Тем временем прошла уже целая неделя, как я томилась в Дармштадте. Завезли и бросили, иначе не скажешь.
Бабушка давно поправилась, собачку и без меня покормили бы и погулять вывели. Кора хорошо спряталась в своем любовном гнездышке под вывеской «Итальянские каникулы Феликса». Мобильный не отвечал, она его либо выключила, либо вовсе выкинула.
Те три сотни, что я взяла у Феликса, давно кончились. И я была вынуждена прибегнуть к старым трюкам – воровать в магазинах. Пришлось отставить на время принципы добропорядочной матери, которая не должна подавать сыночку плохой пример. А ведь когда-то мне стоило больших усилий сделать эти принципы действительно своими… Да и сноровка была уже не та, что в юности. Я не обладала сегодня ни той ловкостью, ни той наглостью. Воровство теперь не давалось легко, как детская забава.
Оставалась последняя надежда – я позвонила мужу. Я никогда не требовала с него никаких алиментов, хотя он сам предлагал разделить расходы на ребенка. Каждый год Йонас брал на несколько недель своего ненаглядного отпрыска, потом возвращал его обратно в Италию. Знаю, будь его воля, он бы вовсе не расстался с сыном.
Как я и думала, Йонас был готов броситься к нам:
– В воскресенье я вас заберу! Где вы?
Мне не хотелось рассекречивать явку, но куда же он пришлет чек?
– Давай встретимся во Фрайбурге, – предложила я. – Ты бы взял Бэлу на три-четыре дня, он тоже соскучился… Мы с Корой заедем потом за ним по пути. А еще ты бы меня очень выручил, дав мне немного денег.
Йонас не возражал.
Вечером я посвятила Катрин в свои планы. Мы сидели в ее комнате на вытертом ковре, а Бэла кувыркался на футоне.
– Хорошо, что вы поддерживаете отношения. А я своего мужа не могу больше видеть. Хотя надо бы съездить к нему, – сказала Катрин и тут же пожалела, что все нужные вещи остались в ее прежнем доме. Свою кошачью коллекцию и орхидеи она обязана была спасти, иначе они бы угодили прямехонько в мусорный ящик.
– Fiore, – пролопотал Бэла и сунул мне в руку пригоршню мятых белых цветов.
Катрин сильно расстроилась:
– Мой фаленопсис! Он так редко цветет! Теперь жди только через девять месяцев, если вообще распустится вновь.
Катрин немного смягчилась, услышав, как искренне я извиняюсь за Бэлу, с которым последнее время сладу нет:
– Может, это я виновата, не занимаюсь им как нужно. Завтра же отдам его отцу. Тогда я бы съездила с тобой во Франкфурт.
Катрин обрадовалась:
– Мы с тобой в одной лодке, только у меня нет ребенка и нет причин встречаться с мужем, к счастью.
Что такого он ей сделал?
Катастрофически нечего надеть. Собираясь на три дня, я взяла с собой не много.
В шкафу студентки, в чьей комнате я жила, вещи были сплошь дешевые и нестираные. Гардероб Катрин тоже не отличался разнообразием, ее просить я не решалась.
Джинсы, свои и Бэлы, я бросила крутиться в стиральную машину. Очень надеюсь, что до завтра они высохнут. Тихо ругаясь, я стояла в одном белье у раковины и стирала две свои блузки, рядом Бэла плескался в ванне. Я должна предстать перед мужем при полном параде, сыну тоже ни к чему выглядеть как беспризорник.
Вечером стало прохладно, я накинула чей-то банный халат – Макса или Феликса, все равно разрешения спрашивать не у кого – и вышла покурить на балкон.
У Энди не было строгого графика, он мог появиться дома в любое время дня, и он появился.
– Миленький халатик! Ничего, что обычно его ношу я? Что с тобой такое? – заметил он мое отчаяние.
Я слегка поплакалась на судьбу.
– Всего-то! Ходить не в чем! – сказал Энди. – Сейчас мы сядем в машину – мое такси стоит прямо у дверей – и проедем по богатым районам. Там по понедельникам Красный Крест собирает старое тряпье, и уже сейчас мешки лежат около домов, прямо на тротуаре. Заодно проветришься!
Перспектива ходить в платье чьей-то почившей бабушки мне не нравилась. Я недоверчиво покосилась на Энди. Он сказал, что не раз уже проделывал такое. То, что нам не пригодится, можно подкинуть потом на место, и пусть все идет своим чередом.
– Не бойся, нам ничем не грозит кража кучи пыльных тряпок. Конечно, ты права, большинство из них – ветошь, но будет весело. Поверь мне!
Давненько я не впутывалась в авантюры. Если мне что-то было нужно, Кора щедро распахивала кошелек. Сейчас я понимала, что завишу от ее денег, как наркоман от дозы.
– О'кей! – сказала я и потушила сигарету.
Мимоходом я постучала в дверь Катрин и поручила ей охранять сон Бэлы.
И правда, мы отлично развлеклись, охотясь на мешки с пожертвованиями в самом богатом квартале города. Мы подъезжали исключительно к самым роскошным виллам, при этом особняки в духе Гауди имели у нас лучшие шансы. Азарт Энди заразил меня. Понизив голос, как заговорщики, поминутно хихикая, мы быстро закидывали мешки в машину, пока не набили ими салон до самой крыши.
Посреди кухни мы распотрошили первый мешок. Интересно, что выкидывают богачи? Им спокойнее спится с сознанием, что их старые носки донашивают благодарные оборванцы?
Сперва мы наткнулись на мужские пиджаки, добротные и, видимо, дорогие, но безнадежно старомодные. Энди примерил парочку: посмешить однокурсников годятся, жаль – велики. Под пиджаками на дне мешка обнаружилось около десятка бюстгальтеров. Вытертые, желтые или серые от старости – такие у меня уже есть. Мы снова сложили все в мешок и вытрясли следующую партию.
– Фу! – сказала я. – Ну и запах! А постирать не догадались? В этом я копаться не стану.
Энди тоже брезгливо скривился и запихал тряпье обратно.
Лишь восьмой мешок порадовал: заботливые руки сложили в него чистые глаженые вещи. Я вытянула шелковую ночную рубашку, украшенную тонкой, нежной вышивкой. На талии сборка, теперь такие не в моде, хотя качество отличное – выглядит как приданое невесты из королевского дома. Еще обнаружились элегантные платья, слегка побитый молью кашемировый свитер, расшитое бисером вечернее платье, зимнее пальто из тонкого английского сукна, почти новое, и несколько мужских вещей, видимо, с плеча высокого худого пожилого мужчины. Нашей радости не было предела: дурачась, мы перемерили почти все, что нашлось в мешке. Потом мы сделали серьезные лица и торжественно предстали перед Катрин: я в длинном вечернем платье, Энди в смокинге.
– О! Цирк приехал! – вяло удивилась она.
Содержимое последнего мешка происходило, очевидно, из хозяйства барона Траппа: австрийские национальные костюмы для папы, мамы и ребенка. Я выбрала самое красивое женское платье, для Бэлы – кожаные штанишки.
С прочим барахлом Энди поехал обратно.
Я уже третий сон видела, как вдруг нежный поцелуй разбудил меня.
– Ты надела свою шелковую ночнушку? – прошептал Энди.
– Иди отсюда! – потребовал проснувшийся вместе со мной Бэла.
Утром благородный Энди вызвался отвезти нас на вокзал, хотя лучшего случая расквитаться с нами за вчерашний отказ ему бы не представилось.
Бэла залез в машину.
– Alia stazione! Per favore! – велел он.
– Ничего себе! Откуда у нас такие светские замашки? – удивилась я. – Вроде бы на такси почти не ездим.
– В одиннадцать двадцать две будете в Мангейме, там у вас десять минут на пересадку до Фрайбурга. Сама справишься?
– Конечно. Только купи мне билет, я отдам тебе деньги сегодня же, вечером я уже вернусь.
Едва мы сели в поезд, сын стал капризничать. Шорты царапались, Бэла ныл:
– Не хочу pantaloni! Сними! Subito!
Я и сама уже жалела, что на мне крестьянский наряд, а не сырые джинсы. Когда мы в таком виде ступим на перрон, Йонас подумает, что я наконец решилась провести остаток дней своих в его деревне. Или того хуже, что я издеваюсь.
Йонас встретил сына с распростертыми объятиями в прямом смысле слова. Бэла бросился ему навстречу и закричал:
– Babbo, babbo! Хочу кататься на trattore!
Все просто: обещанием этого аттракциона я заманивала Бэлу в деревню. Я хотела сразу же распрощаться, но пришлось ради приличия посидеть с ними в вокзальном кафе. Йонас выглядел отлично, как выглядел бы всякий, кто много трудится на открытом воздухе: пышущий здоровьем, мускулистый, загорелый.
Муж посмотрел на меня с одобрением:
– Тебе очень идет это платье!
«Все же есть в его взгляде что-то собачье…» – пришла мне в голову давно не новая мысль.
– Никогда тебя такой не видел! Не заедешь к нам на денек?
«Съездить на один день» означало в равной степени и «на одну ночь». Я сказала, что спешу, а на самом деле боялась снова попасть в плен его загорелых рук. Смогу ли выбраться потом?
Стараясь быть вежливой, я задала дежурные вопросы о здоровье его родственников, передала привет. Мне пора было идти, Йонас достал белый конверт:
– Тысячи марок тебе хватит?
От неожиданности я сглотнула: такая сумма – большая щедрость с его стороны. Но если бы он знал, с какой скоростью я спущу его деньги на шмотки, он не был бы так великодушен. Что тут поделаешь, я привыкла покупать одежду в бутиках и теперь не хотела нарушать традиции. На обратном пути мной овладели горькие думы о том, что мало-помалу наступает время зарабатывать собственные деньги, и не какие-то там жалкие гроши. Я хотела доказать Коре, что смогу прекрасно обойтись без ее подачек. От мрачных мыслей о ее вероломстве меня не смог избавить даже поход по магазинам.
Была почти ночь, когда я переступила порог коммуны. Ни Энди, ни Катрин не оказалось дома, только пес был мне рад до поросячьего визга. Я вдруг остро почувствовала, что рядом нет сына: едва отправив его, я уже начала скучать. На моей кровати, расстеленная, как в отеле на средиземноморском курорте, лежала шелковая ночная рубашка.
«Похоже, Энди не оставил затею попытать со мной счастья. – Я улыбнулась своим мыслям. – Но если он думает, что я отвезла Бэлу к отцу ради того, чтобы в моей большой кровати стало еще просторнее, то он ошибается. Хотя… Посмотрим, куда это нас заведет…» – Я и сама еще не решила, подвинусь ли, если он опять подкрадется к моей постели. Но оставила дверь приоткрытой.
Напрасно я прождала в полусне почти всю ночь, Энди так и не нарисовался. Может, он работал допоздна, отчего зверски устал, или же хотел, чтобы я томилась ожиданием, не знаю. В конце концов сон победил. Чуть только меня сморило – я была разбужена легкими прикосновениями к моим ногам. Сладко потянувшись, подставляя больше тела под нечаянные ласки, через несколько секунд я внезапно поняла, что пришла ко мне собака. Но сил прогнать ее у меня уже не было. К чести пса должна признать, что он не воспользовался моей беспомощностью.
Чтобы застать Катрин, я вскочила в несусветную рань. Она как раз завтракала. Я напомнила, что мы собирались ехать вместе. Катрин ничего против не имела.
Во Франкфурте мы немного пошатались по центру, прошлись по магазинам, затем расстались: она поспешила на работу, в свой Народный университет, а я продолжила культпоход. Из музея Гете вышла без сил и решила устроить привал в ближайшем кафе. Хотя оно и было переполнено, одно место для меня все же нашлось, и я оказалась посреди шумной компании молодых людей. На меня никто не обращал внимания, я лениво прислушивалась к разговорам. Они обсуждали преподавателей, курсовые работы, расписание экзаменов – то, что из года в год волнует поколения студентов. Меня неприятно кольнула мысль, что я тоже могла бы быть как они, мои ровесники, но ни разу в жизни не пыталась поступить в университет и не стремилась ни к какой профессии. Даже свои экскурсии я не воспринимала всерьез.
Студенты всегда так заняты: многие из тех, кто сидел рядом, говорили, что приходится еще и подрабатывать. Они водили такси, давали уроки, проводили телефонные опросы или таскали подносы в кафе и ресторанах. Я чувствовала себя пришельцем из параллельного мира.
За соседним столиком экзальтированная девушка говорила, что ее побочная работа удачно сочетается со специализацией, но обширные знания, полученные на романском факультете, немного не то, что нужно, чтобы переводить рецепты для итальянского производителя полуфабрикатов.
– Откуда мне знать, что значит по-немецки эта их Bagno maria? – пожимала плечами студентка, при этом она не прекращала размахивать руками так, как, наверное, по ее мнению, жестикулируют настоящие итальянки.
– Водяная баня, – буркнула я, ни к кому не обращаясь.
Сидевшие за соседним столиком как по команде замолчали и посмотрели на меня.
– А может, ты знаешь еще и разницу между cotto и bollito? – Она схватила карандаш и развернулась ко мне всем телом.
– И то и другое означает «вареный», только bollito, скорее, тушенный в небольшом количестве жидкости, – сказала я с тихим превосходством знатока.
После таких авторитетных разъяснений меня признали за свою, разговор возобновился, и я теперь могла болтать с ними на равных. Никто не спрашивал ни мое имя, ни откуда я родом: студенческое братство позволяет даже к незнакомому человеку без предисловий обращаться на ты. Из-за моих познаний в итальянском я сошла за студентку лингвистического факультета, да я и не отпиралась. Девушка с рецептами пожаловалась на поверхностность университетских знаний, все поддержали ее.
– Да-да, – говорили они, – глубоко дают только основную специальность, а вместе с тем не остается времени для доброго, истинного и прекрасного.
Один за другим молодые люди стали расходиться. Кафе опустело. За столиком остались только я и одна вечная студентка, этнограф, которой, как и мне, торопиться было некуда. Я допивала пятую чашку кофе, этнограф поделилась радостью:
– Знаешь, я еду в экспедицию! В Пакистан, на полгода! Неделя на сборы, я все успею. Только не знаю, успею ли сдать квартиру…
– А что же ты раньше не побеспокоилась?
– Ой, так неудачно вышло, я уже договорилась с одним парнем, что он займет квартиру, пока меня не будет. А вчера я узнаю, что у него, видите ли, изменились планы, его больше не интересует мое предложение. А мне что теперь делать? Полгода платить за пустую квартиру?
– У меня есть одна знакомая, учительница, – сказала я, – которая живет в Дармштадте, а работает во Франкфурте. Она бы, наверное, захотела…
– Переехать! – догадалась этнограф. – Было бы чудесно! Только предупреди, что через, если быть точной, семь месяцев она должна без разговоров съехать. Да и домовладелец ничего не должен знать о нашей сделке. Семьсот марок в месяц, квартира хорошая – две комнаты, ванная, кухня очень большая, в красивом старом доме. Хочешь взглянуть, тут совсем рядом!
«Совсем рядом» находилось в двух остановках метро. Квартира в самом деле была отличной, просторной и уютной. Только обои жуткие. Но ничего, их почти не было видно: стены задрапированы темно-красными покрывалами, вышитыми, наверное, руками каких-нибудь бушменских женщин. Вообще профессия хозяйки сильно сказалась на убранстве дома: повсюду лежали, стояли и висели бесценные для их обладательницы свидетельства культурной жизни малоразвитых народов. Подобную этническую чушь можно накупить на любом блошином рынке, и незачем по полгода торчать в разных пакистанах.
Мне хотелось немедленно порадовать Катрин новостями, и я понеслась домой. Пока тряслась в поезде, в голову пришла очередная блестящая идея. Поскольку Кора не объявлялась и одному Богу было известно, насколько еще может затянуться ее медовый месяц, я решила отплатить ей той же монетой: «Попрошу Катрин позволить мне пожить с ней во Франкфурте, пускай эта стерва Кора меня поищет!»
Строить дальнейшие планы мести мне помешал сосед по купе. Он заметно тяготился дорогой и, чтобы развеять скуку, заговорил со мной:
– Вы не знаете, здесь можно заказать пива?
Я пожала плечами.
Мужчина был в летах: на лице возрастные пятна. Акцент выдавал в нем австрийца, и одет он был необычно: темно-серый костюм грубого сукна с зеленым кантом, красный галстук к нежно-зеленой рубашке. Мы разговорились, и через несколько минут я знала о нем почти все: он владел магазинчиком сувениров в Инсбруке, торговля шла хорошо, сейчас он возвращался с туристической ярмарки.
Он был замечательным собеседником, и я тоже рассказала немного о себе. Моя практика флорентийского экскурсовода привела его в восторг, как и то, что я «временно без работы».
– Мне очень нужна продавщица с итальянским! – Он принялся с умилением рассказывать, какие сувениры продает его лавка: коровьи колокольчики, марионетки в народных костюмах, подтяжки, арбалеты, армейские ножи, трости для прогулок, разнообразные шляпы…
«И на всем вышиты эдельвейсы, какая прелесть! – мрачно подумала я. – А может, и впрямь податься в Инсбрук? Там меня Кора никогда в жизни не найдет. А если найдет, у нее точно шок будет: я в народном костюме продаю конфеты "Моцарткугель"».
– Большую часть сувениров делают в Тироле, – тем временем продолжал австриец, – но не все, вот такие галстуки, например, я заказываю на Тайване. – Он гордо предъявил мне свой узкий галстук, расшитый сурками. – К нам приезжает очень много туристов: японцы целыми толпами, американцы, с каждым годом прибывает итальянцев. Вы им обязательно понравитесь! А будете в праздничном дирндле – влюбятся все до одного!
Все же я не стала отказываться от его визитки – кто знает, вдруг пригодится. На прощание седой кавалер галантно приложился к ручке.
Катрин не проявила и пятой доли той радости, на которую я рассчитывала. Но без ее денег мне нечего было и мечтать снять квартиру во Франкфурте.
– Если в доме нет центрального отопления, можешь дальше не рассказывать. А окна куда выходят? Если на улицу, то не слишком ли там шумно? Около большой магистрали я жить не стану. Далеко ли от моей работы? Через полгода съезжать – тогда обои менять бессмысленно…
– Ну, обои, допустим, не такие уж страшные. Зато в квартире есть все необходимое: мебель, посуда. Идеально для заносчивой дамочки, у которой за душой только футон и коллекция кошек, – убеждала я Катрин. – И добавь сюда полгода на то, чтобы спокойно подыскать достойное тебя жилье.
– Хм-хм, – пробурчала она, – все же надо сперва взглянуть.
Она позвонила студентке-этнографу, чтобы договориться о визите.
Фортуна медленно и со скрипом, но все же поворачивалась ко мне лицом. Я осторожно предложила:
– Хочешь, я помогу тебе перевезти вещи. А потом я бы с удовольствием провела пару дней во Франкфурте.
Она благодарно кивнула. А я уже прикидывала, когда лучше привезти туда же Бэлу.
Потом Катрин обнаружила в переезде свой резон.
– Тут есть и неоспоримое преимущество, – задумчиво сказала она, – я буду жить довольно далеко от моего прежнего дома, нет опасности наткнуться в супермаркете на мужа. И то, что на двери и в телефонной книге стоит не мое имя, тоже замечательно!
– Как же так случилось, что вы женаты, – недоумевала я, – если ты боишься его до смерти? Я вот, например, забеременела…
– Я тоже однажды была беременна, но он не захотел ребенка. Гад! Сколько я из-за него пережила. Мой брак был розовым кустом, на котором оказались одни только колючки. Ради того, чтобы избавиться от дурацкой фамилии, вообще-то не стоило лезть в пекло.
– Так что же у тебя была за фамилия?
– Бузони. В Италии это гордое имя напоминает о великом композиторе, а для немцев Катерина-Барбара Бузони звучит как «грудастая Барби», надо мной не смеялся только ленивый. В двадцать лет у меня была невозможная любовь с одним парнем, мы чуть не поженились. Теперь до слез жаль, что я ему отказала. Но его звали Ральф Лекерман, а мне надоело, что меня все дразнят. И я думала, что если стану фрау Лекерман, то моим страданиям конца не будет. Потом подвернулся случай, и не долго думая я стала Катрин Шнайдер.
Сидя в одиночестве в своей неубранной комнатенке, я опять размышляла о судьбе Катрин. Я хорошо ее понимала. Особенно мне понравилось, как она разделалась со своим итало-немецким происхождением, отреклась от семьи. А может быть, какие-то иные причины подтолкнули ее к этому шагу, не одна только фамилия. Принцессу Ослиную Шкуру в сказке изгоняет злая мачеха. А у Катрин наблюдалась очевидная мания преследования, развившаяся вследствие семейной жизни. Но кое-что в ее истории не вписывалось в шпионские страсти: если бы муж хотел с ней объясниться, он мог в любой будний день подкараулить беглую супругу у Народного университета.
На следующий день я навестила бабушку Коры.
– Доброе утро, фрау Шваб! – Как Красная Шапочка, я достала из корзины для покупок бутылку вина. – Я, собственно, зашла попрощаться.
– Спасибо, Майя, что вы опять меня навестили!
Я не поняла – она серьезно или как? Бабушка продолжала:
– Полагаю, Феликс и Кора приехали, раз вы собираетесь в дорогу. – Она вопросительно смотрела на меня и ждала подтверждения. На лице пожилой дамы было явное удивление, что внуки не появились сами. То, что я без Бэлы, она вовсе не заметила.
– Нет, просто мне пора возвращаться, отпуск кончается. Я же работаю! И если не вернусь вовремя, то потеряю место. Еще мне нужно забрать сына, он сейчас у отца, в Шварцвальде. Сколько еще Кора и Феликс пробудут в Италии, к сожалению, не могу вам сказать.
Шарлотте Шваб не понравились мои слова.
– Феликс же хотел всего на несколько дней… А вам он что сказал?
Первый раз за всю жизнь моя ложь не выгораживала Кору:
– Кора и Феликс мне признались, что им хорошо вместе, что они счастливы. Так что скоро не ждите.
Молнии сверкнули в бабушкиных глазах, замутненных, может быть, катарактой, но отнюдь не старческим слабоумием.
– Непостижимо! Они же родня! – Но старушка быстро взяла себя в руки и вновь встала за честь семьи. – Вы, Майя, наверное, не так поняли, – снисходительно улыбнулась она, – Феликс, должно быть, счастлив в Италии, он любит искусство Возрождения.
Ее лицемерие так возмутило меня, что я стянула на прощание маленькую гранатовую брошь.