Робу, какое удовольствие может доставить Джеймс Джойс, великий ирландский модернист, и глаза де Савари засверкали. Реплика напомнила ему об одной из его новейших теорий.
— Знаете, Кристина, я на днях в очередной раз листал Джеймса Джойса, и меня кое-что поразило…
— Что же?
— В «Портрете художника в юности» есть один эпизод. И я спросил себя, а что, если…
— Что?
— Простите?
— Что это было?!
Тут и он услышал. Грохот у них за спинами. Доносившийся из дома. Странный, зловещий грохот.
Де Савари сразу же подумал о Лиззи. Он поднялся, но не успел сделать ни шагу, как Кристина пронеслась мимо него. Ученый выронил стакан с недопитым лимонадом и кинулся следом. И услышал на бегу кое-что похуже: приглушенный вопль.
Вбежав в дом, он увидел, что Кристину крепко держат за руки несколько молодых мужчин в темных джинсовых костюмах и с лицами, закрытыми лыжными масками. Лишь у одного из них, черноволосого красавца, лицо было открыто. Де Савари сразу узнал его. Он видел изображение, полученное с телекамеры наружного наблюдения, которое Форрестер переслал по электронной почте.
Это был Джейми Клонкерри.
Ученому захотелось завыть от идиотизма происходящего. Бандиты были вооружены ножами и пистолетами.
Один из преступников нацелил пистолет на него. Это же просто-напросто нелепо. Это же Кембриджшир. Замечательный майский день. Он только что съездил в супермаркет и купил землянику. На обратном пути насвистывал Баха. А теперь в его доме вооруженные психопаты!
Кристина попыталась закричать, рванулась, один из мужчин сильно ударил ее кулаком в живот, и она перестала сопротивляться. Застонала. Ее глаза были широко раскрыты. Она смотрела на де Савари, и тот видел, что ею владеет непреодолимый ужас.
Самый рослый из налетчиков, Джейми Клонкерри, ткнул пистолетом в сторону де Савари.
— Привяжите его к стулу.
Произношение у него было на редкость правильное — устрашающе правильное. Де Савари услышал приглушенный плач в кухне. Лиззи. А потом детский плач стих.
Двое бандитов привязали профессора. В рот засунули тугой кляп и зафиксировали его полоской ткани — так туго, что из губ, прижатых к зубам, потекла кровь. Но не боль сильнее всего напугала де Савари, а то, каким образом его привязали к стулу. Заставили сесть задом наперед, так что грудь оказалась тесно прижата к спинке. Притянули крепкими ремнями. Лодыжки плотно привязали к ножкам. И запястья тоже очень крепко связали под сиденьем, отчего подбородок больно уперся в перекладину спинки. Все тело испытывало мучительную боль. Он не мог пошевелиться. Не видел ни Кристину, ни Лиззи, лишь уловил слабое хныканье, доносившееся из другой комнаты. Но потом все мысли отступили под натиском ужаса — как только он услышал слова, которые произнес стоявший у него за спиной Джейми Клонкерри.
— Профессор де Савари, вам доводилось слышать о такой процедуре, как выворачивание?
У него перехватило дух, а затем — он ничего не мог с этим поделать — хлынули слезы. Струйками побежали по щекам. Он предполагал, что его убьют. Но чтобы так? Таким немыслимо жестоким и мучительным способом?
Джейми Клонкерри обошел вокруг и наклонился к нему; на его красивом бледном лице появился легкий румянец.
— Конечно, вы знаете, что такое выворачивание, не правда ли? Как-никак вы сами написали эту книгу. Впечатляющий образчик популярной истории. «Жестокие нравы северных народов», — глумливо говорил Клонкерри. — Все об обрядах и верованиях викингов. Довольно жутко, если позволите мне высказать свое мнение. Но, я полагаю, это способствует увеличению тиражей… — Молодой человек раскрыл книгу и не спеша прочитал вслух: — «Теперь же мы подходим к одной из наиболее отталкивающих концепций, выделяющихся даже в исполненной жестокости летописи общества викингов: так называемому выворачиванию. Некоторые ученые сомневаются в том, что ужасный обряд жертвоприношения вообще имел место когда-либо, но неоднократные упоминания в сагах и скальдической поэзии позволяют нам заявить с практически полной уверенностью: процедура выворачивания существовала. И на самом деле практиковалась у народов Севера как жертвенная церемония. — Клонкерри взглянул на де Савари, оскалил зубы в улыбке и продолжил: — Жертвами достойного всяческого порицания обряда выворачивания стали, согласно норвежским анналам, такие выдающиеся личности, как король Эллу Нортумбрийский, Халфдан, сын короля Норвегии Харфагри, и король Эдмунд Английский».
Де Савари почувствовал резь в кишечнике и испугался, что может обделаться.
Клонкерри перевернул страницу.
— «Описания различаются в деталях, но основные элементы всегда одни и те же. Сначала жертве разрезали мускулы на спине вдоль позвоночника. Иногда перед этим со спины сдирали кожу. Потом оголенные ребра отламывали от позвоночника молотком или обухом топорика, возможно также, их отрубали. Потом отделенные ребра выворачивали подобно тому, как распластывают цыпленка перед жарением, открывая легкие. Жертва при этом оставалась полностью в сознании, а продолжающие работать легкие раздувались за пределами грудной клетки и выступали над плечами, так что жертва походила на орла, разворачивающего крылья. Иногда огромные раны посыпали солью. Рано или поздно должна была наступить смерть: или от потери крови, или от удушья, или просто от разрыва сердца. Ирландский поэт Симас Хини упоминает выворачивание в своей поэме „Викинг Дублин“: „Умело, как мясники, они вывернули наружу твои легкие, и над твоими плечами выросли теплые крылья“».
Клонкерри захлопнул книгу и положил ее на обеденный стол. Де Савари дрожал от страха. Высокий молодой человек широко улыбнулся.
— «Рано или поздно должна наступить смерть». Мы наконец-то выясним, так ли это. Верно, профессор де Савари?
Профессор закрыл глаза. Он слышал бормотание мужчин у себя за спиной. И — да, он обделался от ужаса. Отвратительный запах ударил в ноздри. Потом его пронзила первая жуткая боль — когда нож вонзился в спину и двинулся вниз. От шока его чуть не вырвало. Он закачался в кресле туда и обратно, слыша как бы издали прилетающий смех.
Потом Джейми Клонкерри снова заговорил.
— Я собираюсь переломать вам ребра простыми плоскогубцами, киянки у нас нет…
Снова взрыв смеха. Де Савари услышал треск и ощутил боль от удара рядом с сердцем — как будто в него выстрелили. Он понял, что ему ломают ребра, одно за другим. Чувствовал, как они сгибаются, а потом ломаются.
Крак! Словно вдруг лопнуло что-то туго натянутое. И снова треск, и еще. Его вырвало, несмотря на кляп. Он надеялся, собственная рвота задушит его. Что смерть наступит быстро.
Однако пока он не умер и потому чувствовал, как руки Клонкерри роются в его грудине. Он испытал совершенно сюрреалистическое ощущение, когда легкие вытаскивали наружу, и потом почти экстатическую боль, когда они оказались на воздухе. Его собственные легкие бились на его собственных плечах, скользкие и горячие. Отчасти пахнущие рыбой, отчасти металлом: его легкие! Де Савари едва не лишился чувств.
И все же не лишился. Бандиты знали свое дело: он оставался живым и в сознании. Чтобы страдать.
В зеркало он видел, как девочку и Кристину вытолкали из комнаты и куда-то увели. Банда тоже готовилась отбыть. Оставив де Савари умирать здесь, в полном одиночестве, со сломанными и раздвинутыми ребрами, с лежащими на плечах легкими.
Хлопнула дверь. Преступники ушли.
Притянутый ремнями к креслу, де Савари старался приглушить физическую боль и душевные страдания. Он собирался предупредить Кристину — но не успел. И теперь умирает. И некому спасти его.
Потом он заметил кое-что. На столе, очень близко, рядом с его книгой о викингах, лежала ручка. Может, он дотянется до нее ртом. И напишет кое-что. Тогда его последние мгновения не пропадут даром.
Он тянулся изо всех сил; от слез и боли все расплывалось перед глазами. В том числе и название собственной книги: Хьюго де Савари. «Жестокие нравы северных народов».